Высочайшей оценкой своего творчества Джойс считал фразу одного критика: этот писатель из числа тех редких дарований, которые «пишут только шедевры». Как-то раз Джойс сказал У.Б. Йейтсу: «Мы с тобой оба скоро будем забыты», — однако, пребывая в менее пессимистичном настроении, Джойс считал себя даром Божьим современной литературе. После его смерти прошло более шестидесяти лет, и теперь мало кто с ним не согласится. Правда, найдется еще меньше таких, кто смог бы осилить два его последних творения целиком, но это уже совсем другая история.

Джойс родился в достаточно обеспеченной семье ирландских католиков, но детство его омрачалось пьянством и мотовством отца. После смерти Джона Джойса у Джеймса спросили, кем был его отец, и тот ответил: «Банкротом». Тем не менее отцовской зарплаты сборщика налогов вполне хватало на то, чтобы отправить маленького Джимми в престижную частную школу и поддерживать его материально, пока он готовился стать врачом. Тут-то Джеймса и укусила муха писательства, и все мечты о том, чтобы оплатить отцовские долги, пришлось позабыть. В 1904 году Джойс встретил Нору Барнакл, обольстительную горничную, которая стала спутницей его жизни. Рассказывая о бегстве сына из дома с женщиной по фамилии Барнакл, Джон Джойс едко повторял: «Теперь она от него ни за что не отлипнет». Шутка Джойса-старшего станет понятнее, если знать, что фамилия Barnacle переводится как «морская уточка» — моллюск, который прилепляется к днищу корабля.

Как и многие бывшие католики, Джойс в один прекрасный момент отвернулся от всех, кто был причастен к формированию его личности: от семьи, страны и церкви. Фраза «Non serviam» («Я не служу»), которую произносит главный герой романа «Портрет художника в молодости», могла бы стать девизом автора. Его сборник рассказов «Дублинцы» был отвергнут в двадцати двух издательствах, а в одном даже сожжен, поскольку руководство сочло его отвратительным с точки зрения морали и «непатриотичным в части описания Дублина». «Улисс» был запрещен в Америке до 1933 года. Отчасти злясь на тупость и ограниченность соотечественников, а отчасти желая открыто жить с Норой «во грехе», вне брачных уз, Джойс большую часть своей жизни провел в Европе: главным образом в Париже, Цюрихе и Триесте. Здесь он жил и творил в свое удовольствие, и идиллию его нарушали только войны.

Основным предметом забот Джойса было здоровье. С самого детства у него обнаружились проблемы со зрением. Он носил очки с толстенными стеклами и перенес одиннадцать операций по поводу близорукости, глаукомы и катаракты. В ходе одной из операций на левом глазу ему полностью удалили хрусталик. Другой проблемой были плохие зубы. В годы бедности молодой писатель часто питался одним только какао и не мог позволить себе услуги дантиста, которые понадобились ему из-за такой сладкой диеты. Его зубы буквально гнили на корню, что привело к воспалению радужек, а это лишь ухудшило и без того снижавшееся зрение. Сетуя, что нужные слова для «Улисса» он уже подобрал и нужно только расставить их в правильном порядке, Джойс не шутил. Последнюю треть своей жизни писатель был почти полностью слеп.

10 января 1941 года Джойс почувствовал ужасную боль в желудке и был доставлен в цюрихскую больницу. Ему поставили диагноз «прободная язва двенадцатиперстной кишки», вскоре он впал в кому и пришел в себя, только чтобы произнести последние слова: «Меня что, никто не понимает?» Католический священник предложил провести его похороны, однако Нора отказалась от его услуг, заявив: «Я не могу так с ним поступить». Джойс похоронен на цюрихском кладбище Флюнтерн под простой мемориальной доской.

ГРОМ И ЛАЙ

Всю свою жизнь Джойс панически боялся двух вещей: собак и грозы. Происхождение первой фобии вполне понятно: в детстве он кидал камушки на пляже, и его укусила за подбородок бездомная собака. А за второй из своих страхов Джойс должен был благодарить гувернантку. Эта ревностная католичка внушала мальчику, что гроза — проявление гнева Господня, и требовала, чтобы он крестился, как только завидит вспышку молнии. Джойс и повзрослев всякий раз трясся при звуках грома. Когда кто-то спрашивал у него, почему он так реагирует, Джойс отвечал: «Вам не понять, вы ведь не росли в католической Ирландии».

ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА В РОЛИ СТАРОГО ИЗВРАЩЕНЦА

Сказать, что у Джойса были необычные сексуальные фантазии, — значит не сказать ничего.

«Наиболее привлекательны для меня те две части твоего тела, которые делают грязные делишки», — писал Джойс в одном из многочисленных эротических писем, обращенных к его многолетней партнерше Норе Барнакл. «Я хочу, чтобы ты меня ударила или даже высекла, — признавался он в другом письме. — Я был бы рад быть выпоротым тобой, любимая Нора!» И это еще самые сдержанные пассажи. Любовные письма Джойса пестрели откровенными описаниями реальных и воображаемых соитий. Среди почти зримых анатомических описаний, помогавших Джойсу кончить при мастурбации, фигурировали вульгарные восхваления «больших и круглых сисек» Норы и ее «задницы, полной газов». Казалось, в… гм-гм… сердце Джойса было отведено особое место для запаха пущенных женщиной ветров и вида испачканного нижнего белья. Странно? Да. Сексуально? Весьма спорно. А что же Нора? Ей тоже нравилось обнюхивать трусы? Ее ответные письма Джойсу не сохранились, но по некоторым высказываниям писателя можно заключить, что она была столь же (а то и более) склонна к нестандартным сексуальным фантазиям. «Ты превращаешь меня в животное, — писал ей Джойс в очередном полном похоти послании. — Это именно ты, ты, бесстыдная непослушная девчонка, первой ступила на этот путь».

И ЧТОБЫ ПОПКА БЫЛА ПОБОЛЬШЕ!

Джойс был без ума от женщин, но одна деталь женской анатомии особенно не давала ему покоя. Когда при нем рассказали историю о короле-людоеде, который выбирал себе супруг по размеру ягодиц, Джойс произнес: «Я искренне надеюсь, что, когда большевики наконец захватят весь мир, они освободят этого лишенного предрассудков монарха».

ДВА ЗАНУДЫ

Иногда встреча двух литературных знаменитостей проходит совсем не так культурно и возвышенно, как мы того ожидали. Взять, к примеру, встречу Джойса с Марселем Прустом в 1922 году. К тому времени оба считались наиболее признанными романистами в мире. Когда и тот и другой появились на одном парижском званом вечере, в комнате воцарилась тишина. Гости полагали, что у этих двух литературных гениев много общего, — и они не ошиблись. Джойс и Пруст, как две старые бабки на завалинке, принялись жаловаться друг другу на свои многочисленные болячки. «У меня ежедневно болит голова. И с глазами беда», — ворчал Джойс. «Ох, уж этот мой желудок. Что же мне с ним делать? Когда-нибудь он меня доконает!» — вторил ему Пруст. После еще более неуклюжего обмена репликами о том, как они любят есть трюфели, оба писателя признались, что не читали книг друг друга. Когда темы для разговора были исчерпаны, Пруст, знаменитый своей застенчивостью, направился к дверям. Джойс вызвался проехаться с ним до дома в его такси, рассчитывая на продолжение беседы, но, увы, такового не последовало. Автор знаменитого цикла «В поисках утраченного времени» скрылся в своей квартире, даже не предложив Джойсу зайти на чашечку чая.

КОНФЛИКТ ПОКОЛЕНИЙ

Первая встреча с другим литературным идолом, Уильямом Батлером Йейтсом, прошла почти также неудачно. Признанный ирландский поэт изо всех сил старался понравиться своему более молодому коллеге, но только напрасно тратил время. Йейтс даже выразил желание почитать что-нибудь из ужасных стихов Джойса, на что Джойс с неохотой протянул ему рукопись и сварливо предупредил: «Ну ладно, раз уж вы так просите… Но учтите, что ваше мнение значит для меня не больше, чем мнение первого встречного». Затем речь зашла о более общих литературных вопросах. Когда Йейтс упомянул Оноре де Бальзака, Джойс только рассмеялся. «Да кто сейчас читает Бальзака?!» — воскликнул он. Наконец разговор свернул на творчество самого Йейтса, которое, по словам автора, перешло в стадию экспериментов. «А-а, — высокомерно ответствовал Джойс, — это только показывает, что вы стремительно теряете мастерство». Когда беседа подошла к концу, пренебрежительный тон Джойса только усилился. «Мы встретились слишком поздно, — сказал он Йейтсу на прощание. — Вы слишком стары для того, чтобы я мог хоть как-то на вас повлиять». Йейтс выслушал весь этот поток оскорблений, прикусив язык. Однако позже, уже не сдерживаясь, написал о Джойсе: «Никогда не видел, чтобы в одном человеке такое колоссальное самомнение сочеталось с таким лилипутским литературным даром».

В МНОГОЧИСЛЕННЫХ ЭРОТИЧЕСКИХ ПИСЬМАХ, АДРЕСОВАННЫХ ЕГО СОЖИТЕЛЬНИЦЕ НОРЕ БАРНАКЛ, ДЖЕЙМС ДЖОЙС ПИСАЛ, ЧТО ХОЧЕТ, ЧТОБЫ ОНА ЕГО УДАРИЛА, ИЗБИЛА ИЛИ ВЫПОРОЛА.

ШАЛОВЛИВАЯ РУЧОНКА

Многие современники вполне разделяли высокое мнение Джойса о самом себе. Однажды в Цюрихе к нему на улице подошел юноша. «Можно мне поцеловать руку, которая написала “Улисса”?» — спросил он. «Нет, — ответил Джойс. — Эта рука сделала и много чего другого». Без сомнения, Нора могла бы подтвердить его слова.

ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ ВЕЧНОЕ!

Джойс ненавидел памятники. Однажды он вместе с другом проезжал на такси мимо парижской Триумфальной арки. Друг поинтересовался, как долго может гореть вечный огонь. «До тех пор, пока неизвестный солдат, которому все это уже давно надоело, не поднимется из могилы и не задует его», — заявил Джойс.

О КВАРКАХ

В мире физики частиц кварк — один из фундаментальных кирпичиков, слагающих материю. Еще это название одного французского концепт-кара, персонаж сериала «Звездный путь: Глубокий космос 9» и кличка собаки в фантастической комедии «Дорогая, я уменьшил детей» (1989). Во всех этих случаях мы должны благодарить Джеймса Джойса. Американский физик Мюррей Гелл-Манн дал субатомным частицам название «кварк» в честь трех морских птиц, шутливо приветствовавших короля Марка на 383-й странице «Поминок по Финнегану». (Целиком фраза звучит так: «Три кварка для мастера Марка!»)

ТУК-ТУК! — КТО ТАМ? ЗДЕСЬ НЕ ВСЕ ДОМА!

Последний роман Джойса «Поминки по Финнегану» известен тем, что мало кому понятен и совершенно нечитабелен. Есть версия, что к этой нечитабельности приложил руку Сэмюэл Беккет, у которого были проблемы со слухом. Ко времени написания романа Джойс почти совсем ослеп, поэтому надиктовывал текст Беккету. Как-то раз во время работы раздался стук в дверь, но Беккет, со своей тугоухостью, этого не услышал. «Войдите!» — сказал Джойс, и Беккет послушно записал его слова. Когда Бек-кет перечитывал автору законченный отрывок, Джойсу так понравилось это «Войдите!», что он решил оставить его в тексте.