* * *

Вот какие цифры назвали врачи мистеру и миссис Спайсер:

Один из четырех.

Больше я не буду называть вам никаких цифр, потому что какой от них толк? Цифры ничего не значат.

Каждый раз, когда Джо Пепитон выходит на поле отбивать мяч, это бывает заново. Неважно, сделал он до этого пятьсот хоумранов подряд или его пятьсот раз подряд вывели в аут. Каждый раз – новый. И никто не может сказать, что произойдет, – только то, что это Джо Пепитон, и он будет стараться изо всех сил и никому не позволит себе помешать, и он будет бороться до конца, что бы ни случилось, и за ним стоят все его друзья, и если вы не верите, что это очень-очень важно, то вы не знаете даже, как попасть с первой базы на вторую.

Потому что цифры – они ничего не значат.

* * *

В первую субботу июня я пришел в «Спайсерс дели» пораньше, чтобы помочь мистеру Спайсеру грузить тележки – ведь раньше этим занималась Лил, а теперь ее не было. Как я думал, так и оказалось: когда я вошел, первая тележка была еще почти пустая. Мистер Спайсер стоял у кассы. В одной руке он держал список заказов, а другой ерошил себе волосы.

– Я сейчас все сделаю, – сказал я.

– Обычно их собирала Лил, – ответил мистер Спайсер.

– Я знаю.

И я взял у него список.

– Дуг, – сказал он, – боюсь, нам с тобой придется расстаться. Больничные счета… ты даже не представляешь, сколько это стоит. Я не смогу тебе платить.

– Утром по субботам мне все равно больше нечего делать, – сказал я.

Знаю. Я придурок.

Мистер Спайсер посмотрел на меня. Он смотрел долго, а потом кивнул. И снова начал ерошить волосы.

Я нагрузил первую тележку.

Когда я добрался до миссис Мейсон, она дала мне конверт с деньгами за продукты и еще двадцать долларов.

– Это для девочки, – сказала она.

Мистер Лефлер ждал меня со стеклянной банкой, полной желтых тюльпанов.

– Скоро ты увидишься с той девочкой? – спросил он. – Можешь захватить с собой…

И отдал мне тюльпаны.

Когда я прикатил тележку к Догерти, все младшие члены семьи ждали меня на крылечке. И у всех были рисунки, которые они сами нарисовали, – как выздоравливает Лил. У Бена она прыгала через забор. У Полли – ехала перед библиотекой на велосипеде со своей тупой корзинкой. У Джоэла – летела над Средней школой имени Вашингтона Ирвинга. У Дейви – читала под деревом огромную стопку книжек. А у Фронси она с кем-то целовалась.

– С кем это она целуется? – спросил я.

И они все захихикали.

А я повел себя как придурок. Чуть не разревелся перед этим детским садом.

Миссис Уиндермир тоже меня ждала. Она открыла дверь в кухню, и мы разложили продукты по местам, и я спросил, как наш спектакль, и она сказала, волшебно. Тогда я спросил про девочку, которую мистеру Грегори пришлось взять вместо Лил, и она сказала, что эта девочка играет неплохо, но до Лил ей все равно как до Луны. Еще я спросил насчет воплей, потому что теперь я если и ездил в Нью-Йорк, то не для того, чтобы участвовать в спектакле, и миссис Уиндермир сказала, что кто-то вопит за меня. А кто, она точно не знает.

Потом она спросила про Лил.

А я повел себя как придурок.

Когда я вернулся в магазин, мистер Спайсер сидел за кассой и плакал. Плакал и даже не старался спрятаться за цветами в горшках, которыми был уставлен весь прилавок.

Все сплошь орхидеи.

Мы оба вели себя как придурки. Но знаете что? Не так это плохо – быть придурками вместе.

* * *

В библиотеке мистер Пауэлл развернул на столе один из моих рисунков Полярной Крачки – один из больших рисунков, такого же размера, как у Одюбона.

– Пожалуй, сегодня мы можем попробовать поработать с акварелью, – сказал он. – Думаю, лучше начать с фона.

В коробке на столе были пятнадцать или шестнадцать кружочков с красками и баночка с водой.

– Мистер Пауэлл, – сказал я.

– Мы будем смешивать краски, пока не получим нужный цвет.

– Мистер Пауэлл, у нас же больше нет гравюры с Полярной Крачкой. Как мы узнаем?

– Как-нибудь подберем по памяти, – сказал он.

Я сел. И посмотрел через всю комнату на стол, где обычно сидела Лил.

– Это будет сюрприз для нее, – сказал мистер Пауэлл. И обмакнул кисть в баночку. – Для начала найдем цвет воды. – Он повертел кистью в кружочке с синей краской и протянул ее мне. – Как по-твоему, годится?

– Похоже на цвет из Новой Зеландии, – сказал я.

– Давай посмотрим, что получится, если смешивать их вместе, по капельке.

И я попробовал смешивать их вместе по капельке. И вот что получилось: я подобрал нужный цвет. Мы оба увидели его одновременно. Абсолютно правильный цвет для холодной, гладкой, пенистой воды под полярной крачкой. Ничего общего с Новой Зеландией.

– Теперь ровно проведи кистью вдоль этой линии. Так. Так. Продолжай. Теперь оторви кисть от бумаги. Так. Снова обмакни ее и начинай сверху. Веди ниже, еще ниже… нет-нет, все в порядке. Пусть краска сама создает текстуру. Ниже, ниже. И повторяй снова.

В тот день я нарисовал две волны под Полярной Крачкой.

* * *

– Сколько раз ты ее запорол? – спросила Лил.

– Ни разу.

– Зачем ты мне врешь, Дуг?

– Сама увидишь, когда вернешься домой.

И тут мы замолчали, потому что не знали, когда это случится.

А там, где Лил была сейчас, вовсе не хотелось оставаться надолго. Думаете, я вру?

Если бы вы взяли немного синей краски для волн и добавили в нее зеленой, чтобы получилось похоже на рвоту, у вас получился бы в точности цвет этих стен. И плитки на полу. И занавесок на окне. И трубки, которая вела от капельницы к игле, воткнутой в руку Лил где-то под липкой лентой.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– А как бы ты себя чувствовал, если бы тебе в руку воткнули иголку? – ответила она.

– Наверное, я завопил бы, как сумасшедшая, которую прятали на чердаке много-много лет.

– Вот и мне так хочется, – сказала она.

– А хочешь, я буду вопить за тебя? – спросил я.

Она немного подумала.

– Это было бы неплохо, – сказала она. – Вопишь ты здорово. Но тогда тебя отсюда выставят.

Я не стал вопить. Она протянула мне руку, и я ее взял.

– Мне нравилось играть Хелен Бернс, – сказала она. – Только я не хочу быть Хелен Бернс. Знаешь, ты можешь сесть прямо на кровать. Она не сломается. По крайней мере, под таким тощим хулиганом, как ты.

– Я думал…

– И я не сломаюсь. Один из четырех – и этим одним буду я.

Я сел на кровать.

– Когда все это кончится, – сказала она, – мы поедем на Бродвей смотреть «Джейн Эйр». А потом поднимемся на верхушку Эмпайр-стейт-билдинг. А после этого посмотрим на динозавров в Музее естествознания. А потом пройдемся по Пятой авеню так, как будто всю жизнь там живем.

Вошла медсестра.

– Надо взять немножко крови на анализ, детка. Один укольчик, и все.

– А потом мы пойдем в Центральный парк, и ты будешь рисовать людей по пять долларов за портрет, а потом мы возьмем эти деньги и найдем французский… ох, – она сильно зажмурилась, – французский ресторан и будем есть там разные вкусные вещи с названиями, которых даже не можем выговорить.

– Еще пять минут, ладно? – сказала мне сестра. – Она устала, так что пять минут, и не больше.

Лил открыла глаза.

– Когда-нибудь я перееду жить в Нью-Йорк, – сказала она.

– А мне и в Мэрисвилле неплохо, – сказал я.

Лил широко открыла глаза – и я, наверное, тоже, потому что я и сам удивился. Но это была правда. Я не соврал. Мне было хорошо в Мэрисвилле. Я даже не знал этого, пока не сказал. Но это была правда.

– Ладно, придумаем что-нибудь среднее, – сказала Лил.

– Ничего мы не придумаем. Мы будем жить в Мэрисвилле.

Ее глаза начали закрываться.

– Ну и дурак, – сказала она и зевнула. – Холодно здесь. Если хочешь, можешь лечь под одеяло.

Так я и сделал. Ей пришлось немножко подвинуться, что оказалось непросто из-за всех этих штуковин, которые были к ней прикреплены. И трубку, которая шла к ней в руку, тоже пришлось подвинуть, а то я ее придавил бы. Это тоже оказалось непросто. Но мы все сделали быстро, потому что знали: у нас всего несколько минут, а потом медсестра вернется. И я лег рядом с Лил, и обнял ее одной рукой, и почувствовал, как она приникла ко мне и затихла. А когда она заговорила, это был только шепот.

– Дуг, – сказала она, – я очень надеюсь, что буду одной из четырех.

– Будешь, – ответил я.

– Кто это сказал?

– Я.

Долгая тишина. Я уж думал, она заснула. А потом услышал:

– Ладно.

И тогда я понял, понял твердо и окончательно, что она выздоровеет. Не спрашивайте меня, как. Но теперь я знал. Думаете, я вру? Про это – никогда. Про что угодно, только не про это.

* * *

Цифры ничего не значат. Но есть вещи, которые значат очень много.

И в июне они стали происходить одна за другой.

Во вторую субботу, после доставки заказов, я подошел к Мэрисвилльской бесплатной публичной библиотеке и увидел, что там меня ждет Лукас. Было понятно, что он все утро искал работу. Он сидел в каталке с усталым, побитым видом, и нетрудно было догадаться, что ему говорили. «Извини, сынок», «Сегодня для вас ничего нет», «Не думаю, что ты справишься», «Не отвлекайте меня попусту».

Если бы вам пришлось выслушивать то же самое, у вас тоже вид был бы усталый и побитый. – Затащить тебя на лестницу? – спросил я.

Он посмотрел на меня, и его лицо на секунду помрачнело, как у старого Лукаса. Но не совсем так.

– Думаешь, я сам не могу?

– Лукас!

– Думаешь, мне это не под силу?

– Я думаю, что тебе все под силу, – сказал я.

– Правильно, черт возьми, – сказал он. – Правильно. Мне все под силу.

Он развернулся и подкатился задом к лестнице из шести ступеней. Потом посмотрел через плечо, откинулся назад и одновременно потянул за переднюю часть левого колеса. Потом откинулся назад еще сильнее, и его кресло стало подниматься на первую ступеньку. Думаете, я вру? Как-то криво, но поднималось – а потом он вдруг начал падать.

Я чуть не бросился к нему.

Но он наклонился вперед и удержался, а левое колесо уже стояло на первой ступеньке. Потом он снова откинулся и потянул за правое колесо – еще одно усилие, и вот он уже на второй ступеньке, ловит равновесие. Поймал и посмотрел на меня, весь в поту.

– Чего ты улыбаешься, как идиот? – спросил он.

– Давай дальше, – сказал я.

Он забрался на следующую ступеньку, откинулся назад, потянул, весь мокрый.

– Неплохо, – сказал я.

На третьей ступеньке он снова чуть не упал, но удержался и наклонился вперед немножко дальше, а потом залез на четвертую, и на пятую, а потом стал затаскивать себя задом на шестую – тащил и пыхтел, но все равно свалился обратно на пятую.

– Нет. Не подходи, братишка.

Я послушался. Вы тоже послушались бы.

Он опять выпрямился, подождал минутку, наклонился влево и стал тянуть, крепко зажмурившись, и наполовину поднял каталку, а потом наклонился вправо, снова крепко зажмурился – и наконец одолел последнюю ступеньку Мэрисвилльской бесплатной публичной библиотеки. Дышал он тяжелей, чем обычно.

И я тоже.

– Неплохо, – сказал я.

– Тут вся штука в равновесии, – сказал Лукас.

– Не очень-то быстро у тебя выходит.

– Практики маловато. Погоди еще.

Улыбка – та самая.

Потом дверь библиотеки открылась, и оттуда вышел – наверное, вы не поверите, но был июнь, и что правда, то правда, – вышел тренер Рид. Из библиотеки!

Думаете, я вру?

– Ловко у вас получается, – сказал он.

– Спасибо, – ответил Лукас.

– Надо много силы, чтобы вот так затащить себя наверх.

– Ну, не знаю, – ответил Лукас.

– А я знаю, – сказал тренер Рид. И посмотрел на меня. – Твой брат?

Я кивнул.

– Джек Рид, – сказал он Лукасу. Потом открыл дверь библиотеки и придержал ее, чтобы Лукас мог заехать внутрь.

Может, Лукас и не очень этого хотел, но после того, как целый день пытаешься пролезть со своей каталкой в разные места, где ты никому не нужен, наверное, приятно, если кто-то придержит перед тобой дверь.

Я зашел туда вслед за Лукасом и по дороге посмотрел на тренера Рида.

А он – на меня.

Внутри я пошел к лифту.

– Подождите, – сказал тренер Рид.

Лукас остановился и медленно развернул каталку. И знаете что? Я посмотрел на него и понял, что с ним все будет нормально. Пусть он был усталый и побитый – я все равно видел, что с ним все будет нормально. Так он выглядел.

Вдобавок был июнь. А в июне полярные крачки наверняка летают уверенно.

– Я слышал, вы ищете работу, – сказал Тренер Рид.

– Ищу, – голосом старого Лукаса.

– Ну и как?

– Как, как, – сказал Лукас. – Лучше некуда. Все кругом только и мечтают взять на работу парня в каталке. У меня уже восемь или десять предложений – прямо не знаю, что выбрать.

– Ясно. Так я и думал.

Лукас стал поворачиваться обратно.

– А может, у меня поработаете? – спросил тренер Рид.

Честно, так и сказал. Июнь!

Но Лукас ему не поверил.

– Смешно, – сказал Лукас. – Очень смешно. Вам бы на сцене выступать. Будете там отпускать шуточки про безногих – глядишь, и разбогатеете. Они не такие веселые, как шуточки про безруких, но может, вы и про них что-нибудь придумаете.

– Я не шучу.

Лукас подкатился к нему поближе. Все еще старый Лукас.

– И что я у вас должен делать? Учить бегу? Или прыжкам в высоту? Или с шестом? Я же ого-го как с шестом прыгаю!

Тренер Рид посмотрел на меня, а потом снова на моего брата.

– Может, бегу. Может, гимнастике. Я видел, как вы поднялись по лестнице. Может, упражнениям с гантелями. У меня такое чувство, что вы способны делать очень много всего, хотя сами этого и не знаете.

– А вы откуда знаете?

Тренер Рид снова посмотрел на меня.

– Оттуда, что я тоже там был.

Долгая тишина.

– Мне нужен помощник, – сказал тренер Рид.

– Тогда, может, вам лучше найти кого-то…

– Помощник учителя физкультуры в средней школе. От этого учебного года остались две недели. Если начнете сейчас, успеете разобраться, что да как, и к сентябрю будете готовы.

– Если вы еще не заметили, у меня нет…

– В понедельник утром. В семь утра. Мы открываем последнюю секцию – баскетбольную. Если появитесь вовремя, место будет ваше. Только имейте в виду, что в школе уйма ребят, которые так и норовят что-нибудь отколоть. Не знаю, сумеете ли вы с ними сладить.

– Я не появлюсь, – сказал Лукас.

Тренер Рид посмотрел на меня.

– Да, сэр, паршивец вы этакий, – сказал я. – Он появится.

– Хорошо, – сказал тренер Рид и пошел по лестнице вниз.

Мне захотелось догнать его и поцеловать.

Лукас посмотрел на меня.

– Я не буду наниматься на работу, которую не могу выполнять.

– Согласен, – ответил я. – Мне тоже кажется, что ты не справишься.

Лукас уставился на меня так, как будто старому Лукасу сильно хотелось что-то сказать. Но старый Лукас промолчал. Вместо этого Лукас кивнул, и лицо у него стало очень серьезным и решительным. А потом он вдруг улыбнулся. И развернул коляску.

В вестибюль вошла миссис Мерриам. Очки сидели у нее на носу, так что она выглядела не совсем глупо.

Лукас засмеялся. Засмеялся!

– Вам помочь? – спросила она.

– Спасибо, я сам, – сказал он.

* * *

Мы поехали в лифте на второй этаж. Лукаса не огорчила железная дверь, в которую нам пришлось протискивать каталку. Его не огорчило, что лифт громыхал всю дорогу наверх. И не огорчило, что скрипели канаты, которые нас тянули. И не огорчило, что лифт остановился на пару дюймов ниже, чем надо. Он дернул каталку и сам затащил ее на этот бортик.

За столом, где обычно работала Лил, сидел мистер Пауэлл. Он смешивал краски.

– Ты опоздал, – сказал он.

– У Лукаса было собеседование, – сказал я.

– Какое место ему предлагают?

– Помощника учителя физкультуры в средней школе, – сказал Лукас. – В понедельник открываем секцию баскетбола.

И знаете что? Мистер Пауэлл ни капельки не удивился. Думаете, я вру?

– Начните со штрафных бросков, – сказал он. – Штрафные броски дисциплинируют ум, глаз и руку. Это очень полезное упражнение.

Лукас засмеялся. Так здорово!

– Похоже, вы знаете, о чем говорите.

Мистер Пауэлл поднял бровь.

– Я библиотекарь, – сказал он. – Я всегда знаю, о чем говорю. Как по-твоему, мистер Свитек, это правильный серый?

Мы подошли к столу, на котором – наверное, вы помните, – лежала моя Полярная Крачка.

– Кто это нарисовал? – спросил Лукас. Теперь ему уже не надо было наклоняться так низко, как в первый раз.

– Ваш брат, – ответил мистер Пауэлл.

Лукас дотронулся до края листа.

– Это копия, – сказал я.

– Мой брат? – спросил Лукас. И наклонился пониже. – Да эта птица вот-вот спорхнет с бумаги.

– Она падает в воду, – сказал я.

Лукас покачал головой.

– Нет, она не падает. Она отправится туда, куда захочет.

– Совершенно верно, – сказал мистер Пауэлл и протянул мне кисточку.

Знаете, как себя чувствуешь, когда раскрашиваешь Полярную Крачку, которая готова спорхнуть с бумаги и отправиться туда, куда она захочет?

Изумительно.

* * *

Июнь еще не кончился.

Когда я в понедельник утром уходил из дома, Лукаса уже не было. Он отправился в Среднюю школу имени Вашингтона Ирвинга. Сам. На перемене я заглянул в спортзал посмотреть, как он тренирует штрафные броски. Он кидал мяч, сидя в каталке, и не то чтобы часто попадал, но ведь цифры, как вы помните, ничего не значат. Во время ланча – теперь мне уже не надо было ходить на дополнительные уроки – я смотрел, как Лукас проводит занятия в секции баскетбола. А когда я пришел туда в конце дня, он собирал раскиданные по залу мячи, и Джеймс Рассел крикнул ему: «Тренер Свитек!»

Думаете, Лукас не улыбнулся, когда это услышал?

Думаете, я не улыбнулся вместе с ним?

Я помахал Лукасу, он – мне, а потом я зашел в кабинет к тренеру Риду. Перед ним лежали Президентские таблицы по физподготовке, и он проверял их, водя пальцем по строчкам. Он остановился и посмотрел на меня.

– Спасибо, – сказал я.

– Иди домой, – ответил он.

* * *

Почему-то все учителя Средней школы имени Вашингтона Ирвинга дружно решили, что последние две недели занятий – это последняя возможность по уши завалить работой своих учеников. Во всех остальных школах округа только и делали что готовились к походам в лес и праздникам по случаю окончания учебного года. Везде – но не у нас.

Мистер Макэлрой на всемирной истории начал проходить с нами Причины Первой мировой войны. Знаете, сколько Причин было у Первой мировой войны? Неудивительно, что ее не смогли избежать.

Мисс Купер на литературе сказала, что мы закончим год отрывками из «Путешествия с Чарли» Джона Стейнбека, и это звучало неплохо, потому что Чарли – собака, а разве можно представить себе совсем никуда не годную историю про собаку? Она и правда оказалась неплохая, только нам пришлось следить за литературными приемами Стейнбека, потому что мы должны были описать свои собственные путешествия – настоящие или выдуманные – в Итоговом Сочинении Года.

Просто блеск.

На Алгебре Повышенной Сложности миссис Верн объявила, что собирается закончить год Введением В Геометрию, а когда мы напомнили ей, что геометрия начинается только в десятом классе, она сказала, что восхищена нашей наблюдательностью, и велела нам принести на следующий урок транспортиры.

На физкультуре мы тренировали штрафные броски. Каждый день. Без передышки. Потому что нам всем надо было дисциплинировать ум, глаз и руку.

Но я не жаловался тренеру.

На естествознании мистер Феррис сообщил, что НАСА дало зеленый свет и всего через месяц «Аполлон-11» полетит к Луне. Вот что бывает, когда люди не боятся мечтать, сказал он. Он никак не мог перестать улыбаться, даже когда описывал термодинамику топлива для ракеты «Сатурн», носителя командного и лунного модулей. Отис Боттом спросил, будем ли мы сами делать топливо, чтобы проверить, взорвется оно или нет. И даже тогда мистер Феррис не перестал улыбаться.

На географии мы перебрались во Францию, и мистер Барбер велел нам рисовать карты этой страны при Людовике Четырнадцатом – а может, он был Пятнадцатый, – и отмечать на них все важные горы, и реки, и города, большие и маленькие, которые Людовик Четырнадцатый или Пятнадцатый посетил согласно «Географической истории мира».

Я нарисовал такую карту, что вы глаз от нее не оторвали бы. Думаете, я вру? Сам Одюбон остановился бы и присвистнул, если бы ее увидел, – именно так поступил и мистер Барбер. Потом он присел рядом со мной на корточки, и аромат его кофе поплыл мне в нос.

– Ты это откуда-то скопировал, Дуглас?

– Нет.

– А чайки зачем?

– Я подумал, они добавят наглядности.

– Потрясающе, – сказал мистер Барбер.

– Спасибо, – ответил я.

Он снова присвистнул. Потом выпрямился и сделал шаг назад.

Знаете, что сказал мне однажды мистер Пауэлл? Он сказал, что иногда искусство заставляет человека забыть обо всем вокруг. Вот какая могучая вещь искусство. И я думаю, что именно это и случилось с мистером Барбером, который забыл, что его левая нога стоит около задней ножки моего стула. Который сделал шаг назад, позабыв о том, что эта ножка прямо у него на пути. Который споткнулся, но не упал. Чей кофе выплеснулся из кружки, на секунду как будто замер в воздухе, а потом плюхнулся на раскрытую «Географическую историю мира» и стал впитываться в страницы со всей скоростью, на какую только был способен.

Я не смогу описать вам звук, который издал мистер Барбер. Он был слегка похож на вопль сумасшедшей, которую держали на чердаке много-много лет.

* * *

С тех пор как я увидел куртку Джо Пепитона на Эрни Эко, отец не обменялся со мной ни словечком. Да и со всеми остальными он тоже почти не разговаривал. За ужином он на меня не смотрел – и отлично. Сердитой тишины не было, потому что мама рассказывала про свои орхидеи, а Лукас не мог бы перестать говорить о своей работе даже под угрозой Страшной и Беспощадной Смерти.

– Меня называют тренер Свитек, – сказал он. – Можете себе представить? Тренер Свитек.

– А их не удивляет, что ты даже штрафной бросок не можешь нормально выполнить? – спросил Кристофер.

– Семьдесят пять процентов с линии, – сказал тренер Свитек.

Честно говоря, тут он преувеличил. Причем как следует.

– Наверное, это тебе приснилось, – сказал Кристофер.

– Давай так, Крис: ты разинешь рот, посмотришь в потолок, а я возьму вот эти морковки, и мы проверим, сколько раз я отсюда попаду?

– Лукас, – сказала мама.

– Не волнуйся, – сказал ей Кристофер. – Не буду я проверять. А то он вообще ни разу не промажет, просто мне назло. Так, тренер?

– Правильно.

Мама засмеялась. Знаете, как это здорово – слышать смех моей мамы?

Отец вышел из-за стола.

Мама перестала смеяться.

Лукас начал есть дальше.

Кристофер все еще держал вилку над тарелкой.

– Посмотрите на орхидею, – сказала мама. – Разве она не чудесна при таком освещении?

Июнь.

* * *

За неделю до слушания дела о магазинной краже – к которому Мэрисвилл готовился очень долго, чтобы заставить Кристофера как следует попотеть, – отец перестал с нами ужинать. Он клал себе еду на тарелку раньше, чем мы собирались на кухне, и уходил с ней к себе в спальню. А после уже не выходил. Ну и что? Что с того? Никто особенно не огорчался. Разве что мама.

Про слушание мы не говорили. И про то, что может случиться, – тоже. Никто не произносил слова «тюрьма». Вы тоже не стали бы, правда?

Но в больнице все было по-другому. В больнице я мог об этом говорить.

– Ты ведь знаешь, что твой брат не грабил магазин, так? – спросила Лил.

Я кивнул.

– Ты уверен?

– Уверен.

Лил посмотрела на меня как-то искоса.

– Значит, он не виноват, и все будет нормально.

– Спасибо, судья Спайсер.

– Пожалуйста. И хватит тут хандрить, а то получишь уткой по башке.

Лил.

Но дома – дома никто про это не говорил.

Тем временем я видел отца все реже и реже. А когда видел, он казался каким-то… неустойчивым. Трудно сказать, как это у него получалось. Может, он выглядел так потому, что не вынимал рук из карманов, и глядел куда угодно, только не на тебя, и горбился, как будто у него что-то болело.

Так продолжалось до самого дня перед слушанием, когда он поздно пришел с работы. Он открыл дверь – мы с Лукасом были в гостиной, я помогал ему делать упражнения с гантелями, – и вошел.

В руках у него была куртка Джо Пепитона.

Она казалась такой же тяжелой, как гантели Лукаса.

Мама вышла из кухни.

Глядя в сторону, отец протянул мне куртку Джо Пепитона.

Потом ушел в спальню.

А мама – за ним.

Когда они спустились обратно, то пошли на кухню и стали вместе накрывать на стол. Странно было видеть отца с кастрюлей пюре. Потом мама села на один стул, а он – на другой. Когда мы поняли, что мама не собирается говорить, Лукас стал рассказывать про новое упражнение, которое он придумал: вести мяч вокруг пластмассовых конусов, а потом бросать из-под корзины. И мама, и отец, и мы все положили себе на тарелки картофельного пюре и зеленой фасоли и взяли по котлете, а потом Лукас, Кристофер и я начали есть. Но отец сидел перед своей полной тарелкой, а мама – перед своей, и они не ели. Даже не попробовали. А Лукас все рассказывал про то, как вести мяч, а мама с отцом смотрели в свои полные тарелки.

За весь ужин они не сказали ни слова.

И мы тоже – все, кроме Лукаса.

Потом кто-то постучал в дверь.

Отец посмотрел на маму. А мама – на отца.

– Откроешь, Крис? – спросила мама.

А когда Кристофер встал и пошел открывать, она тоже встала, пересела на его стул и взяла отца за руку.

Кристофер вернулся на кухню. За ним вошел мистер Догерти. В форме.

– Добрый вечер, – сказал он. – Простите, что помешал ужинать.

В доме он казался просто огромным. Может, из-за формы. Казалось, сядь он на какой-нибудь из наших кухонных стульев – и тот рассыплется под ним на кусочки. Вот до чего огромным.

– Здравствуйте, – сказала мама и встала.

– Здравствуйте, миссис Свитек, – сказал мистер Догерти и кивнул. Потом посмотрел на меня. – Ребята просили передать тебе привет, Дуг.

– И им от меня передайте, – сказал я.

– Ладно. – Он повернулся к Лукасу. – Я слышал, вы вышли на работу, тренер.

Можете угадать, каким стало лицо Лукаса, когда огромный мистер Догерти назвал его тренером?

Потом мистер Догерти посмотрел на отца и кивнул.

– Мистер Свитек, – сказал он.

Отец кивнул ему в ответ. Глядя на маму. Не сводя с нее глаз – ни на секунду.

Ни один из нас не знал, что сказать. Думаю, вы понимаете, почему.

Мама тихонько покашляла.

– Хотите котлету? – спросила она.

Видите? Она тоже не знала, что сказать.

– На вид они вкусные, но я лучше не буду, – ответил мистер Догерти. – Я уж и так опоздал на ужин, а вы понимаете, что скажет жена, если я не смогу съесть ничего из того, что она приготовила. – Он откашлялся. Дважды. – Кристофер… – начал он.

– Слушание только завтра, – сказал Лукас. – Вам нельзя…

– Никакого слушания не будет, – сказал мистер Догерти.

В космосе не бывает шума. А вы не знали? Если кто-нибудь из астронавтов с «Аполлона-11» решит прогуляться вокруг космического модуля, он не услышит ровным счетом ничего. Там нет вообще никаких звуков – примерно как в нашем доме всю следующую минуту.

Потом отец встал.

– Крис, – сказал он и остановился. Попробовал снова: – Крис…

– Мы получили анонимное сообщение, – сказал мистер Догерти. – Мы нашли все, что было украдено из хозяйственного магазина. Все без исключения. И звонивший признался. В этом и в том, что ограбил «Спайсерс дели» прошлой осенью.

Мама поднялась со стула и встала рядом с отцом.

– Полицейское управление Мэрисвилла приносит тебе свои извинения, Кристофер, – сказал мистер Догерти.

– Крис… – сказал отец.

– Сообщение было анонимным, и детектив, которому поручено расследование, – а это я, – считает дело закрытым. Никаких обвинений больше не будет.

Мама снова взяла отца за руку.

– И я уверен, – сказал мистер Догерти, – я совершенно уверен, что человек, который нам звонил, теперь понимает: связываться с чем-то в этом роде значит подставлять под удар не только себя самого, но и многих других.

– Конечно, понимает, – сказала мама. Она зашла отцу за спину и обняла его за грудь. А он положил ладони ей на руки.

– А еще я уверен, что у него потрясающая семья и он не хотел причинить вред никому из своих близких. Уверен, что теперь он понимает: они ему нужнее всего на свете.

– Да, – сказал отец. – Понимает.

Мистер Догерти кивнул.

– Еще раз извини, Кристофер. Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь…

– Спасибо, – ответил Кристофер.

– Увидимся в субботу, Дуг.

– Ага.

Он повернулся и ушел. И знаете что? Дом стал просторней. Думаете, я вру? Как будто сам мистер Догерти вышел, а его огромность осталась, и у нас появилось больше места.

А еще знаете что? Наш дом перестал быть Дырой. Теперь он казался… не знаю. Может, я просто придурок.

Мы все опять сели за стол. Посмотрели на свое холодное пюре и холодные котлеты. И всем вдруг захотелось есть. Мы так набросились на еду, как будто просидели голодные целую неделю. Особенно Кристофер – и вы, наверное, можете догадаться почему. Все ели и смеялись над тем, как быстро мы едим, и ели еще быстрее, вилки с пюре так и летали, и Лукас рыгнул, а потом и Кристофер, а потом и я, а потом и отец.

А когда на столе больше не осталось еды, отец откинулся на спинку стула, и оглядел нас всех, и спросил:

– Скажите честно, видели вы что-нибудь прекрасней этой орхидеи?

Я посмотрел на маму.

Ах, какая улыбка.

Июньская.

А потом отец тоже посмотрел на маму.

– Я видел, – сказал он. – И сейчас вижу.

* * *

Когда я пришел в Среднюю школу имени Вашингтона Ирвинга на следующее утро, меня ждал директор Питти. Он велел явиться к нему в кабинет после урока мистера Барбера – мистера Макэлроя уже предупредили, что я опоздаю на всемирную историю.

– И не вздумай улизнуть, – сказал он. С улыбкой.

Когда я к нему явился, мне не пришлось, как обычно, ждать полчаса перед кабинетом. Дверь была открыта, а директор Питти стоял за ней и смотрел в коридор. Угадайте, что он уже снял со стены и прислонил к столу. Попробуйте, угадайте.

Но первым, что сказал мне директор Питти, было:

– Я прошу у тебя прощения. Я был неправ. Я ошибался во многом и сожалею об этом. – Он протянул мне руку, и я ее пожал. Потом он показал на Бурого Пеликана. – Теперь он твой.

Я кивнул.

– Мне всегда казалось, что он выглядит…

– Благородно, – сказал я.

– Мне это слово в голову не приходило, но теперь, когда ты его произнес… – Он посмотрел на Бурого Пеликана. – Пожалуй, что так.

– Точно, – сказал я. – Он благородный.

– Если хочешь, я отвезу его в библиотеку, – предложил он.

– Лучше я сам, – сказал я.

Он кивнул. Потом опять стал разглядывать Бурого Пеликана – и разглядывал, наверное, целую минуту.

– Знаешь что, Свитек, – сказал он, – я не помню, чтобы говорил это другим ученикам, но тебе скажу. По-моему, после школы ты сможешь отправиться туда, куда захочешь.

Ах, этот пеликан. Такой спокойный, как будто все, что ему надо – это смотреть на мир.

– Спасибо, – сказал я.

– А теперь тебе пора на урок к мистеру Макэлрою. Птица будет ждать тебя здесь.

Я шагнул к двери.

– И еще, Свитек, – сказал директор Питти.

Я обернулся.

– Спасибо за то, что ты сделал для тренера Рида.

– Я не знаю…

– Директор Питти поблагодарил тебя, – сказал он. – А теперь иди.

И я пошел.

Знаете, как себя чувствуешь, когда выходишь из кабинета директора, зная, что скоро вернешь на место часть кое-чего, и директор только что сказал тебе спасибо?

Знаете, как себя чувствуешь, когда директор минуту назад сказал тебе, что ты сможешь отправиться туда, куда захочешь?

Ты чувствуешь себя так, как будто летишь на «Аполлоне-11» и впереди показалась Луна.

Вот как ты себя чувствуешь.

* * *

В субботу, после доставки заказов, я отнес Бурого Пеликана в библиотеку. Я пришел туда позже, чем обычно, потому что миссис Мейсон нагрузила меня тремя хостами и пятью большими папоротниками «для садика твоей мамы». Когда я сказал ей, что у мамы его нет, она ответила: «Так будет, милый, – сейчас же июнь!»

У мистера Лефлера возникла та же идея. Он нагрузил меня тремя горшками с майораном – без этого растения, сказал он, не может обойтись ни один садовод.

Даже миссис Догерти решила, что моей маме необходим свой садик. Она вырыла для нее куст спиреи ростом с Бена и завернула его в холстину.

А миссис Уиндермир? Видно, она тоже что-то прослышала. Пять кустов желтых роз.

Знаете, сколько надо времени, чтобы отвезти все это домой?

Знаете, как обрадовалась моя мама?

Когда я вернулся со спиреей, она уже успела посадить хосты, папоротники и майоран, а когда я вернулся с желтыми розами, она уже успела посадить спирею. Думаете, я вру?

Вот почему я опоздал в библиотеку.

Но мистер Пауэлл ни капли не огорчился. Он откуда-то узнал про Бурого Пеликана и заранее открыл «Птиц Америки» на нужной странице. Мы положили его туда вместе.

– Еще только одна, – сказал мистер Пауэлл.

Но я знал, что нам никогда ее не найти. Анонимный коллекционер за границей.

Я покачал головой.

– В этой книге всегда будет не хватать одной птицы, – сказал я.

Мистер Пауэлл покачал головой.

– Не уверен, – сказал он.

– Почему? – спросил я.

* * *

В тот же день после обеда я закончил свою Полярную Крачку. Она была прекрасна. Она неслась к воде, потому что ей так много надо было найти! Под ней бежали волны, и на них уже появлялись барашки, но вы понимали, что у нее все будет нормально. Ей столько надо было сделать! Столько увидеть! Она собиралась отправиться туда, куда захочет. И знаете – она была не одна. Если бы вы могли посмотреть на эту картину так, как смотрел на нее я, вы увидели бы вокруг целую стаю полярных крачек, летающих над волнами. И это было впечатляюще. Думаете, я вру?

А после того как я закончил, мистер Пауэлл снова открыл «Птиц Америки». Он положил мой рисунок туда, где не хватало одюбоновской Полярной Крачки.

– На свете нет ничего совершенного, – сказал он. – Но мне кажется, что в этот раз мы подошли к нему довольно близко.

* * *

В последний учебный день на уроке географии мистер Барбер собрал у нас «Географическую историю мира». Когда я отдавал ему свою, он взял ее не сразу. Она была в темно-бурых пятнах и все еще пахла кофе. Мне показалось, что мистер Барбер вот-вот заплачет.

На последнем уроке всемирной истории мистер Макэлрой попросил нас сдать последнюю карту – мы должны были изобразить на ней любое место в мире, какое только захотим. Знаете, что было на моей карте? Мэрисвилл.

На последнем уроке литературы мы дочитали отрывки из «Путешествия с Чарли», и я сдал свое Итоговое Сочинение. Знаете, про что я написал? Достаточно будет сказать, что мои герои стартовали с мыса Кеннеди и отправлялись в небо. И между прочим, я все-таки врежу Перси Биши Шелли по носу – конечно, если когда-нибудь его встречу.

На последнем уроке Алгебры Повышенной Сложности миссис Верн сказала, что мы сделали большие успехи и намного обогнали по математике почти всех восьмиклассников штата Нью-Йорк. Если мы будем продолжать в том же духе, то нам нечего бояться Государственного экзамена по алгебре в следующем году и у нас есть отличные шансы показать на нем чуть ли не самые высокие результаты во всем нашем огромном штате.

Просто блеск.

На последнем уроке естествознания мы смотрели диафильм про космическую программу «Меркурий» (шесть пилотируемых полетов в промежутке с 1961 по 1963 год) и про следующую программу, «Джемини» (десять полетов с 1965-го по 1966-й). Проектор пищал перед каждым кадром, так что все пожалели, что мы вообще вышли в космос. Но когда фильм кончился, мистер Феррис включил свет и сказал: «Все, что вы сейчас видели, меняется. С полетом “Аполлона-11” наши научные исследования сделают огромный скачок вперед, а потом эти скачки будут происходить все быстрее и быстрее. – Он поднял свою логарифмическую линейку. – Когда-нибудь такую штуку можно будет купить разве что в антикварном магазине, потому что у всех будут крошечные компьютеры, которые можно носить с собой…» – тут, я думаю, он пошутил, хотя сам даже не усмехнулся.

На последнем уроке физкультуры тренер Свитек заставил нас бегать на милю и как следует всыпал всем, кто не сумел пробежать ее меньше чем за семь минут и сорок три секунды. Он посоветовал нам тренироваться все лето, потому что в старших классах никто с нами на физкультуре шутки шутить не будет. Нет, сэр, паршивец вы этакий.

– А сами-то вы как, тренер? – крикнул Отис Боттом.

Тренер Свитек развернул коляску.

– Если вы, ребята, не научитесь тратить на эту дистанцию меньше шести минут, вам со мной не тягаться.

– Обещаете?

– Да, мистер Боттом. Обещаю.

Теперь вы знаете, что Лукас будет делать все лето.

* * *

Чтобы этот июнь стал идеальным, могло случиться еще только одно – и это случилось. Ненадолго. На последней неделе месяца, когда была теплынь и все вокруг зеленело, когда ястребы парили высоко в небе, Лил вернулась домой. В первую же субботу после ее возвращения мы вместе пошли в библиотеку, и я показал ей Полярную Крачку в «Птицах Америки» Джона Джеймса Одюбона. Она посмотрела на нее и заплакала.

Я ведь говорил вам, что искусство иногда делает с людьми.

Июнь!

Но Лил отпустили домой только на пару недель, а потом увезли в Мидлтаунскую больницу. Наверное, она всю дорогу ехала зажмурившись.

В то утро, когда стартовал «Аполлон-11», мистер Спайсер отправился ее навестить и взял меня с собой.

Помните, каким великаном казался у нас дома мистер Догерти? Помните? Там, где лежала Лил, было столько огромных аппаратов, что комната выглядела совсем крошечной. На стенах висели картинки с птицами, но им было далеко до одюбоновских. Еще там были два окна, но такие маленькие и так высоко, что вы могли увидеть в них только небо, да и то если правильно повернуть голову.

И куча трубок. Что-то туда капало. И попадало в Лил.

А Лил лежала в платке, и когда я вошел, она прижала его к голове, и трубки потянулись за ее руками, – прижала, чтобы я не видел, что у нее нет волос.

Слезы.

Я включил телевизор, а потом лег рядом с ней на кровать, хотя это оказалось совсем непросто. И мы вместе стали смотреть, как «Аполлон-11» стартует к Луне. Это было что-то! Сначала – ослепительная вспышка, огонь, бьющий во все стороны. Потом огромные клубы дыма прямо за огнем, а потом начинает подниматься сама ракета, похожая на гигантскую башню, – медленно, как будто почти не двигаясь, и вам трудно поверить, что она поднимается, но это так. А потом она чуть-чуть наклоняется, а потом взлетает вверх с огненным хвостом позади, все выше и выше, и вот она уже несется в голубом небе с такой скоростью, какой Одюбон не мог бы себе и представить. А потом она становится все меньше и меньше, и вы слышите, как в Центре управления полетом хлопают и смеются, – и вам тоже хочется хлопать и смеяться.

Что мы с Лил и сделали.

– Она прекрасна, – сказала Лил.

Я посмотрел на нее.

– Да, – сказал я. – Прекрасна.

Мы смотрели на мерцающий огонек под ракетой «Сатурн» – между прочим, я мог бы рассказать вам про термодинамику ее топлива, – и на то, как эта ракета поднимается все дальше и дальше в небо, направляясь к Луне.

Вы только подумайте – к Луне!

Я взял Лил за руку.

Она немножко дрожала. Наверное, из-за иглы.

А когда я посмотрел на нее, то понял, что она думает о цифрах. Хотя они ничего не значат.

– Знаешь, – сказала она, – если закрыть глаза, я могу почувствовать себя той полярной крачкой, которая летит над водой.

– Закрой, – сказал я.

Она послушалась.

– Представь себе, что вокруг тебя летает еще много-много полярных крачек. Целая стая.

Она улыбнулась.

– А теперь представь, как одна спускается, чтобы полететь рядом с тобой и показать, какой новый впечатляющий сюрприз готовит тебе жизнь.

Улыбнулась еще шире.

– Как высадка на Луну? – спросила она.

– Да. Как высадка на Луну.

Еще шире. Глаза по-прежнему закрыты.

– А эта другая крачка будет рядом со мной? – спросила она.

– Всегда, – ответил я. – Думаешь, кроме Луны нет ничего на свете? Знаешь, сколько всего нам надо увидеть? Ты когда-нибудь слышала про Новую Зеландию?

Она придвинулась ко мне поближе, хоть трубки и мешали.

– Всегда, – повторила она.

– Всегда, – сказал я.

И тут – думаете, я вру? – я услышал, как вокруг нас, громче жужжания огромных аппаратов, громче шума «Аполлона-11», летящего к Луне, – я услышал повсюду вокруг нас шум сильных крыльев.