Выйдя из дома, Фридолин взглянул на открытое окно комнаты, которую он только что покинул. Створки окна слегка покачивались на весеннем ветру. Оставшиеся там люди, как живые, так и мертвые, казались ему одинаково нереальными и призрачными. Ему почудилось, что он только что ускользнул от неких меланхолических, грустных чар, в плен которых не следовало попадаться. Единственное, что осталось, — это странное нежелание идти домой. Снег на улицах таял, то тут, то там виднелись маленькие грязно-белые сугробы, мерцали огни фонарей, в церкви поблизости пробило одиннадцать. Фридолин решил посидеть полчаса в каком- нибудь кафе неподалеку перед тем, как отправиться домой, зашагал по парку, находившемуся около ратуши. Там, на укромных скамейках сидели, прижавшись друг к другу, парочки, словно уже наступила весна, и обманчиво-теплый воздух не таил в себе никакой опасности. На одной из скамеек, вытянувшись во всю длину и надвинув шляпу на лоб, лежал одетый в лохмотья человек. «Что если я его сейчас разбужу и дам ему денег на ночлег? — подумал Фридолин. — Ах, но что это решит! Тогда я должен буду позаботиться о нем и завтра, иначе в этом нет никакого смысла, и в конце концов буду заподозрен в преступной связи с ним». Фридолин ускорил шаг, чтобы как можно скорее уклониться от любого вида ответственности и искушения. «Почему именно этот? — спрашивал он себя, — в одной только Вене еще тысячи и тысячи таких же нищих. Заботиться о них всех?!» Он вспомнил о мертвеце, которого недавно оставил, и с некоторой дрожью отвращения подумал, что в этом худом теле, лежащем под коричневым фланелевым одеялом, вечные законы гниения и распада уже начали свою работу. И тогда Фридолин ощутил радость от того, что еще жив, и что, по всей вероятности, от него все эти трагические вещи еще далеки; от того, что он находится в самом расцвете своей молодости, что у него есть привлекательная, прелестная жена и что, если он пожелает, может иметь еще одну или даже несколько. Правда, для этого понадобилось бы больше времени, чем он мог себе позволить; и тут Фридолин припомнил: в восемь часов утра он должен быть в клинике, с одиннадцати до трех навещать частных пациентов, после обеда до пяти у него приемные часы, а вечером — еще несколько пациентов. И еще хорошо, если не придется задерживаться до поздней ночи, как сегодня.

Он пересек ратушную площадь, мостовая которой тускло светилась, словно коричневатая поверхность илистого пруда, и направился в район Йозефштат. Фридолин услышал гулкие мерные шаги и увидел, как вдалеке небольшая группа студентов, человек шесть- восемь, огибают угол здания и движутся по направлению к нему. На молодых людей упал свет фонаря, и Фридолину показалось, что он узнал в них «голубых алеманнов». Сам он никогда не входил в это общество, но в свое время участвовал в паре поединков на шпагах. Фридолин вспомнил студенческие годы, и сразу же — двух девушек в костюмах домино, которые вчера заманили его в ложу, а потом самым подлым образом бросили. Студенты подошли уже совсем близко, они громко разговаривали и смеялись; может, он знает кого-нибудь из них по работе в госпитале? Но при таком тусклом освещении невозможно было четко разглядеть лица. Фридолину пришлось прижаться к стене, чтобы не столкнуться с молодыми людьми — и вот они уже прошли мимо. Однако шедший последним высокий парень в расстегнутой зимней куртке и с повязкой на левом глазу, казалось, нарочно отстал и толкнул его локтем. Это не могло быть случайностью. «Что это взбрело парню в голову?» — подумал Фридолин, невольно остановившись. Пройдя еще пару шагов, парень тоже остановился, и некоторое время они, находясь уже на весьма значительном расстоянии, смотрели друг другу в глаза. Внезапно Фридолин резко развернулся и продолжил свой путь. Позади послышался короткий смешок — и Фридолин уже было обернулся, чтобы осадить парня, но почувствовал, как по-особенному стало биться его сердце. Совсем как тогда, двенадцать или четырнадцать лет назад, когда кто- то сильно колотил в дверь его дома, в то время как у него была молодая особа, которую постоянно разыскивал любимый, но постоянно отсутствующий, и не исключено, что вовсе не существующий жених. Тот, кто так грозно колотил в дверь, оказался всего лишь почтальоном. Сейчас его сердце билось совсем как тогда. «Что это? — сердито спросил он себя и заметил легкую дрожь в коленях. — Трусость? Вздор, — ответил он сам себе. — Пристало ли мне, человеку тридцати пяти лет, практикующему врачу, мужу, отцу, связываться с пьяными студентами? Поединок! Секунданты! Дуэль! И в завершении этого вызывающего поведения — ранение в руку? Невозможность в течении двух недель работать? Или выколот глаз? Или заражение крови? И через восемь дней — оказаться под коричневым фланелевым одеялом, совсем как господин с Шрейфогельгассе? Трусость?!»

Фридолин участвовал в паре дуэлей на шпагах и однажды был готов поучаствовать в дуэли на пистолетах, и не по его инициативе дело закончилось полюбовно. А его работа?! Опасность в любой момент и со всех сторон — об этом, правда, все время забывают. Давно ли это было: ребенок, больной дифтеритом, кашлял ему в лицо? Три или четыре дня назад, не больше. Такое сомнительное мероприятие, как маленький поединок. Он вообще не думал об этом. Что ж, если он встретит того парня еще раз, будет возможность прояснить ситуацию до конца. Он ни в коей мере не был обязан — ночью, по дороге от пациента или к пациенту, это, в конце концов, тоже случайность — нет, он действительно вовсе не обязан реагировать на подобное вызывающее поведение глупых студентов. А если бы, например, ему встретился юный датчанин с Альбертиной? Ах, нет, что это вдруг взбрело ему в голову? Ну, это все равно, что она была бы его любовницей. Еще хуже. Да, вот кто должен был бы теперь ему встретиться. Да, настоящим наслаждением было бы стоять где-нибудь в лесу напротив этого юнца и направлять дуло пистолета в его лоб с гладко зачесанными светлыми волосами.

В этот момент Фридолин понял, что отдалился от своей цели, очутившись в маленьком узком переулке, по которому в поисках клиентов брела лишь пара оборванных проституток. «Странно, что я оказался здесь», — подумал он. И студенты в голубых беретах, и Марианна со своим женихом, дядей и тетей, которых он представил себе плечом к плечу стоящих у постели старого советника, показались ему призрачными и далекими. Как и Альбертина, которая сейчас уже наверное спит, как обычно, положив руки под голову, и даже его ребенок, свернувшийся калачиком в узкой белой латунной кроватке, и розовощекая горничная с родинкой на левом виске — все они были где-то очень далеко. В этом ощущении, немного ужасавшем Фридолина, было одновременно нечто успокаивающее. Что-то, что освобождало от любого рода ответственности, что, казалось, сводило на нет любые человеческие связи.

Одна из слоняющихся неподалеку девушек заговорила с Фридолином. Это было изящное, совсем еще юное создание. Очень бледна, губы ярко накрашены. «Это тоже может закончиться смертью, — подумал он, — только не так быстро! Опять трусость? В сущности, да». Он услышал шаги, а вскоре и голос девушки совсем рядом с собой.

— Не хочешь прогуляться со мной, доктор?

Фридолин невольно обернулся.

— Откуда ты меня знаешь? — спросил он.

— Я не знаю вас, — сказала она, — но в этом районе каждый встречный — доктор.

Со времен гимназии он не имел никаких дел с подобными женщинами. Вернуться в годы своей ранней юности, куда завлекает его это существо? Фридолин вспомнил одного молодого элегантного человека, с которым был мимолетно знаком: как-то раз после бала они сидели в ночном кафе, и тот рассказывал о великолепных и счастливых моментах, проведенных с женщинами подобного рода. Вскоре он удалился с одной из таких профессионалок. На вопросительный взгляд Фридолина юноша ответил:

— Это всегда останется самым удобным и не самым плохим выбором.

— Как тебя зовут? — спросил Фридолин.

— Ха, как нас зовут? Конечно же, Мицци. — Девушка уже повернула ключ в двери, поднялась на лестничную площадку и ждала, что Фридолин последует за ней.

— Скорее, — сказала она, заметив, что он колеблется. Внезапно он оказался рядом с ней, дверь за ним закрылась, Мицци заперла ее, зажгла восковую свечу и осветила ему проход. «Я сошел с ума, — подумал он. — в любом случае я к ней не прикоснусь». В комнате горела масляная лампа. Девушка высоко вывернула фитиль. Это была уютная комната, мило обставленная (во всяком случае, пахло здесь лучше, чем, например, у Марианны). Конечно, здесь не лежал месяцами старый больной человек. Без малейшей фамильярности девушка приблизилась к Фри- долину, но тот мягко отстранил ее. Тогда она указала на кресло-качалку, в которое он с удовольствием позволил себя усадить.

— Ты наверняка очень устал, — заметила она. Фридолин кивнул. Не спеша раздеваясь, она сказала: — Да, мужчина, который целый день занят делами. В этом плане нам гораздо легче.

Он заметил, что ее губы совсем не накрашены, а от природы такого яркого цвета, и сделал ей по этому поводу комплимент.

— Зачем мне краситься? — спросила она. — Как ты думаешь, сколько мне лет?

— Двадцать? — предположил Фридолин.

— Семнадцать, — сказала она, села к нему на колени и, как ребенок, обняла его за шею.

«Кто мог предположить, — думал он, — что я буду находиться именно здесь, именно в этой комнате? Разве я сам, час назад, десять минут назад, считал это возможным? И — зачем? Зачем?» Девушка стала искать его губы своими, но он отстранился. Она посмотрела на него большими грустными глазами и соскользнула с его колен. Фридолину было почти жаль ее: в ее объятиях была особенная, успокаивающая нежность.

Она взяла красный халат, лежавший на спинке разобранной кровати, и закуталась в него.

— Теперь все правильно? — спросила она серьезно, будто испуганно, словно ей стоило больших усилий понять человека напротив. Он не знал, что ответить.

— Ты правильно догадалась, — сказал Фридолин, — я действительно очень устал, но мне очень приятно сидеть здесь, в кресле-качалке, и просто тебя слушать. У тебя такой красивый, нежный голос. Говори! Расскажи мне что-нибудь.

Она села на кровать и покачала головой.

— Ты боишься, — сказала она тихо, а затем про себя, едва слышно, — жаль!

При этих словах горячая волна прокатилась по его телу. Он подошел к ней, хотел обнять, объяснить, что он абсолютно ей доверяет, и это было бы правдой. Он привлек ее к себе и стал ласкать, как ласкают девушку, как ласкают любимую женщину. Но она так сопротивлялась, что он в конце концов в смущении остановился.

— Мы не можем этого знать, но когда- то все может случиться. Ты прав, что боишься меня. И если что-то случится, ты проклянешь меня.

Предложенные деньги она отвергла так настойчиво, что он не решился настаивать. Она накинула на себя тонкую голубую шаль, зажгла свечу и, освещая ему путь, проводила до двери.

— Сегодня я буду дома, — сказала она. Он взял ее руку и невольно поцеловал. Она посмотрела на него удивленно, почти испуганно, а затем улыбнулась счастливо и смущенно.

— Как девушку… — прошептала она.

Дверь за ним закрылась, и Фридолин быстрым взглядом запечатлел в своей памяти номер дома, чтобы утром послать бедняжке вина и сладостей.