Уолтер Кронкайт каждый вечер освещает в своей программе события в Кхесани, и новости становятся всё мрачнее. Гарнизон военной базы — пять тысяч человек — отрезан, обложен со всех сторон, продовольствие и боеприпасы им доставляются только по воздуху, не на самолётах даже, а на вертолётах. И каждый вертолёт, прорываясь сквозь блокаду, подвергается мощнейшему обстрелу, ведь базу осаждает двухсоттысячная вьетнамская армия. Морские пехотинцы, обороняющие Кхесань, буквально зарылись в землю, в землянки с метровым накатом, иначе от шквального огня не спастись. Вьетнамцы не только беспрерывно бомбят базу сверху, они ещё и делают подкопы, чтобы взорвать пехотинцев снизу. По некоторым данным, подкопы обнаружены совсем близко от опоясывающей базу колючей проволоки, и теперь пехотинцы прослушивают землю стетоскопами, как врачи, и ходят с рогатинами, как ведьмы, — в Средние века так искали воду и клады.

Ну, сами понимаете, если военные взялись за стетоскопы и рогатины, значит дело плохо.

Тем не менее Белый дом утверждает, что противник постепенно выдыхается, а потери американской армии незначительны. Главное же: американцы никогда, ни за что не отступят и не отдадут врагу военно-морскую базу Кхесань.

Программу Кронкайта мы смотрим после ужина всей семьёй, даже сестра спускается к телевизору. Смотрим молча. Не только потому, что отец вопит не своим голосом, если кто вздумает прервать его любимого Уолтера Кронкайта. Впрочем, иногда отец сам горестно мотает головой и шепчет: «Пять тысяч мальчиков! Господи Боже! Пять тысяч мальчиков в западне». Нам показывают фотографии этих мальчиков: в лабиринтах траншей, в землянках. Они, хоть и в шлемах, зажимают руками уши — видимо, грохот пальбы и взрывов там оглушительный. Отец берёт маму за руку, и они молча переглядываются.

Сестра сидит с прямой спиной. Наверно, от возмущения. Наверно, её так и подмывает сказать что-нибудь типа: «Я же вас предупреждала», или: «Если бы президент Джонсон послушался разумных людей и вовремя оттуда убрался», или: «В Вашингтоне совсем сбрендили». Но она молчит. Когда на солдат, которые, зажав уши, прячутся в щелях в земле, ежедневно сбрасывают по пятьсот бомб, даже детям цветов, мечтающим о мире во всём мире, остаётся только смотреть и надеяться.

Думаю, весь наш город это и делает. Смотрит и надеется.

И миссис Бейкер надеется. Я точно знаю.

Хотя держится она так, что нипочём не скажешь, что у неё беда. Ходит по школе, будто слово «Кхесань» — просто имя собственное в предложении, схему которого задано составить. За окном весна, и миссис Бейкер смотрит на нас как на свой сад, где осенью она сеяла и сажала, а теперь дождалась бутонов и всходов. Она целый год сгребала сухие жухлые листья, подсыпала плодородной почвы, разравнивала, поливала… Поверьте, мы дали неплохие, крепкие ростки. Особенно Мей-Тай, которая теперь разбирает предложения и строит схемы лучше всех учеников в обоих седьмых классах. Скажете, ничего особенного? Но для миссис Бейкер это — личная победа.

На уроке она ведёт себя как обычно, никто и не заподозрит, что её что-то беспокоит.

Ну разве что восемь асбестовых потолочных плит, которые сильно просели и круглятся теперь над нашими головами, точно паруса, надутые попутным ветром.

Мы, кстати, до сих пор не понимаем, что там за вес такой наверху. Может, Калибан и Сикоракса устроили у нас над головой склад провизии — готовятся к лету, когда нас тут не будет и остатков завтраков, соответственно, тоже? Или сами крысы так растолстели, что стали поперёк себя шире? Так или иначе, никто, даже любознательный Данни Запфер, не жаждет, чтобы потолок вместе с его непонятной начинкой обвалился нам на макушки.

Поэтому в первую среду марта, когда миссис Бейкер села проверять тетради, а я начал читать очередную пьесу Шекспира — на этот раз «Юлия Цезаря», который был поумнее Ромео, но тоже плохо кончил, — в класс вошёл мистер Вендлери с лестницей, восьмью новыми потолочными плитами и огромной колотушкой.

Миссис Бейкер удивилась.

— А зачем этот… молоток? — спросила она.

Мистер Вендлери размахнулся колотушкой, как Юлий Цезарь — мечом.

— Кто их знает, этих крыс? Вдруг разъелись на воле да на казённых харчах?

Миссис Бейкер перевела взгляд на потолок.

— Да-да, очень похоже.

Мистер Вендлери установил лестницу под одной из провисших плит. Поизучал края, взял колотушку в правую руку и поднялся на три ступеньки. Затем протянул левую руку к потолку. Тихонько постучал. Мы прислушались.

Тишина.

Он потрогал плиту левой рукой, попытался вдавить её обратно, вровень с остальным потолком.

Тишина.

Легонько ударил колотушкой.

По-прежнему тихо.

Мистер Вендлери спустился с лестницы и взял в углу мусорную корзину.

— Кто подержит внизу эту штуку, пока я буду снимать плиту? — сказал он. — А то вдруг что-нибудь вывалится.

— Что-нибудь? — уточнила миссис Бейкер.

— Или кто-нибудь, — ответил мистер Вендлери.

Миссис Бейкер посмотрела на меня. Всё-таки она меня ненавидит, не иначе.

Я покорно встал с корзиной под восьмью скособоченными потолочными плитами, а мистер Вендлери взял колотушку и начал подталкивать одну из плит вверх — именно так они вынимаются из потолка.

— Далеко стоишь, — сказал он мне. — Если что упадёт — не поймаешь.

Я на шаг приблизился к лестнице.

— Вот сюда, — велел мистер Вендлери, указав на точку под потревоженной плитой, куда вот-вот должны были свалиться крысы или награбленное ими добро.

Затем он приподнял плиту колотушкой более решительно, и мы снова прислушались, ожидая топота крысиных лап.

Тишина.

Мистер Вендлери слегка наклонил плиту, чтобы она вышла из пазов… И тут на меня посыпалась всякая всячина: обрывки домашних работ и писем от учительско-родительского комитета; размноженные на ротапринте листки с заданиями; красно-сине-белые обёртки от жвачек «базука», которые собирает Данни Запфер; изгрызенные карандаши Т2; разноцветные куски картона с уроков труда; салфетки из столовой; остатки чёрной кроссовки — помню, как Дуг Свитек искал её месяца полтора; обрывки газетного фото, где я лечу над сценой в жёлтых колготках; жалкие остатки «Миссисипи в моей жизни», то есть в жизни Мирил-Ли Ковальски, у которой пропал этот доклад… всё сыпалось как прошлогодний снег.

— Подставляй корзину! — закричал мистер Вендлери.

Собственно, я так и делал, но хлам сыпался мимо — мне на голову, в лицо, за шиворот. Наверно, я заорал, потому что миссис Бейкер вскочила и корзину у меня забрала.

— Предлагаю поискать другой способ для сбора мусора, — сказала она мистеру Вендлери, стряхивая с меня истерзанную крысами макулатуру.

Завхоз вышел из класса и вернулся с куском брезента. К этому времени я уже более или менее овладел собой — во всяком случае, дрожать перестал.

Мистер Вендлери вручил мне колотушку.

— Что я должен делать? — обречённо спросил я.

— Бить всех желтозубых! — воскликнул он.

— Ясно, — отозвался я упавшим голосом. Ещё неизвестно, что хуже: стоять под бумажным потоком, который валится из крысиного обиталища, или бить этих крыс колотушкой.

Меня снова затрясло, но я всё-таки встал с колотушкой наперевес. Согласитесь, я проявил настоящую отвагу и выдержку, вполне в духе Джима Хокинса, а учитывая все обстоятельства, даже почище. Ещё неизвестно, как бы повёл себя герой Стивенсона, если б ему за шиворот насыпали жёванного крысами хлама.

Но Сикораксу и Калибана мы так и не увидели. Мистер Вендлери поочерёдно заменил все восемь скособоченных плит на новые, спустился и оглядел дело своих рук.

— Потолок — как новенький! — довольно сказал он.

— Вы уверены, что он хорошо закреплён? — спросила миссис Бейкер.

Ах, как я ждал ответа «уверен»! Уверен, уверен, уверен!

— Ещё бы не уверен! — ответил мистер Вендлери. — Чистая работа!

— Что ж, — произнесла миссис Бейкер, — тогда возвращайтесь к «Юлию Цезарю», мистер Вудвуд.

Ну, допустим, вернулся. Скажу честно: Шекспир плохо читается, если ты только что стоял с колотушкой наперевес, готовясь бить всех желтозубых, и если мистер Вендлери до сих пор расхаживает по классу, тыча палкой в потолок, — проверяет, не вспучились ли другие потолочные плиты. И нет никаких гарантий, что ни одна из этих с виду крепких плит не вывалится. И потревоженные Сикоракса и Калибан вместе с ней. Нам на головы. То-то все будут счастливы!

Меня так и подмывало залезть на парту и читать «Юлия Цезаря» там. Но Джим Хокинс этого бы не одобрил.

Уходя, мистер Вендлери пообещал, что завтра непременно заглянет проверить, как держатся новые потолочные плиты.

— Спасибо вам, — сказала миссис Бейкер.

И снова взялась за тетради. Мне кажется, она тоже с радостью залезла бы на парту. И поджала ноги.

Кстати, когда рядом учитель проверяет тетради, читать Шекспира тоже трудновато. Только и думаешь о том, по чьим работам так размашисто гуляет красная ручка, где лежит в этой стопке твоя собственная тетрадь и скоро ли её черёд. Вспоминаешь, что знания твои по теме «Придаточные определительные» не самые лучшие. Короче говоря, не читался в тот день Шекспир, обстановка не та. Хотя «Юлий Цезарь» вроде бы неплохая пьеса. Там есть, например, такая строка: «Чурбаны, камни! Нет, вы хуже их!» Не так сочно, как ругательства Калибана, но звучит сильно.

Ещё меня отвлекало, что миссис Бейкер поминутно вытирала глаза. Она нас ещё несколько дней назад предупредила, что сильно простужена, хотя это и так ясно. Глаза у неё всё время на мокром месте и красные, как у кролика. И сморкается громко, внушительно. А иногда она вроде как забывается и смотрит куда-то далеко, в никуда, словно нас нет вокруг.

Простуда длилась и длилась, даже, пожалуй, ухудшалась. Мирил подсчитала, что за один урок миссис Бейкер расходует по полкоробки мягких бумажных салфеток, а это уже тянет на мировой рекорд, потому что салфеток там штук пятьдесят.

В пятницу таким вот простуженным голосом она объявила, что на уроках у нас будут присутствовать члены попечительского совета — придут проверять и учеников, и учителя. Договорила она, уже хлюпая носом, словно булькала из-под воды. Но наша миссис Бейкер — стойкий оловянный солдатик.

Нет, она просто — миссис Бейкер. Этим всё сказано.

— Будьте вежливы с членами совета, — напутствовала нас она. — Я жду от вас идеального поведения и достойной демонстрации полученных за этот год знаний.

— Когда они придут? — спросила Мирил.

Но прежде чем сообщить вам, что ответила миссис Бейкер, я должен объяснить кое-что ещё, иначе вы мне просто не поверите. Так вот, у Шекспира, когда Юлий Цезарь собирается в Рим, где с ним приключится много неприятностей, прорицатель всё это ему заранее предсказывает. Конкретно вот что: «Тебе грозят бедою иды марта».

Ну а теперь слушайте, что произошло, когда Мирил спросила, в какой именно день нас посетит комиссия.

Ещё до того, как ей ответила миссис Бейкер, я произнёс:

— Тебе грозят бедою иды марта.

Миссис Бейкер взглянула на меня, глаза у неё стали квадратные, и так, не сводя с меня взгляда, она проговорила:

— Через неделю, мисс Ковальски.

А через неделю как раз пятнадцатое марта — мартовские иды!

— Да вы прорицатель, мистер Вудвуд! — добавила миссис Бейкер.

— Сам себя иногда боюсь, — отозвался я.

— Будьте осторожны, — заметила миссис Бейкер. — Такие способности могут оказаться обременительными.

Интересно, зачем так витиевато? Сейчас небось потребует, чтобы я разобрал слово «обременительные» по составу. Корень «брем», от «бремя», это точно.

Позже в тот день произошёл ещё более странный случай.

Наш физрук, тренер Кватрини, объявил, что собирает команду мальчиков для бега по пересечённой местности. Поскольку соревнования будут осенью, сколотить сборную надо сейчас, из седьмых и восьмых классов, чтобы весной и летом побегать кроссы и быть к сентябрю в хорошей форме. Он сказал, что в отборочном этапе участвуют все ученики до единого и для начала нам надо пробежать три километра в темпе.

— Что значит «в темпе»? — поинтересовался я.

— Как на соревнованиях, — пояснил тренер.

— А как на соревнованиях? — шёпотом спросил я у Данни Запфера.

— Быстро, — ответил он.

Сначала тренер Кватрини устроил нам трёхминутную разминку. Потом заставил побегать наперегонки из конца в конец зала. После — ещё две минуты разминки, а затем он вывел весь класс на улицу, где свежий мартовский ветерок продувал любую футболку насквозь. Учитель выстроил нас в шеренгу на стартовой полосе, взял в руки секундомер и — дал свисток.

Данни оказался прав. Бежать «в темпе» — значит быстро. Очень быстро.

Не берусь сказать, сколько раз тренер Кватрини произнёс слово «быстрее», но если слова умирают от частого употребления, это как раз тот случай. Он обрёк слово «быстрее» на смерть, истерзал его, как враги — Юлия Цезаря. Ещё и приговаривал: «В десять раз быстрее! Ускоряйся! Поднажми!» И давал нам нелестные характеристики, прямо не в бровь, а в глаз: «Сонные тетери! Черепахи! Улитки брюхоногие!» Думаю, роль Калибана в спектакле «Буря» ему подошла бы как нельзя лучше.

Когда мы наконец финишировали и, перегнувшись пополам, уперев руки в колени, пытались втянуть в себя хоть глоток воздуха, а воздух ни за что не желал втягиваться, тренер Кватрини напомнил, что для окончательного формирования школьной команды нам предстоит пробежать отборочный кросс, а он будет куда сложнее сегодняшнего.

Все жабы, гады, чары Сикораксы!

Но это ещё не всё, странности впереди!

В голове у меня чётко прозвучало: отборочный кросс — через неделю. На мартовские иды.

Не успел я осознать, о чём, собственно, думаю, как тренер произнёс:

— Отборочный кросс ровно через неделю. И тогда придётся бежать! Бежать, а не ползать, сонные мухи!!!

Эй, я и вправду пророк? Где-то глубоко в душе? Во всяком случае, если речь идёт о мартовских идах…

Я тренировался все выходные. Не потому, что боялся, что тренер Кватрини опять обзовёт меня сонной мухой. Я боялся с непривычки сдохнуть на отборочном кроссе. Ведь в пятницу я уже едва не сдох, а бежать-то придётся намного быстрее. Поэтому в субботу я пробежал пять километров, а в воскресенье — шесть с половиной. Хотя в выходные положено отдыхать.

Но я бегал. На то имелась ещё одна веская причина.

Отец жутко рассердился на сестру. А значит, заодно и на всех домочадцев. Поэтому лучше бегать, выжигая лёгкие стылым мартовским воздухом, чем слушать, как отец выжигает своими криками весь кислород в доме — так что там вообще дышать нельзя.

Я, кстати, ничем не провинился, так что орать на меня совершенно не за что.

А рассердился он на сестру, потому что из-за контракта с Камильской средней школой работы у него в конторе сильно прибавилось и ему понадобился сотрудник — на вторую половину дня и на субботнее утро. Отец на самом деле никого нанимать не хотел, ведь человеку надо зарплату платить, и решил, что сестра вполне способна поработать секретарём за один доллар и тридцать пять центов в час. Пообещал платить чистыми, то есть не вычитать из этих денег налоги.

Объявил он о своём решении в пятницу за ужином.

— Не смогу, — ответила сестра, раскладывая по нашим тарелкам бобы. Свою тарелку она пропустила.

— Разумеется, сможешь! — воскликнул отец. — Тебе как раз пора начинать трудовую деятельность.

— Я уже начала.

Все мы уставились на неё с большим удивлением.

— Интересно, где? — завёлся отец.

— В группе поддержки Роберта Кеннеди. Готовимся к выборам.

— Ты работаешь на Бобби Кеннеди?

— Мистер Гольдман разрешил нам собираться в пекарне, в задней комнате.

— Бобби Кеннеди? — повторил отец с раздражением. — Ещё один никчёмный сынок из этой миллиардерской семейки? Да он за всю жизнь палец о палец не ударил!

— Роберт Кеннеди остановит войну и положит конец дискриминации, которая расколола страну. Он уберёт из правительства пузатых стариков, которые желают контролировать всё на свете.

Отец — совсем не пузатый и пока ещё не старик — видимо, представил себя на их месте и обиделся за правительство. Голос его зазвучал заметно громче:

— Может, ещё на этого поработаешь, как его? На Мартина Лютера Кинга?

— Может, и поработаю. Только он и Кеннеди переживают за страну. А страна вот-вот взорвётся.

— Он же коммунист!

— Ты прямо аналитик! Кинг возглавил забастовку мусорщиков — значит, он коммунист? Железная логика!

— Разговор окончен, — отрезал отец. — В понедельник выходишь на работу.

Догадываетесь, что тут началось? Мы-то с мамой молчали, но до десерта в тот вечер дело так и не дошло. Вот поэтому я и придумал себе занятие на субботу и воскресенье: наматывал километры по пересечённой местности.

Хотя ничем не провинился.

Не скажу, что мне совсем плевать на политику. На самом деле я рад, что Бобби Кеннеди всё-таки решил баллотироваться в президенты. Жуть как надоели морды Линдона Джонсона и его увешанных медалями генералов. Они вещают из ящика о победоносной войне и отступающих врагах, которые того и гляди сдадутся, а в это время во Вьетнаме происходит совсем другое! Телеканал Си-би-эс честно показывает фото американских солдат, которые бредут по колено в воде по рисовым полям, держа автоматы над головой, или вытаскивают с поля боя раненых товарищей с запёкшейся на лицах кровью, или сидят в окопах, зажимая руками уши, потому что Кхесань непрерывно бомбят. Посмотришь телевизор пару раз, и сразу хочется, чтобы кто-нибудь сказал наконец правду. Может, этот Бобби Кеннеди как раз такой человек?

Коли так, пусть он и станет у нас президентом. Буду только рад.

Так что я тоже спорил с отцом. Хоть и молча.

* * *

В понедельник на уроке физкультуры тренер Кватрини заставил нас пробежать пять километров «в темпе». Знаете, это много. На исходе третьего километра, особенно когда тебя всё время понукают бежать быстрее и обзывают «брюхоногой улиткой», поневоле задумаешься, стоит ли жить на свете. Впереди ещё четыре круга по стадиону, в глазах темно, воздух разрежённый, пальцы рук немеют, ноги как колоды, а в боку что-то — наверно, печень — нестерпимо болит и того и гляди лопнет. Но это ещё не самое худшее. Потому что лёгкие высохли и растрескались, как земля в пустыне: не вздохнуть, не охнуть. Мысль одна: получится сделать ещё один вдох, или этот последний?

После финиша тренер Кватрини сообщил:

— В пятницу побежите восемь.

Восемь километров! На мартовские иды!

В среду миссис Бейкер спросила, как идёт моя подготовка к кроссу.

— Смерть придёт в свой час урочный, — ответил я. — Это неизбежно.

Миссис Бейкер улыбнулась.

— Вы что же, рассчитываете принять смерть на отборочном забеге, мистер Вудвуд?

— Сами знаете, что случилось с Юлием Цезарем в аккурат на мартовские иды, — мрачно сказал я. — Но это цветочки по сравнению с отборочным кроссом.

— Потому что вы при беге неправильно держите корпус.

— Бегу как все…

— Ладно, объясню иначе. Вы бегаете точно воды в рот набрали и сильно напрягаетесь. И кулаки сжимаете, верно?

Это точно. У меня даже отметины от ногтей остаются.

— Вы хотите сказать, что можно бегать быстрее? — спросил я.

Миссис Бейкер отложила свой экземпляр «Юлия Цезаря». И достала из нижнего ящика стола пару белоснежных кроссовок.

— Что ж, Цезарь выйдет, — произнесла она.

Я опешил.

— Вы уходите?

— Я сопровождаю Цезаря. На беговую дорожку.

— То есть… Мы идём вместе?

— Боитесь, обгоню? — Миссис Бейкер засмеялась.

— Чего не боюсь, того не боюсь.

— И напрасно, мистер Вудвуд. Я бы на вашем месте боялась. Вспомните, что случилось с Цезарем из-за того, что он недооценивал окружающих.

Мы вышли на школьный стадион. Миссис Бейкер — в снежно-белых кроссовках.

Клянусь, всё так и было.

— Попробуем поставить вам корпус, — сказала она. — Наклонитесь-ка чуть вперёд. Нет, не назад — так вы удерживаете себя от следующего шага, а надо, чтобы тело само как бы падало в следующий шаг. Ну же, наклонитесь!

Я наклонился.

— Пробегите пятьдесят шагов, а потом назад.

Я пробежал.

— Ещё раз.

Пробежал.

— А теперь всерьёз, на скорость.

Пробежал.

— Отлично! Эту премудрость вы усваиваете быстрее, чем схемы сложных предложений. Теперь разберёмся, как двигать руками, потом поставим голову, а после научимся правильно дышать.

К концу тренировки миссис Бейкер изменила в моём беге всё, самым коренным образом.

— Выгляжу по-идиотски, — пробурчал я. — Похож на бегущего кросс Ромео.

— На самом деле вы теперь похожи на бегуна Джесси Оуэнса, который получил четыре золотые медали на Берлинской Олимпиаде тысяча девятьсот тридцать шестого года.

Четыре золотые медали! Тут крыть нечем. Поэтому домой я в тот вечер припустил бегом — летел по сумеречным мартовским улицам, как Джесси Оуэнс, наклонившись вперёд: руки-ноги ходят туда-сюда точно поршни; голова неподвижна, она — лишь продолжение тела; кулаки не сжаты; дыхание ровное.

В четверг на уроке физкультуры тренер Кватрини собрал вместе все четыре класса. Мы бегали в зале. Я использовал технику Джесси Оуэнса. И обогнал самого Данни Запфера! На глазах у восьмиклассников. Тренер крикнул мне «быстрее» всего один раз за всю дистанцию.

Техника Джесси Оуэнса сработала!

После уроков я поднялся в кабинет миссис Бейкер, чтобы сообщить ей об успехе.

— Завтра у нас обоих большой день, — сказала она.

— Мартовские иды, — подтвердил я.

— Будем надеяться, что выйдем из этого испытания целыми и невредимыми.

Надеюсь, вы поняли, что это очередной учительский трюк. Она так разговаривает, чтобы я запомнил побольше красивых выражений и обогатил свою речь.

— Миссис Бейкер, вы мне очень помогли… с бегом…

— Спасибо, мистер Вудвуд.

— Я тоже хочу вам добром отплатить.

— Что ж, отплатите.

— Давайте я помогу вам подготовиться к завтрашнему дню? Ведь завтра придут члены попечительского совета.

— Вы хотите стать моим тренером? Подготовить к уроку?

— Ага.

— А вы когда-нибудь преподавали родной язык в седьмых классах?

— Нет. Но вы тоже никогда не бегали на длинные дистанции.

— Допустим. — Миссис Бейкер вздёрнула одну бровь. — Так что советует тренер?

— Не шутить. Над учительскими шуточками всё равно никто никогда не смеётся.

— Понятно. Отставить шуточки.

— И руки вот так скрещивать не надо. — Я скрестил руки на груди. — А то кажется, что вы в нас сейчас стрелять начнёте.

— Да? Ну, послежу за собой.

— И не делайте квадратные глаза, ладно? Даже если кто-нибудь глупость сморозит.

— Да я… никогда!..

Я не стал спорить, просто посмотрел на неё построже. И она сдалась.

— Хорошо. Квадратные глаза отставить. Что-то ещё, тренер?

— Ещё… Давайте придумаем тайный шифр. Если кто из нас толково выступит, чтобы вы могли его незаметно похвалить.

— Что ж, идея хорошая. Только это, наверно, не шифр. Шифруются обычно слова или буквы. А вы имеете в виду особый сигнал, верно?

— Почему? Можно слова! Например, «азалия» будет означать «хорошо», а «хризантема» — «очень хорошо».

— Спасибо, мистер Вудвуд. Думаю, обойдёмся без шифровки. Можно я буду хвалить учеников вслух? Не цветами, а осмысленными, соответствующими случаю словами? Что касается учительских шуток, квадратных глаз и скрещённых рук, непременно учту ваши советы.

Я кивнул.

— Спасибо, тренер, — добавила миссис Бейкер. — Давайте я вам кое-что покажу, прежде чем вы уйдёте.

Она наклонилась и достала из нижнего ящика деревянную коробочку.

— Открывайте, — предложила миссис Бейкер.

Я открыл.

Внутри, на бархатной тёмно-красной ленте лежала большая серебряная медаль с надписью:

«Олимпийские игры — XVI — Мельбурн — 1956 год».

Миссис Бейкер откинулась на стуле.

— Это за эстафету четыре по сто метров. Вы же не думали, что я всю жизнь провела в школьных стенах?

Я вдруг понял, что именно так и думал. Наверно, все ученики думают, что учителя рождаются сразу взрослыми, прямо в классе, да ещё вооружённые красной ручкой.

— Идите домой, мистер Вудвуд, — сказала миссис Бейкер. — А завтра бегите как Джесси Оуэнс.

* * *

Наступили мартовские иды. Рассвет в пятницу пятнадцатого марта занялся какой-то буро-зелёный, цвета воды в стоячем пруду. Всё утро низкие зелёные и бурые облака нависали прямо над головой. Изредка, случайно столкнувшись, они раздвигались, приподнимались точно занавес, пропускали луч света, а потом снова смыкались плотно и мрачно.

Мы говорили шёпотом. И ждали, что события грянут прямо с неба.

Или с потолка, набранного из асбестовых плит.

Поскольку ожидание всегда быстро надоедает, я решил между делом, а точнее — между определительными придаточными и значимыми глаголами, рассказать Данни Запферу, где и как убили Юлия Цезаря. Сцена убийства — когда в Цезаря всаживают кинжал — намного лучше, чем та, где Джульетта сама в себя всаживает кинжал. Я решил разыграть эту сцену для Данни в лицах, со звуковыми эффектами — у меня они, кстати, получаются очень хорошо, недаром всё-таки я играл в «Буре», опыта набрался.

И тут миссис Бейкер выступила резко, прямо как Брут, решивший наконец разделаться с Юлием Цезарем. Уж не знаю, что на неё повлияло — зелёно-бурое небо, затянувшаяся простуда или что-то другое, но выступила она так:

— Мистер Вудвуд, я пять месяцев кряду разбирала с вами пьесы Шекспира не для того, чтобы вы принизили и опошлили его творчество. Это не дурной детектив, где все по очереди пыряют друг друга ножиком.

Я задумался. И решил, что она несправедлива.

— Но ведь правда пыряют! Все его герои убивают друг друга или себя. Макбет — Дункана, Макдуфф — Макбета, Брут — Цезаря, а потом себя. И Джульетта себя убивает, после того как Ромео отравился, но сначала Ромео отправил на тот свет Тибальта…

— Это всё, что вы вынесли из Шекспира?

Тут я вообще обиделся. Знает же, что это не так.

Миссис Бейкер протянула руку.

— Отдайте книгу.

Я откинул крышку парты.

— Шекспир пишет о могуществе добра, о честности и верности, — произнесла миссис Бейкер. — В его пьесах властвует любовь! Любовь, перед которой все армии, битвы, пушки… просто ничто… — Она смолкла, только губами шевелила, договаривая что-то про себя. А потом прошептала: — Весь Шекспир — о вечной любви. Отдайте мне книгу.

Я протянул ей том Шекспира, и тут класса открылась, вошёл мистер Гвареччи, а за ним — мистер Бредбрук и ещё два члена совета.

— Миссис Бейкер! — окликнул её директор.

Мы с миссис Бейкер продолжали держаться за книгу, я её так и не выпустил, а она не забрала.

— Миссис Бейкер, вы, разумеется, знакомы с мистером Бредбруком, председателем попечительского совета. А это мистер Смилзо. Ну, а миссис Сидман вы отлично знаете. Она вернулась из Коннектикута. Она теперь тоже член совета.

Миссис Бейкер со всеми поочерёдно поздоровалась.

— Как приятно видеть вас снова, миссис Сидман, — сказала она.

Та улыбнулась. А глаза её так и бегали, так и зыркали во все стороны. Она пыталась скрыть тревогу, но явно ждала чего-то ужасного.

— Миссис Бейкер — в числе наших лучших учителей, — сообщил гостям директор.

— И у неё сегодня будет возможность это продемонстрировать, — добавил мистер Бредбрук, а потом, кивнув на книгу, которую мы продолжали держать вместе, спросил: — Ну-ка, ну-ка, с чем вы хотите познакомить пытливый юный ум?

Миссис Бейкер взглянула на меня, потом на него и отпустила Шекспира.

— Это драматургия, классика, — пояснила она немного растерянно. — Шекспир.

Мистер Бредбрук подошёл к моей парте — рассмотреть книгу поближе. Потом взял толстый том в руки, взвесил на ладони. Оценивающе поглядел на позолоченные обрезы, потрогал пальцем красную ленточку-закладку, прикреплённую к корешку.

— Неужели школа закупает такие дорогие книги? — с тревогой спросил он.

— Это мой личный экземпляр, из дома, — отозвалась миссис Бейкер.

Мистер Бредбрук повеселел и, с облегчением вздохнув, перевёл взгляд на меня.

— Как думаешь, юноша, понравятся тебе пьесы великого драматурга?

— Я уже прочитал несколько, хорошие пьесы.

Мистер Бредбрук оживился.

— В твоём возрасте я легко запоминал большие отрывки и часто читал вслух, на уроках и на концертах. Возможно, тебе тоже захочется выучить что-нибудь наизусть из Шекспира. Возможно, в один прекрасный день ты даже захочешь что-нибудь прочитать для публики, на свой вкус.

— Уже читал, — буркнул я.

— Или миссис Бейкер сама подберёт тебе отрывок для чтения. Думаю, тебе понравится. Заучишь пару строк. — С этими словами он погладил меня по голове. Честное слово, без дураков! Протянул руку и пригладил вихор на макушке.

Данни Запфер чуть со стула не свалился.

— Он знает наизусть довольно много, — сказала миссис Бейкер.

— Да ну? — Мистер Бредбрук удивился. — Так давайте послушаем мальчика!

Миссис Бейкер взглянула на меня пристально, но я ничего не смог прочесть в её глазах. Ну, допустим, там — смертельная угроза. Наверно, я к этим угрозам уже так привык, что перестал их распознавать.

— Итак, Холлинг Вуд? Ты знаешь что-нибудь наизусть? — требовательно спросил мистер Гвареччи.

Я чуть не брякнул: «Чурбаны, камни! Нет, вы хуже их!», но что-то во взгляде миссис Бейкер подсказало мне, что от таких цитат лучше воздержаться.

И от проклятий Калибана, пожалуй, тоже.

И тогда я прочитал монолог Антония о Бруте:

Мирил принялась аплодировать.

А вслед за ней все, даже Дуг Свитек.

Я посмотрел в глаза миссис Бейкер.

— Азалия, — одними губами произнесла она.

— О чём эти стихи? Что он прочитал? — спросил мистер Бредбрук.

— Шекспир пишет о могуществе добра, о честности и верности, — ответила ему миссис Бейкер. — Теперь я попрошу мистера Гвареччи и наших гостей сесть — вон на те места, в конце класса, и мы начнём урок.

Она прошла к доске.

— Давайте составим схему этого предложения, — сказала она и размашисто написала на доске:

— Кто догадался, каким членом предложения являются «чурбаны и камни»? И что в предложении опущено? — спросила она у всего класса.

Дальше мы целый час бойко демонстрировали гостям свои знания, успешно отвечая на самые каверзные вопросы миссис Бейкер. И Дуг Свитек поднимал руку! Он, кстати, первым сообразил, как сделать из камней и чурбанов двусоставное предложение. Сама миссис Бейкер тоже не подкачала: никаких учительских шуточек, никаких скрещенных на груди рук. А когда Дуг Свитек, видимо воодушевлённый своим успехом в грамматике, обозвал поэта Теннисона лордом Теннисом, миссис Бейкер не сделала квадратных глаз. Она даже не моргнула!

В общем, все мы выступили образцово-показательно. Прямо лучший класс Америки за шестьдесят восьмой год! Миссис Бейкер была так довольна происходящим, что под конец даже позволила мне изобразить сцену убийства Цезаря. И очень зря. Потому что не стоит забывать о пророчествах, особенно в мартовские иды. Как только я произнёс: «И ты, Брут? — Пади же, Цезарь!» — упал вовсе не Цезарь! Представляете: край ровной, ни чуточки не выпирающей потолочной плиты внезапно оттопырился, и с потолка свалились Сикоракса и Калибан. Прямо на колени миссис Сидман.

Она онемела. Остальные заорали, все до единого, включая мистера Бредбрука и мистера Гвареччи, и, перепрыгивая через парты и стулья, разбежались по углам. Миссис Сидман осталась за партой совершенно одна, вернее — с двумя огромными крысами, которые мотали головами, силясь понять, что с ними только что произошло.

А потом они задрали морды и оскалили жёлтые зубищи.

Я тоже перепугался, чего греха таить. Вообще-то мы, конечно, расслабились с этим вечно провисающим потолком. Жили под ним, жили, боялись-боялись — и привыкли. Решили, что раз он до сих пор не обвалился, то уже никогда не обвалится. Зато теперь мы оказались лицом к лицу с громадными плешивыми желтозубыми красноглазыми злыми чудищами. И мечтали только об одном: смыться отсюда куда подальше. Замечу, и прошу запомнить, что первыми на учительский стол забрались члены попечительского совета. Все остальные распределились по партам в углах класса, по подоконникам и батареям.

Присутствие духа сохранили лишь два человека в классе. Мей-Тай сняла туфлю, замахнулась и стояла, свирепая-пресвирепая, готовясь разить желтозубых.

А вторым смельчаком, как ни странно, оказалась сама миссис Сидман, которая, видимо, постановила для себя, что ничто, никакое чрезвычайное происшествие в Камильской средней школе отныне не лишит её самообладания.

Она ухватила крыс, одну на хвост, другую за шкирку — поди ещё найди шкирку у такой раскормленной зверюги! — стащила со своих коленей и подняла, разведя руки в стороны. Чудища сучили лапами, шипели, клацали зубами, но ничего не могли поделать — миссис Сидман держала их железной хваткой. Она стояла с крысами, как победитель, как Макдуфф с головой Макбета.

Тут вопли из нашего класса достигли ушей мистера Вендлери, и он незамедлительно появился на пороге.

— Куда их деть? — гордо спросила миссис Сидман.

— В подвале есть клетка, — ответил он.

— Показывайте дорогу, — потребовала миссис Сидман.

Он двинулся вперёд, предусмотрительно закрывая двери всех классов на пути миссис Сидман. А жаль. Было бы справедливо, чтобы вся школа увидела, как самый храбрый и благородный член попечительского совета шествует в подвал, держа в руках побеждённых, истошно верещащих врагов.

Потом остальные члены совета удалились в кабинет директора на срочное совещание, а мы принялись поднимать опрокинутые парты и приводить в порядок кабинет миссис Бейкер. На это мы потратили остаток учебного дня. Но восстановить удалось не всё. Кто-то — думаю, мистер Бредбрук — умудрился не просто смахнуть с учительского стола глобус, но и пробить в нём брешь, так что теперь вместо Гималаев зияла огромная дыра. Красные переплёты учебных словарей Торндайка перекосились, а некоторые и вовсе отклеились — ведь мы нещадно скидывали их на пол, когда, спасаясь от крыс, освобождали для себя книжные полки. Две парты вообще приказали долго жить — лежали на полу грудой дощечек.

Даже армия Юлия Цезаря, перейдя Рубикон, вряд ли оставила после себя такой разор и упадок.

* * *

Ну а на вторую половину дня тренер Кватрини, как вы помните, назначил отборочные забеги. К этому времени об истории с Калибаном и Сикораксой знала уже вся школа, и мы рассчитывали, что тренер нас пожалеет и забеги отложит… Не тут-то было! Возможно, в какой-то другой школе какой-то другой тренер и отложил бы забеги, поскольку бегуны пережили психологическую травму в виде падающих с потолка гигантских крыс. Но тренер Кватрини решил, что нас такой эпизод должен только взбодрить. Мотивировать!

— Мотивация для бега — первое дело, — объявил он. — Чтобы быстро бегать, надо очень этого захотеть. Желание бегать быстро и называется Мотивацией. С большой буквы.

Маршрут для нас он проложил какой-то невообразимый и уж точно за пределами человеческих возможностей. Старт — от дверей спортзала, потом — вокруг школьной парковки, где Сикоракса с Калибаном злобно шипели в клетке в ожидании специалиста из «Охраны природы». Дальше — вдоль теннисных кортов, а потом — на Ли-авеню, мимо булочной Гольдмана и обратно к главному входу в школу, вдоль началки и, наконец, к дверям спортзала.

— Четыре круга. — Для пущей наглядности тренер Кватрини показал четыре пальца. — Вы должны пробежать четыре полных круга. В темпе. Семь лучших бегунов попадут в основную общешкольную команду для осеннего кросса. Подозреваю, что это будут восьмиклассники. Остальные черепахи — в запасе. Те, кто добегут.

После этой ободряющей речи он дал свисток, и мы побежали.

Небо, надо сказать, с утра ничуть не посветлело. Зелёные облака окончательно перемешались с бурыми и надвинулись на землю ещё ниже; из них сеялся не дождик, а какая-то влажная взвесь. Казалось, мы двигаемся сквозь вьетнамские джунгли и вдыхаем скорее влагу, чем воздух. Я бежал, наклонившись, освободив руки. И особо не торопился. Пробегая мимо Калибана и Сикораксы, пнул на прощание клетку, а крысы в ответ зашипели и стали злобно бросаться на прутья. К этому моменту меня уже распирало от мокрого воздуха. На второй круг я пошёл, ощутимо снизив скорость, и плёлся где-то в последних рядах; впереди и даже значительно впереди меня бежали все восьмиклассники и многие семиклассники.

Если снаружи и внутри тебя одна вода, ты не бежишь, а попросту тонешь, и тут уж не до Джесси Оуэнса.

Зато на третьем круге дела пошли повеселее. Мирил поджидала меня у главного входа в школу. Она держала в руках высушенную розу с ленточкой.

Знаете, оказывается, это вдохновляет!

К началу четвёртого круга я нагнал Данни, обогнал нескольких восьмиклашек и увидел впереди спины лидеров. Вот я пробежал мимо дверей спортзала, услышал «А ну поднажми!» тренера Кватрини и понёсся вокруг стоянки, куда как раз зарулил джип из «Охраны природы», чтобы отвезти Калибана и Сикораксу навстречу новому повороту в судьбе.

Тучи тем временем сгустились ещё плотнее, всё вокруг стало вязким и туманным, точно я не бежал, а плыл под водой, зеленоватой стоячей водой. Даже звуки стали приглушёнными, я слышал собственные шаги словно издалека.

И вдруг, совсем не приглушённо, а очень явственно, раздался вопль крысолова, который только что на моих глазах пересаживал крыс из нашей клетки в свою. Вопль — треск от падения клетки — ещё вопль — и громкое клацанье крысиных зубов. Я оглянулся. Эти демоны, эти чудовища гнались за мной, царапая когтями асфальт, острые морды мотались в такт прыжкам, а в глазах горел огонь: жажда убийства. Закричать я не мог — для крика мне попросту не хватало воздуха. Я мог только бежать. Но чем быстрее я бежал, тем сильнее ненавидели меня эти желтозубые твари. Я то и дело оглядывался и видел, что они не желают отставать, они алчут моей крови, несутся по пятам — аж усищи развеваются на ветру. Крысы беспрерывно клацали жёлтыми зубами, и я представлял… как убийцы всаживают в Цезаря кинжалы… и точно так же эти крысы вонзят сейчас клыки в мои пятки. Я припустил вперёд изо всех сил.

Не окажись на моём пути теннисных кортов, погоня длилась бы до сих пор. Но корты меня спасли. Я резко свернул внутрь и захлопнул за собой калитку, сделанную из ячеистой сетки. Калибан с Сикораксой с разбегу ткнулись в неё мордами и принялись судорожно искать лазейку.

А потом они полезли через забор! Да-да, они лезли через забор, жадно пялясь на меня красными глазками!

Теперь я знаю: страх — лучшая Мотивация. Мотивация с большой буквы. Я метнулся в дальний конец кортов и перемахнул там через забор, опередив врагов.

В это время мистер Гвареччи, привлечённый истошными криками крысолова, пытался уговорить его поймать крыс на кортах. Мол, они сами себя загнали в замкнутое пространство, осталось только войти и забрать их. Однако крысолов не горел желанием оказаться в одном пространстве с крысами. «Вы видели эти зубы?!» — воскликнул он, влез в джип и отъехал на безопасное расстояние.

А Сикоракса с Калибаном одолевали второй забор. Когда они плюхнулись на землю, чтобы возобновить погоню, школьный двор уже опустел. Меня, впавшего от ужаса в ступор, Данни просто утянул за руку.

Поэтому всё, что изложено дальше, — только догадки, мы этого не видели.

Итак, в тот момент, когда Калибан и Сикоракса перевалились через второй забор и бросились искать меня на стоянке, туда как раз подъехал школьный автобус. Женщина-водитель потом рассказывала, что, заметив крыс, попыталась свернуть, но они выскочили и встали на задние лапы прямо перед ней. Она отчаянно давила на тормоза, автобус замедлил ход, но ещё ехал, а крысы и не думали убегать. Наоборот — стояли как вкопанные. Подняв передние лапы и закинув назад головы, они угрожающе клацали жёлтыми зубищами и вращали налитыми кровью глазами. Адское зрелище.

А потом автобус заскользил, размазывая останки крыс по мокрому асфальту. И встал.

Крысолов уехал, поскольку делать ему было уже нечего; зелёно-бурые тучи наконец прорвались, и из этих хлябей пролился настоящий дождь. Налетел шквальный ветер. Природа бесновалась не так уж долго — ровно столько, сколько нужно, чтобы завершить последний круг и добежать до дверей спортзала. Внезапно всё кончилось. Небо расчистилось. Вот такие выдались мартовские иды — день на переломе марта.

* * *

В тот день был зафиксирован абсолютный рекорд в кроссе на пять километров для всех школ Лонг-Айленда, не только средних, но и старших. Люди говорили, что никогда прежде им не доводилось видеть семиклассника, который бегал бы с такой скоростью.

Таким образом, я попал в общешкольную команду, получил Мотивацию с самой большой буквы и усердно тренировался, благо погода наладилась и к концу марта дни заметно удлинились. Даже когда отец с сестрой возвращались с работы из офиса компании «Вудвуд и партнёры» — а возвращались они к ужину, — ещё не начинало темнеть. Тренировался я вместе с командой — единственный среди них семиклассник — сразу после уроков, когда жёлтое тёплое солнце стояло высоко, а небо голубело во всю ширь. Я бежал, наклонившись вперёд, ноги-руки как поршни, голова неподвижна относительно корпуса, кисти свободны, дыхание под контролем.

Я бежал как Джесси Оуэнс. У меня была Мотивация. Да-да, с большой буквы.

* * *

Между тем история с крысами превратилась в легенду. Люди ходили смотреть на место их гибели. Брат Дуга Свитека раздобыл два зуба, якобы принадлежавшие Калибану, и показывал их любому, кто заплатит двадцать пять центов.

Главной героиней легенды являлась миссис Сидман, даже первоклашки рисовали её портрет с Калибаном в одной руке и Сикораксой в другой. На этих картинках она получалась настоящим воином, каким в идеале должен быть Ариэль — суровым, серьёзным и могучим. Один третьеклассник даже изобразил герб миссис Сидман: её саму и поверженных крыс у её ног. Чарльз, тот самый пятиклассник с хорошим почерком, написал под гербом девиз «Смерть врагам!» — с завитушками на каждой букве.

Единственным отрицательным героем в этой легенде получилась Мей-Тай, и я никак не мог разобраться почему. Ведь никто, кроме неё, не остался защищать миссис Сидман, мы разбежались по углам, а она стояла и готовилась разить крыс собственной туфлей! Почему же ей никто не нарисовал герб? Почему её не чтут как славного воина, вернее воительницу? Вместо этого люди начали её обсуждать — и за спиной, и даже почти в лицо. Говорили, что вьетнамцы едят крыс. Что она не защищала миссис Сидман, а рассчитывала съесть крысбургер. Два крысбургера, каждый о четырёх лапах. Несли всякую галиматью.

Однажды в конце марта, когда жёлтые цветы уже облепили ветки форзиции, когда нарциссы подняли к небу свои жёлтые трубочки и, дурея от собственного аромата, зацветала сирень, мы стояли в столовой, и миссис Биджио выдавала каждому по куску запеканки с тунцом. Когда очередь дошла до Мей-Тай, кто-то из восьмиклассников, тех самых, по ком плачет колония, предложил:

— Дайте ей лучше запеканку с крысятиной.

А потом он повернулся к самой Мей-Тай и добавил:

— Катись к себе домой, будешь крыс каждый день лопать.

Мей-Тай заплакала. Просто стояла там и плакала.

Тогда Данни поднял свой поднос — увесистый такой, с запеканкой, двумя стаканами шоколадного молока и персиковым желе — и с размаху опустил его на тупую голову малолетнего преступника. А потом, прежде чем этот идиот открыл глаза, чтобы посмотреть, кто посмел его тронуть, Данни двинул ему кулаком в морду. И расквасил нос.

Данни за это исключили из школы на четыре дня.

И на эти четыре дня мистер и миссис Запфер увезли его на экскурсию в Вашингтон, потому что они очень гордились таким сыном.

Вернувшись, он рассказал нам, как поднимался на лифте на монумент Вашингтона, как ходил по Белому дому, как Хьюберт Хамфри махал простым людям из лимузина, какая лестница ведёт в Капитолий и как удобно бежать по ней через две ступеньки, как полицейские расставляют повсюду ограждения, чтобы сдерживать демонстрантов, которых Мартин Лютер Кинг собирается в начале апреля привести в столицу. Ещё он рассказал, как подошёл к президенту Линдону Джонсону и пожал ему руку. Ну, это он, конечно, загнул. А остальное, наверно, правда.

Ну а вот это — чистая правда, сам видел, сам ел. Когда мы вернулись с большой перемены, миссис Бейкер и миссис Биджио вошли в класс с двумя подносами жареных бананов. Честное слово! Жареные бананы, посыпанные толчёными орехами и кокосовой стружкой и политые карамельным сиропом. Тёплым карамельным сиропом. Вы представляете этот запах? Сладкий, фруктовый, дикий, пряный, тягучий… вкусный… Нет, его и описать толком нельзя. Только подумаешь, только представишь, сразу слюнки текут.

Миссис Бейкер держала поднос, точно святые дары, точно мирру и ладан.

— Бананы сделаны по вьетнамскому рецепту, — объявила она. — Миссис Биджио специально приготовила их для нашего класса.

Мы оживились.

— Карамельный сироп называется «ньёк мау», — продолжила миссис Бейкер. — Мей-Тай Йонг, я правильно произнесла?

Мей-Тай растерянно пожала плечами и улыбнулась. Миссис Бейкер засмеялась. А потом они с миссис Биджио пошли по рядам, раздавая тарелки. И на каждой лежал жареный банан в карамельном сиропе.

Дойдя до парты Мей-Тай, миссис Биджио остановилась, поставила тарелку перед девочкой и сказала:

— Прости, Мей-Тай. Прости меня, пожалуйста.

* * *

В тот вечер Уолтер Кронкайт сообщит, что войска Вьетконга, который правильно называть Национальным фронтом освобождения Южного Вьетнама, прорыли кучу туннелей, почти добравшись до наших морских пехотинцев, да и бомбёжки в Кхесани участились. В тот вечер по телевизору снова покажут, как американские солдаты сидят пригнувшись в окопах и зажимают уши. И Белый дом снова объявит, что наши потери незначительны.

А пока мы ели бананы по вьетнамскому рецепту с тёплым «ньёк мау». Или с тёплой «ньёк мау». И пели песню про бананы, которой нас обучила Мей-Тай. С таким же успехом песня могла быть не про бананы, а про слонов — всё равно мы не понимали ни единого слова. Когда мы расходились по домам, миссис Биджио и Мей-Тай обнялись и не хотели расставаться.