Когда в марте 1946 года я давал свидетельские показания перед Нюрнбергским судом и смотрел на длинный ряд обвиняемых справа от меня, мой взгляд невольно скользнул по едва узнаваемому лицу Риббентропа. Мысли мои обратились к другому трибуналу, перед которым почти ровно десять лет тому назад стоял Риббентроп. Этим трибуналом был Совет Лиги Наций, созванный на специальное заседание в Лондон, а Риббентроп как представитель Германии был вызван на него для отчета относительно разрыва Локарнского соглашения 1925 года вследствие ремилитаризации Гитлером Рейнской области.

То была действительно полная противоположность строгой и по-американски деловой обстановке в зале большого суда в Нюрнберге, где голубоватое неоновое освещение создавало атмосферу нереальности, и казалось, будто судьи, публика и обвиняемые выглядят давно умершими. Яркий дневной свет лился в окна Сент-Джеймского дворца, где заседал Совет. На стенах висели шелковые драпировки и впечатляющие старинные портреты. Огромное зеркало над камином создавало вместе с теплыми тонами ковров и портьер еще более дружелюбную обстановку. На камине стояли великолепные старинные часы, которые вместе с залом в целом живо напоминали Зал Часов на Ке Д'Орсэ и полные самых больших надежд дни, когда Штреземан подписал здесь Келлогский пакт. Единственными символами современности были стол Совета из Женевы и микрофон, перед которым я сидел рядом с Риббентропом.

Взоры всех присутствовавших были устремлены на представителя национал-социалистской Германии, ставшего сенсацией дня в этом старомодном дипломатическом окружении. Председательствовал делегат от Австралии Брюс? высокий темноволосый человек с типичными англо-саксонскими чертами лица и таким же типичным спокойствием. Справа от него сидел Фланден, который незадолго до этого стал министром иностранных дел Франции и которого я помнил по Парижу и Женеве. Рядом с ним сидел министр иностранных дел Италии Гранди. За столом Совета я увидел многих старых знакомых. Рядом с Риббентропом разместился Титулеску, самым дружелюбным образом постоянно пытавшийся вовлечь его в разговор по-немецки. Но Риббентроп держался отчужденно и на попытки сближения со стороны министра иностранных дел Румынии отвечал с минимальной любезностью. По другую руку от Брюса сидели Иден и Литвинов. Советский Союз в Совете Лиги! Это и в самом деле было сенсацией и самым явным признаком того, как благодаря Гитлеру изменилась ситуация в этой высшей международной организации.

Было вполне естественно, что я узнал многих старых знакомых среди самых разных делегатов. Приветствуя их перед началом заседания, я почувствовал, что они так же, как и я, рады этой непредвиденной встрече. Риббентроп, однако, проявил некоторое недовольство. «Ну, Вы, кажется, весьма популярны здесь»,? заметил он. Может быть, он ожидал, что на причину нашего присутствия здесь? нарушение Гитлером Локарнского договора и ввод немецких войск в Рейнскую область? повлияют мои личные отношения с моими французскими и английскими коллегами и знакомыми.

Вследствие введения обязательной воинской службы в предыдущем году Германия сразу же оказалась полностью изолированной от всех остальных стран? больших и малых. 7 марта 1936 года, вскоре после ратификации франко-советского пакта о взаимопомощи, Гитлер оккупировал Рейнскую область. Он оправдал эту акцию заявлением, что пакт является настолько серьезным нарушением Локарнского соглашения, что оно перестало существовать и, следовательно, Германия больше не связана его условиями, касающимися демилитаризации Рейнской области. Мы были уверены? бумажная война почти наверняка приведет к настоящей войне. «Германия нарушила Локарнский договор»,? писали французы и бельгийцы. «Франция нарушила его первой»,? отвечал рейх, указывая на франко-советский пакт.

7 марта мой друг из министерства иностранных дел выразил мнение, которого придерживались многие в нашем департаменте: «Если Франция хоть немного дорожит своей безопасностью, она должна сейчас же войти в Рейнскую область». Не раз, даже во время войны, я слышал от Гитлера: «Сорок восемь часов после ввода войск в Рейнскую область были самыми тревожными в моей жизни». Он всегда добавлял: «Если бы французы вошли тогда в Рейнскую область, нам пришлось бы убраться оттуда с поджатыми хвостами, потому что военные ресурсы, находившиеся в нашем распоряжении, были недостаточными даже для слабого сопротивления».

По причинам, которые были все-таки непостижимыми для нас в министерстве иностранных дел, Франция удовлетворилась созывом Совета Лиги, на котором я присутствовал в качестве переводчика Риббентропа. «Я взял на себя эту миссию с большим личным удовлетворением,? сказал Риббентроп, обращаясь к Совету,? будучи убежденным, что у меня никогда не было бы другого повода предстать перед этим Советом наций». Затем, сразу же переходя к новому франко-советскому военному союзу, сказал с особым значением: «Этот пакт касается двух государств, насчитывающих 275 миллионов человек. Обе стороны, заключившие договор, представляют самые мощные вооруженные силы в мире. Советская Россия, хоть и отдалена от Германии настолько, что, вероятно, Германия не может подвергнуться нападению с ее стороны, окольным путем приблизилась к германской границе посредством подобного военного союза с Чехословакией». Литвинов усердно делал заметки. «Франция и Россия,? продолжал Риббентроп,? могут, в силу соглашения между ними, начать войну против Германии по их собственному усмотрению». Литвинов гневно тряхнул головой, а Фланден раздраженно поджал губы. «Этот союз направлен исключительно против Германии,? продолжал я переводить, в то время как все присутствовавшие? делегаты, секретари, юрисконсульты и переводчики? с самым пристальным вниманием следили за моими словами.

Выдвинув аргументы в чисто юридическом аспекте, Риббентроп перешел к более ранним предложениям Гитлера относительно разоружения. «Предложение полного разоружения было отвергнуто. Предложение об армии, состоящей в целом из 200 000 человек, было отвергнуто. Предложение об армии в 300 000 человек было отвергнуто. Предложение о пакте по военно-воздушным силам было отвергнуто… Предложение об общеевропейском урегулировании, сделанное в мае 1935 года, просто оставили без внимания, за исключением предложения, которое впоследствии стало основой для англо-германского соглашения по военно-морскому флоту». Так он описывал мирные инициативы Гитлера в кратком изложении, которое, насколько я мог видеть, не замедлило произвести впечатление на некоторых делегатов и на нескольких представителей прессы. «Правительство германского рейха должно, следовательно, отбросить как несправедливые и необоснованные обвинения в одностороннем нарушении Локарнского договора»,? сделал вывод Риббентроп.

На одном из заседаний Совета, предшествовавшем нашему прибытию в Лондон, Фланден сказал: «Если французские контраргументы в вопросе о пакте с русскими не убедили немецкое правительство, то его долг состоял в том, чтобы посредством Договора об арбитраже, заключенного одновременно с Локарнским соглашением, передать дело в арбитраж. Но Франция никогда и не пыталась это сделать. Хотя сам я заявил в Палате, что мы могли бы согласиться на обращение в Гаагский суд по этому вопросу, немецкое правительство игнорировало предложение. Не делалось и попытки обсудить вопрос на встрече держав Локарнского договора; Германия просто объявила аннулированным и недействительным договор, участники которого специально отказались от права расторгнуть его, с тем чтобы этот договор мог расторгать только Совет Лиги Наций по их заявлению». Гитлер, очевидно, дал Риббентропу указание следовать его любимой тактике? избегать конкретных вопросов, высказывая смутные и обобщенные уверения. «Немецкий народ,? с пафосом говорил министр,? который теперь, через семнадцать лет, наконец-то видит, как восстанавливаются его свобода и честь… искренне желает жить в мире и дружбе со своими соседями и впредь всячески сотрудничать в строительстве настоящей европейской солидарности… Он хочет покончить с долгим периодом франко-германской напряженности, кризисов и войн и помочь достижению лучшего понимания и дружбы между этими двумя великими нациями. Этого немецкий народ желает всем сердцем. В таком духе канцлер Германии сделал историческое и действительно уникальное и несравнимое ни с чем предложение всему миру объединить Европу и обеспечить мир на ближайшие двадцать пять лет… «Эта речь могла и не произвести большого впечатления на Совет, но оказала безусловное воздействие на прессу и задала тон дипломатической активности на последующие несколько недель…

После того как мой французский коллега Матье перевел мой английский вариант речи Риббентропа на французский язык, в заседании сделали перерыв на обед. Немецкому послу в Лондоне фон Хешу пришлось настойчиво просить Брюса сделать этот перерыв, так как Совет первоначально собирался вынести осуждающий вердикт сразу же после речи Риббентропа, безо всяких дальнейших обсуждений. Это было бы молчаливое прекращение прений, которое я часто наблюдал в Женеве и эффективность которого я почувствовал дома в подготовительной комиссии по разоружению. В то время самые красноречивые аргументы нашего представителя, графа Берншторффа? бывшего немецкого посла в Вашингтоне, были встречены полным молчанием. Фактически в его случае ответа не могло быть. Усилия нашего посла в Лондоне и понимание, которое проявили Брюс и англичане, предотвратили такое проявление высокомерия, во всяком случае в его самой грубой форме. Постановление было вынесено во второй половине дня. Но было единогласно решено, что ни один член Совета не должен отвечать на доводы Риббентропа, которые, как показала реакция публики, не совсем соответствовали сути дела.

Излагая речь по-английски, я заметил, что Литвинов усиленно делает какие-то заметки и покачивает головой, явно не одобряя многие пункты, отчего сидевший рядом с ним Иден бросал на него недовольные взгляды. Однако во время французского перевода я заметил, как высокий Фланден оживленно беседовал с низкорослым, полноватым Литвиновым. Нетрудно было догадаться, о чем шел этот оживленный разговор. Было ясно, что Литвинов как советский представитель хотел воспользоваться этой возможностью на самом деле публично выступить против национал-социалистской Германии, как потом Вышинский после 1945 года никогда не упускал возможности обрушиться на Америку на заседаниях Совета Безопасности. Наблюдая за горячей дискуссией Фландена и Литвинова, я ждал дуэли Литвинов? Риббентроп, которая казалась неизбежной. Ссоры легко переводить, и я был бы рад, если бы план действий Совета провалился и я снова мог бы переводить настоящие бурные дебаты. Но дело обернулось по-другому. На открытии послеобеденного заседания никто не изъявил желания выступить. Очевидно, Фланден убедил Литвинова своими аргументами. «Совет Лиги Наций заявляет, что немецкое правительство совершило нарушение статьи 43 Версальского договора тем, что 7 марта 1936 года ввело вооруженные силы в демилитаризованную зону, обозначенную в статье 42 и последующих статьях данного договора и в Локарнском договоре».

Это была франко-бельгийская резолюция, которую Совет принял единодушно, заклеймив таким образом Германию как нарушителя договора.

Но был и один большой сюрприз. Перед голосованием Председатель Совета Брюс, выступавший в качестве представителя от Австралии, сказал: «Работа Совета не завершается принятием этой резолюции… Державы, которых в основном касается ситуация, должны сами найти решение». Я, естественно, подумал, что он имел в виду державы Локарнского договора, за исключением Германии, нарушителя договора. Однако, к моему чрезвычайному удивлению, Брюс продолжал: «Сдержанность заявления Франции и Бельгии вызвала величайшее восхищение во всем мире. С другой стороны, рейхсканцлер Гитлер часто высказывал свое желание сотрудничать; сегодня утром немецкий представитель снова сделал это».

Это напомнило мне о том, что случилось год назад, когда англичане, после протеста по поводу нарушения Версальского договора Германией, вводившей у себя в стране обязательную воинскую повинность, обратились с вопросом, будет ли уместным приезд Саймона и Идена в Берлин.

Произошло то, чего я менее всего ожидал после чрезвычайного волнения, вызванного вводом Германией войск в Рейнскую область. «При этих обстоятельствах,? услышал я, как продолжал Брюс,? я определенно надеюсь, что решение будет возможно».

Я был слишком озабочен реакцией Франции и Бельгии, чтобы оценить гротескное противоречие в этой последней фразе. Никто не возразил мнению Председателя Совета, что теперь переговоры с нами можно продолжить. Риббентроп снова коротко выразил протест против «резолюции, которую недавно принял Совет и которой история вынесет обвинительный приговор». Затем Фланден снова предложил решить юридические вопросы в Постоянной Палате Международного Правосудия. На этом закрылось одно из самых примечательных заседаний Совета.

Переговоры между Иденом и Риббентропом велись, как будто ничего не случилось. Тогда как с точки зрения Германии Локарнское соглашение больше не существовало, другие державы, подписавшие Локарнский договор, заявили, что для них обязательства по этому договору все еще имели силу. Они пообещали Франции и Бельгии прийти им на помощь в случае нападения со стороны Германии. При таких обстоятельствах англичане в течение последующих дней вели с Риббентропом переговоры о том, как увязать с Локарнским договором предложение Гитлера о мире на двадцать пять лет, выдвинутое одновременно с вводом войск в Рейнскую область! Гитлер, казалось, определенно произвел желаемый эффект на англичан своим мирным предложением, смягчив их реакцию на его односторонний отказ от Локарнского договора.

Иден попытался получить от Риббентропа, по крайней мере, подтверждение, что в Рейнской области не будет возводиться никаких укреплений, хотя бы какое-то время. Риббентроп противился, возражая против предлагавшихся англо-французских переговоров между штабами, которые должны были решить, какие действия следует предпринять, если Франция и Бельгия действительно подвергнутся нападению. Фраза «переговоры штабов» в то время действовала на Риббентропа, как красная тряпка на быка. Он инстинктивно чувствовал, что конкретные военные соглашения между Англией и Францией были бы очень высокой ценой за военный захват Рейнской области. Он протестовал против этого в разговорах с Иденом и другими англичанами так же, как протестует теперь Сталин против военных соглашений в рамках Атлантического пакта.

Поразительный переход от осуждения к переговорам заставил меня все больше сомневаться в моей способности судить о международном положении. Я чувствовал себя весьма глупо, так же как мои друзья из министерства иностранных дел, когда не сбывались наши личные предсказания насчет последствий предпринятых Гитлером действий. Казалось, снова Гитлер оказался прав.

Теперь мы знаем, что стояли к войне ближе, чем думали. Французский посол Франсуа-Понсе пишет в своих мемуарах: «Очень серьезно рассматривалась возможность военного вмешательства. Предлагали ввести военные силы в виде одного армейского корпуса на территорию Саарской области… Однако гражданские министры возражали против этого. Генерал Гамелен высказал мнение, что даже ограниченная военная операция была бы рискованной и, следовательно, не могла быть предпринята без общей мобилизации… Правительство в ужасе отшатнулось от такой возможности… Мирные настроения еще очень сильны. Идея войны наталкивается на сильную оппозицию».

Мы знаем от Фландена, бывшего тогда министром иностранных дел Франции, какие усилия он приложил, чтобы заручиться поддержкой Великобритании. Черчилль в своей военной истории пишет, что Фланден говорил ему о своем намерении предложить британскому правительству провести одновременную мобилизацию сухопутных, морских и воздушных военных сил обеих стран, подтверждая, что Франция уже заручилась обещанием поддержки от всех наций Малой Антанты. Следующая дневниковая запись в биографии Невилла Чемберлена потрясающе проливает свет на британскую позицию: «12 марта. Говорил с Фланденом, подчеркивая, что здесь со стороны общественного мнения мы не найдем поддержки в санкциях какого-либо рода. По его мнению, если Франция и Англия будут держаться единым, стойким фронтом, Германия уступит без войны. Мы не можем принять это как достоверную оценку реакции сумасшедшего диктатора». «Весь мир, особенно небольшие страны, смотрят сегодня на Англию,? сказал однажды Фланден в присутствии Черчилля на встрече ведущих английских государственных деятелей.? Если Англия будет действовать сейчас, она поведет за собой всю Европу… это ее последний шанс; если вы не удержите Германию под контролем, все потеряно».

Черчилль в своей книге выразил мнение, что если бы Франция смогла справиться со своей задачей, то немедленно объявила бы всеобщую мобилизацию и при этом призвала бы остальных примкнуть к ней. Для Франции это был вопрос «быть или не быть». Любое французское правительство, достойное этого названия, должно было бы действовать, взяв на себя ответственность и опираясь на договорные обязательства.

Тогда я ничего этого не знал. Помню только голос французского премьер-министра, как я услышал его в моем портативном радиоприемнике сразу же после ввода Германией войск в Рейнскую область, когда он говорил с большим волнением: «Франция никогда не будет вести переговоры, пока Страсбург находится под прицелом немецких ружей». Я услышал приговор Совета Лиги Наций? «виновен». И все же почти ежедневно встречал Идена с Риббентропом. Препирания на этих переговорах достигли наивысшего накала, когда стороны безуспешно пытались найти компромисс на основе принципа «никаких укреплений, никаких переговоров штабов». Но «виновная сторона» отказалась даже отложить на время строительство укреплений в Рейнской области.

* * *

На протяжении марта и апреля мы часто совершали полеты между Лондоном и Берлином на специальном самолете Риббентропа, знакомом «Юнкерсе-52», на который благожелательный английский народ взирал как на внушающий надежду символ переговоров. Гитлер увидел по реакции британских государственных деятелей и, прежде всего, общественного мнения, что тактика прикрытия рейнской авантюры мирными предложениями удалась, и стал следовать этому методу с еще большим усердием.

Однажды в конце апреля во второй половине дня мы отбыли из Темпльхофа на Ю-52 с крупномасштабным мирным планом Гитлера. По возможности его следовало передать англичанам тем же вечером, поэтому я должен был перевести его во время полета. Я договорился с нашим бюро переводов, что там сделают черновой перевод, последние листы которого мне передал специальный курьер как раз перед отлетом самолета. Я лихорадочно принялся за работу. Обычно полет из Берлина в Лондон длился около четырех часов? не слишком много времени для изучения такого важного дипломатического документа. Более того, во время полета секретарша Риббентропа должна была сделать хорошую копию для передачи британскому правительству. «Я надеюсь, ветер будет лобовым,? сказала она.? У нас будет немного больше времени».

Пока мы летели над Ваннзее, я прочел первое предложение этого документа, разумно выдержанное в «духе Лондона», как я уловил его несколько дней тому назад: «Немецкое правительство искренне сходится во мнении в том, что узнало от своего посла Риббентропа относительно желания британского правительства и народа Великобритании? а именно: как можно раньше приступить к практической работе по установлению подлинного мира в Европе». Но было ясно, что Гитлер решил, что теперь он должен завладеть инициативой, и его язык иногда становился властным. «Германия,? писал он,? заключила перемирие в 1918 году на основе Четырнадцати пунктов Вильсона. Сама демилитаризованная зона возникла лишь вследствие предшествующих нарушений обязательств, которые также были обязательными для союзников. Немецкое правительство отвергает все предложения, которые в одностороннем порядке навязываются Германии и, следовательно, являются дискриминационными». По мере того как я просматривал английский текст, его передавали вперед, листок за листком, машинистке на машинку, которая была закреплена в передней части этого летающего кабинета. Лобовой ветер был слишком силен, чтобы можно было лететь с полным комфортом. Бумаги часто соскальзывали с моего импровизированного стола, и хорошо было, что пишущую машинку прочно закрепили. Но хорошо известно, что тот, кто занят делом, не страдает от морской болезни, и наше миниатюрное бюро переводов работало без неприятностей с желудком, пока мы не достигли сравнительно спокойного участка над Северным морем.

Тем временем я приступил к просмотру второй 58 части нашего документа, конкретным мирным предложениям Германии. Они состояли из 19 пунктов: «Равенство прав», «Отсутствие наращивания военных сил в Рейнской области», «Войска не должны подводиться к бельгийским и французским границам ближе, чем в настоящее время», «Контроль со стороны британских и итальянских военных атташе», «25-летний пакт о ненападении и безопасности между Францией, Бельгией и Германией», «Включение Нидерландов», «Воспитание молодежи в Германии и Франции», «Подготовка Германии к повторному вступлению в Лигу Наций», «Равенство статуса в колониальных вопросах», «Освобождение Лиги от всякой связи с Версальским договором», «Практические меры по предотвращению гонки вооружений».

Я не успел закончить перевод к тому времени, как мы приземлились, но, к моему облегчению, Иден не смог увидеться с нами до утра следующего дня. Это дало мне время для просмотра и перевода гитлеровских предложений по разоружению в его мирном плане. Таковыми являлись: «Запрещение применения газа, яда и зажигательных бомб», «Запрещение бомбардировки открытой местности», «Запрещение бомбардировки открытой местности дальнобойными орудиями», «Отмена применения танков», «Отмена использования тяжелой артиллерии».

Документ, который я перевел в полете между Берлином и Лондоном, несомненно, производил впечатление и содержал некоторые интересные предложения. Он показался мне также более конкретным и точным, чем те документы, исходившие от Гитлера, к которым я привык. Однако в нем не было ни слова о вопросе, который подняли державы Локарнского договора? Англия, Франция, Италия и Бельгия. Иден заговорил об этом с Риббентропом сразу же после нашего обсуждения: «(Четыре державы) требуют, чтобы немецкое правительство подало на рассмотрение в Постоянную Палату Международного Правосудия в Гааге вопрос о том, можно ли пакт о взаимопомощи между Францией и Россией привести в соответствие с Локарнским договором и чтобы оно приняло на себя обязательство признать окончательным решение этого Суда».

Ничего не было сказано и о военных укреплениях в Рейнской области? вопрос, постоянно поднимавшийся Иденом в предыдущих дискуссиях.

Беседы, состоявшиеся между Иденом и Риббентропом, не дали результатов. Риббентроп особенно злился из-за того, что не смог предотвратить ненавистные переговоры штабов между Англией, Францией и Бельгией. «Контакты между Главными штабами наших двух государств,? писал Иден 1 апреля в официальной ноте французскому послу,? будут упрочиваться и поддерживаться». Именно утром того дня Риббентроп вручил ему мирный план.

Несколько дней спустя мы летели обратно в Германию, не выполнив нашей миссии. Всеобщее недоверие к гитлеровской тактике сюрпризов во внешнеполитических делах с самого начала заблокировало наше мирное наступление.

7 апреля французы подали контрпредложения, в которых еще раз проявились все шаблонные уловки Конференции по разоружению, такие как коллективная безопасность, и так далее. 7 мая сэр Эрик Фиппс, посол Великобритании в Берлине, подал знаменитый список вопросов, так взбесивший Гитлера, который всегда терпеть не мог никаких конкретных формулировок, что он оставил его без ответа. Таким образом, дипломатическая инициатива Германии зашла в тупик.

В британском перечне вопросов, после выражения сожаления по поводу того, что немецкое правительство не смогло внести какого-либо реального вклада в восстановление доверия, имеющего такое большое значение для всесторонних переговоров, задавался вопрос: «Рассматривает ли себя теперь Германия как страну, имеющую право заключать истинные договоры? Разумеется, ясно, что переговоры по договору будут бесполезными, если одна из сторон чувствует себя в праве пренебрегать своими обязательствами на том основании, что эта сторона в свое время была не в состоянии заключать обязывающий договор». Далее в ноте говорилось: «На самом деле вопрос состоит в том, считает ли Германия сейчас, что был достигнут предел, при котором она может показать, что признает и собирается соблюдать существующий территориальный и политический статус Европы». Читая этот список вопросов, я осознал, что мы напрасно так лихорадочно работали в нашем самолете. В конце концов потерпела неудачу попытка Гитлера с помощью грандиозных обобщенных предложений отвлечь внимание от его совершенно бесполезного метода обращения со срочными, особыми вопросами? по крайней мере в том, что касалось министерств иностранных дел других держав.

* * *

Тем не менее отвлекающие маневры Гитлера имели временный успех в деле введения мирового общественного мнения в заблуждение. Я обратил на это особое внимание в августе 1936 года на Олимпийских играх, которые проходили в Берлине. Потребовалась бы целая книга, чтобы записать сотни бесед, на которых я переводил для Гитлера, Геринга, Геббельса и других руководителей, когда они разговаривали с важными иностранными представителями? королями, бесспорными наследниками династий, политиками, интеллигенцией и простыми людьми почти из всех стран мира.

В начале того года я работал так же много и сделал такие же наблюдения при подобном же плотном рабочем графике во время зимней Олимпиады в Гармише. Теперь, в августе, беспокойство, охватившее людей после ввода Германией войск в Рейнскую область, ослабло; угроза войны, казавшаяся неминуемой в марте, отступила, а со стороны Германии было произнесено много красноречивых доводов в пользу мира. Ни один из иностранных гостей, чьи слова я переводил, не мог удержаться от изъявлений радости по поводу того счастливого оборота, который, казалось, принимали события. Многие особо подчеркивали свое восхищение Гитлером и его мирными инициативами, а также достижениями национал-социалистской Германии. Те дни показались мне апофеозом Гитлера и Третьего рейха. Во время бесед, которые обычно были довольно короткими, я отметил, что почти всегда иностранные гости смотрели на Гитлера с большим интересом, а нередко и с настоящим восхищением. Лишь изредка проскальзывал определенный скептицизм, как в разговоре Гитлера с лордом Ванситтартом. При той встрече он произнес в разговоре со мной фразу, о которой я часто думал во время войны и которая сейчас кажется мне особенно справедливой. «Следующая война,? сказал Ванситтарт,? не будет проходить в пределах государственных границ. Фронты разделят отдельные народы, потому что это будет война не наций, а идеологий».

Много писалось о грандиозных декорациях, на фоне которых Германия провела ту Олимпиаду. Это фантастическое шоу было проведено первоклассно, и те, кто видел его, будь они потом друзьями или врагами, навсегда его запомнили.

Как я уже говорил, мне пришлось участвовать в переводческом марафоне. В самом начале адъютант Геринга сказал адъютанту Гитлера: «Геринг склоняется к тому, чтобы пригласить Олимпийский комитет в Старый музей, только если заручится услугами старшего переводчика министерства иностранных дел». «Шмидт нужен самому Гитлеру, поэтому он не может работать с Герингом»,? последовал ответ. «Я дам Вам полицейскую машину, которая пройдет без задержек повсюду,? сказал Майснер, который всегда находил выход из положения.? Тогда Вы вовремя вернетесь в Канцелярию».

В одиннадцать часов я произнес в микрофон заключительные слова приветствия Олимпийскому комитету в Старом музее. Как только я оказался вне поля зрения этого торжественного собрания, так перешел на несолидную рысь, устремившись к полицейской машине, и добрался до Канцелярии, как раз когда последняя из иностранных делегаций, приглашенных на прием к Гитлеру, входила в его кабинет. Майснер был прав, я успел как раз вовремя.

Одним из многочисленных праздников был прием, который дал Риббентроп на своей вилле в Далеме. Но хозяин был в очень плохом настроении. В тот день его назначили послом в Лондоне, а не министром иностранных дел, что являлось большой целью его тщеславных устремлений. Теперь ненавистный Нейрат должен был остаться на своем посту в Берлине, а сам он в Лондоне, вдали от его Фюрера, и соперник мог бы украсть благосклонность Гитлера. Это злило его сверх всякой меры, и по этой причине, против всех правил международного этикета, он так долго не принимал назначение в Лондон, а затем наносил обиду англичанам своими частыми и продолжительными отлучками из Лондона. В обычное время посол, который так пренебрегает своим долгом, потому что подобно разобиженной примадонне хотел получить другую роль, был бы быстро отозван. Но по какой-то необъяснимой причине в этом и других случаях Гитлер прощал Риббентропу серьезные нарушения дисциплины.

На следующий день я ехал с красочного вечернего приема в замке Шарлоттенбург на «Итальянскую ночь» на Павлиньем острове. Геббельс пригласил около ста человек, из которых более половины были иностранцы, на ужин на открытом воздухе. Над большим лугом в центре острова горели бесчисленные китайские фонарики. Ужин, танцы… и перевод. Речи после ужина, тосты и личные просьбы, вопросы: «О, герр Шмидт, помогите мне, я хотел бы поговорить с лордом Лондондерри», «Месье Шмидт, всего два слова с доктором Геббельсом», «Вы не знаете, где Геринг?» Один за другим. Я не охрип, так как не было недостатка в «подходящем лекарстве», чтобы смочить горло, но проспал два дня после того, как погасли олимпийские огни.

У меня сложилось впечатление, что я принимал участие в большом событии, объединяющем людей, а для переводчика это всегда очень приятное чувство. Я увидел большой талант вождей национал-социализма в организации постановок и убедился, каким мощным было воздействие этого поистине великолепного спектакля на международную публику, расположившуюся и в ложах, и на галереях. Лишь позднее я осознал, вместе с зачарованными зрителями, что мастерство постановки и мастерство в управлении государством разные вещи.

Не только по случаю этих празднеств замечал я острый интерес к Гитлеру и Герингу со стороны иностранных гостей, для которых я переводил. То же самое было и в частных разговорах. Лорд Лондондерри, бывший министр военно-воздушных сил Великобритании, был частым гостем Геринга, который нередко приглашал его поохотиться. Обычно он прилетал в Берлин с женой и дочерью на своем личном самолете и проводил в столице несколько дней. Впервые я переводил для него в феврале 1936 года и тогда же впервые побывал в знаменитом Каринхалле, загородном имении Геринга, в сорока милях севернее Берлина.

В то время Каринхалле был просто длинным бревенчатым домом в скандинавском стиле, где имелось только несколько комнат. Это был всего лишь очень комфортабельный охотничий домик, построенный из необтесанных бревен, но снабженный самым современным оборудованием для освещения, отопления и подачи воды,? комфортабельный дом вдали от шумной столицы в огромном лесу на берегу озера. В центральной части дома была длинная комната с грубым деревянным столом и массивными деревянными стульями для нескольких человек. Сидя за этим столом, Лондондерри и Геринг обсуждали политическую ситуацию. Это был, конечно, не тот род дипломатической или политической дискуссии, с которыми я обычно имел дело, а скорее нечто вроде приятной беседы. Чаще обсуждались общие вопросы и личные мнения, чем конкретные проблемы. Большей частью эти беседы на самом деле касались охоты, для чего мне потребовалось освоить новую лексику, чтобы переводить разговор о зубрах, лосях и оленях. Второй большой темой были, естественно, вооруженные силы, о которых они говорили на техническом «жаргоне», так что моя работа в Комитете военно-воздушных сил на конференции по разоружению (квадратный корень лошадиной силы, помноженный на несущую поверхность крыла) а также мой опыт заинтересованного пассажира сослужили мне хорошую службу. Геринг часто был удивительно откровенен, когда гордо повествовал о самых последних достижениях Люфтваффе. Лорд Лондондерри часто ссылался на переговоры Гитлера с Саймоном, спрашивая, действительно ли в то время Германия достигла равенства военно-воздушных сил с Англией. Судя по настойчивости лорда Лондондерри в этом вопросе, было ясно, что, будучи министром военно-воздушных сил в то время, он не мог не испытывать большой тревоги по поводу заявления Гитлера о равенстве сил.

Когда обсуждались англо-германские отношения, Геринг с удивительным мастерством создавал впечатление, что Германия ничего больше не желает, кроме как быть в дружеских отношениях с Англией. «Если Германия и Англия будут держаться вместе,? не раз подчеркивал Геринг,? никакие альянсы в мире не смогут противостоять нам». Лондондерри высказывался более сдержанно. «Мы должны прежде всего создать отношения доверия в мире»,? несколько уклончиво отвечал он на геринговские заявления о державной политике. Но он тоже был приверженцем англо-германской дружбы. Не раз он отмечал тесное родство двух народов, многие общие черты, а значит, и благоприятные условия для общей политической деятельности. Слушая этого высокого, худощавого англичанина, слегка напоминавшего короля Швеции, наблюдая, как он порой медлит, подыскивая нужные слова, сразу же можно было понять, что этот человек искренне хочет взаимопонимания с Германией.

У Геринга, должно быть, тоже часто создавалось такое впечатление. В конце концов между этими двумя людьми возникло взаимное доверие, которому, естественно, способствовала деревенская атмосфера Каринхалле, трапезы по-семейному и долгие совместные прогулки.

Министр военно-воздушных сил Германии, премьер-министр Пруссии, шагал сквозь чащу в огромной охотничьей шляпе, кожаной куртке вроде камзола с широкими рукавами и со старинным германским копьем в руках в сопровождении английского лорда и его леди, а иногда и их дочери. Возле загона для бизонов он трубил в рог. При звуке рога все эти огромные животные подходили, и создавалось впечатление, что они знают Геринга лично. Но их маленькие глазки сердито поблескивали в то время, как они приближались, а рога упирались в загородку, едва не ломая ее. Властелин Шорфхайде громко смеялся, гордо поворачиваясь к своим английским гостям, которые, вежливо улыбаясь, смотрели этот любопытный спектакль. Очевидно, они не видели ничего подобного в Англии, и поведение и костюм хозяина их явно забавляли. Но в их смехе не было ни снисходительности, ни презрения. Им явно нравился этот человек в камзоле со странным копьем и почти ребяческим восторгом, который он и не делал попытки скрыть. Они смотрели на него с симпатией и пониманием, с которыми англичане обычно относятся к оригинальным, эксцентричным людям.

Несомненно, семья Лондондерри сознавала, что есть и другой Геринг, кроме этого жизнерадостного хозяина Карингхолла,? человек, который может действовать с сокрушительной энергией и жестокостью. Это проявлялось в различных замечаниях, которые высказывали порой мать и дочь во время трапез. «Наверное, довольно приятно жить на высших уровнях национал-социалистской Германии,? сказала мне однажды леди Лондондерри,? но горе бедному народу, который не принадлежит к высшим слоям общества». Она без колебаний высказывала такие же критические замечания и Герингу, который не пропускал их мимо ушей, как Гитлер, а обычно отвечал каким-нибудь остроумным замечанием. В целом, казалось, он достаточно хорошо понимает такое критическое отношение.

Эмми Геринг вполне справлялась со своей ролью хозяйки. Спокойная и скромная, она создавала атмосферу гостеприимства в лучшем смысле этого слова, временами укоризненно улыбаясь, когда ее Германа слишком заносило и он переходил на грубый язык. Сама она говорила очень мало, просто ненавязчиво внося свой вклад в приятную семейную атмосферу тех англо-германских бесед в Шорфхайде.

Во время этого февральского визита, первого из целого ряда встреч между Герингом и Лондондерри, последнего принял в Рейхсканцелярии Гитлер. Гитлер говорил о политической ситуации и англо-германских отношениях в точности, как Геринг, с тем исключением, что Геринг был более эмоционален и прямолинеен, а следовательно, и более убедителен, Вне всякого сомнения, Геринг получил указания от Гитлера, В то время политика состояла в концентрации усилий на взаимопонимание с Великобританией. Гитлер как будто едва ли не преклонялся перед застенчивой Британией. Это было особенно заметно во время разговора с Лондондерри. «Как часто во время войны,? говорил он,? когда мы противостояли британским войскам, я говорил сам себе, что просто безумие сражаться против этих людей, которые вполне могли бы принадлежать к нашему народу! Это никогда не должно произойти снова».

Лондондерри слушал с дружеским и сочувственным интересом и искал верные фразы, чтобы выразить как можно более убедительно подобные же надежды. Красноречивые речи Гитлера насчет англо-германских отношений произвели на него заметное впечатление. Снова я отметил, какое сильное влияние на иностранных гостей оказывал Гитлер во время таких бесед.

Я переводил на целом ряде встреч с иностранцами, которые приезжали повидаться с Гитлером в течение этого 1936 года. Среди них были и французы, например Лабейри, директор Французского банка, и Бастид, министр торговли. Это были не очень важные встречи, но они подтвердили мое впечатление, что иностранные государства, в той степени, в какой их посланцы в Германию их представляли, смотрели на Гитлера в то время с чрезвычайно пристальным и отнюдь не недружелюбным интересом. «Гитлер произвел впечатление на Европу как исключительная личность. „Он внушает не только опасения, но и любопытство, а также завоевывает симпатии. Его репутация повышается. Сила притягательности, которой он обладает, выходит за пределы его страны. Короли, князья и всевозможные знаменитости приезжают в столицу, чтобы встретиться с этим выдающимся человеком, который, кажется, держит в своих руках судьбу континента, а также чтобы увидеть эту Германию, которая изменилась и укрепилась под его сокрушительным натиском“. Этими очень точными словами Франсуа-Понсе описал то, что я испытывал на всех встречах.

Одной из наиболее примечательных встреч была встреча Ллойда Джорджа и Гитлера в Оберзальцберге недалеко от Берхтесгадена в начале сентября. «Я чрезвычайно рад,? сказал Гитлер, идя с протянутой для пожатия рукой навстречу бывшему премьер-министру Великобритании,? приветствовать в моем доме человека, которого мы в Германии всегда считали настоящим победителем в мировой войне». Ллойд Джордж с улыбкой отрицательно махнул рукой, но мне показалось, что он испытывает некоторое удовлетворение от этого комплимента бывшего ефрейтора немецкой армии. «А я считаю, мне посчастливилось,? с готовностью ответил Ллойд Джордж,? встретиться с человеком, который после поражения объединил весь немецкий народ и повел за собой к восстановлению». Глядя из большого окна на солнечный пейзаж Берхтесгадена, он сказал: «Какое замечательное здесь у вас место».

Мы сели за стол возле окна? Гитлер, Ллойд Джордж, Риббентроп и я. Риббентроп был похож на тень; в течение всего разговора он едва вымолвил одно слово.

Седые прямые волосы Ллойд Джорджа создавали резкий контраст с его молодым выразительным лицом и веселыми проницательными глазами. В его движениях также проявлялась почти юношеская гибкость, когда он оживлял беседу энергичными жестами рук, небольших, красивой формы. Победитель первой мировой войны! А напротив него сидел человек, который, как потом оказалось, был на верном пути к тому, чтобы свести на нет труды Ллойд Джорджа.

Это был один из лучших дней Гитлера. Посвежевший после пребывания в горах, слегка загоревший, явно радующийся признанию, которое означал этот визит всемирно известного государственного деятеля, он начал с воодушевлением говорить о своем опыте простого солдата на фронте. «Я часто сталкивался с англичанами»,? сказал он, перечисляя многие хорошо известные места на Западном фронте. Он похвалил английских солдат и углубился в подробности их оснащения и тактики. Ллойд Джордж оказался удивительно сведущим во всех этих вопросах. Он смог точно сказать Гитлеру, почему какое-либо отдельное наступление было предпринято в определенный день.

После продолжительного разговора на эту тему они стали обсуждать политические дела. «Союзы всегда опасны,? сказал Ллойд Джордж.? В последнюю войну они способствовали распространению враждебности, как пожар в прерии. Если бы не они, конфликт можно было бы локализовать». Сознательно или невольно, он в точности выразил мнение Гитлера о коллективной безопасности. Одним из любимых лозунгов Гитлера был: «Никаких многосторонних обязательств, только взаимные пакты о ненападении между соседями». Гитлер развил эту тему, как будто только и ждал сигнала, подробно рассказав о мирном плане, который я переводил в самолете по пути в Лондон в марте и который с тех пор был предан забвению. Ллойд Джордж воспользовался этой возможностью, чтобы выразиться очень определенно, хоть и в общих словах, об усилиях Германии по мирному урегулированию, которые, сказал он, «к сожалению были сорваны переговорами штабов». Преднамеренно или нет, но он снова затронул любимую тему Гитлера.

Довольно резко Ллойд Джордж затем перевел разговор от политики к социальным мерам, «которыми Германия всегда отличалась. Национал-социализм начал в этой сфере проведение экспериментов, которые особенно интересуют Англию». «Это не эксперименты, а хорошо разработанные планы»,? возразил Гитлер, который подумал, что слово «эксперимент» подразумевает какую-то критику. Но Ллойд Джордж был далек от того, чтобы подразумевать что-либо подобное. С красноречивым энтузиазмом он говорил о мерах Германии по ликвидации безработицы, о медицинском страховании, благосостоянии общества и об отпусках. Он уже разузнал о многом из того, что делалось на трудовом фронте, и, казалось, увиденное произвело на него глубокое впечатление.

Гитлер был весьма очарован своим гостем. Впоследствии он постоянно ссылался на беседу «с великим английским государственным деятелем Ллойд Джорджем». Он настойчиво приглашал его посетить предстоящий съезд в Нюрнберге, но Ллойд Джордж очень категорично отказался. «Я приехал в Германию не ради политики,? сказал он.? Я хотел лишь изучить ваши социальные мероприятия и прежде всего ваше решение проблемы безработицы, которая является такой большой угрозой и в Англии тоже». Если бы он поехал в Нюрнберг, сказал он, это было бы неверно истолковано в Англии. Понадобилось некоторое время, чтобы беседа вошла в прежнее русло после охлаждения, вызванного этим замечанием.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда после почти трехчасовой беседы закончилась эта примечательная встреча. Старый победитель первой войны тепло попрощался с молодым диктатором. Они договорились, что на следующий день Ллойд Джордж придет на чай со своей дочерью Меган и сыном Гуилимом, которые приехали вместе с ним. «В Германию с ним приехала вся либеральная партия»,? злобно писали газеты в Англии.

Риббентроп оставался с Гитлером, пока я уходил с Ллойдом Джорджем. Он пребывал в самом добродушном настроении, спросив меня, где я находился во время войны. Я рассказал ему о моей службе в качестве артиллериста рядом с Реймсом и о первом значительном повороте событий, когда Фош начал контрнаступление в июле 1918 года. Он подробно расспросил меня, какие позиции мы оставили и какое воздействие на моральное состояние армии произвело контрнаступление союзников, дотошно экзаменуя меня.

Я осмелился задать ему несколько вопросов и попросил подтвердить следующую историю. Бриан однажды рассказывал Штреземану в моем присутствии, что Ллойд Джордж поздравил его с особенно отважным поведением Бретонского полка из его родной провинции. «Вы знаете, мистер Ллойд Джордж,? ответил Бриан,? мы, бретонцы, с трудом приспосабливаемся к новым взаимоотношениям. Посему этим войскам перед боем сказали, что их противниками будут англичане, и поэтому они сражались так храбро». Ллойд Джордж от души рассмеялся и сказал: «Я помню это очень хорошо. Старик Бриан всегда был неисправимым шутником».

Я попросил его также подтвердить вторую историю, и он ответил: «Разумеется? если она такая же забавная». В мемуарах Клемансо я прочел, что на обеде в день заключения перемирия он и Ллойд Джордж обсуждали будущее Германии, и мнение Ллойд Джорджа совершенно расходилось с мнением Клемансо. «Что это с Вами?? удивленно спросил Клемансо.? Кажется, Вы совершенно изменились». «Да, разве Вы не слышали, что я стал прогерманцем?» Ллойд Джордж подтвердил и этот случай. Когда наша машина остановилась у отеля, его дочь шутя приветствовала отца нацистским приветствием «Хайль Гитлер!» При этом престарелый Ллойд Джордж посерьезнел и ответил со спокойной решимостью: «Разумеется, хайль Гитлер! Я тоже произношу эти слова, потому что он действительно великий человек».

В своей военной истории Черчилль пишет: «Никто не заблуждался так глубоко, как господин Ллойд Джордж, чьи восторженные отзывы о его беседах странно читать сегодня».