В шесть часов утра Фридолина разбудил тихий стук горничной. Он бросил быстрый взгляд на Альбертину. Иногда этот стук будил и ее. Но сегодня она лежала абсолютно неподвижно и спала. Фридолин быстро собрался. Прежде чем выйти из дома, он решил взглянуть на дочку. Девочка спокойно лежала в своей белой кроватке. Ее маленькие ручки были крепко сжаты в кулачки, как это часто делают дети. Фридолин поцеловал дочку в лоб, а затем на цыпочках подошел к спальне и украдкой заглянул туда. Альбертина все еще спала, лежа неподвижно, как прежде. Фридолин вышел из дома, неся в черном врачебном чемоданчике костюм монаха и шляпу пилигрима. Программа сегодняшнего дня была подробно, далее педантично продумана. На первом месте стоял визит к тяжелобольному молодому адвокату, жившему неподалеку. Фридолин внимательно осмотрел больного, нашел, что его состояние несколько улучшилось, и выразил свою радость по этому поводу. Он выписал тот же рецепт, что и в прошлый раз.

Затем Фридолин немедленно отправился к дому, в подвале которого прошлым вечером встретил Нахтигалла. Погребок был еще закрыт, но кассирша из кафе этажом выше рассказала, что Нахтигалл остановился в маленьком отеле на Леопольдштрассе. Через четверть часа Фридолин приехал туда. Отель оказался очень бедным, в коридоре пахло непроветренными постелями, дешевым шпиком и растворимым кофе. Неопрятный портье с красными глазками, казалось, всегда был готов к вопросам полиции, поэтому так охотно рассказал все Фридолину.

Господин Нахтигалл выехал сегодня утром в пять часов. Его сопровождали двое мужчин. Не исключено, что они специально надвинули шарфы, чтобы скрыть лица. Пока господин Нахтигалл собирал вещи в своей комнате, они оплачивали его счет за последние четыре недели. После получасового ожидания один из мужчин зашел за господином музыкантом, и все трое поехали на северный вокзал. У господина Нахтигалла был очень взволнованный вид. Да… Почему бы не рассказать такому приятному, вызывающему доверие молодому человеку и все остальное? Так вот, Нахтигалл пытался передать портье письмо, однако ему это не удалось, так как господа, которые были с ним, заметили это и забрали письмо. Еще они сказали, что все письма, которые будут приходить господину Нахтигаллу, будет забирать один человек.

Фридолин попрощался с портье и вышел. Выходя из дверей отеля, он порадовался тому, что держит в руках чемоданчик врача — так его примут не за постояльца, а за человека, исполняющего свой долг. Итак, первый вариант — разузнать все у Нахтигалла — закончился ничем. Они осторожны, и у них есть для этого основания.

Затем Фридолин отправился к господину Гибизеру. На пороге его встретил сам хозяин.

— Я хотел бы вернуть Вам костюм и отдать долг.

Господин Гибизер назвал причитающуюся сумму, взял деньги, сделал запись в большой бухгалтерской книге и с некоторым удивлением взглянул на Фридолина, заметив, что тот явно не собирается уходить.

— Я здесь еще и для того, — сказал Фридолин тоном следователя, — чтобы поговорить о вашей дочери.

Крылья носа господина Гибизера начали подергиваться — от неловкости, иронии или гнева — понять было невозможно.

— Вчера вы сказали, — начал Фридолин, опираясь рукой с широко расставленными пальцами о конторку, — что ваша дочь не совсем здорова в душевном плане. Ситуация, в которой мы застали ее вчера, лишь подтверждает ваши слова. И, так как по воле случая я стал участником или, по крайней мере, свидетелем той странной сцены, то настоятельно рекомендовал бы вам, господин Гибизер, проконсультироваться по данному поводу с врачом.

Господин Гибизер, который все это время вертел в руках неестественно длинное перо, смерил Фридолина беззастенчивым взглядом.

— Может быть, господин доктор будет столь любезен и назначит лечение сам?

— Я попросил бы не приписывать мне слов, — резко ответил Фридолин, и тут его голос внезапно охрип, — которых я не говорил.

В этот момент распахнулась дверь, ведущая во внутренние комнаты, и на ее пороге появился мужчина в расстегнутом пальто, с видневшимся из-под него черным фраком. Фридолин сразу же узнал одного из тех двух «судей», которых он застал здесь прошлой ночью. Не было сомнений, что «господин судья» вышел из комнаты Коломбины. Увидев Фридолина, молодой человек на секунду смутился, однако быстро совладал с собой. Одолжив одну из зажигалок, лежавших на конторке, он не спеша закурил сигарету и покинул квартиру, махнув Гибизеру на прощание.

— Ах, вот оно что, — заметил Фридолин. При этом уголки его рта презрительно скривились, и во рту появился горький привкус.

— Что вы имеете в виду? — хладнокровно поинтересовался Гибизер.

— Таким образом, вы не стали… — взгляд Фридолина блуждал от входной двери к двери, из которой вышел судья. — Не стали вызывать полицию.

— Мы уладили все другим способом, господин доктор, — холодно ответил Гибизер и поднялся, показывая, что на этом разговор закончен. Фридолин направился к выходу. Гибизер предупредительно распахнул перед ним дверь и с непроницаемым выражением лица сказал:

— Если господину доктору снова что-нибудь понадобится… Я имею в виду — не только костюм монаха.

Фридолин закрыл за собой дверь. «С этим покончено», — подумал Фридолин со злобой, которая ему самому показалась не уместной. Он сбежал вниз по лестнице, а затем без особой спешки отправился в клинику. Придя туда, Фридолин позвонил домой и поинтересовался, не посылали ли за ним пациенты и нет ли для него писем. Горничная еще не успела ответить на все его вопросы, как Альбертина сама подошла к телефону. Она еще раз повторила все, что сказала горничная, а затем будничным голосом добавила, что только что встала и собирается завтракать вместе с ребенком.

— Поцелуй ее от меня, — попросил Фридолин и пожелал им обеим приятного аппетита.

Ему было приятно слышать голос жены, и именно поэтому он так быстро закончил разговор. Фридолин хотел спросить, что она собирается сегодня делать, но затем подумал, что ему нет до этого никакого дела. В глубине души Фридолин все равно был готов продолжать жить с женой как и раньше, по крайней мере, внешне. Белокурая сестра подала доктору халат, слегка улыбнувшись, как улыбаются все сестры, независимо от того, обращают на это внимание или нет.

Через несколько минут Фридолин уже был в палате. Ему сообщили, что главный врач уехал на консилиум, но практиканты хотят поучаствовать в обходе без него. Фридолин чувствовал себя почти счастливым, пока проходил по палатам, окруженный толпой студентов. Он осматривал больных, выписывал рецепты, перебрасывался короткими профессиональными замечаниями с субординаторами и сиделками. Ему сообщали последние новости. Подмастерье слесаря Карл Редер ночью умер. Вскрытие в половине пятого вечера. В женское отделение поступила новая больная. Женщину с кровати семнадцать следует перевести в хирургическое отделение. Потом речь зашла о кандидатах на должность руководителя офтальмологического отделения. Хюгелманн, профессор из Марбурга, который последние четыре года был вторым ассистентом у Штелльвага, имеет наибольшие шансы. «Стремительная карьера, — подумал Фридолин. — Меня никогда не будут рассматривать в качестве кандидатуры заведующего отделением, не хватает звания доцента. Слишком поздно. Хотя, почему, собственно? Следует лишь снова начать заниматься научной работой и с большей серьезностью взяться за уже начатые исследования. После частной практики остается достаточно времени».

Фридолин попросил доктора Фухшталера присмотреть за амбулаторными больными. Он признался самому себе, что с большим удовольствием остался бы здесь, чем ехал в Галитценберг. Но, тем не менее, ехать придется. И не только потому, что он обязан расследовать дело дальше, но и потому, что есть еще кое-что, что нужно уладить. Фридолин решил в любом случае доверить вечерний обход доктору Фухшталеру. Молодая девушка на последней кровати с тяжелыми последствиями простуды улыбнулась ему. Это была та самая, которая при последнем осмотре так доверчиво обнажала грудь. Неприязненно посмотрев на нее и нахмурившись, Фридолин отвернулся. «Все они одинаковые, — с горечью подумал он, — и Альбертина такая же, как они — она даже хуже них. Я расстанусь с ней. Из этого не выйдет ничего хорошего».

На лестнице Фридолин перекинулся парой слов с коллегой из хирургического отделения. Как дела у той женщины, которую сегодня ночью перевели к ним? По его мнению, необходимости в операции не было. Ему предоставят результаты гистологического обследования?

— Непременно, коллега.

На углу Фридолин сел в экипаж и стал внимательно изучать записную книжку — смехотворная комедия, разыгрываемая перед кучером, словно пассажир никак не может решить, куда ехать.

— Оттакринг, — наконец сказал он, — это улица около Талитценберга, я скажу, где остановиться.

В экипаже Фридолина снова охватило болезненно-тоскливое волнение, почти вина за то, что в последние часы он и не вспоминал о своей прекрасной спасительнице. Что если ему удастся отыскать тот дом? Скорее всего, это будет не особенно трудно. И что тогда? Заявить в полицию? Ведь как раз для женщины, которая пошла ради него на жертву или была готова это сделать, это может иметь самые дурные последствия. Может, обратиться к частному детективу? Это показалось Фридолину пошлым и недостойным. Но что еще ему остается? У него нет ни времени, ни, вероятно, таланта, чтобы провести необходимое расследование по всем правилам детективного искусства. Тайное общество? Да, определенно, тайное. Но между собой-то они знакомы? Это аристократы, скорее всего, приближенные ко двору? Фридолин подумал об эрцгерцогах, от которых можно было бы ожидать подобных шуток. А дамы? Наверно… Собраны из публичных домов. Но нельзя сказать наверняка. Так или иначе, отобранные штучки. А женщина, которая принесла себя в жертву? В жертву? Почему он все время воображает себе, что это действительно была жертва! Комедия. Абсолютно точно, все это было лишь комедией. Он, собственно, должен быть рад, что так дешево отделался. Но держался он достойно. Эти кавалеры наверняка заметили, что он — не просто первый встречный. Да и эта женщина, наверняка, тоже, может быть, он понравился ей больше, чем все эти эрцгерцоги или кто там они на самом деле?

В конце Лиебхартшталь, где дорога поднималась в гору, Фридолин вышел и отпустил экипаж. По голубому небу плыли белые облака, солнце пекло по-весеннему сильно.

Доктор обернулся: ничего подозрительного. Ни экипажей, ни прохожих. Фридолин медленно пошел в гору. Ему стало жарко в пальто, он снял его и накинул на плечи. Вскоре Фридолин добрался до места, где улица резко сворачивала вправо. Если память его не подводила, именно на ней, чуть дальше, находился тот самый загадочный дом. Дорога вела вниз, но не так круто, как ему показалось вчера ночью. Тихий переулок. Перед одним домом росли кусты роз, заботливо укутанные соломой. Перед следующим стояла детская колясочка. По лужайке носился малыш, одетый в голубой шерстяной костюмчик. Из окна на нижнем этаже, смеясь, выглядывала молодая женщина. За этим домом был пустырь, потом — дикий сад, обнесенный забором, за ним — маленькая вилла, затем — лужайка с газоном, а за ней… без сомнения, это был дом, который он искал. Он не казался большим или шикарным, это была скромная одноэтажная вилла в стиле ампир. Зеленые жалюзи опущены, ничто не указывает на то, что в доме кто-то живет. Фридолин огляделся. Переулок пуст. Лишь внизу, удаляясь, шли двое молодых людей с книгами в руках. Что теперь? Просто пройти дальше? Это показалось Фридолину смешным. Он поискал электрический звонок. А если ему откроют, что он скажет? Ну, очень просто — не сдается ли этот милый домик на лето? Но в этот момент дверь дома открылась, на пороге появился старый слуга в ливрее и направился к воротам. Слуга медленно прошел по узкой дорожке, держа в руке письмо, которое он молча протянул Фридолину сквозь прутья ограды. Фридолин почувствовал, что его сердце забилось сильнее.

— Это мне? — запинаясь, спросил он. Слуга кивнул, развернулся и пошел обратно. Входная дверь виллы захлопнулась. «Что это означает? — спросил себя Фридолин. — Может быть, послание — от нее? Может, именно ей принадлежит дом?» Доктор быстро зашагал вниз по улице и вдруг заметил, что на конверте стоит его имя, выведенное ровным уверенным почерком. На углу он вскрыл конверт, развернул лист и прочел: «Прекратите Ваши абсолютно бессмысленные расследования. Считайте эти слова вторым предупреждением. Мы надеемся, что оно окажется последним. Это — в Ваших интересах». Лист выпал из его рук.

Послание разочаровало Фридолина. В любом случае, это было совсем не то, на что он надеялся. Тем не менее, тон письма показался Фридолину скорее сдержанным, чем жестким. Он подумал, что люди, отправившие это послание, совсем не чувствовали себя уверенно.

Второе предупреждение? Почему — второе? Ах, да, ночью он получил первое. Но почему второе — а не последнее? Может быть, это еще одно испытание его мужества? Прошел ли он это испытание? И откуда они знают его имя? Ну, это как раз объяснимо: они наверняка заставили Нахтигалла все рассказать. И, кроме того, — Фридолин невольно рассмеялся своей невнимательности — на подкладке шубы вышиты его монограмма и адрес.

Однако он нисколько не приблизился к разгадке тайны. Письмо, в целом, успокоило Фридолина — впрочем, он едва ли мог сформулировать почему. В особенности, он был уверен в том, что женщина, о судьбе которой он беспокоился, все еще жива, и у него есть все шансы найти ее, если будет действовать обдуманно и осторожно.

Когда Фридолин, несколько уставший, но в приподнятом настроении, которое он, правда, сразу же расценил как обманчивое, пришел домой, Альбертина и дочка уже поели, но составили ему компанию, пока он обедал.

Альбертина сидела напротив него, и это та женщина, которая сегодня ночью спокойно отправила его на крест, образцовая жена и мать с ангельским взглядом, и Фридолин, к своему удивлению, не почувствовал ни малейшей ненависти по отношению к ней. Он поел с аппетитом и, пребывая во взволнованном, но радостном настроении, по обыкновению живо стал рассказывать о том, как прошел день в клинике, в особенности, о разных профессиональных врачебных вопросах, о которых он всегда старался подробно говорить Альбертине. Он сказал, что вопрос с назначением Хюгельманна практически решен и упомянул о своем решении снова энергично взяться за научную работу. Альбертина знала это его настроение и знала также, что обычно оно не длится слишком долго. Заметив улыбку жены, Фридолин начал горячиться, Альбертина же в ответ ласково погладила его по голове. По его телу пробежала легкая дрожь, и он повернулся к ребенку, чтобы избежать болезненных для него прикосновений. Фридолин взял девочку на колени, собираясь поиграть с ней, но в этот момент зашла горничная и сообщила, что его ждут пациенты. Фридолин с облегчением поднялся, заметив мимоходом, что в столь чудесный теплый и солнечный вечер Альбертине с ребенком не мешало бы прогуляться, и удалился в кабинет.

В течение следующих двух часов доктор принял шесть старых пациентов и пять новых. В каждом случае он был полностью погружен в дело: осматривал пациентов, делал записи, выписывал рецепты и был рад, что после двух почти бессонных ночей чувствует себя столь бодрым и сосредоточенным.

После приема он, по обыкновению, заглянул к жене и ребенку и, не без удовольствия, обнаружил, что Альбертина отправилась к своей матери, а дочка занимается с гувернанткой французским. И лишь когда Фридолин вышел на улицу, ему пришло в голову, что весь этот порядок, вся размеренность, создающая ощущение уверенности, все, на чем строится его существование — лишь иллюзия и обман.

Несмотря на то, что Фридолин отменил вечерний обход, его непреодолимо потянуло в клинику. Там было два случая, особенно интересных с научной точки зрения, и некоторое время доктор подробно изучал их. Затем он посетил пару пациентов в городе. Было семь часов вечера, когда он оказался перед старым домом на Шрейфогелгассе. Только теперь, когда его взгляд упал на окно Марианны, ее образ, уже успевший поблекнуть, снова с удивительной живостью возник перед ним.

Фридолин был абсолютно уверен, что именно здесь, не прилагая чрезмерных усилий, сможет начать свою месть. Здесь для него не будет никаких трудностей, никаких опасностей. И то, что других, быть может, отпугнуло бы — предательство по отношению к жениху — делало для него ситуацию еще более привлекательной. Да, предавать, лгать, обманывать, разыгрывать комедии и тут, и там — перед Марианной, перед Альбертиной, перед совершенным доктором Родигером, перед всем миром. Вести двойную жизнь: высокопрофессиональный, надежный, подающий большие надежды врач, добропорядочный отец и супруг, и одновременно — развратник, соблазнитель, циник, играющий с людьми, мужчинами и женщинами, как ему вздумается. Это показалось ему единственно стоящим; ценность состояла в том, чтобы потом раскрыть все Альбертине, пребывающей в иллюзиях относительно прочности их спокойного семейного счастья. С холодной улыбкой открыть ей все свои грехи, отомстить за все постыдное и горькое, что она проделывала в своих снах.

Войдя в дом, Фридолин столкнулся с доктором Родигером, который простодушно и сердечно протянул ему руку.

— Как себя чувствует фроляйн Марианна? — спросил Фридолин. — Она успокоилась?

Доктор Родигер пожал плечами.

— Марианна уже давно была готова к смерти отца, господин доктор. Лишь сегодня, когда забирали тело…

— Ах, его уже забрали?

Доктор Родигер кивнул.

— Завтра в три часа состоится погребение…

Фридолин посмотрел перед собой.

— А родственники все еще с фроляйн Марианной?

— Уже нет, — ответил доктор Родигер, — сейчас она одна. Марианна, наверняка, будет очень рада еще раз повидаться с вами, доктор. Завтра мы с моей матерью отправим ее в Медлинг.

Заметив вежливо-вопросительный взгляд Фридолина, Родигер добавил:

— У моих родителей там небольшой домик. До свидания, господин доктор. Мне еще о многом надо позаботиться перед отъездом. При таких обстоятельствах всегда много хлопот. Я надеюсь, мы еще встретимся.

Фридолин некоторое время колебался, затем начал медленно подниматься по лестнице. Он позвонил, Марианна сама открыла ему дверь.

— Вы заставили себя ждать, — сказала она с легкой улыбкой.

— Простите, фроляйн Марианна, у меня сегодня был очень напряженный день.

Они прошли в комнату покойного, где сейчас стояла пустая кровать, а затем в соседнюю комнату, где вчера Фридолин выписывал свидетельство о смерти, сидя под картиной с офицером в белой форме. На столе все еще горела маленькая лампа, поэтому в комнате царил полумрак. Марианна жестом пригласила Фридолина присесть на черный кожаный диван, а сама села за стол напротив.

— Только что внизу я встретил доктора Родигера. Насколько я понимаю, завтра вы уезжаете из города?

Марианна посмотрела на него, словно удивившись холодному тону, которым был задан вопрос, плечи ее поникли, а Фридолин еще более жестким голосом продолжил:

— Думаю, вам это пойдет на пользу, — и он принялся рассуждать о том, как благотворно скажутся на ее здоровье свежий воздух и новая обстановка.

Марианна сидела неподвижно, по ее щекам текли слезы. Фридолин смотрел на нее без тени сочувствия, скорее с нетерпением и, представив, что она в следующую минуту может оказаться у его ног и повторить свое вчерашнее признание, испытал страх. И, так как девушка продолжала молчать, он резко поднялся с дивана. — Мне очень жаль, фроляйн Марианна… — Фридолин посмотрел на часы.

Она подняла голову и посмотрела на доктора. Слезы продолжали струиться по ее щекам. Фридолин с радостью поддержал бы ее добрым словом, но в тот момент почувствовал себя не в состоянии сделать это.

— Вы, наверняка, пробудете за городом несколько дней, — начал Фридолин натянуто. — Я надеюсь, вы дадите о себе знать… Доктор Родигер сказал мне, вскоре состоится свадьба. Позвольте мне уже сегодня поздравить вас и пожелать счастья.

Она продолжала сидеть неподвижно, словно не слышала его слов. Фридолин протянул Марманне руку, которую она не взяла, и с оттенком упрека сказал:

— Я очень надеюсь, что вы напишете о своем самочувствии. До свидания, фроляйн Марианна.

Девушка продолжала сидеть, словно окаменела. Фридолин направился к выходу. Около двери доктор немного помедлил, давая ей последний шанс окликнуть его. Но Марианна, казалось, даже не смотрела в его сторону, и он закрыл за собой дверь. Уже на улице Фридолин испытал нечто вроде раскаяния. В какой-то момент он был близок к тому, чтобы вернуться, но это выглядело бы просто нелепо.

Ну, что теперь? Домой? Куда же еще! Сегодня он уже больше ничего не сможет предпринять. А утром? Что он, собственно, вообще может сделать? Фридолин почувствовал себя неловким и беспомощным, все валилось у него из рук. Мир вокруг стал призрачным, обманчивым: его дом, жена и ребенок, его работа и он сам, рассеянно шагающий по вечерним улицам.

Часы на ратуше пробили половину восьмого. Фридолину было абсолютно неважно, сколько сейчас времени. Время текло где-то очень далеко от него. Все казалось бесконечно далеким, иллюзорным. Он почувствовал тихую жалость к самому себе. Неожиданно захотелось прямо сейчас отправиться на какой- нибудь вокзал, сесть на первый попавшийся поезд и уехать, исчезнуть, испариться для всех людей, окружавших его, и где-нибудь далеко-далеко начать совсем другую, новую жизнь. Он вспомнил об одном очень странном случае, который узнал из книг по психиатрии так называемое двойное существование. Человек внезапно исчезает из обычной жизни, считается пропавшим без вести, а через несколько месяцев или лет возвращается обратно, однако при этом не помнит, где был все это время. Потом появляются люди, утверждающие, что познакомились с этим человеком в другом городе, однако он сам не может вспомнить этих людей. Правда, подобные случаи встречаются довольно редко, но все же встречаются, это научно установленный факт. В более легкой форме подобное переживают многие. Когда, например, человек пробуждается ото сна? Правда, он помнит… Но ведь есть и такие сны, которые забываются полностью, от которых не остается ничего, кроме загадочного предчувствия и необъяснимого оцепенения. Или человек вспоминает их позже, гораздо позже, и уже сам не знает, было ли это на самом деле или только пригрезилось ему. Только.» Только…

Фридолин продолжал идти, незаметно для себя сворачивая к дому, и вдруг оказался в темном, пользовавшемся довольно дурной репутацией переулке. В том самом, где он менее двадцати четырех часов назад встретил ту несчастную падшую девушку. Она — падшая? Дурная репутация? Как же привыкли люди играть словами! Эти слова, они только сбивают нас, направляют по ложному пути. Мы привыкли давать названия всему: улицам, судьбам, людям. Не была ли та девушка самой чистой из всех, с кем ему пришлось по воле случая встретиться вчера ночью? Фридолин подумал о ней с умилением. Тут он вспомнил о своем вчерашнем плане и, не раздумывая более, купил в ближайшей лавке сладостей. Шагая с маленьким свертком по переулку, Фридолин почувствовал тепло от мысли, что собирается совершить, по крайней мере, нечто приятное, может даже — достойное. Тем не менее, подходя к входной двери, доктор высоко поднял воротник, слишком поспешно поднялся по лестнице и позвонил. Звонок показался ему неожиданно громким. Он облегченно вздохнул, когда дверь открыла пожилая женщина, и поинтересовался, дома ли фроляйн Мицци. Едва женщина успела взять у него сверток для Мицци, как в дверях появилась молодая девушка, закутанная в нечто, похожее на банный халат, и спросила:

— Кого ищет господин? Фроляйн Мицци? Боюсь, она нескоро вернется.

Другая женщина сделала ей знак замолчать; однако Фридолин, словно он непременно хотел получить подтверждение тому, о чем уже и так догадывался, простодушно спросил:

— Она в больнице, не так ли?

— Ну, если господин уже и так все знает… Да. Но я, слава Богу, здорова, — радостно заключила она и подошла ближе. Ее рот полуоткрылся, халат распахнулся, повинуясь привычному, бесцеремонному движению ее тела. Отрицательно покачав головой, Фридолин сказал:

— Я зашел только на минутку, чтобы кое-что передать Мицци, — в этот момент он почувствовал себя гимназистом. И совсем другим, деловитым тоном поинтересовался: — В каком отделении она лежит?

Девушка назвала фамилию врача, у которого Фридолин несколько лет назад был ассистентом, а затем добродушно добавила:

— Оставьте сверток, я отнесу ей завтра. Не сомневайтесь, я ничего не украду. Я передам ей от вас привет и скажу, что вы остались ей верны.

Улыбаясь, девушка продолжала подходить все ближе и, когда Фридолин отстранился от нее, добавила:

— Доктор сказал, что самое позднее через восемь недель Мицци будет дома.

Выйдя на улицу, Фридолин почувствовал ком в горле. Однако он прекрасно понимал, что это отнюдь не свидетельство его растроганности, а постепенно сдающие нервы.

Стараясь успокоиться, доктор быстро и бодро зашагал по переулку.

Это ли не очередной и окончательный знак, говорящий, что все его усилия тщетны? Но правда ли это? Ведь тот факт, что он избежал опасности заразиться, был, напротив, очень хорошим знаком. Но разве этому стоит придавать такое большое значение? Другие опасности всевозможного рода все еще ждали его впереди. Фридолин ни в коей мере не собирался отказываться от дальнейших поисков той женщины. Однако сейчас было не самое подходящее время. Кроме того, было бы неплохо подумать, как ее искать. Если бы только можно было с кем-нибудь посоветоваться! Но Фридолин не знал никого, кому бы мог рассказать о событиях прошедшей ночи. В течение многих лет у него не было человека ближе, чем его жена, однако, в данном случае, он едва ли мог обратиться к ней. Ни в этом, ни в каком другом. Можно воспринимать это как угодно, но сегодня ночью Альбертина позволила распять его на кресте.

И тут Фридолин понял, почему вместо того, чтобы отправиться домой, невольно сворачивает в противоположную сторону. Он не хотел, не мог остаться наедине с Альбертиной. Самое лучшее было бы поесть где-нибудь в городе, просидеть там до поздней ночи, потом поработать в отделении над теми двумя историями болезни, но не идти домой, пока он будет уверен, что Альбертина уже спит.

Фридолин зашел в кафе, в одно из уютных тихих кафе около ратуши, и позвонил домой предупредить, чтобы его не ждали к ужину. Он говорил очень быстро, чтобы Альбертина не успела подойти к телефону, затем сел у окна и задернул занавеску. В дальнем углу сидел господин в невзрачном черном пальто. Фридолину показалось, что он где-то уже видел это лицо сегодня. Но это, конечно, могло оказаться случайностью. Фридолин взял вечернюю газету и начал читать так, как он делал это вчера ночью, по нескольку строчек то тут, то там: о политических событиях, о театре, искусстве и литературе, о разных маленьких и больших происшествиях. В каком-то американском городе, чье название Фридолин никогда прежде не слышал, сгорел театр. Трубочист Петер Конранд выбросился из окна. Фридолину вдруг показалось странным, что трубочисты тоже иногда совершают самоубийства. И он невольно задумался над тем, помылся ли Петер Конранд перед тем, как сделать это, или ушел в небытие как был, весь черный. В одном из фешенебельных отелей в центре города отравилась молодая, удивительно красивая женщина, которая несколькими днями раньше зарегистрировалась в этом отеле под именем баронессы Д. Фридолина переполнили волнующие предчувствия. Дама прибыла в отель около четырех часов ночи в сопровождении двух мужчин, которые распрощались с ней в дверях. Четыре часа утра… Как раз в это время он пришел домой. И около двенадцати часов дня (так было написано в газете) ее обнаружили без сознания с признаками тяжелого отравления… Удивительно красивая дама… Это еще не давало повода предположить, что баронесса Д. или, вернее, женщина, которая записалась в отеле под именем баронессы Д., и известная ему женщина — одно и то же лицо. Но все же… Сердце Фридолина бешено заколотилось, газета задрожала в руке. В фешенебельном отеле в центре города… В каком? Почему так таинственно? Так отрывочно?..

Газета выпала из рук, и Фридолин заметил, что господин в дальнем углу держит свою газету перед собой, словно для того, чтобы скрыть лицо. Фридолин поднял упавшие листки, уже абсолютно уверенный, что баронесса Д. не может быть ни кем иным, как той самой женщиной… В фешенебельном отеле в центре города… В голову приходит не так уж много названий — для баронессы Д….

Теперь — будь что будет, но он должен дойти до конца. Фридолин позвал официанта, расплатился и вышел. В дверях он обернулся, чтобы еще раз взглянуть на подозрительного господина в углу, но тот странным образом исчез…

Тяжелое отравление… Но она жива… Когда ее нашли, она еще была жива. В конце концов, нет причин предполагать, что ее не смогли спасти. В любом случае, жива она или нет — он найдет ее. И увидит, живой или мертвой. Он посмотрит на ее лицо — ни один человек на земле не сможет помешать ему посмотреть на лицо женщины, которая ради него пошла на смерть. И если она мертва, он, да, только он один, виновен в ее смерти. В четыре часа утра появилась в отеле в сопровождении двух мужчин!.. Вероятно, тех самых, которые двумя часами позже доставили Нахтигалла на вокзал. Должно быть, эти господа не особенно крепко спят по ночам.

Фридолин остановился на широкой ратушной площади и огляделся. На площади кроме него было лишь несколько человек, и того подозрительного господина из кафе среди них не было. Даже если сейчас эти господа здесь, но боятся показаться ему на глаза, преимущество — на его стороне. Фридолин поспешил дальше, на Ринге он поймал экипаж и отправился для начала в отель «Бристоль». Уверенным тоном, словно он имел полное право на подобные расспросы, Фридолин справился у портье, проживала ли здесь баронесса Д., которая, как известно, сегодня утром была найдена с признаками тяжелого отравления. Портье, казалось, не был удивлен подобному вопросу: вероятно, принял Фридолина за полицейского; в любом случае, он любезным тоном сообщил, что сей прискорбный случай произошел не у них, а в отеле Эрцгерцога Карла.

Фридолин немедленно отправился в названный отель и узнал, что после того, как баронесса Д. была обнаружена, ее незамедлительно доставили в общественную больницу. Фридолин осведомился, по какой причине баронессу Д. удалось так быстро обнаружить. Ведь не было особых причин беспокоиться в двенадцать часов о даме, которая лишь в четыре часа утра прибыла в номер? О, все очень просто: в одиннадцать часов о ней спрашивали двое мужчин (снова двое мужчин!). Поскольку баронесса не ответила ни на телефонный звонок, ни на стук горничной, им не оставалось ничего другого, как взломать дверь. Обнаружив баронессу без сознания, они тут же вызвали полицию и врача.

— А те двое мужчин? — резко спросил Фридолин. В этот момент он показался самому себе сотрудником тайной полиции.

Да, это и правда наводит на размышления… Те двое мужчин бесследно исчезли. На самом деле, речь не идет о баронессе Дубиски, под именем которой дама записалась в регистрационной книге. Она остановилась в отеле Эрцгерцога Карла в первый раз. И вообще, семьи с такой фамилией не существует, по крайней мере, дворянского происхождения.

Фридолин поблагодарил за полученные сведения и поспешно удалился, заметив, что в холле появился директор отеля, который наблюдал за расспросами доктора с все возрастающим интересом. Фридолин снова сел в экипаж и несколько минут спустя узнал в справочной больницы, что баронесса Дубиски была направлена в терапевтическое отделение. Однако, несмотря на все усилия врачей, пациентка скончалась сегодня в пять часов, не приходя в сознание.

Фридолину показалось, что он лишь тяжело вздохнул, однако в действительности из его груди вырвался столь тяжкий стон, что девушка в справочной с удивлением посмотрела на него. Фридолин тут же взял себя в руки, вежливо поблагодарил за помощь и в следующую минуту оказался на улице. Больничный сад был безлюден, лишь вдалеке за деревьями мелькал голубой халат и белый чепчик сиделки.

«Она умерла, — подумал Фридолин. — Если это действительно она. А если нет? Но если она еще жива, как мне найти ее?»

Где сейчас находится ее тело — на этот вопрос Фридолин мог ответить легко. Поскольку она умерла всего несколько часов назад, ее тело наверняка находится в больничном морге, располагавшемся неподалеку. Для Фридолина как для врача проникнуть туда, даже в столь поздний час, не представляло никаких трудностей. Однако зачем все это? Фридолин мог узнать только ее тело, лица же он никогда не видел. Одно лишь мгновение оно мелькнуло перед ним, когда он уходил, вернее, был выдворен из таинственного дома.

Фридолин только сейчас с ужасом осознал, почему это обстоятельство не приходило ему в голову раньше — с тех пор как он прочитал заметку в газете, подсознательно представлял себе лицо той женщины, которую искал — лицо Альбертины.

«Пойти в морг — но зачем?» — снова спросил он себя. Если бы она была жива, Фридолин узнал бы ее сегодня, завтра и даже через годы — когда угодно и где угодно, узнал бы по походке, по манере поведения, по голосу — в этом он был абсолютно уверен. А теперь он увидит только тело — мертвое женское тело и лицо, из которого ему знакомы только глаза. Глаза, которые навсегда закрылись. Да, он помнил ее глаза и ее волосы, которые внезапно рассыпались по плечам и закрыли обнаженную фигуру как раз в тот момент, когда его уводили из зала. Будет ли этого достаточно для того, чтобы он смог без сомнения определить, она это или нет?

Медленными, неуверенными шагами побрел Фридолин по хорошо знакомому двору в сторону паталого-анатомического института. Ворота оказались незапертыми, так что ему не пришлось звонить. Шаги доктора по каменному полу раздавались гулким эхом, пока он проходил по полутемному коридору. Хорошо знакомый, почти родной запах химикалий, присущий этому зданию со времени его построения, окутал Фридолина. Доктор постучал в дверь гистологического кабинета, где, как он предполагал, должен был все еще работать ассистент. После несколько неприветливого «Войдите», Фридолин зашел в высокую, ярко освещенную комнату, в середине которой, как Фридолин и предполагал, сидел, глядя в микроскоп, его старый коллега по учебе, доктор Адлер.

Увидев Фридолина, он приподнялся со стула и с некоторым недовольством и удивлением поприветствовал его:

— О, дорогой коллега! Что привело вас к нам в столь неурочный час?

— Прошу прощения за беспокойство, — извинился Фридолин. — У тебя сейчас самый разгар работы.

— Тут ты попал в самую точку, — ответил Адлер тем резким тоном, которым был известен еще в ранней молодости, а затем мягче добавил: — А что еще делать человеку в подобном месте посреди ночи? Но ты меня, конечно, нисколько не потревожил. Чем могу служить?

И так как Фридолин не ответил сразу, Адлер продолжил:

— Аддисон, которого привезли от вас сегодня, лежит у нас в целости и сохранности. Вскрытие завтра в половине девятого.

Фридолин отрицательно покачал головой.

— Ах, вот оно что — пневматоракс! Гистологическое обследование со стопроцентной уверенностью констатировало саркому. Так что по этому поводу можешь не беспокоиться.

Фридолин снова покачал головой.

— Это дело личного характера.

— Ну что ж, тем лучше, — сказал Адлер. — А я уже подумал, что это муки совести погнали тебя к нам в столь поздний час.

— Это действительно связано с муками совести или, скорее, просто с совестью, — ответил Фридолин.

— Вот оно как!

— Одним словом, — Фридолин постарался, чтобы его голос прозвучал равнодушно, — я бы хотел взглянуть на одну женщину, которая сегодня вечером скончалась от отравления морфием здесь, в терапевтическом отделении. Она должна находиться здесь — некая баронесса Дубиски… — и он поспешно продолжил: — Мне кажется, что я несколько лет назад был случайно знаком с этой так называемой баронессой и хотел бы убедиться в том, насколько верно мое предположение.

— Суицид? — спросил Адлер.

Фридолин кивнул.

— Самоубийство, — поправил он, словно хотел таким образом снова подчеркнуть личный характер вопроса.

Адлер указал на Фридолина комично вытянутым пальцем:

— Несчастная любовь к ее высокоблагородию?

Фридолин несколько раздраженно ответил:

— Смерть баронессы Дубински не тронула меня никоим образом.

— Пожалуйста-пожалуйста, я вовсе не хотел быть бестактным. Мы можем сделать это сейчас же. Ко мне пока не приходило никаких запросов от криминальных медиков. Но в любом случае…

«Судебно-медицинское вскрытие», — запульсировало в голове Фридолина. Конечно, этот факт мог оказаться случайностью. Кто знает, было ли это действительно самоубийство? Фридолин вспомнил о двух мужчинах, которые так внезапно исчезли из отеля, узнав о попытке самоубийства. Это может оказаться тяжелое уголовное преступление. Может, ему следует обратиться в суд?

Фридолин последовал за доктором Адлером к полуоткрытой двери в конце коридора. Пустая комната с высокими потолками была тускло освещена двумя свечами, прикрученными к газовой лампе. Из четырнадцати или двенадцати столов были заняты лишь немногие. Некоторые тела лежали обнаженными, некоторые были прикрыты простынями. Фридолин подошел к ближайшему столу и осторожно приподнял простыню. Зеленый свет электрической лампы, которую держал в руках доктор Адлер, внезапно осветил покойника. Фридолин увидел желтое лицо мужчины с седой бородой и поспешил снова накрыть его простыней. На следующем столе лежало нагое тело худой молодой девушки. Доктор Адлер, подходя к другому столу, заметил:

— Возраст где-то между шестнадцатью и семнадцатью, это точно не она.

А Фридолин, между тем, словно притягиваемый некоей внешней силой, шел к столу в противоположном конце зала, на котором лежало тускло светившееся в темноте женское тело. Голова женщины была откинута в сторону; темные длинные волосы струились почти до пола. Фридолин невольно протянул руку, чтобы повернуть голову лицом к себе, но внезапно страх, прежде ему как врачу неведомый, заставил его остановиться в нерешительности. Доктор Адлер подошел ближе и, словно разговаривая сам с собой, заметил:

— Остальные не подходят. Ну, что? Это она?

Он осветил голову женщины, которую Фридолин, преодолев страх, обхватил обеими руками и немного приподнял наверх. Его взору предстало бледное лицо с полуоткрытыми глазами. Нижняя челюсть безжизненно отвисла, из-под верхней губы виднелись голубоватые десны и ряд белых зубов. Было ли это лицо когда-нибудь, быть может, еще вчера — красивым — этого Фридолин сейчас не мог сказать. Абсолютно ничего не выражающее, пустое лицо умершей женщины могло принадлежать как восемнадцатилетней, так и тридцативосьмилетней.

— Это она? — снова спросил доктор Адлер.

Фридолин невольно наклонился ближе, словно его сверлящий взгляд мог вырвать ответ у застывших черт. И в тоже время он знал, что, даже если бы это было ее лицо, ее глаза, те самые глаза, которые еще вчера смотрели на него и были полны жизни, он не узнал бы их, не смог бы — да не захотел бы узнать. Фридолин мягко положил голову женщины обратно на стол, и его взгляд стал блуждать по телу умершей, следуя за светом электрической лампы. Ее тело? Великолепное, цветущее, еще вчера столь мучительно манящее? Он смотрел на желтую морщинистую шею, на маленькие, немного вялые груди, между которыми с жестокой четкостью сквозь бледную кожу проступала грудина так, словно тление уже начало свою работу. Он смотрел на матово-коричневые округлости в низу живота, на прежде столь заветные, а теперь такие бессмысленные тени от слегка раздвинутых коленей, на острый край берцовой кости, и на стройные ноги с загнутыми внутрь пальцами. Все это постепенно исчезло в темноте, в то время как дрожащий электрический луч света, продолжая свое движение, снова осветил лицо. Невольно, словно под принуждением какой-то невидимой силы, Фридолин нежно коснулся обеими руками лба женщины; его руки начали гладить ее щеки, плечи и руки, затем их пальцы сплелись, словно в любовной игре, и Фридолину показалось, что ее неподвижные мертвые пальцы силятся пошевелиться, обхватить его, ответить на прикосновения; ему показалось, что под полузакрытыми веками блуждает далекий, тусклый взгляд, ищущий его глаза; и, словно под действием магического притяжения, наклонился еще ближе.

В этот момент сзади раздался шепот:

— Что ты делаешь?

Фридолин мгновенно пришел в себя. Он отпустил пальцы умершей и, обхватив ее запястья, заботливо и очень аккуратно уложил ее ледяные руки вдоль туловища. Он чувствовал себя так, будто эта женщина умерла всего мгновение назад. Затем Фридолин развернулся и вышел из зала, через коридор в комнату, которую они до этого покинули. Доктор Адлер молча последовал за ним, закрыв по выходе дверь покойницкой. Фридолин подошел к умывальнику.

— Ты позволишь? — сказал он и тщательно вымыл руки с лизолом и мылом. Доктору Адлеру, казалось, не терпелось продолжить прерванную работу. Он установил электрическую лампу обратно на место, подкрутил микрометр и уставился в микроскоп. Когда Фридолин подошел к нему попрощаться, доктор Адлер был уже погружен в работу.

— Хочешь взглянуть на препарат? — спросил он.

— Зачем? — рассеянно спросил Фридолин.

— Ну, для успокоения совести, — ответил доктор Адлер, как если бы он предположил, что приход Фридолина имел под собой научную цель.

— Как тебе это? — спросил он, когда Фридолин заглянул в микроскоп. — Это абсолютно новая цветовая методика.

Фридолин кивнул, не отрывая взгляда от окуляра.

— Практически идеально, — заметил он. — Можно сказать, живописное полотно.

И он принялся расспрашивать о деталях новой методики.

Доктор Адлер дал ему необходимые разъяснения, и Фридолин пришел к мнению, что эта новая методика может сослужить ему хорошую службу в той работе, которую он запланировал для себя на ближайшее время. Фридолин попросил разрешения прийти еще раз завтра или послезавтра, чтобы получить более подробную информацию.

— Всегда к вашим услугам, — ответил доктор Адлер, проводив Фридолина до ворот, которые оказались запертыми, и которые он открыл собственным ключом.

— Ты еще останешься? — спросил Фридолин.

— Конечно, — ответил доктор Адлер, — это самые лучшие часы для работы — с полуночи до пяти утра. По крайней мере, можно быть уверенным, что никто не побеспокоит.

— Ну… — сказал Фридолин с легкой извиняющейся улыбкой.

Доктор Адлер положил руку на плечо Фридолина и сдержанно поинтересовался:

— Так это была она?

Фридолин мгновение колебался, затем кивнул. В тот момент он едва ли сам понимал, правда ли это. Была ли женщина, лежащая теперь в морге, той самой красавицей, обнаженное тело которой он держал, в своих объятиях всего день назад, или же это была какая-то другая, незнакомая ему женщина, Фридолин не знал, но понимал одно: даже если та женщина, которую он искал и к которой стремился, все еще жива, она навсегда останется для него тенью в свете мерцающих свечей сводчатого зала, тенью среди других теней — темных и бессмысленных. Для Фридолина это означало ничто иное, как непреодолимый закон разложения, предопределенный для бледной покойницы еще прошлой ночью.