Страница из путеводителя

Откроем путеводитель по Сан-Пауло. Район Жардиндас-Флорес тянется вдоль проспекта, от которого его отделяют кварталы почерневших старых домов. Сведения об этой части Сан-Пауло в путеводителе очень скудны. Поэтому мы прибегнем к помощи старожилов, прихожая местной церкви. Район этот образовался, как здесь обычно бывает, на месте обширного, но убогого поселка, состоявшего из дощатых лачуг, крытых жестью. На краю поселка был большой огород с кое-как сколоченными сарайчиками. Босоногие жители этого поселка доили коров и продавали молоко на соседних улицах. В то время земля была дешева, и ее владельцы, чтобы продать участок, даже по самой низкой цене, давали покупателям в придачу кирпич для первой постройки. В поселке жили по преимуществу разносчики, продавцы газет и лотерейных билетов, жестянщики, лица без определенных занятий. Владелец участка осуществлял функции блюстителя порядка на всей своей территории. Было у него какое-то имя, но все называли его Кровопийцей – попробуйте угадать, почему. Жил он одиноко в лачуге на краю поселка. Высокий и худой, одетый во все черное, в шапке, надвинутой на глаза, он любил обходить свои владения. Ни с кем не говорил, но всегда ворчал что-то себе под нос. Согнувшись, с заложенными за спину руками и бьющейся об икры ног палкой, он переходил от одной лачуги к другой, надзирая за старухами, готовившими обед, за девушками, занятыми стиркой белья и распевавшими над корытами, за ребятишками, игравшими у ворот. Он бранился по поводу разбросанных капустных кочерыжек и банановой кожуры, но особенно гневался при виде помоев, которые образовывали во дворах целые заводи.

Когда смеркалось, он сам жарил себе на обед кусок мяса, купленного в ближайшей лавке, затем выносил к воротам плетеный стул и, усевшись на него, закуривал глиняную трубку с длинным мундштуком. В этот час жители поселка возвращались домой и, проходя мимо хозяина, здоровались с ним:

– Добрый вечер, Кровопийца!..

А тот ворчливо отвечал:

– Проходи!.. Проходи!..

Так продолжалось много лет. Город рос и богател. А хозяин этого участка все не понимал, что сделался миллионером. Однажды вечером он почувствовал боль в животе и так и остался на месте с застывшим, стеклянным взглядом. Сосед, человек с добрым сердцем, позвал аптекаря Перейру. Тот пришел и с едва скрываемой радостью заявил, что Кровопийца сыграл в ящик.

Врач выдал свидетельство о смерти, после чего сосед положил тело на стол, зажег свечи и остался сидеть у двери. Как бедняка, покойника должно было похоронить «Общество попечительства о бедных». Жители поселка, возвращавшиеся позже обыкновенного, по большей части пьяные, останавливались перед лачугой Кровопийцы и подмигивали единственному человеку, который был с покойником:

– Увидите, что он жив… обманывает нас… Только выдает себя за мертвого, чтобы узнать, кто бросает в сточную канаву банановую кожуру.

На следующий день, когда уже ждали катафалк от «Общества», в поселке появились один за другим семь подозрительных субъектов в черном, наглухо застегнутые до самого горла. Вытирая сухие глаза, они назвались племянниками покойного. Четверо, которые пришли раньше, поговорили между собой, завладели трупом и с ожесточением набросились на остальных трех наследников После продолжительных споров и взаимных угроз трое опоздавших бежали с поля боя, растирая те места, где обычно располагаются задние карманы штанов, и злобно выкрикивая непристойности по адресу своих более счастливых соперников.

Вечером, переворошив кучу бумаг и пролив океан крокодиловых слез, четверо племянников взялись за ручки гроба и зашагали по направлению к проспекту, сказав, что несут тело на кладбище.

Через неделю жители поселка получили предписание о выезде в кратчайший срок, что привело их в неописуемую ярость. Перейра, всеведущий хозяин аптеки, расположился на балконе с двумя бутылками и принялся выводить мошенников на чистую воду:

– Какие они племянники? Черта с два! Просто-напросто охотники за бумажниками… Узнали о смерти Кровопийцы и примчались сюда. Подписались на всех документах, заплатили все налоги и продали не принадлежащее им наследство некой земельной компании. Получили кой-какую мелочь и скрылись. Компания знала, что делала: ей нужен был какой-нибудь документ, хотя бы и поддельный, но заверенный печатью, чтобы доказать право владения земельными участками. Выгодная сделка, ничего не скажешь! Когда настоящие родственники, если они и существуют в действительности, приедут из Европы, будет уже поздно. Кому предъявить иск?… И зачем? Пока будут доказывать, что обезьяна не слон, все перемрут…

Вскоре после этого началось строительство нового жилого района Жардиндас-Флорес. Дабы это подобное нектару название, призванное услаждать слух будущих покупателей, в какой-то мере соответствовало действительности, компания решила увековечить имена известных ботаников. Главная улица получила имя Барбозы Родригеса, волшебника наших пальмовых рощ. Поперечным улицам были присвоены следующие имена: улица Магно – в знак уважения к отцу магнолий; улица Даль – в честь популяризатора георгин; улица Бугенвиль – в честь покровителя прекрасных декоративных цветов, которые в народе зовутся первоцветом. И далее в том же духе…

Центральная улица и первые поперечные уже застроены с обеих сторон. На них кичливо выделяются стильные, богатые особняки. Перед некоторыми из них разбиты цветники, и вечерами грациозные супруги ревностных чиновников и преуспевающих дельцов сажают семена дорогих цветов; они продаются только в одном-двух магазинах в центре города в красивых пакетиках, которые больше похожи на конверты, предназначенные для любовных писем.

Последние поперечные улицы застроены мало; наряду с новыми райскими виллами там и до сих пор еще попадаются старые хибарки времен Кровопийцы. В солнечные дни заботливые хозяйки раскладывают на подоконниках постельное белье…

Жардиндас-Флорес славится длинными каменными заборами, опоясывающими дома. Попадаются и неогороженные расчищенные участки, где блеют одинокие козы и, хрюкая, бегают молочные поросята. Самочинно возникшие здесь улички официально еще не узаконены и не окрещены муниципалитетом, поэтому их обитатели вынуждены сами, хотя бы на время, давать им наименования. Та, на которой в уже известном нам подвале поселился великий человек, откликающийся на прозвище Свистун, известна как улица Жозе Кустодио. Именно это наименование начертано на дощечке от ящика, прибитой на углу. Парикмахер, по кличке Катон Утический, из салона «Синяя борода», позеленевший от зависти, правя бритву о ремень и трясясь от злобы, говорит и не устает повторять любому: «Таинственный автор таблички не кто иной, как Жозе Кустодио, известный кутила, обладатель множества галстуков, совладелец бакалейной лавки „Гаргантюа“, наиболее преуспевающей во всем нашем районе…»

Другая улица, которая пересекает главную несколько дальше, заканчивается церковью и носит название улицы Одиннадцати тысяч девственниц.

Так мы, руководствуясь справочником, подходим к последней улице – имени доны Марикиньи, где еще нет ни одной постройки. Кто она, эта дона Марикинья, столь добросердечная, столь любезная и щедрая, что, никого не спросясь, подарила свое имя этой будущей магистрали, – никому не известно. Есть и другие поперечные улицы такого же типа; они отмечены на городских планах и разбиты на четырехугольные участки, продаваемые з рассрочку, без аванса и процентов. Впрочем, это не имеет отношения к делу.

 

Экспортер каолина

В доме № 29 по улице Бугенвиль проживает Оливио Базан. Внутри дом холодный, унылый и загроможден мебелью. Однако снаружи, отделанный со вкусом, он представляется приветливым, полным семейных радостей. Что стало бы с этим несчастным миром, если бы вещи казались точно такими, какие они есть на самом деле? Что стало бы в таком случае с ломтиками сыра? С белокурыми волосами соседки из дома № 31?

Резиденция Базанов отгорожена от улицы низкой каменной стеной с массивным решетчатым забором из толстых железных прутьев, заканчивающихся острыми наконечниками. Справа – неизменно закрытые ворота с тяжелыми, начищенными до блеска запорами. Отсюда начинается широкий въезд, посыпанный песком, он огибает здание и заканчивается в глубине двора у гаража. Около ворот – маленькая калитка, которой пользуются обитатели дома, также запертая на ключ.

Между оградой и домом видна лужайка, подстриженная, похожая на ковер, разостланный на полу. В центре этого зеленого квадрата, где ни одна травинка не поднимается выше другой, растет темный куст, редкая и колючая листва которого кровоточит многочисленными ярко-красными цветами, не так уж часто встречающимися в разнообразном цветочном царстве. Под тенью куста забавляется сеньор Жило, карлик из фаянса. Он лежит, покуривая трубку, подпирая рукой прикрытую красным колпаком старческую голову.

Любой прохожий непременно улыбнется при виде этой статуэтки. А Тареко, сын саксофониста Бернардино, проживающего с семьей в третьей лачуге по улице доны Марикиньи, тот и вовсе без ума от Жило. Чтобы было удобнее им любоваться, Тареко залезает на забор. Клелии, хозяйке дома, это не нравится, и она поговаривает о том, чтобы посеять вдоль ограды колючие растения, – надо положить конец набегам этого и других мальчишек. Когда в Жардиндас-Флорес кто-либо говорит о Тареко, то добавляет «брат Луситы», когда же говорит о Лусите, непременно уточняет – «сестра Тареко». Лусита – худенькая, бледная, плохо одетая девочка с необыкновенными глазами, ни дать ни взять как у кошки в темноте. Но, когда она улыбается, свершается волшебство: золушка становится принцессой!

Дом стоит в глубине двора. Посетитель поднимается по двум каменным ступеням и, пройдя под аркой из плюща, оказывается в холле, где стоят шезлонги с сиденьями из парусины в красную и синюю полоску. Слева дверь, обычно запертая на ключ. Наконец посетителя проводят в комнаты. Разумеется, это не относится к тем, кого не пускают дальше входной двери или даже во двор. Когда гость пересекает священный порог, бесстрастный женский голос неизвестно откуда предупреждает:

– Вытирайте ноги о коврик!

Тот, кому адресован этот звучащий, как выговор, совет, оглядывается по сторонам, но никого не видит. Он в приемной, забитой мебелью, драгоценными вазами, дорогими картинами и полками, прогибающимися под тяжестью китайских, индийских и греческих статуэток… Снова раздается тот же бесстрастный, глухой, невыразительный голос:

– Присядьте, подождите.

Вскоре открывается дверь кабинета, и Оливио Базан с застывшей улыбкой на лице приглашает посетителя войти. Он смуглый, с мясистым, всегда чисто выбритым подбородком, ему под сорок. Когда он смеется, что случается только за воротами дома, обнажаются его почерневшие нижние зубы.

Оливио Базан начал свою карьеру в качестве коммивояжера ювелирной фирмы. Представительный, красноречивый с барышнями, он кончил тем, что женился на дочери всеми уважаемого отравителя, который покупал марганцевую соль и после определенных манипуляций продавал вино лучших сортов. Клелия, будущая супруга Оливио, была красива и обладала многими достоинствами, но отец в погоне за модой определил дочь в один из самых дорогих пансионов Баии, совершающих чудеса, из которых наиболее скромным является превращение умной девочки в глупышку. Ее там учили не тому, как стать хорошей хозяйкой дома, а тому, как отличаться от девушек, которые не побывали в этом заведении.

Только тот, кому довелось видеть за столом воспитанницу Баианского колледжа, сможет оценить продуманную, калечащую систему воспитания, которая там практикуется. Д каковы взгляды этих девиц на жизнь, на мир? Единственное, что спасает доброе имя общества, – это строптивость некоторых воспитанниц, этих милых созданий, которые, слава богу, несвоевременными взрывами смеха и проказами, свойственными молодости, компрометируют загробный уклад подобных воспитательных учреждений, за что их нередко возвращают в родительский дом, как неисправимых.

 

Ужасный дом

Клелия была лучшей ученицей Баианского колледжа и вышла из его стен законченной дурочкой. К счастью, отец, фабриковавший «Lacrima Christi» t мог поддерживать ее причуды, вытекавшие из сословных предрассудков, генеалогических традиций и прочей чепухи, которой была забита ее голова.

Веря во все, чему ее обучали святые наставницы, Клелия стала ждать принца. В двадцать восемь лет она наконец усомнилась в своем предназначении и снизошла до того, что отдала руку мужлану, продававшему ей бриллианты. Случилось так, что этим счастливцем оказался Оливио Базан. Неравный брак без священного оправдания любовью. Появление в доме хозяйки заставило коммивояжера поступить на постоянную службу с высоким окладом. Он перестал разъезжать, и оба они честно несли бремя семейной жизни, тем более что в последующие годы стали появляться дети, вначале Жоржи, потом Тила. Тесть Оливио Базана в один злополучный день совершил непоправимую глупость, пожелав продегустировать свое вино, и отошел в лучший мир. Но умер он на своей постели, окруженный родственниками, с соблюдением всех церковных таинств.

Посетитель, войдя в кабинет Оливио Базана, несомненно, восхитится шкафами, набитыми книгами и архивами писем, контрактов и бумаг; там же увидит он пишущую машинку и сверкающую коллекцию драгоценных камней. Она размещена на шелку под стеклом в специальной витрине; этикетки на шелковых подушечках объясняют названия камней и их происхождение. На столе, как доказательство внимания семьи, стоит вазочка из севрского фарфора с тремя свежими белыми розами. Должно быть, это дело ручек Тилы, которая не может примириться с сухостью кабинета отца.

Но самое главное в кабинете – это несгораемый шкаф. Он установлен в углу, около окна, выходящего на улицу. Высокий, узкий шкаф, весь из стали, выкрашен в зеленый цвет; сверху золотыми буквами выведено имя Оливио Базана, посредника по экспорту драгоценных камней.

Если посетитель направляется не в это святилище Меркурия, он поворачивает направо и проходит в столовую, настолько отполированную, что каждая пылинка, упавшая на пол с его башмака, как бы вопит о скандале. Глухой голос наставительно произносит:

– Осторожно, осторожно!..

Квадратный обеденный стол, покрытый узорчатой скатертью и окруженный черными стульями с высокими спинками, строг и изящен. В ясные дни широкое окно набрасывает на зеркальный пол солнечное покрывало, которое оттеняет обстановку комнаты. Если гость, забыв, где он находится, закуривает сигарету, раздается тот же бесстрастный голос:

– Пепельница слева… Не уроните пепел на пол!..

Клелия, должно быть, вездесуща; повсюду чувствуется ее неуловимое присутствие.

Дверь, скрытая под тяжелой портьерой, ведет в задние комнаты первого этажа. Входящие в эту дверь – а посторонние здесь бывают редко – видят налево кухню, направо – ванную. Дальше две комнаты для прислуги, окна которых выходят во двор, к гаражу и прачечной.

Широкая кирпичная стена опоясывает все владение. По ту сторону стены расположен заброшенный участок, выходящий на улицу Даль – самую тихую в Жардиндас-Флорес. По-видимому, Оливио Базан боится, как бы ночью какой-нибудь грабитель не перелез через эту стену и через дверь или окно не вторгся в его крепость: лампочка в двадцать пять свечей у входа в гараж никогда не гасится. Днем она становится бледной и почти невидимой, зато ночью позволяем заметить любого, кто попытается проникнуть в дом.

Когда гость находится уже во дворе, он внезапно пугается:

– Не бросайте окурков на землю! – слышит он тот же глухой, бесстрастный голос.

Широкая лестница в два пролета, выстланная дорожкой и освещенная окном с цветными стеклами, ведет на второй этаж. Гладкие металлические прутья, закрепленные колечками, прижимают дорожку к ступенькам. По лестнице можно подниматься и спускаться без малейшего шума. Этим обстоятельством пользуется Клелия, чтобы держать мужа, детей и прислугу под строгим надзором. Вот она, молчаливая и недоверчивая, едва касаясь перил, сходит вниз. На ней темно-синее платье, кофточка с высоким воротничком, волосы зачесаны назад. У нее бледное лицо, тонкие губы, большие неопределенного цвета глаза; чтобы лучше видеть, она их постоянно щурит.

– Не волочите ноги, вы рвете ковер!

Несмотря на подобные наставления, те редкие гости, которые удостаиваются почти недосягаемой чести – подняться на второй этаж, – получают возможность восторгаться там тремя большими спальнями и маленькой террасой над задним двором. Первая комната двумя светлыми окнами выходит на улицу Бугенвиль, это спальня супругов. Она заставлена мебелью, без которой здесь было бы гораздо уютнее. Именно здесь хозяйка дома проводит долгие часы, одержимая идеей наведения строгого порядка; тонкий, натренированный слух позволяет ей безошибочно узнавать, что происходит во всех уголках дома.

В центре, напротив лестничной площадки, – комната Тилы. Девушке пятнадцать лет, она хорошенькая, вежливая, ее считают чрезмерно набожной, так как она не пропускает ни одной мессы в Церкви одиннадцати тысяч девственниц. Тила любит читать романы, в которых герои занимаются психоанализом.

Дальняя комната – царство Жоржи. Ему шестнадцать лет, он кончает гимназию. Жоржи подражает грубоватым героям ковбойских фильмов, но между тем сам чрезвычайно добр. Сейчас его мучают еще не разрешенные проблемы переходного возраста. Из его комнаты открывается дверь на террасу, откуда виден кирпичный забор и за ним пустующий участок. Комната служит юноше спальней и кабинетом для занятий.

Повсюду мебель, ее так много, что у гостя возникает желание спросить:

– Да, но где же, собственно говоря, живет эта семья?

Однажды утром служанка Эсперанса, кончив накрывать на стол, громко объявила:

– Кофе подан!

Оглянувшись, она испугалась. Бедняжка думала, что Клелия в своей комнате занята туалетом после ванны, а та, уже одетая, стояла за спиной служанки и рассматривала ее прищуренными глазами. Не сказав ни слова, хозяйка села за стол. Тила в домашнем халате, с мокрыми распущенными волосами, напевая услышанную по радио самбу, спустилась по лестнице и села на свое место.

– Послушай, Тила, если тебе нравится петь, подбирай по крайней мере приличную программу, не повторяй непристойностей, которые слышишь на улице…

Девушка смутилась и промолчала. К счастью, в эту минуту появился Жоржи. В замшевой куртке и голубом берете, надвинутом на ухо, перескакивая через три ступеньки, он стремглав спустился по лестнице и занял свое место за столом.

Мать его отчитала:

– Я не требую, чтобы дети подходили ко мне для благословения, как это делали в доброе старое время, но ничего не стоит, встав с кровати, хотя бы поздороваться…

– Э, мама, вы становитесь однообразны!

Клелия обиделась, и все утро ее не оставляло дурное настроение. Еще больше она расстроилась, когда из внутренних покоев, насвистывая, появился муж, в темно-синем с узорами халате, только что побрившийся, с мохнатым полотенцем на шее наподобие кашне. Оливио был в отличном расположении духа и весь сиял, благоухая брильянтином, одеколоном и душистым мылом. Он сел за стол и протянул руку с холеными ногтями, чтобы достать фаянсовый кофейник, но Клелия, как всегда заботясь о соблюдении правил хорошего тона, тут же метнула на него взгляд, полный осуждения, и порывисто отвела эту неосторожную руку.

– Послушайте, Вивико! Вы бы хоть показали пример своим детям, которые растут невежами. Как я могу научить их хорошим манерам, если вы сами садитесь за стол в подобном одеянии, с испачканным кровью полотенцем на шее?…

– Что это значит, Клелия? Вы слишком придирчивы!.. Только и знаете…

Оливио Базан встал тоже с испорченным на весь день настроением и пошел в ванную, откуда через несколько минут вернулся одетый в кашемировые брюки и пижаму яркой расцветки. Он робко сел за стол, опасаясь нового выговора супруги. Прошло десять долгих минут, в течение которых никто не обмолвился ни словом.

 

Шум во дворе

Жоржи, старательно очистив блюдце с клубничным желе, нарушил молчание:

– Знаешь, старина, две ночи подряд я просыпаюсь от шума во дворе. Вчера на рассвете мне показалось, что это повар Жарбас… Он, когда выпьет, имеет обыкновение блевать в бак для стирки белья…

Клелия, слушая сына, пришла в ужас:

– Мальчик, где ты научился подобным выражениям? Наш дом стал похож на «Гостиницу для коммивояжеров»!

В этом сравнении скрывался язвительный намек по адресу супруга, который когда-то сам был коммивояжером. Однако Оливио при детях сделал вид, что не понял намека, и, заинтересовавшись, разрешил Жоржи продолжать начатый рассказ.

– Так вот, старина! Прошлый раз я не поднялся и не пытался узнать, кто ходил по двору, но сегодня, тоже на рассвете, опять услышал шум. Я вскочил с кровати, решив расправиться с Жарбасом…

Три пары глаз в беспокойном ожидании впились в юношу. Жоржи чувствовал это и, чтобы придать истории большую значимость, до бесконечности растягивал свой рассказ, делая бесчисленные паузы и наблюдая эффект своих слов на испуганных физиономиях.

– …Я подошел к окну на террасу и всмотрелся в темноту. Дождь лил как из ведра… Лампочки у дверей гаража почти не было видно.

Оливио подумал вслух:

– Сегодня же куплю другую, в триста свечей…

Жоржи продолжал:

– …Но, к счастью, начало светать, и я разглядел кирпичную стену…

Тила была в состоянии крайнего возбуждения:

– Говори же скорей, Жоржи!

Клелия строго посмотрела на дочь.

– …Над стеной я с трудом различил, – это выражение ему понравилось и он повторил: – с трудом различил чью-то голову. Человек что-то высматривал. Он был в берете и темных очках…

– Господи! – простонала Клелия.

– Колоссально! Почему ты не позвал меня? Ведь это так забавно! – соловьем пропела Тила.

Но Оливио держался иного мнения. Он стал серьезным, задумался. И, закончив завтрак, начал говорить больше для себя, чем для жены и детей:

– Я еще раньше подозревал, что кто-то изучает наш дом, строя идиотские предположения, будто у нас есть здесь ценности, которые можно похитить.

Выражение «идиотские предположения» было произнесено намеренно, именно в тот момент, когда служанка Эсперанса вошла в столовую, чтобы убрать со стола посуду: она не должна была думать, что дом Базанов действительно заслуживает такой чести, как посещение воров…

Клелия не пожелала продолжать разговор на эту тему при служанке, которая складывала горками грязные тарелки, чашки и блюдца, не замечая того, что делалось и говорилось вокруг нее. Она пристально посмотрела на мужа. Оливио Базан ответил ей понимающим взглядом. И дети, каждый по-своему, разгадали выразительную шараду этой немой сцены.

Тила пророчески изрекла:

– На каникулы нам не удастся поехать на побережье.

А Жоржи, который был пожирателем детективных романов, заключил:

– Должно быть, на улице Даль обитает преступник в темных очках; он, видимо, стремится совратить добродетельную служанку Эсперансу, которую за ее мрачные глаза правильнее было бы назвать Дезесперо.

Все задумались. Оливио поднялся наверх, вслед за ним последовала Клелия. Там, в своей комнате, они обсудили происшествие, о котором рассказал сын. После этого Оливио Базан оделся и поспешил к гаражу, где стояла машина марки «Шкода-50». Эсперанса, вызванная настойчивым гудком, открыла хозяину ворота.

 

Полицейский участок

Лил дождь… Была одна из бесконечных недель ненастной погоды, которую небо дарует жителям Сан-Пауло, дабы они смогли лучше оценить голубые дни весны.

Оливио знал, где находится полицейский участок района: ему не раз приходилось проходить мимо этого здания с караульной будкой, с часовым, прохаживающимся перед входом, и несколькими бездельниками, всегда дежурящими у дверей в ожидании какого-либо дела или новости.

– Я хочу поговорить с комиссаром.

– Он будет позднее.

– А кто его замещает?

– Разве не знаете? Сеньор Просперо, его помощник.

– Прекрасно. Тогда я поговорю с сеньором Просперо.

Дежурный пошел впереди, посетитель сзади. На втором этаже провожатый ввел Оливио в пустую комнату и попросил подождать.

Помощник комиссара в это время препирался с какой-то женщиной. Несмотря на то, что они говорили очень тихо, через полуоткрытую дверь Оливио удалось уловить несколько отрывочных фраз.

– Десять или двенадцать конто, – говорила женщина.

– Но где я достану столько денег? – спрашивал мужской голос.

– Раздобудьте…

– А если не удастся?

– Тогда убирайтесь из моего дома!

– Но поймите, деточка…

– Нет у вас. ни деточки, ни полдеточки!.. Я устала от такой жизни…

Женщина, опустив голову, прошла мимо Оливио, ему не удалось рассмотреть ее лицо. Просперо, очевидно, хотел догнать ее, но, выбежав в приемную, наткнулся на посетителя. Моментально сделал вид, будто вошел так поспешно только за тем, чтобы принять Оливио Базана; подарил ему свою лучшую улыбку, лучшую, но тем не менее ничего не стоящую.

– Сеньор ждет приема? Прошу…

Оливио поднялся, отыскал в кармане визитную карточку и прошел в кабинет. После короткого приветствия протянул представителю власти свою карточку. Он надеялся быть принятым если не сердечно, то по крайней мере с уважением, к которому привык за те восемнадцать лет, что уже не останавливался в «Гостинице для коммивояжеров».

Помощник комиссара сел на вращающийся стул. Оливио знал этого полицейского чиновника по имени – оно часто называлось в газетах при раскрытии преступлений, имевших место в районе. Правда, в последние месяцы некоторые вечерние газеты обвиняли этого выдающегося детектива в том, что он слишком много спит на своем вращающемся стуле, ибо некоторые ограбления все еще были окутаны мраком таинственности, но, как говорится, раз на раз не приходится…

Пока представитель власти читал и перечитывал визитную карточку, Оливио оставался стоять.

Просперо Басселино – преждевременно облысевший мужчина лет сорока с настороженным выражением лица – производил впечатление человека пожившего, опустошенного страстями. Вероятно, он играл в карты, пил и залезал в долги из-за женщин. На нем был костюм спортивного покроя, из верхнего кармашка пиджака торчал батистовый носовой платок. Маленькие руки с корявыми пальцами были холодными и немного липкими. Говорил он скупо, сухим, недовольным голосом невыспавшегося человека. Беспрерывно курил, зажигая серебряной зажигалкой дорогие сигареты, и, не докурив до половины, тушил их об оловянную пепельницу. Оливио Базан и дальше продолжал бы изучать помощника комиссара, но Просперо поднял свою гладкую, словно головка сыра, голову и обратился к посетителю:

– Садитесь, сеньор, и расскажите, что вас привело сюда…

Оливио подвинул ближайший стул, сел рядом с помощником комиссара и начал:

– Как сеньор мог заключить из визитной карточки и как я могу подтвердить имеющимися при мне документами, я много лет торгую каолином и другими минералами от лица одной нашей экспортной компании, а также приобретаю для некоторых голландских фирм драгоценные камни и металлы с разработок в Гойас и Мато Гроссо. Ежегодно я вылетаю в Голландию, чтобы вручить моим патронам этот драгоценный товар.

– Продолжайте…

– Поскольку мне приходится совершать крупные и зачастую непредвиденные сделки с клиентами из сертана – они, случается, приходят ко мне в часы, когда банки уже закрыты, или по воскресеньям и праздникам, – я вынужден для расплаты держать в своем сейфе внушительные суммы.

– Что-нибудь около двухсот конто, не так ли?

– Иногда и больше.

– Пятьсот конто?

– Бывали случаи, когда месяцами в моем несгораемом шкафу хранилось значительно больше.

– И драгоценные камни?

– И камни. Поскольку я сравнительно недавно летал в Голландию, запас драгоценных камней пока еще не очень велик.

– Насколько я могу понять из ваших слов, передо мной крупный контрабандист алмазов и в то же время биржевой спекулянт, ловко уклоняющийся от уплаты налогов…

Оливио встал. Просперо засмеялся и продолжал:

– Успокойтесь, на полицию не возложены функции сбора налогов. Она готова всеми имеющимися в ее распоряжении средствами защитить ваше богатство. Между нами говоря, попытка избежать уплаты налогов – самое заурядное явление. – И уже без первоначальной учтивости приказал: – Ну, выкладывайте…

Оливио принужден был подчиниться:

– Сегодня во время завтрака мой шестнадцатилетний сын рассказал, что на рассвете услышал шум во дворе. Подойдя к окну, которое выходит на террасу, он увидел голову человека в берете и темных очках, высматривавшего что-то поверх кирпичной стены на заднем дворе.

– Прекрасно. С этого момента ваш рассказ начинает приобретать интерес для полиции. Где вы живете?

– Улица Бугенвиль, 29.

– Знаю… Это…

– …В пяти куадрах от проспекта, около железной дороги.

– Вот, вот, именно там… Много лет тому назад, когда я только еще начинал свою карьеру, мне пришлось участвовать в разбирательстве дела этого… как его… Кровопийцы… Помните?

– Нет, сеньор. Я тогда и не думал жить в Жардиндас-Флорес.

– Не подозреваете ли вы кого-нибудь? Возможно, есть какой-нибудь след. Прислуга?… Как давно она у вас?

– Нет. Все слуги наняты по объявлениям в газетах. В отношении их не питаю никаких подозрений.

– Давайте действовать совместно. Начнем с двух мер предосторожности, которые нередко дают хорошие результаты: вы смените всю прислугу, а мы, со своей стороны, выделим агента для наблюдения за пустырем на улице Даль, около стены, о которой шла речь. Ну как?

– Я согласен.

– Если у вас будут новости, немедленно мне сообщите. Если же мой агент установит что-либо заслуживающее внимания, я вам сообщу. Вот и все, что может предпринять полиция, пока нет конкретных фактов, вы понимаете…

Так закончилась аудиенция. Посетитель вышел очень рассерженный. Дошел до угла, сел в машину и пробормотал:

– С Бразилией творится что-то неладное. Подорваны самые элементарные понятия об иерархии.

 

Новая прислуга

Оливио Базаи поспешил принять меры, рекомендованные Просперо. Прежде всего он со всеми подробностями сообщил жене о своем визите в полицию.

– Вивико, неужели вы рассказали о деньгах и об алмазах? – с испугом спросила Клелия.

– Да, моя любимая. Я не мог не рассказать. Но, насколько это возможно, я постарался быть скромным в оценке стоимости хранящихся у нас ценностей.

– Понимаю. А о том, где они хранятся, увы, тоже рассказали?

– Только частично. Я дал понять, что деньги там, где они и должны храниться.

– То есть в несгораемом шкафу?

Оливио промолчал.

Когда же он передал жене слова помощника комиссара 0 прислуге, Клелия окончательно струсила.

После завтрака она вызвала служанку.

– Эсперанса, все мы вас очень ценим… Но мой супруг отозван компанией для работы в Рио-де-Жанейро, и на днях мы туда переезжаем. Поскольку неизвестно, как долго там придется пробыть, мы решили запереть дом и уволить прислугу. Надеюсь, вы нас извините. Вот вам деньги за проработанные дни, включая и сегодняшний, и, кроме того, месячное жалованье в качестве компенсации.

Бедняжка растрогалась елейными словами своей хозяйки и уже чуть было не расплакалась, но при виде новеньких банкнот, которыми с ней расплатились, успокоилась. И, чтобы подготовиться к отъезду, отправилась в свою комнату. Через несколько минут она вызвала по телефону такси и, усевшись со своими узлами, велела шоферу ехать в Камбуси, где жили ее родственники.

С поваром Жарбасом повторилась та же в общих чертах, но несколько отличная в деталях сцена. Ревниво оберегая свою репутацию, он стал упорствовать, потребовал выдачи свидетельства, в котором было бы указано, что он оставил свой почетный пост – электрическую печку – только из-за отъезда хозяев и что в течение своей службы у них показал себя отменным кулинаром и человеком примерного поведения. Все эти предусмотрительные требования были тут же удовлетворены. Пока повар вполголоса по слогам читал свою хвалебную характеристику, заверенную печатью, хозяйка выразительно посмотрела на мужа, который ответил ей понимающим взглядом, – у обоих в эту минуту зародились подозрения в отношении честности их бывшего повара.

Что касается прачки, этой непомерно толстой, краснощекой уроженки Сантарена, по имени Эрмелинда, то ее выставили на улицу, не прибегая к помощи красноречия. Когда ее позвали к хозяйке, прачка знала уже все, со всеми подробностями. И, как только Клелия завела ту же пластинку с извинениями, Эрмелинда оборвала ее:

– Послушайте, моя богатая сеньора, давайте расчет, только не тяните. Грязное белье найдется всюду, стало быть, за куском хлеба мне далеко ходить не придется…

Прачка взяла деньги, сунула их в карман, затерявшийся где-то среди ее многочисленных юбок, пожелала счастья всему дому и ушла, гулко стуча деревянными башмаками.

В тот же вечер Клелия, надев красивый передник и красные элегантные резиновые перчатки, с помощью Тилы занялась домашним хозяйством. Однако Оливио не очень-то верил в кулинарные дарования супруги и дочери. Увидев их в кухне, где они были заняты столь неблагодарным трудом, он решительно сказал:

– Я не позволю, чтобы вы приносили себя в жертву плите!

Жена и дочь с благодарностью улыбнулись ему. Оливио поспешно вышел и направился в гараж. По дороге он подумал: «Я не пес, чтобы питаться похлебкой. Если завтра же не подыщу хорошего повара, мне придется в конце концов отправиться к врачу, и он обнаружит у меня язву желудка…»

Он сел в «Шкоду» и покатил в город – поместить объявление в вечерней газете в разделе «Требуются слуги».

На обратном пути, чтобы избавиться от необходимости есть то, что приготовила супруга, Оливио, выдерживая роль образцового главы семьи, зашел в бакалейный магазин и купил итальянского сыру, икры, солидный кусок ростбифа, кьянти, прохладительных напитков, аргентинских яблок, североамериканского зеленого горошка, скандинавской семги с майонезом. В обеденный час он уже был дома, перенес свертки из машины в дом и разложил их на столе, после чего счел свой долг перед желудком выполненным.

– Что это, Вивико? – спросила жена.

– Щедрые дары из-за границы… – улыбаясь, ответил муж.

На следующий день, едва только вышла вечерняя газета, начали заявлять о себе первые претенденты. Оливио, как всегда сидя в своем кабинете, отвечал на телефонные звонки и, когда речь заходила о прислуге, говорил:

– Подождите у телефона, этим занимается хозяйка дома.

Оливио звал Клелию, и переговоры вела уже она, перечисляя требования, которые в этом доме предъявлялись к прислуге. Поскольку в семье не было маленьких детей и обещанная плата была соблазнительной, супругам оказалось нетрудно найти то, что им было нужно: повара негра по кличке Макале, миловидную служанку по имени Карола и толстую прачку мулатку с косынкой на голове и серьгами в ушах, отрекомендовавшуюся Себастьяной. Все они появились порознь, и все согласились с предложенными условиями. Правда, Макале чуть было не отказался – ему было мало пятидесяти крузейро. Кароле пришлось пообещать старые – но в хорошем состоянии – платья хозяйки. Клелия недовольно заметила мужу:

– Видите, Вивико, кроме всего прочего, они еще и требовательны. Можно подумать, что они хозяева!

Однако Оливио эти люди показались кристально честными, так что в этот же вечер за столом, поглощая кое-как приготовленный ужин, он заявил:

– С завтрашнего дня мы сможем спать спокойно, ибо будем окружены прислугой, заслуживающей полного доверия…

 

Решающая рыба…

На следующее утро первой появилась Себастьяна. Хозяйка показала ей бак с целой горой накопившегося грязного белья. Вскоре, благоухая туалетным мылом, пришла Карола. Сразу же деловито подвязала белый передник и спрятала свои аккуратно причесанные, черные как смоль волосы под кружевной чепчик. Клелия провела ее по всему дому, давая длинные пояснения и рекомендуя блюсти чистоту в кабинете, гостиной, спальнях и столовой. Макале явился после восьми часов, одетый в серый костюм, в шляпе с широкими полями и ботинках с двуслойной подошвой; весело смеясь по любому поводу, он показывал свои белые зубы. Такой крупный мужчина и с таким тонким голосом…

– Где вы живете, Макале?

– На проспекте Пенья.

– Это очень далеко.

– Если у хозяйки найдется какая-нибудь каморка, с удовольствием переберусь сюда. Вещей у меня столько, что много места они не займут… Все можно перенести за один раз на спине.

Новый повар вошел в свое святилище, бросил взгляд на плиту, на шкаф для провизии, на раковину, отвернул краны, провел рукой по двум кухонным ножам, поточил их один о другой, осмотрел утварь, снял алюминиевую сковородку, с любопытством провел по ней пальцем, понюхал и пробормотал:

– Все блестит как зеркало!..

Затем обратился к хозяйке:

– Сегодня пятница. Что прикажете на завтрак?

Перед домом послышался гудок «Шкоды».

– Карола, возьмите ключ и откройте ворота!

Служанка бросила свою работу и побежала встречать хозяина. Оливио окинул ее быстрым безразличным взглядом, каким он оценивал алмазы, которые ему приносили скупщики.

«Сорок пять каратов! Чистейшей воды! Сокровище!»

Голосом, подобающим осмотрительному хозяину, Оливио спросил:

– Как вас зовут?

– Карола.

– Хорошо, Карола. Когда машина въедет, закройте ворота и верните ключ хозяйке.

Одним рывком машина влетела во двор и затормозила у гаража. Оливио вылез и отдал Макале сумку с продуктами: фруктами, овощами и рыбой.

Клелия, ожидавшая мужа у входа, поинтересовалась:

– Что это за рыба, Вивико?

– Кефаль.

– С икрой?

– Я не спрашивал об этом ни ее, ни продавца калабрийца. Постеснялся задать столь интимный вопрос.

Макале пожелал узнать:

– Как прикажете приготовить рыбу? Запечь, сварить с маниокой или зажарить в томатном соусе?

Оливио, который был занят осмотром машины, ответил:

– Запечь, чтобы первым приготовленным вами завтраком вы продемонстрировали свое поварское искусство. Это будет решающая рыба…

Все засмеялись.

Хозяин дома, сняв пиджак и засучив рукава, залез под машину, чтобы проверить, все ли в порядке. Вылез оттуда весь красный; руки его были испачканы маслом.

Затем Оливио натянул на себя дырявый, весь в пятнах, синий комбинезон и, вооружившись инструментами, снова растянулся на спине между колесами; из-под машины виднелись только его изношенные сандалии.

Клелия подошла узнать, в чем дело.

– Что там случилось, Вивико?

– Да так… небольшая починка…

– Почему бы не продать машину? Лучше вызывать такси – это значительно дешевле. К тому же не будет грязи во дворе…

Клелия не знала, что в наше время автомобиль – это не что иное, как необходимое приложение к жене. Ибо тот, у кого нет собственной машины – чтобы чинить ее в часы сентиментального одиночества, – отправляется пешком на поиски подруги…

 

Чуть не пострадавшая

Оливио возился со своим автомобилем целых два часа. Он вылез из-под машины, только когда на соседней церкви пробило одиннадцать, и решил прокатиться, чтобы проверить, все ли теперь исправно. Посмотрел на свою одежду и улыбнулся. Покрытый масляными пятнами комбинезон, рваные сандалии, кепка с длинным козырьком, которая делала его похожим на жокея… Подумал: «У меня еще есть немного свободного времени, чтобы испробовать машину, выкупаться, переодеться и успеть к столу. Сегодня ведь день решающей кефали! Увидим, хороший ли повар Макале!..»

Клелия поспевала всюду:

– Вивико! Неужели вы поедете в этом костюме?!

– Поеду. Только мотоциклист позволяет себе роскошь носить замшевую куртку, полусапожки, очки и старомодный капюшон авиатора. Когда он несется во весь дух, чтобы показать свое геройство, служанки всего квартала пугаются, а гимназисты лопаются от смеха…

Хозяйка вручила Кароле ключ, и та пошла открыть Борота. Через мгновение автомобиль уже скользил по гладкому асфальту. Оливио восхищался легкостью управления, мягкостью хода, экономичностью машины – не зря ее так расхваливала реклама, как вдруг…

– Ах, боже мой! – закричала какая-то женщина.

Переходя улицу и не посмотрев по сторонам, она внезапно оказалась совсем близко от надвигавшегося на нее радиатора. Оливио затормозил. «Шкода», заскрежетав, мгновенно остановилась. Буфер слегка задел серую юбку ротозейки.

– Сумасшедшая! – заорал Оливио.

Бледный, он высунулся из машины, чтобы посмотреть, не пострадала ли женщина. Успокоился, увидев, что та отделалась только испугом.

– Вы, сова! Чего ждете, вас за опоздание выгонят с работы!

Несколько прохожих остановились, заинтересовавшись этим происшествием. Красавчик юнец с усиками вмешался:

– Разве вы не видели, что сеньорита собиралась перейти улицу?

Оливио огрызнулся:

– Ах, это ты, ничтожество?… Завтра принеси мне судки пораньше!

– Кроме всего прочего, вы и грубиян!

– Завтра принеси судки пораньше. Уразумел?…

Юнец исчез. Оливио ждал, пока уляжется раздражение женщины, пока она ощупает себя и удостоверится, что все косточки на месте. Потом любезно спросил ее:

– Куда вы направляетесь?

– Это не ваше дело.

– Живете далеко?

– В пяти куадрах отсюда.

– Садитесь, я вас подвезу.

– А вам не нагорит от хозяина?

– Мы с ним приятели. Он никогда не спрашивает, на что я расходую бензин.

Она приняла приглашение. К тому же пора было трогаться с места, так как сзади уже выстроилась вереница в сотню машин, автобусов и трамваев, которые неумолчно гудели на все лады.

Чуть было не пострадавшая женщина легко вскочила в машину, показав при этом свою красивую, точеную ножку, и непринужденно уселась рядом с шофером.

– Какая улица?

– Поезжайте прямо, я буду показывать.

Часы в машине отсчитывали время. Было 11 часов 28 минут. Когда стрелка показала 29 минут, шофер спросил:

– Где вы работаете?

– Я портниха. Работаю дома.

В 11 часов 30 минут она спросила:

– А вы?

– Я частный автомеханик, тоже работаю дома.

Точно в 11 часов 33 минуты:

– Чья это машина? Ваша?

– Некоего Оливио Базана – это местная акула, король дыма. Он откупил дым со всех труб района.

– А для чего он ему, приятель?

– Для производства зубного порошка.

– А…

В 11 часов 34 минуты и 38 секунд:

– Вы замужем?

– Была. Не понравилось.

– Супружеская жизнь подобна кокаде: нет ничего слаще ее, но скоро начинает тошнить.

Чуть не пострадавшая принялась громко хохотать.

– Над чем смеетесь, глупая?

– У меня есть один знакомый. Он помешался на кокаде. Как только я приготовлю ее, бросает работу и бежит ко мне.

– Счастливец!

– Почему? Из-за кокады?

– Нет, из-за вас.

– А вы женаты, насмешник?

– Нет. Но еще не отказался от этой надежды. А обручальное кольцо ношу, чтобы привыкнуть.

На часы они больше не смотрели. Циферблат словно исчез из их поля зрения.

– Как вас зовут?

– Элезбан. А вас?

– Нисия.

На этот раз засмеялся он.

– Почему вы так смеетесь, дуралей?

– Если бы мы поженились и аист принес нам девочку, у нее было бы имя, такое прекрасное имя…

– Какое же, говорите!

– Элинисия…

– Колос-сально!

Циферблат снова появился: 11 часов 45 минут по Гринвичу.

Теперь «Шкода» скользила по улице с низкими домиками, с кривыми деревьями на тротуарах и с девицами в окнах, которые завлекали прохожих улыбками.

– Теперь вправо!

Он свернул на соседнюю улицу, сплошь застроенную одинаковыми фордовскими домами. Казалось, они одеты в униформу…

В следующем квартале, перед дверью с табличкой 97, Нисия сказала:

– Я живу здесь, на верхнем этаже.

– Нет нужды говорить об этом.

– Почему?

– Да потому что на окнах наклеены листы из журналов мод.

Машина подъехала к тротуару и остановилась. Нисия, раскрасневшаяся от жары и прогулки, благоухала яблоками. Шофер держал себя сдержанно и только спросил:

– Недавний испуг не повредил вам?

– Нет, нисколько. Мне даже стало веселее…

Стоя перед ним на тротуаре, Нисия улыбалась. На ногах у нее были лайковые туфли, побывавшие в починке. В ушах сверкали голубые слюдяные серьги, видимо купленные у бродячего торговца – обычное украшение портнихи. Женщина все время улыбалась, как на рекламе.

– Зайдите на минуту выпить стакан вина!..

– Это что, приглашение, чтобы отделаться?

– Что вы, сеньор! От всего сердца!

– А как же тот, любитель кокады?

– Его принимают, да не любят. Изредка, знаете…

Оба весело рассмеялись.

Шофер вышел из машины и последовал за женщиной по ветхой, почерневшей от времени деревянной лестнице. С площадки они прошли в маленькую комнату с широким окном, которое выходило на пустынную, залитую солнцем улицу. Простой стол с кусками разноцветной материи, большими ножницами и выкройками, вырезанными из газетной бумаги, самодельная этажерка, табуретки из ящиков, обтянутые ситцем, – вот и вся обстановка комнаты.

– Не обращайте внимания, Элезбан, на убогость, я ведь начинаю жизнь сначала…

Через полуоткрытую дверь во вторую комнату шофер рассмотрел двуспальную, скромно убранную старомодную кровать из точеного дерева и тумбочку у изголовья, на которой грудой лежали журналы мод. Эта простота привела его в умиление. Да, жить так было сплошным удовольствием. Нет лишней идиотской мебели. Можно садиться, вставать, класть ноги на стул и бросать окурки в угол. Как это замечательно – бросать окурки в угол комнаты! Думал ли он, что возможно такое счастье в этой веселой квартирке, в домишке под номером 97 на какой-то окраинной улице?…

Он размышлял обо всем этом, когда вошла Нисия, неся на подносе бутылку вермута и две чашки, заменявшие бокалы. Она наполнила их этим вином, купленным в кредит. Выпили. Элезбан сразу же заметил, что вино – поддельное: только фальсификаторы изготовляют такие вкусные вина. Настоящие вина бывают без претензий. Его тесть, покойный отец доны Клелии, разбогател на этом деле, совершенствуя природу. Он брал бочку воды, всыпал в нее несколько порошков и чудом превращал ее в бочку вина высшей марки. Поддельное вино не преступление, а сострадательная ложь.

– Понравилось?

– Очень. Я люблю вина, отдающие парфюмерией, но, по правде говоря, из всех напитков мне больше всего нравится банановая настойка, которая помогает при болях в груди.

Бедность жилья смущала Нисию и, чтобы скрыть неловкость, она призналась своему новому знакомому:

– Позавчера я приперла этого нахала к стенке: или давай деньги на покупку мебели, или – прощай кокада!..

– Не делайте такой глупости. К чему загромождать вашу квартирку, такую приятную, этими колодками для каторжников, которые не дают свободно шагнуть? Рекламе торговцев мебелью нужно сопротивляться с ножом в руке. В доме может быть одно из двух – или счастье, или мебель… То и другое вместе я еще не встречал!

Нисия смотрела на него удивленная и не понимала.

Этот шофер, как будто умный человек, говорил то же самое, что и любитель кокады, который был идиотом. Вот и пойми мужчин! Растерянная, с улыбкой на лице, она была прелестна. Ей было лет двадцать. Худая, смуглая, с гибким, словно у кошки, телом, Нисия напоминала один из тех манекенов, искусно передающих линии женского тела, которыми любой прохожий может восторгаться в витринах крупных магазинов. Она злоупотребляла правом обладать красивыми глазами. Ее золотистые волосы представляли собой эрзац, но лучшей марки. А ротик? Миниатюрный и соблазнительный, он был освежен светлой помадой…

Посвятив себя шитью, Нисия в своем туалете придерживалась определенного испорченного вкуса, что было необходимо для воодушевления клиенток, не верящих в свои прелести. Все же, несмотря на это, она выглядела элегантно. Нисия обладала той привлекательностью, которую люди замечают только тогда, когда задают себе вопрос: «Почему, собственно говоря, эта молоденькая женщина, не представляющая собою ничего особенного, так восхищает наш взор?…»

Шофер вздохнул:

– Ах! Как прекрасна жизнь без мебели! Без стенных часов! Без натертого пола! Без чехлов! Без пепельниц! Какое счастье!

Опечаленный этими размышлениями, Оливио вышел на площадку, нехотя попрощался и начал медленно спускаться по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке. Подойдя к двери, оглянулся назад. Там, наверху, стояла улыбающаяся Нисия.

– Заходите навестить меня, слышите?

 

Карола

Колокол Церкви одиннадцати тысяч девственниц уже прозвонил полдень, когда автомобиль остановился перед домом и Оливио дал три гудка. Клелия, высматривавшая супруга из окна, с упреком сказала:

– Что с вами случилось, Вивико? Вы забыли часы? Завтрак давно ждет вас…

И так как супруг, занятый осмотром машины, все еще оставался на улице, жена продолжала:

– Примите ванну и переоденьтесь. Посмотрите, что вы наделали у ворот. Дорожка вся залита маслом. Да, вы знаете?… Сегодня я нашла за радио окурок; я сохранила его, чтобы доказать вашу распущенность. Вы слышите?…

Тила и Жоржи ушли из дома рано: она – к мессе, он – в гимназию. Так бывало ежедневно; возвращались они обычно ко второму завтраку. Клелия забеспокоилась:

– Дети что-то запаздывают…

Пришла Карола, попросила у нее ключ и пошла открыть ворота. Машина, оставляя глубокий след в толстом слое песка, которым был посыпан въезд, проехала к гаражу.

Клелия проверяла сервировку стола, когда через парадную дверь стремительно вошел Жоржи и, словно вихрь, бросился вверх по лестнице, торопясь положить на место книги, к которым не прикоснется до завтрашнего утра. Несколькими минутами позже появилась Тила. Она казалась грустной. Даже не взглянула на мать и направилась в свою комнату переодеться.

– Ты сегодня хорошо помолилась, Тила?

– Я прошу вас, мама, не задавать мне больше этого нелепого вопроса! – наклонившись через перила, ответила дочь.

Встретив брата, спускавшегося вниз по лестнице, Тила не сказала ему ни слова. Жоржи почувствовал себя обиженным:

– Ты, должно быть, страдаешь от ревности? Что тебе сказал Моасир о Лусите, дочери саксофониста Бернардино? Об этой хорошенькой девчонке, которая ходит с ним в кино…

– Что еще за Моасир, болван?

– Тот тихоня, с которым ты каждое утро шепчешься в церкви. Думаешь, я не знаю? Жанино об этом уже прожужжал уши всем посетителям салона «Синяя борода».

– А кто этот всезнайка Жанино?

– Ризничий.

Не зная, что ответить брату, Тила расплакалась. Отец в халате и туфлях, пахнущий мылом, поднимался по лестнице. Увидев ее в таком состоянии, испугался:

– Что с тобой, доченька? Почему ты плачешь?

Она не нашлась, что сказать, и вместо нее ответил брат:

– Тила хочет уехать в Рио. Она приняла всерьез то, что мама говорила прислуге. Дурочка, никто и не думал об этой поездке.

Вскоре все четверо уже сидели за столом. Карола подала куриный бульон с рисом и поставила суповую миску перед Клелией. При виде новой служанки Жоржи широко открыл глаза и разинул рот; его восхищение было настолько неприлично, что Тила, отчасти из мести, толкнула его под столом ногой, лицо ее при этом выражало полнейшее безучастие.

– Ай! – вскрикнул Жоржи.

Так как родители испуганно переглянулись, Тила поспешила оправдать брата:

– Это я толкнула его. Пусть не грызет ногти – это дурная привычка.

Клелия, разливавшая бульон, удивилась:

– Что это такое, мой мальчик? Ты не находишь ничего более подходящего, чтобы грызть?…

Отец попытался сострить:

– Почему, например, ты не грызешь ручку от зонтика?…

Однако на Жоржи эта острота не подействовала: он все еще находился под впечатлением красоты новой служанки.

– Что вы скажете о новом поваре? – спросила Клелия мужа.

– Судя по бульону, он дело знает, – высказал свое мнение Оливио.

Карола внесла большое блюдо, на котором дымилась золотистая кефаль, выложенная ломтиками лимона и помидоров. Хозяин дома потянул носом, предвкушая удовольствие, и улыбнулся. Рыба выглядела очень аппетитно. Накладывая мужу кефаль, Клелия предупредила всех:

– Ешьте осторожно. Много лет тому назад один андалузец, который был прожорливее акулы, хотел что-то сказать во время еды и умер, задушенный рыбьим плавником, который застрял у него в горле. – Затем, обращаясь к Тиле, приказала: – Кости на край тарелки!

Оливио, усердно поглощавший кефаль, умоляюще прошептал:

– Дорогуша, замолчите! Вы компрометируете святость жареной рыбы!

Жоржи делал над собой невероятные усилия, чтобы не смотреть на Каролу, которая входила и выходила, нося тарелки, приборы и соусники. Однако время от времени невольно, словно загипнотизированный, юноша останавливал на ней свой пристальный взгляд. Это не прошло незамеченным для Тилы, и она зашевелила губами, беззвучно выговаривая:

– По-жи-ра-тель!

Жоржи прочел это сладостное, тревожащее слово и смутился.

Сестра получила большое удовольствие оттого, что Жоржи ее понял, и некстати засмеялась. Родители вопросительно посмотрели на нее, и тогда Тила выпалила первую пришедшую ей в голову глупость:

– А где же икра? Что из нее сделали? Одно из двух: или мои расчеты ошибочны, как и ответы на задачи в тетрадке Жоржи, или две пузатые кефали должны содержать массу икры…

Карола принесла из кухни блюдо пирана на рыбном отваре. На золотистой каше красовались две пары ястыков икры.

– Повар спрашивает, не желаете ли вареной рыбы с подливкой из креветок?

Клелия медленно обвела всех взглядом своих прищуренных глаз и выразила общее мнение:

– На сегодня рыбы достаточно!

Жоржи снова уставился на Каролу, которая внесла какое-то чуть кисловатое блюдо из спелых фруктов. Казалось, тело служанки, благоухавшей мускусом, излучало тепло. Запах мускуса окружал ее, подобно ореолу, и, когда она подходила к стулу юноши и наклонялась, чтобы взять тарелку, Жоржи испытывал головокружение и терял самообладание. Если бы Карола случайно протянула ему эти смуглые худые руки, на которых виднелись два обручальных кольца, он был бы способен…

– А!..

Оливио и Клелия с испугом посмотрели на сына. Он стал пунцовым. Дело в том, что Тила не поскупилась еще на один пинок. И тут же, как и в прошлый раз, поспешила оправдать брата:

– Мама, вам нужно следить за Жоржи. Кончится тем, что у него на пальцах образуются раны… Он опять грыз ногти…

После десерта, состоявшего из свежих фруктов, когда кофе уже дымился в белых с голубой каймой чашках, Оливио закурил сигару и предался блаженной лени, которая обычно приходит после вкусной, сытной еды. Он удобно развалился в кресле, но в это время раздался звонок.

– Опять хлопоты, – проворчал он. – Не проходит и минуты, чтобы мне не нужно было что-то делать, о чем-то думать.

– Сходите посмотрите, кто там, – приказала Клелия служанке.

Карола торопливо пробежала по коридору и подошла к калитке, всегда закрытой на ключ. Там она увидела Марио и молча обменялась с ним улыбкой.

– Как доложить хозяину?

– Сеньор Марио, прибыл из Мато Гроссо.

Карола вернулась в столовую и обратилась к хозяину:

– Сеньор Марио из… Мато Гроссо. Очень спешит. Оливио, барабаня пальцами по скатерти, стал припоминать:

– Марио?… Больше он ничего не сказал?.

– Нет, сеньор.

– Я знаю стольких Марио… Послушайте, проводите его в кабинет и попросите немного подождать, пока я выпью кофе. Я считаю, что имею на это право…

– После того как этот субъект войдет, заприте калитку и верните мне ключ, – распорядилась хозяйка.

Служанка впустила Марио. Они поднялись в холл. Тот же глухой голос распорядился:

– Вытрите ноги о коврик!

Посетитель осмотрелся по сторонам, но никого не увидел.

– Кто это?

– Еще не знаю. Должно быть, граммофон.

Карола открыла дверь в кабинет, Марио вошел, окинул взором комнату и, заметив стоящий у стены сейф, прошептал:

– Я пришел осмотреть вот это.

– А вы что-нибудь понимаете в несгораемых шкафах?

– Нет. Но Свистуна интересуют очень простые вещи.

Услышав шаги в коридоре, они замолчали, и Карола сделала вид, что уходит. Появился Оливио. Карола, задержавшись у двери, слышала начало разговора.

Марио представился:

– Меня зовут Марио Гомес. Я прибыл из Гиратинги. Привез вам это письмо.

Оливио пробежал переданное ему письмо.

– А! От полковника Сентанья! Прошел почти год, как я ничего не слыхал о нем…

Дверь закрылась; голосов уже не было слышно.

Через пять минут вызванная хозяином Карола проводила гостя до калитки. Там их никто не мог услышать, и они вполголоса перекинулись несколькими фразами:

– Удачно, Куика?

– Кажется. Сделал, что мог.

– До свидания.

– Когда я вас увижу?

– Я выйду в два… буду свободна до пяти.

– Где вас встретить?

– На углу улицы Магно.

Марио ушел, не улыбнувшись ей, и ни разу не оглянулся. Карола заперла калитку и вернула ключ хозяйке. Та осмотрела ключ, чтобы убедиться, что эта тот же самый, и надела его на металлическое кольцо, которое носила на поясе.

 

Жоржи теряет голову

В начале третьего часа пополудни Марио и Карола, каждый со своей стороны, подошли к углу улицы Магно, под полосатый тент бакалейной лавки «Гаргантюа». Обоим показалась забавной эта пунктуальность, и они весело рассмеялись.

В глубине магазина была отгорожена кабинка с тремя крохотными столиками. Они вошли туда и заказали лимонаду. Когда продавец удалился, Марио уныло заговорил:

– Знаете, Карола? Я раскаиваюсь, что начал эту жизнь. Но поймите… В моем нищенском состоянии у меня не было другого выхода…

– Я могла бы сказать то же самое или что-нибудь похожее на это о себе. Моя история коротка: из-за любви я бросила все и пошла за ним… За одним из этих… А когда опомнилась и увидела, кем я стала, было уже поздно. И вот в прошлом году он на допросе не выдержал пыток и умер с прикрученными к стенке руками. Я уже окончательно втянулась в наше дело и продолжала им заниматься. К прежней жизни вернуться трудно! Честные люди · – плохие люди: они не терпят конкуренции. Когда мы хотим подняться, эти святые хватают нас за ноги…

– А что если мы оба, после того как доведем это дело до конца… начнем новую жизнь где-нибудь подальше отсюда, а?…

– Но где?

– В любом месте. Вы – хозяйничаете дома. Я – работаю продавцом. Люди везде как-то устраиваются.

– Договорились, Куика?

– Твердо, Карола!

Некоторое время разговор еще продолжался. Радиоприемник, установленный в передней части магазина, разносил мелодию самбы.

Возвратившись домой задолго до обеда, Карола вынесла во двор коврики и стала выбивать их и чистить щеткой. У нее было такое чувство, будто кто-то наблюдает за ней. Она осторожно огляделась, но никого не увидела. Однако продолжала ощущать на себе чей-то пристальный взгляд. Подняла голову…

На террасе стоял Жоржи и не сводя глаз смотрел на нее. Когда их взгляды встретились, он слегка наклонил голову в знак приветствия, а она сделала вид, что смущена… Таким образом Карола убедилась, что с первой же минуты произвела на юношу сильное впечатление. Продолжая чистить коврик, она подумала: «Ничего не стоит приручить мальчика! Лучше робкий обожатель, чем напористый враг… К тому же этот чертенок довольно забавен…»

После этого она снова подняла голову и, видя, что Жоржи, очарованный, продолжает стоять на том же месте, улыбнулась ему. Их улыбки встретились и закрепили дружбу.

Жоржи робел перед красавицей служанкой, а она делала вид, что не замечает этой юной страсти.

Юноша начал опаздывать на уроки и, едва дождавшись конца занятий, бежал домой.

Тила, потупив глаза и приложив пальчик к губам, во всеуслышание расхваливала поведение брата, который неожиданно стал домоседом. По вечерам он уже не выходил гулять с молодыми людьми. Перестал посещать кино. Даже по воскресеньям, когда происходили футбольные матчи, он не оставлял родного дома. Что вдруг так заинтересовало его в этих четырех стенах?

Ответ был прост. Юноша уединялся в своей комнате и выглядывал из окна в надежде увидеть Каролу. Служанка знала, что он там, наверху, целыми часами ждет случая взглянуть на нее. Однако она выходила во двор не чаще, чем раньше, хотя не забывала каждый раз поднимать глаза и отвечать улыбкой на улыбку хозяйского сына.

Когда Жоржи входил в столовую, что он теперь делал с величайшей аккуратностью, Карола уже была там, занятая своими делами. И каждый раз повторялась одна и та же идиллическая сцена: он, бледный, следит за нею жадными глазами, а она ловко ускользает, чтобы не коснуться его дрожащих рук или даже не пройти близко, боясь, как бы юноша, потеряв самообладание, не осмелился обнять ее, обратиться с дерзкой мольбой… Такова была сентиментальная комедия, аромат который витал в доме на улице Бугенвиль.

Однажды утром Жоржи, по-видимому с определенной целью, задержался в своей комнате, притворился, что готовит уроки. Вошла Карола, как она это делала ежедневно, чтобы подмести, вытереть пыль с мебели, прибрать постель и повесить на перила террасы ковер. Уже с утра жарко палило солнце; все предвещало грозу.

Занятая своим делом, Карола почти не обращала внимания на юношу, а он машинально перелистывал страницы учебника, собираясь с духом.

В комнате стоял нежный медовый запах камелии. У Жоржи закружилась голова. И, когда в этой напряженной и пьянящей атмосфере служанка – неизвестно, простодушно или намеренно – склонилась над ним, чтобы привести в порядок разбросанные на столе бумаги, Жоржи не устоял и своей дрожащей холодной рукой нежно коснулся ее пальцев. Карола остановилась, изобразила на лице удивление и нарочито спокойно и громко спросила его с такой естественностью, что он невольно отдернул руку:

– Что, разве не нужно убирать на столе? Почему вы не сказали мне об этом раньше?…

Совершенно невозмутимо она продолжала уборку и, взяв щетку, перешла в комнату Тилы, которая не была такой домоседкой и, прикидываясь святошей, ходила в этот час в церковь – на свидание со своим возлюбленным.

Жоржи был настолько обескуражен неудачей, постигшей его при первой попытке сблизиться с женщиной, простой служанкой – ведь, если верить кинофильмам, это самое легкое, обычное дело, – что, поглощенный своими мыслями, совершенно потерял чувство времени и очнулся, только услышав голос отца:

– Жоржи уже ушел в гимназию?

И ответ матери:

– Нет. Он наверху, собирается.

Наступила тишина, которая, как представлялось юноше, была наполнена насмешливыми улыбками. «Это позор», – подумал он. И решился… Войдя в комнату Тилы, где был еще больший беспорядок, чем у него, Жоржи застал Каролу перед раскрытым бельевым шкафом – она рассматривала его содержимое. Юноша подошел к ней почти вплотную, чтобы разглядеть, что вызвало любопытство служанки.

– Чем вы восхищаетесь, Карола?

– Такая красивая шкатулка!..

– Это несгораемый ящик. В нем старики хранят деньги и драгоценности.

Горячее дыхание юноши обжигало ей затылок.

– Ведь несгораемый шкаф там, внизу, в кабинете…

– Он там для отвода глаз…

– А этот ящик тяжелый?

Она с трудом приподняла шкатулку и внимательно осмотрела ее.

– Очень красивый, правда? Серия 1033…

Часы внизу отбивали протяжные удары. Карола встрепенулась, положила ящик на место, закрыла пронзительно скрипнувшую дверцу шкафа и, взяв щетку, прислоненную к спинке кровати Тилы, воскликнула:

– Боже мой! Уже поздно, а мне еще весь дом убирать!

И она стала ловко и быстро подметать пол. Жоржи бросился к себе в комнату, схватил книги, напялил голубой берет и бегом спустился по лестнице. Эта стремительность очень удивила его мать, которая все это время стояла внизу, прислонившись к перилам, и внимательно вслушивалась, стараясь по доносившимся сверху звукам узнать, что же там происходит.

– Это ты открывал гардероб?

– Да, мама.

– А я было подумала, что… – в голосе матери чувствовалась тревога: она беспокоилась о шкатулке.

Жоржи выбежал из дому, боясь опоздать к уроку.

Вскоре, неторопливо подметая ступеньку за ступенькой, с лестницы спустилась Карола. Хозяйка, поджидавшая ее внизу, с суровым видом сказала:

– Больше в гардероб не лазить. Слышали?

– Сеньора могла бы предупредить.

– Это мое дело.

– Если у вас есть запретные места, вам ничего не стоит поставить меня об этом в известность!

– Я не браню вас, а только предупреждаю.

– А похоже, что браните…

Недовольная Клелия повернулась к служанке спиной и вздрогнула: в дверях она увидела Макале. Он стоял, водя острием кухонного ножа по точильному бруску. Несомненно, повар присутствовал при этом коротком разговоре. Хозяйка собралась с силами и упавшим голосом спросила:

– Что вы хотите, Макале?

– Уксуса… вы ведь все запираете, хозяйка…

В комнату вливался яркий солнечный свет, хрусталь горел всеми цветами радуги.

Оливио колотил что-то молотком в гараже. Себастьяна, напевая, стирала белье.

 

Мебель или счастье

Второй завтрак прошел в молчании. Оливио с некоторых пор выглядел озабоченным. Задумавшись, долго смотрел в потолок. Время от времени улыбался. Увидев перед собой супругу, по привычке уставившуюся на него своими прищуренными глазами, говорил ей что-нибудь совершенно невпопад…, Тила снова поссорилась с Моасиром, наверное, из-за той же Луситы…

Когда Карола подала сладкое – тыкву в сиропе, – Клелия, дождавшись, пока она ушла на кухню, конфиденциально сообщила:

– Как только пройдут праздники, всех их прогоню!..

Жоржи мрачно уставился в тарелку. Тиле совсем некстати захотелось узнать причину такого решения:

– А почему, мама?

– Утром Карола получила от меня нагоняй за то, что копалась в твоем гардеробе… а когда я оглянулась, сзади стоял повар с ножом в руке…

Оливио счел этот рассказ подходящим предлогом, чтобы рассмеяться. Жена, которой никогда не изменяла интуиция, метнула на него испепеляющий взгляд.

– Продолжайте витать в облаках, Вивико!..

Она собиралась что-то добавить, но внезапно умолкла: сзади стояла Карола с четырьмя чашками кофе на подносе. Слышала ли служанка этот разговор? Наверное – ведь прислуга всегда подслушивает, о чем говорят хозяева.

Жоржи, выпив кофе, для приличия сказал несколько бессвязных слов и направился к двери. Мать остановила его:

– Я не спрашиваю, куда ты идешь. Но по крайней мере следовало бы попрощаться…

– Я иду к одному приятелю, будем вместе готовить урок по геометрии…

Проходя через гостиную, Жоржи выглянул в окно. Карола была в садике и о чем-то торопливо беседовала с простым, скромным на вид пареньком в голубой спортивной рубашке, стоявшим по ту сторону ограды. Жоржи разобрал даже несколько слов из их разговора:

– Сухарь, в вашем распоряжении час, чтобы все это сделать!

Неизвестный получил из рук служанки какой-то предмет, видимо, очень маленького размера – Жоржи не мог разглядеть его – и, не простившись, быстро зашагал по улице. Вскоре он скрылся за углом.

Жоржи спустился в холл. Здесь он столкнулся с Каролой.

– Кто это такой?

– Он торгует ювелирными изделиями. Я собираюсь скоро выйти замуж. Хотела узнать, не купит ли он эти вдовьи кольца… – И, улыбаясь, Карола показала ему левую руку, на безымянном пальце которой блестели два обручальных кольца.

Оливио Базан зашел в гараж, надел свой замасленный комбинезон и полез под машину. В три часа он попросил, чтобы ему подали кофе. Карола сразу же выполнила распоряжение хозяина. Затем открыла ему ворота, и он, не переодеваясь, поехал проверить машину.

Погода переменилась. Солнце скрылось за тучами, черными, с синеватыми краями. Беспрерывно сверкали молнии. Сильный ветер свистел в проводах электросети компании Лайт, как бы испытывая их прочность, взметал кверху пыль. Отдаленные раскаты грома сотрясали горы. Женщины придерживали юбки, отчетливо обрисовывающие контуры тела, вихри кружили обрывки бумажек…

«Шкода» катила по проспекту. В одном месте, проезжая пустынную из-за непогоды пешеходную дорожку, Оливио подумал: «Вот здесь сама судьба свела меня с той милой крашеной блондинкой. Интересно, как она живет? Что она думает о механике Элезбане?»

Он свернул в сторону и поехал поперечными улицами. Первая, вторая, третья, четвертая… «Кажется, здесь…»

Машина сделала крутой поворот и въехала в уличку со стандартными домами. Да, здесь… Оливио остановился перед домом № 97. Постучал в дверь, но никто не откликнулся. Тут он заметил кнопку звонка. «Прогресс…» – подумал он.

Открылось окно, и сверху выглянула Нисия.

– А! Это вы, Элезбан? Узнаю по машине. Подождите, сейчас открою!..

Оливио услышал легкий звук смазанной маслом задвижки, и дверная створка приоткрылась. Ему оставалось только толкнуть ее, войти и закрыть за собой дверь. Он оказался возле лестницы, устланной ковровой дорожкой. Лампочка в цветном фонаре освещала путь. Нисия, стоя на лестничной площадке, повторила ненавистную ему фразу:

– Элезбан, вытрите ноги о коврик!

Уже раздраженный, он поднимался по лестнице. Там, наверху, его ждала улыбающаяся женщина в домашнем халате, с закрученными и прихваченными шпильками волосами – черными, с красноватым отливом. Сигарета чуть не выпала у него изо рта, когда он увидел ее.

– Элезбан, каким ветром вас занесло?

Несмотря на столь непрезентабельный вид, в Нисии еще оставалось достаточно прелести, чтобы ему захотелось поцеловать ее. Именно это Оливио и попытался сделать, но оцарапал лицо об ее голову, недавно еще очаровательную, а теперь увенчанную проволочными заграждениями.

– Не растрепите мне волосы, дорогой, я недавно вернулась из салона. Два дня придется ходить утыканной железом, да еще этот запах жженого рога…

Гость заметил перемену в квартире, которая еще совсем недавно выглядела такой уютной и приветливой… Гостиная была загромождена неуклюжей мебелью, безвкусными вазами и аляповатыми украшениями. Он заглянул через дверь с откинутой портьерой, подвязанной ленточками, в спальню и увидел новую деревянную кровать, отделанную под слоновую кость. Спальня была заставлена мебелью, назначение которой с первого взгляда трудно было определить. Оливио оцепенел. Нисия приписала такое состояние чувству восхищения, овладевшего гостем при виде всего этого великолепия, и провела шофера в столовую, тоже забитую столами, столиками, шкафами и горками, словно это был филиал какой-то мебельной фирмы…

Тут она в восторге объяснила:

– Не удивляйтесь… Этот тип – любитель кокады – лез из кожи вон и наскреб те двенадцать конто, которые я с него требовала… И вот я купила мебель…

– За двенадцать конто?

– Нет, за тридцать. Я подписала векселя, а он принял на себя уплату по ним. Мне теперь и дела мало! – И она довольно засмеялась.

Багряная молния, сопровождавшаяся сухим треском, осветила их. Раскат грома прогрохотал над раскаленным, черным от пыли городом и потряс небоскребы центра.

– Святая Барбара! – вскрикнула Нисия.

Дрожа от страха, она повисла у Оливио на шее и не хотела его отпускать. Первые крупные капли дождя' упали на черепичные крыши, на железные кровли лачуг, на сухую землю двориков…

Однако Оливио был настолько разочарован всем тем, что увидел в этом доме, что отстранил от себя Нисию и стал прощаться:.

– Я ухожу… поздно!

– В такую грозу, Элезбан?

– Я не Наполеон Бонапарт, который боялся грома…

– Оставайтесь, Элезбан!

– Благодарю… До свидания… До свидания…

– Вам не понравилась моя мебель?

– Да, не понравилась.

– Что вы? Почему же?

– Я против всякой мебели.

Новая вспышка молнии, новый треск, подобный удару бича, и новый раскат грома.

Нисия смотрела на Элезбана и старалась разгадать его. Впервые у нее мелькнула мысль, что этот человек в рваном, замасленном комбинезоне вовсе не механик и зовут его не Элезбаном. Мучаясь этими сомнениями, она проводила гостя до лестничной площадки.

Он спустился вниз, открыл дверь и обернулся. Нисия стояла наверху в полной растерянности.

– Прощайте, будьте счастливы с вашей рухлядью!..

– Скажите по крайней мере, кто вы? Но только правду…

– С удовольствием. Я – акула, король дыма! Слышите?

– Слышу, но тем не менее закройте поскорее дверь, только сегодня утром натерли пол…

Оливио захлопнул дверь и, озаренный вспышкой молнии, вышел под проливной дождь. Вскоре он был уже на проспекте, запруженном сотнями машин, которые гудели на все лады.

 

Юноша приходит поздно

Жоржи вернулся домой только к обеду. Семья сидела за столом, озабоченная и сумрачная. Клелия была поглощена мыслями о предстоящем праздновании дня рождения Тилы.

Тила в последние дни выглядела печальной. Сейчас, накануне дня рождения и предстоящих новых знакомств, ею овладела меланхолия. Что этому причиной? Преждевременная тоска по девичьей свободе? Ссора с Моасиром, который хоть и ходит, уткнувшись в учебник, но только и делает, что разглядывает своими ясными и веселыми глазами девушек Жардиндас-Флорес?… Разве узнаешь…

Оливио, который всегда преуспевал в своих делах и после женитьбы на единственной дочери богатого винодела чувствовал себя на вершине счастья, последнее время казался озабоченным, расстроенным, что-то беспокоило, мучило его. Если говорить правду, то машина, хотя она и была такой же прекрасной, как и раньше, теперь уже не занимала его целиком, пробелы и пустоты требовали заполнения. Этим объяснялась его отчужденность и бегство туда, откуда он всегда возвращался разочарованным…

Жоржи тоже был не в своей тарелке. Он едва прикоснулся к еде и, отхлебнув немного кофе, поставленного перед ним служанкой, которая на этот раз была воплощением невнимания к его персоне, поспешил на улицу. Он пойдет поболтать с приятелями на углу улицы Магно, а потом можно будет сходить в кино, где нахальные повесы ухаживают за робкими машинисточками… Однако его всегдашние друзья только и говорили, что о футболе, марках велосипедов, переэкзаменовках, экзаменах на аттестат зрелости, каникулах и о влюбленных безумцах, целые дни торчащих на улице, чтобы только увидеть в окне свою милую.

Что же предпринять? О ближайшем кинотеатре и думать не хочется: там всё показывают фильмы о Дальнем Западе, в которых беспрерывно стреляют из ружей и пистолетов, не перезаряжая их. Какая удивительная глупость!.. Но тем не менее, если бы Карола согласилась как-нибудь пойти с ним в кино!.. Она очень эффектна. Все бы ему завидовали!.. И никто в толпе не догадался бы, что эта красотка – простая служанка в его доме… Лучше всего пригласить ее на десятичасовой сеанс: на него ходят только проститутки и воры…

Жоржи раздумывал над всем этим, возвращаясь домой и ощупывая в кармане два ключа, которые на прошлой неделе, после многочисленных наставлений, дала ему мать, чтобы он никого не беспокоил, возвращаясь поздно вечером из кино.

– Это отнюдь не означает, что ты уже взрослый и можешь приходить домой, когда тебе заблагорассудится. Как только герой фильма спасет героиню и они поженятся, дальше смотреть нечего. Вставай и прямехонько домой!

Однако вечер был изумительный, и лунный свет становился в высшей степени опасным. Недавно пронесшаяся буря разогнала тучи, прибила к земле пыль и напоила влагой сады, деревья на улицах… Безоблачное небо, свежий и благоухающий воздух, сказочный пейзаж, освещенный необыкновенной луной…

Жоржи повстречались несколько знакомых семей, которые тоже жили в Жардиндас-Флорес. Они возвращались домой. Вот старик, старушка и дочери. Родители неторопливо шли сзади, беседуя о домашних делах:

– Жулиана, я всегда говорил, что вам следовало бы…

– Послушайте, Казуза, почему вы не купите теплые кальсоны? Ведь холодно…

Дочери шли впереди, взволнованные фильмом, луной, запахом резеды, доносившимся сквозь садовые решетки.

– Когда мы вошли, он стоял около кассы и смотрел…

– Ты не обратила внимания, когда он выходил…

Жоржи в берете, надвинутом на лоб, держа руки в карманах, обогнал их. Неторопливая'беседа стариков и хихиканье девушек остались позади. Этот свежий вечер, этот лунный свет, насыщенный вечностью, этот густой запах резеды, и думы о Кароле, которая свела его с ума, наполнила его воспаленную голову безумными мечтами…

Вот он увидел влюбленную парочку. Кто они? Всматриваясь, подошел ближе. Это были Моасир с Луситой. Подлец! Ухаживает за Тилой, влюбленной, доверчивой, а по ночам гуляет с дочерью саксофониста… Он колебался, потребовать ли объяснений, но так и не решился. Пройдя мимо и чуть не задев их рукавом куртки, он услышал несколько произнесенных шепотом слов:

– Значит, расстаемся, Моасир?

– Да, навсегда! Так продолжаться не может, понимаешь?

– В таком случае, несмотря ни на что, я желаю тебе большого, большого счастья!..

Над Жардиндас-Флорес раскинулась дивная лунная ночь. Одуряюще пахла резеда. Нет, то был неизъяснимый аромат счастья, он чувствовался всюду: в воздухе, в тишине, в шелесте листвы, в золотых квадратах распахнутых окон…

 

Идиллия во дворе

Жоржи подошел к дому… Соседние особняки казались спящими. Только перед № 31, где проживала пикантная блондинка, стояли три автомобиля. В этом доме каждую ночь собирались игроки – мужчины и женщины. На рассвете до дома № 29 часто доносились глухие пьяные крики. На тротуаре перед воротами всегда валялось несколько карт – следы ночных бдений за игрой в пиф-паф.

Жоржи открыл калитку и вошел. На ковре газона размеренно стрекотал кузнечик. В холле юноша в темноте наткнулся на шезлонг. Миновал освещенную луной гостиную. Туда вчера поставили новый рояль взамен старого, на котором Клелия в свободное время, вспоминая Баианский колледж, пыталась привести в порядок музыку Шопена, – ее слабостью было все приводить в порядок. На нем же Тила, упорно добиваясь музыкальной выразительности, выстукивала грустнейший вальс Сибелиуса… Далее Жоржи прошел в столовую, куда с улицы тоже проникал лунный свет. На столе стоял приготовленный для него ужин: на этот раз кусок пирога и молоко. «Мамина забота! Она меня не забывает!»

Он поднялся по лестнице, в этот ночной час чуть освещенной светом луны, пробивавшимся сквозь окно с цветными стеклами. Миновав последний пролет, Жоржи оказался у комнаты Тилы. Дверь была закрыта, но в комнате горел свет, из-под двери вырывался розовый луч. За обедом Тила выглядела грустной. Теперь, должно быть, не спит и думает о своем Моасире, который так над ней издевается… Жоржи улыбнулся: завтра утром, за кофе, он расскажет ей приятную новость о том, что Моасир расстался с Луситой, чему он сам был свидетелем на улице Жозе Кустодио…

Подойдя к своей комнате, Жоржи толкнул дверь и вошел. По привычке протянул руку к выключателю, но передумал. Верхняя часть широкого окна, выходящего на террасу, была распахнута настежь. Свежий ароматный воздух проникал в комнату. Лунный свет стлался по полу, точно льняное полотенце, и освещал угол рабочего стола, этажерку и стул с соломенным сиденьем. При этом свете можно было отыскать любую книгу среди выстроившихся на трех полках…

Юноша подумал о Кароле. Вспомнил о постигшей его накануне неудаче, и у него защемило сердце; он почувствовал себя униженным. Сколько понадобится времени, чтобы забыть это? Лучше не думать больше о служанке, которая старалась подчеркнуть свое превосходство над ним.

Жоржи подошел к окну, выходящему на террасу, и увидел весь квартал, как бы застывший, покрытый серебряно-голубым саваном ночи. Лампочка у гаража была погашена. Двор, кирпичную стену, а за ней пустырь и крыши далеких домов озарял бледный свет, он падал с неба и разбивался на плоские геометрические фигуры теней. В глубине дома № 31 мерцал огонь; когда ветер становился чуть сильнее, до слуха Жоржи доносился шум, неизбежно сопутствовавший игре в пиф-паф. Неожиданно в дверях кухни он увидел фигуру в темной одежде. Она скользнула по цементированной площадке, обогнула гараж и прислонилась к каменной ограде, как будто разговаривая с кем-то, стоявшим по ту сторону. Он узнал Каролу Из-за ограды над кирпичной кладкой приподнялась голова в берете и темных очках. Какой-то человек передал Кароле шкатулку. Она взяла ее и вернулась в дом.

Придя в себя от изумления, Жоржи подумал: «У Каролы с этим человеком роман. Очевидно, это ее жених, и они скоро поженятся. Он тайком принес ей подарок, что-то вроде шкатулки… Она очень похожа на ту, что хранится в комнате Тилы…»

Жоржи испугался этой мысли: «А если это кража?»

Однако тут же успокоился. «Нет, что я… Будь это кража, шкатулка уплыла бы из нашего дома, а не вернулась обратно на свое место…»

Отойдя от окна, он лег в постель, но мысли о виденном не дали ему уснуть всю ночь, он задремал, только когда от утреннего света окна стали голубыми.

Проснулся он поздно, озабоченный, полный самых противоречивых чувств. После кофе, когда Карола, занятая своими обычными делами, ходила взад и вперед по столовой, он задал матери вопрос:

– Сегодня в нашем доме ничего не произошло?

Оливио и Клелия испугались. Вопросительно посмотрели на него. Карола, которая в этот момент перемывала посуду, остановилась, чтобы лучше слышать разговор.

– Почему ты задаешь такой вопрос?

– Потому что сегодня ночью, услышав во дворе шум, я встал и пошел посмотреть, в чем дело… – Жоржи взглянул на Каролу, чтобы видеть, какое впечатление произвели на нее эти слова.

Служанка повернулась в его сторону и, слегка наклонив голову, улыбнулась с такой нежностью, словно обожала его…

Жоржи продолжал:

– Там, над стеной, снова появилась та же голова в берете и темных очках.

Клелия быстро поднялась в комнату Тилы и оттуда послышался скрип дверцы гардероба. Она вернулась успокоенная и снова села за стол.

– Послушай, Жоржи! Мальчики в твоем возрасте не должны страдать галлюцинациями… Это может дурно кончиться…

 

На велосипеде

Тила, насвистывая, спустилась по лестнице, прошла в глубь дома и уже хотела незаметно выйти на улицу, когда неожиданно из столовой ее окликнула мать:

– Куда собралась, девочка?

– Хочу пригласить дону Белинью. У них нет телефона.

Клелия, подобно всем близоруким, прищурилась, чтобы лучше рассмотреть дочь. Только несколько минут тому назад Тила приняла душ. Ее светлые с рыжеватым оттенком, коротко остриженные и зачесанные назад волосы были еще влажными. Она была в светло-коричневых брюках и белой трикотажной кофточке, которая обнажала черные от загара, слегка шелушившиеся руки и четко обрисовывала формирующийся бюст.

– Сию же минуту надень другую кофточку!.. Оранжевую… она лучше гармонирует с коричневым цветом… А эта слишком подчеркивает… Где это видано, чтобы девочка в твоем возрасте так вызывающе одевалась?

– Мама! Вы ко мне придираетесь!..

Невоспитанная девчонка сделала гримасу и затопала ножками. Клелия, желая все-таки заставить дочь сменить кофточку, решительно направилась к ней, но Тила бросилась бежать, словно играла с матерью в пятнашки.

Девочка выскочила во двор, схватила велосипед и повела его к калитке. Карола выпустила ее… Рассерженная мать стояла у окна столовой и грозила дочери:

– Пусть только приедет отец! Я ему все расскажу!

Тила выехала на улицу Даль и остановилась перед домом сеньора Понсиано. Сунув два пальца в рот, она свистнула, как мальчишка. Из широкого окна выглянула пара веселых, озорных глаз.

– Моасир, привет!

– Привет, Тила!

– Хочешь поехать со мной?

– Сейчас спущусь.

Юноша подошел к калитке, держа в руках учебник по геометрии.

– Куда направляешься?

– К одним нашим знакомым.

– Минуту, я мигом.

Ожидая Моасира, Тила любовалась их маленьким, но красивым домом; у входа в нише виднелась статуя какого-то святого, украшенная розами. Семья Понсиано была известна своей набожностью.

Моасир оставил дома учебник и, ведя велосипед, вернулся к Тиле. Восемнадцатилетний юноша, смуглый, с черными волосами, ослепительно блестевшими от брильянтина. Он носил очки без оправы, они к нему очень шли. Темно-зеленые брюки, красноватая куртка, желтая, распахнутая на груди рубашка – таков был его туалет.

Оба вскочили на велосипеды и поехали – колесо в колесо, на расстоянии двух пядей друг от друга.

– Знаешь, Моасир? Завтра мой день рождения. Я уже взрослая. Мама хочет представить меня своим знакомым.

– Какое счастье, а?

– Дона Белинья, та, у которой много такс, переехала на прошлой неделе в новую виллу, но там нет еще телефона. Приходится самой ехать к ней приглашать.

Молодые люди выехали из Жардиндас-Флорес и, лавируя по узким и грязным улицам, запруженным автомобилями и трамваями, нередко останавливаясь перед светофорами, наконец выбрались на проспект. Вскоре они свернули на тихую улицу, застроенную двухквартирными домами и красивыми особняками с кирпичными заборами.

Минут через двадцать езды – прощай асфальт!.. Велосипедистов начало трясти на булыжной мостовой. Еще двадцать минут – и улица перешла в шоссе, вокруг замелькали дачи и огороды.

Они подъехали к мосту. На противоположном берегу реки на большом пространстве тянулась городская свалка. В лучах заходящего солнца там бродили нищие – женщины и дети, – выискивая тряпье, обрывки бумаги, кости и другие отбросы. Из всего этого складывались горы, над которыми кружились тучи мух. Чтобы избавиться от них, зажигали костры, и тогда нечистоты превращались в чистый дым, поднимавшийся кверху синими клубами. Высоко в небе описывали круги урубу. Они взмахивали мохнатыми крыльями, не спеша парили в воздухе, выискивая, где бы лучше опуститься, и, наконец, садились. Упругим шагом прохаживались по земле, раскачиваясь на своих когтистых лапах, собирались группами и издавали какие-то каркающие звуки, словно о чем-то переговариваясь.

Солнце светило в лицо, ослепляя двух велосипедистов, и они едва не сбили с ног высокую худую старуху в платке, согнувшуюся под тяжестью огромного мешка с бумагой и тряпьем. Своим беззубым ртом она пробормотала им вслед какое-то ругательство.

Они катили все дальше и дальше… Поднявшись на холм, Тила и Моасир подъехали к новому дому доны Белиньи, вокруг которого еще виднелись следы недавнего строительства – бадьи с затвердевшим цементом и обломки кирпича. Однако дом оказался на запоре. Они спросили тщедушного мальчишку, дразнившего попугая:

– Эй ты, бездельник, где хозяева?

– Уехали вчера на машине и еще не возвращались.

 

Поцелуй у землечерпалки

Тила и Моасир долго смеялись над своим неудачным путешествием. Затем, усталые и потные, отправились в обратный путь, но уже по другой дороге, чтобы избежать встречи со злой шамкающей старухой. Они спустились по склону холма, где то и дело встречались дощечки с надписью: «Участок продается». За поворотом перед ними открылась панорама Сан-Пауло. Вдали виднелась застроенная небоскребами центральная часть города. Все казалось окутанным тончайшей пеленой пыли, золотистой в лучах заката. Издалека доносились фабричные гудки и шум, похожий на рокот моря.

– Ба, уже темнеет!..

– Мама, наверное, злится…

Они мчались по гладкому, отполированному шинами шоссе, обсаженному с обеих сторон деревьями. Предвечерние тени сменялись солнечными полосами. Они сильнее нажали на педали. Велосипед Тилы стал выделывать зигзаги и отставать.

– Устала? – спросил Моасир.

Тила только засмеялась в ответ.

– Осталось уже немного, осилишь?

Солнце, тень… солнце, тень… солнце, тень. В воздухе пронеслась стая воробьев. Шины шуршали по асфальту, приминая сухие листья. Мужчины с перекинутыми через руку пиджаками сторонились, давая велосипедистам дорогу. Ребятишки кидали в них апельсиновые корки.

Они подъехали к реке; на берегу велись земляные работы. К этому времени рабочий день уже закончился. Горел костер, выбрасывая высоко в небо языки буйного и веселого пламени. Рабочий, следивший за огнем, сочувственно улыбнулся молодым людям. Около него стояло ведро с водой и жестяная кружка.

– Пить! – простонала Тила.

Они остановились и подошли к рабочему, который подал девушке кружку воды. Тила с наслаждением выпила. Неподалеку выстроились три землечерпалки, похожие на допотопных животных, как их изображают на картинках, – неуклюжие чудовища с искривленными хребтами.

– Отдохнем немного?

– Да… Я совсем выбилась из сил…

Они вывели велосипеды на ровную площадку. Не найдя, к чему их прислонить, положили на твердую красноватую глину. Взявшись за руки, подошли к застывшим машинам и сели отдохнуть под одним из этих железных ихтиозавров. Где-то вдали звонили колокола.

– Тила, ты очень устала?

– Очень…

– Как хорошо, что мы сейчас рядом, так близко друг к другу.

– О чем ты, глупенький?

– О том, что ты мне все больше нравишься, Тила!

– А как же дочь саксофониста?…

– С ней все кончено, клянусь! Если не веришь, можешь спросить Жоржи.

– Какое отношение к этому имеет мой брат?…

– Никакого, но все-таки спроси.

Они весело рассмеялись. Губы их оказались так близко, что поцелуй произошел как-то сам по себе, непроизвольно, словно иначе и не могло быть. Однако Тила застеснялась, быстро встала, подбежала к велосипеду и… помчалась. Моасир пустился за ней. Наконец ему удалось догнать Тилу. В Жардиндас-Флорес они расстались, каждый поехал своей дорогой.

Дома стол был уже накрыт, и родители только дожидались ее прихода. Тила подозрительно посмотрела на них – наверно, мать затеяла какую-то очередную дьявольскую штучку. Раздраженная Тила заняла свое место за столом и сказала:

– Дона Белинья куда-то уехала. Дом был заперт. Не знаю, как ей передать приглашение…

Родители добродушно улыбнулись, но у Жоржи вырвалась совершенно неуместная фраза:

– Знаешь, Тила, если ты выйдешь замуж за Моасира, отец сказал, что построит тебе виллу на пустыре за стеной, принадлежащем сеньору Понсиано. Сеньор Понсиано – хозяин половины Жардиндас-Флорес!

 

День рождения

По случаю дня рождения дочери Оливио распорядился установить три шарообразных электрических фонаря: первый – в саду, за колючим кустом, всегда покрытым красными цветами, второй – над глициниями у парадного входа и третий – на заднем дворе, у гаража. Благодаря этой дешевой иллюминации, семнадцатого вечером, когда зажглись огни, дом принял праздничный вид. Клелия неповторимым царственным жестом приказала раскрыть настежь все двери.

Сеньор Понсиано и дона Линда явились первыми, они жили недалеко и пришли пешком, наслаждаясь прелестным вечером. Их встретили очень сердечно.

Понсиано со свойственной ему обстоятельностью стал рассказывать:

– Вечер мы начали с того, что пошли в церковь. Добрейший отец Мануэл – у него бывают дни, когда он вдохновлен самим небом, – говорил так красиво, что казалось, будто он поет. Не так ли, Линдинья? Затем мы вернулись домой, где нас уже ждал обед… Что вам сказать, Базан?… Утка, которую выкормили из соски, была восхитительна! Не так ли, Линдинья? Закончив святую трапезу, мы решили погулять и немного подышать свежим воздухом; направились было к свекрови, чтобы сыграть в картишки и потолковать, как вдруг я вспомнил о том, что сегодня день рождения Тилы… Не так ли, Линдинья? И мы пешком вернулись назад… Вот почему мы не принесли подарка Тиле… Зато я обещаю, что в будущем году, когда ей исполнится шестнадцать лет, нам придется нанимать машину, чтобы доставить ей все наши подношения… Линдинья свидетель, она не даст мне солгать… – Толстяк Понсиано, утомленный этой длинной речью, прерывисто дышал, вращая налитыми кровью глазами навыкате.

– А Моасир разве не придет?… – спросила Клелия.

– Он придет позднее со своими друзьями…

Линда была суетливая блондинка, лет тридцати пяти, вечно недовольная жизнью. Она живо интересовалась разводами, имевшими место в Голливуде. Правда, считала их неприличными, но в глубине души завидовала скандальной славе актрис.

Оливио прошел с Понсиано в кабинет: ему хотелось поскорее получить сведения о продаже участков в Жардиндас-Флорес. Клелия повела Линду в комнаты похвастаться роскошью убранства.

– Сеньоре следует приходить почаще…

Линда предложила:

– Давайте покончим с подобным обращением: «Сеньора, пожалуйте сюда; сеньора, пожалуйте туда…»

Обе дамы рассмеялись.

Комнату Каролы превратили в бар – там было вдоволь напитков и закусок, сластей и солений. В дверях устроили стойку. На трех столах гостей ожидали сандвичи, печенье, пирожки, креветки и маленькие бисквиты, восхитительные на вкус. По углам стояли бочонки с насосом, который, клокоча, выбрасывал холодное пенистое пиво. Дюжины бутылок газированной воды, пузатые бутылки с ликером, виски, джином, высокие стеклянные сосуды с разноцветными прохладительными напитками: смородинным, померанцевым и арбузным… Из цинковых ящиков выглядывали горлышки бутылок шампанского, пробки были закручены проволокой и снабжены печатями, удостоверявшими подлинность содержимого, дабы никто в ней не усомнился.

 

Макале и Себастьяна

Приготовив ужин, Макале в фартуке и берете поспешил в бар, чтобы обслуживать гостей. Помощницей ему определили прачку-певунью Себастьяну.

Макале обучал ее:

– Когда подаешь ликер, надо его сначала попробовать. Слышишь, дуреха?

– Слушаю, сеньор Макале!

В столовой под огромной люстрой с дюжиной лампочек, сверкавшей хрустальными подвесками, сервировали стол – его раздвинули, и теперь он занимал всю комнату. Стол был украшен великолепными пражскими вазами, где разыгралась настоящая оргия самых прекрасных, самых роскошных роз, какие только можно найти в пригороде.

Кабинет превратили в курительную. Здесь стоял большой диван и уютные кресла темно-красного цвета, пахнущие сандаловым деревом. Застекленные шкафы были набиты толстыми томами технической литературы, из которых Оливио черпал сведения о месторождениях в штате Мато Гроссо, о торговле алмазами в Нидерландах, об искусстве их шлифовки и об истории «роковых» алмазов, которые особенно ценятся. Там находились и книги самых модных бразильских авторов, написанные безукоризненным языком – они были приобретены хозяином дома по указанию жены, не лишенной тщеславия, – и годовые комплекты журнала «Illustration» в кожаных переплетах – достойное и полезное чтение для гостей, которые не решались сразу же вступать в разговор с представительницами прекрасного пола. Витрины сверкающих алмазов самых разнообразных форм и тонов вызывали возгласы изумления у наивных, восторженных дам – на самом деле «алмазы» были изготовлены из простого стекла и служили лишь иллюстрацией к каталогам Оливио Базана. В центре кабинета стоял письменный стол; памятные листки, которые обычно лежали здесь под стеклом, сегодня были убраны. На столе возвышалась дорогая богемская ваза с парившим над ней созвездием изумительных красных гвоздик.

Гостиная представляла собой нагромождение мебели различных эпох и стилей, словно в обедневшем княжеском доме происходила поспешная распродажа с аукциона, как эпилог разорения. Единственным предметом, достойным внимания, был рояль.

– Видите, Линда? Настоящий концертный рояль… для самого лучшего пианиста…

– Ну, Клелия, вы преувеличиваете…

Хозяйка и гостья поднялись на второй этаж. Здесь комнаты тоже были украшены к празднику – каждая в соответствии со вкусами ее обитателя. Спальня Жоржи напоминала парижскую меблированную комнату времен Луи Филиппа, спальня супругов Базан, казалось, была вырезана из картины какого-нибудь старого фламандского художника: монументальная кровать, мебель резного кедра и тысяча таких деталей, которые неизвестны за пределами старой Фландрии.

Линда подумала: «Как же на этой неудобной кровати они любят друг друга?»

Однако вслух сказала иное:

– Это просто ве-ли-колеп-но!

Клелия ответила на ее мысль:

– Немножко романтизма… знаете, это украшает жизнь…

Однако больше всего восторгов вызвала комната Тилы…

Скептик-отец решился было спросить:

– Как же бедняжка ухитрится спать в этой витрине?

Но прищуренные глаза Клелии метнули искры, и Оливио Базан умолк…

У Линды закружилась голова, когда она переступила порог этой комнаты… Розовая мебель. Розовое освещение. Розовые обои. Розовая постель. Все это наводило на мысли о любви. Линда была потрясена. К счастью, куранты в холле пробили десять часов, и гостья с хозяйкой спустились вниз.

Одна за другой к особняку подъезжали машины. Из них выходили приглашенные.

Карола в черном платье с красным передником встречала гостей в холле. Женщины восхищались ее элегантностью, а мужчины бросали на нее недвусмысленные взгляды.

Тила вернулась домой с двумя подружками и поднялась наверх в свою комнату, чтобы переодеться… Несколько дам, которым не терпелось увидеть ее в новом наряде, начали стучаться в дверь:

– Можно видеть виновницу торжества?

В ответ взрыв смеха и голос одной из подруг:

– Она еще одевается!

– Мы пришли поцеловать вашу ручку, – смеясь, настаивали дамы.

Когда наконец «новорожденная» спустилась вниз, все уже собрались в столовой и шумно ее приветствовали. Она была очаровательна. В розовом, прозрачная и воздушная, Тила напоминала светящийся фонтан.

Она еще принимала поздравления, когда перед домом раздался хор молодых голосов. Тила бросилась навстречу новым гостям; от волнения она не могла выговорить ни слова. Моасир, Жоржи и семеро их приятелей по гимназии вошли, распевая поздравительную кантату:

Все они были одеты одинаково: черные брюки, лакированные полуботинки и смокинги – точь-в-точь как музыканты варьете.

С их появлением и началось празднество.

 

Неожиданность

Вскоре из бара послышались раскаты смеха. Клелия и Белинья направились туда узнать причину этого бурного веселья.

Оказалось, что во всем виновата бедняжка Тьяна, не выдержавшая дегустации всех напитков, которые ей пришлось подавать… Она сидела на ящике с вином и хохотала, хохотала…

В кабинете, окутанный облаками дыма, Оливио Базан пространно разглагольствовал перед внимательными слушателями о мелких алмазах, широко используемых в промышленности, которые в основном добываются в Бразилии, но продаются в Европе как трансваальские.

В столовой собрались дамы. Закусывая, они смеялись и беседовали. Клелия предложила Линде кусочек пирога:

– Попробуйте, Линда, не пирог, а сказка…

Сеньора Понсиано обиделась:

– Чтобы я ела пирог? Помилуйте. Я не хочу быть похожей на кита…

Между тем заиграл джаз под управлением саксофониста Бернардино. В зале начались танцы. Вскоре юноши в смокингах стали уединяться со своими избранницами в комнатах второго этажа. Жоржи, не принимая участия в общем веселье, до неприличия пялил глаза на служанку, и его друзья это заметили.

– Что, хороша штучка? – спрашивали они, но Жоржи отмалчивался.

В углу три сеньоры, предпочитавшие наблюдать за танцующими, не стесняясь, обсуждали отношения Тилы и Моасира. Линда, как будущая свекровь, высказала свое мнение:

– Конечно, они еще дети: Моасиру восемнадцать, а ей сегодня исполняется только пятнадцать. Но они так любят друг друга… Что в таком случае могут сказать родители?… – и ока огорченно вздохнула.

Потом села, закурила сигарету, скрестила красивые ноги, откинула назад белокурые волосы – натуральность их цвета вызывала сомнение – и задумалась. Этот брак, очевидно, неизбежен…

Тила встала и направилась в свою комнату, Моасир последовал было за ней, но мать удержала его за рукав:

– Подожди, мой мальчик!

И все дамы улыбнулись прыти молодого человека.

Время от времени Карола ставила на стол подносы с лимонадом, подавала в кабинет фужеры с позолоченными краями, где в напитке опалового цвета плавали кусочки льда.

Из бара все громче доносился голос Тьяны. Теперь она изливала свою тоску по некоему Колодио, который давно ее бросил и не хочет к ней возвращаться.

– Бог в небесах свидетель тому, как я люблю его!

Линда пошла посмотреть на пьяную служанку, у которой в жизни была такая большая любовь. Она позавидовала Тьяне: эта прачка по крайней мере любила и была любима.

В столовой женский смех стал звонче, голоса громче – там пили виски. Многие из дам, не желавших танцевать, милостиво разрешали своим кавалерам с покрасневшими от виски носами похитить себя и под руку с ними уходили в гостиную. Белинья, сеньора с романтическим пучком белокурых волос и изумрудными глазами, стала явно словоохотлива. Окруженная молодыми людьми в смокингах, она распространялась о величии любви…

Около полуночи уехали Тухеры, которые жили далеко, Энрикесы, которым предстояла на следующий день дальняя поездка, и Олменаресы, у которых кто-то был болен дома. После отбытия этих почтенных семейств стерлись многие из условностей во взаимоотношениях между полами. Эти условности были так по душе Клелии! Даже само слово «пол» она, заливаясь румянцем, произносила так, точно речь шла о чудовищных вещах: устрицах, урубу или пауках-краболовах. То здесь, то там уединялись парочки: в холле, в коридорах, по углам комнат и даже во дворе – чтобы полюбоваться луной.

Тьяна, истомленная своими грустными излияниями, заснула. Жоржи в дверях кухни поймал за руку Каролу и привлек ее к себе:

– Разве вы не видите, как я вас люблю?

– В чем дело, мальчик? Отпустите меня!..

– Скажите мне слово, хоть одно слово!

– Завтра…

Жоржи уже, в сущности, не испытывал ничего, кроме обиды за то, что был отвергнут. Но теперь он освободился и от этого чувства. Какая-то ничтожная служанка…

Тем временем Понсиано, пунцовый, с выпученными глазами и трясущимися руками, спорил с Оливио, обрушиваясь на борокошо, наводнявших город. Они ведут шумные беседы на тесных тротуарах, не давая пройти пешеходам; они останавливаются перед витринами, мешая другим любоваться удешевленными товарами.

В зрительных залах кинотеатров всегда бывает несколько борокошо; чванливо развалясь в креслах, они загораживают экран сидящим сзади.

В переполненном автобусе вы всегда увидите какую-нибудь мамашу со своим великовозрастным дитятей, приученным, чтобы его держали на руках, которое смотрит завистливыми глазами на тех, кто удобно устроился на передних сиденьях…

Хозяин дома неосторожно заметил, что это всё необразованные люди. Тут Понсиано вышел из себя:

– К чему им образование? Чего им не хватает – так это религии! Если бы я управлял страной только три дня… три дня… я бы!..

Казалось, в нем лопнула какая-то пружинка… Пластинка треснула… Линда, которая хорошо знала своего супруга и прислушивалась к его словам из соседней комнаты, поспешила в курительную, опасаясь, что он окончательно потеряет самообладание. Однако Клелия увела ее из кабинета:

– Предоставьте, дорогая, мужчин самим себе, в конце концов они поймут друг друга…

Бернардино и его парни не давали танцующим ни минуты отдыха. Пришлось наконец категорически потребовать от саксофониста сделать небольшой перерыв. Тогда Моасир проводил Тилу в гостиную и заставил сесть за рояль. Наступила торжественная тишина, нарушаемая только доносившимися из бара голосами. Там Макале рассказывал с трудом проснувшейся Тьяне историю какого-то попугая.

Тила подняла руки к клавишам, откинула назад маленькую, вдохновенную головку и стала перебирать пальчиками, виртуозно исполняя китайский танец Чайковского. Она имела успех не меньший, чем тот, что выпадает на долю прославленных музыкантов.

Потом Тила и Моасир убежали в холл и опустились в шезлонги. Им надо было сказать друг другу столько прекрасного!.. Их беседе, казалось, не будет конца. Они еще сидели там, когда на улице, запруженной пустыми машинами, ожидавшими своих владельцев, показалась одинокая девушка. Худенькая, бедно одетая, она шла, наклонив голову, как будто искала что-то на земле.

Моасир узнал Луситу. Тила воскликнула:

– Кто этот призрак?

– Не знаю. Никогда ее не видел. Наверное, живет где-то поблизости.

Отец Луситы с остервенением играл на саксофоне. На улицу доносились музыка, гул голосов, хохот, треск откупориваемых бутылок шампанского, шипение золотой влаги в бокалах, шумные тосты… А бедняжка Лусита все ходила перед домом, чтобы увидеть своего любимого. Как знать, может быть, в последний раз?…

Тила что-то почувствовала; между ней и Моасиром словно упала льдинка.

Вдруг в глубине дома раздался отчаянный возглас, и вслед за ним наступила тревожная тишина; было явственно слышно, как кто-то нервно набирает номер телефона. Голос Оливио:

– Это полиция? Позовите сеньора Просперо. Короткое молчание, и затем:

– Сеньор Просперо? С вами говорит Оливио Базан. Вспоминаете? Он самый. У меня только что похитили две тысячи пятьсот конто деньгами и драгоценными камнями. Приезжайте! Умоляю, поскорее!..

Это неожиданное событие, естественно, прервало праздник. Многие из гостей решили немедленно уехать и бросились разыскивать свои плащи, шляпы и шали. Среди всей этой суматохи Понсиано ухитрился высказать до конца свою точку зрения по вопросу о борокошо:

– Какие там борокошо! Нас окружают отъявленные воры и мошенники, для которых нет ничего святого!

Он задохнулся и не мог продолжать. Да и к чему? Все равно никто его не слушал. Оливио было не до него.

Устремившиеся к выходу гости вынуждены были отпрянуть назад. Повар Макале по собственному почину встал в воротах и, широко раскинув руки, объявил своим тонким, детским голоском:

– Нет, сеньоры! Отсюда никто не выйдет, пока не прибудет полиция!

Одна из дам запротестовала, и Макале обозлился:

– Лягушка в чужом болоте не квакает! До появления полиции здесь командую я!

И, как бы в подкрепление своих слов, сделал достаточно красноречивое движение: правой рукой распахнул пиджак, демонстрируя сзади на поясе черную рукоятку и стальной ствол револьвера.

– Вот он голубок! Только и ждет случая…