Марго Латур-Мангольд уже не говорила. Говорили другие. Хирург, онколог, ассистирующий врач, сестра, духовник. А за окном без устали валил снег. Все виртуозно владели мимикой, в больнице Св. Лазаря каждый научился понимать смерть как наименьшее в жизни зло.

— Каких успехов можно достичь в изображении скоропостижной печали, — сказала Амрай Инес, когда вся медицинская бригада с подавленным видом чуть не на цыпочках вышла из обсервационной палаты.

Именно в это помещение перенесли Марго. Амрай назвала его мертвецкой, но сестра пылко возразила. Надеяться надо до конца. Она-де учится этой истине каждый день заново. Бывают и чудеса. Это уже доказано.

Амрай показалось, что она почуяла запах тления, когда вместе с Георгом и Инес вошла в палату. Вид невесомого тела матери, гладкий и словно усохший череп, бесцветные, растрескавшиеся губы уже не будили в ней никаких чувств.

— Да, Георг. Вот так выглядит человек, умирающий от рака желудка, — холодно произнесла она. — Они смазали тревожные сигналы на приборах. За кого они нас принимают? Видишь тот монитор?.. Это — портрет умирающего сердца.

Однако циничный тон этих слов выдавал человека, истерзанного горем. Георг понимал это, и он взял ее холодную ладонь в свою шершавую от работы с цементом и кирпичом, горячую руку. Только тогда она обрела силу расплакаться.

Это было в полдень 5 февраля 1990 года. Примерно через два часа в мониторе лишь слабо подрагивали сглаженные волны кардиограммы. Сердцу биться оставалось уже недолго.

Амрай и Георг сидели молча. За все время они сказали друг другу всего несколько слов. Инес стояла, ей не хотелось садиться. Скрестив руки, она прислонилась к стене и неподвижно смотрела на капельницу. Капли были само время. И закон сцепления и спайки влаги отражал ее собственную, неясную и необъяснимую любовь. Любовь Инес Ромбах, о которой в этой книге почти ничего не сказано, если не считать постоянного указания на ее присутствие. Она здесь подчинена Латурам, подобно тому, как сопровождение следует мелодии, не становясь таковой.

То и дело входила и выходила сестра, чтобы проследить за работой и показаниями аппаратуры, ЭКГ-монитора и оксиметрией пульса. Спустя какое-то время, минуты или часы, она появилась с двумя свечами, поставила их на столик возле кровати Марго, взглянула на Георга и вышла.

И гигантская рука простерлась над холмами и горами через всю долину Рейна. Зима, сеятельница охлажденных небесных слез, оплодотворила засохшую природу и превратила ее в детские сны. И рука зимы изменила до неузнаваемости облик Почивающего Папы. И окно в комнате Марго осветилось ровной синевой. Даже ландшафт пропал из виду.

Георг Молль, хозяин Гринда, видел такое впервые: на мониторах что-то задергалось и засверкало. Синусовый ритм стал отчетливее, и частота сердечных сокращений вдруг невероятно возросла. Это длилось на протяжении нескольких вздохов, а потом распахнулась дверь.

Мауди с облепленными снегом волосами и в промокшем пальто вошла в палату, ни на кого не глядя и никого не приветствуя, взяла стул, села рядом с кроватью, склонилась над Марго, прислушалась, подняла голову и замерла в полной неподвижности. Никто не решился что-либо сказать. Потом она коснулась двумя пальцами своего языка, смочила их слюной и покрыла этой соленой влагой губы умирающей. Вновь сомкнула веки, словно чего-то ожидая, открыла глаза и начала говорить:

— «Похищение Европы». Школа Пауля Трогера. Около 1750 года. Холст. Масло. 50х64 см… Мы видим возлежащего быка, он бел как снег, на рогах венец из роз. Европа, дочь финикийского царя Агенора, доверчиво тянется к быку, прислоняется к его спине, охватывает ладонью левый рог. Ее подруги осыпают цветами его голову. Два крылатых купидона парят над всем. Один держит в правой руке венок из алых роз, другой — ветвь розы. Европа, облаченная в серовато-зеленое, мягко струящееся одеяние, — левая грудь обнажена — вопросительно смотрит на подругу в ярко-синих одеждах. Шкура быка выдержана в светлых тонах от белоснежного до светло-серого. Он устремил на Европу похотливый взгляд, облизывая ноздри своим длинным языком. Вся сцена разыгрывается на морском берегу. Вокруг быка и всех других фигур рассыпаны раковины различных форм и размеров. Небо предвещает прелестную погоду. Цвет неба варьирован от пепельно-голубого до беловато-желтого… Картина была передана художником в уплату долга хозяину вышивальной мастерской Иоганну Эгле.

Она прервалась и откинула голову, втягивая воздух простуженным носом. Затем продолжила скрупулезную каталогизацию бывшей галереи своей бабушки. Мауди знала, что в эти картины была вложена вся любовь Марго. Что эта любовь была выражением долгой, как жизнь, неутолимой тоски.

— Мартино Альтомонте, прозываемый также Мартином Хоэнбергом. «Амур и Психея». 1714 год. Датировка на оборотной стороне. Холст. Масло. 1,79х1,43 м… Перед нами угрюмый пейзаж лесистых гор, выдержанный в темно-зеленых, почти черных тонах. Это — преддверие царства Аида. На переднем плане мы видим Психею. Она охвачена смертельным сном. Над нею парит Амур, одним взмахом крыл он пробуждает ее к жизни…

Она говорила это для Марго и умолкла, лишь когда Георг коснулся ладонью ее мокрых волос. Мауди взглянула на лицо покойной, опустила глаза и замолчала. Молчали все. Потом заплакала Инес.

— Примите мои глубокие соболезнования, — скорбно понизив голос, сказала сестра Марианна.

Она выдержала ритуальную паузу.

— Еще кто-нибудь придет?

Георг отрицательно покачал головой.

— Хорошо. Тогда мы можем ею заняться.