Они ехали дальше в темноте. За ними следили все звезды вселенной.

– Умеешь ты общаться с полицией, – сказал Санборн.

Чэй глянул в зеркальце и перестроился на другую полосу.

– Кивать, мотать головой, молчать – это, конечно, не вызывает никаких подозрений.

– От полицейских только и жди беды, – сказал Чэй.

– Именно поэтому им надо отвечать, да повежливее, – объяснил Санборн. – Иначе и в Америке до беды недалеко.

У Чэя вырвался тихий смешок.

– И какая же беда грозит от полиции жителю Блайтбери-на-море?

– Ну, не знаю. Дадут штрафную квитанцию.

Чэй рассмеялся погромче – и это был нерадостный смех.

– Квитанцию! А может, они прикуют твоего отца к плугу и заставят пахать, как вола? А если он упадет, будут пинать его до тех пор, пока он не перестанет шевелиться?

– У нас тут не Камбоджа, – сказал Санборн.

Чэй покачал головой.

– Тебя никогда не брали под арест люди, которые выглядят не так, как ты.

Генри смотрел за окно, во тьму. Он представил себе своего отца, прикованного к плугу, – как он бороздит поле, а неподалеку в теньке сидят солдаты. И поспешно выбросил эту картину из головы.

Они свернули на шоссе номер один. На указателе значилось «Прибрежный маршрут» – стало быть, эта дорога вела на север. Они миновали Брансуик, попетляли по берегу реки Андроскоггин, проехали Бат и пересекли реку Кеннебек, затем после голых скал и темных сувенирных магазинчиков для туристов добрались до уютного Уискассета, а затем, оставив позади его мерцающие огоньки, выехали на длинный низкий мост. Они не разговаривали. За них говорил ровный шорох шин. И они могли бы ехать так вечно, если бы Генри не заметил, что Чэй клюет носом, а еще ему очень не понравилось, что пикап понемножку ведет к боковому ограждению – за которым не было ничего, кроме темноты. И воды.

Генри посмотрел на Санборна и обнаружил, что он спит. Опять.

Чернуха завозилась у него на коленях. Она растопырила уши, и весь ее вид говорил, что она старается быть воспитанной, но если Генри не примет соответствующих мер, причем как можно быстрее, то она не ручается, что им удастся избежать весьма неприятных последствий.

– Надо сделать остановку, – сказал Генри Чэю.

Чэй покосился в темную ночь за окном.

– Где? – спросил он.

– Все равно где, лишь бы поскорей.

Но прежде чем им попалось подходящее место, они услышали, как далеко позади воет сирена. Оба разом оглянулись. Генри увидел в густой черноте красно-белые огоньки – они мигали и быстро приближались. Эти цвета были ему хорошо знакомы.

Чэй прибавил скорости.

– Придется остановиться, – сказал Генри.

Чэй как будто не слышал его.

– Это не поможет, – сказал Генри. – Если они захотят нас остановить, они нас остановят. Так что тормози. Может, мы им и не нужны.

Чэй отпустил педаль газа. Шум мотора изменился, и через минуту его поглотил нарастающий вой – он все нарастал и приближался, и вдруг этот вой и красно-белое миганье поравнялись с ними и пронеслись мимо их едва ползущего пикапа. Генри успел заметить, как полицейский на переднем сиденье окинул их взглядом. А потом патрульный автомобиль промчался дальше, и вой сирены сразу стал ниже и тише.

Чэй не увеличивал скорость, пока красно-белые огни не исчезли за поворотом впереди.

Чернуха заскулила.

– Все-таки надо сделать остановку, – сказал Генри.

– Твой друг вообще когда-нибудь просыпается? – спросил Чэй.

Генри не ответил. Он почесал Чернуху за ушами. Она восприняла это как разрешение заскулить погромче и воспользовалась им, чтобы Генри и Чэй поняли, насколько настоятельна ее потребность.

Вскоре дорога стала у́же – она превратилась в двухполосную, и кроме полицейских, которые их обогнали, на север больше никто не ехал. Они проезжали мимо сбившихся в кучки домиков, и ферм, и магазинов, где торговали подержанными вещами и бог знает чем еще, – все они стояли темные и запертые. Иногда на встречной полосе вспыхивали фары машин, едущих на юг, но и те попадались все реже и реже, а потом исчезли совсем. Они словно остались одни на всей планете.

– Здесь, – сказал Генри. – Тормози.

– На кладбище? – спросил Чэй.

– А почему бы нет?

– Ты хочешь выгулять ее на кладбище?

– Нет, ты остановишься рядом с кладбищем, и я переведу ее через дорогу.

Чэй свернул на обочину и остановился. Его фары осветили низкую каменную стену, отгораживающую шоссе от могил, чтобы их обитатели спали спокойно. Все это не интересовало Чернуху, у которой имелись более насущные нужды. Генри взял ее за ошейник, прицепил к нему поводок, они вместе вылезли из кабины, и Чернуха потащила его через дорогу в какие-то темные сосны. Они были старые – Генри понял это по толщине хвои под ногами. Его сразу окутал густой сосновый аромат. Чернуха кружилась и тянула, пока не нашла правильное место – на что ей не потребовалось много времени.

Чернуха не спешила возвращаться обратно. Она явно засиделась в пикапе, и Генри решил, что у нее есть право слегка размяться. И он позволил ей таскать себя среди сосен, хотя его то и дело хлестали по щекам маленькие острые прутики и два раза он наткнулся коленями на большие ветки. Однако Чернуха обнаружила в этом лесу чрезвычайно много любопытного, и Генри терпел, пока не учуял нечто, мучительно напоминающее скунса. Тогда он намотал конец поводка на руку и двинулся сквозь сосны обратно к сияющим фарам. Прежде чем они выбрались из леса, он еще трижды получил острыми прутиками по лицу.

Сняв с Чернухи поводок, он запихнул ее в кабину, где она немедленно забралась на Санборна. Тот даже не шелохнулся. Потом Генри тоже залез внутрь.

– Готово, – сказал он Чэю.

Но Чэй не откликнулся. Он сидел, закинув назад голову и открыв рот. И спал так же крепко, как Санборн.

Генри посмотрел, как Чернуха топчется по Санборну, готовясь улечься. Потом зевнул, потянулся к панели и выключил фары и зажигание. Все звуки смолкли. Чэй не пошевелился. Генри спрятал кисти рук между ногами, чтобы не мерзли, и закрыл глаза.

Сон его был неглубоким.

Он просыпался каждый раз, когда Чернуха вставала, пристраивалась на Санборне поудобнее и засыпала опять.

Просыпался, когда Санборн начинал храпеть – что случалось не раз и не два.

Трижды просыпался от стонов Чэя.

Резко просыпался, когда ему снились сны – но что именно ему снилось, не помнил.

И окончательно проснулся с первыми лучами рассвета.

Чэя в кабине не было.

Чернухи тоже.

Генри протер глаза кулаками. Он удивился, как это Чэй сумел открыть и закрыть дверцу, не разбудив его. Потом сел прямо и провел рукой по запотевшему лобовому стеклу. Все вокруг было залито клочковатым туманом, белым, как больничная палата. Генри потянулся, и его охватила та странная усталость, которая наступает, когда долго проспишь сидя в несвежей одежде; наверно, подумал он, ему не скоро представится шанс почистить зубы.

Генри вылез, забрался в кузов и развязал свой рюкзак.

– Чернуха! – позвал он. Достал чистую рубашку и переоделся как можно быстрее, отгоняя комаров. В зябком утреннем воздухе его дыхание вырывалось изо рта паром. – Чернуха!

– Она здесь! – услыхал он крик Чэя.

Обернувшись туда, откуда донесся голос, Генри еле-еле разглядел силуэт Чэя за низкой оградой: Чэй неторопливо шел по кладбищу, внимательно осматривая все памятники по очереди. Чернуха шла рядом с ним, останавливаясь, когда останавливался он, и дожидаясь, пока он прочтет надпись и двинется дальше.

В тумане Чэй казался привидением, которое бродит от могилы к могиле в поисках места, где захоронено его тело.

Генри напрягся.

– Что, уже утро? – спросил из кабины Санборн. Он произнес это очень медленно.

– Открой глаза и посмотри, – сказал Генри.

– Я в такую рань глаз не открываю.

– А что ты делаешь, когда мать говорит тебе, что пора вставать и идти в школу?

– Моя мать никогда в жизни не говорила мне, что пора вставать и идти в школу, – ответил Санборн.

Генри решил, что Санборн как-нибудь сам о себе позаботится. Он спрыгнул из кузова на землю и обошел пикап, продолжая наблюдать за Чэем, все еще медленно дрейфующим среди надгробий. Время от времени его фигуру совсем затягивало туманом – тогда казалось, что он внезапно канул в землю, чтобы присоединиться к местному обществу. Но потом налетал ветерок, Чэй возникал снова и, по-прежнему обнимая себя руками, плыл дальше до следующего исчезновения.

Чернуха держалась рядом.

Генри оперся о передок пикапа и тут же почувствовал глубокую вмятину в капоте и радиаторной решетке. Она тянулась до самого бампера. Генри выпрямился и посмотрел на нее широко раскрытыми глазами; его вдруг замутило. Он положил руку на продавленный капот и медленно провел ею вниз до широкой ложбины на бампере. Потом, едва веря, что это и вправду с ним происходит, повернулся и заполнил всю вмятину своим собственным телом, тесно прижав его к металлу.

Они построили дом далеко от Беды. Но Чэй Чуан все равно их нашел.

Он снова взглянул на Чэя поверх каменной стены. Рядом с ним шла Чернуха. Его собака! В этот миг он ненавидел его так, что Франклин остался бы доволен.

Потом он услышал, как Санборн вылез из кабины и направился к соснам. Чернуха подняла голову, увидела Генри и радостно гавкнула. Ее хвост заработал, меся струистый туман.

Генри оторвался от пикапа и перелез через каменную ограду. Медленно зашагал в тумане мимо могил, мимо мертвецов разных поколений, спящих глубоко под мшистыми холмиками. Все надгробия были высокими, тонкими и белыми – из-за дымки все выглядело белым. Краем глаза он замечал имена: Хоулком, Барнард, Киттредж, Сойер, Холлис, Гриффит, Херд. Сколько раз люди приходили сюда и навсегда опускали в черные дыры в земле членов своих семей – тех, кого любили? Для него оказалось достаточно и одного раза.

Генри поднял взгляд и увидел Чэя. Недалеко.

Он двинулся к нему.

Когда до Чэя осталось несколько ярдов, он перешел на бег.

Чернуха гавкнула – с недоумением.

И тогда Чэй обернулся. Как раз вовремя.

Он даже не поднял рук.

Генри с размаху ударил его кулаком в лицо.

Чэй кубарем полетел наземь, потом привстал и привалился спиной к ближайшему надгробию. Чернуха отчаянно лаяла. Тяжело дыша, Генри подошел к Чэю.

– Вставай, – сказал он.

Чэй пощупал себя за подбородок и поморщился, проверяя, закрывается ли его рот как положено.

– Долго же ты терпел, – сказал он.

Генри перепрыгнул через Чернуху и навалился на Чэя, прижав его к надгробию. Чэй прикрывался кое-как, а Генри молотил его изо всех сил, время от времени попадая – и каждый раз, когда попадал, чувствовал глубокое удовлетворение, но это почему-то приводило его в еще большую ярость, и он молотил еще сильнее. Он слышал, как тяжело дышит Чэй, и старался буквально вышибить из него дух.

Он не знал, сколько раз ударил Чэя, прежде чем его руки ослабели и налились тяжестью. Поднимать их становилось все тяжелее и тяжелее, и когда Чэй оттолкнул его, возобновить натиск казалось уже немыслимым – но он превозмог себя. И бил Чэя до тех пор, пока ему на плечи не легли руки Санборна, но даже тогда он еще успел размахнуться и ударить так, что у Чэя порвалась кожа на скуле, – и только потом Санборн оттащил его и бросил на мокрую землю у соседнего надгробия.

Чернуха перестала лаять.

Некоторое время никто не двигался. Генри лежал под белесым одеялом, в жарком поту, который мгновенно стал липким, смешавшись с влагой тумана. Чэй тоже лежал, прикрыв рукой окровавленное лицо, следя за Генри темными, неопределенными глазами. Санборн занял позицию между ними, чтобы пресечь любой новый контакт. Чернуха переводила взгляд с одного на другого, готовая залаять, если это поможет. Готовая на все, лишь бы это помогло.

И за всеми ними наблюдали с надгробий белые черепа с крылышками, словно парящие в тумане, который начал потихоньку рассеиваться под лучами утреннего солнца.

– Ладно, – сказал Санборн. – Оно, может, и полезно – разок отвести душу.

Никто ему не ответил. Генри с Чэем лежали каждый у своего надгробия, не сводя глаз друг с друга.

Чэй встал первым – поморщившись, когда поднимался на ноги. Он прошел мимо них, по пути резко бросив Чернухе какую-то отрывистую камбоджийскую команду. Она быстро легла рядом с Генри, а Чэй двинулся вдоль каменной стены туда, где в ней была калитка. Выйдя с кладбища, он подошел к пикапу, залез в кабину и включил мотор. И стал ждать.

Генри долго не отрывал от него взгляда. Он протянул Чернухе руку, и она принялась ее лизать. Наверное, слизывая при этом кровь Чэя.

– Ты все утро собираешься проваляться на чужой могиле?

– Заткнись, Санборн.

– Не советую тебе нарываться, Генри. Ты так выдохся, что у тебя просто не будет шансов. Да их и без того не было бы.

– Посмотри вон туда, – сказал Генри, медленно вставая на одно колено. – С ним я, во всяком случае, справился. Он весь в крови.

– Ты великий американский герой, Генри. Ты можешь побить парня, который не сопротивляется.

– Что значит «не сопротивляется»? Ты же видел.

– Вот именно. Он позволял тебе себя бить. Ни разу не ударил в ответ – хотя при твоем умении драться возможностей у него было сколько угодно.

– Тебе нужны очки, Санборн.

– У меня отличное зрение, придурок. Лучше себе купи. – Санборн помог Генри подняться.

– Что он не сопротивлялся, это его дело. Франклину давно пора было надавать как следует. Он это заслужил.

Санборн кинул на Генри быстрый взгляд.

Генри свистнул Чернухе, и она тут же вскочила и запрыгала вокруг них.

– И что теперь будем делать? – спросил он.

– Ну, поскольку наши рюкзаки в пикапе, и поскольку больше нам ехать не на чем, и поскольку он нас ждет, и поскольку никто больше не посадит в машину двух обормотов с со…

– Знаю, знаю, – оборвал его Генри.

Они пошли по кладбищу к стене. Камни были темными от росы, но кое-где их уже коснулось солнце, и вкрапления слюды в граните блестели под его лучами. Генри подумал, что сейчас вряд ли смог бы перелезть через эту стену. Даже воздух, которым он дышал, казался ему до странности тяжелым; приходилось с усилием заталкивать его себе в легкие. А в общем, он не чувствовал почти ничего.

Почти.

Санборн взял его за руку и повел вдоль стены к калитке, через которую вышел Чэй. Когда они подошли к пикапу и Санборн открыл дверцу кабины, Чернуха сразу вскочила внутрь, сунулась мордой в лицо Чэю и стала его вылизывать.

– Чернуха, – сказал Генри. – Чернуха, сидеть! – Что возымело примерно такое же действие, как если бы он велел ей распустить крылья и взлететь в небо. Тогда Генри сам залез в кабину и вытащил ее оттуда, а потом посадил назад, в кузов. Пока он привязывал ее, она суетилась, виляла хвостом и лизалась, потому что хотела, чтобы он твердо знал две вещи: во-первых, она сможет лучше за ним присмотреть, если поедет в кабине, и во-вторых, по ее мнению, он очень даже неплох на вкус.

Привязав Чернуху, Генри вернулся к кабине и увидел, что Чэй снял рубашку, свернул ее в комок и приложил к разбитой щеке. На краю его грудной клетки уже появились два быстро темнеющих синяка. Наверно, Генри должен был почувствовать удовлетворение – может быть, он его и почувствовал. Но довольно вялое.

– Сейчас, – сказал он.

Чэй посмотрел на него.

– Надо взять кое-что в рюкзаке.

Чэй выключил мотор, и Генри снова пошел назад, открыл рюкзак и отыскал аптечку первой помощи, которую взял с собой – не потому, что собирался ею воспользоваться, а потому, что на этом всегда настаивал Франклин. Он достал тюбик с антисептической мазью и широкий пластырь. Потом сунул аптечку обратно и в последний момент догадался захватить еще чистую рубашку. Самую большую из своих запасных, потому что Чэй был крупнее его. Одну из регбиек Франклина, желто-синюю – цветов школы Лонгфелло.

Он вернулся в кабину.

– Дай посмотреть, – сказал он.

Чэй помедлил пару секунд, потом уронил руку с рубашкой.

Рассечение было небольшим, но кровь текла как следует. Забрав у Чэя рубашку, Генри вытер сколько мог, затем выжал Чэю на палец немного мази и велел ему нанести ее на рану – что Чэй и сделал. Потом Чэй взял у Генри кусок пластыря и заклеил рану, глядя в автомобильное зеркальце. Генри дал ему рубашку Франклина, и после недолгого раздумья Чэй наклонился и быстро натянул ее через голову.

– Спасибо, – сказал он.

– Держись подальше от моей собаки, – сказал Генри. Потом они с Санборном сели на свои места.

Чэй ничего не ответил. Он взялся за ключ зажигания и снова повернул его. Когда они выехали на шоссе, Генри еще раз взглянул на кладбище. Последние клочья тумана таяли в лучах яркого летнего дня.