«Зисси, молодая императрица» снята в 1956 году с теми же исполнителями и с теми же затратами, что и «Зисси». Роми противилась участвовать во втором фильме, однако была вынуждена играть и в третьем, «Судьбоносные годы императрицы» (1957). Возражениями восемнадцатилетней Роми просто пренебрегли, поскольку фильмы имели невероятный успех, в том числе и за границей. Теперь ей постоянно предлагают входить в надоевший штампованный образ.

В 1957 году она снимается также в фильмах «Китти и большой свет» и «Робинзон не должен умереть» — образ бедной юной девушки в Англии начала XVIII столетия когда-то сильно впечатлил Роми, и она настояла на этой роли. Её партнер здесь — Хорст Буххольц, с которым она также снимается в Париже в фильме «Монпти» (1957).

Растёт желание Роми обрести независимость, самостоятельность, свободу в выборе ролей и фильмов. В конце 1957 года начинаются съёмки «Скамполо» на острове Искья и в Неаполитанском заливе. Роми снова играет девушку своего возраста.

Сразу после своей поездки в Америку (1958) Роми снимается в картине «Девушки в униформе»; роль Мануэлы становится пробным камнем её творческих возможностей. Рядом с Лили Пальмер и Терезой Гизе молодая актриса проявляет всё, на что способна. Съёмки в Берлине и Гамбурге изнуряют Роми.

В главе «Ну, не так уж я наивна» Роми рассматривает проблемы выбора предложений, материала для сценариев, взаимоотношений с продюсерами и прокатчиками.

Когда фильм «Зисси» был закончен, мне стало ясно одно: время ученичества прошло. И теперь я уже — подмастерье. Об этом говорили разные события. Например, балы: я должна была на них появляться, даже если и не испытывала от этого удовольствия. Они были обязанностью, принудительным условием, и я замечала, что мне не позволено быть такой, как любая другая девушка в семнадцать лет. Или была, например, история, когда я встретила на одном балу в Мюнхене Тони Зайлера. Это был «Охотничий бал», и Охотником выступал журналист Ханнес Обермайер. На его бал в «Баварском дворе» слетается всё, что в Мюнхене что-то значит и при этом имеет отношение к кино.

Мама, Дэдди и я тоже приехали в Мюнхен, потому что прокатчик, у которого была «Зисси», придавал этому значение. Да и вообще мне нравится в Мюнхене. И когда я после обеда встретила Охотника в холле отеля, он сказал:

— Роми, сегодня вечером будет один безумный сюрприз! Сюрпризом оказался Тони Зайлер. За несколько дней до этого он выиграл три олимпийские медали в лыжных гонках и теперь подыскивал себе агента для съёмок — вроде бы он хотел участвовать в “Geierwally” .

Вечером, на празднике, когда Охотник представлял всех киношников, я стояла возле Тони; он совсем растерялся и смутился. Он ничего не говорил и только кланялся, а женщины просто набрасывались на него — дело известное.

Потом, много позже, Тони подошёл и пригласил меня танцевать. Ну, мы танцевали. Никто не обращал на нас внимания, и мы болтали. Он рассказал о своих кинопробах, а я, что называется, делилась опытом. Всё свелось к совету: «Не позволяй сделать из себя сумасшедшего».

Оркестр играл без перерыва один танец за другим, и мы всё танцевали и танцевали. Наконец нас обнаружил один репортёр. Пока он нас фотографировал, подошли и другие журналисты. Они потащили нас к тиру и заставили участвовать в игре. А почему бы и нет? Это же карнавал, нам было весело, и вокруг нас собрались тоже только довольные люди. Наутро мы встретились ещё за завтраком, а потом мы уехали — без Тони — в Геную, отдыхать на Средиземном море. Всё. Дальше начался полный абсурд. Трюк, который кто-то специально выдумал, чтобы заработать на нас кучу денег. Я к этому уже привыкла. К сожалению. Эти вечные разговоры: якобы я влюбляюсь в каждого партнёра или я — подружка того или этого.

Не знаю, сыграло ли это свою роль, но то, что эти люди сослужили Тони плохую службу, — это точно. Дома его подняли на смех, и когда он проиграл гонку, то обвинили меня. Чушь!

Он просто не тренировался, потому и проиграл. Это он сам мне сказал. Потом я его ещё раз встретила, в Китцбюэле, и он был по-прежнему мил и прост, как тогда, не строил из себя звезду и не страдал манией величия. Он сказал:

— Знаешь, Роми, я больше не хочу участвовать в этой ахинее. Они же просто запускают руку мне в карман, вот и всё.

Но через два дня это снова красовалось в газете — как будто я не могу хоть раз в жизни тихо-мирно попутешествовать.

Недавно я поссорилась с одним журналистом. Он утверждал: так и должно быть. Публика желает знать, что я делаю, во всех деталях.

Но я — не такая уж важная персона. Мне просто повезло: правильные роли, правильные режиссёры, сценарный материал, который мне подходил. Я же не раздулась от чванства из-за того, что в восемнадцать лет имею девять фильмов. Мне просто повезло (тьфу-тьфу, не сглазить бы!).

Конечно, я хочу стать хорошей актрисой. Как Мария Шелл или Хильдегард Кнеф, или другие, кому я недостойна воды подать. Меня постоянно упрекают, что у меня нет театрального образования. Да, этого мы не предусмотрели, а теперь мне не хватает времени — в прошлом году я снялась в трёх фильмах: «Китти и большой свет» с режиссёром Альфредом Вайдеманном, потом — «Зисси, молодая императрица» с Эрнстом Маришкой, и напоследок — «Робинзон не должен умереть» с Йозефом фон Баки. Это было так утомительно, что я радовалась, получив хоть пару дней отдыха.

Но всё-таки я учила английский, делала упражнения по сценической речи. Конечно, систематически заниматься актёрским мастерством — этого мне было не одолеть. И мама, и я — мы обе этого хотели бы, но график не позволяет: вся жизнь у меня как бег с препятствиями.

В 1957-м я должна сниматься: во-первых, в «Анне Зедльмайер», истории о прекрасной мюнхенской девушке и баварском короле Людвиге I, с печальным концом. Партнёром будет Карлхайнц Бём. Дальше Хельмут Койтнер должен экранизировать роман Габора фон Васари «Монпти» — со мной и с Хорстом Буххольцем, моим партнёром.

Вот на столе куча сценариев. Недавно появился берлинский продюсер Артур Браунер с пятью сценариями сразу! Причем один лучше другого. Но ни один из этих фильмов мы не могли вставить в график. Всякий раз я попадаю всё в тот же переплёт: или график, или сценарии.

С материалом сценариев теперь так: очень много исторических любовных сюжетов. Как будто меня к ним пришпилили. После «Зисси» я будто обязана сыграть все сентиментальные любовные истории последних восьми столетий. Но у Дэдди твёрдая рука, и он отклоняет этот материал, не считая его «товаром». И ещё есть миф: Роми, наивное дитя. Если бы я на самом деле была такой невинной, скучной и глупенькой, как обрисовывают меня некоторые авторы, то мне следовало бы немедленно всё бросить. Но есть и ещё целая «армия», которая меня атакует: прокатчики и продюсеры. Им хочется, чтобы я принесла им жирный навар. Тогда это — фильмы «номер такой-то», которые должны сниматься именно ради кассовых сборов, точно так же, как предшествовавшие им «номера». Можно тут, конечно, и просчитаться, — ну а всё же...

Я не хотела сниматься в «Зисси-2». У меня было скверное предчувствие, да и мама тоже всегда говорила, что пресловутые «вторые части» почти непременно проваливаются. Об этом говорил мне и мой отец Вольф Альбах-Ретти ещё в Вене, когда мы снимали первую «Зисси»; уже тогда пошли разговоры, что если этот фильм будет успешным, то второй части не избежать.

Но я сказала «нет», и это означало — весной 1956-го, — что «Зисси-2» сниматься не будет.

Я тогда приехала навестить родителей в санатории, в Верхней Баварии, и там узнала, что после «Китти и большого света» всё-таки будет сниматься «Зисси-2».

Меня просто взорвало. Я потребовала объяснений и узнала — это устроил прокатчик. Тогда я связалась с Хербертом Тишендорфом. И пока мама и Дэдди в полном молчании слушали наш разговор, собралась с силами и спокойно объявила: в «Зисси-2» я не играю.

Мне правда жаль, что всё было решено за моей спиной. Но если поначалу я была просто несгибаемой, то к концу разговора Херберт Тишендорф всё же меня подавил. Он возмутился:

— Как ты со мной разговариваешь?

А потом заявил, что у него слишком много работы, чтобы отвлекаться на такие пустяки.

Я продолжала настаивать:

— А для меня это совсем не пустяки. Вечно ты рассказываешь, что у тебя бессовестно много работы. Но посмотри: с одной стороны, ты же признаёшься, что я твой «кассовый магнит». С другой стороны — у тебя для меня нет времени. Уж если я и вправду для тебя так важна, то, пожалуйста, обрати на меня внимание и избавь меня от отговорок про твою жуткую занятость...

Услышав, как он выругался в ответ, я сунула трубку Дэдди:

— Говори с ним сам!

В результате Херберт Тишендорф приехал, и они быстренько со мной справились.

Но всё-таки я выторговала, в противовес этой Зисси, мой любимый сюжет: «Робинзон не должен умереть» с Хорстом Буххольцем.

Правда, у меня было подозрение, что этот сценарий будет без конца откладываться. Но я настояла на письменном согласии снимать «Робинзона»; это было впервые в моей жизни — мне удалось не отступить. Я твёрдо решила пробить этот фильм и приложила к этому все усилия, даже когда мы уже начали в мае снимать в Мюнхене «Китти и большой свет». Я страшно боялась Альфреда Вайдеманна, который снял «Канариса» и «Алиби» и о котором шла молва, что его конёк — чисто мужские фильмы.

Но мы друг друга сразу прекрасно поняли — моментально. Мы с Карлхайнцем Бёмом поехали вокруг Женевского озера: через Веве, Монтрё, Эвиан — всюду. Это было неповторимо. В Женеве меня не знали. И только через три недели, пока мы здесь снимали и в газетах много писали о нашем фильме, великолепная анонимность была утеряна.

Здесь, в Женеве, Альфред Вайдеманн объяснил мне, насколько важно играть правильную роль. «Иногда, девочка, достаточно одной-единственной роли, чтобы всё испортить и потерять себя. И тогда — хоть стой на голове, но тебе уже не подняться. Помни о Ханнерль Матц!»

Снова и снова мне напоминали об Иоханне Матц, сделав из неё вечное предупреждение. Она показала себя в «Лесничихе» просто великолепно, и после этой картины, как мне говорили, её гонорары взлетели до небес.

Однако потом, после трёх или четырёх «неправильных» ролей, она рухнула вниз, и я сама знала, как она страдала из-за этой ситуации. Может, ей помог новорождённый ребёнок. Но я это поняла очень хорошо.

Мало-помалу, в течение многих съёмочных недель 1956 года, мне делалось ясно, в каком направлении должна идти моя работа в кино. Мы снимали «Зисси-2».

Я чувствовала, как пошли мне на пользу уроки Альфреда Вайдеманна. Он мне, скажем так, укрепил спинной хребет. «Если тебе что-то не подходит — сопротивляйся!» Это было как волшебное слово, и он мне его подарил. Так я и старалась себя держать.

Но иногда это означало: «Роми просто сбрендила!»

Съёмки «Зисси-2» были безумно напряжёнными. Сначала мы в Инсбруке днями напролёт ждали солнца, а когда потом снимали в горах, на высоте более 2000 метров, от этих гор мне досталось по самую макушку.

В Вене всё было легче — если бы не вернулся мой дурацкий конъюнктивит. В конце октября мы отсняли всё.

Тут же мы вскочили в мюнхенский поезд, и прямо с поезда — на студию. На очереди стоял «Робинзон». С Хорстом Буххольцем.

О нём я знала только то, что его снимал известный французский режиссёр Жюльен Дювивье в «Марианне» и что потом он сыграл русского солдата Мишу в фильме Хельмута Койтнера «Небо без звёзд». «Регина» Харальда Брауна была номером 3, дальше был «Хвастун», и когда я с ним познакомилась, он только что закончил сниматься во «Властелине без короны», с Отто Фишером и Одиль Версуа.

Отношения с Хорстом Буххольцем сложились у нас отличные. Мне нравилось, что он всегда вполне отвечает за себя. Всегда говорит то, что думает. Даже если важным взрослым это не нравится. Несколько раз я вместе с ним попадала в жаркие перепалки, и он в гневе, ни с чем не считаясь, без оглядки выкладывал напрямик что хотел.

Он как раз таков, каким я себе представляю революционера. Никогда он не забывает, как он жил, когда был ребёнком, подростком, совсем молодым парнем. Мне он повторял:

— Роми, ты этого не понимаешь, к тому же у тебя всё идет слишком хорошо.

Однажды я увидела его в ярости, когда кто-то бросил ему в лицо, что его идеи — коммунистические.

Он был белый от гнева, он возмущался, не желая называться коммунистом только потому, что посмел иметь собственное мнение.

— Что вы знаете о жизни, кочерыжка вы обглоданная?! — выкрикивал он, и если бы не пара добрых друзей, которые его утихомирили, то Хорст наверняка полез бы в драку.

Меня постоянно спрашивают, с кем я играю охотнее всего. По логике, для меня каждый партнёр хорош. Потому что я наконец выучила, что в кино превыше всего — договор. Но ведь двадцатидвухлетний Хорст Буххольц — самый молодой, и при этом он именно такой, чтоб быть мне ближе всех. Не говоря о Зигфриде Бройере-младшем. Но Бройер из Вены, а Хорст Буххольц — берлинец, и тут — огромная разница.

«Робинзон не должен умереть» стал первым фильмом, где я могла быть совсем другой — девчонка-замухрышка с тощими косичками, причём порядочная стерва. Йозеф фон Баки был великолепен. Кстати, он познакомился со мной, когда я ещё не родилась: мама снималась в фильме с Хансом Зенкером, и он должен был в одном эпизоде перенести её на руках из лодки по мосткам на берег. Йозеф фон Баки мне рассказывал, что он жутко волновался: вдруг Зенкер уронит маму и у неё случится выкидыш. Баки просто измотал Хансу Зенкеру все нервы своими предостережениями. Зенкер обозлился и пригрозил, что и правда уронит маму, если нужно будет повторять несколько дублей. Слава Богу, эпизод сняли очень быстро.

Было так, будто эти «доисторические» отношения помогли нам сразу прийти к согласию. И это был и есть замечательный фильм. Для меня он полностью выпадает из рамок. Не зря же прокатчиков пробирал холодный пот от страха, что картина провалится: ведь я выступала здесь вовсе не как царица-небожительница в бутафорском блеске.

Но я считаю: если у меня не получится такой фильм, совсем другой, чем обычно, то мне надо вообще покончить с кино. Я всё время объясняла: если я способна играть только императриц, то тогда всё теряет смысл. Столько императриц просто нет на свете. Должна же я, наконец, сыграть и что-нибудь другое.

Столько радости доставляли эти съёмки — Матиас Виман, Эрих Понто и дюжина мальчишек. И мама.

Когда в Мюнхене вышла «Зисси-2», мы с Карлхайнцем Бёмом сидели в зале и тряслись от страха: вдруг всё будет как предсказывали прокатчики, и фильм провалится.

Мы ошиблись. Всё прошло хорошо, хоть мы с Карлхайнцем сидели с потными от волнения ладонями. Мама всегда говорит: это трагедия актёра — вечно дрожать перед публикой и критикой, но иначе жизнь потеряла бы смысл.

1956 год принёс мне три фильма — и трёх друзей. И кучу проблем. Как пойдёт дальше? Какие роли — правильные? Ехать ли мне в Голливуд? Что вообще из меня получится?

Я часто размышляла и делаю это, собственно, постоянно: как же это всё получилось? У меня девять фильмов, и самые большие кассовые сборы дали «Юность королевы» и обе «Зисси».

«Гроссмейстеры» прошли прилично. «Последний человек» принёс разочарование. Но ведь я же не могу дать больше, чем позволяет сценарий. Однако мысль о дурацком клише «сентиментальной королевы» или «разочарованной королевы» преследует меня без конца.

У меня есть ещё один договор с Эрнстом Маришкой, это должен быть фильм о мюнхенской девушке Зедльмайер, жемчужине в короне — рядом с Лолой Монтес — короля Людвига I Баварского. Точнее, в его коллекции возлюбленных. Маришка сказал:

— Вот это правильный фильм для тебя и Карлхайнца.

— Нет! — сказала я.

Я объясняла Маришке, что мне теперь не надо сниматься с Карлхайнцем, хотя он мне очень нравится; что, может быть, лучшим партнёром здесь был бы Оскар Вернер — я видела его в Вене на сцене Бургтеатра, и в «Лоле Монтес» Макса Офюлса он мне тоже очень понравился. По-моему, ему куда больше, чем Бёму, подходит роль интеллектуала Людвига Баварского. И вообще партнёров надо менять.

Я вообще против такого штампованного представления о вечных любовных парах в кино. Такая пара, Лилиан Харви и Вилли Фрич, тут, ясное дело, просто мечта любого прокатчика.

Однако именно Вилли Фрич предостерегал меня от подобного конвейера. Он говорил:

— Ты будешь рабыней этого типажа, и как только к тебе станут относиться как к части постоянной любовной пары, собирающей богатую кассу, это отношение тут же тебя раздавит.

Сценарий определяет типажи, не наоборот. Эту истину я за три года выучила очень хорошо. Наконец, я её пережила и на собственном примере. Про «Последнего человека» говорили: ты и Ханс Альберс, вы вдвоём произведёте сильное впечатление на публику. А что получилось? Публика просто не пришла.

Я не заблуждаюсь: своё место в глазах публики и правда быстро теряешь, если твой фильм не попадает в цель. Однако промахивается только тот фильм, который испорчен уже начиная со сценария. Тому пример — «Китти и большой свет». На балу кино в Берлине О. Е. Хассе мне сказал, что фильм дал бы куда большие сборы, если бы экранизировалось всё то, что мы придумали. А в том варианте, что сейчас идёт в прокате, роман между Хассе — английским министром иностранных дел — и мной практически заканчивается в первой же трети фильма.

Поначалу задумывалось, что этот роман должен развиваться, и лишь к финалу его рушит Карлхайнц Бём — ради своей выгоды.

Я не знаю, почему сюжет был изменён. Но из-за этого фильм просвистел мимо публики: политические речи заняли куда больше места, чем требовалось зрителям.

Но как это должно быть на самом деле? «Робинзон», мой последний фильм, тоже выламывается за пределы схемы. Всё время я слышу вокруг разговоры про кризис кино, банкротство и трудности, поэтому так чудесно, что Херберт Тишендорф как прокатчик и продюсер всё-таки рискнул снять этот фильм. Я была так счастлива на этом фильме, что все сомнения куда-то подевались. А теперь я вообще не знаю, как всё должно идти дальше.

Только одно: я позволю себе не согласовывать свои желания и представления с прокатчиками и продюсерами. Если это получится, то время ученичества — позади, и «Робинзон не должен умереть» — мой экзамен на статус подмастерья.

Хорошо, что мне удалось немного отвлечься: я полетела в Индию. Маленькой компанией туристов мы сложились и наняли чартерный рейс. Можно было обойтись одним чемоданчиком. Сделали прививки против холеры и оспы и отправились в путь, и это путешествие сразу же оставило позади все проблемы, что так занимали меня в последние месяцы.

Всегда дело выглядит так, как будто мной управляют. Кто-то рулит — я еду, и ничего обидного для меня тут нет.

Но если потом читаешь что-нибудь такое (а журналисты, которые об этом пишут, часто сами признаются, что не видели ни одного моего фильма!), то всё-таки хотелось бы иметь шанс доказать: я могу быть «чем-то». Сама — без покровительства, без паблисити, что мне без конца припоминают. Я больше не ребёнок и даже не девчонка. Работа в кино, которая требуется от меня, — точно такая же, какую обязан выполнять каждый взрослый киноактёр. В студии не спрашивают, сколько мне лет и что я вообще такое: там я просто должна с утра до вечера «быть при деле», чтобы отснять свои эпизоды.

Если бы я могла (чего я по-настоящему не могу!), то вот по какому пути я пошла бы: снималась бы каждый год в одном кассовом фильме. Это чтобы убедить прокатчиков и владельцев кинотеатров, что на мне можно делать деньги. Дальше — в чем-нибудь весёлом, например, в современном мюзикле или комедии, задиристой и даже нескромной, но всё же не в такой дерзкой, как фильм Отто Преминджера «Девственница на крыше», — эту картину он снял в Голливуде с Ханнерль Матц, Харди Крюгером и Йоханнесом Хестерсом.

Наконец, третий фильм был бы на жёстком, реалистическом материале, вроде «Хулиганов» с Хорстом Буххольцем.

И в это же время — актёрское образование и потом, возможно, два года в театре.

Вот чего я ещё не знаю, так это как относиться к многочисленным предложениям из-за границы.

Уже после «Юности королевы» проявились американские агенты. Они хотели подписать со мной долгосрочные контракты; самый короткий был на три года, самый долгий — на семь лет. Но до сих пор я не подписала ни одного. Ведь я снималась в Германии, и в Германии и в Австрии сделала себе какое-то имя в кино. Поэтому не могла же я просто исчезнуть отсюда, без всякого продолжения. Между тем и французы, и испанцы, и итальянцы хотели меня снимать. Вот я и не знаю, могу ли я, — хотя я отлично выучила английский, моего школьного французского едва ли хватит, а испанского не знаю совсем. В Испании мои фильмы идут с большим успехом... С Италией, возможно, будет совместное производство.

В общем, у меня впечатление, что дверь как-то внезапно открылась. И мне придётся сказать «да» или «нет».

Я уже могу, прочитав сценарий, представить себе, что из него получится в кино. Я прочла много сценариев. Если бы я должна была сняться в каждом из фильмов, по которым я видела уже готовые предложения, то снималась бы до 50 лет.

И что, я должна вечно играть юных девушек?

Мама говорит: надо играть роли, которые соответствуют моему возрасту. Мне кажется, это правильно. Образованные актрисы, вроде Марии Шелл, обладают широкими возможностями. Я — ещё нет. Если бы я заявила, что могу уже играть настоящие драматические роли, то кто угодно был бы вправе мне сказать: что ты несёшь ерунду?

Но я же могу развиваться. Как раз этого-то я и хочу. Некоторые люди говорят: мой успех происходит только оттого, что зрители видят во мне воплощение любой юной девушки, каких кругом полным-полно. Мама говорит: оттого, что любая девушка хотела бы быть как ты. Но я думаю, тут так: до сих пор я играла девушек, милых, приветливых и даже вымуштрованных быть всегда — сама наивность и невинность. Мне нужно было быть именно такой: никаких особых проблем, затруднений, противоречий. И хотя у юных девушек есть проблемы, иногда — очень тяжёлые и даже вообще не имеющие решения, я играла всегда сплошную безмятежность, все желания моих героинь исполнялись, что и помогало мне завоевать симпатии публики.

Это я поняла вовсе не в павильоне. Так я думала в своих многочисленных вояжах, когда видела свою публику. Кроме того, я делала эти выводы из множества разговоров, когда обсуждала с прокатчиками, продюсерами, режиссёрами, сценаристами, журналистами, какой же материал должен принести наибольший успех.

Это вообще неизменный вопрос номер один: какой фильм, какой материал? Вот недавно мы с друзьями опять спорили на эту тему: мама, Дэдди и я. Дэдди, как владелец ресторанов и отелей, десятилетиями вёл исследования рынка, как он это называет. Он точно знает, когда предприятие рентабельно, а когда — нет. И он мне объяснил, что в кино — точно так же: нужно прилежно наблюдать и делать выводы, какие фильмы приносят успех, а какие — нет. «Один раз закупишь плохое вино только потому, что оно дешёвое, — и всё, можешь попрощаться с этим рестораном». Так он полагает, и мама с ним согласна.

Я, собственно, тоже.

Я всё больше и больше врастаю в эту жизнь, где мама и Дэдди оба служат мне точными аргументами. Или опорами. Кое-какие вещи ещё год назад меня вовсе не занимали, а теперь они мне нравятся. А что-то казалось мне обременительным и назойливым — например, балы или поездки с фильмом «на поклоны», но сегодня я к ним привыкла и делаю это с удовольствием. Я научилась полностью отключаться на этих балах или презентациях. Я просто не замечаю, что меня без стеснения разглядывают, что люди подталкивают друг друга и начинают разбирать мой наряд — сколько на него пошло ткани и сколько он должен стоить. Я уже могу быть такой же весёлой и довольной, как любая девушка, и на первом балу нынешней зимой — это был Берлинский бал кино — чувствовала себя так, как будто я тут вообще одна.

Мы все так славно развлекались, что мне представилось: так бы могло быть на школьном балу, которого я ведь ещё никогда и не видела.

Иногда меня спрашивают, чего бы я желала. Трудно сказать.

Но если бы была возможность исполнить одно желание, то тогда я бы хотела когда-нибудь уехать на неделю за тридевять земель, скрыться в каком-нибудь углу, где меня никто не знает и где я могла бы позволить себе всё, что хочу, — и никто бы меня не сфотографировал!

Нужно найти такое место, где ещё никогда не шли мои фильмы, сказал один журналист. Но если бы я сама сказала что-нибудь такое, то мне тут же приписали бы манию величия.

Хотя как раз этой мании у меня вовсе нет. Что угодно, но только не эта «звёздность». За те три года, что я в профессии, я уже видела таких актёров-звезд, которых «погасили». Хороший урок! Вот есть люди рядом с тобой — а вот они уже просто исчезли, невзирая на былые успехи.

— Твоя цена всякий раз определяется твоим последним фильмом, — повторяет Эрнст Маришка. Я думаю, тут горькая правда. Тут и крутятся все мысли, все разговоры, и всегда ты возвращаешься к одному и тому же.

Только один пример: пришел прокатчик — он хотел снимать со мной фильм «Война вальсов», в стиле Эрнста Любича. Только нужно было осовременить сценарий. Я возражала, доказывала, что делать римейк всегда опасно, и после азартного спора вроде бы отбила атаку.

Но Дэдди мне объяснил, что моё отношение к делу — дурацкое, потому что рыночная стоимость этого проекта, как всегда, определялась бы моим последним фильмом. То есть говорил как раз то, что Эрнст Маришка выдавал за абсолютную истину в кино.

Я тогда повторяла: было бы лучше просто исчезнуть, скрыться на острове — и появляться только для съёмок, а потом опять запираться в башне. Вот тогда со мной ничего бы не могло случиться. Ничего бы я тогда не знала о рыночной цене и прочих подобных вещах, от которых попахивает скотным базаром.

Но ничего мне было не добиться такими девчачьими аргументами.

Чаще всего меня просто высмеивали. Особенно если тут были мои братья и сёстры. Мой брат Вольфи и три мои сводные сестры, дочери Дэдди.

Слава Богу, в этих военных действиях существовал противоположный полюс. Моя мама. Хотя у неё та же сумасшедшая профессия, ей удалось не превратиться в сумасшедшую.

Но что получится из юной девушки, если ей запрещают волноваться?

Обо мне и маме очень много написано. Если бы все эти фантазии были правдой, тогда всё и на самом деле было бы совсем плохо. Я думаю, люди, которые ломали голову насчёт нас, проглядели две важные вещи. Моя мать работала на сцене с 18 лет, выступала в Ингольштадте и Мюнхене, в Аугсбурге и Вене и заслужила признание как артистка оперетты. Когда она в 1931 году пришла в кино, ей было уже 22 года. И стало быть, моя мама — тёртый калач и знает не только театр, но и кино, со всеми их тёмными закоулками. Да и я не так наивна, чтобы не понимать, насколько важно то, что называется характером, — для театра и ещё больше для кино.

Уже в эти три года, когда я была поглощена своими собственными заботами, я могла убедиться: слабый или, точнее, неустойчивый характер — самое плохое, что вообще может быть в кино.

Мама — человек с сильным, выкованным характером, она знает дело и знает его минусы. Поэтому она всегда присматривает за тем, чтобы меня не коснулась зловредная болтовня в студии.

Скажем так: мама меня ограждает. Так в моей жизни играют свою роль два важнейших фактора: мамин опыт в киноиндустрии и её старания держать меня подальше от безрадостных сторон этой профессии.

Мы снимались вместе в шести из моих девяти картин. Совместная работа сплотила нас совсем иначе, чем это обычно бывает у других девочек моего возраста. Всё, что наполняет наш день в кино, от причёски до костюма, от грима до бесконечных примерок, — всё это всегда даёт массу поводов для разговоров. И эти разговоры совсем не похожи на то, о чём обычно молодая девушка просит свою маму. Поэтому параллельно привычным отношениям мамы с дочкой возникают и другие отношения — собственно, как у старшей и младшей коллег друг с другом.

Я знаю, что мама ради меня готова многое взять на себя. Всяческие неудобства и неприятности — они начинаются, как только откроешь новый сценарий, и длятся без конца, вплоть до постоянных споров о нарядах: ведь нам не разрешается появляться в одном и том же туалете на двух разных мероприятиях.

Вот, например, если бы я была без мамы в Мадриде, то вообще бы не выдержала всего этого: там из-за меня поднялась такая шумиха, что мне не раз казалось, будто я стою как бык посреди арены, и меня атакуют десять тысяч тореро.

Думаю, некоторые критики могли бы поменьше придираться к нашей дружбе с мамой. Это не очень-то порядочно с их стороны. Потому что маме и без того должно быть горько видеть, как её вытесняет младшая коллега, и вдесятеро горше оттого, что эта младшая — её собственная дочь.

Ничего удивительного нет в том, что я порой не соглашаюсь с мамиными требованиями. Но потом понимаю, что я была неправа. Я же не могу закрыть глаза на мамин огромный опыт, он ведь просто сокровище. Часто мне приходится беседовать с журналистами. Если перетерпишь первые вопросы типа «Какой ваш любимый фильм? С каким партнёром вы предпочитаете играть? В каком городе вам приятнее всего находиться?» или тому подобное, то потом можно очень приятно поболтать. Но поначалу, прежде чем приобрести нужную уверенность, без мамы я часто терялась.

Недавно я видела в одном крупном иллюстрированном журнале наше с мамой фото. Было очевидно, что мы там ругаемся. Так оно и было.

Речь шла о Хорсте Буххольце.

Мы с ним подружились на «Робинзоне» — он нормальный парень, со всеми достоинствами и недостатками. Ещё в Мюнхене мы договорились, что на балу кино в Берлине будем без конца танцевать. Ну, мы и танцевали, до того, что кругом начали шипеть об этом.

Хорст великолепно танцует, и я танцую с удовольствием. Мама меня бранила за то, что я всё время танцую с ним и некоторые другие господа лишены такой большой чести, поскольку я им отказывала. Может, дело было вовсе не в этих самых господах, а в своре репортёров: им хотелось щёлкнуть меня пару раз не только с Хорстом, но и с другими партнёрами.

Всё. Больше ничего и не было.

Мама меня распекала, укоряя в том, что я не исполняю своих обязанностей и что эти обязанности также относятся к кино. Я согласна.

Я сначала надула губы. Но вскоре до меня дошло. До меня вообще-то быстро доходит. Правда, с Хорстом получилось не так быстро. Но хотела бы я видеть молодую девчонку, которая, если она на балу с мамой, сумела бы выйти сухой из воды, без единого просчёта. Мне просто не повезло, что мы попались на глаза фотографу.

Жаль, конечно, что я не могу сделать ни шагу без контроля. Приезжаю с мамой на бал, устроенный киношниками, и потом об этом говорят: «Ага, этой девице из Гайзельгаштайга не разрешается выезжать одной». Еду одна, как, например, в прошлом году на бал кино во Франкфурте, — тут же пишут: «Ага, теперь она выезжает одна. Теперь мы увидим, с кем она танцует, сидит рядом, выпивает и уезжает!»

Это ужасно. Потом мама меня утешает, говорит:

— Нужно выдержать. Это — цена твоего успеха. Вот если бы у тебя не было успеха и никто не интересовался бы тобой, — это бы тебе тоже не подошло...

Она права, конечно.

Что всё время злит юную девушку — так это постоянные увещевания. «Делай то, не делай этого, сядь прямо, не кури так много!» Но не устраивать же из этого греческую трагедию.

Мама меня всегда ободряет:

— Говори «нет», если тебе что-то не подходит. Протестуй, стой на своём!

А если у меня часто не хватает на это мужества, так это оттого, что две трети людей, с которыми я вместе работаю, — в возрасте моих родителей. И даже ещё старше. Это проблема, и немалая.

Хорст Буххольц, Альфред Вайдеманн, Херберт Райнекен, Хельмут Койтнер — вот только четверо, кто мне ближе по возрасту. Но, скажем, О. Е. Хассе, который мне очень по сердцу, — он же мне в отцы годится! Йозеф фон Баки, Эрнст Маришка, Харальд Браун — всё это поколение отцов, и нельзя же в конце концов вечно притворяться могучей взрослой тёткой.

Поэтому мама для меня — предохранитель, как на линии высокого напряжения. В последние месяцы я кое-что проглотила, и это даже довело меня до слёз: прочла, что когда мы снимаемся вместе с мамой, гонорары платят якобы меньшие, чем когда я работаю одна.

Я уже несколько раз была на переговорах, когда прокатчики и продюсеры нас уговаривали, а мы с мамой объясняли, что не хотим и не будем больше сниматься вместе. После чего следовали аргументы, требования и заверения, что мы, живые или мёртвые, хотим мы этого или нет, должны играть вместе.

На картине «Китти и большой свет» маме удалось забастовать. А в других случаях — нет.

Но мы из-за своей профессии живём перед взором общественности как на ладони. Поэтому я могу понять, что нас критикуют со всех сторон. Что нравится одному — не нравится другим, и если утверждают, например, что я каждый день звоню всем немецким писакам по очереди только затем, чтобы сообщить что-нибудь новенькое и остренькое и назавтра красоваться в газетах, — то хоть тресни...

Много чего мне в моей жизни уже приписали понапрасну. А будет ещё больше. Что-то будет забыто, что-то останется. Но я счастлива, что мне, невзирая на молодость, уже что-то удалось. Благодаря маме, которая мной руководит, благодаря Дэдди, который мне помогает.

Те девять фильмов, которые я уже сделала, проложили мне путь. Это было тяжело — в нынешнее время, в подходящих ролях занять и удержать своё место. Именно это меня занимает больше всего.

То, что путь был выбран правильно, показывает резонанс фильма «Робинзон не должен умереть». Я опасалась, что публика не пойдёт на этот фильм! Однако меня радует, что даже самые придирчивые критики на этот раз не так уж придирались. Правда, радость премьеры в Кёльне была омрачена: в тот же самый день в Штутгарте хоронили Эриха Понто — он был так мил со мной, когда мы вместе снимались в Мюнхене.

Мои дальнейшие планы скоро будут выполнены. 20 апреля мы начинаем в Мюнхене «Монпти»: режиссёр Хельмут Койтнер, мой партнёр — Хорст Буххольц. Я очень радуюсь этому фильму. К счастью, снимать в павильоне будем только десять дней. А всё остальное — в Париже, на натуре.

В другом фильме, его мы снимем уже в 1957-м, снова с Альфредом Вайдеманном, меня зовут Скамполо. Скамполо ужасно темпераментная — ничего похожего я ещё никогда не играла. Моя героиня переживает на острове Искья чудесную историю. Хоть я и совсем бедная девочка, не принадлежу никому и зарабатываю свои лиры как гид, в меня влюбляется один мужчина, большой и красивый; его сыграет Пауль Хубшмид. Денег, правда, и у него немного, но мы любим друг друга. Вот что самое важное.

Съёмки начнутся в конце 1957-го на острове Искья.

 

1957, 11 февраля — 5 марта

Слишком много впечатлений

Программа путешествия, в котором Роми участвовала вместе с матерью Магдой Шнайдер, отчимом Хансом-Хербертом Блатцхаймом и ещё девятью немецкими туристами, включала четыре недели непрерывных впечатлений, столь сильных, что за короткое время она не могла их толком воспринять. План, рассчитанный по часам и минутам, гнал их из города в город, из отеля в отель, от одной достопримечательности к другой. Осмотр города и окрестностей, посещение монастырей, круиз, снова аэропорт — и в другой город. В Калькутте, почти на середине путешествия, Роми вынуждена по состоянию здоровья сделать перерыв. Кроме того, она досадует, что её отчим, как владелец отелей и ресторанов, интересуется индийскими гостиницами больше, чем культурными достопримечательностями. Последние две недели она проводит на Цейлоне, в Коломбо. На обратном пути, а это 3000 километров лёта и 1000 километров на машине, она участвует в торжественной премьере фильма «Зисси, молодая императрица» в Афинах. Журналистам она говорит только одно: «Спросите маму, она вам всё опишет».

Однако она делает короткие путевые заметки.

11 февраля 1957 года мы отправились в большое путешествие. В Бомбее мы остановились на три дня. Не успели мы прибыть в город, как начались большие приёмы.

Но самым интересным для меня оказалось посещение индийской киностудии. Мы ещё посмотрели несколько индийских фильмов, правда, только фрагменты. Потому что пять-шесть часов — а именно столько длится нормальный игровой индийский фильм — для нас, европейцев, просто невыносимы. Кроме того, собственно действие сильно отодвинуто на задний план.

Бенарес. Город тысячи монастырей. Город паломников, нищих, факиров, чудотворцев, кающихся, умирающих, туристов, торговцев, больных — всё это произвело на меня сильное впечатление. Там есть тесный переулок, который ведёт от Золотого монастыря к Монастырю обезьян. Проход такой узкий, что можно прикоснуться к обеим стенам, просто раскинув руки. Под ногами там — болото и тьма вонючих насекомых. Переулок битком набит нищими и калеками, вплотную прижатыми к стенам домов, так, что можно едва втиснуть ногу между детьми, хромыми, припадочными, идиотами. Самое ужасное, что все они тянут руки и просто хватают людей, если кто пытается пройти мимо. Чтобы хоть что-нибудь выклянчить, они цепляются за одежду. Продираешься сквозь них, а ноги утопают в грязи.

Бенарес. Самое известное место паломничества такое грязное, что европеец едва может себе это представить.

Ночами напролёт видела я во сне этих людей, истощённых как скелеты, валяющихся в грязи.

Дарджилинг. Едем на джипе к Тигриному холму: оттуда открывается единственный в своём роде вид на Гималаи. Там мы наблюдаем восход солнца. Багровое солнце медленно поднималось над горами, и это было невообразимо прекрасно. Я этого никогда не забуду.

Нас пригласил махараджа Джайпура. Такие дворцы бывают разве что в сказках. Сначала мы прошли через прекрасный парк, там бесчисленные садовники ухаживали за цветами и газонами. Во дворце множество башен, похожих на японские. Много зданий из дерева.

Что мне ещё запомнилось?

Что крошечный монастырь в Бенаресе — из чистого золота; что Тадж-Махал великолепен; что индийские кинозвёзды носят причёску на прямой пробор, а кожа в проборе выкрашена красным гримом; что украшения в крыльях носа у дам должны воспламенять мужчин; что рис «карри» на вкус — совсем другой, чем мы привыкли; что в Дарджилинге, на высоте 2000 метров, очень холодно, а в Коломбо термометр показывает 40 градусов в тени, а вода — 30 градусов. Я всё это испытала. Послушная детка!

Если я торчу на этих гнусных вечеринках и ничего не говорю, люди наверняка думают: вот глупая гусыня! Но что я должна говорить? То же, что говорят другие? «Как вы поживаете?» “Very glad to see you” [9] «Очень рада вас видеть» (англ.).
?

Мне нужно хорошо подумать.

Собственно отпуск начался в Коломбо, на острове Цейлон. Здесь мы провели две недели. И ничего не делали, только гуляли, плавали и спали. Отель расположен посреди джунглей. Едешь на машине, и перед тобой переползают дорогу громадные ящерицы. По пути мы видели полчища обезьян, они населяют улицы и вообще ничего не боятся. А слонов тут почти так же много, как у нас — собак.

Вот опять я прихожу к тому, что знаю точно. Речь о моём свадебном путешествии. Не так скоро, конечно, но я точно хочу снова на Цейлон, последний райский уголок на этой земле. На этот остров блаженства, который висит на краю Индии, как жемчужина на мочке уха.

Прощаемся с Индией после долгого путешествия по чайным плантациям.

В Афинах премьера «Зисси-2» прошла с огромным успехом. А перед тем греки придумали для меня красивый сюрприз. Они узнали от моей мюнхенской портнихи мои размеры и незадолго до премьеры доставили мне греческий костюм. Я его, конечно, надела на премьеру.

В последнюю ночь, при полной луне, мы поехали в Акрополь. Два года тому назад я уже была в Греции. Тогда меня не знал ни один человек.

Мне лучше бы быть поспокойнее и не так много говорить; у меня же совсем другой темперамент, чем у мамы. Всё происходило слишком быстро, и было слишком много впечатлений. Думаю, ими можно потом питаться всю жизнь. У меня всё бывает так, что проходят месяцы, пока я приведу в порядок все воспоминания. Если бы я просто рассказывала про это, то получилась бы беспорядочная бессмыслица. Нужно время, тогда я обдумаю, чему научилась в путешествии. Лучше бы всё делать медленно, потом выбросить кучу лишнего, а остаток основательно рассмотреть. Ну, я это сделаю... как-нибудь позже.

Так много всего было в последние недели. И напоследок ещё — Афины. Премьера в присутствии короля и королевы, а потом... Потом мы наконец дома. Я безумно рада быть в Берхтесгадене, в моей собственной комнате, где я могу быть совсем одна. Знаете ли вы, что это такое, если ты где-то имеешь собственную комнату, про которую знаешь, что она всегда твоя? Туда можно заползти, закрыть за собой дверь и быть в уединении, существовать только для себя одной. Я люблю маленькую комнату в Берхтесгадене, могу тут лежать и читать, и следовать за своими собственными мыслями...

 

1958, 13 января — 5 февраля

Мой американский дневник

Поводом к трёхнедельному путешествию Роми и её матери в Нью-Йорк и Голливуд стала премьера картины «Юность королевы»; компания «Уолт Дисней» выпустила фильм в прокат под названием «История Вики» в Нью-Йорке и многих других городах Америки. За двенадцать дней в Нью-Йорке Роми восемь раз выступила по телевидению и пять раз по радио, дала бесчисленные интервью известным американским обозревателям и киножурналистам. Она посещает Метрополитен-опера, танцует на Венском оперном балу в «Уолдорф-Астории», поднимается на смотровую площадку Эмпайр-стейт-билдинга. В Голливуде её приглашают крупные киностудии, она встречает там Софи Лорен, Курда Юргенса, Мела Феррера, Фритци Массари, Эриха Поммера и многих других.

В своём «Американском дневнике» Роми ежедневно подробно описывает всё, что происходит с ней в этой стране.

Вторник, 14 января 1958 года

Я в Америке. Невозможно поверить! Ровно в 6.30 по нью-йоркскому времени мы трое — мама, Лео Хорстер и я — рейсом SAS приземлились в аэропорту Айдлуайлд. Холод жуткий, ветер свистит в ушах. Я не выспалась, но ведь это не важно: я — в Америке! Конечно, немножко волнуюсь. Только мы выходим из самолета, как пять фотографов уже тут как тут. Один из них бросается ко мне: «Я — Деннис, я ваш друг, хочу всё время быть с вами». Это Деннис Стак, известный американский фотограф, как мне объясняет Лео. И потом все они кричат: «Пожалуйста, покажи ноги!» И я должна задирать юбку, в такой холод. Но мне это кажется забавным. Линн Фарнол и Чарльз Левис тоже здесь, они представляют Диснея. Едва мы входим в здание аэропорта, нас обволакивает ужасная духота. В этой жаре мы должны ждать битый час, пока досматривают все наши тринадцать чемоданов. Потом мы отправляемся в отель «Плаза».

Ничего подобного я ещё не видела. Это вообще не отель, это целый город. У нас с мамой номера 1632, 1634 и 1636. Комнаты громадные, и мне нужно чуть ли не полчаса, чтобы добраться через холл от моих апартаментов до маминых. Всюду стоят цветы. От Уолта Диснея, от Пауля Конера, от Дэдди и ещё от многих других. В 9 часов приходит первый репортёр, а в 10 появляется молодой человек с фотоаппаратом и представляется как Хорст Буххольц. Я сначала думаю, что это розыгрыш. Но его на самом деле так зовут, он фотокорреспондент Ассошиэйтед Пресс.

В 15.30 начинается моё первое телевизионное шоу. Если честно, я немножко дрожу. Но — напрасно, потому что всё проходит хорошо. К концу являются ещё пять фотографов, от Интернэшнл Ньюс Сервис, и ещё — здешний корреспондент журнала «Штерн». И потом мы немножко пошлялись по Нью-Йорку. Это что-то невероятное. Тут ходят по улицам норковые манто — запросто.

Среда, 15 января

В 5.30 я уже должна вставать. И при этом не выглядеть усталой: мне же нужно быть на моём первом американском телеинтервью. Оно начнётся в 7, но надо приехать самое меньшее за двадцать минут, чтобы гримироваться. Я бы предпочла сама привести себя в порядок, и люди на телестудии мне это позволяют — так мило с их стороны! В 7.20 у меня — четыре минуты, и потом еще в 9.40 — восемь минут. С моим английским дело идёт уже получше. Но нужно всё время держать ухо востро. Вопросы следуют один за другим, и все хотят получить точные ответы.

В 11 часов мы уже у Петера фон Цана: он делает с нами радиоинтервью, причём запись должна пойти на немецком радио в тот же вечер. Надеюсь, Дэдди его услышит. В 12 часов — ещё журналисты, по списку. Времени у меня хватит только взглянуть в зеркало и вымыть руки. В 12.30 мы завтракаем с представителем Юнайтед Пресс Джеком Гавером. Перед тем, как всё это продолжается, я полчасика отдыхаю в своём номере. Было бы неплохо часок поспать. Но я же не для того приехала в Америку, чтобы тут спать. Губная помада, пудреница, тушь для ресниц — и вперёд, на следующее интервью. Мама всё делает просто супер! Она не так устала, как я, и только выглядит немного бледной.

В три часа дня мы — в редакции «Лэдис Хоум Джорнэл»; тут я опять должна «показывать свои ноги» и приклеить на себя сияющую улыбку. И, наконец, я хочу зайти в пару магазинов и не рассказывать без конца, что бы хотела сыграть в Америке. И мы идём по магазинам. Фотографы тут же, не отстают. В «Бергдорф-Гудман» я вижу чудненький голубой костюм, и не так уж дорого. Всего 68 долларов. Меряю его, и он сидит на мне как влитой. Прямо в нём и выхожу.

В 16.45 — следующая встреча. С Полом В. Бекли из «Геральд Трибюн». По-моему, он очень милый, но спрашивает почти то же самое, что и все его предшественники-журналисты. Надо сказать, мой английский явно идёт в гору. Хотя мне и приходится просить: говорите, пожалуйста, помедленнее! И вот теперь, после этого последнего интервью, я уже совсем без сил. Сейчас хоть китайский император попросил бы меня дать ему интервью — я и его отправила бы подождать. Роми надо отдохнуть!

Лео и мама очень трогательно заботятся обо мне. Они запихивают меня в первое же такси, и мы мчимся в «Плаза». Прежде чем уснуть, я ещё успеваю подумать про этого таксиста: просто загадка, как это ему удается просачиваться по таким запруженным улицам. Против этого потока мюнхенский Штахус даже в пять вечера - час пик — сплошное кладбище. Вот уж точно.

Четверг, 16 января

Опять — вставать с петухами! Впрочем, я сомневаюсь, что в этом море домов вообще водятся петухи. Маме можно остаться в постели. Я рада, что мне не надо убирать все мои вещи: пусть валяются, а Грета всё приведёт в порядок. Лео нанял для нас с мамой настоящую камеристку. Грета — замечательная! Всё лежит на своем месте. А это вовсе не так просто с нашим количеством всякого хлама.

Лео и я после завтрака опять едем на телеинтервью. Я должна в 8 утра напялить на себя бальное платье! Нет, как вам это нравится? Но по телевизору ведь не видно, что сейчас не вечер. В 10 часов мы снова в отеле. Прыг под душ, быстро переодеваться, и вот нас уже ожидает Фред Хифт из «Варьете».

В 11.30 — запись для немецкого радио. Интервью со мной и с мамой должно транслироваться в будущее воскресенье. Как здорово мама говорит по-английски! Но всё же нам обеим не помешает наш английский надраить до блеска. Следующий пункт программы: интервью и ланч с Майком Макки из «Ньюсуик» в отеле «Алгонкин».

В 15.30, минута в минуту — радиопередача для «Монитора».

В 16.30 — интервью с мистером Бэлдом для мощного «NANA-Синдикэта».

В 18.30 — обед в привилегированном «Клубе 21».

А в 20.40 — спектакль «Моя прекрасная леди». Это что-то фантастическое! Жаль только, что у меня глаза просто закрываются. И только далеко за полночь я падаю в постель. Жутко устала! А завтра с утра мне надо к парикмахеру. После бесконечных причёсываний для бесконечных интервью — не могу больше даже просто слышать это слово! — у меня на голове какие-то крысиные хвостики.

Пятница, 17 января

Наконец выспалась. Потом сидела битых два часа у знаменитого парикмахера Антуана в «Заксен Варенхаус». Чувствую себя как будто родилась заново. Наконец мы с мамой и Лео идём в «Транслюкс-Театр». Я должна подписать с господином Рихардом Брандтом, владельцем этого заведения, и господином Лео Сэмюэлом, шефом прокатной компании «Буэна-Виста», договор на премьеру фильма «Юность королевы»: здесь фильм пойдёт в двух залах «Транслюкса», на 52-й и 85-й улицах, вблизи немецкого квартала, под названием «История Вики». Потом быстро — в «Сарти». Отличный ресторан! С нами вместе обедает Ирен Тирер из «Нью-Йорк пост». Она мне советует попробовать кекс с кетчупом. Плюх! И пятно от кетчупа — на моем светлом костюме.

Но тут же появляется официант с горячей водой и салфеткой в руке; он, кстати, бегло говорит по-немецки. Только я дожевала последний кусок — и вот уже еду в такси навстречу довольно-таки напряженному занятию: три часа сидеть в редакции «Лэдис Хоум» на фотосессии.

Петер Баш прилагает все усилия, чтобы сотворить из моей малозначительной особы нечто наилучшее. У меня такое чувство, что улыбка примёрзла к моему лицу, изображая некий «гламур». И он постоянно говорит «побольше ног», это так всегда в Америке. В 17 часов я наконец снова в отеле. В плане стоят «два часа отдыха». Но уснуть я не могу, только немножко успокоиться. Снаружи по Пятой авеню без конца мчатся машины.

В 19 часов является Грета с моим новым потрясающим вечерним платьем, оно белое. Впервые в жизни я еду на бал в Америке. На Венский оперный бал. В «Уолдорф-Асторию» мы едем в двух громадных лимузинах «Кадиллак». В дверях нас уже ожидает господин Шиллер, австрийский генеральный консул, он передает нам программу вечера. На первой странице — моя большая фотография в роли королевы Виктории. Публика невероятно элегантная, и я много танцую. Когда я наконец ныряю в свою постель, уже далеко за полночь. У меня устали ноги, и кроме того, я немножко навеселе.

Суббота, 18 января

Мама может сегодня передохнуть. Я еду одна в половине двенадцатого к Петеру Башу. Снова четыре часа съемок.

В 18.15 меня забрал мистер Фарнол и отвёз в недавно открывшийся ресторан. А потом — в Метрополитен-опера. Там профессор Карл Бём, отец Карлхайнца Бёма, дирижировал спектаклем «Кавалер розы». Я была в восхищении. В антракте пили шампанское, а после спектакля ещё на часок заехали в «Эль Марокко». Маме хорошо, она уже может ехать спать, а я должна ещё с мистером Фарнолом и Лео тащиться на запись радиоинтервью для шоу Барри Грея. Я ужасно возбуждена. Потому что это не тихая студия, а настоящий театральный зал. Когда меня вызывают на авансцену и интервьюируют, на меня смотрят тысячи людей.

Воскресенье, 19 января

Когда я открываю глаза, уже поздно, даже очень поздно. Почти час дня! И сегодня в нашей программе — всего два пункта: отдохнуть и поговорить с Кёльном, с Дэдди.

В 14 часов мы с мамой и Лео едем в такси через Вестсайд на южную оконечность Манхэттена — Баттери. Оттуда — на пароме на остров. Вид Нью-Йорка со стороны гавани — это сильнейшее впечатление мне не описать. Ближе к 16 часам мы снова в отеле. Голос Дэдди в телефонной трубке такой отчётливый, как будто он — в соседней комнате. А потом мы можем ещё пару часов полежать. Мы это заслужили. Но в этот день есть ещё кое-что, от чего нам не отвертеться. От 20 до 21 часа мне приходится по всем правилам искусства изливать душу перед журналистами на шоу Эда Салливана. Причём на этот раз я должна вести себя особенно прилично: прямой эфир смотрят 40 миллионов зрителей.

А после шоу, примерно в 22 часа, мы ещё забираемся на вершину Эмпайр-стейт-билдинга. Ясная морозная ночь, и мы видим вокруг бесчисленные разноцветные огни и корабли в гавани. Я просто умираю от этой красоты. Лео говорит, что уже лет десять не видел ничего подобного. А ведь он уже вечность в Штатах.

Теперь я могла бы довольно рано отправиться спать, но как раз сегодня я вовсе не устала. И я тащу маму и Лео ещё в «Рандеву», прелестный, совсем французский кабачок — он принадлежит отелю «Плаза». С нами там сидит и Рене Биттель, пару дней тому назад мы с ним познакомились. Он ужасно милый, отлично выглядит и превосходно танцует венский вальс. Он кружит маму и меня по очереди. А Лео заказывает различных «Вдов Клико», как он выражается.

Понедельник, 20 января

Сегодня я впервые видела американскую версию картины «Юность королевы», на показе для прессы. Я просто остолбенела от того, как здорово на «Диснее» продублировали мой и мамин голоса. Звучит так, будто это наши собственные голоса. Лео Хорстер рассказывает, что он несколько месяцев искал подходящие голоса. После обеда мы уже читаем рецензии на фильм в разных газетах. Все отзывы — просто блеск. Что написала «Моушн Пикчер Дейли», я должна просто сюда переписать. Это же мои первые американские «лавры». Там так: «О Роми много чего рассказывают. Она снимается в четырёх фильмах в год, и в 19 лет эта талантливая девочка имеет уже десять полнометражных картин. Она происходит из актёрской династии. Картина „Юность королевы“ наверняка будет иметь успех в Америке». Я совершенно счастлива от этой коротенькой заметки.

В 12 часов — опять переодеваться. Мы приглашены на ланч к австрийскому генеральному консулу Эдуарду Шиллеру, в Парк-Лейн-отель. Здесь ещё и австрийский представитель в ООН, доктор Франц Матч, и профессор Карл Бём с женой. Немножко чопорно, но всё равно приятно.

В 15.15 мы едем в редакцию «Дейли ньюс», это самая крупная ежедневная газета Америки. Я теперь знакома с самым классным репортером Нью-Йорка Джимми Джемайлом, его называют «въедливый фотограф». Ещё здесь журналистка Лоретта Кинг, с ней мы уже познакомились.

В 16.30 — следующее интервью, с Фредом Хифтом, корреспондентом «Дер Нойе Фильм» в Висбадене и одновременно — «Варьете». На сегодняшний вечер мы припасли себе нечто особенное. Мы намерены посмотреть спектакль «Время, которое не забыть» с Хелен Хейз. А перед этим мы ещё ужинаем с её сыном Джеймсом Макартуром в ресторане «Брюссель». Потом смотрим Хелен Хейз. Вот это переживание! Что за великолепная актриса!

После представления мы сидим за рюмкой вина с ней и её сыном «У Уитни». Потом мне хочется домой, спокойно обдумать спектакль. Когда я гашу свет, уже почти час ночи. Завтра лягу спать пораньше, уж это точно. Любопытно, что скажет наш милый Лео?

Вторник, 21 января

Только мы с мамой успели позавтракать в номере, как уже у дверей — опять господин с блокнотом и карандашом. И когда завтракали, уже было полно звонков. Разные девушки и молодые люди просто звонят и говорят: «Роми, я — твой поклонник». Я всегда ужасно смеюсь, когда слышу такое.

Тот репортёр — доктор Роберт Прик из нью-йоркской газеты на немецком языке «Штаатцайтунг». Ну вот, можно забыть про английский и в своё удовольствие говорить с журналистом по-немецки. Доктор Прик очаровательный, и совсем незаметно, что он выцарапывает из тебя всю подноготную.

А потом — чудесные магазины. Мы с мамой выкраиваем часок на шопинг. Есть роскошные вещи, но на мой вкус — слишком уж всё пёстро. И дамы, что шатаются по магазинам посреди дня, разукрашены так, как у нас принято только для вечера. Они элегантны, шикарны, увешаны драгоценностями и в дорогих меховых манто.

На 14 часов у нас договорённость о встрече в Дисней-бюро. Мистер Дэвид Бергер делает со мной для «Голоса Америки» запись радиопередачи, которая транслируется на Германию. Потом нам ещё показывают большой плакат, который выпустил Дисней для нашего путешествия по Америке. Я вижу себя на громадном фото, в пять раз больше, чем в натуре. Лицо совсем другое, чем я знаю по своим фото и фильмам. С зачёсанными назад прямыми волосами, с закрытыми глазами — я себя просто не узнаю. Ещё и текст к этому фото изобрели такой: «Самая волнующая актриса 1958 года». Ну, не знаю. Америка на самом деле — страна преувеличений.

В 16 часов мы едим креветок, это самое вкусное, что есть на свете, в ресторане «Оук Рум», в «Плаза». Быстро — под душ, Грета уже всё приготовила, и мы едем на коктейль к мистеру Линну Фарнолу. Он устраивает в своём доме эту вечеринку для самых важных представителей прессы Нью-Йорка. Первый раз я — в частном жилище американца. Всё в светлых, пёстрых красках. Много дерева, а вид из широких окон на центр города просто волшебный. Мы болтаем с журналистами, и больше всего я рада, что они — с честными глазами! — уверяют, будто мой английский великолепен.

Среда, 22 января

Ура! Телешоу в последний момент отменили. Я могу всласть выспаться, и только в 12 часов мы с мамой должны быть на ланче с Элис Хьюз, из «Кинг Фича Синдикэт», в «Сарди». Когда она уходит, тут же является Харри Миликен, кинорепортёр из Юнайтед Пресс. Мой английский теперь совсем беглый, сегодня ночью я даже видела сон по-английски.

В 14 часов мы снова у Петера Баша в студии. Он показывает нам первые снимки из новых. Получилось превосходно, и хотя я трудилась без устали, дело того стоило. На этих волшебных цветных фотографиях я себя тоже почти не узнаю.

До следующего пункта программы у нас два часа отдыха в номере, и вот уже Грета является со словами: «Мисс Роми, пора!»

Перекусываем в номере, и к 21.15 едем в огромный зал «Радио Сити Мьюзик холл». Нас пригласил директор мистер Рассел Даунинг. Сначала мы смотрим рождественскую программу, а потом фильм «Сайонара» с Марлоном Брандо. Маме приходится меня два раза толкнуть, пока я замечаю, что представление кончилось.

— Ты совсем ушла в себя, моя малышка, — говорит мама, смеясь.

Потом Лео довёз нас до громадного здания, мы ходили там целый час и всё равно не осмотрели и половины. Опять я падаю в постель смертельно усталая.

Четверг, 23 января

Честно говоря, я ещё не совсем выспалась, когда в девять Грета пришла меня будить. Сегодня мы были сначала в фотоателье «Санди ньюс». За полтора часа отщёлкали 34 цветных кадра, правда, половина из них никуда не годится. Всё здесь происходит быстро и слаженно, и обстановка в студии приятная, так что время пролетело незаметно.

В час дня — ланч с мистером Джоном Макдональдом из журнала «Лайф», в ланч-клубе Рокфеллер-центра, на 65-м этаже. Вид сверху такой, что я почти не могла есть: всё время смотрела вниз.

От 14.30 до 16.30 — интервью с Беном Соморофф, из журнала «Лук». Для фото я должна была одеться в платье викторианской эпохи, чудесное свадебное платье.

Это было довольно-таки напряжённо, но и это закончилось.

Мама тем временем гуляла по городу. Жаль, что без меня: мне так нравится ходить с ней по магазинам.

Вечером, в полвосьмого, мы приглашены домой к немецкому консулу доктору Райфершайдту. Возвращаемся в одиннадцать, глаза у меня просто закрываются. Мама уже на вечеринке всё время делала мне знаки спичечным коробком. Мне бы следовало вставить себе спички в глаза, чтобы они не закрывались.

Пятница, 24 января

Сплошные презентации. Уже в 10 часов мы даём большой приём для немецких и иных европейских журналистов, работающих в Нью-Йорке. Все дамы и господа минута в минуту собрались на первом этаже отеля. В 11 часов — опять журналистка, из «Джорнэл Америкэн». Для начала она выгоняет маму и Лео, потому что её раздражает, что она со мной — не наедине. И то, что она потом спрашивала, тоже было как-то странно. В общем, её шарм на меня не произвёл впечатления.

В полдень я от неё избавилась. Но пора уже было на телешоу Джоя Франклина. Джой Франклин — очаровательный.

Интервьюировал меня без всякой позы, как будто экспромтом. Я чувствовала себя перед камерой как дома. Потом — к парикмахеру, надо навести красоту для Голливуда. Ведь осталось всего два дня, и потом мы покидаем Нью-Йорк. Я уже страшно волнуюсь, как всё будет в Голливуде. Какие там люди — такие же приветливые, как в Нью-Йорке, или нет?

Но сегодня вечером мне нужно ещё раз как следует сосредоточиться. В последний раз я появляюсь в Нью-Йорке перед телезрителями, на вечеринке «Гринвич-Виллидж-парти». Когда включается камера, я нисколько не волнуюсь. И всё идет классно.

На завтра ничего не запланировано. Наконец-то основательно высплюсь.

Суббота, 25 января

Проспала почти 11 часов подряд. Просто не могла проснуться. На ланче мы с мамой встречаемся с Куртом Риссом. Он потрясающе интересно рассказывает про Америку. Потом ещё немножко прогулялись по городу. Я уже двенадцать дней в Нью-Йорке и много чего видела, но, конечно, не узнала и миллионной части этого невероятного города. Лео объясняет, и объясняет, и показывает, и я не перестаю удивляться. Вечером большой ужин в ресторане «Леон», а потом — шмыг, шмыг в коробочку. Завтра важный день: завтра мы летим в Лос-Анджелес.

Воскресенье, 26 января

В самолете SAS для нас заказан весь хвостовой салон. В десять часов мы взлетаем из аэропорта Айдлуайлд. Комфорт в самолете просто фантастический. С баром, и вообще всё — по последнему слову техники. Я бы с удовольствием выпила коньяку. Но стюард заявил, что мне не положено. До 21 года здесь алкоголь запрещён. О чем только думают эти американцы! Жениться или замуж выходить можно, детей заводить — пожалуйста, а я, в свои 19 лет, не могу выпить безобидную рюмку коньяку! Я же не алкоголик, но если нельзя, то сразу очень хочется капельку выпить. Нельзя даже отпить глоток из маминого стакана, потому что стюард не спускает с меня глаз. Лео объясняет мне: он вынужден следить за этим, иначе может лишиться лицензии и потерять работу.

Но и без алкоголя путешествие великолепное. Погода ясная. И когда мы приземляемся в Лос-Анджелесе, воздух чудесно тёплый и нежный, как у нас дома весной. В аэропорту нас уже ожидают генеральный консул Австрии доктор Валлер и его жена и господа из компании «Дисней», и ещё — сюрприз: индейский вождь Железный Глаз, который живёт в Диснейленде. Он торжественно принимает меня в своё племя и надевает мне на голову индейский венец из перьев. Кругом толкутся фотографы, и вождь Железный Глаз и я должны четыре раза повторить весь ритуал. Я ужасно горжусь, что теперь я настоящая индианка.

Ну а потом мы едем в отель «Беверли-Хиллз», фантастическое сооружение с бассейнами и садами. У нас больше нет Греты, которая нам так пришлась по душе, но зато есть Клер, она тоже очень ловкая и приветливая.

Не успели мы распаковаться, как пришёл Хельмут Койтнер с женой. Мы вместе пообедали в отеле и на минуту заскочили к Койтнерам, посмотреть, как они живут. У меня даже заболели глаза — от солнца и от новых впечатлений, и в постели я выпила ещё целую бутылку минералки, потому что горло у меня пересохло.

Понедельник, 27 января

Если подумать, что в Германии сейчас — лед и снег, а здесь я из окна вижу эту летнюю роскошь, то всё кажется ненастоящим. Я просто бесконечно счастлива, что нам удалось это путешествие!

В десять часов шофёр в ливрее повёз нас на киностудию Диснея. Мы ужасно долго шли через павильоны и холлы. Я в первый раз увидела, какого труда стоит сделать мультипликационный фильм. За длинным столом сидят рисовальщики в белых перчатках и часами вырисовывают единственный жест какого-нибудь Микки-Мауса. Я долго разговаривала с одной японкой (конечно, по-английски), и она мне всё объяснила.

С 12.30 до 14 часов — большой ланч в директорской столовой студии Диснея, с примерно двадцатью журналистами.

С 14 до 15 — моя фотосъёмка для «Черчилль-Синдикэта».

С 15 до 16 часов — наше интервью с Бертом Райсфельдом для немецкого и австрийского телевидения.

Ровно в 16 — примерка платья, в котором я должна сниматься в кинопробах на студии Диснея. Со свистом мчимся назад в отель. Программа должна выдерживаться точно: компания Дисней расписала наш визит по минутам.

С 16.45 до 17.30 мы даём в наших апартаментах интервью Ли Бельзеру для Интернэшнл Ньюс Сервис. Потом быстро переодеваться — Лео уже стоит в холле с часами в руке — и на коктейль-парти с журналистами, в зимнем саду киностудии Диснея. Снова со всех сторон — вспышки камер. Назад в отель, на ужин с господами из Диснея. Мама опять украдкой делает мне знаки спичечным коробком. И зря: я просто падаю в постель.

Вторник, 28 января

Сегодня выспаться не удалось. Отложу это до Германии. В 8.15 — и ни секундой позже — отъезд на телестудию КТLА. Журналист Ларри Финлей берёт меня в оборот, но делает это так весело и очаровательно, что я совсем не чувствую себя не в своей тарелке. Назад в отель, пейзаж я наблюдаю только из окна машины, и в 10.30 — интервью с Доном Бейлором из «Геральд Экспресс».

Ланч.

В 13.15 мы снова в телестудии, теперь уже в другой. Это прямая трансляция, и мама может сразу всё видеть на экране. Потом она мне говорит:

— Если ничего другого не получится, ты можешь стать телезвездой, так хорошо у тебя это выходит.

Конечно, мама пристрастна. Но и другие говорят то же самое. Я совершенно счастлива. Больше всего — из-за своего английского, с ним у меня вообще уже нет никаких трудностей. С 15 до 16 часов — запись с Фредериком Поргесом на немецком, для немецкого и австрийского радио. В 16 часов — снова интервью. Лео полагает, что репортер Джой Хеймс особенно важен, и я стараюсь изо всех сил произвести на него хорошее впечатление. Срочно переодеваться — могу я хоть раз в жизни спокойно переодеться? — и мы идём на коктейль с немецким генконсулом доктором Эдвардом Шнайдером. Всюду Шнайдеры! Вечером мы с мамой идём в «Ля Рю», чудный кабачок, и встречаем там Курда Юргенса. Он выглядит немножко бледным, а по-английски говорит как настоящий американец. Ни глотка алкоголя мне тут тоже не дают, кельнер следит за этим строго. Но за это я получаю кое-что другое. Причём даром. Каждые пару минут по залу проходят мировые знаменитости. Лорен, Ким Новак, Фрэнк Синатра и другие звёзды. Я только хватаю ртом воздух, когда кто-нибудь из них вот так просто и непринужденно проходит мимо. Лорен я нахожу в тысячу раз красивее в жизни, чем в фильмах. Она просто совершенство. Курд их всех знает и знакомит нас с некоторыми. Потом, совсем поздно, возвращаемся в отель. Завтра надо бы хоть что-нибудь рассмотреть в Лос-Анджелесе и Голливуде. Лео предлагает проехаться по окрестностям.

Среда, 29 января

Жуткое разочарование. Не просто дождь — льёт как из ведра, и о поездке нечего и думать. Однако Лео ничем не смутишь. Он быстро организует что-нибудь другое — и сразу после завтрака мы уже осматриваем студию «Метро-Голдвин-Мейер». Вот уж масштабы так масштабы! А за ланчем у нас — ещё один известнейший сотрапезник, Мел Феррер. Время летит слишком быстро. Снова одно интервью за другим.

С 14.30 до 15.30 — запись с Ширли Томас.

С 15.30 до 17 часов — интервью с Паулем Эльбогеном.

С 17 до 18 часов — интервью с Лидией Лейн для «Лос-Анджелес тайм», и потом быстро — на виллу Луэллы Парсонс, она — самая известная и значительная голливудская сплетница. Если я ей не понравлюсь, можно собирать манатки. Дом у неё просто волшебный, и она со мной чрезвычайно любезна. На всякий случай я изображаю свою воскресную улыбку: это никогда не повредит.

Четверг, 30 января

Мама будит меня, утешая, что можно ещё поспать. Дождь барабанит в моё окно. Намеченный визит в Диснейленд, которому я так радовалась, отменяется. Я ещё несколько дней буду в Лос-Анджелесе, и всё это время наверняка будет лить как из ведра. Но всё-таки мы после обеда едем на прогулку на машине, с нашей новой знакомой фрау доктором Хабер. Сразу — в Санта-Монику, на море. Жаль, нельзя выйти из машины, а то тут же промокнем до костей.

В 16 часов нас ждёт интервью с фрау доктором Трауб, она здесь представляет журнал «Фильм унд фрау».

С 17 до 18 часов — интервью с Пегги Харфорд из «Миррор». Потом приходит Лео, показывает мне, что про меня написала Луэлла Парсонс в «Лос-Анджелес икзэминер». Там что-то вроде «Восемь ведущих американских кинокритиков назвали Роми Шнайдер самой красивой девушкой Европы». Благодарствуйте, уважаемая Луэлла, но только это, по-моему, чушь. Я же не королева красоты, невысоко ценю все эти конкурсы и соревноваться ни с кем не намерена. Хотя бы потому, что наверняка пролетела бы мимо приза!

Вечером мы ещё ужинаем в отеле с Хейзл Джонсон из Юнайтед Пресс. Позже Лео приносит мою биографию — её сочинила компания «Дисней». Тут уж я должна кое-что изменить. Например, тут так: «Роми получает каждый день 3000 писем от своих фанатов». Смешно! Их же бывает самое большее 600. Или вот ещё одна глупость: якобы мне сделали чуть ли не 10 000 предложений выйти замуж. Ну, парочку я получила, но письменно — ни одного.

Пятница, 31 января

Опять рано вставать! Хотя я бы всё равно не могла долго спать, потому что сегодня снимаются мои кинопробы на студии «Дисней». Я немножко нервничаю, когда мы едем на студию к 7.30 утра. Но в павильоне всё беспокойство просто испаряется. Ведь все киностудии на свете одинаковые, и их воздух для меня уже родной. Но как будет с моим английским? Для болтовни его хватает, но не знаю, может, для актрисы его нужно куда больше?

В 12.30 наконец всё начинается. До этого я гримируюсь, причёсываюсь, для меня устанавливают свет. Текст моего эпизода я уже знаю, и знаю своего партнёра, ужасно симпатичного Джерома Куртленда. Режиссёр Чарльз Бартон. Через час он говорит — стоп. Как всё вышло, как мой английский? Весь день только об этом и думаю.

В 19 часов нас забирает в отеле диснеевская звезда Фесс Паркер и везёт в «Мулен Руж». Ресторан вмещает, думаю, полторы тысячи человек, но сидит тут не меньше чем две тысячи. Понабилось как селёдок К тому же первая часть шоу скорее шумная, чем хорошая. Но потом поёт Мартин Дэвис, красивый негр с отличной фигурой. В 23 часа мы возвращаемся в отель. Уснуть я не могу, всё время думаю о своих кинопробах.

Суббота, 1 февраля

Солнце сияет. Так тепло! После завтрака мы едем в восьмидверном лимузине — ничего подобного я ещё никогда не видела — в Диснейленд. За нами — множество фотографов, как хвост кометы. Вот забавно! Мы катаемся по маленькой железной дороге и любуемся всеми этими аттракционами, перепробовали все. Только в 17 часов возвращаемся в отель, смертельно усталые, но, как говорится, в ударе. Привёз нас опять этот восьмидверный корабль. Мама ложится в постель, и я тоже в её комнате ложусь на диван, и мы всё рассказываем, и смеёмся, и никак не успокоимся, но уже пора. За ужином мы встречаем знакомых из Германии в «Бич Комбер», это очень стильный голливудский ресторан. И опять кругом — кинозвёзды. Мы едим гавайскую еду, вкус довольно-таки своеобразный, но мне нравится. И поскорее — спать.

Воскресенье, 2 февраля

Я основательно выспалась и теперь жду с нетерпением, что принесёт этот день. Может, узнаем результаты кинопроб? После обеда уезжаем в «Мэринленд», чудесный океанариум прямо на море, в крайней точке Лос-Анджелеса. Жаль, с небес снова начинает лить, и мы не можем посмотреть выступление дрессированных дельфинов и китов. После обеда на коктейле у Пауля Конера встречаем Хельмута Койтнера, Лило Пульвер и Курда Юргенса. Здесь правда очень мило и уютно, но в 20 часов нужно срываться: мы обещали ещё зайти к Эриху Поммеру. Дождь всё ещё льёт “cats and dogs” как тут говорят. В 21 час мы уже в отеле, едим с мамой йогурты и калифорнийские апельсины, пьём свежевыжатый фруктовый сок. Лео, истинный кавалер, заказывает ещё одну «Вдову».

Понедельник, 3 февраля

Сегодня последний день. Мне грустно, что всё уже кончилось. В 9.30 нас увозят посетить «Метро-Голдвин-Мейер», там мы уже были. Шеф-продюсер мистер Бенджамин Тау принимает нас для часовой беседы — большая честь. Лео рассказывает, что он подпускает к себе известных звёзд разве что на несколько минут или вообще отказывает. Когда мы уходим, он шепчется с мамой. Потом мама мне говорит:

— Знаешь, что сказал про тебя мистер Тау? Что ты выглядишь на 16 лет, а головка у тебя работает, как у 35-летней.

Между тем приходит результат кинопроб. Бартон говорит, что всё получилось великолепно. О моём английском он сказал: «Роми за пару месяцев может вообще избавиться от акцента». Представить себе невозможно! Я просто сияю. Потом мы оформляем свои документы на выезд из США. И потом ещё съедаем по порядочному куску рыбы в «Беверли-Хиллз». Мы с мамой идём к парикмахеру. После чего — наш последний ужин. Это настоящая прощальная трапеза, и у меня всё время стоит ком в горле. Клер упаковывает нашу тысячу вещей, оркестр играет прощальную мелодию, и мы медленно — опять на восьмидверном чудище — едем в аэропорт.

Наш самолёт стартует в полпервого ночи. Я смотрю в окно, и мне грустно. До свиданья, Лос-Анджелес, до свиданья, Америка. Через четыре с половиной часа — посадка в Виннипеге. Мы с мамой остаёмся лежать в постелях. И только ещё через десять часов, при посадке в Гренландии, мы выходим. Ледяной ветер пронизывает насквозь. Мы укутываемся в шарфы и прямо по снегу топаем в аэропортовский ресторан. Здесь совсем светло, в этой ледяной пустыне. Луна сияет — картина неправдоподобная. Вылетаем дальше, и мне приносят самую вкусную еду. Баранью ножку, грибы и всякие такие штуки. Потом мы опять ложимся на наши койки. Через семь часов мы в Копенгагене. И ещё через девять — в Мюнхене. Закрываю свой дневник. Только нужно ещё раз записать, о чём я думала всю поездку: я бесконечно счастлива и благодарна, что я всё это могла пережить. Но... Если я скажу это вслух, то мне никто не поверит, и в газетах напишут, что я тщеславная и высокомерная. Но я правда так думаю. Я рада увидеть Дэдди — надеюсь, он сядет в самолет во Франкфурте, — и рада вернуться домой и спокойно обо всём подумать. Всё было чудесно — но я не могу дождаться, когда снова буду дома.