Дня три после охоты прошли спокойно — книги, учеба, размышления. Рамон не давал о себе знать, то ли был занят, то ли все-таки обиделся, несмотря на то, что в тот день вел себя как обычно. Эдгар совсем было решил, что дело все же в обиде и собрался было напроситься в гости, когда тот объявился. Разумеется, их снова куда-то звали. И, разумеется, все снова пошло кувырком. Месяц до проявления представителей Белона превратился в сущий карнавал — приемы, охоты, прогулки по городу. Впрочем, Рамон, кажется, сделал выводы и не настаивал, когда брату приходило в голову отказаться. Светская жизнь, освобожденная от обязательств, оказалась… любопытной. Так что к концу месяца даже такой нелюдим, как Эдгар сумел запомнить, кто кому брат, сват и тому подобное. И — вот уж вовсе невиданное дело — научился танцевать.

Когда приехали люди короля Белона, Эдгар ожидал вызова к герцогу, но его не последовало. Более того — снова пропал Рамон. Конечно, он и до того бывал не каждый день. Но обещать зайти назавтра, и не появиться, отделавшись письмом с извинениями, которые на самом деле ничего не объясняли — такого за братом раньше не водилось. Эдгар проворочался всю ночь, и с утра помчался к Рамону. С него станется заболеть или еще чего похуже, и не предупредить, чтобы «не расстраивать». На самом деле, Эдгар крепко подозревал, что брат попросту боится выглядеть слабым и не умеет принимать сочувствие. Правду говоря, он и сам этого не умел. Некогда и негде было научиться. Он даже считал, что так и должно быть. До тех пор, пока едва не погиб лютой столичной зимой. Сперва было неловко послать за кем-то из однокашников занять — нет, не денег, но хотя бы чуть-чуть еды, готовить самому не хватало сил, не хватало сил даже поддерживать огонь в печи. А потом он не смог подняться с постели. Когда, озаботившись тем, что примерный ученик не появляется на лекциях неделю, к Эдгару все же пришли, он бредил, и спешно вызванный лекарь отказался поручиться за его жизнь. Конечно, Рамон в доме не один, и Бертовин присматривает за ним не хуже хорошей няньки — пожалуй, бывший воспитатель был единственным, кому брат по старой памяти позволял о себе заботиться. Но все равно лучше было убедиться самому.

Он вошел во двор и сразу же увидел Рамона — тот разговаривал со своими людьми, против обычного, собравшимися во дворе. Поднял взгляд на вошедшего, кивнул, бросил своим.

— Все. Собираемся.

Эдгар почувствовал, как облегчение сменяется разочарованием — у брата снова какие-то дела, а он снова не нужен.

— Хорошо, что зашел, — сказал Рамон, обнимая. — Как раз собирался сам заглянуть, попрощаться. Пойдем в дом.

— Что случилось?

— Постой. — Рыцарь остановился. — Ты что, ни о чем не знаешь?

— А должен?

— Так. Где ты был последние два дня?

— В библиотеке.

Рамон расхохотался.

— Братишка, ты бесподобен! Если завтра наступит светопреставление, ты и представ перед господом сделаешь такое же лицо и скажешь — был в библиотеке, что вообще случилось?

Эдгар смутился.

— Ладно, пойдем. — Рамон провел брата в дом, усадил, плеснул вина.

— Приехали люди из Белона. За тобой.

— Слышал, но меня не звали.

— Да. Потому что они принесли дурные вести. Сюда идет армия. Кадану, видимо, надоело терпеть под носом нас.

— И что теперь? — Эдгар сам понял, как глупо это прозвучало. Но брат не стал смеяться.

— Теперь будет война.

Рамон сел напротив, пригубил из кубка.

— Герцог решил встретить их в поле, чтобы не допустить осады.

— Ты считаешь, это правильно?

Эдгар полагал себя начитанными знал немало о сражениях прошлого. Но одно дело читать, другое — решать самому.

— Признаться, я плохой полководец, два десятка рыцарей, моих вассалов — пожалуй, предел возможностей. Поэтому — не знаю.

— Сюзерен всегда прав, даже если он ошибается. — Пробормотал Эдгар.

— Да. Потому что сознание того, что твой господин ошибся, а ты был прав, не спасет никого. Поэтому лучше бы ему оказаться правым, а нам — молиться, чтобы так и случилось.

— А если нет?

Рамон пожал плечами.

— Многие готовятся спешно отправлять семьи назад, если что. Приказать тебе я не могу… могу попросить. Если вместо нас вернутся дурные вести — найди место на корабле, сколько бы оно не стоило. Деньги у тебя должны оставаться… впрочем, я оставлю, когда отсюда побегут, место на корабле станет золотым. Я попросил Амикама, чтобы когда будут убираться, помогли и тебе, но сам понимаешь, прежде всего он будет заботиться о своей семье.

— Ты забыл только одно — спросить меня.

— А что я сейчас делаю?

Эдгар вздохнул. Бесполезно. Значит, нужно спросить о другом.

— Кто-то из священников идет с армией?

— Конечно.

— Тогда я с ними.

Рамон поставил кубок, смерил брата взглядом.

— Любопытство — не лучшее качество.

— Пошел ты… — Был бы на месте брата кто-то другой, Эдгар бы ударил — и плевать на последствия. — Я мужчина. И я не буду отсиживаться за стенами, и ждать, спасут мою шкуру или придется уносить ноги.

Руки тряслись, и кубок пришлось поставить, чтобы не расплескать. Да и очень хотелось запустить им со всей дури в ближайшую стену, чтобы грохнуло как следует.

— Ты разделишь судьбу господина, прав он или нет — потому что клялся ему в верности. Ты не можешь выбрать. Я — могу. И я выбираю судьбу тех, кто пытается защитить меня, уж прости за то, как это звучит. Кроме меча есть еще слово. И души, нуждающиеся в молитве и утешении. Впрочем… думаю на крайний случай меч у тебя найдется. Пока я не рукоположен, господь простит.

— Дурак.

— Какой уж уродился. — Эдгар подумал, что если бы взгляды в самом деле могли метать молнии, дом бы уже пылал. Причем неизвестно, от чьего именно взгляда.

— Спроси у отца Сигирика. — сдался, наконец, Рамон. — Он идет со своими. Меч найдется.

Отец Сигирик не возражал, и на следующее утро Эдгар вместе со священниками стоял на холме у герцогского шатра. У подножья разворачивалась армия, ржали кони, трепетали стяги. А по другую сторону поля выстраивались враги. Наверное, там тоже подходили к священникам (волхвам — поправил себя Эдгар) — просили благословения перед боем. Неподалеку Сигирик разговаривал с преклонившим колени рыцарем — тихо, как и полагается на исповеди. Лицо воина казалось знакомым, но герб на котте ни о чем не говорил — а, может быть просто Эдгар не мог вспомнить. Люди шли, один за другим, рыцари и простолюдины, а сам Эдгар никак не мог понять, что он здесь делает. Ну да, сам напросился — но зачем? Исповедать и причастить он не мог, пока не принял сан, помочь на службе — для этого есть мальчики. Поговорить? О чем он, отродясь не противоборствовавший ничему опаснее пера, мог говорить с теми, кто вскоре с оружием будет защищать оставшийся где-то позади город, и этот холм со стягом герцога. И самого Эдгара.

Сигирик отпустил рыцаря, подошел ближе.

— Не волнуйся, сыне. К чему бояться тех, кто может убить тело, но не способен погубить душу?

— Я не волнуюсь. Просто… — Эдгар коснулся левой рукой меча, это успокаивало. Перевел взгляд на священника — тот, как и полагалось его сану был без оружия.

— Это хорошо, что «просто». Господь не оставит.

Эдгар кивнул. Сигирика отвлек еще один рыцарь и Эдгар снова остался один.

И снова оставалось только ждать. Эдгар опустился на колени. Неважно, сколько человек сейчас обращаются к Господу. Он услышит. Не может не услышать.

Рамон в последний раз взглянул на холм. Где-то там был Эдгар и это было хорошо. Ну, насколько вообще хорошо может быть в подобной ситуации. Если дела повернутся плохо, может, парень и сумеет удрать. Если захочет. С него ведь станется упереться до конца, невероятно просто, как брат умудряется жить в каком-то своем мире, совершенно не имеющем отношения к реальности. И ладно бы был мальчишкой как Хлодий, в этом возрасте простительно, так нет же. Рамон в последний раз вздохнул и выкинул мысли о брате из головы. Оглянулся на Бертовина.

— Где Хлодий?

— Исповедуется.

— Хорошо.

Пусть мальчик верит, пока может. Сам Рамон давно знал, что бог не слышит. Так что чем бы не обернулось сегодня — это будет делом рук человеческих, и никак иначе. Пять сотен рыцарей со своими людьми, да отряд лучников в перелеске. Врагов было больше, много больше. И все же Рамон был уверен, что лучше встретить противника в чистом поле, чем отсиживаться за стенами подобно крысам. В прошлую осаду жители ждали подмоги, которая так и не пришла. В этот раз помощи ждать будет неоткуда, разве что бог явит чудо и два оставшихся корабля все же доплывут, третий уж точно на дне. Но в нежданные милости небес Рамон тоже давно не верил. Так что победу придется взять самим, а не выйдет — все лучше, чем медленно дохнуть от голода.

Хлодий, легок на помине, вернулся, помог надеть шлем. Рамон встряхнулся, услышав звук горна.

— Все. По местам.

И пусть свершится то, чему суждено.

Господь услышал — иначе как объяснить снизошедшую в душу уверенность, что все будет так, как должно? Эдгар смотрел вниз, разыскивая взглядом Рамона или хотя бы его людей. Десяток, одетый в серебро и червлень — казалось бы, трудно не увидеть. Но плотный строй представал собранием неразличимых цветных пятен, от которых рябило в глазах. Услышав горн, Эдгар подпрыгнул. Чистому медному голосу, словно смеясь, с другого конца поля ответил низкий звук рога. Войско двинулось. Но прежде, чем две железные стены столкнулись, из перелеска, где стояли лучники, полетели стрелы. И когда железо столкнулось с плотью, Эдгар понял, почему брат никогда не рассказывал о войне.

Стрелы изрядно проредили вражеский строй, но тот, кого приметил себе Рамон, остался в седле. Копье бросило его наземь, довершили дело копыта или нет, рыцарь не заметил — пришлось прикрываться щитом от меча того, кто был рядом. Копье улетело за спину — Хлодий подберет и отступит назад, туда, где в относительной безопасности будут ждать оруженосцы — впрочем, где и когда в бою можно было говорить о безопасном месте? Рукоять меча легла в ладонь, клинок закружился, прорубая путь. Когда-то когда Рамон был еще пажом, воспитатель герцога, седой и беззубый, частенько ругался — мол, не та война пошла, что в наше время, совсем не та. Виданное ли дело, вместо того, чтобы считать доблесть по убитым врагам, брать тех в плен лишь ради богатого выкупа. Что ж, с тех пор, похоже, все вернулось на круги своя. По крайней мере, в этой битве.

Сзади раздался предостерегающий крик. Рамон оглянулся. Увлекшись, он слишком оторвался от своих, и теперь его люди с трудом удерживали ломящихся с боков язычников. Рыцарь осадил коня, подаваясь назад. Наседавший воин обрадовался — ненадолго, Рамон достал его мечом. Врагов было много, слишком много и строй медленно пятился. Бертовин охнув, покачнулся — на червлени кровь выглядела темной.

— Давай назад, к Хлодию! — крикнул Рамон.

— Еще чего! — оскалился тот. — По ребрам полоснуло, до свадьбы заживет.

Спорить не было ни времени, ни сил. Рыцарь зарубил еще одного. Показалось ему, или кричали где-то за спиной, там, где должно было быть безопасно? Но оглядываться и высматривать уже тоже не было возможности, оставалось только рубить, и уходить от удара, и снова рубить.

Эдгар видел, как схлестнулись два строя, качнулись туда-сюда, подобно волне, а потом рыцари начали пятиться. Поначалу медленно, шажок за шажком. Строй прогибался, точно лук со слишком тугой тетивой, и, подобно тому же луку, все же сломался, прорвавшись в центре. И в прорыв понеслась волна, сметая на пути всех — прямо туда, где редкими кучками стояли оруженосцы.

Один из людей Рамона завалился набок с перерубленной ключицей. Еще один едва держался в седле — шлем хоть и спас жизнь, но голову не уберег. По хорошему, его надо было отправить в тыл, но в тылу тоже творилось что-то непонятное. По-хорошему, надо бы приказать Бертовину проводить, да прихватить еще одного, отбросившего щит потому, что в нем застряло чужое копье и теперь прижимавшего левую руку к боку — кто-то из врагов достал палицей. Кость сломана, как пить дать. Но за спиной уже тоже были враги, и оставалось только драться до последнего.

— Все, стоим здесь. — Крикнул Рамон. — Раненых в середину.

И они встали. Насмерть.

Хлодий не поверил себе, когда увидел, как рассыпается строй, падают наземь рыцари, а кто-то и вовсе бежит, а следом, вопя и улюлюкая, мчатся язычники. Стоящий рядом парень — Хлодий его не знал, не успел познакомиться, закрыл глаза, зашептав молитву.

— Дурак, давай в седло!

— Не поможет — подбородок мальчишки трясся. — Догонят.

Хлодий выругался — услышь отец, точно дал бы по губам — взлетел на коня. «Догонят» — он и не собирался удирать. Не для того столько учили. В животе свернулся ледяной ком, но еще страшнее была мысль о том, какое лицо будет у господина, когда он узнает, что его оруженосец сбежал. И что скажет отец.

Хлодий перехватил поудобнее копье — конечно, он не рыцарь и никогда им не будет, но Рамон поймет. И поскакал туда, где сбившись в кучку, стояли те, кто не побежал.

Он очень старался все сделать правильно — но копье сломалось, хрустнув сухой веткой, а враг хоть и пошатнулся, но удержался в седле. Только отбросил щит с засевшим обломком — вот и вся польза. И, оскалившись, повернул коня навстречу Хлодию. Тот отшвырнул то, что осталось от копья и схватился за меч. Мельком подумал, что за сломанное оружие, Рамон, пожалуй, выпорет. Если будет кого. А потом стало не до праздных размышлений. Язычник, с которым он сцепился, оказался матерым — и Хлодий едва успевал подставлять клинок, да уворачиваться. Даже сожалеть о том, что влез не в свое дело было некогда. Только стараться оттянуть миг, когда все будет кончено — а то, что этот миг настанет, было очевидным. Но рядом пытались драться такие же мальчишки, не пожелавшие убегать. А значит, и он не отступит. Хлодий блокировал очередной замах и все-таки ошибся — чужой клинок скользнул вдоль лезвия и опустился на бедро. Оруженосец почувствовал удар — боли поначалу не было — увидел торжествующую ухмылку язычника, и уже заваливаясь набок пырнул в живот. Враг сложился. Хлодий успел вынуть ноги из стремян, чтобы в них не запутаться, и тут боль догнала. Он схватился за раненое бедро, со всего размаху грохнулся оземь и потерял сознание.

Эдгар, вцепившись в рукоять меча, смотрел вниз. Похоже скоро все будет кончено — и тогда останется только попытаться продать свою жизнь подороже. Он усмехнулся — слишком уж возвышенно и глупо это звучало. Но когда язычники доберутся сюда, он сможет хотя бы драться — а что делать тем, кто стоит рядом, безоружный? Он оглянулся на Сигирика — тот, опустившись на колени, молился.

Из перелеска снова засвистели стрелы — теперь они били в спину язычникам. А потом — Эдгар не поверил глазам — из того же леска вылетели всадники и ударили сбоку.

Рамон потерял счет времени — а убитых врагов он не считал никогда. Меч в руках наливался тяжестью, измочаленный щит грозил рассыпаться в щепки. Еще один из его людей лежал с разрубленной шеей. Остальные держались. Пока держались. Но кроме этого «пока» ничто не имело значения. Он заметил, что напор врагов стал слабее, свалил еще одного, приготовился схватиться со следующим, а тот вдруг развернул коня и помчался прочь. Рамон огляделся. По полю неслись всадники, над головами реял штандарт герцога.

— Все. — Выдохнул рыцарь. — Кажется, все.

— Пошли добивать? — ухмыльнулся Бертовин.

— Какое тебе «добивать»? бери раненых и назад. А мы мертвых подберем и следом.

— Ну вот, самое веселье отобрали. — Буркнул тот. Стряхнул латную рукавицу, вытер лицо. Пошатнулся.

— Весельчак нашелся. — Фыркнул Рамон. — Поезжайте, кому сказал.

Он спешился, снял рукавицы и шлем. Ветерок коснулся взмокшего лба — стало зябко, несмотря на то, что вокруг было тепло. Один из солдат подхватил щит. Рамон кивнул, благодаря — вообще-то это должен был сделать Хлодий, но мальчишки что-то не было. Ищет, наверное, поди разбери, куда их отнесло в этакой-то каше. Рыцарь огляделся. Где-то здесь двое его людей. Точнее, тела его людей. Красное с серебром должно быть заметно посреди развороченной копытами травы. Так и есть. Рамон опустился на колени, закрыл мертвому глаза. Кивнул своим — те положили тело поперек седла бродившей поодаль лошади. Потом подобрали второго погибшего. Рамон вернулся в седло, послал коня вперед неспешным шагом. Внутри было пусто — как всегда после боя. Потом придет скорбь по погибшим, и сожаление — не уберег, не успел, навалится усталость… Но все это будет потом. Когда появятся силы чувствовать хоть что-то.

— Пойдем, сын мой. — Сигирик протянул суму. — Воины свое дело сделали, теперь наша очередь.

Эдгар кивнул — расспрашивать не хотелось — и послушно последовал за священником.

В старых миниатюрах поле боя рисовали сплошь покрытым телами. В жизни все оказалось не так — но не менее страшно. Взрытая копытами, перемешанная с землей трава. Кровь — вовсе не алая, а густого вишневого цвета. И люди. Много людей. Кто-то еще шевелился, кто-то уже не дышал. Они с Сигириком ходили по полю, и священник, не гнушаясь, собственноручно касался шеи каждого, проверяя, жив ли. Спокойно, не кривясь и не бледнея перевязывал раны, доставая бинты из той самой сумки, что подал Эдгару. Принимал исповедь у тех, кто еще мог говорить и разрешал от грехов бесчувственных.

— Грех убийства и смерть без покаяния. — Негромко произнес Сигирик, когда они шли от одного тела к другому. — И все же я верю, что господь не допустит вечных мук для тех, что защищают нас с оружием в руках. Тем не менее, поскольку пути его неисповедимы, будем делать то, что должно. А Он рассудит.

Они снова остановились. Лежащий был в сознании, придерживал руками живот. С каждым вдохом из раны выпучивалось что-то мягкое, красно-сизое, шевелящееся. Раненый заправлял это обратно, но через миг все повторялось. Сигирик достал бинты.

— Не надо. — Человек облизнул сухие губы. — Все равно. Исповедуй, отче.

Эдгар шагнул в сторону, чтобы не слышать. Наконец, священник поднялся.

— Пойдем.

— Погоди. — Раненый в очередной раз попытался заправить внутренности. — Ты носишь меч. Помоги.

Эдгар замер, не понимая, не желая понимать, что от него хотят.

— Все равно… — повторил раненый. — Я могу сам… грех на душу не хочу. Помоги.

Эдгар затряс головой, беспомощно посмотрел на Сигирика.

— Выбирай сам, сын мой. — Сказал тот. — Я не могу решить за тебя.

Взял из рук ученого сумку и побрел к следующему телу. Эдгар шагнул было вслед. Остановился.

— Прошу тебя…

Меч вошел в грудину с сухим хрустом — так скрипит снег под ногами морозной ночью. Эдгар долго стоял, глядя в ставшее разом безмятежным лицо. Вбросил в ножны кое-как оттертый от крови клинок и пошел догонять Сигирика.

Они остановились у обоза — там, где оставалась их телега. Тут же ждали двое раненых, отправленных вперед.

— Где Бертовин? — спросил Рамон.

— Сына ищет.

— Что с ним? — безразличную одурь смахнуло вмиг.

— Ты не видел что ли? Оруженосцев порубили. В центре прорвались, и…

— Всех?

Хоть бы у мальчишки хватило ума сбежать. Хотя Хлодий не побежит, это-то и плохо.

— Нет, до кого добраться успели. Сотню, наверное.

Рамон едва не застонал при мысли о недоученных мальчишках, попавших под клинки.

— Я искать.

— Погоди. Вон он.

И в самом деле, неподалеку показался Бертовин, несущий на руках сына — то ли бесчувственного, то ли мертвого, поди отсюда разбери. Рамон сорвался с места первым.

— Давай сюда, сам на ногах еле держишься.

Тот помотал головой.

— Сам.

— Жив? — спросил рыцарь, отступая.

— Вроде.

Бертовин опустил юношу на траву. Тот дернулся, застонал и открыл глаза.

— Живой. — Выдохнул Рамон.

— Живой. — Эхом повторил Бертовин, оседая рядом.

Хлодий обвел взглядом знакомые лица. Неуверенно улыбнулся.

— Я не побежал.

Рамон кивнул, посмотрел ему в глаза.

— Да. Ты не побежал и смог взять жизнь врага. Я горжусь тобой.

Юноша снова улыбнулся. Попытался было пошевелиться и застонал.

— Откуда ты знаешь про врага? — спросил Бертовин, пока Рамон освобождал рану от одежды.

— Его не добили.

Нога на первый взгляд выглядела жутко, но после внимательного осмотра стало ясно, что кость не задета. Кровь еще текла, но не так, чтобы дать повод для волнений.

— До свадьбы заживет. — Рамон выпрямился, вытирая руки. Негромко приказал: — Калите железо.

Пока разводили костер, перевязали Бертовина — рана и в самом деле оказалась неопасной — клинок прорубил кольчугу и скользнул по коже. Сломанное ребро не в счет, срастется. Так же как и рука еще одного раненого, которую уложили в лубки.

Рамон достал из огня клинок, подобранный на поле кем-то из его солдат.

— Держите.

— Не надо держать. — Хлодий не мог отвести взгляд от алого железа.

— Надо. — Сказал Рамон. — И не вздумай терпеть. Ори во всю глотку.

Раскаленная сталь зашипела, войдя в рану, тошнотворно запахло паленым. Хлодий попытался было сдержаться — не вышло, зашелся в крике.

— Все. — Рыцарь отбросил клинок. — Теперь только перевязать.

Он оглянулся на своих людей.

— Поесть соорудите.

На самом деле хотелось только упасть и спать. Но люди устали, им надо поесть и отдохнуть. Тем более что все равно дожидаться герольда с разрешением покинуть поле боя. Еще надо бы поискать Эдгара… хотя если не найдется, ничего страшного. Приехал со святошами, с ними же и обратно доберется.

— Все. — Повторил Рамон. — Есть будешь?

Хлодий покачал головой.

— Тогда спи. Начнем собираться — разбудим.

Эдгар выбрался к их костру сам. Молча прошел между лежащих вповалку людей, сел рядом с братом. Рамон хотел было спросить, не голоден ли тот, пригляделся внимательней — и ни сказав ни слова протянул флягу с вином. Удивительно, но отказываться ученый не стал, пил долго, взахлеб, точно воду. Наконец, вернул флягу, обхватил колени, уставившись в костер.

— Я убил человека.

— Поздравляю. — Негромко сказал рыцарь.

— Ты не понял. Я убил человека. Нашего. — Эдгар протяжно всхлипнул — воздуха не хватало, хотя слез не было. — Раненого. Он… у него живот был… и я…

Он не успел сообразить, как, а, главное, когда вроде бы спокойно сидевший рядом брат развернулся и ударил. Успел только схватиться за горящую щеку и уставиться на Рамона.

— Ты воин или баба? — прошипел тот.

— Я ученый.

В голове звенело, то ли от вина, то ли от пощечины. Какого…?

— Ты нацепил меч. Или веди себя, как мужчина и не позорь оружие, или снимай его и ступай в обоз к бабам.

— Ты… — воздуха снова не хватало, теперь от ярости. — Как ты смеешь?

— Смею. — Ухмыльнулся тот. — И попробуй помешать.

Эдгар выругался — длинно и грязно, пожалуй, он сам не ожидал от себя подобных выражений. Поднялся, не отрывая взгляда от брата.

— Вставай.

Рамон не пошевельнулся.

— Вставай, и я набью тебе морду.

Тот посмотрел снизу вверх — пристально, очень внимательно. И улыбнулся. Совсем не так, как миг назад.

— Ну вот. Теперь ты похож на человека.

— Ты… — ярость ушла так же стремительно, как накатила. Эдгар медленно сел. — Ты специально, что ли?

— Ага. — Рамон бросил брату флягу. — Был бы девицей, гладил бы по головке и утешал. Но ты ж не девица.

— Зараза… — по правде говоря, хотелось сказать много что — но он и без того уже наговорил такого, что пьяный матрос бы устыдился.

— Пей. Помогает, правда, не очень. Но хоть что-то.

Эдгар открыл флягу, принюхался. Скривившись, вернул брату.

— Напьюсь и усну. Мало вам раненых, придется еще и меня тащить.

— Одним больше — одним меньше. — Хмыкнул Рамон. — Есть будешь?

— Нет.

— Будешь. Ты только что вылакал полфляги не закусывая. Если не поешь — точно придется тело везти.

Эдгар вздохнул, взял протянутый братом хлеб и начал жевать.

Подошедший герольд говорил вроде негромко, но Бертовин, что дремал рядом с сыном, проснулся, а следом зашевелился и Хлодий.

— Буди людей. — Сказал Рамон.

— Хорошо. — Бертовин помедлил. — Пошли кого-нибудь вторую телегу поискать, должно быть найдется оставшаяся без хозяев. Хлодию.

Рамон покачал головой.

— Не подумал. В самом деле, на нашей покойники, его туда же не стоит.

— Просто тебе было бы все равно. — Пожал плечами Бертовин. — А ему еще нет.

— Я не поеду в телеге. Я воин.

Хлодий попытался сесть — получилось, хотя лицо у мальчишки стало зеленым.

— Куда денешься. — Хмыкнул Бертовин. — Пошел я, искать.

— Не поеду. — Повторил оруженосец.

— Сопли подотри, «воин». В седле не держится, а туда же!

— Уймитесь. Оба!

Рамон присел рядом с Хлодием. Мальчишка часто-часто моргал, прикусив губу, но глаз не опускал.

— Воин. — Негромко сказал рыцарь. — Сядешь у меня за спиной. За пояс удержишься, или привязать?

— Удержусь.

— Как знаешь. — Рамон встал, огляделся. — Чего застыли все? Собираемся.