Внешность — это кожа. Твердая. Холодная. Под внешними образами, которые проецировала Мэрилин, личность ее разрушалась все больше. Когда она уже не знала, кем быть, она искала ответ во взглядах мужчин. Для нее это был обмен: твоими глазами, руками, членом скажи мне, что я существую. Скажи мне, что у меня есть душа, и ты сможешь взять часть моего тела, проникнуть в него через одно из отверстий или поймать его издалека, запечатлев на фотографии.

Однажды, осенним днем, Мэрилин в черном, простом и элегантном костюме снова без предупреждения приехала к Андре де Динсу, потерянному и вновь обретенному любовнику. Она казалась спокойной, даже грустной. И сразу же поцеловала его:

— Андре, сделай мои новые фотографии сегодня вечером. И завтра. Еще и еще. Я переночую у тебя.

Он не согласился на такую сделку и проводил ее домой — она жила по соседству. Квартира выглядела заброшенной — повсюду открытые чемоданы, пустые ящики, оставшиеся от переезда. В углу — два огромных чемодана для морских путешествий. Столами служили ящики — один для приготовления коктейлей с водкой, на другом стояли лампа, портативный проигрыватель, телефон и ваза с желтыми розами. Одна стена была заставлена ящиками из неструганых досок, а сверху на полку были как попало навалены книги. Андре нравилась эта комната, этот разгром, словно перед тайным бегством. Квартира Холли Голайтли, героини Капоте, подумал он.

Мэрилин колебалась. Ей казалось, что она зависла в «нигде». Фотограф смотрел на самую известную и самую обожаемую женщину в мире, забившуюся в грязное кресло в старой обветшалой квартире с затхлым воздухом. Одна. Без всякого понятия, куда ей идти. Он напомнил о ферме в Коннектикуте, которую она купила и где жила с Артуром Миллером.

— Там был твой дом, — сказал он.

Она ответила, что оставила ферму Артуру.

— Ты с ума сошла — подарить единственный дом, который у тебя был в жизни! В жизни нет ничего важнее собственной крыши над головой. Ты как будто нарочно делаешь все, чтобы оказаться на улице. Дурочка! Твое сердце тебя погубит! Что ты сделала со своей жизнью. Норма Джин?

Она посмотрела на него, рассеянно улыбаясь, затем плеснула из полупустой бутылки шампанского в пластмассовый стаканчик. Он задумался, для чего на самом деле она пришла к нему в тот день. Чего она хотела от него такого, чего не могла бы получить в другом месте и от другого человека? Почему она просила сфотографировать ее, когда только что закончила фильм, а журналы и газеты всего мира пестрели ее фотографиями? Может быть, она пришла, чтобы сказать ему: «Возьми меня с собой. Увези меня. Я буду только твоей».

Вдруг зазвонил телефон. Она долго слушала звонок. Потом сняла трубку, ответила тихим, монотонным голосом. Лицо ее погрустнело. Через минуту она вытерла слезы, слушая своего собеседника. Де Дине, не привыкший подслушивать телефонные разговоры, пошел в ванную комнату и, когда вышел оттуда, услышал только, как Мэрилин сказала: «Хорошо. Я выезжаю. Приеду завтра». Она повесила трубку и повернулась к нему:

— Андре, иди к себе, пожалуйста. Я должна вернуться в Нью-Йорк.

Тушь стекала у нее по щекам.

Он вышел, но, не дойдя до дому, обернулся, побежал обратно и ворвался в ее гостиную. Она еще сидела у телефона, на том же месте, и плакала. Его появление, казалось, не удивило ее; она повесила трубку. Он бросился перед ней на колени:

— Возвращайся! Идем ко мне. Сейчас же! Я сниму такие фотографии, которых у тебя еще не было. Норма Джин, умоляю тебя, не уезжай в Нью-Йорк.

— Нет, меня ждут на восточном побережье.

Когда он позвонил ей на следующее утро, Мэрилин уже уехала.