* * *

Помните, я говорил вам: стоит жизни пойти на лад, как все тут же портится?

Мне стало казаться, что я ошибался. Что это не всегда так.

Какой же я придурок!

* * *

Однажды в субботу, в середине марта, я заметил, что мой бейсбольный мяч пропал. Вы знаете, о каком мяче я говорю – о том, который я держал в нижнем ящике комода, под носками и рубашкой, с тех пор как начал носить куртку Джо Пепитона.

Потом, в понедельник утром, я обнаружил, что куртка Джо Пепитона тоже пропала.

Когда я спросил у матери, не знает ли она, где моя куртка, она взялась руками за спинку кухонного стула и крепко ее сжала.

– Может, в школе оставил? – спросила она.

– В субботу я разносил в ней заказы.

– Или в библиотеке?

Я покачал головой.

– На лестнице?

– Нет.

Она еще крепче сжала спинку.

Больше я у нее ничего не спрашивал.

Помните, как я говорил, что все тут же портится? Помните?

Куртка, которую подарил Джо Пепитон…

* * *

А потом, в конце марта, в один из тех дней, когда солнце как будто дразнит тебя, намекая, что весна бродит где-то совсем рядом, хозяйственный магазин «Тулс эн мор» ограбили снова.

Угадайте, кого полиция пришла допрашивать?

Кристофер сказал, что около магазина «Тулс эн мор» его и близко не было.

Мы с Лукасом тоже сказали, что его и близко там не было.

Тогда один из полицейских спросил:

– Можно взглянуть на твой велосипед?

– Пожалуйста, – сказал Кристофер.

Мы все вышли на улицу – мать, я, Лукас, Кристофер и полицейские. Кристофер выкатил свой «стингрей».

– У тебя педали не хватает, – сказал полицейский.

– Я ее потерял несколько дней назад, – ответил Кристофер.

– Где?

– Если бы я знал, – ответил Кристофер, – то не говорил бы, что потерял.

– Крис, – сказал Лукас. Тихо, но твердо.

– А может, ты потерял ее где-нибудь поблизости от хозяйственного магазина?

– Нет, я не терял ее поблизости от хозяйственного магазина, потому что меня не было поблизости от хозяйственного магазина уже не помню сколько времени.

Полицейский вынул из кармана педаль. Надел ее на штырь велосипеда. Она наделась легко.

– Я нашел ее около «Тулс эн мор», – сказал полицейский, глядя на мать. – У задней двери. – Потом он повернулся к Кристоферу. – Похоже, она твоя.

Он был прав. Мы все видели, что это педаль от велосипеда моего брата.

Кристофер ушел вместе с полицейскими.

А я отправился на Бумажную фабрику Балларда, чтобы найти отца.

Я не хотел встречаться с мистером Баллардом. Сейчас – нет. Поэтому я зашел прямо в цех и стал искать отца, но никто не знал, где он. Его не было ни у станка, где он должен был быть, ни на упаковке, ни на погрузке. Наконец кто-то из рабочих сказал, чтобы я посмотрел, нет ли его за погрузочной платформой. Там он и оказался. У него был перекур. С Эрни Эко.

Я сказал ему про Кристофера.

И вот что странно: отец сразу посмотрел на Эрни Эко. Это было первое, что он сделал. Посмотрел на него.

Эрни Эко пожал плечами.

Отец выбросил окурок, и мы пошли обратно в цех, а потом на выход. «Свитек», – окликнул кто-то, но отец даже виду не показал, что слышал. Мы пересекли цех, вышли из главной двери, сели в пикап и поехали в город.

Через два часа Кристофера все-таки выпустили под залог. За это время у него сняли отпечатки пальцев и завели дело с фотографией, а какой-то полицейский пытался заставить его признаться, но он только говорил, что ему не в чем признаваться и он ничего не знает ни про какой хозяйственный магазин и понятия не имеет, кто мог его ограбить. И после того, как он не признался, его посадили в камеру на все время, оставшееся от двух часов, и когда он вышел, от него пахло рвотой.

Сержант сказал, что будет слушание – они сообщат нам, когда. А пока – и тут он сурово посмотрел на Кристофера, – а пока пусть Кристофер подумает, и если он вдруг вспомнит, что произошло в ту ночь и где спрятаны украденные вещи, все может кончиться для него гораздо благоприятнее.

Кристофер ничего не ответил. Мы сели в пикап. Отец сел за руль, я сел рядом с ним, а Кристофер – сзади.

Может быть, потому, что от него пахло рвотой.

Мы ехали домой медленно. Но слухи по Мэрисвиллу разбегаются быстро.

* * *

На следующий день мои дела в Средней школе имени Вашингтона Ирвинга шли не особенно хорошо. Стоило кому-то посмотреть на меня, как его глаза говорили: «Я знаю».

На географии я не нарисовал Итоговую карту по Северной Африке, потому что не прочитал главу про Северную Африку. На всемирной истории я сказал мистеру Макэлрою: «Кому интересно, что думали о сотворении мира аборигены из Восточной Австралии?» На литературе мы все еще проходили Введение В Поззию, и если я когда-нибудь встречу на улицах Мэрисвилла Перси Биши Шелли, то сразу врежу ему по носу. Думаете, я вру? Я бросил заниматься Алгеброй Повышенной Сложности. Тренер Рид пускай сам заполняет свои Президентские таблицы по физподготовке. А на уроке у мистера Ферриса я почему-то не пришел в восторг из-за того, что командный и лунный модули «Аполлона-9» разделились, отлетели друг от дружки на сто миль, а потом снова встретились, как это и будет при настоящем полете на Луну, который – так сказал мистер Феррис – теперь уже наверняка состоится. Он положил руку на голову Клариссе. Впервые астронавты перебрались из одного космического аппарата в другой прямо в космосе, сказал он.

Просто блеск.

Когда я пришел в школу на следующее утро, меня ждал директор Питти. Он велел мне явиться к нему в кабинет после урока мистера Барбера – мистера Макэлроя уже предупредили, что я опоздаю на всемирную историю. «И не вздумай улизнуть», – сказал он.

Просто блеск.

Представьте себе, что вы слушаете обзор географии Северной Африки, про которую сами так ничего и не прочитали, и знаете, что скоро вам идти в кабинет к директору – а он, между прочим, предупредил вас, чтобы вы не вздумали улизнуть.

Знаете, что при этом чувствуешь?

Жалко, что в полет на Луну не берут школьников.

Я прождал обычные полчаса, а когда наконец зашел в кабинет к директору Питти, он выглядел так, будто ему тоже было жалко, что в полет на Луну не берут школьников. А то он сбагрил бы им меня.

– Значит, ты опять взялся за свои старые штучки, – сказал он.

Лукас – тот Лукас, какой он был раньше, – наверное, ответил бы, что пропустить урок миссис Верн – это новая штучка, а не старая, но я не хотел ничего откалывать и потому промолчал.

– Сначала физкультура, теперь алгебра.

– Алгебра Повышенной Сложности, – сказал я.

– Можешь про нее забыть, – сказал он. – Посещение уроков повышенной сложности – это награда. Директор Питти не станет награждать ученика, которому не хватает дисциплины на посещение обычных уроков.

А вы знаете, что клюв у Бурого Пеликана почти такой же длины, как все его туловище? Он огромный. Так и кажется, что он вот-вот раскроет его и проглотит тебя целиком. Как директор.

– Ты понимаешь, что у всех поступков бывают последствия? Вот чему хочет научить тебя директор Питти, – сказал директор Питти.

Пеликан стоит в основном на одной ноге. Вторая лежит на ветке как будто бы просто так, точно пеликан не знает, что у всех поступков бывают последствия. Да он и правда не знает.

– Будешь три дня подряд оставаться после уроков, – сказал директор Питти. – Начиная с сегодняшнего. Директор Питти позвонит твоим родителям и объяснит, почему ты задерживаешься.

Бурый Пеликан смотрит на вас так, что вы понимаете: он знает, что он…

– Ты слушаешь директора Питти?

…благородный.

Директор Питти встал.

– Да, – сказал я. – Слушаю.

– Не хочешь ли ты объяснить директору Питти, почему ты прогулял урок миссис Верн?

Я ничего не сказал.

– Это из-за твоего брата, Дуглас?

Если бы вы захотели нарисовать Бурого Пеликана, это было бы нелегко. Думаете, я вру? У него девять или десять рядов перьев. А может, одиннадцать. Или даже двенадцать. И все они разной формы, и все накладываются друг на друга. А композиция – удивительная. Он стоит на толстой старой ветке, которая уже начала разрушаться, но еще выпускает листья. Бурый Пеликан находится прямо в центре картины, он поймал равновесие, стоя на одной ноге, и вам кажется, что с таким огромным клювом впереди нельзя поймать равновесие, но ему это удалось. Кажется, что он должен упасть вперед. Все движение держится на таких противоречиях, помните? Но он ведь не двигается. Он просто замер в равновесии. Не так-то просто сообразить, как Одюбон этого добился.

Директор Питти сел обратно за стол.

– Если у тебя не хватает смелости даже посмотреть на директора Питти, он тебе ничем не поможет, – сказал он.

Я посмотрел на него.

– Мой брат ничего не делал, – сказал я.

Он вздохнул, как будто это у него что-то болело.

– Директор Питти говорил с полицией, – сказал он. – Твой брат украл товары из магазина «Тулс эн мор». Кроме того, почти наверняка именно он ограбил этот магазин осенью. И он же, возможно, ограбил осенью «Спайсерс дели».

– Вы ничего не знаете, – сказал я.

– Чем раньше ты взглянешь в лицо фактам…

– Вот вам факт, – сказал я. А может быть, прокричал, точно не знаю. – Эту птицу надо вернуть в ту книгу, откуда ее украли!

Директор Питти как бы немного опешил. Он повернулся к Бурому Пеликану, а потом обратно ко мне.

– Эта гравюра – подарок Комитета по образованию, сделанный директору Питти в связи с его назначением на пост директора этой школы, – сказал он. – Никто ее не крал. И вдобавок, она не имеет никакого отношения к той проблеме, которую ты сейчас обсуждаешь с директором Питти, Дуглас.

– У меня есть предложение, – сказал я.

Директор Питти снова вздохнул.

– Когда полиция разберется, кто настоящий вор, и это будет не мой брат, тогда вы отдадите эту птицу обратно в библиотеку.

Директор Питти задумался. Он думал долго. Очень долго. Потом кивнул, как будто что-то решил, и встал.

– Ладно. Хорошо. Директор Питти готов рискнуть. Он дает тебе свое обещание. Но взамен, Дуглас, ты должен пообещать, что будешь ходить на все уроки до единого.

– Включая Алгебру Повышенной Сложности.

Он подумал, потом снова кивнул.

– Но тебе все же придется три дня оставаться после уроков, – сказал он.

Я протянул руку.

Он тоже.

Мы пожали друг другу руки.

А Бурый Пеликан наблюдал за нами сверху, держа равновесие, как будто ему это ничего не стоило.

* * *

После уроков я остался с мисс Купер. Она сказала, что мы прочтем еще три стихотворения тупого Перси Биши Шелли, которые мне наверняка понравятся. «Рассказывал мне странник, что в пустыне, – начала она, – в песках, две каменных ноги стоят…»

Честное слово, я ему врежу.

* * *

На третий день, отсидев сколько положено, я вышел из школы уже под вечер. День был по-весеннему теплый, но я все равно слегка озяб, потому что, если вы помните, у меня больше не было куртки Джо Пепитона. Наверное, поэтому мистер Баллард и остановился, когда проезжал мимо и увидел меня. Он перегнулся через сиденье и опустил стекло.

– Эй, партнер! – крикнул он.

Я ему помахал.

– Залезай, – сказал он. – Я подвезу тебя домой – конечно, если ты не хочешь немножко покидать подковы.

Я залез и стал смотреть в окно. Мы проехали несколько кварталов.

– Если мне надо что-нибудь обмозговать, подковы всегда помогают, – сказал мистер Баллард.

Еще квартал. Впереди показалась Дыра.

– Можно и покидать, – сказал я.

Мистер Баллард повернул к бумажной фабрике.

* * *

Пока еще не совсем потеплело, мистер Баллард держал подковы у себя в кабинете. Мы зашли туда вместе, он достал их из-за двери – видели бы вы, как цвели его орхидеи, на которые так и лился солнечный свет, – а потом мы отправились на площадку. Земля была еще грязная после зимы, и песок вокруг колышков промок насквозь.

– Давай просто потренируемся, – сказал мистер Баллард.

Я бросил первую подкову. Даже не близко.

Он бросил за мной. Его подкова звякнула о колышек и отлетела.

Я бросил следующую. Даже не близко.

Он – следующую. Оперлась о колышек.

Примерно так шло и дальше, пока не похолодало как следует и мы не вернулись на фабрику.

Вот наша первая тренировка в цифрах:

Большие промахи – примерно пятьдесят у меня и два у мистера Балларда.

Маленькие промахи – ни одного у меня и четыре у мистера Балларда.

Стукнулись о колышек и отскочили – три у меня и примерно пятьдесят у мистера Балларда.

Прислонились к колышку – ни одной у меня и четыре у мистера Балларда. Он сказал, что это необычно.

Наделись на колышек – ни одной у меня. Он сказал, что это необычно. Двадцать три у него. В этом никто не увидел ничего необычного.

* * *

– Хорошо поиграли? – спросила миссис Стенсон, когда мы принесли подковы обратно.

– Мы тренировались, – сказал мистер Баллард.

Он вошел в кабинет и спрятал подковы за дверью. Потом вышел. Я стоял у окна. Солнечный свет еще лился.

Мистер Баллард встал рядом со мной. Он взял одну орхидею, снова поставил ее на место и выбрал другую, которая цвела лучше. Желтым, белым, фиолетовым – точно какой-то сумасшедший художник придумывал невозможный цветок, плюнув на композицию и на все остальное.

– Это твоей маме, – сказал он и отдал ее мне.

И вдруг я чуть не заплакал. Прямо здесь, на Бумажной фабрике Балларда, перед кабинетом хозяина. Чуть не разревелся, как будто мне было года четыре или вроде того. С орхидеей в руках – подарком для моей матери.

– Ничего, – сказал мистер Баллард. – Все наладится. – Я посмотрел вверх, на него. – Так всегда бывает.

Я не хотел говорить ему, что он ошибается. Я-то видел Морскую Чайку. И не хотел, чтобы он тоже заплакал.

– Сейчас отвезу тебя домой, – сказал он. – Погоди минутку.

Он снова ушел в кабинет. Миссис Стенсон улыбнулась мне – наверное, чтобы не засмеяться, глядя, как я стою с цветком в руках и чуть не реву. Потом мистер Баллард вышел из кабинета с какой-то курткой.

– Она мне уже мала, – сказал он. – Буду рад, если тебе пригодится.

Я взял ее. Вы не поверите, что это была за куртка.

Нет, она была не бейсбольная.

Хотя бейсбольная – это было бы здорово.

Она была летчицкая. Думаете, я вру? Самая настоящая. Темная кожа. Изнутри – мягкая подкладка, фланелевая. Глубокие карманы. Стоячий воротник. Летчицкая куртка! Вы могли бы носить такую, если бы были астронавтом и прогуливались по Мэрисвиллу, отдыхая перед полетом на Луну.

– Примерь-ка, – сказал он.

Я примерил.

– Великовата, – сказала миссис Стенсон.

– А по-моему, в самый раз, – сказал мистер Баллард и посмотрел на меня такими же глазами, как у Бурого Пеликана.

* * *

Я поехал с ним домой в летчицкой куртке, с орхидеей в руках.

Думаю, не стоит рассказывать вам, что сделала моя мать, когда увидела орхидею.

Зато стоит рассказать, что произошло у нас в комнате, когда я сообщил Лукасу про свою новую летчицкую куртку.

Он спросил:

– А мне подойдет?

– Никогда в жизни. Даже не надейся.

Он засмеялся.

– Наверное, ты прав.

Знаете, как это здорово – слышать смех Лукаса?

Это было даже лучше, чем носить летчицкую куртку – единственную мою вещь, которую до меня не носил какой-нибудь другой Свитек. Конечно, если не считать куртки Джо Пепитона. Но она, как вы помните, куда-то пропала.

* * *

В субботу утром миссис Мейсон сказала, что моя новая куртка выглядит обалденно – так прямо и сказала, – и она даже не знает, станет ли человек в такой обалденной куртке есть шоколадный пончик, или он для этого уже слишком взрослый. Я сказал, что с удовольствием съем шоколадный пончик, и она дала мне еще стакан холодного молока, чтобы его запить.

Мистер Лефлер сказал, что моя новая куртка что-то ему напоминает, и пошел на чердак искать это что-то, пока я вынимал из тележки его продукты. Я подождал, и скоро он вернулся – угадайте, в чем? В другой летчицкой куртке! Думаете, я вру? Ее мягкая коричневая кожа вся потрескалась, и у нее был желтый шерстяной воротник и такие же шерстяные полоски на краях рукавов.

– Мистер Лефлер! – сказал я. – Вот это да!

– Лейтенант Лефлер, – сказал он и одернул куртку снизу. – А что, неплохо. Очень неплохо, через тридцать пять-то лет.

Он был прав. Это и правда выглядело неплохо. Так что я сдвинул пятки вместе, выпрямился и отдал ему честь. Вроде как пошутил. Но знаете что? Лицо у него было совсем серьезное, как будто он и не думал шутить здесь, на своей кухне. И он тоже щелкнул каблуками, и вытянулся – таким прямым я его еще ни разу не видел, – и тоже отдал мне честь. И руки у него не дрожали. Ни капельки. Честно говоря, это меня даже как-то поразило – не то, что он отдал мне честь, а его глаза.

Думаю, вы сами можете догадаться, как они выглядели.

Бену, Полли, Джоэлу, Дейви и Фронси моя новая куртка ужасно понравилась. Они все стали просить ее примерить, и я им разрешил, хотя Джоэл в ней почти исчез, а Дейви с Фронси могли бы влезть в нее вдвоем и еще осталось бы много места.

Миссис Уиндермир сказала, что в новой куртке я похож на Эррола Флинна.

– На кого? – спросил я.

– На Эррола Флинна. Был такой актер. То есть это он считал себя актером.

Я покачал головой.

– Ладно, ну его, – сказала она. – Просто я целый день стараюсь написать диалог с мистером Рочестером, и каждый раз, когда он открывает рот, он говорит как Эррол Флинн. Прямо не знаю, что с ним делать. – Она посмотрела на пакеты с продуктами, которые я раскладывал по местам. – Какое мороженое я заказала? – спросила она.

– Фисташковое, – ответил я.

– Фисташковое?

Я вынул его из пакета и показал ей.

– Ненавижу фисташковое мороженое, – сказала она. – В жизни не стала бы его покупать. Оно же… зеленое.

– Заказ собирал мистер Спайсер.

Миссис Уиндермир подняла бровь.

– Знаешь ли, Тощий Посыльный, мистер Спайсер тоже может ошибиться.

Я пожал плечами.

Она посмотрела на фисташковое мороженое.

– Ладно, достань две ложки, – сказала она. – И сними эту куртку. Я не хочу сочинять с Эрролом Флинном и не хочу есть с ним мороженое. Даже если оно всего-навсего фисташковое.

* * *

Вечером, когда я добрался до библиотеки, мистер Пауэлл и Лил были уже наверху. Лил принесла с собой стопку книжек. Она сказала, что взяла их для нас обоих, потому что мистер Барбер задал нам самостоятельную по Новой Зеландии, которую надо сдавать через две недели, а мы с ней, между прочим, партнеры. Она надеется, что я это помню.

Я не придурок. Я ответил, что помню.

Потом мистер Пауэлл сказал, что я классно выгляжу в новой куртке.

Лил тоже сказала, что я выгляжу классно, только у нее это получилось гораздо лучше, чем у мистера Пауэлла. Потом она улыбнулась и раскрыла одну из книжек про Новую Зеландию. Знаете, каким красивым может быть человек, когда он раскрывает книгу? Особенно если у него коричневые волосы цвета пеликановых перьев?

– Мистер Свитек, – сказал мистер Пауэлл, и мы принялись за работу.

* * *

– Равновесие на картине может быть двух видов, – сказал мистер Пауэлл. – Устойчивое и неустойчивое.

– Устойчивое и неустойчивое, – сказал я.

– Допустим, что ты хочешь нарисовать Лил – как она сидит за этим столом и работает над заданием, за которое тебе тоже лучше бы взяться сразу после того, как мы закончим с живописью. Допустим, что мы нарисуем стол, ножки которого стоят на полу, и Лил, ноги которой стоят на полу, и картина у нас, скорее всего, получится в ширину больше, чем в высоту, чтобы на ней поместился весь стол. Это изображение будет устойчивым. Почему?

– Потому что в нем нет ничего, что могло бы куда-нибудь упасть, – сказал я.

– Именно. Устойчивая композиция крепко привязана к земле.

– Значит, при неустойчивой композиции Лил у меня могла бы плыть куда-нибудь в Новую Зеландию.

Лил ухмыльнулась мне.

– Да, – сказал мистер Пауэлл. – А еще что?

– Можно наклонить стол так, чтобы правые ножки висели в воздухе.

– Представляешь, насколько больше напряжения было бы в такой картине? – спросил мистер Пауэлл. – Когда не знаешь, что будет дальше?

Я сказал:

– А Бурый Пеликан устойчивый.

Мистер Пауэлл немного помолчал, а потом ответил:

– Да.

И это была правда. Сначала вы могли бы подумать, что это не так: он ведь стоит в основном на одной ноге, на изогнутой ветке, которая уже порядком подгнила. Но он устойчивый. Даже ураган, и тот не сдвинул бы его с места. Вот почему он выглядит так благородно.

Я снова нарисовал Вилохвостых Качурок – с нуля, потому что так велел мистер Пауэлл. Они не улыбались. Вода под ними металась сразу во все стороны, и штормовой ветер дул так сильно, что их даже собственные крылья почти не слушались.

– Тут уж точно не знаешь, что будет дальше, – сказал мистер Пауэлл.

И он был прав.

Потом я стал работать над самостоятельной по Новой Зеландии – один, потому что у Лил заболел живот и она ушла. Но перед этим она оставила мне все книжки с закладками в нужных местах. Ей ужасно интересно, что у меня выйдет, сказала она с лестницы.

Просто блеск.

* * *

Первого апреля день был серый и наполовину с дождем, как будто погода думала, что еще март. После школы мы с Лил пошли на Бумажную фабрику Балларда, чтобы отнести записку про орхидею – ее написала моя мать – и, если повезет, немножко покидать подковы. Знаете, как приятно идти в такой холод в летчицкой куртке? Знаете, как приятно идти с Лил кидать подковы, даже если капает дождь? И пускай хоть весь тупой Мэрисвилл думает, что мой брат Кристофер…

Я зашел в контору к мистеру Балларду. Он разговаривал с миссис Свенсон, а когда увидел нас, то воскликнул: «Партнер!», и я познакомил его с Лил, и они пожали друг другу руки. Я отдал ему материну записку, и он сказал спасибо, он надеется, что орхидея ей понравилась. Я ответил, что мать каждое утро поворачивает ее на солнце, чтобы она росла ровно со всех сторон, а поливает ее так, как будто ребенка кормит. Он засмеялся и спросил, не хотим ли мы немножко покидать подковы, и Лил ответила, что хотим, и я достал их из-за двери, а когда вернулся, Лил уже выбирала орхидею для себя, и вдруг вышло солнце и залепило в окно изо всей мочи, и весь этот свет падал на Лил, и она улыбалась и откидывала назад волосы, как обычно, и вроде бы немножко смущалась, потому что мистер Баллард дал ей орхидею, почти такую же красивую, как она сама, бледно-фиолетовую и только самую чуточку белую по краям.

Она посмотрела на меня и улыбнулась с орхидеей в руках.

– Как тебе? – спросила она.

– Очень красивая, – сказал я.

Мы оставили орхидею в конторе и пошли через фабрику на улицу. Когда мы выходили из конторы, солнце еще сверкало нам вслед, и люди, которые были снаружи, прямо ахнули. «Не закрывайте дверь», – сказали они, и мы послушались.

Потом мы вышли из фабрики и там, у стены, увидели моего отца и Эрни Эко. Наверное, у них опять был перекур. Они стояли с сигаретами и смеялись, как будто только что услышали что-то очень смешное. Такое, что смешней не бывает.

А на Эрни Эко – на Эрни Эко была…

– Что это вы тут делаете? – спросил отец.

Я на него даже не посмотрел.

На Эрни Эко была моя куртка «Янкиз». Куртка Джо Пепитона.

Мы с Лил снова вернулись на фабрику. Я оставил подковы перед дверью в приемную мистера Балларда. Лил взяла меня за руку.

– Иди возьми свою орхидею, – сказал я.

– Я не…

– Давай, иди, – сказал я.

Она немножко помолчала, потом наклонилась, взяла подковы и зашла внутрь.

Я не стал ее ждать.

Мне не хотелось, чтобы она меня видела.

Я побежал. Быстро. Так быстро, что у меня скоро заболело в груди и мне стало наплевать, что мир такой неустойчивый. Мне даже стало наплевать, что я, скорее всего, ошибался: если и правда начнется ураган, он легко зашвырнет Бурого Пеликана куда ему вздумается.

* * *

В тот вечер Эрни Эко не пришел к нам ужинать.

Мать спросила, отдал ли я мистеру Балларду ее записку. Я сказал, что да. Орхидея стояла посередине стола, и время от времени мать брала ее и поворачивала, чтобы посмотреть с другой стороны, как будто изучала ее равновесие.

Пока мы ели, я почти ничего не говорил. Как и отец.

За десертом Лукас сказал, что ему, наверное, пора поискать работу. Кристофер сказал, что он помог бы ему кататься по городу, если бы ему разрешили ради этого не ходить в школу, и мать на него цыкнула, а Кристофер сказал, что он только предложил, а Лукас ответил, что он как-нибудь сам справится, а Кристоферу нельзя пропускать ни дня, ни единого дня, а Кристофер спросил: «Почему это?», и тогда Лукас посмотрел на него и сказал тихо-тихо, почти прошептал: «Потому что ты не поедешь во Вьетнам, ты поедешь в колледж», а отец сказал, что мы никогда в жизни не заставим его за это платить, и Лукас ответил, что именно поэтому он и собирается искать работу, а отец сказал, что не найдет он никакой работы – кто его возьмет-то?

Примерно на этом разговор и кончился. А вместе с ним и ужин.

Наступила сердитая тишина, какая иногда бывает в домах. Может, в некоторых домах ее и не бывает – например, у Догерти. У них, наверное, всегда дым коромыслом. Но в нашей Дыре сердитая тишина давно стала обычным гостем, и теперь она пришла снова. Никто не говорил до тех пор, пока всем не захотелось завопить.

* * *

На следующее утро Лукас отправился искать работу. Знаете, сколько в нашем тупом Мэрисвилле людей, которые готовы нанять человека без ног?

Ни одного.

Всю первую неделю апреля он выезжал в своей тупой коляске каждый день. Буквально каждый. Он проехал в ней по всем улицам Мэрисвилла и заглянул во все места, где можно было бы найти работу. Знаете, как трудно съезжать в коляске с тротуара? Знаете, как трудно успеть залезть на него с другой стороны раньше, чем на светофоре снова загорится красный? А знаете, какие двери бывают в наших тупых магазинах и сколько из них может спокойно открыть человек, который сидит в коляске?

Вот что услышал Лукас:

Вряд ли вы сможете делать эту работу, сидя в коляске.

Простите, но эта штуковина будет дребезжать здесь с утра до вечера, а мы не можем на это пойти.

Тебе будет слишком тяжело, сынок.

У нас слишком узкие проходы для вашей коляски. Вы не справитесь.

Честно говоря, мы не хотим, чтобы наши покупатели испытывали жалость, когда входят в магазин. Если человек знает, что ему опять будет кого-то жалко, он просто к нам не вернется.

И так далее.

Но Лукас продолжал ездить. Каждый день.

Мне казалось, что в коляске трудно быть таким устойчивым.

* * *

Представьте, что вы входите в дом, где все идет просто отлично, когда у вас самого Лукас каждый день ездит по улицам без всякого результата и Эрни Эко носит вашу куртку. Знаете, что при этом чувствуешь?

Примерно так я себя и почувствовал в среду вечером, когда меня опять срочно вызвали к Догерти и миссис Догерти сказала: «Спасибо, что пришел, Дуг» и объяснила, где я могу взять шоколадный кекс после того, как уложу детей. Она предупредила, что дети уже получили свои порции и лишние калории в виде сахара им ни к чему – хотя это я и сам бы сообразил, потому что Фронси и Дейви вцепились мне в ноги, а Джоэл попробовал меня повалить, а Полли с Беном ждали, когда я упаду, чтобы на меня наброситься.

«Не мучайте его», – сказала миссис Догерти, а мистер Догерти сказал, что я уже большой и как-нибудь справлюсь, и засмеялся – я думаю, это стало сигналом для Бена и Полли, потому что не успели мистер и миссис Догерти выйти из дверей, как я уже очутился на полу, и они щекотали меня, пока я не согласился поиграть в Страшного и Беспощадного Убийцу, и тогда они все с визгом побежали прятаться. Когда я нашел Дейви, то осалил его, и он тоже превратился в Страшного и Беспощадного Убийцу, а потом мы пришли на кухню и нашли Полли, и она тоже превратилась в Страшного и Беспощадного Убийцу, а потом мы пошли… в общем, вы уже поняли, какие правила в этой игре. А после этого мы все выпили холодного молока, и я разрешил им съесть по самому-самому крошечному кусочку шоколадного кекса, а потом мы взялись за чтение, которое, как вы помните, занимает в этой семье порядочно времени.

У Фронси была новая книжка, и мне все равно, кто бы там что ни говорил: слоны одежды не носят.

Дейви заставил меня читать про какого-то чудака, которого звали Тики-Так-Брыки-Бряк или что-то вроде того. Я никак не мог прочитать его имя правильно – вы тоже не смогли бы, между прочим, – и Джоэл чуть не помер со смеху.

У самого Джоэла была книжка про Бена, и он очень радовался, потому что у него есть брат Бен, а этот Бен знал, как запрыгнуть на верхушку замка, и пускай я угадаю, как это у него получалось? «Нельзя запрыгнуть на верхушку замка», – сказал я, и Джоэл страшно развеселился и закричал: «Нет можно, нет можно – сейчас прочитаешь и увидишь!»

У Полли была книжка про домик в лесу, где живет Лора с мамой, папой и сестрами. Вы удивились бы, какая это неплохая история, особенно если учесть, что в ней ничего не происходит.

А у Бена была книжка про поросенка, который поехал во Флориду. Она оказалась интересней, чем вы думаете, и это было хорошо, потому что про этого поросенка написана целая куча книжек – странно, правда? – и Бен хотел прочитать их все до последней.

Просто блеск.

В общем, когда поросенок наконец отправился в путь, а все дети – в постель, было позже, чем хотелось бы старшим Догерти, но так оно всегда и бывало, и я сидел в холле на втором этаже и слушал, как в доме постепенно наступает чудесная тишина, полная ровного и спокойного дыхания. Миссис Верн задала нам кучу квадратных уравнений по Алгебре Повышенной Сложности да еще четыре задачи про двух человек, которые едут в разные стороны на разной скорости в течение разного времени – и кого волнует, насколько они разъедутся к тому моменту, когда у одного из них кончится бензин? Но потом дыхание вдруг перестало быть ровным и спокойным.

Я услышал сипение. Из комнаты Джоэла. Такое, как будто тому, кто дышал, не хватало воздуха. Я отложил тетрадку. Сипение стало громче, и в нем было что-то… отчаянное. Я вошел в комнату. Включил свет. Джоэл смотрел на меня, и его глаза…

О боже! Я сразу вспомнил Морскую Чайку.

Я подбегаю к его кровати. Он старается дышать, но внутрь почти ничего не попадает. Его глаза расширяются. Он хочет набрать еще воздуху. Почти ничего.

Я выскакиваю в холл. Звоню домой. Отвечает Кристофер. Говорю ему, чтобы срочно бежал сюда, и вешаю трубку. Бегу обратно к Джоэлу. Почти ничего. Бегу в комнату Бена и говорю ему, что мне надо отвести Джоэла к доктору Боттому, а он пускай не спит и смотрит за остальными, пока не придет Кристофер. «У него астма, – говорит он. – Это она?» Я отвечаю, что не знаю. Бегу к Джоэлу. Он стоит у кровати, выгнув спину, пытается вдохнуть, трет себе грудь и уже начинает плакать. Мокрый от пота. Вбегает Бен. «Где твой ингалятор? Где ингалятор, Джоэл?» Джоэл смотрит на меня так, как будто я должен что-то сделать. Бен роется в простынях, потом бежит к тумбочке, вынимает из нее ящик и вытряхивает на кровать. «Не могу найти, – кричит он. – Где ингалятор, Джоэл?» Приходит Полли и останавливается на пороге. Она смотрит на Джоэла. «Он умрет?» – спрашивает она.

Я заворачиваю его в одеяло. Несу вниз и дальше, из дома. Джоэл обнимает меня за шею – крепко-крепко, как будто борется со Страшным и Беспощадным Убийцей. Пускаюсь бегом.

Знаете, что это такое – бежать ночью, когда у тебя на руках мальчишка, который плачет, но не может плакать, потому что не может дышать, а ты бежишь и бежишь и не знаешь, твой это пот или его, а он смотрит на тебя испуганный и верит в тебя, но ты не веришь в себя, потому что, если Боттомов нет дома, что ты тогда будешь делать? Знаете, что при этом чувствуешь?

Но ты бежишь, и бежишь, и бежишь.

Бежишь.

У них горит свет. Я бью ногой в дверь – изо всех сил. Еще раз. И еще. И еще. Джоэл снова старается вдохнуть, уже слабее. Еще.

Дверь открывается. Надеюсь, это доктор. Один взгляд на нас, и он протягивает руки и берет Джоэла. «Отис, включай скорее душ! И погорячее! Давай!» Несет Джоэла в гостиную и смотрит на меня и показывает на другую комнату – хочет, чтобы я оттуда что-то принес, но потом видит, что я не знаю, чего он хочет, и велит мне подержать Джоэла, а сам бежит туда, и возвращается с какой-то штучкой, и кричит: «На!», и дает ее Джоэлу, и он хватает и подносит ее ко рту и давит ей на донышко.

Раз.

И другой.

И третий.

И я слышу, как воздух пробивается внутрь, но уже не с таким сипом. И Джоэл – лицо которого постепенно делалось такого цвета, какого не должно быть ни у одного человека, но я не хотел говорить вам об этом раньше, чем вы узнаете, что все обошлось, – Джоэл смотрит на меня и улыбается. И давит.

Вдох.

Еще.

И еще.

Ровное, спокойное дыхание.

Чудесное.

Доктор Боттом несет его к лестнице. Потом оборачивается ко мне.

– Надо его немножко пропарить, – говорит он. – Отнесу наверх. – Он опускает глаза на Джоэла, который дышит и смотрит на меня. – Знаешь, что он тебе говорит?

Я качаю головой.

Доктор Боттом улыбается.

– А по-моему, знаешь.

И он прав.

* * *

То же самое сказали мне мистер и миссис Догерти, когда они пришли к доктору Боттому и увидели, что Джоэл спит на диване, укрытый сразу двумя пледами, а мы с доктором и Отисом на него смотрим.

Между прочим, Отис в ту ночь сварил нам кофе – и, просто чтобы вы знали, он получился у него гораздо крепче, чем у миссис Уиндермир. Наверное, он давно научился варить такой кофе, который помогает людям не заснуть.

Может быть, он тоже неплохой парень.

Миссис Догерти осталась на ночь у доктора Боттома, чтобы быть рядом с Джоэлом, когда он проснется. Мистер Догерти отвез меня домой, а потом вернулся за Кристофером и отвез его тоже. Когда Кристофер вошел в нашу комнату, я еще не спал и сидел у него на кровати.

– Ну как все прошло? – спросил я.

И он ответил:

– Полный порядок.

– Правда?

– Правда.

– А они не…

– Слушай, я тебе не какая-нибудь тупая нянька. Я велел им всем живо ложиться спать, и они легли. Вот и все. Брысь с моей постели и давай спи.

– А ну-ка заткнитесь, не то сейчас встану и надаю обоим пинков.

Угадайте, кто это сказал?

На следующее утро я пошел к Догерти. Джоэл чувствовал себя отлично. А вот что рассказала мне миссис Догерти: когда они вернулись, то увидели, что Бен с Полли держат Кристофера на полу, а Дейви и Фронси лупят его по голове одной рукой, а в другой держат по куску шоколадного кекса, и Кристофер просит пощады, а когда он увидел старших Догерти, то взял в охапку Дейви и Фронси – которые так его и лупили, хотя кекс не выпустили, – и сказал мистеру и миссис Догерти, где Джоэл, и они сразу же сели в машину и даже не подумали о том, чтобы отправить детей в постель.

В общем, полный порядок.

После уроков мистер Догерти ждал около школы в своей патрульной машине. Когда он увидел меня, то помахал, чтобы я подошел. Он открыл мне дверцу, и я сел, а он сказал, что сейчас отвезет меня домой, чтобы поблагодарить, и включил сирену, и мы поехали.

И вот что сказал мне мистер Догерти: прошлой ночью, когда он вернулся к себе, чтобы отвезти домой Кристофера после того, как отвез меня, мой брат лежал под целой кучей младших Догерти – все они спали на нем сверху, и он тоже спал, а в руках у него была книжка про слонов, которые носят одежду.

Думаете, я вру? Так сказал мне мистер Догерти.

Только не говорите брату, что я знаю. Он ведь не какая-нибудь тупая нянька.

Помните, что я говорил про Бурого Пеликана? Может быть, и про моего брата можно сказать то же самое.

Только не говорите ему, что я так думаю.