Рамон так и не понял когда успели миновать несколько месяцев. Время неслось сбросившим узду жеребцом и сам Рамон летел вместе с ним, лишь успевая краем сознания отметить что вот уже осень — убрали жито с полей, а вот и зима: в наскоро сложенном доме стали топить не только ночью, но и днем. Сами же дни пролетали, не оставаясь в памяти: одни и те же заботы, много забот, только успевай поворачиваться.

Хлодий давно поднялся на ноги, но, правду говоря, проку от него поначалу было немного. Тогда, в деревне, парнишка показал себя очень хорошо. Тем же вечером Рамон сказал ему об этом и сам невольно улыбнулся глядя на то, как расцвел оруженосец. Но все же поручать ему, скажем, набрать гарнизон, было откровенно рано. Так что Хлодий большей частью приглядывался, да учился. К тому же сам и рыцарь пока не торопился переложить на парня все дела. Успеется еще. Обязанности оруженосца он с Хлодия снял — нечего парню ерундой заниматься. И взял на его место тринадцатилетнего сироту из старого, но обнищавшего рода. Прежний господин мальчика не слишком-то занимался его воспитанием, предпочитая коротать время за выпивкой. Она его и сгубила: пьяный свалился с лестницы и свернул шею. Рамон посмотрел-посмотрел на мальчика, пытавшегося по тавернам найти кого-то, кто возьмет хоть слугой — да и подобрал. Бертовин, помнится, хмыкнул, что если этак дальше пойдет, скоро господин начнет бездомных кошек домой таскать. Впрочем, парень оказался понятливым и расторопным, а большего от него пока никто не требовал. Тот день — один из немногих, что Рамон запомнил именно как «день», а не какой-то обрывок происходившего — вообще оказался удачным. Сперва славно поторговались из-за сукна на зимние плащи людям. Здешняя зима хоть и была на взгляд Рамона сущим недоразумением — что это за зима такая, если снег не каждый год падает — все же требовала теплой одежды. Потом в той таверне, где подобрали оруженосца, сговорились с тремя молодцами из тех, кто подался за море в описках лучшей доли. Доведись завтра идти в бой, в копье бы Рамон их не взял, но оборонять замок сгодятся, а там товарищи натаскают. Да и Бертовин просто так смотреть не будет. Известно же, что в бою неумеха не только себя погубит, но и тех, кому доведется биться рядом. А значит, воины сделают все, чтобы неумех среди них не осталось. Впрочем, по большому счету выбирать было не из кого. Опытные рубаки давно ходили с господами, а те, кто сейчас наводнил трактиры, большей частью выглядели, да и были вчерашней деревенщиной. Уверенной, что за морем текут молочные реки посередь кисельных берегов, и что стоит натянуть кожаную рубаху, да взять в руки дубину — и готов воин, имеющий право взять силой все, что заблагорассудится. Новички выгодно отличались хоты бы тем, что понимали, зачем нужно держать строй, умели носить доспех и держаться в седле, да и с какой стороны берутся за меч, знали не понаслышке. Выходило, что Рамон в очередной раз умудрился найти лучшее из возможного, так что день действительно был удачный. Жаль, только встретиться с Лией не вышло.

Девушку в это время рыцарь почти не видел — за стремительно укорачивающийся день нужно было успеть сделать все дела, ради которых приезжали в город, и вернуться обратно. Не считать же, в самом деле, свиданиями визиты в четверть часа, да поцелуй на прощанье? Рамон несколько раз подумывал о том, чтобы заночевать в городском доме и привести девушку — ему самому давно уже было мало этих торопливых поцелуев. Но стремительно растущий замок требовал постоянного присутствия хозяина. И приходилось снова уезжать, едва успев поговорить. Хорошо еще, что оставались сны.

Лия и вправду часто ему снилась, как и обещала, когда они возвращались с цветущего луга. Будь рыцарь более суеверным, он заподозрил бы колдовство. А так — ну что, право, странного в том, что мужчине снится желанная женщина? Порой сны оставались целомудренными, хоть пастораль с них пиши, порой становились жарко-бесстыдными, после которых просыпаешься посреди мокрой постели. Предсказать заранее, что приснится и приснится ли вообще было невозможно — впрочем, Рамон и не пытался. Донести бы голову до подушки.

Замок рос на глазах. Каждый день Рамон невольно сравнивал то, что видит, со вчерашним, и каждый раз находил перемены. И снова и снова радовался, что решил не везти камень за тридевять земель, строить из дерева. Вон, Дагобер, чьи владения оказались по соседству замахнулся на каменный, по всем правилам, замок. Так мало того, что тот встал в безумные деньги, так еще и строительство грозило растянуться на несколько лет. Впрочем, то его дело. Каждый выбирает по себе.

Сам Рамон был доволен тем, что получалось. Семь акров поля под хозяйственные постройки, окруженные глубоким рвом, валом и частоколом. Холм поднялся едва ли не втрое, в пять раз выше человеческого роста. Крутые склоны покрывала обожженная глина — не за что уцепиться, не вскарабкаться. На вершине выросла башня: первый этаж нежилой, еще два — покои господина и челяди. Дозорная площадка на крыше. У подножья холма с башней еще один ров и вал с частоколом. Хороший замок, крепкий. А самым главным было то, что староста одной из деревень посоветовал человека, знающего секрет негорючей штукатурки. Рамон собственноручно развел костер вплотную к участку частокола, вымазанного на пробу той смесью — огонь закоптил бревна и отступил, посрамленный. Вот теперь можно было точно знать, что замок простоит до тех пор, пока перестанет быть нужен, а не сгорит при первой же осаде.

И когда все было, наконец, готово, и Рамон велел перенести жилье в новые стены, он очень удивился, поняв, что близится корочун.

Никто не спит в самую долгую ночь года. На родине пировали, пели и танцевали: Ничто так не пугает затаившуюся в темноте нечисть, как доброе веселье. В Агене считали, что за стенами от зла не укрыться, а посему нужно ходить ряжеными по домам, выклянчивая у хозяев подношение. Авось испугается нечисть страшных разрисованных морд и не слишком складных песен. Нужно пить, и петь, и радоваться, и шумной компанией бродить по улицам: начавшись в одном доме гулянье перебиралось в другой, потому что нет чужих в эту ночь — все свои, все знакомые. И уж воистину угодно богам, когда двое становятся одним. Неважно, станет ли потом эта ночь одной из череды тех бесконечно долгих ночей, что наполнены жаром тел и неровным дыханием, или превратится лишь в воспоминание. Совершенно неважно.

Собираясь в Аген, Рамон взял с собой Хлодия. В замке будут праздновать, как принято дома, нечего ему там делать. Будто мальчишка попоек не видывал. Как ни крути, пора взрослеть. Это ж смешно, кому сказать: парень людьми командует, а от девок бегает. Глядишь, под хмелек глянется какая девчонка. А и не глянется — невелика беда: дом большой, уединиться места хватит.

До жилища Амикама оставался квартал, когда рыцаря окликнул знакомый голос.

— Ты к нам?

Нисим держал под руку девушку. Все ту же, что и тогда, на балу. Понести ей так и не удалось, но парень не обращал внимания ни на обычаи, ни на пересуды. Младшему сыну можно особо не думать о потомстве — продолжателем рода всегда считался первенец. Ну, не суждено, значит, жениться, было бы из-за чего огород городить. Тем более, что и отец не давил, ждал, когда сын в возраст войдет, да сам задумается о детях. А пока дело молодое, пускай гуляет.

— К вам. — Ответил Рамон. — Потом домой.

— Лия у себя. А к парнишке кто-то придет?

Хлодий стремительно покраснел, выдавил:

— Нет.

— Понятно. — Нисим подмигнул. — Тогда мы сейчас заглянем к одной славной девочке, а потом к вам. Вина хватит?

— Вина на всех хватит. — Рассмеялся Рамон.

Сам он пока был непозволительно трезв — особенно на фоне вовсю веселящихся горожан. Похоже, многие начали гулять еще с обеда, а о том, что будет твориться к вечеру, пока лучше не думать.

Он постучал в знакомые ворота, рассмеялся непонятно чему и стал ждать, пока откроют.

Голова болела невыносимо. Рамон сполз с постели, застонал, ругнулся, опустился прямо на пол. Хорошо хоть, не мутило как обычно после хорошей попойки. Но то перегнанное в алхимическом кубе вино… кто же его притащил?

Так, вначале их было шестеро: сам Рамон, Лия, Нисим с подругой, их знакомая, та самая «славная девочка». Далия, кажется, ее звали. Эти были каждый сам по себе… поначалу. Вино, похоже, приволок именно Нисим, не Дагобер же? Нет, к этой штуке на выстрел нельзя подойти, а самое лучшее — никого с бутылкой пойла на порог не пускать. Прозрачное, что твоя слеза, а хмеля столько, что взрослого мужика с ног валит. Не Дагобер, точно, тот ввалился позже, с девицей… кажется, их знакомили раньше. Бер… не припомнить, хоть убейся. Глупышка-глупышкой, Дагобер таких любит, чтобы в рот заглядывали. Так как же ее звали… а, неважно.

Рамон поднялся, как был, в одной рубахе, побрел вниз. Медленно-медленно, придерживаясь за стену, сполз по лестнице, чудом не потеряв равновесие. Так…ковер не загадили, повезло. А кто ж это стены так испохабил?

Сперва они пели песни, это точно. Причем Лиин братец выдал такое, что при дамах нипочем бы петь не стоило — но дамы тоже были хороши, Далия подпевала во все горло, а подружка Дагобера… да как же ее звали-то? только краснела, да глупо хихикала. Хотя, может, она и не поняла ничего, язык-то не знала. Прожить в городе несколько месяцев и не выучить язык — это надо уметь, это не каждая сможет.

Потом петь надоело, складывать стихи тоже…пьяный маркиз и похабник-Нисим выдавали такое, что стены краснели… С безупречной рифмой, надо заметить. Или это только тогда она казалась безупречной? Сейчас все равно ни строчки не припомнить, как ни старайся.

Значит, стихи надоели, танцевать не хотелось, решили поиграть. Здешняя игра: сперва на стене рисуют рожицу, а потом с закрытыми глазами пытаются дорисовать нос. Поскольку все уже были хороши, решили, что нос — это неинтересно, это для детей, а тут все взрослые. Куда интересней изобразить детородный орган. Тут Далия пискнула, что никогда его толком не видела, как рисовать неизвестно что? Врала, точно, в этой стране не бывает семнадцатилетних девственниц. Расхрабрившийся Хлодий — о, это сколько ж он выпил? — под руку увел ее показывать, как это дело выглядит. Зрелище, похоже, девушке понравилось, потому что обратно к гостям они не вышли… надо прийти в себя, найти и разбудить, если еще не проснулись, а то с Бертовина станется приехать проверить, как там сын себя ведет. Всыплет всем по первое число.

Так, значит, эти ушли… остальные начали играть, вот почему все стены разрисованы будто в портовом борделе. Сейчас, отдышаться, позвать слугу попросить навести бадью с водой, и пусть приберется, пока хозяин в себя приходит.

Рамон так и поступил, горячая вода расслабила тело, и голову ломить стало меньше. Но навязчивая мысль, припомнить, что же было ночью, не оставляла. Какого рожна он проснулся один, если… Впрочем, похоже немного осталось.

Нарисовавшись вдоволь, они снова пели. А потом Лия прижалась к плечу и прошептала, что, кажется перебрала. Попросилась чуть-чуть прогуляться. А еще лучше — довести ее домой, он стоит полупустым, все разбрелись праздновать, а здесь скоро друг у друга на головах начнут… Из комнаты, куда Хлодий увел девушку звуки доносились недвусмысленные, да и Дагобер уже хватал свою… как там ее… за все места. Рамону было наплевать, но если девушке так неуютно… Тем более, что он и сам, похоже, перебрал. Не привык к такой крепкой выпивке. Так что продышаться стоило.

Значит, он повел Лию домой… Нисим со спутницей вышли вместе с ними, но потом куда-то делись. Дагобер со своей остался, обещал, если Рамон не вернется раньше, перед уходом позвать слугу, чтобы тот запер за ними дверь.

Они шли по городу, по углам целовались парочки… потом они и сами целовались, опираясь о чей-то забор. Потом Рамон сказал, что если она не хочет, чтобы все случилось прямо в подворотне, лучше пойти домой, а Лия ответила, что все равно где, главное, что с ним. Тогда он возразил, что еще не настолько упился, чтобы взять женщину посреди улицы… или он сказал «любимую женщину»?

Вот теперь Рамона действительно замутило, это ж надо было… Ладно, вылетит — не поймаешь, что ж теперь…

Кажется, она уперлась, сказав, что домой не хочет, а он ответил, что не хочет, чтобы ее отец наутро открутил ему самое дорогое. Поскольку идти она не собиралась, просто подхватил на руки. Еле удержал, но, видимо, не настолько уж пьяным он был, потому что не уронил. Плащ мешался, платье скользило, приходилось подкидывать девушку на руках, и она каждый раз потешно взвизгивала. А потом просто уснула, обвив руками шею. Рамон донес ее до родительского дома, передал с рук на руки слуге. Улыбнулся вслед — такой славной она была… ничего, не вышло в этот раз — выйдет в следующий. Никуда не денется.

Как добирался обратно припомнить не получилось, помнилось только, что Дагобера уже не было, дом был заперт и пришлось стучать. А как оказался в постели, Рамон не помнил уже совсем.

Он вздохнул. Кажется, придется извиняться, разве что Лия не вспомнит, что было ночью. Расскажи кому — на смех поднимут, женщина на шею вешается, а он ее к батюшке несет. Рамон застонал, уткнувшись лбом в колени. Похоже, извиняться пришлось бы при любом раскладе — и так нехорошо, и этак неладно. Повезло, нечего сказать. Ладно, что теперь рыдать. Отмыться, привести себя в порядок, позавтракать… нет, завтракать, пожалуй, не стоит. Словом, прийти в чувство. И в гости. Просто так он обратно не уедет.

После вчерашнего город словно вымер: большинство жителей отсыпались после доброй гулянки. Редкие прохожие казались либо еще пьяными, либо уже похмелившимися. Слуга, открывший ворота и вовсе напоминал выходца с того света — такой бледной опухшей рожей только непослушных детей пугать. Рамон крепко подозревал, что сам выглядит не лучше, несмотря на то, что по сравнению с утрешним чувствовал себя замечательно. Оставалось только надеяться что Лия не ребенок — не испугается.

Она показалась в дверях, взвизгнула, разглядев кто идет. Рамон засмеялся, и пошел навстречу вприпрыжку бегущей девушке. Та повисла на шее, чмокнула куда-то около уха. Рыцарь отметил легкие тени под глазами, спросил:

— Как голова?

— Болит. А твоя?

— Тоже.

— Значит, будем сегодня оба головой скорбные. — Засмеялась девушка. Прижалась всем телом, подняв лицо. Просто грешно не воспользоваться столь беззастенчивым предложением.

— А что отец скажет? — спросил Рамон, оторвавшись от ее губ. Здесь девушка сама себе хозяйка. Но целоваться посреди во дворе и даже посреди улицы можно было вчера, сегодня уже приличия не позволяют. А за нарушение приличий Амикам может и попенять. Самому Рамону конечно, все равно, но девочка расстроится, зачем ее подводить?

— Он уехал. — Сказала Лия. Отстраняться она совершенно не торопилась. — К родне погостить.

— Совсем-совсем уехал? — поинтересовался он, заглядывая в зовущие глаза.

— Ага. Неделя туда, столько же обратно, да погостить пока не надоест. Сказал, что в кои-то веки может позволить себе хоть на время забыть, что он отец семейства. — Она погладила по щеке. Спохватилась:

— Ой, что это я тебя во дворе держу. Пойдем в дом. — Лия взяла рыцаря за руку, потащила, точно мальчишку. — Ты голоден?

— Зверски.

— Сейчас распоряжусь.

— Ты не поняла. — Рамон заставил девушку развернуться. Обнял, повторил, склонившись к лицу. — Ты не поняла. Зверски голоден… по тебе.

— Я поняла… — шепнула Лия, стремительно краснея. — Давно поняла… — Отстранилась, переводя дыхание. — Пойдем…

Они шагнули навстречу друг другу, едва закрылась дверь спальни. Рамон так и не понял, то ли он первым потянул завязки шелковой рубахи, то ли девичьи пальцы расстегнули аграф, скреплявший горловину котты. Да и неважно это было на самом-то деле. Ничто не важно по сравнению с пеленой желания в зеленых глазах и часто-часто бьющейся жилкой на шее. Он прошел губами по этой жилке до ямки между ключицами спустился ниже, в ложбинку, что открылась в вырезе рубашки. Шелк скользил, под руками, мягко струясь, ложился на пол. Постель оказалась незаправленной — Рамон понял: она знала, что случится, и ждала этого.

— Хорошая моя…

Он отстранился на миг, чтоб увидеть — спутанные волосы, шальной взгляд из под полуприкрытых век, часто-часто колышущаяся грудь. Мягко отвел руки, потянувшиеся к низу живота.

— Подожди.

— Я…

— Успеешь… Все… успеешь…

Чувствовать тепло кожи под ладонями, видеть, как от каждого прикосновения меняется лицо, как начисто сметает следы разума во взгляде…

— Не могу… больше…

— Да ну? А так?

— Из…верг…

Скользнуть навстречу, между раскрывшимися бедрами, заполнить ее всю, забыться в ритме, что захватывает целиком, и, наконец, замереть, тяжело дыша.

Рамон медленно отодвинулся, погладил растрепавшиеся кудри. Увидел, как она возвращается, словно выныривая из бездны, медленно отрывает глаза. Тихонько поцеловал чуть припухшие губы. Устроил пушистую головку на плече, улыбнулся, когда девушка поерзав, закинула ногу на бедра.

— Не мерзнешь?

— Нет…

— Ну и хорошо.

Потом они болтали о какой-то ерунде, потом оба захотели есть. Через приоткрытую дверь Рамон принял у слуги поднос с едой, одеваться только ради того, чтобы спуститься пообедать не хотелось никому. Трапеза закончилась совсем не так, как подобает в приличных домах — впрочем, по-другому она закончиться не могла. И обоим было все равно, сколько прошло времени, сколько еще пройдет и что творится за стенами спальни. Что бы то ни было — подождет. Весь мир подождет.

Я рыцарь, рыцарь, рыцарь!!! Господи, ты не представляешь, что это для меня значит.

Впрочем, прости — я настолько счастлив, и так хочу поделиться этим счастьем, что совсем забылся.

Здравствуй.

Даже не знаю, как об этом рассказывать. Все настолько странно и неожиданно, что я и сам не верю в случившееся. И не могу выпустить из рук рыцарскую цепь — единственное доказательство того, что мне это не приснилось.

Попробую по-порядку.

Не знаю, дошла ли до вас весть о том, что король разрешил посвящать в рыцари не только тех молодых людей, которые заслужили это звание чем-то выдающимся — но любого человека знатного рода, желающего того посвящения. Говорят, причина в том, что знатные юноши все реже ищут посвящения — ведь оно влечет за собой тяготы военной службы. И если защищать свой дом готов, наверное, каждый, то следовать за сюзереном в дальние края — отнюдь. Мне трудно это понять, но так говорят, и, наверное, придется этому верить. Есть еще одна причина — деньги. Сейчас далеко не всем по средствам предстать на посвящение в полном вооружении, как то требуется обычаем. Да что долго ходить за примерами — даже наш род изрядно оскудел, хотя мы далеко еще не бедны. Впрочем, у нас, особый случай — но наверное и у других обедневших родов есть свои причины. Как бы то ни было, полное вооружение сейчас далеко не всем по карману — и ты наверняка поболе моего слышал о «вечных оруженосцах», возраст которых давно перевалил за нужный для посвящения, а у кого-то и вовсе появилась плешь или седина — но рыцарями они так и не стали, и отнюдь не из-за того, что недостойны. Как по мне, уважающий себя сюзерен должен сделать все для того, чтобы справный оруженосец все же смог стать рыцарем — но опять же, мы оба знаем, что идеалы, сталкиваясь с настоящей жизнью побеждают далеко не всегда. Впрочем, меня снова понесло не туда.

Наверное, таким как ты, заслужившим свое рыцарство в прямом смысле кровью, этот указ поперек горла. А кто-то и вовсе запоет об упадке нравов — и, право слово, мне трудно будет его обвинить. Но когда вести дошли до нас, я решил что никогда не прощу себе упущенную возможность. И написал прошение.

Мне очень хотелось рассказать тебе об этом — и об указе, и о моем прошении, и о том, что барон, служба у которого закончилась так бесславно, все же написал мне рекомендацию. Но побоялся сглазить. Знаю, что это предрассудок, недостойный мужчины- и все же побоялся. Что ж, все получилось. Я не буду рассказывать, как добыл деньги на копье, цепь со шпорами и броню для коня. Не хочется вспоминать, да и неважно это, на самом-то деле. Оно того стоило, хотя чувствовать себя вором не слишком-то приятно. Но я опять не о том.

Само посвящение, наверное описывать тоже не буду — ритуал неизменен, а ты свое наверняка не забыл. Странно, тогда мне казалось, что все как в тумане, а поди ж ты — сейчас помню все до малейшей детали. И перебираю эти воспоминания, точно величайшую драгоценность.

Обидно лишь одно — мать меня не поздравила. Сказала, что это всего лишь условность, и что «любит меня не за то». Вот так вот. Надеюсь, хоть ты за меня порадуешься.

Рихмер.