Арийский миф в современном мире

Шнирельман Виктор Александрович

В книге обсуждается история идеи об «арийской общности», а также описывается процесс конструирования арийской идентичности и бытование арийского мифа как во временном, так и в политико-географическом измерении. Впервые ставится вопрос об эволюции арийского мифа в России и его возрождении в постсоветском пространстве. Прослеживается формирование и развитие арийского мифа в XIX–XX вв., рассматривается репрезентация арийской идентичности в науке и публичном дискурсе, анализируются особенности их диалога, выявляются социальные группы, склонные к использованию арийского мифа (писатели и журналисты, радикальные политические движения, лидеры новых религиозных движений), исследуется роль арийского мифа в конструировании общенациональных идеологий, ставится вопрос об общественно-политической роли арийского мифа (германский нацизм, индуистское движение в Индии, правые радикалы и скинхеды в России).

Книга представляет интерес для этнологов и антропологов, историков и литературоведов, социологов и политологов, а также всех, кто интересуется историей современной России. Книга может служить материалом для обучения студентов вузов по специальностям этнология, социология и политология.

 

Введение

Данная книга посвящена изучению процесса конструирования арийской идентичности и бытования арийского мифа как во временном, так и в политико-географическом измерении. Речь идет о том, что, во-первых, в современных условиях всеобщей грамотности формирование этнической идентичности все чаще опирается на научные технологии, во-вторых, научные данные подхватываются и интерпретируются обществом, причем нередко далеко не так, как этого хотелось бы ученым, в-третьих, некоторые научные идеи с благодарностью используются радикальными политиками для мобилизации масс. Иными словами, сегодня, как никогда, научное знание играет огромную роль в общественном дискурсе. Причем общество получает такие знания далеко не всегда напрямую от ученых, а чаще – от посредников-дилетантов или умелых манипуляторов. Это бросает вызов ученым, долг которых состоит в том, чтобы защитить научное знание от псевдонауки и взять в свои руки диалог между наукой и обществом. Сегодня такая псевдонаука представлена, во-первых, дилетантами-литераторами, преследующими коммерческий успех, во-вторых, радикальными политиками, пытающимися навязать обществу арийский миф для реализации своих политических программ, в-третьих, эзотериками и неоязычниками, создающими на наших глазах новые религиозные культы и обряды. Вместе с тем в ряде случаев к арийскому мифу прибегают властные структуры в целях выработки привлекательной национальной идеологии, как это происходит, например, в ряде государств Центральной Азии. В этом случае мы имеем дело с политикой идентичности. Поэтому сегодня речь идет уже не о едином арийском мифе, а о разных его модификациях, преследующих разные цели. Такие модификации, их социально-политический контекст и смысловое разнообразие и составляют научную проблему, заключающуюся в том, что в мире постмодерна политические или интеллектуальные концепции, сформированные в одном контексте, нередко попадают в совершенно иное социальное пространство, где могут радикально менять свой смысл и использоваться для иных целей. Поэтому в современном глобализирующемся мире для оценки концепции недостаточно ограничиваться знакомством с ее исконным вариантом, а необходимо учитывать ее контекстуальную вариативность.

Цель данного исследования состоит не только в изучении происхождения и эволюции арийского мифа, но прежде всего в анализе его вариативности, которая касается как его смыслового содержания и интерпретаций, так и политического использования в самых разных этнополитических контекстах. Другая задача состоит в том, чтобы проследить процесс конструирования новых идентичностей путем использования научных данных, образовательных программ, организации новых праздников, возведения памятников древним предкам, создания новых музейных экспозиций. Третья задача связана с изучением образа врага, который выковывается современным «арийским мифом», причем и здесь выявляется определенная контекстуальная вариативность, заслуживающая особого внимания.

Арийская идея возникла и вначале развивалась в XIX в. как сугубо научный проект. Затем во второй половине XIX в. она была подхвачена шовинистами и расистами и начала служить империализму, колониализму и расовой дискриминации. Своего логического завершения она достигла в политике германских нацистов, использовавших ее для оправдания геноцида. Казалось бы, в мире после Холокоста места ей не осталось. Однако мир эпохи постмодерна парадоксален и таит в себе немало неожиданного. Рубеж XX–XXI вв. подарил арийской идее вторую жизнь, и ее подхватили националисты во многих новых государствах постсоветского пространства. Вместе с тем современный арийский дискурс отличается многозначностью. Сегодня арийство служит не только орудием шовинизма и дискриминации, но и лозунгом борьбы за самобытность и защиты местной идентичности. А смена контекста нередко наполняет лозунг иными смыслами, и то, что выглядело справедливым вчера, оказывается опасным и даже неприемлемым сегодня. Именно эту траекторию описала арийская идея в Индии, где в последней четверти XIX в. она была подхвачена реформистским и антиколониальным движением «Арья Самадж», а в конце XX в. стала служить радикальному политизированному индуизму, сеющему вражду и насилие.

К сожалению, Индия в этом не одинока. В данной работе я проанализирую причины популярности арийской идеи на всем пространстве Евразии, где интерес к ней проявляют очень многие этнонационалисты – русские, украинские, осетинские, армянские, таджикские, чеченские, татарские, азербайджанские, туркменские, казахские, узбекские и даже якутские, бурятские и корейские. Кое-где она остается маргинальной, а кое-где подхватывается и пропагандируется властями. Местами она привлекает лишь дилетантов, озабоченных поисками далеких предков своего народа, а местами ей уделяют внимание ученые, считающие ее подходящим языком для обсуждения вопросов отдаленного прошлого. Однако повсюду она служит интересам национализма, придавая ему искомую историческую глубину и наделяя славными предками.

Что же делает арийскую идею столь привлекательной? Смысл термина «ариец/арья» до сих пор вызывает у специалистов споры. Если одни связывают его прежде всего с социальным статусом («благородный», «знатный») (Thapar 1989–1991: 262; 1996: 19; Bhatt 1999: 75; Ratnagar 2007: 354), то для других он означает религиозно-лингвистическую идентичность (Thapar 2000c: 606; Nandi 2001: X; Anthony 2007: 11), а для третьих – этническую (культурно-языковую) принадлежность (Фрай 1972: 42; Бонгард-Левин, Ильин 1985: 130; Вайнберг, Ставиский 1994: 14, 194; Пьянков 1988: 103; 1995: 43, 46–52; Грантовский 2007: 396–397; Кузьмина 2008: 9 – 10, 30; Trautman 1997: XII). Некоторые подчеркивают, что вначале к ариям относилась небольшая социальная группа богатых и знатных, поклонявшихся Индре, но затем их название было перенесено на более крупную общность и территорию ее обитания (Sharma 1993: 4). Наконец, имеются и основания полагать, что первоначальный соционим позднее превратился в этноним (Шукуров, Шукуров 1996). Действительно, рассматриваемый термин был многозначным и с течением времени его смысл менялся (Trautman 1997: 12–14; Ratnagar 2007: 354).

Этнонационалисты с благодарностью принимают все эти объяснения, и для них «арийцы» оказываются не просто особой этнической группой, но такой, которая отличалась необычным творческим потенциалом и в силу этого была способна к ведению победоносных войн, захвату и заселению новых земель и покорению местного населения. Тем самым она естественным образом обретала власть над другими, получала высокий социальный статус и оказывалась «благородной». Все это становилось возможным благодаря ее высоким техническим и культурным достижениям, и поэтому арийцы едва ли не с самого начала рисовались носителями высшей культуры и цивилизаторами. С развитием физической антропологии во второй половине XIX в. к этому добавился еще один немаловажный элемент – расовый облик. Так «арийцы» оказались особой расой, и теперь их успехи стали объясняться якобы имманентно присущими им биологическими качествами, передающимися генетическим путем.

Вместе с тем уже на рубеже XIX–XX вв. в разных политико-культурных контекстах принадлежность к «арийству» понималась по-разному. Если индусы склонны были считать «арийцами» именно себя, то в Европе и США это место было зарезервировано за «нордической расой». В результате чиновники в США отказывались причислять индийцев к «арийцам», а нацисты преследовали цыган как «неарийцев». Единства не было даже среди ученых. Если для одних термин «арийцы» звучал как синоним для «индоевропейцев» («индогерманцев» в Центральной Европе), то другие вкладывали в него более узкий смысл и связывали его только с «индоиранцами» или, еще уже, «индоариями». Эхо этих былых дискуссий докатилось и до нашей эпохи. Но сегодня арийский дискурс стал много богаче и разнообразнее.

До недавнего времени в нашей науке проблема идентичности не стояла, ибо считалось, что человек автоматически наследует идентичность от своих родителей. Это утверждалось паспортной системой, закреплявшей за человеком этническую идентичность пожизненно. Сегодня ситуация кардинально изменилась. На это оказывают влияние, во-первых, изменения в паспортной системе, во-вторых, общий процесс демократизации, в-третьих, происходящая на наших глазах глобализация. Тем самым людям не просто предлагается выбор, но человек нередко оказывается в разных контекстах, требующих от него делать этот выбор вновь и вновь. Мало того, многолетние этногенетические исследования, открывающие картину множественности предков, предоставляют богатый набор предков для такого выбора. Поэтому в широком смысле актуальность проблемы определяется необходимостью научного анализа того, как и почему люди делают этот выбор. В узком смысле речь идет о ситуации с арийской идентичностью, которую навязывают обществу разного рода идеологи в разных этнополитических контекстах и с разными целями. Благодаря упорной пропаганде, ведущейся радикально настроенными идеологами, арийская идентичность становится в России все более популярной. К ней обращаются не только русские и осетины, но также татары, башкиры, чеченцы, буряты, саха (якуты) и даже российские корейцы. Этот процесс требует глубокого анализа. Следует изучить, что именно понимается под арийской идентичностью в разных контекстах, в каком виде и какими способами она предлагается обществу, насколько она популярна в разных социальных кругах и насколько различные группы готовы к ее восприятию. Важно понять, кто именно и с какими целями навязывает людям арийскую идентичность и что именно делает ее привлекательной в глазах ее адвокатов и популяризаторов. Наконец, в связи с нацистскими ассоциациями необходимо ответить на вопрос, насколько сегодня опасна арийская идентичность. Все это делает проблему актуальной не только для конкретной области знания, но для общества в целом.

В отечественной науке арийский миф практически никогда не анализировался (если не считать немногочисленных заказных работ 1930 – 1940-х гг., направленных против расизма в целом), не говоря уже о его современных разновидностях и арийской идентичности. Что касается зарубежной науки, то до сих пор специалисты изучали в основном процесс формирования арийского мифа в его западном ареале и, как правило, ограничивались эпохой XIX в. Некоторые авторы исследовали арийский миф в нацистской Германии. Появились работы об арийском мифе в Индии. Однако эволюция арийского мифа в России и особенно его возрождение в постсоветском пространстве остаются почти полностью неизученными. Такая проблема поставлена в данном исследовании практически впервые. Также впервые исследуется вариативность арийского мифа на постсоветском пространстве. Арийский миф изучается как, во-первых, псевдоисторический нарратив, во-вторых, основа новых идентичностей, в-третьих, праворадикальная идеология, в-четвертых, основа для ксенофобии и расизма, в-пятых, важный атрибут новых религиозных (неоязыческих и эзотерических) обрядов и культов, в-шестых, мифопоэтический сюжет, вдохновляющий ряд литераторов, поэтов, художников и музыкантов.

В настоящем исследовании проводится комплексный междисциплинарный анализ, сочетающий диахронный и синхронный подходы. Используются подходы, разработанные для анализа социальной памяти и формирования национальной идентичности. Арийский миф рассматривается как дискурс, включающий как представления о предках, так и проект будущего переустройства общества. Анализируется его бытование в нескольких социальных сферах – в науке, в интеллектуальных кругах (литература, журналистика), в политике и в религиозной жизни. При этом показывается их взаимосвязь и перелив идей из одной сферы в другую. В работе применяются исторический подход (анализ возникновения и динамики арийского мифа), сравнительные исследования (анализ специфики арийского мифа в разных этнокультурных средах), дискурсивный анализ «арийских представлений», методы культурной антропологии (включенное наблюдение, анализ культурной символики и культурных практик), а также качественный анализ прессы, художественной литературы, общеобразовательных материалов и ряда научных публикаций.

При анализе разнообразной художественной литературы акцент делается не на высоких образцах интеллектуальной мысли, а на популярных произведениях, предназначенных для массового читателя. Ведь именно такие произведения, как это признано рядом специалистов, с одной стороны, отражают, а с другой – формируют общественное мнение (Пайпс 2008: 75; Биберштайн 2010: 23).

Работа состоит из нескольких частей. Во-первых, с опорой на западную историографию анализируется история формирования и развития арийского мифа на Западе в течение XIX – первой половины XX в. Во-вторых, проводится исследование арийского мифа в России. Это включает его историю начиная с XIX в., его современное бытование как в интеллектуальном дискурсе (СМИ, художественная литература, программы и заявления радикальных политических движений), так и в практике политических радикалов и, наконец, его этнополитическую вариативность на местах, где он используется для выковывания новых идентичностей. Анализируется ксенофобское содержание арийского мифа. В-третьих, определенное внимание уделяется роли арийского мифа в контексте неоязыческих и эзотерических учений в России и на Украине. В-четвертых, рассматривается формирование новых национальных идентичностей в постсоветских государствах Центральной Азии, где образ предков также включает апелляцию к «арийской древности». В-пятых, анализируются особенности формирования и бытования арийского мифа в Индии начиная со второй половины XIX в.

 

Глава 1

Рождение и эволюция арийского мифа

 

Романтизм и индийский соблазн

База современной науки закладывалась в XVIII в., когда справедливые сомнения в надежности библейской традиции, с одной стороны, порождали поиски в самых разных направлениях и вели к становлению научных дисциплин, но, с другой, способствовали появлению самых нелепых теорий, одно время имевших широкий спрос у любознательной европейской публики. Именно в 1777–1778 гг. французский астроном аббат Жан-Сильвен Байи поделился с Вольтером своими фантазиями о существовании древнейшей цивилизации в Сибири, куда ее создатели пришли якобы из Арктики (Байи 2003). Но еще большей популярностью пользовалось представление о происхождении высокой культуры из Индии, о чем наперебой тогда сообщали философы, натуралисты и писатели. В этом контексте Библия виделась вторичным источником, отраженным светом, доносившим в искаженном виде обрывки древней мудрости, исходившей когда-то из Индии. В конце XVIII в. это поветрие, позволявшее успешно отвергать поднадоевший иудеохристианский миф, не оставило равнодушными даже таких титанов мысли, как Кант и его ученик Гердер.

Отчасти речь шла о формировании новых основ европейской идентичности: христианская идентичность отступала, сменяясь национальной, а затем – расовой. Отчасти же можно говорить о сопротивлении эмансипации евреев, которой настоятельно требовала наступавшая эпоха. В этом плане и надо понимать причины нападок на иудаизм, которыми полна европейская литература рубежа XVIII–XIX вв. и первой половины XIX в. В писаниях ряда европейских интеллектуалов это выражалось в решительном отказе от поиска своих корней на Ближнем Востоке. Однако это вовсе не подрывало их убеждения в том, что истоки генеалогии лежали в таинственных экзотических странах Азии, где с упоением искали то «благородного дикаря», то «мудрого философа». Там же усматривали и источник «первобытного монотеизма», впоследствии пережившего упадок, искаженного и давшего начало политеистическим религиям. Так европейская мысль и открыла для себя «арийского человека» (Поляков 1996: 198–203).

Одним из первых философов, кто был очарован Индией и видел в ней источник человеческой мудрости, был Вольтер. Он полагал, что именно там возникла древнейшая (ведическая) религия и именно туда за выучкой ездили египетские жрецы и китайские мудрецы. Основываясь на рассказах иезуитов, он даже верил в то, что в Древней Индии существовала монотеистическая традиция, предшествовавшая христианству и насчитывавшая не менее 5 тыс. лет. А так как в Библии об Индии ничего не говорилось, это помогало вольнодумцу Вольтеру поставить под сомнение христианскую истину и всячески поносить иудеев за их «предрассудки» и «иррационализм». Это также позволяло ему заявить, что европейцы ничем не обязаны древним израильтянам, которые, по его убеждению, многие из своих священных знаний просто украли у арийцев, библейских Гога и Магога. Кроме того, сопоставление «исконных ведических источников» с современной ему Индией привело Вольтера к идее о деградации, которую якобы испытали арийцы в Индии (Figueira 2002: 10–18). Лишь позднее было установлено, что, на свою беду, Вольтер излишне доверился поддельному тексту, созданному в своих целях иезуитами (Trautmann 1997: 72).

И. – Г. Гердер тоже не избежал индийского соблазна. Но он шел еще дальше и делал примыкающие к Северной Индии высокие горы прародиной всего человечества. Хотя он никогда не бывал в Индии, он наделял индийцев всеми возможными добродетелями, видя в них идеал «благородного дикаря». Однако, восхищаясь Индией, он ценил ее поэзию больше, чем ведическую литературу. Ведь в поэзии он усматривал подлинную «душу народа». Зато он с пессимизмом смотрел на перспективу открытия исконных религиозных текстов, полагая, что дошедшие до нас были сильно модифицированы и искажены в ходе истории. Подобно Вольтеру, он был убежден в деградации пришельцев, попавших в Индии под влияние местных племен с их примитивным тотемизмом (Гердер 1977: 305–310. Об этом см.: Figueira 2002: 19–22).

В Германии все это дополнялось национальным романтизмом, в контексте которого, по словам итальянского фольклориста Дж. Коккьяры, сперва «благородный дикарь уступил место добродетельному народу», а к середине XIX в. такой народ превратился в «арийцев» и «наших предков» (Коккьяра 1960: 199, 298). Этот скрупулезный историк фольклора отмечал, что «для романтиков прошлое – вершина горы, с которой они озирают мир; гора эта – их собственное прошлое (их народа), к нему они обращаются как к идеальному убежищу на все случаи жизни» (Коккьяра 1960: 204). Вместе с тем это убежище не решало всех проблем, и романтизм наделял немецкого человека амбивалентной судьбой. С одной стороны, на нем лежала общечеловеческая миссия, возвышающая его над всеми окружающими; но, с другой, ему якобы грозила опасность быть распятым своими соседями и, прежде всего, евреями. Такого мнения придерживался, например, известный немецкий философ И. Г. Фихте (Rose 1992: 10).

Иными словами, вызревание «арийского мифа» происходило в Европе параллельно с нарастанием антисемитских настроений, поначалу направленных против иудаизма как якобы резко ограничивавшего свободу и культивировавшего жестокость. Тогда даже основанная интеллектуалами еврейского происхождения «Молодая Германия», стоявшая за эмансипацию евреев, требовала, чтобы евреи отказались от всего «еврейского», коренившегося в иудаизме. Этим и следует объяснять негативное отношение к еврейству молодого Маркса, воспитывавшегося в такой атмосфере и фактически воспроизводившего идеи видного деятеля «Молодой Германии», журналиста Людвига Бёрне (Rose 1992: 14–17).

Социальная напряженность, нараставшая в обществе в ходе модернизации, выражалась не только в общественных настроениях и политической борьбе. Как это ни странно, она находила место даже в научных представлениях, на первый взгляд не имевших ничего общего с текущими социально-политическими процессами. Пресловутый «еврейский вопрос» оказывал подспудное влияние на интерпретацию древней истории, где, вдохновленные открытием таких новых дисциплин, как индоевропеистика и семитология, некоторые ученые XIX в. обнаруживали в древности оппозицию между семитами и арийцами, оказывавшимися едва ли не антиподами.

Начало их мифическому соперничеству положили схоластические богословские споры о том, на каком языке говорили Адам и Ева. Если святой Августин с уверенностью называл еврейский язык древнейшим языком всего человечества, то еще в IV–V вв. у него находились оппоненты, отдававшие пальму первенства каким-либо иным языкам. Этот спор оживился на рубеже Нового времени, когда некоторые образованные европейцы, включая Г. В. Лейбница, не только искали самостоятельный исток германских языков, но и доказывали, что этот первобытный язык мог своей примитивной структурой и древностью успешно соперничать с древнееврейским (Olender 1992: 1–2). Дольше всего традиционный взгляд на исконность древнееврейского языка поддерживала церковь.

Но уже в конце XVII в. основатель библейской критики Ришар Симон прозорливо усмотрел за фасадом языкового спора нарождающуюся национальную идею: «Нации борются за свои собственные языки». Сто лет спустя Гердер подчеркнул, что «каждая древняя нация хочет видеть себя перворожденной и представить свою территорию местом формирования человечества» (цит. по: Olender 1992: 3–4). Кроме того, за языковыми спорами скрывалась идея «национального характера», вера мыслителей той эпохи в то, что язык выражает нечто глубинное, подсознательное, которое описывалось как «душа народа». Все эти идеи обнаруживались еще у Гердера.

Европейская научная мысль развивалась в XVIII–XIX вв. сложным путем. Вначале европейские ученые пытались отодвинуть индоевропейскую прародину как можно дальше от Ближнего Востока – пусть и далеко на восток, лишь бы она не совмещалась с прародиной «семитов». И только много позднее она в их трудах переместилась в Европу, отражая растущую притягательность принципа автохтонизма. Вот как это происходило.

Хотя догадки о родстве европейских языков с армянским и иранским высказывались и до него, англичанин Уильям Джонс стал тем человеком, кто, основательно изучив санскрит, первым заявил о единстве индоевропейских языков, положив начало не только индоевропеистике, но в целом сравнительно-историческому языкознанию (этому не мешало то, что он сделал несколько ошибочных языковых сближений). При этом, подобно многим своим современникам, он идеализировал арийцев, видя в них необычайно талантливый народ, обладавший богатым воображением и глубокими знаниями о мире. Он был убежден в том, что они щедро делились своей мудростью с другими, включая греков (Trautmann 1997: 37–38, 47–52, 59–61; Olender 1992: 6; Figueira 2002: 22–23). Вместе с тем, давший первое научное чтение индийских Вед, Генри Томас Коулбрук рисовал глубокую пропасть, разделявшую древних арийцев и население современной ему Индии, где не осталось и следов от исконной «монотеистической религии», которую он приписывал арийцам; зато появились идолопоклонничество и варварские обряды, отсутствовавшие у древних (Figueira 2002: 23–25).

Это добавило очарования Древней Индии, причем не столько в Англии, где практические знания о ней и снобизм колонизаторов сдерживали буйную фантазию, сколько в Германии, где кабинетные размышления, помноженные на национальный романтизм, открывали двери самым головокружительным теориям. Так и родился «арийский миф», авторство которого принадлежит известному немецкому мыслителю-романтику Фридриху Шлегелю, первому переводчику санскритских текстов на немецкий язык. Воспевая миф и поэзию, Шлегель призывал учиться у древних, понимая под этим Древнюю Индию и видя в ней начало всех начал. Примечательно, что, отдавая должное ценности национальной культуры, этот эрудит и либерал демонстрировал космополитизм; он выступал против свойственной его эпохе крайней германомании и стоял за эмансипацию евреев (Поляков 1996: 206; Коккьяра 1960: 210–211; Goodrick-Clark 1998: 32). Воспевая мудрость и красоту Индии, где ему так и не удалось побывать, Шлегель выводил оттуда все великие нации, включая египетскую цивилизацию. Движущей силой этого беспримерного похода он называл бродячих проповедников, якобы объятых стремлением очиститься от некоего страшного греха, что и заставило их покинуть благословенную родину и отправиться на далекий север. Шлегель положил начало романтической традиции, представлявшей санскрит источником всех остальных индоевропейских языков. Вместе с тем он был убежден в том, что изначальные ведические знания были безвозвратно утрачены. Поэтому для изучения их следов он предлагал полагаться исключительно на факты языка (Godwin 1993: 38–39; Figueira 2002: 30).

Если в XVIII в. некоторые мыслители допускали, что Моисей мог «украсть» свои знания из Египта, то в начале XIX в. в развитие идей Вольтера им на смену пришли еще более нелепые идеи, выводившие иудаизм из индийского брахманизма. Начало этой экстравагантной версии положили немецкие ученые Йозеф Гёррес и Фридрих Крёзер (Figueira 2002: 32). В 1824 г. во Франции стал выходить ультраконсервативный журнал «Католик», стремившийся привязать веру Моисея к Индии (Поляков 1996: 217). А позднее эту идею подхватила Е. Блаватская.

В начале XIX в. немецкий филолог И. Х. Аделунг поместил библейский рай на территории Кашмира. Он наградил Адама и Еву «прекрасными европейскими формами» и древнейшим языком, подозрительно напоминавшим тот, который вскоре был назван «арийским». Затем полемизировавший с ним И. Г. Роде перенес Эдем в горы, где берут свои истоки Амударья и Сырдарья и откуда якобы и расселялись «арийцы» (Поляков 1998: 139–140).

Все это – разумеется, крайности. Но, даже избегая их, многие респектабельные авторы той эпохи, включая таких известных философов, как Шеллинг, Шопенгауэр и Гегель, склонялись к принятию индийской генеалогии. При этом вслед за географом Карлом Риттером, подчеркивавшим сходство санскрита с древненемецким, многие немецкие мыслители склонны были тогда верить в то, что именно германцы, в отличие от других народов Европы, напрямую происходили от древних арийцев (Figueira 2002: 33).

 

Арийцы и расовая теория

Тем временем происходило становление индоевропеистики как науки о языках. Причем если в Англии Томас Янг ввел в 1813 г. термин «индоевропейцы», то в Германии с ним соперничал термин «индогерманцы», предложенный К. Мальте-Бруном в 1810 г. и подхваченный Ю. фон Клапротом в 1823 г. Одновременно в Германии популярность получил термин «арийцы», связанный с именем француза А. Анкетиль-Дюперрона, первооткрывателя Авесты, вначале применявшего его только для мидян и персов. Более широкое значение ему придал все тот же Ф. Шлегель, связавший его с великим «народом-культуртрегером» (Поляков 1996: 208–209; Olender 1992: 11; Godwin 1993: 39; Goodrick-Clark 1998: 32). А еще раньше Гердер и А. Л. фон Шлёцер начали использовать термин «семиты», применяя его вначале только к группе языков.

Проблема быстро вышла за пределы языкознания. Ведь за языком исследователи того времени видели вслед за Гердером культуру, народ и даже «расу» (но последнее – уже вопреки Гердеру, протестовавшему против деления человечества на отдельные расы). Лингвистические реконструкции стали использоваться для изучения культуры и истории древних народов, их философии, религии и социальной организации. Мало того, одно время санскрит называли древнейшим индоевропейским языком, а Веды воспринимали как собрание текстов древнейшей религии индоевропейцев, едва ли не как «арийскую Библию». «Арийское» начало сперва отождествляли с древними индийцами и античными греками, а «семитское» – с евреями. Но затем «арийство» получило расширительный смысл.

При этом если в свое время Ф. Шлегель приписывал немцам «прямоту, искренность, твердость, исполнительность и глубину, сочетавшиеся с некоторой наивностью и неуклюжестью» (Коккьяра 1960: 211), то вскоре это было перенесено на «арийцев» в целом. Имея в виду широкое географическое пространство, занимаемое индоевропейцами, им приписывали неизбывную волю к переселениям и путешествиям, а также страсть к инновациям, тогда как в семитах видели неповоротливый косный народец, приверженный своим консервативным ценностям и противящийся каким-либо изменениям. С этой точки зрения, индоевропейский политеизм виделся много привлекательнее семитского монотеизма. Лишь формирование более строгих научных подходов во второй половине XIX в. позволило пересмотреть эти ранние представления, хотя тогда их все еще разделял такой родоначальник семитологии, как Э. Ренан (Olender 1992: 9, 12, 54–56).

В целом вся первая половина XIX в. прошла в Европе под знаком индомании. Именно тогда стало модным противопоставлять Зороастра Моисею и утверждать, что семиты заимствовали философию и религиозные представления у индогерманцев, на чем, например, настаивал немецкий индолог Христиан Лассен, ученик братьев Шлегель. Этот автор первым стал противопоставлять арийцев семитам, воспевая арийцев как «наиболее организованный и наиболее творческий народ», разносивший высокую культуру и в силу этого имевший право подчинять себе аборигенов (Поляков 1998: 141–142; Godwin 1993: 39). В середине XIX в. Яков Гримм включил эту версию в свои учебники по литературе и истории, благодаря чему широкая немецкая публика и узнала об «арийцах» и «арийской славе». Примечательно, что их движение на запад вслед за солнцем Гримм объяснял «непреодолимым побуждением» (Поляков 1996: 212–214).

Тем временем сравнительное языкознание переживало период бурного развития. В 1814–1818 гг. датчанин Р. Раск включил в состав индоевропейской семьи исландский язык, в 1816 г. немец Ф. Бопп окончательно обосновал родство санскрита с рядом европейских языков, в 1820 г. русский исследователь А. Х. Востоков доказал родство славянских языков, в 1820 – 1830-х гг. швейцарец Адольф Пикте обогатил индоевропейскую семью кельтскими языками, а в 1836–1845 гг. немец Ф. Диц положил начало романской филологии. На этой основе к середине XIX в. сложилось научное направление, стремившееся реконструировать особенности первобытных культур и образа жизни их носителей, исходя из фактов языка.

В русле этого направления индомания быстро пошла на убыль, и взгляды многих ученых надолго оказались прикованы к Европе. Теперь в центре споров встал вопрос о том, надо ли видеть центром формирования индоевропейцев Центральную Европу или же степную полосу Восточной Европы. Первое решение отстаивал бывший филолог Г. Коссинна, ставший археологом, а второе казалось более правдоподобным лингвисту О. Шрадеру. Имелись и иные суждения. Например, Р. фон Лихтенберг искал прародину арийцев на Пиренейском полуострове.

Впрочем, во второй половине XIX в. во Франции и, в меньшей степени, в германских странах получила развитие гипотеза о том, что исконные арийцы расселялись с территории Средней Азии или, точнее, из Согдианы или Бактрии. Так, например, считали Ю. фон Клапрот, Анри Мартен, Х. Лассен, А. де Гобино, Ф. Макс Мюллер, А. Пикте, Ф. Ленорман, А. де Катрефаж, Ш. Э. Уйфальви, Ж. де Морган. Эта идея, в особенности, оживилась в 1890-х гг., после того как в Синьцзяне были обнаружены тохарские рукописи. Она дожила до Первой мировой войны, когда английский археолог Дж. Майерс все еще отождествлял ранних индоевропейцев со степняками-скотоводами Средней Азии.

В те годы главными героями такого рода исследований были, разумеется, первобытные арийцы. А одним из первых, кто взял на себя трудоемкий труд по реконструкции их образа жизни, социальной организации, обычаев, религии, был швейцарец А. Пикте, называвший свой метод лингвистической палеонтологией и посвятивший этому свою трехтомную работу. Он воспевал арийцев как «одаренную расу», полную внутреннего совершенства и наделенную огромной творческой энергией, позволившей ей вести успешные завоевания. Он называл ее «самой могучей расой на земле» и верил, что она была призвана править миром. Мало того, он оправдывал завоевание Индии англичанами тем, что «европейским арийцам» предназначалось самим Провидением вернуться в Индию и принести своим братьям высшую цивилизацию. Кроме того, Пикте видел первобытных арийцев солнцепоклонниками и приписывал им исконный монотеизм, возникший, тем самым, вне связи с семитской традицией. Он также отдал дань выстраиванию оппозиции «арийцы/евреи», где евреи наделялись исключительным консерватизмом и нетолерантностью, а арийцы – способностью к творческому развитию и открытостью. В его схеме они выглядели антагонистами без какой-либо возможности компромисса (Olender 1992: 95–99, 102–104). Идеи Пикте оказали большое влияние на его современников, среди которых были такие известные ученые, как востоковед и филолог Э. Ренан и физический антрополог А. де Катрефаж.

В частности, концепцию Пикте популяризировал французский историк Ф. Ленорман, чья книга, написанная в 1860-х гг., представляет для нас особый интерес, так как она была издана на русском языке и стала одной из первых, где детально рассматривалась «арийская проблема». По Ленорману, прародиной арийцев являлась Бактриана, откуда их отдельные племена и расселялись как на запад, так на юг и восток. Ленорман свободно обращался с термином «раса», не различая биологические и культурные признаки. Для него «раса» была культурно-исторической категорией. Кроме того, он называл индоевропейцев как «ариями», так и «яфетической расой» – все это означало для него одно и то же. Ссылаясь на Пикте, он рисовал ранних индоевропейцев кочевыми скотоводами, знавшими лишь самое примитивное земледелие. В то же время он превозносил их исконную религию, связывая ее с единобожием, якобы наделявшим их «нравственным превосходством» над соседями. Правда, он сетовал на то, что позднее наблюдался упадок и они перешли к пантеизму. Он также описывал борьбу ариев с туранцами, в которых видел угро-финнов и тюрков, отождествляя их со скифами (Ленорман 1878: 125–169). В последней четверти XIX в. такие взгляды были популярны у русских интеллектуалов, интересовавшихся Востоком.

К середине XIX в. в европейской науке уже выкристаллизовались идеи о «расовой устойчивости», «неравенстве рас», «борьбе рас» и предназначении одной расы (разумеется, «белой») к господству над другими. Пищу для этого давала все та же Индия, раннюю историю которой связывали с приходом светлокожих арийцев, установивших господство над местными темнокожими обитателями. В конце XIX в. к этому добавилось новое представление о гиксосах, завоевавших Египет в 1670 г. до н. э. Если ранее вслед за египетским жрецом Манефоном ученые отождествляли их с пришельцами из Леванта, то теперь английский египтолог Фрэнсис Гриффиц увидел в них «древних арийцев». А затем авторитетный археолог Флиндерс Питри назвал их выходцами с Кавказа (Silberman 1989: 137–152).

Но вплоть до конца XIX в. само понятие «расы» оставалось еще рыхлым; иногда под этим скрывались социальная группа или класс. Например, Ф. Шеллинг предполагал, что классовые различия могут быть не менее глубокими, чем расовые. Он был убежден в превосходстве «белой расы», но был не в силах назвать причину этого: то ли она изначально обладала «высшими качествами», то ли в ходе истории «цветные расы» претерпели «вырождение». В конце жизни Шеллинг пошел еще дальше. Он увидел в колониальной эпохе развитие естественного процесса, в ходе которого «высшая (яфетическая, прометеева, кавказоидная) раса» реализовала свою миссию мирового господства, тогда как остальные расы были обречены на рабство или вымирание. Примечательно, что он избегал антисемитизма и рассматривал евреев как «представителей чистого человечества» (Поляков 1996: 256–257).

Столь же однозначно человеческая история трактовалась в системе Гегеля: человеческий дух рождался в далекой Азии, следовал путем солнца и находил свое завершение у германских народов в Европе. Африка оставалась за скобками: там обитал «естественный человек», не способный ни к какому развитию или самосовершенствованию. Уже у Гегеля звучала мысль о якобы особых свойствах германской крови. Но еще более четко она выражалась в сочинениях некоторых его современников и последователей, живших идеей насилия, якобы способного кардинально преобразовать человечество. Одни (Л. Окен, В. Менцель, Г. Клемм) прославляли войны, другие (М. Штирнер) говорили о революции в нравственности, третьи (К. Маркс) грезили социальной революцией. Но никого из них идея расы не оставляла равнодушной. Европейский («арийский») человек представлялся им венцом творения, и будущее человечества они связывали именно с ним.

В любом случае все больше авторов Центральной Европы начали отдавать пальму первенства «тевтонской расе», то есть германцам. Их наделяли самыми завидными качествами – благородством, великодушием, высокой нравственностью, способностью к творческому мышлению, художественным даром, политическими талантами, страстью к завоеваниям и пр. Начало этому положил граф А. де Гобино, который в своей книге «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853–1855) приписал все эти качества «арийцам», сделав тех флагманом всего человечества, создателями древних цивилизаций. Именно их он изобразил «избранной расой», «детьми богов». Едва ли не первым Гобино наделил их светлой кожей, белокурыми волосами и голубыми глазами. При этом он воспевал их физическое совершенство, ссылаясь на лучшие произведения древнегреческих скульпторов. Вместе с тем, отображая в своей книге пессимизм старой аристократии, клонившейся к неизбежному упадку, Гобино не только прославлял «арийцев», но и пытался объяснить причины их гибельной участи, сводя их к «расовому смешению», якобы ведущему к «дегенерации». Примечательно, что Гобино с восхищением писал о евреях как о «сильном и мудром народе, искусном во всем, за что ни возьмется» (Гобино 2001). Так что «отец европейского расизма», придававший особую ценность «единству по крови», отнюдь не страдал антисемитизмом, чего нельзя сказать о его многочисленных последователях.

Книга Гобино не произвела никакого впечатления на республиканскую Францию, но нашла живой отклик у немецких интеллектуалов, переживавших этап романтического национализма и мечтавших о грядущей германской славе. Ведь, по Гобино, именно германцы сохранили арийскую кровь в наиболее чистом виде. Существенно, что история и культурология привлекали Гобино не как источник познания, а как урок и предостережение для современного ему мира. Иными словами, он писал свою книгу не для специалистов, а для широкой публики, предлагая ей расовый миф как универсальный ключ к пониманию сути общественного развития. Действительно, научности в его произведении было мало. В своем описании Индии Гобино основывался на книге Х. Лассена, исказив многие ее положения и вычитав оттуда то, чего там не было (Figueira 2002: 70–71). По словам Коккьяры, «хотя Гобино и считал себя этнологом, из его сочинения совершенно ясно видно, что о том, что такое первобытные народы, он не имел ни малейшего представления» (Коккьяра 1960: 298).

Однако публика думала иначе. К позитивному восприятию книги Гобино немцы были подготовлены Шопенгауэром. Если Гегеля всецело занимал «германский дух», то А. Шопенгауэр, следуя Фихте, не меньше внимания уделял его антиподу. Он противопоставлял Ветхий Завет Новому и, испытывая влечение к буддизму, полагал, что Новый Завет имел индийские, то есть «арийские», корни. Впрочем, и истоки христианства в целом он искал в Индии, полагая, что в дальнейшем иудеи лишь исказили его смысл. Иными словами, в его работах живительное христианское учение отрывалось от своего иудейского корня и обнаруживало истоки в совершенно иной «расовой среде». Ведь евреев он считал «чуждой ориентальной расой». Это позволяло Шопенгауэру отвергнуть иудейское наследие Ветхого Завета как «чужеродное». Он призывал Европу очиститься от «еврейской мифологии» и обратиться к добродетелям индийцев, якобы сохранивших мудрость предков во всей ее первозданности (Поляков 1996: 264–265; Rose 1992: 95). Шопенгауэр еще не использовал термины «арийство» и «семитизм», но сама идея их конфронтации выглядела в его работах достаточно отчетливо. Он одобрял эмансипацию евреев, но обвинял их в «паразитизме» и полагал, что их путь в будущее возможен только через ассимиляцию и отказ от иудаизма (Rose 1992: 92).

Арийский миф увлекал не только философов, востоковедов и этнологов. Благодаря Гобино он стал широко обсуждаться образованной публикой и даже вдохновлять некоторых германских революционеров. Своеобразным примером синтеза революционных идей, фольклора и музыки, пропущенных через горнило арийского мифа, было творчество известного немецкого композитора Рихарда Вагнера. Активный участник революции 1848 г., после ее поражения Вагнер проникся германской идеей, и с тех пор его национализм был окрашен в расовые тона. И если вначале для антисемитских настроений ему вполне хватало христианских источников, то затем он вдохновился расовым подходом, который, как ему казалось, давал более глубокое понимание сути окружающего мира. Он увлекся германским фольклором, веря, что обращение к идеалам германской древности может открыть путь к будущей германской свободе. С тех пор он пытался воплотить в своих операх идеал борьбы за социальную справедливость, направленной против буржуазного общества. При этом положительными героями опер неизменно становились «германцы-арийцы», тогда как их антиподам придавались «семитские» черты, отождествлявшиеся со всем отвратительным, что было в обществе бюргеров. Так социалистические идеи со временем превратились у Вагнера в навязчивое желание очистить Германию от евреев. Все это метафорически отображалось в цикле о Нибелунгах, задуманном композитором еще в конце 1840-х гг. (Rose 1992: 68–72). Однако кристаллизация этих мыслей наступила позже, когда Вагнер открыл для себя Шопенгауэра (1854 г.), а затем в 1870-х гг. познакомился с книгами Дарвина. Труд Гобино он прочитал только в 1880 г., хотя был лично знаком с французским мыслителем с 1876 г. Зато в 1870-х гг. Вагнер регулярно получал антисемитские книги и брошюры от их авторов, открывших ему заинтересовавшие его нюансы расовой теории (Katz 1986: 105–106).

Свою идеологическую платформу Вагнер изложил в статьях 1877–1881 гг., где, развивая арийскую идею, писал о различиях между «нашим Спасителем» и «племенным богом Израиля», о «еврейской антирасе», о «загрязнении германской крови» и деградации современных христиан, а также о необходимости вернуться к «арийскому христианству». От критики разложившегося христианства он переходил к обличениям современного буржуазного мира, якобы зараженного «иудейским духом». Он призывал к «возрождению расы», что требовало избавления не только от «духа иудаизма», но и от самих «иудеев». При этом он мечтал об Освободителе, видя его прообраз в Зигфриде. Все эти настроения он пытался передать в своей последней опере «Парсифаль», призванной стать метафорой возрождения «арийской расы» (Katz 1986: 107–109, 117; Rose 1992: 141–166).

Свой вклад в развитие арийского мифа внес и Фридрих Ницше. Вступив в спор с учеными-санскритологами, он доказывал, что термин «арья» означает вовсе не «благородный», как думали многие его современники, а «богатый» или «владелец». Это якобы открывало истинную натуру арийцев, призванных «владеть», то есть быть «хозяевами» и «завоевателями». Но он понимал и опасность этого: ведь, заселяя новые земли и покоряя местное население, арийцы рано или поздно смешивались с ним и претерпевали деградацию, теряя свои исконные славные качества. Он полагал, что так когда-то случилось в Европе, но верил, что индийские арийцы счастливо избежали морального и физического упадка. Он считал «Законы Ману» древнейшей книгой человечества и приводил их в пример как непревзойденный арийский кодекс морали и социального порядка. Причем этот порядок основывался на кастах с их эндогамным принципом, то есть предполагал генетическое наследие. Поэтому, чтобы преодолеть беды современного ему общества, Ницше предлагал вернуться к иерархии и кастовому строю, в рамках которого только и мог сформироваться человек будущего, «арийский сверхчеловек». Наилучшим путем к этому он считал выведение новых рас искусственным путем, что в те годы уже получило название евгеника (Figueira 2002: 50–57). При этом, опираясь на «Законы Ману», Ницше игнорировал все иные индийские источники. Ему вполне хватало этого древнего кодекса, чтобы создать свой миф об «арийском Золотом веке».

Ницше представлял немцев «людьми Севера», плохо приспособленными к христианству. Его заботило моральное состояние немцев, пребывавших в растерянности в обстановке быстрой модернизации, охватившей Германию в последней четверти XIX в. Он считал, что им следует собрать в кулак всю свою волю и проявить твердый характер, чтобы выжить в стремительно меняющемся мире. Мягкая позиция христианства, призывавшего к состраданию в отношении слабых и несчастных, для этого явно не годилась. Поэтому Ницше его отвергал как религию, направленную против арийских ценностей и обрекавшую сильных на поражение со стороны слабых (Ницше 1997а: 283; 1997б).

Примечательно, что приверженность Ницше принципу крови вовсе не породила в нем склонность ни к расизму, ни к антисемитизму (Ионкис 2009: 237–241). Напротив, он считал евреев самым сильным и «расово чистым» народом Европы и верил в то, что самое многообещающее потомство происходит от браков арийцев с евреями (Ницше 1997а: 371). В частности, он полагал, что смешение германцев со славянами, кельтами и евреями благотворно повлияло на германскую душу. Однако, позитивно относясь к евреям как к народу, Ницше осуждал иудаизм и выросшее из него христианство. Кроме того, он считал евреев имитаторами и посредниками и отрицал за ними творческие способности. Он ставил им в пример арийцев, которые, не полагаясь на Бога, сами создали для себя свод законов и ввели социальную иерархию. Поэтому именно арийцы, в глазах Ницше, являлись прирожденной «расой господ», призванной править всеми другими. Идеалом ему служили брахманы, чуждавшиеся низкорожденных (Figueira 2002: 58–60).

Ницше оживил и миф о гипербореях, живущих суровой жизнью в северных льдах. Якобы это закаляло характер: метафоры «льда» и «холода» превращали северян в людей несгибаемой воли и обещали им в будущем власть над миром. Фактически образы гипербореев и арийцев сливались у Ницше в представлении о сверхчеловеке с его неутолимой «волей к власти». Холод, власть и индивидуализм делались маркерами идеального человека будущего (Франк 2011). Позднее эти метафоры были с благодарностью подхвачены нацистами и до сих пор воспроизводятся неонацистами.

Во второй половине XIX в. «арийский миф» был введен в высокую науку востоковедом и германофилом Эрнестом Ренаном и лингвистом-индологом Фридрихом Максом Мюллером. Ренан отдавал должное свершениям двух «великих рас» («арийской» и «семитской») в истории, связывая их только с «цивилизованными народами» (Olender 1992: 59–60). Однако этот миф оставался на позициях христианской историософии, когда речь заходила о будущем: подобно иудаизму, «семитская раса» уже полностью сыграла свою роль, и в будущем ей места не находилось – там царствовали одни «арийцы»; именно им предназначено было стать «хозяевами планеты». При этом на стороне «арийцев» были «возвышенные идеи», а «семитов» фатально подводил их «ужасающе простой ум». По словам Ренана, семиты ничего не дали и не могли дать миру, кроме монотеистической религии. Как заметил Поляков, в своем творчестве Ренан употреблял термины «семитская раса» и «еврейский народ» как синонимы, тогда как «арийцы» нередко выглядели эвфемизмом для германцев. Тем самым Ренан открыл шлюзы для лавины вторичной литературы, посвященной противостоянию «арийцев» «семитам» (Поляков 1996: 222–225).

Среди таких авторов выделялся плодовитый, но забытый ныне писатель-эзотерик Луи Жаколио, служивший французским консулом в Калькутте. Он создал миф о допотопной всемирной теократии с ее столицей Асгартхой («город Солнца»), которая была позднее захвачена «брахманами-арийцами». Отвергая амбициозные, на его взгляд, претензии христианства, Жаколио обнаруживал истоки Библии в горах Индии, и его книгами зачитывались как Е. П. Блаватская, так даже Ницше (Гудрик-Кларк 1995: 235; Godwin 1993: 81–82, 86; Figueira 2002: 53; Андреев 2008: 52). Однако Макс Мюллер называл его книгу «Библия в Индии» «самой тупой… какую я знаю» (Поляков 1996: 228).

Примечательно, что для Макса Мюллера исторические и филологические штудии отнюдь не имели отвлеченного характера. Он пытался вернуть европейцам их древнее наследие в надежде на то, что это поможет им решить ряд современных проблем и навести порядок во внутренней жизни (Figueira 2002: 34, 38). Занимаясь в основном лингвистикой и мифологией, Макс Мюллер резко отделял арийцев от семитов и туранцев, с которыми, по его мнению, они не имели ничего общего. В отличие от своих предшественников и ряда современников он не находил никаких сходств между древней арийской и древней семитской религиями – в далеком прошлом пути арийцев и иудеев, по его мнению, нигде не пересекались. Макс Мюллер еще не знал, где именно располагалась прародина «арийской расы». Он помещал ее условно где-то в горах Центральной Азии, откуда древние арийцы и расселялись: одни – на запад, другие – на юг. При этом он резко противопоставлял одних другим: именно первые обладали необходимыми навыками для прогрессивного развития, тогда как вторые отличались пассивностью и созерцательностью. В то же время он однозначно включал индийцев в состав «кавказоидной (яфетической) расы», относя потемнение кожи на счет местного климата. Будучи сторонником теории завоевания, Макс Мюллер описывал, как пришлые арийцы покорили местных дасью, которых он называл туранцами, приписывая им скифский язык. Он верил, что от этих арийцев происходили брахманы, тогда как племенное население и неприкасаемых он связывал с потомками дасью (Trautmann 1997: 196–197). Мало того, он постоянно подчеркивал различия между исконными арийцами, когда-то пришедшими в Индию, и их далекими потомками, пережившими разложение и деградацию и перешедшими от первичного монотеизма к идолопоклонству и кастовому обществу. В индуизме он видел искажение исконной арийской религии (Thapar 1996: 5–6; Figueira 2002: 36, 39–43). Во всем этом, как отмечает Д. Фигейра, он был «последним аватаром романтизма в области лингвистики» (Figueira 2002: 47).

Тем не менее Макс Мюллер был далек от расизма. В молодые годы он, во-первых, писал об «арийском братстве», имея в виду европейцев и индийцев, а во-вторых, не видел никакого вреда в расовом и культурном смешении. Напротив, он полагал, что в Индии это пошло на пользу арийцам и их культуре. Он доказывал, что для прогресса цивилизации вовсе не обязательно заставлять местных обитателей переходить на язык и культуру пришельцев. Напротив, тесные мирные взаимоотношения создавали основу для успешного развития. Тем самым, раса вовсе не служила определяющим фактором в судьбе людей. Макс Мюллер всю свою жизнь выступал против дискриминации индийцев (Trautmann 1997: 176–178). Однако при этом именно он освятил своим авторитетом отождествление языка с расой, и ему наука второй половины XIX в. обязана популярностью представления об «арийской расе». Об этом сам он горько сожалел в последний период своей жизни, отмечая, что говорить об «арийской расе» – все равно что говорить о «брахикефальной грамматике» (Коккьяра 1960: 313; Поляков 1996: 229–230; Thapar 1996: 6; Figueira 2002: 44–46).

Эти сожаления были вызваны необычайной популярностью «арийской идеи» во второй половине XIX в., когда она использовалась в очень разных сомнительных учениях. Например, она сыграла немалую роль в становлении теософии, основательница которой Е. П. Блаватская превозносила санскрит и объявила «арийскую расу» ведущей на Земле, с которой якобы связано будущее человечества. В ее учение вошли такие положения, как отождествление санскрита с праиндоевропейским языком, наделение расы внутренними имманентными свойствами, прославление арийцев как «высшей расы», выведение Библии из брахманизма, представление о «расовой деградации» и неизбежном вымирании «отживших свое рас». Правда, в ее понимании «арийцы» были более широким понятием, чем «белая раса».

Что касается Ренана, то, постоянно используя термин «раса», он относился к нему неоднозначно. Он полагал, что лишь в глубокой древности раса была безусловным «физиологическим фактом». Однако, благодаря последующим историческим процессам, она утратила связь с кровью и стала ассоциироваться с языком, религией, законами и обычаями. Так основой расы сделалась «духовность», оттеснившая кровь на задний план. С этой точки зрения в современности, где господствовал политический принцип общности, даже понятие «лингвистическая раса» теряло всякий смысл. Однако все это не упраздняло расовую иерархию, ибо за пределами «цивилизованного мира», то есть Европы, раса сохраняла прежний характер. Поэтому Ренан провозглашал принцип «расового неравенства» (Olender 1992: 58–63). Этот республиканский подход к расе, получивший своеобразное выражение в работах Г. Лебона о «расовой душе», или «ментальности» (Тагиефф 2009: 65–67), разделялся во Франции даже крайними националистами типа Мориса Барреса.

Как бы то ни было, в 1860-х гг. деление на «арийцев» и «семитов» «уже составляло часть интеллектуального багажа образованных европейцев» (Поляков 1996: 274). Это разделение основывалось на лингвистических критериях, но в работах немалого числа авторов оно содержало и расовые коннотации. Одним из первых резкие культурные различия между «арийцами» и «семитами» подчеркнул все тот же Ренан. Заслуги «семитов» он ограничил музыкальными способностями и монотеизмом. По всем остальным позициям они фатально проигрывали «арийцам», главным достоинством которых было то, что, обладая богатым воображением, язычники глубоко понимали окружающую природу. Это дало им возможность открыть научные принципы и встать на путь быстрого прогресса, тогда как приверженность монотеизму иссушала мысль и тормозила развитие «семитов» (Olender 1992: 63–68).

Начало второй половины XIX в. ознаменовалось появлением сомнений в единстве индийцев и европейцев, на чем, как мы видели, настаивали филологи. В Англии такие сомнения начал высказывать бывший военный медик Джон Кроуферд, долгие годы служивший в Юго-Восточной Азии и Северной Индии. Указывая на существенные физические различия между обитателями Индии и Европы, он не мог поверить в то, что у них когда-то имелись общие предки. Он также доказывал, что смешанные браки могут принести вред цивилизации. Вопреки Максу Мюллеру, с которым он спорил, раса для него означала судьбу (Trautmann 1997: 180–181).

Проявляя наивность молодости, физическая антропология на первых порах отдала дань преклонению перед «арийцами» с их якобы естественным превосходством над всеми остальными, что не в последнюю очередь определялось привходящими политическими факторами. Так, уже хрестоматийным стал пример с одним из основателей французской антропологической школы А. де Катрефажем, настолько шокированным варварством прусской армии во время Франко-прусской войны, что в споре с патриархом немецкой антропологии Рудольфом Вирховом он попытался исключить пруссаков из числа «арийцев» и приписал им «финское или славяно-финское происхождение» (Поляков 1996: 279–280; Field 1981: 208–209). Но еще хуже оказывалось «еврейское происхождение», и в последней четверти XIX в., когда антисемитизм в Германии был на подъеме, некоторые этнологи, востоковеды и антропологи приписывали семитам отсутствие творческих способностей и называли их деградировавшей ветвью «белого ствола» (Поляков 1996: 293–294). Другие обращались к культурологии и натурфилософии для обоснования якобы вечного характера оппозиции «семиты/арийцы». Во второй половине XIX в. ряд востоковедов – Э. Кине, А. Вармунд, Э. Ренан, Ю. Лангбен, – делавших акцент на связи культуры с окружающей природной средой, противопоставляли «народы пустыни» с их якобы хищническим отношением к природе «народам лесов», обожествлявшим ее и стремившимся к ее сохранению. Так, немецкий востоковед Адольф Вармунд противопоставлял «зрелую еврейскую расу» «молодой арийской». Первой он приписывал неутолимую страсть к перемене мест, унаследованную якобы от предков-кочевников, а вторую связывал с оседлым народом леса. В свою очередь это давало ему основание обвинять «народ пустыни» в потребительском хищническом отношении к природе, тогда как «народ леса» вызывал у него только восхищение своим духовным эстетическим взглядом на природу. Этой схемой воспользовался немецкий экономист Вернер Зомбарт, стремившийся показать, как хищническое отношение к природе переносится «народом пустыни» на социальные взаимоотношения. Позднее эта парадигма вошла в концепцию «коллективного бессознательного» К. Г. Юнга, противопоставлявшего «арийскую психологию» «еврейской» (Поляков 1996: 305–309).

В то же время к концу XIX в. возросший авторитет физической антропологии заставил с большей осторожностью подходить к трактовке сложных связей между языком, мышлением и физическим типом. На рубеже веков некоторые специалисты уже начали воспринимать тезис об «арийском происхождении» как новый миф (Поляков 1996: 286). Итоги научных исследований второй половины XIX в. были подведены Айзеком Тайлором в получившей широкую известность популярной книге «Происхождение арийцев» (1889). Он попытался синтезировать данные, накопленные к тому времени лингвистами, физическими антропологами, археологами и фольклористами. Его главной целью было доказательство отсутствия жестких связей между языком и физическим типом, и он упрекал лингвистов в лице Макса Мюллера за их неосторожный и поспешный вывод об общности происхождения народов, говорящих на «арийских языках». Он отмечал, что даже современные народы Европы, несмотря на родство языков, существенно отличаются друг от друга физическими признаками, причем эта биологическая разнородность местного населения отмечалась по меньшей мере с неолитических времен. Он отстаивал положение о том, что в ходе истории народы могли переходить с языка на язык, тогда как физический тип был гораздо более устойчивым. Тем самым, убеждение в единстве «арийской расы», якобы объединявшей все индоевропейские народы, оказалось в корне ошибочным. Подобно ряду других исследователей Тайлор доказывал, что местом происхождения арийских языков могла быть европейская равнина, то есть «арийцы» были в Европе автохтонным населением, а вовсе не пришельцами.

Вслед за французским физическим антропологом Полем Брока Тайлор связывал этнические признаки с физическим типом, а не с языком, и в этом понимании основу этнологии составляла физическая антропология, а не лингвистика. Соответственно, исконные арийцы означали некую расовую группу, которая со временем поделилась своим языком со всеми, кого она встречала на своем пути. Примечательно, что портрет первобытных арийцев, рисовавшийся самыми разными источниками, разительно отличался от их восприятия романтиками. Они вовсе не выглядели «высшей расой»: у них не было ни государства, ни монументальных сооружений, ни науки, ни монотеизма, ни сколько-нибудь развитой мифологии (Тайлор 1897).

Вместе с тем, как отмечает Т. Тротмен, Тайлор до того сузил значение понятия «арийской (белой) расы», что оно стало пригодно для политизации. Ведь теперь речь шла о небольшой группе «белого населения», которая успешно разносила свой язык по всему миру и передавала его другим «более слабым расам», заменяя их собственные «менее совершенные» языки. Так арийская идея оторвалась от представления об индоевропейской общности, но подверглась расиализации, сохранив образ культуртрегеров (Trautmann 1997: 186–187). Иными словами, язык потерял роль основополагающей скрепы, определяющей родство всех индоевропейцев, и превратился в формальный малозначимый фактор. Зато в этом качестве его сменило родство по крови, и на первый план выступил (этно)расовый показатель. Соответственно, физическая антропология заняла то место, где прежде всецело властвовала лингвистика. Следствием этого стало исключение индийцев из состава «арийской расы», и Индия утратила свою привлекательность в качестве возможной прародины «арийцев». С тех пор взоры тех, кто занимался поисками такой прародины, обратились к Европе.

Теперь прямое отождествление языка с физическим типом сохранилось лишь в околонаучной, публицистической и художественной литературе. Но некоторые пытались тесно связать расу с религией, причем это не было чуждо и Тайлору. В этом контексте, где «арийство» иной раз отождествлялось с христианством, теологический спор христианства с иудаизмом принимал уже расовый облик (Поляков 1996: 278–279). Примечательно, что по мере того, как христианская историософия теряла универсальность и замыкалась в клерикальных кругах, ее центральная идея о необычайной живучести еврейского народа продолжала сохранять свою убедительность для тех, кто теперь апеллировал к науке. Эта живучесть и приспособляемость, завораживая одних и пугая других, в любом случае требовала объяснений. Ряд натуралистов указывали на врожденную живучесть, другие – на умение сохранять свою кровь «чистой» или вообще на могущество еврейской крови, третьи – на способность к акклиматизации, четвертые – на космополитизм. Вне зависимости от этих споров многие считали евреев созданными иначе, чем все другие люди. Но если для одних это означало близкий конец еврейства, то другие, напротив, предрекали ему необычайный успех. Некоторые авторы усматривали в этом опасность для окружающих. Однако дальнейший прогресс науки позволил квалифицировать все такие взгляды как атавизмы прежних суеверий (Поляков 1996: 300–303).

Как бы ни дистанцировались специалисты от крайностей, в конце XIX в. представление о неравенстве рас считалось основанным на «научных фактах». Поэтому и без жесткой связи с языком «арийская идея» продолжала соблазнять определенную часть физических антропологов, увлеченных краниологией. В 1840 г. швед Андерс Ретциус ввел такое понятие, как «головной указатель», позволившее ему разделить население Европы на долихокефалов и брахикефалов. По его мнению, первые значительно превосходили вторых по своим способностям. Из них-то и состояли «передовые (арийские) народы», тогда как брахикефалы определялись как «туранцы» и связывались с отсталостью (Поляков 1996: 282).

Несмотря на осторожные возражения основателя немецкой антропологической школы Рудольфа Вирхова, это представление надолго закрепилось в науке. При этом ряд немецких ученых связывали «арийцев» с северными немцами, которым была свойственна долихокефалия, тогда как некоторые французские авторы, напротив, отождествляли «арийцев» с брахикефалами, ибо большинство французов принадлежали именно к этой группе. Разумеется, каждая из сторон доказывала, что именно ее предки сделали Европу цивилизованной (Поляков 1996: 282–286). Участвуя в этом споре об историко-культурной роли брахикефалов и долихокефалов, Тайлор доказывал, что первые выказывали больше способностей к цивилизации. Поэтому он делал исконных арийцев брахикефалами, противопоставляя «благородную расу арийцев» «отвратительным дикарям» с их длинноголовостью. Тевтонцам он отказывал в принадлежности к «детям света» (Тайлор 1897).

Некоторые авторы, подобно французскому антропологу Полю Топинару, искали компромиссного решения. По его мнению, хотя белокурые долихокефалы и покорили брюнетов-брахикефалов, затем они слились в единую нацию. С этим не соглашался Ж. Ваше де Ляпуж, связывавший закат былого величия Франции с приходом к власти долихокефалов-арийцев. Вслед за Гобино он скорбел по упадку «арийской расы», ибо, на его взгляд, брахикефалы-туранцы были способны только повиноваться и с готовностью искали себе новых господ. Он видел в истории «борьбу рас» и предсказывал массовую резню, которую якобы способны вызвать пусть и небольшие различия «головного указателя». Выход он находил в евгенических мероприятиях, ибо, на его взгляд, лишь они могли остановить расовую войну (Тагиефф 2009: 117–119).

Своей вершины арийский миф достиг в конце XIX в. в книге Хьюстона Стюарта Чемберлена «Основания девятнадцатого века» (1899). Чемберлен не был ни историком, ни физическим антропологом. В его жизни все было запутано: сын британского адмирала, он провел детство во Франции, а вся его сознательная жизнь прошла в Германии, и он считал себя «немцем»; готовясь стать ботаником, он так и не защитил диссертацию и предпочел заниматься свободным писательским трудом. Он был зятем Рихарда Вагнера и входил в Общество Гобино и в Новое общество Вагнера, отличавшиеся германским шовинизмом. Ему благоволил кайзер Вильгельм II, находившийся под большим впечатлением от его книги.

Больше всего Чемберлена занимал вопрос о расе, но четкого научного понимания этого феномена у него не было: «раса» для него означала то биологическую общность, то состояние умов, то историко-культурную категорию, то религиозную группу. Он использовал понятия «индогерманцы», «индоевропейцы», «арийцы» и «тевтонцы» как синонимы. Причем в категорию тевтонцев он включал германцев, кельтов и славян, полагая, правда, что германцы сохранили «арийскую кровь» в наиболее чистом виде. При этом он был убежден в том, что «форма головы и структура мозга имеют решающее влияние на форму и структуру мышления» (цит. по: Field 1981: 154–155, 191). В то же время состоянию ума он придавал гораздо большее значение, чем языку или физическим чертам. А процесс развития и будущее интересовали его много больше, чем происхождение рас. Например, он писал: «Если бы было доказано, что в прошлом никакой арийской расы не было, мы ее увидим в будущем; для людей дела – это очень важный момент» (Field 1981: 220; Figueira 2002: 76). Иными словами, за его расовой риторикой скрывалась забота о сплочении германской нации и стремление обеспечить ей политическое превосходство в мире, и именно ради этого он любовно выстраивал свой грандиозный расовый миф.

Поставив своей целью нарисовать тридцать веков человеческой истории, Чемберлен сумел воплотить в своей книге лишь малую часть задуманного. Однако ему и этого хватило, чтобы на 1200 страницах показать глубокий расовый конфликт между «арийцами» и «семитами», якобы пронизывавший всю известную человеческую историю. При этом, хотя он обращался к массе самых разных источников, путеводной звездой ему служили труды расовых мыслителей и антисемитов, ибо, как замечает Дж. Филд, «его ум не воспринимал нерасовых построений» (Field 1981: 173).

Всю историю Чемберлен сводил к развитию и упадку рас: каждая культурная эпоха была творением доминирующей человеческого типа. При этом стержнем мировой истории рисовалась «расовая борьба». Чемберлен всячески превозносил тевтонскую, или арийскую, расу, изображая ее создательницей всех известных цивилизаций. Ее врагом он называл «расовый хаос», регулярно возникавший, если люди забывали о фундаментальных расовых принципах. Причем главными разрушителями порядка и цивилизации он показывал «семитов». Вслед за Гобино он доказывал, что смешение с «чужаками», то есть примесь «чуждой крови», неизбежно ведет к «расовому упадку» и деградации. Примечательно, что такое смешанное население, способное служить только «антинациональным» и «антирасовым» силам, он усматривал в южных европейцах, и впоследствии это дало Муссолини основание отвергнуть его книгу (Field 1981: 185).

Евреев Чемберлен изображал смешанной группой, обязанной своим происхождением трем разным «расовым типам» – семитам-бедуинам, хеттам и амореям, или хананеям. Последних он рисовал арийцами, пришедшими с севера. Смешение двух первых типов якобы дало евреев, а от смешения тех с арийцами появились «истинные израильтяне», во многом превосходившие евреев. Но это смешение произошло слишком поздно, а потому и культурный взлет Древнего Израиля был недолгим и закончился крахом. А после пленения жрецы произвели ревизию Ветхого Завета и исказили его, вовсе исключив из него воспоминания об «арийцах», но зато объявив евреев «избранным народом». Чемберлен восхищался приверженностью евреев принципу крови, но его ужасало стремление к установлению своей власти над миром, которое он приписывал им вслед за многими антисемитами той поры. Вместе с тем нетрудно заметить, что представления Чемберлена о евреях страдали разительными противоречиями: с одной стороны, он видел в них «чистый расовый тип», а с другой – считал их продуктом смешения нескольких разных «типов». Это повергало его в смятение, ибо они нарушали все выведенные им «законы расового развития». Поэтому, видя в них некую мистическую силу, он заявлял, что они разлагают благородные нордические души (Field 1981: 187–189). Примечательно, что, завершая свои абстрактные рассуждения о роли евреев в истории, он заканчивал утверждением о том, что они более других получают выгоду от современной модернизации, которая тяжелым грузом ложится на плечи «тевтонской нации» (Field 1981: 190). С тех пор это обвинение постоянно сопровождает все антисемитские выступления.

Евреям Чемберлен, разумеется, противопоставлял тевтонцев с их духом корпоративизма и иерархии, идеализмом и преобладанием «этики» над духом политической свободы. Он выступал против либерализма и рисовал идеал элитарного общества, которое стремился совмещать с «тевтонским индустриализмом». Последнюю главу своего произведения он посвятил восхвалению достижений «тевтонцев» в течение последнего тысячелетия – речь шла прежде всего о философии, науке и искусстве. В XIX в. он видел вызов тевтонцам со стороны эмансипированных евреев и финансового капитализма. Он писал о высокой миссии германцев, призванных победить социализм и плутократию.

Чемберлен придерживался версии об «арийской природе» Иисуса Христа, и именно благодаря успеху его книги версия об «арийском Христе» получила общественную популярность. По его убеждению, именно Христос создал «арийское христианство», которое тем самым не только не имело ничего общего с иудаизмом, но было им искажено (Field 1981: 182–183, 305–307). При этом, описывая отличия «арийской религии» от иудаизма, Чемберлен опирался на Ригведу, видя в ней изложение принципов монотеизма, которые впоследствии якобы были «украдены» евреями и донельзя искажены ими (Figueira 2002: 77–80). В 1921 г. Чемберлен даже участвовал в учреждении Союза за немецкую церковь (Field 1981: 412).

Хотя его книга фактически была компиляцией более ранних расовых построений, а также содержала массу противоречий и необоснованных утверждений, ее с восторгом встретила немецкая публика, благодаря своему выраженному патриотизму и безграничному прославлению немецкой культурной традиции. Публике понравилась и идея «расового превосходства», которая, будучи переведена в практическую плоскость, означала «сплочение нации» (Field 1981: 169–224, 233).

Так к концу XIX в. в среде европейских интеллектуалов окончательно возобладал «научный расизм», всемерно использовавший идею эволюции для членения человечества на «низшие» и «высшие расы». Во главе последних, разумеется, стояли «арийцы» как якобы наиболее приспособленные к новой эпохе. Примечательно, что такие представления опирались не только на суждения ученых, но и на эзотерические учения, расцвет которых тогда наблюдался. В то же время социальным оптимистам, возглавлявшимся Гербертом Спенсером, противостояли пессимисты (Ф. Голтен, К. Пирсон), начавшие бить тревогу по поводу «расового упадка» и «дегенерации», к чему якобы могла привести высокая плодовитость «низших рас». В Германии и Австрии к таковым относили славян, в Англии – ирландцев. Определенную популярность тогда получила и идея ухудшения человеческих качеств вследствие «расового смешения». При этом вера во всемогущество наследственности достигла своей кульминации именно в Германии. Там концепции «расы» и «арийства» покинули научные кабинеты и оказали заметное влияние на общественные настроения. Дело доходило до того, что даже некоторые педагоги (Г. Альвардт) озаботились «борьбой арийцев с евреями». Например, тогда Вильгельм Шванер издавал антисемитский журнал для учителей и играл видную роль в германском молодежном движении.

В этой атмосфере накануне Первой мировой войны в Центральной Европе все громче звучали голоса, требовавшие поддержать «творческую и продуктивную арийскую расу» против «паразитической семитской». На этой волне в 1913 г. в Германии был учрежден Немецкий союз, провозгласивший себя борцом «против еврейской и славянской крови» (Поляков 1996: 311–318). Тогда Йозеф Раймер предсказывал заселение германцами евразийских пространств, включая Сибирь, где «не поддающимися германизации» оказывались славяне и евреи с соответствующими практическими выводами, ограничивающими производство потомства. При этом Раймер числил себя социалистом и интернационалистом (Поляков 1996: 323–324).

Таким образом, если на общеевропейском уровне арийский миф оправдывал систему колониализма (например, англичане легитимировали им свое право владеть Индией), то на уровне отдельных государств служил местному национализму, противопоставляя коренных жителей, потомков «арийцев», чуждому Другому, под которым в XIX и начале XX в. понимались прежде всего евреи (Figueira 2002: 49).

 

«Арийское христианство»

Рассмотренные веяния не обошли своим влиянием и христианскую религию. Хотя бурное развитие науки в XIX в. поставило под вопрос многие былые христианские догмы, христианская историософия продолжала воздействовать на умы даже тех ученых, которые внешне порывали с христианством во имя того, что они считали научной истиной. Напомню, что традиционный христианский взгляд на историю делил ее на три эпохи, соответственно оценивая роль в ней иудеев. Христианские авторы с благодарностью относились к древним израильтянам, подготовившим, по их мнению, приход Иисуса Христа. Однако насколько роль израильтян в ранний период рисовалась позитивной, настолько же они получали негативную оценку в отношении второго периода. Ведь, отвергнув Христа, они становились естественными врагами христианства, якобы всячески мешавшими его развитию. Если в ранний период они выглядели творческим народом, единственным носителем божественной истины, то затем, когда эта истина была передана христианам, они становились досадной помехой «новому Израилю», как теперь любили называть себя христиане. В новом мире места евреям-иудеям уже не находилось, и многие христиане с удивлением и подозрительностью относились к народу, продолжавшему существовать, несмотря на то что самим Проведением ему суждено было уйти в небытие. Отцы Церкви называли евреев «детьми Сатаны», и в наследство от них христианам досталось представление о коварстве иудеев, якобы подготавливающих приход Антихриста и призванных служить ему в эпоху всеобщего коллапса и беззакония, которая должна наступить накануне Страшного суда. Затем наступал черед третьей эпохи, когда праведникам суждено было наслаждаться бесконечным блаженством в мире, избавленном от злых сил и их прислужников. Стоит ли говорить, что эта схема постоянно подпитывала у своих приверженцев юдофобские настроения?

Нетрудно заметить, что все это отразилось в той оппозиции, которую любовно выстраивали многие из упомянутых выше мыслителей. В принципе она сохраняла прежний характер, хотя христиан, или «Новый Израиль», в ней сменили «арийцы». Мало того, те же представления давали о себе знать и в новых эзотерических концепциях, говорящих о регулярной смене эпох и рас. Здесь большую популярность получило учение о близящемся конце эры Рыб, чреватом всеобщим упадком и глобальными катаклизмами, после чего мир якобы должен увидеть приход новой расы. Эзотерики рисовали нашу эпоху временем господства «арийской расы», тогда как случайные остатки былых рас (а к ним относились и «семиты») обречены были покинуть сцену. В этой парадигме евреи («семиты») с якобы имманентно свойственной им приверженностью партикуляризму также выглядели культурно бесплодными, лишенными творческого начала и не имеющими будущего. Зато будущее ассоциировалось с универсальными людьми, «арийцами».

Примечательно, что в этом идейном климате, требовавшем максимально отдалить христианство от иудаизма, определенную популярность получила идея «арийского Иисуса». Еще в 1858 г. французский революционер Пьер-Жозеф Прудон доказывал, что монотеизм не мог быть создан «коммерческой расой» (то есть евреями), а был творением «индогерманского ума» (Rose 1992: 65). Тогда в Швейцарии А. Пикте наделял арийцев «первобытным монотеизмом», а во Франции Э. Ренан делал все, чтобы оторвать Иисуса Христа от его иудейских корней. «В Иисусе не было ничего еврейского», – писал он. Примечательно, что в христианстве Ренан находил меньше монотеизма, чем в иудаизме или исламе. Так христианство естественным образом становилось «арийской религией». Причем чем больше оно отдалялось от иудаизма, тем больше совершенствовалось. Поэтому Ренан настаивал на необходимости дальнейшей «арианизации» христианства и его очищения от «семитских недостатков». Мало того, как-то Ренан даже высказал вслед за Аделунгом предположение о том, что Эдем располагался в Кашмире. В пользу рисуемой им оппозиции он трактовал и природные различия между лесистой Галилеей, где родилось христианство, и пустынной Иудеей, где процветал иудаизм (Olender 1992: 69–72, 79).

Пытаясь провести резкую границу между «религией евреев» и «религией арийцев», сторонники такого подхода делились на две группы. Одни полагали, что кочевники-семиты, отличавшиеся сухостью ума и крайним рационализмом, были обречены на монотеизм, тогда как обладавшие творческой фантазией арийцы способны были создать для себя политеистическую религию. Другие, напротив, доказывали, что «еврейский ум» был не способен осознать всю глубину монотеизма; зато это было доступно арийцам. В любом случае в течение XIX в. в Европе вызревали настроения, требовавшие полного разрыва между христианством и иудаизмом и очищения христианства от «семитских включений».

Дальше всего это зашло в Германии, где наблюдались попытки создать «арийское христианство». Если Рихард Вагнер изображал легендарного Зигфрида «истинным арийцем», то его продолжатель, писатель-расист Клаус Вагнер в своей книге «Война» (1906) уже говорил об «Иисусе-Зигфриде». И если в XIX в. некоторые немецкие интеллектуалы, начиная с Фихте (Davies 1975: 572–573), были озабочены «арийским происхождением» Иисуса Христа, то в первой половине XX в. их последователи вслед за Чемберленом уже думали о том, как очистить Ветхий Завет от «семитизма». Это, разумеется, требовало «упразднения иудаизма», глашатаем чего еще в последней четверти XIX в. выступил в своем трактате «Религия будущего» востоковед Пауль де Лагарде (Davies 1975: 574). Тогда же, мечтая о «религии солнца», Эрнст фон Бунзен заявил, что Адам будто бы был «арийцем», а змей-соблазнитель – «семитом» (Поляков 1996: 330–332). В свою очередь бельгийский социалист Эдмон Пикар обнаружил «арийскую сущность» Иисуса Христа в том, что тот якобы был настроен против капитализма (Davies 1975: 575). А во Франции в конце XIX – начале XX в. многие католические авторы называли Иисуса то «арийцем», то «галилеяном», то даже «кельтом», но только не евреем (Wilson 1982: 515). И, наконец, вершина европейского антисемитизма XIX в., Чемберлен, пытался мобилизовать все возможные источники для того, чтобы превратить Иисуса Христа в «арийца». При этом он апеллировал к «духу», а не к внешности и настаивал на том, что Иисус поднял «флаг идеализма», тем самым бросив вызов иудаизму. Затем он заявил о необходимости «деиудаизации» христианства и поставил задачу создать новое арийское Евангелие. Следуя этому плану, под конец своей жизни он провозгласил истоком христианства персов, а вовсе не иудеев (Поляков 1996: 340–341; Davies 1975: 575–576; Field 1981: 193–195).

Таким настроениям способствовали сенсационные научные открытия в Месопотамии, позволившие немецкому ассириологу Фридриху Деличу выступить в 1902 г. с гипотезой о том, что многие сюжеты и идеи Второзакония, включая основные положения монотеизма, были заимствованы израильтянами из наследия Вавилонии. При этом он не просто демонстрировал соответствующие факты, но подчеркивал бедность и отсталость культуры древних израильтян. Мало того, если ранее А. Тайлор считал, что многие особенности своей древнейшей религии и мифологии арийцы заимствовали у семитов, то теперь Делич, напротив, задумался об «арийской природе» Иисуса Христа. Стоит ли говорить, что все это добавило масла в огонь антисемитизма? Так, Чемберлен не преминул включить открытия Делича, разумеется, в своей собственной интерпретации во вступление к четвертому изданию своей книги (Field 1981: 255–257; Poliakov 1985: 26; Marchand 1996: 223–226). Тогда даже в Санкт-Петербурге некоторые студенты демонстрировали свои антисемитские настроения со ссылкой на Делича. Так, например, делал М. М. Гротт, доказывая творческую немощь евреев, которым якобы приходилось «заниматься плагиатом» (Гротт 1915: 61–63).

В Германии близкие идеи, хотя и лишенные антисемитского налета, популяризировал А. Древс, доказывавший, что, попав под влияние персидского митраизма в эпоху Ахеменидов, израильтяне внесли серьезные коррективы в основные представления иудаизма. Например, изменился образ Яхве, превратившегося из жестокого и мстительного бога в доброго, милосердного и любвеобильного отца. Якобы на этом фоне рядом с суровым фарисейско-раввинистским законничеством появилась «гуманная и живая мораль», выходившая за пределы узкого «иудейского национализма» (Древс 1923. Т. 1: 8 – 13; 1930: 25–32, 37–39). Древс не забывал упомянуть о том, что древним израильтянам якобы были не чужды человеческие жертвоприношения. Впрочем, по его словам, даже это они частично заимствовали у персов (Древс 1923. Т. 1: 33–38). Иными словами, по мнению Древса, основные понятия иудаизма окончательно сложились под сильным влиянием персидской религии и эллинской философии. В то же время, как он доказывал, основу христианству заложили синкретические («гностические») учения, широко распространенные в Западной Азии в конце 1-го тыс. до н. э. Среди источников внешнего влияния он называл даже буддизм (Древс 1923. Т. 1: 55–62). Но ядро христианства Древс связывал с идеей жертвующего собой бога, якобы принесенной арийцами с севера. Он даже утверждал, что с этой точки зрения Иисус был «арийцем» (Древс 1923. Т. 1: 126). Тем самым, иудаизм представлялся «вторичной религией», а прямая генетическая связь с ним христианства оказывалась под вопросом. Впрочем, Древс не отличался последовательностью и в более поздней книге признал, что христианство выросло из иудаизма, хотя и выработало совершенно иное представление о Боге (Древс 1930: 366).

В эти годы перед антисемитами встала дилемма – принять или отвергнуть христианство. Чтобы оно стало для них приемлемым, его надо было очистить от любых следов иудаизма. Но если умеренные расисты принимали христианскую этику, считая ее «арийской», то радикалы усматривали в ней отчетливое еврейское наследие. Ведь германское героическое начало, каким они его видели, никак с ней не сочеталось. Поэтому со временем радикалы отказались от христианства и сдвинулись к неоязычеству, ярким примером чего были немецкий генерал Эрих Людендорф и его супруга Матильда (Poewe 2006: 74). В нацистской Германии германский языческий фольклор как источник исконных моральных норм почитался много выше, чем связанное с иудаизмом христианство, хотя отношение самого Гитлера к такой «германской идее» и отличалось известным цинизмом. Зато Гиммлер мечтал о создании «неогерманской религии», способной заменить христианство (McCann 1990: 75–79). Ведь многие нацисты видели в антихристианстве более глубокую форму антисемитизма (Poewe 2006: 7).

Со своей стороны приверженцы «германского христианства» поддерживали «возрождение» немецкого народа при национал-социализме, доказывали, что церковь вполне соответствует национал-социалистической идее, и выказывали готовность защищать нацистское государство от языческих тенденций. Они отстаивали идею арийского происхождения Иисуса, связывали христианство с «кровью» и всеми силами очищали его от каких бы то ни было остатков иудаизма. Такая, по словам А. Дэвиса, «нарциссическая церковь» вполне соответствовала тоталитарной природе нацистского государства (Davies 1975: 577–578).

«Арийское христианство» было одной из ключевых идей концепции А. Розенберга, превратившей его в эксклюзивную расовую религию. Розенберг настаивал на том, что евреи в лице апостола Павла «извратили» истинную суть учения Христа. «Арийские» основы учения он искал в индийских Упанишадах, в зороастризме и у средневекового мистика Майстера Экхарта (Figueira 2002: 83–86). Сторонником «арийского христианства» был также бывший пациент психиатрической клиники Карл Мария Виллигут – эзотерик и духовный наставник Г. Гиммлера, разработавший эсэсовские ритуалы и символику. Он называл себя потомком древних германских королей и доказывал, что христианство родилось из религии древних германцев («ирминистской религии Криста»), в среде которых задолго до «семитов» и была якобы написана исконная Библия. В его концепции находило место и распятие древнего вождя Балдура «раскольниками-вотанистами» (Гудрик-Кларк 1995: 199–201; Васильченко 2008: 437–454).

Движение германской веры возникло в Тюбингене в 1929 г. Его приверженцы поклонялись Гитлеру и считали, что лишь через него можно было достичь Иисуса Христа. Одной из задач этого «германского христианства» было объединение немецкой нации, расколотой по религиозному признаку. Однако при нацистах это движение вошло в конфликт с учрежденной властью Исповедальной церковью, ставившей ту же задачу, но отдававшей предпочтение протестантам. Ведь Движение германской веры представляло себя «третьей конфессией», отличной от протестантов и католиков и стремившейся собрать вокруг себя религиозные группы, не связанные с христианством, – расистов-язычников и эзотериков, то есть тех, кто еще в Веймарский период демонстрировали свои расистские наклонности и хотели очистить христианство от «семитизма» (Poewe 2006). Нацистское государство, объявляя себя сторонником «позитивного христианства», воздерживалось от откровенной поддержки какой-либо из конфессий, хотя и симпатизировало протестантизму (Alles 2002: 180–181). В конечном итоге нацистский культ основывался на идее Третьего рейха; никакие другие боги ему не были нужны (Poewe 2006: 148–149). В этих условиях Движение германской веры не встречало какого-либо противодействия, и именно его усилиями в Тюбингене был учрежден Арийский институт (в декабре 1942 г.), а в Марбурге – Музей изучения религий. При этом если до прихода нацистов к власти там среди религий фигурировал и иудаизм, то уже в музейной программе 1933 г. места для него, в отличие от всех других основных религий мира, не нашлось (Alles 2002: 184).

Создатель и первый лидер Движения германской веры, бывший миссионер Якоб Вильгельм Хауэр, склонный объяснять различия между религиями расовым фактором, резко противопоставлял «индогерманскую религиозность» «ближневосточной семитской». Если первая якобы отводила человеку место рядом с богами, то вторая рисовала его жалким, убогим, греховным существом, спасти которое могло лишь посредничество третьих лиц; первая способствовала развитию инициативы, вторая прививала фатализм; первая призывала к активной борьбе за справедливость, вторая обрекала на вечное подчинение богу-деспоту; первая отличалась толерантностью, а вторая стремилась к доминированию. Индогерманцам нужен был не спаситель, а вождь. Поэтому, учил Хауэр, чтобы не навлечь на себя беду, человек обязан поступать в соответствии со своим «расовым характером» (Alles 2002: 190; Poewe 2006). Примечательно, что немало христиан рисуют все это как оппозицию христианства иудаизму, где христианство обладает теми же чертами, что «индогерманская религия», по Хауэру.

Германское возрождение, происходившее в XIX в. и начавшееся с увлечения мифологией и фольклором, вскоре получило общественные формы – коллективные занятия гимнастикой и атлетикой, походы в горы с проведением там «германских ритуалов», хоровое пение, организация ежегодных фестивалей с манифестацией германской идентичности. Наибольший энтузиазм в этом проявляла провинциальная интеллигенция и молодежь, объединявшиеся в неформальные группы («ферейны»). На этой базе в Австрии в последней четверти XIX в. начали возникать политические движения, стоявшие на платформе пангерманизма, делавшего акцент на «общности по крови». Его сторонников возмущали действия властей, направленные на поддержку славянских культур и языков. Австрийские немцы опасались подрыва своих ключевых позиций в политической системе и экономике. В 1897 г. дело дошло до кровавых столкновений между толпой и полицией, что поставило Австрию на грань гражданской войны (Гудрик-Кларк 1995: 17–20, 94).

В этих условиях своими врагами пангерманисты видели не только славян, но и католическую церковь, не разделявшую их расовых симпатий. Католиков связывали со славянофильством и рассматривали как предателей германской идеи. В свою очередь разочарование в католицизме создало благоприятную среду для поиска альтернативных верований. Немецкие интеллектуалы были увлечены экзотическими восточными религиями, но для их понимания привлекали научные идеи своего времени. Так они обратились к тевтонским верованиям, хорошо вписывавшимся в зарождавшуюся тогда «нордическую идеологию». Христианство с его призывами к эгалитаризму и всеобщей справедливости никак не отвечало духу времени, жаждавшему жесткого порядка, основанного на элитизме и иерархии (Гудрик-Кларк 1995: 40–41). В конце XIX в. в Германии и Австрии все большую популярность получали чествования средневековых героев, организация праздников летнего солнцестояния; повсюду появлялись кружки немецкой истории, увлеченные поисками тевтонских предков и их «национальной религии».

 

Глава 2

Арийская идея в эзотерических учениях

 

Идея Севера и становление эзотерики

Немецкая националистическая традиция с особой страстью популяризировала миф об Атлантиде, стремилась поместить ее на Крайнем Севере и впервые отождествила атлантов с арийцами (тевтонцами), или «нордическими людьми» (Гудрик-Кларк 1995: 63–66; Jordan 2001: 183). В германской версии миф об Атлантиде включал и сказание о чистокровных белокурых асах и их столице Асгарде (Hermand 1992: 64, 191, 193–198). В эпоху нацизма эта концепция находилась под личным покровительством Гиммлера, запретившего вести с ней какую-либо полемику. Она оказала большое влияние и на Гитлера.

В самом начале XX в. подобные взгляды развивались ариософией, объявившей бескомпромиссную войну как католической церкви, так и властям с их космополитическими склонностями. Ведь все это подрывало германскую идею. Зато расовая теория, поддержанная в те годы многими учеными и выглядевшая в глазах образованной публики респектабельной научной концепцией, оказывалась вполне уместной и весьма соблазнительной. Действительно, она объявляла «расовые войны» движущей силой мировой истории и предлагала евгенические рецепты спасения расы от деградации и вымирания. Поэтому будущие австрийские ариософы были увлечены социодарвинистским учением Эрнеста Геккеля и «политической антропологией» Людвига Вольтмана, откуда они и позаимствовали «арийскую идею» (Гудрик-Кларк 1995: 21–22).

История о том, как возникла мысль о затонувшем Северном континенте и как она попала к нацистам, заслуживает особого внимания. Еще во второй половине XVIII в., когда Европа была увлечена экзотической индийской культурой и пыталась искать там корни изначальной высокой цивилизации, Ж. – С. Байи выступил с гипотезой о том, что пережившие Потоп первые люди пришли вначале в Сибирь, а затем в Индию из районов Крайнего Севера, принеся с собой высокую цивилизацию. Его идеи строились на некоторых астрономических расчетах и древних мифах (Атлантида и Гиперборея 2003; Godwin 1993: 27–30, 47; Поляков 1996: 200).

Позднее эта версия была подхвачена и развита французским философом и эзотериком Фабром д’Оливе в его книге, вышедшей в 1824 г. Этот автор использовал индийский миф о приходе ариев (он назвал их «борейской расой») с севера, переработал его и на этой основе сконструировал идею о будто бы существовавшем некогда полярном материке Арктиде или Арктогее (греч. «северная земля»), откуда гиперборейцы и двинулись на юг. В его представлениях они выглядели поначалу слабее «черной расы» и некоторое время были ее рабами. Но позднее эти «бореальные кельты» захватили власть в Европе и оттуда отправились в Индию во главе со своим вождем Рамом, основавшим мировую империю. Нелишне напомнить, что Фабр д’Оливе был ревностным сторонником полигенизма: по его мнению, четыре человеческие расы возникли независимо друг от друга в разные эпохи и в разных местах (Godwin 1993: 44, 186–187; Стефанов 1995).

В 1880-х гг. сходные идеи развивал другой французский эзотерик А. Сент-Ив д’Альвейдр. Отвечая своим критикам, упрекавшим его в плагиате у Фабра д’Оливе, он утверждал, что все эти построения отражают истинный ход мировой истории, а на истину ни у кого монополии быть не может. Кроме того, он настаивал на том, что если Фабр д’Оливе мечтал об антихристианском недемократическом обществе, то сам он стоял за демократию, правда в странном сочетании с теократией (Сент-Ив д’Альвейдр 1915: 7–9). Сент-Ив д’Альвейдр подчеркивал свою верность христианству, но в преддверии Страшного суда его страшили зверства и несправедливости, учиненные европейцами на других континентах. Он мечтал о единстве человечества и залог этого единства видел, во-первых, в священных древних знаниях, якобы имевшихся у древнейшего человечества и сохранявшихся избранными мудрецами в тайне от Антихриста, а во-вторых, в существовавшей некогда мировой «арийской империи», созданной Рамом. Кроме того, подчеркивая единство иудеохристианской традиции, Сент-Ив д’Альвейдр стоял за «научный союз Иисуса и Моисея» (Saint-Yves d’Alveydre 1884: 12–15) и придавал большое значение «миссии евреев», якобы сохранивших для человечества бесценные знания, переданные им предшествовавшей «черной расой» и гармонично сочетавшие науку и религию. При этом он считал евреев частью «гипербореев», то есть «бореальной белой расы», что в его устах было равнозначно «кельтам» или «ариям» (Saint-Yves d’Alveydre 1884: 137, 153, 174). Но родину «белой расы» он помещал в Европе – идея затонувшего северного острова его не увлекала.

Особое развитие в германоязычных странах получил миф об Атлантиде. В 1675 г. шведский врач и ботаник У. Рудбек Старший отождествил легендарную Атлантиду со Швецией, назвав ее прародиной германцев и источником человеческой культуры. В XIX в. эта гипотеза была подхвачена германскими интеллектуалами, использовавшими ее для выработки национальной идеи. В частности, ею был увлечен сам кайзер Вильгельм II (Gugenberger, Schweidlenka 1993: 246). В 1883 г. немецкий социодарвинист Карл Пенка поместил прародину арийцев в Скандинавии. Пенка доказывал, что Скандинавия была родиной «чистых арийцев», к которым он причислял северных немцев и скандинавов. Вскоре эта идея нашла своих приверженцев в Англии, где некоторые местные ученые (Дж. Рис, Дж. Рендолл) также искали прародину арийцев либо в Балтийском, либо в целом в Арктическом регионе (Godwin 1993: 43, 45).

В 1864 г. фламандский путешественник Шарль-Этьен Брассер со ссылкой на хроники индейцев майя пытался доказать, что истинное название затонувшего континента было вовсе не Атлантида, а Му. Позднее Е. П. Блаватская перенесла континент Му из Атлантического океана в Индийский. Так были заложены основы популярного до сих пор мифа о затонувших цивилизациях. Вряд ли стоит говорить о том, что ученые весьма скептически относятся к таким построениям (Jordan 2001: 57–60).

Большую роль в развитии мифа об Атлантиде сыграл в начале 1880-х гг. американский политик Игнатий Донелли. Проявив недюжинную эрудицию и проработав массу литературы по геологии, физической антропологии, археологии, лингвистике, этнологии и сравнительной мифологии, Донелли пытался подкрепить известный рассказ Платона научными данными и искал погибший континент в водах Северной Атлантики. Кроме того, будучи сторонником теории катастроф, Донелли с энтузиазмом развивал идею о том, что когда-то Земля столкнулась с кометой Рагнарок, что и привело к гибели Атлантиды. И хотя его построения были прохладно встречены учеными (известен скептический отзыв Ч. Дарвина о них) и рассматриваются современной наукой как классический пример дилетантизма, его книги охотно раскупались, выдержали множество изданий и были переведены на многие языки мира (Williams 1991: 132–139; Godwin 1993: 189; Jordan 2001: 64–79).

Если фантазии Донелли не основывались на каких-либо этнических или конфессиональных предрассудках, то иначе дело обстояло с президентом Бостонского университета У. Ф. Уорреном, который, будучи примерным христианином, был шокирован эволюционным учением Дарвина. Он верил в сотворение человека Богом, и первые люди виделись ему в образе легендарных героев – сильных, мужественных и благородных. Лишь после Потопа они утратили эти качества. Родину всего древнейшего человечества, а не только «арийцев» Уоррен помещал на Северном полюсе – на острове, затонувшем во время Потопа. Он доказывал, что там когда-то располагался Земной Рай, земля вечного Солнца. Книга Уоррена была впервые опубликована в 1885 г. и с тех пор неоднократно переиздавалась (Уоррен 2003; Godwin 1993: 30–31).

По-иному смотрел на это индийский мыслитель и радикальный деятель индийского национального движения, журналист Б. Г. Тилак. Получив в юности некоторые познания в области астрономии, он попытался использовать их для доказательства древности ведических ариев. Оказавшись в 1897 г. в заключении за свои выступления против британской колониальной администрации, Тилак подготовил там книгу «Арийская прародина в Ведах», которую ему удалось опубликовать лишь в 1903 г. Основываясь на данных ведической литературы и не забывая поблагодарить Уоррена и Риса за плодотворные идеи, Тилак доказывал, что в межледниковый период климат в Арктике был много теплее, чем ныне. Именно там, на его взгляд, жили первоначально предки ариев, и именно оттуда они пришли в Индию. Теория Тилака не оказала никакого влияния на развитие научной мысли, но нашла своих приверженцев среди индийских интеллектуалов, теософов и зороастрийцев (Тилак 2002; Godwin 1993: 31–33).

Идея затонувших континентов и смены рас была с энтузиазмом принята Е. П. Блаватской, объявлявшей нашу эпоху временем господства «арийской расы» и помещавшей священную прародину современного «арийского» человечества на Севере. Впрочем, специальные исследования показывают, что географическое положение местностей, фигурирующих в индийских Ведах, на которые опирались построения Блаватской, определить практически невозможно. Представления Блаватской о расах было не менее своеобразным: она связывала их прежде всего с духовным началом и под «арийской (пятой) расой» имела в виду все современное человечество. Истоки рас Блаватская переносила в космос и связывала их с творческой деятельностью Учителей, или махатм. Помещая Братство Учителей в космосе, она ввергала его в тяжелую борьбу с «Темными силами», несущими миру зло. Под «арийцами» она понимала не только представителей белой расы, но и темных индусов. Тем самым, отдавая дань антиколониальной идее, она пыталась ввести их в круг «цивилизованных народов». В то же время она отождествляла представителей черной и желтой рас с остатками прежних «коренных рас», якобы обреченных на вымирание. Взгляды Блаватской на расовую проблему, изложенные ею в вышедшей в 1888 г. книге «Тайная доктрина», были весьма путаными, и она с легкостью смешивала язык и физические признаки. Впрочем, и то и другое казалось ей второстепенным по сравнению с внутренними имманентно присущими людям психическими качествами. В своем стремлении создать единую мировую религию Блаватская отвергала дарвинизм и не жаловала христианство. Она не признавала личного Бога, заменяя его некой скрытой силой, наделявшей все живое энергией (Блаватская 1991–1992).

Ученые относились к этому учению скептически, и Макс Мюллер упрекал Блаватскую в «научной некомпетентности». Но в тревожной мировой обстановке последней четверти XIX в. ее призыв к созданию Всемирного Братства человечества вне зависимости от веры и цвета кожи встречал понимание у определенной части западной общественности, примером чему служили рассмотренные выше взгляды Сент-Ив д’Альвейдра. Примечательно, что, несмотря на апелляцию к расовой теории, эзотерики начала XX в. считали своим долгом нести людям справедливость и любовь, мир и истину. При этом они пытались примирить все религии (см., напр.: Лидбитер 1908: 156).

Другим поклонником гиперборейской идеи был французский эзотерик Рене Генон, приверженец теории циклизма, основывавший ее на индуистских представлениях о смене исторических эпох. В своем эссе «Атлантида и Гиперборея» (1929) он писал о происхождении человечества со священного острова Тула (греч. Туле), находившегося на Северном полюсе, где первые живые существа жили в соответствии с традицией, якобы данной им духовным отцом Вайвасвата Ману. Затем центр цивилизации возник в Атлантиде, ушедшей позднее под воду. По Генону, современное человечество получило свою культурную традицию частично из гиперборейского центра («полярная традиция»), а частично из Атлантиды («солярная традиция»). К первому будто бы восходят корни индуизма, а ко второй – религии Древнего Египта и Америки (Генон 1994). Однако Генона привлекала в первую очередь символика, и проблемы происхождения человечества его мало интересовали. Полагают, что, подобно Блаватской, он представлял древнейших предков людей нематериальными существами, однако выработанная им хронология радикально расходилась с той, которую создала Блаватская (Godwin 1993: 21–24, 155–156).

Вряд ли стоит говорить о том, что все рассмотренные выше концепции сложились задолго до возникновения современных научных знаний и затем развивались в стороне от науки, питаясь во многом вненаучными соображениями. Многие из их авторов сознательно противопоставляли свои взгляды дарвинизму и настаивали на божественном происхождении человека. Проводившиеся в центральной части Атлантического океана во второй половине XIX в. океанографические исследования и прокладывание трансатлантического телефонного кабеля не обнаружили на дне Атлантики никакого затонувшего континента (Godwin 1993: 47). Это заставило энтузиастов Атлантиды перенести поиски в более северные районы, и они вспомнили о земле Туле, о которой впервые поведал Пифей из Массилии на рубеже IV–III вв. до н. э. Современники воспринимали его сообщение скептически, но австрийские и германские ариософы начала XX в. отнеслись к нему не в пример серьезнее.

 

Австрийская ариософия

Движение ариософов возникло в Австрии в начале XX в. Его основателями стали Гвидо фон Лист и Йорг Ланц фон Либенфельс, соединившие идеи почвеннического германского национализма и расизма с модными тогда эзотерическими идеями, уходящими своими корнями к теософии Блаватской. Они воспевали «расово чистые общества» как залог мира и покоя и объясняли социальные пороки неким заговором «неарийских рас», якобы сознательно и целенаправленно разрушавших идиллию германского порядка. Вслед за Гобино они связывали беды современного мира с «расовым смешением» и падением прежней иерархии, место которой якобы занимало «фальшивое равенство незаконнорожденных». Желая противостоять этому, они учреждали тайные религиозные общества, где культивировались эзотерические знания и расовые доктрины, основанные, в частности, на идее реинкарнации. В своих мечтах эти «романтики и поклонники золотого века» связывали будущее «белого мира» с новой пангерманской («арийской») империей. В этом и состояла основная идея «ариософии» (термин был введен Ланцем в 1915 г.). Не случайно французский журнал как-то назвал Листа «учителем мистического империализма». По сути, как и в случае с Ницше, это было ответом на объединение Германии в урезанном виде (то есть без Австрии) и последующую стремительную модернизацию, подрывавшую социальную стабильность и отбрасывающую прочь прежние патриархальные ценности. Всему этому эзотерика пыталась противопоставить идеи элитарности и чистоты, основанные на социодарвинизме. Тем самым, она была обречена на отстаивание крайне правых политических позиций, придавая им сакральные основания (Черняк 1987: 165–168; Гудрик-Кларк 1995: 10–12, 94–96).

Гвидо фон Лист первым соединил немецкий национализм с эзотерикой и теософией и, как пишет Дж. Годуин, перебросил мостик между протонацизмом и некоторыми подходами современных «зеленых» и последователей нью-эйдж (Godwin 1993: 49). Отбросив иноземное христианство, он также отвергал письменные источники, упрекая их в создании лживого представления о примитивности древних германцев. Зато он призывал опираться на фольклор, топонимику и археологию в поисках древних арийских предков с их исконным государством-империей во главе с королями-священниками. Кроме того, он полагал, что исконный «германский дух» сохранялся в самой окружающей природе и, чтобы приобщиться к нему, достаточно было «читать [ее] душой». Впрочем, это ему казалось недостаточным, и со временем он обратился к теософии, которая немало обогатила его познания в области солярной символики.

Именно Лист начал использовать термины «ариогерманцы» и «раса» вместо прежних «немцы» и «народ», а также писать о мифических тевтонских царствах, включая Асгард и Мидгард, существовавших якобы за тысячи лет до прихода христианства (Гудрик-Кларк 1995: 42, 63–64, 81–82). Его захватывали грандиозные проекты: он то желал создать храм неистовому Вотану, считая его главным богом тевтонского пантеона, то мечтал об экологически чистых сельских поселениях, то стремился собрать всех немцев под знаменем пангерманизма. Начав с романов о древних тевтонцах, со временем Лист увлекся их обрядами и поверьями, что и привело его к язычеству. Однако, не будучи удовлетворен традиционным язычеством, он обогатил его оккультными представлениями, магией рун и идеей об «арийском праязыке». Превознося древнюю элиту, он отождествлял ее со жрецами Вотана. Он также воспевал свастику, позаимствовав этот символ у теософов. Следуя эзотерической традиции, он писал о смене «рас», упоминая древних лемурийцев и атлантов и связывая «ариогерманцев» с «пятой корневой расой» (Лист 2001. Об этом см.: Гудрик-Кларк 1995: 42–50, 59–64). Лист пытался возродить «древнюю германскую идеологию» («вотанизм»), якобы передававшуюся тайными путями из поколения в поколение внутри жреческой касты «арманов». Следы этих древних верований он находил даже в старых еврейских манускриптах, утверждая, что туда «арийская мудрость» попала от тевтонских королей-жрецов.

Как уже отмечали исследователи, теософов к антисемитизму привел их универсализм, представлявший современное человечество в виде всеохватывающей «арийской расы». Поэтому они упрекали евреев в партикуляризме, отсутствии духовности и отказе от участия в формировании «арийской расы». Тем самым, евреи выглядели изгоями, противопоставлялись современному человечеству и наделялись отрицательными качествами, мешавшими прогрессу (Goldstein 1979: 58–59; Spielvogel, Redles 1986: 235). Сохранив теософское отношение к евреям, ариософы сузили понимание «арийской расы», отождествив ее с германцами.

Подобно тому, как современные русские язычники поносят крестителя Руси князя Владимира, Лист всячески поносил Карла Великого, обращавшего в христианство язычников Северной Германии. Он обвинял церковь в гонениях на истинную тевтонскую культуру и в уничтожении вотанизма, «священной национальной веры». В христианстве он видел силу, расшатывающую немецкое самосознание и стремящуюся превратить немцев в рабов, что в ходе истории приносило неисчислимый вред «ариогерманской расе» (Лист 2001: 83, 106–107. Об этом см.: Гудрик-Кларк 1995: 78, 80–81). Другим страшным врагом он считал этнические меньшинства. Поэтому в упадке германской культуры он винил заговор Церкви, демократов, промышленников-олигархов, крупных финансистов и Великой интернациональной партии. Все это сливалось для него воедино в образе Сатаны (Гудрик-Кларк 1995: 93–97).

Фактически Лист создавал миф о Золотом веке, причем его главными методами были интуиция, прозрения и пророчества, которым он отдавал предпочтение перед строго научными подходами. Поэтому он придавал большое значение сфере бессознательного, где якобы и теплились воспоминания об истинной культуре предков и их неизбывной мудрости. Опираясь на эзотерику, он наделял известные археологические находки, фольклорные образы, топонимику тайными смыслами, якобы помогавшими познать величие предков. Кроме того, он уверял, что, скрывая свои знания и убеждения от церкви, короли-священники учреждали тайные общества, где применялся особый язык, помогавший уберечь мудрость предков от непосвященных. Наконец, стремясь сохранять социальный оптимизм, Лист возрождал теорию циклизма, по которой любой организм проходил этапы рождения, жизни и смерти, чтобы затем возродиться вновь. Перенося это на общество, он утверждал, что в ходе истории величие сменяется упадком для того, чтобы затем в процессе космического обновления вновь обернуться еще большим величием – здесь Лист вспоминал о ницшеанском «вечном возвращении» (Лист 2001: 31, 110; Гудрик-Кларк 1995: 78–80, 82–83, 91–92).

Лист доказывал, что германские народы, или «арийцы», обладали своей письменностью задолго до христианства, и объявлял таковой руны, видя в них слоговое письмо, или иероглифы. По его словам, в рунах содержался зашифрованный тайный смысл, открывавшийся только посвященным. Он шел еще дальше и причислял к данной категории народные предания и мифы, утверждая, что они содержат ключ к древней истории арийцев (Лист 2001: 84–87, 96). Он также настаивал на том, что древняя вера сочетала единого Бога с множественностью богов, что арийцы называли себя «сыновьями Солнца» и что одним из важнейших принципов древнего арийского мировоззрения было представление о троичности, включая наличие трех социальных слоев (Лист 2001: 48, 76–80, 110). Сегодня все это воспринято русскими неоязычниками с той лишь разницей, что арийцами здесь оказываются не германцы, а славяне.

Чтобы предсказать будущее, Лист пытался вычислить продолжительность жизненных циклов, и, по его расчетам, получалось, что в конце XIX в. наступила новая эпоха, обещавшая быстрый подъем германского духа, уничтожение сатанинского врага, победу над Великим интернационалом и образование могущественной германской империи. Поэтому он прославлял войну, видел в ней единственное средство победы над вселенским Злом и предсказывал столкновение наций, что вскоре и нашло свое выражение в Первой мировой войне. Наконец, мечтая о социальном порядке и мире, Лист возлагал все свои надежды на сверхчеловека, диктатора, с деятельностью которого и связывал наступление Золотого века. Он верил в реинкарнацию и ожидал кармического возрождения воинов, павших на полях сражений: им-то и предстояло заняться переустройством мира. Один из них, по его мысли, должен был стать вождем германского народа (Лист 2001: 111; Гудрик-Кларк 1995: 97 – 102).

Примечательно, что, пытаясь продвигать свои идеи, Лист вошел в конфликт с Императорской Академией наук, ибо австрийские ученые видели в нем дилетанта, чьи представления лежали за рамками науки. Однако у Листа имелись многочисленные сторонники и влиятельные покровители, сумевшие в 1908 г. учредить Общество его имени, которое популяризировало его «бесценные открытия» и культивировало эзотерические и пангерманские воззрения (Гудрик-Кларк 1995: 50–55). Ланц фон Либенфельс добавил к этому представления о манихейской борьбе расы господ (ариогерманцев) и расы рабов (неарийцев), о прародине арийцев на утонувшем полярном острове под названием Арктогея, а также об эзотерической роли Ордена тамплиеров (Гудрик-Кларк 1995: 65–66).

Среди любителей и популяризаторов этих идей Гудрик-Кларк выделяет три группы: это, во-первых, праворадикальные политики-мистики, увлеченные пангерманизмом, во-вторых, теневые писатели и публицисты, выдававшие себя за перевоплощенных древних жрецов и героев, и, в-третьих, деятели новой религиозности (маги, астрологи, эзотерики) (Гудрик-Кларк 1995: 56–57). В этой среде идеи Листа получали практическое воплощение в виде тайных обществ, использовавших масонский опыт. Хотя такие общества появились и обрели популярность лишь в начале XX в., Лист наделял их генеалогией, уходившей к древним тевтонцам, и утверждал, что они счастливо пережили все средневековые гонения. Легенду о тамплиерах Лист тоже позаимствовал из масонских источников и уже от себя наделил средневековых рыцарей символом свастики (Гудрик-Кларк 1995: 67–68, 70–73). Если в оккультных науках свастика служила тайным символом спасения, то для Листа она означала также и победу арийцев над низшими расами (Goldstein 1979: 63).

Гвидо фон Лист германизировал теософию и придал «пятой корневой расе» Блаватской вполне расистское звучание, отождествив ее с «ариогерманцами». Еще дальше пошел его ученик и младший соратник Йорг Ланц фон Либенфельс, помещавший родину арийцев на полярном континенте. «Неарийские расы» он представлял продуктом вырождения некоторых групп древних ариев, тем самым развивая теорию деволюции (Гудрик-Кларк 1995: 63–64, 107–111, 115–116; Godwin 1993: 49).

У Ланца фон Либенфельса, несомненно более образованного, чем Лист, расовая идея выглядела еще более отчетливо. Этот эзотерик, начавший свою карьеру в монашеском Ордене, был приверженцем манихейской идеи о вечной борьбе Добра и Зла, Порядка и Хаоса, чему он придал расовую окраску. Для него доброе начало отождествлялось с голубоглазыми и светловолосыми арийцами, а злое – с носителями любых темных признаков (волос, кожи, глаз и пр.). Больше всего его пугало расовое смешение, угрожавшее господству арийцев в мире и, как он полагал, являвшееся причиной неблагополучия в современной ему Европе (Гудрик-Кларк 1995: 104–107). Его привлекало эзотерическое объяснение хода истории, согласно которому ранней формой жизни были боги, или «избранные», обладавшие необычными способностями. Но позднее в результате смешения со «звероподобными пигмеями» они выродились и утратили эти способности. В результате человеческая история оказывалась историей упадка, что хорошо вписывалось в концепцию «грехопадения». Но Ланц фон Либенфельс верил в то, что положение можно исправить введением сегрегации, стерилизации, этнических чисток, евгенических программ и даже истреблением низших рас, с которыми он отождествлял и низшие социальные классы, якобы от них происходившие. Поэтому он отвергал христианскую доктрину сострадания как лживую и лишь способствующую упадку (Spielvogel, Redles 1986: 238; Гудрик-Кларк 1995: 108–110).

Ланц фон Либенфельс глубоко презирал «чернь» и «низшие расы», но зато прославлял принципы аристократизма, основанного на «чистых родословных». Ему не чужды были империалистические идеи, и он призывал превратить планету в одну германскую колонию. Фактически, подобно Листу, он создавал фундамент для концепции «консервативной революции», призванной восстановить принципы элитизма и иерархии (Гудрик-Кларк 1995: 111–112). Для пропаганды этих идей он начал в 1905 г. выпускать журнал «Остара», где не только с пангерманских позиций освещались экономические и политические проблемы, но и делались попытки обосновать господство «ариогерманцев» над «низшими расами» с опорой на данные физической антропологии. Первая мировая война представлялась в журнале эсхатологической фазой манихейской борьбы «черных» с «белыми». Кроме того, там развивалась идея учреждения «национальной церкви», основанной на теософии (Черняк 1987: 166–167; Гудрик-Кларк 1995: 113, 115).

В 1907 г. Ланц даже основал Орден для укрепления арийской расы и принимал туда только «чистых арийцев». Он разработал для них специальный кодекс поведения, а также ритуалы и церемонии (Гудрик-Кларк 1995: 123–127). Его привлекала фигура «арийского Христа», якобы боровшегося с пигмеями и бестиальными практиками (Гудрик-Кларк 1995: 109). Этого Христа он понимал в расовом духе, наградив его готским именем Фрейя. Он составил псалмы и гимны для Ордена, которые, имея в основе христианские тексты, были преисполнены расового смысла. В молитвах, обращенных к Христу, говорилось о спасении высшей (арийской) расы и искоренении низших рас. Иными словами, этот Орден выковывал идеологию геноцида, позднее взятую на вооружение нацистами (Гудрик-Кларк 1995: 127–128, 138).

Подобно Листу, Ланц тоже увлекался астрологией и предсказаниями судьбы Европы. Он прогнозировал кульминацию «расового хаоса» в 1960–1988 гг., когда власть должна была достаться «демоническим силам». Но затем предстоял Страшный суд и наступление Золотого века, когда мир должен был увидеть возрождение «арийского государства» во главе со священниками, причем центром новой империи назначалась Вена. Впрочем, позднее Ланц отнес возрождение иерархии и империи к периоду 1920–2640 гг. и в 1925 г. приветствовал фашистские режимы, якобы знаменовавшие начало этого процесса (Spielvogel, Redles 1986: 239; Гудрик-Кларк 1995: 118–119).

В этой обстановке в немецком обществе и получили популярность расовые доктрины, восхвалявшие германскую расу, неразрывно связывавшие физический облик с внутренним духовным миром и провозглашавшие господство высших рас над низшими «законом природы». Высшей расой назывались голубоглазые и светловолосые арийцы, которым якобы были имманентно свойственны высокая мораль, благородство, честность, отвага. Им противопоставлялись евреи, причем именно как особая биологическая раса, а не религиозная общность. Они-то и оказывались виновными в трудностях модернизации, воспринимавшихся в терминах «упадка культуры» и «нашествия чужаков», под которыми в Австрии тогда понимались прежде всего славяне и евреи. Важно, что, находясь в стороне от практической политики, ариософы разработали язык и символику, с благодарностью воспринятые праворадикальными движениями, включая нацистов. Тех привлекала их оптимистическая вера в «национальное возрождение», приближение Золотого века и окончательную победу «ариогерманцев» над всеми своими недругами. В 1930-х гг. некоторые ариософы участвовали в создании обрядности для эсэсовцев и разработке проекта Великого Германского рейха (Гудрик-Кларк 1995: 13–14, 57).

Мало того, сам Лист разработал проект новой пангерманской империи, основанной на кастовом строе. Там неарийцы должны были беспрекословно подчиняться арийцам, «ариогерманская раса» освобождалась от тяжелого физического труда, браки заключались в соответствии с принципом «чистоты крови», семьи заботились о сохранении своих чистых генеалогических линий, восстанавливались патриархальные порядки, ставившие мужчину над женщиной, гражданство предоставлялось только «ариогерманцам». Всем этим Лист предвосхитил идеологию Третьего рейха и Нюрнбергские законы 1935 г. (Spielvogel, Redles 1986: 237; Гудрик-Кларк 1995: 75–76, 218). Иными словами, как подчеркивал Н. Гудрик-Кларк, в век национализма в космополитической полиэтничной Габсбургской империи созрела почва для расовой доктрины геноцида (Гудрик-Кларк 1995: 25). Этому способствовали поражение в Первой мировой войне и распад империи, после чего Ланц уверился в правильности своих предсказаний и отождествил «мировое Зло» с союзом евреев, большевиков и масонов. С тех пор он с еще большим рвением призывал к Крестовому походу против сил хаоса и тьмы, и антисемитизм стал непременным спутником его воззрений (Гудрик-Кларк 1995: 129).

 

От ариософии и неоязычества к нацизму

Таким образом, начало походу против христианства и оживлению языческих представлений положили отнюдь не нацисты. Интерес к язычеству возник еще у немецких романтиков, чьи идеи получили большое распространение в Германии XIX в. Еще в середине XIX в. немецкие авторы пытались искать истоки своей культуры в древнегерманском мире. Они увлекались рунами, германскими мифами, языческими богами, обращались к почерпнутой из исландских саг идее Средиземья (Mittgart), якобы родины «нордического человека». В 1867 г. историк Ф. Дан опубликовал исследование, в котором с симпатией писал о древних германцах и их языческих верованиях, за что был обвинен Церковью в пропаганде веры в языческого бога Вотана. Позднее к прославлению языческой связи с природой и жизнелюбия обратился социалист Е. Дюринг, утверждавший, что языческие верования сохранились, несмотря на все вековые гонения со стороны христиан. Такие авторы были, в особенности, увлечены солярной символикой и доказывали, что культ солнца возник и лучше всего сохранился у северных народов, почитавших солнце как источник света и центр мироздания. С солнечным циклом связывали источник жизни и символ возрождения. Следы этих былых верований искали в скандинавских сагах, причем отдельные энтузиасты таких исследований доходили до того, что превращали Христа в германского бога Солнца, а Деву Марию – в прародительницу арийцев.

В представлениях сторонников возрождения язычества верования древних германцев странным образом переплетались с модным в те годы оккультизмом. Ведь, настаивая на всеобщей связи явлений и наличии тайных нитей, соединяющих прошлое с настоящим и будущим, оккультизм порождал надежды на обретение власти над самим временем, создавал иллюзию того, что люди якобы с легкостью могли вернуть языческое наследие, разрушенное христианами (Mosse 1966: 71–73; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 107–108). Эта задача представлялась тем более актуальной, что после объединения Германия вступила на путь быстрой модернизации, в бешеном темпе смывавшей со своего пути остатки традиционной патриархальной жизни. И людям казалось, что они навсегда утрачивают связь с корнями, которыми они раньше так гордились (Mosse 1966: 13; Hamilton 1971: 93–95, 104–105).

В свою очередь германский национализм остро нуждался в сплачивающей всех немцев идее, и многие думали, что проблему сможет решить введение национальной религии, противостоящей космополитическому христианству. Наибольший вклад в германизацию христианства сделал немецкий философ Пауль де Лагарде, выступивший в 1878 г. с программной статьей «Религия будущего». Он объявил Римско-католическую церковь тормозом на пути германской нации и связал дальнейшее развитие с введением национальной религии, пропитанной германским духом. Это направление мысли продолжало романтическую линию, намеченную такими гигантами немецкой философии, как Гегель и А. Шопенгауэр, требовавшими освободиться от пут «иудейской мифологии» и вернуться к исконным индоевропейским («яфетическим», по Шопенгауэру) верованиям (Poliakov 1974: 243; Weissmann 1991a: 36–37).

Споры о том, какой должна быть новая религия, должна ли она быть синтезом христианских и дохристианских представлений («германское христианство») или ей следовало полностью порвать с христианским наследием, продолжались вплоть до Первой мировой войны. Рихард Вагнер стоял за синтез, и его оперы были пронизаны «христианско-германским» духом. Этот подход требовал превращения Иисуса Христа в арийца, сына римского легионера, – такая идея была популярна среди последователей Вагнера, и ее подхватил Чемберлен (Weissmann 1991a: 38).

Зато Ницше яростно критиковал христианство за отход от героических ценностей, свойственных далеким предкам. Ницше прославлял варваров как прототип супермена. Он воспевал воинский дух, преклонялся перед образом воина, создавал культ героя, видел в древних рыцарях предшественников будущего «нового человека» и наделял их всеми лучшими человеческими достоинствами: прямотой, честностью, благородством души, чистыми помыслами и, особенно, преданностью своему народу и Отчизне (Mosse 1970: 162–163). Тем самым, антихристианская идеология современного неоязычества во многом восходит к представлениям Ницше, который наделял язычников героическим духом, приветствовал их тесную связь с природой и жизнелюбие и в то же время видел в христианстве религию рабов. В его представлении человечество клонилось к упадку, оставив позади мир сверхчеловека и жесткой социальной иерархии (Ницше 1997б). В то же время самому Ницше не удалось полностью порвать с христианским наследием, и в прошлом некоторые авторы полагали, что «его ожидало будущее трансцендентного христианина» (Figgis 1917: 143). Однако это не помешало ему стать провозвестником неоязычества и его первым теоретиком (Figgis 1917: 102–158, 309–316).

Как мы видели, в начале XX в. патриарх австрийской ариософии, неоязычества и антисемитизма Гвидо фон Лист объявил христианство злейшим врагом германской нации. Он воспевал дохристианскую германскую цивилизацию и пытался возродить «древнюю германскую идеологию» («вотанизм»). При этом он обращался к теософии и, кроме всего прочего, заимствовал оттуда символ свастики (Mosse 1966: 73–74; Goldstein 1979: 62–63; Weissmann 1991a: 42; Гудрик-Кларк 1995: 74).

Идеи Листа нашли своих поклонников среди эзотериков Мюнхена, разрабатывавших космическую философию и «германский культ друидов», а также развивавших теософию кармы и солярную мистику. Пытаясь соединить верования древних германцев с наследием раннего индуизма, они использовали древние индийские символы и нередко давали своим организациям имена индуистских богов. Вслед за Листом они отвергали научную методологию и призывали слушаться прежде всего «зова крови». В их устах, неразрывная связь людей с природой оказывалась биологической связью по крови, якобы придававшей человеку жизненную силу. Кровь объявлялась источником мудрости и «творческого инстинкта», а смыслом жизни оказывалось органическое народное единство, которое немцы должны были себе вернуть, обратившись к древним языческим верованиям. Как отмечалось выше, первым неоязыческим религиозным движением, основанным на этих началах в 1907 г., стал Орден Нового храма (Ordo Novi Templi) Ланца фон Либенфельса. Вслед за ним возникли Wodan-Bund (1909), Gesellschaft Wodan (1912), Urda-Bund (1911), Nornen-Loge (1912), Germanen-Orden (1912). Общим символом им служила свастика, и их участниками могли стать только те, кому удавалось доказать полное отсутствие родственных связей с евреями (Weissmann 1991a: 43).

Такого рода неоязыческие группы развивались в Германии начала XX в. рука об руку с немецкими националистическими движениями. Некоторые из них были близки национал-социалистам. В частности, сходные взгляды проповедовал выходивший с 1923 г. журнал «Ди Зонне» («Солнце»), рупор «нордического мировоззрения». Большую роль в пропаганде ценностей древнегерманской цивилизации сыграла художественная литература, и в 1910 – 1920-х гг. отдельные немецкие писатели призывали к созданию германского христианства или даже к вере в особого Германского Бога. Тогда делались попытки возрождения языческих ритуалов на лесных полянах, что научило будущих нацистов организации массовых культурно-идеологических мероприятий (Mosse 1966: 75–86; Hamilton 1971: 105).

Ариософские общества в Германии были ответвлениями австрийской ариософии. В основе их идеологии тоже лежали расизм, шовинизм и антисемитизм. Расистские политические партии и движения стали возникать в Германии еще накануне Первой мировой войны, причем их костяк составляли члены более ранних антисемитских партий и движений, а также сторонники ариософии. Тогда в Германии и Австрии появилось множество таких групп (Союз молота, Орден вольсунгов, Артаманский орден и др.), хотя все они были малочисленными и скорее напоминали секты (Poliakov 1985: 28). В апреле 1911 г. в Магдебурге под руководством Германа Поля была создана арийская тайная организация («ложа Вотана»), где организовывались языческие ритуалы. Вскоре в различных городах Германии появились ее дочерние ячейки, позволившие уже в марте 1912 г. учредить Германский орден. Его лидеры видели в нем начало «ариогерманского религиозного возрождения» и стояли за формирование «расово чистой» германской нации, откуда следовало исключить «паразитические и революционные элементы (евреев, выродков и цыган)». Этой нации предназначалось править «низшими расами». Центром Германского ордена были Северная и Восточная Германия, но популярностью он не пользовался, и к началу войны в нем насчитывалось чуть более 300 членов, прошедших специальный соматический контроль: по своим физическим данным они и их жены должны были соответствовать образу «арийцев». Главными символами организации были рунические знаки и левосторонняя свастика. В первые послевоенные годы члены Ордена печально прославились убийствами ряда известных политических деятелей Германии и евреев (Гудрик-Кларк 1995: 139–151; Phelps 1963).

В годы войны Орден пришел в расстройство и распался. После войны некоторые из его деятелей пытались возродить его провинциальные отделения, но былого единства восстановить так и не удалось. Одно из таких отделений было возрождено в Мюнхене весной 1918 г. и в августе получило название Общество Туле. Это общество ясно обозначило свои «нордические» ориентиры, связав Туле с легендарной северной землей. Своей эмблемой оно сделало свастику, а один из его лидеров, Рудольф фон Зеботтендорф, предложил символ веры в виде «Троицы» (Вотан, Вилли, Ви), заимствованной из космогонических построений Гвидо фон Листа (Гудрик-Кларк 1995: 66, 162–163; Phelps 1963: 251–252; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 248; Godwin 1993: 47–51; Линденберг 1997: 15–16).

Послевоенная травма оказала на немцев сильное воздействие, и, в отличие от довоенного времени, численность Общества Туле быстро росла: 200 человек в Баварском отделении Германского ордена весной 1918 г. и уже 1500 человек полгода спустя (Гудрик-Кларк 1995: 160–161). Ноябрьская революция в Баварии заставила Общество предпринять решительные действия, тем более что его костяк составляли бывшие фронтовики, когда-то присягавшие кайзеру. Опираясь на ариософскую доктрину, Зеботтендорф призвал своих соратников выступить против захвативших власть «иудеев». В своей речи он помянул арийское триединство «Вотан, Вили, Ви». В данном контексте это означало готовность умереть за единство нации, понимаемой как кровнородственная общность, которой угрожали «инородцы». В тот момент Зеботтендорф, по мнению некоторых авторов, показал себя эффективным лидером контрреволюции (Goldstein 1979: 68–70; Гудрик-Кларк 1995: 163, 165–167) однако на этот счет имеются сомнения (Линденберг 1997: 20).

Хотя, по популярной, но не вполне надежной версии (Линденберг 1997: 21–24), НСДАП образовалась из рабочего кружка, основанного членами Общества Туле, для нее политические и социальные проблемы имели не в пример большее значение, чем ариософия. Поначалу радикальный национализм там пользовался неизмеримо большим влиянием, чем арийский расизм (Phelps 1963: 257). По сути, главным наследием ариософии там стала свастика, причем не лево-, а правосторонняя. Это произошло вопреки эрудированному эксперту Общества Туле, Фридриху Крону, ссылавшемуся на буддизм, где левосторонняя свастика означает удачу и здоровье, а правосторонняя – упадок и смерть. Но большинство членов как Общества Листа, так и Общества Туле не придавали этому большого значения и предпочитали правостороннюю свастику. Того же мнения придерживался и Гитлер. Так символом нацизма и стала правосторонняя свастика, вписанная в белый круг на красном фоне, – этот дизайн был предложен все тем же Кроном. Впервые такая свастика появилась на митинге НСДАП в Штарнберге 20 мая 1920 г. (Гудрик-Кларк 1995: 169–170).

В 1920-х годах оккультные идеи получили в Германии большую популярность. Их ярким выразителем являлся Рудольф Йохан Горслебен, пропагандировавший арийский мистицизм и доказывавший превосходство «арийцев» над другими расами. Потерпев неудачу на политическом поприще, он увлекся эзотерикой, поставив своей целью создание расово чистого человечества под водительством арийцев. Последних он считал «сыновьями Солнца», равными богам и потому призванными завоевать весь мир и установить в нем расовый порядок. Кроме того, Горслебен был фанатическим приверженцем магии рун и видел в них «проводники тонких энергий». Он же разрабатывал эзотерический подход к пониманию скрытого смысла кристаллов. Примечательно, что одним из его помощников был будущий популяризатор расовой антропологии Ганс Гюнтер. Кроме того, идеями Горслебена тогда были увлечены некоторые немецкие писатели и даже чиновники, находившие в них аргументы в пользу немецкого национализма (Гудрик-Кларк 1995: 173–178).

Среди других эзотерических групп можно выделить редакцию учрежденного Г. Ломмером в 1929 г. журнала «Асгард», провозглашавшего «борьбу за богов Родины». Эта борьба тоже имела антисемитский подтекст, и с журналом сотрудничал русский эмигрант Г. Шварц-Бостунич, фанатичный антисемит и сторонник конспирологии (Гудрик-Кларк 1995: 181–182, 188–189). В эти годы на острове Рюген недалеко от легендарной Арконы даже возникла расистская Община свастики (Гудрик-Кларк 1995: 185).

Иными словами, в Германии и Австрии эзотерика теснейшим образом переплелась с местным агрессивным национализмом и расизмом и сделала существенный вклад в формирование нацистской идеологии (Goldstein 1979; Spielvogel, Redles 1986; Васильченко 2008: 468–472). И вовсе не случайно в 1920-х и начале 1930-х гг. ариософии симпатизировали правые политики и некоторые государственные чиновники, а сами ариософы то соблазнялись политической деятельностью, то бросали ее и углублялись в эзотерические штудии или занимались писательским трудом. А самые видные из них приветствовали нацизм и активно пропагандировали расизм и «религию чистой крови» (Гудрик-Кларк 1995: 183–196).

 

Глава 3

Нацистский след

 

Типы национализма

Описанные выше течения общественной, научной и религиозной мысли неизменно эксплицитно или имплицитно включали идеологию национализма. Вместе с тем национализм как направление мысли неоднороден. В нем можно выделить по меньшей мере два течения. Обычно ученые характеризуют их как политический (гражданский) и культурный (этнический) национализмы. Первый делает акцент на гражданстве и требует безусловной лояльности данному государству, рассматривая его население как единое целое вне зависимости от расовой или культурной принадлежности. Второй говорит об органическом единстве, понимая под ним основанную на традиции культурную целостность независимо от гражданства. Первый проявил себя во Франции в период Великой французской революции, и его лозунгом было политическое равенство всех граждан независимо от цвета кожи, религиозной принадлежности и т. д. Второй зародился в Германии на рубеже XVIII–XIX вв., когда страна была раздроблена, и поэтому он сделал своей основой культурное единство всех немцев независимо от их государственной принадлежности. Теоретически этот подход обосновал Гердер, который, по словам Л. Дюмона, первым приписал культуре черты индивида (Dumont 1994: 10–11). С тех пор в литературу надолго вошло понятие культурной личности, вслед за немцами использовавшееся, в частности, евразийцами. В определенных условиях такой национализм способен заявлять о своих политических амбициях, и тогда речь идет о стремлении к созданию «этнически чистого» государства, что, следовательно, предполагает проведение «этнической чистки». В этих случаях государство служит лишь политическим обрамлением для культуры (Dumont 1994: 45).

Национализм может обладать позитивным зарядом, обеспечивающим ускоренное развитие, а может – негативным, ведущим к распаду государства. В первом случае речь идет о кардинальной смене государственного устройства – переходе от монархии к демократии или народовластию или же о преодолении колониального господства. Если в результате устанавливается демократический режим, это открывает путь социальной мобильности и уничтожает все препоны для проявления народной инициативы в самых различных сферах социальной жизни. Во втором случае лозунгом является борьба доминирующего большинства против меньшинств, якобы противоправно захватывающих соблазнительные социальные позиции. Такая коллизия возникает, как правило, при нехватке демократии, что характерно для диктаторских или авторитарных режимов, когда люди ощущают себя отлученными от власти, но их справедливый протест искусно направляется политиками в ложное русло. Это ведет к этническим чисткам или геноциду и имеет лишь разрушительные последствия.

В основе идеологии германского национализма лежало холистическое представление о населении, объединенном общими языком и культурой, как о спайном организме, имеющем общую духовность и общий психический склад, отличающиеся от таких же характеристик других народов. Эта духовность якобы передается из поколения в поколение, то есть фактически наследуется биологическим путем, что связывает данный народ и с определенным физическим обликом. Кроме того, это обусловливает необычайную глубину и непрерывность истории народа, который тем самым оказывается бессмертным. А потому открываются широкие перспективы к поиску его корней в самом отдаленном прошлом. Более того, культивируется представление о том, что именно в отдаленном прошлом народ обладал первозданной моральной чистотой, и этим такое прошлое было особенно ценно (Mosse 1966: 16, 67). Поэтому, в частности, немецкий национализм так высоко ценил крестьянство, представлявшееся ему более близким как к природе, так и к исконной самобытной культуре.

Националистическая концепция исходит из идеи внутренней гармонии. Считается, что, имея общий дух, данный народ неизбежно должен иметь и общие интересы, разделять общую идеологию. Радикальный национализм («интегральный национализм», по Шарлю Моррасу) признает деление общества на социальные группы или классы, но рассматривает их как функциональные категории, работающие на общее дело. Следовательно, идеальной политической организацией такого народа может служить единое общенародное государство с одной партией и одним лидером. Именно такое решение политических проблем и предложили в свое время нацисты, выдвинувшие лозунг: «Один народ, одна партия, один фюрер» (Hermand 1992: 190). А еще раньше весьма сходную позицию занимали русские черносотенцы (Раскин 1992а: 26–27). В основе такой идеологии лежит и представление о локальных культурах, развивающихся исключительно своим своеобразным путем, не имеющих ничего общего друг с другом и неспособных достичь полного взаимопонимания в силу их разного «духа». Часто отождествляя дух с религией, этот тип национализма иной раз пытается создать или возродить свою собственную религию или же национализировать одну из мировых религий, например христианство, в лице какой-либо одной ее конфессии, и свести ее роль к чисто локальному вероучению. Вот почему Генрих Гейне в свое время связывал национализм с язычеством (Гейне 1888: 22), и вот почему разделявший это мнение Н. Бердяев видел определенную логику в том, что германский антисемитизм имел тенденцию к превращению в антихристианство (Бердяев б. г.: 4, 8). А Д. С. Пасманик прозорливо заметил, что последовательный антисемитизм должен отвергать не только иудаизм, но и христианство. Он отметил, что, как это уже привело Германию к поклонению Одину, так это неизбежно приведет Россию к поклонению Перуну (Пасманик 1923: 95).

В этой связи интерес представляет энциклика, изданная папой римским 15 марта 1937 г. по поводу того, что тогда происходило в Германии. По мнению папы, «только поверхностные умы могут говорить о национальном боге, о национальной религии… которая существует в границах одного народа, в тесноте единства крови одной-единственной расы. Это есть новое агрессивное язычество». Продолжая эту мысль, Мать Мария говорила о «берлинской ереси», не сочетавшейся с христианством (Скобцова 1998: 86). В 1947 г. евангелический пастор В. Кюннерт отождествил нацистскую идеологию с «паганизированным христианством» и назвал Гитлера Антихристом (Weissmann 1991a: 67).

Различие между культурами рассматриваемая идеология объясняет не только «духом», но и более материальными факторами, как, например, природная среда. Признается, что «дух» сам по себе тесно связан с конкретным природным окружением и, более того, определяется им. Вот почему тесные контакты разных культур друг с другом таят якобы определенную опасность, ибо разрушают «дух нации», что ослабляет ее и делает уязвимой, в частности, для врага. А враг, явный или тайный, есть всегда – в этом националисты рассматриваемого типа не сомневаются. Национализм, как и марксизм, считает, что в истории действуют крупные массы людей. Но если марксизм ассоциирует такие массы с социальными классами, то для национализма действующими силами истории являются народы, а для расизма – расы. По мнению радикальных националистов и расистов, история – это вечная борьба народов или рас друг с другом в духе социодарвинизма. Вредоносные действия отдельных конкретных лиц эта концепция тут же объявляет реализацией тайных умыслов враждебного народа или даже некоего деперсонифицированного «мирового зла». Соответственно, важным компонентом этой концепции является атавистическое понятие о мести и круговой поруке. Скажем, агрессия данного народа против другого объявляется справедливым возмездием за то зло, которое тот причинил предкам много веков назад. Этот «оборонительный» аргумент едва ли не универсален для риторики агрессии. Он же, наряду со стремлением сохранить культуру в первозданной «чистоте» и уберечь ее от засорения чужеродными элементами, служит оправданием для этнических чисток.

 

Нацизм и паранаука

Германский нацизм отличался ярко выраженным антиинтеллектуализмом, стремлением подчинить науку злободневным интересам нации или государства. Так, в Третьем рейхе ценность научной методологии и объективного знания отрицалась, а единственной путеводной нитью для историков объявлялся германский патриотизм (Fest 1979: 388–390). На этой основе в Германии 1930-х гг. расцвели псевдонаучные школы, которые, заручившись поддержкой нацистских властей, осуществляли погромы против своих оппонентов. Таковой была школа австрийского инженера Ганса Горбигера, рисовавшая мистическую схему развития мировой истории, опиравшуюся прежде всего на полное доверие к древним мифам и дававшую им фантастическую трактовку. Эта школа широко пропагандировала теорию катастроф, идею о «допотопных цивилизациях» (в частности, об Атлантиде), о людях-богах, о цикличности мировой истории, обусловленной вечной борьбой между «космическим льдом» и огнем. В частности, эта концепция включала учение о том, как Луна была захвачена Землей, что будто бы и привело к изменению положения полюсов, за чем последовало оледенение, вызвавшее смену рас и упадок цивилизаций. Сторонники этих взглядов верили в то, что создатели прежних цивилизаций обладали высшими знаниями, которые и не снились современному человеку. Они якобы сохранили эти тайные знания для будущих поколений, которым надлежит раскрыть загадку. Другая псевдонаучная нацистская школа исповедовала идею «полой Земли» (Повель, Бержье 1991: 24–39, 51–55; Hermand 1992: 193; Godwin 1993: 190; Jordan 2001: 183).

Одним из таких псевдоученых в области первобытности был голландско-немецкий этнолог Герман Вирт, еще в 1920-х годах выступавший одним из лидеров радикального националистического движения немецкой молодежи. Он был протеже немецкого кофейного фабриканта Людвига Розелиуса и находился под большим его влиянием (See 2006: 84). Занимаясь глобальным сравнением доисторических рисунков и орнаментов и вырывая их из исторического контекста, Вирт давал им совершенно произвольную интерпретацию, в частности видя в них следы первобытной письменности. Этим способом он «обнаружил» некую никогда не существовавшую древнейшую «атланто-нордическую культуру», якобы созданную «атланто-нордической расой» и распространявшуюся волнами из Арктики. Его книга «Заря человечества», посвященная этому «открытию», была опубликована в 1928 г. В ней он настаивал на том, что Атлантида реально существовала в Арктике, что ее исчезновение было следствием смены местоположения полюсов Земли, а упадок изначальной высокой культуры был вызван переселением арийцев на юг и их смешением с аборигенами. В те годы археологи обнаружили на Американском Севере древнеэскимосскую «культуру Туле», относившуюся к 1-му – первой половине 2-го тыс. н. э. Но Вирт произвольно датировал ее эпохой позднего палеолита и приписал «нордической расе», а Розелиус заявил: «Мы – древнейший народ на Земле» (See 2006: 84–85, 96–99).

Завороженный своими «научными открытиями», Вирт обличал буржуазный образ жизни со всеми присущими ему пороками и призывал вернуться к «научно установленным» ценностям древнейшей первобытной культуры. Множество резко критических рецензий и откликов специалистов, считавших его шарлатаном, оказались не в состоянии повредить привлекательности его построений у немецкой публики. Немалую роль в этом сыграла его поддержка некоторыми учеными-почвенниками. При этом споры велись не столько о научной методологии, сколько об идеологической роли его «нордической теории». Вирта поддерживали те немецкие журналы («Солнце», «Северный мир», «Северные голоса», «Германия»), которые находили его «нордические» идеи полезными для развития этнорелигиозного движения, до боли напоминавшего то, которое мы сейчас наблюдаем в России в лице русского неоязычества. Правда, они вели поиск отнюдь не славянской, а «исконной германской религии». Впрочем, их не все устраивало в концепции Вирта; его мысли о прамонотеизме и о первобытных истоках христианства шли вразрез с их откровенно антихристианской позицией.

Карьера Вирта увенчалась тем, что в 1935 г. он удостоился поддержки руководителя СС Генриха Гиммлера и стал основателем знаменитого Аненербе («Наследие предков»), псевдонаучной организации, сочетавшей поиск потерянной древнейшей цивилизации с эзотерическими представлениями. Вирт провозгласил первобытную «нордическую культуру» идейным основанием для национал-социализма. И в этом смысле Вирт был одним из тех, кто приложил максимум усилий для того, чтобы вернуть Германию XX в. назад в первобытную эпоху.

Впрочем, это мало помогло его карьере, закатившейся в 1938 г. столь же внезапно, как и взошедшей тремя годами ранее. На это было несколько причин. Вирт был фанатичным сторонником идей изначального матриархата и первобытного коллективизма; он доказывал, что древнейшее государство арийцев управлялось Великой Матерью, и полагал, что человечеству следует искать спасение в возвращении к порядкам древнего материнского права. Такое будущее не устраивало нацистов, и Вирт едва не попал за это в концентрационный лагерь (Mulot 1990: 274; Hermand 1992: 205–206; Godwin 1993: 56; Goodrick-Clarke 2002: 130). Кроме того, еще в 1934 г. Вирт подвергся разгромной критике со стороны профессиональных ученых за свою вторую книгу, посвященную «первописьменности», возникшей якобы в глубокой первобытности. Его подвела вера в аутентичность поддельной фризской хроники «Ура Линда», где говорилось о гибели Атлантиды будто бы в 2193 г. до н. э. (Jacob-Friesen 1934; Mulot 1990; Эрлихман 2011). Это, наряду с оккультными убеждениями Вирта, также могло послужить Гиммлеру поводом к его отставке – ведь Гиммлер жаждал, чтобы Аненербе получила признание в научном мире как подлинный центр высокой учености (Poewe 2006: 24). Определенную роль сыграли и натянутые отношения Вирта с молодыми коллегами, мечтавшими о быстрой карьере (Schnapp 1977: 6; Hermand 1992: 191; Leube 1998: 401–403; Wiwjorra 1996: 180–182; Васильченко 2008: 18–19, 44–48, 59–61), а также его весьма вольное обращение с финансовыми средствами (Жуков 2006: 205).

 

«Нордический миф» Альфреда Розенберга

Крайних пределов антиинтеллектуализм достиг у Альфреда Розенберга, чья книга «Миф двадцатого века» была для нацистов второй по важности после «Майн кампф». Заявляя о необходимости заново переписать мировую историю, Розенберг видел основной ее стержень в вечном межрасовом конфликте, что и легло в основу официальной нацистской идеологии. Он приписывал все крупнейшие достижения мировой культуры людям «нордической крови» и сокрушался по поводу нынешнего упадка германской культуры, которую разъедал дух либерализма. Розенберг связывал творческий дух с расой и отказывал в нем тем, кто происходил от смешанных браков. В смешении рас он усматривал универсальную причину упадка древних цивилизаций (Rosenberg 1930).

Розенберг рассматривал расу как органическое единство души и тела, и с этой точки зрения сам образ мышления человека определялся строением его тела. Поэтому оказывалось возможным говорить о «расовой душе», и это иррациональное понятие сопровождало все труды Розенберга. Расовые мистические основы для него имела и культура, которую он противопоставлял наносной механической цивилизации. В то же время культура была теснейшим образом связана со своим носителем-народом, причем немецкий термин Volk в этом контексте определялся прежде всего неразрывными кровными узами и оказывался неотличимым от все той же расы (Chandler 1968: 27; Wiwjorra 1996: 168, note 1). Свое место среди этих идей находила и мысль о неизменном национальном характере. Итак, круг замыкался, и народ выступал как органическое единство физического и духовного (Rosenberg 1930: 437). Нетрудно понять, как эти «культурологические идеи» обосновывали концепцию тоталитарного политического режима, враждебного любой демократии и сознательно ограничивавшего себя одним идеалом, одной-единственной политической партией и одним фюрером. По Розенбергу, «расовая душа» воплощалась в государстве, культуре и религии (Rosenberg 1930: 559; Viereck 1965: 230–231, 243). Правда, нацистская концепция расы не отличалась строгостью и не раз изменялась в угоду политической целесообразности. Могло ли это быть иначе, если даже у Гитлера и многих других нацистских вождей форма черепа не соответствовала «арийским» стандартам (Viereck 1965: 293–294; Chandler 1968: 70; Godwin 1993: 48)?

Выстраивая свою концепцию, Розенберг отчетливо сознавал, что она базировалась не столько на тщательно установленных фактах, сколько на мифе, и не случайно его основной труд носил название «Миф двадцатого века». Он сознательно строил миф, «миф крови», или «религию расы» (Viereck 1965: 293), рассчитывая на то, что тот поможет создать принципиально нового человека. Мало того, он специально оговаривался, что речь идет о его собственных воззрениях, обращенных не к специалистам, а к широкой публике, которая якобы мучается в поисках новой могущественной идеологии. По словам одного аналитика, «Розенберг навевал зевоту как на необразованных, так и на хорошо образованных людей, но считался богом у полуобразованных» (Viereck 1965: 219). Розенберг упрекал цивилизацию в излишнем интеллектуализме, разрывающем живительные нити, связывающие людей с расой и природой. Интеллектуализму он пытался противопоставить могущественный миф, понимая его как нечто, содержащее гораздо более глубокую истину, чем та, на которую способны наука или здравый смысл. Речь шла об интуитивной философии, включавшей представления о мире, способные увлечь людские массы, направив их энергию на исполнение заданной цели. Миф, создаваемый Розенбергом, был обращен к конкретной аудитории, к «нордическим людям». Тем самым, он пытался помочь немцам преодолеть разочарования и пораженческие настроения, охватившие их после неудачи в Первой мировой войне. Расовый миф должен был, по его мысли, сплотить их ради построения новой невиданной ранее цивилизации (Rosenberg 1930: 1–2. Об этом см.: Viereck 1965: 229; Chandler 1968: 6; Cecil 1972: 61–63).

Как свидетельствуют современные австрийские ученые, этот миф имел четкие политические функции. Во-первых, он был призван создавать и упрочивать общегерманскую идентичность, во-вторых, оправдывал милитаризацию и войну, в-третьих, отрицал ценность демократии, в-четвертых, обосновывал авторитарный режим и выковывал культ вождя, в-пятых, укреплял патриархальное мировоззрение, в-шестых, легитимизировал борьбу против христианства и церкви, в-седьмых, утверждал органический взгляд на общество, в-восьмых, воспевал крестьянство и сельскую идиллию, наконец, в-девятых, призывал к слиянию с природой и выражал резкое неприятие современной технической цивилизации (Gugenberger, Schweidlenka 1993: 91, 122–134). Для построения такого мифа Розенберг использовал исландскую «Эдду», германскую «Песнь о Нибелунгах», индийскую Ригведу и греческую «Илиаду».

Вместе с тем, вопреки этим источникам, не знавшим понятия расы, историософия Розенберга делала расовый фактор ведущей силой истории и сводила суть истории к борьбе рас. При этом его в особенности вдохновляли достижения археологии, геологии и сравнительной мифологии, и он с упоением искал следы вымерших цивилизаций. Его увлекала модная в начале XX в. гипотеза Горбигера о смене земных полюсов, и он верил в то, что когда-то климат северных широт был настолько мягче, чем сегодня, что допускал расцвет некоей допотопной цивилизации. Розенберг предполагал, что в те далекие времена на Севере существовал обширный континент, сопоставляемый им с легендарной Атлантидой. Там-то, на его взгляд, и возникла одаренная раса голубоглазых и белокурых арийцев, которая разнесла свою высокую культуру по всей земле после того, как древний континент ушел под воду. Сознавая свой дилетантизм, Розенберг делал следующую оговорку: «Даже если гипотеза Атлантиды не оправдается, все же придется принять идею существования нордического доисторического центра культуры» (Rosenberg 1930: 24–25).

Идея примордиального культурного центра на далеком Севере была символом веры мистического Общества Туле, с которым Розенберг был связан в 1919–1920 гг. (Cecil 1972: 22). Между тем даже лояльные нацистской идеологии немецкие профессиональные археологи и физические антропологи не пытались искать индоевропейскую прародину севернее Балтийского региона. В целом же споры между учеными XX в. велись прежде всего о пяти вероятных центрах возникновения протоиндоевропейского единства – балтийско-черноморском, анатолийском, балканском, центральноевропейском и степном (черноморско-каспийском). Эти споры и ныне продолжаются, но проблема какого-либо примордиального арктического центра специалистами не обсуждается как не имеющая отношения к науке (Mallory 1997; Demoule 2014).

Чем же Розенбергу была так дорога эта псевдонаучная идея, что без нее он не мыслил никакой историософии? Он был убежденным сторонником идеи полигенизма, к чему его толкала органическая расовая теория. Она говорила, что расы возникали без связи друг с другом и развивались своими собственными путями. Сторонники этого подхода верили, что каждое культурное достижение могло быть создано только строго определенной группой людей, а его распространение по земле было результатом их широких миграций из какого-то исконного центра. Особое значение Розенберг придавал мифам и настаивал на том, что главный из них, солнечный миф, происходил с далекого Севера, где сезоны года были ярко выражены и значение живительного солнечного света осознавалось особенно остро. Именно оттуда происходили культуртрегеры-арийцы, воины-мореплаватели, и их златокудрый бог Аполлон вместе с воинственной Афиной Палладой. По Розенбергу, приплыв из Северной Атлантики, они постепенно заселяли Средиземноморье, Северную Африку и распространялись далее на восток вплоть до Китая (Rosenberg 1930: 26–29. Об этом см.: Chandler 1968: 18–22). Загипнотизированный идеей высшей нордической расы «атлантов», Розенберг даже ухитрился причислить к ней аморитов (то есть семитоязычных амореев). Тем самым, Иерусалим оказывался плодом труда представителей «нордической расы», якобы заселившей Галилею и дошедшей до Иудеи задолго до прихода израильтян в Палестину. Эта идея позволяла Розенбергу вслед за Чемберленом отлучить Иисуса Христа от евреев и сделать выходцем из все тех же голубоглазых и белокурых арийцев (Rosenberg 1930: 27, 76. Об этом см.: Chandler 1968: 30–31, 42; Davies 1981: 296–297). Розенберг верил, что все эти миграции начались еще в каменном веке, и предполагал, что «атланты» несли с собой систему символов, заложившую основу для развития письменности. Вклад эзотерики в эти представления более чем очевиден.

Описав триумфальное шествие нордической расы по Старому Свету и создание ею древнейших цивилизаций, Розенберг переходил к выяснению причин их упадка. Его вывод был неутешительным – всему причиной было социальное равенство, неизбежно ведущее к расовому смешению, а последнее порождало лишь «ублюдков». Так с железной последовательностью происходило в Индии, Персии, Древней Элладе и Риме (Rosenberg 1930: 28, 31, 34, 52, 54, 75ff.). Вначале арийцы теснили предшествующих обитателей, «азиатов» и «семитов», причем семитом, например, оказывался легендарный царь Минос, а к вредоносным «азиатам» Розенберг относил этрусков, которых некоторые русские авторы-почвенники так настойчиво стремятся связать с «русскими арийцами». Зато впоследствии «азиаты» перешли в контрнаступление из своих центров, расположенных в Малой Азии. Розенберг сожалел о том, что, победив Карфаген, римляне не довершили свой успех разгромом всех «семитско-еврейских центров» Ближнего Востока; в противном случае, рассуждал он, мировая история могла бы сложиться иначе. На деле же наступила эпоха физического межрасового смешения, которое неосмотрительно допустили наивные арийцы, введя демократические порядки – послабления в отношении рабов, эмансипацию женщин, помощь бедноте.

Борьбе арийцев с азиатами Розенберг пытался придать религиозный характер: арийские небесные боги выступали в его книге против малоазийских земных богов. При этом он искажал мысли своего любимца Ницше: если тот связывал «сверхчеловека» с верой в бога Диониса и принижал роль Аполлона в жизни древних эллинов, то Розенберг, напротив, воспевал Аполлона, а в Дионисе находил низменные черты «азиатчины». Для Розенберга Аполлон воплощал в себе возвышенную гиперборейскую сущность арийцев и их духа. Это плохо соответствует реальности, ибо, вопреки Розенбергу, культ Аполлона имел малоазийские корни. Столь же сомнительными были и его представления о развитии религии: упадок «нордической расы» он связывал, в частности, с тем, что место прежних светлых патриархальных богов заняли привнесенные из Азии образы богинь со змеями; на самом же деле все происходило ровно наоборот – образы богинь в Эгеиде относились к более раннему периоду. В поисках изначальной нордической традиции Розенберг и другие нацистские авторы обращались прежде всего к скандинавской «Эдде», не учитывая того, что, во-первых, ее тексты окончательно сложились в Исландии лишь в X–XIII вв., где германское наследие было существенно переработано, а во-вторых, испытали значительное влияние христианской литературной традиции. Ни о какой примордиальной германской традиции здесь речи не было (Мелетинский 1968: 12–18, 341–343; Стеблин-Каменский 1984; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 89).

Все эти и другие многочисленные искажения исторических фактов, с самого начала отмеченные критиками, мало смущали Розенберга. Ученых он называл «коллекционерами фактов», лишенными творческой фантазии, и полагал, что с их аргументами можно не считаться. Ведь в конечном итоге, убеждал Розенберг, любая философия основывается не на формальной логике, а на вере. Не следует также забывать, что его духовным пастырем был Хьюстон Чемберлен, не имевший, подобно ему, ни специального исторического, ни специального антропологического образования (Viereck 1965: 273–274). Истина для Розенберга состояла не в умении отличить «логическое от ложного, а в органическом ответе на [заданный] вопрос», то есть в том, что соответствовало интересам «органического единства» (в данном случае – «органического расово-народного мировоззрения»). В результате Розенберг приходил к выводу о том, что миф сам будет создавать факты.

Далее, Розенберг объявлял непримиримую войну христианству, в котором, как он полагал, сконцентрировалась вся суть конфликта современного мира. Для него христианство не соответствовало «германскому духу», и он требовал заменить христианский крест свастикой (Cecil 1972: 82–83, 91–92; Fest 1979: 254–255). Будучи непримиримым противником Римско-католической церкви, он доказывал, что у ее основ стояли «этрусско-сирийские жрецы» и евреи. Будто бы это они организовали средневековую охоту на ведьм, тем самым погубив последние остатки исконной «арийской веры»; это они погубили 9 млн еретиков, в которых Розенберг, вопреки фактам, желал видеть истинных представителей исконного германского духа. С его точки зрения, одним из наиболее пагубных действий Церкви было ее стремление навязать всем людям независимо от расы единую систему верований, единый язык и единый ритуал. Он также обвинял ее в навязывании нордическим людям идеи греховности мира, которой у тех изначально не было, так как она появилась будто бы в результате смешения рас. И он предсказывал, что и люди, и сама природа восстанут против этого навязанного им неестественного порядка вещей, противоречащего глубинным расовым и культурным различиям. По его словам, такое восстание уже началось.

Наконец, следует заметить, что среди нацистов А. Розенберг был одним из самых яростных противников Советской России и это по его совету Гитлер задумался о колонизации славянских земель, в частности об аннексии Украины. Правда, по мнению ряда аналитиков, антипатия Розенберга к России вызывалась скорее антикоммунизмом, чем русофобией (Viereck 1965: 215–216, 220–222, 253; Cecil 1972: 32–33). Тем не менее нацистская программа предусматривала порабощение славян (Cecil 1972: 187–190). Между тем нынешних русских поклонников Розенберга это не волнует, и они с благодарностью заимствуют из его «бессмертного произведения» целыми кусками.

 

Нацизм и христианство

Таким образом, арийский миф был теснейшим образом связан с традиционным европейским антисемитизмом, обогатив его новой расовой идеологией. Этот миф был направлен против евреев, причем в ходе своей эволюции он порвал с традицией христианского антисемитизма и принял откровенно антихристианский характер (Поляков 1996; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 97–98). Идею вредоносности «еврейского христианства» нацисты позаимствовали у немецкого антисемита П. де Лагарде, которому они были обязаны и попытками изобретения чисто германской религии (Cecil 1972: 68, 70, 98–99). Особую ярость у нацистов вызывал Ветхий Завет – Гитлер называл его не иначе как «Библией Сатаны», а Розенберг вовсе требовал его запретить как «проводник еврейского влияния». По Розенбергу, его следовало заменить нордическими сагами. Он также требовал выбросить из христианства положения о смирении и любви к слабым, а Христа сделать героем, а не мучеником (Rosenberg 1930: 603, 614–615; Булгаков 1991: 20–23). Однако немецкие католические богословы не могли это принять. Для них Ветхий Завет был неразрывно связан с христианством, причем, как они считали, это установил вовсе не апостол Павел, а сам Иисус Христос (Viereck 1965: 286). Как бы то ни было, подозрительное отношение нацистов к христианской церкви диктовалось их антисемитизмом, и Розенберг объявлял Талмуд программой завоевания мира евреями (Chandler 1968: 31; Cecil 1972: 74). Правда, имелась и еще одна экстравагантная теория, согласно которой сами евреи были якобы марионетками в руках тибетского Далай-ламы, будто бы искусно занимавшегося интригами против немцев (Viereck 1965: 297).

Интересно, что немало нацистов, включая Розенберга, если и почитали Христа, то лишь как одного из многих «арийских героев». В то же время они противопоставляли его христианской церкви. Ее основателем Розенберг называл апостола Павла, видя в нем фарисея, служившего еврейским интересам, ради которых он будто бы исказил учение Христа (об этом см.: Cecil 1972: 84–85). При этом вслед за Чемберленом и теософами Розенберг доказывал, что Христос не был евреем (Goldstein 1979: 61). Заимствуя много христианских понятий, Розенберг оправдывал это тем, что христианство впитало в себя элементы более древних верований (например, идею Троицы), но в искаженной временем форме (Cecil 1972: 95). В частности, он доказывал, что типичное для христианства изображение вооруженного копьем всадника на коне является не чем иным, как воспроизведением Вотана (Одина), германского языческого бога грозы, ярости и раздоров, получившего некоторую популярность в Германии накануне и сразу же после прихода нацистов к власти. В частности, восторженным поклонником культа Вотана показал себя Балдур фон Ширак, вождь германской молодежи в эпоху Третьего рейха.

Многие нацисты не шли так далеко, и их устраивала Германская христианская церковь, объявлявшая избранным народом именно немцев и доказывающая, что Христос был послан именно к ним (Alles 2002). Как уже отмечалось, была и попытка создать Движение германской веры, основанной на расовых принципах с элементами германского язычества, индуизма и христианства (Poewe 2006). В целом отношение нацистов к церкви было неоднозначным и противоречивым. У них сложились в целом теплые отношения с протестантизмом и несколько натянутые – с католицизмом. Некоторые нацистские лидеры относились к христианству неприязненно, но другие таких негативных чувств не испытывали. Были среди них и верующие, и атеисты, и неоязычники. Правда, в эпоху нацизма под запрет попал Ветхий Завет из-за своих слишком очевидных ассоциаций с иудаизмом (Conway 1968; King 1982: 1–7; Жуков 2006: 96 – 126).

При этом нацисты активно пользовались германским языческим наследием, включая мифологические сюжеты, ритуалы и символы. Так, 24 июня 1935 г. по приказу Геббельса по всей Германии проходили массовые празднования дня летнего солнцестояния, посвященного языческому богу Вотану. Самыми активными участниками этих торжеств были юноши и девушки из гитлерюгенда. На месте одного из таких празднеств выступал Геринг. Он вдохновенно говорил о «чистой северогерманской крови» и о необходимости возрождения языческих обрядов для сплочения народа (Гофман 1935). А незадолго до того Г. Гиммлер присутствовал на открытии специально выстроенной «каменной галереи» в Заксенхайне, которой суждено было стать местом паломничества и преклонения перед героями-саксами, казненными Карлом Великим (Васильченко 2008: 481–482). В свою очередь скалы Экстерштайна (Вестфалия) с расположенной там небольшой молельней были провозглашены нацистами «германским Стоунхенджем», где якобы в древности совершались языческие ритуалы (Васильченко 2008: 530–559).

Тогда святого Мартина нацисты начали изображать в виде вооруженного мечом Вотана, а святого Георгия и святого Михаила – в образе нордических рыцарей. Розенберг с воодушевлением писал об изучении древней германской символики, открывающем путь к познанию исконных нордических верований и представлений о мире. Впрочем, Гитлера, интересовавшегося главным образом практической политикой, язычество и оккультные представления не вдохновляли, подавляющее большинство нацистских руководителей не относились к этому всерьез, и культ Вотана не привился в народе (Godwin 1993: 52–57; See 2006: 115). В конечном итоге единственным религиозным учением, закрепившимся в программе германских нацистов (статья 24), было «позитивное христианство» (Viereck 1965: 287–292; Weissmann 1991a: 57).

На первых порах, не решаясь полностью порвать с христианством (свою книгу Розенберг писал в 1917–1925 гг.), Розенберг попытался разделить его на «позитивное», восходящее к нордическим, то есть языческим, ценностям чести (в смысле военной доблести), и «негативное», пропитанное «сирийско-этрусским духом» любви. В частности, для первого важной была жизнь Иисуса Христа, а для второго – его смерть. Розенберг писал, что Церковь стремится править с помощью идеи любви, а нордические европейцы хотят жить свободно и умереть с честью. Но господство любви ведет, по его мнению, к расовой и культурной деградации. Он обвинял римско-католическое христианство в нетерпимости по отношению к другим верованиям, в стремлении любыми способами их искоренить. Его тяготило сознание того, что «этрусско-еврейско-римская система» ухитрилась подчинить себе миллионы немцев, не считаясь с их нордическими ценностями (Rosenberg 1930: 78–79, 599–636). По словам одного аналитика, «позитивное христианство Гитлера и Розенберга означало нордическое язычество вкупе с болтовней по поводу искаженного образа Иисуса» (Viereck 1965: 287). Лидеры нацистов и не могли питать нежных чувств к космополитическому христианству, этика которого коренным образом расходилась с нацистской идеологией (Cecil 1972: 84).

Розенберг доказывал, что германское мировоззрение значительно отличается от того, которое представлено Ветхим Заветом. Древние германцы не признавали единого всесильного бога и не подчинялись ему. Напротив, они объявляли человеческую душу священной и считали себя равными своим богам природы. Именно в соответствии с этим Иисус говорил о Царстве Божьем внутри нас. Германцы будто бы заботились о спасении всего народа, а для Церкви спасение могло быть только индивидуальным. Германцы руководствовались «героической этикой», а христиане проповедовали этику мира и согласия (Viereck 1965: 293). Кстати, это Розенберг, очарованный ранним индуизмом, предложил принять индуистскую идею переселения душ (Chandler 1968: 49–50, 79), по-видимому, для того, чтобы еще больше отдалить «германскую веру» от «этрусско-еврейско-римской системы». Впрочем, как подчеркивал его биограф, Розенберг хотя и увлекался ведической литературой, но мало что в ней понял (Cecil 1972: 14).

Среди других нацистских ценностей было понятие о превосходстве мужчин над женщинами, и нацисты поощряли культ маскулинности. Женщины фактически превращались в машины по производству потомства (Viereck 1965: 263–266; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 140–141). На удивление, нацистская идеология ухитрялась сочетать преклонение перед дохристианским наследием предков с типичной пуританской, то есть христианской, половой моралью, которую должен был олицетворять «нордический» Аполлон (Gugenberger, Schweidlenka 1993: 142–143).

Наконец, надо отметить, что вскоре после прихода Гитлера к власти «арийство» немцев было поставлено нацистскими властями под вопрос, ибо идея «пангерманизма» и объединения всех «германцев» в рамках одного государства решительно расходилась с принципом чистоты «арийской расы» – слишком уж разными по физическому облику были немцы, жившие в разных областях Германии, не говоря уже о немцах за ее пределами. Поэтому очень скоро «арийская идея» была оставлена германскими властями (Fetten 2000: 145–146), хотя она и была включена в немецкое законодательство, направленное против евреев.

 

Юлиус Эвола и неофашистская традиция

Еще одним любителем нордической прародины был итальянский фашистский философ Юлиус Эвола, в мировоззрении которого идея сакрального Севера играла едва ли не центральную роль. В юности он с увлечением предавался изучению магии, оккультных наук, алхимии и восточных религий и свои первые книги посвятил индуистской мистике, особенно тантризму. В этих учениях его более всего привлекали элитизм и иррационализм. Затем он обратился к западной эзотерике и алхимии и увлекся эзотерическим пессимизмом Р. Генона, которому он был обязан многими своими идеями. Все это легло в основу его книги «Бунт против современного мира» (1934), посвященной «примордиальной Традиции». Выступая сторонником теорий циклизма, полигенизма и деволюции, Эвола писал о бореальной (гиперборейской) расе, расселявшейся сначала с севера на юг, затем с запада на восток. При этом Эвола ставил кшатриев выше брахманов и приписывал им разные религиозные учения. В его представлениях именно кшатрии были носителями «нордического» солнечного начала.

Стержень его историософии составляли «нордическо-атлантическая раса», ее миграции и великие достижения. Древнейшую эпоху (Золотой век) он связывал с мужским принципом и верой в солнечное божество, а следующую (Серебряный век) – с женским принципом и культом богини-Матери. Доказывая, что характер культуры определяется «духовностью», а не этнической или расовой принадлежностью, Эвола, тем не менее, связывал некоторые расы с «южной (женской) духовностью» и называл их факторами упадка. Неблагоприятные изменения второй эпохи с ее знаками дегенерации он объяснял смешением славных гиперборейцев с остатками темной лемурийской расы («протонегроидами» и «протомонголоидами»). Все же часть арийцев сохранили свою исконную чистоту; они-то и заселили Европу и Индию. Периоды возрождения клонящейся к упадку цивилизации были, по мысли Эволы, связаны с приливом новых волн гиперборейцев с севера. Зато приход христианства был для него знаком беспредельного упадка с его отрицанием героического начала в пользу сострадания, с заменой иерархии равенством и с господством плебейства, не знающего ни долга, ни чести.

Иными словами, по его утверждению, если первая волна гиперборейцев сохраняла свой нордический характер, то западная цивилизация Атлантиды впитала много южных лемурийских черт, что породило дихотомию солярной, мужской или уранической духовности (североатлантические расы) и лунарной, женской или деметрианской духовности (смешанные южноатлантические расы). Все это определяло и метафизический антисемитизм Эволы, видевшего в евреях орудие модернизации и либерализма, отрицавших традиционализм. Будучи выходцем из Италии, Эвола по внешним данным никак не напоминал «арийца», о котором писали многие немецкие авторы. Поэтому он пересмотрел понятие «арийской расы», усилив значение ее духовной компоненты и сделав физический облик второстепенным признаком. Для него понятие «ариец» связывалось скорее с кастой благородных воинов, чем с биологической расой. С этих позиций германский нацизм казался ему «плебейским модернизмом» и вызывал отторжение (Гудрик-Кларк 1995: 211; Goodrick-Clark 2002: 52–71; Godwin 1993: 57–61). Полезно вспомнить, что в 1938 г. Муссолини сделал идеи Эволы официальной расовой доктриной фашизма. А во второй половине XX в. эзотерический фашизм стал одной из популярных форм фашизма на Западе, откуда он и проник в Россию (Griffin 1993). Например, в США маргинальные неонацистские движения порой выступали в виде радикальных церквей, исповедовавших «арийское христианство» (Kaplan 2002; Gardell 2005).

В 1920-х гг. Атлантида и идея нордической прародины возбуждали воображение немецких писателей. В частности, к этому был неравнодушен Горбигер, писавший об уничтожении древнейшего тевтонского царства в Атлантиде в результате космической катастрофы, связанной с захватом Луны Землей. Эти идеи были подхвачены немалым числом немецких писателей, повествовавших о Золотом веке белокурой расы в Атлантиде и о расселении ее остатков после гибели континента. Например, в романах эсэсовца Эдмунда Кисса Асгард представлялся столицей арийцев (асов), рисовалась иерархическая общественная структура, возглавлявшаяся кастой арийцев, и делались предупреждения о вероятном восстании подчиненных «темнокожих людей» (ванов). При этом читатель понимал, что речь шла об «инородцах», якобы угрожавших территориальной целостности германского государства (Hermand 1992: 99, 193–198; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 246–247; Goodrick-Clark 2002: 132–134).

Миф об Атлантиде и ее арийских обитателях продолжал обслуживать праворадиальные движения и после окончания Второй мировой войны. Его, например, популяризировал шлезвигский пастор Ю. Шпанут, помещавший Атлантиду в Северную Европу. Еще более влиятельным его сторонником был бывший министр вишистского правительства Робер Шарру, включавший в свое повествование идею о вечной вражде между гиперборейцами и евреями. Этот миф, делающий акцент на теократии, иерархии и войне и не упускающий возможности обсудить проблему «еврейского заговора», до сих пор популярен у ариософов, эзотериков и среди крайне правых, которые теперь пытаются освежить его идеями космизма. Если Фабр д’Оливе писал когда-то о том, как «бореальная раса» попала в рабство к «черным», то некоторые современные писатели изображают покорение «северных атлантов» «черными семитскими магами» в глубокой первобытности (Gugenberger, Schweidlenka 1993: 248–252; Godwin 1993: 63–69; Goodrick-Clark 2002: 80–81, 117–118, 128–131, 137).

Едва ли не ключевую роль в передаче нацистского арийского мифа неонацистам и создании неонацистского культа Гитлера сыграла Максимьяни Портас. Родившись во Франции, она всю жизнь гордилась своими греческими корнями. К концу 1920-х гг. она почувствовала склонность к язычеству, стала поклонницей германского национал-социализма и усвоила арийский миф, поверив в свое «нордическое происхождение». Позднее это привело ее к вегетарианству, вере в полярную прародину, представлению о циклической смене эпох и прославлению Гитлера как воплощения бога Вишну. Это сочеталось у нее с откровенным антихристианством и презрением к «неарийцам», ибо, чувствуя себя язычницей, она превозносила «этнические религии» и их главным врагом считала иудеохристианство. В 1932 г. она переехала в Индию, где и пережила эпоху Третьего рейха и всю Вторую мировую войну. После войны, много путешествуя по Западной Европе и Ближнему Востоку, она вдохновляюще действовала на оставшихся в живых нацистов и способствовала формированию неонацистского движения, поддерживая связи между лидерами ультраправых. Именно она в своих книгах создала образ «эзотерического Гитлера» (Goodrick-Clark 1998).

Живя в Индии, Портас приняла имя Савитри Деви в честь женской инкарнации солярного божества. Она видела в индуизме единственного живого потомка древнего индоевропейского язычества. Поэтому она полагала, что именно Индия более других стран была готова к усвоению нацистского язычества. Мало того, она разрабатывала там панарийскую доктрину, способную охватить весь мир путем распространения индуизма и «расового возрождения», начало которому положил германский нацизм (Goodrick-Clark 1998: 41–42, 61–62). В 1939 г. она опубликовала свою книгу «Предупреждение индусам», где пыталась пробудить индусское самосознание, апеллируя к индийской цивилизации как основанной исключительно на индуизме и его ценностях, отвергавших антропоцентризм. Она прославляла индуизм и восхищалась его красочными церемониями, видя в них проявление «арийского культа». Она также предупреждала об опасности, связанной с ростом численности мусульманского населения, и убеждала индусов ни в коем случае не порывать со своими древними традициями, указывая на «жалкую участь» христианской Европы. Отмечая, что христианство с его идеями равенства и свободы было принесено в Европу рабами и варварами, она рекомендовала отказ от кастовой системы во имя укрепления индусского единства. В то же время в своих лекциях в Калькутте она пропагандировала идеи нацизма и, по рекомендации своего индуистского наставника, изображала Гитлера в виде инкарнации Вишну (Goodrick-Clark 1998: 52–58, 110).

Вернувшись во Францию в 1946 г., Савитри Деви опубликовала книгу о солнечной религии фараона Эхнатона, где пыталась показать, что начиная с эпохи Возрождения мрачный христианский период стал отступать, освобождая место пробуждавшемуся духу античных эллинов. Однако секулярный гуманизм современного общества ее тоже не устраивал. Ему она предпочитала «религию расы» и призывала к «солнечной религии», к которой когда-то шел Эхнатон. В этой книге откровенная мизантропия сочеталась с гимном природе и призывом защищать права животных. На взгляд писательницы, спасти природу могли только арийцы с их «расовым духом».

Затем в 1950-х гг. Савитри Деви написала книгу, основанную на индийских представлениях о Золотом веке и циклической смене эпох. Она доказывала, что лишь этот индийский подход позволяет проникнуть в суть национал-социализма. Наблюдая разруху в послевоенной Германии, она убеждала, что упадок эпохи Калиюга скоро закончится и снова наступит Золотой век. Она прославляла Гитлера как героя, мужественно боровшегося за его приближение, причем Нюрнбергские законы и звериный антисемитизм она трактовала как попытку возрождения арийской кастовой системы. При этом в ее изображении Гитлер выглядел аватаром, то есть посредником между людьми и Богом. А эсэсовцы заставляли ее вспоминать о кшатриях с их суровым военным кодексом чести. В то же время в манихейских тонах она противопоставляла арийцам евреев, которые якобы тоже стремились к мировому господству, но прибегая для этого к самым коварным приемам. Для нее евреи были главным разлагающим ферментом эпохи Калиюга, приводившим к распаду все, к чему ни притронется. Поэтому в действиях Гитлера она усматривала божественную миссию (Goodrick-Clark 1998: 111–125).

Так Савитри Деви стала первой, кто попытался объяснять нацизм с эзотерических позиций. Именно она открыла неонацистам путь к оккультизму и движению зеленых, позволив им занять место в рамках модного нью-эйдж. Впрочем, она не ограничивалась одной лишь сферой идей. Во второй половине 1940-х и в 1950-х гг. она много путешествовала по Европе и Ближнему Востоку, заводя знакомства среди бывших нацистов и налаживая контакты между ними. Поэтому вовсе не случайно в 1962 г. она оказалась среди основателей неонацистского Интернационала, главной заботой которого теперь стала проблема иммиграции (Goodrick-Clark 1998: 187–189). Именно благодаря этим контактам, Савитри Деви смогла широко популяризировать свою мистическую версию нацизма среди крайне правых, которым это пришлось по вкусу. Так ее взгляды, включая отрицание Холокоста, стали хорошо известны и были растиражированы многочисленными писателями как в Западной Европе, так и в США.

Одним из таких писателей стал бывший чилийский дипломат Мигель Серрано, большой поклонник Гитлера и приверженец доктрины «эзотерического гитлеризма» (Goodrick-Clark 1998: 219–222). Он утверждал, что Гитлер счастливо избежал смерти в 1945 г. и на летающей тарелке перебрался в Антарктиду, где якобы располагались подземные нацистские базы. Серрано также повествовал об истории разных рас, создававшихся поочередно космическим Демиургом (Иеговой, или Яхве). В книгах Серрано высшими существами выступают гиперборейцы, обладавшие необычайными мудростью и могуществом. Якобы они вступили в войну с механическим миром, созданным Демиургом, в результате чего на Северном полюсе возникла вторая Гиперборея, куда из космоса прибыли боги во главе с Вотаном, чтобы навести на Земле порядок. Это был Золотой век, когда гиперборейцы выступали учителями «низших рас» – черной, желтой и красной, – выводя их из полуживотного состояния. Но, забыв о «чистоте крови», некоторые гиперборейцы начали смешиваться с «дочерьми человеческими», что привело к катастрофе и потере Земного Рая. После падения Луны на Землю чистокровные гиперборейцы отправились прямехонько на Южный полюс, а другие в виде кроманьонцев постепенно отступали на юг, спасаясь от ледника. Сам континент Гиперборея погрузился в недра полой Земли, где гиперборейцы восстановили священный порядок в своих подземных городах Асгартхе (Асгарде) и Шамбале. Затем они начали изнурительную борьбу с Демиургом (Яхве), «хозяином этого мира», несущим лишь разложение. На стороне Демиурга выступает созданная им «антираса» (биороботы), представленная евреями, плетущими заговор против гиперборейцев. Орудиями такого заговора служат христианство и масонство, сознательно исказившие исконные арийские знания. Серрано объявлял христианство врагом арийской расы. Якобы именно с христианством и масонством боролись вначале рыцари-тамплиеры, а затем эсэсовцы, чтобы уберечь мир от деволюции. В книгах Серрано значительное место занимают неоиндуистские понятия – чакры, астрал, йога, третий глаз – вперемешку с магией рун. Здесь находит место и отождествление евреев с «химерой». Гиперборейцы оказываются лишенными телесности и открываются лишь тем, чья кровь сохраняет память о древней «белой расе» (см., напр.: Серрано 1994. Об этом см.: Godwin 1993: 70–73; Goodrick-Clark 2002: 180–189). Вплоть до самой смерти Серрано пользовался большим уважением у молодых неонацистов, озабоченных расистской идеологией белого господства, а сегодня его идеи тиражируются некоторыми московскими журналистами (см., напр.: Кашницкий 2009а).

 

Свастика – от солярного символа к нацистскому знаку

Остается сказать несколько слов о свастике, унаследованной нацизмом от австрийской ариософии. Свастика издавна служила важным религиозным символом в различных регионах мира. Ее нетрудно найти в самых разных культурах Евразии, Африки и даже в доколумбовой Америке. При этом у нее было много разных значений. В переводе с санскрита «свастика» означает «удачу», «успешное будущее». Ее связывали с добрым предзнаменованием, процветанием, плодородием, оберегом от злых духов и долгожительством. Одновременно она могла быть символом огня, молнии или небесных тел. Свастика играла большую роль в древнем индоиранском мире. В греко-римской Античности изображения свастики также пользовались популярностью. Ранние христиане нередко поклонялись в своих катакомбах свастике, и лишь в IV в. при императоре Константине официальным символом христианства стал крест. Свастика имела широкое хождение и в древнегерманском мире.

Разнообразные формы свастики можно встретить в буддизме, индуизме и джайнизме. Например, в японском буддизме встречаются как левосторонние, так и, реже, правосторонние свастики, как четырех-, так и трехпалые. Индуистская традиция ассоциирует правостороннюю свастику с солнцем; там свастика является знаком Вишну и символизирует космическое колесо, выражающее идею эволюции вокруг неподвижного центра. Одновременно правосторонняя свастика ассоциируется с мужчинами. Зато левосторонняя свастика служит женским символом и связывается с осенним и зимним солнцем, неблагоприятным для мужчин знаком. Поэтому в народной индуистской традиции правосторонняя свастика рассматривается как оберег, и ее можно видеть на входах в храмы, на дверях домов и при входе в стойла (Godwin 1993: 147–149; Solomos, Back 1996: 147–149). Кроме того, сегодня в традиционных сельских ритуалах в Индии свастика связана с астрологическими представлениями и служит защитой от несчастий (Freed, Freed 1980). Но в буддизме почитанием пользуется левосторонняя свастика.

В первобытности свастика встречалась в Месопотамии и в Палестине. Древнейшее изображение свастики происходит из Арпачии халафской эпохи (5-е тыс. до н. э.), а самое раннее изображение пятиконечной звезды было обнаружено на одном из глиняных сосудов из Джемдет Насра (конец 4-го тыс. до н. э.) – их сейчас можно видеть в Музее Ашмолиум в Оксфорде. Свастику использовали даже древние израильтяне, как свидетельствуют исследования развалин синагог Эдд-Дикке у озера Киннерет (Solomos, Back 1996: 149).

Использовавшаяся еврейским каббалистическим учением, свастика была заимствована масонами, а масонская символика в сочетании с буддистской традицией в свою очередь оказала влияние на оккультные и теософские учения конца XIX в. Неравнодушная к оккультизму, императрица Александра Федоровна носила оберег в форме свастики и ставила ее изображение на своих предсмертных письмах из Тобольска (Rollin 1939: 61–62; Замойский 1990: 182). Из тех же источников свастику позаимствовало и Временное правительство, изображавшее ее на некоторых российских купюрах в 1917 г. Эта традиция сохраняла свое значение даже в первые советские годы, когда свастика продолжала встречаться на бумажных денежных купюрах (Godwin 1993: 51–52). А во время Первой мировой войны свастика фигурировала и на некоторых английских финансовых документах (Godwin 1993: 148). Следует отметить, что в теософской символике свастика мирно уживалась со звездой Давида и лишь германские антисемиты и нацисты сделали их символами расового антагонизма (см., напр.: Weissmann 1991b, S.135, Taf. XI).

С арийской традицией свастика оказалась связанной после раскопок в Трое, проведенных Генрихом Шлиманом, который отождествил троянцев с «фракийцами-тевтонцами» и провозгласил свастику «арийским символом» (Goodrick-Clark 1998: 23–24, 34). В 1889 г. в Париже польский библиотекарь М. Змигродский организовал выставку, призванную продемонстрировать неразрывную связь между свастикой и древним арийским наследием (Quinn 1994: 22–25). Затем свастика нашла почетное место в популярной книге немецкого писателя Эрнста Краузе, откуда ее и позаимствовали деятели немецкого «народнического национализма». Именно после этого она стала едва ли не излюбленным символом австрийского ариософа Гвидо фон Листа. Его последователь, поэт Альфред Шулер, распространял его учение в Мюнхене, положив его в основу своих лекций, пропагандировавших гремучую смесь из идей национального пробуждения, конспирологии и антисемитизма (о нем см.: Васильченко 2008: 350–384). Именно он принес ариософскую идею свастики в Германию, сделав ее стержнем своей антисемитской поэмы «Эпилог Яхве-Молоха». Там свастика изображалась тевтонским символом солнца, якобы выражавшим внутреннюю сущность немецкого народа. Свастика понравилась лидерам ряда немецких ультранационалистических организаций типа созданного в 1912 г. Ордена тевтонцев и вольсунгов, сделавших ее своей эмблемой. Тогда под эгидой Германского ордена начал выходить журнал «Руны», обложка которого была украшена свастикой. А еще раньше, в 1907 г., Ланц фон Либенфельс поднял флаг со свастикой над своим замком в Австрии (Гудрик-Кларк 1995: 123; Phelps 1963: 250; Solomos, Back 1996: 147).

После окончания Первой мировой войны свастика приобрела необычайную популярность в Германии у антисемитски настроенной молодежи. И в 1919 г. прусскому министерству образования даже пришлось пойти на ее официальное запрещение. Полагают, что именно в это время молодой Гитлер был захвачен лекциями Шулера. Нацистская партия сделала свастику своим символом в августе 1919 г. с подачи зубного врача Фридриха Крона, чью богатую домашнюю библиотеку прилежно посещал Гитлер. Позднее, находясь в заключении после неудавшегося Пивного путча, Гитлер писал: «Как национал-социалисты мы связываем нашу программу с нашим флагом. Красный цвет на нем означает социальную идею движения, белый – националистическую идею, свастика заключает идею борьбы за победу арийского человека, а также… победу идеи созидательного труда, которая как таковая всегда была и будет направлена против семитов» (Hitler 1971: 497. Об этом см.: Quinn 1994: 4; Weissmann 1991b: 135–137; Solomos, Back 1996: 149).

При нацистском режиме свастика стала официальным символом Третьего рейха и использовалась в самых разных комбинациях, как это было на огромном стадионе в Нюрнберге, где регулярно проводились массовые парады. Знак свастики изображали в когтях орла, с которым нацистская идеология связывала героические качества, свойственные «истинному арийцу» (Quinn 1994; Solomos, Back 1996: 150). Именно этот смысл придают свастике и нынешние правые радикалы. В частности, Серрано изображал свастику символом «утраченной расовой чистоты», символом героев, стоящих за возвращение Гипербореи (Серрано 1994).

 

Глава 4

Источники и корни русского «арийского мифа»

 

Национализм и ностальгия по далекому прошлому

Хорошо известно, что представления о прошлом играют большую роль в национальной идентичности. Однако в данной книге речь идет не о прошлом вообще, что было бы неудивительным, ибо это характерно для самых разных типов национализма, а о весьма отдаленном прошлом, о котором и ученым-то не так уж много известно. В чем причина этого увлечения?

Сравнительный анализ показывает, что народы, испытывавшие в прошлом жестокий колониальный гнет, вынуждены искать славные страницы своей истории в весьма отдаленных эпохах, причем чем дольше существовал колониальный режим, тем с более далеким прошлым они связывают существование Золотого века. А в том, что он когда-то существовал, у них сомнений нет. Так, духовные лидеры многих нерусских народов бывшего Советского Союза относят свое славное прошлое к периоду, предшествовавшему русской колонизации (см., напр.: Шнирельман 1999в; 2006; Shnirelman 1996a). Те народы, судьба которых складывалась не гладко и до присоединения к России (грузины, армяне), углубляются еще дальше в историю: грузины обращаются к временам царицы Тамары, а армяне – к эпохе Тиграна Великого (Шнирельман 2003). Наконец, те народы, средневековая история которых слабо представлена в письменных источниках и/или небогата «великими» достижениями (народы Северного Кавказа, многие тюркские народы и пр.), склонны искать своих предков среди прославленных народов древности (шумеров, древних иранцев и т. д.), для чего обращаются к древнейшим письменным источникам, а также к современным достижениям сравнительно-исторического языкознания и археологии (Шнирельман 2006; 2009а). Весьма показательный пример в этом отношении представляют афроамериканцы, в последние десятилетия создающие или, что правильнее, изобретающие версию, согласно которой древнейшие цивилизации мира (от Египта и Шумера до Китая и Мезоамерики) были созданы чернокожими (Sertima 1985).

Возникает вопрос, какое отношение все это имеет к русским, чья история более чем богата разнообразными коллизиями и которые в течение последних веков построили могущественное государство? Оказывается, имеет, ибо для радикальных националистов, завороженных идеей космического еврейского заговора, включающего якобы и искусное манипулирование с христианством, вся эпоха православия на Руси представляется одной большой черной дырой. Не спасает положение и короткий языческий период Киевской Руси, ибо ему предшествовал период, когда некоторые восточнославянские племена были данниками хазар. И хотя киевские князья-язычники, в особенности Святослав, сумели от этого освободиться и даже ухитрились разгромить когда-то могущественный Хазарский каганат, это не освобождает русских радикалов от чувства горечи по поводу «еврейского засилья» на заре русской истории. Иными словами, средневековая история не дает им желаемого удовлетворения деяниями предков. Кроме того, христианская церковь всегда стояла выше национальных различий и стремилась к интернационализации своей паствы. Поэтому современная этнонациональная идея плохо уживается со стремящимся к денационализации христианством. И, наконец, призывая к смирению, христианство разоружает этнонационалистов, которым в борьбе за власть требуются совершенно иные качества – агрессивность, смелость, жертвенность, готовность к кровопролитной вооруженной борьбе, нетерпимость к «врагам нации» и пр. (об этом см., напр.: Яворський 1992; Баркашов 1994а), то есть те качества, о которых когда-то писал Ницше.

Вот почему у радикальных националистов обнаруживается такая поистине ненасытная страсть к первобытности, когда славяне якобы пребывали в девственной чистоте, не были еще развращены внешними влияниями и, следовательно, могли быть носителями совершеннейшей в мире идеологии и, руководствуясь ею, вести успешные войны с врагами и совершать великие подвиги. Откуда же наши националисты-неоязычники черпают материалы об этой эпохе? Во-первых, в течение двух-трех последних десятилетий они открыли для себя целый пласт славянофильской исторической литературы («славянская школа») XIX в., которая из-за своей очевидной методической слабости уже тогда подвергалась суровой критике (Васильевский 1882; Веселовский 1882) и с тех пор стала исключительно историографическим достоянием нашей науки (Пичета 1923; Рейтблат 2003). Во-вторых, они пользуются псевдоисторическими сочинениями русских и украинских эмигрантских авторов-дилетантов (Ю. П. Миролюбов, С. Лесной, Ю. Г. Лисовой, Л. Силенко, С. Ляшевский и др.). В-третьих, их настольным пособием служит вышедшая из этой среды поддельная так называемая «Влесова книга». В-четвертых, они опираются на некоторые «исторические труды», написанные рядом советских авторов в шовинистическом угаре конца 1940-х – начала 1950-х гг. В-пятых, они с готовностью подхватывают из научно-популярной литературы устраивающие их данные, полученные археологами и лингвистами уже в наше время. Ну и, наконец, в-шестых, энергично протестуя против названия «фашистов» (Авдеев 1994: 163; Беляев 1995: 17; Перин 1995; Родные просторы, 1993, № 3: 18), они не брезгуют пользоваться откровенно нацистскими этнологическими и расовыми теориями, популярными в Германии при Гитлере.

Определенный интерес представляет и тот факт, что отождествление евреев с символом Мирового Зла не мешает идеологам неоязычества пользоваться некоторыми идеями выдающихся еврейских мыслителей, пытавшихся искать нетривиальные объяснения ряда неясностей в еврейской истории. Например, в неоязыческой литературе популярна идея о том, евреи были якобы специально созданы то ли египетскими жрецами, то ли инопланетными Учителями, то ли просто «Темными силами» для выполнения некой глобальной миссии. Откуда же взялась эта идея? Ее корни уходят к концу 1930-х гг., когда Зигмунд Фрейд пытался постичь загадку монотеизма. Ему казалось, что она легко разрешается, если предположить, что Моисей был египетским жрецом, последователем фараона Эхнатона, безуспешно пытавшегося ввести в Древнем Египте культ единого бога Амона. Смерть Эхнатона положила конец этому начинанию. Но, по мнению Фрейда, египтянин Моисей мог попробовать спасти дело, привив новую религию другому народу и наделив его соответствующими тайными знаниями (Фрейд 1993). При всей своей оригинальности эта идея не нашла места в современной науке. Специалисты считают книгу о Моисее одной из самых слабых работ Фрейда (Moscovici 1985: 220). Но ею с благодарностью воспользовались антисемиты для того, чтобы изобразить евреев искусственно выведенным «зомбированным» народом, этакими «биороботами», чья миссия якобы заключалась в служении силам Зла.

 

«Славянская школа»

У истоков славянской школы стояли М. В. Ломоносов и ряд славянских просветителей начала XIX в. Всеми ими двигало желание «восстановить справедливость», продемонстрировав, что славяне были ничуть не моложе и ничуть не менее цивилизованными, чем народы Западной Европы. Тем самым они стремились защитить честь и достоинство своих стран или народов, доказать их право на равное с народами Запада место в мировой истории и, следовательно, в мировом сообществе. Всех их оскорбляло, как им казалось, пренебрежительное отношение господствовавшей тогда в исторической науке немецкой школы, считавшей древних славян дикарями, которым германцы несли свет учености. В свою очередь немцам эта последняя концепция служила оправданием их экспансии на восток, покорения или даже уничтожения многих славянских общин в западных районах славянского мира. Так что научный спор имел серьезную политическую подоплеку.

Ломоносов выступил против немецкой концепции становления Русского государства в середине XVIII в., когда в российской науке и, шире, в российском государственном аппарате немецкое влияние было очень сильным. Эмоциональный порыв Ломоносова отражал общие настроения «русской партии», недовольной немецким засильем (Забелин 1908: 56 сл.). Деятельность Ю. И. Венелина и З. Доленга-Ходаковского приходилась на 1820 – 1830-е гг. Оба они были выходцами из тех славянских народов, которые вплотную сталкивались с тяжелым чужеземным гнетом, приводившим к упадку местных культурных традиций, нищете и невежеству подавляющего большинства населения. Венелин был карпатским русином, чья просветительская деятельность сыграла большую роль в возрождении болгарского народа (Пыпин 1890: 362–363; Безсонов 1856; Молнар 1856; Никулина 1989). Доленга-Ходаковский происходил из белорусской земли, входившей в недавнем прошлом в состав Польского государства. Он сражался в войсках Наполеона за свободу крепостных крестьян, а после поражения французов стал истовым пропагандистом общеславянской общности (Зiлинський 1963; Малаш 1990).

По разным причинам все такие авторы обращались к дохристианскому периоду жизни славян. Ломоносов пытался доказать случайность и незначительность варяжского эпизода на Руси, где, как он полагал, государственность возникла до варягов и где имелись длительные традиции высокой культуры, сложившейся и развивавшейся помимо каких-либо влияний извне (Ломоносов 1952). Доленга-Ходаковский настойчиво проводил мысль о том, что история и цивилизация славян имели глубокие дохристианские корни, что славяне являлись особым культурным миром. Он впервые предпринял попытку дать детальную характеристику образа жизни и духовной культуры славян языческого периода, тем самым заложив основы славянской археологии, этнографии, фольклористики и языкознания (об этом см.: Малаш 1990). Венелин первоначально ставил перед собой более узкую задачу – пробудить самосознание болгарского народа. Именно ради этого он пускался на поиски великой болгарской предыстории, что неизбежно заставляло его затрагивать вопросы древнего общеславянского единства и его культуры (Венелин 1856а; 1856б).

Иначе говоря, создателями «славянской школы» двигал прежде всего эмоциональный задор, направленный против того, что оскорбляло их национальные чувства. В методологическом плане они были достаточно беспомощны, многие их аргументы звучат для современных специалистов наивно и неубедительно. Однако они были первопроходцами, и их смелые построения ставили интересные проблемы и открывали новые направления исследований. Вместе с тем их последователи, которые и сформировали окончательно «славянскую школу», постепенно отходили все дальше и дальше от магистрального пути развития науки и погружались в пучину беспочвенных фантазий, руководствуясь исключительно этноцентристской славянофильской идеей. В свое время В. И. Пичета характеризовал эту школу как «сильную своим национально-патриотическим шовинизмом, но весьма далекую от настоящей науки» (Пичета 1923: 118). Даже такой русский патриот, как И. Е. Забелин, относился к этой школе весьма скептически и писал о смехотворности многих ее «достижений» (Забелин 1908: 38–39).

Тем не менее построения «славянской школы» с готовностью подхватили современные творцы «славяно-арийского мифа». О каких идеях, выдвинутых этой школой и вскоре полностью опровергнутых наукой, идет речь? Прежде всего о поисках славян повсюду на огромных территориях даже в глубочайшей древности, для чего славяне искусственно отождествлялись с самыми разными народами, известными по ранним письменным источникам, – с троянцами, скифами, сарматами, роксоланами, готами, гуннами, древними тюрками-болгарами, вандалами, варягами и даже этрусками.

Корни таких взглядов уходят к самым истокам русской историографии – к Синопсису, весьма популярному в России со второй половины XVII и до самого начала XIX в., когда он представлялся русским интеллектуалам наиболее основательным источником сведений о Древней Руси и происхождении славян (Формозов 1992). Именно оттуда черпал сведения Ломоносов, писавший о родстве русских с роксоланами и сарматами. Он же выводил древнейших славян («венедов») из Трои. Ломоносов, а за ним и Венелин отождествляли древних болгар-тюрков Причерноморья и Поволжья со славянами. Отрицая скандинавское происхождение названия «русь», представители «славянской школы» искали его истоки повсюду и во все мыслимые и немыслимые эпохи. Ломоносов даже воспроизводил версию Степенной книги о том, что Рюрик происходил из пруссов, якобы находившихся в родстве с римскими императорами. Между тем Степенная книга была составлена в Москве в XVI в. специально для того, чтобы легитимизировать власть московского царя и доказать происхождение его титула напрямую от императора Августа (Забелин 1908: 140). Именно Ломоносов впервые высказал мысль об исконной связи русов с островом Рюген, расположенным на Балтийском море. Венелин относил к славянам ираноязычных скифов и сарматов и тюркоязычных гуннов, восхищаясь подвигами якобы славянского вождя Аттилы. Он делал это для того, чтобы показать славян одним из древнейших народов Европы. Кроме того, он изобрел некую «гунно-аваро-хазарскую державу», назвав ее «царством русского народа». С Венелина началась и традиция отождествления этрусков со славянами и утверждения приоритета их письменности.

Это направление исторического мышления не осталось без внимания и со стороны русских самодержцев. Еще императрица Екатерина II любила размышлять на досуге о древней славянской истории и находила «славянскую» топонимику в Испании, Франции, Шотландии и даже в Индии и Америке. Она утверждала, что ранние короли Франции и Испании были славянами по происхождению. Ей принадлежит честь «открытия» связей этрусских и рунических памятников с «древним славянским письмом». Наконец, незадолго до своей смерти она пришла к мысли о том, что славяне якобы три раза завоевывали Европу от Дона до Швеции и Англии (Екатерина II 1878: 318, 321–325, 636). Примечательно, что для некоторых неоязычников не только Ломоносов, но и Екатерина II до сих пор представляются непревзойденными авторитетами в решении научных споров (Рыжков 1991; 1993: 309).

В конце 1830-х – 1840-х гг. те же идеи развивал в борьбе с немецкой историографией один из основоположников славянофильства А. С. Хомяков, без устали доказывавший принадлежность славян к индоевропейцам. Все географические названия, хоть как-то сближающиеся с венедами/вендами, он однозначно интерпретировал как следы обитания древних славян. В итоге он щедро расселял славян по всей первобытной Европе от Волги до Франции и Голландии. Правда, он критиковал чересчур смелые построения Венелина и справедливо отмечал, что на Земле нет чистых народов, что в процессе своего становления и развития народы складывались из различных компонентов (Хомяков 1871: 61). Тем не менее одним из важнейших компонентов многих народов Европы (например, вандалов, готов, кельтов и, конечно же, этрусков!) он считал славян. Даже Древнюю Трою он называл славянской землей и готов был именно с ней, а не с римским императором Траяном связывать известные упоминания о «веках Траяновых» в «Слове о полку Игореве». По мере изложения его фантазия становилась все более неуправляемой, и он готов был отождествлять венедов с «ванами» скандинавской мифологии, населять ими Кавказ и Иран и даже искать их у границ Китая. Колыбель «ванов» он находил в междуречье Оксуса (Амударьи) и Яксарта (Сырдарьи) и писал, что в старину «свободно и легко гуляло слово славянское от Бактрии до оконечностей Галлии» (Хомяков 1871: 298–311).

Особым почетом у современных творцов «славяно-арийского мифа» пользуются труды Е. И. Классена (1854а; 1854б; 1861), одного из наиболее беспомощных представителей «славянской школы», не имевшего никакого авторитета даже у своих современников, не говоря уже о последующих поколениях специалистов. Будучи немецкого происхождения, Классен стал в 1836 г. русским подданным, добившимся своей ревностной службой титула статского советника. В частности, еще в 1826 г. он входил в комиссию по коронации Николая I. С 1825 г. его профессиональная деятельность была связана с Московской практической коммерческой академией.

В области истории «заслуга» Классена состояла, пожалуй, лишь в том, что он довел рассмотренные выше идеи до полного абсурда, находя славян повсюду едва ли не во все эпохи. Он писал об обитании славян у Балтийского моря 4 тыс. лет назад, о подвигах русских защитников Трои, о русах в Аравии в эпоху царя Соломона, о Великой России в начале н. э. Он отождествлял со славянами едва ли не все народы Геродотовой Скифии, начиная, естественно, с самих скифов. Связь русов с этрусками никаких сомнений у него не вызывала. Он выводил донских казаков от гетов и гетами же населял Малую Азию. Он был убежден, что еще 4 тыс. лет назад венеды обладали грамотой, и объявлял все рунические письмена славянскими. Для него не было проблем с отождествлением санскрита со славянским языком, и он смело причислял парсов к славянам. В принципе он не выдвинул ни одной новой идеи, лишь скомпилировав все то, что высказывали до него Ломоносов, Шлегель, Венелин, Хомяков и ряд других авторов. Но если они пытались хотя бы сформулировать какие-либо методические приемы и руководствоваться ими при анализе источников, то он не делал и этого. Ему этого и не требовалось, ибо его труд преследовал конкретную идеологическую цель – дать русским моральную компенсацию за поражение в Крымской войне, продемонстрировав их исторические преимущества перед остальными народами, а следовательно, и справедливость их претензий на особое политическое место в мире.

«Славянская школа» продолжала занимать определенное, хотя и достаточно маргинальное, место в русской науке вплоть до Первой мировой войны. К ней принадлежал консервативный историк В. И. Ламанский, энергично, но без особых на то оснований настаивавший в своей магистерской диссертации на том, что славяне могли проникать в Малую Азию еще на рубеже н. э., если не раньше. Произвольно интерпретируя название греческого города Киос, он конструировал некую группу «киян», с которыми и был якобы связан легендарный Кий и которые со временем переселились в Поднепровье. Он же привлек и скандинавскую мифологию для доказательства того, что якобы в древности ваны соседили на Дону с асами, ушедшими позднее в Скандинавию (Ламанский 1859). Корни этой идеи можно обнаружить еще в упомянутых выше рассуждениях Екатерины II (Екатерина II 1878: 324).

Одним из поздних представителей «славянской школы» был Д. И. Иловайский. Он считал скифов «германо-славяно-литовской» ветвью индоевропейской или «арийской» семьи и настаивал на том, что преобладающим среди них было именно славянское население. А родину скифов он помещал между Оксом и Яксартом, то есть в сердце современной Центральной Азии (Иловайский 1876: 7, 22). В принципе такая локализация прародины скифов находит некоторую поддержку среди части ученых и ныне. Однако отождествление скифов со славянами несло во второй половине XIX в. особый политический заряд – шла колонизация Центральной Азии, и скифская генеалогия помогала ее оправдать «возвращением на земли предков». А вот один из аргументов, выдвигавшихся Иловайским в пользу такого отождествления, – скифы «любят паровые бани, как истые предки восточных славян…» (Иловайский 1876: 20). Он вслед за Хомяковым доказывал, что «века Траяни» в «Слове о полку Игореве» относились будто бы не к эпохе императора Траяна, а к событиям Троянской войны (Иловайский 1876: 121). Иловайский был яростным противником норманизма и настаивал на связи термина «русь» с Азово-Черноморской Русью, где якобы когда-то обитали «славяне-роксоланы». К славянам он причислял и Ахиллеса. Но варягов он щедро отдавал норманам, не переставая настаивать на славянском происхождении их имен (Иловайский 1876: 269, 302 сл.).

На рубеже XIX–XX вв. в попытке найти древнейшие корни славян в Восточной Европе некоторые археологи также обратили свои взоры к скифским и сарматским древностям, вслед за историками «славянской школы» отождествляя их с предками славян (Самоквасов 1908; Забелин 1908). Единственным положительным результатом этого подхода стало бурное развитие скифо-сарматской археологии. Для ранней истории славян это направление оказалось тупиковым.

«Арийская идея» достигла России в начале второй половины XIX в., благодаря польскому эмигранту Ф. Духинскому, бежавшему на Запад после Польского восстания 1830 г. и нашедшему убежище во Франции. Будучи польским патриотом, он пытался всеми силами восстановить местное общественное мнение против России. Имея в виду популярность «арийского мифа» в Европе, где «арийские предки» тогда высоко ценились, он всеми силами отлучал русских от «арийского наследия», делая их тем самым чуждыми Европе. Для обоснования польских территориальных и политических претензий он развивал глубокополитизированную версию этногенеза славян и соседних с ними народов. В 1861–1862 гг. в своих лекциях в парижском Научном обществе он всячески пытался отлучить великороссов от славянской общности. Находя им место среди туранцев, Духинский утверждал, что «арийцам» (индоевропейцам) и туранцам суждено было находиться в постоянной вражде друг с другом (Duchinski 1858; 1864).

Поэтому вступление русских ученых в «арийский дискурс» вначале преследовало цель доказать свою причастность к «арийству». Фактически это было продолжением выступлений ряда русских интеллектуалов против немецких и французских русофобов, исключавших русских из круга европейских народов (Нойманн 2004: 99 – 139; Laruelle 2005: 42–43). Первым ответ Духинскому дал журнал «Отечественные записки», возмущенный злонамеренным исключением русских из славянской семьи и их отлучением от «арийского наследия» (Краевский, Дудышкин 1864). После этого русских как славян к «арийцам» причислил во второй половине 1860-х гг. Н. Я. Данилевский в своей известной книге «Россия и Европа», вызвавшей большую полемику и выдержавшей несколько изданий (Данилевский 1895: 130). Затем против концепции Духинского выступил профессор Харьковского университета П. А. Безсонов. У него «арийство» русских никаких сомнений не вызывало, и он противопоставлял их туранцам, подобно Духинскому, рисуя тех дикой племенной массой. Полемизируя с последним, он замечал, что «неосторожное обращение русских с поляками, притязания поляков относительно народности русской и возведение этого в теорию туранизма, последование этому со стороны малороссов, – все это опасно» (Безсонов 1885: 106). В том же ключе высказывался и А. Н. Пыпин (Пыпин 1887). Следовательно, поначалу, как правильно отмечает М. Ларюэль, «арийский миф» в России выглядел как «миф об идентичности» – он призван был доказать принадлежность русских к европейскому единству, то есть наделить их «цивилизованностью» и «европейской культурой» (Laruelle 2005: 15–19, 181).

В 1879 г. в своей знаменитой Пушкинской речи Ф. М. Достоевский возвестил о готовности русских к «воссоединению со всеми племенами великого Арийского рода». Это и были русская «всемирность» и «братство», как их представлял Достоевский. В те годы «арийская идея» уже прочно ассоциировалась в Западной Европе с антисемитизмом, и «арийцам» было не по пути с «семитами». О знакомстве Достоевского с антисемитскими трактатами, выходившими тогда на Западе, говорит «Дневник писателя». Так во второй половине XIX в. «арийская идея» постепенно вошла в русский дискурс практически одновременно как научная и как политическая.

В годы Первой мировой войны арийской тематикой увлекался казачий историк Е. П. Савельев, один из эпигонов «славянской школы», подхвативший рассуждения о «скифах-славянах» для реабилитации истории казачества. Но его интерес к «арийцам» имел иные мотивы. Ему было важно доказать, что казаки обладали собственной идентичностью, отличали себя от великороссов и с гордостью величали себя «казаками» (Савельев 1915, вып. 1: 3–4). Подобно многим интеллектуалам своей эпохи, Савельев был заворожен образом славных «арийцев». Он помещал их родину в Предкавказье от Дона до Кубани и причислял к их остаткам ряд современных народов Северного Кавказа (осетин, адыгов, чеченцев и др.) (Савельев 1915, вып. 1: 13–17; вып. 2: 63–69). Упоминая о северной прародине индоариев, Савельев настаивал на близком сходстве санскрита со славяно-русским языком. В работе Савельева нашла место и фантастическая идея о славянстве этрусков, которых он отождествлял с гетами, считая тех «военным сословием». Его воображение будоражили и другие идеи «славянской школы», объявлявшей исторических троянцев народом славянского корня. В ходе написания работы фантазии Савельева достигали планетарных масштабов, и он находил «гетов-русских» не только в Италии и Испании, но и среди хеттов, гиксосов и даже африканских йоруба. Его воображением владела, разумеется, и Атлантида Платона, которую ему тоже хотелось приписать к русскому наследию. Кроме того, Савельев отмечал, что религия народа была важнейшим мерилом его развития, и ему казалось немаловажным подчеркнуть, что древние арийцы якобы верили в единого бога, что и создавало прочную основу их высокой культуре (Савельев 1915, вып. 3: 158–161).

Вместе с тем вплоть до самого начала XX в. арийский дискурс в России избегал биологических аргументов, и если «арийцы» кому-то противопоставлялись, то в полном соответствии с Духинским – «туранцам», а не «семитам» (Laruelle 2005: 46–49, 181–184). В общественном дискурсе раса еще не наделялась узким биологическим содержанием, и под ней понимали языковую общность – в этом смысле и говорили об «арийской», «туранской» или «семитской» расах. Кроме того, в последней четверти XIX в. под «семитами» все еще понимали языковую семью в целом и не ассоциировали этот термин именно с евреями. Касаясь взгдядов Х. Лассена и Э. Ренана о якобы полной противоположности «арийцев» и «семитов», Н. И. Кареев относился к их выводам скептически и критиковал слабости их методики (Кареев 1876).

Несчастная Крымская война и скромные результаты Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. положили конец мечтам о приращении России за счет европейских территорий. Иначе обстояло дело на Востоке, где, соперничая с Англией, Россия в 1860 – 1880-х гг. продолжала продвигаться в глубь Центральной Азии все ближе к границам Индии. С этой точки зрения «арийская идея» обладала большим идеологическим потенциалом, оправдывая новые колониальные захваты, с одной стороны, «цивилизаторской миссией», а с другой – якобы возвращением «арийцев» на свои древние земли, когда-то обживавшиеся еще скифами. Поэтому в тот период «арийский дискурс» был прочно связан с обсуждением ситуации в Туркестане. Центральная Азия стала объектом интенсивного изучения, и в 1876 г. в императорском Русском географическом обществе была создана Комиссия для обсуждения вопроса об изучении арийских племен на верховьях Окса, в Гиндукуше и Западном Гималае (Смирнов 2011: 329). Тогда было установлено, что раннее население Центральной Азии принадлежало к индоевропейской семье, тогда как позднее там появились тюркские кочевники, относимые к «монгольской расе». Термины «индоевропейский» и «арийский» были взаимозаменяемы и применялись как к языку, так и к «белой расе». Наиболее «чистыми» потомками «арийцев» считались таджики (см., напр.: Яворский 1893: 30–31).

Немалую роль в обсуждении «арийской тематики» в центральноазиатском контексте сыграл перевод работ европейских ученых, изучавших географию, этнографию и историю региона, в частности рассмотренной выше книги Ф. Ленормана (1878) о древних ариях. Например, посланный из Парижа в Среднюю Азию для изучения местного населения Ш. Э. Уйфальви, убежденный в местоположении «колыбели арийской расы» на Памире, искал в 1876–1878 гг. «чистых арийцев» среди горных таджиков (Оранш 2012).

Вместе с тем венгерского путешественника и ученого А. Вамбери термин «арийцы» не соблазнял и, описывая древности Центральной Азии, он предпочитал ему термин «иранцы». Он был в числе первых, кто пытался по имевшимся тогда скудным данным реконструировать особенности древнейшего прошлого региона, и предложенная им схема пользовалась в конце XIX в. популярностью. Вамбери доказывал, что древнейшая местная цивилизация была основана иранцами, обладателями высокой культуры. Их колыбелью Вамбери называл Бактрию и Согдиану. В начале VIII в. они были завоеваны и исламизированы арабами, но все же смогли оправиться от поражения и создать блестящее государство Саманидов. Древних иранцев и их потомков-таджиков Вамбери рисовал мирными земледельцами и с осуждением писал о тюрках-кочевниках, которые якобы ничего не создавали, а лишь грабили и разрушали созданное до них. По его мнению, они начали проникать в Центральную Азию начиная с II в. до н. э. и накануне арабского завоевания установили там свое владычество. Но их окончательное возвышение произошло после прихода сельджуков (Вамбери 1868: 240–255, 297–298, 315–316; 1873: 5 – 116). Примечательно, что в работах Вамбери термины «народ», «племя» и «раса» использовались как синонимы, что было типичным для того периода.

Сходную картину рисовал в своей диссертации о Хивинском ханстве русский исследователь Востока Н. И. Веселовский, активно использовавший для исконного местного населения термин «арийцы». Он также считал их колыбелью Бактрию и наделял их «парсским языком». В то же время он признавал, что среди «арийцев» были как оседлые жители, так и кочевники. К последним среди прочих относились саки и массагеты, причем к массагетам он причислял и юэчжей (эфталитов), тогда как кангюй и усуни были, на его взгляд, тюрками. Подобно Вамбери, он полагал, что в VI в. регион был завоеван тюрками, а 200 лет спустя – арабами. В арабскую эпоху тюрки были воинами-наемниками, и лишь в сельджукский период, пришедший на смену Саманидам, установилось их окончательное господство (Веселовский 1877: 1 – 50).

Все это подхватили «восточники», в трудах которых научные идеи сплетались с политическими в тугой узел. Для них завоевание Центральной Азии представлялось несомненным благом и безусловной необходимостью. Поэтому они делали все возможное для его оправдания. Они называли Центральную Азию ранним регионом обитания «арийцев», откуда те были затем вытеснены «пришельцами-туранцами». Примечательно, что в работах «восточников» местные «арийские» народы отнюдь не выглядели «высшей расой» и заслуживали приобщения к «цивилизации». Но если, обсуждая русскую экспансию в Центральную Азию, публицист-народник С. Н. Южаков делал акцент на «цивилизаторской миссии» русских (Южаков 1885б: 8, 55–56, 74), то, сохраняя этот аргумент, географ М. И. Венюков добавлял к нему указание на, пусть и дальнее, родство русских с местными потомками «арийцев» и изображал колонизацию «возвращением» славян в район своей «доисторической родины» (Венюков 1877: 3; 1878: 2–3. Об этом также см.: Laruelle 2005: 136–139). А Южаков исключал скифов, саков, парфян и юэчжей из числа «арийцев», относя их к «диким туранцам» (Южаков 1885а: 36–57). Зато он вспоминал об «арийстве» славян, изображая их продолжателями якобы вечной борьбы «арийцев» с «туранцами», земледельцев с дикими номадами, Добра со Злом. Якобы это тоже объясняло и оправдывало продвижение России на восток (Южаков 1885б: 46–56).

Зато поэт и публицист, князь Э. Э. Ухтомский, преследовавший те же цели, пытался примирить Иран с Тураном и стереть границу между ними. Примечательно, что такие идеи пришли ему в голову именно в Индии, а отнюдь не в Египте или Китае, не вызывавших у него мыслей о родстве. Например, в Китае он видел лишь «опаснейшего из соседей», образец «борьбы желтой и белой рас» и озабоченно рассуждал о том, что «расовая борьба» между Западом и Востоком набирала обороты (Ухтомский 1901). Напротив, будучи в Индии, он то и дело вспоминал об арийском родстве, а также постоянно делал акцент на «расовом смешении», происходившем в истории как Индии, так и России, начиная со скифов, которых он показывал смешанным народом. Он подчеркивал, что между Русью и Востоком имелась «органическая связь», в чем ему виделся залог заманчивого будущего. Он не только говорил о «слиянии западного начала с восточным», но и, предваряя евразийцев, призывал русских признать наследие, полученное от Чингисхана и Тамерлана (Ухтомский 1904а: 185–188, 277–282). Но к цивилизаторским, культурным, военным и историческим аргументам своих предшественников он добавил еще один – религиозный. Он испытывал восхищение перед буддизмом, отличавшимся от ведизма более широким мировоззрением. Буддизм представлялся ему связующим звеном между «арийским» и «туранским» мирами, ибо Будда, не являясь «арийцем», распространял свою веру равным образом среди арийцев и неарийцев. Напоминая о наличии калмыков и бурят в составе населения России, Ухтомский утверждал, что она, в отличие от Англии, призвана иметь приоритет в мире буддистов-ламаистов (Ухтомский 1904а: 177; 1904б: 16–18, 128). Иными словами, он развивал идею о том, что, благодаря «скифскому наследию», Россия по культуре оказывалась много ближе к Индии, чем Англия. Следовательно, самой «арийской судьбой» им суждено было выступать союзниками в борьбе с Западом, который, как он считал, был чужд настоящему Востоку. Но руководящую роль в этом союзе он отдавал России (Laruelle 2005: 163–167). Несколько позднее молодой востоковед О. Розенберг, обнаруживая корни буддизма в Индии, связывал его с «арийством» (Розенберг 1998; Тольц 2013: 95–96).

Примечательно, что позитивное отношение к межэтническому смешению вскоре дало Ухтомскому основание доказывать, что Россия близка не только к Востоку, но и к Европе. Опираясь на идеи шведского археолога О. Монтелиуса, он поместил родину русов в Предкавказье, где якобы происходило смешение германцев (готов), славян, горцев и степных кочевников и откуда шло их расселение по всей Европе. Тем самым, русские оказывались в родстве с германцами, а следовательно, и с англосаксами. Поэтому и варяги были им отнюдь не чужды (Ухтомский 1907).

Сходные взгляды с энтузиазмом развивал ученик Хомякова, основатель Томского университета и его первый ректор В. М. Флоринский. Будучи археологом-любителем, он считал оправданием археологии изучение «национального вопроса»: «Каждый археологический факт важен не сам по себе, а только в связи с прошлым того или иного народа» (Флоринский 1894: XVII). В его рассуждениях о задачах археологии отчетливо звучал политический мотив, ибо он полагал, что «восстановление древних границ у обездоленных народов составляет их историческую задачу, к которой инстинктивно стремится государственная жизнь… Здесь-то археологические памятники, правильно истолкованные, могли бы служить путеводной нитью» (Флоринский 1894: VI).

Флоринский верил в превосходство славянской культуры над тюркской, финской или монгольской и помещал прародину «ариев» в Центральной Азии (Флоринский 1894: 3). Он настаивал на том, что эти «арии» жили в Туркестане и Южной Сибири в бронзовом веке, то есть задолго до появления там тюркских и финских народов. Отождествляя саков и массагетов с праславянами, он утверждал, что подавляющее большинство скифов и сарматов были славянами по происхождению. Иными словами, он объяснял колониальную экспансию России якобы инстинктивным стремлением славян вернуться на свою древнюю родину. Примечательно, что создателями современной цивилизации Флоринский считал «семито-арийцев», называя их ведущей народностью наиболее одаренного «кавказского племени» (Флоринский 1894: 2).

Прародину «арийцев» Флоринский помещал в западной части Памира или Тянь-Шаня и считал Семиречье регионом, заселенным ими сразу же после ухода оттуда. Именно в Семиречье еще долго обитали «восточные арийцы», под которыми он понимал скифов и сарматов. А накануне прихода «монголо-татарских племен» там все еще оставались такие «арийские народы», как усуни и юэчжи (Флоринский 1903).

Таким образом, в тот период прародину «арийцев» русские авторы предпочитали помещать в Центральной Азии или рядом с ней. В то же время ислам встречал неприязненное отношение: его считали враждебной силой, губительно сказывавшейся на культуре (Смирнов 2011: 319, 330).

Поселившийся в Курляндии швейцарец Г. Бруннгофер своими исследованиями также всячески доказывал правомерность присоединения Центральной Азии к России (Laruelle 2005: 163). Он резко противопоставлял Иран Турану как культуру варварству, мирных оседлых земледельцев и скотоводов – воинственным и коварным кочевникам, и их историю он воспринимал как длительную «расовую борьбу». Одновременно это была и борьба религий – сперва буддизма туранцев против парсизма иранцев, а затем – между зороастризмом, исламом и несторианством. Говоря о необходимости развития археологии и этнографии в Туркестане, Бруннгофер интересовался прежде всего таджиками как пусть и «подпорченными», но представителями «арийства» – именно их следовало пробудить к новой жизни, и на них он советовал опираться России (Бруннгофер 1891).

В 1895–1918 гг. в Ташкенте под председательством генерал-губернатора барона А. Б. Вревского работал Туркестанский кружок любителей археологии, в составе которого можно было встретить как местных колониальных чиновников, военных и представителей духовенства, так и молодых ученых, слава которых была еще впереди. Отстаивая интересы России в Центральной Азии и оправдывая ее колониальную политику, члены кружка в то же время занимались серьезными научными изысканиями. В поисках «древних предков» они проводили археологические и исторические исследования, накапливая ценные материалы, в дальнейшем послужившие основой для изучения древней и средневековой истории народов Центральной Азии. Однако в те годы Вревский ставил перед кружком задачу изучения жизни «древних оседлых арийских племен», имея в виду «арийское происхождение славян» и большие заслуги арийцев перед человечеством (Протокол 1896: 1–2). Он настоятельно рекомендовал членам кружка руководствоваться книгой Флоринского.

В целом этим идеям была созвучна опубликованная в первый год работы кружка статья молодого тогда В. В. Бартольда, в целом следовавшего схеме Н. И. Веселовского. Она давала оценку имевшимся тогда скудным знаниям о «древних арийцах» в Центральной Азии и была посвящена главным образом эпохе арабского завоевания. В ней «арийцы» изображались древним местным оседлым населением, «арийство» представлялось национальностью и Сасанидское государство рисовалось «национальным», что, по словам автора, выгодно отличало его от Арабского халифата. Автор доказывал, что арабское влияние не повлекло культурного упадка и арийская знать продолжала удерживать бразды правления, тогда как появившиеся в регионе тюрки были поначалу рабами или служили военными наемниками. Все изменило тюркское нашествие конца X в., когда власть захватили тюрки и арийская знать стала приходить в упадок, что сказалось и на культуре (Бартольд 1896). И хотя впоследствии сам Бартольд немало внимания уделял изучению тюркской культуры, созданная в этой статье схема надолго определила представления об общем ходе развития древней и средневековой Центральной Азии.

Поэтому члены кружка с упоением искали следы зороастризма (это способствовало открытию и изучению древних оссуариев), буддизма и раннего христианства (несторианства), видя в них следы величия древней «арийской цивилизации». В этом члены кружка шли за Флоринским и понимали завоевание Центральной Азии как «возвращение арийцев» на давно утраченную «родину», о чем говорил Вревский в своей речи на церемонии открытия кружка 11 декабря 1895 г. Примечательно, что большую роль в этой системе аргументов играли ссылки на «скифское происхождение», тогда как тюркская тема считалась второстепенной (но среди открытий членов кружка видное место занимали древнетюркские рунические надписи). Делались даже попытки доказать, что ветхозаветные события происходили не в Палестине, а в Туркестане. В то же время памятники мусульманской архитектуры находились в плачевном состоянии, и их реставрация даже не предусматривалась (Лунин 1958: 54–55; Ларюэль 2003: 161–165; Laruelle 2005: 170–178). Псевдонаучное направление, которое принимала деятельность некоторых членов кружка, иной раз приводило к появлению псевдооткрытий типа фантастического «оссуарного алфавита» (Лунин 1958: 189–190).

В сентябре 1899 г. при обсуждении места проведения XII Всероссийского археологического съезда член кружка Н. П. Петерсон предложил один из городов Центральной Азии, аргументируя это тем, что «исследование Памира и других мест предполагаемой общей прародины народов арийского корня примиряет славянофильство с западничеством в высшем единстве, в ариофильстве» (цит. по: Лунин 1958: 63). Иными словами, занимаясь краеведением и научными исследованиями, кружок преследовал очевидные политические цели, и «арийская идея» была востребованной.

Фактически единственным монографическим исследованием, посвященным проблеме прародины арийцев, в те годы была книга географа А. Чайковского, вышедшая в 1910 г. В традициях науки второй половины XIX в. «арийские народы» и «арийская раса» выступали в книге синонимами, причем термин «раса» понимался в культурно-языковом, а не биологическом смысле. Подчеркивалось культурное превосходство «арийцев» над другими народами (Чайковский 1910: 116–118). Под «арийцами» имелись в виду праиндоевропейцы, а их прародиной назывались земли Туркестана, где якобы и читал свои проповеди Зороастр. Новым в книге было то, что автор не ограничился поиском прародины (в этом он следовал французскому историку Ж. Масперо), а поставил вопрос о причине, по которой она могла быть оставлена «арийцами». Эту причину он связывал с геологической катастрофой, коренным образом изменившей гидрографическую систему региона.

В том же научном ключе «арийцы» трактовались геологом Н. А. Рубакиным в его научно-популярной книге о происхождении жизни на Земле и истории первобытного человечества, вышедшей первым изданием в 1906 г. и предназначенной для просвещения народных масс. В этой книге термин «арийцы» относился к предкам современных носителей индоевропейских языков, и именно в таком контексте славяне наряду с германцами, индийцами, иранцами и многими другими назывались потомками арийцев. В то же время автор не путал расу с языком, писал о переселениях и смешении культур и отрицал наличие каких-либо «чистокровных народов» (Рубакин 1906: 76–78, 88). Эта книга в целом вполне соответствовала уровню тогдашней науки и удачно избегала каких-либо расистских коннотаций. Ведь и А. С. Лаппо-Данилевский причислял, например, скифов к «арийской расе», понимая расу не в биологическом, а в культурно-историческом плане. Никакой идеи «расового превосходства» такой подход не предполагал (Лаппо-Данилевский 1887: 361). Однако Рубакин все еще помещал прародину «арийцев» в Индии, от чего и европейская, и русская науки к тому времени давно отказались.

Совсем иначе эта тема трактовалась детским писателем, биологом по образованию Е. А. Елачичем, который в попытке доказать, что современный человек (Homo sapiens) происходил с Крайнего Севера, опирался как на известные ему биологические данные, так и на фольклорные знания, почерпнутые у Ч. Уоррена, но особенно у Тилака. При этом склонный к эзотерике, он не только весьма вольно интерпретировал известные к тому времени немногочисленные палеоантропологические данные, но и неправомерно смешивал две совершенно разные проблемы – происхождение человека и происхождение индоевропейцев (он называл их «арийцами»). Достаточно упомянуть, что, по его мнению, яванский питекантроп жил одновременно с европейскими неандертальцами, что полностью расходится с научными датировками. Его взгляды настолько не вписывались в представления современной ему науки, что даже не упоминались в научных дискуссиях. Правда, он и сам сознавал, что высказывает лишь гипотезу (Елачич 1910).

По воспоминаниям Н. Я. Мандельштам, духовный кризис начала XX в. обусловил увлечение язычеством – вначале античным, а затем и почвенническим, породившим интерес к «родным богам». По ее словам, тогда «дань реформаторству и язычеству отдали многие», причем в особенности это касалось символистов (Мандельштам 1990: 37, 42). Кроме того, русский Серебряный век проходил под знаком мистики и оккультизма, и в этом контексте многих ведущих русских поэтов и писателей занимала горькая и таинственная судьба Атлантиды. О затонувшем континенте в числе прочих писали К. Д. Бальмонт, Ф. К. Сологуб, Вяч. И. Иванов, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, М. А. Волошин, а Н. С. Гумилев даже мечтал найти остатки Атлантиды. В их произведениях Атлантида не только символизировала близкую гибель старого мира, но являлась важным моральным императивом, залогом будущего возрождения. Поэтому в их работах об Атлантиде большую роль играл вопрос о духовности (Столяров 2007). В ряду этих деятелей культуры выделялся поэт В. Я. Брюсов, серьезно относившийся к сообщению Платона и вслед за Р. фон Лихтенбергом считавший прародиной арийцев Пиренейский полуостров, где они якобы обитали в ледниковую эпоху. Подобно многим другим деятелям литературы той поры, он находился под влиянием эзотерики. Он верил в Атлантиду и полагал, что ее культурное воздействие ощущали многие древнейшие цивилизации. Именно это он пытался доказать в своих лекциях, прочитанных в Петербурге в начале 1917 г. (Брюсов 1975: 326–327, 416, 432).

Увлечение Брюсова Алантидой было не случайным. К концу XIX в., благодаря деятельности теософов, определенную популярность в среде творческой интеллигенции получили спиритуализм и оккультизм с их расовыми коннотациями. Речь шла о пересмотре дарвинизма и утверждении полигенической теории происхождения рас, о последовательной смене «коренных рас», о происхождении людей от первичного «эфирообразного» человечества, о неизбежном вымирании отживших свое рас и о грядущей победе «пятой расы» арийцев. Огромную роль в этих построениях играли популярные тогда теории о погибших континентах Атлантиде и Лемурии, упоминался «Асгард – город богов», «арийская раса» рассматривалась как самая молодая, призванная господствовать в современном мире (Блаватская 1991–1992). Иными словами, русских мыслителей той эпохи увлекали идеи не столько Платона, сколько Блаватской, а также, не в последнюю очередь, Ф. Ницше. В этом контексте и звучали отсылки к таинственной северной земле, будь то «Ультима Туле» или «Гиперборея».

Правда, имелись и иные мнения. Соглашаясь считать «арийцев» молодой расой, социолог Н. Г. Воронов видел для нее в этом определенную опасность: ведь «старые народы» лучше адаптировались к окружающей обстановке и в мирных условиях успешно конкурировали с «молодыми». Нетрудно заметить, что при этом он не различал «народ» и «расу», считая их синонимами (Воронов 1888а: 21–22; 1888б: 42–44). Как бы то ни было, его подход пробуждал у «арийцев» чувство тревоги и заставлял искать потенциальных врагов в лице «старых народов».

В начале XX в. «славянская школа» переживала кризис, окончательно перестав отвечать требованиям возмужавшей к тому времени науки. Тем не менее накануне Первой мировой войны в условиях бурного роста русского национализма ее наследие широко использовалось для разработки откровенно шовинистических версий истории России и русского народа (см., напр.: Ковалевский 1912; 1915). Именно тогда в Россию с Запада проникла расовая версия «арийской идеи», которая была подхвачена антисемитской публицистикой, пытавшейся представить мировую историю вечной борьбой Добра со Злом, «арийцев» с «семитами» (Селянинов 2011; Родионов 1912; Ковалевский 1915. Об этом см.: Батунский 1992; Шнирельман 2011а. Т. 1: 211–222). К «арийцам» в данном контексте причислялись прежде всего славяне, изображавшиеся в ряде случаев лучшими из «арийцев» (см., напр.: Шмаков 1912; Ковалевский 1915: 15).

Арийская тема с ее антисемитским подтекстом была воспринята некоторыми русскими писателями-модернистами, увлекавшимися оккультными науками. Не обошли эти веяния и А. Блока с А. Белым: оба они остро переживали за «истинную арийскую культуру», которой якобы грозила «туранская/желтая опасность» (последняя, в их понимании, включала и еврейский компонент). Эти идеи восходили к нашумевшей тогда книге антисемита Хьюстона Чемберлена, чья концепция пропагандировалась в России А. Шмаковым (Безродный 1997; Светликова 2008). Возмущаясь, подобно Рихарду Вагнеру, коммерциализацией культуры, которую он связывал с деятельностью «пришлых людей», Белый усмотрел в этом схватку «иудаизма» с «арийством» и даже «духовное порабощение арийцев» (Белый 1909). Он выступал против «семитского материализма» и мечтал об «арийском возрождении» (Эткинд 1996: 276–277; Светликова 2012). Вместе с тем нетрудно заметить, что тогда в России концепция всемирного Зла нередко объединяла «семитизм» с «туранизмом».

Как мы видели выше, все такие теории не просто питались теми же соками, на которых вырос германский национал-социализм, но и сыграли существенную роль в сложении его идеологии. Они служили компонентами нового мистицизма, неразрывно связанного с псевдонаучными построениями, популярными в Европе рубежа веков.

Вместе с тем в период Первой мировой войны тема «арийства» понималась в русской интеллектуальной среде по-особому. Так, для участников «скифского движения», куда входили известные писатели и поэты, «скифы» виделись творцами нового мира, способными примирить Восток и Запад. Россия представлялась особым «христианско-арийским», или «греко-славянским миром». В то же время поражение России в войне и возникший революционный хаос воспринимались в трагических тонах и порождали желание поднять престиж России в глазах общественности. Именно в этом контексте, связанном с антинемецкими настроениями, следует понимать слова А. Блока: «Последние арийцы – мы». В юности Блок увлекался древней историей и высоко ценил вышедшую тогда в русском переводе книгу О. Шрадера, помещавшего прародину индоевропейцев на юге России. Блока воодушевляла идея связи славян со скифами, то есть «арийцами», что, в его устах, обещало им великое будущее (Бонгард-Левин 1993: 601, 607–610). Все это вызывало у Блока стремление выявить «арийские основы» христианства и отличать их от присутствующего в нем «иудейско-рационалистического элемента». Именно поэтому он резко выступил против А. Волынского, настаивавшего на иудейской подоснове христианства и пытавшегося дистанцировать его от «арийства» (Бонгард-Левин 1993: 618).

По окончании Первой мировой войны эзотерика Блаватской нашла поклонников в Болгарии, где местные теософы, группировавшиеся вокруг Мастера Петра Дынова, пытались связать арийскую идею со славянским мессианством (Гудрик-Кларк 1995: 189; Dulov 2013: 208–209). Между тем современные русские неоязычники не упускают случая использовать в своих целях и это весьма сомнительное наследие (Асеев 1998: 20). Некоторые из них прямо связывают «славяно-арийскую» гипотезу с ариософией, хотя и старательно отмежевываются от того, что объединяет ее с нацизмом (Бондарев 1996). Тем самым, их взгляды с головокружительной быстротой совершают эволюцию, на которую патриарху немецко-австрийского неоязычества, национализма и антисемитизма Гвидо фон Листу понадобились десятилетия.

Давно интересовавшийся Атлантидой Д. С. Мережковский с особой страстью обратился к этому сюжету в 1920-х гг. в ожидании новой войны и окончательной гибели Европы. В 1929 г. он закончил книгу, где в соответствии с эзотерической идеей циклизма изображал «первым человечеством» Атлантиду, а вторым – Европу (Мережковский 2007). В этом контексте Атлантида служила ему примером высокой цивилизации, начавшей культурным расцветом в условиях свободы, а кончившей рабством под игом тирании. Но главными причинами крушения Атлантиды он называл разврат и войну и с ужасом ждал, что вскоре Европе придется повторить ее участь. Иными словами, история Атлантиды служила ему эзоповым языком для того, чтобы выразить свое отношение к современной ему Европе, которую он неоднократно называл «Атлантидой-Европой». А чтобы наивный читатель не остался в заблуждении, автор завершал книгу разъяснением о том, что она «не только о далеком, но о сегодняшнем и завтрашнем дне» (Мережковский 2007: 574). Мережковский относился к своему сочинению вполне серьезно и проштудировал не только священные книги и мифологию разных народов, но и доступные ему специальные работы по археологии и геологии. И все это – для того, чтобы доказать реальность рассказа Платона. Примечательно, что в книге эзотерические идеи выступали в неразрывном единстве с христианской эсхатологией. Из эзотерики Мережковский взял представления о смене расовых эпох (правда, ему достаточно было трех эпох), о происхождении всего современного человечества от предшествовавшей погибшей цивилизации, об универсальном процессе деволюции, о древней расе исполинов, строивших циклопические сооружения, и о заселении постледниковой Европы беженцами из Атлантиды. Но он поправлял эзотериков, называя создателями основ европейской цивилизации «краснокожих» выходцев из Атлантиды, а не арийцев. К этому он добавил учение о «предхристианстве», которое обнаруживал еще в палеолите, а также предчувствие о близком Апокалипсисе и приходе Христа. Знак последнего он видел в упадке христианской веры и распространении «сатанинских религий», среди которых он упоминал теософию. Действительно, это было временем появления новых религий, в том числе и неоязычества, на чем теперь и следует остановиться.

 

Эмигрантские истоки неоязычества

После Октябрьской революции и, в особенности, после Второй мировой войны определенного рода заповедник идей «славянской школы» сложился в эмиграции. Его особенность заключалась в том, что там это направление было подхвачено дилетантами, не имевшими специального исторического образования. Так, Ю. П. Миролюбов был по образованию инженером-химиком, С. Я. Лесной (Парамонов) – энтомологом, Ю. Г. Лисовой – философом, В. Шаян был вообще литератором, а Л. Силенко – литератором и кинорежиссером.

Но начать следует, по-видимому, с полузабытого автора, И. И. Тёроха, являвшегося связующим звеном между волной дореволюционного интереса к славянскому язычеству, вызванной, в частности, австрийской ариософией, и следующей волной, поднявшейся уже в совершенно иных условиях в эмиграции. Уроженец Галиции, Тёрох окончил Старопигийскую бурсу (Львов), известную своей приверженностью русскому православию и русскому патриотизму. Там столетиями боролись за сохранение русского языка и русской идентичности, что и передавалось воспитанникам. Кроме того, Тёрох с детства испытывал интерес к славянским преданиям и обрядам, заложенный дедом и бабкой. А в юности он живо интересовался местной историей и даже участвовал в археологических раскопках. В годы учебы на юридическом факультете Львовского университета он много путешествовал по Галиции и Карпатской Руси, пополняя свои знания о местных крестьянских традициях и практиках. Будучи настоятелем бурсы, он учил бурсаков русской истории и литературе и уже в те годы возмущался тем, что в школах преподавали греческую мифологию, полностью игнорируя славянскую. Еще в довоенные годы он занимался общественной деятельностью, проводя идею объединения всего русского народа. Он выпускал газету «Голос народа» и уже тогда написал поэму «Наука Перуна», основанную на известных ему мифологических сюжетах. В годы Первой мировой войны он чудом избежал суда, устроенного в Вене над галицийскими общественными деятелями, обвиненными в государственной измене. В смутные революционные годы он входил в Народный совет Прикарпатской Руси, работавший в Киеве, и по его заданию уехал в США для организации там Русского Народного Карпато-русского совета. С тех пор вплоть до самой смерти он жил в Нью-Йорке, где занимался просветительской деятельностью и одно время работал в Союзе освобождения Прикарпатской Руси (Голохвастов 2010). Венцом его литературной деятельности стала поэма «Сварог», где в эпической форме излагались поверья прикарпатского населения. К ней прилагались комментарии, содержавшие собранные им материалы о традиционных верованиях, обрядах и праздниках, и ныне не утратившие своей этнографической ценности.

В своих реконструкциях Тёрох опирался на сообщения некоторых раннесредневековых авторов, немногочисленные известные ему археологические данные, но, главным образом, на те фольклорные и этнографические сведения, с которыми ему удалось познакомиться в юности. При этом он не занимался скрупулезным источниковедческим анализом. Так, хорошо зная о распространенном у крестьян двоеверии, он не ставил вопроса о влиянии христианства на местный фольклор. Кроме того, отвечая на запрос русского патриотизма, он пытался нарисовать романтизированный образ раннего славянства с его религиозными представлениями и ритуальными практиками и, в частности, везде, где возможно, доказать славянский приоритет. Так, он настаивал на том, что древние славяне верили в единого Бога-Творца Сварога, но при этом чтили его в отдельных природных проявлениях, выступавших в поверьях в виде самостоятельных божеств (Сварожичей) со своими собственными именами. Он доказывал, что славяне не знали человеческих жертвоприношений и были известны соседям как исключительно мирный народ. По его словам, у них не было ни храмов, ни жрецов, ни идолов, а местом общинных молений им служили рощи. Если же от этого имелись отклонения (боги и культы, введенные князем Владимиром; храмы и жречество у балтийских славян), то он объяснял это «чужеземным влиянием», искажавшим исконную веру (Тёрох 1941: 5 – 28; 2010: 332–336). При этом славянскому язычеству он приписывал такие христианские представления и понятия, как единобожие, Троица (Троян), небеса и преисподняя, рай и ад, посмертное воздаяние, грехопадение, активное участие в нем «черта-змея» или «змеи-блудницы», восстание низших божеств против Бога и их превращение в злых демонов после поражения (превращение Белобога в Чернобога). Именно Тёроху принадлежит формула, по которой Бог Сварог «един во многих лицах» (Тёрох 2010: 60). Вряд ли можно сомневаться в том, что все это было навеяно ариософией, с которой он мог познакомиться в юности.

Стоя на платформе русского патриотизма, Тёрох настаивал на единстве русского народа. Он всех славян объявлял «русскими», а название «славяне» производил от «славы» и представлял их «избранным народом», созданным Богом после того, как первые люди были похищены злыми силами (Тёрох 1941: 6, 26, 113–246; 2010: 239).

Примечательно, что во время Второй мировой войны Тёрох с особой силой начал доказывать культурный приоритет славян над немцами. Тогда он писал, что славяне уже знали земледелие и скотоводство и вели мирную оседлую жизнь в ту эпоху, когда предки немцев все еще бродили по лесам, занимаясь охотой. Он сетовал на отсутствие единства у славян, что делало их «легкой добычей немецких банд», которые их истребляли или денационализировали. Он доказывал, что когда-то значительную часть Германии заселяли славяне, но позднее германцы продвинулись далеко на восток, присвоили себе наследие славян и продолжали свою раскольничью деятельность среди населения Белоруссии и Украины, возбуждая «местный сепаратизм». По его словам, немцы заимствовали у славян даже религию, включая знак свастики («Перунов крест») (Тёрох 2010: 323–331). Примечательно, что никаких претензий ни к христианству, ни к евреям у Тёроха не было. Он даже считал, что христианство утвердилось среди славян мирным путем, так как оно во многом было близко их собственной религии.

Так как современные петербургские «неоязычники-венеды» возводят себя к тому направлению, которое основал В. Шаян (Родные просторы 1993, № 3: 3), то он заслуживает особого внимания. Шаян начал свою деятельность в Львове, где еще в 1934 г., познакомившись с крестьянским ритуалом освящения зерна, попытался создать неоязыческую общину. Уже тогда его увлекали языческие мотивы, нашедшие отражение в его стихотворном сборнике «Орден Бога Солнца», вышедшем в 1936 г. В своей деятельности Шаян был не одинок. В 1934 г. молодые интеллектуалы (Е. Пеленский, Б. Антонович, Б. Кравцов) начали издавать в Львове ежемесячный журнал «ДАЖбог», где националистические идеи переплетались с поиском дохристианских верований (Русич 1974: 3).

Во время Второй мировой войны Шаян сотрудничал с УПА, а затем бежал в Германию (Аугсбург). После этого он перебрался в Англию, где и опубликовал большинство своих поэм. Он был деятельным активистом общины украинских эмигрантов. Еще в 1945 г., будучи в Аугсбурге, он создал Орден рыцарей Бога Солнца, а в последние годы жизни исполнял обязанности президента Украинской независимой академии наук.

Лейтмотивом всех его произведений являлась скорбь по Украине, томившейся в неволе. Автор обращался с призывом о помощи к языческим богам Перуну, Дажбогу, Велесу, всячески превозносил языческую веру предков, взывал к памяти о доблестных казаках – «святых рыцарях» Украины – и их мужественной борьбе за освобождение родины. Он с благодарностью вспоминал и первых киевских князей-язычников, доблестно сражавшихся с врагами (Володимир 1965; 1967а; 1967б). Шаян живо интересовался древними религиозными произведениями иранцев (Авеста) и индоариев (Ригведа и др.) и подчеркивал сходства содержавшихся там представлений с языческими славянскими, пытаясь понять «дух наших предков эпохи до распада на отдельные арийские народы». Он был большим энтузиастом славянского язычества и подчеркивал его актуальность, ибо оно содержало «интуитивные познания наших предков» (Шаян 1969). Шаян стремился реконструировать важнейшие элементы древних славянских верований, видя в них наиболее совершенную систему духовных представлений в мире. Главным и единственным богом он считал Сварога, который, с одной стороны, мог выступать в виде разных богов (Дажбог, Велес, Перун и др.), а с другой – был отцом всех этих божеств. Одновременно Сварог, Дажбог и Перун составляли в его рассуждениях божественную троицу. Учение Шаяна включало понятие о Прави, Нави и Яви, а также повествовало о вечной борьбе Перуна с мировым злом в лице Чернобога. Одним словом, в своих поисках Шаян во многом исходил из «Влесовой книги», считая ее истинной священной книгой украинцев (Шаян 1995). В наиболее полном виде его концепция изложена в книге «Вера предков наших», вышедшей в Канаде в 1987 г. (Шаян 1987).

Естественным образом неоязыческие представления Шаяна делали его непримиримым врагом христианства, в котором он видел чужую традицию с ее «завистливым и мстительным» Богом. Поэтому он осуждал крестителя Руси киевского князя Владимира и считал 988 г. тем рубежом, с которого начался не подъем, а, напротив, упадок украинской культуры, к чему привел отказ народа от своего своеобразия, выражавшегося прежде всего в верованиях. Новый культурный подъем Шаян связывал с ожидаемым возрождением язычества (Шаян 1994а; 1994б). В то же время он отдавал себе отчет в том, что создаваемая им религия не была простым слепком с давно ушедшей веры предков. Он видел в ней не возрождаемую, а заново созданную современную традицию и апеллировал к научным данным, в частности к философии Шопенгауэра и Гуссерля (Лозко 2003: 54).

Его понимание истории отличалось двумя важными особенностями: во-первых, он излагал именно украинскую версию, отождествляя и древних «славян-русичей», и Киевскую Русь именно с украинцами, а во-вторых, считал их главным смертельным врагом Византию, откуда русским землям и грозило рабство. По-видимому, образ Византии здесь служил намеком на Россию, а христианство ассоциировалось с идущей из России идеологией. В украинских националистах Шаян видел бойцов переднего края, держащих «героическую оборону всего человечества от угрозы московского империализма и всего несчастья, которое от него исходит» (Володимир 1964: 6). Он побуждал их к героизму и самопожертвованию во имя освобождения родины. Иными словами, он был типичным представителем украинского национализма и не случайно стал одним из лидеров движения за «возрождение» «украинской национальной веры». Поэтому в 1990-х гг. работы Шаяна много раз публиковались в самых разных националистических изданиях на Украине (см., напр.: Шаян 1992; 1994а; 1994б; 1995; 1997; 1997–1998) и именно его считают своим «великим Волхвом» и учителем современные киевские неоязычники (Лозко 1998б: 45. См. также: Бабий 1997: 111–112). Правда, в отличие от Шаяна и многих других украинских националистов глава киевских неоязычников Г. Лозко (Зореслава) винит в вековом угнетении украинцев не русских, а «семитскую монотеистическую идею, выступающую антиподом арийскому политеизму» (Лозко 2003: 55). Так, вопреки клятвам о преданности идеям Шаяна, она фактически отходит от них и движется в сторону «арийского» антисемитизма.

Первая неоязыческая община под названием «Соборный храм родной веры» (позднее переименована в Общину святой украинской веры) была создана последователями Шаяна в Гамильтоне (Канада) в 1971 г. В настоящее время ее возглавляет Мирослав Ситник (Зореслава 2003: 47). С 1972 г. в Канаде, благодаря энтузиазму Ларисы Тимошенко, был создан Институт им. В. Шаяна, где изучают его творчество и издают его рукописи (Лозко 2003: 54).

Историософские идеи Шаяна и его последователей возникли не на пустом месте. Среди украинских эмигрантов, причем как специалистов, так и дилетантов, давно наблюдалась тенденция значительно углублять историю украинского народа и его государственности (Прiцак 1981: 50). Наиболее популярной была идея о прямой преемственности, будто бы связывавшей украинцев с трипольцами и даже с местным палеолитическим населением (Пастернак 1961; 1971). Впрочем, некоторые авторы предпочитали видеть древнюю основу украинского народа в роксоланах (Сiчинський 1957) или даже в кельтах (Шелухин 1929). В любом случае даже некоторые украинские ученые-эмигранты настаивали на том, что украинцы не состоят ни в каком родстве с русскими или белорусами (Пастернак 1971: 24–25). Одну из наиболее экстравагантных теорий выдвинул выходец из канадских украинцев В. Пайк, доказывавший, во-первых, безусловную автохтонность украинцев едва ли не с палеолита, во-вторых, их широчайшее расселение по Передней Азии и Европе в глубокой первобытности и, в-третьих, приоритет украинского языка, письменности и сложных духовных представлений перед всеми остальными индоевропейскими и многими неиндоевропейскими традициями (Пайк 1992а; 1992б).

В этом климате в условиях диаспоры и развивалась украинская национальная идея, в духе которой Шаян и воспитывал своих учеников, таких как Ю. Г. Лисовой и Л. Силенко. Газета «Родные просторы» настаивает на том, что истинным продолжателем дела Шаяна надо считать Лисового, стоявшего за идею триединства русского народа. Силенко же она называет отступником, ибо он оказался… украинским националистом (Родные просторы 1993, № 3: 3). На самом деле, как мы увидим ниже, разница между взглядами Лисового и Силенко была весьма невелика и заключалась прежде всего в большей эрудиции последнего.

Лев Силенко не получил систематического гуманитарного образования и многого достиг самостоятельными усилиями. Говорят, что он происходил из казацкой семьи, жившей в Кировоградской области. Его отца репрессировали. Поэтому он не смог окончить библиотечное училище и вынужден был в молодости добывать средства к существованию на московских стройках. Военный период его биографии достаточно темен. В Киеве рассказывают, что он вначале служил в действующей армии, затем оказался в плену, но сумел бежать и весной 1942 г. вернулся в Киев. Там он некоторое время сотрудничал с украинской националистической газетой «Наше слово», деятельность которой вызвала подозрения у гестапо. Все работники газеты были арестованы и погибли; лишь Силенко таинственным образом посчастливилось выйти на свободу. После этого он уехал из Киева вначале на Западную Украину, а затем – в Германию (Соколовская 1997).

Будучи в Аугсбурге в Германии, Силенко встретился с Лисовым, а затем они познакомились с Шаяном, и его языческие идеи оказали на них сильнейшее влияние. С тех пор их пути разошлись. Шаян и Лисовой отправились в Англию, а Силенко – в Канаду. Там Силенко усиленно изучал религии Востока, прежде всего индуизм, и начиная с 1964 г. стал проповедовать в украинских эмигрантских общинах США и Канады учение, которое он называл «украинской родной верой». Тогда же он основал нативистскую (неоязыческую) церковь РУНВiра (Рiдна Украiнська Народна Вiра). Купив большой участок земли под Нью-Йорком, он назвал его «Орияной» и построил там храм. В настоящее время эта организация имеет отделения не только в Канаде и в США, но и в Великобритании и Австралии, а в 1992 г. она была официально зарегистрирована на Украине в качестве особой конгрегации (Рунвiра 1993; Соколовская 1997).

Силенко скомбинировал свое религиозное учение на основе фрагментов, сохранившихся от славянского язычества, соединив их с наследием индоарийской ведической традиции. Любопытно, что, прокламируя восстановление дохристианских верований, Силенко называл свое учение монотеистическим, тем самым порывая с языческой традицией политеизма (Who is… 1984: 45–54; Рунвiра 1993). Содержание этого учения было впервые изложено им в краткой форме в поэме «Мага Врата» (Силенко 1969) и полностью издано в объемистом фолианте «Мага Вира» (Великая вера), представляющем собой скорее историософское, чем религиозное произведение (Maha Vira 1979). Есть смысл рассмотреть вкратце основную концепцию Силенко, ибо в дополнение к русской неоязыческой историософской конструкции она дает некоторые новые материалы для суждения о том, на каких основах в принципе держится неоязычество.

Суть книги составляет прославление украинской культуры, языка (как «языка аристократов всего мира») и истории. Особое значение придается принципу крови: «Дети, важно не где вы родились, а кто вас родил» (Maha Vira 1979: 37). Пропагандируется национальное единобожие, вера в Дажбога – создателя всего сущего. Но особое значение придается месту Украины в истории человечества и славным страницам прошлого украинского народа. Автор верил, что древнейшие люди на земле появились именно на Украине, что там впервые сложились вера в умирающего и воскресающего бога, а также культ Богини-Матери, которые затем распространились оттуда по всему свету. На Украине будто бы возник древнейший в мире календарь, а позднее появилось первое земледелие, которое именно оттуда и разошлось по всему миру. Там же была одомашнена лошадь и был изобретен колесный транспорт, позволивший местным обитателям широко расселиться по планете. Тем самым, подчеркивал автор, «на Украине найдены наидревнейшие памятники культуры и цивилизации планеты Земля» (Maha Vira 1979: 111, 117–119).

Украина являлась и прародиной индоевропейцев, сложение которых началось якобы 25 тыс. лет назад. В отличие от многих других авторов, называвших их «арийцами», Силенко использовал для них термин «ориане» (Украину он называл Орианой), ибо «Адольф Гитлер… скомпрометировал слово ‘ариец’». Вопреки немецким ученым эпохи нацизма, индоевропейцев, по мнению автора, надо было причислять не к индогерманской, а к «индоукраинской расе» (Maha Vira 1979: 101, 549). Мало того, выходцами с Украины и, тем самым, ближайшими родичами индоевропейцев, по Силенко, оказывались шумеры и гиксосы, якобы являвшиеся ответвлениями трипольской культуры. Поэтому он без устали искал в шумерском языке украинские и санскритские корни, полагая, что два последних языка находились в ближайшем родстве и что «ранний санскрит» был «языком трипольцев, то есть древнейших украинцев» (Maha Vira 1979: 101). Для Силенко санскрит служил священным источником всех индоевропейских языков и, больше того, «исконным языком белой расы». А украинский язык, по его теории, являлся ближайшим дочерним ответвлением санскрита (Maha Vira 1979: 66, 116).

Шумеров и древних украинцев, наряду с киммерийцами, митаннийцами, касситами, персами, гуттиями, автор с гордостью причислял к «орианам», прямым наследникам трипольской культуры. А в отдельных местах своей книги он безоговорочно отождествлял древних украинцев с трипольцами, создателями культуры эпохи позднего неолита-энеолита второй половины 5 – 6-го тыс. до н. э. на территории Украины и утверждал, что уже в период трипольской культуры земледельцы-украинцы назывались «русью». В то же время среди древних названий украинцев он упоминал такие, как «ории, кимеры (шумеры), хетты (скифо-сарматы), анты», и считал казаков потомками скифов, а легендарных амазонок отождествлял с «украинками (русичками)». Этрусков и пеласгов он также считал выходцами с Украины, создавшими блестящую микенскую культуру. Отождествляя пеласгов с филистимлянами, он тем самым давал понять, что древние украинцы стояли также и у истоков палестинской культуры.

Силенко упрекал историков в том, что они якобы скрывали от людей правду о шумерской цивилизации. А правда эта, по его словам, состояла в том, что пришлые семиты изгнали шумеров из Месопотамии и присвоили себе все их великие культурные достижения. Шумерам пришлось бежать, причем частью они вернулись «в раздольные степи своих предков» – на Украину-Киммерию, и именно от них якобы происходят современные украинцы. Для доказательства родства шумеров с древними обитателями Украины автор привлекал всевозможные археологические материалы от позднепалеолитических до эпохи бронзы, а также украинские народные обычаи и верования, которые хотя бы отдаленно могли напоминать шумерские. С каждой страницей книги фантазия автора все более разгоралась, и он создавал «мезинско-трипольскую культуру», в рамках которой якобы возник «первоалфавит» (Maha Vira 1979: 423). Его, наряду с земледельческими навыками, календарем, колесной повозкой, «трипольцы-украинцы» распространили будто бы по всему миру – на берега Инда, Тигра и Евфрата и т. д.

Арийцы (ориане) были великими землепроходцами и колонизаторами. В Индии они якобы покорили «монгольские племена», а на Среднем Востоке – семитские. Силенко был убежден в том, что завоеватели Египта и Ханаана, гиксосы, были «русами», пришедшими из Северного Причерноморья, – они будто бы основали Иерусалим, изначальное название которого звучало как «Руса салем» (Maha Vira 1979: 155). «Украинские (скифо-киммерийские)» армии взяли штурмом столицу Ассирии и освободили народы Передней и Центральной Азии от ассирийского гнета. Арии несли с собой религию Вед, сформировавшуюся еще на прародине, то есть в Северном Причерноморье и на берегах Днепра, причем основы ведийской культуры сложились будто бы 10–12 тыс. лет назад. Если бы не было Вед, не появились бы на свет ни Заратуштра, ни Будда, а без них не было бы почвы для возникновения иудаизма, христианства и ислама (Maha Vira 1979: 197 сл.). Более того, Силенко утверждал, что семиты позаимствовали идею монотеизма у «ориан». Он с гордостью сообщал, что потомок последних, народ, давший миру священные Веды, «древнейший памятник человеческой мысли», живет и ныне на Днепре.

Автор подчеркивал, что еще за 3500 лет до вторжения персидского царя Дария на земле Орианы (Украины-Руси) уже существовали самостоятельные царства с городами и храмами, а Киев являлся наидревнейшим городом людей «белой расы» (Maha Vira 1979: 323). По словам Силенко, уже в 1-м тыс. до н. э. существовала Украинская (Орианская) империя, которую не мог покорить никто – ни Дарий, ни Александр Македонский, ни римский император Траян (Maha Vira 1979: 327). Летописное сказание о призвании варягов автор объявлял выдумкой христианских монахов. Он был склонен больше верить поддельной «Влесовой книге», чем историческим источникам.

Всеми способами автор пытался доказать, что Украина и украинцы (ориане) имели славную и богатую дохристианскую «ведическую» культуру и историю и неверно связывать «украинскую духовность» с каким-либо византийским наследием. Напротив, навязав Украине чуждое ей христианство, вначале Византия, а затем Москва стремились закабалить украинский народ, превратить украинцев в духовных рабов. Ни одному народу мира христианизация не принесла столько опустошения, как «украинцам (русичам)»: погибли украинская дохристианская литература, украинское мировоззрение, история, сам способ существования (Maha Vira 1979: 462). Непобедимые воины эпохи язычества, украинцы стали терпеть поражения от врагов, став христианами. А позднее Москва узурпировала украинское наследие, противоправно присвоив себе и имя Руси. На самом деле население московских земель слагалось из прибывших с Украины колонистов и местных финских и тюркских обитателей. У Московской Руси, замечал автор (фактически повторяя Духинского), нет ни политических, ни моральных прав связывать себя с историей Украины (Руси). Ведь она сложилась на основе татаро-монгольской орды, и русские Москвы – это «православные татары». Автор не упускал случая подчеркнуть, что «украинцы (русичи) и москали (русские) – это две разные человеческие общности», которых православное единоверие ничуть не сближает (Maha Vira 1979: 605, 650, 825). Он даже гордился тем, что украинцам удалось якобы сохранить свою расу в чистоте (Maha Vira 1979: 826).

Истинным народом может быть только тот, заключал автор, который имеет свою оригинальную культуру, свою духовность, свою историю, а украинская самобытность связана прежде всего с дохристианским периодом (Maha Vira 1979: 973). Христианство же, «основанное на кочевом иудаизме», рассматривалось украинцами как «язычество». Ведь даже слово «Бог», по Силенко, имело украинское происхождение. Вот почему украинцам, по его мнению, важно было вернуться к исконной языческой вере («Чтобы мы были самоотверженны и сильны в бою, нам нужна вера – святая Родная украинская Национальная Вера»), так как каждый народ должен иметь свою самобытную национальную религию. Пусть израильтяне поклоняются своему богу, а богом «Руси (Украины)» является Дажбог. Христос же – чужак («еврейский раввин») для украинцев, он был духовным лидером евреев, и ему не место рядом с Дажбогом (Maha Vira 1979: 247 сл.). Подобно отдельным бывшим «украинским» группам, возвращавшимся в прошлом на Украину, украинцы должны вернуться к исконной дохристианской религии. Лишь в этом Силенко видел залог счастливого будущего Украины и украинцев, и на это должна быть направлена Украинская духовная революция.

Проповедь Силенко была обращена прежде всего к рассеянным по всему миру украинским эмигрантам, потерявшим свою государственность и нуждавшимся в сильнодействующем лекарстве для сохранения своих языка и культуры. Для исцеления их от «диаспорического синдрома» автор прибегал к двум психотерапевтическим средствам: во-первых, он рисовал грандиозную картину славного исторического прошлого украинского народа, а во-вторых, изобретал национальный неоязыческий культ в надежде на то, что тот сможет сплотить украинцев диаспоры и уберечь их от полной ассимиляции. Кроме того, Силенко, видимо, надеялся, что чисто национальный культ поможет украинцам в борьбе за независимость и вылечит их от «рабской» психологии (Maha Vira 1979: 326). Не случайно он, подобно Шаяну, делал акцент на героизме предков.

Как бы то ни было, и для Шаяна, и для Силенко обращение к язычеству означало восстановление чисто национального культа, «национального духа», что способствовало бы сплочению нации в ее стремлении к свободе. Космополитическое христианство, оттесняющее национальный фактор на вторые роли и уравнивающее всех, независимо от происхождения, перед Богом, размывало национальное единство и не позволяло концентрации национальной воли. И это, по мнению рассматриваемых авторов, лишало борьбу с могущественной Россией каких-либо шансов на успех, тем более что именно Россия представлялась оплотом православия. Иными словами, для украинских националистов христианство ассоциировалось прежде всего с Россией. Еврейский фактор в изложенной версии присутствовал, но в явно ослабленном виде. Он нужен был лишь для того, чтобы продемонстрировать вторичный неоригинальный характер христианства, лишить его ореола универсальной ценности. Вместе с тем эта версия не была лишена привкуса расизма. Ведь она причисляла к «белой расе» только индоевропейцев и делала акцент на космическом смысле их вечной борьбы с семитами.

Ю. Г. Лисовой родился на Западной Украине и успел накануне войны окончить Львовский университет. В годы войны он был близок к униатскому епископу (патриарху со второй половины 1944 г.) Иосифу Слипому и сумел защитить в Берлине диссертацию по философии. Затем, испытав судьбу интернированного, он оказался в Англии, где осел в г. Лидсе, найдя там работу переводчика на химическом заводе. После смерти Шаяна он унаследовал от него пост Волхва Твердыни Здравомыслия и в 1979 г. установил контакты с В. Н. Безверхим, пытавшимся тогда создать ведическую общину в Ленинграде.

Лисовой, исходивший из идеи триединства русского народа, использовал те же материалы, что и Силенко, и излагал в принципе ту же концепцию, но заменял украинцев «русами-русскими» (Лисовой 1990; 1991). Ведя свое изложение с палеолита, Лисовой делал акцент на якобы полной преемственности населения на территории Украины, обитателям которой он приписывал ведущую культуротворческую роль в мире – они якобы изобрели гончарство, ввели земледелие, стали первыми плавить железо, создали ранние города и древнейшую государственность (едва ли не в палеолите!). Подобно многим другим русским и украинским националистам, он исходил из того, что, хотя население на Украине во все эпохи оставалось прежним, разные народы в разные времена называли его по-разному. Сам Лисовой в разных местах своей работы использовал для этого населения такие названия, как «украинцы», «русские», «трипольцы», но утверждал, что к ним же относились скифы, хетты («гиттиты – это ранняя разновидность скифов на Украине»), гиксосы, шумеры, арии, аланы, гунны, вандалы и т. д. Автор специально указывал на то, что все они – «белые люди и принадлежали к той же этнической группе, что и нынешние русские». Иными словами, в Поднепровье якобы располагался мощный очаг этногенеза, который время от времени выбрасывал из своего жерла новые группы, расселявшиеся по всему миру, достигая Прибалтики, Западной Европы, Египта, Западной Сибири. Более того, излагаемая схема делала русских вечным бессмертным образованием: «Разница между ориньякцами и русью – между самой ранней и самой поздней эрой одного и того же этноса – в технологическом уровне, а не в духовности».

Особое место в построениях Лисового принадлежало гиксосам, которых он безоговорочно считал «русинами» и выводил с Украины. Мало того, он утверждал, что после ухода из Египта гиксосы надолго обосновались в Палестине, где их царь Киян будто бы основал столицу «Рус-Салим» (то есть русское село, по мнению автора). Вообще, Лисовой настаивал на том, что топонимика Палестины якобы имела выраженные славянские следы. О славянстве ему говорила и религия гиксосов. В частности, по Лисовому, один из богов гиксосов звался Ява. Вот откуда, оказывается, древние евреи взяли своего бога Яхве, равно как и многие другие черты иудаизма. Автор изобразил иудеев эпохи Вавилонского пленения «дикими, темными» людьми, для которых их священник Эзра сфабриковал искусственную историческую версию, в полной мере использовав для этого богатые ресурсы вавилонских библиотек. Самих древних евреев, как, кстати, и греков, Лисовой выводил из среды отсталых африканских племен, живших вначале в истоках Нила. Он был убежден, что ни иудеи, ни греки не дали ничего оригинального человеческой цивилизации – ведь все культурные достижения они заимствовали от гиксосов, то есть «праславян» (Лiсовий 1996–1997: 16–18).

Лисовой представлял выходцев из «Древней Руси» родоначальниками многих европейских народов. Он считал украинцев биологическим субстратом, на котором выросли все другие индоевропейские этносы, составившие тем самым «своеобразную биологическую общность» (Лiсовий 1996–1997: 19). В писаниях Лисового находила место и фантастическая концепция «Прибалтийской Руси». Он возрождал идею «славянской школы» о том, что один из поздних римских кесарей Одоакр якобы был по происхождению «русин с о. Рюген», сменивший Аттилу в качестве вождя гуннского государства, и что в окружении Аттилы говорили на древнерусском языке. В то же время Лисовой всячески стремился представить немцев захудалым народом второстепенного значения, поздно появившимся на исторической сцене и не имевшим великих предков. Для этого он шел на прямые подлоги – утверждал, например, что Тацит понимал под «германцами» кельтов, являвшихся якобы ответвлением галицийских скифов, и что Иордан писал в свое время вовсе не о готах, а о гетах, которые на самом деле будто бы являлись полянами, то есть славянским племенем. По Лисовому, в раннем Средневековье никаких германцев еще не было, а вся Центральная Европа была заселена славянами, из которых происходил будто бы даже Карл Великий. Подводя итог своим «изысканиям», автор торжественно заключал, что следы русских сохранились на Руси с палеолита, тогда как никаких признаков обитания там иранцев или германцев не обнаруживалось.

Наконец, Лисовой объявлял христианство созданием древних евреев, разновидностью иудаизма, облагороженного влиянием «гипербореизма», общественной доктрины, распространенной среди обитателей Древней Украины. В частности, именно наследием последней автор считал идею «царства Божьего на земле», где господствовала бы справедливость (Лiсовий 1996–1997: 19).

Нетрудно заметить, что в своих основных чертах историософская концепция Лисового мало чем отличалась от общей схемы, принятой на вооружение многими украинскими эмигрантами. И именно ее «украиноцентристские» пассажи несколько шокировали редакцию публиковавшей ее петербургской газеты «Родные просторы», которая вынуждена была восстанавливать баланс путем корректирующих комментариев. В то же время Лисовой тактично обошел вопрос о происхождении великороссов и вообще не затрагивал украинско-русские взаимоотношения. Именно это и наделило его работу особыми достоинствами в глазах русских националистов-неоязычников, и они с благодарностью восприняли его сочинение, с гневом отвергая все, написанное Силенко. Между тем нельзя не заметить множества параллелей между конструкциями русских неоязычников и Силенко. Различия между ними – лишь в нюансах, но таких, которые радикально меняют смысл концепции, приспосабливая ее к совершенно иным целям. В моде у русских неоязычников и некоторые идеи самого Шаяна. В частности, вслед за ним они с пиететом относятся к наследию украинского мыслителя Г. Сковороды, выдавая его за поклонника языческого мировоззрения и врага христианства (ср.: Володимир 1964: 17–18; Шаян 1992; Кобзев 1984: 51).

В еще большей мере на сложение русской неоязыческой концепции повлияли сочинения другого эмигранта, Ю. П. Миролюбова (Лядского), подготовленные им в 1950 – 1960-х гг. и вышедшие в нескольких томах в Мюнхене в 1975–1984 гг. Продолжая начатую «славянской школой» борьбу за исторический приоритет «славяно-русов», этот автор настаивал на учреждении новой исторической дисциплины, изучающей «преисторию русов», причем уповал прежде всего на фольклорные и археологические источники, дополняя их ссылками на «Влесову книгу» (Миролюбов 1983). Справедливо замечая, что далеко не все ранние письменные источники сохранились до нашего времени, этот автор избрал своим основным методом логические предположения, часто доходившие в его устах до полной фантастики. Так, вслед за теософами, он верил в погибшие сотни тысяч лет назад высокие цивилизации Атлантиды и континента Ма (Му), в существование русов еще в палеолите, когда они якобы сильно пострадали от нашествия неандертальцев из Передней Азии, в обитание предков славян в целом в Междуречье (рядом с шумерами) и, в частности, украинцев в Северном Иране. Кроме того, Миролюбов почитал и «открытие» Тилака, помещавшего прародину ариев в Приполярье (Миролюбов 1981: 15, 103).

В целом Миролюбов был сторонником теории циклизма и катастроф и не сомневался в том, что голубоглазые и светловолосые «скотоводы-арийцы» олицетворяли собой упадок древнейших цивилизаций, знавших летательные аппараты и артиллерийские орудия (Миролюбов 1981: 65–67, 103). Перед этими завораживающими историческими перспективами его идеи о тождестве русов со скифами, сарматами и фракийцами, об их обитании в Алазанской долине в Грузии, о западнославянском происхождении варягов и т. д. кажутся просто банальностями. Он был убежден в том, что, уйдя из Месопотамии, славяне долго занимались разведением лошадей в горах Загроса, после чего они вихрем промчались по Передней Азии, разгромив все древнейшие государства от Шумера до Египта, затем поселились в Троаде на окраине Хеттского царства и уже оттуда после Троянской войны переселились в Северную Италию и Подунавье, где и возникла их «древнейшая европейская прародина». Он не видел никакого противоречия между этими построениями и своим утверждением о том, что часть славян исконно проживала в Верхнем Поволжье и Поднепровье. Тем самым, по его построениям, восточные славяне могли претендовать как на земли Восточно-Европейской равнины, так и на обширные пространства, лежавшие к востоку отсюда, ибо он называл «естественным» стремление вернуться туда, откуда вышли предки (Миролюбов 1983: 30). Более того, он с сочувствием воспроизводил идею о том, что славяне могли быть «пранародом» Европы (Миролюбов 1981: 227).

Выступая против нацистского определения славян как «низшей расы», Миролюбов сам не чурался расизма, заявляя, что среди народов «белой расы» никогда не было ни «дикарей», ни «отсталых народов» (Миролюбов 1983: 142). Правда, Миролюбов – надо отдать ему должное – отвергал идею «чистых рас» и соглашался с тем, что для первобытности были характерны процессы смешения самых разных племен (Миролюбов 1981: 215; 1983: 194). Однако ему была дорога другая нацистская идея, резко противопоставлявшая «сухого, умозрительного Бога семитов» «вечному природному Божеству» арийцев, а семитскую Библию – индоевропейскому ведическому учению, отдававшему приоритет кровному родству перед Законом и моралью (Миролюбов 1981: 11, 55). Развивая идеи традиционализма, Миролюбов объявлял древнейшей религией арийцев «ведизм», приписывал ему монотеизм и рисовал картину его последовательного упадка и разложения, приведшего в конечном итоге к язычеству. И он стремился всеми силами обнаружить следы «ведизма» как в славянском язычестве, так даже и в православии (Миролюбов 1981: 69–93, 132–167).

Руководствуясь главным образом этноцентризмом, Миролюбов утверждал, что государство у славян возникло задолго до Киевской Руси (едва ли не в 3 – 2-м тыс. до н. э.), равно как и письменность, которая, по его мнению, легла позднее в основу латинской и греческой, не говоря уже о скандинавских рунах. Для него истинными славянами были именно восточные славяне, и он пытался сближать их с индоариями. Он объявлял «ведизм» исконной религией древних славян, которую у них позаимствовали древние европейские народы (ирландцы, кельты и др.). Даже свастику немцы якобы взяли у славян. По убеждению Миролюбова, в основе древнеславянских верований лежали представления о Яви, Прави и Нави, хотя он и признавался, что не смог обнаружить ничего подобного в народных верованиях (Миролюбов 1981: 148 сл. Об этом см.: Творогов 1990: 245). Вместе с тем, подобно Тёроху, Миролюбов не был склонен резко противопоставлять христианство язычеству. Напротив, он отмечал созвучие христианства славянскому язычеству, что якобы и обеспечило ему победу в славянском мире. А говоря о гонениях на язычество, он обвинял в этом христианских миссионеров-греков, лишивших славян «седого прошлого» и использовавших христианство как оружие в целях ослабления славянского мира. В то же время он пытался примирить христианство с язычеством, утверждая, что после падения Византии православие стало русским, впитав изрядную долю языческого наследия. Поэтому, писал Миролюбов, речь идет не о борьбе с Православием, а о «восстановлении нашего древнего прошлого» (Миролюбов 1981: 164, 182, 197, 239; 1983: 82–83, 89, 106 сл. См. также: Творогов 1990: 244–245).

Примечательно, что сам Миролюбов понимал противоестественность связей между шовинизмом и наукой и указывал, что к добру такое странное сочетание не приводит. Он писал: «Когда наука прекращает разыскивать истину, она начинает утверждать ложь» (Миролюбов 1983: 86). Но, как и все такого рода «авторы-правдолюбцы», сам он никогда не следовал этому высокому требованию, а обращал его против западной науки и, в частности, немецких ученых. Остается добавить, что другой выходец из русской эмиграции Б. Ребиндер, также увлеченный «праисторией славян», снабжал трудами Миролюбова как В. Безверхого, так и других российских любителей «язычества».

«Влесовой книгой» был очарован и такой эмигрантский автор, как протоиерей С. Ляшевский, в соответствии с ней создавший образ «доисторической Руси» (Ляшевский 1977). Он был, пожалуй, первым православным священником, соблазнившимся этой фальшивкой. Между тем именно к его авторитету апеллируют сегодняшние защитники «Влесовой книги», выставляя его едва ли не ведущим специалистом по Древней Руси (Асов 2001а), что, конечно же, мало соответствует истине.

Наконец, еще одним источником современной русской неоязыческой историографии является довольно загадочная книга эмигранта третьей волны П. П. Орешкина, настолько одиозная по своему содержанию, что даже петербургские «венеды» сочли ее грубой подделкой, искажавшей суть «древней русской истории» (см.: Родные просторы, 1995, № 2). Между тем эту книгу с энтузиазмом популяризировал главный редактор газеты «За русское дело» О. М. Гусев. В своей газете он опубликовал некоторые отрывки из нее (Орешкин 1994а), а полный текст был помещен в газете «Страницы русской истории» (Орешкин 1994б). Появление этой книги в России связано с именем Т. Паншиной, любительницы популярной и нередко фантастической литературы о древних цивилизациях. Эта дама утверждает, что получила книгу в Париже в 1985 г. и была зачарована открывшимися ей глубинами русской истории. В ее изложении П. Орешкин предстает московским журналистом, женатым на австрийке, который, будучи истинным русским патриотом, все же выехал в конце 1970-х гг. за рубеж. Развивая свои необыкновенные идеи, он якобы не встретил понимания на Западе, где, по словам Паншиной, русскую тематику намеренно замалчивали (Паншина 1996). На поверку оказывается, что под «русской тематикой» имеется в виду расистский подход к истории, давно и справедливо осужденный мировой наукой. Между тем именно этот подход вызывает восторг у издателей указанных газет, усматривающих главную заслугу своего кумира в том, что он нашел «ключ… к происхождению белой расы» (Орешкин 1994б: 1).

У Паншиной этот подход находит понимание и одобрение, что и заставляет ее восхищаться книгой Орешкина, якобы выпущенной одним из итальянских университетов в 1984 г. О чем же повествует эта книга? С гневом отметая все прежние версии древней русской истории как «искореженные западными профессорами», автор смело брался за дешифровку древних письменностей, не будучи ни лингвистом, ни палеографом, ни историком и не имея для этого никаких навыков. Он с ходу отметал тот давно установленный факт, что древнейшие системы письменности не были алфавитными и основывались на иных принципах. При этом ему (и только ему одному!) было ясно, что все письменности носили исключительно алфавитный характер и, больше того, были написаны на одном языке. Естественным образом этот язык оказывался славянским, русским. Любопытно, что путеводной нитью для автора становилась Библия – ведь она утверждала, что раньше на земле жил один народ, говоривший на одном языке. Сказание о Вавилонской башне автор понимал вполне буквально и писал о «преднамеренной катастрофе», приведшей к расколу единого прежде языка. Правда, он тщательно скрывал от читателей, кто же мог устроить такое безобразие.

Следуя этой логике, автор, ничуть не смущаясь, читал по-русски этрусские письмена, загадочную надпись на Фестском диске, египетские иероглифы и протоиндийские надписи. Он доходил до того, что объявлял древнегреческий язык, латынь и санскрит искусственными языками, созданными на древнеславянской основе для посвященных. Видимо, увлеченный конспирологией, автор вообще считал, что все древние письменные документы представляли собой шифровки, знаки которых намеренно искажались, чтобы они не стали достоянием непосвященных. Он представлял себя единственным на Земле, кому открылась их тайна. Предваряя исследования академика Фоменко, Орешкин видел в античной литературе памятники XIV–XV вв., написанные «умнейшими людьми эпохи – теми, кто опасались говорить открыто, кто уже предчувствовал дым костров и гнусавое пение за спиной» (Орешкин 1994б: 6). И проницательный читатель так и видит образы древнерусских волхвов, которые столь хитроумным способом уберегали свои древние знания от лап инквизиции.

Задолго до Кандыбы и других неоязыческих любителей «глобальной русской доистории» Орешкин объявил русскоязычным все древнейшее население земного шара, якобы принадлежавшее к пяти крупным племенным объединениям. Мало того, «по-славянски» он «прочитал» и целый ряд палеолитических изображений, что позволило ему углубить славянское прошлое едва ли не до изначальных рубежей человеческой истории. Автор недвусмысленно давал понять, что все это блестящее прошлое было загублено в эпоху Средневековья, а его полному забвению немало поспособствовали «гуманисты эпохи возрождения» после сожжения «последнего язычника». Остается упомянуть, что для своих фантастических построений автор всемерно прибегал к народной этимологии и самым кровожадным способом препарировал данные топонимики (Орешкин 1994а, 1994б). Любопытно, что статьи Т. Паншиной, рекламирующие откровенно языческие фантазии Орешкина, с сочувствием публиковал русский эмигрантский журнал «Вече», гордившийся своей православной позицией (Паншина 1996, 1997).

Все перечисленные примеры – конечно, крайности, что не мешает им служить отправной точкой для развития современной неоязыческой мифологии. Впрочем, и гораздо более умеренные версии древней истории Украины, созданные эмигрантами, непременно включают тезис о трипольцах как прямых предках современных украинцев (см., напр.: Семчишин 1993: 2–4). В 1990-х годах с ростом контактов между метрополией и диаспорой версии «украинской праистории», созданные эмигрантами, в частности, в Канаде, широко популяризировались в украинской прессе. Для примера можно указать на работу канадского автора В. Пайка, который, во многом повторяя Силенко, начинал историю Украины с палеолита и с гордостью заявлял, что в позднем палеолите Европа заселялась исключительно с территории Украины. Он также утверждал, что основы украинского своеобразия (физический тип, культура, этничность) были заложены в эпоху трипольской культуры, и безапелляционно называл трипольцев «самарами», как будто это было их этническим названием (Пайк 1992а: 13–17). Всех обитателей Украины, живших там в те или иные древние эпохи, независимо от их языка и этнического происхождения, автор безоговорочно называет украинцами – киммеров, скифов, сарматов, готов, роксоланов. Основываясь на созвучии этнических названий, он доходил до утверждения о том, что в древности выходцы с Украины заселяли Месопотамию, Палестину, Шотландию и… даже Филиппины и Японию (Пайк 1992а: 14). Пайк подхватывал версию «Влесовой книги» о скотоводческом образе жизни предков славян-украинцев и об их кочевании от Дона до Алтая и Индии.

Как это соответствует его собственному отождествлению праукраинцев с оседлоземледельческой трипольской культурой, остается совершенно неясным. Ведь его идея о том, что часть трипольцев перешла за Днепр в степи и стала вести кочевой скотоводческий образ жизни, мало убеждает, расходясь со всеми имеющимися археологическими данными. Но его это мало волновало, ибо его главная задача заключалась в доказательстве бессмертности украинского народа, что для него символизировал трезубец, истоки которого он обнаруживал все в той же трипольской культуре. Больше того, он воспевал триполье как единственный и неповторимый «рай на земле», «Золотой Век всей человеческой истории» (Пайк 1992а: 16). И он не без гордости подчеркивал, что именно украинцы смогли до сих пор сберечь трипольские обряды и обычаи и только они, единственные из всех народов мира, сохранили якобы чистый генетический тип. Пайк воспевал исконный матриархат и культ женщины-матери, будто бы составлявших специфику именно украинского народа, до сих пор сохранившего живые черты этих порядков (Пайк 1992б: 20).

Нелишне напомнить, что аналогичный миф о матриархате, но на этот раз «арийско-тевтонском», развивался в 1930-х гг. некоторыми нацистскими авторами (Hermand 1992: 200–205). В целом по своему духу и основным аргументам произведение Пайка мало чем отличается от построений Силенко. Это и понятно: обоими авторами двигало желание подарить украинцам великую историю, способную вдохновить их на борьбу за Свободную Украину. Пайк упрекал украинских историков в излишней педантичности и нехватке патриотизма. Он прямо писал о том, что предоставляемые ими версии «не способны создать поколения, которые бы могли освободиться от оккупантов и построить новую Соборную Украинскую Державу» (Пайк 1992б: 22). Именно эта идея и водила пером многих эмигрантских авторов, которые недостаток профессионализма с лихвой окупали избытком патриотизма.

Вклад русских и украинских эмигрантов в сложение неоязычества отнюдь не ограничивался одними лишь рассмотренными версиями, страдавшими несомненным этноцентризмом. Однако именно последние были взяты на вооружение современными волхвами как в России, так и на Украине. Тем интереснее обратиться к несколько иному эмигрантскому наследию, позволяющему взглянуть на истоки неоязычества с иной стороны. Сегодня не подлежит сомнению, что одной из первых неоязыческих церквей в США была Церковь Афродиты, основанная Г. Боткиным. Глеб Боткин был сыном того самого доктора Е. Боткина, который был расстрелян в Ипатьевском доме вместе с царской семьей в 1918 г. Активный участник Белого движения, Г. Боткин после Гражданской войны перебрался в США, где работал книжным иллюстратором и писал романы. В своих романах он неоднократно обращался к образу богини, причем начиная с конца 1920-х гг. заставлял своих героев порывать с православием и поклоняться Афродите как всесильной богине, незаслуженно опороченной христианами. Наконец 6 мая 1938 г. Г. Боткин основал Церковь Афродиты в Нью-Йорке, которая была официально признана властями штата Нью-Йорк в октябре 1939 г. Позднее центр этой церкви переместился в Кассвиль (Нью-Джерси), а с 1963 г. находился в Шарлоттесвилле (Вирджиния). Сегодня 6 мая считается некоторыми язычниками важной датой в развитии языческого движения в США.

Боткин представлял Афродиту не богиней любви Олимпийского пантеона, а единственной Богиней, центром языческой монотеистической веры. Он доказывал, что ни греки, ни древние евреи не поняли сути Богини, а христиане противоправно включили ее символ (голубя) в свой инструментарий. Боткин самостоятельно разработал символ веры, включавший 21 положение, создал песнопения и обрядность, посвященные Афродите как Богине, матери космоса, создательнице всего сущего и единому универсальному принципу. Церковь Афродиты имела не более 50 прихожан и прекратила свое существование сразу же после смерти своего основателя (Clifton 2006). Учение Боткина оказало определенное влияние на сложение космополитических версий американского неоязычества, однако его универсализм оставлял русских и украинских националистов равнодушными.

 

«Влесова книга»

Выше уже неоднократно упоминалась «Влесова книга», фактически играющая роль символа веры в современном русском и украинском неоязычестве. Действительно, попытки проникнуть в самое отдаленное прошлое, опираясь на достижения сравнительно-исторического языкознания и археологии, могли вызывать определенный интерес, но и только. Неоязыческие идеологи лучше кого бы то ни было понимали всю шаткость этих известных им построений, основанных на значительно устаревших данных и отживших свое методических подходах. Им, как воздух, нужен был достоверный оригинальный источник, чтобы ссылаться на него как на последнее неопровержимое доказательство. Не случайно в течение десятилетий энтузиасты-дилетанты настойчиво, хотя и безрезультатно, вели поиски памятников древнейшей славянской письменности. Так что «Влесова книга» оказалась для них поистине даром Божьим.

Что же представляет собой «Влесова книга» и каково ее происхождение? Вся информация о ней происходит от инженера-химика Ю. П. Миролюбова и сводится к следующему (Лесной 1966: 7 – 21; Творогов 1990: 170–172). Якобы в годы Гражданской войны полковник Белой армии Ф. А. Изенбек нашел в одной из разграбленных помещичьих усадеб мешок с дощечками, на которых виднелись странные письмена. В молодости Изенбек в качестве художника участвовал в археологических исследованиях в Туркестане. Он имел вкус к древностям и решил прихватить мешок с собой, интуитивно чувствуя ценность находки, хотя и не осознавая подлинный ее смысл. Он хранил эти дощечки у себя в художественной мастерской в Брюсселе, никому их не показывая. В начале 1920-х гг. он познакомился с Миролюбовым, подкупившим его своим интересом к религии и фольклору древних славян. Изенбек показал ему дощечки и позволил в течение 15 лет их изучать и переписывать. В 1941 г. Изенбек умер, Бельгия была оккупирована немцами, и следы дощечек затерялись.

С 1954 по 1959 г. информация о дощечках и их содержании регулярно публиковалась в эмигрантском журнале «Жар-птица» в Сан-Франциско, редактор которого А. А. Кур (Куренков) и сам не без удовольствия упражнялся в интерпретации дощечек. Тем не менее ученые не горели большим желанием ими заняться. Уже с самого начала подозрение могло вызвать достаточно неопределенное отношение Миролюбова к дощечкам и противоречивость сообщаемых им данных. Так, в одном письме он признавался, что, не будучи профессионалом, не мог судить о подлинности дощечек и что сфотографировать их ему не удалось. А через два с половиной года он уже выражал полное доверие к аутентичности «древней летописи», хотя и упоминал о сомнениях «авторитетов» (иначе говоря, американские слависты были знакомы с этой информацией, но она их, что знаменательно, не заинтересовала). Он упоминал также о трех фотографиях. Одна из этих фотографий была послана на экспертизу в АН СССР и оказалась снимком не с оригинала, а с бумажной копии (Жуковская 1960: 142; Ляско 1988). Подозрения вызывает и тот факт, что вскоре после получения отрицательного заключения из АН СССР журнал «Жар-птица», в 1957–1959 гг. активно печатавший тексты «летописи» с комментариями, прекратил свое существование (Лесной 1966: 20–21). Более того, как установил О. В. Творогов, детально проанализировавший творчество Миролюбова, тот в 1950-х гг. неоднократно менял свои суждения о «Влесовой книге» и в конечном итоге отказался от ее использования в качестве основного источника для написания своих трудов о древних славянах (Творогов 1986; 1990: 246 сл.). Позднее активным пропагандистом летописи стал украинский эмигрант С. Лесной (Лесной 1966), наряду с Миролюбовым зарекомендовавший себя дилетантскими сочинениями о Древней Руси (об этом см.: Шарлемань 1960; Буганов, Жуковская, Рыбаков 1977: 202; Творогов 1990: 170–171).

Что же сообщали дощечки? Прежде всего, они являлись откровенным антихристианским документом, отстаивавшим языческие ценности от наступавшего христианства (Лесной 1966: 31–32), что не могло не привести в восторг некоторых русских патриотов, для которых это звучало призывом к сплочению перед лицом враждебного западного мира (см., напр.: Жуков 1979: 281; Кобзев 1984: 51–52). Те же ассоциации вызывали и строки о борьбе славянских племен с бесчисленными недругами (готами, гуннами), а также призывы к единству Руси, которыми была переполнена летопись. Кроме того, действия летописи разворачивались в степном регионе от Карпат до Дона, включая Крым, где якобы и бродили предки славян со своими стадами. В частности, упоминалось некое славное киевское племя, которое совместно с другим племенем «отца Оря» одерживало победы над врагами. Оба племени уже выступали под именем «руште», то есть «русов». Лесной относил эти события к 500 г. до н. э. или по меньшей мере к началу н. э. (Лесной 1966: XII). В летописи упоминались славянские племенные вожди Кий, Щек и Хорев и настойчиво проводилась идея об общеславянской прародине в Северном Причерноморье и Поднепровье. Упоминалась и «русколань» как древний славянский термин, якобы превращенный соседями в роксоланов. Тем самым оживлялась идея «славянской школы» об Азово-Причерноморской Руси и роли роксоланов в ее сложении. Говорилось также о 400-летней борьбе с готами и о победоносных действиях древних славян в борьбе против них и гуннов.

Излагалась концепция трехчастного строения мира, состоявшего якобы из Яви (видимого мира), Нави (потустороннего мира) и Прави (мира законов). Летопись настаивала на человеколюбии русской языческой религии, якобы не знавшей кровавых жертвоприношений. Лесной и Миролюбов в особенности подчеркивали этот момент (Лесной 1966: 34; Миролюбов 1981: 179; 1983: 64, 90, 93), и с тех пор он проходит красной нитью через все основные неоязыческие тексты (Кобзев 1971: 206–207; Скурлатова 1979: 58; Силенко 1979: 412; Белов 1992в: 387; Безверхий 1993: 49; Перьков 1995; Захарченко, Чернобров, 1996: 167; Трехлебов 1998: 48; Асов 2000а; Истархов 2000: 194; Брагин 2006: 397–399). Эту мысль находит соблазнительной даже далекая от неоязычества экономист И. Можайскова (Можайскова 2001. Ч. 1: 507). Здесь без труда просматривается намек на кровавые жертвоприношения, якобы типичные для древнееврейской религии, хотя на самом деле классический иудаизм их категорически отвергал (Лозинский 1929: 51). Тем не менее этот намек играет существенную роль в рассматриваемой концепции, ибо как бы перебрасывает мостик к «кровавому навету». Действительно, обвинения «иудомасонов» в ритуальных убийствах и использовании крови младенцев встречается в литературе, посвященной «арийской идее» (см., напр.: Данилов 1996: 12, 75, 80, 87, 91; Истархов 2000: 33–34; Иванов 2000: 86–89; Брагин 2006: 275).

Впрочем, утверждая, что «боги русов не берут жертв людских и ни животными», летопись неоднократно сообщает о принесении в жертву животных (Лесной 1966: XXXVI)! Следует также упомянуть, что это утверждение полностью расходится с надежными данными как археологических, так и письменных источников о человеческих жертвоприношениях на территории Украины, в частности у русов дохристианского времени, в том числе и в Киеве (Боровський 1992: 39–40, 137–138; Шилов 1992б: 282–297). Имеются недвусмысленные письменные данные о том, что некоторые из языческих славянских богов требовали человеческих жертв (Гусева 1977: 129; 1999: 194; Снисаренко 1989: 198, 216). Что же касается индоариев, то в ранний период человеческие жертвоприношения были у них нормой (Гусева 2002: 193–208). А у юго-западных славян, сербов, сохранилась память о ритуальном убийстве стариков их домочадцами, связанном с языческими поверьями. Местами этот обычай («лапот») встречался вплоть до конца XIX – начала XX в. (Đorđević 1923: 149; Бандич 1991: 271–273; Brković 1996: 158). Все это подтверждается как самыми разнообразными письменными источниками, так и имевшими с ними дело специалистами, в описании которых древние славяне вовсе не выглядели «благородными дикарями»: в них находили «хитрость и коварство», обнаруживали жестокие обычаи убийства женщин и детей, а также практику обречения престарелых родителей на голодную смерть (Жидков, Соколов 2001: 128–129). Примечательно, что наиболее «просвещенные» из русских неоязычников признают и даже оправдывают языческий обычай человеческих жертвоприношений (Сперанский 1996: 20, 26–27; Озар 2006: 60–62, 277–278). Признают факт кровавых языческих жертвоприношений (в том числе у славян) и такие рьяные пропагандисты «гиперборейского» или «арийского» наследия, как философ В. Н. Демин (Демин 1999б: 108, 233–235) и журналист А. Асов (Асов 1998д: 231).

Рассматривая присланную ей Лесным фотографию, эксперт АН СССР, знаток новгородских берестяных грамот Л. П. Жуковская сразу же заметила несообразности в палеографии, содержавшей разновременные стили, в том числе и новейшие. Но особое недоверие у нее вызвал язык летописи, совмещавший разновременные факты славянских языков. Иными словами, там встречались формы, возникшие, безусловно, после X в. и, во-первых, невозможные в более ранние эпохи, а во-вторых, относящиеся к разным эпохам (Жуковская 1960: 143–144). Затем это неоднократно отмечалось и другими специалистами (Монгайт 1968: 45; Буганов, Жуковская, Рыбаков 1977: 204–205; Ляско 1988; Русинов 1995: 38–40; Уханова 1998: 206–209; Творогов 2004; Зализняк 2011). И если Лесной (Лесной 1966: 36) и его последователи (Скурлатов, Николаев 1976; Грицков 1992: 29; Ботов 1996; Захарченко, Чернобров, 1996: 170; Асов 2002) пренебрегают этим аргументом, то это свидетельствует только об их полном непонимании основ современного сравнительного языкознания. Напротив, для специалистов это означает, что «автор дощечек уподобляется современному писателю, не знающему истории языка, но пытающемуся писать “по-древнему”» (Жуковская, Филин 1980: 115. См. также: Миротворцев 1984: 114–116; Творогов 1990: 228–232; Хабургаев 1994: 124; Русинов 1995: 38–40; Данилевский 1998: 320–321). Жуковская установила, что создатель фальшивки пользовался современными славянскими языками, а также тем церковнославянским языком, который преподавался в русской дореволюционной школе (Ляско 1988). По словам другого современного эксперта-филолога, написавшие книгу «жрецы» использовали лишь современные русский, польский и украинский языки (Алексеев А. 1995: 251, 253).

Кстати, элементарные ошибки допускала и числившаяся у «венедов» за специалиста-филолога Г. С. Белякова, всерьез предполагавшая вероятность исторического развития от Велеса к Влесу и от «молока» к «млеку» (Осокин 1981: 73; Белякова 1990: 185), тогда как на самом деле Велес мог превратиться только в Волос, как *«мелко» дало и «молоко», и «млеко». Иными словами, исходя из закономерностей развития языка, Влес мог бы превратиться в Велес, но не наоборот (Жуковская, Филин 1980: 116; Ляско 1988. См. также: Савельева 1997: 89–90). Но особый конфуз автор дощечек, а вслед за ним и многие его неоязыческие последователи допускают, понимая буквально выражение «мыслию по древу», заимствованному из «Слова о полку Игореве». В этом они видят важное доказательство того, что в старину могли писать на дощечках. Но давно доказано, что в оригинале «Слова» значилось не «мыслию», а «мысию», то есть белкой (Миротворцев 1984: 116)! Наконец, в «подвешивании» букв к горизонтальной черте при написании безошибочно распознается индийский стиль деванагари, весьма полюбившийся Миролюбову, но, на беду защитников «Влесовой книги», возникший лишь в начале 2-го тыс. н. э. (Творогов 1990: 247; Алексеев А. 1995: 248).

Вместе с тем, судя по последним научным данным, если древнерусская письменность и уходит своими корнями в дохристианскую древность, то, во-первых, она все же возникла незадолго до появления христианства на Руси, а во-вторых, ее древнейшие образцы недвусмысленно свидетельствуют о ее греческих истоках. Ни о какой иной самобытной славянской письменности речи не идет. Мало того, как подчеркивают современные исследователи, первыми грамотными людьми в Киеве были именно христиане, а не язычники (Хабургаев 1994: 137–139; Успенский 1994: 9 – 12; Творогов 1996: 363–364; Уханова 1998: 102 сл.). Кстати, столь любимый неоязычниками черноризец Храбр был среди тех, кто пытался приспособить греческую или латинскую систему письма для передачи славянской речи (Флоря 1996: 299, 303; Уханова 1998: 149–151). Да и у «велесовицы», которой якобы была написана «Влесова книга», обнаруживается бесспорное родство с греческим прототипом (Алексеев А. 1995: 248).

Судя по последним археологическим данным, древнейшие записи на Руси относятся к рубежу IX–X вв. У восточных славян не было своей оригинальной письменной традиции, и они использовали готовые системы письменности – греческую, кириллицу, руны, – заимствуя их у соседей. Ими пользовались прежде всего купцы для кратких деловых записей, и именно в этой среде, как полагают исследователи, была подготовлена почва для полного перехода на кириллицу (Медынцева 1998: 190–192; 2000: 237–253. См. также: Данилевский 1998: 207–208). Например, единственными письменными документами, найденными при раскопках Старой Ладоги, сыгравшей большую роль в становлении русской государственности, были деревянный стержень IX в. с магическими заклинаниями и медный амулет X в. с благопожеланием. Оба текста были выполнены германской руникой (Короткевич 2003: 15).

Древнейший пространный русский письменный документ, или, как свидетельствуют ученые, древнейшая книга всего славянского мира, был найден 13 июля 2000 г. на Троицком раскопе в Новгороде. Это литургический текст («Новгородская псалтырь»), завезенный с юга первыми христианскими миссионерами, возможно киевлянами, вскоре после крещения Руси. Находка представляет собой три деревянные дощечки, покрытые воском и датированные самым концом X – началом XI в. Любителей «Влесовой книги» эти дощечки, безусловно, разочаруют – ведь все имеющиеся на них тексты представляют собой псалмы из псалтыри (Ваганов 2000). По словам специалистов, эти тексты были записаны, бесспорно, рукой русского человека на палимпсесте (вид грифельной доски), по которому школьники учили псалтырь уже через 10–20 лет после появления в Новгороде христианства. А берестяные грамоты стали использоваться только позднее и, как считают ученые, явно под влиянием такого рода книг (Янин 2001; Зализняк, Янин 2001). Что же касается летописания на Руси, то оно возникло не ранее середины XI в. (Творогов 1996: 372–373. См. также: Хабургаев 1994).

Не только по особенностям палеографии, но и по своему содержанию «Влесова книга» не могла не насторожить специалистов. В отличие от оригинальных эпических сказаний она на удивление бедна типичными для тех деталями и не дает никакой новой информации. В частности, там почти нет топонимических названий, нет и имен римских полководцев, с которыми якобы сражались древние русичи, и вообще почти нет имен героев, что для такого текста в высшей мере странно. В ней отражались слабые представления автора о реалиях родо-племенного общества и особенностях мышления людей той эпохи, о происходящих тогда исторических событиях и их участниках, о корнях отдельных славянских народов, о местопребывании различных народов древности. Зато автор смело включал в повествование исторические реалии и сопутствующие им термины, вошедшие в обиход много позднее IX–X вв. Это ассоциация руси со славянами, использование терминов «царь» вместо «цесарь», «степь» вместо «поле». Привлекали внимание и бросающиеся в глаза подозрительные сходства с фантазиями «славянской школы» и продолжающим ее направлением в эмигрантской литературе 1920 – 1950-х гг. (Миротворцев 1984: 114–115; Творогов 1986; 1990: 240–243; Алексеев А. 1995: 249, 251; Кузьмин 1995; Уханова 1998: 209–215). Мало того, текст обнаруживал явное знакомство автора с христианскими произведениями, из которых он черпал словесные формулы (например, дощечка 26 говорила: «нет ни гуннов, ни эллинов» вместо известной христианской формулы «нет ни эллинов, ни иудеев»), образы и даже идеи вплоть до идеи монотеизма (Алексеев А. 1995: 249–251). Кстати, на это обратил внимание даже один из переводчиков «Влесовой книги» (Карпухин 1995: 40). Наконец, сама структура исторического повествования, основанного на идее линейного времени, идет вразрез с дохристианскими воззрениями языческой Руси (Петров 2002).

Кроме того, привлекают некоторые параллели между «Влесовой книгой» и языческими поэмами И. Тёроха, о которых говорилось выше. Это – и идея славянского монотеизма, и формула «бог един и множествен», и отождествление руси со славянами и т. д. Но особенно показательно представление о «матери Сва» – ведь Тёрох настаивал на том, что имя Сварог имело не санскритскую (как считают ученые), а славянскую этимологию. По его словам, «сва» означало «все, вся», а «рог» – «сила, мощь» (Тёрох 1941: 6, 63; 2010: 332). Тёрох настаивал и на якобы древнем славянском представлении о троичности бога, хотя места для концепции «Явь-Правь-Навь» у него еще не было.

Первая версия специалистов относительно авторства «Влесовой книги» заключалась в том, что ее мог создать известный мистификатор начала XIX в. А. И. Сулакадзев (Жуковская 1960: 144; Монгайт 1968: 45; Буганов 1976; Буганов, Жуковская, Рыбаков 1977: 205; Ляско 1988). Но после скрупулезного анализа, проведенного Твороговым, становится ясно, что автором фальсификации вполне мог быть сам Миролюбов (Творогов 1986; 1988; 1990: 249–251; 2004; Козлов 1994: 6, 185; Козлов 1998б; Алексеев А. 1995: 252; Кузьмин 1995: 12; Данилевский 1994: 19–20; 1998: 315; Уханова 1998: 220–221; Петров 2004: 47–52). Не случайно в годы Гражданской войны он служил в контрразведке и отвечал за дезинформацию противника (Ботов 1996: 11). Мало того, созданию фальшивки способствовало и отчаянное положение русских эмигрантов, желавших верить в великое будущее России, но не находивших почвы для этого в окружающей их действительности. Как не без оснований предполагает современный автор (Кондаков 1998), создатель «Влесовой книги», обладавший богатым воображением, был далек от настоящей науки и пытался воздействовать на мифологический пласт в сознании своих современников. Он всемерно пользовался иносказаниями, оживляя не только знакомые ему по «Слову о полку Игореве» идеи единства Руси, но и идеологемы недавнего Серебряного века. Короче говоря, его главной заботой была не научная добросовестность, а пробуждение русского национального самосознания. И действительно, Миролюбов находился в тесных контактах с зарубежными русскими националистическими центрами (Солодовникова 1998).

Заслуживает упоминания и возможный источник информации о языческих записях на дереве, якобы сохранившихся в старых жилищах. Это книга журналиста Ф. Штауффа «Рунические дома», вышедшая в Германии в 1912 г. Кстати, одновременно с написанием этой книги он составлял списки «евреев» среди немецких аристократов, чтобы использовать их в будущем для очищения немецкой элиты от «ненужной примеси». Штауфф, один из создателей антисемитского Германского ордена, был верным учеником Гвидо фон Листа, претендовавшего на открытие тайного языка древних германцев и полагавшего, что именно на этом языке были записаны шедевры дохристианской германской мудрости (об этом см.: Mosse 1966: 74; Гудрик-Кларк 1995: 149). Сам Лист называл этот тайный язык «кала» (Лист 2001: 84), и, видимо, не случайно этот и производные от него термины так полюбились некоторым современным энтузиастам аналогичных теорий (см., напр.: Демин 1997 г: 191; Кандыба, Золин 1997а: 304). Между тем в ведической традиции термин «кала» обозначал не что иное, как время, и происходил от индоевропейского корня «кал», то есть «подсчитывать», что дало современное «калькулировать» (Thapar 2000a: 163).

Не менее вероятно, что идея письма на дереве была позаимствована автором «Влесовой книги» из фантазий Виллигута, доказывавшего, что древние саги записывались на дубовых досках (Васильченко 2008: 444). В нацистской Германии идеи Виллигута были широко известны.

Вначале к «Влесовой книге» обратились адепты русского и украинского национализма в эмиграции, такие как Миролюбов и Лесной, Шаян и Силенко. В СССР сведения о ней появились впервые более сорока лет назад в программной статье члена «Русской партии» поэта И. Кобзева, увлекавшегося русским язычеством и противопоставлявшего его насильно насажденному христианству, нанесшему якобы непоправимый ущерб исконной русской культуре (см., напр.: Кобзев 1971: 129–131, 171–235). Упомянутая статья была написана в весьма агрессивном духе и направлена против искажений русского языка, русской истории, русской культурной традиции некими недоброжелателями. Автор подчеркивал, что «у русского народа, так же как и у русского языка, бесконечно глубокие корни, уходящие в туманнейшие дали тысячелетий», и призывал направить все усилия к изучению этих корней. Попутно он сообщал о якобы сенсационной находке в Австралии вывезенной из России древнейшей летописи, повествующей «о жизни древних русов за период, удаленный на полторы тысячи лет от Аскольда и Дира». И тут же он с восторгом писал о раскопках позднепалеолитической стоянки Сунгирь под Владимиром, как будто она тоже имела отношение к происхождению древних славян (Кобзев 1970: 49). А десять лет спустя эта концепция в развернутом виде нашла отражение на страницах романа В. Чивилихина «Память».

С тех пор «Влесова книга» – так назвал эту «древнюю летопись» С. Лесной – стала предметом пристального внимания русских патриотов, писателей и журналистов, которые наконец нашли в ней недостающее звено для восстановления «истинной» славянской истории (Творогов 1990: 173–178). «Влесова книга» была с восторгом воспринята В. Скурлатовым, черпавшим именно в ней вдохновение при написании своих фантастических статей. Он фактически первым попытался ввести ее в контекст русской и советской исторической традиции. Обращаясь к туманным летописным сведениям о якобы славянских письменах эпохи раннего Средневековья и о загадочных знаках, найденных археологами в Северном Причерноморье, он всячески пытался создать у читателя представление о возможности скорого обнаружения дохристианской русской письменности – так далеко не шел даже Иловайский. Больше того, ссылаясь на непроверенные и малодостоверные факты, Скурлатов намекал на то, что финикийский алфавит мог происходить из Северного Причерноморья. Тем самым, подготовив читателя, он сообщал о находке «Влесовой книги», где якобы неопровержимо доказывалось «степное центральноазиатское происхождение наших предков», исконных кочевников-скотоводов. Упоминая сквозь зубы об экспертизе, проведенной еще в 1959 г. советскими учеными и давшей однозначно отрицательный результат, Скурлатов делал вид, что вокруг «Влесовой книги» ведется серьезная научная дискуссия (Скурлатов, Николаев 1976. См. также: Кобзев 1977). Любопытно, что уже в 1970-х гг. инициативу Скурлатова поддержали некоторые дипломированные ученые (в частности, В. Вилинбахов 1976), хотя таких оказалось очень немного (об этом см.: Кузьмин 1995: 13).

Заданный Скурлатовым тон был подхвачен рядом других журналистов и писателей, создававших представление о «Влесовой книге» как о бесценном памятнике славянского язычества, который лишь по нелепой случайности обходится или подвергается сомнению специалистами (Старостин 1976; Кобзев 1977; Жуков 1977: 29; 1979: 281; Осокин 1981; Кобзев 1982; 1984; Дико, Сучков 1984). Кобзев настоятельно требовал издания текстов «Влесовой книги» (Кобзев 1977) и сам публиковал стихотворные переводы отдельных отрывков из нее (Кобзев 1982). Ее дух можно обнаружить в целом ряде фантастических или художественных произведений, выходивших с конца 1970-х гг.

Одним из первых стал известный русский писатель П. Л. Проскурин, еще в конце 1970-х гг. задумавший роман о древних славянах, на что его натолкнули сведения о находке в годы Гражданской войны неких «дощечек с непонятными письменами», якобы оказавшимися «древнеславянскими рунами» (Проскурин 1980а: 28). Речь явно шла о «Влесовой книге». Однако, похоже, этого романа Проскурин так и не написал. Между тем он был не одинок, и некоторые другие авторы также попали под обаяние «древней языческой летописи». «Влесова книга» была с восторгом встречена многими русскими писателями-почвенниками, и в начале 1980-х гг. ей было посвящено специальное заседание Комиссии по охране памятников истории и культуры при Московской писательской организации, где было принято единогласное решение о безусловной необходимости публикации этого «бесценного памятника» (Осокин 1981: 73; Кобзев 1984: 51).

Одна из последних публичных дискуссий о «Влесовой книге» состоялась осенью – зимой 1987/1988 г. на страницах еженедельника «Книжное обозрение» в связи с предложением писателя Ю. Сергеева издать текст «Влесовой книги» в СССР (Калмыков 1987). В ответ филолог Н. Богомолов пытался не только разъяснить причины неуместности раздувания ненужного шума вокруг фальшивки, но и показать сложности изучения славянской мифологии и необходимость ее критического научного анализа (Богомолов 1987). Было опубликовано интервью с Л. П. Жуковской, еще раз в популярном виде изложившей доводы о поддельном характере «Влесовой книги» (Ляско 1988). Подводя итоги дискуссии, литературный критик П. Карп нашел ее весьма показательной своей парадоксальностью – ведь в поисках национальной исключительности «люди, громче всего кричащие о национальной самобытности, как раз и стремятся урезать, стерилизовать великие достижения национальной культуры, нанести ей прямой урон, точь-в-точь как в свое время борцы против так называемого космополитизма» (Карп 1988. См. также: Данилевский 1994: 23).

«Космополитизм» был упомянут вовсе не случайно. Ведь участники дискуссии разделились на две достаточно четкие группы – с одной стороны, поборников некой «чистой» русской культуры, которую они призывали защищать от инородцев и иноземных влияний, а с другой – тех, кто понимал под русской (российской) культурой вековой синтез самых разнообразных традиций, обретших в России свою новую Родину. Среди первых оказались писатели-почвенники С. Алексеев (Алексеев 1987), Ю. Сергеев и Ю. Петухов (тогда он еще скромно называл себя инженером. См.: Петухов 1987), предлагавшие лишить Россию Пастернака заодно с Карлсоном, Буратино и Чебурашкой, выглядевших в глазах этих авторов «безродными» и «тунеядцами». Однако участникам дискуссии ни в чем не удалось убедить друг друга.

Оценивая эту дискуссию, Ю. Петухов (когда он уже стал писателем) соглашался с тем, что подлинность «Влесовой книги» установить не удалось, но настаивал на необходимости ее публикации и научного изучения. При этом он умалчивал о том, что она уже неоднократно публиковалась на русском языке, хотя и за рубежом, и что научная экспертиза, проведенная Жуковской, дала отрицательный результат. Мало того, вполне в духе «Влесовой книги» он требовал искать предков славян среди степных кочевников и утверждал, что это якобы соответствует новейшим археологическим и лингвистическим данным. При всем его декларативном православии он выражал восхищение дохристианской культурой Руси и призывал рассматривать славянское язычество как «культурную ценность» (Петухов 1990б: 15–31). Одновременно он пытался отвести от Сергеева обвинения в антихристианских настроениях, которые тот с еще большей страстью демонстрировал в своих книгах.

Уже в начале 1980-х гг. сомневающиеся в аутентичности «Влесовой книги» открыто обвинялись в «очернительстве русской национальной истории» и «враждебности ко всему русскому» (Корнеев 1982: 212. Об этом см.: Каганская 1987: 11). Не случайно такие ярые пропагандисты «Влесовой книги», как В. Скурлатов, В. Емельянов, Д. Жуков и Кобзев, стояли у истоков движения «Память» и одновременно снискали славу неутомимых борцов с сионизмом, открыв, по сути дела, новую эру в борьбе за «окончательное решение» еврейского вопроса (Кобзев 1971; Жуков 1975; Емельянов 1979. Об их деятельности см.: Нудельман 1979: 43–44; Резник 1991: 57–58; Wistrich 1991: 181; Прибыловский 1992: 152–153, 158–159).

Действительно, в работах такого рода писателей две темы – о величии «древних арийцев» и о «вредоносности» масонов и евреев – сплетались в единое целое. А в представлениях Проскурина нашла и идея «бескрайнего простора» как территории, занимаемой определенным народом. В одной из своих статей он писал о «границах народа от Атлантического до Тихого океана через весь евразийский материк» (Проскурин 1980б). Писатель не уточнял, когда именно и какой «народ» заселял всю эту территорию, однако здесь несомненна перекличка с идеями Скурлатова о широких миграциях «славян-арийцев». В произведениях Проскурина обозначалась и другая весьма важная тема, пронизывающая труды «писателей-патриотов». Ведь его рассуждения также не обходились без образа легко узнаваемого врага. Всячески проклиная Западный мир, Проскурин не забывал упомянуть, что тот «уже порабощен масонством, все более и более срастающимся с сионизмом» (Проскурин1985: 540). Итак, здесь снова обнаруживается все та же навязчивая идея, противопоставляющая «арийский» Золотой век современному времени упадка, где хозяйничают «масоны» и «сионисты».

Все эти сюжеты, ставшие ключевыми компонентами арийского мифа в постсоветской России, не оставляли писателя и впредь. В своем новом романе, посвященном интригам в эшелонах высшей власти в эпоху Брежнева, Проскурин снова поднимал тему «русов-пеласгов», которые якобы не только заложили основы европейской цивилизации, но и изобрели древнейшую письменность до шумеров и египтян. С этим соседствовали рассуждения о том, что ростки «новой евразийской цивилизации» были варварски погублены некими зловредными силами, действовавшими по «тайным рецептам», якобы выработанным еще шумерами и египтянами. Писатель вкладывал в уста русского патриота рассуждения о том, что якобы выживание «белой расы» теснейшим образом связано с судьбой русской нации. При этом в его романе идеологемы арийского мифа постоянно сопровождались отсылками к хазарскому мифу, о чем говорило использование в качестве синонимов таких понятий, как «каганат», «хазары», «иудеи», «сионисты» и «троцкисты». Именно эти силы писатель обвинял в подрывной деятельности против России (Проскурин 1999). Еще более откровенно писатель выступал в своих дневниковых записях. Например, в марте 1992 г. он с тревогой писал о плачевной судьбе «белой расы» и утверждал, что «гибель России – гибель всей белой расы». Он пенял Западу за его близорукое отношение к русскому народу и уверенно заявлял, что только «русский путь» способен привести земную цивилизацию к рассвету (Проскурин 2008: 41).

Иными словами, писатель разделял расистские и антисемитские представления, вырабатывавшиеся в среде русских радикальных националистов в 1970 – 1980-х гг., и всячески пропагандировал их в своих произведениях как на закате советской эпохи, так и в новых постсоветских условиях. Правда, в отличие от радикалов он проявлял осторожность, к чему его обязывала должность сопредседателя Союза писателей России. Поэтому он избегал пространных рассуждений на тему «арийцев» и «семитов» и ограничивался лишь редкими упоминаниями соответствующих тем, прибегая к ключевым понятиям и терминам, позволяющим посвященным тут же оживить в памяти связанные с ними расовые мифы. Одной из таких тем и являлась идея о запредельной древности «русов-славян», отводящая русским престижное место создателей основ человеческой цивилизации и культуртрегеров, якобы одаривших весь остальной мир своими культурными достижениями.

Но на Украине царят другие настроения. Там российских ученых обвиняют в неуважительном отношении к «национальной гордости Украины – праукраинскому письменному памятнику “Влесовой книге”» (Федоренко 1994: 59. См. также: Бабий 1997: 113).

В 1990-х гг. сторонники «Влесовой книги» в России активизировались. Если раньше, публикуясь в открытой печати, все они старательно дистанцировали свои «славяно-арийские исследования» от «антисионистских» памфлетов, то теперь петербургский историк Ю. К. Бегунов отбросил этот ложный стыд и не счел зазорным начать борьбу с «Мировым Злом» с экскурса в историю «Великой Руси» докиевского периода (Бегунов 1996). Другой любитель аналогичных идей и борец с христианством Ю. М. Иванов обвинил последнее в том, что оно будто бы «укоротило на целое тысячелетие нашу историю». При этом он воспевал языческую Русь, опираясь на данные, почерпнутые из «Влесовой книги» (Иванов 2000: 52–57).

Вряд ли может вызвать удивление, что «Влесова книга» часто фигурировала на страницах уже упоминавшейся газеты петербургских неоязычников «Родные просторы», кощунственно сопоставлявшей ее историю с судьбой «Слова о полку Игореве» (Виноградов 1990). В 1991–1992 гг. она популяризировалась рассчитанной на военных газетой «Истоки» (Штепа 1991–1992), без тени смущения заявлявшей, что эта «летопись» была написана неким Влесом – якобы первым историком на Руси. Это говорит о полном невежестве автора комментариев, ибо хорошо известно, что свое условное название «Влесова книга» получила от С. Лесного, решившего тем самым подчеркнуть особое значение бога «Влеса» в пантеоне древних славян. Автор настолько неуважительно относился к своим читателям, что в каждом следующем номере газеты давал новые интерпретации, полностью противоречившие своим же более ранним публикациям. Так, если в начале своего опуса он изображал скифов злейшими врагами «славян-сарматов», то позднее он выказывал гордость тем, что русские князья напрямую происходили от «царских скифов», и т. д.

В 1991 г. о настоятельной необходимости «научного изучения» «Влесовой книги» заявил самодеятельный историк и предприниматель В. В. Грицков, ставший тогда ученым секретарем самопровозглашенного Русского исторического общества, что, на его взгляд, дало ему право обвинить советскую историческую науку в «русофобии» и взять на себя задачу «возрождения русской исторической науки». Тогда-то он и занялся «происхождением русского народа», пообещав через 15–20 лет решить эту проблему (Грицков 1991).

В 1992 г. писатель В. И. Щербаков опубликовал переводы некоторых фрагментов «Влесовой книги». Со свойственным ему апломбом он представил себя едва ли не первым переводчиком и исследователем этого «славянского памятника» (Щербаков 1996 г: 307). Объявив его аутентичной «жреческой книгой славяно-русов», он нашел там подтверждения многим своим построениям о древнем ареале и путях расселения «праевропейцев и славян», умалчивая о том, что эти построения находились под влиянием более ранних работ Скурлатова, основанных все на той же «Влесовой книге». Оттуда же он позаимствовал и свое всеохватывающее учение о Богоматери (Щербаков 1992: 376 сл.). Показательно, что Щербаков рассматривал «Влесову книгу» не как сочинение самих жрецов, а как нечто дарованное свыше, подобно иудейско-христианской Библии: «Представления о мире и его структуре в “Лебединой книге” (так он сперва назвал «Влесову книгу». – В. Ш.) так глубоки, что вне всяких сомнений отражают божественную истину, откровение, которое было даровано славянам» (Щербаков 1992: 386–387).

Начиная с конца 1992 г. «Влесову книгу» усиленно пропагандировали журналы «Наука и религия» и «Чудеса и приключения». В первом из них чувствовалась направляющая рука одного из членов его редколлегии, большого энтузиаста этой сомнительной кампании А. И. Барашкова. Барашков (он же А. И. Асов, он же Бус Кресень) – геофизик по профессии, выпускник физического факультета МГУ. Во второй половине 1980-х гг. он неоднократно участвовал в геофизических исследованиях на Черном море и некоторое время работал в объединении «Южморгеология», но, похоже, большой любви к своей профессии не испытывал. Зато его рано начала мучить тайна славянского языческого фольклора, и, по его собственному признанию, в 1988 г. он принял решение «восстановить славянскую языческую мифологию». Впрочем, тяжелая работа с историческими документами его не увлекала, и он, подобно Миролюбову, предпочел опираться на полученные в детстве знания, на этот раз – от «бабы Любы». В конце 1990-х гг. Асов изобрел себе престижных предков – костромских «казаков-берендеев» (Асов 1998д: 214; 1999б: 291–300), что якобы приближало его к истокам древней мудрости. Этим он, однако, не ограничился: другим источником его познаний стали «божественные откровения», время от времени на него снисходившие (Асов 1998в).

Свою литературную деятельность Барашков начал с фантастических околонаучных публикаций, посвященных загадке Всемирного потопа и уже основательно к тому времени затасканной проблеме Атлантиды (Барашков 1991а; 1991б). В частности, он утверждал, что атланты были вегетарианцами, чем обнаружил не столько стремление к поиску научной истины, сколько знакомство с теософскими произведениями мадам Блаватской и ее школы. Склонный к мистике, он одновременно с увлечением подхватывал и популяризировал самые сомнительные с научной точки зрения идеи (см., напр.: Барашков 1991в). Поверив в аутентичность «Влесовой книги», он, не будучи ни лингвистом, ни специалистом по палеографии, не имея никакого опыта работы ни с древними письменными источниками, ни с фольклорными произведениями, отважно взялся за «чтение» и «перевод» этого «памятника древнерусской словесности» (Русские веды 1992; Велесова книга 1994; Книга Велеса 1997).

Завершив этот трудоемкий проект, Асов занялся упорядочиванием и систематизацией того, что он называет славянскими ведическими знаниями. Его метод достаточно прост: он собирает как устные, так и опубликованные фольклорные тексты (былины, сказки, песенный фольклор, летописные сюжеты и пр.), в частности те, что сохранились у старообрядцев. Сюда же он без тени смущения включает и поддельные рукописи. Затем он их упорядочивает, делит на своды и старательно создает из них стройное повествование о языческих богах, включая их генеалогические связи. Для этого он по-своему интерпретирует собранные материалы, в том числе и христианского происхождения. Кстати, свои произведения он иллюстрирует собственными рисунками «древнеславянских богов», выполненными с использованием канона православной иконописи (см., напр.: Асов 1998д)! Вопросы аутентичности текстов, их датировок, фольклора как открытой развивающейся системы, отражающей взаимовлияния культур и постоянно включающей как инновации, так и новые интерпретации, его не волнуют, и он воспринимает всю собранную информацию как исконные нарративы, донесшие до нас некую Примордиальную традицию. Поэтому его построения включают странную смесь разновременных и разнокультурных напластований (в том числе без труда узнаваемые библейские сюжеты), которую он выдает за древнейшее «славяно-арийское» наследие. Все эти несообразности его не беспокоят. Ведь неоязычники стоят в агрессивной оппозиции к специалистам и академической науке и считают, что для понимания древних религиозных текстов и мифов нужны не столько профессиональные знания, сколько «взгляд изнутри», то есть истинная вера (Платов 1995а: 10–11; Сперанский 1996: 8).

Руководствуясь именно таким подходом и исчерпав все свои скудные аргументы, Барашков-Асов восстает против «профессиональной узости мышления» и пишет: «Главное же подтверждение подлинности невозможно точно выразить словами. Оно исходит из личного духовного опыта. О подлинности говорит сам дух Велесовой книги. Ее мистериальная тайна, великая магия слова». Асов заключает, что для «человека, обладающего духовным знанием (то есть религиозной верой. – В. Ш.), подлинность Велесовой книги неоспорима» (Асов 1994б: 240, 242). В другом месте он доказывает, что «критерием аутентичности преданий… является только оценка: принадлежит ли данное предание традиции» (Асов 2008б: 263). О принятой у историков трудоемкой, но крайне необходимой критике источников он не знает и знать не желает.

Он утверждает также, что «сама “Книга Велеса” не подпускает к себе людей случайных» (Асов 2001а) (то есть специалистов? – В. Ш.). Что понимает Асов под «широтой мышления», становится ясно из его публикаций, в которых он стремится доказать реальность «летающих тарелок» и посещений Земли инопланетянами, объяснить происхождение ценнейших духовных знаний привнесением их неким космическим пришельцем Колядой, обосновать необходимость ядерного оружия «угрозой из Космоса» (Асов 1993а; 1993б; 1994в; 1994 г). А позднее он стал страстным пропагандистом таких «новых наук», как «атлантология» и «гипербореалогия» (Асов 1999б).

Те же взгляды на мировую историю развивает и возникший в 1991 г. журнал «Чудеса и приключения». В поисках сенсаций этот новый журнал популяризирует деятельность магов и колдунов, симпатизирует оккультистам, много страниц уделяет рассказам об НЛО и загадках космоса, проявляет жгучий интерес к иррациональным компонентам идеологии Третьего рейха. Не обходит он и тему арийства славян, и не случайно в некоторых из его номеров (№ 4–5 и 7–8 за 1992 г.) помещалась реклама священного писания кришнаитов Бхагават-гиты. Журнал с гордостью числит среди своих друзей Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры, являющееся одной из организаций современных русских национал-патриотов.

Все это объясняет, почему журнал взахлеб пишет о «Влесовой книге», объявляя ее аутентичным памятником забытой истории древних славян, который якобы по идеологическим соображениям отвергала официальная советская наука (Скурлатова 1992; Грицков 1992; Тороп 1994а; 1994б; 1995б; 1996а; Асов 1996а; Ботов 1996). Авторы журнала забывают, правда, упомянуть о том, что ее не признают все ученые, как западные, так и отечественные постсоветского времени. Кстати, даже такой патриот, как Л. Н. Гумилев, ставил «Влесову книгу» под сомнение и не считал ее аутентичным историческим источником (Гумилев 1989: 25–26). Впрочем, чувствуя свою некомпетентность, авторы журнала призывают к всестороннему научному изучению дощечек, чтобы доказать их подлинность (Скурлатова 1992: 27; Грицков 1992: 30). Они готовы винить специалистов в чем угодно – в тенденциозном и даже враждебном отношении к русской истории (Грицков 1992: 29; Тороп 1995б: 40–41), в идеологической зашоренности и невежестве, а также в нежелании искать следы «Влесовой книги» в московских архивах (Тороп 1994а; 1994б: 16; 1996а). Особенно достается от них иностранцам и пляшущим под их дудку «губителям отечественной культуры», которые якобы намеренно искажали факты отечественной истории, преследовали патриотически настроенных ученых, скрывали от общественности подлинные древние рукописи или же отправляли их за рубеж и намеренно внедряли в общественное сознание сочиненную немцами «норманнскую теорию» (Асов 1996а: 35–36; Тороп 1996а; Черкашина 1996). «Истребление источников, их огульное обвинение в поддельности, саботаж в издании и изучении древних свидетельств о прошлом русского народа – только часть “гуманитарной помощи” заезжих космополитов и их отечественных прихлебателей», – пишет один из популярных авторов журнала (Тороп 1996а: 35). И все это делается ради того только, чтобы объявить «Влесову книгу», «Боянов гимн» и подобные им подделки аутентичными источниками. Однако патриотизм мало помогает энтузиастам «Влесовой книги» – доказать ее подлинность они не могут и поэтому либо в который уже раз повторяют старые аргументы, либо придумывают новые небылицы, пытаясь оживить давно развенчанный миф.

В 1996 г. В. Д. Захарченко совместно с В. А. Чернобровом выпустил сборник, синтезирующий все основные идеи журнала «Чудеса и приключения». Концепция составителей и авторов сборника вырисовывается из его структуры, которая представляет читателю «три источника и три составные части» мифологемы, весьма полюбившейся группе современных русских националистов, – фантазии о НЛО и космических пришельцах, произвольные и нередко ошибочные интерпретации данных о древнейшей истории и россказни о «снежном человеке». Вторая часть содержит уже известные нам сюжеты о «славянах-этрусках» и «Славянском царстве», которое авторы объявили «старше египетских пирамид» (Захарченко, Чернобров 1996: 155–156), об Атлантиде, о якобы дешифрованном Фестском диске, об арийском государстве на Южном Урале, которое также было якобы «древнее египетских пирамид», и т. д. Здесь же находит место и история «Влесовой книги», слепленная из статей О. Скурлатовой (1992) и В. Грицкова (1992), где «Влесова книга» все так же упорно объявляется аутентичным источником по древнейшей истории славян (Захарченко, Чернобров, 1996: 162–172).

Все эти идеи в начале 1990-х гг. были подхвачены неоязыческими группами Сибири. Основатель Древнерусской инглиистической церкви в Омске А. Хиневич, развивая свои фантазии о Даарии и даарском языке, во многом отталкивается от публикаций Асова, которого он безмерно чтит (Яшин 1997б; 2001). Основанный вначале в Тюмени, а в 1997 г. и в Екатеринбурге Институт русской ведической культуры развивал и популяризировал идеи, восходящие, с одной стороны, к индийской ведической литературе, а с другой – к фантазиям С. Лесного, Ю. Миролюбова и к «Влесовой книге» и «Песням птицы Гамаюн» в обработке Асова (Кочетков 1997; Сокол 1997а; 1997б). Впрочем, некоторые из молодых энтузиастов, организовавших Институт, пытались избежать слепого следования авторитетам. Один из них, А. А. Козлов, хотя и с уважением, но не без критики трактовал тексты Миролюбова (Козлов 1997а), а построения Асова и Кандыбы вовсе называл «антинаучным произволом» (Козлов 1997б).

Тем не менее благодаря широкой пропаганде, проводимой «патриотами», «Влесова книга» становилась все более популярной. Дело доходило до того, что панегирическую статью о ней опубликовала либеральная газета «Московский комсомолец» (Гореславский 1996б), а посвященная ей передача транслировалась по патриотическому телевизионному каналу «Московия» (25 ноября 1997 г.). Среди «патриотов» циркулируют видеокасеты с фильмами «Тайна Влесовой книги», «Тайна славян» и «Аркаим – город ариев».

Аргументы специалистов, среди которых были и такой непререкаемый авторитет, как академик Д. С. Лихачев (1988), и один из крупнейших знатоков Древней Руси академик В. Л. Янин (Преловская 1998), демонстрировавших поддельный характер «Влесовой книги», вызывают некоторое замешательство в стане ее любителей. И Асов с горечью замечает, что российские славяноведы его не поддерживают (Асов 2008б: 11, 34).

Столкнувшись с однозначно негативной реакцией специалистов, одни из энтузиастов, признавая истинной основную канву рассмотренной выше этногенетической версии происхождения славян, стремятся соблюсти хотя бы внешнюю объективность и соглашаются с тем, что автором «Влесовой книги» мог быть Миролюбов, использовавший при этом свои юношеские впечатления от знакомства с некоторыми гуцульскими обычаями, в частности с их техникой письма на дощечках (Белякова 1990; Сперанский 1996: 45–48). Другие, как самодеятельный историк В. В. Грицков, стараются всеми силами принизить таланты Миролюбова и заявляют о том, что он ни при каких условиях не был способен на изготовление «древних» текстов. В то же время они не склонны доверять ему на слово и подозревают, что он держал в руках не оригинальные дощечки, а рукопись, скомпонованную поколениями переписчиков (Грицков 1992; 1993). Наконец, омский неоязычник В. М. Демин, широко прибегающий к «Влесовой книге» для доказательства своих фантастических построений на «арийскую тему», проговаривается и пишет о ее «составителях», уважительно называя их «родоначальниками русской исторической школы» (Демин В. М. 1998: 62).

Примечательно, что «Влесова книга» была признана фальсификацией таким видным представителем русского национального движения, как А. М. Иванов (Скуратов). Получив историческое образование, он, похоже, был в свое время немало шокирован популярностью «Влесовой книги» среди своих соратников. Их аргумент о том, что «книга работает на нас», его не убеждал, и он, подобно Николаю II, полагал, что нельзя делать чистое дело грязными руками. «Если мы ставим перед собой великую задачу национального возрождения, то как можно это святое дело основывать на заведомой лжи?» – вопрошал он (Иванов (Скуратов) 1995: 13–14; 2007: 27). Аналогичной позиции придерживались и некоторые профессиональные историки, известные своей почвеннической позицией, но не желавшие жертвовать во имя ее своим научным авторитетом. Им «Влесова книга» вовсе не казалась соблазнительным историческим источником (Кузьмин 1995; Фроянов 2004). Между тем их голоса потонули в мощном хоре любителей «русской доистории».

Читателя вряд ли удивит, что среди ярых защитников аутентичности «Влесовой книги» оказывается и бывший геолог Г. Гриневич, занявшийся в середине 1970-х гг. «лингвистикой». «Проведя самостоятельное исследование», он заявил, что речь идет о «подлинной книге IX в.» (Гриневич 1994а). Новгородский профессор П. М. Золин, уходя от содержательного анализа аргументов оппонентов, пытается уличить их в нарочитом пренебрежении славяно-русскими древностями (Кандыба, Золин 1997б: 142–143). Омский любитель «Влесовой книги» Н. Слатин всеми силами старается опровергнуть доводы ученых, в частности упрекая их в отсутствии патриотизма (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 356–358, 398–400). Наконец, вышеупомянутый энтузиаст «Влесовой книги» А. И. Асов отметает с порога все аргументы специалистов, прибегая для этого к столь же гнусным, как и безосновательным намекам на якобы имевшие место их связи с КГБ (Асов 1994б: 241–242). Кстати, попытки заменить убедительные доводы идеологическими обвинениями показывают, что таких доводов у защитников «Влесовой книги» попросту нет.

Под тяжестью научных аргументов даже Асов вынужден признать, что «Влесова книга» содержит легенды, которые «надо исследовать с религиоведческой точки зрения, а не анализировать их как конкретную историю» (Асов 1994б: 253). Этот аргумент явно заимствован Асовым из немецкой почвеннической и оккультной литературы, сознательно отказывавшейся от научных методов исследования далекого прошлого и предпочитавшей всецело полагаться на интуицию и «откровение» (об этом см.: Mosse 1966: 72–74). Кстати, руководительница Всемирного теософского общества Анни Безант, говоря о священных книгах разных религий, писала, что «только ученые могут определять их историческую подлинность, но, с другой стороны, только духовный человек может судить об их вдохновенном значении» (Безант 1994: 184. О ней см.: Никанорова 2007). Но ведь и сам Асов, и его единомышленники широко используют «Влесову книгу» именно как исторический источник по истории древних славян! При этом они, кстати, не берут в расчет тот известный специалистам факт, что мышление людей догосударственной эпохи не знало таких понятий, как народ, этнос, и в принципе не могло оперировать такими широкими социальными и географическими категориями, которые содержатся в тексте «Влесовой книги». Мало того, «Влесова книга» является несообразностью и с историко-эстетической точки зрения (Пилюгина, Любимова 1988).

Как бы то ни было, ни публичные разоблачения, ни профессиональные экспертизы не останавливают многих неоязычников, истово верующих в аутентичность «Влесовой книги». В течение последних 25 лет она усиленно популяризировалась рядом патриотических периодических изданий как единственная неведомо как сохранившаяся дохристианская летопись. С конца 1992 г. «Влесову книгу» усиленно пропагандировали общероссийские журналы «Наука и религия» (тираж в начале 1990-х гг. – 30–55 тыс., но в 1997 г. – 20–25 тыс., в 2000–2010 гг. – 20 тыс.) и «Чудеса и приключения» (тираж в 1990-х гг. – 20–30 тыс., в начале 2000-х гг. – 23 тыс.). Начиная с 1995 г. те же идеи подхватил другой общероссийский научно-популярный журнал «Свет. Природа и человек», предназначенный для всех стран СНГ (его тираж падал от 21–26 тыс. экз. в 1995 г. до 16–19 тыс. в 1997 г., 13–16 тыс. в 2002–2003 гг. и 5 тыс. в 2010 г.). В 1990-х гг. «Влесова книга» стала популярным и едва ли не центральным сюжетом художественной литературы в стиле фэнтези.

Асову удалось уже более двадцати раз издать «Влесову книгу»: «Русские веды» (М.: Наука и религия, 1992, 50 тыс. экз.), «Велесова книга» (М.: Менеджер, 1994, 5 тыс. экз.), «Книга Велеса» (М.: Наука и религия, 1997, 8 тыс. экз.), «Книга Велеса» (СПб.: Политехника, 2000, 3 тыс. экз.), «Свято-Русские Веды. Книга Велеса» (М.: ФАИР-Пресс, 2001, 5 тыс. экз.). В начале 2000-х гг. это произведение было несколько раз переиздано «ФАИР-Пресс». В итоге, как с гордостью сообщает Асов, «Влесова книга» вышла общим тиражом 0,5 млн экземпляров (Асов 2008б: 9, 31).

Всего этого ему недостаточно, и он пошел еще дальше, сделав попытку самостоятельно создать нечто вроде славяно-русского Ветхого Завета, взяв за основу индийскую ведическую литературу, русский фольклор, «Влесову книгу» и фантазии писателя-патриота В. Щербакова (Звездная книга 1996). Это свое произведение под названием «Звездная книга» он представляет читателю как «полный свод Изначальных Вед», «источник по древней вере славян» (Асов 1998д: 11). Он на этом не останавливается и публикует книгу за книгой, популяризирующие современный миф о «славянах-ариях» и Северной прародине, основанный все на той же «Влесовой книге» и других вымыслах (Асов 1998д; 1999а; 1999б; 2000 г; 2001б).

К началу 2000-х гг. Асов ухитрился «найти» следы «истинного создателя древнейшей русской летописи» (некого волхва Ягайло Гана), однако без обращения к богатому наследию известного мистификатора Сулакадзева ему при этом обойтись не удалось (Асов 2000б). Тем не менее Асов ухитряется даже воссоздать историю приключений «Влесовой книги» от момента ее написания до того, как она якобы попала к Сулакадзеву. Якобы вначале она хранилась в библиотеке русских князей и была унаследована Ярославом Мудрым. Затем вступившая в брак с французским королем Анна Ярославна якобы увезла ее с собой во Францию. Там она столетиями оставалась в библиотеке французских королей, пока не попала в руки графу А. С. Строганову, бывшему одним из главных членов масонской ложи «Великий Восток». Он-то якобы и вернул «Влесову книгу» в Россию, где она попала в руки Сулакадзева, входившего вместе со Строгановым в Орден розенкрейцеров. Однако в годы господства норманистов Сулакадзев якобы подвергался необоснованной травле, и потому «Влесова книга» не вошла в золотой фонд российской науки (Асов 2008б: 20–22). При этом факт ее существования в годы жизни Сулакадзева и его связь с ней остаются недоказанными. Кроме того, в тот период в российской науке господствовала «славянская школа», ценившая такого рода «источники», и до «господства норманистов» было еще далеко. А авторитет Сулакадзева был подорван не «происками недоброжелателей-русофобов», а неопровержимыми доказательствами того, что он действительно промышлял изготовлением фальшивок.

В 1990-х гг. «Влесова книга» и ее идеи были охотно подхвачены и широко распространялись многими русскими ультранационалистическими газетами и журналами, включая и те, которые называли себя православными («Русский вестник», «Колоколъ» и др.). В частности, для популяризации идеи о «нашей Арктической прародине» петербургская газета «За русское дело» даже начала с 1996 г. выпускать особое приложение под названием «Потаенное», где обсуждались связанные с этим сюжеты (Трехлебов 1996; Разумов, Хасин 1997). Арийский миф пришелся по душе и лидеру Русского национального единства А. Баркашову, который, недолго думая, отождествил ариев с «Белой Расой», а русских представил как «наиболее прямых генетических и культурных потомков арийцев» (Баркашов 1993а).

Некоторые академики и доктора наук не считают зазорным писать к «Влесовой книге» выдержанные в восторженных тонах предисловия (Русские веды 1992; Велесова книга 1994). В частности, ее публикацию поддержал академик самопровозглашенной Международной славянской, Петровской и Русской академии Ю. К. Бегунов, известный своим патологическим антисемитизмом (Бегунов 1993а; 1993б; 1996: 8–9. О нем см.: Раскин 1992б). В постсоветские годы большими тиражами переиздавались и фантазии Миролюбова и С. Лесного на темы, связанные с древней историей славянства. Более того, в 1994 г. журнал «Молодая гвардия» без каких-либо комментариев опубликовал опус А. А. Кура (Кур 1994) о древних славянах, подчеркнув при этом, что автор опирался на «новейшие данные». Однако тот факт, что под «новейшими данными» понималась все та же пресловутая «Влесова книга», редакция «изящно» обошла. Все это, разумеется, свидетельствует о тяжелой болезни, которая все глубже поражает русскую интеллектуальную элиту. Фактически речь идет о возникновении, наряду с академической наукой, паранауки, которую ее приверженцы называют «русской наукой» (см., напр.: Кандыба Д. В. 1995) и которая по своему духу весьма близка к науке нацистской.

Восторженное отношение к «Влесовой книге» и воспевание древней «славянско-арийской праистории» можно найти в книге известного художника-почвенника И. С. Глазунова, рассматривающего историю исключительно с расовой точки зрения (Глазунов 1996, № 3: 239; № 8: 221–222; 2006. Т. 2: 446, 492). Глазунова, стоящего на традиционных православных позициях, никак нельзя причислить к неоязычникам. Тем не менее в поисках «великих деяний россов» он использует весь набор их обычных аргументов. Подчеркивая свою верность православному христианству, он призывает не забывать о «древних русах – внуках Даждьбога», ибо именно они создали Святую Русь (Глазунов 2006. Т. 1: 25. При этом забывается, что святость Руси связана именно с православием). Он всячески клеймит советских и российских историков за отрицание ценности «Влесовой книги» и пренебрежение древним славянским прошлым. Свои знания о последнем он черпает из отживших свое произведений историков «славянской школы» XIX в. Его интересует не доказательность исторических построений, а их полезность для национал-патриотической идеи. Поэтому в его книге мы находим «русина» Одоакра и «славянина» Рюрика, глубокую идею об «арийстве» славян, отождествление со славянским творчеством всего, что так или иначе связано в Европе с венедами, провозглашение тавро-скифов «русами», приписывание скифа Анахарсиса к славянам, утверждение о единобожии древних славян, прославление пресловутой «славянской Троицы» (Явь, Правь, Навь) и обнаружение «арийских форм мышления» в архитектуре Русского Севера. Все это сопровождается всевозможными вымыслами о том, как якобы археологи варварски расправлялись со славянским прошлым (Глазунов 2006. Т. 2: 435–526).

Фактически Глазунов до сих пор живет в XIX в.: это отражается как в его представлениях о мире, так и в его творчестве. Туда же уходит корнями и его представление о расах и их роли в человеческой истории. Поэтому вовсе не случайно он является горячим сторонником «арийского мифа» и всеми силами старается возродить его в современной России. Впрочем, все это играет для него инструментальную роль. Он сокрушается по поводу распада СССР и судьбы многочисленной новой русской диаспоры, находящейся, по его мнению, под угрозой ассимиляции. Чтобы противостоять этому, он и обращается к «расовой теории» и заклинает против «расового смешения». За этим стоит тривиальный антисемитизм, основанный на христианской эсхатологии, связывающей евреев с Антихристом.

Популяризацией «достижений» этой паранауки не брезгают даже некоторые широко читаемые центральные газеты, в частности «Московский комсомолец» (Нечипоренко 1996; Гореславский 1996а; 196б; 16в). Утверждение о том, что в докириллические времена русичи использовали для письма «черты и резы», а их жрецы, знавшие «велесовицу», создали «Влесову книгу», звучит даже на научных конференциях (см., напр.: Кочетков 1997; Сокол 1997а; Слесарев 2000). «Влесову книгу» пропагандирует и экономист И. В. Можайскова, называющая ее «мало изученной летописью русских языческих жрецов» (Можайскова 2001. Ч. 1: 495–496). При этом она ссылается на статью Творогова, которую, очевидно, даже не держала в руках.

Сегодня «Влесова книга» и представленная ею версия древней истории иной раз даже популяризируются по телевидению. Например, 6 декабря 2009 г. в новостной передаче «В центре событий» (ТВ-Центр) был показан сюжет, где главными знатоками древней славянской истории представлялись А. Асов и его единомышленники, а академические ученые поносились за то, что якобы всячески скрывают от народа славные страницы древней истории славян и защищают «норманнскую теорию».

Почитатели «Влесовой книги» всеми силами пытаются внедрить ее в школьное образование. Именно это имеет в виду Асов, заявляя, что «пришло время и славянской древней истории занять достойное место в современном образовании в России». К тому же он призывает и профессиональных историков: «Дабы сохранить преемственность поколений, историкам нужно начинать осваивать духовные дисциплины, изучать Священную Историю не только по Библии, но и по Ведам, и прежде всего по “Книге Велеса” и иным источникам славянской ведической традиции» (Асов 1999б: 11).

Самое прискорбное то, что поддельная «Влесова книга» действительно правдами и неправдами начинает проникать в систему народного образования. Ее дух витал над выпущенным в середине 1990-х гг. экспериментальным учебником истории для старших классов средней школы, автор которого, сотрудник Института отечественной истории, не только детально и с упоением излагал мифическую версию истории славян в бронзовом и раннем железном веке, но и из ложно понятого чувства патриотизма заставлял школьников заучивать явно вымышленные факты и даты (Богданов 1996: 25–30). Мало того, к тому времени тюменский Институт ведической культуры уже разработал школьный курс, основанный на «ведических знаниях» и «Влесовой книге», который в 1993–1995 гг. был прочитан в школах № 17 и 20 Тюмени (Кочетков 1997). В 1997 г. подобного рода курсы читались и в школах Екатеринбурга. Любопытно, что они были одобрены экспертными советами соответствующих Отделов образования (Сокол 1997б). Ссылки на «Влесову книгу» встречались даже в журнале «Преподавание истории в школе», который издается Министерством образования и предназначен прежде всего для школьных учителей (см., напр.: Гребенюк 1996: 6).

«Влесова книга» постепенно начинает входить в учебную литературу. Например, она пропагандируется в ряде учебников по культурологии, рекомендованных для школьного и вузовского преподавания Министерством общего и профессионального образования (Маркова 2000: 133–134; Драч 2001: 354–356). Ссылки на нее есть в учебнике по социологии личности (Смирнов 2001: 163). Идеи «славянской предыстории» проникают и в университеты. Например, в своих лекциях по отечественной истории в Московском высшем технологическом университете (б. МВТУ им. Баумана) проф. Е. А. Климчук внушал студентам, что Троя была славянским городом, а Александр Македонский был славянином. Таким образом, в последние 25 лет популярность «Влесовой книги» росла, и, помимо русских и украинских националистов, к ней в поисках аргументов обращались и некоторые краеведы (см., напр.: Аббасов, Остапенко 1992: 15). Ссылки на нее иной раз встречаются даже в трудах признанных ученых, где она представляется не подделкой, а «спорным» свидетельством о древнем язычестве (Савельева 1997: 78, прим. 1), хотя спорить, казалось бы, не о чем. Некоторые северокавказские ученые всерьез рассматривают «Влесову книгу» как аутентичный источник по древним религиозным верованиям восточных славян (Бадалов 1998: 223). При этом сомневающиеся в аутентичности «Влесовой книги» объявляются национал-патриотическими изданиями «врагами России» (Канавщиков 1995).

Остается упомянуть, что фантазия и аппетиты неоязычников со временем разгораются. Так, они уже «открыли» подлинное название «Влесовой книги», которая якобы изначально называлась «Патриарси» и находилась в утраченной библиотеке французской королевы Анны Ярославны (Тороп 1995б: 41; Асов 1996а; Ботов 1996). Сейчас им уже недостаточно одной лишь «Влесовой книги», и они пытаются реабилитировать подделки Сулакадзева, выдавая их за подлинные древние документы, хотя, как они сами стыдливо упоминают, все эти «раритеты» с железной последовательностью отвергались современными ему специалистами (Асов 1994б: 208–211, 235; 1996а; Лазарев 1995: 123; Тороп 1995б; 1996а; Грицков 1995б; Гореславский 1996б; Ботов 1996). В этой кампании не брезгует участвовать научно-популярный журнал «Свет» (Гусев 1997а; 1997б).

Дабы очистить «светлое имя» Сулакадзева от «наветов», А. И. Асов идет даже на то, чтобы опорочить имена первого президента Академии изящных искусств А. Н. Оленина и одного из лучших специалистов по древним рукописям в России первой половины XIX в. А. Х. Востокова, которых он объявляет участниками германского заговора, направленного на уничтожение рукописного наследия славян (Асов 1995; 1996а: 35–36). Между тем он умалчивает об увлечении Востокова славянским язычеством (Алексеев А. 1995: 252) и о том, что Сулакадзева уличали в подделках такие русские патриоты, как прекрасные знатоки древних текстов П. В. Оленин, И. И. Срезневский и П. М. Строев. Кстати, к такого рода подделкам ученые относили «Боянов гимн» и «Оповедь» (об этом см.: Пыпин 1898: 5–7; Монгайт 1968: 44; Козлов 1994: 164–169, 174–175; 1998а: 67), которые столь любезны нынешним неоязычникам. Нелишне заметить, что Сулакадзев действительно увлекался созданием «древних рукописей» на буковых досках.

Востребовано и наследие Ю. Миролюбова. Некоторые авторы стремятся вычленить из него отдельные фрагменты для того, чтобы представить их еще более древними текстами, чем рассмотренная выше «Влесова книга». Такого рода хирургической операции подверглись, например, любезные Миролюбову «сказы Захарихи», которые он, по его собственным словам, запомнил с детства и использовал впоследствии для своих произведений о традиционной славянской культуре. Между тем некоторых авторов такая версия не устраивает. Их удивляет тот факт, что юный Миролюбов сумел зафиксировать такие фольклорные сюжеты, которые укрылись от внимания профессиональных ученых, работавших в различных регионах Украины. Вместо того чтобы поставить под сомнение подлинность этих текстов (они этого вполне заслуживают в связи с сомнительностью сообщений Миролюбова о Захарихе), такие авторы упрекают Миролюбова в том, что почерпнутые из «древнейшей летописи» сведения он вложил в уста старухи Захарихи. Они пытаются убедить читателя в том, что речь идет об устных преданиях, повествующих о древнейших событиях в истории Древней Руси (Гнатюк, Гнатюк 2003: 3–5).

 

Советское наследие

Арийская тема, зазвучавшая в работах русских авторов начиная с последней четверти XIX в. и, особенно, в годы Первой мировой войны (об этом см., напр.: Безродный 1997; Бонгард-Левин 1993, 2004: 27), передалась и их советским последователям. Сперва она вошла в советскую художественную литературу через интерес к «Шахнаме» Фирдоуси, вспыхнувший на фоне промышленного освоения Туркестана в 1930-х гг. Восхищенные внезапно открывшимися глубинами местных цивилизаций иранского корня, советские писатели с упоением обратились к арийскому мифу. Правда, они противопоставляли «истинное арийское наследие» тому его суррогату, который в те годы пытались пропагандировать германские нацисты (об этом см.: Крапивин 1998).

В начале 1920-х гг. развивались и местные версии «гиперборейской идеи», идущие от русского Серебряного века, испытывавшего влечение к языческим мотивам. Одна из этих версий в совершенно неожиданном ракурсе была представлена еврейским литературным критиком А. Л. Волынским. В 1923–1924 гг. он, по словам Е. Толстой, сделал попытку синтезировать «еврейство» и «европейство», спроецировав их в допотопную эпоху, объявленную им идеалом, к которому и должно было устремиться человечество. Заимствовав у Ницше отождествление европейцев с гипербореями, он назвал свою концепцию «гиперборейской». Однако, взяв у ариософов идею о расселении «нордического человека» с Севера, Волынский сделал его неким Прачеловеком, Адамом, носителем исконной традиции, питавшей позднее как арийцев, так и семитов. Но в отличие от поклонников «арийской идеи» он доказывал, что именно еврейская Тора в наиболее чистом неискаженном виде донесла до нас примордиальные «гиперборейские» знания. Он мечтал о том, чтобы эта мудрость стала общей вненациональной религией, способной сблизить народы мира и примирить их с евреями (Толстая 2002а; 2002б: 19–20).

Работавший в традициях Серебряного века О. Мандельштам вслед за Вяч. Ивановым и И. Анненским увлекался эллинизмом и писал об эллинских корнях европейской и русской культур. В частности, он искал там истоки русского православия – ведь, по его мнению, «христианство выросло из эллинизма» («Скрябин и христианство»). Он понимал тогда «арийское» как «европейское» и возлагал надежды на «славяно-германский порядок», способный преодолеть «иудейский хаос» (Киршбаум 2010: 214). У него можно найти и отсылки к «гиперборейской идее» – к «гиперборейской чуме», как он определял события конца 1917 г. («Кассандра»), или к «гиперборейскому краю», увиденному им в 1931 г. в более романтических тонах («Канцона»).

В 1920-х гг., когда оккультизм был все еще в моде, «гиперборейская идея» выходила далеко за пределы изящной литературы и интеллектуальных споров. В августе 1922 года мистик-экспериментатор А. В. Барченко, медик по образованию, увлекавшийся поисками «древнего знания», совершил недельную поездку на Кольский полуостров и по ее результатам объявил, что обнаружил там остатки «допотопной гиперборейской цивилизации». Специалисты восприняли это сообщение с недоверием, а летом 1923 г. повторивший тот же маршрут А. Колбановский убедительно показал, что найденные Барченко «руины» были не чем иным, как геологическими образованиями причудливой формы (Колбановский 1923. Об этом см.: Андреев 2004: 133–146; Андреев, Бережков 2006: 307–311). С декабря 1923 г. Барченко руководил созданным им оккультным Единым трудовым братством (ЕТБ), ставившим целью изучение мистики и самоусовершенствование. Опираясь на поддержку Петроградской ЧК, а затем начальника Спецотдела ВЧК – ОГПУ Г. И. Бокия, тоже увлекавшегося оккультными науками, он сумел стать экспертом по парапсихологии и читал лекции сотрудникам ОГПУ и некоторым членам ЦК ВКП(б). В своих лекциях Барченко знакомил слушателей с оккультным учением о циклических цивилизациях, но те плохо все это воспринимали. В конце 1924 г. он возглавил лабораторию нейроэнергетики при ОГПУ, разрабатывавшую методы телепатического воздействия на противника и чтения его мыслей. Эта лаборатория занималась, в частности, выработкой методов контроля над массовым сознанием. Для этого к сотрудничеству привлекались колдуны, знахари, шаманы, гипнотизеры. Лаборатория стала секретным центром ОГПУ по изучению «аномальных явлений». В 1925 г. Бокий и Барченко даже планировали экспедицию в Тибет, где намеревались искать таинственную Шамбалу. В 1937–1938 гг. все члены ЕТБ были арестованы и расстреляны (Шишкин 1995; 1999: 41–50, 77–85, 129–130, 137–157, 188–192, 303–305; Брачев 1998: 361–362; 2006: 161–184, 205–220; Шошков 2000: 70–71; Елисеев 2001; Андреев 2004). Сегодня некоторые авторы предполагают, что фантазии о Гиперборее были призваны скрыть истинные цели поездки Барченко на Кольский полуостров, связанные с изучением тайн саамской магии (Токарев 2006: 21). Но единственное, что можно сказать по этому поводу, – это то, что Барченко интересовался феноменом «мерячения», то есть северной истерии (Андреев, Бережков 2006: 289).

В первые советские годы термин «арийство» не ассоциировался с антисемитизмом и не вызывал негативных эмоций. Поэтому в 1919 г. была переиздана упоминавшаяся выше популярная книга Н. А. Рубакина, где раздел об «арийцах» не претерпел практически никаких изменений (Рубакин 1919: 105–106).

В связи с обсуждаемой темой нельзя не упомянуть работы академика Н. Я. Марра. Марр был последовательным интернационалистом и категорически возражал против представлений о праязыках и прародинах, связывая их с расовым подходом. Сам он развивал оригинальную стадиальную теорию, согласно которой все языки и народы проходили в своем развитии ряд универсальных стадий. Вместе с тем эти стадии он называл по именам тех древних общностей, которые были зафиксированы в античной и раннесредневековой литературе и воспринимались ранее как названия отдельных народов. Так его концепция включала скифскую стадию, гуннскую стадию и т. д. Любопытно, что и в работах Марра нашло представление о происхождении русских от этрусков (Марр 1935: 317–319, 352), однако этрусков Марр воспринимал как не конкретный народ, а определенную стадию в развитии народов мира.

Со второй половины 1930-х гг. в СССР бурно развивались этногенетические исследования. Их главной задачей было доказательство самостоятельного местного формирования самобытной и богатой раннеславянской культуры и опровержение утверждений нацистской науки о культурном приоритете германцев. Вместе с тем для этой цели использовались методические приемы, весьма сходные с теми, что использовались нацистскими авторами, в частности безоговорочное отождествление археологической культуры с этносом. Большую роль в обсуждении сложных этногенетических проблем играла идеология «советского (а по сути русского) патриотизма», служившая путеводной звездой для решения ряда спорных вопросов. Считалось, что лучшим ответом на германскую «этногенетическую экспансию» может быть только славянская «этногенетическая экспансия». Общей установкой стали поиск местных корней славян на огромных территориях и посильное удревнение их истории (Шнирельман 1993).

Начиная с рубежа 1930 – 1940-х гг. советские авторы настаивали на исключительно автохтонном развитии раннеславянского единства, возводя его корни к энеолиту или бронзовому веку, то есть к доскифскому или даже трипольскому времени. Некоторые шли еще дальше, находя славян в позднем палеолите! Считалось, что археологически можно проследить прямую преемственность между трипольской культурой, скифо-сарматскими и аланскими памятниками, полями погребальных урн, антскими древностями и так вплоть до самого образования Киевской Руси. Ядром протославянской территории считалось Среднее Поднепровье, население которого «скрещивалось» (термин Марра) с соседями, что и привело позднее к образованию южных и западных славян. При этом Среднее Поднепровье рассматривалось как естественный и древнейший центр формирования и развития славянской культуры, всегда опережавший по уровню своего развития все соседние области и служивший для них источником высочайших культурных достижений.

Одновременно отстаивалась идея об автохтонном формировании славянства в начале н. э. на гораздо более обширной территории Центральной и Восточной Европы – между Доном и верховьями Оки и Волги на востоке до Эльбы и Заале на западе и от Эгейского и Черного морей на юге до Балтийского побережья и Ладоги на севере. Велся поиск славянских колоний второй половины 1-го тыс. н. э. и к западу от этой территории вплоть до Рейна, а Гамбург объявлялся древним славянским городом. Были возрождены представления «славянской школы», и в предки славян снова попали скифы, киммерийцы, фракийцы, иллирийцы, сарматы, этруски и даже готы с гуннами. Тогда вспомнили и идею Венелина о «славяноязычии» древних болгар. На севере к предкам славян причислялись создатели дьяковской культуры, и даже эстонские авторы тогда вынуждены были писать, что на соседних с Прибалтикой территориях славянские племена являлись исконным древним населением. Не допускалось и мысли о том, что восточные славяне расселялись на севере по территории, занятой прежде финно-уграми.

Большое место в этих спорах уделялось югу России, и снова всплыла гипотеза Иловайского об Азово-Причерноморской Руси. Некоторые авторы настаивали на том, что славяне сформировались там автохтонным путем на основе предшествовавших скифо-сарматских культур. Этот спор разгорелся с особой силой во второй половине 1940-х – начале 1950-х гг., ибо после насильственной депортации крымских татар в 1944 г. появился добавочный политический фактор для поиска славянских древностей в Крыму. Во второй половине 1940-х гг. археологические работы в Крыму щедро финансировались, и к ним были привлечены лучшие специалисты, перед которыми ставилась задача доказать славянский, или русский, исторический приоритет в Крыму. В те годы в популярной литературе можно было встретить утверждения о том, что крымские земли изначально принадлежали славянам и их «предкам-скифам», что татары тем самым противоправно присвоили себе исконно русские земли и что только русские имеют неоспоримые исторические права на Крым как на свою территорию. Одно из практических следствий этих идей выражалось в том, что во второй половине 1940-х г. в Крыму расцвел антисемитизм: евреи не могли получить там ни работы, ни прописки. Крыму предназначалось чисто русское будущее (Костырченко 1994: 51, 54–55).

Не меньшая роль в рассматриваемых построениях отводилась реинтерпретации древностей западных земель. Оживляя старый германско-польский спор об этнической принадлежности лужицкой культуры, советские авторы послевоенного времени настаивали на славянстве лугиев и лужицкой культуры, относили пшеворскую и оксивскую культуры к культурам славянского, а не германского круга. Славянами объявлялись вандалы и лангобарды, а Заэльбье причислялось к древним славянским землям. В свете всего этого становится понятным и отношение послевоенной советской науки к готам, которых немецкие специалисты считали едва ли не самыми одаренными и могущественными из германских племен. По советской концепции, готы представляли собой разрозненные племенные группы с очень бедной культурой, которые, придя в Северное Причерноморье, быстро усвоили местную культуру и растворились среди местного населения. В некоторых работах сведения Иордана о готах вообще считались легендой. Раннесредневековые древности лесостепной и степной зон Украины, связанные с культурой погребальных урн, были объявлены раз и навсегда славянскими. Все это надолго лишило готскую проблематику археологической фактологической основы. Тем самым, на волне наблюдавшегося в 1940-х гг. государственного шовинизма советская наука временно гальванизировала многие концепции «славянской школы» (об этом см.: Шнирельман 1993; Shnirelman 1995a; 1996b). Но после смерти Сталина подавляющее большинство специалистов утратили к ней интерес, причем от этих идей отказались и многие их недавние защитники.

В то же время в 1940 – 1950-х гг. апелляция к миграционной теории не поощрялась, а упоминание о родстве с «арийцами» было настолько опасным, что от него лучше было отказаться (Струве 1947; Читая 1955: 376–377; Пиотровский, 1995: 272–273. Об этом см.: Шнирельман 2006: 101–102). Все это, разумеется, было реакцией на нацистскую идеологию.

В рассматриваемый период энтузиазм, связанный с поисками славянской прародины и славянских предков, был подхвачен и еще больше раздут популярной литературой. Здесь нет возможности дать обзор всей этой продукции, рожденной патриотическими чувствами. Поэтому остановимся лишь на одном эпизоде, позволяющем перекинуть мостик от славянофильской археологии 1940-х гг. к произведениям современных неоязычников. Речь идет о сочинении писателя А. К. Югова, посвященном доказательству славянского происхождения Ахиллеса (Югов 1949). Чтобы понять весь пафос его построений, надо иметь в виду, что впервые Югов выступил со своей идеей в самом конце 1940-х гг., то есть, во-первых, в разгар кампании борьбы с «безродными космополитами», а во-вторых, в то время, когда Крым усиленно заселялся славянским (русским и украинским) населением. Этим и определялась сверхзадача его выступления.

Автор начинал со ссылки на ученых, будто бы доказавших, что скифы, киммерийцы, тавры и родственные им племена были бесспорно «прарусскими». Особый восторг у него вызывал Ломоносов, все построения которого относительно происхождения славян-русичей якобы нашли научные подтверждения. Но Югову этого казалось мало, и он задавался вопросом, «не отодвинуть ли в древность саму русскую народность». Он спрашивал далее, когда вообще русские появились в Причерноморье и в Крыму, и безапелляционно настаивал на том, что это случилось еще до Троянской войны, то есть в XVI–XIII вв. до н. э. О том, насколько над ним довлели патриотические чувства, определявшие содержание всех его построений, свидетельствует следующее его заявление по поводу трипольской культуры, впервые открытой на Украине археологом Хвойкой. Югов писал: «Не хочется почему-то думать ни о каких “прото”, а попросту хочется сказать, что Хвойка открыл древнюю русскую культуру…» (Югов 1949: 182). И он стыдил советских археологов за то, что они, якобы будучи в плену у «немецких концепций», не решались открыто заявить об истинной древности русской культуры.

Сам он был лишен этих «комплексов» и, опираясь на византийские источники (Лев Диакон и др.), признавал в Ахиллесе… русского, урожденного тавроскифа из Приазовья. Он неутомимо искал все новых и новых тому подтверждений, привлекая высказывания древних авторов о святилище Ахилла в Крыму, о том, что Ахилл «был владыкой скифской земли», и т. д. Все это заставляло Югова испытывать гордость за русский народ, чей славный сын стал героем бессмертной поэмы Гомера и который, тем самым, оказывался участником формирования античной средиземноморской культуры. «Мы, ‘народ Рос’, были создателями средиземноморской культуры наравне с греками», – заявлял он (Югов 1949: 186). Мало этого, Керченский полуостров, где якобы правил Ахиллес, объявлялся родиной железной металлургии. Вот, оказывается, почему оружие и доспехи Ахиллеса делали его непобедимыми: они по прочности намного превосходили бронзовое вооружение, которым тогда пользовались остальные народы Древнего мира. Далее, автор настаивал на прямой преемственности Киевской Руси от Скифского царства в Крыму. Облик древних скифов, воссозданный советским антропологом М. М. Герасимовым, напоминал ему «гордое, но в то же время юношески доверчивое лицо… крымского славянина» (Югов 1949: 190). Симптоматично, что Югов оживлял все те же надежды на обнаружение славянской докириллической письменности, которые вдохновляли историков «славянской школы».

Следовательно, заключал автор, русские являлись исконным населением Крыма, где греки, римляне, готы, генуэзцы, татары, турки появились много позднее. Автор соглашался считать древних греков «культурным населением». Но все остальные были для него однозначно варварами, способными лишь грабить Крым и разрушать наследие «древнерусской тавроскифской культуры». «Что доброго могли принести с собой в русскую Тавриду орды татар – этот черный отблеск батыевщины? Паразитический, хищнический образ жизни – это исконное свойство крымского татарина», – восклицал он патетически (Югов 1949: 188). Образ татарских «кочевых, насильнических орд», похоже, преследовал его как страшный сон, и он не упускал случая еще и еще раз напоминать о «зловещей роли» татарского народа в русской истории (см., напр.: Югов 1968). Отличался он и другими «патриотическими» выступлениями; в частности, в 1960-х гг. пытался поднять общественность против известного историка А. А. Зимина, осмелившегося поставить под сомнение аутентичность «Слова о полку Игореве» (Югов 1965).

Сочинения писателя Югова, неизменно включавшие опус об Ахиллесе, неоднократно переиздавались (см., напр.: Югов 1975) и вошли в золотой фонд русской националистической литературы. В этих кругах с благодарностью подхватывали его версию о славянстве Ахиллеса. Популяризация этой идеи вызвала обеспокоенность у ученых, и в середине 1970-х гг. они несколько раз выступали с разъяснениями по поводу ее полной безосновательности. Речь шла о дилетантском подходе Югова к этимологическим построениям (Галкина 1975), о полном непонимании им смысла древних этнонимов (Ханпира 1974) и неумелом обращении с фольклорными сюжетами (Рыбаков 1985: 158), о его вольных манипуляциях с древними источниками и некорректном использовании трудов академика В. Г. Васильевского (Алексеев, Лихачев и др. 1976; Ханпира 1974).

Ученые объясняли, что на самом деле родина мирмидонян и их вождя Ахилла располагалась на острове Эгина, что византийские авторы склонны были использовать одни и те же древние этнонимы для различных неродственных между собой народов, что они нередко основывались при этом на созвучии терминов, а это напоминает народную этимологию и весьма далеко отстоит от научных методов (Ханпира 1974: 188; Алексеев, Лихачев и др. 1976; Топоров 1986: 29). Наконец, ученые отмечали, что «возрождать в конце XX века взгляды византийских хронистов X–XI вв. или даже писателей барокко XVII в. (любивших отождествлять народы своего времени с племенами седой древности) так же недопустимо, как защищать геоцентрическую систему или алхимию…» (Алексеев, Лихачев и др. 1976: 111).

Между тем именно этим и занимались некоторые писатели-почвенники и в 1990-х гг. занялись русские неоязычники, безоговорочно защищающие построения Югова и неизменно включающие их в свои этногенетические схемы (Литератор 1976; Зиберов 1975: 61; Скурлатова 1979: 56; Скурлатов 1987: 215–216; Саратов 1988: 64; Жукова 1982: 228; Глушкова 1989: 169; Петухов 1989: 7; 1990а: 37; 1998б: 32; Безверхий 1993: 61; Кандыба, Золин 1997в: 35; Гусельников, Удалова 1998: 10). Так Югов проложил дорожку от «славянской школы» (ср.: Венелин 1856а: 165; Иловайский 1876: 25, 120) прямехонько к русской неоязыческой идеологии. Наиболее отчетливо эта линия прослеживается в писаниях писателя-фантаста Ю. А. Никитина, начавшего с провозглашения Ахилла славянином (Никитин 1985: 95 – 113; 1995: 289; 1996а, Т. 1: 20), а закончившего утверждением о приоритете славянской дохристианской культуры над «цивилизацией» Запада, о происхождении мировых религий из русского, славянского ведизма, о лютости разбойников-хазар, о «жидомасонском заговоре» против национальных культур, о закабалении Руси христианством и т. д. (Никитин 1994а; 1994б; 1995). Иными словами, в некоторых своих «научно-фантастических романах» он воспроизводит все основные идеи, сформулированные еще в 1970-х гг. В. Емельяновым и другими будущими идеологами «Памяти». Конфуз данной ситуации заключается в том, что для современных неоязычников троянцы являются безусловными предками славян, а, по Югову, Троя была «паразитическим» государством, подрывавшим благосостояние «народа Рос», что якобы и заставило «русского князя» Ахиллеса принять участие в кампании против нее (Югов 1949: 186; 1975: 189–191).

На рубеже 1940 – 1950-х гг. поиск древнейших предков русского народа увлекал многочисленных любителей. Не вдаваясь в эту тему, еще ждущую своего исследователя, отмечу лишь один столь же курьезный, сколь и показательный случай. В марте 1952 г. в ЦК ВКП(б) поступило обращение от москвича А. Ф. Масанова с просьбой опубликовать его рукопись «Предантичная Русь». В этой работе древнейшее «русское государство» относилось к эпохе 8 – 10 тыс. лет назад и связывалось с царством амазонок, которое в свою очередь самым чудесным образом ассоциировалось с трипольской культурой. Автор доказывал, что речь шла о «племени антов», создавшем государство Рос. Одним из источников автору служила «Илиада», и он приписывал ее «русскому» гению. Надо ли удивляться тому, что в рассматриваемой работе нашлось место Ахиллу, который рисовался «русским»? Получив отрицательный отзыв из Института истории АН СССР, автор ополчался против историков-профессионалов и называл их «космополитами» (Начало Руси 1996).

 

Научные теории

Русские неоязычники черпают информацию и из современных научных концепций, связанных с разработкой индоевропейской проблематики. Наиболее популярными в последние полвека были три теории о прародине индоевропейцев и их связях с известными археологическими культурами. В 1950-х гг. особенно популярной была гипотеза о балканской, или дунайской, прародине, которую тогда отстаивал Б. В. Горнунг (Горнунг 1964) и которой придерживался И. М. Дьяконов (Дьяконов 1982. См. также: Трубачев 1991: 34–35, 65; 1997). К концу жизни Дьяконов несколько откорректировал свою идею, исходя из того, что в древности массовые миграции были исключением и много чаще происходила смена языка. Он признавал фактор миграции, но полагал, что речь шла о переселении очень небольших групп. Именно с этой точки зрения он и рассматривал вопрос о роли Малой Азии в формировании индоевропейской общности. Он продолжал утверждать, что никаких протоиндоевропейцев на Ближнем Востоке никогда не было, но допускал трактовку древнейших носителей производящего хозяйства, переселявшихся из Малой Азии на Балканы как «пре-праиндоевропейцев». Прародину же индоевропейцев Дьяконов по-прежнему помещал на Балканах и в Подунавье (Дьяконов 1989: 9 – 14).

В 1960 – 1970-х гг. большинство советских археологов полагали, что формирование праиндоевропейской общности происходило в прикаспийско-причерноморских степях, откуда их отдельные группы и расселялись по соседним регионам в течение бронзового века. На Западе эту теорию отстаивали М. Гимбутас и ее школа (Gimbutas 1977; 1985).

Во второй половине 1970-х гг. советские лингвисты В. В. Иванов и Т. В. Гамкрелидзе выступили с идеей о том, что прародина индоевропейцев лежала где-то на востоке Малой Азии, предположительно на Армянском нагорье (Гамкрелидзе, Иванов 1984). В этом их поддержал археолог В. А. Сафронов, поместивший древнейшую прародину индоевропейцев в Центральной Анатолии и связавший их предков с создателями знаменитого Чатал-Гуюка (Сафронов 1989: 40–44). Челябинский археолог С. А. Григорьев, разделяя подход В. В. Иванова, попытался проиллюстрировать это на археологическом материале. Однако, полемизируя с Сафроновым, он резко сузил границы предполагаемой индоевропейской прародины до узкого коридора между Северной Сирией и Юго-Восточной Турцией (Григорьев 1999: 304).

Особняком выступает Л. С. Клейн, вслед за некоторыми немецкими и скандинавскими авторами помещающий прародину в Центральной Европе и объясняющий индоевропейский феномен переходом к подвижному скотоводству (Клейн 1974; 2007; 2010; 2013б: 447–463). Сегодня этот подход мало кто разделяет, кроме его ученика А. М. Буровского, ставшего писателем (Буровский 2007: 271–272). Впрочем, недавно известный лингвист В. А. Дыбо высказался в пользу северо-западного центра (Дыбо 2013).

Справедливо критикуя построения лингвистов, Н. Я. Мерперт и Е. Н. Черных пытались сопоставлять праиндоевропейскую общность с выделенной ими циркумпонтийской историко-культурной провинцией второй половины 4-го тыс. до н. э., включавшей как пре-имущественно земледельческие, так и преимущественно скотоводческие общности, распространенные от Балкан до Кавказа. При этом Мерперту эта общность виделась в виде «языкового союза». Вместе с тем оба исследователя подчеркивали и условность таких сопоставлений, связанную с противоречивостью скудных источников, которыми вынуждены оперировать специалисты (Мерперт 1984: 242–244; 1988; Черных 1988).

Впрочем, В. В. Иванова это не обескуражило, и он продолжал отстаивать мнение о юго-восточноанатолийско-северосирийской прародине, где, как он полагал, могла обитать «индоевропейская конфедерация» до своего распада где-то в 5-м тыс. до н. э. В такой локализации прародины его убеждали данные о контактах праиндоевропейского с картвельским, северокавказскими, западносемитским и даже древнеегипетским (или афроазиатским) языками (Иванов 2004: 43–46; Гамкрелидзе, Иванов 2013).

Ситуация с выявлением прародины по разным причинам достаточно запутанна. Сафронов, например, вслед за лингвистом Н. Д. Андреевым (Андреев 1986) писал не об одной-единственной, а о трех прародинах – ранней (в Малой Азии), второй (на Балканах) и поздней (в Центральной Европе) (Сафронов 1989). Остается много неясностей и с маршрутами миграций различных индоевропейских групп. Это особенно ярко проявляется в отношении индоиранцев. Те специалисты, которые связывают основной очаг ранней эволюции индоевропейского массива с причерноморско-прикаспийскими степями, рисуют путь предков индоиранцев из приволжских степей в Заволжье и на Южный Урал, где эта общность и распалась. Согласно этим представлениям, затем индоарии двинулись на юг, в конечном итоге достигнув Южной Азии, а иранцы стали расселяться по степному поясу, после чего часть их тоже направилась на юг и осела на Среднем Востоке. Эту гипотезу в течение многих лет отстаивала известный археолог Е. Е. Кузьмина (Кузьмина 1994; 2008). Того же мнения придерживался и историк Э. А. Грантовский с тем лишь уточнением, что, по его мнению, расселение иранцев на юг шло двумя путями – как через Среднюю Азию, так и через Кавказ (Грантовский 1998; 2007. См. также: Mallory 1989). Этой концепции противостояла достаточно экстравагантная точка зрения археолога И. Н. Хлопина, связывавшего формирование индоиранцев с районом Юго-Восточного Прикаспия, где их предки якобы обитали тысячелетиями и откуда в эпоху бронзы шло их расселение как на север, так и на юго-восток (Хлопин 1989: 222–223; 1994). Однако эта гипотеза не нашла сторонников.

Следует заметить, что сегодня, основываясь на лингвистических данных, ученые понимают под «ариями» вовсе не всех индоевропейцев, а лишь ту восточную их часть, которая когда-то распалась на нуристанскую и индоиранскую ветви, причем затем последняя в свою очередь разделилась на индоарийскую, дардскую и иранскую ветви (Грантовский 2007: 17). Ни славяне, ни германцы в эту общность никогда не входили. По наиболее аргументированной гипотезе, прародина этих ариев располагалась в степях к северу от Черного моря между Уралом и Днепром, откуда они и двигались на восток и юг в течение 2-го тыс. до н. э. (Грантовский 1998: 82, 98; Клейн 2010). Правда, в соответствии со своей гипотезой В. В. Иванов рисует южный путь расселения индоариев с Ближнего Востока на восток и доказывает, что Средняя Азия к этому никакого отношения не имела (Иванов 2004: 56–57). А вот соглашавшийся с ним во многом другом С. А. Григорьев сохранил верность традиционной для отечественных археологов версии об индоиранской принадлежности степных культур эпохи энеолита и бронзы (Григорьев 1999: 326). Со своей стороны Е. Е. Кузьмина скептически относилась к лингвистической гипотезе Иванова и связывала колыбель индоевропейцев со степной зоной Евразии (Кузьмина 2004: 131–134).

Кроме того, как бы много археологи ни писали о миграциях, следует иметь в виду, что язык нередко (а в первобытности, видимо, достаточно часто) распространялся путем передачи от одних групп к другим – миграция при этом могла играть лишь второстепенную роль (Дьяконов 1984: 16–18). Вот почему носители одного и того же языка могли существенно отличаться по своим физическим и генетическим особенностям. Или, напротив, носители одного генотипа оказывались в совершенно разных лингвистических группах. Поэтому некоторым лингвистам определение какой-либо «узкой прародины» вообще кажется сомнительным занятием (см., напр.: Сухачев 1994: 124). Все это, разумеется, усложняет картину, и проблема происхождения, прародины и миграций праиндоевропейцев до сих пор не решена (Demoule 2014).

Но людей далеких от науки такие сложности и разногласия не смущают, и, возрождая давно отброшенные подходы второй половины XIX в., они смело отождествляют индоевропейцев с «арийцами», понимая под ними «белую расу». Далее мы увидим, что в своих построениях Скурлатов опирался на теорию о прикаспийско-причерноморской прародине, писавшие позже его Щербаков и Петухов следовали разработкам Иванова и Гамкрелидзе, а Безверхий и Гриневич вновь вернулись к идее балканской прародины. Следует лишь отметить, что ученые строго различают западный ареал оседлых земледельцев (от Балкан до Поднепровья) и восточный степной ареал подвижных скотоводов, – эти ареалы были связаны с совершенно разными лингвокультурными мирами. Иными словами, если специалисты идентифицировали индоевропейцев со степными культурами, то западных земледельцев, включая и трипольцев, им приходилось относить к совершенно иной общности (Старая Европа, по Гимбутас). Если же они настаивали на балканской прародине, то перед ними вставала трудная проблема лингвокультурной принадлежности населения степной бронзы. Более сложная картина рисовалась сторонниками идеи о малоазийской прародине, которые реконструировали множество различных направлений расселения древних индоевропейцев, соответственно менявших свой образ жизни и культуру. Не оправдалась гипотеза о «всадниках» эпохи энеолита, так понравившаяся когда-то Скурлатову. Сегодня твердо установлено, что всадничество появилось в степях не ранее последней четверти 2-го тыс. до н. э. (Кузьмина 2004: 129–130).

Однако наших неоязычников все эти сложности мало волнуют. Для них нет большой разницы между балканскими культурами и трипольем, с одной стороны, и степными культурами, с другой. Если, по Гимбутас, сдвиг земледельческого населения из Балкано-Карпатского региона в Эгеиду и на Крит означал отступление обитателей Старой Европы перед лицом индоевропейской экспансии, то для Гриневича и Безверхого речь шла исключительно об индоевропейском, точнее, «славяно-русском» расселении. Рассматривающиеся в настоящем исследовании националистические версии далекого прошлого фактически отождествляют индоевропейцев («арийцев») со «славяно-русами». Более того, других народов (не только неиндоевропейских, но и индоевропейских и даже славянских, не принадлежащих к русскому ареалу) эти версии, как правило, попросту не признают. Правда, исключение представляют, во-первых, народы черной и желтой рас и, во-вторых, семиты, играющие очень важную смысловую роль во всех этих построениях.

Большую роль в сложении современного русского неоязыческого мировоззрения сыграли работы академика Б. А. Рыбакова, где, во-первых, делалась попытка реконструкции и систематизации славянских языческих представлений и ритуалов как в древнейшую эпоху, так и во времена Киевской Руси (Рыбаков 1981; 1987), а во-вторых, рисовалась многотысячелетняя история первобытных славян, начиная по меньшей мере с бронзового века, если не раньше. Обобщая колоссальные археологические, фольклорные и исторические материалы, Рыбаков, наряду с рядом верных замечаний, позволял себе немало неточных и явно фантастических рассуждений, выдавая их за научные гипотезы. Его построения грешили методическими просчетами, ибо он нигде и никогда даже не пытался обсуждать методические основы своих концепций и способы их верификации. В частности, он излишне полагался на фольклорные данные, веря в то, что они в неискаженном виде доносят до нас факты далекого прошлого (Рыбаков 1985). Имея в виду построения Рыбакова, один из критиков писал: «Ученые исторической школы в своих конкретных разысканиях нередко утрачивали ощущение реальных границ и возможностей применяемого ими метода и пытались объяснить на его основе явления, объяснимые лишь с точки зрения эстетической» (Емельянов 1978: 141). В эпоху перестройки о содержавшихся в работах Рыбакова элементах мифотворчества заговорили профессиональные историки (Клейн 2004: 68 – 105). В частности, отмечалось, что он не только безосновательно удревнял историю русского народа, но и открыл шлюзы для ненаучных построений типа поиска русов среди этрусков (Круглый стол 1988). Столь же неосторожно Рыбаков пользовался и лингвистическими материалами (об этом см.: Клейн 1991; Савельева 1997: 81, 83). Даже его археологические построения вызывают сегодня множество вопросов.

Существенно, что он сам прилагал большие усилия к популяризации своих идей в средствах массовой информации. Для примера рассмотрим одну из поздних его статей, опубликованных в журнале «Держава», органе Международного фонда славянской письменности и культуры, созданного православными русскими националистами для отстаивания панславянской идеи. В этой статье Рыбаков шел навстречу пожеланиям редакции этого журнала, попросившей его ознакомить читателей с его концепцией этногенеза славян. Вот что он счел нужным донести до читателей журнала. Для начала он уже в который раз подверг резкой критике «норманнскую теорию», обвинив ее в подтасовках, имеющих целью принизить творческие способности славян. Объявив легендарного Кия киевским князем VI в., Рыбаков доказывал, что понятие «Русская земля» сложилось к середине VI в. и что, следовательно, Киевское государство возникло за 300 лет до варягов.

Однако это было далеко не началом славянской истории. Корни славян Рыбаков издавна искал в бронзовом веке, когда якобы после «пастушеского разброда» славянские племена объединились в Правобережной Украине и перешли к земледелию. Все это произошло будто бы в позднем бронзовом веке. Ссылаясь на исследования гидронимики, проведенные когда-то О. Н. Трубачевым, Рыбаков доказывал, что позднее, в раннем железном веке, славяне якобы широко расселялись в украинской лесостепи. По его мнению, «славяне-земледельцы» установили контакты с греками за 400–500 лет до Геродота. И он не видел никаких сложностей с отождествлением этих славян со «скифами-пахарями» (ниже мы увидим, что Трубачев не разделял этой идеи). Впрочем, это казалось ему недостаточным, и он приписывал славянам немало из наследия скифов-кочевников. Скажем, он причислял к славянам скифского царя Колоксая, легендарного предка скифов Таргитая, приписывал славянам известный скифский миф о дарах неба и т. д.

По Рыбакову, корни ряда русских фольклорных сюжетов восходили корнями к началу раннего железного века и, тем самым, по своей древности вполне могли потягаться с древнегреческими мифами. Рыбаков ухитрялся обнаруживать немало сходств в фольклорных сюжетах скифов и славян, чего другие специалисты не отмечали. Мало того, он с энтузиазмом заявлял о том, что эти «славяне» якобы снабжали античный мир хлебом. Короче говоря, Рыбаков всеми силами пытался обнаружить славянские корни в глубинах первобытности, рисовал преемственность славянского развития в Восточной Европе в течение тысячелетий и наделял славян доблестями, которые могли бы поспорить со славой античного мира (Рыбаков 1997). Все это, безусловно, не могло не привлекать к построениям Рыбакова самых разных русских националистов, включая и неоязычников, хотя сам он неоднократно публично призывал к борьбе с лженаукой (см., напр.: Арсеньев 1999: 7) и объявлял себя атеистом (Рыбаков 1993). Кстати, по словам очевидца, Рыбаков наотрез отказался не только принять, но и обсуждать идеи Г. Гриневича (Родионов 2008).

Другим важным источником информации для русских неоязычников является теория лингвиста О. Н. Трубачева (Трубачев 1976; 1977; 1979; 1984а; 1991: 46–47, 68; 1999), популяризировавшаяся Н. Р. Гусевой (Гусева 1977; Ахуджа, Гусева 1982), о близком родстве и теснейших контактах между славянами и индоариями в Северном Причерноморье. Отождествляя последних с синдами Кубани, Трубачев всеми силами пытался доказать, что какие-то группы индоариев надолго задержались в Северном Причерноморье после ухода оттуда основной массы их соплеменников и вполне могли иметь тесные контакты с ранними славянами. Для этого Трубачеву потребовалось углубить историю славян в этом регионе, и он смело писал о Донской Руси (Трубачев 1992: 72), оживляя тем самым теорию Азово-Причерноморской Руси, отстаивавшуюся Иловайским и рядом других авторов XIX в. Кстати, отождествляя синдов с индоариями, Трубачев фактически возрождал донаучные взгляды, которых придерживался, например, дореволюционный историк казачества Е. П. Савельев (Савельев 1915, вып. 2: 65).

Взгляды Трубачева с восторгом подхватил Скурлатов, упоминавший синдов (то есть якобы осколок индоариев) на Тамани и настаивавший на причерноморской родине ведической литературы (Скурлатов 1987: 214–215). Те же идеи лежат в основе всех построений, указывающих на эту литературу как на бесценную сокровищницу славянских народных знаний. Вместе с тем последователи Трубачева почему-то полностью игнорируют его основную идею о дунайской прародине славян (Трубачев 1991: 81–85; 1997), которая сильно расходится с большинством неоязыческих построений. Определенный интерес для нашей темы представляют и его частные замечания, скажем о принципиальной невозможности северной локализации прародины индоевропейцев, которую Трубачев был склонен искать в Среднем Подунавье (Трубачев 1991: 35; 1997), о том, что славяне были исконными земледельцами (Трубачев 1991: 167), но что скифов-земледельцев, не говоря уже о скифах и сарматах вообще, никак нельзя отождествлять со славянами (Трубачев 1979: 33; 1984б; 1997: 28), что название «венеты» было перенесено на славян достаточно поздно и лишь в южнобалтийском ареале (Трубачев 1991: 86), что термин «русь» происходит вовсе не от роксоланов (Трубачев 1999: 122–124) и др.

Вместе с тем, высказывая немало верных замечаний, Трубачев, к сожалению, грешил неточностями, в особенности когда дело касалось нелингвистических материалов. Так, скажем, неверно, что Северная Европа очистилась ото льда лишь к 4000 г. до н. э. и что ранее она была не заселена (Трубачев 1991: 35, 104), – достаточно заглянуть в учебник по археологии, чтобы убедиться, что автор явно омолаживал реальную картину; неверно, что в эпоху раннего металла население Нижнего Поволжья и Казахстана имело неевропеоидный физический облик (Трубачев 1991: 63); следы пахоты действительно известны в Европе со второй половины 4-го тыс. до н. э., но было бы опрометчивым говорить о том, что уже тогда там появился плуг, тем более что автор сам резонно признавал вторичность плуга по отношению к более примитивному ралу (Трубачев 1991: 171–172, 211–212); недостаточно четкая трактовка автором вопроса о появлении у славян железа (Трубачев 1991: 108–118) может создать ложное впечатление, что они сами открыли сыродутный процесс, а это весьма сомнительно. Именно такие неточности в трудах серьезного специалиста и могут породить у мифотворца соблазн опереться на его имя для подтверждения своих этногенетических фантазий.

Впрочем, дело заключается не только в неточностях, а и в том, что над Трубачевым явно довлела априорная концепция – стремление во что бы то ни стало доказать наличие индоариев в Северном Причерноморье в античную эпоху. Как уже было показано специалистами (Грантовский, Раевский 1984; Клейн 1987), ни одного убедительного лингвистического аргумента в пользу этой теории ему так и не удалось найти. Кроме того, Трубачеву (1984б; 1997: 31) была не чужда идеология борьбы с западными «славянофобскими» концепциями, якобы злонамеренно принижавшими культурный уровень древних славян и их роль в раннесредневековой Европе. Им двигали не только поиск научной истины, но и стремление продемонстрировать «подлинное величие» древних славян – «то, что будит в каждом из нас не один только научный интерес, но и дает священное право русскому, славянину любить русское, славянское…». И именно этот дух произведений Трубачева пришелся по вкусу его последователям-почвенникам.

В 1970-х гг. история древних славян привлекла внимание индолога Н. Р. Гусевой. Вначале она ставила перед собой ту же задачу – обнаружить и объяснить сходства в духовных представлениях древних ариев и древних славян (Гусева 1977: 26). Сопроводив свою книгу об индуизме пространным экскурсом в историографию, она даже не попыталась разобраться в имеющихся конфликтующих между собой концепциях, очень по-разному интерпретировавших раннюю историю индоевропейцев и лингвистическую картину в Северном Причерноморье в эпоху бронзового века. Главным для нее было даже не доказать, а постулировать, что накануне своих миграций из степной зоны индоарии якобы жили там бок о бок с «протославянами» едва ли не в 3-м тыс. до н. э. Тем самым она попыталась не только развить идею о тесных контактах между ними (при этом она, в особенности, делала акцент на языковых сходствах между индоариями и восточными славянами), но и значительно углубить историю самих славян. Более того, она выдвинула и гипотезу о том, что часть арийских племен вошла в этногенетический субстрат, на котором сформировались славяне (Гусева 1977: 29–32; Ахуджа, Гусева 1982: 52).

Именно Гусева позднее поддержала дилетантские рассуждения Гриневича о «праславянской письменности», выражая надежду на то, что это побудит историков к обнаружению «контактов русского народа с древними индоевропейцами» (Плахотная 1984). Правда, эта странная идея не взволновала никого, кроме нее самой. Во второй половине 1980-х гг. она уже утверждала о наличии «этногенетической преемственности между арийскими и древнеславянскими племенами» и настаивала на том, что «арийский субстрат, безусловно, играл большую роль в формировании поднепровских славян…» (Гусева 1988: 47). Иными словами, она как бы «научно» обосновала «арийство» славян. После этого вряд ли может вызвать удивление тот факт, что, по Гусевой, предки славян оказались степными скотоводами. Перекличка ее теории с «Влесовой книгой» более чем очевидна.

В 1990-х гг. Гусева пошла еще дальше, заявив себя последовательницей оккультных построений мадам Блаватской, вслед за которой все эзотерики начала XX в., а затем и нацистские авторы (Г. Вирт, А. Розенберг, Ю. Эвола) выводили «светоносных» ариев из полярной зоны (Williams 1991: 140–144; Godwin 1993: 56–61). Впрочем, стыдливо избегая упоминаний имени Блаватской, Гусева внешне опиралась на давно забытое учение Б. Г. Тилака о том, что космогонические представления ведической литературы формировались якобы в приполярной зоне (Гусева 1991а; 1991б; 1994а: 17 сл.; 1994б; 1995: 20–29; 1998а: 29 сл.; 2002: 4–6; 2003; 2010: 23–33). Голословно отвергая или сознательно замалчивая идеи современных лингвистов-компаративистов о генетических взаимосвязях языков внутри индоевропейской семьи и о возможной локализации праиндоевропейцев и индоиранцев, Гусева самостоятельно предпринимала сравнительный анализ выбранных наугад русских и санскритских слов, «доказывая» их несомненную близость (Ахуджа, Гусева 1982: 51–53; Гусева 1992: 10–11; 1994а: 38–40; 1994в). Излишне говорить о полной безграмотности этого приема, игнорирующего все современные лингвистические методики, выработанные поколениями ученых.

Столь же фантастичны и рассуждения Гусевой о некоей приполярной цивилизации, где арьи якобы жили когда-то бок о бок со славянами и откуда они позднее двигались с севера на юг (Гусева 1991б: 28; 1992: 10; 1994а: 20–21, 32; 1994б; 1995: 22–23, 30; 1998а: 29 сл.; 2003). Этим представлениям она была верна до конца своих дней (2010: 59). Однако, вопреки ее утверждениям, никаких археологических подтверждений этому нет. Напротив, к настоящему моменту накоплено множество археологических данных о том, что северные регионы заселялись в разные эпохи пришельцами с юга (Шнирельман 1997б) и что прародина индоиранцев лежала, скорее всего, между Южным Уралом, Северным Казахстаном и лесостепной зоной Южной Сибири (Куклина 1985: 185; Кузьмина 1994; Матвеев 1998). Нет оснований и для фантазий о том, что скотоводство якобы возникло у арьев на севере в период климатического оптимума, а затем, двигаясь на юг, они якобы перешли к земледелию (Гусева 2002: 20; 2010: 37–52). Не менее сомнительны и рассуждения Гусевой о том, что скифы являлись прямыми потомками арьев и были в то же время чрезвычайно близки славянам до такой степени, что «древнегреческие историки и географы не различали их» (Гусева 1991б: 27; 1994а: 12–13). В науке уже давно и прочно установлено ираноязычие скифов, которые, в отличие от славян, были кочевниками-скотоводами и резко отличались от них по культуре (Бонгард-Левин, Грантовский 1983: 22–25). В XIX в. некоторые ученые действительно писали о родстве ариев и славян, однако затем эта идея была отброшена как бездоказательная. Больше оснований имеется для предположения о тесных контактах между скифами и славянами, однако и против этого имеются серьезные возражения (Грантовский 2007: 20–21, 23–24). Наконец, идея Северного материка остается гипотезой. Если он даже и существовал, то, во-первых, затонул задолго до возникновения какой-либо цивилизации, а во-вторых, там в любом случае наблюдались суровые природно-климатические условия, неблагоприятные для обитания человека (Говоруха 1984).

Гусева опиралась на устаревшие взгляды, умалчивая об их опровержении специалистами, ради одного – чтобы отвергнуть распространенную, по ее мнению, идею о том, что «появление славян на лице земли следует связывать лишь с рубежом н. э.» (Гусева 1995: 41). Здесь следует отметить, что ученые-профессионалы, занимающиеся славянским этногенезом, говоря о начале н. э., имеют в виду распад общеславянского языка. Отделение же славянского языкового массива от более крупной общности, возможно балто-славянской, произошло значительно раньше. И это известно любому специалисту.

Между тем у Гусевой появилось немало последователией, аккуратно воспроизводящих ее фантазию о будто бы значительно более мягком климате в Арктике в конце плейстоцена – начале голоцена, формировании там индоевропейской общности и расселении ее отдельных сегментов в условиях резкого похолодания. Во второй половине 1980-х гг. к кругу таких авторов прибавилось имя вологодского этнографа С. В. Жарниковой (1986; 1988; 1989; 1994: 66–73; 1997; 2003), которая, вслед за своим кумиром, повторяла тезис о близком родстве славянских языков и санскрита и настаивала на том, что прародина ариев (индоевропейцев) лежала ни больше ни меньше как на Русском Севере, где якобы располагалась легендарная гора Меру. Особый интерес Жарникова испытывала к изображению свастики и пыталась доказать, что как индоиранцы, так и славяне унаследовали этот символ от триполья, если вообще не от позднепалеолитических предков (Жарникова 1985; 2003: 226–233). Теория Жарниковой, наряду с гипотезой Тилака о приходе индоевропейцев из приполярных стран, была подхвачена средствами массовой информации, причем такими популярными, как газета «Известия» (Филиппов 1996) и Всероссийский телевизионный канал НТВ (программа «Новости» 9 сентября 1996). Она нашла место даже на страницах московского академического журнала «Этнографическое обозрение» (Жарникова 2000). С тех пор Жарникова регулярно выступает «экспертом» в телепередачах, посвященных «Арктической прародине».

Примечательно, что в этом Жарникову поддерживал академик Б. А. Рыбаков своими положительными рецензиями на ее работы о Приполярной прародине ариев и славян. И это не случайно, ибо сам Рыбаков, незадолго до своей кончины преодолев былую осторожность, начал открыто оперировать термином «арийцы», отправил их в далекие странствия вместе со своими стадами (и это поразительно напоминает соответствующие пассажи из «Влесовой книги») и объявил славян их прямыми потомками. Правда, родиной арийцев он назвал Поднепровье, где якобы сложилась Ригведа и откуда часть населения когда-то откочевала в Индию. Все это позволило Рыбакову обратиться к современным украинцам с настоятельным советом заняться изучением санскрита (Рыбаков 1998). Склонность локализовать прародину «арийцев» не в Приполярье, а в Поднепровье сближает концепцию Рыбакова не с построениями Гусевой, а с идеями Ю. А. Шилова, который тут же не без удовольствия поспешил это отметить (Шилов 2000а: 105).

В 1990-х гг. Гусева делала все, чтобы привлечь на свою сторону профессиональных ученых и продемонстрировать, что идея об Арктической прародине якобы нашла поддержку у специалистов. Впрочем, больших успехов она на этом пути не достигла. Вначале она издала на деньги И. Глазунова небольшой сборник, который был выпущен издательством «Витязь», руководимым известным антисемитом В. И. Корчагиным. Помимо самой Гусевой, в нем участвовали ее ученица С. Жарникова, лидер одной из московских неоязыческих групп Ф. Разоренов, а из археологов – академик Б. А. Рыбаков и Н. Л. Членова (Гусева 1994 г). В 1998 г. Гусевой удалось переиздать этот сборник в академическом институте. Авторы остались в принципе те же; потерялся один лишь Разоренов, чье участие, по-видимому, сделало бы сборник уж слишком одиозным (Гусева 1998б). Никто больше из российских специалистов не счел для себя достойным участие в этом сомнительном предприятии. Такой досадный пробел Гусева заполнила публикацией отрывков из вынутой из нафталина книги Б. Г. Тилака «Арктическая родина в Ведах». А затем после многолетних тщетных усилий Гусевой удалось выпустить и перевод книги Тилака в Москве (Тилак 2002) в издательстве «Гранд», печатающем историческую литературу сомнительного свойства.

Иной путь избрал никем не признанный ассириолог А. Г. Кифишин, которого давно соблазняла идея о том, что достижения цивилизации были принесены на Древний Восток с территории Украины. Во второй половине 1990-х гг. он всячески пытался популяризировать свое сенсационное «открытие» в Приазовье, где ему будто бы удалось в 1994–1997 гг. обнаружить и прочитать «протошумерские надписи» в гротах давно известного археологам памятника Каменная Могила. Он доказывал, что там не только стены и потолки гротов были испещрены письменными знаками и надписями, но песчаниковые таблички с письменами хранились в специальных отсеках, названных им «архивом» (Кифишин 1996а; 1996б; 1999; 2001; Нечипоренко 1996). Ободренный своим «успехом», Кифишин стал обнаруживать аналогичные «протошумерские надписи» не только на Украине, но и далеко за ее пределами – от Южного Урала, Казахстана и Южной Туркмении до Южной Франции. Самые ранние из них он датировал 12-м тыс. до н. э., то есть эпохой позднего палеолита, а поздние – 3-м тыс. до н. э. Правда, он смущенно признается в том, что его переводы имеют крайне предварительный характер и иной раз делаются чисто интуитивно. Однако его нисколько не смущает феноменальная древность (с позднего палеолита!) и поразительная неизменность этого «шумерского языка» (в течение едва ли не десяти тысячелетий!), а также его широчайшее распространение по огромной территории Старого Света. При этом ядром «шумерского мира» оказывается Каменная Могила, якобы служившая его «ритуальным центром», откуда и исходили культурные импульсы (Кифишин 1999; 2001).

Вопрос о том, на какой материальной основе возникла эта «высокая культура», где и как жили обнаруженные им «цари» и «жрецы» и почему никаких остатков этой культуры в округе не обнаруживается, Кифишина, похоже, не волнует. На самом деле все эти «надписи» – плод воображения автора, однако ему этого достаточно для того, чтобы заявлять о том, что шумеры будто бы пришли в Месопотамию с территории Украины! Круг замыкается, и за риторикой Кифишина отчетливо слышится голос Льва Силенко. Не случайно в издании его книги активно участвовало Российское общенародное движение (РОД), политическая организация, ставящая своей целью «восстановление державы».

К сожалению, порой и профессиональные археологи, чтобы привлечь внимание к своим находкам и получить поддержку от властей и общественности, прибегают к сомнительной риторике, подкидывая пищу паранауке. Так, открывший уникальный памятник среднего бронзового века Аркаим в Челябинской области Г. Б. Зданович в одной из своих популярных статей писал буквально следующее: «Мы, славяне, считаем себя людьми пришлыми, а это неверно. Здесь уже с каменного века обитали индоевропейцы, индоиранцы, они и вошли в состав казахов, башкир, славян – это та общая нить, которая связывает всех нас. Мы все родственники, все наши степные народы – тюркские, славянские» (Зданович 1989: 40). Именно его неосторожные высказывания – о связи Аркаима со свастикой, со сложными космологическими идеями и т. д. – были подхвачены неоязычниками и эзотериками и сделали Аркаим гордостью русских националистов, «символом русской славы» (об этом см.: Shnirelman 1999a; Шнирельман 2001; 2011б).

Подобные идеи оказались соблазнительными и для некоторых украинских археологов. В этом плане весьма показательны рассуждения Н. А. Чмыхова, вскрывающие методологические основы того пути, который вел от науки к национализму и неоязычеству. Пытаясь реконструировать первобытную древность, Чмыхов сознательно отказывался от использования этнографических данных о традиционных народах, поскольку они жили в иной исторической и природной обстановке, чем предки славян (Чмыхов 1990: 15). Поэтому его основными источниками служили археологические и фольклорные данные, однако он считал возможным оставить в стороне обсуждение проблемы о том, насколько фольклорные материалы надежны и каким образом они могут привлекаться для первобытно-исторических реконструкций. Не будучи фольклористом, он брал на себя смелость свободно оперировать фольклорным материалом, даже не задумываясь о сложностях работы с такими источниками. Подобно академику Рыбакову, он был убежден в том, что мифы, безусловно, содержат исторические сведения, в том числе и воспоминания о древнейших эпохах, и что для выявления этих сведений никаких специальных знаний не требуется.

Далее, он рассматривал первобытные религиозные представления, во-первых, как мировоззрение, а во-вторых, как «первобытную науку», научные знания, причем не только сопоставимые с современными, но даже в чем-то их превосходившие. Он наделял первобытного человека научным историческим мышлением и утверждал, что тот якобы «чувствовал глубинные закономерности исторического процесса» (Чмыхов 1990: 25–28, 187). Тем самым он фактически сознательно стирал грань, отделявшую науку от ненауки. Вот почему его концепция опиралась не только на научные знания, но также на «Влесову книгу» и построения астрологов (Чмыхов 1990: 338). Мало того, исходя из этих сомнительных оснований, он предрекал человечеству скорую «вселенскую катастрофу» и утверждал, что путь к спасению лежит через новое обращение к языческому мировоззрению. Последнее он рисовал «системой, учитывающей глобальные закономерности развития природы и общества» и призывал к всемерному использованию этого духовного наследия (Чмыхов 1990: 344–345, 360–362). Надо ли удивляться тому, что этот романтизированный и, по сути, фантастический образ языческого мировоззрения, созданный молодым украинским археологом, был с восторгом подхвачен неоязычниками, увидевшими в нем научное подтверждение своим тайным пристрастиям?

Фактически нынешняя ситуация в околонаучных кругах в России и на Украине весьма напоминает ту, что сложилась в Западной Европе в конце XIX в., когда определенные научные теории (философия Бергсона и Ницше, биология Дарвина, эстетика Вагнера) стали использоваться для оправдания расизма, ксенофобии, иррационализма и «восстания против позитивизма», если воспользоваться словами Джованни Джентиле. Кстати, нелишне отметить, что «теорию» Гусевой и Жарниковой восторженно рекламировали газета русских фашистов «Русский реванш» (1996, № 1: 8), нацистская газета «Земщина» (1995, № 101), расистский журнал «Наследие предков» (1995, № 1: 14) и респектабельный журнал русских почвенников «Наш современник» (1996, № 5: 224).

Конечно, как верно пишет З. Стернхелл, было бы несправедливо винить ученых за то, каким образом интерпретируются и используются их теории. Тем не менее нельзя не учитывать социальные последствия некоторых идей, когда они упрощаются, получая массовую популярность. Так, скажем, социодарвинизм, безусловно, сыграл значительную роль в развитии этнонационализма и современного расизма (Sternhell 1976: 322). Как метко заметил Эрик Хобсбаум, «сейчас историки делают для национализма то же самое, что производители мака в Пакистане – для наркоманов: мы снабжаем рынок основным сырьем» (Hobsbawm 1992: 3). И это в первую очередь относится к тем специалистам, которые сознательно посвящают себя выработке идеологии для этнонационализма или расизма, – о некоторых из них и шла речь выше.

Вместе с тем главную роль в формировании и распространении шовинистической идеологии играют умелые интерпретаторы, излагающие простым доступным языком теории специалистов, манипулируя их идеями в нужном ключе. Чаще всего такими людьми оказываются писатели, журналисты, недоучившиеся студенты, энтузиасты-дилетанты (Sternhell 1976: 323–324). Затем в силу вступает механизм, типичный для атмосферы «всеобщей грамотности», но неглубоких знаний, что с признательностью используется и даже стимулируется националистами, сознательно создающими обстановку интеллектуального популизма. Этот механизм был удачно охарактеризован С. Дудаковым следующим образом: «Отныне между “литературой” и “действительностью” не существовало различий: что было придумано беллетристом, могло быть объявлено “документом”, который, в свою очередь, становился основой для нового беллетристического повествования. При этом, естественно, ни ссылок, ни объяснений этим “широко известным фактам” не требовалось» (Дудаков 1993: 140). В настоящее время нечто подобное происходит с псевдонаучными теориями в России и других постсоветских государствах.

Справедливости ради следует отметить, что, чувствуя некоторую неловкость от уж слишком явных ассоциаций своей теории с культурологическими построениями нацистских авторов, Гусева сопровождала свои позднейшие произведения оговорками о том, что ее «арийские идеи» не имеют к тем никакого отношения. Она полностью отмежевывалась от книги С. Антоненко, о которой пойдет речь ниже, и заявляла, что никогда не было ни «Руси Арийской», ни «Руси Ведической». Она даже отрицала «мнимое благородство» ариев и отмечала, что они практиковали человеческие жертвоприношения (Гусева 1997а; 2002: 193–208). Кроме того, в одной из работ она подчеркнула, что древнеиндийская цивилизация и пришедшие позднее в Индию арии не имели никакого отношения к славянам (Гусева 1997в). Вместе с тем она до конца жизни придерживалась идеи об Арктической прародине и, ссылаясь на мудрость древнеиндийской литературы, предупреждала русских против «внутреннего врага» (Гусева 1997б). Кто является этим врагом, она не уточняла. А ущербность нацистских концепций она видела лишь в том, что они, по ее словам, были направлены против славян (Гусева 1998а: 23). Геноцид евреев, против которых, прежде всего, была нацелена нацистская арийская пропаганда, Гусева предпочитала не замечать. В последние годы жизни, излагая все свои вышеизложенные идеи, она отмежевывалась от неоязычества и не забывала высказываться против расизма (Гусева 2002: 182–183, 279–282). Однако идея расы ее беспокоила: описывая приход арьев в Индию, она отмечала, что Индии тогда грозило «расовое смешение», и связывала падение хараппской цивилизации с «древнейшим расовым конфликтом» (Гусева 2002: 73–77). В чем состоял этот конфликт, она не поясняла и даже, напротив, сообщала о том, что в ходе расселения по Индийскому субконтиненту арьи свободно смешивались с местными обитателями и введенный брахманами запрет на смешанные браки помешать этому не мог (Гусева 2002: 79–81, 95). В то же время, отдавая должное расовой теории столетней давности, она с гордостью (и вопреки всем научным данным) подчеркивала, что останки палеолитических людей на стоянке Сунгирь относились к «индоевропейской, нордической расе» (Гусева 2010: 56–57).

Эпоха перестройки ознаменовалась небывалым всплеском альтернативной истории. Прежняя привычная схема исторического развития России оказалась ветхим сооружением, требующим либо капитального ремонта, либо полного сноса и замены зданием, построенным по совершенно новому проекту. Но вопрос о том, каким надлежало быть этому проекту, оказался настолько животрепещущим, что в оживленные дискуссии быстро втянулись массы участников, причем профессиональные ученые составляли лишь относительно малую и далеко не самую яркую их часть. Информационное пространство заполнили неофиты, смело бравшиеся за решение самых сложных исторических проблем. Предлагавшиеся ими версии прошлого отличались неожиданностью и новизной и неизменно встречали живой интерес у самой широкой публики. Профессионалы, приученные к осторожности и взвешенности своих суждений, были не способны успешно конкурировать на этом поле; публике их построения казались безликими и лишенными увлекательности, и борьба за читательский интерес была ими безнадежно проиграна. Разумеется, в этом сказался определенный консерватизм многих профессионалов, неготовых к решительному отказу от прежних, казалось бы, устоявшихся представлений. Здесь сыграли роль целый ряд факторов – во-первых, пиетет научных учителей, во-вторых, привычка руководствоваться сигналами, исходящими от власти, в-третьих, трудности радикального отказа от философско-методологических догм, десятилетиями царствовавших в науке, и, наконец, тот факт, что выработка новых подходов и освоение новых ставших доступными источников требовали времени.

Феерический успех «альтернативных историков» был встречен в научной среде с настороженностью и тревогой, быстро перешедших во враждебность. Многие специалисты старались просто не замечать их деятельности, воспринимая ее как «мусор», неизбежно появляющийся в поле масскультуры. Помещая себя на недосягаемую высоту, научные «мандарины» тешили себя образом «властителей дум» и не задумывались об опасности маргинализации в условиях господства всеобщего китча. У других ученых деятельность «альтернативщиков» вызывала открытую неприязнь, и они с возмущением набрасывались на них, обвиняя в «искажениях исторической истины», «беспределе в науке», «дилетантских подходах», «нехватке профессиональных знаний», «неумении обращаться с историческим материалом» и пр. Третьи отвечали едкой сатирой, пытаясь выставить своих нежелательных конкурентов в смешном или неприглядном виде. Однако от всего этого поток «альтернативной истории» нисколько не иссякал; напротив, ряды неофитов пополнялись все новыми именами. Они не только успешно оборонялись, но переходили в наступление, обвиняя профессионалов в сервилизме, подобострастном обслуживании скомпрометировавшей себя власти или даже сотрудничестве с тайной полицией, а также слепом использовании отживших «колониальных» и «имперских» подходов.

Все это сигнализировало об обретении наукой нового качества – в условиях демократизации она становилась частью масскультуры, что само по себе составляло проблему, достойную изучения. У этой проблемы имелся и особый ракурс, связанный с жадным поиском далеких предков, чем в годы перестройки активно занялись интеллектуальные элиты, представлявшие отдельные этнические группы. Именно тогда произошел первый безудержный выплеск «энергии памяти» (термин М. Н. Губогло), ранее ютившейся в темных закоулках и подворотнях андеграунда и контркультуры. Мне это тогда показалось интересным, ибо демонстрировало своеобразие культурного творчества в революционную эпоху в условиях ломки старого уклада и становления нового. Особенно захватывающими представлялись этнические конструкты, с одной стороны, отважно отвергавшие прежние академические догмы, но, с другой, слепо следовавшие устоявшимся академическим канонам в рамках сложившегося к тому времени поля исследований этногенеза. Что это за явление? Почему, мечтая о будущем, люди всеми силами устремлялись в прошлое, причем не в ближайшее, а в отдаленное, покрытое мраком забвения? Что они искали в этой седой старине, чего ожидали от нее? Почему столь высоким спросом стали вдруг пользоваться раннесредневековые или даже первобытные предки? Какие образы люди придавали таким предкам и какими качествами их наделяли, чего от них ожидали? Что означал этот возврат к «первоначалам»? Имеем ли мы здесь дело с «вечным возвращением», о котором, вслед за Ф. Ницше, писал М. Элиаде, и если так, то как его надо понимать? Все эти вопросы и будут рассмотрены далее на примере современного арийского мифа.

 

Глава 5

Научная фантастика и этноцентризм

 

Задумываться о своем происхождении и своих предках люди начали давно. В традиционных обществах особую роль длинные генеалогии играли для знати, легитимировавшей с их помощью свое высокое положение в обществе. Это было равным образом свойственно как полинезийским вождям, так и средневековым европейским монархам. Длинная генеалогия связывала действующих властителей с почитаемым легендарным предком, обессмертившим свое имя великими подвигами и необыкновенными деяниями, опиравшимися на поддержку богов. Поэтому европейским королям так нравилось вести свой род кому от римского императора Августа, кому – от Энея, кому – от короля Артура. В эпоху раннего Средневековья христианские авторы нередко также выбирали себе в качестве первопредков библейских Ноя, Сима или Иафета. При этом Сим считался покровителем духовенства, а Иафет – сеньоров. Позднее стало популярным искать своих предков среди каких-либо древних народов.

Примечательно, что во многих странах наблюдалось соперничество двух мифов: один связывал предков с могущественными и успешными завоевателями, другой вел их от местного автохтонного населения (Шнирельман 2007а). Первый обычно всемерно использовался правящей династией для повышения своего авторитета, а второй был востребован теми, кто искал легитимации своего социального положения и своих политических претензий путем обращения к местной почве. Так, в Испании происходила конкуренция между готским и иберийским мифами, во Франции – между франкским и галльским, в Англии – между норманнским и англосаксонским (правда, британские хронисты претендовали еще и на статус «истинного народа Израиля»). И лишь в Италии издавна вне конкуренции находился «римский миф», однако и он имел две трактовки как языческий Рим и Рим христианский – вокруг них объединялись конкурировавшие друг с другом силы: папство, с одной стороны, и светский лагерь – с другой. При этом в Италии с ее автономными городскими общинами предков искали не для всего народа в целом, а для отдельных муниципальных единиц. И отцом Вечного города долгое время считался легендарный Эней, что нашло отражение даже в «Божественной комедии». В свою очередь немецкие хронисты находили свои корни у троянцев, а предком-эпонимом в их работах нередко выступал библейский Иафет.

Интерес к таким предкам возник в эпоху Возрождения, но наибольшую популярность они получили в век национализма, когда королевские династии с их религиозной легитимацией уходили в небытие, а им на смену приходила идея народного суверенитета, придавшая особый сакральный смысл национальной истории и культуре. Именно в этом контексте генеалогия утратила свой прежний личностный облик. Теперь начали почитаться не древние легендарные герои, а древние легендарные народы, к которым и возводили себя те, кто считал себя победившим народом, взявшим свою судьбу в свои руки. Связь с пришельцами-завоевателями, легитимировавшими позиции утратившей былую силу знати, как правило, отвергалась, и борьба с «пришлой знатью» велась от имени «коренного народа». Поэтому воспевались местные предки, позволявшие народу чувствовать себя полноправным хозяином своей земли. Таковыми во Франции назывались галлы, а в Италии одно время были популярны предки-этруски. В то же время те, кто задумывались о единстве нации, пытались искать компромисс и отстаивали идею о смешанном характере местного населения, включавшего равным образом потомков коренных обитателей и пришельцев (Поляков 1996: 17 – 116).

Лишь в Германии миф «почвы» прочно спаялся с мифом «крови», к чему рано прибавилась тема «германского величия». Кроме того, в германских землях, разделенных политическими границами, рано родилась идея пангерманизма, также обращавшаяся к аргументам древности, знатности и автохтонности. В эпоху гуманизма германские интеллектуалы открыли для себя «Германию» Тацита. И, как пишет Л. Поляков, если итальянцам этот текст недвусмысленно говорил о варварстве первобытных германцев, то немцы усмотрели там подтверждение исконных добродетелей и героизма своих предков. Примечательно, что их также заинтересовало предположение Тацита о том, что якобы древние германцы избегали смешанных браков (Поляков 1996: 90–91).

Не меньший интерес заслуживает тот факт, что еще в XV–XVI вв. некоторые германские авторы любили подчеркивать воинственность и непобедимость своих предков, высказывали претензии на мировое господство и сетовали на то, что соседи из зависти или ненависти замалчивали подвиги древних германцев. Некоторые утверждали, что германское царство было самым древним на земле; другие доказывали, что и «Адам был немцем», а заодно воспевали немецкий (allemand) язык как древнейший язык всего человечества (alle Mann). Интересен и аргумент Мартина Лютера, жаловавшегося на господство папы над немцами: якобы это стало следствием наивности последних, позволивших сделать себя рабами. Правда, в своей борьбе за отделение от римской церкви Лютер оставался добрым христианином, но уже в XIX в. некоторые его наследники и продолжатели делали попытки возродить язычество. Были и такие немецкие авторы, которые выводили первопредка из Азии, делая его не только родоначальником всех европейских народов, но и носителем якобы исконного монотеизма, а также немецкого языка. К этим аргументам добавлялось еще и неизбывное чувство мести за обиды, когда-то нанесенные предкам соседями (Поляков 1996: 88 – 100). Наконец, не кто иной, как Фихте, обращаясь к немцам в патриотическом порыве, провозглашал: «Если вы не выстоите, все человечество падет вместе с вами…» Та же мысль позднее была подхвачена Гитлером: «Если исчезнут арийцы, непроглядная тьма опустится на землю; в считаные столетия человеческая цивилизация исчезнет и мир превратится в пустыню» (Поляков 1996: 111). Запомним все эти факты, ибо сегодня к тем же аргументам прибегают русские радикалы. Вот как это началось.

В 1970 – 1980-х гг. неоязыческий миф о предках развивался одним из направлений научно-фантастической литературы, представленным такими именами, как В. И. Скурлатов и В. И. Щербаков. Среди источников этих построений была поддельная «Влесова книга», которой предстояло стать едва ли не Священным Писанием для многих русских неоязычников. Жанр научной фантастики как нельзя лучше соответствовал целям неоязычников и уровню подачи ими материала. Ведь, с одной стороны, их теории не имели шансов пробиться на страницы серьезных научных изданий как из-за царившей там суровой идеологической цензуры, так и просто потому, что эти теории не удовлетворяли элементарным научным требованиям. С другой стороны, научная фантастика как жанр пользовалась гораздо большей свободой и, кроме того, издавалась такими тиражами, о которых ученый не мог и мечтать. Вот почему к этому жанру широко обращались самые разные критики советской власти, прибегавшие для изложения своих неортодоксальных идей к эзоповому метафорическому языку и эвфемизмам. Кроме того, как тонко подмечал известный писатель-фантаст Кир Булычев (историк-востоковед И. Можейко), наше общество имеет «оппозиционный характер» и всегда готово выступить против любого официоза, любой ортодоксии, в разряд которых обыватели включают и общепризнанную науку (Обыденкин 2002). Вот почему научная фантастика, разбивавшая в пух и прах устоявшиеся представления, пользовалась беспрецедентной популярностью у советского читателя в 1970-х – начале 1980-х гг. В этом состоял один из парадоксов советской действительности тех лет (Каганская 1986; Stites 1992: 129, 153–154).

Таким образом, связь научной фантастики с политическими доктринами оказывается далеко не случайной. Хорошо известно, какую роль сыграли определенные направления западной фантастики 1920 – 1930-х гг. в популяризации расистских идей, подготовивших массы к восприятию нацизма (Каганская 1987: 16; Hermand 1992: 246–262). Нет сомнений, что на сходную роль претендовали и научно-фантастические построения, о которых пойдет речь ниже. Правда, партийная цензура зорко следила за деятельностью писателей-фантастов, и в 1966 г. из недр Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС появилась записка А. Н. Яковлева и И. П. Кириченко, обвиняющая, пожалуй, наиболее талантливых советских писателей, работавших в этом жанре, братьев Стругацких, в отсутствии оптимистического видения будущего и даже в клевете на советскую действительность и антикоммунистических настроениях (Горяева 1997: 155–159; Кто… 1998). Еще раньше заместитель главного редактора Большой советской энциклопедии, социолог А. А. Зворыкин попытался привлечь внимание высшего руководства страны к тому, что он считал серьезными упущениями в известном романе И. А. Ефремова «Туманность Андромеды». В 1959 г. он написал записку в ЦК КПСС, где отмечал, что писатель выстраивал «надуманный мир, оторванный от истории нашего времени». Он сомневался в полезности для советской молодежи романа, где не говорилось об идеалах коммунизма, как они были представлены классиками марксизма. Очевидно, подозревая научную фантастику в нелояльности советской власти, он предлагал создать специальную комиссию по экспертной оценке научно-фантастической литературы. Однако в те годы власти отнеслись к его предложению прохладно (Орехова, Петров 1994: 235–239).

С большей серьезностью власти подошли к вопросу об идейном содержании научной фантастики в 1969–1971 гг., когда стало ясно, что эта литература пользуется у населения, особенно у молодежи, необычайным спросом. Вначале на страницах «Литературной газеты» была развернута широкая дискуссия о научной фантастике. Многие из ее участников соглашались в том, что фантастика так или иначе отражает сложные социально-философские проблемы современности (Файнбург 1969) и ее ценность заключается в «человековедении» (Бестужев-Лада 1969). Некоторые шли еще дальше и отождествляли описываемое фантастикой будущее с «измененным настоящим» (Нудельман 1970), рассматривающимся как бы под увеличительным стеклом с целью предостеречь людей от дальнейшего развития некоторых негативных социальных, политических или экологических тенденций (Громова 1970). Так как героем фантастики называлась идея, то допускалось, что писатель мог проигрывать ее возможную реализацию не только в далеком будущем, но и в отдаленном прошлом (Тамарченко 1970). При этом отдельные авторы отмечали, что фантастика как жанр допускает двусмысленности, которые «идейные враги всегда готовы превратно истолковать» (Казанцев 1969). Сторонники такой позиции доказывали, что советская фантастика должна отличаться от западной своим оптимистическим настроем, отказом от антиутопии и «воплощением мечты о коммунизме» (Казанцев 1969; Замокшин 1970; Высоков 1970; Дмитриевский 1970).

Вместе с тем, характеризуя научную фантастику, советские критики всячески избегали таких понятий, как «аллегория», «метафора», «иносказание». Самое большее, на что они могли пойти, – это вспомнить русскую поговорку «Сказка ложь, да в ней намек» (Шефнер 1969). Более откровенно ту же идею сформулировал выходивший в ФРГ журнал «Грани», увидевший в советской научной фантастике эзопов язык, открывавший возможность для критики советского строя. Это не укрылось от недремлющего ока советской цензуры, и уже в феврале 1971 г. высказывания из журнала «Грани» были доведены до сведения членов ЦК КПСС (Орехова, Петров 1994: 246, прим. 1).

Непосредственным поводом, привлекшим внимание властей к советской научно-фантастической литературе, было появление романа И. А. Ефремова «Час быка», опубликованного в журнальной версии в «Молодой гвардии» в 1969 г. и вышедшего отдельной книгой в 1970 г. Реакция председателя КГБ Ю. В. Андропова была молниеносной: он усмотрел в романе «клевету на советскую действительность», о чем поспешил уведомить членов ЦК КПСС. Его предостережение было рассмотрено на заседании Секретариата ЦК КПСС 12 ноября 1970 г., где окончательное решение вопроса отдали на усмотрение ЦК ВЛКСМ, курировавшего журнал «Молодая гвардия». Самого писателя Ефремова, снискавшего к тому времени мировую известность, решили не трогать, тем более что, как он сам настаивал в письме к секретарю ЦК КПСС П. Н. Демичеву, роман был критикой маоизма, искажавшего коммунистическую идею. Однако в романе были обнаружены «рассуждения, дающие возможность двусмысленного толкования» (то самое, о чем предупреждал А. Казанцев!), и за недосмотр А. В. Никонов был в 1970 г. снят с поста главного редактора журнала «Молодая гвардия» и переведен в журнал «Вокруг света» (Орехова, Петров 1994: 240–246; Ревич 1998: 194–195). Однако после назначения в 1972 г. на его место Анатолия Иванова политика журнала не изменилась. Но с тех пор, как свидетельствовал В. А. Ревич, «Молодую гвардию» захватили те, кого он относил к «ноль-литературе» (Ревич 1998: 165, 287–310). В эту когорту, по его словам, среди прочих входили Ю. Никитин, В. Щербаков, Е. Гуляковский, Ю. Петухов, с которыми мы еще встретимся в этой книге.

Положение научной фантастики, казавшееся незавидным уже к концу 1960-х гг. (Бестужев-Лада 1969), после этого еще более ухудшилось. В 1968 г. новым директором издательства «Молодая гвардия» был назначен В. Н. Ганичев. По свидетельству очевидцев, именно он вместе с заведующим отделом фантастики Ю. М. Медведевым (учеником И. Ефремова) и сменившим того В. И. Щербаковым осуществил разгром отделов зарубежной литературы и научной фантастики (Измайлов 1990: 187; Борисов 1995; Кто… 1998).

Впрочем, хорошо понимая роль научной фантастики в современном обществе и ее большой общественный спрос, Ганичев фактически открыл зеленый свет фантастике совершенно другого рода. Поэтому спустя много лет он положительно оценивал деятельность Медведева по пропаганде «русской фантастики» (Митрохин 2003: 420). Ведь именно при том издательство «Молодая гвардия» начало издавать альманахи «Тайны веков» и «Дорогами тысячелетий», где постоянными авторами выступали В. Скурлатов и В. Щербаков, посвятившие свои произведения созданию фантастической истории древних славян, выходившей далеко за пределы всех приемлемых научных гипотез. Это направление, всемерно оживлявшее идеи «славянской школы» и широко применявшее неонацистские приемы манипуляции историческими материалами (о них см.: Goodrick-Clark 2002), получало всемерную поддержку в ЦК ВЛКСМ, где в нем видели спасительную идеологию, способную увлечь молодежь. Вскоре там к этому прибавили веру в «снежного человека» и НЛО (космических пришельцев), что позволяло комсомольским лидерам создавать специальные поисковые отряды, отвлекавшие молодежь от насущных социальных и политических проблем.

У современной фантастики Кир Булычев отмечал выраженную тенденцию «имперской литературы», иными словами, «тоску и ностальгию по потерянному, жажду воссоздания советской империи» (Обыденкин 2002). Между тем корни такой тенденции уходят к последним советским десятилетиям, когда задолго до распада Советского Союза некоторые интеллектуалы жили воображением о величии древних славян, которых они отождествляли с арийцами.

 

«Научная фантастика» в поисках славян-арийцев

В советские годы отмеченная тенденция проявлялась прежде всего в псевдоисторических работах Скурлатова и Щербакова. При этом, будучи любителем мистификаций, Скурлатов неоднократно публиковался под псевдонимами. В частности, свою статью «След светоносных» он опубликовал в журнале «Техника – молодежи» под псевдонимом к. и. н. Валерий Иванов якобы в виде комментария к статье инженера Ивана Саратова «О поле, поле…». Зная, что Скурлатова зовут Валерий Иванович, нетрудно догадаться, что автор и комментатор составляли одно и то же лицо. В том же номере Скурлатов, на этот раз представившись физиком, опубликовал почерпнутые из научно-фантастической литературы идеи об антимирах, обратном течении времени и множественности инопланетных цивилизаций (Скурлатов 1977в: 40–43). Позднее он несколько раз публиковался под псевдонимом И. Саратов.

Отождествляя славяно-русов с древними иранцами (киммерийцами, скифами и пр.), индоиранцами или фракийцами, а порой с праиндоевропейцами или даже с этрусками, Скурлатов (1977б; 1987; Скурлатова 1979) и Щербаков (1987; 1988а; 1988б; 1990; 1991) рисовали захватывающую картину передвижений могущественных скотоводческих племен по всему евразийскому степному поясу и примыкавшим к нему землям, которые тем самым как бы становились исконным ареалом этих древних (читай: славянских) племен. Скурлатов сетовал на то, что в историографии принято считать славян исконными земледельцами, тогда как на самом деле изначально «русы» были пастухами, бродившими со своими стадами от Венгрии до Центральной Азии (Скурлатов 1977б: 331). Он следующим образом излагал результаты своих «изысканий»: «Если объективно (и без русофобской предвзятости) обобщить свидетельства древних источников и данные современной науки, то напрашивается вывод, что пятнадцать веков назад русы обосновались, видимо, и на Волге, и в Приазовье, и в Крыму, и на Днепре, и на Немане, и на Балтике, и даже, возможно, в Скандинавии, на берегах Северного моря, и в Центральной Азии» (Скурлатов 1977б: 332). Для него не составляло труда найти следы славных славянских завоевателей в Малой Азии и Закавказье на рубеже 2 – 1-го тыс. до н. э., объявить славян основателями города Тбилиси или связать их с урартами. Скурлатов оживлял нацистский миф о культуртрегерах-индоевропейцах (арийцах), якобы разносивших этнокультурные «хромосомы» из своего изначального ареала по всему миру – от Индии до Британских островов. «Их “чистота”, – писал он, – обеспечивалась не только природной изолированностью, но и культурно-идеологической обособленностью, ревниво поддерживаемой жрецами-волхвами. Но воины-конники разносили эти “хромосомы” по всему свету» (Скурлатов 1987: 215). Здесь же, в Причерноморско-Предкавказском регионе, Скурлатов искал исконную территорию народа Рос (Рус) и «страны русов». По его словам, отдельные группы славяно-русов сыграли немалую и притом благотворную роль в формировании народов Кавказа, Великой Булгарии, Малой Азии и даже Леванта.

Все эти построения были нужны автору для того, чтобы обосновать исконные права русских на всю территорию бывшей Российской империи. В одной из своих работ, опубликованных под псевдонимом, Скурлатов провозглашал: «Таким образом, не Припятские болота, куда нас пытаются загнать некоторые археологи, а огромный простор Евразийских степей вплоть до Амура – вот наша истинная прародина. 400 лет назад русские лишь вернулись в родное Русское поле, которое тысячелетиями принадлежало нашим предкам» (Скурлатова 1979: 57).

По сути, этим он оживлял уже известные нам взгляды ряда авторов конца XIX в., включая В. М. Флоринского, пытавшегося представить российскую колониальную экспансию в Центральной Азии «возвращением на прародину». К аналогичным аргументам прибегал и Скурлатов, выводивший предков славян откуда-то из Центральной Азии (Скурлатов 1977б: 331; Скурлатова 1979: 57) и утверждавший, что в раннем Средневековье Дикое поле и Северный Кавказ принадлежали росам (их он безоговорочно и ошибочно отождествлял с ираноязычными кочевниками, роксоланами и росомонами), пока их оттуда не вытеснили тюркоязычные кочевники (Саратов 1980; 1985; 1988: 68). Он настаивал на том, что аланское, готское, гуннское, аварское, болгарское и хазарское племенные образования состояли по большей части из славян и что загадочное государство Артания было создано «русами-полянами», жившими на территории, простиравшейся от Волги и Кавказа до Дуная (Саратов 1988: 38, 42). Эта концепция искусственно реанимировала давно отвергнутую наукой легенду о «южной Руси» (об этом см.: Гадло 1968) и пыталась тем самым легитимировать территориальные приобретения Российской империи, представляя их «возвращением Родине утерянных земель» (см., напр.: Саратов 1980: 33).

Другая цель Скурлатова состояла в удревнении русской и, в целом, славянской истории, которая была, на его взгляд, ничуть не моложе истории германских, индоиранских, тюркских и других народов и насчитывала как минимум несколько тысячелетий. Этим способом он пытался наделить русский народ дополнительными достоинствами (Скурлатов 1977б: 329), как будто достоинства народа определяются древностью его происхождения.

В принципе в том же русле работал и писатель-фантаст В. И. Щербаков, по профессии радиофизик, кандидат технических наук, настойчиво объявлявший себя профессиональным лингвистом – видимо, сказалось обучение на философском факультете Университета марксизма-ленинизма, который он окончил в 1965 г. В 1960 – 1970-х гг. он был тесно связан с журналом «Техника – молодежи» (в 1976–1979 гг. был заместителем его главного редактора) и был близок к писателю Л. Леонову, питавшему симпатии к русскому национализму (Митрохин 2003: 419). Его построения отличались еще большим размахом и безудержной фантазией. Он стремился отождествить этрусский язык со славянским, а самих этрусков-расенов – с «восточными атлантами», якобы сумевшими выжить в Малой Азии и Восточном Средиземноморье после гибели легендарной Атлантиды 12 тыс. лет назад. По мнению автора, «этруски – это, образно говоря, лист, оторванный от хетто-славянского древа» (Щербаков 1987: 170). В то же время в работах Щербакова этруски (читай: славяне) оказываются у истоков древнеегипетской и левантийской цивилизаций, заселяют Канарские острова (якобы это их наследниками являются загадочные гуанчи!) и даже устраивают экспедиции к берегам Центральной Америки, оказывая влияние на индейцев-майя и ацтеков (Щербаков 1995а: 12–13). Развивая некоторые идеи Скурлатова (Скурлатов 1987: 215), Щербаков заявлял, что древнейшие обитатели Палестины (вначале хананеи, затем филистимляне) изначально были также «пеласгами-этрусками». И даже Библия была якобы записана на языке хананеев, а не израильтян, появившихся в Палестине относительно недавно (Щербаков 1987: 178; 1995а: 13–14).

Другим исконным ареалом русов оказывается, по Щербакову, Малая Азия, откуда после разгрома Трои население бежало в Европу, в частности в Северное Причерноморье, в Поднепровье и так до Балтийского моря, где пришельцы восстановили свою былую государственность. Для Щербакова не составляло труда объявить восточнославянское племя полян потомком хетто-лувийцев (особой ветви индоевропейцев, не имевшей никакого отношения к славянам. – В. Ш.) и хаттов (вообще не индоевропейцев! – В. Ш.) (Щербаков 1987: 189; 1990: 203). Тем самым, этруски отождествляются с «древнейшей ветвью средиземноморских племен», положивших начало многим народам и цивилизациям Средиземноморья и Малой Азии (Щербаков 1987: 181; 1988а; 1990: 207).

К началу 1990-х гг., то есть тогда, когда СССР дал основательную трещину и начался необратимый процесс его распада, построения Щербакова приняли особенно гипертрофированный характер. Теперь племя русов, или «восточных атлантов», оказалось тождественным дошумерскому населению Двуречья: оно будто бы расселялось по Ливии, долине Нила, Северной Индии и даже дошло до Китая и Японии (Щербаков 1990: 204). А ваны, или венеты/венеды, что, по автору, тождественно славянам (точнее, вятичам), будто бы обитали первоначально в Малой Азии, а затем широко расселились на западе (включая Западную Европу) и на востоке (вплоть до Парфии) (Щербаков 1991: 229–236; 1996в). Они же будто бы основали государство Урарту (Ванское царство), и «почти все корни урартов и их слова вместе со многими грамматическими формами… совпадают с корнями русского языка и диалектных слов, унаследованных от ванов-вятичей» (Щербаков 1991: 18, 254; 1992: 264). И автор сетовал на то, что археологи Армении якобы умалчивали о находках «славянских черепов» на территории Урарту, скрывая от мира правду (Щербаков 1991: 254). В свете этого уже не вызывает удивления утверждение Щербакова о том, что у жителей Боспорского царства была «славянская внешность» (Щербаков 1996в).

Подобно Скурлатову, отдавая дань расовой теории, автор был убежден в возможности обнаружения древних «славянских черепов», причем это его убеждение основывалось на не имеющей никакой фактической почвы вере в то, что древние народы старались поддерживать чистоту генофонда: «Смешанные браки способны обезобразить даже многочисленный народ, ведь древние хорошо знали преимущество чистой породы, сохраняемой даже в сельском хозяйстве; до эпохи геноцида и принудительной гибридизации, равно уничтожающих генофонд, было еще очень далеко» (Щербаков 1991: 235). Автор не сомневался в наличии чистых расовых типов и объяснял наличие противоречащей этому научной информации идеологическими причинами (Щербаков 1991: 71).

Как бы то ни было, методология автора – он называл ее «метаисторией» – была основана на идеях катастрофизма и крайнего миграционизма. И он стремился доказать, что ваны-венеды были единственными создателями цивилизаций и государств «от Ханаана до Дона и Оки; от Галлии и Адриатики до Гималаев и Тибета…» (Щербаков 1991: 254). Им будто бы были родственны арийцы (асы), или легендарные даваньцы китайских источников, основавшие могущественное государство Парфию с ее священным городом Асгардом. И хотя асы вели войну с ванами в 309 г. н. э., автор доказывал, что их удел – жить в мире и тесном взаимодействии друг с другом. Ведь Москва, по автору, – «северный форпост Асгарда», «его продолжение в грозных тысячелетиях борьбы и побед, город, который ныне олицетворяет утраченную некогда и вновь обретенную власть над небом и космосом» (Щербаков 1991: 19). От русской мессианской идеи автор переходил к пророчествам, пытаясь научить русских и их соседей стратегии поведения. Он отмечал, что именно в силу своей слабохарактерности этруски дали римлянам себя победить «и русы сейчас столь же бесхарактерны, как 2000 лет назад», не только живя в нищете и позволяя заезжим купцам себя грабить, но и «поддерживая своих врагов – националистов» (Щербаков 1991: 97–98). И тут же, возвращаясь к событиям Второй мировой войны, автор среди самых заклятых врагов называл Литовский легион, эстонскую «Эрна», латышских националистов и крымско-татарский легион смерти (Щербаков 1991: 134). Все это имело особый смысл для русских националистов в конце 1980-х – начале 1990-х гг., когда Прибалтика боролась за независимость, а крымские татары предпринимали очередную попытку вернуться в Крым.

Щербаков видел во Второй мировой войне новый поход асов на ванов, причем асы снова потерпели поражение, не ведая, что посягают на «второй Асгард» (то есть Москву). «Фюрер, исповедуя арийскую доктрину, развязал войну против самой могущественной группировки арийцев – против славян, наследников Асгарда» (Щербаков 1991: 135), в чем, по мнению автора и многих современных русских националистов (об этом см.: Yanov 1987: 158; Мороз 1992: 72; Евгеньев 1999: 63), и заключалась его роковая ошибка. Автор с восторгом писал, что от нацистов Москву защищали русские, в жилах которых текла кровь подлинных асов и ванов, «кровь богов». Участие советских людей нерусского происхождения в защите страны для автора существенного значения не имело. Зато залогом непобедимости древних предков он считал славянскую языческую веру, основанную на формуле «Явь, Навь, Правь», означающей триединство мира людей, духов и богов. Последнее обнаруживает истинные истоки концепции автора, выработанной в русле идеологии русских националистов-неоязычников, одному из лидеров московской группы которых, В. Емельянову, в особенности полюбилась эта формула, заимствованная им у эмигранта Ю. П. Миролюбова (см.: Емельянов 1979: 7–8).

Сразу же после распада СССР и образования на его бывшей территории ряда независимых государств Щербаков увлекся эзотерикой и культом Богородицы, что придало его «метаистории» особый привкус. В его работах все отчетливее зазвучал термин «арийцы», который он применял весьма вольно, как того требовал контекст его построений – где-то под арийцами понимались индоиранцы, где-то индоевропейцы в целом, а где-то даже славяне. Умело сочетая небылицы с научными концепциями, он пытался показать приоритет «славян-арийцев» на огромной территории Евразии, куда другие народы пришли много позже. При этом под «другими» понимались прежде всего тюрки (Щербаков 1992: 264, 310; 1996 г: 171); об иных неславянских народах Щербаков не упоминал вовсе, как будто их и не было. В частности, вновь повторяя свои фантазии о том, что «ваны-вятичи» создали государство Урарту, и рисуя их путь, пролегавший через Азербайджан, Дагестан и Подонье в Центральную Россию (Щербаков 1996 г: 309–318), автор даже не вспоминал об армянах, лезгинах, других народах Кавказа и Предкавказья; игнорировал он и финнов, населявших значительные территории Центральной и Северной России до прихода туда славян. Зато, учитывая факт возникновения независимой Украины, он утверждал, что, переселившись на Оку и в верховья Дона, «ваны» основали Москву задолго до Юрия Долгорукого. Не говоря ни слова о финнах, он находил нужным упомянуть «русов», якобы пришедших в Центральную Россию иным путем – из Фракии и Эгеиды. И лишь походя читатель узнает, что речь идет о «киевских русах», распространивших свою власть на северных «ванов» (Щербаков 1992: 265, 343, 256; 1996 г: 56–57).

Отдавая дань эзотерическим учениям, Щербаков шел еще дальше, считая кроманьонцев отдельной расой, потомками великих атлантов, и отождествляя их с предками европейцев, «арийцами». Он полагал, что именно они сохранили наследие цивилизации после гибели Атлантиды и что будто бы без учета этого невозможно понять корни человеческой цивилизации (Щербаков 1992: 335; 1996 г: 150, 170–172, 284). При этом он занимался подтасовками, приписывая ученым самые нелепые суждения и тут же их опровергая, пытаясь убедить читателя в своей «гениальности». Между тем «открытия», которые он себе приписывал, являлись либо плодом безграмотности, либо откровенным плагиатом. Не зная источников и не умея с ними работать, он нередко поддавался эмоциям и попадал впросак. Так, опираясь на одну и ту же популярную статью (Журавский 1988), он писал о якобы древнейшей азбуке, найденной на Балканах, датируя ее то 3-м тыс. до н. э. (Щербаков 1992: 342), то 6-м тыс. до н. э. (Щербаков 1996 г: 289). На самом деле ни о какой азбуке там говорить не приходится ни в 6-м, ни в 3-м тыс. до н. э. Что же касается «протописьменных знаков» балканской культуры винча 4-го тыс. до н. э., то вопрос о них остается открытым (Winn 1982). В любом случае они не имели никакого отношения ни к славянам, ни к «арийцам», которых тогда просто еще не существовало.

То же самое относится и к якобы культурному скачку, происшедшему в Малой Азии на рубеже неолита (Щербаков 1996 г: 174). Вопреки дилетанту Щербакову, специалисты прослеживают длительный эволюционный процесс, происходивший в Восточном Средиземноморье и закономерно приведший к становлению всех тех черт высокой культуры (поселки, земледелие, металлургия и пр.), которые вызывали у автора изумление. Для объяснения всего этого вовсе не требуется рыскать по свету в поисках то загадочной Атлантиды, то не менее таинственной Шамбалы. Достаточно ознакомиться с археологией Леванта. Но этот регион вызывал у автора идиосинкразию, и знать он его не желал. Ему было интереснее заниматься неуловимой Атлантидой.

Как бы то ни было, в конце 1970-х – начале 1980-х гг. древние передвижения и подвиги белокурых и голубоглазых культуртрегеров-арийцев и, в особенности, «славяно-скифов» все больше привлекали внимание и ряда других русских писателей-фантастов (см., напр.: Жукова 1981: 288; 1982; Никитин 1985: 95 – 113. Об этом см.: Каганская 1987: 14). Один из них вслед за Юговым объявил Ахилла «россом», «тавроскифом», наследником великой степной традиции, которая будто бы разнесла высокую культуру от Европы до Китая и Индии и, в частности, обучила греков выковывать железное оружие. Он давал понять, что не только пеласги, но и древние обитатели Палестины были «одного корня» со славянами (Никитин 1985; 1995: 289). Примечательно, что эта тенденция тесным образом сочеталась с антизападничеством, в особенности с антиамериканизмом (см., напр.: Кобзев 1971; Медведев 1983).

До известной степени импульс такого рода литературе задал писатель В. А. Чивилихин публикацией своего романа «Память», прямо направленного против концепции другого мифотворца-патриота Л. Н. Гумилева. В этом произведении пропагандировались фантазии сибирского археолога В. Е. Ларичева о древнейшей в мире цивилизации в Сибири, созданной, естественно, индоевропейцами, и о будто бы обнаруженном там палеолитическом календаре. Чивилихин не без удовольствия замечал, что и в долине Хуанхэ древнейшее население было представлено европеоидными индоевропейцами. Они будто бы участвовали в этногенезе многих восточноазиатских народов, и один из них оставил след даже в генеалогии Чингисхана. Автор прославлял славянское язычество, сближал славян с ведическими ариями и настаивал на том, что предки славян были автохтонами в поволжских и причерноморских степях. В итоге он договаривался до того, что славяне будто бы существовали как общность уже 5 тыс. лет назад. Он боролся с норманизмом, отождествлял «варягов-русь» со славянами и настаивал на возникновении славянской государственности задолго до Киевской Руси (Чивилихин 1982: 171–179, 181, 187, 427, 448, 466–471). Короче говоря, он тоже оживлял основательно подзабытые традиции историков «славянской школы» XIX в. Нельзя не отметить, что он стал первым известным советским писателем, кто объявил славян «арийцами». Растущему почвенническому движению все эти идеи пришлись как нельзя кстати. Они были вполне созвучны направлению, взятому Скурлатовым и Щербаковым, и в значительной степени повлияли на идеологию общества «Память» и его дочерних ответвлений, включая и ведическое.

Для примера стоит рассмотреть представления о древнерусской истории, которых придерживался один из признанных лидеров русского радикального движения 1970-х гг. В. Емельянов. Его книга «Десионизация», упомянутая выше, стала культовой среди русских национал-патриотов и оказала огромное влияние на сложение неоязыческих представлений о мире и истории, давших многочисленные побеги в последнюю четверть века.

Если Скурлатов и Щербаков подавали свои взгляды как научную фантастику, то Емельянов не скрывал своей веры в великую русскую дохристианскую цивилизацию, обладавшую богатой письменностью и культурой. Древних ариев, пришедших когда-то в Индию, он представлял «арийцами-венедами», принесшими на Индостан «нашу идеологию, сохранившуюся в основе индуизма и йоги». «Венеды», они же «арийцы», одно время якобы господствовали и в Восточном Средиземноморье, дав название Палестине («Опаленный стан»). К этим «венедам» автор относил и финикийцев, не желая уступать семитам лавры создателей алфавита. Всю континентальную Европу и Скандинавию до германцев также заселяли будто бы «славяне-россы», или «венеды». Автору было «вполне ясно», что «единственными автохтонами Европы являются венеды и прибалтийские арийцы», а кельты и германцы пришли будто бы из глубин Азии (Емельянов 1979: 7, 12, 15–16).

Именно «венеды» составляли «становой хребет арийского языкового субстрата» и были основными хранителями общеарийской идеологии. Чистота языка и идеологии сохранилась якобы только «на просторах от Новгорода до Черного моря», где долго держалось представление о «триединстве трех триединых троиц»: Правь-Явь-Навь, Сварог-Перун-Световид, Душа-Плоть-Мощь. Там царил истинно Золотой век, «понятия зла не существовало». Емельянов упивался восхвалением «русского дохристианского прошлого»: русичи жили в гармонии с природой и имели лучезарную идеологию, не знавшую слепой покорности перед Богом. У них не было ни святилищ, ни жрецов. Носителями «оккультной мощи» были женщины-йоги, что якобы вообще было свойственно арийцам (Емельянов 1979: 7–8). В своих построениях автор, подобно Скурлатову и Щербакову, широко использовал материалы «Влесовой книги», прибегая к обильным цитатам из нее и ища в них остатки истинного русского мировоззрения, того, что составляло «душу народа» (Емельянов 1979: 8 – 12).

Евреи в концепции Емельянова выглядели дикарями, нахлынувшими в «арийскую» Палестину и узурпировавшими «арийское» культурное наследие. Эта идея «кражи великой мудрости» стала едва ли не аксиоматичной в трудах любителей «Влесовой книги» и последователей Емельянова. Русские радикальные националисты стали обращаться к ней в особенности после выхода русского перевода книги английской исследовательницы Мэри Бойс о зороастризме, где говорилось о том, что ряд его важнейших положений были усвоены иудаизмом, христианством и исламом (Бойс 1987: 40, 65, 96). Из этого авторы антисемитской литературы нередко делают вывод о том, что семиты якобы не были способны к самостоятельному творчеству и «паразитировали» на «арийских знаниях». Между тем та же Бойс показывала, что зороастризм воспринял из ассиро-вавилонских, то есть семитских, культов веру в великую богиню (Бойс 1987: 76). Кроме того, через ассирийцев в зороастризм вошли некоторые важные египетские символы (Бойс 1987: 72), а много раньше праиндоевропейцы заимствовали у прасемитов термин для «звезды». Речь здесь идет о хорошо известном процессе культурных взаимовлияний, который распространялся и на религиозную сферу. Кстати, надежно установлено, что и славянский пантеон в раннем Средневековье пополнился рядом иранских божеств, таких как Хорс и Семаргл. Такие процессы вовсе не говорят о какой-либо ущербности одной из сторон, участвовавшей в таком культурном обмене, а их результаты зависят от конкретной политической, социальной и демографической ситуации.

Однако Емельянова такие процессы не занимали. Ему важнее было доказать, что даже язык евреев сложился под сильным «арийским» влиянием (Емельянов 1979: 16, 20). Как же «диким евреям» удалось завоевать земли «славных арийцев»? Это автор объяснял происками египетских и месопотамских жрецов, страшившихся «великорослого народа Рос или Рус», якобы обитавшего в Малой Азии и Палестине. Они якобы давно разработали чудовищный план: «Для уничтожения этой угрозы жрецы древности уже давно воспитывали и растили устойчивый преступный генотип гибридного характера, созданный на протяжении многих и многих веков на базе скрещивания древних профессиональных династий преступного мира черной, желтой и белой рас» (Емельянов 1979: 17).

Позднее эти представления Емельянова вылились в литую формулировку: «Евреи – это профессиональные древние преступники, которые сложились в определенную расу» (Емельянов 1994). Любопытно, что именно эта версия происхождения евреев пришлась по вкусу А. П. Баркашову (Баркашов 1993б) и другим русским антисемитам (см., напр.: Петухов 1998а: 338; Иванов 2000: 17, 136; Истархов 2000: 227–228). Вот, оказывается, откуда взялись евреи, и вот чем объясняется их «злокозненный» характер. Их взаимоотношения с «арийцами» описывались в мессианских апокалипсических тонах. По Емельянову, мир был обречен на вечную борьбу двух едва ли не космических сил – патриотов-националистов и талмудических сионистов (Емельянов 1994). Так в недрах русского национализма вызревали зерна не только антисемитизма, но и откровенного расизма, которые, как мы увидим ниже, пышным цветом расцвели в творчестве ряда неоязыческих интеллектуальных лидеров.

С легкой руки Емельянова в научно-фантастическую и паранаучную литературу о древних славянах вошел целый набор терминов-маркеров, одно лишь упоминание которых оживляет в памяти заинтересованного читателя всю концепцию в целом и создает тесное взаимопонимание между автором и читателем, как бы вводя их в круг посвященных. К такого рода клише относятся Явь, Правь и Навь; «Опаленный Стан» в качестве наименования для Палестины; «Сиян-гора» для горы Сион; «Руса-салем» для Иерусалима; пращуры-степняки, путешествовавшие в глубочайшей древности по всей Евразии; Хазария как паразитическое государство, посягавшее на свободу и независимость Древней Руси; зловредные тайные силы, стремящиеся поработить народы мира, и русских в особенности, и т. д. Этот прием тем более важен, что далеко не каждый из наших современников-неоязычников решался до недавнего времени или решается сегодня открыто заявить о своей антисемитской или расистской позиции. А использование рассматриваемых терминов-маркеров позволяет, с одной стороны, выразить свои симпатии к соответствующим идеям и концепциям, а с другой – избежать нежелательных обвинений в антихристианстве и антисемитизме.

В советские годы о многом приходилось говорить намеками и полунамеками, чтобы избежать ненужного внимания цензоров. Для этого использовались на первый взгляд нейтральные термины, и читателю сообщалась лишь часть информации, – остальное он должен был додумать сам. Примером может служить повесть Р. И. Федичева «Пейзаж со знаками», по сути посвященная реабилитации свастики. Герой повести, увлеченный народной вышивкой, искренне верит, что в незамысловатых крестьянских узорах зашифрована мудрость народа, дошедшая до нас от первобытных языческих времен. Он совершает далекое путешествие в русскую глубинку, где находит не только вышивки, передававшиеся «из рода в род», но и старушек, якобы сохранивших воспоминания о ритуальном смысле древних орнаментов. Однако термина «свастика» читатель там при всем желании не найдет. Зато по всей повести разбросаны намеки, немало говорящие посвященным. Во-первых, речь идет об орнаментах на русских полотенцах, а знатокам известно, что именно в таком контексте на Русском Севере встречался мотив свастики. Во-вторых, автор говорит, что наряду с ромбами и кружочками там обнаруживались «кресты» и «крестики», которые он ассоциирует с огнем. Наконец, ближе к концу повести он сообщает, что «вышивку раннего христианства украшали вот этими знаками – точно такие же кресты появились потом на немецких знаменах». Читателю, разумеется, известно, какого рода были эти «кресты», но автор уверяет его, что у русских они бытовали много раньше. Таким образом, получается, что немцы их заимствовали. Но они их не просто заимствовали, а и переосмыслили, и автор сетует: «Кто же предвидеть мог, что через века так унизится их (то есть крестов. – В. Ш.) высокое значение». Далее он сообщает, что, оказывается, в раннем христианстве бытовала «вера, освященная Солнцем» (Федичев 1989: 307–308). При всей нелепости этого утверждения, оно является ключом ко всей повести, автор которой пытался донести до читателя идеи, формировавшиеся в 1970 – 1980-х гг. в среде националистов-неоязычников, всеми силами пытавшихся обнаружить исконную «русскую веру» и «Русского Бога». Они, по сути, повторяли путь австрийских ариософов и германских неоязычников, занимавшихся, как мы знаем, тем же самым в первые десятилетия XX в. и создавших символику и ритуалы, с благодарностью воспринятые нацистами.

Не отставали и украинские авторы, которых также привлекали идеи о связях славян с этрусками (Нудьга 1979; Марченко 1982; Знойко 1984), о высокой славянской учености в эпоху язычества (Белоконь 1982: 154), о происхождении славян из Малой Азии и их культурном и политическом превосходстве над другими древними народами (Знойко 1984: 285–301). Но на Украине это направление отличалось не столько антисемитской, сколько антирусской направленностью. В первые послевоенные десятилетия украинские писатели-патриоты весь свой пафос обращали против «вечного врага» русов, Византии, и воспевали славянское язычество, противопоставляя его чужеродной вере, христианству (Забiла 1971; Скляренко 1996). Не надо было иметь слишком много воображения, чтобы увидеть в этом противопоставление Украины России с ее имперскими замашками. Поэтому не случайно вышедший в Киеве в 1972 г. роман И. Билика «Меч арея», где автор вслед за Венелиным и Вельтманом отождествлял гуннского вождя Аттилу с «руським» (то есть «древнеукраинским») князем Богданом Гатилом, был тут же запрещен, а его автор подвергся преследованиям (Бiлик 1990: 6–7).

Интерес к дохристианской истории и культуре славян и, в частности, украинцев вспыхнул на Украине, в особенности на рубеже 1970 – 1980-х гг., что было связано с подготовкой празднования 1500-летия Киева в 1982 г. В свое время О. Прицак убедительно показал, что это празднование нужно было советским властям брежневской эпохи для того, чтобы отвлечь внимание народа от близившейся даты 1000-летия принятия христианства, обосновать незыблемость послевоенных территориальных границ СССР и лишний раз легитимизировать сложившуюся в СССР этнополитическую ситуацию путем апелляции к глубокой древности. Однако никаких убедительных доказательств возникновения Киева как города в 482 г. не было как тогда, так и теперь (Прiцак 1981. См. также: Данилевский 1998: 326).

Между тем произошло то, чего, видимо, не ожидал и Прицак, связывавший украинскую национальную идею исключительно с христианством. Подготовка к празднованию юбилея не только стимулировала целый вал художественной и научно-популярной литературы, посвященной ранним славянам, но и создала почву для роста неоязыческих настроений, хорошо вписавшихся в тот общественно-политический климат, который характеризовался интенсивной антихристианской пропагандой, сочетавшейся с ростом этнических национализмов. В те годы в украинской литературе возникла целая школа, занимавшаяся оживлением интереса к древним «славяно-русам», их дохристианским верованиям, их исконным землям, которые обычно помещали в Северном Причерноморье («земля Трояна»), и их борьбе с заклятыми врагами. При этом в качестве последних византийцы постепенно теряли свои былые позиции, тогда как на первый план выходил образ степных кочевников (Плачинда 1982а; 1982б; Шевчук 1980; 1989; Iванченко 1982; 1984; 1988). Такие произведения не просто яркими красками рисовали языческую древность и языческую религию, но делали их символом величия предков и порой прямо или косвенно порицали христианство за разрушение этого древнего наследия. Во второй половине 1980-х гг. на Украине начали обретать силу идеи о тождестве древних славян скифам, сарматам и гуннам (см., напр.: Василенко 1988; 1991).

Одновременно с возрождением «правды» о дохристианском прошлом славян в художественной литературе усиливался мотив обвинения христианской религии в посягательстве на «русскую душу», в уничтожении невосполнимых языческих духовных ценностей с целью порабощения «русичей» и ослабления их воли к сопротивлению захватчикам (Кобзев 1971: 215–218; Серба 1982: 4; Сергеев 1987: 143; Жукова 1989; Василенко 1988; Ричка 1988; Платов 1995б: 78–79). Исподволь проводилась идея о причастности к этому евреев, причем в особенности указывалось на иудейский Хазарский каганат, якобы посягавший на свободу славян во имя будущего мирового господства (Серба 1982: 5; 1992: 112–113; Иванченко 2006: 42, 46, 142). С 1970-х гг. эвфемизм «хазары» прочно вошел в лексикон русских националистов для обозначения евреев и их якобы устремленности к тотальной власти над миром (см., напр.: Степин 1993: 7; Программа движения «Третий путь» 1993). На этой основе за последнюю четверть века пышным цветом расцвела научно-фантастическая и псевдонаучная литература «антихазарской» направленности (Шнирельман 2012а: 76 – 165, 171–196).

Отмечались и попытки представить русско (арийско) – еврейскую конфронтацию в виде извечной борьбы, пронизывавшей всю мировую историю. И если в произведениях Скурлатова эта мысль присутствовала лишь в виде слабого намека (Скурлатов 1977а; 1977б: 328), то, например, А. Кифишин детально расписывал едва ли не космических масштабов борьбу между праиндоевропейцами (праславянами) и прасемитами на широких пространствах Подунавья и Малой Азии (Кифишин 1977: 181–182). Одновременно делалась попытка оторвать финикийцев и хананеев от семитского мира или же, напротив, противопоставить евреев остальным семитам, чтобы доказать, что первоначально в Палестине обитало несемитское население, имевшее отношение к праславянам. В частности, утверждалось, что семитоязычные финикийцы происходили от браков пришлых индоевропейских воинов с хананейскими женщинами (Скурлатова 1979: 56; Скурлатов 1987: 215) или что первопоселенцами Леванта вообще были пеласги (то есть индоевропейцы, по ошибочному мнению цитируемых авторов, близкие или даже тождественные праславянам), к которым относились как филистимляне, так и хананеи (Знойко 1984: 288; Щербаков 1987: 178; 1995а: 13; Никитин 1985; Иванченко 2006: 42). Тем самым читателя подводили к мысли о том, что евреи якобы не имели никакого отношения к древним обитателям Леванта и их вторжение в Палестину трактовалось как первый акт на пути к мировому господству. Именно эта версия истории нашла широкое применение в антисемитской литературе (см., напр.: Емельянов 1979: 17–20; Степин 1993: 5).

Особое внимание авторы-патриоты уделяли проблеме дохристианской славянской письменности и литературы, в существовании которых они нисколько не сомневались. В качестве аргументов приводились как туманные и маловразумительные упоминания раннесредневековых авторов об использовавшихся славянами знаках (которые вовсе не обязательно были знаками письменности, либо не имели никакого отношения к славянам. – В. Ш.), так и о надписях или знаках, найденных на раннесредневековых или более ранних археологических памятниках (которые имели малое отношение к славянам. – В. Ш.) (Скурлатов, Николаев 1976; Жуков 1977; 1981: 120; Нудьга 1979; Скурлатова 1979: 56; Саратов 1988: 63, 71; Щербаков 1987: 198–199; 1991: 237; Василенко 1988: 161; Жукова 1989; Белякова 1991а; 1991б; 1991в; 1992; Карпов 1992; Дмитрук 1993; Савельев 1993: 180; Авдеев 1994: 163; Белякова 1994; Платов 1995б: 82–83; Тороп 1995б: 40–41; Озар 2006: 16–19). Иной раз использовались и фальшивки, которые такого рода авторы обнаруживали в литературе XIX в. (см., напр.: Иванченко 2006: 15–17). А, например, А. И. Барашков (до того как он стал Асовым) выступил с фантастической гипотезой о том, что славяне якобы издавна пользовались «узелковым письмом» (Барашков 1992).

Идея дохристианской письменности обнаруживается и в эзотерическом учении А. Ф. Шубина-Абрамова, называющего себя одним из первых академиков самопровозглашенной Русской академии наук, искусств и культуры, возникшей в 1992 г. Объявляя о своем происхождении из рода хранителей истинной русской грамоты, он называл себя «учеником учителей» и пропагандировал некую «древнюю русскую ВсеЯСветную Грамоту» из 147 знаков, определяя ее древность в 7500 лет. Он заявлял: «Мы, русские, творим все правдивое, нравственное и прекрасное на Земле, пользуясь языком праотцев» (Соловьева 1992: 6). Он настаивал на том, что грамота, составленная для русского языка, была дана людям самим Богом и якобы дошла до нас от эпохи палеолита. Об этой грамоте он начал писать еще в конце 1970-х гг., доказывая, что она содержала в себе колоссальные «ведические знания», когда-то сообщенные людям Творцом, или «Учителями». Якобы каждая отдельная буква являлась носителем важной информации. В результате любое отдельно взятое слово оказывалось аббревиатурой, «раскрытие» которой давало целые фразы, наделенные глубочайшим смыслом. Шубин-Абрамов рассматривал человеческую историю как прогрессивную деградацию от Золотого века до полного упадка и разложения. Он доказывал, что со временем большинство букв былой азбуки были утрачены, причем за этим стояли происки неких «злых сил». Сам же он полагал, что для «возрождения Отечества» необходимо вернуться к исконной азбуке, чем он и занимался как председатель Общественной организации «ВсеЯСветная Грамота» (Шубин-Абрамов 1996). Русские националисты познакомились с этим учением из публикаций Н. Е. Беляковой, считавшей себя ученицей Шубина-Абрамова (Белякова 1994). У некоторых русских неоязычников до сих пор большим успехом пользуется составленный им календарь, где на основе принципов ВсеЯСветной Грамоты объясняются многие термины и дается представление об учении.

Следует упомянуть и таких энтузиастов-дилетантов, как украинский библиотекарь Н. З. Суслопаров, который, не имея каких-либо специальных познаний в лингвистике и никакого навыка дешифровки древних надписей, «открыл» «трипольский алфавит» и отождествил трипольцев с пеласгами (Суслопаров 1996–1997. Об этом см.: Знойко 1984: 267–285). Между тем у нынешних русских и украинских патриотов дешифровки Суслопарова никаких сомнений не вызывают, и они произносят его имя с благоговением (Белоконь 1982: 153; Щербаков 1988: 106–107; Знойко 1989: 15; Белякова 1991а: 5; Акумулятор 1990; Iванченко 1996: 9; Довгич 1996–1997: 9; Лучин 1997а: 299; Даниленко 1997: 81; Иванченко 2006: 27). К сожалению, и специалисты порой не проявляли должной осторожности и допускали формулировки, позволявшие надеяться на обнаружение глубокой славянской письменной традиции дохристианской эпохи (см., напр.: Буганов, Жуковская, Рыбаков 1977: 204; Трубачев 1992: 45; Бандрiвський 1992: 9), хотя они и отметали все рассмотренные выше построения и догадки как ненаучные (см., напр.: Русинов 1995). Стараниями Рыбакова предположение о неких русских летописях IX в. даже попало в школьный учебник, популярный в 1990-х гг. (см.: Преображенский, Рыбаков 1999: 43).

Особый импульс эти поиски дохристианской славянской письменности получили после находок табличек с «шумероподобной» клинописью в Тэртерии (в Румынии) и в связи с изучением знаков на глиняной посуде энеолитической культуры винча на Балканах (Winn 1982). Ряд самодеятельных авторов поспешили объявить их древнейшей в мире алфавитной письменностью, созданной «этрусками-славянами» (Перлов 1977; Скурлатов 1977а: 193; Журавский 1988; Милов 1993: 1; Гриневич 1991: 28; 1993: 247–250; 1994; Федоренко 1994: 5). Миф о «великом дохристианском летописании» у славян культивировался и в определенных кругах русских историков-дилетантов в эмиграции, откуда и происходит, в частности, «Влесова книга» (Лесной 1966: LI; Миролюбов 1981: 178). Как бы то ни было, ажиотаж вокруг «праславянской» письменности и будто бы богатой дохристианской литературной традиции, следы которых так и не удается обнаружить, рождает еще один миф об уничтожении всего этого достояния христианами (Миролюбов 1981: 177–178; 1983: 115–116; Алексеев 1986: 37–57; Жукова 1989; Безверхий 1993: 49; Савельев 1993: 180; Антоненко 1994: 55; Белякова 1994; Федоренко 1994: 10; Суров 2001: 29–30, 424–425; Островский 2001: 11–12; Пранов 2002: 113–114; Иванченко 2006: 34).

Этот обзор был бы неполон без рассмотрения взглядов А. М. Иванова (Скуратова), оказавшего большое влияние на формирование русского национализма в 1970 – 1980-х гг. Еще в те годы он излагал свои идеи в эссе на историческую тему. В отличие от многих из своих собратьев по вере он получил неплохое историческое образование, и это научило его уважительно относиться к разнообразным историческим источникам. Еще в начале 1980 г. он попытался разобраться в тех историософских концепциях, которые тогда еще только завоевывали умы русских националистов. Причем, в отличие от огромного большинства персонажей данной книги, он с презрением отметал построения почвенников-дилетантов и основывал свои рассуждения на данных и концепциях, почерпнутых у специалистов. Он высмеивал попытки вывести конфронтацию «арийцев» с «семитами» из борьбы кроманьонцев с неандертальцами, отвергал «Влесову книгу» как безусловную фальшивку, потешался над попытками считать хеттов «хатниками», оспаривал утверждение Емельянова о былом обитании венедов в Гиндукуше, называл вздорной идею о славянском происхождении Ахиллеса и участии славян в Троянской войне, а также издевался над попытками представить этрусков «русскими». Примечательно, что и «Хронику Ура-Линда» он справедливо считал подделкой. К псевдонаучным концепциям он относил построения эмигранта С. Лесного, а также стремление ряда авторов приписать урартским царям русское происхождение (Иванов 2007: 19, 27, 30, 36–38, 54, 357, 405). Его выводило из себя стремление некоторых почвенников объявить раннесредневековых венетов славянами, чему он в 1980 г. посвятил специальную работу (Иванов 1995). Многие из упомянутых концепций казались Иванову «дикими фантазиями», и он связывал их с интеллектуальной атмосферой, напоминавшей ему гиперавтохтонистские патриотические историософские построения, популярные в славянской среде в эпоху Средневековья и на заре Нового времени. Все это Иванов справедливо характеризовал как посягательство на чужое историческое наследие, историческое мародерство и связывал с комплексом неполноценности. Его лишь удивляло, зачем все это было нужно русским националистам, притом что русские обладали своей собственной богатой и героической историей (Иванов 1995: 13–14. См. также: Иванов 1991).

Правда, в отличие от ученых он не занимался исследованиями и не представлял себе все сложности историографии. Поэтому он использовал преимущественно имевшуюся под рукой литературу и отбирал из нее то, что соответствовало его настроению; иной раз он даже позволял себе «подправлять» ученых. Иногда в поисках аргументов он обращался к устаревшим и давно отвергнутым взглядам. Следует также отметить, что многие тексты, написанные им в 1980-х гг., были опубликованы только 15–20 лет спустя.

Иванова рано заинтересовало «арийское мировоззрение», и для выяснения его особенностей он еще в самом начале 1980-х гг. предпринял экскурс в сравнительное религиоведение. Опираясь на научную литературу, он отметал дилетантские рассуждения о дохристианских верованиях славян, но сетовал на то, что, по сути, мы мало что о них знаем. Сделав обзор данных о ранней истории индоевропейцев, он затем провел сравнение между индуизмом, буддизмом и маздеизмом, понимая под ним зороастризм. Вопреки мнению ученых, относящих термин «арийцы» только к индоиранской группе языков, Иванов сознательно использовал этот термин расширительно для всех индоевропейцев без исключения по одной простой причине – тот звучал «коротко и красиво». Кроме того, он полагал, что было бы логично называть семью по «ее духовному авангарду»; то есть «арийцам» он отводил особо престижное место. И это не случайно, ибо, помещая тут же фотографию своих друзей и единомышленников (Авдеева, Тулаева, Синявина и др.), он писал: «Зачем искать арийцев где-то в Индии и Германии? Мы сами арийцы» (Иванов 2007: 14–15).

В своем подходе к индоевропейской проблеме Иванов (Скуратов) более всего опирался на вышедшую тогда книгу украинского археолога В. Н. Даниленко, привлекавшую внимание своими многочисленными картами, рисовавшими направления расселения первобытных племен в самые разные эпохи (Даниленко 1974). И хотя многие смелые построения Даниленко уже в те годы вызывали сомнения и оспаривались другими специалистами, четкие карты с нанесенными на них стрелами, показывавшими передвижения древних этнолингвистических общностей, не могли оставить равнодушными любознательного читателя. В то же время, обращаясь к научным построениям, Иванов никогда не забывал о своей нелюбви к «семитам» и христианской церкви и везде, где можно, пытался находить этому историческое объяснение, что и заставляло его вносить коррективы в концепции, выдвигавшиеся учеными. Например, он брал на веру фантастическое предположение Даниленко о массовой миграции «капсийской культуры» из Северной Африки и Восточного Средиземноморья на север в Южную и Восточную Европу якобы еще в позднем палеолите. Причем, безосновательно отождествляя эту культуру с «семито-хамитами», он изображал их представителями цивилизации Атлантиды, которые, придя в Европу, оттеснили «арийцев» («наших предков») далеко на север. Следующий «натиск» уже «семитов» на Балканы он относил к эпохе неолита. В то же время этнокультурную ситуацию в Восточной Европе эпохи мезолита и раннего неолита он трактовал как «начало арийского сопротивления семитскому засилью», причем спешил подчеркнуть, что центр такого сопротивления находился в России, где, по его словам, располагалась и прародина индоевропейцев (Иванов 2007: 24–26, 28–29, 38). И вместе с осмеянными им любителями-почвенниками он гордо заявлял, что никогда не покидавшие «прародину» славяне в значительной степени сохранили «чистоту индоевропейской природы» (Иванов 2007: 36–37).

И хотя ни одно из этих заявлений не находило научных подтверждений, Иванов нуждался в них для утверждения своей любимой идеи о том, что конфронтация «арийцев» с «семитами» уходила своими корнями в глубочайшую древность. Причем в центре этой борьбы оказывались славяне как наиболее чистые «арийцы». Примечателен и тот факт, что Иванов никак не мог принять идеи Даниленко о локализации ностратической языковой общности на территории Египта и Палестины, причем не по причине несоответствия этого каким-либо научным фактам, а потому, что эта гипотеза шла на пользу ненавистной Иванову «библейской (еврейской) традиции» (Иванов 2007: 24).

Другой его любимой темой была расовая теория. С одной стороны, на словах он открещивался от нее, подчеркивая нетождественность физического типа языку (но, как показывает сам Иванов, то же делал и авторитетный для него нацистский антрополог Ганс Гюнтер!). Но, с другой, он с маниакальной настойчивостью выискивал не существующее в природе совпадение отдельных религий с какими-либо особыми расовыми типами (здесь он тоже послушно следовал Гюнтеру). Прежде всего его, разумеется, интересовали «арийцы». И он пытался доказать, что в отличие от остальных народов они якобы перешли от «механического мышления к органическому», сформировали более развитый, чем у других, язык и создали глубокие религиозные представления, основанные на гармонии между Богом, природой и человеком. Прославляя дохристианское мировоззрение «арийцев», прямо противоположную по духу религию он находил у «семитов» и сетовал на то, что, «к несчастью, она утвердилась у нас в форме христианства» (Иванов 2007: 40–44). Наконец, открывая истинные мотивы своего жадного интереса к древней истории, он заявлял, что «арийцам» нельзя рассчитывать на возрождение и успешно бороться с сионизмом «под знаменем еврейского бога» (Иванов 2007: 83). Все, что как-либо связано с евреями, вызывало у него отторжение: он, например, отвергал кришнаизм и буддизм на том основании, что сегодня их будто бы поддерживают евреи (Иванов 2007: 113, 133). Зато маздеизм ему казался «залогом грядущей победы над Злом» (Иванов 2007: 172).

Иванов попытался сам разобраться в проблеме исторических венетов, в частности выяснить их отношение к славянам. Ведь, отождествляя венетов с ранними славянами, немало русских авторов-почвенников значительно углубляли историю славян и расселяли их широко по территории Европы (см., напр.: Тулаев 2000). Опираясь на мнения авторитетных археологов и лингвистов, Иванов доказывал, что в течение веков венеты не имели никакого отношения к славянам и что название венеты было перенесено на славян лишь после того, как те заселили их бывшие земли на территории нынешней Польши, ославянив там местных венетов. И невров, которых ряд археологов считают создателями милоградовской археологической культуры на территории Белоруссии, Иванов, вопреки Рыбакову, отождествлял не со славянами, а с венетами, которые, на его взгляд, были близки кельтам. В вятичах он видел славянизированных венетов, долго сохранявших свои традиции (Иванов 1995).

Вскоре после написания этого эссе Иванов (Скуратов) развил ряд изложенных там идей в новой работе, посвященной «загадкам мегалитов». Написанная в ссылке в Кирове в 1983 г., она была много позднее опубликована в газете «Национальная демократия» под псевдонимом и с комментарием якобы от редакции. На самом деле все это писал один человек, и звали его А. М. Иванов (Скуратов). Собрав воедино самые разные гипотезы, высказанные как специалистами, так и дилетантами, он полностью утратил осторожность, проявленную им при обсуждении проблемы венетов. Не разделяя мегалитические памятники по времени и по территории, он рассматривал их как некое единство, будто бы отражавшее загадочную мегалитическую цивилизацию, возникшую в глубокой древности в Европе и распространявшую свет своих высоких знаний по всему миру. Мало того, отсутствие у нее письменной традиции он объяснял будто бы нежеланием ее создателей пользоваться письменностью, а вовсе не тем, что они ее попросту еще не знали. Далее, он представлял создателей мегалитов особым народом, чье духовное наследие якобы восходило своими корнями к европейским неандертальцам. Иными словами, эта концепция представляла Европу исконным центром мировой цивилизации, откуда якобы исходили древнейшие математические и астрономические знания и где зародился культ солнца.

В этой весьма неудобоваримой статье, где перепутано все, что только можно перепутать, и эта невообразимая смесь снабжена эзотерическим комментарием, автор обращался к излюбленной у эзотериков идее смены рас. Там говорилось о том, что глубокие знания о социальных явлениях и математике имелись едва ли не в неолите, что именно в ту эпоху распространилась первая мировая религия, чьи центры и фиксировались мегалитическими сооружениями. Оперируя поистине глобальными масштабами, автор рисовал глубокий экологический кризис, отмечавшийся в эпоху мезолита. Носителями творческого начала той эпохи он в соответствии с эзотерическими взглядами сделал уже не «семито-хамитов», а «негроидов», якобы создавших капсийскую культуру, захвативших колоссальную территорию от Европы до Северной Африки и Средней Азии и оттеснивших «индоевропейцев» на далекий север. Якобы с этой целью «негроиды» прибегли к сильнейшей магии, что и помогло им создать огромную империю. Но затем «нордическая раса» собралась с силами, отвоевала свои былые рубежи и разнесла по миру мегалитическую культуру. Тем самым она якобы спасла человечество от кризиса, причем ей предстоит повторить это сегодня при смене эры Рыб эрой Водолея. Якобы русские являются представителями именно этой традиции.

«Нордический тип» автор вел от кроманьонца, все еще сохранявшего некоторые неандертальские соматические черты. Мало того, он высказывал догадку о том, что по своему интеллекту неандерталец превосходил кроманьонца. Он предполагал, что именно неандертальцы могли быть носителями Примордиальной традиции, что в свое время они якобы скрылись в подземной стране и с тех пор управляют миром оттуда. Лишь в моменты глубоких кризисов они якобы появляются на поверхность и помогают человечеству выжить, находя для него новые способы существования. Автор настаивал на том, что именно от этих культуртрегеров и происходит «нордическая раса», которая разнесла мегалитическую религию и технику по всему свету. Что же касается происхождения мегалитов, то автор связывал их с подземными жителями, «белокурыми гигантами» – асами, или асурами, которые спасли человечество от гибели и призваны повторить этот благородный подвиг в преддверии близящейся эры Водолея (Скуратов 1995). В этих построениях нетрудно обнаружить отзвуки эзотерических представлений об «антропогенезе», получавших в те годы популярность в кругах творческой интеллигенции.

Комментарий редакции завершался следующим пассажем: «Мы горды тем, что сакральным центром для русской традиции является мегалит на венетском (ныне, увы, немецком) острове Рюген – белгорючь камень Алатырь. Именно русский народ дольше всего сохранял данную асурами традицию – крестьянскую религию» (Национальная демократия 1995, № 1: 28–29, 34–36).

Очевидно, сознавая высокую проблематичность своей конструкции и ее полное несоответствие своим собственным призывам избегать мифологизации истории, Иванов опубликовал эту статью под псевдонимом Л. Скуратов. Он подавал эти весьма эксцентричные взгляды как шутку и, возможно, действительно высмеивал претящие ему эзотерические концепции, в которых усматривал руку масонов (Иванов 2007: 284–304). Однако к некоторым из изложенных взглядов, связанных с распространением археологических культур и сменой рас, автор относился вполне серьезно и даже счел возможным переиздать кусок из этой работы в своей недавней книге (Иванов 2007: 173–188).

К таким историческим экскурсам прибегали многие русские радикалы в своем искреннем стремлении создать новый националистический миф для русского народа, способный помочь ему преодолеть тяжелый психологический кризис переломных 1990-х гг. Так, главный редактор журнала «Национальная демократия» В. Колосов высоко оценивал роль мифа, делающего жизнь осмысленной, и противопоставлял его хаосу, в котором простой человек не смог бы выжить (Колосов 1995: 6). Похоже, той же позиции до сих пор придерживается большинство современных лидеров русского национального движения, чем и объясняется всплеск исторического мифотворчества, происходящий в течение последних 25 лет. А такое мифотворчество не могло избежать ксенофобии.

Действительно, списывая все беды России на счет «чужаков», Иванов видел путь к «освобождению» в пробуждении у русских «арийского (нордического) сознания» и их возвращении к «арийскому мировоззрению». В этом ему мешало христианство с его «семитским богом». Примечательно, что это вело его не к полному отрицанию христианства, чем увлекаются многие неоязычники, а к стремлению вернуть его к истокам, которые он находил не в иудаизме, а в зороастризме (Иванов 2007: 143). Иными словами, речь могла идти об «арийском христианстве», которое, как мы знаем, пытались выработать некоторые германские шовинисты в 1920 – 1930-х гг. Впрочем, кляня «иудаизированную цивилизацию», Иванов ждал прихода альтернативной религии «из предыдущего арийского цикла», и «арийское мировоззрение» представлялось ему много важнее христианства (Иванов 2007: 320). Действительно, для Иванова проблема христианства была далеко не определяющей. Он был склонен к гораздо более глобальным обобщениям и в соответствии с манихейскими принципами зороастризма пытался рисовать историю человечества как бесконечную борьбу Добра и Зла, представленных соответственно «арийцами» и «семитами». Но, в отличие от многих почвенников, он отрекался от ориентации на Север и хотел смотреть на Юг (Иванов 2007: 321). Правда, он не пояснял, что под этим понималось.

Впрочем, в начале XXI в. Иванов как будто бы радикально изменил мнение о мировой конфронтации. Развивая свою любимую идею о связи религии с расой, он нарисовал оппозицию, включающую, с одной стороны, протестантизм вместе с мусульманством, а с другой – католицизм вместе с православием. Он всерьез доказывал, что речь идет о противостоянии не только религий, но и стоящих за ними расовых типов. Якобы за союзом католицизма с православием скрывается особая цивилизация, которую он называет «цивилизацией Мадонны». Беда лишь в том, сетовал он, что католики и православные еще не осознали этого единства (Иванов 2007: 411–413, 427–429). Однако жизнь не оправдала его ожиданий, и в 2005 г. он был вынужден признать, что католики предпочли сближаться с протестантами, а не с православными. Иными словами, выдуманная им «православно-католическая раса» исчезла столь же стремительно, как и появилась. Все это говорит о том, что в построениях такого рода идеологов термин «раса» далек от своего биологического значения и используется для обозначения точек конфликта (реального или надуманного), чтобы его усилить, придав ему биологическое, то есть фактически неизменное, измерение.

 

От научной фантастики к патриотическому роману

Миф об упадке достаточно типичен для националистической мифологии (Smith 1984: 104). Он, например, буквально пронизывает произведения ряда русских писателей-почвенников, которых история поддельной «Влесовой книги» вдохновила на написание романов о чудесной находке «языческих летописей» и их едва ли не магической силе. Одним из первых стал известный русский писатель, Герой Социалистического Труда, лауреат Государственных премий РСФСР и СССР П. Л. Проскурин. Еще в конце 1970-х гг. он задумал роман о древних славянах, на что его натолкнули сведения о находке в годы Гражданской войны неких «дощечек с непонятными письменами», якобы оказавшимися «древнеславянскими рунами» (Проскурин 1980а: 28). Речь явно шла о «Влесовой книге». Однако похоже, что этого романа Проскурин так и не написал. Между тем интерес к славянскому язычеству не прошел для него даром, и в 1981 г. он выпустил повесть «Черные птицы», в центре которой находилось музыкальное наследие «великого язычника», композитора, сочинившего цикл славянских языческих молитв, вершиной которого была молитва Солнцу (Проскурин 1987). Писатель давал понять, что древние славяне были солнцепоклонниками. Он избегал упоминаний свастики как солярного символа, но для читателей, знакомых с арийским мифом, все было понятно без объяснений. Впрочем, как мы видели, вскоре Федичев еще более настойчиво напомнил о свастике как якобы «древнем славянском символе».

Не была забыта и «древняя языческая летопись», и некоторые писатели подобно Проскурину тоже попали под ее обаяние. Пожалуй, первым, кто написал о подвижниках, разыскивавших на Русском Севере старые рукописи, был Д. А. Жуков, руководитель Русского клуба. Для него эта деятельность была наполнена глубокого патриотического смысла, ибо помогала обнаружить утраченные корни, которые Жуков связывал с глубокой первобытностью. И вовсе не случайно он стоял в ряду самых ранних сторонников аутентичности «Влесовой книги» (Жуков 1981).

Но если Жуков ограничился одним лишь рассказом, то его более молодые единомышленники вскоре начали писать об этом целые романы. Одними из первых миф о древних языческих письменах, якобы сохраненных «раскольниками-староверами» вплоть до наших дней, ввели в художественную литературу писатели С. Т. Алексеев и Ю. В. Сергеев. Отождествив православных староверов, борцов против никонианства, с язычниками, эти писатели в полном соответствии с неоязыческими постулатами объявили христианство «рабской религией», погубившей «истинные верования вольнолюбивых россов». Они верили, что в глубинах России (для Алексеева на Русском Севере, а для Сергеева в Сибири) еще сохранились скиты с «берестяными грамотами» («дощечками») или «пергаментными свитками», рассказывающими о Прави и Яви, Перуне и Свароге. Выставляя в неприглядном свете советского ученого, Сергеев давал понять читателю, что «бесценные древние рукописи» следовало всячески скрывать от ученых, якобы действовавших по указке НКВД и стремившихся к полному уничтожению оставшихся древних рукописей (Сергеев 1987: 142–143, 456–460). Алексеев добавлял к этому, что древние дохристианские книги имели магическую силу и являлись талисманами, уберегавшими от беды. Выказывая плохо скрытую враждебность к христианству, он делал особый акцент на том, что не попы принесли с собой письменность, а сам русский народ изобрел ее для собственных нужд (Алексеев 1986: 37–57, 83–85, 89, 111, 192 сл.).

Явно под влиянием мифа об утраченной языческой письменной традиции Алексеев еще в первой половине 1980-х гг. написал повесть «Слово», где доказывал, что в дохристианские времена на Руси были и свой Бог («Бог всего рода людского»), и своя докириллическая письменность. Якобы еще в те далекие времена имелись рукописи о земле Русской и о славной истории предков, но многие из них были безжалостно уничтожены христианскими священниками. Устами древних волхвов писатель заявлял, что свободный народ должен иметь своего собственного Бога, а принятие чужой религии неизбежно ведет к порабощению и подчинению иноземцам. Будто бы об этом говорилось в найденной в 1919 г. летописи старца Дивея, якобы жившего в эпоху князя Владимира. Этой «древней рукописи» приписывались волшебные свойства: якобы она служила талисманом, спасавшим своего владельца от беды и даже от смерти. Но, к несчастью, во время войны она исчезла. Алексеев убеждал читателя в том, что русские монахи самоотверженно сохраняли в монастырях языческие свитки; при этом гонения патриарха Никона на староверов изображались как имеющие своей целью окончательно уничтожить дохристианское наследие. Героем своей повести писатель сделал собирателя древних книг Н. Е. Гудошникова, обнаружившего у староверов Печеры залежи старописьменных книг. В то же время автор с недоверием и подозрительностью относился к советским ученым, ведущим поиск старопечатных книг (Алексеев 1986). Нет никаких сомнений, что Алексеев писал свою повесть под влиянием «Влесовой книги». В то же время многие из высказанных им мыслей были впоследствии подхвачены как некоторыми другими писателями, так и национал-патриотами и заполонили страницы неоязыческих изданий 1990-х гг.

В 1990-х гг. «арии-славяне», «Северная Прародина» и загадочная «Арктическая цивилизация» стали находить все новых почитателей среди писателей научно-фантастического жанра. Появился уже целый пласт фантастических художественных произведений, посвященных «светлым славянам», отважно встающим на борьбу с некими «темными силами». Некоторые наблюдатели отмечали это как «влиятельное направление массовой литературы 90-х годов» (Володихин 1998а), другие характеризовали это направление как умелую борьбу неофашистов за молодые умы (Вершинин 1998).

В этом отношении определенный интерес представляют вышедшие практически одновременно произведения уже известных нам С. Т. Алексеева «Сокровища Валькирии» (М., 1995) и «Сокровища Валькирии – 2» (М., 1997), Ю. В. Сергеева «Княжий остров» (М., 1995), а также Е. Я. Гуляковского «Красное смещение» (М., 1996). Пытаясь с самого начала заинтриговать своего читателя, писатель Алексеев создает в своих книгах впечатление страшной секретности, окружающей полученные им якобы из недр КГБ сведения о поисках «древних арийских сокровищ» и «утраченной Северной цивилизации». Его герой, полковник Русинов (Мамонт), был в молодые годы работником некоего секретного института, существовавшего при Министерстве обороны СССР и занимавшегося поисками древних сокровищ. Заинтересовавшись «арийскими древностями», Русинов обнаружил необычайную близость славянских языков с санскритом, вплотную приблизился к пониманию сокровенного смысла вещей и уличил советскую науку в злонамеренном сокрытии правды об «арийском наследии» (Алексеев 1995. Т. 1: 27, 30–32). Устами своего героя автор безапелляционно заявляет, что «прародиной ариев все равно оставался север», что бы ни говорили об этом ученые и «запретители коричневых идей» (Алексеев 1995. Т. 1: 110–112). Занявшись самостоятельно поисками арийских городов, Русинов в конечном счете обнаруживает их на Северном Урале, причем делается это в теснейшей кооперации с сотрудниками… КГБ (Алексеев 1995. Т. 1: 33, 44, 50–51, 318–319, 393, 424).

Автор романа сетует по поводу тех разрушений древнего культурного наследия, которое принесло с собой христианство. В частности, много вреда произошло от изменения топонимики: «Утратив космос пространства, человек и весь народ в целом утрачивают и свое предназначение, и свой рок» (Алексеев 1995. Т. 1: 45). Рассуждения автора достигают поистине апокалиптического накала, и он заявляет, что если не признать славянский мир «Третьей, Северной цивилизацией», то наступит мировая катастрофа (Алексеев 1995. Т. 1: 111–112). При этом, воспевая арийцев, автор намеренно называет носителей «Третьей цивилизации» «гоями», а их недругов – изгоями (Алексеев 1995. Т. 1: 394; Т. 2: 340–341), как бы намекая на вечную конфронтацию арийцев с «семитами», то есть евреями. В подтверждение правильности этой догадки автор пускается в рассуждения о возможной глобальной катастрофе, которую непременно используют «изгои мира». В этом случае они объединятся в новый Интернационал и образуют Мировое государство с диктаторскими порядками. Его глава, «Великий Изгой», якобы устремится на Север, чтобы покончить с остатками Северной цивилизации и окончательно уничтожить священные книги. В частности, одна из главных задач этих сил состоит будто бы в искоренении русского народа. Автор ассоциирует Интернационал с корпорацией крупнейших транснациональных банков, которая генерирует вредные идеи, в частности коммунистические или фашистские. Этот Интернационал представляется автору «клещом-паразитом», «носителем тяжелой болезни», с которой следует как можно скорее покончить (Алексеев 1995. Т. 1: 427; Т. 2: 93, 275, 303–306, 326–327, 348). Чтобы этот набор антисемитских стереотипов отличался необходимой полнотой, автор включает и сюжет о «ритуальном убийстве» (Алексеев 1995. Т. 2: 385).

«Гоев» автор рисует мудрецами, хранителями древних тайных знаний, «сокровищ Вар-Вар». Последние представляют собой «пергаментные свитки». Любопытно, что Алексеев косвенно подтверждает факт фабрикации «Влесовой книги», демонстрируя, что и сами «патриоты» не верят в ее подлинность. Он описывает, как «гои» продолжают готовить новые «древние рукописи», прилаживая их к мировосприятию современных людей. Эта деятельность имеет определенные резоны – ведь «иначе изгои опять не поверят, а кощеи оспорят и извратят, как испортили и извратили Влесову книгу» (Алексеев 1997а: 20, 322–328). «Волхвы-гои» делятся с героем книги знаниями о происхождении людей и их древней истории: «знания» эти сводятся к мифу о Северной прародине, Гиперборее, о наступлении ледника и исходе людей-«верцев» с Севера, об их священных книгах, в которых изложена древнейшая система верований, в частности, говорится об их Великом Боге по имени Ра. Примечательно, что одна из «древних книг» носит название «Книга Свастики» (Алексеев 1997а: 357–367).

Наконец, автор убеждает читателя, что сегодня дух Северной цивилизации концентрируется в сербских районах бывшей Югославии, что там располагается древняя «Земля Сияющей Власти», в центре которой находится священная гора Сатва, где хранится «Сущность Мира». Якобы там и находилась истинная Земля обетованная, которую не удалось найти «рахданиту Моисею». Именно там, по утверждению автора, проходили отрочество и юность Иисуса Христа, учившегося премудрости у «гоев»; там же, а вовсе не в Палестине (показательно, что автор использует термин «Опаленный Стан»!) Христос разговаривал с Богом и возникло христианство (Алексеев 1997а: 58, 114–115, 142, 358). Вот почему «кощеи», враги «гоев», всегда стремились покорить Балканы – когда-то этим занимался «великий изгой» Александр Македонский (автора мало смущает тот факт, что на Балканах находилась его родина), а сейчас туда рвутся современные «кощеи», миротворцы ООН, за которыми скрывается НАТО (Алексеев 1997а: 115–120, 122–123, 352).

Открывая тайну недавних событий на Балканах, автор пускается в откровения: «Южных славян резали и рвали на части… Интернационалу требовалась Земля Обетованная, Земля Сияющей Власти, чтобы начать очередной поход за свою древнюю идею, теперь звучащую как “новый мировой порядок” (Алексеев 1997а: 119, 384). Любопытно, что герои автора, мужественно противостоящие этим замыслам, все как один являются сотрудниками бывшего КГБ. После всего этого читателя вряд ли может удивить почтительное отношение автора к Сталину, смело боровшемуся с «Интернационалом» (Алексеев 1997а: 119). Наконец, автор не может пройти и мимо проблемы «богоизбранного народа» и утверждает, что русские ближе и милее Богу, чем иудеи (Алексеев 1997а: 217). Иными словами, роман Алексеева буквально пронизан идеями, популярными у русских национал-радикалов. Одна из этих идей, как чутко уловил А. Рейтблат, – едва ли не животный страх перед «чужаками» и «чужим», перед утратой жизненно важных ресурсов и идентичности (Рейтблат 2000).

Остается добавить, что роман был написан в Вологде под явным влиянием вологодского этнографа С. Жарниковой. Сама Жарникова нашла свое место в этом романе в виде женщины, которой было суждено найти на Белом море «Влесову книгу» (Алексеев 1997а: 323). Национал-патриотическая прокоммунистическая газета «Патриот» опубликовала хвалебную рецензию на книгу Алексеева. Интригуя читателя тайнами «Северной арийской цивилизации», рецензенты усмотрели заслугу автора в его стремлении «воспитать способных мыслить патриотически» (Панькова, Сергеев 1997). Иными словами, «арийская идея» находит спрос не только у ультраправых, но и у левых политических движений. Обе книги Алексеева были выпущены тиражом более 400 тыс. экземпляров. Они устойчиво пользовались необычайным спросом и неоднократно переиздавались различными издательствами, в особенности «ФАИР-Пресс», которому полюбилась такого рода литература.

Вместе с тем сам Алексеев отчетливо понимает цену своим трудам. В новой книге он проговаривается: «Вместе с крахом коммунистической идеологии восстал черный столб всевозможной мистической дури и вместе с ним – армия авантюристов, зарабатывающая хорошие бабки на дураках, полудурках и очарованных странниках» (Алексеев 1997б: 41). Что ж, лучше не скажешь.

Книга Ю. В. Сергеева посвящена как будто бы событиям Великой Отечественной войны, но на самом деле военные сюжеты являются для ее героев лишь тусклым фоном. Куда важнее автору представляется развитие все тех же идей о дохристианском величии Руси, языческой мудрости, арийских предках и их Северной прародине. Автор утверждает, что Гитлер извратил светлые арийские традиции и символы и что его конечной целью было их полное уничтожение. Мало того, оказывается, что суть мирового военного конфликта заключалась в борьбе за древние книги: посланцы Зла стремились их сжечь, а посланцы Добра – сохранить. Почему именно эти действия открывали обеим сторонам путь к Мировому господству, автор умалчивает (Сергеев 1995: 47). Зато он приписывает языческим книгам сверхъестественные мистические способности – будто бы само по себе их обнаружение способно кардинально изменить мир. Подобно многим своим единомышленникам, Сергеев склонен к оккультизму (см., напр.: Сергеев 1995: 326–327) и полагает, что в индийских Ведах «зашифрована вся цивилизация человечества, все прошлое и будущее, планетарный разум». Но главной священной книгой является, разумеется, «Влесова книга», которую по созвучию автор называет «Блеск-Книгой». Сюжеты из этой книги сплошь и рядом вплетаются в его повествование. Например, в полном соответствии с ней он утверждает, что у древних русичей не было человеческих жертвоприношений. А тот, кто это оспаривает, – «дурак и невежда, норманист и последователь злобного Шлёцера, старавшегося извратить нашу историю» (Сергеев 1995: 48, 59, 102, 105, 318). Многими своими идеями книга Сергеева сходна с книгами Алексеева. И здесь мы встречаем утверждение о том, что Христос учился у славянских волхвов; правда, Сергеев идет еще дальше и настаивает на том, что пророк Моисей происходил из славянского рода (Сергеев 1995: 53–55, 333).

Показательна интерпретация Сергеевым славянского язычества. Он вполне серьезно и вопреки всем имеющимся, в том числе и приводимым им самим, данным доказывает, что у древних славян был монотеизм: они якобы верили в единого Русского Бога и задолго до христианства среди их религиозных символов почетное место занимали Троица и крест. Иными словами, православное мышление, по автору, имело давнюю традицию в дохристианской Руси, что и способствовало легкому усвоению христианских истин русичами. Автор заявляет, что «православие в нашем нынешнем понимании имеет на нашей Земле историю более семи тысяч лет, столько же лет нашим пещерным церквам и каменным» (Сергеев 1995: 96–97, 320–324, 332–333, 346). Неясно, где автор нашел такие церкви, но ясно, что в своем понимании соотношения древнеславянского язычества с православием он исповедует «мягкое язычество», готовое идти с православием на мировую ради торжества Русской Идеи.

Развивая «великий арийский миф», Сергеев не может удержаться от имманентно присущего тому антисемитизма, хотя и пытается всячески маскировать это с помощью эвфемизмов. Так, он утверждает, что Иисуса Христа погубили «зиады», которые и ныне оскверняют храмы и жаждут славянской крови (в эвфемизме «зиад» нетрудно угадать оскорбительное для российских евреев прозвище «жид»). Не имея своего творческого начала, они, оказывается, расхищают и используют, правда в искаженной форме, древнеславянские языческие идеи и достижения, например письменность, идею храма Яви на Сиян-горе, многие символы типа звезды и креста и т. д. (Сергеев 1995: 53–55, 106, 327–328). Надо ли напоминать, что все эти идеи прямо восходят к «Десионизации» В. Емельянова, о которой говорилось выше? Мало того, наделяя русичей исконным монотеизмом, Сергеев убеждает читателя, что иудеи всегда были и остаются язычниками. Он не только утверждает, что они убили Христа, но намекает на то, что это было ритуальное убийство, практика которого жива до сих пор в обрядах сатанистов (Сергеев 1995: 348–351). Впрочем, по его словам, иудеев теперь нет, а есть потомки разбитых и рассеянных князем Святославом хазар, которые сохранили свою вероломную сущность, ведут бескомпромиссную войну с христианством и не оставляют надежды на мировое господство (Сергеев 1995: 351, 418–419). Иными словами, Сергеев прибегает к двум наиболее распространенным среди русских радикалов антисемитским мифам – арийскому и хазарскому – для того, чтобы отождествить евреев с Мировым Злом и обвинить именно их во всех напастях, свалившихся на голову обитателей России.

В книге Сергеева содержится одна мысль, объясняющая весь пафос его ненасытного поиска древнейших страниц «русской истории», которая якобы намеренно скрывается от народа некими злоумышленниками. Он пишет: «История – это большая политика, а знание народом своего прошлого, своих героев дарует гордость и стойкость, укрепляет национальное самосознание и дух, сплачивает в единое целое перед врагом» (Сергеев 1995: 326). Вот для чего Сергееву и его единомышленникам нужен «великий арийский миф», густо заправленный русским мессианством, который, по их мнению, только и может разбудить «спящую Русь» (Сергеев 1995: 59, 230, 328). Нелишне напомнить, что Сергеев – не простой писатель. В те годы, когда он издавал свою книгу, он был членом правления Союза писателей России, а также членом Думы Русского национального собора (Геллер 1996: 283).

На первый взгляд главным персонажем книги Гуляковского является воин-афганец Глеб Яровцев, заброшенный волшебными силами в Киевскую Русь начала XIII в. Но на самом деле главный герой – это «Священная Влесова Книга», стражем которой он становится волею судьбы. Стержнем романа является конфронтация между русичами, с одной стороны, и всесильным магистром ордена розенкрейцеров Манфреймом – с другой. Автор рисует Манфрейма и его орден концентрацией мирового зла, главной страстью Манфрейма он называет золото и делает его главой огромной мировой федерации, опиравшейся на международную торговлю (Гуляковский 1996: 66, 116, 149–150). Лишь русичи были способны ему противостоять, ибо они обладали «Священной Влесовой Книгой» и ее письменами, которыми была записана тайна мертвой воды, дающей силы и могущество Манфрейму. Именно «Влесова Книга» в конечном счете помогает герою победить Манфрейма (Гуляковский 1996: 149, 159–160, 257–258, 261, 404–405). Роман воспроизводит многие из неоязыческих и антисемитских стереотипов, заполонивших в 1990-х гг. печатную продукцию русских националистов. Здесь и преклонение перед могуществом старых дохристианских богов, и сетования по поводу гибельного шага князя Владимира, принявшего чужую христианскую веру, и гневные тирады в адрес «хирургов-убийц», изымавших внутренние органы из живых людей для продажи или биологических опытов, и особые посягательства Манфрейма на Русь вплоть до того, что будто бы его эмиссары приводят на Русь татар. И даже само имя его казначея, Марка Ращина, должно открыть читателю глаза на то, откуда именно русским грозит опасность (Гуляковский 1996: 51–52, 66, 124, 150, 152, 155, 158, 228, 321).

Идея о судьбоносной борьбе арийцев-славян против непрошеных пришельцев, угрожающих земной цивилизации, привлекает все новых и новых авторов фантастических романов. В середине 1990-х гг. к этому сюжету обратилась молодая писательница из Рязани Г. Л. Романова, биолог по профессии и язычница по вере (ее языческое имя Нежелана). Она издала целую серию произведений о славянах-язычниках, написанных в стиле фэнтези. Один из этих романов посвящен попытке инопланетян-гэтов захватить планету Дэвса (аналог Земли) с ее исконным арийско-славянским населением. Любопытно, что гэты действуют от имени могущественной Организации, управляющей Космосом, и в их задачу входит либо превращение ариев в христиан, либо их полное уничтожение. Не менее интересны имена, которые писательница дает ариям, – Чистомысл, Добромысл. Эти искусственные имена, по форме родственные славянским, призваны вызвать у читателя ассоциации с чистыми добрыми помыслами, владеющими этими людьми. А имя главного героя, славянского князя Властимира, означает «властитель над миром», что уже заранее предрешает его победу над непрошеными врагами. Не менее показательно, что верными помощниками гэтов и, тем самым, непримиримыми врагами ариев выступают хазары (Романова 1996: 256, 262–263, 385).

Иными словами, фабула романа в иносказательной форме передает дух того надуманного конфликта славян с западной цивилизацией (мондиализмом), которым так озабочены современные русские националисты. При этом речь идет именно о националистах, склонных к неоязычеству, – ведь именно славяне-язычники и их предки, могущественные гиперборейцы, являются светлыми героями всех произведений Романовой, из книги в книгу воспроизводящей отдельные аспекты, символы или сюжеты «арийского мифа». Примечательно, что молодая писательница благодарит за некоторые идеи Н. Е. Белякову, являвшуюся ярой поклонницей этого «нового взгляда на славянскую предысторию» (Романова 1997б: 424, 427).

Со временем взгляды молодой писательницы претерпели некоторые изменения. В следующем романе, посвященном Властимиру, она делает его спутником английского рыцаря-христианина Геральда (влияние одного из романов писателя Ю. Никитина здесь очень заметно), который, познакомившись со славянами-язычниками поближе, резко изменил свое мнение о них от неприятия и вражды до искреннего уважения и понимания того, что они тоже служат Богу (Романова 1997а: 163, 384–385). В этом романе, пойдя на мировую с Западом в лице английского рыцаря, Властимир противостоит пришельцам из Космоса и их степным союзникам.

Последующие произведения Романовой порывают с темой Космического зла и посвящены жизни и приключениям титанов, жителей Гипербореи. Эти титаны носят имена славянских языческих богов, но их взаимоотношения и происходящие с ними события моделируются по тем образцам, которые известны из древнегреческой и древнегерманской мифологии. В то же время автор демонстрирует хорошие знания современной русской неоязыческой мифологии, стереотипы которой ярко представлены в серии «Сварожичи» (Романова 1997б; 1997в; 1998). Это и Северная прародина, Гиперборея, откуда на юг переселялись арии, и Аркаим в качестве одной из крепостей этих «северных переселенцев» и древнейшего центра цивилизации, и владение гипербореями техникой полетов по воздуху, и изобретение письменности («рун») одним из героев-титанов. Утверждая, что все мировые цивилизации имеют «один арийский корень», автор стремится убедить читателя, что в основе этих фантазий лежат научные представления (Романова 1997б: 83–84, 330–332, 421–423).

Еще одним необычайно плодовитым автором, сделавшим стержнем своих многочисленных романов борьбу Светлых и Темных сил, является В. В. Головачев. Окончив в 1972 г. Рязанский радиотехнический институт, он получил специальность инженера-конструктора радиоэлектронной аппаратуры. Пройдя действительную службу в армии, он пятнадцать лет проработал по специальности в ведомственном институте «Металлургавтоматика» на Украине. Писать художественную прозу он начал, еще будучи инженером, и в 1983 г. был принят в Союз писателей СССР. Необычайно плодовитый писатель-фантаст, он не раз становился лауреатом всевозможных литературных премий. Некоторые называют его «писателем-фантастом № 1 России». Его книги считаются бестселлерами и публикуются огромными тиражами. Он – один из любимых писателей издательства «Эксмо». Его романы насыщены космонавтами и космическими пришельцами, магами и волхвами, шпионами и диверсантами, контрразведчиками и спецназовцами, поиском тайны и борьбой за ее обладание. При этом страницы его произведений заполняют массы серьезных, готовых к бою мужчин, а женщины встречаются лишь эпизодически. Бой привлекает его много больше, чем любовные страсти. И за всем этим постоянно просматривается «национальная идея» со всеми присущими ей стереотипами. Добро и Зло у него предельно конкретны и… национальны. При этом писатель жадно следит за событиями в мире и в России, и, по его собственному признанию, его книги на 90 % отражают реальность. В том числе, как мы увидим ниже, и ксенофобскую реальность.

И еще один штрих – писатель признается, что увлекается эзотерической литературой и кладет в основу своих романов почерпнутые оттуда идеи. И действительно, эзотерические понятия (эфир, астрал, чакра, эгрегор, тонкая материя, медитации) встречаются в его романах много чаще, чем имена языческих богов и известная триада Явь-Навь-Правь. Он чутко улавливает интерес общества к эзотерике и подчеркивает желание людей приобщиться к «мудрости далеких предков». Мало того, ему близка эзотерическая идея воспитания или выращивания «нового человека», или «новой расы», призванной прийти на смену современным людям. В своих интервью журналистам писатель говорит о «продвинутых людях XXI века» и признается, что в своих героях видит «ядро зарождающегося человечества», «новый вид Homo». Он называет их то «хранителями», то «посвященными» (Колесникова 1996; Бояра 1998а, 1998б).

Похоже, прообраз такой «расы» он усматривает в славянских неоязычниках. Он явно симпатизирует славянскому язычеству и, похоже, знаком с людьми из окружения одного из неоязыческих лидеров, А. К. Белова. Не случайно еще в первой половине 1990-х гг., увлекаясь «русским боем», он начал пристально следить за созданным тем спортивным движением «Радогора». С тех пор его любимым героем неизменно оказывается мастер боевых искусств, обладающий паранормальными способностями и в одиночку выступающий против инфернальных сил из параллельной реальности (Гаранина 1996).

Вначале писателя увлекала идея борьбы с Вселенским Злом в эпоху Калиюга, причем в качестве борцов за справедливость у него могли выступать даже американские военные. Однако вскоре образ положительного героя стал более конкретным и обрел национальное лицо. С тех пор носителями Добра в книгах Головачева стали исключительно славянские воины и волхвы. Этот поворот произошел в 1991–1993 гг., когда под впечатлением распада СССР и бушевавших вокруг этнических конфликтов писатель создал роман о борьбе славянских «Владык» с воинством Люцифера (Головачев 1994). Одним из центральных героев романа выступала Священная Книга («Книга Бездны», или «Влесова книга») как «свод магических формул и сведений, закодированных неизвестным способом». Правда, в этом романе «Книга Бездны» ассоциировалась с опасностью: кровопролитными конфликтами и массовыми болезнями. А Зло олицетворялось альянсом нацистов, чекистов и сотрудников ЦРУ. Кроме того, говоря о множественности цивилизаций, автор изображал ислам как якобы античеловеческий и антиинтеллектуальный фактор, неизбежно ведущий к одичанию. Зато идеальный мир был представлен «Святой Русью», ассоциировавшейся отнюдь не с православием, а с древними славянскими богатырями и древнерусскими племенами дохристианской эпохи. Примечательно, что уже в этом произведении автор с увлечением писал о боевых приемах, которыми якобы владел легендарный славянский богатырь Радогор. Комплекс таких приемов Головачев назвал «Сечей Радогора», что недвусмысленно указывает на то, что уже тогда он был близко знаком с деятельностью Московской языческой общины и ее тогдашнего лидера Белова.

Из романа в роман Головачев доказывает, что именно в России, оплоте Светлых сил, сегодня решается судьба мира. По словам писателя, «великая возрождающаяся Русь оставалась последним оплотом божественной духовности на Земле. В русском языке и культуре все еще хранились смысловые ключи Гиперборейской Культуры Глубинного Покоя» (Головачев 2007: 241). При этом Светлые силы ассоциируются с возрождающимся славянским язычеством, имеющим свои разветвленные силовые и образовательные структуры. Эти организации действуют параллельно с государственными, но те в той или иной мере затронуты разложением и служат враждебным силам. Примечательно, что волхвами выступают бывшие сотрудники спецназа ГРУ и органов безопасности. Так язычество тесно смыкается с национал-патриотической идеей, приверженцы которой концентрируются именно в силовых ведомствах. При этом язычество выступает в современной форме, где традиционные верования и боги переплетаются с эзотерическими представлениями. Неизменным фоном для разворачивающихся событий служат идея Арктической прародины и воспоминания о предках-гиперборейцах, которые якобы 11 тыс. лет назад двигались с Крайнего Севера на юг, заселяя просторы современной России. Допотопная Гиперборея представлена империей, а ее святыня, могила Спасительницы, «хранительницы славянского Рода», помещается в Архангельской губернии (Головачев 2007: 158, 221–222), то есть находится недалеко от Кольского полуострова, где сегодня энтузиасты любят искать следы утраченной цивилизации.

Как же автор изображает противоборствующие силы и их активных участников? В романе «Ведич» доказывается, что все руководство страны и основные ведомства, включая органы безопасности, находятся во власти черных магов («конунгов»), «служителей культа Сатаны». Агенты этих магов пользуются высоким влиянием и в православных храмах. Примечательно, что автор противопоставляет русское православие «библейскому христианству». Последнее представляется ему «заразой»: якобы оно подчинило русское православие своей воле и навязало ему чуждые идеи и ритуалы, заставляя верить в «чужого бога». По словам писателя, такая вера не согласуется ни с индоевропейской, ни со славянской культурой, а христианский Бог якобы является Богом социальной несправедливости (Головачев 2007: 21). Православных священников автор показывает слабыми безвольными людьми, неспособными бороться с «мировым злом», но зато поддерживающими связи с преступным миром и создающими всяческие препятствия на пути возрождения славянского язычества. Во всем этом легко узнаются идеологемы современного русского неоязычества, смешивающие воедино идеи русского национализма с остатками советской атеистической пропаганды.

Против враждебных сил выступают «витязи Рода», бывшие бойцы спецназа и работники военной контрразведки, хорошо обученные славянским боевым искусствам. Они связаны с языческой общиной «Родолюбие», имеют языческие имена и стоят «за Русь, за Род, за мир без зла» (Головачев 2007: 19).

В политическом плане писатель ориентируется не на демократическую систему, а на вождя. И события романа «Ведич» развиваются вокруг фигуры отрока Сергия (его языческое имя – Световид), которого волхвы готовят на роль «Объединителя и Светителя Русского Рода», а враги безуспешно пытаются уничтожить.

Автор романа не удерживается от соблазна изобразить на страницах книги и себя самого как популярного писателя-фантаста, «защитника истинной истории славянского рода» и противника «лживых исторических концепций», якобы еще в XVIII в. навязанных россиянам «иноземными учеными». Надо ли удивляться, что к таким «непатриотическим концепциям» писатель относит «норманнскую теорию»? В противовес ей он настаивает на том, что Русь напрямую происходит от Гипербореи (Головачев 2007: 49, 158). Сложно сказать, насколько писатель в действительности в это верит. В одном из своих интервью, следуя известной эзотерической фантазии, он изображал далеких предков русских «арктами», обитателями Арктики, и делал их прародителями многих народов Земли. Примечательно, что, дискредитируя историческую науку, он отводил ей место послушной служанки политики. Это давало ему право заявлять о том, что изложенная им версия происхождения человечества была ничуть не хуже какой-либо другой, ибо она… «так же недоказуема» (Бояра 1998а).

Головачев внимательно следит за ходом событий в стране и за рубежом и, если их обсуждение способно послужить идее патриотизма, тут же вводит их в ткань своих произведений. Например, в середине первого десятилетия XXI в. он включил в свой новый роман ссылку на «оранжевые революции» и, разумеется, приписал их деятельности сатанинских сил (Головачев 2007: 71–72). В его книге находит место и конкуренция между различными современными неоязыческими организациями, причем автор не скрывает от читателя своих симпатий и антипатий. Так, «ингливеров» (здесь без труда узнаются инглинги А. Хиневича) он, безусловно, осуждает, а Предиктор (имеется в виду концепция КОБР, с которой мы еще встретимся) поддерживает (Головачев 2007: 152, 265).

К стилистическим особенностям его произведений относится игра с аббревиатурами и кодированием информации с помощью «перевертышей», то есть перестановки слогов в слове. Например, в романе «Ведич» известное издательство «Эксмо», где Головачев регулярно публикуется с 1997 г., превращается в МОЭКС, а создаваемые темными силами «храмы Братства Единой Свободы» получают аббревиатуру БЕС. Так писатель, во-первых, дает читателю намек на сатанинскую сущность таких организаций, а во-вторых, самим названием указывает знатокам на их связь с масонством. Вместе с тем автор не надеется на проницательность массового читателя и далее объясняет, что сатанинским силам верно служат масонские ложи и христианская церковь. При этом он вводит русского «неомасона» в состав руководящего органа Темных сил и настаивает на том, что их ритуалы требовали использования крови (Головачев 2007: 114–115, 241–243). В этих рассуждениях нетрудно усмотреть намек на «жидомасонский заговор», ибо в современной неоязыческой мифологии христианская церковь представляется тайным орудием иудеев.

Не обходится автор и без современной ксенофобской риторики. В его романе ислам тесно увязывается с преступностью и говорится о вытеснении «коренного населения» из коммерции, что якобы на руку врагам России (Головачев 2007: 59, 115). При этом автор оправдывает русский экстремизм как «оборонительный национализм», «реакцию самого русского пространства на захват власти чуждыми этносу элементами, уничтожающими Род людской с помощью всех имеющихся средств» (Головачев 2007: 214). А среди главарей враждебных сил обнаруживаются таджик и грузин, то есть выходцы с Кавказа и из Центральной Азии, представители бывших народов СССР, не вызывающие у нынешних национал-патриотов ничего, кроме ксенофобских чувств. Мало того, верховным жрецом «конунгов» автор изображает американца, а в состав их международного сообщества включает даже австралийского аборигена, наделяя его отталкивающей внешностью. Иными словами, в отличие от советских времен сегодня интернациональное сообщество представляется писателю в образе абсолютного зла, которому он противопоставляет «чистокровных» русских витязей и волхвов. Нетрудно заметить, что некоторые отрицательные герои до боли напоминают те остатки отживших свое рас прошлых эпох, о которых говорят эзотерические учения вслед за Блаватской. Расистские коннотации здесь более чем очевидны.

Еще острее та же тема звучит в романе писателя, само название которого звучит эпатажно – «Не русские идут, или носители смерти» (Головачев 2009). Здесь снова русские волхвы, объединенные в Русский Национальный Орден (РуНО), разрушают замыслы злых сил, мечтающих о захвате власти над миром. Как и в «Ведиче», защитой русских занимается Союз славянских общин, причем он ассоциируется с Калугой. В этом нельзя не увидеть намека на деятельность калужской неоязыческой общины, возглавляемой В. Казаковым.

В этом романе расовая идея выглядит еще более отчетливо вплоть до того, что русские витязи рисуются исключительно с «льняными волосами», тогда как их враги черноволосы. Мало того, в своем стремлении к кодировке смыслов писатель пытается проявлять чудеса изобретательности. Он дает руководителям «черных сил» странные на первый взгляд имена, смысл которых раскрывается при чтении справа налево. Этим, во-первых, делается намек на национальность врагов, ибо такой порядок чтения принят в иврите. Во-вторых, эту догадку подтверждают и сами имена. Так жрец Тивел оказывается Левитом (так звались первосвященники древних иудеев), а властитель мира Арот неразрывно связывается с Торой. Полное имя Тивела звучит как «Икус Тупак Тедуб Месв Хампасту Иезад Нечел Тивел». Его истинные намерения раскрывает чтение первых пяти слов справа налево: «пастухам всем будет капут суки». Примечательно также, что Тивелу служит Реллик, то есть Киллер. Наконец, один из функционеров «Кнессета Галактики» зовется Адуи Сенечел Ди-Ж, в чем нетрудно узнать «жида Иуду». Остальные слова в его имени и именах Тивела и Арота указывают на то, что они «нелюди» («се не чел[овек]»). Впрочем, автор не надеется на проницательность читателей и называет высшее управление злых сил «Кнессетом Галактики», одной из тайных организаций становится Синедрион, а полное имя Арота оказывается Арот Сенечел Си-Он. Наконец, одного из опаснейших врагов зовут Отто Мандель. Одним словом, в этом романе врагами русских волхвов и язычников прямо рисуются «иудеи». Мало этого, Синедрион ставится в прямую связь с Союзом тайных орденов, в чем снова угадывается масонство. И действительно, в конце романа масоны уже появляются в полный рост в виде иллюминатов, вступающих в борьбу с русскими витязями. Иными словами, страх перед «жидомасонской опасностью» автора не оставляет ни на минуту – евреи и на этот раз выступают в одной упряжке с масонами. Однако автор по мере сил стремится уйти от обвинений в антисемитизме, что и заставляет его прибегать к описанным выше замысловатым приемам.

Зато он недвусмысленно называет правозащитников ненавистниками России. Кроме того, врагами оказываются бывшие страны социалистического лагеря и ряд бывших советских республик. Автор снова обращается к теме «оранжевых революций», в совершении которых он винит «бандформирования», действующие по указке «черных сил» (Головачев 2009: 68). Еще одну угрозу он видит со стороны Китая и называет китайцев «саранчой мира», жаждущей захватывать чужие земли. Мало того, обсуждение этой проблемы ведется в расовых терминах – якобы желтая раса грозит вытеснить белую (Головачев 2009: 143–144).

В романе читатель встречает немало сюжетов, присущих сегодня ксенофобскому дискурсу. Скажем, обнаруживается, что враждебные силы хотят разработать программу падения рождаемости и увеличения смертности в России, тогда как русские витязи ведут борьбу за «естественную динамику российского суперэтноса» (Головачев 2009: 27, 32). Враги («черные силы») занимаются формированием искаженной системы ценностей, навязывают инородные идеологические установки, инородные культурные отношения, инородный образ жизни, к числу которых автор относит «пагубное увлечение молодежи Интернетом» (Головачев 2009: 39, 344). Якобы в России активно идет процесс замещения коренного населения пришлыми народами, а гастарбайтеры отнимают работу у местного населения (Головачев 2009: 169). В свою очередь, русские витязи хотят, чтобы все народности и нации жили в России свободно, однако «при условии отсутствия у них криминально-властных амбиций» (Головачев 2009: 33). Иными словами, автор полагает, что у некоторых из них могут быть такие амбиции! Во всем этом, разумеется, легко узнаются стереотипы, присущие современной ксенофобии.

В романе снова звучит мотив Гипербореи, располагавшейся на затонувшем материке Арктиде. Говорится о невероятных познаниях ее обитателей и об их соперничестве с Атлантидой. Автор упоминает и о поисках следов Гипербореи на Кольском полуострове, которые вели Барченко и Демин. Он всячески уговаривает читателя поверить в реальность Гипербореи и вновь обрушивается на «ортодоксальных ученых», связывающих ее с лженаукой. А в центре романа находится борьба за наследие Гипербореи, обладание которым якобы дает власть над всем миром. Тивел стремится запустить «Водоворот Оси Мира», когда-то созданный гиперборейцами. Ведь в случае удачи он становился властелином мира. Однако он не может достать ключ от «Водоворота», и именно за овладение этим ключом в романе разгорается нешуточная борьба. По сути же, как мы видели выше, ключ нужен самому читателю, чтобы разгадать зашифрованные автором имена героев романа и понять суть описываемой конфронтации.

В России выходят и более умеренные художественные произведения, где языческие сюжеты излагаются без какой-либо апелляции к «арийской идее». В них говорится о высокой дохристианской культуре славян и их языческих богах. В то же время авторы таких книг тоже не избегают соблазна рассказать и о некоей дохристианской письменной традиции. В беспощадном уничтожении всего этого культурного богатства обвиняется, разумеется, христианство (см., напр.: Осетров 1994).

Некоторые авторы таких романов показывают Арктиду с иной стороны. Так, в романе Н. Нечаевой «Седьмая раса» с ней связываются вовсе не предки русских и не славянские волхвы, а люди с немецкими именами, говорящие по-немецки. Они рисуются продолжателями дела нацистов, объявляющими себя избранными, сохранившими «чистоту арийской крови» и поклоняющимися свастике. Правда, со ссылкой на «Влесову книгу» заявляется, что славяне тоже являются «ариями». Однако автор не хочет отдавать «священное дело ариев» на откуп радикалам и дистанцируется от действий скинхедов (Нечаева 2007: 332–356). События романа разворачиваются на Кольском полуострове, куда прилетает известная журналистка для того, чтобы сделать репортаж о поисках древней Арктиды. Причем содержащиеся в романе сведения о последней говорят о хорошем знакомстве автора как с произведениями В. Н. Демина, так и с популярными представлениями об Аркаиме, наводнившими российские СМИ. В романе также воспроизводится идея о том, что владение бывшими землями Арктиды, к которым относится Кольский полуостров, якобы дает власть над миром (Нечаева 2007: 157).

Одной из центральных идей романа является смена рас и скорый приход шестой расы, о чем более ста лет твердят поклонники эзотерических наук. При этом делаются отсылки к теософским и ариософским концепциям конца XIX – начала XX в. и звучат имена Блаватской, супругов Рерих и австрийского ариософа Гвидо фон Листа. Знает автор и о псевдонаучных построениях Г. Горбигера, а также о фантастических произведениях чилийского почитателя нацистов Мигеля Серрано, настаивавшего на том, что якобы недобитые нацисты нашли приют в Антарктиде. Короче говоря, в романе в той или иной мере воспроизводятся известные эзотерические мифы об Арктиде и арийцах. Однако автор проводит резкие различия между их потомками: немецкая линия связывается с расизмом и убийствами, а славянская линия (к ней относится и героиня романа, о чем говорит сама ее фамилия Славина) от этого всячески дистанцируется.

Рассматриваемый миф находит своеобразное выражение в книгах писателя Ю. А. Никитина, увлеченного не столько Северной прародиной, сколько русским язычеством как исконной традицией. Бывший диссидент русской националистической ориентации, вынужденный в 1983 г. переселиться с Украины в Москву, он был сначала поглощен идеей «жидомасонского заговора», якобы уходившего своими корнями едва ли не к временам Сотворения Мира и ставившего своей целью установление власти избранных Мудрецов над миром (см. особенно: Никитин 1995). Героем его первых романов являлся русич Вещий Олег, волхв, сохранивший верность прежним установкам и обычаям, несмотря на установление христианства. Делая его компаньоном рыцаря-франка и отправляя их в далекие странствия от Палестины до Руси и Западной Европы, автор постоянно подчеркивал непреходящее значение русского языческого духовного наследия, по всем статьям превосходившего убогие западные и христианские моральные ценности. При этом христианство обвинялось в уничтожении исконной веры предков, ее служителей-волхвов и древней грамотности (Никитин 1994а: 99; 1994б: 7, 13, 277). Вслед за немецкими романтическими авторами XIX в. Никитин противопоставлял культуру цивилизации как высшее низшему и связывал первую с язычеством, а вторую с Сатаной. В то же время сторонником культуры у него оказывался и Христос, тогда как носители идеи цивилизации неизменно связывались с тайными силами, мечтавшими о мировом господстве или даже уже установившими мировое правительство (Никитин 1994а: 102–103, 126, 129, 161; 1994б: 20; 1995: 17–18, 167–169, 233–234, 404). В его книгах содержались стандартные выпады против хазар и иудаизма: в частности, иудейский бог обвинялся в необычайной жестокости, в ненасытной жажде кровавых человеческих жертв, в стремлении полностью уничтожить славян (Никитин 1994а: 115–117; 1995: 22, 36–37, 54–55). Не обходился вниманием и «кровавый навет» (Никитин 1995: 389).

Заклятыми врагами Олега представлялись масоны, или «жидомасоны», которые служили идее прогресса, цивилизации и для которых свободолюбивый «неуправляемый» славянский народ представлялся высшей опасностью и поэтому должен был исчезнуть (Никитин 1994а: 128–129; 1995: 167–168, 217, 231, 234). Автор отдавал дань неоязыческой мифологеме о том, как князь Владимир, выполняя заказ масонов, оплел Русь христианской сетью и превратил русичей в рабов. Одновременно читателю недвусмысленно давалось понять, что вредоносные тайные силы, стремившиеся к мировому господству, были связаны именно с евреями (Никитин 1994а: 457–460; 1994б: 7, 254, 269, 273–274; 1995: 406, 413). Герои Никитина позволяли себе и откровенно антисемитские заявления, к которым Олег, правда, относился как будто бы скептически (Никитин 1994б: 253–260). Видимо, автор все же принимал некоторые меры предосторожности, чтобы отвести от себя возможные обвинения в антисемитизме. Правда, с каждым новым романом он делался в этом отношении все смелее и раскованнее.

Обращает на себя внимание тот факт, что в рассматриваемых книгах Олег действовал в союзе с христианами. При этом русское язычество представлялось фундаментом, на котором возникли все более поздние религии, в том числе мировые (Никитин 1994а: 164; 1994б: 67–68). В то же время, воссоздавая славянские языческие мифы, автор без зазрения совести черпал материалы из Ветхого Завета (Никитин 1995: 34, 116, 258) и в целом христианской символики. Так, обращаясь к волхву Олегу, люди нередко называли его «Святой Отец» (Никитин 1995: 235). Как бы то ни было, отношение автора к христианству было довольно благосклонным и снисходительным как к младшему брату язычества, но все еще молодому и невежественному (Никитин 1994б: 24). В своем представлении о язычестве Никитин сближался с позицией газеты «Родные просторы», о чем свидетельствует следующая позиция Олега: «Мой бог – разум, знание… Мой мир вообще без богов» (Никитин 1994б: 116). Иными словами, и здесь «язычество» оказывалось прикрытием для откровенного атеизма.

Русичей автор представлял едва ли не основой, на которой сформировались все прочие народы (Никитин 1994а: 108, 353). Они объявлялись потомками скифов, которые якобы когда-то широко расселялись от Передней Азии до Западной Европы, передавая местным народам свои культурные достижения и своих богов. В частности, с точностью до наоборот заявлялось о том, что греки унаследовали своих богов от скифов. Скифам же приписывалось и сооружение ранних финикийских городов, причем в тот период, когда скифов и на свете-то не было. Одновременно финикийцы объявлялись «чистейшими русами», которым и приписывалось создание древнейшей в мире письменности. Наряду с финикийцами хананеи также отождествлялись с русскими племенами. Тем самым, древний Левант показывался исконно русской территорией (Никитин 1994б: 232–233, 241, 264, 265). Устами одного из своих героев автор воспроизводил крайние образцы русских неоязыческих мифов о происхождении всех народов мира от русов (Никитин 1994б: 261–270). Сам автор как будто бы относился к этим построениям с известной долей иронии, хотя и не без симпатии. Все же мысль о культурном приоритете русов-язычников, которых он упорно отождествлял со скифами (см., напр.: Никитин 1995: 405), ему была, безусловно, дорога, равно как и манихейское представление о вечной борьбе между силами Света и Тьмы, которым в ближайшем будущем предстоит окончательная битва (Никитин 1994б: 472). Вряд ли надо пояснять, кто для него представлял силы Света, а кто – Тьмы. Это достаточно ясно из изложенного выше контекста его повествований. Как бы то ни было, совершенно очевидно, что часть неоязычников склонны к компромиссу с христианством во имя совместной борьбы с «жидомасонским заговором».

В 1990-х гг. Никитин, видимо, активно занимался самообразованием, в результате чего изменил свою трактовку целого ряда ключевых событий древней истории. Теперь он значительно смягчил свою позицию в отношении евреев и христианства и, похоже, с еще большей иронией стал относиться к неоязыческим мифам. Во всяком случае, герои его последующих книг нередко занимают в отношении их едва ли не диаметральные позиции. Все это затрудняет ясное понимание авторского отношения к соответствующим построениям. Как бы то ни было, автор не расстается с великим «славяно-арийским» мифом, в том или ином виде постоянно присутствующим в его произведениях. Речь там идет и о «скифских» предках славян, и о «вожде тавроскифов» Ахилле, якобы участвовавшем в Троянской войне, и о «походах предков на фараоновский Египет», и о якобы «славянском вожде» Аттиле, и о русах как первом народе на земле, давшем жизнь всем другим народам, и об их «едином боге Трояне», и, конечно же, об «арийских предках» (Никитин 1996а. Т. 1: 19–20, 42–44; Т. 2: 180, 207–208, 271–272, 286; 1996б, 1997). Разумеется, упоминается и «ветвь русов», осевшая в Палестине и построившая древнейшие местные города; звучат уже известные нам кодовые названия «Еруслан», «Сиян-гора»; утверждается, что Назарет был исконным «славянским городом» (Никитин 1996а. Т. 2: 207), из чего делается вывод о славянстве Иисуса Христа (Никитин 1996а. Т. 2: 393).

Важно, что в одном из произведений Никитина раскрывается та особенность языческих верований, которой так дорожат современные неоязычники, противопоставляя это христианству. Ведь дохристианские боги отличались силой и мужеством, они никогда не дали бы себя в обиду. А христианство, как и учение Яхве, не забывает добавить Никитин, воспитывает своих последователей в покорности, заставляет терпеть издевки и оскорбления (Никитин 1996а. Т. 1: 24). Кроме того, язычество отличается веротерпимостью, а христианство ни при каких условиях не признает других религий (Никитин 1996а. Т. 2: 86–88).

Все же теперь Никитин готов видеть не только отрицательные, но и положительные стороны христианства. По-прежнему обвиняя христианство в уничтожении «богатой языческой книжной традиции», он признает, что оно делает мир единым и «убирает стены между народами». Мало того, теперь проблема христианизации напрямую увязывается с деятельностью византийцев, а вопрос о евреях полностью снимается (Никитин 1996а. Т. 1: 145; Т. 2: 301–302). Никитин идет и еще дальше, устами раввина выдвигая версию о том, что не фарисеи, а саддукеи приговорили Христа к смерти, причем это произошло против воли большинства – народ якобы ненавидел саддукеев и впоследствии жестоко с ними расправился (Никитин 1996а. Т. 1: 153–156). Конечно, эта версия Никитина искусственна, в особенности когда она пытается убедить читателя в том, что большинство иудеев и даже часть фарисеев одобряли Христа и соглашались с ним. Однако сама по себе попытка снять с иудеев обвинение в убийстве Христа показательна.

Правда, в новом романе Никитина вновь всплывает обвинение князя Владимира в его якобы «жидовском» происхождении от рабыни Малки. Однако это тут же оборачивается в его пользу одним из бояр, который, видя в иудеях злейших врагов христиан, считает их естественными союзниками славян-язычников (Никитин 1996а. Т. 2: 85–87). Кроме того, автор пытается показать, что обвинение «хазар-жидов» в стремлении протащить на Русь якобы свою христианскую религию не имеет оснований и вызвано исключительно политическими соображениями и борьбой партий в Киеве (Никитин 1996а. Т. 2: 89, 393–394).

Все же Никитин по-прежнему воспроизводит стереотип, согласно которому иудеи будто бы отказывались считать все другие народы людьми, презирали их и полагали, что поведение с ними может быть свободным от каких-либо моральных норм, ибо они – «гои, недочеловеки». Впрочем, он же показывает, что на практике их взаимоотношения со славянами складывались скорее вопреки этому стереотипу, чем слепо следовали ему (Никитин 1996а. Т. 2: 99; 1996б: 204). Мало того, автор демонстрирует, что именно князь Владимир цинично поступил с киевскими евреями, позволив своим воинам перебить их беднейшую часть и сохранив жизнь богатым, чтобы они снабжали его деньгами (Никитин 1996а. Т. 2: 406). Впрочем, столь же цинично и даже кощунственно Владимир в романе автора расправляется со славянскими святынями, и, возможно, все это должно подчеркнуть весьма неприглядный лик христианства.

В романах Никитина ярко представлена контроверза, с которой постоянно сталкиваются и которую никак не могут разрешить многие националисты. Действительно, юному народу как будто бы бывает легче преодолеть все препятствия на своем пути, одерживать победы над престарелыми врагами и с уверенностью глядеть в будущее. Однако, чтобы достичь самоуважения и заслужить уважение со стороны соседей, необходимо иметь славных древних предков-культуртрегеров и уходящую глубоко в прошлое историю (Никитин 1996а. Т. 1: 84, 282–283; Т. 2: 209). Поэтому выбор того, считать ли себя «молодым» или «старым» народом, оказывается непростым. Впрочем, похоже, сам Никитин скептически относится к попыткам решать насущные современные проблемы ссылками на такого рода исторические аргументы. Он вкладывает в уста князя Владимира слова о том, что никакая богатая история не в силах заменить умение трудиться и эффективно решать стоящие перед обществом проблемы. Ведь историю изменить нельзя, и только будущее зависит от нас самих (Никитин 1996а. Т. 2: 256).

Как бы ни менялись установки Никитина, его ориентиром в истории все же служит «Влесова книга». Именно оттуда он черпает представления о славянах – «внуках Даждьбога» (Никитин 1996а. Т. 1: 25), их древней кочевой жизни в бескрайней степи (Никитин 1996б, 1997: 456) и книжной культуре славян-язычников (Никитин 1996а. Т. 2: 265, 280, 283–284; 1997: 345, 487). Вместе с тем, познакомившись с научной литературой, он теперь готов отказаться от утверждения «Влесовой книги» о том, что древние славяне будто бы не знали человеческих жертвоприношений (Никитин 1996а. Т. 2: 164–168, 190–191; 1996б: 6, 85). Мало того, он готов даже признать недальновидность князя Святослава, погубившего Хазарский каганат и тем самым открывшего путь на Русь печенегам (Никитин 1996а. Т. 1: 130; Т. 2: 245–246).

Определенный интерес представляет и отношение Никитина к религии. Похоже, для него она сродни политике, и в полном соответствии с аксиомами научного атеизма он утверждает, что религия создается людьми, видоизменяется ими в ходе социально-экономического развития и, если того требуют обстоятельства, им ничего не стоит отменить старых богов и ввести новых, разработать новые обряды и ритуалы и пр. И такая смена, утверждает автор, происходит по чисто прагматическим или конъюнктурным соображениям (Никитин 1996а. Т. 2: 185, 271, 285, 291–292; 1996б: 127–128, 405–406; 1997: 84).

Как бы то ни было, роман Никитина, посвященный князю Владимиру, заканчивается насильственным крещением киевлян и, по словам одного из волхвов, превращением русичей в «народ рабов». Вместе с тем в словах уходящих волхвов звучат и оптимистические нотки, позволяющие уяснить позицию писателя. «В чужую веру надо исподволь внедрить… пусть под чужими именами… наши обряды и обычаи, наши верования… Тогда наш народ выживет!.. Мы уйдем в леса, уйдем в веси, куда новая вера доберется не скоро, мы будем готовить народ, чтобы искры нашей веры пролежали под чужой золой многие поколения, а потом вспыхнули в душах потомков жарким пламенем» (Никитин 1996а. Т. 2: 397–398).

Проблема русско-еврейских отношений, очевидно, не дает Никитину покоя, и он вновь возвращается к ней в романе «Князь Рус», где заставляет как древних евреев, так и «скифо-славян», то есть русов, уйти далеко в северные леса. Рисуя образ евреев, автор прибегает к стереотипному этноцентристскому приему: наделяет их моральными качествами по оппозиции к русам, делая эти народы антиподами во всем. Если русы могучи и отважны, то иудеи слабы и трусливы; если русы ценят честь и гордость, то иудеи стремятся выжить во что бы то ни стало; если русы благородны, то иудеи отличаются подлостью и коварством; если русы щедры и расточительны, то иудеям даже смертельная опасность не мешает думать о золоте; если русы доверчивы и простодушны, то иудеи мудры; наконец, русы юный народ, за которым будущее, а иудеи – древний народ, стоящий на краю могилы (Никитин 1996б: 143–145, 160, 214–216, 218, 228, 293, 302, 348, 411). Все это служит пищей для следующих рассуждений героя романа: «Иудеи подают пример, как можно жить без чести и совести, без благородства – и в то же время не чувствовать себя уродами» (Никитин 1996б: 297).

Короче, эти два народа будто бы настолько различны, что обречены на вечную борьбу друг с другом; вдвоем им не дано ужиться на белом свете (Никитин 1996б: 228). Мало того, автор как бы утверждает, что самой судьбой иудеям предназначено нести тяжелую ответственность за преступления предков. Правда, тему богоубийства он, похоже, оставляет христианам. Для него же важно, что древние евреи силой захватили Палестину, жестоко уничтожив хананеев, и якобы именно за это они должны, в силу древнего пророчества, понести наказание от русов и быть полностью уничтожены (Никитин 1996б: 154–155, 160–161, 194, 301–302). Тем не менее автор мучительно ищет выхода из этого кровавого тупика и находит его в мудром решении о том, что оба народа должны смешаться и слиться в единый народ (Никитин 1996б: 405–411). Иными словами, со временем Никитин как будто бы смягчил свою позицию в отношении как евреев, так и христиан. Однако тяга к мифологизации древнейших периодов славяно-русской истории у него сохранилась, и он продолжает писать романы на эту захватывающую тему.

Вначале все подобного рода произведения оставались в рамках художественной или научно-фантастической литературы. Однако в середине 1990-х гг. наступил новый этап, когда их авторам захотелось завоевать более широкое признание. Тогда В. И. Щербаков добился публикации в издательстве «Просвещение» книги, предназначенной для старшеклассников, в которой он развивал все те же идеи о родстве русских с этрусками и фракийцами, об обитании скандинавов в Парфии, о славянах-венедах, якобы живших некогда от Индии до Западной Европы и давших местным народам письменность и государственность. Мало того, в книге в завуалированном виде присутствовала и отмеченная выше антисемитская версия о том, что будто бы «ваны-венеды» создали древнейшую государственность в «Ванаане (Ханаане)» (Щербаков 1995б: 80, 159). В настоящее время все эти идеи вошли уже в «золотой фонд» русской псевдонаучной историографии, и отдельные авторы ссылаются на них как на неопровержимую истину (см., напр.: Платов 1995б: 35, 81–85).

Остается добавить, что с 1998 г. В. Щербаков являлся президентом Московского клуба тайн и, помимо этрусского происхождения славян, его излюбленным занятием продолжала оставаться пропаганда самых фантастических небылиц об Атлантиде вплоть до утверждения о существовании великой мировой цивилизации 40 тыс. лет назад (Щербаков 1996а), а также об НЛО, космических пришельцах, вставших из гроба мертвецах и т. д. (Щербаков 1996б). Между тем это не остановило издательство «Просвещение», и оно было готово тиражировать его фантазии в качестве добротного исторического материала для воспитания учащихся. Одновременно с вышеупомянутым учебным пособием Щербакова в этом издательстве вышла предназначенная для школьников книга по славянской мифологии, написанная Г. С. Беляковой. В ней содержались те же самые идеи, что и в книге Щербакова (см.: Белякова 1995).

Арийский миф полюбился русским националистам, и отсылки к нему стали появляться уже в самых первых номерах их печатных изданий. И если в 1990 г. речь все еще шла о «славяно-русских» с их «ведической верой» и «солнечной идеологией» (Жариков 1990), то начиная с 1991 г. они уже отождествлялись с «арийцами» (Глазунов 1991; Плотинов 1991; Кузьмин 1991; Жариков 1991; Астафьев 1991; Северцев 1991; Козин 1991). Этим, в частности, соблазнился журнал «Молодая гвардия», пытавшийся совмещать советские сталинистские ценности с русским национализмом. Поэтому там внезапно проснулся интерес к «Влесовой книге» и ее почитателям и началось прославление «индоевропейских предков» с их якобы «монотеистической религией» (Русаков 1993; Кур 1994).

В 1990-х гг. арийский миф начал использоваться радикальными политиками, и одним из первых среди них был уже известный нам В. Скурлатов. Выступая в 1994 г. на страницах газеты «Завтра», он провозгласил русский народ «неотъемлемым побегом могучей арийской расы». Образцом для подражания он назвал Гитлера, «пророка нордических арийских обетований», стремившегося создать «великую арийскую империю». Но сам Скурлатов решил идти еще дальше Гитлера, заявив, что одной шестой земного шара ему было мало; ему была нужна «вся Вселенная». «Моя раса, – писал он, – от Яфета. А Яфетовым потомкам даровано Богом господство над всем родом человеческим». При этом он ссылался на Книгу Бытия и заявлял, что такова «наша Русская вера» (Скурлатов 1994). Иными словами, арийский миф, как и в период нацизма, вновь был взят на службу радикальными политиками и политическими движениями. О них-то теперь и следует поговорить.

 

Глава 6

Русское неоязычество: действующие лица

Одним из первых манифестов русского неоязычества было анонимное письмо «Критические заметки русского человека о патриотическом журнале “Вече”», после появления которого журнал был в 1974 г. разогнан, а его редактор В. Осипов арестован. Автором заметок, обнародованных в 1973 г., был В. Емельянов. В своем письме он обвинял журнал в поблажках «международному сионизму», который «пострашнее фашистской чумы». При этом христианство и ислам объявлялись «дочерними предприятиями от иудаизма», придуманными для того, чтобы подчинить евреям все остальное человечество. Автор не сомневался в том, что «христианство вообще и православие в частности… были созданы как раз для стирания всего самобытного и национального, для превращения всех, кто их исповедует, в безродных космополитов». Взамен православия русским предлагалось вернуться к древнему культу славянских языческих богов и «покончить с православием как предбанником иудейского рабства» (Критические заметки 1979. Об этом см.: Верховский, Прибыловский 1996: 9). Одновременно письмо объявляло большевиков единственной силой, способной спасти мир от «сионистского заговора» (Dunlop 1983: 267). Иными словами, уже в этом письме содержались все компоненты идеологии политизированного крыла русского неоязычества: смертельная ненависть к евреям, мистический ужас перед «сионистским заговором», отвержение христианства как «еврейской религии» и призыв возродить самобытную идеологию славяно-русского язычества, сохраняя при этом верность… большевистским идеалам.

Появление неоязыческих мотивов в окружении журнала «Вече» было далеко не случайным. Ведь одним из его активных деятелей являлся уже известный нам А. М. Иванов (Скуратов), вокруг которого в «Вече» и группировались другие любители «дохристианской славянской идеологии». Так в 1970-х гг. активно выковывались основы для русского неоязычества, взявшего в качестве своего ориентира нацистский расовый миф (Агурский 1975; Поляков 1996: 139–140).

Примечательно, что одним из интеллектуальных источников этого движения стал тот интерес к древним философским и религиозным системам, в частности индийской, а также к эзотерике, который вспыхнул у столичных интеллектуалов в 1950 – 1960-х гг. (Heller 2012; Menzel 2012). Одним из энтузиастов этого направления мысли был упоминавшийся выше писатель И. А. Ефремов, оказавший значительное влияние на многих своих современников, в том числе на будущего индолога Н. Р. Гусеву, которая стала тем единственным советским ученым, кто оживил миф о Северной прародине. Ефремов увлекался Атлантидой, испытывал особую страсть к индийской культуре, искал там «духовную Шамбалу» (см., напр.: Научное… 1994: 183, 185, 191). По словам близко знавших Ефремова, он по своему душевному настрою был язычником, воспевал плоть и эрос, выше всех ценностей ставил буйство жизни на Земле. В этом, оставаясь правоверным коммунистом, он продолжал традицию Серебряного века, и его также восхищала древняя эллинская культура. Она служила ему примером того, как высокие моральные качества, жизнестойкость и любовь к Отчизне делали людей непобедимыми перед лицом самых могущественных противников. Напротив, причиной падения цивилизации он называл моральный износ. Ниже мы увидим, что загадка взлетов и падений цивилизаций мучает и националистов-неоязычников. Однако, в отличие от многих из них, Ефремов неодобрительно относился к радикальному национализму, выступал против идеи превосходства какой-либо нации и мечтал о победе общечеловеческой морали (Откровение 1998).

По многим позициям эти идеи Ефремова были созвучны тем, что исповедовали русские эзотерики и масоны в 1920-х гг. (см., напр.: Брачев 1998; Никитин 1998), где, видимо, и следует искать источник его вдохновения (Heller 2012: 191–192). Не случайно В. А. Ревич находил в его романах переклички с идеями Г. Уэллса, который тоже был не чужд эзотерики (Ревич 1998: 172–176). Правда, Ефремов склонен был противопоставлять в манихейских тонах эллинско-индийский мир ближне– и дальневосточному (то есть семитскому и китайскому), что, по словам специалистов, определяло его антииудаизм и антихристианство, наиболее ярко выразившиеся в романе «Лезвие бритвы» (1963 г.). Индуистские идеалы, смешанные с ницшеанством, он помещал в далекое коммунистическое завтра. На взгляд Каганской, эти его прогнозы «типологически совпадали с протонацистской теософской гностикой» (Каганская 1986: 78–79). Более благосклонный к Ефремову Л. Геллер тоже отмечал, что индуизм был тому милее христианства и иудаизма, но ему, писавшему в советское время, важно было подчеркнуть внутреннее диссидентство писателя. Называя Ефремова «писателем оттепели задолго до оттепели», он делал акцент на его отходе от марксизма и движении к пониманию высшего значения духовных ценностей. Кроме того, он обращал внимание на манихейский взгляд на мир, присущий Ефремову (Геллер 1977). По воспоминаниям очевидцев, Ефремова не оставляла равнодушным мысль о том, что «славяне были самой мощной и плодоносящей ветвью арийской расы», и под конец жизни он живо интересовался арийскими идеями В. Скурлатова и И. Глазунова (Митрохин 2003: 416–417). Все это было не случайно, ибо Ефремов настолько увлекался эзотерикой, что вставлял в свои романы отдельные положения из Агни-йоги, с которой его познакомил Ю. Н. Рерих. Он верил в «древнее знание», которое якобы сохраняется в народе в виде фольклорных образов (Юрефова 1991; Андреев 2008: 380). А роман «Туманность Андромеды» говорит о его знакомстве с учением «Роза Мира» Д. Андреева, считавшего, что Туманность Андромеды никогда не знала демонических вторжений и, тем самым, являлась идеальным местом во Вселенной.

К концу 1960-х гг. Ефремов испытал глубокое разочарование от неудачного реформирования, проходившего тогда в СССР. Эти настроения и сказались в его последнем романе «Час быка», в котором власти увидели крамолу. Роман был изъят, в КГБ Ефремова зачислили в английские шпионы, и вокруг него возник вакуум. После его смерти, наступившей в октябре 1972 г., в печати не появилось ни одного некролога, а в доме покойного был произведен обыск. С тех пор в течение ряда лет его имя умышленно замалчивалось (Измайлов 1990; Чудинов 1994: 26–27; Научное… 1994: 264; Ревич 1998: 194–195; Петров, Эдельман 2002).

Трудно сказать, когда именно неоязычество получило популярность среди русских националистов. По воспоминаниям Баруха Подольского (2003), в начале 1960-х гг. среди политзаключенных, содержавшихся в лагерях, царила полная разноголосица по поводу того, в чем следует винить руководителей Советского государства. Одни из них обвиняли власти в отступлении от ортодоксального ленинизма, другие ополчались против коммунистов и прославляли дореволюционную Российскую империю, третьи связывали начало упадка с «западническими» реформами Петра I и видели идеал в Московской Руси. Наконец, находились и такие, кто уже в те годы винили евреев за введение христианства на Руси и уничтожение «великого дохристианского культурного наследия». Одним из них был Алексей Добровольский, с которым мы еще встретимся на страницах этой работы.

В советское время одной из специфических черт «язычества» было то, что оно оправдывало существующие коммунистические порядки, помогало властям бороться с мировыми монотеистическими религиями и признавало атеизм в качестве особой веры (Шнейдер 1993: 144–148. См. также: Фаликов 1989). Страсть к язычеству нарастала рука об руку с обострившимся интересом к народной культуре, причем штатные пропагандисты сознательно вырабатывали в обществе отношение к языческим верованиям и обрядам не как к религии, а как к бесценному культурному наследию, имевшему прямое отношение к этнической идентичности. Такие настроения партийное начальство не только не искореняло, но, напротив, искусственно подогревало в преддверии близившейся тысячелетней годовщины принятия христианства на Руси (Шнирельман 2001б; 2012б: 97 – 102, 105).

Одновременно в 1960 – 1970-х гг. в столичных центрах часть творческой интеллигенции вела поиски в области эзотерики. Эти люди вначале встречались в больших библиотеках, а затем устраивали обсуждения метафизических проблем на частных квартирах. Одних интересовал конец Света, других – трансформация и преображение мира, но больше всего их увлекала возможность выхода за пределы физической оболочки тела. Среди прочих кружков и компаний, собиравшихся в 1970-х гг. (Menzel 2012), нас особенно могла бы заинтересовать интеллектуальная среда, группировавшаяся в Южинском кружке вокруг будущего писателя Ю. Мамлеева, литературоведа-мистика Е. Головина и в поздние годы – эзотерика В. Степанова. Именно там искусственно культивировался интерес к средневековой мистике и оккультизму, вспоминали фантазии мадам Е. Блаватской, рисовали себе апокалиптическую картину скорого конца света, рассуждали о «консервативной революции» и геополитике и отвергали ценности современного мира. В этом контексте были оживлены давно забытые идеи германских и австрийских ариософов о Валгалле, чаше Грааля и погибшем континенте Атлантиде. А это прямо вело к реставрации нацистского арийского мифа и нацистской символики. И далеко не случайно, что именно в этой среде сформировал свое мировоззрение нынешний идеолог «неоевразийства» (а в недавнем прошлом и «национал-большевизма»), любитель эзотерики, раннего романтического фашизма и консервативной революции А. Г. Дугин. А за десять лет до него активным членом этой группы был А. Проханов (Челноков 1997; Shenfield 2001: 191–192; Мороз 2002: 27–29). В 1980-х гг. поиски дохристианского наследия и ностальгия по арийству, густо замешенная на расизме, стали определенной модой среди части российских писателей, и об этом в начале 1988 г. с тревогой писали поэт-фронтовик А. Межиров (1988) и литературный критик С. Чупринин (1988).

По свидетельству экспертов, ранний этап развития движения «Память» (1980–1982) проходил в рамках деятельности Общества книголюбов при Министерстве авиационной промышленности, и лишь в 1982 г. оно сменило название на Общество «Память» по одноименному роману В. Чивилихина. Его костяк составили люди из московской части ВООПИиК и окружения художника И. Глазунова. В первой половине 1980-х гг. члены Общества были заворожены неоязычеством и его историософией, представляющей русских древнейшим народом на планете. Это подтверждал и один из организаторов движения, В. Емельянов, говоря о том, что «Память» была задумана как языческая, антихристианская организация (Емельянов 1994). В июне 1983 г. «Память» провела специальное заседание, посвященное «Влесовой книге». По приглашению тогдашнего руководителя Общества Э. Дьяконова докладчиком на нем был В. Скурлатов, с тех пор ставший здесь завсегдатаем (Верховский, Прибыловский 1996: 12. См. также: Вишневская 1988: 87–88). Руководители Общества состояли в КПСС и были ярыми защитниками единства Советской империи. Православные и монархические ценности имели для них тогда лишь периферийное значение. По сообщению ряда экспертов, «классическими произведениями» там служили «Десионизация» В. Емельянова и «Христианская чума» А. М. Иванова (Скуратова) (Соловей 1991: 18; Прибыловский 1992: 165–166; Мороз 1992: 71–72; Верховский, Прибыловский 1996: 9 – 10; Митрохин 2003: 555–556). Оба этих автора, как мы уже знаем, стояли у истоков русского неоязычества, идейный багаж которого формировался с конца 1960-х гг. (Dunlop 1983: 267–268; Yanov 1987: 141–144), когда был запущен маховик «антисионистской» кампании (Нудельман 1979: 39 сл.; Вишневская 1988; Laqueur 1993: 107 ff.; Korey 1995).

Кто же был создателями и пропагандистами арийского мифа? В. Н. Емельянов, выпускник Института восточных языков МГУ, в свое время служил референтом Хрущева по ближневосточным делам. Еще в 1963 г. он ухитрился попасть под суд за плагиат, допущенный им в своей кандидатской диссертации (Резник 1991: 69–70), но это не помешало его карьере. После отставки Хрущева он в 1967 г. сумел защитить диссертацию в Высшей партийной школе при ЦК КПСС, после чего преподавал в Институте иностранных языков им. М. Тореза и ряде других вузов, включая ВПШ. Хорошее знание арабского языка и особенности службы позволили ему завести обширные связи в арабском мире, включая самых высокопоставленных лиц. Из этих источников он и получил знания о «сионизме», с тех пор ставшем для него синонимом абсолютного зла и объектом бескомпромиссной борьбы. Будучи в начале 1970-х гг. лектором Московского горкома партии, Емельянов уже тогда занимался «разоблачением» «жидомасонского заговора» в духе «Протоколов сионских мудрецов» (Нудельман 1979: 36–37). Лишь после официального протеста, заявленного американским сенатором Дж. Джевицем советскому послу в США А. Добрынину в 1973 г., эти лекции были прекращены (Вишневская 1988: 85).

Между тем Емельянов не успокоился. В том же ключе он написал книгу «Десионизация», впервые опубликованную на арабском языке в сирийской газете «Аль-Баас» в 1979 г. по указанию президента Хафеза Асада. Тогда же ксерокопированная копия этой книги, якобы выпущенной Организацией освобождения Палестины в Париже, распространялась в Москве. Среди иллюстраций к этой книге были и репродукции картин К. Васильева, изображавших борьбу русских богатырей со злыми силами и, прежде всего, картины «Илья Муромец побеждает христианскую чуму», с тех пор весьма популярной у неоязычников.

Как уже отмечалось, эта книга содержала историософскую концепцию, получившую широкую популярность среди русских неоязычников и, отчасти, других русских националистов. Стержнем мировой истории, по Емельянову, являлась смертельная схватка «сионистов» (то есть евреев) и «масонов» с остальным человечеством во главе с арийцами в борьбе за мировое господство, коварный план которой был якобы разработан еще царем Соломоном (Емельянов 1979: 21). Емельянов ставил целью своей жизни разоблачение гнусных замыслов «сионистско-масонского концерна», якобы замышлявшего создание всемирного государства к 2000 г. По его словам, могучим орудием в руках сионизма служило христианство, якобы созданное иудеями специально для порабощения всех остальных народов. Автор видел в Иисусе Христе одновременно и «обычного иудейского расиста», и масона, а также «обнаруживал» еврейскую кровь у князя Владимира, крестителя Руси. Лишь арийский мир во главе с Россией мог дать отпор сионистскому напору, утверждал Емельянов (Емельянов 1979: 2, 28).

В 1977–1978 гг. Емельянов активно участвовал в деятельности «антисионистского кружка», на базе которого планировалось создать Всемирный антисионистский и антимасонский фронт (ВАСАМФ) «Память». Кружком руководил Евгений Евсеев, племянник секретаря ЦК КПСС Б. Пономарева. Кроме Емельянова, в кружок входили Юрий Иванов, Владимир Бегун и Валерий Скурлатов. По ряду причин планы создания ВАСАМФ «Память» пришлось временно отложить, но усилия участников кружка не пропали даром, и в 1979–1980 гг. по их примеру было создано Общество книголюбов, ставшее основой для пресловутой «Памяти».

В угаре разоблачительства Емельянов начал обвинять в «сионизме» всех подряд, включая и правящую верхушку во главе с Л. И. Брежневым. В 1980 г. он попытался распространить копии «Десионизации» среди членов Политбюро ЦК КПСС и в его секретариате. Это переполнило чашу терпения властей, Емельянов был исключен из партии и вскоре после этого оказался в психиатрической больнице по обвинению в убийстве жены и расчленении ее трупа. По выходе оттуда в 1986 г. он поначалу примкнул к Патриотическому объединению «Память» небезызвестного Д. Д. Васильева, а уже в конце 1987 г. основал свой Всемирный антисионистский и антимасонский фронт (ВАСАМФ) «Память» (Дейч, Журавлев, 1991: 145–156; Соловей 1991: 28–29; Прибыловский 1992: 158; 1998а; 1998в; Лакер 1994: 173). Фронт выступал от имени «большинства коренного населения каждой из стран мира» и ставил своей главной целью борьбу против угрозы господства «еврейского нацизма (сионизма)». Конечной задачей Фронта было установление во всех странах мира «антисионистской и антимасонской диктатуры», которая бы ни в коей мере не посягала на особенности существующего государственного строя. Иначе говоря, Фронт объявлял начало расовой борьбы, выдавая ее за борьбу за демократию, призванную спасти мир от ужасов, «уже испытанных народами России и Палестины». Фронт проявлял особые симпатии по отношению к палестинцам, видя в них братьев по страданиям от «геноцида со стороны еврейских нацистов» и заявляя о своей поддержке Организации освобождения Палестины (Русское дело 1991: 113–126; Соловей 1992: 129). Емельянов объявлял ислам своим верным союзником в этой борьбе (Емельянов 1979: 34).

С конца 1989 г. Емельянов уже не скрывал своей приверженности язычеству. Он участвовал в организации Московской языческой общины и принял языческое имя Велемир. В 1992 г. он объявил себя «председателем Всемирного Русского правительства», но в начале 1990-х гг. в его организацию входили лишь несколько десятков человек, имевших в Москве свой военно-спортивный клуб. Есть основания предполагать, что их деятельность финансировалась из арабского мира (Laqueur 1993: 212). Во второй половине 1990-х гг. Емельянов как будто бы выступал за реставрацию монархии в России, уповал на «династию Сталина» и прочил в правители внука Сталина, полковника в отставке Евгения Джугашвили (Прибыловский 1998в). Примечательно, что в 1990-х гг. Емельянов преподавал в Академии бронетанковых войск.

К концу жизни Емельянов как политическая фигура полностью сошел со сцены, однако его имя до сих пор пользуется большим почетом и уважением у русских неоязычников, считающих его «отцом-основателем». В 1997 г. он вместе со своими немногочисленными последователями присоединился к карликовому Русскому национально-освободительному движению (РНОД) А. Аратова и стал главным редактором газеты «Русская Правда». А. Аратов является учредителем издательской группы «Русская Правда», ставящей своей целью «издание и распространение литературы по арийско-славяно-русским вопросам».

Не менее колоритна и фигура А. М. Иванова (Скуратова). Еще будучи студентом исторического факультета МГУ в конце 1950-х гг., он проявлял чрезмерный интерес к сомнительной с точки зрения властей литературе и стал центром студенческой группы, исповедовавшей ультралевые (троцкистские) взгляды. За это он был впервые арестован в январе 1959 г. и помещен в психиатрическую больницу, откуда вышел к началу 1960 г. Затем он некоторое время был приверженцем терроризма и даже пытался побудить ряд своих близких друзей к убийству Хрущева, что закончилось новым арестом в 1961 г. Во второй половине 1960-х гг. Иванов (Скуратов) открыл для себя русских славянофилов, произвел переоценку ценностей и прочно встал на платформу русского национализма. В частности, в эти годы он входил в клуб «Родина» (Русский клуб) при ВООПИиК.

С рубежа 1960 – 1970-х гг., как мы уже знаем, Иванов (Скуратов) выступал сложившимся «государственником» и «национал-большевиком», как называет его М. Хейфец, и работал в редколлегии самиздатовского журнала «Вече» (1971–1974), учрежденного В. Н. Осиповым. Именно тогда он стал неутомимым борцом с масонами и евреями и… защитником палестинцев. Тогда же он превратился в непримиримого противника христианства и написал статьи «Тайна двух начал» (1971) и «Христианская чума» (1978), которые, хотя и распространялись в списках, тут же стали бесценными пособиями для неофитов-неоязычников. При этом сам Иванов (Скуратов) весьма настороженно относился к неоиндуистским сектам и из всех религий отдавал предпочтение зороастризму (Иванов 2007. О нем см.: Хейфец 1981а: 168, 172, 190; 1981б: 157, 160–161, 166–169; Прибыловский 1998в). Однако после некоторых колебаний он все же сделал выбор в пользу неоиндуистского учения, находя зороастризм чересчур экзотическим для российской действительности (Иванов, Богданов 1994). Впрочем, это не относилось к кришнаизму, который Иванов (Скуратов) уличал в тесных связях с «масонами и сионистами» (Иванов 2007: 113).

В конце 1970-х гг. Иванов познакомился с будущими активными деятелями «Памяти» – В. Емельяновым, Д. Васильевым и др. Едва оправившись после нового ареста, суда и ссылки (1981–1983 гг.), он некоторое время поддерживал близкие отношения с «Памятью» Д. Васильева. В конце 1990 г. Иванов совершил новый кульбит и вплоть до 2000 г. активно сотрудничал с газетой русских националистов «Русский вестник», входя в состав ее редколлегии (Прибыловский 1998а; 1998в). Но это нисколько не умерило его антихристианского пыла. Именно благодаря ему газета на первых порах регулярно отводила полосу для пропаганды славянского языческого наследия (к концу 1991 г. газета перешла на православную позицию). В 1997 г. Иванов вместе с П. В. Тулаевым и В. Б. Авдеевым участвовал в создании московского филиала «Европейской синергии», став его бессменным председателем (Тулаев 2006: 121). Туда вошли и некоторые другие известные неоязычники, например А. К. Белов и И. Синявин. Достойно упоминания то, что при этой организации существовало тайное общество «Аркаим». С конца 1990-х гг. Иванов тесно сотрудничал с основанной Авдеевым «Библиотекой расовой мысли», где издательством «Белые альвы» издаются и переиздаются работы как нынешних российских расистов (ни одного специалиста по физической антропологии или генетике среди них нет), так и классиков западного расизма. Хорошо зная немецкий язык, Иванов переводил для этих изданий работы немецких расистов и нацистов.

В. И. Скурлатов, получивший в 1970-х гг. своеобразную известность своей бескомпромиссной борьбой с «мировым сионизмом» (Нудельман 1979: 43–45; Воронель 1979: 97–98), был одно время активным членом «антисионистского кружка» Емельянова. Он окончил физический факультет МГУ в 1961 г., после чего был в 1963–1965 гг. аспирантом в Институте философии АН СССР. Свою общественную карьеру он начал инструктором отдела пропаганды Московского городского комитета ВЛКСМ и, проявив инициативу, организовал в 1964 г. Университет молодого марксиста (УММ) при ЦК ВЛКСМ. В конце 1965 г. в Москве состоялся пленум ЦК ВЛКСМ по вопросам военно-патриотического воспитания молодежи. Среди рассматривавшихся на нем документов был и Устав нравов, написанный Скурлатовым по заказу МГК ВЛКСМ. Этот документ оказался настолько одиозным, что его автор был выведен из состава Московского горкома ВЛКСМ, исключен из состава КПСС, а УММ был закрыт. После этого, по его собственным словам, ему пришлось уйти в подполье и даже участвовать в ограблении сберкассы (Иванов 2013). Правда, в 1968 г. Скурлатов был восстановлен в КПСС.

Скурлатов написал Устав нравов по заказу секретаря Московского городского комитета комсомола В. Трушина. Содержание этого документа весьма показательно. Оно говорит не только об атмосфере, царившей в те годы на комсомольском олимпе, но и о выработке ценностных ориентаций, взятых позднее за основу радикальным русским национализмом и, в частности, неоязычниками. Документ апеллировал к героизму, жертвенности, преодолению эгоизма и добровольному подчинению личных интересов коллективным иррациональным идеям. Автор был как будто заворожен образом смерти и настаивал на том, что только перед лицом смертельной опасности раскрывается истинная сущность человека. Он подчеркивал самоценность исторической преемственности поколений, призывал к бескорыстному служению предкам и потомкам и предлагал учредить культ предков. Он также подчеркивал «космическую миссию нашего народа», состоявшую в борьбе за «революционную трансформацию всего человечества». Автор предлагал внедрять все эти моральные нормы и ориентации в молодежную среду весьма простыми способами: публичными телесными наказаниями, подавлением сексуальных побуждений, борьбой против добрачных половых связей, суровыми преследованиями женщин, уличенных в связях с иностранцами (вплоть до стерилизации!). Наконец, он требовал введения суровой воинской дисциплины в обществе и двукратного (против римского права! – В. Ш.) наказания за какие-либо антиобщественные поступки. Документ заканчивался призывом к открытому разрыву с «интеллектуализмом» и к прославлению культа воина (Skurlatov 1982).

Короче говоря, этот документ исходил из необходимости установления жесткого тоталитарного режима изоляционизма, основанного на сугубо традиционных ценностях и поддержании расовой чистоты. В ряде своих аспектов (милитаризация общества, корпоративное устройство, культ героизма и смерти и др.) этот режим до боли напоминал фашистскую модель (ср.: Sternhell 1976: 340–347; Baird 1992), что и было причиной выведения Скурлатова из руководящих комсомольских органов. Экстремистский характер документа признается всеми исследователями (Каганская 1987: 12–13; Dunlop 1983: 42; Yanov 1987: 83; Rome Spechler 1990: 287; Laqueur 1993: 114; Митрохин 2003: 289–294). Действительно, позднее Скурлатов признавался, что в детстве большое впечатление на него произвели нацистские книги и журналы с фотографиями марширующих гитлеровцев (Иванов 2013). По его словам, он одно время был близок к философу А. Ф. Лосеву и делал для него переводы из нацистских работ (Митрохин 2003: 288–289). Вот где берут начало корни многих его фантазий, воспевавших героические деяния «арийских» предков и борьбу с врагами за всемирное торжество «Русской идеи». Все это не переставало волновать воображение Скурлатова, что и привело его в ряды борцов с сионизмом и пропагандистов «великого русского (арийского) прошлого». Примечательно, что Скурлатов был активным членом ВООПиК и Палестинского общества и участвовал в деятельности Русского клуба.

В 1970-х гг., работая в Институте научной информации по общественным наукам (ИНИОН), он, как мы знаем, одновременно занимался пропагандой славной арийской истории и издал одну из самых радикальных антисионистских книг «Сионизм и апартеид», содержавшую откровенную антисемитскую пропаганду (Скурлатов 1975). Эта книга сделала его одним из кумиров членов объединения «Память», которым импонировала идея противостояния «еврейскому господству» (Соловей 1991: 17). Мало того, в 1983–1985 гг. Скурлатов вел спецкурс «Критика идеологии сионизма» в Университете дружбы народов им. Патриса Лумумбы (Митрохин 2003: 412–414). По его словам, в начале 1980-х гг. его даже прочили на место руководителя движения «Память», но в КГБ его кандидатуру не поддержали (Скурлатов 2011).

Не пользуясь признанием у историков, его писания оказали существенное влияние на становление расистского и антисемитского направления в русской фантастике. Чтобы стимулировать развитие этого направления, он даже пытался организовать перевод и издание в СССР ряд написанных в том же духе произведений западных авторов. Как установлено экспертами, свои представления о «сионизме» Скурлатов черпал из нетленного произведения Гитлера «Майн кампф» (Каганская 1987: 12–16; Лакер 1994: 172–173; Пушкарь 1994). Кроме того, работая в 1960-х гг. в комсомольском аппарате, Скурлатов, разумеется, не мог пройти мимо «Протоколов сионских мудрецов», хорошо известных в этих кругах (Митрохин 2003: 248).

В 1969–1972 и 1986–1988 гг. Скурлатов работал научным редактором в журнале «Техника – молодежи». В 1970 – 1980-х гг. он активно печатался в этом журнале и таких альманахах, как «Тайны веков» и «Дорогами тысячелетий», где, наряду с другими единомышленниками, развивал фантазии о «русской языческой предыстории». Вместе с тем он не имел каких-либо строгих религиозных убеждений. Так, выступая летом 1988 г. на выставке художника И. Глазунова, он превозносил кальвинизм и стремление к обладанию материальным богатством.

В эпоху перестройки Скурлатов выказал необычайную активность и участвовал в организации ряда новых политических движений (Российского народного фронта, Межрегиональной ассоциации демократических организаций и пр.). В частности, в декабре 1988 г. он вместе с В. Деминым, И. Кольченко и Е. Дергуновым провозгласил создание Российского народного фронта и стал одним из его секретарей. В 1990 г. он являлся секретарем Российского демократического форума, организации весьма далекой от подлинной демократии, и летом того же года выпустил от ее имени воззвание «Программа действий 90», однозначно воспринятое как левой, так и правой прессой как экстремистский манифест и призыв к путчу (Программа… 1990; Панина, Шабанов 1990; Laqueur 1993: 247–248). Тогда же он создавал в Прибалтике Комитеты национального спасения, чтобы сохранить этот регион в составе СССР, а затем в августе 1991 г. выступил в поддержку ГКЧП. В октябре 1991 г. он переименовал Российский народный фронт в «Партию Возрождение» и тесно сотрудничал с Фронтом национального спасения. В октябре 1993 г. «Партия Возрождение» участвовала в защите Верховного Совета и была запрещена. Однако уже в декабре 1993 г. Скурлатов зарегистрировал в Минюсте Либерально-патриотическую партию «Возрождение», которая называла себя «партией Родины» и одну из своих задач видела в воссоздании Советского Союза в границах 1945 г. Партия просуществовала до начала 2000-х гг., и попытка оживления ее деятельности, предпринятая депутатом Госдумы от ЛДПР Е. Ищенко в 2001–2002 гг., закончилась провалом.

В 1993 г. Скурлатов успел побывать членом Исполкома радикального Фронта национального спасения и принимал активное участие в событиях сентября – октября 1993 г., включая штурм Останкино. Он был одним из организаторов митинга 9 мая 1994 г., по поводу которого прокуратура Москвы возбудила несколько уголовных дел, в частности касающихся «нарушения национального и расового равноправия». Тем самым, в начале 1990-х гг. Скурлатов принимал все усилия по осуществлению своих «теорий» на практике (Пушкарь 1994). В 1997–1998 гг. он был членом Координационного совета и исполкома Движения в поддержку армии Льва Рохлина.

Похоже, что в 1990-х гг. взгляды Скурлатова несколько изменились, чего нельзя сказать об экстремистском направлении его мышления. Он перешел на платформу евразийства и стал настаивать на безвозвратной гибели «старорусской нации» и необходимости формирования «младоросского этноса» на основе «пассионариев» – членов его партии (Соловей 1992: 125). Это не помешало ему в апреле 1999 г. вступить в единый Национальный блок с Русским национальным единством А. П. Баркашова и Общероссийским политическим общественным движением «Спас» для участия в приближавшихся парламентских и затем президентских выборах (этот блок был отклонен Центральной избирательной комиссией в ноябре 1999 г.). Выступая за «сплочение Русской нации» и «установление в России Русской национальной власти» (платформа РНЕ Баркашова), программа этого блока включала одновременно и ряд противоречивших этому евразийских положений, например о формировании новой государственной элиты из представителей коренных народов России (правда, кого следовало считать коренным, а кого нет, не уточнялось).

В начале 2000-х гг. Скурлатов отошел от политической деятельности и был председателем Православного братства Св. Апостола Андрея Первозванного. В этом качестве он попытался создать свое квазирелигиозное учение «Правая вера», куда вошли элементы православия, ислама, «Влесовой книги» и идей Николая Федорова. С тех пор его главные устремления были связаны с идеей бессмертия людей и воскрешением предков. Правда, интерес к политике его не покидал, и теперь он рассуждает о необходимости перехода от «досубъектного этнозоологизма» к «субъектному национализму интереса-рацио». Нацию он понимает не в этническом, а в гражданском смысле, но видит ее важнейшую особенность в «глобальной экспансии», а потому наделяет ее непременной «имперскостью». Гитлера он по-прежнему почитает, но видит его ошибку в «жидоедстве». На его взгляд, Гитлеру надо было заключить союз с «радикальным сионизмом», что якобы могло повысить его шансы на успех (Скурлатов 2012). Иными словами, несмотря на эволюцию взглядов, Скурлатов хранит верность радикализму.

Еще одной важной для нас фигурой, чье обращение в язычество связано с теми же московскими кругами, являлся А. А. Добровольский. Он имел за плечами лишь среднее образование и незаконченное обучение в Московском институте культуры. Будучи большим поклонником Сталина, он с ранних лет участвовал в различных диссидентских движениях. В декабре 1956 г. он попытался сформировать из молодых рабочих оборонных заводов Москвы Российскую национально-социалистическую партию, ставившую своей целью разделаться с коммунистами и «возродить русскую нацию». Партия просуществовала не более полутора лет, и в мае 1958 гг. ее активисты были арестованы, а затем ее организатор был осужден на три года лагерей. Там он сошелся с бывшими коллаборационистами, нацистами, соратниками Краснова, Шкуро и Власова, членами Народно-трудового союза (НТС). Под их влиянием он ухитрился побывать монархистом (в лагере в 1958–1961 гг.), а затем в 1963 г. стал членом подпольной группы, созданной членом НТС. В марте 1964 г., благодаря провокатору, заговорщики были арестованы. Но Добровольский симулировал психическое расстройство и год провел в психиатрической лечебнице. Выйдя оттуда в 1965 г., он вступил в НТС, но оставался там недолго (в 1966–1967 гг.). По словам самого Добровольского и людей, знавших его в те годы, нацистские идеи вкупе с символикой и «большим стилем» произвели на него неизгладимое впечатление. Он уже тогда начал мечтать о полном истреблении евреев. А его новые друзья, нацисты и коллаборационисты, убедили его в том, что якобы американцы сами сооружали газовые камеры, чтобы обвинить нацистов в геноциде (Чарный 2004: 72–73). За антисоветскую деятельность он неоднократно привлекался к уголовной ответственности, несколько лет провел в заключении и при этом даже ухитрился посотрудничать с КГБ.

Еще в 1961 г. Добровольский принял православие из рук священника-диссидента Г. Якунина, но и это увлечение оказалось недолгим. Отсиживая срок в Дубравных лагерях (Мордовия), Добровольский познакомился там с С. Р. Арсеньевым-Хоффманом, в довоенные годы входившим в тайное русско-немецкое общество. Символом общества была свастика. Именно от Арсеньева Добровольский почерпнул свои первые знания о «вере предков» и роли «нордической расы». Позднее, купив в 1969 г. библиотеку редких книг, он увлекся язычеством и оккультизмом и надолго стал поклонником эзотерических идей Блаватской. В 1986 г. он уехал из Москвы в Пущино, где начал заниматься народным целительством. Во второй половине 1980-х гг. он вступил в Патриотическое объединение «Память», а после того, как в 1987 г. там возобладали православные настроения, порвал с этой организацией и вошел в емельяновский ВАСАМПФ «Память». В 1989 г. он участвовал в создании Московской языческой общины и взял себе языческое имя Доброслав. Тогда он активно выступал с лекциями, которые ему организовывал К. В. Смирнов-Осташвили, лидер Союза за национально-пропорциональное представительство «Память». Он принимал активное участие в митингах национал-патриотов, а в 1990 г. сотрудничал с Русской партией В. Корчагина.

Вскоре Доброслав переехал на постоянное место жительства в деревню Васенёво Шабалинского района Кировской области. Там он основал свою языческую общину преимущественно из членов своей семьи. Одним из мотивов его переселения могла послужить взятая у Н. М. Карамзина идея о том, что до присоединения к Московскому царству Вятка была якобы центром крупного государства, созданного племенем вятичей. В годы перестройки эту идею популяризировал уроженец Кировской области писатель В. Крупин, доказывавший, что вятичи заселили Вятский край еще в языческие времена, и провозглашавший их наряду с венедами «этническим ядром русской нации» (Крупин 1987: 234). Примечательно, что один из сыновей Доброслава, Александр, получил языческое имя Вятич. В 1993–1995 гг. Доброслав читал «просветительские лекции» в Кирове в Доме политпросвещения.

Доброслав представлял «национал-социалистическое» крыло в язычестве и пользовался большим авторитетом у национал-патриотов. В 1994 г. он попытался создать политическую организацию – Русское национально-освободительное движение (РНОД), идею чего позднее столь же безуспешно пытался реализовать его ученик А. Аратов. 22 июня 1997 г. Доброславу удалось созвать Вече – Объединительный съезд языческих общин, провозгласивший его вождем Русского освободительного движения. Впрочем, затем он вошел в конфликт с издателями «Русской Правды», ранее исправно делавшими ему рекламу. Дело дошло до того, что Аратов изгнал из редакции «Русской Правды» его сына Сергея «за пьянство». Более жизнеспособным было созданное последователями Доброслава культурно-историческое общество «Стрелы Ярилы», но и оно распалось в начале 2000-х гг., ибо индивидуалисту Доброславу было не до руководства им, а другого сильного руководителя не нашлось.

В марте 2001 г. Сергей (Родостав) был избран главой администрации Шабалинского района. В начале 2000-х гг. Доброслав решил сконцентрироваться на развитии языческого мировоззрения. Он несколько раз навещал Москву с лекциями (4 октября 2002 г. в Обществе охраны памятников истории и культуры на Дербеневской набережной и 6 октября 2004 г. в трактире «Ярило»). 23 апреля 2001 г. в Шабалинском районном суде рассматривалось дело Доброслава, обвиненного в разжигании антисемитизма и религиозной вражды. Любопытно, что тогда за Доброслава вступилась местная коммунистическая газета «Кировская правда» (Путятин 2001). 1 марта 2002 г. это дело рассматривалось в Свечинском райсуде г. Кирова, где Доброслав был приговорен к двум годам лишения свободы условно (Полозов 2002). В марте, мае и июле 2005 г. три разных районных суда города Кирова поочередно выносили решение об экстремистском характере ряда брошюр Доброслава. В 2007 г. эти брошюры были внесены в федеральный список экстремистской литературы, составленный Росрегистрацией.

Первым лидером Московской языческой общины был А. К. Белов, взявший себе языческое имя Селидор. Белов считает своими предками летописных варягов, причем видит в них выходцев из балто-славянского населения. Кроме того, его предки были якобы среди рыцарей Ливонского ордена, участвовавшего в битве на Чудском озере. О себе Белов сообщает, что и сам был посвящен в рыцари одним из потомков польского короля (Белов А. К. 2007: 29, 105, 113–114). В 1970-х гг. он занимался в секции карате, стал профессиональным спортсменом и в 1982 г. получил черный пояс. В 1982 г. Белов закончил библиотечно-библиографический факультет Московского государственного института культуры, а затем в 1986 г. – психологический факультет МГУ. На рубеже 1970 – 1980-х гг. он работал в Университете дружбы народов им. Патриса Лумумбы, а затем – в Институте патентной информации и в отделе научно-технической информации Проект НИИ спецхиммаш. По его словам, в те годы он познакомился с известным психиатром Н. П. Бехтеревой, обучившей его некоторым нетрадиционным подходам к пониманию психики человека. Тогда же он начал заниматься магией и уверовал в идею реинкарнации.

Белов входил в 1989–1990 гг. в емельяновскую «Память», но в 1990 г. он исключил Емельянова и его сторонников из своей общины за политический радикализм (Верховский, Папп, Прибыловский 1996: 263–264; Прибыловский 1998б; 1998в). Возглавляемая Беловым община, вскоре взявшая имя Московской славянской языческой общины, заявила о своей аполитичности и устремленности лишь к древней славянской духовности и решительно отмежевалась от фашизма (Белов 1992б: 392–393). В ней был даже принят строгий запрет на членство в политических партиях (Трофимчук 1997: 67). Но политической деятельности самого Белова это не мешало: в 1994 г. он вошел в политсовет партии «Русский стиль», созданной при концерне «Гермес», и стал членом редколлегии одноименного журнала (Асеев 1999: 32). Параллельно Белов пишет повести и романы, будучи членом Московской организации Союза писателей России. В начале 1990-х гг. он пропагандировал свою систему кулачного боя в газете «Русский вестник» (Белов 1991а; 1991б; 1991в), а затем стал главным редактором журнала «Кулачный боец».

Все рассмотренные выше деятели неоязычества связаны с Москвой. В Ленинграде (ныне Санкт-Петербурге) события развивались своим ходом. Там у истоков этого движения стоял В. Н. Безверхий, окончивший в 1952 г. Высшее военно-морское училище им. М. В. Фрунзе и одно время служивший штурманом дальнего плавания. В 1967 г. он защитил в ЛГУ кандидатскую диссертацию по философии на тему «Антропологические взгляды Иммануила Канта». Затем в течение многих лет он преподавал марксизм-ленинизм в ЛГУ и в ряде других гражданских и военных вузах. Одновременно, будучи ревностным почитателем Гитлера и Гиммлера, он пропагандировал в узком кругу любимых учеников расовые и антисемитские теории, призывающие к избавлению человечества от «неполноценного потомства», возникшего вследствие смешанных браков. Таких «неполноценных людей» он называл «ублюдками», относя к ним «жидов, индийцев или цыган и мулатов» и считая, что они мешают обществу достичь социальной справедливости. В возрасте 51 года он поклялся «посвятить всю свою жизнь борьбе с иудейством – смертельным врагом человечества». Текст этой клятвы, написанной кровью, был найден у него при обыске в 1988 г.

Безверхий разработал теорию «ведизма», содержавшую такой пассаж: «В случае победы фашизма все народы будут просеяны через сито определения расовой принадлежности, арийцы будут объединены, азиатские, африканские и индейские элементы поставлены на свое место, а мулаты – ликвидированы за ненадобностью». Начиная с 1979 г. он разрабатывал идею создания Общества волхвов, включавшего и боевые группы типа нацистских штурмовиков. При этом он руководствовался материалами о структуре и деятельности гестапо и загодя составил картотеку на членов творческих союзов Петербурга еврейской национальности (Лисочкин 1988; Соломенко 1993; Верховский, Папп, Прибыловский 1996: 242–243). В 1990 г. он добился своего, создав неоязыческий Союз венедов. Одновременно он учредил небольшое издательство «Волхв», где в 1992 г. издал книгу Гитлера «Майн кампф». По этому факту против него в 1992 и 1995 гг. заводились судебные дела по обвинению в разжигании национальной розни. Однако, благодаря доброжелательным экспертам, ему всякий раз удавалось выйти сухим из воды.

Определенный интерес для нашей темы представляет О. М. Гусев не столько значительностью этой фигуры, во многом уступающей перечисленным выше деятелям, сколько примером того, каким путем человек приходит к праворадикальной идеологии, основанной на антихристианстве и язычестве. Этот уроженец Хабаровска окончил Хабаровский лесотехнический техникум. Затем он увлекся журналистикой и с 1969 г. учился заочно на отделении журналистики филологического факультета Дальневосточного университета. Одновременно он работал в отделе писем газеты «Суворовский натиск», органе Дальневосточного военного округа. В 1971 г. он поступил на отделение китайского языка и филологии Восточного факультета Дальневосточного университета, но, похоже, так его и не закончил. Тем не менее патриотическая закваска, полученная им в редакции военной газеты, и постоянное ощущение «китайской угрозы», возросшее на Дальнем Востоке после событий 1969 г. на острове Даманский, сделали его весьма восприимчивым к фантазиям о «мировой закулисе» и «международном заговоре» против России. Это и сформировало его отношение к событиям рубежа 1980 – 1990-х гг., которые он встретил уже в Ленинграде.

В конце 1980-х гг. Гусев стал активно посещать политические митинги, происходившие вначале в Юсуповском саду, а затем на площади перед Казанским собором. Там он познакомился с Р. Периным и Е. Крыловым и участвовал в деятельности созданной ими карликовой Национально-демократической партии. В частности, вместе с Периным он основал газету «Русское дело», выходившую в 1991–1993 гг. Идеологической платформой газеты были расизм и антисемитизм. Сам Гусев объясняет это необходимостью противостоять «сионистам», которые якобы и совершили перестройку, а также демократам, которые их защищали. Он честно называет и источник своих идей. Ведь прежде чем выпускать газету, они с Периным тщательно выискивали и изучали труды русских дореволюционных антисемитов и расистов, а также их зарубежных единомышленников конца XIX–XX в. Занимаясь этим увлекательным поиском, они обнаружили черносотенную дореволюционную газету «Русское дело», оказавшуюся созвучной им по мыслям. Поэтому и своей газете они дали то же название (Гусев 2000: 49–50, 96).

После путча начала октября 1993 г. газета была закрыта. Тогда она взяла себе новое имя и далее выходила как «За русское дело», причем ее целью осталось «разоблачение преступлений международной еврейской уголовно-политической мафии против России» (Гусев 2000: 51). Гусев с гордостью называет свою газету первой в стране с «антимарксистским, антидемократическим, антисионистским лицом» (Гусев 2000: 54). Одно время газета поддерживала тесные отношения с Союзом венедов Безверхого, но к середине 1990-х гг. Гусев разошелся с ним по идейным соображениям. В 1996–1997 гг. Гусев и Перин делали попытки создать новые политические партии, однако эти проекты оказались неудачными. Тогда в 2003 г. они основали Славянский союз Санкт-Петербурга и Ленинградской области.

Более успешным для Гусева оказалось писательское поприще, и к концу 1990-х гг. он был председателем Северо-Западного отделения Всеславянского союза журналистов и профессором Международной славянской академии. В начале 2000-х гг. Гусев выпустил несколько книг, полных «языческого расизма». Эта стратегия оказалась эффективной, и в течение последних десяти лет многие языческие лидеры, отойдя от активной политической деятельности, издавали книги, пытаясь донести свои идеи до широкого читателя. Однако иногда это заканчивается плачевно. В апреле 2011 г. Гусев и Перин попали под следствие по делу о возбуждении ненависти и вражды.

Петербургского художника и публициста И. И. Синявина иной раз считают одним из основателей русского неоязычества. Он получил разностороннее образование: вначале окончил Военно-топографический техникум, затем учился в ЛГУ – сперва на механико-математическом факультете, затем на кафедре искусствоведения исторического факультета. Свой трудовой путь он начал в Ленинграде художником-модернистом, находившимся в оппозиции к советскому официальному искусству, затем стал политическим публицистом, а закончил яростным сторонником русского язычества, увидев в нем мощный рычаг политической мобилизации русского народа. В течение своей жизни Синявин не раз существенно корректировал свое мировоззрение в сторону все большей радикализации. Во второй половине 1960-х гг. он, подобно многим другим художникам-неформалам, увлекся поисками духовности, что привело его к мистическим и эзотерическим учениям. Тогда его манили к себе религии Древней Индии и Древнего Египта, а также христианское учение, причем все это было пронизано духом теософии Блаватской. Большое место в его творчестве занимали христианские мотивы, но по цензурным соображениям ему приходилось писать картины в абстрактной манере. В 1974–1975 гг. он участвовал в ряде неформальных художественных выставок и был одним из их организаторов. В мае 1976 г. он подвергся непродолжительному аресту, после чего вынужден был покинуть страну и вплоть до 1986 г. проживал в США.

Столкнувшись с американскими реалиями, Синявин пережил духовный кризис и уверовал в неизбежность конфронтации между Западом и Россией. Теперь Запад рисовался ему «историческим врагом», неспособным понять Россию с ее мессианской идеей и желавшим превратить ее в колонию или даже уничтожить. А конфронтацию он теперь стал понимать уже не в социально-классовых, а в культурно-национальных терминах. Правда, он все еще связывал русскость не с расово-этническими, а с культурными, морально-этическими и идеологическими основаниями. Русскими он называл тех, кто был готов служить России (Синявин 1991: 140–141). Он выказывал себя сторонником сильного государства, видел в демократии «сатанинское начало», стоял за полное подчинение личности государству, но требовал, чтобы власть в таком государстве была «своя, родная». К тому времени он уже резко порвал со своим прежним увлечением модернизмом, подчеркнув его «антинациональный характер» и усмотрев в свободе творчества «подрыв всякой власти» (Синявин 1991: 147). С тех пор он полностью забросил живопись.

Не желая принимать американский образ жизни, Синявин окончательно превратился в русского националиста, для которого главными ценностями стали «Родина, нация, народ» (Синявин 1991: 149). При этом истинная Россия виделась ему в облике славянской Руси. Он призывал держаться за корни и всячески идеализировал древних славян. Он также начал испытывать двойственное отношение к христианству, пытаясь отделить его «высоконравственные начала» от «фанатического (еврейского) национализма». Столь же неоднозначные чувства вызывала у него и идея коммунизма: с одной стороны, он видел в ней воплощение извечной русской мечты о правде и свободе, но, с другой, его смущали «сионистские настроения» (Синявин 1991: 201–205).

Если до отъезда в США Синявин стремился дистанцироваться от этнорасовых проблем и уговаривал своих коллег-художников сторониться расового видения окружающей действительности, то, вернувшись в Москву, он уже с яростью набрасывался на советский интернационализм, упрекая его в «геноциде русского народа». Впрочем, еще в свой «советский период» он начал идеализировать древность («чем древнее, тем светлее») и уже тогда выказывал жгучий интерес к древним славянам. К 1990 г. это породило у него сомнения в справедливости христианского учения, делавшего упор на смирении, и он начал подчеркивать роль открытой борьбы «за правду Земли Русской». А это, на его взгляд, требовало восстановления «исконного древнеславянского духа» (Синявин 1991: 15, 134). Все еще ценя православие как веру, он заявлял, что оно исчерпало себя как идеология. Мало того, на его взгляд, христианская мораль могла быть продуктивной только в мононациональном государстве, а для полиэтничного общества она не годилась. Он с ожесточением отбрасывал идеалы плюрализма и либерализма. Его идеалом стала сплоченная русская нация, и для ее консолидации ему требовались сильное государство и полное единомыслие («единая истина»). В свою очередь это вызывало нужду в новой идеологии. Спасение виделось Синявину в опоре на свой народ и свою землю (Синявин 1991: 138, 208–214). И в первой половине 1990-х гг. он окончательно сделал ставку на русское язычество, что и озвучил в книге «Стезя Правды», впервые опубликованной в 1996 г. Иными словами, к язычеству Синявина привели не столько духовные искания, сколько русский национализм.

Такой путь проделал не один Синявин – ряд других известных русских националистов, пытавшихся сформулировать «русскую идею», тоже со временем отказались от своих «советских» или «державно-монархических» иллюзий и стали яростными сторонниками русского язычества. Но, подобно Синявину, они понимали его не как религию, а как идеологию, в которой остро нуждался русский народ. Одним из таких деятелей является поэт А. А. Широпаев, одно время позиционировавший себя сторонником империи и теоретиком «православного фашизма» (Широпаев 1995), а затем коренным образом пересмотревший свои взгляды и объявивший себя «язычником» и «регионалистом». Окончив Московское художественное училище, он начал свою карьеру художником-реставратором. С середины 1980-х гг. он активно участвовал в русском национальном движении и вскоре стал заметной фигурой в ряде православно-монархических организаций, возглавлявшихся В. Н. Осиповым, – вначале в Христианском патриотическом союзе, затем – Союзе «Христианское Возрождение». С конца 1980-х гг. его имя можно было встретить среди авторов, печатавшихся в национал-патриотической прессе, где он отстаивал лозунг «Православие, Самодержавие, Народность» (см., напр.: Широпаев 1992). В 1993–1994 гг. он сдвинулся к откровенному нацизму и сблизился с И. Лазаренко, став активистом его карликовых организаций. В 1995 г. он вступил в Народную национальную партию А. Иванова (Сухаревского) и вскоре сделался в ней вторым человеком. В это время он прославлял империю и даже написал манифест «православного арийства» (Широпаев 1994), по-видимому желая стать русским Д’Аннунцио. Но после 2000 г. он резко порвал с православием и объявил себя язычником. В 2001 г. он опубликовал книгу «Тюрьма народа», ставшую его манифестом, бросившим вызов многим его прежним соратникам. В этой книге главным врагом русского национализма он объявил «Евразийский проект», якобы созданный «хазарами» и «византистами» и веками составлявший стержень политики как русских царей и красных комиссаров, так и Русской православной церкви. Сам он стоит за русский сепаратизм, жертвующий единством России во имя становления ряда мононациональных русских государств, ориентирующихся на Европу. При этом он понимает «русскость» в расовых терминах, делая упор на чистоту крови, а в Европе видит «белый мир», воплощающий былые мечты эсэсовцев (Широпаев 2001).

В январе 2007 г. вместе с другим публицистом, В. В. Штепой, Широпаев собрал в Великом Новгороде «национал-демократов», объявивших себя Новгородским вече, символом которого стал Ящер (Крокодил) как якобы важнейшее божество Северной Руси. Сегодня в своей борьбе против «имперского централизма» Широпаев уже готов отказаться от понятий «Россия» и «русскость» во имя региональных идентичностей, связанных с множеством региональных Русей. В частности, Центральный федеральный округ он предлагает преобразовать в Республику Залесская Русь и формировать в ней «залесское самосознание» (Широпаев 2008). Пафос борьбы Широпаева за местное самоуправление можно было бы приветствовать, если бы он не обозначал население регионов как «белые нации», что, безусловно, связано с расовым мировоззрением, популярным у этих «национал-демократов». Ведь как бы он ни стоял за регионализм, приоритетом для него служит сохранение русскими «белой этнорасовой основы», которой в его мечтах суждено стать зонтиком для множества «русских наций».

Сходную эволюцию проделал и известный национал-демократ П. М. Хомяков, вначале стоявший на православных позициях, а затем из политических и идеологических соображений склонившийся к язычеству. Среди современных радикальных русских националистов Хомяков выглядит одним из наиболее образованных. Он окончил географический и механико-математический факультеты МГУ, защитил докторскую диссертацию по проблемам управления и получил звание профессора. В молодости он участвовал в геолого-разведочных работах в Центральной Азии, затем трудился в системе АН СССР, в Государственном комитете по науке и технике и в Госплане, занимаясь проблемами информатизации государственного управления и оптимизации использования природных ресурсов в народном хозяйстве. В постсоветское время он был ведущим научным сотрудником Института системного анализа РАН.

По словам самого Хомякова, к национализму его привел протест против советской номенклатурной бесхозяйственности. Начав свою политическую активность с борьбы против поворота сибирских рек, он в начале 1980-х гг. оказался в рядах общества «Память», но покинул его вскоре после перехода там лидерства к Д. Васильеву, которого Хомяков обвиняет в политиканстве и политических провокациях. Затем Хомяков на время ушел из политики и на пике перестройки попытался заняться собственным бизнесом, однако наткнулся на сопротивление со стороны советских чиновников. С тех пор он возненавидел государственную номенклатуру и стал искать союзников среди русских националистов. В феврале 1992 г. он примкнул к Русскому национальному собору генерала А. Стерлигова и даже вошел в состав его Думы, однако в начале 1993 г. вышел оттуда, столкнувшись с тем, что он позже назвал «мощной антиинтеллектуальной струей». Затем он ненадолго оказался в рядах Национально-республиканской партии России (НРПР), привлекавшей его своим стилем и технократическим духом. После раскола этой партии на сторонников Н. Лысенко и Ю. Беляева в 1994 г. он поддержал Беляева и надолго сохранил с ним дружеские отношения, войдя позднее в его ультрарадикальную Партию свободы, сформированную в январе 2001 г. из его сторонников из НРПР и собиравшую вокруг себя скинхедов. В 1996 г. Хомяков оказался в рядах национал-капиталистов, объединившихся вокруг журнала «Золотой лев». В 1997–1998 гг. он был политическим советником генерала Л. Рохлина, руководителя Движения в поддержку армии. В 2002 г. он входил в Конгресс русских общин и был близок к Дм. Рогозину. Затем он был заместителем Ю. Беляева в Партии свободы.

Разочаровавшись в возможностях политической борьбы в эпоху Путина, Хомяков сделал ставку на пропаганду. Осенью 2006 г. вместе с рядом своих единомышленников он основал сетевое сообщество «Национальное освобождение русского народа» (НОРНА) и вскоре стал идеологом карликовой радикальной организации «Северное братство», отколовшейся от ДПНИ. Эти организации ассоциировали себя с язычеством и выступали противниками «имперской России». Рупором их ультрарадикальной пропаганды стал в январе 2007 г. интернет-сайт «Северное братство», закрытый осенью 2009 г. правоохранительными органами. В 2008 г. Хомяков активно налаживал связи с украинскими ультранационалистами и вместе с рядом единомышленников выдвигал проект Конфедерации равноправных и свободных восточнославянских земель со столицей в Киеве. В результате в октябре 2008 г. он был избран председателем международного движения «Русские за УПА». В начале марта 2009 г. ФСБ занялось делом «Северного братства» как экстремистской организации, в связи с чем Хомяков был арестован и допрошен, но затем отпущен на свободу. Примечательно, что к этому времени из-за внутренних разногласий Хомяков уже был исключен из состава «Северного братства». Опасаясь репрессий, он в августе уехал на Украину и остался там, попросив политического убежища (Сергеев, Трифонов 2009). Затем он бежал оттуда в Грузию, но в 2011 г. вернулся в Россию, где и был снова арестован. В октябре 2012 г. он был приговорен Гагаринским районным судом г. Москвы к четырем годам лишения свободы за финансовые махинации и создание экстремистской организации.

В Омске проповедником своеобразной версии неоязычества стал «отец» Александр (А. Ю. Хиневич), местный уроженец, получивший образование в СПТУ и Омском политехническом институте. Обладающий недюжинными психологическими способностями, он начал свою карьеру артистом оригинального жанра, занимавшимся гипнозом и парапсихологией. Известность он получил на волне оккультного бума в конце 1980-х гг. Тогда он начал активно выступать с публичными лекциями по эзотерике и занялся массовым целительством и поиском НЛО. В 1990 г. он открыл в Омске Центр по изучению паранормальных явлений «Джива-Астра», занимавшийся, в частности, «изгнанием бесов» и прочим коммерческим целительством. В 1991 г. этот центр был преобразован в неоязыческую Древнерусскую инглиистическую церковь «Джива Храм Инглии», объявившую себя носительницей Всеобщей Истины, изначальной религии, будто бы принесенной «Белыми Людьми – Ариями» из Космоса. Эта «церковь», использующая в своем названии взятый из скандинавской мифологии термин «инглинги», не имеет аналогов за пределами России, и ее появление застало местную администрацию врасплох. Тем не менее после некоторых проволочек община была официально зарегистрирована в Омске 29 октября 1992 г. (Яшин 1994а; 1997а; 1997б; 2001; Ткач 1998).

Получив в аренду ветхий деревянный дом на ул. И. Воронкова, Хиневич сумел заручиться поддержкой ряда омских фирм, оказавших ему помощь по ремонту дома и созданию в нем «древнерусского храма» «Капища Веды Перуна», или «Храма мудрости Перуна» (Хиневич 1999б: 152; Владимиров 1994). Обстановка этого храма полностью отражала синкретичный характер «славянско-арийского» мифа. Вывеска над входом в храм старательно воспроизводила палеографию «Влесовой книги», а внутри его русские иконы соседствовали с картинами художника К. Васильева и изображением свастики. Тут же располагались изображения Перуна, Кришны и китайского знака Инь-Янь. Здесь при поддержке местных органов Министерства образования разместились две (мужская и женская) духовные семинарии и воскресная школа «Мидгард», где учащихся готовили в обстановке строгой секретности. В основу обучения были положены «Русские Веды» («Влесова книга» в обработке А. Асова), а также книги, написанные самим «отцом Александром». При этом, как сообщает Н. О. Чанышева, студентам читались не столько проповеди, сколько лекции, посвящавшие их в суть оккультных наук (Чанышева 1999).

К 1999 г. через школу Хиневича прошло до 3 тыс. человек, а постоянные члены его Ордена-Миссии «Джива – Храм Инглии» насчитывали 500 человек (Яшин 2001). К 2009 г. их число выросло до 600 человек, причем, помимо славян, среди них встречались татары и казахи. В основном это были молодые люди, исповедовавшие националистические убеждения и проникнутые антизападническими настроениями. Они тяжело переживали травму, связанную с распадом СССР, и их влекло к себе учение Хиневича, связывающее их с «Великой Расой», с ее самобытной культурой и славной «арийской» историей. Иной раз в Храм заходили ученицы местных школ с целью узнать больше о славянской древности и этнографии. В результате они оказывались под влиянием инглиизма (Чанышева 1999).

В полном соответствии с доктриной Блаватской Хиневич настаивал на том, что разные расы происходят от пришельцев с разных планет (арии – пришельцы из созвездия Большой Медведицы) и поэтому смешанные браки приводят к деградации людей и их духовности. Отдавая дань современному русскому национализму, он утверждал, что лучше всего тайные ведические знания сохранили «русские славяне» и их волхвы. Он видел в христианстве плод «жидомасонского заговора», ставящего своей целью привести славян к вырождению. Неудивительно, что он испытывал неизбывную любовь к свастике и приписывал ее первым славянским князьям как «знак защиты Родной земли и Святой Веры» (Хиневич 1998).

Впервые свои взгляды Хиневич детально изложил в книге «Инглиизм. Краткий курс» (Омск 1992), а затем – в серии книг под общим названием «Славяно-Арийские Веды», выходивших на рубеже 1990 – 2000-х гг. Его идеи популяризировала омская газета «Люблинский проспект», опубликовавшая так называемую «Книгу Перуна». В 1992 г. Хиневич посетил США и после этого утверждал, что основал там филиалы своей Церкви (действительно, некоторые эмигранты из СССР увлеклись его учением). Являясь поклонником пропагандиста «Влесовой книги» А. Асова (сам Асов называет его «Ахиневичем»), Хиневич попытался завязать контакты с неоязыческими общинами в Москве, Нижнем Новгороде, Красноярске, но без большого успеха. В Москве ему удалось наладить связи лишь с А. К. Беловым. Ему больше повезло в Петербурге, где он был принят в «почетные венеды».

Движение Хиневича вначале имело яркую политическую окраску. Его лозунгами являлись культ русской нации, возрождение язычества как национальной идеи, уважение к древнеславянским «арийским» предкам. Хиневич открыто ориентировался на РНЕ А. Баркашова, и баркашовцы исправно несли охрану во время массовых мероприятий инглингов. Кроме того, имеются данные о том, что последние находили сочувствие у бабуринского движения Российский общенародный союз (РОС). В 1994 г. Хиневич пытался баллотироваться в городскую думу, но без особого успеха. В целом наивысшую общественно-политическую активность Хиневич развивал в 1990–1993 гг. С тех пор, найдя социальную нишу и свой круг поклонников, он стал более осторожным и делился своими идеями только с проверенными людьми; имеющиеся у него «священные книги» были доступны лишь узкому кругу посвященных. Временами он организовывал массовые языческие празднества и ритуалы (Хиневич 1999б: 216–235), где его последователи жгли костры в виде свастики. Примечательно, что иной раз эти действия производились на территории воинской части, очевидно не без ведома ее начальства.

Церковь Хиневича отличалась жесткой иерархией, которую возглавлял «Патер Дий», то есть сам Хиневич. Пытаясь сделать свое учение привлекательным, он утверждал, что оно является самым удобным для «белых людей». А чтобы удержать вокруг себя своих почитателей, он ввел порядок, по которому, однажды войдя в инглиизм, его уже никогда нельзя было покинуть, ибо это квалифицировалось не только как предательство, но как отречение от своего Рода, родителей и предков. Мало того, Хиневич пугал тем, что такое отречение неминуемо повлечет гибель всего Рода (Хиневич 2000: 124). Очевидно, это было связано с его представлением о «естественной вере» – она рисовалась генетическим наследием и якобы передавалась не столько с учением, сколько с кровью. Такой подход к вере вытекал из этнорасовых основ учения.

В целом движению Хиневича были присущи латентный расизм и антисемитизм. Поэтому в начале 2000-х гг. у Хиневича возникли трения с местной администрацией, ориентирующейся на Русскую православную церковь и не сочувствующей фашизму. Этот конфликт длился с 1997 г., когда власти Омска, обвинив инглингов в использовании свастики и национализме, попытались отобрать здание, где разместилось Капище Перуна (Яшин 2001). 5 мая 2004 г. решением местного суда Древнерусская церковь Хиневича подлежала закрытию вместе с двумя другими неоязыческими организациями – Славянской общиной Асгард и Славянской общиной Храма мудрости Перуна. А две недели спустя всем им было предъявлено обвинение в пропаганде нацистской символики и превосходства белой расы. Однако уже в июле Хиневич возродил свою общину и сохранил свой сайт в Интернете. В конце 2006 г. он переиздал книгу «Славяно-Арийские Веды», ранее признанную судом экстремистской. А в августе 2007 г. по его инициативе были проведены празднования «Высшего дня Перуна» (Лидера 2008). По итогам нового судебного разбирательства 11 июня 2009 г. Хиневич был приговорен к лишению свободы на 1,5 года условно с двухгодичным испытательным сроком. Вместе с тем сегодня он открыто продолжает свою религиозную деятельность.

 

Глава 7

Мифы русского неоязычества: национализм, мегаломания и травматическое сознание

 

Начало 1990-х гг., ознаменовавшееся драматическим распадом СССР и возникновением новой русской диаспоры, стало периодом резкой активизации националистического мифотворчества, учитывающего «достижения» уже рассмотренных выше писателей-почвенников и идущего много дальше их в построении уже поистине глобальной картины великой «славяно-русской» предыстории. Эта деятельность оказалась притягательной, в особенности для представителей естественных и технических дисциплин – бывших физиков, химиков, геологов, биологов, инженеров, – в среде которых внезапно проснулся неутолимый интерес к «тайнам древней истории», в особенности к поиску славянских корней. К ним примыкали и некоторые бывшие советские философы, с легкостью поменявшие марксистско-ленинскую философию на «русский космизм». Примечательно, что пищу для своих фантазий такие авторы черпали прежде всего в эзотерике, вошедшей в моду в 1970 – 1980-х гг. и переживавшей своеобразный ренессанс в течение последних двух десятилетий.

 

Эзотерика, арийство и проблемы современного мира

Мы не поймем многое в таких взглядах, если не обратимся к их истокам, уходящим к теософии Е. П. Блаватской. Она внимательно следила за развитием современной ей интеллектуальной мысли (как научной, так и паранаучной) и сделала популярную в те годы расовую теорию стержнем своей концепции развития человечества. При этом она питала слабость к идее полигенизма, разделявшейся в середине XIX в. немалым числом ученых, но затем с приходом дарвинизма утратившей свою былую убедительность. Блаватская пыталась учесть идею эволюции, но понимала ее отнюдь не по Дарвину. Она утверждала, что первые три «коренные расы» имели эфирообразную форму и лишь начиная с четвертой человечество приняло физический облик. Вторую расу Блаватская помещала на легендарном материке Гиперборее, располагавшемся недалеко от Северного полюса, где тогда якобы существовали субтропические условия. При этом, с одной стороны, она ссылалась на древнегреческие мифы, а с другой – называла их «опоэтизированным вымыслом». Третью расу она обнаруживала на неком Южном материке, названном ею Лемурией. Четвертая раса («лемуро-атланты») связывалась ею с «первой исторической страной» Атлантидой, якобы ушедшей под воду 12 тыс. лет назад. Именно там, по ее словам, человечество впервые обрело физический облик. Обитателей Европы эпохи палеолита Блаватская представляла «чистокровными атлантами», чьими прямыми потомками якобы являлись гуанчи Канарских островов. Позднее из наиболее продвинутых рас «лемурийцев» сформировались «арийцы», названные Блаватской «пятой расой», составляющей сегодня основную часть человечества. Родину «арийской расы» Блаватская помещала в Европе. По ее словам, остатки прежней расы смешивались с представителями новой – так и возникало разнообразие физических типов человека.

Блаватская доказывала, что известные на Земле древние циклопические сооружения были оставлены «лемуро-атлантами», и в то же время настаивала на том, что цивилизации развивались главным образом за счет не материальных, а психических и духовных ресурсов. Поэтому ей не составляло труда утверждать, что письменность возникла сотни тысяч лет назад. Четвертую расу Блаватская ассоциировала с «сынами Великанов», а пятую – с «сынами Богов» и заявляла, что они вели жестокие войны друг с другом. При этом иной раз она определяла расу по цвету кожи, и «сыны Великанов» оказывались «черными», а «сыны Богов» – «желтыми».

Впрочем, по Блаватской, «духовность» значила для расы много больше, чем цвет кожи, и каждая раса включала множество самых различных соматических типов. Придавая огромное значение «духовности», Блаватская наделяла каждую расу своими моральными и поведенческими особенностями. Так «лемуро-атланты» оказывались у нее «злобными колдунами», тогда как «арийцы» отличались самыми завидными моральными качествами. Древним центром «арийцев» был «Азгард – обитель Богов». По Блаватской, «ранние арийцы» обладали «ведической религией», которую они разнесли по всему свету, наградив ею «остатки атланто-лемурийских народностей». Якобы именно эти верования заложили основу всех современных мировых религий, включая «иудеохристианство». Таким образом, концепция Блаватской содержала в себе идею мессианства. Ей была присуща и эсхатология, ибо конец одной и начало другой «расовой эпохи» неизменно сопровождались мировыми катастрофами (Блаватская 1991–1992).

Разрабатывая эти идеи, Блаватская опиралась на европейскую эзотерическую традицию, идущую от А. Фабра д’Оливе (Godwin 1993: 44) и Луи Мишеля де Фиганьера вплоть до английского писателя Э. Дж. Бульвер-Литтона. Эта традиция складывалась частично на основе «астральных видений», а частично – в ходе осмысления мифов самых разных народов. Кроме того, она включала и весьма сомнительные, но в ту эпоху популярные гипотезы о сдвиге земной оси из-за какого-то влияния Луны или смены местоположения магнитных полюсов, что якобы привело к резкому изменению земной поверхности и климата на Земле. Это учение содержало положение о последовательном господстве четырех рас (красной, черной, белой и желтой), связанных с теми или иными материками и эпохами (лемурийской, атлантической, эфиопской и белой). Якобы когда-то каждая из древних рас поочередно создавала на Земле огромную империю с множеством принадлежавших ей колоний. Такое господство длилось тысячелетиями (некоторые авторы говорили о цикле в 12 500 лет, но никакого согласия в отношении хронологии у эзотериков не было) и оканчивалось природной катастрофой (например, потопом), после чего начинался новый цикл, связанный уже с другой расой. А все текущие изменения в истории человечества происходили будто бы вследствие расового смешения. Мало того, якобы ситуация на Земле контролировалась какими-то Высшими силами (Советом богов, по А. Сент-Ив д’Альвейдру) и все важнейшие события были предопределены, а народы развивались по строго установленным законам.

Одним из важных положений этой концепции было утверждение о том, что якобы «белая раса» появилась на Земле последней и сформировалась у Белого моря, где вначале жили ее прародители – «гиперборейцы». Тогда на Земле господствовала «черная раса», достигавшая на севере южных регионов Европы, включая юг России. Якобы именно она оставила после себя циклопические сооружения. Будучи в зените своего могущества, «черные» порабощали «белых» и «желтых». Но затем «белые» усилились и под руководством вождя Рама отбросили «черных» далеко на юг. Рам создал колоссальную теократическую империю, простиравшуюся между Северной Африкой и Японией, и началась эпоха господства «белых». Часть «белых», переселившаяся в Малую Азию и Европу, положила начало «арийцам». В то же время в этой версии термин «арийцы» иной раз использовался и для всех «белых» в целом. Их мудрость сохранилась в ведических текстах, записанных во времена Золотого века, когда была создана общественная иерархия и в результате победы «белых» над «черными» и «желтыми» сложилась система каст. Впервые эту грандиозную схему «антропогенеза» сформулировал французский эзотерик А. Фабр д’Оливе (Godwin 1993: 44; Стефанов 1995). А затем вслед за ним ее с некоторыми вариациями излагали А. Сент-Ив д’Альвейдр (Saint-Yves d’Alveydre 1884) и его ученик и президент Верховного совета Ордена мартинистов Папюс (Папюс 1912–1913).

Сент-Ив д’Альвейдр обогатил приведенную схему учением о «законе Синархии», то есть неком «социальном законе», обеспечивающем обществу счастливую жизнь в условиях иудеохристианского теократического государства. Он полагал, что знания об этом законе были получены Моисеем от мудрецов предшествовавшей «черной расы», а от евреев их унаследовали христиане. Веря в то, что древние обладали глубочайшими знаниями, он доказывал, что «древняя наука» была закодирована в дошедших до нас священных текстах (Сент-Ив д’Альвейдр 1915: 22. Об этом см.: Андреев 2004: 193–198). Ему же принадлежит идея о том, что источники «древнего знания» безжалостно уничтожались римскими и византийскими императорами (Saint-Yves d’Alveydre 1884: 317). Якобы его последним убежищем был район Агартты, расположенный где-то в Гималаях, где скрывался Совет богов и существовало общество социальной справедливости (Сент-Ив д’Альвейдр 1915: 25–29).

Ученик Альвейдра, Папюс (Жирар Анкос), начавший убежденным поклонником теософии, но затем разочаровавшийся в построениях Блаватской, объяснял смену расовых эпох изменением наклона Земной оси и сдвигом Земных полюсов, якобы вызывающим потопы и другие природные катастрофы. Причиной этого он называл своенравное поведение Луны. Однако в его рассуждениях находилось место и «божественным руководителям», вмешивавшимся в земные процессы из космоса. Следуя Мишелю де Фиганьеру, он наделял Иудею ролью важнейшей спайки, связывавшей материки и поэтому служащей центром спасения Земли (Папюс 1912, № 1: 9 – 13). Разделяя циклическое понимание истории, Папюс отводил каждому народу и каждой расе строго определенное число лет, связывая эту цикличность с перемещением магнитного полюса. Наивно полагая, что моря назывались по господствующей расе, он верил, что белая раса («гиперборейцы») возникла у Белого моря. Папюс писал о неизбежной борьбе рас – вначале «белых» с уходившими в небытие «черными», а затем – с набирающими силу «желтыми». Мудрость «арийцев» сохранилась в ведических текстах, записанных во времена Золотого века, когда была создана общественная иерархия и в результате победы «белых» над «черными» и «желтыми» сложилась система каст. В то же время Папюс придавал большое значение смешению рас. История рас имела для него не только хронологическое, но и пространственное измерение – развитие каждой расы начиналось на востоке, а заканчивалось на западе. Якобы после этого менялось местоположение магнитного полюса, и цикл начинался сызнова (Папюс 1912, № 2: 11–16).

Одновременно с Папюсом другой французский эзотерик Э. Шюре тоже писал о четырех расах, возникших на разных материках, где своеобразной природной среде соответствовал и цвет кожи: красный на Южном континенте (Лемурии) и затем в Америке, черный – в Африке, желтый – в Азии и белый – в Европе. В то же время центр обитания «красной расы» Шюре связывал с Атлантидой, а «черной» – с Лемурией. «Черная раса» каким-то образом заселила Южную Европу, но позднее была вытеснена оттуда «белой расой» в результате «ужасной расовой войны». Но центр «расцвета белой расы» Шюре помещал вблизи Северного полюса, где якобы и жили «белые гиперборейцы», создавшие солнечный культ и затем распространившие его по всей Земле. Он сохранил представление Блаватской о происхождении рас одной от другой, но доказывал, что такие расы продолжали существовать параллельно рядом друг с другом. Однако при этом каждый временной цикл (эпоха) характеризовался господством какой-то одной расы: якобы в далеком прошлом доминировали «красная» и «черная» расы, а сегодня на Земле естественным образом господствует «белая». Смешение же рас, по мнению Шюре, вело к деградации и вырождению (Шюре 1914). Эти представления находили место и в работах других эзотериков начала XX в., причем неизменно подчеркивалось, что в современном мире сосуществовали «высшие» и «низшие» расы, включая «отбросы первоначальных рас» с «низшим менталитетом». Западные эзотерики иногда подчеркивали, что «кровь четвертой расы» сохранялась в России и Венгрии (Ледбитер 1908: 32, 66–67).

Ясно, что все такие построения апеллировали к популярной в те годы расовой теории, добавляя к ней изрядную долю фантазий и страхов перед «расовым смешением» и «расовыми войнами», всерьез волновавшими тогда общественность. Чтобы избежать войн, эзотерики XIX в. предлагали строить глобальное государство во главе с единым правительством – например, по Сент-Ив д’Альвейдру, сперва следовало создать Соединенные Штаты Европы, а уже затем объединить все человечество (Saint-Yves d’Alveydre 1884: 361–362; Сент-Ив д’Альвейдр 1915). Вдохновленные возникающими на их глазах колониальными империями и широким расселением европейцев далеко за пределы Европы, эзотерики полагали, что тем самым осуществляется гегемония «молодой белой расы (арийцев)», которой естественным законом предопределено господствовать на Земле, тогда как другие расы должны либо принять их правила жизни, либо уйти в небытие (ср.: Saint-Yves d’Alveydre 1884: 151–154). При этом свои представления об идеальном обществе эти мыслители опрокидывали в глубокую древность, надеясь, что это придаст особую убедительность их социальному проекту, который якобы лишь восстанавливает древнюю Традицию.

Это направление мысли приобрело особый смысл в нацистской Германии, где арийцы были объявлены «расой господ». К. – М. Виллигут изображал их духовными существами, прилетевшими с Луны. Его фантазии включали падение Луны на Землю и прочие природные катаклизмы, которые якобы привели к появлению отдельных человеческих рас. Последними возникли «белые люди», или «асы», которые и дали начало «арийцам». Якобы они едва ли не изначально обладали письменностью и древнейшей монотеистической религией – некой истинной версией христианства, якобы возникшей задолго до появления «семитов» (Васильченко 2008: 442–454).

Обрывки таких эзотерических представлений в самых разных вариациях встречаются в работах многочисленных современных эпигонов-мифотворцев, вновь обращающихся к «арийской» тематике и превращающих «арийцев» Блаватской в «славяно-ариев» или даже «древних русов». При этом современные эзотерики, вслед за своими предшественниками, продолжают искать корни земных рас (или некоторых из них) на других планетах, откуда якобы на Землю и были занесены «генетические материалы» (см., напр.: Глоба П. 1994: 7. См. также: Бабанин 1996: 180, 223–224, 305 сл.; Белов А. И. 2007а; 2008).

Некоторые, вслед за Блаватской, представляют этот процесс в виде появления Космических Учителей, временами спускавшихся на Землю, чтобы ускорить или откорректировать эволюцию человечества. Якобы именно они принесли на Землю великие ведические знания, составившие «тайную доктрину» древних арийцев (Дмитриева 1992: 29–31). Кроме того, если Блаватская утверждала, что уже в нашу эпоху «арийцы» начинают постепенно уступать место представителям новой «шестой расы», то современные российские эзотерики представляют этот коренной перелом в виде перехода от эры Рыб к эре Водолея, когда якобы заканчивается «злая эпоха» Калиюга и начинается новый Золотой век (эпоха Сатьяюга). Для многих из них это тесно связано с особой миссией России, причем русские выступают прямыми потомками «лучезарных арийцев», а русский язык призван сблизить народы Планеты и объединить их в единую «Мировую Общину» (Дмитриева 1992: 36–41. См. также: Бабанин 1996: 234). Некоторые последователи Блаватской, стремясь освободить ее систему от присущих ей противоречий, пытаются возродить полигенизм (Дмитриева 1992: 195–197; 1994: 321), тем самым возвращая нас к ушедшей в небытие расовой теории.

В учении Блаватской встречались отзвуки расизма колониальной эпохи – ведь она считала, что остатки прежних рас обречены на вымирание «кармической необходимостью». Однако это учение не отличалось строгой логикой и поддавалось различным трактовкам. Не случайно, по мнению специалистов, некоторые эзотерические идеи, уходящие корнями к теософии Блаватской и возникшей вслед за ней австрийской ариософии, ведут к расизму и антисемитизму (Goldstein 1979; Spielvogel, Redles 1986; Godwin 1993: 42–43; Замойский 1990: 176–208; Гудрик-Кларк 1995; Шнирельман 1998в; 2010б).

Это проявилось в полной мере в работах итальянского фашистского эзотерика Юлиуса Эволы, основывавшего свою антимодернистскую политическую доктрину на представлениях о Примордиальной традиции и ее прогрессивном упадке по мере отдаления от Золотого века и вступления в суровую эпоху Калиюга. В частности, следуя идеям Б. Г. Тилака и Германа Вирта, Эвола повествовал о происхождении «арийской (белой) расы» из Арктики.

Сходная тенденция возникла и в России. Познакомившись в начале 1920-х гг. с учением Сент-Ив д’Альвейдра, русский эзотерик А. В. Барченко подхватил его идею о циклической смене цивилизаций и рас. Он повествовал о далекой эпохе Великой всемирной федерации народов, когда якобы в течение 144 тыс. лет на Земле безраздельно царил коммунизм, или Золотой век. Он учил, что по мере совершенствования цивилизации материальные потребности отходят на второй план и побеждают чувства, а это ведет к вырождению и упадку. Якобы древняя Универсальная цивилизация завершила свое существование 36 тыс. лет назад. Ее осколком была Атлантида, ушедшая под воды Атлантического океана 11 тыс. лет назад. Затем около 9 тыс. лет назад цивилизация возродилась в виде Рамидской федерации, охватывавшей Азию и часть Европы. Якобы к этому времени относился «поход Рама». Но 5600 лет назад и эта цивилизация распалась. По Барченко, в середине XXI в. Землю ждет новый потоп, от которого спасутся лишь те, кому удастся скрыться на высокогорных плато. Им-то и предстоит жить в новом Золотом веке.

Подобно другим эзотерическим учениям, построения Барченко также апеллировали к расовым категориям. Он полагал, что смена культур прямо ассоциировалась со сменой расового господства. Якобы власть на Земле попеременно переходила от черной расы к белой, а затем к желтой и красной, после чего цикл начинался снова. По этому учению, континент Лемурию заселяла желтая раса, Атлантиду – красная, Африку – черная, а Европу – белая («арийцы»). До Рамидской цивилизации господство находилось в руках черной расы, а затем ей на смену закономерно пришла белая, которая поначалу была представлена лишь жреческим меньшинством. Якобы именно белой расе предназначено создать коммунистическое общество после потопа. В будущем сохранится и желтая раса, но для черной никакого будущего не предвиделось – ей суждено было погибнуть при потопе. При этом Барченко всеми силами старался соединить оккультные и буддистские идеи с марксизмом, и «Синархия» в его схеме была заменена коммунизмом (Шишкин 1999: 307–314; Андреев 2004: 22, 199–205, 258–259). Неудивительно, что, как сетовал Барченко, академическая среда отвергала его теорию (Шишкин 1999: 320; Андреев 2004: 144, 157, 235–236). Но в силовых структурах сохранилось уважительное отношение к этим идеям, и там их продолжали развивать в русле телепатии и парапсихологии.

Концепция Барченко не была свободна от свойственных эзотерике расовых идей. Так, в написанной еще до знакомства с книгой Сент-Ив д’Альвейдра повести «Доктор Черный» он, во-первых, воспроизводил идею полигенизма, во-вторых, вслед за Блаватской считал австралийских аборигенов, бушменов, ведда и пр. вымирающими остатками прежних рас и, в-третьих, утверждал, что якобы в силу «биологического закона» черная, желтая и красная расы были не способны смешиваться с «белой расой, несущей знамя цивилизации» (Барченко 1913, № 2: 347–348). Мало того, якобы «арийцам» было предписано умерщвлять немногих оставшихся в живых представителей «прежних рас», чтобы те не восстали. Правда, – и здесь автор выступал оппонентом Бульвер-Литтону – герой повести, пусть и безуспешно, восстает против этого варварского обычая (Барченко 1913, № 4: 671–675).

Еще дальше шел К. Э. Циолковский, который, веря в «космический разум», был убежден в том, что «высшим существам» предназначено «ликвидировать зачаточную жизнь на иных планетах и заселять их своим потомством». Якобы так распространяется не зло, а «разум и счастье для всего сущего» (Циолковский 1991: 33–34). Говоря о «всеобщей любви» и необходимости положить конец страданиям, Циолковский в этих целях предлагал «прекратить существование всех несознательных, несчастных и несовершенных существ», лишая их способности производить потомство (Циолковский 1991: 66). Это он называл «этикой Космоса» (Циолковский 1991: 84–85).

Тем самым, заботясь о счастье всех людей на Земле и об объединении человечества в единое целое, к началу 1930-х гг. некоторые эзотерики пришли к идее о том, что во имя этой великой цели следует избавиться от всех «несовершенных людей». Разумеется, определение того, кто является «совершенным», а кто нет, эзотерики брали на себя.

Русская эзотерика, следовавшая заветам Блаватской, всегда хранила верность ее расовому подходу, хотя и всячески открещивалась от расизма. Некоторые эзотерики исправно включали в свои рассуждения ее идеи о последовательной смене «коренных рас», хотя и со своими добавлениями и корректировками; другие лишь вскользь упоминали о «коренных расах», делая главный акцент на морально-этической стороне учения. Однако всем им было дорого представление об «антропогенезе» в изложении основоположницы теософии. Например, в объемистом фолианте ученика Е. И. Рерих А. И. Клизовского «коренным расам» уделялось лишь несколько строк, причем «арийцы» там вовсе не упоминались. Однако этот краткий экскурс был нужен автору для освещения идеи «эволюции» как последовательной смене «рас», где каждая последующая выглядела много совершеннее предыдущей, – она обладала более высокой культурой и отличалась «более высокой ступенью сознания». Но при этом, во-первых, прежние «расы» не исчезали полностью, и некоторые их группы продолжали обитать на Земле одновременно с «новой расой», а во-вторых, в этом учении расовый облик напрямую связывался с определенным уровнем сознания. Таким взглядам идеально соответствовали контрастные образы Востока и Запада – первый связывали с застоем и «вырождением», а второй – с динамикой и кипучей деятельностью (Клизовский 2010: 49, 106–108).

Иными словами, эзотерическое учение сохраняло представление о расовой иерархии, якобы отражающей стадии эволюционного развития, а «духовность» становилась устойчивым расовым признаком, то есть не было и речи о разрыве с давно отброшенными наукой представлениями XIX в., с тех пор верой и правдой служившими расизму. Поэтому призывы эзотериков к отказу от шовинизма и расовой ненависти (см., напр.: Клизовский 2010: 255) повисают в воздухе, вступая в противоречие с основными постулатами их собственного «эволюционного учения». Мало того, как мы увидим ниже, это позволяет некоторым современным эзотерикам излагать вполне расистские взгляды. Примечательно, что и Клизовский отдал дань идее о том, что якобы за передачей Моисею сокровенных эзотерических знаний и созданием народа Израиля стояли египетские жрецы с их далекоидущими замыслами. Так, евреи стали выглядеть плодом некоего эксперимента, противопоставившего их всем остальным народам мира, развивавшимся, в отличие от них, эволюционным путем (Клизовский 2010: 189–192). Наконец, в работе Клизовского настойчиво проводилась мысль о том, что как наследники Моисея исказили учение своего наставника, так и последователи Христа извращают заветы своего учителя. Особо подчеркивалось, что своим неприятием Христа евреи якобы «исключили себя из духовной эволюции» (Клизовский 2010: 195). Все это, разумеется, мало вяжется с религиозной толерантностью, к которой призывал автор.

Новый интерес к эзотерике вспыхнул в России в 1970 – 1980-х гг. В 1980-х гг. Павел Глоба начал возрождать «авестийскую астрологию» и основал для этого Авестийскую ассоциацию астрологии. В конце 1980-х гг. он создал Комиссию космобиологии при Федерации ушу СССР, где сам занял место председателя, а своим заместителем сделал свою жену Тамару. С тех пор он открыл в Москве школу по обучению астрологии и создал ее филиалы в разных городах страны, пытаясь привить в России «зороастрийские знания». По словам П. Глобы, свое происхождение по материнской линии он ведет из иранского рода гебров, известного своими астрологическими познаниями. Якобы в доме с давних времен хранились старинные книги и, пользуясь ими, дед обучил его навыкам астрологии. Затем Павел якобы побывал у Учителей в Бадахшане и в Индии, где углубил свои астрологические познания. Кроме того, ему помогает историческая подготовка, полученная в Историко-архивном институте. Что касается Тамары, то она приобщилась к астрологии лишь в конце 1980-х гг. после знакомства с Павлом (Коздаева 1989; Каневская 1990).

П. Глоба стал в России одним из тех, кто с энтузиазмом возрождал традиционалистские эзотерические воззрения, основанные на идее инволюции и утверждающие, что любая цивилизация идет не по пути прогресса, а, напротив, движется к упадку и одичанию. Отрицая возможности научного познания, он делал упор на мифах и преданиях, якобы сохранивших память о тех давних временах, которые остаются скрытыми от ученых. Возрождая эзотерическое учение об «антропогенезе», он утверждал, что большинство человеческих рас пришли на Землю с далеких звезд, причем каждая из этих рас сформировала свою особую цивилизацию (Глоба 1995). Современных «белых людей» он причислял к «ариям» и учил, что до них на Земле уже жили четыре расы – одна («голубая») автохтонная, а другие («желтая», «черная» и «красная») якобы прилетели из Космоса. По его словам, «голубая раса» обитала в Антарктиде, «желтая» – в Пацифиде (на Тихом океане), «черная» – в Лемурии (в Индийском океане), а «красная» – в Атлантиде. Что касается «ариев», то их он помещал в Арктиде, отождествляя ее с полуостровом Лабрадор, где якобы когда-то существовал умеренный климат, благоприятный для расцвета цивилизации (Глоба 1995: 22–23).

Затем якобы около 26 тыс. лет назад произошла космическая катастрофа, связанная с гибелью планеты Фаэтон, что привело к изменению земной оси и затоплению прежних обширных материков. В поисках спасения люди бежали из своих родных мест, что привело к смешению былых рас. Однако, по утверждению Глобы, некоторые народы сохранили особенности древних рас: якобы «голубая раса» передала свои черты древним ассирийцам, вавилонянам и шумерам, а из современных народов – евреям и арабам; наследниками «желтой» стали китайцы и другие монголоидные популяции; «черная» закрепилась в Африке; а «красная» дала начало как Древнему Египту, так и индейцам Америки. Что касается «ариев», то их потомки расселились по Европе и Индии, причем, как учил Глоба, в наибольшей степени их наследие сохранили славяне, немцы, прибалты и скандинавы (Глоба 1995: 23–24).

Глоба наделял каждую расу какими-либо свойственными только ей знаниями и способностями. «Голубым» он щедро отдавал математические способности, «желтым» приписывал учение о гармонии, «черных» изображал могущественными магами и чародеями, а «красных» объявлял знатоками алхимии. В свою очередь «ариев» он показывал носителями «морально-этического закона Космоса», лежащего в основе устройства мира. Тем самым, «арии» становились адептами исконной религии, с которой они якобы и познакомили все остальные народы мира. Иными словами, если Глоба и признавал, что все «расы» вложили что-то свое в развитие человеческой культуры, то вклад «ариев», связанный с фундаментальными морально-этическими нормами, оказывался наиболее ценным (Глоба 1995: 25).

Нетрудно заметить, что все это является не более чем эклектическим изложением эзотерических концепций конца XIX – первой половины XX в. Мало того, отождествляя физический («расовый») тип с интеллектуальными способностями, это учение не только создает стереотипы, но фактически оживляет один из важнейших постулатов расовой теории, лежащий в основе расизма. Действительно, Глоба делит людей на «западных» и «восточных» с якобы имманентно свойственными им кардинально разными типами сознания и системы ценностей. Он настаивает на коренных психологических различиях между «европейцами, потомками протоариев, и азиатами, воплощающими две формы коллективной психологии – солярную и лунарную». И он заявляет: «Что приемлемо для представителя белой расы… то не может быть принято человеком “восточного типа”…» (Глоба 1995: 30, 278–279; 1999, № 6: 63). Правда, Глоба учит, что граница между Добром и Злом проходит в душе человека, а не между расами, национальностями или странами. Но при этом он не избегает искушения указать на некие внешние признаки, якобы безошибочно определяющие характер человека. Например, черные курчавые волосы будто бы связаны с инфантилизмом и ленью, а «неправильное произношение» звука «р» обнаруживает злого человека (Глоба 1995: 66–67, 261).

Несмотря на свое скептическое отношение к академическому знанию, П. Глоба следил за научной литературой и научными открытиями и пытался опираться на них, когда это, как ему казалось, соответствовало его взглядам. Так из всех многочисленных версий биографии Заратуштры, допускающей в силу скудности информации самые разные толкования, Глоба избрал ту, что излагалась британской исследовательницей М. Бойс, относившей деятельность пророка к бронзовому веку и привязывавшей ее к заволжским степям (Бойс 1987). Он полагал, что эта версия хорошо увязывается с движением «ариев» из Арктиды на юг вдоль Уральских гор вплоть до Южного Приуралья, где они и осели, создав там свое царство. Поэтому он с энтузиазмом подхватил миф об Аркаиме, представляющий это городище «храмом» и «обсерваторией» и связывающий его с «астрологическими знаниями». По словам Глобы, Южное Приуралье стало не только «второй родиной ариев», но «духовным центром всего арийского эгрегора (энергетического центра. – В. Ш.) и, в первую очередь, России». Якобы именно там лежит правильный путь к спасению людей от надвигающейся катастрофы (Глоба 1995: 26–29, 280–281).

В своем эсхатологическом учении Глоба уделяет России особое место. Он убеждает, что именно она призвана «дать миру новый духовный свет и стать центром духовного возрождения человечества». Якобы именно на ее территории должен появиться Спаситель, причем это должно было случиться при переходе от эры Рыб к эре Водолея, то есть, по словам Глобы, в 2003 г. Он предсказывал, что в 1997 г. начнется «подъем России из пепла», а после 2003 г. наступит «духовный расцвет», и русские объединятся с украинцами и белорусами в «единое славянское государство». Разумеется, все это должно было произойти не без влияния «учения древних ариев», или зороастризма (Глоба 1995: 31, 296–297). Сегодня каждый может судить о том, насколько точным оказался его прогноз.

Но недавно Глобе пришлось существенно скорректировать свой прогноз (Глоба 2012). По-прежнему утверждая, что эра Водолея вступила в свои права в 2003 г., он заявил, что переустройство мира началось в 2011 г. революционными событиями в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Он предсказывал восстановление Российской империи, сплочение постсоветских государств вокруг России и даже ее превращение в последний оплот христианства, где верующие найдут спасение от «исламской революции» в Европе и китайского нашествия на востоке. В дальнейшем эти христиане превращались в «индоевропейцев», которые не просто искали убежище в России, а якобы возвращались на свою «историческую родину Гиперборею» под натиском «завоевателей всех цветов». Иными словами, хотя теперь Глоба избегал термина «раса», он сохранил приверженность эзотерической расовой теории – просто «арийцы» превратились в «индоевропейцев». Мало того, речь фактически шла о «спасении белой расы» от экспансии других «агрессивных рас», что порывало с традицией классической эзотерики и подхватывало лозунги современных расистов. Теперь вместо прихода шестой расы на смену пятой («арийской») Глоба настаивал на необходимости спасения последней от натиска неких иных рас. Сохранив идею космического влияния на земные процессы, он отказался от представления о внеземном происхождении отдельных рас. А Армагеддон он изображал в виде столкновения не абстрактных сил Света и Тьмы, а христианской и «арабской» цивилизаций. Иными словами, подобно австрийским ариософам, он наделил эссенциальными позитивными или негативными качествами реальные историко-культурные общности. Но если ариософы однозначно понимали под «семитами» евреев, то в новой концепции Глобы ими оказались арабы, тогда как «арийцы» теперь выглядели христианами.

Многие другие российские эзотерики также сохраняли приверженность учению о расах. Например, выпускник Московского энергетического института, объявивший себя экстрасенсом, Ю. М. Иванов учил, что при переходе из одного цикла в другой «успешные души» воплощались в «правящие расы», а «неуспешные» – в «низшие расы». Фактически «эволюция», о которой он писал, больше походила на деградацию вследствие «упадка и морального тупика». В частности, он предполагал, что представители древнейших «рас» могли скрещиваться с какими-то животными, результатом чего и было появление обезьян. Он связывал появление человека на Земле с переселением неких «душ» из Космоса и говорил о космических «Владыках Планет». В своем учении об «антропогенезе» он во многом следовал Блаватской, повествуя о последовательной смене «рас», начиная с «эфирообразных» и кончая современными людьми. Новая раса возникала после катастрофы от чудесным образом спасшейся «высокоразвитой части прежней расы». Он также писал о былой расе гигантов, связанной с Лемурией, и приписывал ей возведение известных статуй на острове Пасхи. Вспоминал он и об Атлантиде, описывая в драматических тонах постигшие ее катастрофы, заставлявшие ее обитателей («четвертую расу») мигрировать как в Америку, так и в Азию. К их остаткам он причислял «тольтеков», «туранцев» и «семитов». Наконец, «пятая раса» была представлена «арийцами-индусами», «арийцами-семитами», «персами», «кельтами» и «тевтонцами». В эти категории Иванов произвольно включал самые разные древние и современные народы. Подобно Глобе, он приписывал некоторым «подрасам» сомнительные моральные качества. Наконец, подобно Блаватской, он отождествлял отдельные группы населения (племенные группы) с остатками прежних «рас», якобы фатально неспособных «участвовать в жизни новых рас». В частности, он называл бушменов и австралийских аборигенов «остатками лемурийцев» (Иванов 1991: 21–30).

Фактически то же самое описывал в своей книге другой эзотерик Е. Е. Березников. Правда, он считал «арийцев» подрасой «четвертой расы» («атлантов»), к которой в качестве других подрас, по его мнению, относились все те же «тольтеки», «туранцы», «первичные семиты», «аккадийцы» и «монголы». Затем «на новом витке эволюции» «четвертая раса» погибла, будучи «снята Провидением», но многие из упомянутых групп в лице своих потомков вошли в новую «пятую расу». При этом «арийцы», оказывается, попали на землю из созвездия Большой Медведицы и затем под водительством жрецов поселились в Арктиде, создав там государство, получившее название Гиперборея. Позднее они заселили Европу, Ближний Восток, Среднюю Азию и Северную Индию, где основали ряд государств. Березников также учил, что наработанные атлантами «высокие эзотерические знания» были сохранены жрецами, ставшими после катастрофы (Потопа) «божественными правителями» в древнейших государствах как в Старом, так и в Новом Свете. Оригинальным вкладом Березникова в эту эзотерическую концепцию было утверждение о том, что якобы «фантомы прежней расы» в виде богов и религиозных верований сохранялись в новую эпоху в виде «тонких миров». Чтобы придать своим воззрениям видимость наукообразия, он оперировал понятием «генокода», заявляя, что именно тот предопределяет все события, происходящие на Земле. При этом Березников уверял, что якобы сам лично видел первых людей новой (шестой) расы, отличавшихся необычайно высоким ростом (Березников 2000. Кн. 1: 68–79).

С некоторыми вариациями ту же схему воспроизводит петербургская эзотерик О. Стукова, имеющая биологическое образование и одно время работавшая в области биохимии. В начале 1990-х гг. она порвала с наукой и связала свою судьбу с Теософским обществом. В своей книге она обогащает изложенные выше представления феминистскими сюжетами, связанными со сменой матриархата патриархатом, произошедшей якобы в начале ледниковой эпохи, когда мужчины с помощью коварства овладели властью, что повлекло упадок нравов (Стукова 2001: 120–121). Описав особенности человеческой эволюции, как это понимается эзотериками, она поднимает ключевую для них тему борьбы Света и Тьмы, Добра и Зла. Но если некоторые эзотерики делают акцент на борьбе, происходящей в душе человека, то Стукова объективизирует эти силы и связывает их в первую очередь с некими «звездными пришельцами», опасными черными магами, выступающими в людском обличье, а также с их пособниками, несущими людям зло. Похоже, что она не верит в способность самих людей справиться с этой напастью и уповает на неких «Спасателей», тоже прилетевших на Землю из Космоса. Примечательно, что в ее представлениях эзотерика, с одной стороны, совмещается с верой в Иисуса Христа, а с другой – сочетается с антипатией в отношении христианских священников, которых она, похоже, тоже причисляет к силам Тьмы (Стукова 2001: 193–228).

Более предметно тема борьбы Света и Тьмы рассматривается эзотериком А. Г. Дугиным, вкладывающим этот смысл в некое противостояние «манифестационной» и «креационистской» идеологий. К первой он относит христианство (наделяя его «арийским» началом), а ко второй – иудаизм. При этом христианство видится ему «солнечным» мировоззрением, а иудаизм – «лунарным». В его схеме христианство не отличается единством, и он сближает католицизм и протестантизм с «иудеохристианством», что немедленно переводит их в «креационистский» разряд. Православие же отличается «манифестационностью» и оказывается «истинным христианством», к тому же впитавшим в себя местные дохристианские «арийские традиции». Для Дугина борьба Света и Тьмы видится вечным непримиримым противостоянием не только христианства с иудаизмом, но и Севера с Югом. При этом, отождествляя «истинное христианство» с «арийством», он даже внутри христианства находит борьбу между «арийством» и иудаизмом. Последний он ставит в прямую связь с масонством. Именно эти силы якобы стоят за «Новым мировым порядком». Зато близкими вариантами «манифестационной идеологии» Дугин называет нацизм и коммунизм, что, на его взгляд, объясняет появление таких гибридов, как «красно-коричневые» и «национал-большевики», которые стоят за «консервативную революцию». Символом этой «оккультной метафизической войны» он называет свастику, объявляя ее одним из основных символов христианства. Так, «нордическая свастика» оказывается символом борьбы «арийцев» с иудаизмом (Дугин 1997д).

В подтверждение своей концепции Дугин приводит по-своему интерпретированные положения весьма непростых для понимания каббалистических текстов. Он заявляет, что якобы в книге «Зохар» (XIII в.) содержится идея «уничтожения всех народов Земли» и что тем самым якобы иудеи разработали план «ритуального геноцида». С этой точки зрения всем народам, включая христиан, ничего не остается, как выступить единым фронтом против иудеев, объявив их носителями «человеконенавистнических взглядов» и слугами «врага человеческого», то есть Сатаны (Дугин 1997д). Иными словами, произвольные, основанные на домыслах интерпретации сложных религиозных текстов, не говоря уже об отсутствии логики и искажении исторических фактов, приводят Дугина к доктрине, мало чем отличающейся от нацистской.

Сегодня эзотерическое знание не желает оставаться в узких рамках религиозных представлений, а агрессивно навязывает себя обществу, пытаясь всеми силами дискредитировать академическую науку. Одним из его рупоров выступает необычайно активный самодеятельный автор А. И. Белов, выпускник Московского технологического института, называющий себя то «ученым-исследователем», то «палеонтологом», то «палеоантропологом». Занимая должность ответственного секретаря общественного музея «Слова о полку Игореве» при ВООПИиК, этот автор менее всего интересуется русской словесностью и древними летописями. Он считает себя специалистом по «инволюции» и вот уже много лет доказывает, что жизнь на Земле возникала многократно и каждый раз в совершенной форме, а современные виды животных являются результатом столь же многократно повторявшегося процесса деградации. В частности, происхождение обезьян он объясняет деградацией древнего человека (Белов 2009). Иными словами, он всеми силами пытается навязать современному обществу эзотерическую версию «эволюции» жизни, излагая свои взгляды во множестве книг, издаваемых эзотерическим издательством «Амрита-Русь».

В своих книгах Белов объявляет ископаемые формы гоминид, включая ранние виды людей, особыми видами, не имевшими отношения друг к другу, или же продуктами деградации. К деградантам он, вслед за другими эзотериками, относит племенные группы (тасманийцев, австралийских аборигенов, бушменов и пр.). Примечательно, что он и кроманьонцев считает особым видом, отрицая их роль в появлении современных людей. Последних же («белых людей») он считает искусственным продуктом магической деятельности жрецов не то Атлантиды, не то Египта – якобы те намеренно создали «расу», оказавшуюся способной сохранить прежние знания и восстановить погибшую во время Потопа цивилизацию. В этом плане Белов противопоставляет «белых» «австралийцам» и «африканцам», творческая энергия которых проявлялась в совершенно иных сферах. Следовательно, по его словам, высокий «коэффициент интеллекта» был присущ «белым» генетически, ибо они обладали особым дыхательным аппаратом. Это якобы развивало у них необычайную интуицию и естественным образом делало их цивилизаторами и культуртрегерами (Белов 2007б: 259–260).

Родиной европеоидной расы («белых») Белов называет Приполярье, где она появилась якобы еще до Потопа в виде атлантов и гипербореев. Неудивительно, что в книгах Белова находят место рассуждения о «духе расы», о негативных последствиях межрасового смешения, о происхождении «негроидов», «монголоидов» и «австралоидов» от кроманьонцев, то есть доказывается их видовое отличие от «белых», и т. д. (Белов А. И. 2007а: 104–106, 119–120; 2008: 14, 18, 118–120). В одной из своих книг Белов объявляет современных «потомков кроманьонцев» «деградантами» и определяет их мышление как лишь «условно-рефлекторное» (Белов А. И. 2007б: 183). Иными словами, как и у Блаватской, идея инволюции сочетается у него с концепцией полигенизма.

Белов утверждает, что после гибели Атлантиды атланты бежали в Северную Африку, и связывает с их деятельностью разбросанные по Земле мегалитические сооружения. Их прямыми потомками он называет берберов и басков. Прародиной «арийцев», или индоевропейцев, он считает Сибирь, откуда те в эпоху «климатического оптимума» (3 – 2-е тыс. до н. э.) широко расселялись на запад в Европу и на север вплоть до Арктики. Якобы именно тогда они и создали обширную «арийскую империю», включая «Страну городов» на Южном Урале. Отдавая дань «арктической теории», Белов убеждает, что в начале того периода они могли заселять острова в Северном Ледовитом океане, но вскоре в связи с новым похолоданием вынуждены были снова двинуться на юг, заселив сперва Европу, а затем – Малую Азию и Северную Индию. При этом повсюду они осуществляли цивилизаторскую миссию (Белов А. И. 2007а; 2007б: 242–250; 2008: 106–108).

После всего этого вряд ли стоит удивляться тому, что Белов верит в аутентичность «Влесовой книги» и ссылается на нее в доказательство реальности «Северной прародины» «арийцев», якобы ушедшей под воду в результате Потопа (Белов А. И. 2007б). Примечательно, что автор практически одновременно опубликовал версии и о прародине «арийцев» в Сибири, и об их прародине в Арктике, причем первую он отнес к эпохе климатического оптимума, а вторую к концу эпохи плейстоцена (разрыв между этими эпохами составляет более 5 тыс. лет!). Мало того, он подхватывает уже известную нам «патриотическую» идею об исконности обитания «русов» в Малой Азии, Леванте и Урарту и об их изгнании из Палестины пришлыми еврейскими племенами, а также о «русской» принадлежности этрусков (Белов А. И. 2007б: 52–56, 65–66, 83–85, 97 – 101). Но Белову оказывается недостаточно просто прославлять «белую расу» и «арийцев». Наряду с некоторыми другими русскими авторами-почвенниками он провозглашает «русов» «корневой частью индоевропейского древа» и, вслед за Петуховым (о нем см. ниже), отделяет «проторусов» от «славян» как якобы гораздо более древнюю общность. Так «проторусы» полностью отождествляются с «арийцами» и «белой расой» и объявляются творцами всех основных древних цивилизаций. Наконец, Белов берется формулировать и «русскую идею», суть которой, оказывается, состоит в «божественном происхождении русского народа» (Белов А. И. 2007б: 173–174, 179, 252–255).

Одна из последних книг Белова была посвящена специально «ариям», их происхождению и прародине (Белов 2008). В ней он повторяет многие, уже упомянутые выше положения, в частности о том, что, с одной стороны, «негроиды», «монголоиды» и «австралоиды», а с другой – «европеоиды» («белые люди») имели разное видовое происхождение – первые от кроманьонцев, а вторые были «созданы богами»; о том, что якобы именно с европеоидами связана «неолитическая революция» и только они создавали древние цивилизации. Правда, в этой книге автор доказывает, что в своем расселении по поверхности Земли европеоиды активно смешивались с местными группами населения – теперь большого вреда от метисации он как будто бы уже не видит.

Тем не менее он по-прежнему утверждает, что именно европеоиды обучили разные группы человечества высоким знаниям, и называет их «локомотивом прогресса». Однако, ознакомившись ко времени написания этой книги с лингвистической концепцией В. В. Иванова и Т. В. Гамкрелидзе, теперь автор с той же уверенностью помещает прародину индоевропейцев уже не в Сибири, а в Восточном Средиземноморье и Малой Азии. А древнейшей религией он объявляет зороастризм, из которого якобы и выросли все мировые религии. В соответствии с универсальными эзотерическими учениями он заявляет, что есть лишь один Бог – просто в разных мировых религиях он представлен по-разному. В частности, Белов не только находит базовые зороастрийские идеи в менталитете русского человека, но настаивает на том, что до перехода к христианству славяне и русские были зороастрийцами, а не язычниками.

Что же касается происхождения различных «видов людей», то теперь автор, очевидно забыв свою версию о деятельности жрецов, утверждает, что как кроманьонцы, так и европеоиды были «сотворены богами», причем якобы «белые люди» были посланы на Землю как спасители мира от деградации и разрушения. Примечательно, что, храня верность мифу об Атлантиде, автор теперь полностью игнорирует Арктиду – о «Северной прародине» в этой книге нет ни слова. Нет здесь и упоминаний о «проторусах», хотя автор и продолжает утверждать, что русская история якобы оказывается много древнее, чем обычно считается.

Таким образом, хотя в зависимости от прочитанной литературы взгляды Белова существенно меняются, он сохраняет верность основным постулатам эзотерического учения – об инволюции, о цикличности истории, о полигенизме и искусственном создании разных видов людей (неважно – жрецами или богами), об уникальной истории «европеоидов» («индоевропейцев», «арийцев») и их цивилизаторской миссии. В этой схеме находит место и «русская идея», временами заставляющая автора либо отождествлять «русов» с «арийцами», либо изображать их передовым отрядом «европеоидов».

Отталкиваясь от теософских идей Блаватской, современные авторы вносят в них определенные изменения и интерпретируют их на свой лад. Например, представитель петербургского Ордена «Небесного сада» О. Покровский по-своему видит обстановку, сложившуюся на Земле в период существования «четвертой расы». Ее представителей он изображает бессмертными всемогущими существами, получавшими питание из ионосферы и не нуждавшимися в какой-либо материальной культуре. Их-то он и поселяет на Северном полюсе в светоносном городе Асгарде. С ними на Земле якобы сосуществовали некие «гуманоиды», которых Покровский отождествляет с атлантами и делает фактически антиподами «четвертой расы» вплоть до того, что и жили они будто бы на противоположном конце Земли – там, где ныне располагается Антарктида. Это было возможно потому, что, по словам автора, тогда, то есть в позднем палеолите, ось Земли располагалась иначе и на Южном полюсе существовала умеренная зона. Якобы в ту эпоху атланты создали там высокую цивилизацию с городами, храмами и даже университетами и обсерваториями. Они устраивали колонии в различных уголках планеты, неся туда высокую культуру и оставляя следы в виде циклопических сооружений. При этом они мирно уживались с «четвертой расой», жившей, в отличие от них, только «духовностью» и не интересовавшейся природными ресурсами Земли. Зато атланты якобы отличались рассудочностью, но были полностью лишены духовного начала. Затем некоторые из них соединились с людьми «четвертой расы» и дали начало «пятой расе». Но злобные и завистливые атланты замыслили ее уничтожить. Тогда за нее вступился Творец и организовал Потоп, произошедший 10 тыс. лет назад. В результате ось Земли повернулась, и области былой жизни покрылись льдами, а там, где раньше лежали вековые льды, образовались обширные зоны с умеренным и тропическим климатом.

По словам автора, некоторые атланты пережили эту глобальную катастрофу и остались жить бок о бок с представителями современной «пятой расы», сохранив при этом свой неуживчивый характер. Итак, современное человечество делится для Покровского на две «расы»: «природную» («п-люди») и «духовную» («д-люди»). Якобы «п-люди», не обладающие «бессмертным Духом», но зато небезразличные к материальным благам, чувствуют близость своего конца и, всячески стремясь его отдалить, постоянно устраивают братоубийственные войны и конфликты. В отличие от них «д-люди» игнорируют материальную сторону жизни и увлечены духовностью и глубоким познанием сути вещей, что якобы завещал им Творец. Они неуютно чувствуют себя в современном материальном мире, но за ними будущее, ибо в отличие от «п-людей» они обладают творческим началом и огромной духовной силой. Вместе с тем и «п-люди» не обречены прозябать в бездуховности. По словам Покровского, якобы еще атланты по повелению богов построили в Египте пирамиды «для настройки энергетики гуманоидной расы». В результате под влиянием поля пирамид «п-люди» по своему желанию могут стать «д-людьми», но многие из них этого просто не хотят (Покровский 2010: 58–89).

Этим фантазия автора не ограничивается, и в стремлении раскрыть загадку появления евреев он обращается к уже известной нам идее о коварной деятельности египетских жрецов. Якобы речь идет о бывших атлантах, которые в результате целенаправленного «промывания мозгов» со стороны египетских жрецов провозгласили себя евреями и поверили в свою миссию «избранного народа». Якобы тем самым жрецы преследовали цель расселить по всей Земле своих людей, чтобы везде иметь исполнителей своей воли. За столетия рабства у этих «п-людей» исчезли остатки воображения и свободомыслия, но зато укрепилась исполнительность. «П-люди» не могли иметь контакты с Богом Единым, но зато жрецы связали их с Яхве, ставшим их «племенным богом». Затем под давлением все тех же жрецов евреи ушли из Египта, предварительно забрав оттуда все ценности, послужившие им «начальным капиталом», – ведь якобы Яхве научил их с помощью финансового могущества порабощать другие народы. Так на Земле установилась власть Тьмы (Покровский 2010: 91–96). Правда, чтобы избежать обвинений в антисемитизме, автор делает примечательную оговорку. Он заявляет, что сегодня евреев отличают гуманизм и любовь и среди них встречается много «д-людей». А якобы «старое зло было искуплено страданиями во время Второй мировой войны» (Покровский 2010: 97). Выходит, что, по его убеждению, до этого евреи столетиями служили злу, за что и понесли заслуженную кару?

Другими врагами автор назначает христианство (причем отделяя его от «истинного учения» Христа) и коммунистов. Якобы инквизиция, а затем коммунисты целенаправленно занимались уничтожением «цвета пятой расы». Это «мракобесие темных сил» продолжалось в течение последних 2 тыс. лет, и лишь сегодня наступает конец Тьмы и появляется истинный Свет. Он открывает путь к формированию «шестой расы», призванной гармонично синтезировать духовное и телесное начала (Покровский 2010: 98–99, 116, 132–135). Примечательно, что носителями «чистой веры» автор объявляет «святорусских волхвов», вынужденных после крещения Руси скрываться в подполье (Покровский 2010: 98).

Выступая против дарвинизма и научной теории антропогенеза, эзотерики убеждают, что человеческие расы были созданы на иных планетах представителями иных космических цивилизаций и заброшены на Землю для эксперимента. Они также не видят для рас иного пути, кроме инволюции. Эзотерик В. А. Шемшук, представляющийся членом Комитета по космической безопасности, добавляет к этому идею, по которой сегодня человечество якобы захвачено инопланетными оккупантами, рептилиями, которым помогают некие «масонские структуры», представленные «готами, печенегами, варягами, бесами, гоблинами и хазарами». Подхватывая известный антисемитский миф, он убеждает читателя в том, что якобы в результате Октябрьской революции к власти пришли «хазары», которых после 1936 г. сменили «бесы» (Шемшук 2006: 128–130). В своей последней книге Шемшук опирается на «новую хронологию» Фоменко и объявляет древние цивилизации «выдумкой захватчиков». По его словам, в прошлом на Земле всегда жил один лишь русский народ, и в каменном веке на Земле был Рай. Но «захватчики» уничтожили древнюю русскую цивилизацию и сегодня хотят захватить всю Землю. Якобы в этом они опираются на выведенные ими расы-гибриды, к которым автор относит всех, кроме «белых» (Шемшук 2011: 54).

Иными словами, сегодня эзотерическое учение, развивающееся некоторыми русскими авторами, противопоставляет «белую расу» всем остальным жителям Земли как Свет Тьме. При этом в ряде случаев «белая раса» отождествляется с русскими. Все это способствует росту этноцентризма и конспирологических настроений, сопровождающихся откровенной ксенофобией.

Однако в устах нерусских авторов эзотерическое учение может приобретать и иной облик. Свое видение арийской идеи демонстрируют работы российского корейца, философа Г. А. Югая, академика РАЕН, где он возглавлял Научный центр евразийских исследований. Развивая эзотерические темы, идущие от Блаватской, Югай заявлял, что все народы мира происходят от «Пятой Коренной Расы» и потому должны осознать свое «величие как арийцев по происхождению». Он изображал славян, тюрков, монголов и корейцев прямыми потомками «древних арийцев», общая родина которых располагалась якобы в Центральной Азии. На его взгляд, такая идея «арийской суперэтнической общности» была способна успешно объединить народы России на основах равноправия и дружбы. Важнейшее условие этого он видел в доказательстве «единого арийского происхождения народов Евразии», что делает идею этногенеза инструментом современной политики.

Сознавая легендарную природу («идеализацию») этих «арийцев», он с благодарностью апеллировал к ней, провозглашая их «богоподобными» и наделенными самыми достойными качествами. Он сознательно шел на это, считая «арийскую идею» важной для консолидации общества и смягчения этнонациональных трений. Представляя «арийцев» «превосходным народом в духовно-нравственном отношении», он в то же время всячески дистанцировался от нацистской идеи расового превосходства и говорил о моральном идеале, к которому должен стремиться и которого способен достичь любой народ. При этом он подчеркивал, что народ должен быть достоин своего «арийского происхождения». Иными словами, речь идет далеко не о всяком народе, а только о евразийских народах, якобы происходящих от индоевропейцев. Правда, в понимании Югая последние вовсе не тождественны «белой расе». Ведь, помимо развития эзотерических концепций, его работы преследовали особые цели – с одной стороны, полностью интегрировать живущих в России корейцев в российское общество, а с другой – обеспечить им сохранение своей идентичности вместе с языком и культурными особенностями.

Книги Югая представляют яркий образец символической политики, и не случайно их автор уделял большое внимание архетипам и политическим символам, способным, на его взгляд, «превратить идеальное в материальное» (Югай 2003а; 2004). Действительно, «арийство» для него не ограничивалось историей, а представляло актуальную современную проблему. Он заявлял, что если при формационном подходе идеалом объявлялось коммунистическое общество, то для цивилизационного подхода таковым является «арийское». Поэтому он наделял «арийцев» идеальными человеческими качествами и изображал их полностью лишенными каких-либо грехов. В «арийстве» он обнаруживал «подлинный гуманизм» и связывал «арийскую цивилизацию» с либерализмом и демократией. Эту цивилизацию он отождествлял с евразийской, а ее центр обнаруживал в Казахстане (Югай 2003б: 17–20).

Вместе с тем, отрицая расизм, нацизм и антисемитизм, Югай одновременно представлял «арийство» и «семитизм» как определенные наборы моральных качеств, причем в первом случае – позитивных, а во втором – негативных (Югай 2004: 170–174). Похоже, что никакого антисемитизма в этом он не видел, хотя именно такое противопоставление и составляло одну из важнейших особенностей нацистского расового антисемитизма.

Книги Югая полны противоречий, ибо в них идеологическая заданность перевешивает научную скрупулезность. И не случайно своих единомышленников он находил скорее в стане литераторов-мифотворцев и создателей новых религиозных учений (прежде всего, теософии и рерихианства), чем в среде специалистов.

Еще одним примечательным образцом попытки решить сложные современные политические проблемы с опорой на эзотерику служит книга В. Хачатряна «Проект Орион», одним из рецензентов которой был все тот же Югай (Хачатрян 2005). Подобно многим упоминавшимся выше авторам, Хачатрян отвергает нацизм и фашизм и, в частности, обвиняет их в дискредитации благородных идей и символов. К таковым он относит прежде всего «арийскую идею» и символ свастики. Сам он стоит за создание истинно гражданского справедливого общества. Но при этом он всячески прославляет «арийцев» и, подобно германским шовинистам XIX – начала XX в., изображает их «людьми высшего порядка» (Хачатрян 2005: 46–50).

В своей книге он обсуждает не столько политические идеи и институты, сколько проблему этногенеза индоевропейцев, или, как он предпочитает их называть, «арийцев». Этому автор и посвящает добрую половину своей книги, причем не являясь ни археологом, ни лингвистом. Многие из цитируемых им книг он не читал вовсе; в частности, на удивление, обращаясь к индоевропейской проблеме, он полностью игнорирует археологию. Зато одним из его любимых авторов выступает С. М. Айвазян, хорошо известный своим дилетантизмом и склонностью к мифотворчеству (Шнирельман 2003: 93–96). А стараясь реабилитировать свастику, автор не находит ничего лучше, как опираться на не менее фантастические построения А. Хиневича (Хачатрян 2005: 91, 112–116).

Подобно Айвазяну, прародину индоевропейцев Хачатрян помещает на Армянском нагорье и приписывает предкам армян крупнейшие достижения человеческой мысли: введение земледелия, изобретение железа, развитие военного дела, создание «иероглифического алфавитного письма» (так в тексте!). И если русские националисты склонны отождествлять «арийцев» с русскими или славянами, то Хачатрян идентифицирует их с армянами. Он делает этих «армян» современниками шумерской цивилизации, отождествляет их с гиксосами и в то же время отправляет их на завоевание Индии. Надо ли удивляться тому, что и Зороастра он превращает в «армянина»? Сделав все эти сенсационные «открытия», он заявляет, что «армянская нация является важнейшим звеном для изучения возникновения и путей развития всего цивилизованного человечества и, особенно, народов Европы» (Хачатрян 2005: 57).

Эзотерические идеи дают о себе знать, в особенности, в рассуждениях Хачатряна об особом значении созвездия Орион, в котором он усматривает свастику. Он убеждает читателя в том, что это созвездие является центром вращения нашей Галактики и оказывает огромное влияние на Землю, причем главным образом в точке пересечения 40-й параллели и 40-го меридиана, находящейся как раз на Армянском нагорье. Якобы свечение этого созвездия было направлено прежде всего на «протоариев» (Хачатрян 2005: 105–106, 111). Это служит Хачатряну основанием для воспевания свастики – он не только требует отмены запрета на ее изображение, но призывает ее реабилитировать и всячески пропагандировать вплоть до возведения ей памятника. Якобы это, с одной стороны, обезоружит неонацизм, а с другой – послужит объединению всего человечества.

Призывая к единству всех людей, автор, вслед за Югаем, утверждает, что это может произойти только на российской почве, причем «на базе арийства». Правда, Хачатрян переосмысливает понятие «ариец» и связывает его не с генетикой, а с «сознательным подвигом»; не с цветом кожи, а с «благородством души». Тем самым, «арийцем» способен стать каждый, обладающий соответствующими моральными качествами.

Вспоминая евразийские идеи, Хачатрян доказывает, что «российская цивилизация» служит синтезом западных и восточных начал и в силу самого своего геополитического положения якобы призвана взять на себя эту объединительную миссию. В этом она должна кооперироваться с рядом стран Азии и Европы, причем особую роль Хачатрян отводит Ирану. Книга заканчивается призывом к созданию Всемирного союза, причем на основе «арийской идеи» и «под знаком свастики». Автор предсказывает России великое будущее, причем завершает книгу цитатой из авантюриста Григория Грабового, как-то обещавшего матерям Беслана воскрешение их погибших детей.

Таким образом, как бы ни выглядело эзотерическое учение, оно включает схему человеческой эволюции, основанной на представлении о смене рас. Господствующей в современном мире объявляется «арийская раса», рядом с которой непременно существуют «остатки прежних рас», обреченных на вымирание. «Расы» или «подрасы» связываются с якобы объективно присущими им моральными качествами: одни – с позитивными, другие – с негативными. Так, «расы» оказываются неравными по своей ценности, а следовательно, в человеческом мире им предназначены разные роли, В этом якобы отражается вечная борьба Добра со Злом, Светлых и Темных сил. И в разных эзотерических учениях на стороне Темных сил нередко оказываются евреи, как бы их ни называли – «хазарами», «масонами» и пр. Иными словами, как в эпоху нацизма, так и сегодня эзотерическое учение об «антропогенезе» создает основу для расовых чувств и расизма. Как мы увидим далее, все это присуще современному «арийскому мифу».

 

Арии и политизация науки

К сожалению, миф об ариях был подхвачен и некоторыми специалистами. Имя этнографа Н. Р. Гусевой, начавшей развивать «арийскую тему» еще в 1970 – 1980-х гг., в этой связи уже звучало. Другим автором стал ленинградский историк А. Б. Снисаренко, специалист по античному миру и знаток древних языков. Он нашел свое призвание в научно-популярной литературе и издал несколько небезынтересных книг о древних мореходах и пиратах. В конце 1980-х гг. он опубликовал книгу о древнем язычестве в Европе, где содержалось немало любопытных материалов, почерпнутых из античных и средневековых источников. Вместе с тем он не удержался от соблазна обратиться к арийскому мифу, связав трипольскую культуру с арийцами, а санскрит объявив языком неолитической Европы. Он безапелляционно отождествил древних индоевропейцев с ариями. Столь же безосновательно он включил в состав ариев этрусков и ряд «народов моря», среди которых искал даже праславян. Мало того, он попытался причислить к этому кругу культур и хапиру, загадочную общность Передней Азии 2-го тыс. до н. э. (Снисаренко 1989: 41–46, 67–75), которая, по всем показателям, была связана с семитским миром, но представляла собой прежде всего «чужаков» или «беженцев» (Bottero 1954).

Впрочем, среди российских лингвистов и археологов считается общепризнанным, что термин «арии» относится к индоариям, когда-то передвинувшимся в Южную Азию либо с севера из Центральной Азии, либо с запада из Передней Азии – вопрос о маршруте индоариев до сих пор является предметом дискуссии. В крайнем случае термин «арии» относят к нерасчлененному индоиранскому единству, распад которого происходил в первой половине 2-го тыс. до н. э. Однако всю общность, охватывающую индоевропейские языки, современные специалисты никогда не называют ни «ариями», ни «арийцами». Такое отождествление, встречавшееся в науке в XIX – первой половине XX в., сегодня используется только ультраправыми и некоторыми сочувствующими им интеллектуалами.

Тем удивительнее, что это поветрие не обошло и Россию, где оно нашло отражение в книге, выпущенной археологом, правда сперва избравшим своей специализацией палеолит Енисея, а затем сделавшимся философом. Временами он пишет популярные книги по истории России и даже боевики. Занимая активную гражданскую позицию, он не чужд политики и называет себя участником Общероссийского политического общественного движения «Евразия» (созданного А. Г. Дугиным), а также помощником тогдашнего депутата Госдумы В. Р. Мединского (ставшего сегодня министром культуры). Речь идет о плодовитом писателе А. М. Буровском, возглавляющем «Издательство Андрея Буровского». Свое базовое образование он получил на историческом факультете Красноярского государственного педагогического института и долго работал преподавателем в Красноярском университете, но кандидатскую диссертацию защитил в престижном Ленинградском отделении Института археологии АН СССР. Впрочем, докторскую диссертацию по философии он защищал уже на Алтае, далеко от ленинградского центра научной мысли.

Похоже, что в последние десять лет написание книг патриотического жанра его привлекает много больше, чем археология и даже «метафизические проблемы». Впрочем, полученные ранее профессиональные знания и навыки ему в этом помогают, хотя он и пользуется ими весьма избирательно. Здесь речь пойдет об одной его книге, вышедшей относительно недавно и имеющей весьма интригующее название «Арийская Русь. Ложь и правда о “высшей расе”» (Буровский 2007). Как археологу ему по понятным причинам не нравятся дилетантские книги о древней истории индоевропейцев, наводнившие сегодня книжный рынок, и он пытается внести ясность, раскрыв читателю «истинную роль» ариев в становлении современной цивилизации. При этом, позиционируя себя «объективным ученым», он с негодованием отбрасывает «политкорректность», якобы мешающую успешному выполнению такой задачи. В чем же автор видит «истину»? Во-первых, порывая с современной научной традицией, он смело отождествляет ариев с индоевропейцами. Во-вторых, по его словам, именно арии создали основы цивилизации; других претендентов на эту роль он просто не видит. В-третьих, игнорируя споры, происходящие в современной науке, он утверждает, что «прародина ариев давно открыта» и находится она в России. Поэтому, в-четвертых, он убеждает читателя в том, что «самые ближайшие культурные наследники ариев» – это русские; ну, может быть, еще население Северной Индии, говорящее на языке хинди.

Сообщая все это наивному читателю, автор убеждает его в своей правоте, за которой якобы стоят профессиональные знания («Труднее показать, в чем я неправ», – самонадеянно заявляет он); профанов он глубоко презирает. Разумеется, нельзя отказать автору в эрудиции и знании специальной литературы. Беда в том, что его сознательное стремление смотреть на историю сквозь патриотические очки играет с ним злую шутку. В результате книга грешит отсутствием логики, разительными противоречиями и, вместо того чтобы дать читателю «объективную картину», лишь способна вконец его запутать. Действительно, если открывается книга рассуждениями о том, что индоевропейцы были в Европе переселенцами, пришедшими невесть откуда, то заканчивается она тем, что все народы, говорящие на индоевропейских языках, объявляются наследниками «праиндоевропейцев Центральной и Северной Европы», а «родина праариев» помещается в Центральной Европе. Но как это соотносится с помещенными чуть ниже рассуждениями о том, что русские (и, напомню, индусы!) являются будто бы «ближайшими культурными наследниками ариев», причем это ведет к объявлению России «самой арийской страной»? А почему не Германии или, скажем, Скандинавии, где автор находит «голубоглазое и светловолосое население»? И как все это увязывается с его утверждениями о том, что никакого нашествия «ариев» на Малую Азию не было, то есть, выходит, они там жили изначально? Но ведь это противоречит тому упоминаемому им самим факту, что до хеттов (индоевропейцев) там обитало «неарийское» население. Да и урартский язык, вопреки уверениям автора, относился к хурритской группе, а вовсе не к индоевропейской. И что означают открытые им «многочисленные арийские черты» в культуре урартов – может быть, просто сменившие урартов армяне позаимствовали многое из наследия своих предшественников (отнюдь не «ариев») или же урарты перешли на армянский язык?

Автор, с одной стороны, пишет о генетической гетерогенности праариев еще в районе прародины, где местное население смешивалось с пришлыми земледельцами (а ведь это – еще эпоха неолита!), а с другой – сообщает читателю о неком арийском генетическом наследии и убеждает его в том, что это наследие лучше всего удалось сохранить славянам, балтам и германцам. Что все это означает, автор, объявляющий себя «культурологом», не поясняет, как не поясняет и того, как славянам удалось лучше других сохранить «культурное наследие ариев» и в чем это наследие выражается. И, кстати, к слову, почему этим следует гордиться?

Связывая цивилизацию с расселением ариев во 2-м тыс. до н. э., автор сознательно скрывает от читателя, что к тому времени в течение более тысячи лет в Египте и Передней Азии цивилизации уже имелись: они были созданы отнюдь не индоевропейцами и возникли задолго до них, а затем успешно развивались параллельно с индоевропейскими, обмениваясь с ними культурными достижениями. Разумеется, автор скромно умалчивает и о доколумбовых цивилизациях Мезоамерики и Южной Америки, и о цивилизациях Тропической Африки. Правда, научная этика не позволяет ему замолчать тот факт, что цивилизация («хараппская») существовала в долине Инда в Южной Азии задолго до прихода туда индоариев. Он об этом упоминает, но забывает сказать о том, что, по мнению ряда специалистов, индоарии немало почерпнули из культурного наследия своих предшественников, потомки которых отнюдь не были лишь пассивными реципиентами.

Правда, представляя «ариев» создателями древнейшей цивилизации, Буровский поясняет, что речь идет о его собственном понимании «цивилизации», но в чем заключается это понимание, для читателя остается загадкой. Далее, объявляя этих «ариев» культуртрегерами и цивилизаторами, автор вынужден признать, что, например, персы заимствовали клинопись у народов, которые к тому времени пользовались ею веками и даже тысячелетиями. Он лишь забывает сообщить, что и знания алфавитной письменности пришли из семитского мира. Наконец, если автор настаивает на своем оригинальном определении цивилизации и относит ее начало к 2-му тыс. до н. э., то как он может писать о «европейской цивилизации ледникового периода»?

Пытаясь изобразить индоевропейцев исконными и постоянными цивилизаторами, автор опрометчиво утверждает, что якобы случаи, когда бы те оказывались покоренными иными народами, неизвестны. Ну, помилуйте, а арабские завоевания VIII в., раздвинувшие зону арабского влияния или, местами, господства от Испании на западе до Центральной Азии и Синда на востоке? А сменившие их тюркские нашествия, одно из которых привело к завоеванию тюрками всей территории Византии, а другое включило в их империю огромные территории Южной Азии? А Хазарский каганат, распространивший свою власть на некоторые племена восточных славян? А вхождение Балкан в состав Османской империи? И, наконец, уж и вовсе хрестоматийный пример Золотой Орды, чье господство в Восточной Европе отдельные авторы до сих пор называют «игом»? Причем заметим, что речь идет о целых группах населения, говоривших на тех или иных индоевропейских языках, которые порой на несколько столетий оказывались под пятой иноземных завоевателей.

Столь же голословны рассуждения автора о якобы непроходимых социально-культурных различиях между индоевропейцами и другими древними народами Передней Азии. Ведь специалисты давно установили типологические сходства местных древних обществ, независимо от их этнолингвистического состава. И уж вовсе неверно, что иные народы, кроме индоевропейцев, не совершали далеких переселений. А как же с упомянутыми выше арабами и тюрками? А как с миграцией банту в Африке? Или атапасками в Северной Америке? Или австронезийцами в Океании? Кстати, будучи заворожен феноменом миграции, автор слабо учитывает такой распространенный процесс, как смена языка, в результате чего местное население могло переходить на какой-либо индоевропейский язык, сохраняя верность своей традиционной культуре. Ведь именно так бывшие индоевропейцы переходили на тюркские языки в Центральной и Малой Азии или на юге Восточной Европы. Кстати, с этим и связан феномен значительной культурной вариативности и отсутствия жесткой связи между языком и культурой.

И не одни только «арии» разносили по миру навыки раннего земледелия, скотоводства и металлургии. Гораздо больший вклад в это внесли совсем другие группы, но автор как будто бы этого не замечает или попросту не желает знать. И совершенно напрасно он называет христианство «очень арийской религией», пытаясь всячески оторвать его от очевидных иудейских корней. Как мы видели, такие попытки делались неоднократно и, что немаловажно, отражали антисемитские настроения их любителей. Весьма однобоко выглядит и стремление автора отдать «ариям» пальму первенства в создании монотеизма. Даже если оправдается гипотеза о том, что главная заслуга в этом принадлежала Зороастру, речь может идти только о небольшой части индоевропейцев (об иранцах), ибо все остальные в ту эпоху продолжали оставаться язычниками и приняли монотеизм много позже и совсем из иных источников.

Столь же неправ автор, лишая ислам научных и культурных заслуг, – достаточно сказать, что он полностью игнорирует достижения средневековых исламских мыслителей, сыгравшие немаловажную роль в становлении европейской науки. Например, мы до сих пор пользуемся арабскими цифрами. Таких примеров недостаточной компетентности или сознательной забывчивости автора можно привести немало. Вместе с тем и так ясно, что показать, где автор неправ, оказывается, вопреки его собственному мнению, весьма просто.

Впрочем, отдавая ему должное, нельзя не признать, что его книга во многом в лучшую сторону отличается от работ презираемых им дилетантов. Тем досаднее противоречия и неточности, снижающие полезность книги. Так, автор убежден в том, что якобы Блаватская позаимствовала идею «полярной прародины» у индийского мыслителя Тилака. Но, на его беду, русская основоположница теософии умерла за несколько лет до того, как у Тилака возникли такие идеи. На удивление, автор считает Г. Вирта «серьезным ученым», скрывая от читателя, как тот всеми силами пропагандировал поддельную хронику «Ура Линда». Да и вклад Вирта в сложение расовой теории автор излишне преувеличивает: сложилась она задолго до него и благодаря стараниям совсем других мыслителей; да и в нацистской Германии было кому ее развивать и без Вирта.

Автор, разумеется, прав в своей критике расистских и нацистских построений, однако некоторые из таких представлений он, к удивлению, и сам разделяет. Речь идет о якобы делении человечества на «виды», о вреде смешанных браков и о наличии неких «мохнатых людей», происходящих якобы от скрещения современного человека с неандертальцем. Примером таких людей автор называет айнов острова Хоккайдо. Все это не соответствует действительности и является странной попыткой возродить взгляды XIX в., давно опровергнутые и отвергнутые специалистами. Что касается айнов, то ошибочность взглядов автора я могу засвидетельствовать лично, основываясь на моих многочисленных встречах с айнами, а также на моих этнографических исследованиях в северной части тихоокеанской дуги (Хоккайдо, Дальний Восток, Камчатка, Аляска), где аборигены отличаются весьма сходными физическими чертами.

Странным выглядит и утверждение автора о том, что якобы сегодня ученым «невозможно изучать биологическое неравенство людей» – будто бы от этого «страдает наука». Но автор не сообщает, что именно он понимает под «биологическим неравенством людей». Если говорить о соматических различиях, то как вчера, так и сегодня физические антропологи и генетики активно и успешно изучают вариативность физических особенностей человека. Никто этого им не запрещает. Если же автор имеет в виду, что некое «биологическое неравенство» (какое именно?) конвертируется в социальное и оправдывает расовую эксплуатацию, то это просто неверно. Такое представление напрямую вытекает из расистских взглядов, которые автор как будто бы отвергает.

И, наконец, последнее. В одной из своих книг автор с одобрением говорит о том, как известный советский археолог разоблачил своего коллегу, совершившего плагиат. Из этого можно было бы сделать заключение, что самому автору такие нарушения научной этики совершенно чужды. Но и это представление оказывается обманчивым. Читая его книгу, я с удивлением обнаружил рассуждения, в частности касающиеся Аркаима, следующие моим опубликованным ранее статьям, причем безо всяких ссылок, но зато с опечатками, к сожалению в них встречавшимися (ср., напр.: Шнирельман 2001а; Буровский 2007: 241–245).

Итак, вопреки заверениям автора в неприятии какой-либо «политизации» науки, его книга, написанная в полемическом задоре, отнюдь не свободна от этого греха. Ее цель отнюдь не ограничивается реабилитацией важного научного поля, скомпрометированного «нацистскими извращениями» и «расистскими заблуждениями». Ведь в ней автор всячески прославляет «арийцев», делая их исключительно цивилизаторами и культуртрегерами, якобы родившимися лишь для того, чтобы осчастливить все другие народы своими великими достижениями. Иными словами, они изображаются народом, обладающим особыми талантами к культуротворчеству и потому самой своей миссией призванным господствовать над всеми остальными. Тем самым фактически оправдывается и обеляется колониализм, тем более что его темные стороны автором всячески замалчиваются. Зато другие народы, как, например, чеченцы, оказываются «дикарями», не заслуживающими ничего, кроме жесткого контроля и ассимиляции. И все это делается ради того, чтобы показать русских «главными арийцами» в современном мире, а Россию объявить «самой арийской страной». Поэтому заканчивающий книгу призыв поставить памятник «основателям современной цивилизации» (то есть «арийцам») звучит весьма красноречиво.

Нужно ли сомневаться в том, что, заявляя о своей беспристрастности и бескорыстном служении научной истине, автор лукавит и на самом деле прибегает к научным технологиям для того, чтобы создать (или, правильнее, поддержать уже созданный) миф, призванный поднять у русских самооценку, наделив их престижными предками, которыми можно гордиться? Сегодня это соблазняет целую армию добровольцев. Однако, учитывая особенности арийского мифа и трагические результаты его использования в прошлом веке, его возрождение в прежней шовинистической упаковке оказывается делом весьма сомнительным. Ведь он и до сих пор верой и правдой служит ультраправым. И хотя на словах автор всячески отмежевывается от расизма, по сути рассмотренная книга служит образцом того, как некоторые интеллектуалы, называющие себя «учеными», пытаются создать научное оправдание ультраправой политики. И вовсе не случайно рассмотренная книга была выпущена издательствами «Яуза» и «Эксмо», уже зарекомендовавшими себя нездоровой страстью к изданию шовинистической, расистской и антисемитской литературы.

В последние годы бурное развитие генетики, выработавшей свои методы для установления дальнего родства, открывает новые перспективы для обсуждения вопросов происхождения народов. Правда, эти методы постоянно совершенствуются, а появляющиеся на свет гипотезы становятся предметом яростных споров и быстро сменяют друг друга. Поэтому специалисты, имея в виду печальный опыт прошлого, стремятся проявлять предельную осторожность и избегают излишне категоричных суждений о происхождении тех или иных групп населения. Не то паранаука, которая, ухватываясь за свежие идеи, спешит выступать с сенсационными сообщениями.

В течение последнего десятилетия небывалую активность развил жувущий в Бостоне химик-фармацевт А. А. Клёсов, сформировавший свое новое «научное направление», которое он назвал «ДНК-генеалогия». Используя генетические данные, позаимствованные у профессиональных генетиков, он занимается реконструкцией «генеалогий» народов, рас и даже человечества в целом. Он, конечно, не опускается до объявления Арктики «прародиной человечества» и соглашается с тем, что оно все-таки вышло из Африки. Зато он помещает центр формирования «европеоидов» на Русской равнине, прослеживает здесь непрерывную линию биологической и культурной эволюции и фактически объявляет русских полными автохтонами, начиная с позднего палеолита. Так эти «европеоиды» превращаются в «проторусов» (Клёсов, Тюняев 2010: 137–138), что странным образом смыкается с писаниями писателя-фантаста Ю. Петухова, о котором речь пойдет ниже. Книга Клёсова, написанная в соавторстве с детским поэтом А. А. Тюняевым, переполнена нелепостями. Там читатель найдет отождествление «праславян» с «ариями» (Клёсов, Тюняев 2010: 805–806), с удивлением узнает о «проторусском» характере натуфийской культуры Леванта эпохи раннего голоцена (Клёсов, Тюняев 2010: 894) и о «протогородах» волосовской культуры бронзового века, где якобы жили предки «русичей» (Клёсов, Тюняев 2010: 820), обнаружит, что якобы вся «культура крашеной керамики» от Европы до Китая принадлежала «европеоидному человеку» (Клёсов, Тюняев 2010: 864–865), изумится тому, что якобы земледелие было занесено в Переднюю Азию с Русской равнины (Клёсов, Тюняев 2010: 891–892) и что, оказывается, шумеры были «носителями проторусского мировоззрения» (Клёсов, Тюняев 2010: 871), а до них в Месопотамии и в Малой Азии обитали «сино-кавказцы», которые под бойким пером авторов неведомым образом превращаются в «семито-кавказцев» (Клёсов, Тюняев 2010: 846, 866, 874). Специалиста в особенности позабавит утверждение о том, что якобы «с XI тыс. до н. э. до прихода в VII тыс. до н. э. шумеров людей в этих местностях [в Леванте и в Месопотамии] не было» (Клёсов, Тюняев 2010: 878). Зато, как вдохновенно сообщают авторы, на Русской равнине в период 27–10 тыс. лет назад наблюдался «расцвет цивилизации будущих русов» (Клёсов, Тюняев 2010: 878). Впрочем, все это не столь уже безобидно, ибо межгрупповые браки авторы называют «межвидовым скрещиванием» (Клёсов, Тюняев 2010: 850–862), возрождая этим постулаты расовой теории. В результате Клёсов подхватывает эстафетную палочку у Гусевой и всеми силами стремится подвести псевдонаучную базу под «арийский миф», популярный у русских радикалов.

Наконец, в вышедшей недавно книге, посвященной происхождению русских, славян и в целом индоевропейцев, ее самодеятельный автор, ссылаясь на проведенные Клёсовым биохимические исследования гаплогрупп, заявил, что, исходя из генетических маркеров, русские не являются ни индоевропейцами, ни даже славянами; зато они, по его утверждению, безусловно относятся к «арийцам». Он доказывает, что предки русских постоянно обитали в Восточной Европе, начиная с позднего палеолита, и, следовательно, русские являются здесь автохтонами. Причем в их формировании активное участие принимали финно-угры. А славянский язык они получили от более поздних пришельцев, отпочковавшихся от индоевропейского массива. При этом автор уверенно заявляет, что германцы и другие европейцы никакого отношения к «арийцам» не имеют. В итоге «истинными арийцами» оказываются именно русские (Пересвет 2009). Примечательно, что информацию автор черпал в основном из Интернета, заменяющего сегодня многим самодеятельным авторам и библиотеки, и архивы, благо он предоставляет широкий выбор на любой вкус.

 

Аркаим и арийская идея

Современные эзотерики, политические радикалы и поклонники неоязычества безмерно превозносят обнаруженный в 1987 г. в Челябинской области первобытный поселок Аркаим XVII–XVI вв. до н. э. как едва ли не столицу «русско-арийской цивилизации» и «символ русской славы», откуда якобы совершился исход «протославянской группы арийского народа». В этом контексте Южный Урал рисуется второй прародиной ариев, будто бы пришедших сюда из Арктики и основавших цивилизацию, давшую основу многим индоевропейским народам, и прежде всего славянам (Каневская 1990; Глоба Т. 1993б: 78–86; 1994а; 1994б; Нечипуренко 1994; Разоренов 1994; 1995; Озаренов 1999; Тороп 1995б; Асов 1996б; 1996 г; 1996д; Данилов 1996: 37; Трехлебов 1998: 11–14; Перин 2012: 105–111). Сторонники этой концепции объявляют Южный Урал едва ли не центром мира (некоторые – мифическим Беловодьем), где якобы родился и жил Заратуштра, и туда ежегодно в определенное время года устремляются группы паломников, чтобы приобщиться к будто бы разлитой там сверхъестественной энергии (об этом см.: Калинин 1997; Shnirelman 1998b; 1999; Шнирельман 2001а; 2011б; Угаев 2006; Белолипецкая 2008; 2010; Свешников, Свешникова 2008). Сегодня уже на популярном сайте в Интернете можно найти рассуждения о «прародине ариев» в Приполярье с приложенной к ним картой их расселения с Таймыра на Южный Урал, а оттуда по всей Евразии.

Всему этому способствовала драматическая история открытия Аркаима и борьба общественности за его спасение от затопления незадолго до распада СССР. Аркаим – это круглое в плане укрепленное поселение диаметром около 150 м, относящееся к эпохе средней бронзы. Оно было окружено двумя концентрическими валами, возведенными из глины и сырцовых блоков на бревенчатом каркасе. С внутренней стороны к валам были пристроены жилые помещения-полуземлянки с очагами, погребами, колодцами и металлургическими горнами. Обнаружено около 60 таких жилищ, выходивших на внутреннюю улицу, вдоль которой был устроен канализационный ровик с водосборными колодцами. Сама улица была перекрыта деревянной мостовой. В центре поселка находилась небольшая прямоугольная площадка. Со всех четырех сторон в поселок вели ворота. Все говорит о том, что поселок строился по единому плану. А это в свою очередь свидетельствует об обществе с достаточно развитой социальной структурой и о высоком авторитете местных вождей или правителей. Это впечатление еще более усиливается, если учесть, что к настоящему моменту на Южном Урале (в Челябинской и Оренбургской областях, Башкортостане) и Северном Казахстане обнаружено уже более 20 круглых и прямоугольных городищ той же эпохи. Указанный район, получивший у археологов название «Страны городов», охватывает площадь 400 × 150 км.

К сожалению, несмотря на проведенные раскопки, Аркаим остается малоизученным памятником, вызывающим множество вопросов. В частности, приводит в недоумение скудность найденных там предметов материальной культуры и кухонных остатков. А почти полное отсутствие шлаков ставит вопрос о характере местного металлургического производства. Интерпретацию затрудняет поспешное объявление Аркаима «храмом» и малопрофессиональное изучение его якобы «астрологической функции». Поэтому сегодня многие из первоначальных выводов звучат уже не столь убедительно и вызывают сомнения (Петров 2009).

Особую славу Аркаиму принесла полная драматизма борьба за его спасение и сохранение. Ведь начавшееся здесь строительство водохранилища предполагало затопление Аркаима и обширных окружающих пространств. Оно велось Министерством водного хозяйства СССР, имевшим колоссальные финансовые возможности и опиравшимся на поддержку государства. Работы планировалось закончить в 1989 г., но строители решили трудиться в ударном темпе и сдать объект на год раньше срока. Это означало, что вся долина вместе с уникальным памятником должна была уйти под воду уже весной 1988 г. Требовалось любыми способами помешать этим планам. И археологи делали все, чтобы мобилизовать общественность на спасение уникального памятника.

Доводы ученых были так убедительны, а голос общественности столь внушителен, что к защите Аркаима присоединились представители местной и областной администрации. Тем временем с развитием демократических процессов в стране Министерство водного хозяйства быстро теряло свою монополию на принятие решений, Советский Союз с катастрофической скоростью двигался к своему крушению, а в Российской Федерации нарастал регионализм. В частности, на Урале стали раздаваться голоса в пользу организации особой Уральской республики. Именно на волне этнонационализма, когда СССР распадался, в апреле 1991 г. Совет министров Российской Федерации принял решение о прекращении строительства водохранилища и об учреждении историко-ландшафтного музея-заповедника «Аркаим».

Со временем для стационарного изучения древнего поселения был создан научный городок. При нем был организован «Музей Природы и Человека», а рядом возник туристический комплекс, призванный привлекать сюда массы туристов, что должно было, хотя бы частично, решить сложные вопросы финансирования научных работ. Однако в условиях глубокого кризиса, охватившего Россию в начале 1990-х гг., средств катастрофически не хватало, и местные специалисты делали все, чтобы любыми способами привлечь к Аркаиму внимание чиновников и самой широкой общественности. Аркаим представляли одним из древнейших городов страны, «центром государственности номового типа», изображали его «храмом-обсерваторией», сопоставимой со Стоунхенджем, писали о его «магических кругах», якобы воспроизводивших модель Вселенной, и даже называли его родиной древнего иранского пророка Зороастра (Заратуштры). Приезжавшие на Аркаим представители администрации и туристы могли видеть плакат с надписью «Здесь родился Заратустра». Мало того, Аркаим причисляли к кругу «национальных и духовных святынь». Иногда утверждалось, что Аркаим построили не индоиранцы, а именно индоарии, которые будто бы находились в ближайшем родстве со славянами и могли бы послужить современному человечеству образцом гармоничных взаимоотношений между культурой и окружающей природной средой. «Страна городов» иной раз безоговорочно называлась «страной древних ариев» и наделялась какой-то особой «духовностью». Термин «арийцы» стал произвольно использоваться в расширительном смысле как синоним индоиранцам или даже индоевропейцам.

Распад СССР и рост этнонационализма внутри России, угрожавший ей дальнейшим распадом, всерьез обеспокоил русских националистов, нуждавшихся в убедительных исторических аргументах в пользу сохранения единства страны. В этом контексте открытие Аркаима пришлось как нельзя кстати. Начиная с 1991 г. у русских националистов большую популярность получила идущая от эзотерики «гиперборейская идея», согласно которой прародина «белых людей», «арийцев», лежала якобы в полярной зоне, возможно на Северном полюсе. Похолодание и наступление ледников привели этих «арийцев» в движение и заставили их искать новое пристанище в более южных районах. Пройдя вдоль Урала, они остановились в благодатном крае, который связывают как с «Семиречьем», упоминаемым в Авесте, так и с таинственным «Беловодьем» русских сказаний.

В любом случае речь идет о Южном Урале, где русские радикалы и помещают «вторую прародину арийцев», откуда те расселились затем по просторам Евразии от Карпат до Китая. Сторонники этих взглядов видят в Южном Урале источник ведических верований и район едва ли не древнейшей в мире государственности, столицей которой являлся священный Аркаим. Некоторые из них идут еще дальше и называют эту государственность «славянской», «русской». Они проводят параллель между Аркаимом и раннеславянскими городищами, хотя между ними имеется разрыв более чем в 2 тыс. лет, не говоря уже о разделяющих их многих сотнях километров. В любом случае речь идет о некой «Уральской Руси», якобы давшей миру бесценные знания.

От этих головокружительных фантазий захватывает дух, и, как признается один из их адептов, Аркаим дает «чувство воссоединения в себе всех прошедших тысячелетий, судеб и решений, боли и преодоления… Приходит понимание, что ты – наследник, продолжатель некоторого великого дела, которое, оказывается, уже давно живет в тебе…» (Разоренов 1995: 40). Эмоции, которые порождает Аркаим у русских радикалов, достигают иной раз патетических высот. «Была Русь, была грамота, были свои духовные ценности – и доказательством тому Аркаим», – заявлял один из них (Щукин 1994б). Ему вторит другой, считающий Аркаим «неотъемлемой частью истории русского народа». Третий безапелляционно трактует Аркаим как «символ русской славы», и его заметку об этом не без удовольствия публикуют русские ультранационалистические газеты «Русский Восток» в Иркутске и «За русское дело» в Санкт-Петербурге. В редакции журнала «Чудеса и приключения» Аркаим рождает еще более фантастические предположения – о «лемурийской» цивилизации, якобы существовавшей на территории России в гораздо более ранний период и обладавшей ядерной энергией (Михайловский, Гутенев 1996: 47).

Аркаим фигурирует в «Энциклопедии непознанного», посвященной НЛО, космическим пришельцам, привидениям и прочим «чудесам». Там он назван «самым таинственным археологическим памятником на территории России», «городом-крепостью древних ариев», местом, куда те якобы пришли с затонувшего острова Арктиды. Говорится, что находка Аркаима якобы подтвердила оккультные представления о расселении древних ариев, а также то, что «наша территория была колыбелью двух религий – зороастризма и индуизма». Разумеется, упоминается и о том, что пророк Заратуштра якобы был родом с Урала. Москва названа «преемницей Аркаима и других арийских городов» (Чернобров 1998: 18–20). Автором этих фантазий является аэрокосмический инженер В. А. Чернобров, выпускник Московского авиационного института и постоянный соратник В. Д. Захарченко, о котором речь еще впереди. Он с 1980-х гг. руководит организацией «Космопоиск», увлекается уфологией и мистикой. Кроме Аркаима, Чернобров упоминает в своей энциклопедии и знаменитые памятники долины Инда (Мохенджо-Даро и Хараппу), представляя их «древними городами доинкской цивилизации в джунглях Центральной Америки». Он также радует читателя открытием того, что будто бы айны Хоккайдо «сильно тяготеют к русской нации» и являются «потомками части славянских племен» (Чернобров 1998: 7, 195–196).

Все эти романтические взгляды на Аркаим пропитаны русским этноцентризмом и призваны воспитывать у русских откровенно ксенофобские настроения. Ведь их сторонники апеллируют к «великой арийской цивилизации – матери русского племени», призывают русских вспомнить о своих расовых корнях и «арийском происхождении», объявляют Аркаим «местом исхода протославянской группы арийского народа» и в то же время сокрушаются по поводу современной духовной зависимости «белой расы» от какой-то чуждой ей культуры, идущей «от пророка Моисея». В качестве примера кощунственного отношения к наследию «арийских предков» приводятся планы затопления Аркаима, которым с большим трудом сумели противостоять «национально-патриотические силы». Мало того, радикальные авторы рассуждают о «заговоре», который якобы заставляет «официальных историков» замалчивать древнее присутствие «ариев-славян-русских» на Урале, их цивилизаторскую роль и «коренной статус» в этом регионе (см., напр.: Перин 2012: 20–21, 109–110).

Эта концепция страдает мегаломанией и со временем обрастает все новыми фантазиями и самыми странными предположениями. Современным русским радикалам ничего не стоит удревнить Аркаим на тысячу и более лет, сделать его «древнее египетских пирамид» и одновременно утверждать, что там плавили железо. Аркаим отождествляют и с Асгардом, таинственной родиной древнегерманского бога Одина. Истоки этого мифа опять-таки ищут у предков славян, отождествляя их с киммерийцами. Неистовый пропагандист «Русских вед» и «Влесовой книги» А. Асов видит в Аркаиме подтверждение своим фантазиям об участии славяно-русов в Троянской войне. Сегодня многие русские ультранационалисты убеждены в том, что «арийская цивилизация», представленная Аркаимом и родственными ему памятниками Южного Урала, является славянским наследием и отражает высший взлет славянского духовного творчества, после чего началась долгая эпоха деградации и упадка.

Такие взгляда опираются, в частности, на эзотерические представления, быстро нашедшие Аркаиму место в уже выработанной ранее концепции «антропогенеза». Начало этому положила Тамара Глоба, посетившая Аркаим в 1991 г. в дни летнего солнцестояния. Выступая перед жителями Челябинска, находящегося в зоне экологического бедствия, она пыталась уверить их в счастливом будущем Урала и Сибири, где «сконцентрирован новый этнос». Будучи на Аркаиме, она заявила, что его открытие будто бы предсказал средневековый астролог Парацельс. Она настаивала на том, что индийские маги и жрецы пронесли память об Аркаиме через столетия и что казаки занимались его поисками при Петре I и Екатерине II. Позднее в ряде своих выступлений она шла еще дальше и давала понять, что сама предсказывала открытие Аркаима, которое поэтому не явилось для нее неожиданностью (Глоба Т. 1993б: 78–79). Вслед за Т. Глобой на Аркаим повалили толпы экстрасенсов, доморощенных астрологов, любителей неоязычества и других нетрадиционных религий. Всех их привлекала возможность увидеть «русское чудо» и услышать лекции руководителя археологических работ Г. Б. Здановича о «духовном значении Аркаима».

Рискованные аналогии между Аркаимом и Стоунхенджем убеждали русских радикалов в единстве «белой расы» и в том, что русские и англичане являются прямыми потомками единого «арийского народа». В свою очередь астрологи увидели в Аркаиме особый смысл, и не случайно Тамара Глоба тут же отправилась туда сразу после того, как появились первые сообщения о его связи с астрономическими исчислениями. Для нее Аркаим был исполнен особого мистического смысла: он будто бы относился к одному из городов-обсерваторий, расположенных по всей 52-й широте в тех точках, где «Земля соприкасалась с Небом». Такие города-храмы, по ее мнению, были призваны спасать мир от несчастий. Она подхватила идею о том, что Аркаим представлял собой огромный гороскоп, и заявила, что он предсказывает возвращение «ариев» к своим истокам в эру Водолея.

Название Аркаим было дано городищу случайно по близлежащей сопке и урочищу (вначале городище хотели назвать Александровским). Это тюркское название, означающее «хребет». Между тем Тамара Глоба пускается в весьма рискованные рассуждения, основанные на народной этимологии, и считает, что оно связано с «Аркой Йимы», то есть «небом царя Йимы», правившего ариями в Золотом веке. У нее нет сомнений в том, что Аркаим является городом-храмом, построенным легендарным царем Йимой. Урал она объявляет «центром мира», а «Страну городов» – серединой Земли. То, что «остров прошлого», Аркаим, как бы всплыл из небытия, видится ей залогом того, что «Урал соберет ариев» и «станет местом их духовной концентрации» после тысячелетий «власти тьмы».

Тех же, кто скептически относится к «арийской идее» и видит в ней очевидные родимые пятна нацизма, Тамара Глоба уличает в «страхе перед будущим России, вслед за которой пойдет весь мир». Мало того, она пытается обелить не только «арийцев», но и свастику, называя ее «символом связи Руси с арийской расой» (Глоба 1993а: 79, 82; 1994б). В доказательство она приводит изображение свастики, встречающееся на глиняных горшках из Аркаима, и заявляет, что свастика заложена в самой конструкции этого городища и что даже Урал по форме напоминает свастику.

В 1990-х гг. Павел Глоба организовал целую сеть зороастрийских организаций и в начале июля 2000 г. провел в Петербурге Первый конгресс зороастрийцев СНГ. В программу конгресса входил тур «Путем Заратуштры», организованный Пермской авестийской школой астрологии. Участники тура побывали в разных местах Среднего и Южного Урала, включая музей-заповедник «Аркаим». При этом им объясняли, что Зороастр якобы родился на горе Белая, что священная прародина ариев, «Арийана Ведж», будто бы располагалась на Южном Урале и что арии являлись «предками русского народа». Так Аркаим стал ежегодным местом паломничества современных зороастрийцев.

С тех пор как археологи объявили Аркаим наследием солнцепоклонников-ариев, вокруг него создалась атмосфера таинственности, и он был признан местом скопления мистических сил. Аркаим превратился в центр нового религиозного культа, и туда хлынул нескончаемый поток туристов, среди которых видное место заняли последователи учения Рерихов, астрологи, эзотерики, экстрасенсы, колдуны, неоязычники, кришнаиты, шиваиты, огнепоклонники, члены других нетрадиционных религиозных сект и просто люди, жаждущие исцеления от изматывающих недугов (Шнирельман 2014).

Этому способствуют эзотерические центры, сложившиеся вокруг Аркаима и всячески завлекающие туда туристов. Они обещают им лечение от самых разных болезней и «осуществление желаний». Для этого Аркаим объявляется «центром духовности», «местом, где зародилась могущественная российская культура» и где якобы присутствуют «духи предков», оказывающие посетителям поддержку и помощь. Якобы там концентрируются «неведомые лучи силы и здоровья», помогающие людям «пройти школу совершенства» и достичь счастья. А местная речка Караганка объявляется «священной рекой», погружение в «чистые воды» которой якобы дарует «новую жизнь». Однако Аркаим помогает лишь «обученным людям»; для «необученных» поездка оказывается напрасной. Для обучения существуют «центры духовного развития», где за соответствующую плату ловкие дельцы проводят тренинги, якобы способствующие успеху (см., напр.: Путенихин 2006: 272–281). Мало того, сегодня существуют группы, сделавшие Аркаим центром своего религиозного культа (Мальцева 2004а; 2004б).

В последние десять лет популяризацией Аркаима занимается уфимский писатель В. П. Путенихин, биолог по образованию, возглавляющий Республиканскую общественную организацию «Новый Аркаим», оказывающуюся при ближайшем рассмотрении одним из упомянутых «центров духовного развития». Путенихин объявляет себя не только специалистом по «оздоровлению и этническому развитию народов», но и «автором гипотезы южноуральского происхождения белой расы человечества». Ни один археолог не сравнится с ним по числу книг, посвященных Аркаиму.

Чтобы славить предков, Путенихину недостаточно сложной и богатой событиями истории России. «Величие древней русской истории» он стремится обнаружить в глубокой первобытности, где специалисты не находят не только русских, но и славян. Однако, активно пользуясь данными, добытыми специалистами, он всячески пытается уличить тех в стремлении принизить «раннюю культурность славяно-русов» (так у автора. – В. Ш.). Он объявляет, что «генофонд человечества следует искать в центре России на территории Урала», где якобы находился и центр формирования народов России. Для него это служит не только доказательством былого величия России, но и залогом ее ключевой роли в будущем развитии человечества (Путенихин 2006: 5). Примечательно, что, стремясь наделить «страну городов» необычайными достоинствами, он называет поселения типа Аркаима, имеющие в поперечнике не более 100 м с небольшим, «мегаполисами» (Путенихин 2006: 7). А чтобы придать Аркаиму ореол мистики, он объявляет, что исчезновение этой «цивилизации» якобы сопровождалось переходом ее обитателей «в иное измерение».

При этом Путенихин опирается на «эзотерическую науку», окончательно порывая с рациональным знанием, без которого ни Аркаим, ни «страну городов» в целом обнаружить было бы невозможно. Однако рациональная наука ему только мешает, а археологических и исторических данных ему оказывается «недостаточно». По сути, чем меньше археологических данных, тем успешнее работает такой метод. Поэтому, указывая на почти полное отсутствие археологических находок на Аркаиме, писатель получает возможность заявить о «духовности предков». Он наделяет аркаимцев «невероятными умственными способностями», «трансперсональными качествами мозга», чем они якобы намного превосходили современных людей. Для него речь идет о «высокодуховной цивилизации людей-богов», о «культуре, обладавшей невероятными научными и религиозными знаниями», о «протогосударстве наших великих предков» (Путенихин 2006: 8–9, 14–15). Высшим авторитетом у него пользуется мадам Блаватская, от которой он узнал о том, что предки пришли будто бы с Северного полюса. Их первой остановкой в пути якобы и стал Южный Урал (Путенихин 2006: 35–37). Так мы снова встречаемся с уже известным нам мифом об «арийцах», якобы пришедших из Арктики. Мало того, Путенихин руководствуется отжившей свое теорией полигенизма, доказывая (снова опираясь на Блаватскую), что якобы «янки и негры» были прямыми потомками атлантов и, тем самым, к «арийским народам» не относились (Путенихин 2006: 41–42, 123).

При этом автор уверен в том, что народное единство имеет биологическую основу, и жителей России он объявляет «людьми одной крови» (Путенихин 2006: 129). В его книге находят место понятия «славяно-арийской расы» и «Великой Русской Расы» (Путенихин 2006: 155, 170), а проповедуемая им «славяно-русская религия» выступает против расового смешения и заботится о «чистоте крови». Он даже изобретает богиню, якобы являющуюся «хранительницей чистоты расы» (Путенихин 2006: 156–157). По его учению, кровосмесительство ведет к рождению «демонов», с которыми связана преступность и другие мерзости окружающего мира (Путенихин 2006: 168–169). Но в 2012 г. всех нас ждало великое событие – в мир снова должны были вернуться «Светлые Боги», наступал «Чертог Волка», и… горе «вырожденцам природы» и носителям «больного начала». Они сгинут, наступит «дневной свет», и «возродятся славяно-арийские роды» (Путенихин 2006: 170, 172, 250). Иными словами, учение Путенихина, подобно многим новым религиям, не лишено пророческого звучания. Однако нетрудно заметить, что злое начало, которому скоро суждено погибнуть, эта концепция связывает с нарушением «чистоты крови». А возвращение доброго начала ассоциируется с новым приходом «арийцев».

Путенихин конструирует никогда не существовавшую «русско-тюркскую цивилизацию», при этом либо донельзя искажая взгляды тех специалистов, которых сам же уважительно называет «первооткрывателями» и «великими учеными», либо вовсе объявляя научные построения «псевдонаукой». Эту «русско-тюркскую цивилизацию» он отождествляет с андроновской археологической культурой позднего бронзового века, рисуя ее «империей» с центром на Южном Урале. Путенихин объявляет первобытный Южный Урал «центральным округом огромной и могущественной Уральской (в славянской интерпретации – Уранской) империи, давшей начало процветающей государственности не только народам Евразийского континента, но и севера Африки и Америки» (Путенихин 2006: 98). Правда, в своих глубокомысленных рассуждениях он часто вовсе забывает о тюрках и говорит просто о «Древней стране русов» (см., напр.: Путенихин 2006: 49).

Не утруждая себя доказательствами, он убежден в том, что «Страна городов» была государством бронзового века. Он называет это «Древнерусским государством», которое, на его взгляд, ни в чем не уступало другим «преуспевающим державам эпохи бронзы». При этом он смело называет ираноязычных сарматов «объединением древних русов» и упрекает Геродота в искажении истины. Зато в «индоевропейцах» он видит «мифическую конструкцию». В распространении этой «выдумки» он винит не только иноземных, но и российских археологов, которые якобы «искрошили целостный древнерусский этнос» (Путенихин 2006: 70–71). Зато у него нет сомнений в том, что именно «древние русы» (по его убеждению, андроновцы и аркаимцы) «первыми приручили лошадей и первыми сели на колесницы» (Путенихин 2006: 76) и что Южный Урал в эпоху бронзы был страной «древних русских городов» (Путенихин 2006: 80). А объявляя шумеров Месопотамии «передовым отрядом аркаимцев, т. е. русов» (Путенихин 2006: 84–85), он делает этих изобретенных им «русов» первонародом и создателями древнейшей в мире цивилизации. И это притом, что, по его собственному признанию, шумеры появились в Месопотамии более чем за тысячу лет до возникновения Аркаима. Наконец, Путенихин объявляет Аркаим местом рождения Зороастра, якобы похороненного недалеко оттуда (Путенихин 2006: 210–212). Мало того, он утверждает, что «письменность на Русской земле существовала по меньшей мере семь с лишним тысяч лет назад», а Кирилла и Мефодия называет «полуграмотными греческими монахами» (Путенихин 2006: 92).

Путенихин реанимирует идею о том, что сюжеты Ветхого Завета якобы были связаны с «северными землями», с Сибирью и живописуют жизнь «древних русов». Якобы они недвусмысленно подтверждают «существование прекрасной Империи древних русов». В частности, Путенихин обнаруживает в Библии описания «русских богов». Правда, вскоре те оказываются тюркскими каменными бабами, а тюрки объявляются «защитниками южных рубежей Земли Русской». Путенихин даже находит «упоминания» об Аркаиме в «неканонических текстах Ветхого Завета» (правда, не уточняет, в каких именно). И все эти домыслы он называет «исторической правдой» (Путенихин 2006: 72–84). Самого автора нисколько не смущает его собственное невежество в вопросах истории, археологии и лингвистики. Он, например, не знает, что Ливан является исконным ареалом ливанского кедра, и не ведает, что в Восточном Средиземноморье иной раз выпадает снег. Называя себя биологом, он не имеет никакого представления об особенностях флоры и фауны Ближнего Востока. Он пребывает в счастливом неведении о богатой археологии бронзового века этого региона. Не знает он и местной истории, в частности дискуссий о проблеме хапиру и о гиксосах, и его представления об этом просто фантастичны (Путенихин 2006: 87). В частности, он фактически отождествляет «хабиру» с евреями, представляя их «финансовой кастой», якобы до сих пор контролирующей «большую часть финансов мира» (Путенихин 2006: 109–110, 136, 139). Нетрудно заметить, что тем самым он отдает дань антисемитским стереотипам.

Живя в Уфе, Путенихин не имеет возможности полностью отдаться «русской идее». Поэтому он всячески подчеркивает исторические связи между русскими и тюрками и даже делает их «родственными народами». Мало того, именно на территории Башкирии он помещает колыбель человечества (Путенихин 2006: 120–121), а исконную Уфу объявляет «столицей древней империи Ура» (Путенихин 2006: 128). Но в своих «лингвистических построениях» он все же исходит прежде всего из русского языка и почти полностью игнорирует тюркские.

Столь же далек от исторической истины его взгляд на распятие Христа, ибо он ничего не знает об обстановке в Иудейском царстве эпохи эллинизма (Путенихин 2006: 91). Каким образом составители Ветхого Завета могли что-либо знать об «аркаимцах», он не объясняет. Зато он намекает на то, что библейские сюжеты были якобы украдены и «передвинуты… в сегодняшнюю Палестину» (Путенихин 2006: 81), и утверждает, что «авторы Ветхого Завета выглядят младше славян» (Путенихин 2006: 82).

Не знает он и того, что христианские имена Иван (Иоанн) и Василий по своей генеалогии и семантике не имеют никакого отношения к славянам (Путенихин 2006: 81): Иван происходит от древнееврейского Йоханан («бог милует»), а Василий – от греческого «басилевс» («царь, правитель»). Разумеется, Путенихин не ведает о том, что термин «царь» не является славянским, а происходит от имени Юлия Цезаря. Объявляя себя «лингвистом», он опирается не на научные методы, а на народную этимологию, почему-то называя ее «биологической топонимикой» (см., напр.: Путенихин 2006: 102–105, 108, 113–117 и др.). Своеобразным шедевром этого «метода» является утверждение автора о том, что слово «культура» якобы означает «культ Ура, т. е. культ того народа, который дал начало белой расе и цивилизации» (Путенихин 2006: 105). Стоит ли говорить, что таким народом оказываются сконструированные автором «русы», а «праязыком» человечества оказывается «славянский язык», якобы давший начало всем остальным языкам? При этом Путинихин ссылается на гипотезы академика Н. Я. Марра и ряда современных лингвистов, донельзя искажая их взгляды (см., напр.: Путенихин 2006: 107–112).

Всячески превознося мудрость и здоровье предков, Путенихин знает о том, что в жилищах Аркаима работали печи для плавки металла (Путенихин 2006: 56, 67–68). Но бывшему биологу не приходит в голову, что постоянное соседство с такими печами негативно сказывалось на здоровье людей. Действительно, продолжительность жизни местного населения была весьма низкой: около 80 % жителей умирали в молодости (до 18–20 лет), а средний возраст смерти взрослых составлял около 29 лет. Детская смертность была необычайно высока. И хотя эта картина допускает разные толкования, в целом она говорит о том, что по продолжительности жизни аркаимцы вряд ли отличались от других популяций эпохи бронзового века, а если и отличались, то в худшую сторону. Никакой уникальности в этом отношении они не демонстрировали (Зданович 1997: 29–35).

Основываясь на взглядах эзотериков XIX в., Путенихин также утверждает, что на Аркаиме жили едва ли не гиганты. Между тем, судя по палеоантропологическим данным, рост мужчин там достигал в среднем 172–175 см, а женщин – 161–164 см (Зданович, Батанина 1995: 61). Ничего необычного в этом нет.

О слабой компетенции Путенихина в археологии и биологии свидетельствует его убеждение в том, что палеолитический человек со стоянки Сунгирь «имел славянские черты лица и строение черепа» (Путенихин 2006: 22), а также в том, что будто бы «наши предки не знали половых извращений и болезней» (Путенихин 2006: 29). Оставляя вопрос о гипотетических «половых извращениях» Путенихину, следует отметить, что сегодня имеется обширная литература о болезнях древних людей, основанная на многолетних научных исследованиях. Но ему такие исследования только мешают.

Далее, автор апеллирует к давно отброшенной наукой гипотезе о якобы «исконном прамонотеизме» и объявляет его «верой уральских предков» (Путенихин 2006: 132–133, 174). Затем, следуя мифу современного русского неоязычества, он обвиняет христианство в разгроме «религии предков» и создании угрозы выживанию славянства. Он рассуждает о якобы дохристианском «русском православии», отождествляя его со старообрядчеством (Путенихин 2006: 140–174). Он не только пользуется данными из поддельной «Влесовой книги» (Путенихин 2006: 144–146), но и всерьез воспринимает придуманную Миролюбовым триаду Явь-Правь-Навь как якобы исконно славянскую концепцию мироздания, причем без лишних слов навязывает ее жителям Аркаима (см., напр.: Путенихин 2006: 61–62, 143, 151–152). Он верит и «славяно-арийским ведам», сочиненным А. Хиневичем (Путенихин 2006: 88, 149–172). При этом описываемый им пантеон богов включает механическую смесь из древнеславянских языческих богов, богов индусов, древних германцев, иранцев, а также божеств, выдуманных современными неоязычниками. Древним славянам он приписывает глубокие знания Космоса и понимание открытых недавно законов физики. В его построениях находит место и феномен НЛО (Путенихин 2006: 159–174). В этом он следует не только за Хиневичем, но и за оккультными построениями В. Кандыбы, о которых речь еще впереди. На удивление, в конце книги автор выказывает себя приверженцем митраизма и призывает к его восстановлению. Как это связано с «древними славянскими верованиями», он не объясняет. Зато, вопреки своим же построениям, он провозглашает, что каждому народу следует исповедовать свою собственную религию (Путенихин 2006: 266), и это делает его сторонником «этнических религий».

Князья Рюриковичи оказываются у него «ордынской династией» (Путенихин 2006: 90), что отсылает нас к современным выдумкам А. Т. Фоменко и Г. В. Носовского. Столь же нелепы его рассуждения о существовании якобы древнейшей письменности на Руси и об уничтожении «всех свидетельств давности славянских и тюркских народов России» царями из династии Романовых (Путенихин 2006: 90–92). Иными словами, автор делает все для того, чтобы возвысить русский народ путем наделения его мифом о славных первобытных предках, которых он изображает первонародом эпохи палеолита (Путенихин 2006: 111–112, 117). Мало того, основываясь на эзотерической традиции, он доходит до того, что рисует предков могущественными «богами», наделенными непревзойденными способностями (Путенихин 2006: 127). Однако он не решается сопоставить этих предков с какими-либо реальными группами эпохи палеолита, известными археологам. Действительно, нарисованный им образ никак не увязывается с суровой жизнью охотников на мамонтов, и изобретенные им «предки» живут своей жизнью, никак не связанной с научными данными о развитии первобытного общества.

Зато этот образ имеет животрепещущую актуальность и отвечает определенному социальному заказу. Ведь Путенихин мечтает о возникновении в России «единого великорусского суперэтноса»; в противном случае он пугает распадом страны и исчезновением ее языков (Путенихин 2006: 111). То, что распространение «единого велокорусского языка» тоже может повлечь исчезновение всех других языков, его не смущает. В то же время он предрекает катастрофу и утверждает, что избежать ее можно, лишь вернувшись к «старой религии», то есть к язычеству (Путенихин 2006: 143). В любом случае история и археология не имеют к его мечтам никакого отношения.

Наконец, этот автор всячески раздувает антизападнические настроения, уверяя, что якобы иностранные ученые злонамеренно принижают древнюю историю России. Он, в частности, заявляет, что они не знают и не хотят знать достижений российской археологии и сами никогда ею не занимались (Путенихин 2006: 100). В этом сказываются не только его собственные предрассудки, но и полное незнакомство с российской археологией. Мало того, похоже, он даже не в курсе того, что западные археологи вот уже двадцать лет участвуют в совместных с российскими коллегами исследованиях бронзового века Южного Урала!

Книги Путенихина являются достаточно типичными для того направления мысли, которое представлено целым рядом современных эзотериков и мистиков, обращающихся к Аркаиму для развития своих странных фантазий. Однако пищу им дают некоторые местные археологи (подробно см.: Шнирельман 2011б).

Когда в середине мая 2005 г. Аркаим посетил президент В. В. Путин (Меликова 2005), руководитель археологических исследований Г. Б. Зданович пытался уверить его в том, что жившие в поселке арии высоко ценили свободу и уже построили гражданское общество. Весьма своеобразно на эту поездку откликнулась национал-патриотическая газета «Завтра». Автор помещенной там статьи утверждала, что, по преданию, в горах Аркаима в глубокой древности мужчины проходили посвящение в вожди, и высказывала соображение, что ради этого туда мог летать и президент Путин. Она даже предполагала, что он мог искать там «потерянную национальную идею», восходящую к подвижнической деятельности Заратуштры, который будто бы именно там снабдил ариев программой самоусовершенствования. Иными словами, послание Заратуштры ариям она и считала той самой «утерянной национальной идеей» (Ерофеева 2005). Примечательно, что вскоре та же версия о связи Аркаима с «национальной идеей» была озвучена газетой «Челябинский рабочий» (Валеев 2005). Один радикальный автор тоже воспринял поездку Путина как «попытку намекнуть на древнюю историю с геополитическим подтекстом» (Перин 2012: 118–120).

Вслед за Г. Б. Здановичем журналисты изображают обитателей Аркаима одновременно и мирными высокодуховными людьми, и отважными воинами, с боями дошедшими до Балкан и создавшими греческую цивилизацию. Одна и та же статья может рисовать их и «урало-алтайским сообществом», и прародителями всех европейцев, и индоиранцами (ариями). Понятие «арийцы» не объясняется, но читатель узнает, что от брака индийца и русской должен непременно родиться «чистый ариец» (см., напр.: Писанов 1997).

Все это журналисты придумали не сами. Выступая 3 июня 2005 г. на заседании в Институте археологии РАН, посвященном обсуждению программы научных исследований на Южном Урале, Г. Б. Зданович заключил свою речь словами о том, что Аркаим мог бы стать «национальной идеей России» (Кореняко, Кузьминых 2007: 176). А еще раньше в «Независимой газете» со ссылкой на Аркаим утверждалось, что будто бы представление о троичности досталось русским в наследство от ариев с их тройственной социальной структурой (Головков 2001). Таким образом, идея «русского арийства» популярна у журналистов и получает поддержку со стороны некоторых ученых, предлагающих современной России арийскую идею вместе с пресловутой арийской свастикой, и это несмотря на все ужасы, которые они принесли людям в ушедшем веке.

Аркаиму была посвящена передача тележурналиста А. Гордона «Гордон-Кихот», вышедшая в эфир 3 апреля 2009 г. на ТВ-1. Она показала, насколько эмоционально нагруженной остается тема Аркаима. В начале передачи Гордон справедливо отметил опасность арийского мифа, его связь с идеологией нацистской Германии и сомнительность попыток некоторых людей начинать генеалогию русского народа с арийцев. Выступавшие в передаче известные российские археологи (Е. Н. Черных, Е. Е. Кузьмина) убедительно показали, что Аркаим не выдерживает сравнения с действительно значительными мировыми археологическими памятниками той же эпохи и не заслуживает той «славы», которая его окружает. А писатель Д. Быков увидел в мифе об Аркаиме образец «апологии язычества» и «реванша магизма», агрессивных в отношении христианства. Кроме того, он не без основания назвал миф об Аркаиме следствием утраты империи и призвал перестать «паразитировать на науке».

Зато с противоположной стороны раздавались призывы развивать «национальный миф», прославлять «тысячелетнюю дохристианскую историю России» и восстанавливать «империю» (журналист и писатель А. Проханов), а также оценить заслуги аркаимцев по выходу из «духовного кризиса», в котором якобы оказалось человечество 4 тыс. лет назад (писатель В. Путенихин). Проханову казалось важно подчеркнуть, что «мифы сильнее доказательств» и что «надо прибегать к мифу как к средству познания». Он заявил, что «один из мифов, в том числе и миф XX века, не исчез – он все время будет жить среди нас». Правда, он изящно скрыл от зрителей имя создателя «мифа XX века», А. Розенберга, одного из главных идеологов нацизма. Не уточнил он и того, кого именно он понимал под словом «мы». В частности, он не разъяснил, почему его самого и его ближайшее окружение с их преклонением перед «мифом XX века» следует отождествлять со всем русским народом. А Путенихин, по его собственным словам, незнакомый с «неофашистами», вполне в нацистском духе рассуждал об «арийской белой расе» и о «жреческом скотоводческом племени» основателей Аркаима. Он также предсказывал, что якобы аркаимцы возродятся в современных людях, и это позволит миру преодолеть современный кризис. Выше мы уже видели, что, по учению Путенихина, речь идет о «возвращении арийцев» и восстановлении принципа «чистоты крови». Выступил и нижегородский телережиссер М. Зяблов, автор документального фильма «Великая тайна Аркаима», снятого в 1995–1998 гг. Он вновь повторил домыслы о якобы теплом климате «на севере нашей Родины» в древнейшую эпоху и о движении «народа» на юг после похолодания. При этом он сослался на некие «исторические доказательства», не уточнив, в чем они заключались и от кого именно он их получил. Примечательно, что участвовавший в этом обсуждении П. Глоба пытался всячески отмежеваться от мифа об Аркаиме и вовсе не упоминал о своей «арийской астрологии».

В свою очередь Зданович, открещиваясь от неонацистских интерпретаций Аркаима, доказывал, что термин «арии» имел этнический смысл, – иного он просто не мог себе представить. При этом он видел в «ариях» одновременно и «восточное крыло индоевропейского мира» и «ядро индоевропейского, праиндоевропейского мира», не объясняя, как эти утверждения совмещаются друг с другом. Он также пытался обосновать идею «величия» Аркаима, имеющую, по его мнению, огромное идеологическое и символическое значение для современной России. В чем именно состояло это «величие» и почему именно «арийская идея» нужна современной России, он объяснить так и не сумел и ушел с твердой уверенностью в неуместности организованного Гордоном разговора.

Зато Зданович нашел полную поддержку у местной газеты «Челябинский рабочий», возмутившейся негативными оценками околонаучной деятельности, развернувшейся вокруг Аркаима. Особенное недовольство у автора газеты вызвали публичные заявления о том, что неофашисты используют Аркаим в своей шовинистической пропаганде. Проверить эту информацию местные эксперты не пожелали. Вместо этого они доказывали, что Аркаим важен для региональной идентичности, и в нападках на него усмотрели руку «московских недоброжелателей», якобы завидующих успеху проекта Здановича. Они ограничились эмоциональными оценками и не захотели обсуждать реальные факты, приводимые оппонентами (Валеев 2009).

Сам Зданович тоже не желает знать о том, какой странный отзвук имеет его прославление Аркаима в различных сегментах современного российского общества. Похоже, что первооткрывателя Аркаима вовсе не интересует то, какие мифы раскручиваются вокруг этого памятника в СМИ, художественной литературе и какие политические силы используют сегодня миф о «славных арийцах» и их «славной», по словам Здановича, свастике. Зато первую в нашей литературе попытку показать опасность этих мифов Зданович безапелляционно называет «отрабатыванием американских грантов» (Трунов 2009). Он скрывает от читателей тот факт, что в упомянутой им работе не содержалось ни одного необоснованного утверждения: вся проанализированная там информация была снабжена необходимым справочным аппаратом (Шнирельман 2001а), и при желании ее можно было легко проверить. Он также скрывает и другое – то, что немало неонацистских рассуждений можно встретить на веб-сайте, посвященном Аркаиму. Иными словами, утверждая, что ничего ему об этом не известно, Зданович либо проявляет поразительную наивность, либо попросту лукавит. И то и другое ученого отнюдь не красит. Кроме того, любопытно, какие «гранты» отрабатывал сам Зданович, обучая современных неонацистов и неоязычников их «арийской родословной»?

Через два месяца после Путина Аркаим посетил известный российский сатирик М. Задорнов, откликнувшийся на это несколькими статьями в газете «Московский комсомолец». Он заявил, что в отличие от политиков нашел национальную идею, якобы обнаружив некий скрытый смысл в звучании русских слов. Очевидно, плотно пообщавшись с местными «эзотериками», он уверовал в силу народной этимологии и с тех пор, как только возможно, калечит и уродует русский язык для того, чтобы доказать «величие славяно-арийских предков» и «превосходство» славян над Западом. При этом юмор автору полностью отказывает, и он с видом знатока рассуждает о причастности Аркаима к «славянской истории», о «трипольских городах», о «рунических знаках» эпохи мезолита под Мурманском и, наконец, о Танаисе, который якобы «открыл» Тур Хейердал и где якобы впервые сложился пантеон древнескандинавских богов. Борьба за «славянский приоритет» достигает кульминации, когда Задорнов воспроизводит фантазии В. Щербакова и Г. Гриневича о «славянском языке» этрусской письменности и «критского диска» (путая лапидарные этрусские надписи с «Влесовой книгой», он заявляет, что этруски якобы писали «на дощечках»!). Он, разумеется, обрушивается на ученых, якобы злонамеренно скрывающих эти «замечательные открытия» от народа. И глубокомысленно заключает: «Дело в том, что эти открытия могут помочь самоосознанию русскими своей истории», чему якобы всеми силами мешает Запад, заинтересованный в образе России как «варварской страны» (Финякина 2006; Задорнов 2006а; 2006б; 2006в).

Известному юмористу не приходит в голову, что именно такой образ «варваров» и создают подобные ему патриоты, не желающие считаться с современными научными (а не паранаучными!) знаниями. Похоже, все это не было проходным эпизодом в биографии сатирика. Вскоре он принял живейшее участие в рекламировании паранаучной книги С. Лесного (Задорнов 2008), давно известного специалистам своими дилетантскими рассуждениями о «доваряжской Руси». В своих юмористических программах Задорнов уверяет, что иной раз разыгрывает собеседников, включая и журналистов. Однако, увлекаясь народными этимологиями и рекламируя книгу Лесного, он выступает отнюдь не с позиций сатирика-юмориста.

Мало того, сегодня он с энтузиазмом обращается к археологии и вслед за эзотериками ищет прародину «европейцев» (очевидно, «белой расы») на Севере. Он безапелляционно называет Рюрика «русским», подхватывает уже известную нам идею о «великой русской цивилизации», якобы существовавшей задолго до Рюрика, и обвиняет в русофобии тех, кто не верит в таковую. При этом, побывав на раскопках трипольских поселений на Украине, он стал однозначно связывать трипольскую культуру со славянами: он нашел там «письменность» («черты и резы») и всерьез заявил, что «у нас была письменность» 6 тыс. лет назад. А посетив палеолитическую стоянку Костенки, он уверовал в то, что охотники на мамонтов были… пранародом индоевропейцев и что «мыслящий человек» произошел из Сибири. Все это он без доли смущения озвучивал в передаче «ГордонКихот» 19 сентября 2008 г. Он искренне полагает, что, создавая паранаучный миф, учит молодежь любить Родину.

В своих поисках глубокой древности Задорнов, разумеется, не мог пройти мимо Аркаима. Он всячески прославляет его как место, где, как он убежден, жили «наши предки». Правда, в отношении того, когда они там жили, он выражает гораздо меньше уверенности: он называет дату то 2500 лет до н. э., то «около 4800 лет назад», то 3000 лет до н. э. Он с восторгом неофита доказывает, что якобы благодаря Аркаиму удалось обнаружить потерянное звено истории русского народа. Ведь «корни славянских народов гораздо глубже уходят в историю, чем считает Запад». При этом, отождествляя «праславян» с «арийцами», он утверждает, что «арийцы в золотой век своей истории даже не воевали, пока оледенение Сибири их не заставило переселяться в Европу и на юг материка…».

Транслируя уходящий своими корнями к нацизму арийский миф, Задорнов уверяет, что в нем «нет ничего шовинистического, ничего коричневого». А Гитлер якобы «испоганил арийские символы». Зато теперь Задорнов рассыпается в благодарностях писателю С. Алексееву за то, что тот написал «увлекательный детектив» о предках (имеется в виду «Сокровище Валькирии»). Он называет его «настоящим историком» и даже подозревает, что тот якобы «занимался археологией». Одновременно Задорнов всеми силами хулит профессиональных археологов и историков, которые, якобы идя на поводу у зловредного Запада, злонамеренно принижают «великое открытие». Между тем сам Задорнов на наших глазах создает это «величие» путем искажения реальных фактов, добытых вовсе не писателями и сатириками, а профессиональными археологами. Реальные факты его мало интересуют. Поэтому из двадцати поселений, обнаруженных на Южном Урале, он не колеблясь делает «двадцать тысяч». Он восхищается тем, что в каждом жилище на Аркаиме находилась печь по выплавке металла. В этом он видит «мудрость» и «глубокие знания» предков. Ему невдомек, что выплавка мышьяковистой бронзы была губительной для здоровья людей, и он даже не задается вопросом о продолжительности человеческой жизни на Аркаиме (Задорнов 2009; Сыч 2009).

В ответ на рассмотренную выше передачу Гордона редакция РЕН-ТВ 26 апреля 2009 г. сочла нужным познакомить зрителей с документальным фильмом М. Задорнова и С. Алексеева «Аркаим. Стоящий у солнца». Фильм доказывал, что между Западом и Востоком всегда располагалась «третья (особая) цивилизация, ныне называемая Россией», культуру которой Алексеев безапелляционно называл «арийской». Фильм был не столько посвящен обсуждению археологических находок, сколько выстроен вокруг околонаучных рассуждений четырех комментаторов. Трое из них (М. Задорнов, С. Алексеев и К. Быструшкин) были далеки от археологии и имели весьма туманные представления о первобытном обществе, а четвертый (Г. Зданович), будучи профессиональным археологом, во-первых, оставался на заднем плане, а во-вторых, также больше говорил о величии Аркаима, чем об археологических раскопках и их реальных результатах. Выступавшие были увлечены космосом, звездами, моделью Вселенной, мудростью «предков-арийцев» и их «высокой духовностью», причем мысль участников передачи крутилась по кругу, и они постоянно повторяли друг за другом одни и те же пассажи. Фильм больше напоминал шаманское камлание или выступление проповедников, чем обсуждение научных проблем. В нем не было и речи о хозяйстве, бытовой культуре, социальной организации жителей Аркаима. Зрителям даже не показали ни одного раскопанного жилища. Вместо этого им несколько раз продемонстрировали одну и ту же унылую компьютерную графику. И оставалось неясным, какие именно конкретные данные лежали в основе глубокомысленных рассуждений участников передачи, тем более что, по их собственным словам, на памятнике было найдено удивительно мало древних вещей. Зато постоянно подчеркивалась мысль о том, что ученые якобы скрывают от народа добытые ими и так нужные тому факты.

Развивая эту тему, в своих интервью Задорнов набрасывался на ученых, работа которых, по его мнению, сводится к «зарабатыванию бабок» и писанию на заказ: «За что дали бабки, то и надо доказывать». Вполне понятное нежелание ряда ведущих российских ученых прославлять Аркаим Задорнов однозначно называет «очернением родной истории» (Мостославский, Рычков, Адаменко 2009). По его логике, именно дилетанты, а не специалисты создают современное научное знание. Правда, эта логика оказывается ущербной, ибо выясняется, что дилетанты не способны производить научные археологические раскопки. Вместо этого они занимаются профанацией добытых учеными фактов, суть которых они не в состоянии понять. Иными словами, в последние годы голос Задорнова успешно влился в дружный хор, занимающийся дискредитацией научного знания во имя «величия доваряжской Руси» и… для «зарабатывания бабок».

Так интересный археологический памятник стал ярким примером профанации научного знания и поводом для агрессивных нападок дилетантов на специалистов. Мало того, как мы увидим ниже, он дал обильную пищу для нового всплеска интереса к «арийскому мифу» и для бурного развития того, что можно назвать «народной археологией». Место науки в этом дискурсе оказалось весьма неоднозначным. С одной стороны, без обращения к ее данным выстраивание новых версий «арийского мифа» было невозможным, но, с другой, предлагаемые специалистами научные интерпретации мифотворцам явно мешали. И они их яростно отвергали, предлагая взамен самые фантастические идеи, нередко апеллирующие к эзотерике и «русскому космизму».

 

Миф о праславянской письменности

Московский геолог Г. С. Гриневич давно интересовался дешифровками древних надписей (Гриневич 1991; 1993; 1994б). Занимаясь этим на досуге, он еще в начале 1980-х гг. заявил о том, что смог прочитать таинственную надпись на знаменитом Фестском диске XVIII в. до н. э., найденном на Крите. При этом он исходил из простых посылок о том, что раннесредневековый термин «русь» изначально означал восточных славян и что они якобы обладали своим собственным оригинальным письмом еще в глубокой первобытности. Поэтому он был убежден в том, что обнаруженное Кириллом в Крыму Евангелие на «русском» языке следует безоговорочно приписывать славянам. После этого для Гриневича уже не составляло труда «прочитать» загадочные надписи на глиняном горшке, найденном когда-то известным археологом В. А. Городцовым под Рязанью, и на грузиках из Троицкого городища. Войдя во вкус, он отождествил древнейшую критскую письменность («линейное письмо А») с праславянами, а затем за одну ночь прочитал надпись на Фестском диске. Оказалось, что там зафиксированы стенания беженцев из «племени русичей», вынужденных покинуть свою родную «Русиюнию» и переселиться на Крит. При поддержке некой сотрудницы из Института этнографии Л. Гусевой (за этим псевдонимом скрывалась индолог Н. Р. Гусева) ему впервые удалось сообщить о своих «выдающихся открытиях» в газете «Советская Россия» (Плахотная 1984). Разумеется, никто из специалистов его всерьез не воспринял.

Однако Гриневич оказался на редкость энергичным человеком, и его фантастические взгляды на историю нашли отклик у патриотически настроенных писателей и журналистов. Характерно следующее его высказывание: «Мы не мыслим… культуру без письма, сохраняющего для будущего мысли и достижения человека» (Гриневич 1993: 24). Продолжая автора, можно заключить, что либо письменность была присуща человеку изначально (если культура возникла вместе с человеком), либо многие бесписьменные народы следует исключить из числа обладающих культурой. Впрочем, другие народы мало интересовали автора, а вот славяне, заявлял он, обладали письменностью с 5-го тыс. до н. э. (ссылка дается на таблички Тэртерии), причем эта письменность якобы легла в основу всех остальных систем письма (Гриневич 1991; 1993: 255). К древним «славянским культурам» автор причислял балканские энеолитические культуры, дошумерскую (убейдскую) культуру Месопотамии, крито-микенскую культуру, хараппскую цивилизацию долины Инда и, разумеется, этрусков. По его словам, славянскому влиянию было обязано формирование древнеегипетской и древнеримской культур. Иными словами, славяне повсюду разносили высокую культуру и являлись создателями древнейших государств. Центром же первичного славянского расселения объявлялась область между Днепром и Дунаем, где обитали «праславянские» трипольские племена. Трипольцы представлялись культуртрегерами, вынужденными бежать со своей родины из-за какой-то неведомой катастрофы. Они-то и являлись «славянами-пеласгами», принесшими письменную традицию на Крит и в Левант (вспомним Суслопарова и Знойко! – В. Ш.). Вот, оказывается, где находился источник протобиблского и финикийского письма (Гриневич 1993: 101–104)! Более того, даже имя иудейского бога Иеговы было, по Гриневичу, «праславянского» происхождения (Гриневич 1991: 22). Но мало этого, праславяне обладали не только древнейшей письменностью, у них якобы уже имелись летательные аппараты с реактивными двигателями и смертоносное оружие типа атомной бомбы (Гриневич 1993: 129–135, 183–184). Примечательно, что затем эту головокружительную фантазию подхватил журнал «Свет», ссылаясь на исследования профессора, доктора технических наук, лауреата Государственной премии СССР В. С. Крикорова (Тудоровский 1998: 23).

Сделав все эти удивительные «открытия», Гриневич стыдил отечественных ученых за то, что они, идя на поводу у западной науки, выводили славянский язык из какого-то иного более древнего языка. Он был убежден, что славяне никак не могут быть моложе древнегреческой цивилизации. Напротив, они много древнее ее, утверждал он (Гриневич 1993: 253). Рассуждения автора вполне укладываются в достаточно типичную для этногенетической мифологии «модель блудного сына» (Шнирельман 1999б: 12–24; см. также: Smith 1984: 101, 106–107): исход из Среднего Поднепровья ведет праславян к тысячелетним скитаниям по всему свету (Балканы, Эгеида, Индостан и т. д.) и заканчивается счастливым возвращением на земли предков (Гриневич 1993: 256). Что же заставляло их пускаться в далекие путешествия (автор ссылается также на колонизацию Сибири вплоть до Аляски в XVII–XVIII вв.)? Ответ никаких сомнений у автора не вызывал: «Охота к перемене мест, не свойственная другим народам», «загадочная славянская душа» (Гриневич 1993: 257). Иными словами, конечную причину автор искал в иррационализме и мистике. Именно в этом он видел основание для «священного права славянина любить все славянское, и это столь же естественно, как любить своих родителей» (Гриневич 1993: 257).

Между тем дешифровки Гриневича не выдержали испытания на прочность, как это показали другие неоязычники, увлекающиеся рунами. Обнаружив на обложке книги А. Платова рунический текст, Гриневич тут же его «прочел». Однако затем выяснилось, что речь идет о современном тексте, составленном самим Платовым, смысл которого был совершенно не тем, который приписал ему Гриневич (Прибыловский 2002).

Остается упомянуть, что не имеющая никакого отношения к науке, но зато демонстрирующая яркий пример мегаломании концепция Гриневича не находит никакой поддержки у серьезных ученых (см., напр.: Русинов 1995: 32–35; Данилевский 1994: 20–22; 1998: 322–325). Между тем в 1990-х гг. Гриневич, не обладая какой-либо научной степенью в области не только исторических, но даже и геолого-минералогических наук, стал «старшим научным сотрудником Отдела всемирной истории Русского Физического Общества». Его псевдоисторические построения неоднократно воспроизводились и находили поддержку в журнале этого самодеятельного Общества «Русская мысль» (Гриневич 1991; Белякова 1993б; Мароевич 1993; Зрелкин 1994а: 99; Предтеченский 1997), а его книга была издана тесно сотрудничавшим с этим журналом издательством «Общественная польза» в виде первого тома начатой им «Энциклопедии русской мысли». Тогда Гриневич исполнял обязанности директора Центра общепланетарных геоструктур, входящего в состав Русского физического общества.

Неравнодушен к построениям Гриневича и всероссийский журнал «Наука и религия» (см., напр.: Голос крови 1994), начавший в 1990-х гг. специализироваться на пропаганде мистики, эзотерики и неоязычества. Концепцию Гриневича охотно пропагандировали и национал-патриотические издания (Васильев С. 1995а; Народная защита, 1995, № 4–6, 1996, № 7–9, 1997, № 11; Экономическая газета, 1996, № 1–4, 1997, № 1–4; Гришаков 1998). Мало того, Гриневич печатался в неонацистском антисемитском журнале «Атака», где в открытую выражал свои шовинистические взгляды (Гриневич 1994в). Рекламой книги Гриневича занималось и издательство православного «Русского вестника» (Трехлебов 1998: 65). Творчество Гриневича, как и прочие аналогичные псевдонаучные построения, пользуются определенной популярностью в провинции. Оно, например, привело в восторг аспиранта Мордовского государственного университета, о чем тот не преминул поведать на страницах солидного научного издания (Госткин 2001).

Фантазии Гриневича с энтузиазмом воспроизводил краснодарский писатель-неоязычник А. В. Трехлебов (Ведагор), называвший его «языковедом» и «дешифровщиком». Он пытался убедить читателя в том, что якобы открытие «древнейшей славянской письменности» получило поддержку в науке и что ученые будто бы называли ее «славянской руницей». Среди «ученых» он перечислял дилетантов XIX в. Е. Классена и Ф. Воланского, а также наших современников В. Щербакова и Г. Белякову, ушедших по уровню своих познаний в древней истории недалеко от Гриневича. Когда же автор пытался опираться на авторитет профессиональных археологов (он называл, например, имена А. Я. Брюсова и А. В. Арциховского), он полностью искажал их взгляды (Трехлебов 1998: 18–46).

Впрочем, пальму первенства у Гриневича пытались оспорить и некоторые другие самодеятельные авторы. Среди них – инженер Д. Герстле, утверждавший, что ему удалось дешифровать знаменитый Фестский диск, пользуясь русским языком. Герстле видел в русских один из самых древних и культурных народов на планете, создавший крито-микенскую культуру и государственность, которая лежала в основе всех позднейших европейских культур. По его словам, русский язык возник раньше общеславянского и русские влились в славянский мир лишь после гибели крито-микенской цивилизации. В любом случае исходным регионом для русских и славян оказываются Малая Азия, Эгеида и Балканы, откуда они якобы и расселялись, создавая по пути всевозможные государства. Интервью с Герстле на эту тему было опубликовано газетой «Начало» (Дмитрук 1993). Интересно, что то же самое интервью поместила на своих страницах и газета русских националистов «Русский вестник» (1993, № 5: 16).

Другой «дешифровщик», конструктор КБ Сухого и специалист по летательным аппаратам В. Гладышев, без каких-либо затруднений «читал» по-русски практически любые тексты, происходящие с Древнего Востока – от Египта и Крита до долины Инда, – и объявлял все соответствующие языки, включая язык легендарных атлантов, «праславянскими (арийскими)» (Гладышев 1995а; 1995б; 1996; 1997). Он называл атлантов «прямыми предками русских» и призывал «восстановить нашу истинную русскую историю». При этом Гладышев читал Фестский диск по-своему, его версия кардинально расходилась с версией Гриневича, и он упрекал того в неверном понимании этого документа (Гладышев 1998).

Его поддерживал почетный строитель космодрома Байконур, полковник в отставке С. А. Алексеенко, для которого мифическая Атлантида представлялась несомненной цивилизацией «ариев-славян», Москва – городом 8500-летней древности, а скифы – славянскими предками (Алексеенко 1996; 1997а). Он подхватывал фантазии о «Северной прародине», «санскритской топонимике» Евразии и «славянской» свастике. Мало того, он воспроизводил и теософские вымыслы Блаватской о пяти расах, не имевших между собой ничего общего и… происходивших будто бы с различных планет (Алексеенко 1997а; 1997б). Миф об «ариях-славянах», якобы создавших древнейшую азбуку, и об аутентичной древней летописи, «Влесовой книге», настолько полюбились общероссийскому популярному журналу «Свет», что в 1997–1998 гг. он опубликовал несколько статей на эту животрепещущую тему (Гусев 1997а; 1997б; Капков 1997; Бобрик 1998). Впрочем, чтобы сохранить внешнюю объективность, журнал всячески открещивался от наиболее одиозных, на его взгляд, публикаций типа книг В. М. Кандыбы. Но при этом он всячески расхваливал не менее одиозного автора Гриневича, объявляя его «археологом» (Капков 1997).

В конце 1980-х гг. идея о том, что именно славяне, или «россичи», были изобретателями дохристианского фонетического письма, нашла место в книге бывшего геолога и моряка А. С. Иванченко. Там доказывалось, что в своих школах древние «россичи» учили много иностранных языков – от санскрита до шумерского – и по своей культуре превосходили древнее Двуречье. Якобы это от них азбуку получили все другие народы, начиная с этрусков и троянцев (Иванченко 2006: 25–26, 33).

Своего апогея мегаломания достигала в концепции известного нам «народного академика» А. Ф. Шубина-Абрамова. Развивая по-своему эзотерическое учение, он и его последователи хотят видеть в каждой отдельной букве «ВсеЯСветной грамоты» огромный «мировоззренческий смысл» («многомерный материализующий объект»), и любое слово трактуется ими как носитель сложной зашифрованной информации. При этом Шубин-Абрамов придавал слову «Русь» всеобъемлющее значение, превосходящее все мыслимые и немыслимые пределы. Для него «Русь» – это «единяющее и обосновывающее начало всех видов Восходящих в Космосы Материй, которые становятся Вселенными». В такой перспективе Земля рисуется «пылинкой Руси ВсеЯСветной», ее творением. А «Киевская Русь» оказывается «названием Планеты по ее исконной столице». Шубин-Абрамов доказывал, что при своем появлении на планете люди обладали немыслимыми знаниями обо всем и, в частности, умели летать, выходить в космос и даже творить материю. Однако с течением времени они утратили такие способности и сегодня многое забыли. Примечательно, что человеческую систему жизни Шубин-Абрамов называл «АРИйской» (Шубин-Абрамов 1996: 2).

 

Свет с юга

К началу 1990-х гг. некоторых русских интеллектуалов охватила страсть к поиску «древних русов» в глубинах первобытности. Тогда геолог Р. К. Баландин «обнаружил» «племя русов» ни больше ни меньше как в Западной Белоруссии неолитической эпохи, где они будто бы занимались горными выработками, чем и прославились как в Европе, так и далеко за ее пределами. По его мнению, уже тогда возникла высокоразвитая «палеорусская» культура, в рамках которой и формировался русский национальный характер (Баландин 1990).

Однако более всего русских националистов привлекала идея об «арийском происхождении» славян, и вначале они по традиции (вслед за Скурлатовым) выводили их из Предкавказья (Урок 1990). Авторам журнала «Чудеса и приключения» также пришлась по душе схема В. Скурлатова. Они однозначно связывали предков славян со степными скотоводами, выводили их из Семиречья, отождествляли их с историческими киммерийцами, признавали их древнейшим наследием все основные степные культуры Евразии эпохи бронзы – от ямной до срубной и андроновской – и утверждали об образовании древнейшей славянской государственности еще в первой половине 1-го тыс. до н. э. (Скурлатова 1992; Тороп 1994б). Здесь же находила место идущая от В. Щербакова идея о происхождении русской нации из Трои, поражение которой будто бы и поставило русских на «тропу национального унижения», заставив их бежать из Малой Азии (Зрелкин 1994б). Не оставлялась без внимания и мысль о том, что семиты якобы узурпировали древнеарийское наследие и использовали его при написании Библии (Гладышев 1995б: 41).

В начале 1990-х гг. Г. С. Белякова принялась возрождать давно забытые взгляды «славянской школы» и отождествила предков славян со скифами. При этом ей в особенности полюбился Е. Классен, на которого она обильно ссылалась. Не обошла она и проблему «арийства» славян (Белякова 1991б). На этом поприще особенно неустанно трудился журналист В. Тороп. Именно он настаивал на отождествлении славян с киммерийцами, утверждал, что те впервые принесли руническое письмо в Европу и познакомили с ним германцев, что переселившиеся на север «киммерийцы» наделили германцев высокой культурой, в том числе дали им богов и эпических героев, и что Заратуштра, оказывается, происходил из «киммерийско-славянского рода». Ссылаясь на известные данные о том, что библейские тексты содержат заимствования из зороастрийского учения, он доказывал, что их составители бессовестно присвоили духовное наследие «славянского гения» (Тороп 1994б; 1995а; 1995б; 1997).

Подобно тому, как немецкий национализм в 1920 – 1930-х гг. нещадно эксплуатировал археологические построения Г. Коссинны и его школы, отстаивая исторический приоритет германцев и «индогерманцев», современные русские радикалы также стараются всемерно использовать данные археологии для доказательства славянского приоритета. В 1995 г. вышла в свет научно-популярная книга, посвященная истории индоевропейцев и происхождению славян. Ее автор, молодой московский математик А. В. Гудзь-Марков, окончил Институт электронного машиностроения в 1985 г. и вскоре занялся успешным компьютерным бизнесом. Однако в 1991 г. он полностью разорился и, разочаровавшись в свободном предпринимательстве, нашел утешение в поисках истоков Руси и славянства, чем он усердно занимался в залах Библиотеки им. Ленина (Казьмина 2002: 4–7).

Не обладая специальной подготовкой для анализа сложной индоевропейской проблемы, свои познания этот любознательный автор черпал в предназначенных для специалистов томах «Археологии СССР», а также в других обобщающих изданиях, выпущенных в свое время советскими археологами. Кроме того, не владея древними языками и методами исследования древних текстов, он счел себя вправе интерпретировать такие сложные произведения, как Ригведа, Авеста и древнескандинавские саги, разумеется, в русском переводе. И, не владея методами палеоантропологии, он не испытывал никаких колебаний в отождествлении индоевропейцев с «белой расой». При этом он пытался доказать, что восточное славянство стоит ближе к «древнейшему стволу индоевропейского древа», чем все другие индоевропейские народы, что оно хранит бесценные древние традиции и устои и что поэтому именно ему суждено «развязать трагические узлы всего индоевропейского сообщества планеты». В России он видел «праматерь» и «колыбель» «белого человечества», откуда время от времени происходил исход культуртрегеров, одаривавших остальной мир своими высокими достижениями (Гудзь-Марков 1995: 299; Казьмина 2002: 10).

Показательно, что этот автор понимал индоевропейцев как «расу» – это настолько же соответствует немецкой научной традиции начала XX в., насколько расходится с современными научными представлениями. Правда, автор соглашался с тем, что в ходе своего этногенеза славяне поглотили множество других групп, однако в число этих групп включал одних только «индоевропейцев» – тем самым, единство «расы» осталось непоколебленным. Он подчеркивал, что заселение славянами огромных территорий было «предопределено гибкостью и стойким иммунитетом в отношениях с окружающими народами» да вдобавок они якобы обладали «неосознанной уверенностью своего превосходства» (Гудзь 1995: 36). Автор был склонен обращаться к генетике для понимания исторического процесса и особенностей межгрупповых взаимодействий. Так, он был убежден в том, что как таджики, так и осетины обречены на верность России по причинам генетической близости к русским, то есть обладая «арийской кровью». С тем же основанием он верил, что злость и жестокость, иной раз проявляющиеся у славян, объясняются смешанными браками с тюрками (Казьмина 2002: 13, 16).

По его собственному признанию, тяга к древней истории возникла у него в 1991 г. в связи с крахом его бизнеса и политическим кризисом, повлекшим распад СССР (Казьмина 2002: 5–7; Гудзь-Марков, Кудашкина 2007). Иными словами, интерес к индоевропейским древностям появился у него не столько из любознательности, сколько по политическим мотивам и для преодоления нервного стресса, вызванного потерей любимого дела.

Между тем его книга удостоилась самых лестных похвал со стороны главного редактора журнала «Русская мысль» В. Г. Родионова, назвавшего ее «глотком свежего воздуха в спертой атмосфере исторических фальсификаций». Лишь в одном редактор не согласился с автором – там, где «молодой историк» пытался хоть как-то следовать современным научным представлениям, отрицающим какое-либо отношение неолитического и энеолитического населения Балкан и трипольской культуры к индоевропейцам. Редактор резко ему возразил (Гудзь 1995: 34). Да и как не возразить? Ведь ближайший соратник Родионова Г. С. Гриневич, как мы знаем, настаивал на том, что именно на Балканах еще в энеолите возникла «славянская письменность».

Иную версию древней истории, страдающую мегаломанией, развивал бывший связист, а затем военный переводчик, преподаватель арабского языка, кандидат филологических наук Н. Н. Вашкевич, как будто бы сочувствовавший неоязычеству, но скептически относившийся к «Влесовой книге» и не разделявший расовой доктрины (Вашкевич 1996: 65, 185, 267). Задавшись вопросом о происхождении человека и цивилизации, он отверг какие-либо иные подходы к изучению этих проблем, кроме лингвистического. Последний же он понимал по-дилетантски как сравнение отдельных современных лексем и их субъективную интерпретацию. Он не только не признавал методов научного сравнительно-исторического языкознания, но и не желал считаться с достижениями лингвистов-профессионалов. Зато среди источников своих познаний о древней истории он упоминал книги таких же, как он сам, дилетантов Кандыбы и Гриневича, эзотериков Генона и Шюре, историков-фантастов Гумилева и Шилова. Немалую роль в его историческом образовании сыграли и произведения арабских историков-националистов, пытавшихся не только объявить Древний Египет плодом творчества арабского народа, но и изобразить последний древнейшим народом Земли.

Вот почему Вашкевич считал дорогой для него арабский язык древнейшим языком планеты, от которого якобы произошли все языки мира, а Аравию – прародиной мировых цивилизаций. Однако чисто арабская версия древней истории не могла удовлетворить его патриотические чувства. И он утверждал, что русский язык якобы был прямым потомком арабского, что первым алфавитом на Земле был русский алфавит и что именно русские осуществили перевод библейских текстов с «протоязыка». А уже позднее эти тексты были будто бы переведены на все другие языки. Историософия автора включала идею последовательного упадка и деградации. Ведь у истоков человечества, по его мнению, лежала блестящая арабоязычная первоцивилизация, которая с течением времени пришла в упадок и распалась (Вашкевич 1994; 1996: 162).

С самого начала эта цивилизация-империя, охватывавшая едва ли не всю планету, состояла из целого ряда более специализированных регионов (Индия, Китай и др.). Вместе с тем русским автор приписывал особую миссию – они будто бы составляли воинскую прослойку и их гарнизоны стояли во всех частях империи. Поэтому, утверждал он, воинственность является неотъемлемой чертой русских и всех прочих европейских народов, которые, как он полагал, от них происходят: «Война – естественный способ существования европейских народов» (Вашкевич 1996: 66, 91, 305). Мало того, по ходу дела выясняется, что арабоцентристская версия древней истории автора явно не устраивала и Арабская идея постепенно вытеснялась Русской. К своему удивлению, читатель узнает, что древнеегипетская цивилизация имела древнерусские корни и ее создатели поначалу говорили на русском языке и отправляли русские культы. Затем то же самое обнаруживается в Индии, Ливии, Китае и т. д. Мировая история теряет свою многокрасочность и становится удивительно скучной и однообразной. Но и это казалось автору недостаточным. Он обнаруживал русские корни даже в арабском «первоязыке», настаивал на том, что религия Древнейшей Державы была создана русскими жрецами и что власть там принадлежала русским (Вашкевич 1996: 91–95).

Как и почему развалилась Перводержава? Автор связывал это с нараставшей специализацией регионов и развитием «национальной идеи», требовавшей большей самостоятельности вплоть до политической автономии. Именно в этот момент, как он утверждал, власть в империи захватила армия, представленная русскими. Причем она захватила ее не для спасения империи, а для того, чтобы придать распаду империи цивилизованный характер и спасти отделяющиеся народы от деградации, наделив их необходимыми знаниями и, прежде всего, письменностью. Впрочем, сетовал автор, никто не оценил благородства русских, и во вновь образовавшихся государствах ни о какой автономии для меньшинств речи уже не было (Вашкевич 1996: 186–205). Короче говоря, все эти фантастические рассуждения о Первоимперии и ее распаде, якобы произошедшем 7500 лет назад, фактически моделировали недавнее прошлое – распад СССР; и автор сам это прекрасно сознавал, говоря о том, что история повторяется (Вашкевич 1996: 205, 225).

Иными словами, все построения Вашкевича служат ярчайшей иллюстрацией того, как современный человек конструирует историю, исходя из окружающей его реальности, а затем опирается на эту искусственную конструкцию для предсказания будущего. При этом становится понятным смысл теории циклизма – ведь если история совершается циклами и без конца повторяется, то имеются все основания мечтать о грядущем восстановлении Русской империи! Мало того, если первоначальное человечество было однородным (вспомним о «едином арабском языке») и не делилось на отдельные этносы, то можно рассчитывать на исчезновение этносов в будущем (Вашкевич 1994: 181). Впрочем, о том, будет ли это единое человечество русскоязычным или арабоязычным, автор многозначительно умалчивал.

Мысль о древней Русской империи и о русских как первонароде, идущая от переосмысленного эзотерического подхода, пришлась по нраву многим писателям-почвенникам. Высот мегаломании она достигда в творчестве бывшего инженера, писателя Ю. Д. Петухова, который никак не мог смириться с мыслью о сложении русского народа в лесной зоне Восточной Европы – ему это казалось унизительным, и, движимый ущемленным национальным чувством, он отправлял «древних русов» в Средиземноморье, где якобы и лежала их истинная прародина. При этом он настойчиво требовал переписать школьные учебники, где, по его мысли, «древних русов» следовало изобразить создателями всех основных древних цивилизаций (Петухов 1998в: 14) вплоть до объявления Египта истинной колыбелью «русов» (Петухов 1998в: 37–47).

В творчестве Петухова на «историческом» поприще выделяются два периода. В 1980 – 1990-х гг. он всячески стремился отождествить праиндоевропейцев со «славянами» («праславянами»). Затем, совершив поездки по странам Ближнего Востока и Египту, он начал настаивать на том, что палеолитические кроманьонцы и были «исконными русами»; якобы у них сложились праязык и культурные традиции, которые в наиболее чистом виде унаследовали русские, и якобы именно «русы» составляли ствол («белую расу»), от которого постепенно отпочковывались самые разные народы. Понимая политическую подоплеку такого подхода, Петухов не уставал подчеркивать свое неприятие расизма и шовинизма. Он даже утверждал, что русским такие чувства чужды в силу их природной «открытости» и «всечеловечности»: «Суперэтносу русов изначально и на протяжении всей его 40-тысячелетней истории не были ведомы установки расизма, национальной или видовой нетерпимости» (Петухов 2001: 387). Иными словами, Петухов верил в национальный характер и придавал ему необычайную устойчивость, делая его фактически генетическим наследием. В итоге, на словах отвергая расизм, на деле в своих «этнологических исследованиях» он исходил именно из расовой теории. Причем если в своих первых книгах он еще пытался это всячески вуалировать, то в самых последних уже вовсе этого не скрывал.

В трудах Петухова нетрудно обнаружить влияние теории этногенеза Л. Н. Гумилева, и это не случайно. Ведь, по словам самого Петухова, он выработал основы своего «метаисторического подхода» в начале 1980-х гг., то есть тогда, когда депонированная в ВИНИТИ рукопись Гумилева с феерической скоростью расходилась по стране в десятках и сотнях ксерокопий и широко обсуждалась, в особенности, в кругах советской научно-технической интеллигенции. Именно тогда многих поразила мысль о фундаментальной роли этноса в истории, что и определило сдвиг немалого числа интеллектуалов к расовой парадигме.

В конце 1980-х гг. Петухов задумал написать серию книг под претенциозным названием «Подлинная история русского народа. 12 тысячелетий». Первая из этих книг, вышедшая в 1990 г. и дважды переизданная впоследствии, была посвящена «загадке индоевропейцев». В ней автор не только объявил славян «прямыми наследниками древних индоевропейцев», якобы непрерывно живущими на территории индоевропейской прародины и в наиболее чистом виде сохраняющими фольклор и религиозные представления индоевропейцев, но недвусмысленно отождествил ядро праиндоевропейцев с праславянами. Мало того, уже тогда у него возникла смутная идея о том, что истоки этого «ядра» надо искать еще в доиндоевропейской древности (Петухов 1990: 51, 276–278, 282; 1998б: 226–229).

Петухов признавал, что в своих построениях опирался прежде всего на работы известных ученых-почвенников – лингвиста О. Н. Трубачева, археолога Б. А. Рыбакова и историка А. Г. Кузьмина (Петухов 1990б: 22–23, 28, 31), причем он заимствовал у них наиболее сомнительные и слабо обоснованные построения, не разделявшиеся другими специалистами. При этом он шел еще дальше и приписывал им то, чего в их работах вовсе не было. Так, у Трубачева не найти высказываний о том, что славяне являются наиболее чистыми наследниками древнейших индоевропейцев, как на том настаивал Петухов (Петухов 1990б: 23). Академик Рыбаков в своих научных публикациях никогда не изображал древних славян кочевниками, «пасшими скот от Амура до Карпат», как хотел уверить читателя Петухов (Петухов 1990б: 18). Напротив, Рыбаков неоднократно называл «Влесову книгу», откуда взята эта формула, фальшивкой. Еще меньше оснований имеет утверждение о том, что якобы известный археолог А. В. Арциховский подтверждал подлинность «Влесовой книги» (Петухов 1990б: 18).

Сам Петухов поначалу был большим поклонником «Влесовой книги», вслед за которой объявлял праславян скотоводами-кочевниками (Петухов 1990а: 55; 1998б: 18, 48). Оттуда же он заимствовал триаду Правь-Явь-Навь, так полюбившуюся русским неоязычникам (Петухов 1998б: 99). Праславяне в его ранних работах оказывались «ариями», а «арии – это жизненно здоровые люди, способные к продлению рода и к борьбе за свои жизни и свой род». Это определение Петухову настолько понравилось, что он воспроизводил его почти в каждой новой книге (Петухов 1990а: 268; 1998б: 221; 2001: 213; 2009б: 115). При этом он модернизировал древний социальный контекст, представляя все общности и группы далекого прошлого, имевшие название, исключительно «этносами». Не случайно, перенося в прошлое современную ситуацию, он утверждал, что древнейшие общности складывались, прежде всего, на базе языка и культуры, а не кровнородственных связей (Петухов 1998б: 20).

На самом же деле в основе древнейших общностей лежали именно родственные или, точнее, псевдородственные связи, а термин «арии» изначально был не этнонимом, а соционимом и относился вовсе не к народу, а к слою знати, называвшей себя «ариями», то есть «благородными». Но автору такое объяснение не подходило, и он обращался к этимологии, предложенной когда-то Ф. Максом Мюллером, выводившим термин «арии» из старославянского «орати», то есть «пахать» (Петухов 1998б: 95, 221; 2001: 213; 2009б: 49, 115). Петухов либо не знал, либо сознательно не упоминал о том, что позднее была доказана ошибочность такой этимологии. Кроме того, за этими его «этимологическими» рассуждениями стоят вовсе не лингвистические аргументы, – ведь одновременно Петухов давал термину «арий» и совершенно иное объяснение. Видимо, под влиянием идей Доброслава, вообще не имеющего высшего образования, он произвольно выводил корень «ар» от «яр», «ярый» (Петухов 1998в: 9, 23, 51; 2009б: 373).

Отвергая романтические теории XIX – начала XX в. и, в особенности, построения немецких ученых того времени о «тевтонских завоеваниях», Петухов рисовал мало чем отличающиеся от них грандиозные передвижения неких «праславянских пастухов» (Петухов 1990а: 19–20, 55–57, 281–282; 1998б: 17–18 и карта на с. 232–233; 2001: 16–17). Его завораживала «теория метаистории» известного нам писателя-фантаста В. И. Щербакова, и он представлял ее «единственным историческим учением, которое может вывести всю нашу историческую науку из темного и мрачного тупика, в котором та ныне пребывает». «Цикличность и многократные замыкания кольцеобразных перемещений – такой видится нам подлинная древняя история», – заявлял автор (Петухов 1990а: 59, 177; 1998б: 51, 146). На самом деле эта теория воскрешала давно отвергнутый наукой гипермиграционистский подход, восходящий как раз к построениям романтиков XIX – начала XX в. Именно этим подходом и руководствовались нацистские авторы, писавшие о бесконечных переселениях «тевтонцев», или «арийцев».

Следуя тем же путем, Петухов в своих первых книгах практически отказывался от анализа каких-либо исторических источников, кроме фольклора. Подобно многим своим единомышленникам, именно фольклор он считал наиболее достоверным источником о седой древности, причем не всякий, а именно славянский фольклор, якобы сохранивший «представления о восьми-семитысячелетней древности» (Петухов 1990а: 119–120; 1998б: 100). Вопрос о том, каким образом автор устанавливал границу в 7–8 тыс. лет, остается за скобками. Ведь, как мы увидим далее, другие его единомышленники шли еще дальше и смело раздвигали эту границу до 10–12 тыс. лет, 40 тыс. лет или даже нескольких миллионов лет. Впрочем, вскоре и Петухов освоил эту методику, и в его последних работах по «истории русов» рамки этой истории уже охватывали всю эпоху существования вида Homo sapiens.

Так, во втором переработанном издании своей книги, отождествляя древнейшую общность «протославян-русов» с праиндоевропейцами, Петухов относил их к эпохе 12 – 6 тыс. лет до н. э. (Петухов 1998б: 233; 2001: 222–225). Мало того, в иных местах этого удивительного произведения он возводил их к палеолитической древности – ведь погребения в Сунгире и поселение охотников на мамонтов в Межиричах были, по его мнению, оставлены «русами-бореалами». Доходя до полной экзальтации, он в послесловии писал: «Народ русов невероятно древен, практически извечен, он породил множество других народов» (Петухов 1998б: 253). Уже одно это, не говоря о прочих весьма сомнительных методических приемах, заставит вдумчивого читателя засомневаться в надежности предлагаемых ему конструкций. Впрочем, редакция серии «Подлинная история русского народа», возглавлявшаяся самим Петуховым, убеждала доверчивого читателя в том, что «выдающийся ученый», «известный историк» Петухов сделал открытие мирового значения и «данные автора не поддаются фальсификации» (Петухов 1998б: 6).

На деле такой вопрос, как надежность собственных исторических построений, писателя мало заботил. Ему было важнее другое – доказать, что предки славян еще в глубочайшей древности освоили огромную евразийскую территорию и заложили основы человеческой цивилизации. Следовательно, славяне якобы являются старшим братом всех остальных современных индоевропейских, а также угро-финских и семитских (их он тогда почему-то упорно называл «симитами», по-видимому считая, что это лучше связывает их с «прародителем Симом») народов. Несколько позднее он настойчиво подчеркивал, что «русы-европеоиды» расселились по Сибири и Дальнему Востоку много раньше монголоидов (Петухов 2009б: 342). Аналогичным образом, он и Центральную Азию причислял к исконному ареалу русов, откуда они якобы были в поздний период вытеснены «полунегроидами» (Петухов 2009б: 377).

Петухов отмечал, что в родстве со славянами были именно «белые» народы (Петухов 1998б: 254). Мало того, обвиняя немцев в оккупации древних славянских земель, он все же призывал проявлять к ним доброжелательность, ибо, по его мнению, лишь они («наши младшие братья») были «способны омолодить русский народ и не дать ему раствориться среди кавказских и тюркских народов», чего он весьма опасался (Петухов 1998в: 53; 2009б: 147).

Не менее важным ему представлялось доказать извечность «славянского этноса», и он спорил с Л. Н. Гумилевым, который, как известно, положил предел в 1000–1200 лет для существования любых этносов. Пытаясь преодолеть это досадное препятствие, Петухов объявлял, что русский народ непрерывно обновляется путем постоянной инкорпорации других групп и это якобы прибавляет ему «пассионарности» (Петухов 1998б: 49, 229; 2001: 220).

Фактически Петухов искусственным образом приписывал глубочайшему прошлому те особенности русского народа, которыми тот отличался в эпоху Средневековья и в последующем. Так, он утверждал, что у протославян не было своих земель и якобы поэтому их молодежь отличалась большой подвижностью и свободно расселялась едва ли не по всему Старому Свету (Петухов 1998б: 48). И догадливый читатель должен понять, что широкое расселение русских по территории вначале Российской империи, а затем и СССР было следствием не целенаправленной политики властей, а выражением вечного свободолюбивого духа русских, побуждавшего их к путешествиям. Мало того, якобы эта страсть к переселениям и военным походам еще в глубокой первобытности привела к формированию казачества (Петухов 1998б: 48; 2009б: 376). Аналогичным образом, Петухов приписывал «первобытным славянам» ненасытную любовь к правде и справедливости (Петухов 1998б: 100), игнорируя тот факт, что «поиски правды» – это черта русской идеологии, возникшая в Средневековье под влиянием православия.

Все эти идеи автор намеревался развивать в следующих книгах, которые были призваны, с одной стороны, доказать «славянство» многих известных своими славными культурными деяниями или завоеваниями народов древности, таких как «народы моря», филистимляне, хананеи, шумеры, «основатели древнеегипетских династий», «ярии» (так автор предпочитал называть индоариев), троянцы, варяги, вандалы, этруски, хетты (их он произвольно отождествлял с хаттами и готами), пеласги, скифы, кельты, «древние персы» и т. д., а с другой – развить у читателя устойчивые антизападнические настроения, в частности полностью дискредитировав реформы Петра I (Петухов 1990а: 291–293).

Одну из таких книг Петухову удалось издать в конце 1990-х гг. Исходя из научных данных о наличии догреческого субстрата в Греции и доримского в Италии, он произвольно приписал этот субстрат «русам», праславянам и назойливо навязывал читателю мысль о том, что якобы древнегреческая и древнеримская мифологии со всеми их пантеонами богов на самом деле уходили корнями к некоему «праславянскому наследию». При этом он предлагал читателю надуманные «этимологические» построения, полностью нарушавшие принятые в науке методики (Петухов 1998в). Нарушал он и логику неоязыческой историографии, изображая Троянскую войну столкновением одних «русов» с другими – участие каких-либо иных народов в этих драматических событиях древности он признавать отказывался (Петухов 1998в: 15). Он рисовал Золотой век временем, когда изрядную часть Евразии заселяли одни лишь «русы», создавая там высокие цивилизации и развивая шедевры устного творчества и изобразительного искусства. Никаких других «народов» в древности Петухов не обнаруживал, и откуда они взялись, оставалось неясным. Все, что он предлагал, – это давно отброшенная наукой идея механического «отпочкования» от некоего «народа-отца», которым, естественно, представлялись все те же «русы» (Петухов 1998в: 52).

По сути, Петухов, по-видимому, пытался продолжить дело Хьюстона Чемберлена, когда-то взявшего на себя миссию создания обобщающего труда по истории Европы, где он воспевал «арийцев» как создателей всех основных мировых цивилизаций, начиная с глубочайшей древности. Однако если для Чемберлена «арийцы» ассоциировались с германцами, то Петухов доказывал, что они были «русами, славянами». Другим источником его вдохновения была нетленная идея А. де Гобино о том, что причиной упадка цивилизаций была утрата «арийцами» «чистоты крови» в результате их смешения с другими группами населения. Идеи этих двух столпов классического расизма и составили стержень псевдонаучных произведений Петухова, скромно умалчивавшего о такой генеалогии своей «альтернативной истории». Напротив, в своих книгах, посвященных происхождению индоевропейцев и русов, Петухов всячески открещивался от каких-либо расистских построений и настаивал на том, что славяне были смешанным народом и что теория «избранного народа» им была чужда. Однако он не забывал подчеркивать, что они служили «гигантской колыбелью народов» (Петухов 1990а: 22, 277, 282, 286; 1998б: 230–234; 2009б: 122). Еще одним немаловажным источником его глобальной исторической конструкции была теософия Блаватской, откуда он заимствовал идею о сменяющих друг друга «расовых эпохах». Вовсе не случайно он не уставал петь дифирамбы этой концепции и называл ее «гениальной» (Петухов 2009а: 31).

Мегаломания, свойственная псевдонаучным трудам Петухова по истории «русов», достигла своих высот в его работах, вышедших в последний период его жизни в 2000–2009 гг. Тогда он замыслил издать трехтомную «Историю русов», из которой успел выпустить лишь два первых тома в своем издательстве «Метагалактика» (т. 1, 2000; т. 2, 2002). Внешне открещиваясь от «романо-германской исторической школы», которая, по его словам, подчинила себе отечественную историческую мысль, сам он следовал худшим методам этой «школы», в полную силу проявившим себя в этнологических работах конца XIX – первой половины XX в. Речь шла о моноцентризме, миграционизме и расизме, упрощавших исторический процесс и обосновывавших колониализм и расовую дискриминацию. В соответствии с этой парадигмой Петухов полагал, что любые открытия и достижения делались только в одном конкретном месте одним конкретным народом и распространялись оттуда, благодаря миграционной активности этого народа, одаривавшего своими культурными достижениями отсталых соседей. Конвергенции Петухов не признавал, зато утверждал, что каждый народ имел свой строгий набор качеств, культурных особенностей и духовных представлений, неизменно сопровождавших его в течение тысячелетий. Это касалось прежде всего главного народа-культуртрегера; другие же могли обогащать свою культуру за его счет. Иными словами, в его работах рисовалась героическая подвижническая история народа-донора, контрастировавшая с «паразитическим» образом жизни «народов-дикарей» и «народов-прилипал», которые развивались за его счет и разлагали его, приводя в конечном итоге к упадку. Теперь Петухов соглашался с тем, что термин «славяно-русы» появился в истории относительно поздно. Зато народ-донор, который он отождествил с Homo sapiens sapiens и возвел к палеолиту, получил в его книгах название «русы», причем, по его словам, речь шла об исконном самоназвании (Петухов 2001: 246; 2009а: 79; 2009б: 450).

Петухов придавал огромное значение межэтническим контактам, считая их однозначно гибельными. Дело было вовсе не в войнах и не в военнопленных, чему он отводил второстепенную роль. Гораздо опаснее ему казалась медленная инфильтрация «периферийных групп», внедрявшихся в «цивилизованное общество», навязывавших ему свою систему ценностей и тем самым подрывавших его. Такие группы, к которым Петухов относил прежде всего кочевников, якобы ничего не создавали, а лишь безжалостно разбазаривали и разрушали созданное другими. Главную роль в этих гибельных для цивилизации процессах он отводил смешанным бракам. Примечателен также его жгучий интерес к физическим особенностям народов: описывая различные группы, он никогда не забывал охарактеризовать их «антропологический тип», считая его принципиально важным и дающим ключ к загадкам истории.

Отрицая какую-либо «классовую борьбу», он видел в истории «борьбу суперэтноса творцов с предэтносами, неспособными к созиданию, но алчущими присвоить чужое». История представлялась ему борьбой разных этносов, обладавших диаметрально противоположными менталитетом и психологией (Петухов 2009а: 127; 2009б: 213). Он писал: «На наш взгляд, главное в Истории – не история государств, династий, т. е. не придворная хроника, а история этносов – их зарождение, становление, перерождение, гибель, иногда возрождение» (Петухов 2009б: 275). Соответственно, разные этносы и оценивались им по-разному – одни творили и созидали, другие – только разрушали, а потому «утверждать, что все этносы равны, что все они несут в себе равносозидающие и равноразрушающие начала, было бы антинаучно, лженаучно и просто ложно» (Петухов 2009б: 275). Мало того, из одной из важнейших книг Петухова читатель узнавал, что суть исторического процесса в Европе, начиная с эпохи Средневековья, составляла «большая расовая война», которую якобы вела «средиземноморская раса» против «русов-славян», являвшихся «истинными арийцами» (Петухов 2009б: 399). А в самом конце книги автор прямо заявлял, что описываемые им «русы» являлись «расой» (Петухов 2009б: 448–449).

Иными словами, Петухов возрождал классическую схему, выработанную когда-то расистами Гобино (о «вреде смешанных браков») и Гумпловичем (о «расовых войнах»), и пытался обосновать ее, используя концепцию этногенеза Л. Гумилева. Именно из последней он заимствовал такие понятия, как «суперэтнос» и «пассионарность», а также представление о том, что вековые события истории якобы объясняются местью «обиженных» своим «обидчикам». Кроме того, по примеру Гумилева он объявлял себя «этнологом» и доказывал, что именно история этносов и взаимоотношения между ними составляют суть истории. Правда, в заключительное десятилетие своей жизни Петухов подчеркнуто старался опираться на достижения современной науки, и в его последних работах уже не найти ссылок на «Влесову книгу». Теперь свои книги он подавал как «научно-популярные» и даже «научные» издания.

Взаимоотношения Петухова с наукой требуют особого обсуждения. Хотя в своей автобиографии он упоминает, что в 1980-х гг. якобы пошел на «полный разрыв с Отделением истории АН СССР», однако, не будучи историком, он никогда не имел никакого отношения ни к Отделению истории, ни к какой-либо организации профессиональных историков. Так что этого «разрыва» никто не заметил, кроме него самого. Однако отсутствие признания в кругах профессионалов, очевидно, было для него болезненным, и в своих «альтернативных историях» он никогда не упускал случая с яростью набрасываться на ученых, обвиняя их во всевозможных прегрешениях: недооценке «славянского прошлого», слепом следовании установкам «романо-германской школы», искажении истории в угоду неким политическим силам, сокрытии «исторической истины» от народа и пр. В частности, он укорял ученых в игнорировании разработок представителей патриотической «славянской школы» XIX в., вызывавших критику даже у своих современников, а затем и вовсе отброшенных за отсутствием научного подтверждения. Иными словами, Петухов всячески пытался представить ученых «фальсификаторами» – якобы их главной целью было утаивание исторической истины, чего от них требовали некие заинтересованные политические силы.

Себя же Петухов выставлял бескорыстным борцом за «истинное знание» и постоянно подчеркивал свой «профессионализм». На словах он всячески дистанцировался от «народной этимологии» и заявлял, что его работам она не свойственна (Петухов 2008: 274; 2009б: 30). Между тем подавляющее большинство его собственных экскурсов в лингвистику основывались именно на ней. Укоряя ученых в «искажении фактов» в угоду привходящим политическим соображениям, сам он именно этим и занимался. Например, обрушиваясь на «норманизм» за его обслуживание политических интересов, сам он стоял на позициях дремучего «антинорманизма», пытаясь возродить аргументы 200-летней давности, диктовавшиеся именно «патриотической», а не научной позицией (Петухов 2009б: 347–441). Иными словами, он постоянно обвинял ученых в тех прегрешениях, которыми сам в значительной степени и страдал.

Правда, Петухов старался следить за научными достижениями и со временем мог радикально менять свои взгляды. Так, совершив поездку по странам Ближнего Востока, к началу 2000-х гг. он кое в чем существенно пересмотрел свои более ранние воззрения. Если поначалу он с симпатией относился к «гиперборейской идее» (Петухов 1998а: 330–334), то затем, в отличие от многих других национал-патриотов, перестал искать «арийскую прародину» на далеком Севере (Петухов 2009а: 70, 83–84). Не признавал он и участия инопланетян в развитии человеческой цивилизации. Чтобы придать своим новым книгам «научный облик», он тщательно изучал обобщающие труды, написанные археологами и историками, и кусками заимствовал из них научные данные, включая их в свое повествование. Поэтому в отличие от многих своих единомышленников он, как правило, давал верные описания археологических культур и их датировки. Он даже иной раз ссылался на работы ученых, хотя и не любил это делать, считая это «порочным и недопустимым в подлинной науке [методом]» (Петухов 2009б: прим. на с. 246–247). Он предпочитал ссылаться на сочинения фантаста В. И. Щербакова, имя которого в его книгах встречается много чаще.

Однако, не будучи специалистом, Петухов был не способен оценить надежность тех или иных гипотез. Так, он принимал на веру сомнительную идею археолога Г. Матюшина о связи праиндоевропейцев с геометрическими микролитами; специалисты эту гипотезу не разделяют. Кроме того, отказавшись от «гиперборейской идеи» (Петухов 2001: 342–343; 2009а: 82–87), он сохранил доверие к фантастическим рассуждениям украинского археолога Шилова о государстве Аратта, якобы возникшем еще в неолите на территории Украины; верил он и сомнительным «находкам» древней письменности в гротах Каменной Могилы близ Мелитополя (Петухов 2001: 407–409). У него также не вызывали сомнения утверждения некоторых националистически настроенных современных индийских ученых о том, что древнеиндийская (хараппская) цивилизация была создана «арийцами» и там господствовал санскрит (Петухов 2008: 397–410). На удивление, заботясь о «научности» своих произведений, он не ставил под сомнение дилетантские дешифровки Гриневича и фантастические построения Вашкевича. Зато он подчеркнуто игнорировал Аркаим, очевидно связывая его с идеей Северной прародины.

Он также делал весьма показательные ошибки в изложении научных данных (например, утверждая, что «арийцы» открыли земледелие, он в то же время этимологизировал термин «арийцы» как «орачи», то есть «пахари», не понимая, что раннее земледелие не знало никакой пахоты, а было палочно-мотыжным). В своих оценках прочитанного он руководствовался прежде всего патриотическими соображениями. Он, во-первых, тщательно отбирал лишь те факты и идеи, которые могли подкреплять его концепцию (в том числе, иногда извлекал из старых изданий гипотезы, давно отброшенные наукой), а во-вторых, давал им чудовищные интерпретации, с которыми не мог бы согласиться ни один специалист. Кроме того, Петухов активно пользовался художественным приемом повтора: чтобы убедить читателя в своей правоте, он делал ставку не на научные аргументы, а на бесконечные воспроизведения тех положений, которые казались ему принципиально важными. И не случайно свои выводы он иной раз называл не «аргументами», а «постулатами». Поэтому его «этнологические тексты» нередко напоминают шаманское действо, где автор движется по замкнутому кругу, постоянно возвращаясь к одним и тем же утверждениям.

В таких построениях Петухов видел свой патриотический долг. Происходящее в современной России он воспринимал в трагических тонах как расчленение и разграбление великой страны, которой грозили утрата независимости, вырождение и гибель. Это и заставляло его писать «подлинную историю» (Петухов 2009б: 134–135), иначе говоря, выстраивать настолько же величественный, насколько далекий от реальности миф, призванный вдохнуть в русских уверенность в себе, опирающуюся на деяния «великих предков» и представление о своей уникальной «миссии», якобы заложенной в них «Высшим Разумом Мироздания».

Наконец, древняя история была важна для Петухова не сама по себе, а в дидактических целях, чтобы предостеречь современников от трагедий и катастроф, уже не раз случавшихся в истории. В этом смысле речь нередко шла об эзоповом языке. Поэтому свое повествование о том, что происходило тысячелетия назад, Петухов перемежал с современными сюжетами, составлявшими, на его взгляд, аналогию древним процессам. При этом он фактически опрокидывал в прошлое современную ситуацию, причем осознанную с ксенофобских позиций. Например, распад СССР и сокращение территории, занятой Россией, он воспринимал как результат давления «молодых народов» на свой материнский ареал и доказывал, что это якобы постоянно происходило в течение тысячелетий (Петухов 2009б: 128–129). Фактически Петухов взял на себя роль «прорицателя-правдолюба», говорящего людям «неудобную правду», которую все другие якобы скрывают от народа. Сам он так оценивал свою общественную миссию: «Я и сам осознаю, что затронул запретные темы. Обычно нам показывают “сладкую деградацию” общества, эдакий декаданс. А я показал настоящее вырождение, причем без мата, без непристойностей, с юмором и состраданием… и, видимо, убедительно, а это потрясло и сконфузило наше либеральное общество, живущее в нирване своих “общечеловеческих” ценностей и комплексов. Нет, несмотря на сюжетные оболочки, мои романы не фантастика. Это что-то другое». По-видимому, Петухов видел себя одиноким «глашатаем истины», которую он подавал то с помощью исторических параллелей, эвфемизмов и аллюзий, а то и впрямую, вплетая критику современного общества в ткань своих якобы исторических повествований (Вельдина 2004: 7).

Обращаясь к величию Древнего Египта, он сравнивал его с современным, причем не в пользу последнего. Для него сопоставление циклопических построек, сделанных фараонами, с образом жизни современного арабского населения говорило в пользу империи. Это наводило его на печальные размышления о двух несопоставимых мирах: в одном творились великие дела, а второй погряз в торгашестве и недостоин тех величественных сооружений, которые древняя эпоха оставила ему в наследство. Причем, отождествляя древних египтян с «русами», Петухов проводил параллель с современными этническими изменениями в России и горестно рассуждал о жалкой судьбе «русского наследия», которое после ухода «русов» достается «чуждым племенам», неспособным его оценить (Петухов 2001: 268–169; 2009б: 143–144). При этом он не желал понимать, что египетские пирамиды и сфинксы относились к культуре знати и ничего не говорили о жизни простых общинников, которая была ничуть не лучше, чем у современных арабов. Народное восстание в Лагаше эпохи Саргона Аккадского напоминало ему о восстании 1113 г. в Киеве: оба этих случая давали ему повод еще раз указать на опасность, грозящую со стороны «чужаков» – торговцев и ростовщиков, от которых обществу был якобы один лишь вред (Петухов 2009б: 267). Кроме того, говоря о падении древних городов-государств и цивилизаций, Петухов не упускал возможности подчеркнуть (часто безосновательно), что они легкомысленно пренебрегали военной угрозой и не создавали мощной армии. Похоже, что и в этом он не столько пытался понять реальные исторические процессы, сколько подавал сигналы современной российской власти, которой следовало избегать ошибок древних правителей.

Гибель Шумера давала ему повод рассуждать о том, что может ожидать Россию в ближайшем будущем. И в том и в другом случае причину упадка он усматривал в приходе «чужаков-горцев» и «варваров-кочевников», постепенно вытеснивших исконное население и овладевших его достижениями (Петухов 2009б: 258–260). Теми же причинами он объяснял и упадок «ассиро-вавилонской империи», находя ей прямую аналогию в СССР с его «интернациональной властью» (Петухов 2009б: 277–278). Он даже детально останавливался на особенностях этого, на его взгляд, универсального процесса, который он оценивал с ксенофобских позиций. Едва ли не ключевым для него был термин «чужаки». Он писал о медленной инфильтрации чужаков в виде слуг, рабов, наемников, рабочих, торговцев и, что показательно для такого дискурса, «криминальных элементов». Со временем росла их численность, и они включались в общество, принося свои «вредные обычаи» (кумовство, взяточничество, клановость), что вело к распространению «чуждых норм морали». Затем они захватывали власть и заставляли местных чиновников, жрецов и интеллектуалов работать на себя, в частности переписывать историю и мифологию (Петухов 2008: 204–205; 2009а: 117–118, 127; 2009б: 258–259, 271, 305, 313). В книгах Петухова звучал и типичный для современного расизма тезис о «критическом пороге» миграции, превышение которого якобы неизбежно ведет цивилизацию к гибели (Петухов 2003: 442; 2009б: 269, 271, 306). При этом он не упускал случая отметить, что аналогичные процессы происходят и в современной России (Петухов 2009б: 273).

Еще одним важным для него термином был «интернационал», под которым он понимал сообщество пришлых торговцев и ростовщиков, заботившихся лишь о своем благополучии и не считавшихся с интересами коренных жителей. Выше мы уже встречались с использованием этого термина в ариософии и национал-патриотической беллетристике, где он неизменно связывается со злыми «космополитическими» силами, стремящимися разрушить местное общество. Действительно, именно в таком значении термин «интернационал», причем в отношении как древности, так и современности, встречался и в работах Петухова (Петухов 2008: 215; 2009а: 236–237, 431). Высшими ценностями для него были ценности национальные, тогда как интернациональный фактор вызывал лишь негативные эмоции и воспринимался как угроза.

Вся эта искусственно препарированная и донельзя упрощенная картина исторических изменений служила Петухову основанием для горького вывода о «маловариантности» истории, которая, в его изложении, в течение тысячелетий сводилась, по сути, к одному процессу – оттеснению «русов-индоевропейцев» варварами (Петухов 2009б: 280). Примечательно, что такое видение истории заставляло его относить эпоху «исторического перелома», когда звезда «русов-индоевропейцев» стала якобы клониться к закату, к 4 – 3-му тыс. до н. э. (Петухов 2009б: 237–240). А в шумерской цивилизации он усматривал «локальную деградацию суперэтноса русов на Ближнем Востоке» (Петухов 2009б: 246). Надо ли говорить, что реальная картина была совершенно иной? В этот период, во-первых, происходило становление древнейших цивилизаций, то есть наблюдался безусловный прогресс, а во-вторых, началось широкое расселение индоевропейцев по Евразии, что также не свидетельствовало ни о каком упадке.

В том, кем именно Петухов изображал мигрантов, особенно ярко раскрывается причина его жгучего интереса к физической антропологии. Начать следует с его представления об антропогенезе и процессах расообразования. Он полагал, что человек современного вида впервые возник на Ближнем Востоке в результате генетической мутации, причиной которой было мощное космическое излучение. Затем эти люди (кроманьонцы) скрещивались с обитавшими по соседству неандертальцами и синантропами, а также иными «архантропами», что в конечном итоге и привело к сложению негроидной и монголоидной рас и всего многообразия человеческих типов. И лишь жившие в Европе кроманьонцы, оказавшиеся в изоляции, долго избегали такого смешения. Это якобы помогло им выработать свой язык и необычайно устойчивые культурные традиции (Петухов 2001: 333–341; 2009а: 68–69). Именно такие несмешанные или смешанные в минимальной степени кроманьонцы и составили «суперэтнос русов», якобы послуживший стволом, от которого на протяжении тысячелетий отпочковывались самые разные народы. Такое «почкование» и смешение с другими видами или подвидами рода Homo представлялось Петухову единственными механизмами, стоявшими за процессами формирования всего физического и культурно-языкового многообразия современного человечества. Следовательно, Homo sapiens sapiens Петухов однозначно связывал с «белой расой», а формирование других рас шло, по его мнению, за счет ее скрещивания с другими более архаичными подвидами человека, которых она наделяла своими прогрессивными качествами, и прежде всего языком (Петухов 2009б: 237–238). Так «кроманьонцы» (то есть «русы») оказывались донорами, призванными облагодетельствовать все остальные группы человечества, и эту миссию «русы» якобы сохраняли на протяжении всей истории. Итак, хотя Петухов отвергал полигенизм, это вовсе не мешало ему выстраивать расистскую концепцию с присущими ей иерархией и этнорасовым неравенством.

Аналогичное генеалогическое древо Петухов рисовал и для развития языка, путая при этом гипотезу Н. Андреева о «бореальном праязыке» с идеей В. М. Иллич-Свитыча о «ностратическом праязыке». Различия во взглядах этих лингвистов казались ему малосущественными по отношению к гипотезе праязыка. Ведь, исходя из нее, сам Петухов рисовал грандиозную картину эволюции от «бореальной стадии» к «индоевропейской», которую совершали в истории «русы», «первичный суперэтнос», «главная ветвь» человечества. В итоге все сложности эволюции, о которых говорили ученые, отпадали, и процесс выглядел предельно просто: проторусы (русы-кроманьонцы) – прарусы (русы-бореалы) – русы (русы-индоевропейцы). Все, что было за пределами этой схемы, объявлялось Петуховым «боковыми ветвями» и не рассматривалось (Петухов 2001: 345–350; 2009а: 73–75). Утверждение такой приоритетности «русов» он ставил себе в заслугу, объявляя это величайшим открытием, «незыблемым постулатом», и заявляя, что никаких контраргументов, ставящих эту идею под сомнение, не существует (Петухов 2001: 349; 2009а: 76).

Если прежние поколения расистов считали заслугой «белой расы» («арийцев») образование древнейших цивилизаций, то Петухов раздвигал эти рамки и приписывал «русам» изобретение земледелия, то есть производящего хозяйства. Всем другим группам человечества он в этом отказывал. Он изображал «русов-индоевропейцев» флагманом человечества, первопроходцами, первооткрывателями и культуртрегерами, чьим культурным наследием питались все остальные. Соответственно, если «русы» представлялись ему «суперэтносом», то все остальные – «предэтносами», которым было бы суждено навсегда оставаться охотниками и собирателями, если бы не благотворное влияние «русов-индоевропейцев». Для Петухова за этим стоял не только фактор культурной немощи, а и расовый момент. Ведь «предэтносы» он связывал с «неандерталоидами», «негроидами», «синантропами» и даже «архантропами», неспособными в силу своих расовых особенностей подняться на новый культурный уровень. Путь к этому открывало только одно – смешение с «русами-индоевропейцами», причем движение по эволюционной лестнице было тем успешнее, чем выше у новой группы была доля крови «русов-индоевропейцев» (Петухов 2008: 252). Именно от «русов» такая группа и получала заряд «пассионарности». И, напротив, по утверждению Петухова, чем дальше группа отстояла от «ядра» (то есть «суперэтноса»), тем выше была степень ее «негроидности» (Петухов 2009а: 102).

Расы Петухов наделял разным менталитетом и необычайно устойчивыми культурными и поведенческими особенностями. Например, он доказывал, что, в отличие от европеоидов, негроидная и монголоидная расы сохранили наибольшее число «неандерталоидных признаков». В частности, речь шла о каннибализме, который, по его убеждению, был необычайно устойчивым признаком негроидной и, в меньшей степени, монголоидной рас (Петухов 2009а: 66; 2009б: 153–154). В другом месте он объяснял «повышенную агрессивность» кавказцев, также прибегая к ссылке на особенности их этногенеза. Якобы это объяснялось тем, что такие «реликтовые горцы» возникли от смешения русов с «архантропами-кавказоидами», обусловившего их «хищнический образ жизни» (Петухов 2009б: 296, 298). Введение института рабства Петухов объяснял деятельностью «чужаков» или, точнее, «чужаков-купцов», ибо «русы» якобы по мягкости своего характера не были способны на такое (Петухов 2009а: 230; 2009б: 325). А упадок трипольской культуры он ставил в прямую связь с тем, что трипольцы якобы смешались с негроидами (Петухов 2009б: 302).

Расистская основа такого «историко-антропологического подхода» очевидна. Она особенно ярко проявляется в том, как Петухов рисовал современные этнокультурные процессы. Он писал: «Архантропическая биомасса, размножившаяся в условиях стабильности, начала тотальное наступление как на суперэтнос, так и на еще не павшие жертвой деградации сыновние этносы, поглощая их, пожирая, превращая в аморфные симбиозные сообщества, в которых количество “трутней” начинает превышать количество производителей». И он предупреждал, что «животная биомасса» должна пожрать «ноомассу», что приведет к гибели высокого разума. Он подавал это как «объективный процесс», якобы следующий законам природы (Петухов 2009а: 403).

Еще одним «открытием» Петухова было то, что якобы древние «русы» никогда не воевали друг с другом. Им он приписывал «невероятное миролюбие». Несмотря на расселение по огромной территории от Европы до Ближнего и Дальнего Востока, они якобы оставались единой общностью и сохраняли единство языка и культуры. Разумеется, никаких научных аргументов в пользу этого странного утверждения, полностью расходящегося со всем, что известно науке о традиционных обществах, Петухов выдвинуть не мог. Зато он опирался на свои представления о современном русском народе, расселившемся по всей Евразии. Впрочем, и эти его знания оставляли желать лучшего, ибо даже в современных условиях тесных коммуникаций у разных групп русских отмечаются и диалектные, и культурные различия. Поэтому его построения опирались не столько на научные данные, сколько на хорошо известную националистическую доктрину, противопоставляющую «нас» «им» исключительно по культурно-языковому принципу. К этому Петухов добавлял еще и расовый компонент. В итоге «врагами» «русов-индоевропейцев» у него неизбежно оказывались «негроиды», «неандерталоиды», «архантропы» и, разумеется, «семиты». Правда, в отличие от расистов прошлого, Петухов избегал писать о «чистоте крови». Но ее с успехом заменяло положение о доле той или иной крови, и «стволовой суперэтнос русов» неизменно оказывался в этом отношении более «чистым», чем все его «боковые ветви» и «отводки». По утверждению Петухова, именно это и определяло его лидирующее положение среди всех других групп человечества.

Вопрос о воинственности он рассматривал прежде всего на примере Ближнего Востока. Он доказывал, что в основе вражды лежало не только различие хозяйственных систем (кочевники против земледельцев), но «этнорасовый» облик их носителей. И «чужаки», о которых шла речь выше, оказывались «иными» не только по языку и культуре, но, что было для Петухова принципиально важным, по расовым признакам. Если «русы-индоевропейцы» в той или иной степени сохраняли исконный тип «кроманьонцев», то у «чужаков» неизменно преобладали «негроидно-неандерталоидные» признаки. Например, у афроамериканцев Петухов усматривал черты «архантропов», у китайцев и мексиканцев – черты «синантропов», у англосаксов и западных европейцев в целом – черты «архантропов» и «неандерталоидов» (якобы от тех им досталась «лающая речь»), а зато у славян, прибалтов и восточных немцев – «кроманьоидную внешность». А вот семиты представлялись ему результатом смешения архантропов, неандерталоидов, негроидов и «периферийных русов-бореалов». При этом, по Петухову, русские оказывались среди тех народов, которые менее всего сохранили «архантропические признаки» (Петухов 2008: 8–9; 2009а: 67–69, 396–401; 2009б: 265).

Иными словами, Петухов рисовал русских наиболее продвинутым биологически отрядом человечества. И именно это, как он верил, неизбежно делало для них гибельными тесные контакты с «чужаками» – ведь те тут же с железной последовательностью начинали подрывать основы цивилизаций, построенных «русами-индоевропейцами». Этим он и объяснял упадок всех великих цивилизаций Ближнего Востока: якобы их создатели, «русы-индоевропейцы», были вытеснены «дикими семитами», пришедшими из Аравии. Представляя семитов плодом расовой гибридизации, он доказывал, что это само по себе автоматически исключало их из списка тех, кто возводил государства и цивилизации на Ближнем Востоке. Они даже не основали ни одного города, патетически восклицал он (Петухов 2008: 204–205, 210, 214). Что уж говорить о евреях, сыгравших, по утверждению Петухова, «значительную и даже роковую роль в судьбе цивилизации русов на Ближнем Востоке» (Петухов 2008: 246)?

Во всем этом нельзя не заметить очевидного влияния взглядов расиста Чемберлена, за сто лет до Петухова также объявившего «арийцев» создателями древних цивилизаций и объяснявшего их упадок «натиском семитов». Положив это в основу своих построений, Петухов дополнил эту схему еще одним «натиском», происходившим на этот раз в Европе, где «средиземноморцы», то есть южное население со значительной «негроидной примесью», теснили «истинных арийцев», которыми оказывались славяне. Для него «расовая борьба» выражалась не столько в противостоянии «цивилизации» «варварам», сколько в борьбе между носителями, с одной стороны, производящего, а с другой – присваивающего хозяйства. В этнокультурных терминах это выглядело борьбой «бореального индоевропейского этномассива» с «афразийским семито-хамитским этномассивом», или «суперэтноса русов» с «архантропической биомассой». Все остальные случаи конфронтации Петухов видел производными от этого глобального столкновения. Такую конфронтацию он считал «законом природы», формулируя его в дарвиновских терминах как неизбежную победу «сильнейшего и наиболее приспособленного». С чувством черного пессимизма он констатировал, что таковыми являются «семито-хамиты». И, перефразируя Ницше, нашу эпоху он характеризовал как «сумерки народов» (Петухов 2009а: 403–408). Иными словами, речь шла все о том же пугающем поколения антисемитов и переведенном в практическое русло нацистами столкновении «арийцев» с «семитами», лишь описанном несколько иными терминами.

За этой схемой прочитывалась еще одна идея, связанная с теософией Блаватской, говорившей о смене расовых эпох, о доминировании в каждую из них какой-то одной «расы» и о «реликтовых» остатках прежних рас, доживавших свой век в новую эпоху. Но Петухов делал пятую расу Блаватской «русами». Подобно ей, он позволял им смешиваться с «реликтовыми расовыми группами». Однако, как мы видели, он добавлял к этому «расовую борьбу» как причину окончания Золотого века и движения человечества к упадку в эпоху Калиюга. Иными словами, он воспроизводил типичную для эзотерики схему культурного регресса, или «вырождения» (Петухов 2009а: 32–34), причем регресс этот выражался у него в постоянном уходе «русов» с принадлежавших им ранее территорий. В эпоху распада СССР эта идея хорошо усваивалась читающей публикой.

Однако, основанная на идее цикличного развития, эзотерика не ограничивалась констатацией упадка и разложения; она давала и надежду, предсказывая наступление «новой расовой эпохи» и рождение «нового человека». Соответственно, и Петухов пытался рисовать радужную картину будущего. Он предрекал скорую гибель Запада и Востока. И лишь Россия как «генератор цивилизационно-пассионарных волн» должна была сохраниться, ибо на основе «стволового суперэтноса» «русов» неизбежно должен возникнуть новый «суперэтнос». Он положит начало «новому человечеству» (то есть «шестой расе», по Блаватской), которое будет много совершеннее нынешнего и начнет заново осваивать планету, а со временем достигнет уровня «богочеловека», что якобы изначально заложено в некой «программе Сверхэволюции», выработанной «Высшим Разумом». При этом якобы именно русским предначертана миссия вывести человечество на «уровень богов». Впрочем, поправлял себя Петухов, речь идет лишь о «российском человечестве»; всех других он представлял «обезьяноподобными людьми» и предрекал им возвращение в животный мир (Петухов 2009а: 420, 439–450).

Примечательно и то, каким языком Петухов описывал этот процесс: «Русское единящее начало интегрирует неандерталоидную абстрагированность мышления Запада и синантропическое видение Востока в планетарно-космическую Всемирную цивилизацию» (Петухов 2009а: 411). Здесь снова обнаруживаются особенности расового мышления автора: он, во-первых, тесно связывал биологический облик людей с типом мышления, а во-вторых, воспринимал различные группы человечества в виде иерархии, причем стремился максимально удалить их друг от друга, придав их различиям видовой характер. При этом русское начало прочно связано с современностью, тогда как «Запад» и «Восток» ассоциируются с пережиточными отрядами человечества, сохранившимися от прошлых «расовых эпох».

Пожалуй, никому другому из авторов-патриотов не дано сравниться с Петуховым по (псевдо)эрудиции и плодовитости, позволившими ему выстроить пусть и фантастическую, но, безусловно, грандиозную схему развития человечества. Другие разрабатывали более частные проблемы. Но при этом многие из них не оставляли попыток возвести столь же величественное древо «русской истории». И почти все они также апеллировали к эзотерике и «русскому космизму».

Миф о славяно-ариях увлекал не только неоязычников и симпатизирующих им писателей. Эта идея пришлась по душе и некоторым православным авторам. Так, православный историк и искусствовед В. Л. Махнач был убежден в том, что истоки славянской культуры следует искать у скотоводов-арийцев и пророка Заратуштры. Поэтому он следовал традиционной идее о продвижении славянских предков с юга и о постепенном заселении ими Русского Севера (Махнач 1999: 157–166; 2000: 71–85).

 

Свет с севера

Что бы ни говорили сторонники южного (переднеазиатского) или степного происхождения «арийцев», гораздо больше энтузиазма у современных русских радикалов, эзотериков и неоязычников вызывает идея Полярной прародины. Она излагается самыми разными авторами в сотнях публикаций, включающих как малотиражные издания всевозможных русских националистических движений и неоязыческих общин, так и общероссийские общественно-популярные журналы, а также научно-популярные произведения и художественные романы, написанные в модном стиле фэнтези. Следует отметить, что фантастическая версия, связывающая индоевропейцев с некоей Гипербореей, цивилизацией, располагавшейся якобы на Крайнем Севере, стала в 1990-х гг. необычайно популярной у русских эзотериков и неоязычников (Белов 1992 г; Донцов 1992; Асов 1994а; 1996б; 1998д: 174–183, 1999б; Глоба Т. 1993б: 79; 1994б; Глоба П. 1995; Константиновский 1994; Разоренов 1994: 47, 52; Критов 1995; Кандыба Д. 1995; Кандыба В. 1997а; 2001; Алексеенко 1997а; 1997б; Демин 1996б; 1997 г; 1997д; Хлестаков и др. 1996; Русский 1997в; Тулаев 1997а; 2011; Аринушкин, Черкасов 1998; Трехлебов 1998: 50–64; Демин В. М. 1998: 34, 68; Глоба П. 1999; [Логинов] 1999; Шамбаров 1999; Калашников 2000: 6; Хиневич 2000; Брагин 2006: 219–220. Об этом см.: Яшин 1997а; 1997б; Шнирельман 2012в). Для популяризации идеи о «нашей Арктической прародине» петербургская радикальная газета «За русское дело» даже начала с 1996 г. выпускать особое приложение под названием «Потаенное», где обсуждаются связанные с этим сюжеты (Трехлебов 1996; Разумов, Хасин 1997). Распространением таких фантазий увлекались научно-популярные журналы «Чудеса и приключения» (Струнина 1995; Грицков 1995а; Демин 1996а) и «Свет. Природа и человек» (Хлестаков и др. 1996; Бобрик 1998).

Речь идет о приполярной прародине «ариев», «славян» или «славяно-ариев» и о становлении человеческой цивилизации в результате их широкого расселения оттуда. По этой версии, тесно связанной с эзотерическими учениями, еще в ледниковый период «белые люди» приспособились к меняющимся природным условиям, что якобы и дало им преимущество перед более специализированными «желтыми» и «черными» людьми. Сразу же после отступления ледника «белые люди», занимавшие ранее Северную Европу, начали безудержное расселение оттуда на юг и восток. В год распада Советского Союза к этому мифу одновременно обратились индолог Н. Р. Гусева (Гусева 1991а; 1994б; 1998а), инженер Г. А. Разумов (Разумов, Хасин 1991: 57–67) и горячий последователь «Новых правых» А. Г. Дугин (Дугин 1993; 1996; 1997а; 1997б; 1997в). В 1991 г. Дугин даже пытался учредить журнал «Гипербореец», хотя из этой затеи ничего не вышло.

Важным импульсом для расцвета таких взглядов стали возвращение эзотерики и традиционалистского мировоззрения. Одним из главных их пропагандистов стал старший приятель и наставник Дугина, Гейдар Джемаль, сделавшийся в 1990-х гг. активистом исламского возрождения. Он родился в 1947 г. в Москве в азербайджанской семье, имеющей корни в Нагорном Карабахе. Окончив среднюю школу на Остоженке, он затем два года учился на арабском отделении Института восточных языков при МГУ, но был отчислен за «буржуазный национализм». После этого он оказался в среде «шизоидного интеллектуального подполья» (определение Ю. Мамлеева), где изучали мистику и эзотерику в контексте идеологии Новых правых.

В 1970-х гг. Джемаль объявил себя «исламским фундаменталистом» и доказывал, что Россию, а затем и весь мир ждет судьба исламской уммы. Хотя муллы неоднократно уличали его в плохом знании ислама, он с конца 1970-х гг. стал активно устанавливать контакты с исламистами, вначале в Таджикистане, затем в Иране и на Ближнем Востоке. В 1988 г. он входил в руководство национально-патриотического фронта «Память» Дм. Васильева, но был исключен оттуда за чрезмерное умствование (Челноков 1995; Малашенко 1998: 153–155). Когда летом 1990 г. в Астрахани состоялся Учредительный съезд Всесоюзной исламской партии возрождения, Джемаль был избран координатором советского движения исламистов. Благодаря своим широким зарубежным контактам он вскоре стал московским представителем Всемирной ассамблеи людей дома пророка – международной организации мусульман-шиитов, а также вошел в международную Исламско-арабскую народную конфедерацию, в которой состоит, в частности, радикальная «Хизболла». Тогда же Джемаль основал Исламский комитет в Москве и стал его бессменным лидером.

В идейном плане Джемаль придерживается программы Исламско-арабской конфедерации, ставящей задачу глобального распространения ислама и видящей своим главным противником США. Никаких общечеловеческих ценностей она не признает. Зато речь идет о стратегическом партнерстве исламских фундаменталистов с Россией, что, правда, требует от Москвы отказа от ее «прозападной ориентации». Пытаясь соответствующим образом повлиять на российских политиков, Джемаль долго занимался выработкой того, что он называл «новым идеологическим штампом» (Челноков 1995).

Свои взгляды, идущие во многом от традиционализма Рене Генона, Джемаль пропагандировал в 1980-х гг. в самиздате, а затем изложил на конференции русских националистов 26 мая 1990 г. Там он говорил о «сакральной географии» и пытался привязать к ней Россию как «Северную Евразию». По его словам, «традиция говорит о том, что Евразия представляла собой территорию, на которой находилась одна из примордиальных империй, империя, предшествовавшая, по-видимому, Атлантиде, империя Рам, и уже в наши, более поздние времена, на протяжении последних нескольких тысяч лет, Евразия была покрыта империями, как своеобразными островками “затонувшей” империи Рам, затонувшего духовного континента, который оставил своеобразные осколки твердыни некой интегральной власти, начиная от Рама и кончая Китаем». Россию он изображал наследником «этой колоссальной воли к власти».

Представления профессиональных историков о мировой истории, которые, разумеется, разительно отличались от его собственных, Джемаль отвергал как «профанические». Зато он подхватывал евразийскую схему, настаивавшую на прямой преемственности от империи Чингисхана до СССР. Он рисовал вековой конфликт между традиционализмом, «ориентированным на эссенциальный порядок духа», и «властным творчеством», связанным с «доминацией субстанциональных ориентаций и традиций». Придавая этому конфликту географическую направленность, он изображал его как противостояние Востока и Запада. В духовном же плане он видел в нем оппозицию монотеизма, или «авраамической традиции», империостроительству, или «неоязычеству». На удивление, он подавал «авраамическую традицию» как «зерно арийской традиции», «наследие белых арийских предков» атлантического или атланто-гиперборейского корня. Воспроизводя учение австрийских ариософов, имевшее явные антисемитские коннотации, он рисовал движение этой древней духовной традиции с севера на юг в зону обитания семитских племен, якобы находившихся «в латентном состоянии». Позднее человечество погрузилось в кризис и возникло «противостояние между волей к империи и волей к истине». Центром этого противостояния Джемаль назвал Россию, «наследницу империи Рам» (Джемаль 1992). Тогда главным врагом ислама он объявлял неоязычество, отождествляя его с институтами западного общества (Колпаков 1996). Вскоре Джемаль утратил интерес к такой версии истории, однако она была с благодарностью подхвачена многими русскими националистами.

Некоторым авторам ассоциация «ариев» с «белыми людьми» кажется недостаточной. Им требуется уточнений, и они безоговорочно называют «ариев»… прямыми предками русских. «Арии – древнейшее имя русских», – заявляет один из них (Абрашкин 1999: 91). «Арии», или «арийцы», появились на небосклоне радикального русского национализма далеко не случайно. Идеологи этого движения полагают, что разбудить массы и вовлечь их в активные политические действия невозможно, не воздействуя на воображение людей с помощью героических образов. Однако эти образы они ищут не в русской истории, а связывают их с идеей сверхчеловека, идущей от Ницше и в свое время нещадно эксплуатировавшейся нацистами. Говорится о «героическом стиле», который должен быть присущ новой русской национально ориентированной элите. В поисках этого стиля такие авторы и обращаются к арийской идее и к фантазиям о «Северной Прародине – Гиперборее» (Елисеев 1995в: 9). Миф о «русских-арийцах» приобрел необычайную популярность у русских радикалов. В частности, он пришелся по душе лидеру Русского национального единства А. Баркашову, который, недолго думая, отождествил ариев с «Белой Расой», а русских представил как «наиболее прямых генетических и культурных потомков арийцев» (Баркашов 1993а).

Не разделяя идеи о Северной прародине, известный художник И. С. Глазунов также участвует в популяризации откровенно расистского мифа о «белой арийской расе» и ее наиболее славных представителях, славянах, и даже требует вернуть им почетное звание создателей Ригведы и Авесты (Глазунов 1996, № 4: 197–198, 206). «Арийский миф» был, как мы уже знаем, подхвачен русскими астрологами Павлом и Тамарой Глоба, которые объявили прародиной ариев якобы затонувшую Арктиду, а Южный Урал сочли едва ли не центром Земли. Одновременно миф о предках-арийцах, расселявшихся из сердца Евразии и основывавших древнейшие цивилизации Старого Света, понравился некоторым российским политикам (Баков, Дубичев 1995: 23–29), бизнесменам (Суров 2001: 146. О нем см.: Емельяненко 1994) и пропагандистам «русской цивилизации», в частности бывшему специалисту по политэкономии, а ныне любительнице «русской цивилизации» И. В. Можайсковой, приписавшей ей «гиперборейские арийские корни» (Можайскова 2001. Ч. 1: 464–485). Можайскова не упустила случая напомнить о славном Аркаиме и «стране городов», где якобы родились индуизм и зороастризм (Можайскова 2001. Ч. 4: 55–56).

Большой интерес для нас представляют взгляды москвича А. К. Белова, бывшего руководителя Московской славянской языческой общины и неизменного лидера Национального клуба древнерусских ратиборств (Белов 1992 г). Подобно многим другим своим единомышленникам, он верит в силу национального мифа (Белов 1996) и всеми силами сам пытается его создавать. Отождествляя ругов, россов, росомонов, этрусков, руян и варягов друг с другом, он еще в начале 1990-х гг. заявлял, что все они выросли из некоего мощного праславянского суперэтноса, причем объявлял русь более ранним образованием, чем славяне. Индоевропейцев он связывал с кроманьонцами, санскрит представлял языком неолитической Европы, «славянизм» выводил напрямую из культуры шнуровой керамики и боевых топоров эпохи бронзового века, по ведомой одному ему причине причислял к «шнуровикам» трипольскую культуру более раннего времени и без тени сомнения писал о «трипольской государственности». Веру в Троицу («Трибожие») Белов безапелляционно возводил к неолиту, «периоду единых европейских вед», и обвинял христианство в плагиате и искажении этой «великой идеи». Все это делалось для того, чтобы проследить непрерывное развитие «русского этноса» едва ли не с палеолита и представить язычество бесценным знанием, намного превосходившим современную науку. Действительно, раз кроманьонская культура развивалась десятки тысяч лет, а современная цивилизация много моложе, рассуждал автор, следовательно, уровень достижений первой был, несомненно, на порядок выше (Белов 1992 г: 38; 1995: 32. Ср. также: Серов 1992).

В книгах Белова до сих пор можно найти утверждение о том, что «арийцы» обладали некими «высокими знаниями» задолго до иудаизма и христианства, причем последние якобы завладели этими знаниями, обобрав «арийцев» (Белов 2007: 23, 26, 33–34). Следовательно, остается лишь заклеймить христианство, жестоко и бездумно исказившее или погубившее «древнее арийское наследие». В концепции Белова находит место и идея о передвижениях «ариев» с севера, с Северного Полюса (Белов 1992 г: 11, 47).

Похоже, арийская тема его не отпускала, и в 1999 г. он написал роман, посвященный героической жизни Индры. Он показывал того вождем древнего племени, впоследствии обожествленным за свои великие деяния. Для автора этот роман был своеобразным философским манифестом, способным, на его взгляд, стать «источником системных понятий русской ариософии» (Белов 2000: 5). О том, что замысел романа был связан с русской идеей, говорилось и в аннотации: «Тема арийства, насыщенная подлинно научными исследованиями и разработками, позволяет, вопреки предвзятому мнению, расширить границы исторического самоопределения русского народа, обогатить его духовно-нравственный строй». И хотя, как утверждал автор, роман основывался на ранних гимнах Ригведы и, тем самым, не имел отношения к русскому народу, «идеальным типом арийца» он называл именно русских. Отмежевываясь от взглядов на арийцев, господствовавших в Третьем рейхе, он заявлял, что якобы нацисты искали «арийцев» вовсе не там, где следовало. Ему казалось несомненным, что именно русские более всего соответствуют идее Ницше о сверхчеловеке и, мало того, именно «славянская идентичность» была близка «зороастрийским арийцам». Последних он связывал со «скифским стандартом андроновской культуры» (хотя андроновская культура не имела ничего общего со скифами). Наконец, со ссылкой на неназванных ученых (за ними читается образ Н. Р. Гусевой, которую автор считает «виднейшим ариософом советской школы») он утверждал, что русский язык настолько близок раннему санскриту, что «мы и сейчас могли бы понять друг друга» (Белов 2000: 5–6).

Подобные идеи автор вкладывает в уста некоего «ученого», который, кроме того, подчеркивает связь изначальных «арийцев» с «белой расой» и «белыми приоритетами». Этот «ученый» также называет «арийцев» «предтечей мировой культуры» и создателями древнейших цивилизаций, включая шумерскую и древнеегипетскую. В частности, по его словам, именно «арийцы» принесли в Шумер «основы религиозного мировоззрения», якобы содержавшегося в Ригведе «за три тысячи лет до Библии». При этом «ученый» сетует на то, что в Индии и они сами, и их культура переродились и утратили самобытность (Белов 2000: 10–18). Белову приходится по нраву и идея, согласно которой, будучи в Месопотамии, иудеи всемерно пользовались наследием «арийской культуры» (Белов 2000: 468). А «арийские достоинства» он связывает с кровью, тем самым демонстрируя склонность к расовому подходу. Мало того, он утверждает, что таков естественный порядок, ибо якобы «природа разделила одни творения рукой благостной, другие – пагубной» (Белов 2000: 544, 577).

Специалист без труда обнаружит в этом подходе не только искажения известных исторических фактов, натяжки и передержки, но и очевидное сходство с «арийским мифом», созданным Чемберленом, получившим широкое хождение в нацистской Германии и развивавшимся затем Ю. Эволой. Автора романа это сходство, похоже, тоже смущает – «ведь это сочетается с фашистскими идеями» (Белов 2000: 18). Однако признавать порочность изложенной концепции он не намерен. Его лишь заботит то, каким образом ее можно донести до читателя.

Несмотря на то что действие романа происходит много тысячелетий назад на «арийской прародине», автор нагружает исконных «арийцев» теми проблемами, которые заставляют его сегодня тревожиться за судьбу русского народа. Речь идет о падении рождаемости и о приходе новых неарийских кланов, вытесняющих «арийцев» с насиженных мест и объявляющих самих себя «арийцами». При этом пришельцы якобы пользуются всеми достижениями «арийцев», ибо это проще, чем производить самим. Мало того, якобы мечтая закабалить «арийцев», демон создает «священные письмена», чтобы овладеть Словом и заставить их замолчать. В другой более поздней книге Белов пишет об этом еще откровеннее. Там он представляет современные массовые миграции сознательно организованной «этнической экспансией», ставящей своей целью «создание многочисленных влиятельных диаспор». По его словам, за последнее десятилетие мигранты «осуществили тотальное демографическое переустройство российских регионов», что якобы является частью «исламской революции». Иными словами, мигрантов он приравнивает к чеченским боевикам и видит в них боевые порядки «бойцов ислама», замышляющих сделать из России новый «Халифат» (Белов 2003: 35–46). За всем этим прочитывается современная антииммигрантская риторика, квалифицирующаяся сегодня как «культурный расизм».

Обрисованные процессы якобы и в прошлом, и ныне ставили и ставят «арийцев» на грань выживания. И автор доказывает, что, чтобы сохраниться, надо крепить единство, создать единый народ, выбрать вождя и обрести глубокие знания. А чтобы вождь был недоступен критике, следует объявить его богом.

В свой роман автор включает ряд важных для него политических идей. Ему претит идея социального равенства, якобы подброшенная людям демоном. Для него идеи равенства и братства, смирения и покаяния являются «гнилой моралью». Зато его идеалом служит кастовое общество, где касты отличаются профессиями, поведением и мировоззрением. Главной кастой ему видятся «воины» («кшатрии»), под которыми в сегодняшнем мире понимаются все силовые структуры, и он требует уважительного отношения к ним как к особо важному классу (в этом нельзя не заметить влияние Эволы). Их-то он и представляет «национальной элитой», которой должно служить государство. По сути, он не прочь ввести военную диктатуру, ибо порядок ценится им выше свободы и демократии. Одновременно он воспевает войну, якобы идущую во благо обществу.

Иными словами, Белов стоит за иерархическое, корпоративное и милитаризованное общество, которое когда-то пытались строить итальянские фашисты под началом Б. Муссолини. Кроме того, чтобы побудить людей к активности, он доказывает, что демон живет только их равнодушием, нерешительностью и глупостью. В рассмотренном романе политические идеи явно превалируют над описанием обрядов и культуры. Очевидно, этим и определяется та «русская ариософия», которую мечтает создать автор.

Сходная мифологическая модель воссоздается и петербургскими неоязычниками-«венедами» в их журнале «Волхв» и газете «Родные просторы». Здесь, с одной стороны, воспроизводятся давно устаревшие теории XVIII–XIX вв., отождествлявшие скифов, сарматов, киммерийцев, фракийцев, роксоланов со славянами; в частности, отстаивается идея о доисторической славянской письменности, едва ли не древнейшей в мире. С другой стороны, популяризируются идеи украинского националиста-эмигранта Ю. Г. Лисового о славной истории восточных славян в первобытную эпоху.

Одновременно разрабатывается циклическая концепция истории, по которой славяне якобы покинули исконные прибалтийские земли 4000–4500 лет назад и переселились в Индию. Там они стали «ведистами» и зачинателями высочайшей культуры, с которой и вернулись позднее на территорию будущей Европейской России. Это «венеды-вентичи», широко расселившиеся в Северо-Восточной Европе и по Балтийскому побережью, причем следы их будто бы встречаются и в других районах Европы. Праславяне якобы создали блестящую варненскую культуру на Балканах в 4-м тыс. до н. э., которая, помимо всего прочего, якобы дала миру древнейший алфавит. От «праславян-киммеров» происходили будто бы и финикийцы, якобы не имеющие ничего общего с семитами, но зато давшие начало русским поморам. От этих же киммеров пошли не только русские племена, но и гунны, болгары и даже… кхмеры. Эта концепция стремится к политической актуальности, настаивая на том, что славяне поселились в Прибалтике раньше финно-угров. Здесь же находят место и рассуждения Щербакова о славном Асгарде и асах, что говорит о том, что русские националисты широко обмениваются информацией и быстро подхватывают и развивают идеи друг друга. Но журнал «Волхв» идет еще дальше Щербакова, объявляя славянином первого египетского фараона Нармера и заявляя о близком родстве между славянами и айнами Японии. В этой версии славяне, в отличие от народов Запада, представляются носителями вечного мира, и выражается уверенность в будущем «мировом объединении славян» и в том, что «возродится Россия – мать будущей Великой цивилизации славян» (Милов 1991).

Постепенно аппетиты петербургских неоязычников растут. Теперь праславянам приписывается уже не только создание древнейшего алфавита, но и выработка религиозных ведических систем, послуживших основой индуизму, брахманизму, буддизму и зороастризму; греческая и римская цивилизации представляются ответвлениями славяно-русского язычества; к славянам причисляются шумеры Южной Месопотамии, которые объявляются отважными землепроходцами и мореходами, достигшими в древности Индокитая, Японии и даже Америки. С русами ассоциируются и создатели мегалитических культур первобытной Европы. Утверждается, что почти все народы Европы и Передней Азии сложились на славянском субстрате, ибо все важнейшие достижения человечества (включая и алфавит) якобы восходят к балканской энеолитической варненской культуре, будто бы славянской по происхождению. В частности, говорится о том, что будто бы праславянская письменность «киммерица» дала начало шумерской клинописи и прафиникийскому письму. Славянами, по этой версии, оказываются и скифы, и гунны, и древние римляне, а источником таких представлений служит «Влесова книга». Не остается в забвении и палестинская проблема: отстаивается уже известная нам идея о том, что и в Палестине исконным населением были славяне, от смешения которых с якобы родственными финикийцами произошли хананеи, «предки современных палестинцев». Появление древних евреев в Палестине рассматривается соответственно как акт агрессии против «славян».

Совершив все эти подвиги и распространив высокую культуру едва ли не по всему миру, славяне в конечном итоге вернулись в Северное Причерноморье. Но когда-то «это был огромный народ, рассеянный по всей Европе, по берегам Азии и Африки», который «уже за 2500 лет до Колумба и др. открыл все “неизвестные земли”, чувствовал себя везде дома». Он гостеприимно принимал в свою среду любое другое племя, но ответом всегда была неблагодарность, стремление закабалить или даже истребить его (Милов 1993).

Какие бы невзгоды ни обрушивались на голову этих скитальцев-русичей, они всегда оставались солнечными и жизнерадостными, ибо являлись внуками Солнца. Культ Солнца лежал в основе исконной веры русичей, якобы позволявшей им жить в гармонии с окружающим миром. Прибегая к характерному приему народной этимологии, один из неоязыческих авторов даже настаивал на том, что термин «культура» означает не что иное, как «культ Ра» (Лебедев 1991). При этом для него не имело значения и то, что термин «культура» пришел в русский язык из латыни, и то, что Ра был богом солнца в Древнем Египте и не имел никакого отношения к верованиям древних славян. Много важнее ему представлялось доказать «светоносную сущность нашего Отечества», в чем он исправно следовал за Скурлатовым, а косвенно – за ариософами, также писавшими о «светоносности арийцев».

Все упомянутые идеи составляют основу ведического учения, целенаправленно создававшегося в 1990-х гг. Безверхим и его учениками и последователями, учения, в основу которого были положены русский этноцентризм и мегаломания. Что же представляет само это учение? Его содержание излагалось в одиннадцати «книгах волхвов», публиковавшихся в журнале «Волхв». Среди них – «История религии», «История философии», «Физика», «Социология», «Антропология» и ряд других. Рассмотрим здесь «Философию истории», написанную самим кандидатом философских наук В. Н. Безверхим (Безверхий 1993). Надо сразу отметить малую самостоятельность этого сочинения. Например, одна из центральных, принципиально важных для понимания ведического мировоззрения глав (гл. 3), составляющая шестую часть книги, была полностью заимствована у известного нам автора-почвенника середины XIX в. Е. И. Классена (Классен 1861: 14–38), почему-то очень полюбившегося русским мифотворцам-националистам.

Опытный глаз без труда обнаружит также заимствования из сочинений Скурлатова, Емельянова, Щербакова, Знойко, Чивилихина, Гриневича и ряда других писателей-фантастов, причем Безверхий не утруждал себя ссылками на них. Зато он не забывал отметить сходство своей концепции с идеей Гитлера о том, что великие нации погибают по одной простой причине – «из-за утраты чистоты расы» (Безверхий 1993: 90). По его собственному мнению, «коллективная душа кровнородственного сообщества (моноэтнического концентрата) создает цветущие модели культуры, а если моноэтнический концентрат находится в изоляте, побуждает членов сообщества к завоеваниям. Завоевания других народов и спокойная жизнь в благоустроенном государстве разбавляют концентрат иными этносами и ублюдками, что приводит к гибели моделей культуры». Иными словами, этнос возникает из «концентрации в изоляции»; «разбавленный иноэтническими включениями этнос разваливается, погибает», и люди, «утратившие чистоту крови», уже не могут составлять единый народ (Безверхий 1993: 3, 91–92). Для Безверхого и его последователей, «народ представляет собой популяцию (генетическую единицу)» (Волхв 1995). Корни этой нехитрой расовой схемы также можно обнаружить у Классена (Классен 1854а: 55), хотя тот и не опускался до расизма. К ней-то и сводилась вся «философия истории» Безверхого. Ее-то он и пытался подтвердить фактами из истории различных, преимущественно древних, этносов.

В своей книге автор объявлял человеческую историю «историей, прежде всего, белых людей» (Безверхий 1993: 93), бывших создателями культуры и культуртрегерами: «Созданная белыми людьми культура усваивается желтыми людьми, деградирует у черных людей и разрушается у ублюдков». Кого же автор зачислял в категорию «белых людей» и как он мыслил себе их историю? Основной ствол «белых людей», по его мнению, был представлен следующей преемственностью: шумеры, хетто-троянцы, этруски, скифы, сарматы, русские, а к его ответвлениям относились греки, римляне, немцы, англичане, которым тем самым отводилось место «младших братьев» (Безверхий 1993: 3).

По Безверхому, «белые люди» со временем образовали шесть рас, из которых старшей была, естественно, «арийская», а самой молодой – «балтская» (Безверхий 1993: 5). Позднее, чтобы не обижать арабов, к ним была добавлена седьмая, семитическая, раса (В твердыне 1995: 2). Автор подчеркивал, что в каменном веке культура «белых людей» намного превосходила аналогичную культуру «желтых». Затем он переходил к краткому описанию действительно высокоразвитых культур позднего неолита и энеолита Юго-Восточной Европы. Их создателей он без всякого на то основания, подобно уже известным нам авторам, отождествлял с «венедами», то есть славянами (а славяне, в его понимании, – это только русские). Тем самым, славяне этой эпохи оказывались в его изложении на голову выше других обществ. В частности, он повторял утверждение о возникновении алфавитного письма уже у трипольцев. Так «венеды» становились первыми на земле искусными металлургами, умелыми гончарами, укротителями диких лошадей (Безверхий 1993: 5–7).

Затем начинаются дальние переселения их отдельных групп, несущих культуру всему остальному миру. Они якобы устремляются в Малую Азию, а через нее – в Месопотамию, где теснят «черных людей» и создают древнейшее государство. Этим нехитрым приемом шумеры отождествляются с «венедами-славянами». Позднее «арийцы-венеды» завоевывают Индостан, покоряя местных «черных людей» и устанавливая там кастовый строй, «чтобы не смешиваться с черными людьми». На востоке культура венедов распространяется якобы до Китая, оказав «благотворное влияние на культуру яншао». Иными словами, «венеды» расселяются едва ли не по всему Старому Свету («от Атлантики до Урала»), причем на юге их владения охватывают Малую Азию, Палестину и Египет (Безверхий 1993: 7–9). Затем, как уже отмечалось, автор включал в свой опус главу из сочинения Классена, где говорилось о прародине славян в предгорьях Гиндукуша и об их последовательных миграциях оттуда в сторону Передней и Центральной Азии и Европы вплоть до Балтийского побережья. Автора не смущали противоречия между этой концепцией и тем, что он писал выше о прямо противоположном направлении миграций. Здесь он следовал уже известной нам «модели блудного сына», получившей широкое хождение среди русских националистов и не только у них. Текст же Классена был ему важен для утверждения мирового приоритета «славянской» религии, якобы введенной Заратуштрой.

Далее события развивались по наезженной колее: «венедами» (то есть славянами) последовательно оказываются хетты (автор почему-то отождествляет их с хаттами, которые на самом деле относились к иной языковой семье и имели иное происхождение), троянцы (автор ошибочно отождествляет их со славянами), скифы (на совести автора остаются сведения о том, что скифы называли себя «русскими» и что их власть простиралась до Китая), сарматы, «турано-пелазги – наши предки», этруски. В ту отдаленную эпоху ареал славян якобы охватывал колоссальную территорию. Автор, например, утверждал, что «под воздействием скифов возникли первые государственные образования в Корее, Японии и Вьетнаме» (Безверхий 1993: 39) и даже «Германия времен Карла Великого была сплошь славянским пространством» (автору было как будто неведомо, что уже в эпоху Юлия Цезаря значительная часть Центральной Европы была заселена германцами). Характерное отражение в работе автора находил давний спор русских шовинистов с немецкими за приоритет: автор утверждал, что «у немцев нет праязыка… и нет германской пракультуры» и что «немцев сотворила и искусственно обособила в отдельный народ католическая церковь» (Безверхий 1993: 81).

В чем же Безверхий видел подтверждения своей расовой концепции? Изрядно потрудившись над сравнением исторического пути разных народов, он «находил» всего лишь два примера ослабления древних государств якобы из-за смешения коренного населения с чужаками. Так, он объяснял упадок Хеттской державы «семитизацией» (кого автор считал источником семитизации, остается неясным, ибо ни о каких сколько-нибудь массовых переселениях семитов в Анатолию во 2-м тыс. до н. э. говорить не приходится) и крушение Римской империи – смешением с «инородцами» (отметим, что смешение было едва ли не перманентным процессом на Апеннинском полуострове, где еще до возникновения римской государственности жили различные по происхождению племена, включая этрусков, и имелись греческие колонии) (Безверхий 1993: 32, 74–75). Как бы то ни было, других примеров в древней и средневековой истории Безверхий не находил. Не слишком ли мало для столь ответственной теории?

Впрочем, Безверхий зато обнаруживал вредоносных «ублюдков». Так он называл индусов, возникших от смешанных браков ариев с местными аборигенами в Индии, а также евреев (он упорно называл их не иначе как «жидами»), якобы появившихся от смешения «белых людей – гиксосов» с «черными египтянами» (Безверхий 1993: 94–95. См. также: Талдыкина 1993: 7). Здесь Безверхому чувство меры уже полностью отказывало. Неужели он забыл свое собственное утверждение о том, что кастовый строй предохранял от смешения (Безверхий 1993: 8)? Или все же не предохранял? И как быть с блестящими культурами Индии периодов раннего железного века и эпохи Средневековья? Или они были созданы не индусами? Совершенно очевидно, что за эвфемизмом «индусы» скрываются цыгане, которые и вызывали у Безверхого отвращение.

Более интересен вопрос о евреях, изображающихся русскими радикалами врагом номер один. Безверхий не гнушался никакими приемами, чтобы унизить евреев и продемонстрировать опасность общения с ними. Ему казалось, что для этого достаточно изменить цвет кожи у египтян (которые на самом деле в большинстве своем относились к восточносредиземноморскому типу европеоидной расы) и объявить гиксосов «венедами» (наиболее правдоподобная научная гипотеза связывает гиксосов с местным семитоязычным населением Палестины). Безверхий повторял уже известную нам легенду о том, что Палестина изначально была заселена разными группами «венедов» – вначале хананеями, затем к ним прибавились филистимляне. От последних она якобы и получила свое название «Опаленный стан». Равным образом Иерусалим будто бы изначально имел название «Русска оселя» и был заложен неким Кияном, а Сион происходит от «Сиян-горы». Излишне говорить о том, что все эти фантазии, почерпнутые главным образом из писаний Емельянова (1979: 15–16), не имеют никакого отношения к действительности. Но для Безверхого они служили важным доказательством будто бы извечного стремления евреев поработить русских (Безверхий 1993: 33, 58–59, 96).

Впрочем, из его книги явствовало, что вредоносны не только евреи, но и семиты в целом. Здесь Безверхий шел даже дальше своего кумира Гитлера, отличавшего евреев от семитов-арабов, открыто симпатизируя последним (Wistrich 1991: 253; Лакер 1994: 169). По словам Безверхого, семиты никогда не отличались творческой активностью, но зато чинили вред окружающим народам и заимствовали у них, прежде всего у «венедов», культуру. Так, они участвовали в разгроме Шумера (Безверхий 1993: 11–12), раздували вражду между хеттами (Безверхий 1993: 30), разлагали римское общество (Безверхий 1993: 73), а евреи пытались подчинить Русь силой (Хазарский каганат) или путем ее христианизации (Безверхий 1993: 46–49). И «венеды» по мере сил сопротивлялись этой напасти: царь хеттов выдворил ассирийских купцов из страны, а вавилонский царь (оказывается, тоже «венед»! – В. Ш.) осуществлял карательные экспедиции против Ассирии и Иудеи (Безверхий 1993: 30, 36). Вся сомнительность такой интерпретации истории, вдохновленной расистскими чувствами автора, очевидна. Откуда проистекала его зоологическая ненависть к евреям, становится ясно из следующего пассажа: «Потомки хазарских жидов – жиды-ашкинази – в 1991 году, заключив Беловежское соглашение, разрушили империю славян, создававшуюся более 1000 лет» (Безверхий 1993: 47). Вот она, ниточка, прочно соединяющая в глазах русских антисемитов хазарский эпизод с современностью. Безверхому был нужен внешний враг, его патриотические чувства не могли смириться с тем, что что-то неладно внутри российского общества, и он находил самое легкое решение, подхватывая давнюю традицию антисемитизма.

Мало этого, за «происки евреев» достается и христианской церкви, которая, по мысли автора, изначально служила в их руках орудием против русского народа, погубив «прекрасную идеологию, записанную в наших древних книгах». Выясняется, что князь Владимир сам был «евреем» и получил на Западе инструкции, как подорвать оплот арийской идеологии. Более того, оказывается, накануне христианизации евреи намеренно ввели на Руси культ грубых идолов и кровавых жертвоприношений, чтобы затем бороться с этим культом и насаждать «рабскую идеологию христианства». В этом как будто бы выражалась их месть за разгром Хазарии (Безверхий 1993: 48–49. См. также: Белов 1992в: 387; Путинцев 1993; Перьков 1995: 7; Данилов 1996: 90). Кстати, развивая эти странные идеи, в частности об отсутствии у «венедов-славян» кровавых культов (здесь он повторяет «Влесову книгу»), Безверхий не видел никаких противоречий с тем, что несколькими страницами ниже он же прославлял культ черепов и охоту за головами у кельтов, в которых он видел ближайших родичей «венедов» (Безверхий 1993: 54).

Трудно не заметить в этой идеологии разительных параллелей с нацизмом. Не случайно Безверхий был буквально зачарован образом свастики и везде, где возможно, отмечал ее наличие в древних культурах (Безверхий 1993: 10, 57, 67). Впрочем, всем нынешним неоязычникам свойственно подчеркивать значение свастики как арийского или, уже, славянского символа солнца и добра (Бойков 1992; Из глубины… 1993; Болотов 1993; Антоненко 1994: 30; Авдеев 1994: 48–49; Именослов 1994: 59; Глоба Т. 1994а: 32–33; Платов 1995а: 161; 1995б: 91; Кандыба Д. 1995: 115; Кандыба В. 1997а: 8, 90; Комлев 1995; Колосов 1995: 9; Скуратов 1995: 33; Данилов 1996: 61, 69–70, 88; Бобрик 1998: 70; Истархов 2000: 140–142; Суров 2001: 382–400). К свастике неравнодушны и другие радикальные русские националисты, например А. П. Баркашов, который, тем не менее, стремится ассоциировать себя с православием (Баркашов 1994а: 64–66; 1997). Так как свастика по своему происхождению связана с дохристианской и нехристианской символикой, склонность Баркашова к православию следует считать не более чем политическим жестом. По своему мировоззрению он как был, так и остается неоязычником. Не случайно языческий смысл свастики РНЕ постоянно подчеркивается одним из его поклонников (см.: Тарунин 2009). То же отмечали и последователи А. Хиневича (Хиневич 1999б: 176–177).

Что же касается раннесредневековой восточнославянской и древнерусской традиций, то для них свастика никогда не служила сколько-нибудь значимым символом (Лесман 1999). В славянской культуре можно найти множество разных символов, но даже в качестве символа солнца свастика была далеко не единственной – имелись и другие еще более популярные, например разнообразные виды крестов, в том числе заключенных в круг (Берегова 2007).

Правда, сегодня некоторые авторы пытаются утверждать иное, обрушивая на читателя массу несистематизированной информации об использовании свастики в разные эпохи в различных районах мира, даже не пытаясь проводить контекстуальный и типологический анализ, обсуждать хронологию и исторические связи, исследовать различные смысловые значения (Хиневич 1999б: 155–184; Кутенков 2008; Тарунин 2009). Примечательно, что, пытаясь найти свастику у древних славян, Р. Багдасаров приводит лишь единичные примеры, причем, вопреки ему, не все они связаны именно со славянами (Багдасаров 2001: 179–180).

Первым из национал-патриотов, кто попытался реабилитировать свастику, был В. К. Демин, редактор монархической газеты «Земщина». Начав свою статью гимном Кресту как важнейшему христианскому символу, ниже Демин объяснил, что под Крестом имеется в виду свастика, которая якобы почиталась христианами с древности. Тогда этот символ называли «гаммированным крестом», и он якобы символизировал Христа распятого или Христа-победителя. Кроме того, демонстрируя свою «эрудицию», Демин доказывал, что якобы все язычники от Адриатики до Тихого океана широко использовали символ свастики. Где-то он вычитал, что, по преданию, Ной оставил сыновьям символы: шестилучевую звезду – Симу, а крест с загнутыми концами – Иафету. Якобы именно поэтому свастика стала едва ли не главным символом у потомков Иафета – индоевропейцев, или арийцев. Но те впали в язычество и забыли древний смысл символа. Однако после распятия Христа именно они стали истинными христианами. Вместе с тем у «белой расы» символ свастики сохранился, хотя она и распространилась далеко за ее пределы.

Показывая, что значение символа в истории менялось, Демин доказывал, что потомки Авраама отказались от веры в Творца и шестилучевая звезда превратилась у них в «печать антихриста», в символ борьбы Сатаны против Бога. Якобы в этом и состоял смысл Второй мировой войны, которая велась «евреями и демократами» против свастики. Поэтому Демин обрушивался на хулителей креста и сетовал на то, что на Параде Победы в 1945 г. воины бросали «немецкие знамена с крестом» к мавзолею, в котором он видел «алтарь Сатаны». Не нравилось ему и то, что солдат-освободитель в Берлине был изображен попирающим разбитую свастику. Примечательно, что его статья начиналась рисунком крупной левосторонней свастики, в которую был вписан Георгий Победоносец, повергающий змея в прах. Впрочем, Демин сетовал на то, что нехватку знаний ему приходилось компенсировать интуицией. Но он подчеркивал, что «нам заповедовали опираться на веру, а не знания» (Демин 1993). И хотя Демин протестовал против германской монополии на свастику и щедро одаривал «все арийские народы» правом на ее использование вместе с приданием ей своей смысловой нагрузки, в своей ненависти к «иудеям» и «масонам» он демонстрировал типично нацистское понимание значения свастики. И действительно, вскоре он откровенно выразил свои симпатии Гитлеру и всему нацистскому движению, одобрив их деятельность и приписав проведение геноцида «мировому кагалу». Теперь он уже прославлял «Крест», то есть свастику, как «символ защиты христианства и белых народов» (Демин 1994). Вслед за ним реабилитацией свастики занималась петербургская антисемитская газета «Наше Отечество» (1996, № 63), а затем к этой сомнительной игре присоединился «Русский вестник» (Плахотнюк 2000).

В свою очередь, рассматривая вопрос о популярности свастики и об использовании ее русской императрицей в начале XX в., П. И. Кутенков вовсе не задается вопросом об очевидной связи этого с теософией и оккультизмом (Кутенков 2008: 94), к которым царица питала пристрастие (Rollin 1939: 61–62, 70). А его вывод о тесной связи свастики с древней культурой восточных славян и о непрерывности этой традиции остается голословным и не опирается на глубокие исследования.

Лишь Р. Багдасаров уделяет определенное внимание контексту и вариативности значений символа свастики, но и он, похоже, верит, что когда-то она имела одно-единственное значение, связанное с некой исконной традицией (Багдасаров 2001: 56–59, 73). Правда, касаясь более поздних эпох, он справедливо предупреждает против того, чтобы связывать свастику с одной лишь индоевропейской традицией (Багдасаров 2001: 110). Примечательно, что даже Н. Р. Гусева отдала дань восхищения свастике, упомянув и ее восьмилучевую неоязыческую разновидность (Коловрат). Но, связывая свастику с индоевропейцами, она отметила ее популярность у доарийского населения хараппской цивилизации (Гусева 2010: 154–160).

В выступлениях против свастики такие авторы вслед за А. Баркашовым (Баркашов 1997) усматривают зловредное посягательство на «веру и народную культуру» и упорно не хотят учитывать борьбу с реально существующим неонацизмом (см., напр.: Хиневич 1999б: 183–184; Багдасаров 2001: 18–21; Кутенков 2008: 18–22; Тарунин 2009: 227, 327, 447–448, 451–452). Показательно, что в германском нацизме Кутенков видит исключительно попытку «разрушения славянской культуры» и уничтожения ее носителей. Похоже, что об антисемитизме и уничтожении еврейского народа он ничего не знает (Кутенков 2008: 205–206). Зато он верит в то, что нацистские злодеяния будто бы осуществлялись под руководством неких «черных магов» (Кутенков 2008: 217–219). Отвергая идею Ф. де Соссюра об отсутствии непременной связи между знаком и объектом и тем самым отрицая возможность переосмысления знака (Кутенков 2008: 11), этот автор обходит вопрос о том, какое значение придавали свастике германские нацисты и какое сегодня ей придают неонацисты. Игнорируя современные политические реалии, он ратует за всемерное включение свастики в учебную программу, и в РГПУ, с которым связан автор, это, похоже, действительно происходило (Кутенков 2008: 34).

В целом знания таких авторов о далеком прошлом оставляют желать лучшего. Об этом говорит хотя бы тот факт, что все они без должной критики принимают идею об «арктической прародине индоевропейцев» (Багдасаров 2001: 59–66; Кутенков 2008: 100, 157; Тарунин 2009: 178). В целом их построения грешат массой ошибочных положений. Так, Кутенков сочувственно воспроизводит мнение о том, что якобы древнегреческая и древнеримская культуры были «порождением древнеславянской цивилизации». Это мнение он приписывает «ученым», правда, в качестве таковых у него фигурируют лишь Гусева и Жарникова, а также вологодский бизнесмен М. Суров. Он также ошибочно включает этрусков в число предков славян (Кутенков 2008: 96, прим. 12; С. 144). Кроме того, археологические культуры, которые он считает, безусловно, славянскими, не всегда являются таковыми. Этническая атрибуция некоторых из таких культур остается спорной. Наконец, придавая свастике едва ли не ключевую роль в восточнославянской культуре, он вовсе не рассматривает ее соотношение с другими важными знаками и символами. Все это говорит о том, что он находится под большим влиянием современной паранаучной литературы. Действительно, он, например, ссылается на сомнительную книгу К. Быструшкина о «космологии» на Аркаиме, а также на публикации инглиистической церкви А. Хиневича. Он без всякой критики цитирует и другие сомнительные издания.

Другой самодеятельный автор, А. Тарунин, всячески обличая советских ученых, всецело полагается на «интуитивный метод исследования» (Тарунин 2009: 33, 313). Обнаруживая свастику во многих культурах мира (причем даже там, где ее нет), он утверждает, что она всегда являлась «арийским символом» и повсюду ее разносили «наши предки – индоевропейцы». Он утверждает, что свастика связана с «древнерусской ведической традицией» и якобы близка народному духу. В своем стремлении показать разнообразие свастичных изображений Тарунин даже воспроизводит серию свастик, придуманных Хиневичем, но без упоминания его имени. Автор клянется в своей любви к свастике, симпатизирует РНЕ и без всяких комментариев помещает в своей книге эмблему белых расистов – White Power (Тарунин 2009: 21). Этот вологодский автор был связан с местным бизнесменом Суровым и, требуя реабилитации свастики, по сути воспроизводил его взгляды.

О каком именно «добре» идет речь в связи со свастикой, нетрудно убедиться, ознакомившись с нынешней деятельностью неонацистов или расистскими теориями того же Безверхого. Реабилитация свастики является, по сути дела, сознательным стремлением пересмотреть ее чудовищную роль в истории XX в. как символа борьбы за расовую чистоту со всеми ее трагическими последствиями (Wistrich 1991: 75); так она и воспринимается современными расистами (Quinn 1994: 2, 7–9, 138–139). Нелишне напомнить, что в нацистской пропаганде свастика являлась символом воинственности, направленной не в меньшей мере и против славянских народов, – чехи, например, поняли это еще в начале 1920-х гг. (Renatus 1922). Тогда же аналогичной была и реакция А. Луначарского (Луначарский 1922).

Что же касается истинного смысла свастики для современных русских нацистов, то об этом недвусмысленно писала газета «Националист», орган Национально-республиканской партии России: арийская свастика направлена прежде всего против звезды Давида (Болотов 1993. Ср.: Мочалова 1996: 110; Кандыба В. 1997а: 90–91). А радикал Широпаев, мечтающий о «расовой революции», в полном соответствии с нацистской доктриной считает ее символом свастику (Широпаев 2001: 85, 115). Единомыслие, как видим, поразительное.

Повторяя нацистов, петербургские венеды прославляют будто бы необычайное здоровье арийской нации. Безверхий утверждал, что «венеды», переселившись в долину Инда в 3-м тыс. до н. э., смогли без труда приспособиться к местным природным условиям, ибо якобы обладали врожденным иммунитетом от малярии. Зато местное население несло значительные потери от этой страшной болезни (Безверхий 1993: 8). Отмечу в скобках, что данные современной науки рисуют как раз прямо противоположную картину.

В свою очередь, некий И. И. Иванов заявлял о якобы особой генетической предрасположенности евреев к заболеваниям по сравнению с другими народами (Из глубины… 1993). Наконец, газета «Народное дело» со ссылкой на расистское издание, вышедшее в ЮАР, пропагандировала идею о том, что будто бы СПИД не опасен белым людям и что весь ажиотаж вокруг него был поднят евреями, опасавшимися за свое слабое здоровье (Перов 1991). Короче говоря, вместо того, чтобы всерьез задуматься о причинах тенденции к депопуляции, охватившей в 1990-х гг. весь русский ареал, неоязычники убаюкивали себя мифами, препятствовавшими принятию каких-либо радикальных мер для улучшения ситуации.

Впрочем, по их мнению, они знают, что надо делать для поправки здоровья. Они убеждены в том, что все физические недуги коренятся в душевных пороках и что поэтому лечить надо прежде всего душу, чему должны служить языческие ритуалы, общение с природой и «русская рефлексотерапия». Путь к этому, по их мнению, открывают бесценные знания, содержащиеся во «Влесовой книге» (Волхв 1992; Белов 1992а). Иными словами, неоязычники призывают к отказу от достижений современной медицины, проявляют ярко выраженные антиурбанистские настроения и видят выход в возврате к первобытному колдовству и магии как якобы бесценному ядру русской культуры.

Неоязыческая пресса преисполнена восторгами по поводу русского исторического приоритета и якобы ни с чем не сравнимого русского вклада в становление человеческой цивилизации. Еще Скурлатов высказывал догадку о развивавшейся в евразийских степях древней тысячелетней высокой культуре с «единой системой религиозно-магической символики и тайнописи», которая была разнесена ее носителями в области будущего сложения древнейших цивилизаций от Нила до Хуанхэ (Скурлатов 1977а: 193). В 1991 г. созданный при Русском физическом обществе журнал «Русская мысль» заявил уже в самом первом своем номере о том, что «славянская культура положила фундамент всей европейской цивилизации» (Рыжков 1991: 52). Позднее газета «За русское дело» преподнесла эту мысль следующим образом: «Русский народ является наследником древнейшей на Земле цивилизации людей, которая называлась “Русь ВсеЯСветная”. Русские люди в древнейшие времена являлись волхвами, жрецами, мудрецами, йогами, звездочетами, т. е. говоря современным языком, были “идеологами” всего мира» (Белякова 1994).

В подтверждение этой мегаломании привлекаются фантастические данные, якобы полученные археологами, о том, что «наши предки, проживающие на территории Сибири, уже 18 тыс. лет назад, то есть задолго до образования шумерской, персидской, индусской и китайской цивилизации, имели совершеннейший лунно-солнечный календарь», что будто бы более 10 тыс. лет назад русские ведуны создали обсерваторию на Куликовом поле, что найдена легендарная столица русичей Голунь с «праславянскими письменами» первой половины 2-го тыс. до н. э. (Трехлебов 1995; 1997: 4 – 11; Критов 1995: 222) и, наконец, что на Южном Урале обнаружена могила Заратуштры и именно там располагался важнейший духовный арийский центр (Томин 1994). А отсюда уже рукой подать до объявления Заратуштры «славянским гением» (Тороп 1995а). Еще один автор утверждал, что Китай в древности преодолел политический кризис только потому, что Конфуций заимствовал у русских идею построения государства по принципу большой семьи (Гусев 1993: 12). Аналогичным образом другой автор был убежден в том, что «индийская йога много веков назад была заимствована от древнерусской» (Из глубины… 1993). Делался намек на то, что европейские мегалиты эпох каменного века и раннего металла моделировались по восточнославянским образцам (Белов 1992в: 388).

Все эти идеи находили восторженный прием на страницах газеты «За русское дело», главный редактор которой О. М. Гусев развивал аналогичную историческую схему, вводя в нее расовый элемент. Он утверждал, что «творческая, одаренная» белая раса возникла 26 тыс. лет назад у кромки ледника, в северных широтах. Якобы лишь дальнейшее наступление ледника заставило ее отступить далеко на юг. Как-то само собой получалось, что от «белой расы» Гусев переходил к «нашим предкам (славянам)», которые оказывались едва ли не единственными ее наследниками и накануне 4-го тыс. до н. э. заселяли огромную область от Средиземноморья до Южной Азии. Затем они совершили головокружительный поход на север и восток, заняв обширные пространства от Дона и Волги до Байкала и Северной Индии. Мало того, одну из групп славян, куда автор включал финикийцев (?), он отправлял осваивать океаны и открывать новые земли. Это якобы она создала «шумеро-американскую цивилизацию» по ту сторону Атлантики, не говоря уже о заселении островов и побережий вдоль Индийского и Тихого океанов. В итоге родственниками славян самым непостижимым образом оказываются айны, коренные жители Японских и Курильских островов, историю которых японцы будто бы намеренно прячут от славян. Все эти фантазии нужны современным русским неоязычникам для того, чтобы заявить, что «в целом про свою сегодняшнюю Россию мы должны знать, что мы ее ни у кого не отбирали, а жили здесь всегда» и что Курильские острова – «это наша исконная русская славянская территория». Если же такие смелые построения вызывают у кого-либо недоумение, то лишь потому, что «всю эту отдаленную историю от нас тщательно скрывают силы зла» (Гусев 1994).

В конце 1990-х гг. Гусев всесторонне представил свою идеологическую платформу в виде книги, где нашлось место и для великой истории далеких предков, и для «сил зла». О замысле книги красноречиво свидетельствует аннотация к ней: «В книге, увлекательно написанной в жанре публицистического очерка, кратко излагается история возникновения Протоимперии Великая Русь. Автор ведет ее от момента преобразования неандертальца в кроманьонца и также излагает собственную гипотезу происхождения человека, прочитывает топонимы и этнотопонимы при помощи русской дохристианской ВсеЯСветной Грамоты. В книге рассказывается о прародине Русского Народа, о Великом Туране Древней Руси, об исторической судьбе азиатских народов…»

Гусев исходит из двух постулатов – из того, что история всегда так или иначе политизирована и что народы не хотят иметь «плохих» страниц в своей истории, но зато нуждаются в великих предках. В этом с ним можно согласиться. Однако ясно, что если история пишется по такому заказу и если «плохие» страницы в ней тщательно вымарываются, то речь идет не о профессиональной истории, а об историческом мифе. Но такое разграничение автор не проводит. Зато он упрекает профессиональных историков в «русофобии» и в сокрытии «истины» от народа. Под «русофобией» он понимает такое изложение фактов, которое изображает русских в неприглядном, на его взгляд, свете. Имеются в виду такие сюжеты, как призвание варягов и, например, хазарское и татаро-монгольское иго. Не нравится ему и то, что никаких русских в античную эпоху ученые не обнаруживают и что в трудах ученых европейская раннесредневековая культура смотрится не в пример более привлекательной, чем русская. Его, в особенности, возмущают авторы, начинающие русскую историю с момента крещения Руси, а предшествующие века показывающие эпохой варварства (ему невдомек, что историки-профессионалы никогда этого не делают – достаточно открыть любой курс отечественной истории). Все это, на его взгляд, унизительно для русских, что он трактует как заговор против русского народа, в котором он винит прежде всего Российскую академию наук. За ее спиной он усматривает работу западных спецслужб, якобы веками пытавшихся «одурачивать русских» (Гусев 2000: 12). Между тем с научными работами Гусев незнаком и все свои познания черпает из журнальной публицистики и газетных статей. Незнаком он и с методами работы историков. Если же он обращается к археологии, то беспардонно путает факты, даты и эпохи. Зато он безмерно чтит «Влесову книгу». На этом основании он утверждает, что «историки боятся глядеть глубже X в.» (Гусев 2000: 7).

Гусев полагает, что целью ученых является сокрытие, а то и прямое уничтожение фактов, в чем они следуют примеру христианских миссионеров. Он пишет, что «подлинная, а не выдуманная всемирная история, в том числе история Руси, спрятана в высших жидомасонских кругах, которые рвутся к мировому господству. Правда о событиях на Земле, случившихся тысячи и десятки тысяч лет назад, им известна, и она выкрадена ими у нас вместе с нашими дохристианскими Ведическими книгами» (Гусев 2000: 68). Мало того, в своей параноидальной борьбе против «искажений русской истории» он набрасывается на таких же, как он, «патриотов», находя и у них «русофобские» высказывания.

Не доверяя ученым, он обращает свои взоры к «народной науке» (Гусев 2000: 70). Из всех ученых он выделяет академика А. Т. Фоменко и его соавторов, считая именно их «настоящими историками», борцами с «историческими фальсификациями». Так у нас на глазах происходит инверсия в духе Оруэлла: работы профессионалов оказываются «фальсификациями», а домыслы дилетантов – «подлинной историей». Каким же образом до нас могла дойти эта «подлинная история»? Оказывается, ее хранили «жрецы-друиды», унаследовавшие глубокие «арийские» знания, и это они являлись создателями всех европейских ценностей как средневековых, так и эпохи Возрождения. Надо ли удивляться тому, что к таким жрецам Гусев произвольно относит всех выдающихся людей того времени? (Гусев 2000: 178).

Еще одним источником представлений Гусева о человеческой истории являются эзотерические концепции, восходящие к теософии Блаватской и эзотерике Генона. Это же лежит в основе его «ведического мировоззрения»: он в большей степени верит в Космический Разум, чем в славянских языческих богов. Отвергая Дарвина и научную теорию антропогенеза, он предпочитает им концепцию циклизма и катастрофизма, возвращая нас к взглядам Ж. Кювье. Речь идет о том, что в начале цикла человечество возрождалось заново во всем своем великолепии и чистоте (в том числе с «чистой кровью»). Именно тогда на Земле наступали райские условия. Но затем все постепенно начинало портиться и приходить в упадок, пока не наступала очередная катастрофа, в которой выживали немногие. После этого начинался новый цикл (Гусев 2000: 75–89, 192). Еще одна идея, которую Гусев почерпнул из эзотерики, связана с дрейфом полюсов Земли. Якобы в разные эпохи они занимали разное географическое положение. Например, в ледниковое время в Арктике и Антарктике якобы было тепло (Гусев 2000: 173).

Именно в этих условиях, по мнению Гусева, на Крайнем Севере совершился переход от «белых неандертальцев» к кроманьонцам. Последних он рисует исполинами, наделенными необычайными физическими и умственными способностями. Якобы именно они основали древнейшую цивилизацию и были «великими учителями человечества». Гусев выступает также сторонником полигенизма и утверждает, что каждая человеческая раса развилась от особого вида обезьян. Это не мешает его представлению о циклах, и он заявляет, что каждая из современных рас имела своих особых прародителей среди неандертальцев. Поэтому он выступает против межрасовых браков, будучи убежден, что это ведет к «порче крови» и вырождению. В частности, его страшит происходящий сегодня «упадок белой расы», и он относит это на счет «расового смешения». Поэтому он заклинает русских от смешения с «азиатами» (Гусев 2000: 96–97, 99 – 101). Все такие взгляды, как и многое другое, он также почерпнул из научных построений рубежа XIX–XX вв., которые сегодня безнадежно устарели и отвергаются учеными.

Гусев уверен, что лишь «молодая белая раса» на заре своей истории получила трансцендентальные знания от Высшего Космического Разума, а остальные расы, «черная» и «желтая», исчерпали к тому времени свой «генетический ресурс». Именно «белая раса» создала «працивилизацию», и ее единым языком был якобы праиндоевропейский. Якобы она стала «учителем всего остального человечества», а русские являются прямыми наследниками той «працивилизации» (Гусев 2000: 98–99).

Показательно, что, рассуждая о «дохристианской эпохе», которая для него начинается с палеолита, Гусев избегает пользоваться какими-либо данными археологии, генетики или физической антропологии. Зато для него непререкаемым авторитетом служит упоминавшийся выше «народный академик» А. Ф. Шубин-Абрамов, и он не устает обращаться к его ВсеЯСветной Грамоте. Якобы эта грамота пришла к людям из Космоса и содержит в себе в зашифрованном виде колоссальные знания, дающие возможность «считывать космическую информацию» (Гусев 2000: 103–106).

Именно этой грамотой, позволяющей проявить всю силу воображения и из любого слова вычитать нужную информацию, и руководствуется Гусев, «расшифровывая» человеческую историю. Вот, например, как он объясняет термин «Русь». Якобы выдающихся людей, владеющих космической энергией, кроманьонцы называли «УРами». Остальные же звались «РУ». Из этих «двух каст» кроманьонцы и состояли, а потому их самоназвание, как утверждает Гусев, было «УРРУСь», то есть «это – УРРУ». Но со временем УРы вымерли, и их название выпало. Так осталось «РУСь». Вот почему, настаивает он, русские имеют все основания вести свою генеалогию от древнейших кроманьонцев (Гусев 2000: 153–154). В то же время исчезновение УРов означало измельчание человечества и его сползание к деградации, что вытекает из теории циклизма. Те, кто деградировали быстрее, стали новой кастой («шудры»), которой пришлось отселиться на берега Средиземного моря (к ним Гусев отнес печенегов и половцев). Оставшиеся, чтобы отличить себя от них, взяли себе новое имя «славны», из чего и возникло название «славяне». По уверениям автора, все это произошло еще в ледниковый период, что якобы говорит о необычайной древности славян. При этом сегодня «духовно чистые люди» сохранились якобы только среди русских, белорусов и сербов, которые единственные сберегли наследие своих палеолитических предков «русо-ариев» (Гусев 2000: 156–158, 201).

Гусев полагает, что древнейшие «белые люди» (арии) возникли в Арктиде, составлявшей тогда единое целое с Сибирью, что предопределило «особую значимость русских территорий в мировой истории». Якобы после Потопа население «арийской протоимперии» переселилось в Сибирь, где возникла Древняя Русь, унаследовавшая традиции «древнейших ариев» (Гусев 2000: 174–175). Поселив «русских арийцев» в Сибири, Гусев делает еще одно сногсшибательное «открытие». Оказывается, Великий Туран был связан вовсе не с тюркским миром, а с южными пограничными землями «русской Сибири», протянувшимися от Тихого океана до Черного моря, где «белая раса» граничила с остальными расами, живущими южнее. Впрочем, Сибирью фантазии Гусева не ограничиваются, и он находит «русский Великий Туран» даже в Южной Америке (Гусев 2000: 218–222). По его утверждению, начиная с эпохи кроманьонца, «выполняя возложенную на нее космическую миссию, белая раса начала большую созидательную работу на всей планете». Якобы она принимала на земли Великого Турана беглецов с юга, относившихся к «желтой расе», и занималась их «окультуриванием» путем психологического воздействия и «генной инженерии». Затем многие из этих «окультуренных» были переселены в Америку, где и стали «индейцами». Те же, кого не успели туда отправить, составили ядро будущих тюркских и иных сибирских и среднеазиатских народов (Гусев 2000: 230–235).

Эта грандиозная картина не была бы полной, если бы автор не затронул вопрос о происхождении семитов. Для него семиты – это плод смешения черной и белой рас, происходившего якобы на Кавказе и в Центральной Азии (Гусев 2000: 259). Но евреям он изобретает особую историю. Якобы они являются потомками смешения «белых людей» с «чернокожими», происходившего под контролем «африканских мудрецов» в глубинах Африки. Отсюда и взялось «безнадежно испорченное семитское племя» с его «ущербностью» и «нежеланием честно трудиться» (Гусев 2000: 261–262). Гусев подхватывает и идею о том, что якобы всеми своими древними знаниями евреи были обязаны ведическим источникам (Гусев 2000: 268).

А как обстоит дело с «черной расой»? Ее автор тоже не обходит своим вниманием. Он заимствует из эзотерического учения идею о том, что в предшествующем цикле она на Земле господствовала. Однако молодая «белая раса» отняла у нее доминирующее положение. Якобы поэтому сегодня «черная раса» жаждет реванша. Гусев доказывает, что якобы «черные» добровольно согласились на переезд в Америку в качестве рабов, чтобы затем произвести переворот и загнать «белых» в резервации. Якобы этот час должен настать в XXI в. (Гусев 2000: 260).

Таким образом, перед нами вариант расовой теории, аккумулировавшей идеи «научного расизма» столетней давности и обогащенной некоторыми новыми фактами, полученными в течение последних десятилетий. Не имея никакого отношения к современным научным представлениям, эта концепция зато питается ксенофобскими стереотипами, частично унаследованными от прошлых времен, а частично рожденными нашей эпохой. В частности, автора тревожат неблагоприятная демографическая ситуация в России и странах Запада, последствия массовых миграций, быстрый рост мусульманского населения. Он также не может смириться с распадом СССР и образованием новых независимых государств. На это он отвечает выстраиванием грандиозного мифа, отводящего русскому народу роль доминирующего в современную эпоху, наделяющего его огромными заслугами перед человечеством и одаривающего его колоссальными территориями. А потерю им былого могущества Гусев объясняет натиском чуждых рас и, в частности, происками масонов, евреев, христианских миссионеров и западных спецслужб. В этих условиях все надежды на выход из драматической ситуации возлагаются на «русских волхвов».

Этот пример еще раз обнаруживает устойчивую тенденцию такого рода литературы отождествлять «славяно-русов» с праиндоевропейцами. В 1990-х гг. наблюдалась экспансия такой литературы, причем место индоевропейцев все чаще занимали «арийцы» – ассоциация, прямо ведущая к идеологии Третьего рейха. Вот что говорится в вышедшей в 1994 г. книге бывшего студента РГГУ С. Г. Антоненко, представленного издательством «Паллада» историком религий и борцом со «спекулятивными публикациями» по индоевропейской проблеме. Надо сразу отметить, что его позиция несколько отличается от неоязыческой, так как он понимает под «ведической религией» индуизм, хотя и придает ему необычайно широкий смысл, включая в него все этапы развития ведической религии (Антоненко 1994: 8–9). Впрочем, на поверку эта религия, так приглянувшаяся Антоненко, оказывается подозрительно близкой модернизованному в США кришнаизму, который он и считает единственным течением, сохранившим чистоту ведической традиции (см., напр.: Антоненко 1994: 15). Как бы то ни было, он заявляет, что в глубокой древности все индоевропейские народы, включая и русский, исповедовали ведическую религию (Антоненко 1994: 15–16).

Ядром концепции автора служит утверждение о необычайной близости санскрита к славянским языкам, из чего он делает вывод о древних теснейших контактах между славянами и арийцами (Антоненко 1994: 17–19; 1997б: 77). Корни этой концепции восходят к научным спорам 1970-х гг. вокруг теории О. Н. Трубачева, который, как мы знаем, пытался доказать, что индоарии изначально обитали в Северном Причерноморье, причем достаточно долго. Эту теорию широко разрекламировала этнограф Н. Р. Гусева в книге (Гусева 1977), нашедшей, наряду с построениями Трубачева, восторженный прием у русских националистов, тем более что эти идеи вполне согласовались с содержанием «Влесовой книги» и взглядами ее предположительного автора Ю. П. Миролюбова.

Не случайно Антоненко неоднократно почтительно ссылается на Гусеву и даже заимствует целые пассажи из ее работ (Антоненко 1994: 19, 31–35, 78). Отсылая читателя к такого рода авторитетам, он пытается создать у него представление о том, что «теория арийской индогерманской расы» нашла научное подтверждение (Антоненко 1994: 20, 87). Да, нашла, заметим мы, но только в нацистской науке эпохи Третьего рейха. Другие ученые на эту приманку не клюнули.

Далее автор старательно, но не вполне точно излагает имеющиеся в науке гипотезы о прародине индоевропейцев. Он как будто бы благосклонно относится к предположению о том, что она помещалась в восточноевропейской степи, специально отмечает, что по антропологическому «арийскому» типу местное население было близко к славянскому, и с благодарностью подхватывает идею о родине Заратуштры в Южном Приуралье. Он менее снисходителен к другой гипотезе, помещающей прародину индоевропейцев в Малой Азии. Его сомнения, впрочем вполне допустимые, основаны на чрезвычайно наивных представлениях. В частности, он убежден в том, что трипольская культура была создана индоевропейцами (Антоненко 1994: 28–32), хотя никто этого еще не доказал. Более всего автору импонирует идея о том, что прародина «ариев» помещалась в Заполярье, ибо она «опирается на данные ведической литературы» (Антоненко 1994: 24–25, 32–36). На самом деле она опирается на представления Б. Г. Тилака в пересказе Н. Р. Гусевой (Гусева 1991а; 1991б), у которой автор и списывает добросовестно соответствующие пассажи.

Дальше же начинается полная фантастика. Автор верит в то, что в ледниковый период на Северном полюсе существовал материк Арктида, откуда «арийцы» и двинулись позднее на юг в Евразию, якобы населенную тогда негроидами (Антоненко 1994: 35–37). Не говоря уже о том, что сведения о широком расселении негроидов в Евразии, мягко говоря, не точны, Антоненко и ему подобные не задаются вопросом о том, почему движение многочисленных высококультурных «арийцев» из Приполярья на юг не оставило никаких материальных следов. Ведь археологически соответствующие территории достаточно хорошо изучены, и миграции на них прослежены, но отчего-то в прямо противоположном направлении (Шнирельман 1997б). Как бы то ни было, автор свято верит эзотерическому учению о том, что арийская цивилизация хотя и тяготела к Индии, но покрывала собой всю Евразию и ее царь был царем всей Земли. А затем эта «всепланетная империя» распалась, равно как распалась и индоевропейская общность (Антоненко 1994: 39–40).

Таким образом, речь снова идет о попытке оживления эзотерической историософии. Кроме того, автор возрождает давно отвергнутую наукой клерикальную теорию о вырождении и деградации человечества и его религии якобы из-за отказа от единой изначальной божественной истины (Антоненко 1994: 6–7, 15, 41, 77. См. также: Елисеев 1994б; 1995а: 4). Как и Безверхому, ему близка мысль о том, что именно арии несли свет культуры остальному человечеству, ранее «чуждому всякому духовному знанию».

Что же автор думает о происхождении и раннем расселении славян? Здесь он педантично следует уже рассмотренной выше традиции, связывающей праславян с Малой Азией, хеттами, Троей и видящей в арийцах древнейших обитателей Палестины (приводятся все те же небылицы о Палестине – «Опаленном Стане», о Сионе – «Сиян-горе» и т. д.), вероломно покоренных евреями. Автор «обогащает» этот ряд лишь рассуждениями Трубачева об ариях (синдах) на Тамани и лингвистической теорией самодеятельного автора середины XIX в. А. Гильфердинга об особой близости славянских языков к санскриту. Он пытается также доказать, что древнерусская литература насыщена ведическими ассоциациями (Антоненко 1994: 41–48, 65). Вот почему русским следует знать ведическое учение, тем более что «на русской почве возродилась арийская идея царской власти, праведной и самодержавной» (Антоненко 1994: 82). Тем самым автор подводит читателя к мысли о том, что «русская культура и древнеславянская религия имеют несомненную генетическую связь с ведической традицией, древнейшей на Земле». Следовательно, «русский, славянский народ имеет великое прошлое, он был частью великой арийской общности, он является наследником этой общности, и он никогда не примирится с жалкой ролью просителя на задворках цивилизации» (Антоненко 1994: 83). Так недавний студент подводит «научную» основу под русскую имперскую идею.

Выдавая себя за историка и знатока древних религий, Антоненко обнаруживает поразительное невежество, произвольно трактуя исторические и языковые факты, искажая смысл исторических концепций и полностью нарушая принятую в науке методологию. Это, в особенности, ярко проявилось в его статье об «арийстве русских», опубликованной журналом «Родина» (Антоненко 1997б). Он безосновательно навязывает людям древнейших эпох мышление в категориях расовых и этнических различий, искусственно приписывает ариям ведение будто бы «религиозной войны» против аборигенов Индии, пишет о неких «замках дасью», не ведая, что ничего подобного в долине Инда археологам не известно, непонятно для чего предлагает читателю ошибочное сближение термина «арья» со славянским «орать» («пахать»), что сегодня разделяют только дилетанты. Говоря о «славянско-арийских» лингвистических и культурных параллелях, Антоненко полностью обходит вопрос о роли древнеиранских кочевников (скифов, сарматов, аланов) в истории народов Восточной Европы, а между тем, как установлено многочисленными исследованиями, именно контакты с ними сыграли первостепенную роль в усвоении иранского наследия славянами. Автор верит в существование в древности «ведического монотеизма», о котором специалисты ничего не знают. Но самое главное, делая вид, что знакомит читателя с содержанием понятия «арья», Антоненко смешивает все эпохи, будто не ведая, что смысл термина со временем изменялся.

Даже столь почитаемая С. Антоненко Н. Г. Гусева нашла нужным указать ему на ряд ошибочных утверждений и подходов. Она предупреждала против искусственного отождествления славян с ариями, верно отмечала принципиальные хозяйственные различия между ними (славяне – земледельцы, а арии – скотоводы), отрицала существование в прошлом «русского ведизма» и «мудрой нордической прарелигии». Справедливо отлучая подобные взгляды (которым Антоненко симпатизирует) от науки и не без оснований подчеркивая их родство с нацистской версией истории, Гусева развенчивала так называемое «благородство» ариев и видела в них примитивных скотоводов. Вслед за индийскими лингвистами она этимологизировала термин «арья» как «хозяин скота, кочевник» и настаивала на том, что значение «благородный» было приписано ему много позднее, вероятно в эпоху Средневековья. Впрочем, оставаясь приверженной идее «Арктической прародины», Гусева и сама плодила у читателей журнала «Родина» необоснованные иллюзии (Гусева 1997 г).

Во второй половине 1990-х гг. С. Антоненко был аспирантом в Институте российской истории РАН, но диссертацию так и не защитил. Он успешно печатался не только в известном своими склонностями журнале «Москва», но и в учрежденном правительством Российской Федерации и Администрацией президента журнале «Родина», где продолжал развивать идею о древнейшей арийской традиции, якобы лежащей в основе русской духовности. Он, в частности, доказывал, что представления старообрядцев о мироздании якобы сохранили черты древнейшей арийской традиции, зафиксированной Авестой и ведическими книгами. Он писал о «мистике Севера» и подчеркивал связь между русским сектантством и «миром арийской традиции» (см., напр.: Антоненко 1997б; а также: Родина, 1997, № 11: 66). Все это ему удавалось тем проще, что с конца 1997 г. он официально стал ведущим рубрики «Прародина», которую сам же и ввел в этот журнал для пропаганды неоязыческих и оккультных идей. Это было сделано на волне мистических настроений, охвативших тогда некоторые структуры в Администрации президента. Видимо, именно при активном участии Антоненко там начали публиковаться статьи, проникнутые духом «Северной арийской прародины» и сопутствующей ей мистикой (см., напр.: Трошин 1997; Святополк-Четвертынский 1998).

Тогда журнал подхватил идею о связи русских со строителями Аркаима (Аннинский 1998: 28–29). Затем была опубликована статья, вобравшая в себя многие из известных нам псевдонаучных фантазий, – речь шла о древнейшей письменности, якобы обнаруженной в Каменной Могиле («исследования» Кифишина), о прямых связях между трипольской культурой и шумерами, делался намек на то, что русские обладают общим культурным наследием с шумерами и т. д. Автор статьи, И. Святополк-Четвертынский, давал понять, что за всеми его рассуждениями якобы стояли серьезные научные исследования (Святополк-Четвертынский 1998).

Одновременно на страницах того же журнала Антоненко пытался уверить читателя в том, что именно к евреям («зелотам-секариям») восходят корни мирового терроризма и что сам библейский Бог был не кем иным, как первым террористом (Антоненко, Филиппова 1998). Мало того, с его подачи журнал «Родина» обсуждал и понятие «жид», осмысливая его как «скупой человек», наделенный отрицательными качествами, не являющийся «арийцем» (Антоненко 1997б: 80). Все это далеко не случайно и, как мы увидим ниже, имеет прямое отношение к тому образу евреев, который рисует современное русское неоязычество. Нелишне упомянуть, что в те годы Антоненко питал к последнему определенную слабость.

Примечательно, что, предоставляя трибуну С. Антоненко и его единомышленникам, журнал «Родина» одновременно выступал против псевдонаучных построений («фолк-хистори») дилетантов, видя в них «глобальный вред» и «урон для культуры» (Володихин 1998б). Вслед за статьей И. Святополка-Четвертынского журнал поместил вполне профессиональное обсуждение проблемы «Влесовой книги», со всей очевидностью демонстрирующее ее поддельный характер (Козлов 1998б). Вместе с тем никаких комментариев к статье Святополка-Четвертынского ни в этой работе, ни вообще в журнале не содержалось. Обе статьи публиковались как полностью автономные работы, не имевшие отношения друг к другу. Такая всеядность могла повредить престижу журнала, который в целом отличается высоким уровнем своих публикаций, сочетающих научную достоверность с доступностью изложения. Очевидно, в руководстве журнала это осознали, и рубрика «Прародина» вскоре исчезла.

Антоненко потерял свое прежнее место, и почти что на год его имя исчезло со страниц журнала. Лишь после того, как он в порядке покаяния опубликовал там статью, направленную против конспирологии и мифов о «внутренних врагах», в том числе антисемитских фобий (Антоненко 2000а), его снова взяли в журнал специальным корреспондентом, а затем он стал работать редактором отдела истории религии. Таким образом, начав активным мифотворцем, затем Антоненко стал живо интересоваться процессом мифотворчества и провел анализ мифов о власти в России с целью их использования в современной политике (Антоненко 2000б). Затем он стал экспертом по идеологии традиционализма (Антоненко 2004). Этот пример достаточно красноречиво говорит о цинизме по крайней мере некоторых из мифотворцев, хорошо понимающих, чем именно они занимаются, и готовых кардинально менять свои взгляды в соответствии с конъюнктурой.

Одной из самых ярких таких фигур является бывший геофизик, а ныне журналист А. Барашков, который любит публиковаться под псевдонимом А. Асов. Будучи большим энтузиастом «Влесовой книги», он с давних пор неравнодушен к «славяно-русской» предыстории и готов искать «древних русичей» едва ли не во всех частях земного шара. Одно время он развивал идеи о древнейшем «русско-аланском царстве Руксолань», якобы процветавшем в IX в. до н. э. – IV в. н. э. в южнорусских степях от Днепра и Дона до предгорий Кавказа и низовий Волги (Асов 1996в), и о «праотце Богумире», не только ухитрившемся создать великое Евразийское государство, но и принесшем цивилизацию в Китай (Асов 1996д). Эти фантазии пришлись по вкусу журналу «Свет» (Бобрик 1998).

В конце 1990-х гг. они Асова уже не удовлетворяли, и он сконструировал более захватывающую картину «славянского этногенеза», уходившего корнями в поздний палеолит. По его мнению, славянский этнос выделился сперва из семьи бореальных, а затем и индоевропейских народов (как это возможно, он не объяснял), и его история, тем самым, насчитывает много тысяч лет. Одновременно он заявлял, что «собственно история славян» начинается с III в. н. э. Затем, благополучно забыв об этом, он вел отсчет этой истории с 4 – 3-го тыс. до н. э. (Асов 1998д: 6–8, 172–173). В своих построениях Асов реанимировал давно забытую идею XIX в. о том, что выделение славян из «арийской семьи» произошло якобы в Индии – будто бы это и объясняет культурные сходства между славянами Карпат и индусами Пенджаба (Асов 1998д: 239). Похоже, что Асов является единственным, кто хранит память об именах «древних славянских вождей и князей» 2 – 1-го тысячелетий до н. э. (Асов 1998д: 7–8).

Мало того, он даже знает о «древних войнах людей белой и черной рас в Европе» в период позднего палеолита (эти его «знания» имеют очевидный эзотерический источник). Он также верит в то, что в 7 – 4-м тыс. до н. э. по своим природным условиям Кольский полуостров напоминал современный Крым (Асов 1998д: 166, 170, 175). В течение последних двадцати лет Асов является одним из самых плодовитых пропагандистов Арктического мифа о древнейших белых людях, «ариях», и их Северной прародине, откуда «праотец Арий (Орий)» якобы привел арийские народы на Южный Урал (Асов 1998д: 233–237). Асов с энтузиазмом принимает результаты, полученные на Кольском полуострове самодеятельной экспедицией В. Н. Демина, о которой еще пойдет речь, и нисколько не сомневается в их достоверности (хотя на помещенной им фотографии отчетливо видно, что речь идет не об искусственных сооружениях, а о естественных выходах скальных пород. См.: Асов 1998д: 183).

Развивая свою неуемную фантазию, Асов доказывал, что Аркаим под названием «Кайле-град» или «Калица» фигурирует во «Влесовой книге», что именно там жил царь Йима, «прародитель киммерийских славянских родов», что на самом деле имя этого царя было Богумир и что под его руководством в глубокой древности возникла огромная империя Евразии, раскинувшаяся от Китая до самой Африки (Асов 1998д: 223–232). Эта империя была разрушена злыми силами. Им автор придает облик трехглавого дракона Зохака, сына царя «праарабов-семитов» (по-русски Ящер). Образ этого чудища и его удивительной связи с семитами нуждается в комментариях. Дело в том, что в зороастрийском трактате «Денкарт» (IX – начало X в.) фигурирует трехглавый дракон Ажи-Дахак (Заххак), правивший в Иране после первого царя Йимы. В «Шахнаме» он принял образ жестокого сына арабского царя, требовавшего человеческих жертв для того, чтобы кормить двух змей, растущих из его плеч. Якобы он убил Йиму (Джамшида) и установил царство зла (Ленорман 1878: 148; Брагинский 1980). Иными словами, автор в скрытой форме, но, тем не менее, достаточно недвусмысленно дает понять, кто именно с давних пор портил и разрушал построенное предками. И перед читателем возникает призрак «арийско-семитской конфронтации».

Все же предки славян спаслись и под руководством некоего князя Мося осуществили блестящие военные кампании вначале в Передней Азии, где выступали под именем ариев, а затем в Европе. Где-то в районе Кавказа они якобы основали Трою – «второй Аркаим». В конечном итоге, совершив все эти замечательные деяния, славяне пришли в Центральную Россию. Здесь-то они и воздвигли Москву, получившую свое название по имени князя Мося. Поэтому ее можно считать «третьим Аркаимом». Но, заявляет автор, она же являлась и «первым Аркаимом», ибо древнейшая цивилизация, откуда люди позднее передвинулись на Урал, существовала именно на севере Европы. Автор относит «Москву гиперборейскую» к 4-му тыс. до н. э. и заявляет, что в раннем Средневековье славяне просто вернулись на свою исконную территорию, покинутую в глубокой древности (Асов 1997; 2008б: 312–326).

Интересно, что уже через год после публикации этой истории Асов едва ли не полностью ее переписал. Теперь вместо князя Мося он поставил во главе славян праотца Ария, якобы чудом спасшегося от дракона, убивавшего всех потомков Богумира. Затем, отправив ариев воевать сначала в Малую Азию, а потом в Европу, Асов уже не упоминает ни «второго», ни «третьего» Аркаима. Забыв о «Москве гиперборейской», он увлекся судьбой Палестины (он называет ее «землей пеласгов», считая тех близкими родственниками славян), где заставил «благих ариев», или «хиберов», отвоевывать ее у филистимлян, или «пеласгов». Бесцеремонно заимствуя из Библии целыми кусками, он доходит до того, что обвиняет ее в «искажении преданий пеласгов» и приписывании подвигов «хиберов» иудеям. Опираясь на антисемитский стереотип, он заявляет, что «иудеи тогда не воевали, они, как всегда, побеждали в мирное время (через торговлю, ростовщичество, жреческую деятельность и т. п.)». По его словам, ни Давид, ни Соломон не были иудеями, и он делает все возможное, чтобы наделить их арийской кровью. Следовательно, рассуждает Асов, Иисуса Христа можно назвать «потомком Ария и Дажьбога». Тем самым, тот оказывается в родстве со славянами (Асов 1998д: 247–266; 2008б: 355). Иными словами, выступая против «лжеученых», Асов без тени смущения приписывает арийцам историю древних израильтян вместе с их царями и героями. Все это, разумеется, заставляет вспомнить об источнике таких взглядов – антисемитской книге расиста Хьюстона Чемберлена «Основания XIX века», о которой уже говорилось.

Так стараниями Асова предки «славяно-русов» вынуждены были тысячелетиями метаться между глубинами Азии, Европой и Палестиной, сражаясь с полчищами врагов. Наконец они остановились в «Русколани Антии», изображенной теперь уже не «русско-аланским царством», как прежде, а «первым славяно-русским государством» с центром в Кияре, или Киеве Антском. Именно здесь, по утверждению Асова, в обществе «славяно-русов» произошли кардинальные изменения. Главным было то, что князь Бус распространил среди них ведическую веру вместе с учением о Прави, Яви и Нави. По-своему переиначив исторические факты, Асов рисует захватывающие победы Буса над врагами, включая и вождя готов Германариха. Мало того, признав, что в конечном итоге Бус потерпел поражение, Асов доходит до того, что называет его распятие той исторической основой, которая якобы была использована создателями Евангелия для описания распятия Бога. Он даже заявляет, что будто бы христиане Русколани и Боспора признавали Буса Христом и что Бус, подобно Христу, воскрес на третий день в Воскресенье (Асов 1998д: 278, 283–312; 2008а: 134).

Начиная с 2000 г. Асов всеми силами пытается познакомить широкого читателя со своими фантазиями, включая их в комментарии к многочисленным изданиям «Книги Велеса», которыми успешно занимаются несколько известных издательств, в особенности «Вече» и «ФАИР-Пресс». Ему уже недостаточно того, что он основывается на поддельном историческом документе. Своими «пояснениями» к «Влесовой книге» он искажает и ее, наделяя текст такими интерпретациями, о которых ее создатель не мог и помыслить. Собрав все свои разрозненные рассуждения, публиковавшиеся ранее в журнале «Наука и религия», и снова их откорректировав, Асов сконструировал грандиозный миф о происхождении и дохристианской истории славян, которые отождествляются у него и с «белой расой», и с «арийцами». Теперь в его рассуждениях «Влесова книга» оказывается кладезью памяти, охватывающей события последних 20 тыс. лет, разворачивавшиеся на огромных пространствах между Китаем и Северной Африкой. Повествование начинается с описания «блаженной жизни» на островах в Северном Ледовитом океане, где якобы и находилась «прародина славян» и где среди «цветущих садов» счастливо жили «предки белой расы», уже тогда исповедовавшие свои «ведические верования». Однако резкое похолодание заставило их сняться с обжитых мест и под руководством «бога Солнца, Яра» отправиться в странствования едва ли не по всему Старому Свету. Их путь пролегал вдоль Уральских гор, что привело их на Южный Урал, который Асов отождествляет с Семиречьем. Затем оттуда началось их великое расселение в разные стороны – в Китай, Индию, Двуречье, Поднепровье и Западную Европу. О местных жителях этих регионов и их взаимоотношениях с пришельцами Асов почти ничего не сообщает: он лишь глухо упоминает о военных победах «ариев» («предков славян»), о порабощении местного населения и, что примечательно, о столкновении в Европе с «народами черной расы». Повсюду эти «арии-славяне» создавали «великие государства» и приносили «высокую ведическую культуру». Не забывает Асов и об «ариях-хиберах», якобы заселивших Палестину, обещанную им Богом. Здесь он снова обращается к идее Чемберлена об «арийстве» Давида и Соломона, а с ними и Иисуса Христа, что, по мысли Асова, делает их ближайшими родственниками славян (Асов 2000д). В другой книге Асов пишет о том, как в своем движении на юг «люди белой расы» вытесняли «негроидов» из Европы и Азии в Африку (Асов 2000 г: 265). В этом без труда обнаруживаются следы уже известной нам эзотерической концепции антропогенеза, не имеющей никакого отношения к современным научным знаниям, не содержащим ничего подобного нарисованным Асовым межрасовым войнам.

Основой для всех этих фантазий Асову служит не столько «Влесова книга», сколько переосмысленные им самим заимствования из древних источников, включая ряд священных книг типа иранской Авесты и Пятикнижия Моисея. В своих построениях Асов также руководствуется известными расистскими произведениями типа книг Чемберлена, добавляя к этому идеи, почерпнутые им из эзотерической литературы. При этом он донельзя искажает смысл древних исторических произведений и их датировки. Скажем, вслед за Чемберленом он изображает Пятикнижие «тенденциозной переработкой арийских преданий», а индийскую Махабхарату относит к 5-му тыс. до н. э. Наконец, он всемерно пользуется модными оккультными представлениями о смене «лютой эпохи Рыб» «счастливой эпохой Водолея» (Асов 2000д: 405). Смысл этой эзотерической концепции состоит в том, что она связывает созвездие Рыб с Израилем и христианством, а созвездие Водолея – с Россией. Иными словами, якобы именно с Израилем и христианством ассоциируется всевластие злого и коварного Чернобога («Князя Мира Сего»). Эта эпоха, когда люди забыли родных богов, длилась последние два тысячелетия и принесла им неисчислимые бедствия (Асов 2008б: 378). Но скоро все должно закончиться, и наступит новый Золотой век, когда «духовный центр мира» якобы вернется в Россию.

Тщательно дистанцируясь от «чернокожих», Асов в своих последних книгах пытается создать народам Евразии общую генеалогию. Он утверждает, что тюрки и славяне имели общие корни, что племена «белой» и «желтой» рас вместе пришли с Севера и что они совместными усилиями вытесняли «чернолицых». Он даже находит общие корни у славян, тюрков и германцев (Асов 2008б: 281–284). Этим он, в частности, обосновывает идею о необычайно широком расселении праславян в глубокой древности. В их ареал он включает не только Центральную Азию и Кавказ, но даже китайскую провинцию Шаньси. Он делает все это простым способом – путем отождествления скифо-сарматской культуры со «славяно-арийскими предками» (Асов 2008б: 294–311).

Асову свойственна зачарованность клонированием. Создавая несколько древних героев-вождей по имени Арий и несколько Аркаимов, он тем же способом конструирует и несколько «прародин славян», группируя их в северные и южные: северные были якобы связаны с Арктидой, а южные – с Атлантидой. Среди северных прародин он называет Арктиду, Южный Урал (он же – Семиречье) и предгорья Эльбруса на Северном Кавказе. Одновременно и Среднеазиатское Семиречье сохраняет свое значение как одна из «прародин славян-ариев». Древнее население Месопотамии, Малой Азии и Балкан Асов тоже причисляет к предкам «славян», но на этот раз связывает их с «южной прародиной», якобы располагавшейся в Атлантиде. Противоречие, возникающее в связи с наличием столь контрастных прародин, Асов легко обходит, утверждая, что пришедшие с севера «арийцы» поглотили южных «потомков атлантов» (Асов 2008а). В итоге все древнейшие культуры и цивилизации оказываются творением «славян-арийцев», и Асов корит сомневающихся в этом современников в отсутствии любознательности. Действительно, ведь, по его утверждению, Русь родилась «за тысячи лет до основания Киева» и была связана со «славяно-арийским морем народов», тысячелетиями занимавших огромные территории от Камчатки и Алтая до Балкан и от Белого моря до Черного (Асов 2008б: 4). Он вдохновенно заявляет о том, что «великая древняя история праславян ждет своих археологов» (Асов 2008а: 243), и призывает археологов изучать природные геологические образования как якобы памятники арийской древности (Асов 2008б: 310).

По-прежнему опираясь на экзотические концепции Северной прародины, созданные в XVIII–XIX вв., Асов дополняет их ссылками на самодеятельные исследования на Кольском полуострове и Соловецких островах, проведенные нашими современниками (В. Н. Деминым и С. В. Голубевым), энтузиазм которых сочетался с полным отсутствием профессиональной подготовки (они были далеки от археологии и, изучая якобы первобытную древность, никаких раскопок не проводили). Следуя своему обычаю намного удревнять известные исторические факты, Асов теперь возводит путь «из варяг в греки» к древнейшему периоду, когда якобы арии переселялись на юг со своей Северной прародины (Асов 2008а: 17, 22–46). Однако, на удивление, это не распространяется на Москву. Если раньше он относил «Москву гиперборейскую» к 4-му тыс. до н. э., то сегодня он утверждает, что, судя по «Влесовой книге», она возникла лишь в VI в. н. э. Но теперь он не склонен доверять и этой «летописи», ибо, по вновь «открытой» им некой «Ярилиной книге» (ее содержание дается в кн.: Асов 2008а), начало Москвы следует относить к IV в. н. э. Он даже «знает» точную дату основания Москвы – якобы это произошло 15 мая 316 г., причем ее основателем он называет Илью Муромца, который оказывается одновременно Богом Гором и Георгием Победоносцем. Поэтому Асов готовится в 2016 г. отпраздновать 1700-летие столицы (Асов 2008а: 49, 81–82).

Возводя грандиозное здание неоязыческого славянского мифа, Асов, подобно другим мифотворцам, не в силах избежать мощного влияния библейских текстов. Кроме того, его построения страдают мегаломанией, характерной для современных националистических этногенетических мифов. Бросая своих героев из конца в конец ойкумены, Асов никогда не забывает возвращать их на территорию России. Иными словами, миф, построенный по модели «блудного сына», не перестает волновать его воображение.

При этом Асов не скрывает побудительные мотивы своей деятельности. В одной из книг он настаивает на том, что «нужно пробуждать спящее сознание нации», и выражает уверенность в том, что «русская ведическая культура должна и может занять в мировой культуре место не менее почетное, чем индийская ведическая». Поэтому он предлагает современной России «славяно-арийскую (ведическую)» идею в качестве национальной (Асов 2003: 11, 323–382). Он гордится своей подвижнической деятельностью – поиском, изучением и изданием «священных ведических книг», составляющих свод, названный им «Русскими Ведами». В этом он видит вклад в «русское возрождение», связанное с восстановлением «древней ведославной традиции». Он считает, что «поиск объединяющей здоровые силы общества Русской Идеи» должен заключаться в обращении к исконной «русской национальной традиции» (Асов 2008б: 3–4). И он всеми силами пытается обнаружить ее в древнейших эпохах, где ее никогда не было.

Правда, на словах он всячески дистанцируется от ультранационалистов и фашистов. Но при этом выступления против «международного сионизма» он к этой категории причислять отказывается (Асов 2003: 319–320). О своем увлечении идеями расиста Чемберлена он также скромно умалчивает. Наконец, стоит упомянуть, что свои фантазии Асов уже не раз издавал отдельными книгами, постоянно переиздающимися относительно большими тиражами. И сегодня его идеи известны российским читателям много лучше, чем научные данные о том, что и как в реальности происходило в первобытные времена. Его книги высоко ценятся русскими неоязычниками, многие из которых пользуются его разработками для конструирования своих учений.

Апофеозом рассматриваемой линии в развитии неоязыческой исторической концепции являются книги отца и сына В. М. и Д. В. Кандыба (Кандыба В. 1995; Кандыба Д. 1995. См. также: Корень 1996), содержащие фактически один и тот же текст с незначительными изменениями, что позволяет условно говорить об одном «авторе». Этим автором был В. М. Кандыба, называющий себя потомком древнерусских жрецов, а также руководителем Российской национальной академии гипноза, академиком которой он является. Кроме того, по его словам, он – президент Всемирной ассоциации профессиональных гипнотизеров (с 1991 г.), президент Всемирной ассоциации нетрадиционной медицины при ЮНЕСКО, президент Ассоциации народной медицины СССР (с 1985 г.). В соответствии с неоязыческой традицией этот автор сетует на то, что некие злые силы отняли у русов память об их великой древней истории, и в то же время утверждает, что «многие тысячелетия в русском народе живет и передается из поколения в поколение Ведическая Традиция – духовное наследие наших предков русов-ариев» (Кандыба Д. 1995: 3). Эта традиция, «Русская Религия», чудесным образом совпадает у Кандыбы с «истинным христианством», якобы, несмотря на гонения, уцелевшим благодаря староверам и обнаруживавшим себя в трудах и деятельности Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Е. П. Блаватской, Л. Н. Толстого, Г. Распутина, К. Э. Циолковского и Рерихов (Кандыба 1998: 170, 232–233). Автор строит свои «исторические произведения» таким образом, чтобы убедить читателя в том, что они основаны якобы на этой традиции, будто бы подкрепленной данными археологии и других «новомодных» наук, постоянные ссылки на которые призваны придать текстам наукообразие. О чем же повествует автор?

Оказывается, русы были древнейшими людьми на планете: «Русский народ – самый древний на Земле, от нас произошли большинство современных этносов и государств». При этом русские якобы появились более 10 млн лет назад от первопредка Ория, спустившегося на Землю из созвездия Орион. Вначале они населяли Арктику, бывшую тогда цветущей жаркой страной, где «цвели магнолии и кусты калины, росли кипарисы и платаны, каштаны и тополя, плодоносили виноградные лозы» (Кандыба Д. 1995: 5; Кандыба В. 1997а: 3–4). Затем резкое похолодание привело к сокращению исконной территории (Орианы) «русов» до размеров «Белого острова» – тогда-то якобы этот регион и получил у «русов» название Беловодья (Кандыба В. 1997а: 13). Еще позже наступившие холода и оледенения заставили предков русов двинуться на юг в Сибирь (в «Гондвану»), где они осели по долине р. Лены, называвшейся тогда р. Русью (Орусью). Из этого центра «русский этнос» широко расселился по Земле – от Урала и Центральной Азии до Японии. Отдельные его группы переселились в Америку и заняли ее всю вплоть до Патагонии. Это якобы произошло более 1 млн лет назад, когда «каких-либо нерусских родов… не было» (Кандыба Д. 1995: 9; Кандыба В. 1997а: 14, 19–25). Тем самым, большинство современных народов объявляются потомками «единого прарусского этноса», а древнерусский язык – праязыком человечества (Кандыба Д. 1995: 93, 107, 109, 125; Кандыба В. 1997а: 4).

Третьей, «настоящей», прародиной русских автор объявляет Верхнее Междуречье, или верховья р. Тигр, где «около 40 тысяч лет назад окончательно сформировался современный тип русского этноса». Именно там он положил начало позднейшей «индоевропейской цивилизации». Выясняется, что русский язык сложился 40 тыс. лет назад и именно от него происходят все остальные индоевропейские языки (Кандыба Д. 1995: 94–95; Кандыба В. 1997а: 24). Тогда же будто бы возникла и древнейшая письменность, русские «черты и резы». Автор идентифицирует ее с древнейшей месопотамской клинописью, в реальности сформировавшейся и в другую эпоху и в иной этнокультурной среде. Повествуя об этом, автор будто бы забывает, что сам же писал о наличии «Священной книги» и «алфавита» у русов еще в Арктике (ср.: Кандыба Д. 1995: 5, 102; Кандыба В. 1997а: 13, 24). После всего этого читателя вряд ли удивит тот факт, что «русское протогосударство», или «военно-территориальный союз», также возникло в Месопотамии в эпоху позднего палеолита (Кандыба Д. 1995: 104; Кандыба В. 1997а: 24). А чтобы читателя не смущало расхождение его построений с современными научными данными, автор прибегает к легенде о Всемирном потопе, будто бы погубившем первую «древнерусскую цивилизацию» (Кандыба Д. 1995: 107–108; Кандыба В. 1997а: 27–28).

Остается только удивляться тому, как автор смог получить свои детальные знания о ней. Ведь, по его собственному утверждению, все документы допотопной эпохи были смыты гигантской океанической волной 9 – 12 тыс. лет назад. Впрочем, автор весьма искусно выходит из этого затруднительного положения. По его словам, жрецы зашифровали ведические знания в мифах и ритуалах, причем об этом позаботился некий Арам Киевский, последний жрец «допотопной Руси». Это будто бы ставит перед нашими современниками важную задачу раскодирования информации, зашифрованной в древних мифах (Кандыба В. 1997а: 28, 459; Кандыба, Золин 1997а: 33)!

Несмотря на катастрофический регресс, последующий за эпохой Потопа, русы быстро оправились и вновь начали строить города-крепости. Главной среди них автор объявляет Трою, будто бы ставшую столицей крупнейшего русского «военно-территориального Союза» к 8-му тыс. до н. э. К этой же эпохе автор относит и появление в Новгородской Руси письменности на берестяных грамотах (Кандыба Д. 1995: 109, 114; Кандыба В. 1997а: 29). Эпоху Киевской Руси автор начинает с 5508 г. до н. э. и утверждает, что к 3554 г. до н. э. русские покорили весь мир и создали подлинно мировую Русскую империю (Кандыба В. 1997а: 35–37). Основание Москвы он связывает с деятельностью «вавилонского князя Мешеха», казаков объявляет «скифами III тыс. до н. э.» и «официальными хранителями Русского Воинского Духа», приписывает русам привнесение культа бога Ра в Египет, относит появление титула «великого князя Киевского» к 1423 г. до н. э., называет Аттилу «русским степным царем» и т. д. (Кандыба В. 1997а: 40, 60, 62, 256).

Показательны и взгляды Кандыбы на древнейшую русскую государственную символику. Для него она однозначно связывается с «малиново-красным флагом с изображением орла Гаруды» и трезубцем, которые якобы в течение десятков тысяч лет оберегались «русскими казаками». Среди других «исконно русских символов» он перечисляет «звериный стиль», «космогонический крест», магическую свастику, всадника-змееборца, изображение Богини-Матери и т. д. (Кандыба В. 1997а: 96). Специалист без труда распознает здесь символы самых разных эпох и народов. И Кандыба сетует на то, что это якобы «русское наследие» было расхищено разными народами.

Стоит ли говорить, что, вопреки голословным ссылкам автора на археологов, все эти его фантастические построения не имеют ничего общего с данными современной науки? Отлично это сознавая, автор прибегает к, на его взгляд, убийственному доводу: «25 июля 1992 г. в ООН было сделано официальное научное сообщение русских ученых-археологов, что рядом с Аркаимом в Синташтинском могильнике покоится прах великого древнерусского жреца-воина Заратустры» (Кандыба Д. 1995: 116). Излишне говорить, что ООН – не та организация, где делаются научные сообщения, и что надо слишком не уважать читателя, чтобы кормить его такого рода небылицами.

Воспроизводя эзотерическую концепцию «антропогенеза», автор излагает идею о двух разных центрах становления человечества – южном, африканском, где появились «черные люди», и северном, арктическом, связанном с «желтыми людьми». При этом первый очаг появился якобы на много миллионов лет позднее второго и ничего ценного миру не дал. Популяционная история человечества сводится исключительно к широкой экспансии «желтых людей», которые, во-первых, оттеснили «черных людей» далеко на юг, а во-вторых, дали начало «белым людям» в Европе. Правда, вскоре автор начал представлять «древнейших русов» уже не «желтыми», а «белыми людьми». Источник «желтых людей» становится неясным, но они характеризуются дружелюбием, и, в отличие от «черных людей», их «русы» с земель не вытесняют (Кандыба В. 1997а: 3, 13, 15; Кандыба, Золин 1997а: 18, 21, 24). Автор иной раз даже объединяет «белых» и «желтых» людей в русское единство (Кандыба 1997а: 414 сл.).

Впрочем, взгляды автора на расовую проблему не отличаются последовательностью. Ведь, входя в противоречие с самим собой, он пишет и о четырех разных расах (голубой, желтой, черной и красной), якобы живших в эпоху Заратуштры, причем три из них он выводит из разных внеземных источников (Кандыба, Золин 1997а: 51). Как бы то ни было, остальные «переходные расы» сформировались якобы на стыке «желтого» и «черного» ареалов. К ним автор относит малайцев, семитов и японцев (Кандыба Д. 1995: 89, 94). Он отстаивает идею о строгом соответствии физического типа этносу и заявляет, что в могилах бронзового века Южного Урала были найдены прямые предки восточных славян и… немцев (Кандыба Д. 1995: 116).

Другая «оригинальная» идея автора сводится к тому, что поведенческие стереотипы и ценностные ориентации передаются якобы генетически (Кандыба Д. 1995: 9, 104, 201). Признавая эволюционные изменения и расовые смешения, автор специально оговаривает: «Единственно, что не менялось, это природная генетическая воинственность – “русский дух”, абстрактное мышление, склонность к ничем не ограниченной свободе, внутренняя доброжелательность и гостеприимство» (Кандыба В. 1997а: 25; Кандыба, Золин 1997а: 30). Иными словами, автор оживляет расовые взгляды, прямо связывающие интеллектуальные и нравственные качества человека с его физическим обликом.

Еще одной яркой особенностью авторской концепции является гипермиграционизм и теория циклизма. По мнению Кандыбы, история русских сводилась к бесконечным взлетам и падениям – образованию крупнейшей мировой империи, охватывающей едва ли не добрую половину Старого Света и уж во всяком случае Евразию, и ее крушению и распаду на многочисленные народы и государственные образования, вступавшие в кровопролитные войны друг с другом (см., напр.: Кандыба Д. 1995: 90). Такие циклы будто бы повторялись в истории неоднократно. Эта концепция нужна автору для того, чтобы, во-первых, легитимизировать право русского народа как минимум на все земли бывшей Российской империи или СССР, а во-вторых, вселить в читателя надежду на восстановление целостности и могущества Российского государства во всем его прежнем объеме. Любопытно, что, утверждая неистребимое стремление русов к построению всеобъемлющей Империи от Тихого океана до Атлантического, автор одновременно отмечает их свободолюбие, мешавшее созданию единой централизованной власти на всей «Русской земле» (Кандыба Д. 1995: 106).

На удивление, антиисторичный этноцентристский подход уживается в работах автора с рядом марксистских положений. Так, объясняя становление цивилизации с ее сложной социальной структурой, он прибегает к понятию избыточного общественного продукта, создавшего основы для этой эволюции (Кандыба В. 1997а: 25). Однако, говоря о возникновении алфавита и царской власти, автор вполне обходится без этого.

Во второй половине 1990-х гг. взгляды Кандыбы на историю несколько изменились, став еще более фантастическими. По сути, он написал нечто вроде «русской Библии», взяв за основу некоторые приемы Ветхого Завета – сочетание исторического повествования с изложениями религиозной доктрины, построение интегрированной схемы истории человечества, увязанной с историей одного народа, использование для этого псевдогенеалогической структуры. Мало того, по примеру древних летописцев он смело вводит в свое повествование библейские выражения, молитвы и т. д., лишь несколько переиначив их на свой лад. В частности, эпиграфом к книге он делает следующую без труда узнаваемую фразу – «Вначале была идея, и идея была в Боге, и Бог был Идея» – и при этом ссылается на Ригведу (Кандыба, Золин 1997а). И это не случайно. Кандыба всерьез уверяет читателя, что Ригведа была древнейшей священной книгой русов еще 18 млн лет назад (дата взята у Блаватской). Одновременно он сообщает читателю, что Ригведа была написана прародителем русов Орием 10 млн лет назад.

И это еще не все. Он скрупулезно перечисляет «древнерусские священные книги», тщательно указывая автора и ставя дату. Среди них, кроме Ригведы, оказываются Веста (автор Вариг, 3 млн лет назад), Авеста (автор Йима, 200 тыс. лет назад), Книга Велеса (автор неизвестен, 100 тыс. лет назад), Веды (автор Афет, 38 тыс. лет назад), а также, в ряду прочих, Рамаяна (автор Рама, 3228 г. до н. э.), Бхагават-гита (автор Кришна, 3102 г. до н. э.) и даже «Илиада» (автор Боян, XIII в. до н. э.) (Кандыба 1997а: 3–4). Я намеренно привел этот список, наглядно демонстрирующий основной метод автора – свободное фантазирование без опоры на какие-либо источники. Лишь в одном случае он придерживается истины, связывая Коран с деятельностью пророка Мухаммеда. Вместе с тем в приведенном им «списке священных книг» самым таинственным образом не указана Библия, несмотря на то что евреев он причисляет к «южным русам». Все это происходит не от необразованности или забывчивости автора. История создания древних священных книг ему хорошо известна (Кандыба 1997б: 31, 38, 41 сл.). Однако он убежден, что политические приоритеты единства Отечества выше любой исторической истины, и он готов любыми способами искажать историю ради восстановления Русской империи.

Исторические произведения Кандыбы производят впечатление мистификаций, несвободных от плагиата – что-то он заимствует из Библии, что-то у Ницше, что-то у Фрейда и т. д. Он не останавливается перед изобретением исторических деятелей, например, смело вводит в историографию некоего «великого русского историка Еремея Русского», якобы создавшего накануне монгольского нашествия многотомный труд по истории Русской империи (Кандыба 1997а: 296). Возможно, это напрямую связано с его профессией гипнотизера; он вряд ли задумывается о том, что напечатанный текст отличается от гипнотического сеанса тем, что первый доступен проверке. Впрочем, автор – человек творческий, а кроме того, он убежден, что в основе религии лежит идеология, которую можно пересматривать по своему желанию. Это вытекает из созданной им «СК-науки», утверждающей, что «человек – это творец, который постоянно моделирует и создает новую реальность через свои мысли, чувства и образы» (Кандыба 1997а: 10). Именно так он и «создает прошлое». Мало того, он верит, что люди сами способны создавать Бога: ведь, так как физически человек тождественен Богу Отцу, он духовно способен вырастить Бога внутри себя. Поэтому при желании человек может реально стать «духовным существом – Богом» (Кандыба 1997а: 50); «Мы создаем Бога, и Бог вновь создает проявленный мир…» (Кандыба, Золин 1997в: 311).

Кандыба заявляет, что «в течение тысяч лет Русский Народ в своей мыслительной и практической деятельности участвует в проектировании и формировании всех свойств Вселенной и Бога, согласно своим целям и потребностям, которые вытекают из Священной Русской Идеи» (Кандыба, Золин 1997б: 113. См. также: Кандыба 1997а: 425). В то же время это нисколько не мешает ему утверждать о том, что этой религии 18 млн лет и что она дана человеку Богом (Кандыба 1997а: 88). Автор заявляет, что Вселенную создала Божественная мысль, которая и является Русской идеей; и тут же опровергает себя, ибо Русская идея оказывается «объективным результатом космической эволюции» (Кандыба 1997а: 425, 444). Впрочем, рассуждения Кандыбы не поддаются никакой логике, это – новая религия, требующая веры, а не сомнения.

Чтобы придать своему повествованию черты правдоподобия, автор провозглашает, что его построения опираются на научные достижения последних лет, в особенности археологические (Кандыба Д. 1995: 6, 7, 91, 94, 115, 116, 152, 182), и взывает к авторитету таких русских историков, как Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, Л. Н. Гумилев и Б. А. Рыбаков (Кандыба Д. 1995: 95, 98). Показательно, что он не дает ни одной ссылки на их научные публикации. Зато в его работах находят место широко тиражируемые в печати оккультные рассуждения о некой высокоразвитой цивилизации, якобы существовавшей на Земле до Потопа и оставившей будущим поколениям свои бесценные знания. Рассуждения об этом – одна из излюбленных тем современных русских националистов, склонных к эзотерическому видению мира (см., напр.: Руслан… 1997: 32; Малиничев, Царев 1995; Малиничев 2001). Подхватывает автор и другую популярную идею о космической катастрофе, якобы изменившей в древности земную ось (Кандыба, Золин 1997а: 51). Он лишь забывает упомянуть первоисточник этой никем не доказанной гипотезы – фантазии «арийского ученого» Г. Горбигера, получившие особую популярность в Германии в годы нацизма (Бержье, Повель 1991: 37).

Другим типичным приемом Кандыбы является присвоение чужой истории и культуры. Мало того, что он объявляет русами многие народы древности – это, как мы видели, давно усвоенный прием «эзотерической» и «неоязыческой» науки, – но он широко пользуется этнографическими материалами В. С. Серошевского о якутах, выдавая их за достоверные факты о древнем социальном устройстве, верованиях и шаманской (ведической) практике «русского народа» (Кандыба Д. 1995: 12 сл., 96–97). Вот почему ему так важно причислить якутов к одному из древних ответвлений русского этноса (Кандыба Д. 1995: 93, 183). А Иисуса Христа автор причисляет к «русским галилеянам», что позволяет ему провозгласить того «русским пророком» (Кандыба Д. 1995: 105, 202; Кандыба В. 1997а: 160–230). Этого ему кажется недостаточным, и он столь же смело называет «русскими пророками» Заратуштру, Будду и Мухаммеда (Кандыба В. 1997а: 47–57, 97 – 146, 264 сл.). После всего этого покажется мелочью тот факт, что он голословно объявляет известные европейские археологические культуры эпох неолита, энеолита и раннего бронзового века (трипольскую, культуру линейно-ленточной керамики, лендьел, культуру воронковидных кубков и т. д.) культурами русов.

Третий прием автора заключается в чудовищном искажении хронологии. Так, например, ранненеолитический Оленеостровский могильник он относит к эпохе позднего палеолита (Кандыба Д. 1995: 98), становление земледелия и скотоводства и раннегородских обществ в Месопотамии – к началу позднего палеолита (Кандыба Д. 1995: 102), а первые курганные культуры – к 7 – 6-му тыс. до н. э. (Кандыба Д. 1995: 110). Используя гипотетическую схему раннего расселения индоевропейских племен, предложенную Т. Гамкрелидзе и В. Ивановым для эпохи 5 – 3-го тыс. до н. э., Кандыба без каких-либо колебаний относит ее к позднему палеолиту (Кандыба В. 1997а: 25). Самым непостижимым образом русским оказывается и египетский сфинкс с «древнейшей надписью на древнерусском языке» (Кандыба Д. 1995: 106). Искажение хронологии и присвоение чужого исторического наследия являются, пожалуй, самыми характерными особенностями произведений Кандыбы. И речь идет не только о дилетантизме автора, а о его вполне сознательной стратегии – ведь, судя по тексту, он читал не только учебники по истории и археологии, не только антисемитские опусы Емельянова и Безверхого, но и специальную научную литературу.

Столь же небрежно автор обращается и с историческими фактами, объединяя реалии совершенно разных эпох. Например, ему ничего не стоит объявить, что древнейшие русы, с одной стороны, обитали в жилищах из костей мамонтов или китов, а с другой – уже знали молоко и масло (Кандыба В. 1997а: 11) – и это в эпоху, когда никакого скотоводства не было! Автор не просто возводит истоки письменности к эпохе палеолита, но настаивает на том, что алфавит из 26 букв возник в Арктике 3 млн лет назад (Кандыба В. 1997а: 13). И это в эпоху, когда, судя по научным данным, не только в северных регионах, но и вообще на Земле никаких следов человека вообще еще не отмечалось!

Если первая русская летопись, пытаясь, как это тогда было принято, привязаться к библейской традиции, ввела имя Иафета как легендарного первопредка русских, то Кандыба превращает его в первого русского жреца Афета, основателя Ведической религии, якобы жившего в 38-м тыс. до н. э. (Кандыба В. 1997а: 24).

Впрочем, хотя Кандыба и ссылается на вечную Ведическую традицию, его взгляды сформировались не сразу. Еще в конце 1980-х гг. он утверждал, что племена древних русов двигались на север из Аравии (Кандыба, Кандыба 1988: 12). Тогда автор еще не решался объявлять Арктику прародиной человечества и ограничивался заявлением о том, что русы появились на севере якобы лишь 25 тыс. лет назад. Что заставило его столь резко изменить свои взгляды? Безусловно, как и на В. И. Щербакова, огромное влияние на него оказал распад СССР, заставивший обратиться к крайней мегаломании. Подобно тому же Щербакову, он объявляет свой метод метаисторией, основанной на специфически «русском способе мышления» (Кандыба Д. 1995: 203 сл.).

Более чем вероятно, что, обучаясь в морской школе в Ленинграде в 1970-х гг. (Кандыба, Кандыба 1988: 96), автор почерпнул многие особенности этого «мышления» от преподававшего там морского офицера Безверхого, чьи идеи и формулировки буквально пронизывают рассматриваемые книги. Не обошел автор вниманием и учение мадам Блаватской (Кандыба, Кандыба 1988: 81) и ее последовательницы Н. Р. Гусевой, откуда он заимствовал идеи об Арктической прародине человечества. Но основной идейный и методологический багаж автора восходит к наследию Аненербе, паранаучной организации, созданной нацистами для поисков тайных знаний предков. Не случайно автор не скрывает своих симпатий в отношении этого весьма сомнительного предприятия (Кандыба Д. 1995: 218). Другим не менее важным источником «глубоких познаний» Кандыбы в области психотронных технологий является его знакомство с исследованиями воздействия на человеческий мозг, производившимися советскими спецслужбами и затем Министерством обороны начиная с 1920-х гг. Вот откуда взялись рекламируемые им методики «пси», связанные с применением СВЧ-излучения и массового гипноза (Первушин 1998). Там и следует искать корни «русского способа мышления» Кандыбы. Нельзя не упомянуть также о том, что Кандыба является главой школы «русской йоги», одной из неоориенталистских групп, появившихся в России сравнительно недавно под влиянием неоиндуистских религий (Ткачева 1997: 107; 1999: 483).

Если В. М. Кандыба далек от профессиональных занятий историей, то иначе обстоит дело с его соавтором П. М. Золиным, профессором кафедры философии и истории Новгородского государственного университета (с 1997 г.), а также профессором кафедры экономики и финансов Государственной полярной академии (СПб). Примечательно, что в 1974–1986 гг. Золин работал преподавателем истории КПСС и в 1991 г. защитил докторскую диссертацию по теме «Использование памятников-символов Родины в идейно-воспитательной работе Советов и РКП(б)». Неудивительно, что человек с таким прошлым, способствующим обостренным почвенническим чувствам, принял на себя миссию от имени науки взять под защиту построения Кандыбы.

Отправным моментом Золин берет совершенно недопустимое, на его взгляд, положение, когда школьные и вузовские курсы отечественной истории обращают мало внимания на тысячелетнюю историю «русов», предшествовавшую Киевской Руси. Между тем, заявляет он, «ранние цивилизации» складывались на территории России с позднего палеолита и мезолита и их изучение необходимо всем тем, кто интересуется историей Отечества (Кандыба, Золин 1997а: 295; 1997в: 5).

Что заставляет профессора Золина рекламировать дилетантские произведения Кандыбы? Золин понимает историю чисто инструментально: «История – падшая служанка политики и идеологии. История – политика и идеология, обращенные в прошлое. История – лукавое искусство, мнящее себя наукой» (Кандыба, Золин 1997а: 299). Иных определений истории Золин не приемлет. Конечно, «тексты Кандыбы не призваны отражать современное состояние исторической науки», но от них и не следует этого требовать. Ведь «гениальному психологу современности» позволительно «выходить за грань известного» (Кандыба, Золин 1997а: 294). Иными словами, сознательное искажение Кандыбой исторических реалий представляется попыткой заглянуть в будущее, предвосхитить дальнейшее развитие науки. Ради чего, только ли из любопытства? Нет, книги Кандыбы «стимулируют единое самосознание народов России именно как россиян, тысячи лет решающих по сути одни и те же общие задачи по отношению ко всему окружающему миру» (Кандыба, Золин 1997а: 296). Вот, оказывается, для чего Кандыбе надо превращать древних тюрков в русских казаков и утверждать о тождестве древнерусского языка шумерскому и нынешним тюркским (Кандыба, Золин 1997а: 74).

Тем самым, история политизируется и обретает телеологический облик. Если когда-то Гегелю было ясно, что история человечества получает свое наивысшее развитие и окончательное завершение в немецком народе, то Кандыба и Золин идут много дальше. По Кандыбе, «развитие русского человека рассматривается как главная и необходимая составная часть общекосмической эволюции Бога и Божественного в Непроявленной Реальности» (Кандыба 1997а: 415). Он видит суть Русской Идеи в том, что русский народ произошел из Божественного Света и в будущем снова превратится в «единый вид лучистой энергии», то есть в «лучистое бессмертное человечество из Света, не имеющее формы и занимающее собою всю Вселенную». Якобы именно это делает русских священным народом, «осуществляющим общекосмическую цель всего Божественного Мироздания» (Кандыба 1997а: 88, 381)! Иными словами, в отличие от Гегеля, по Кандыбе, вся история человечества начинается и заканчивается русским народом.

И ради этой сомнительной идеи Золин прилагает все усилия, чтобы убедить читателя в том, что глубина человеческой памяти достигает времен палеолита (Кандыба, Золин 1997а: 300). Но аргументы историка Золина столь же беспомощны и неубедительны, как и его соавтора гипнотизера В. Кандыбы. Оба они апеллируют к вере, а не к интеллекту и знаниям. Ссылаясь на те или иные факты, Золин не считает нужным их анализировать и придает им превратный смысл. Чего стоит одно его утверждение о том, что рынок (рыночная экономика. – В. Ш.) в России существует с древнейших времен, ибо славяне занимались торговлей еще задолго до н. э. (Кандыба, Золин 1997а: 301)! Здесь все вызывает недоумение: неужели автору неясна разница между современной рыночной экономикой и примитивным товарообменом первобытной эпохи; на каком основании автор связывает древние монеты, найденные на территории раннесредневековой Руси, именно со славянами и, наконец, где автор нашел славян «задолго до н. э.»?

Золина такие вопросы ничуть не смущают. Он их решает достаточно простым способом, отождествляя «наших пращуров» со всеми разнообразными группами населения, когда-либо жившими на территории России. Так он и получает «Русскую цивилизацию», уходящую корнями в глубины палеолита, где он без всяких сомнений находит «пращуров славяно-русов» и корни русского языка (Кандыба, Золин 1997в: 6, 210; 1997а: 304–305, 311). Сначала «пращуры» оказываются у него просто недифференцированными европеоидами, затем они превращаются в индоевропейцев, затем – в легендарных библейских великанов-рефаимов, затем – совсем неожиданным образом – в скифов и, наконец, в славянское племя полян. Ссылаясь на столь же дилетантские исследования армянского энтузиаста, Золин подхватывает его утверждение о пребывании «славяно-русов» в Армении в 3-м тыс. до н. э. В его схеме находится место и утверждению о скифском господстве в Палестине, которую, оказывается, изначально занимали различные народы, родственные «праславянам». Золин обнаруживает «скифов» даже среди воинов первых израильских царей Давида и Соломона (Кандыба, Золин 1997в: 6, 9, 14–17, 39–42, 211 сл.; 1997а: 353) и утверждает, что семиты заимствовали письменность у праславян или их ближайших сородичей (Кандыба, Золин 1997а: 345–346, 362). И он без тени смущения обвиняет «политиков и идеологов» в том, что российским школьникам не преподаются генеалогии царей Скифии и «династии роксоланов» (Кандыба, Золин 1997а: 302). В то же время он с необычайной легкостью отмахивается от выводов профессиональных ученых, говорящих о том, что все его поиски «тысячелетней Руси» не имеют никаких оснований (Кандыба, Золин 1997а: 319–320, 354–355).

Мало того, трагедии современного мира автор объясняет незнанием древнейшей истории – действительно, если бы мир знал правду о том, что Россия является родиной многих народов мира и мировой цивилизации в целом, то ни Гитлер бы не напал на СССР, ни НАТО не решилась бы расширяться на восток (Кандыба, Золин 1997а: 303). Трудно сказать, чего больше в этих рассуждениях – наивности, нарочитого патриотизма или стремления удовлетворить какие-то свои амбиции. В любом случае гиперэтноцентристский подход ведет и Золина, подобно Кандыбе, прямехонько к расизму в стиле современных Новых правых. Он требует «сохранить расовое деление» человечества, где славяне должны занять достойное место среди «белых» (Кандыба, Золин 1997а: 350). Ясно, что в таком мире не будет места для межэтнических браков, о чем мечтают радикальные русские националисты.

Миф о Северной прародине стал настолько популярным, что его подхватывают даже люди, далекие от радикальных националистов и имеющие прочное положение в научном истеблишменте. Например, в своей последней книге доктор физико-математических наук, академик Н. Н. Моисеев не только с гордостью объявил русских «потомками арийцев», но и сделал местом исхода «скотоводов-ариев» районы «русского Ополья» (в окрестностях Переяславля Залесского), откуда они якобы и двинулись в Индию (Моисеев 2000: 42–44, 176).

Такое направление мысли современных писателей-дилетантов имеет еще одну особенность, со временем все более заметную. Появление Интернета кардинально изменило ситуацию на информационном поле. Теперь те источники информации, которые прежде требовали изнурительной работы в архивах или длительной работы в библиотеках, появляются на веб-сайтах и создают впечатление, что любое научное исследование можно провести с помощью Интернета, не выходя из дома. Этим соблазняется немало самодеятельных авторов, не понимающих того, что, во-первых, далеко не вся научная информация поступает в Интернет, во-вторых, та, что поступает, проходит своеобразный и далеко не профессиональный отбор, отражая вкусы создателя веб-сайта, в-третьих, она иной раз попадает туда с купюрами или искажениями. Качество такой информации, равно как надежность тех или иных научных гипотез, непрофессионалам оценить не под силу, но это отнюдь не уменьшает их энтузиазма.

Примером может служить плодовитый самодеятельный автор из Владивостока, К. А. Пензев, который также заинтересовался происхождением русского народа и задался целью доказать, что история великороссов является древнейшей на Земле, а прародина индоевропейцев («арийцев») и «нордической расы» находилась в центральной части Восточной Европы (Пензев 2007а: 9). Обнаружив давно известный специалистам факт, что язык способен распространяться путем заимствования, то есть вне зависимости от своих исконных носителей, этот автор, говоря об идентичности, делает упор не на язык, а на «расовый облик». В результате многие тюркские народы (кыргызы, азербайджанцы, хазары, булгары, уйгуры и пр.) оказываются у него нетюрками по происхождению. В частности, древних енисейских кыргызов он изображает «славянами», а хунну-гуннов – «славяно-финской общностью», говорившей отчего-то по-тохарски. При этом он доверяется дилетантским рассуждениям геолога Р. Доманского, которого Интернет изображает «доктором исторических наук» и который якобы обнаружил прародину «арийцев» – едва ли не в Подмосковье, а прародину тюрков на р. Оке «между Каширой и Муромом» (Доманский 1999). И хотя Пензев заявляет, что им движет отнюдь не национализм, а простая любознательность, сам произведенный им отбор авторитетов и развиваемых ими гипотез заставляет сомневаться в его искренности. Ведь и опора на дилетантов и «обнаружение» им «славян-арийцев» в бронзовом веке повсюду от Европы до Китая, включая отождествление индоариев, заселивших Южную Азию, со «славянами», – все это выдает его стремление легитимизировать современную Россию («Евразию») отсылкой к древнейшей истории, когда якобы вся ее территория была уже заселена «славянами» (Пензев 2007а; 2007б).

Примечательно также, что, на словах отвергая расистские доктрины, автор одновременно пытается отстаивать справедливость расового подхода. В частности, Большой террор 1937 г. он изображает «очисткой общественного организма русского государства от паразитов». Объясняя, что речь идет об «истреблении подрывных элементов» независимо от национальности, он при этом дает понять, что удельный вес евреев во власти после этого резко понизился. Правда, чтобы его не поняли превратно, он тут же дистанцируется от Гитлера (Пензев 2007а: 162, 167). Его же собственная позиция заключается в том, что в течение веков всевозможные злобные силы, будь то Наполеон, Гитлер или «атлантисты», стремились «уничтожить Хартленд», а вместе с ним и великорусский народ, и это была «расовая война» (Пензев 2007а: 172, 177–178). Разумеется, о Холокосте в этом контексте он даже не вспоминает.

Сегодня Пензев уже выступает соавтором Клёсова, с которым они выпустили книгу о происхождении «арийских народов». Специалисты будут удивлены тем, что, оказывается, «арийские народы шире индоевропейских языков». Включаются в эту общность, разумеется, и «гипербореи» Русского Севера, не говоря уже о славянах. Якобы все это доказывает «ДНК-генеалогия» (Клёсов, Пензев 2014). Надо ли удивляться тому, что представление книги издательство «Книжный мир» доверило М. Н. Задорнову?

Миф о Северной прародине и альтернативная история привлекают не только неоязычников. Им спешит отдать дань писатель Н. И. Кикешев, академик самопровозглашенной Кирилло-мефодиевской академии славянского просвещения, председатель Славянского комитета России и председатель Международного общественного объединения «Всеславянский собор», которое регулярно проводит «всеславянские съезды». Закончив в советскую эпоху Одесское артиллерийское училище и Военно-политическую академию, Кикешев долгое время работал военным журналистом, дослужившись до звания полковника. В постсоветское время, помимо активной общественной деятельности по сплочению славян, он увлекся «научными исследованиями» в области того, что он называет «метаисторией», и своим достижением считает «оригинальную концепцию развития человечества в первобытную эпоху», кульминацией которой является появление славянства. Он гордится тем, что занимается просветительской работой в области славяноведения и истории древних цивилизаций.

Пытаясь в книге «Прародины и предки» нарисовать картину этногенеза славян, Кикешев начинает повествование с позднего палеолита и из всех имеющихся теорий выбирает, на его взгляд, «самую верную» – «арктическую». Позднепалеолитическое Приполярье он рисует «благодатным краем» и не обходит своим вниманием Гиперборею, откуда, как он утверждает, и расселялись «славяне и арии». По сути, его книга является энциклопедией мифов, созданных нашими современниками в течение последних двадцати лет (Кикешев 2003). Здесь и рассуждения о древних «обсерватории и храме» на Кольском полуострове, и о Каменной Могиле как «святыне всех времен и народов», и о коневодстве у «ариев эпохи плейстоцена», и о расселении «протошумеров» с Украины, и о «древнейшем государстве Аратта – стране Бога Солнца», где якобы жили арии, и о гигантах, когда-то населявших Восточную Европу, и об Урарту как якобы «арийском царстве», и о заселении Западной Европы славянами в эпоху Античности, и о скифах, говоривших по-славянски, и о «Русколани», и о заселении славянами Черноморского побережья в Античности, и, разумеется, о «варягах-славянах». После всего этого нас вряд ли удивит отождествление шумерского бога Энки с библейским Яхве, якобы происходившим с Урала.

Собственным вкладом автора в эту грандиозную мифологическую схему является, пожалуй, лишь изобретение термина «синдоаратты» для населения, которое автор расселяет в бронзовом веке по всей Евразии. В частности, и Аркаим оказывается «городом синдоараттов». Одновременно здесь же автор поселяет и «протославян», которые, похоже, сливаются с «синдоараттами» вплоть до неразличимости. В соответствии с парадигмой гипермиграционизма автор заставляет «синдоараттов» без устали переселяться по всему Старому Свету между Европой и Юго-Восточной Азией, что, с его точки зрения, дает возможность славянам быть причастными к такой грандиозной культуртрегерской и цивилизационной активности, с которой трудно поспорить кому-либо еще. Действительно, автор доказывает, что с неолита до эпохи Античности славяне и их предки якобы сохранили «этнокультурное ядро». Зато те, кто не сумели сохранить свою культурную самобытность, уверяет нас автор, превратились в итальянцев, датчан, французов, немцев и прочие народы (Кикешев 2003: 331–332). Ему кажется особенно важным неоднократно подчеркивать, что предки славян относились к «белой расе».

Кикешев с особым пиететом относится к «дешифровкам» Кифишина, который с легкостью обнаруживает и читает «надписи» как на палеолитических бивнях мамонтов, так и в палеолитических пещерах. Автора нисколько не смущает тот факт, что все эти надписи с завидной регулярностью читаются «по-шумерски», а не «по-славянски» (Кикешев 2006).

Не проходит он и мимо «еврейского вопроса». Он утверждает, что библейское завоевание Палестины осуществили якобы некие «хиберы», которых он отождествляет с «ариями». Вот у кого, оказывается, «иудеи позаимствовали легенды» (Кикешев 2003: 336). Надо отдать автору должное – этим обсуждение «еврейского вопроса» в его книге и ограничивается.

Показательно, что главными авторитетами, на которых Кикешев опирался при написании книги, являются Кифишин, Шилов, Демин, Асов и даже Классен, а завершающая книгу библиография состоит почти полностью из псевдонаучных работ. Не брезгует автор и Книгой Велеса. При этом особую благодарность за помощь в подготовке книги он приносит Кифишину и Шилову. Зато он выражает сожаление по поводу того, что якобы «академическая наука славянских стран до сих пор стоит на пронемецкой позиции» (Кикешев 2003: 381).

Пока академическая наука погрязла в «невежестве», Кикешев осуществляет еще более грандиозный проект. Он пишет «метаисторию», в чем ему снова, не жалея сил, всячески помогает Кифишин. В аннотации к новой книге автор заявляет, что «мир науки не выявил центры происхождения древних и современных цивилизаций». И эту миссию ему приходится брать на себя. Если в рассмотренной выше книге он, опираясь на Демина, выводил все человечество из Гипербореи, расположенной в северных широтах, то теперь, проявляя завидную смелость мысли, он смещает ее на восток и отождествляет с Атлантидой, располагавшейся якобы между Таймыром и Чукоткой. Впрочем, родиной «белой расы» по-прежнему называются острова Северного Ледовитого океана, правда, не объясняется, как она туда попала. Тем не менее Кикешев доказывает, что свет шел не «с севера», а «с востока». Иными словами, и библейский рай, и «шумерскую Аратту» он помещает на Дальнем Востоке (Кикешев 2011: 4, 478). По его уверениям, Аратта располагалась между Колымой и Индигиркой и именно оттуда происходят… шумеры и израильтяне. А чтобы им там было не скучно, он помещает в Сибирь (точнее, в Минусинскую котловину) и предков древних египтян (Кикешев 2011: 32–36). Впрочем, по ходу повествования обнаруживается, что одновременно египтяне ухитрялись еще в палеолите строить пирамиды в районе Белого моря!

Зато, по утверждению Кикешева, на Ближнем Востоке ничего не менялось вплоть до прихода индоевропейцев, которых он отождествляет с пеласгами и делает изобретателями земледелия. Впрочем, у автора нет полной ясности с тем, откуда именно они пришли: он выводит индоевропейцев то из Скандинавии, то с Урала, а то и вовсе из Якутии (Кикешев 2011: 5, 123, 503). Зато прародину арийцев («Туран») он уверенно помещает на Южном Урале, ибо «арийская цивилизация» самым мистическим образом могла возникнуть только в «сердце Евразии», откуда самим Провидением (а при ближайшем рассмотрении – «Влесовой книгой») «арийцам» якобы было суждено расселяться по всей Евразии, разнося свои высокие достижения. Разумеется, оттуда же, по мнению автора, происходили и славяне, оказывается, еще в первобытности заселившие всю Европу вплоть до Британских островов. Зато «синдоаратты» теперь куда-то самым таинственным образом исчезают.

Ко времени написания «Метаистории» Кикешев заметно повысил свое образование, и теперь ему было, что добавить к своим ранним рассуждениям о евреях. Например, он узнал о Хазарии и убедился в том, что там евреи и тюрки жили вместе. Правда, полной ясности у него не было, и иной раз он называет хазар «древними евреями Поволжья». Зато он убежден в том, что татары и евреи имели единое происхождение и их родина располагалась в Сибири и на Урале. В пользу этого он выдвигает убийственный аргумент. Оказывается, вопреки желанию самих евреев именно Каганович подсказал Сталину создать для них автономию не в Крыму, а на Амуре. «Видимо, он что-то знал», – загадочно сообщает автор (Кикешев 2011: 484–485, 570).

Надо отдать автору должное – на этот раз он обогатил свою библиографию работами некоторых профессиональных археологов, лингвистов и генетиков, хотя и донельзя исказил их идеи. Но его основными авторитетами остались все те же мифотворцы во главе с Кифишиным. А к поддельной «Влесовой книге» прибавилась столь же поддельная «Хроника Ура Линда». Остается добавить, что этот увесистый том (590 страниц) был издан тиражом 4 тыс. экз., чему могла бы позавидовать научная литература. При этом оказывается, автор читал курс славяноведения в Международном славянском институте, а в последние годы ведет авторские семинары по метаистории и славяноведению.

 

Арийская идея и партийное строительство

Арийская идея пользуется популярностью не только у самодеятельных авторов. Неравнодушны к ней и некоторые российские политики. В 1994 г. миф о движении «предков-арийцев» с Севера обсуждался на круглом столе, устроенном газетой «Россия» при участии сотрудников Центра исследований политической культуры России. Тогда руководитель Центра, историк С. И. Васильцов, пытался показать, что основы главенства русского народа на евразийском пространстве были заложены теми самыми «арийцами» (Имперская доминанта 1994).

В конце 1990-х гг. эта идея была подхвачена газетой «Патриот» (бывший «Советский патриот»), официальным органом Народно-патриотического союза России (НПСР), где доминируют коммунисты. Тем самым, антисемитские статьи, которые в ней тогда регулярно печатались, отражали позицию КПРФ. Так, на ее страницах во всех деталях воспроизводились историософские мифы о «славяно-ариях». Автор этой пространной статьи, А. Уваров, в частности, просвещал читателя относительно истинных причин хазарской экспансии, будто бы имевшей целью уничтожение языческих волхвов и дохристианских «ведических знаний». Он утверждал, что хазары отбросили славян далеко на север и хозяйничали даже в Новгороде, усиленно подготавливая почву для насаждения христианской религии. Правда, писал автор, христианство не смогло полностью искоренить традиционную культуру, облагородившую его «русским ведизмом», что и привело к возникновению гуманного и милосердного русского Православия. Между тем это не спасло Русь от «гибельного иудейского влияния». Ведь после поражения хазар от князя Святослава иудеи широко расселились среди «русов-ариев», те брали в жены иудеек, а последние воспитывали своих детей в духе Талмуда (Уваров 1998а).

Автор этого произведения, бывший комсомольский работник и сотрудник КГБ, тогда работал в аппарате думской фракции КПРФ и исполнял обязанности заместителя председателя Исполкома Народно-патриотического союза России. Знакомство с «арийским мифом» позволяет понять мотивы и «научные основания» высказываний другого лидера этой фракции, В. И. Илюхина, который, защищая право русских неонацистов на использование свастики в своей символике, доказывал ее глубокую традиционность как в русской культуре, так и у многих народов Евразии и подчеркивал многотысячелетнюю древность рунической письменности (Максимов 1999). Симпатии к арийскому мифу продемонстрировал и предыдущий лидер российских коммунистов И. Полозков (Полозков 1998). Все это трудно не поставить в связь с тем, что в 1998 г. А. Дугин стал одним из помощников коммуниста Геннадия Селезнева в бытность того спикером нижней палаты Государственной думы РФ. Имелись и другие каналы, по которым «арийский миф» распространялся среди коммунистической элиты. Например, заслуживает внимание тот факт, что именно в 1997–1999 гг. помощником депутата Госдумы от КПРФ Л. М. Канаева был известный неоязыческий публицист, руководитель антисемитского издательства «Русская правда» А. М. Аратов, который также мог принести в эту среду арийский миф.

В соответствии с арийским мифом, возводя корни сионизма к эпохе Древнего Египта и Древнего Рима, Уваров называл его «формой расизма» и винил во всяческих преступлениях. Он призывал евреев публично отмежеваться от этого (Уваров 1998б). Почти в тех же выражениях эту идею вскоре воспроизвел лидер российских коммунистов Г. А. Зюганов, назвавший сионистскую идеологию «бедой еврейского народа» и призвавший еврейскую общину «определиться… по вопросу об отношении к сионизму». Как и положено ортодоксальному коммунисту, Зюганов видит в сионизме идеологию и практику борьбы за мировое господство (Зюганов 1998а). Это заявление Зюганова, отправленное им главе Администрации президента, секретарю Совета безопасности и министру юстиции, было ответом на требование Министерства юстиции разъяснить позицию компартии по отношению к антисемитским высказываниям генерала Макашова (Зюганов 1998б). Именно в таком контексте «арийская идея» проникала в большую политику, и ее приверженцев и позднее можно было встретить в руководстве КПРФ.

Арийский миф всеми силами проторял себе дорогу в среду высшей российской власти и парламентариев. В 1999 г. панегирическая статья об ариях и Северной прародине была опубликована в элитном журнале «Президент. Парламент. Правительство (политико-правовой журнал)», рассчитанном на российских парламентариев и высших чиновников. Автором этой статьи был известный нам Павел Глоба, пытавшийся убедить высокопоставленных читателей в якобы строгой научности «Гиперборейской идеи». Он апеллировал к фольклорным текстам европейских народов, к индийской и иранской ведической литературе (Авеста, Махабхарата), к псевдонаучным достижениям В. Н. Демина, а также к археологическим находкам на Аркаиме. Иными словами, в методологическом плане он шел по тропе, уже протоптанной другими эзотериками и нацистскими авторами. Сам Глоба прекрасно знает об этих сомнительных ассоциациях и пытается обезопасить себя от критики, дистанцируясь от германского нацизма, будто бы извратившего вполне невинную арийскую идею. Глоба настаивает на том, что сама по себе эта идея не несет ничего дурного и что ее следует отделять от ее современных неонацистских пропагандистов. Между тем его статья не только искажает или вообще не учитывает современные научные данные, но и содержит все те же ядовитые зерна расизма, которые, по-видимому, имманентно присущи арийской идее. Ведь что, как ни расизм, звучит в словах Глобы о том, что легендарный царь Йима якобы заботился о «чистоте арийского генофонда» (Глоба 1999).

Похоже, арийский миф находил себе приверженцев во властных структурах РФ. Одним из них являлся А. Н. Савельев, бывший депутат Госдумы от партии «Родина», попавший туда по списку названной партии в результате думских выборов 2003 г. (Шнирельман 2007в). В качестве депутата Савельев получил тогда пост заместителя председателя Комитета Государственной думы по делам СНГ и связям с соотечественниками. Будучи выпускником факультета химической физики МФТИ, он в бурные переходные годы сделался политиком праворадикального толка, побывал в рядах национал-капиталистов, создавших осенью 1996 г. объединение «Золотой лев», и возглавлял аналитические структуры Российского общественно-политического центра и Конгресса русских общин. Не имея высшего гуманитарного образования, он ухитрился защитить в 2000 г. докторскую диссертацию по политическим наукам по теме «Механизмы духовно-нравственного измерения политических процессов: политическая мифология». По материалам этой диссертации Савельев вскоре издал книгу, где не столько проводил научный анализ политической мифологии, сколько исследовал возможности ее применения в текущей политике. Целью книги он называл создание «Большого национального мифа». В ней он призывал к консервативной революции и строительству новой империи на основах иерархии, элитного отбора и принципов корпоративности. Он также использовал свои знания политической мифологии для развития национальной идеи, в основу которой предлагал положить нацистский нордический миф, адаптированный к славянскому этногенезу, где русские оказывались прямыми потомками прибывших с севера мифических арийцев. Основываясь на псевдонаучных построениях В. Н. Демина, Петухова и прочих уже известных нам писателей, он доказывал, что русским якобы удалось избежать смешения с другими народами и в наиболее чистом виде сохранить свое генетическое наследие, доставшееся от арийцев. Писал он и о «древнейшей цивилизации» Гиперборее, якобы созданной «белыми людьми» на далеком Севере, а также о ее гибели, приведшей к их расселению на юг, где они якобы выполняли свою «цивилизационную миссию». Не укрылся от его внимания и Аркаим, объявленный им символом «единства арийской цивилизации». Отвергая евразийство, Савельев настаивал на европейском характере России, чему и призван служить арийский миф, связывающий ее с Европой (Кольев 2003: 364–368).

В те же годы «арийской идеей» увлекся другой парламентарий К. Ю. Севенард. Инженер-строитель по профессии, он рано стал успешным бизнесменом, побывав главным инженером в известной компании «Гефест», а затем работавший в РАО ЕЭС. Однако этим его честолюбие не ограничилось, и с конца 1990-х гг. он всеми силами рвался в большую политику, побывав вначале депутатом Законодательного собрания Петербурга (1998–2000 гг.), а затем и депутатом Государственной думы РФ (2000–2003 гг.). Впрочем, имея хорошие стартовые позиции (его отец был депутатом Думы двух созывов, входя во фракцию КПРФ), он вскоре испортил отношения с коллегами и был исключен из фракции «Единство». Тем временем он объявил о своем родстве с венценосной семьей: якобы своим происхождением он был обязан внебрачным связям Николая II с балериной Матильдой Кшесинской. Этим он обозначил свои притязания на российский престол (Драмарецкая 2001; Закс.ру, 2003).

Одновременно, смешав обрывки эзотерических знаний с идеями, почерпнутыми у В. Н. Демина и из поп-литературы, Севенард принялся разыскивать следы «арийцев», для чего, по его словам, организовал несколько экспедиций в Крым, на Памир и в Беломорье. Его путеводной нитью оказались некие тайные сведения, почерпнутые из «Каменной (Голубиной) книги». Он убеждал в подлинности гиперборейской цивилизации, доказывал, что обнаружил ее следы на Кузовском архипелаге, и обвинял советское руководство в том, что оно якобы уничтожило вход в Шамбалу, находившийся на территории Таджикистана, и затопило в Белом море участок скалы с иероглифами, якобы вырезанными самим Фэбом. При этом, по его словам, он знал об этих иероглифах еще в пятилетнем возрасте. Впрочем, одновременно Севенард объявил, будто знает о богатом кладе, зарытом в особняке Кшесинской. Однако ничего подобного обнаружить там так и не удалось (Закс.ру, 2003).

Как бы то ни было, арийский миф еще во второй половине 1990-х гг. был взят на вооружение различными русскими национал-патриотическими партиями и движениями. Так, Народная национальная партия, ставившая задачу выработки русской национальной идеологии, с благодарностью подхватила идею о гиперборейской прародине арийцев, где славяне, эллины и германцы обитали некогда вместе и были единым народом (Кочнов 1998б). Ту же идею культивировал в РНЕ и А. Баркашов (1993а). Радикальная газета «Империя» опубликовала стихотворение А. Васильева «Русский путь», пронизанное ностальгией по забытой Северной прародине (Васильев А. 1998). А в неонацистском журнале «Атака» сформировалась целая поэтическая традиция, порожденная тоской по Северу и его «Белой Расе».

 

Народная археология и эзотерика

«Арийский арктический миф» побуждает некоторых из своих фанатиков к совсем уж экстравагантным действиям. Во второй половине 1997 г. в средствах массовой информации прозвучали сообщения о научной экспедиции «Гиперборея-97», отправившейся на Кольский полуостров с целью проверки гипотезы о «древнейшей цивилизации белых людей» (Атланты 1997; Кузнецова 1997; Найдена 1997). Одной из первых о поразительных «открытиях» этой экспедиции и «достижениях» ее руководителя заговорила официозная «Российская газета» (Громов 1996; Валентинов 1998). Журнал «Наука и религия» первым начал публиковать развернутые сообщения об этих открытиях: якобы в августе 1997 г. членам экспедиции удалось обнаружить огромную высеченную в скале фигуру человека с распростертыми руками, циклопические руины древней обсерватории и даже лозу дикого винограда. Гиперборея найдена! – заявил журнал. Тем самым, «история России отодвигается на тысячелетия в глубь времен» (Демин 1997в; 1997 г: 481–489. См. также: Лазарев 1997; Асов 1998а).

Затем последовали сенсационные сообщения о находке неких «древних знаков, похожих на письмо друидов», или «рун» (Лазарев 1997; 1998а; 1998в; 2000), о некой древнейшей «огамической письменности» (Лазарев 1998б; Демин 2000б: 48–49; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 157–167; Лазарев 2009: 125–127), о том, что древние обитатели Севера имели механизмы для полетов по воздуху и даже что в ту эпоху уже имелось… мощное оружие уничтожения (Валентинов 1998). «Открытия» продолжились в июле 1998 г., когда экспедиция ухитрилась обнаружить не только «древнейшее матриархальное святилище», новые «рунические письмена» и другие «загадочные знаки», но также «подземную базу инопланетян» и «места посадок двух НЛО» (Демин 1999б: 145–147, 153–167, 264, 273, 464–467). А в одной из газет, издаваемых экологами, сообщалось, что экспедиции удалось обнаружить «этрусский якорь» (Бурлешин 2001). Основой этому послужили рассуждения руководителя экспедиции о якобы выложенных на дне озера циклопических изображениях треугольников, в которых он, правда, увидел не «этрусские», а «шумерские» знаки (Демин 1999б: 468–470).

Все эти фантазии имеют один источник – сообщения доктора философских наук В. Н. Демина, которого пример Аркаима вдохновил на поиски «гиперборейской цивилизации» (Демин 2000а). После посещения Аркаима он и сам организовал и возглавил вышеназванную экспедицию (Демин 1997д; 1997 г: 481–489), которая провела на Кольском полуострове пять сезонов (1997–2001 гг.). Вместе с тем, кроме эмоциональных высказываний, приправленных эзотерикой, ни Демин, ни его поклонники так и не смогли опубликовать ни одного фактического подтверждения всех этих предположений – нет ни профессионально сделанных рисунков, ни обоснований хронологии, ни культурных привязок. Никаких раскопок они не проводили. Единичные фотографии, сделанные участниками экспедиции (Демин 1997д, рис. 14, 15; 1999б; Лазарев 1997), демонстрируют нечто вроде каменной террасы, идущей вдоль естественной линии холма, скалу клиновидной формы, другие естественные геологические образования. Лишь человеку с очень большой фантазией это может показаться «культурным очагом», «древней обсерваторией» и «священным колодцем» (Демин 1997д: 52–55; 1997 г: 485–486; Лазарев 1997). На самом же деле гигантская фигура, которую «исследователи» усмотрели на отвесных скалах (Демин 1997д, рис. 14; 1997 г, рис. 1; 1999б, рис. 22), безусловно, является естественным образованием (Кочемасов 1998).

Ничего членораздельного не добавил к этому и «археолог», участвующий в новых «изысканиях» Демина в июле 1998 г. (Лазарев 1998а). «Пирамида», обнаружением которой так гордился Демин, безусловно, является геологическим объектом, к которому не прикасалась рука человека, и Демин сам это признавал (Демин 1999б: 143, 168). Непременный участник всех его экспедиций, журналист Е. С. Лазарев, описывая «циклопическую крепость», «молитвенный столб» и «священные места», постоянно делал оговорки о том, что речь шла об объектах естественного происхождения (Лазарев 1998б; 1999а; 1999б), а сегодня он уже прямо пишет о «ландшафтных святилищах» (Лазарев 2009). «Насечки» на скалах, которые он вдохновенно рекламировал как «алфавитные знаки» древнейшей палеолитической письменности (Лазарев 1998б), оказываются искусственными пропилами, оставленными геологами, хотя он и ныне категорически отказывается это признавать. Не случайно энтузиасты Гипербореи не потрудились ознакомиться с особенностями интенсивных геологических работ, проводившихся в регионе с 1930-х гг. (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 143, 161–167; Лазарев 2009: 125–126).

Показательно, что, рассказывая о новых «открытиях», Демин уже не вспоминал о «лозе дикого винограда». Зато он взахлеб расписывал новую фигуру, якобы выложенную из каменных глыб на дне Сейдозера. Толково объяснить происхождение этого «сооружения» Демин не мог, и поэтому на помощь ему приходили небылицы об искусственном затоплении, о тайнах, скрывающихся в глубинах озера, включая и некое таинственное существо, якобы обитающее в нем. Мало того, в фантазиях Демина шумеры оказывались тождественными не то предкам саамов, не то индоариям, а окружающий природный ландшафт якобы служил незыблемой основой «матриархальной сущности гиперборейских памятников» (Демин 1999б: 43–49, 467–470).

Короче говоря, здесь мы имеем дело с очередной мистификацией, которыми так богато наше время (Первушин 2003: 360–364; Шнирельман 2004: 207–210). Полностью игнорируя то, что сделали до него на Севере поколения профессиональных археологов, Демин изображал себя первооткрывателем и призывал к сотрудничеству специалистов – археологов, этнографов, лингвистов и пр. (Демин 1999а: 55). На практике ему это было не нужно, ибо в противном случае все его «открытия» лопнули бы как мыльный пузырь. Поэтому, когда на его просьбу о поддержке Институт археологии РАН предложил дать ему в помощь профессионалов-археологов, Демин наотрез от этого отказался. Опираться на энтузиастов-любителей ему оказалось сподручнее, и в его экспедиции участвовало целое созвездие уфологов, экстрасенсов и эзотериков (более 100 человек!), ухитрившихся «обнаружить» место посадки НЛО, базу инопланетян и даже «снежного человека». Специалистов, уличивших Демина в том, что он и его сотоварищи приняли за остатки древней цивилизации недавние следы обычной геологической деятельности, он обиженно обвинил в фальсификации и «непонимании сути вопроса о матриархате» (Демин 1999б: 167–169). Правда, под давлением критиков он, похоже, готов был признать, что обнаруженная им «пирамида» имеет естественное происхождение, равно как и «святилище Великой Богини», найденное Лазаревым (Демин 1999б: 168, 273). А в своей последней книге, отмечая, что итоги многолетних работ экспедиции «Гиперборея» не осмыслены и не обработаны, они с Лазаревым признали, что многие из встреченных объектов были «ландшафтными святилищами», то есть имели естественное происхождение. Жаль только, что никаких доказательств того, что в этих местах действительно производились священные обряды, авторы так и не привели (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 143, 146, 168–174).

Все это не случайно. Ведь возглавлявший экспедицию Демин никогда не имел дела с археологией. До начала 1990-х гг. он занимался атеистическим воспитанием студентов и борьбой с буржуазной философией. Между делом он увлекался поисками «снежного человека» и пописывал научно-фантастические рассказы. После распада СССР он резко переориентировался и начал пропагандировать совсем другое – идеи русского космизма и эзотерики. Не чужды ему оказались и современные эзотерические и неоязыческие мифы о древних славянах и «северной гиперборейской цивилизации» (см., напр.: Демин 1996а; 1996б; 1997а; 1997б; Громов 1996).

Во второй половине 1990-х – начале 2000-х гг. Демин публиковал обо всем этом книгу за книгой, где, по-своему интерпретируя русский фольклор и фольклор других народов как аутентичный исторический источник (мысль о том, что фольклор может содержать фантастические представления, далекие от исторической реальности, автор с порога отметал), убеждал читателя в реальном существовании древнейшей в мире цивилизации, Северной Гипербореи, прародины человечества, к которой якобы и уходят корни любого фольклора. Он утверждал, что ее создатели знали летательные аппараты и умели летать по воздуху (Демин 1997 г: 14–21; 1999б; 2000б; 2001; 2003б: 340–342; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 191, 224–341).

Фактически Демин лишь повторял давно высмеянного одиозного индийского журналиста-ревизиониста П. Н. Оака и его последователей, всерьез доказывавших, что летающие колесницы и огненные стрелы, упоминавшиеся в индийском героическом эпосе Махабхарата, свидетельствовали о том, что древняя цивилизация обладала летательными аппаратами и ядерным оружием (об этом см.: Ванина 2004: 151, 158; 2014: 230–232). Между тем эти вымыслы иной раз соблазняют российских тележурналистов и используются ими для привлечения зрителя и повышения собственного рейтинга. Так, 3 мая 2009 г. по ТВ-3 в очередном репортаже в рамках программы «В центре событий» журналист Александр Огородников снова потчевал зрителей сенсационным сообщением о том, что будто бы хараппская цивилизация погибла в результате ядерной войны, о чем якобы повествовала Махабхарата. Все это подавалось как раскрытие некоего заговора «официальных ученых», будто бы скрывающих историческую правду от народа. В последние годы этой темой увлекается РЕН-ТВ, поглощенное «тайнами истории» и конспирологией.

Подобно многим русским неоязычникам и эзотерикам, Демин проявлял нездоровый интерес к свастике, видя в ней не только древнейший символ Севера, но и доказательство «общего полярного происхождения народов мира» (Демин 2000б: 412). Примечательно, что в своих северных «исследованиях» он опирался на поддержку Госкомсевера и Администрации Мурманской области. Кроме того, его фантазии о «Туле-Гиперборее» увлекли писателей-почвенников и публиковались на страницах подконтрольной тем «Литературной России» (Демин 2000в).

При этом, как всякий дилетант, не обладая даже элементарными знаниями о сравнительно-историческом языкознании, Демин объявлял себя «великим лингвистом» и смело приступал к поискам «праязыка человечества» (Валентинов 1998). А не имея никакого понятия об археологии и древней истории, он брался судить о древних переселениях хорошо известных историкам народов и рисовал фантастическую картину, кардинально расходящуюся со всеми научными данными, но зато полностью увязывающуюся с уже известными нам «патриотическими» построениями авторов-эзотериков (см., напр.: Громов 1996). И не случайно он занялся поисками «гиперборейской культуры, той священной для всех нас изначальной традиции, о которой ведали и русские отшельники, и мудрецы древнего Тибета» (Атланты 1997). Доказательства этому он искал не в научной литературе, а в «альтернативной науке», создаваемой такими же, как он, дилетантами (ср.: Демин 1997 г: 58, прим. на с. 541, также с. 275), или у романтически настроенных писателей XIX в., чьи труды безнадежно устарели (см., напр.: Демин 1997 г: 122–123, 163, 182 и др.).

Например, он всячески превозносил уже известного нам Ж. – С. Байи, выдвинувшего гипотезу о Полярной прародине мировой цивилизации (Байи 2003). Однако если Байи рассуждал об этом в тот период, когда историческая наука еще только вставала на ноги, историческая лингвистика делала свои первые шаги, а археологии и вовсе не существовало, то Демин подхватил его идеи тогда, когда наука уже дала ответы на многие из вопросов, поставленных Байи, причем ответы эти существенно отличались от наивных рассуждений французского астронома. Тем не менее Демин не только поспособствовал переводу и публикации его «писем об Атлантиде» в России, но и доказывал «актуальность» его взглядов сегодня (Атлантида и Гиперборея 2003). Мнения А. Асова и Н. Р. Гусевой, никак не зарекомендовавших себя на ниве археологии, фольклористики или исторической лингвистики, также оказывались для Демина не в пример более авторитетными, чем суждения профессиональных археологов, лингвистов, фольклористов и историков древности (Демин 1999б: 41). Он не брезговал и поддельной «Влесовой книгой», откуда тоже черпал свои аргументы (Демин 1997 г: 387, 452; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 343–400, 500).

И все это потому, что, по мнению Демина и его единомышленников, идея Гипербореи создавала России «фундамент для стратегии лидерства» (Атлантида и Гиперборея 2003: 20; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 38). Ему хотелось всячески повысить престиж России, и под конец жизни он объявил Гиперборею «российской протоцивилизацией», основой которой была «духовность»: якобы именно на территории России находилась прародина всего человечества, где некогда жил «пранарод», говоривший на едином праязыке (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 38–41, 227). Заслугой своей экспедиции он считал тот факт, что «нам удалось связать понятие северной цивилизации, прежде всего, с Россией» (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 497). Гиперборея служила Демину и неким моральным идеалом. Он доказывал, что при «изобилии продуктов» там отсутствовало воровство и господствовали свобода и честность, что, как он утверждал, в виде «национальной души» досталось в наследство русским крестьянам и другим группам, издавна обитавшим на Севере (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 153–154, 188). Однако в терминологическом словаре, приложенном к его последней книге, единственной упомянутой там языковой семьей была индоевропейская; ни о каких других семьях авторы даже не вспоминали. И это красноречиво говорит о том, что они на самом деле вкладывали в понятие «гиперборейской цивилизации» и какой хотели видеть Россию.

В то же время отсутствие признания со стороны специалистов Демина явно беспокоило. Похоже, он находил больше понимания у геологов, геофизиков и астрономов, чем у археологов, этнографов или фольклористов. Однако он упорно стоял на своем и с необычайной легкостью отметал концепции специалистов, голословно упрекая их в «наивности» или «предвзятости» (Демин, Лазарев, Слатин 2004). Так он, например, поступал с наследием Н. Н. Гуриной, одной из лучших знатоков северной археологии (Демин 1997 г: 189). А между тем, в отличие от него, она более двадцати лет занималась археологическими исследованиями на Кольском полуострове, проследив эволюцию местной культуры в течение тысячелетий, начиная с эпохи мезолита. В предшествующую ледниковую эпоху никаких людей на Кольском полуострове археологи не обнаруживали (Гурина 1997). Полностью игнорируя выдвигавшиеся специалистами гипотезы о происхождении и назначении северных лабиринтов (Гурина 1948; 1991; Буров 2001; Куратов 1988; 2008), Демин приписывал им весьма сомнительный астрономический смысл и развивал гипермиграционистскую концепцию о едином центре их возникновения, лежавшем на Севере, откуда они будто бы распространились по всему миру (Демин 1999б: 145). Столь же легкомысленно и столь же бездоказательно он пересматривал и строго установленную связь каменных баб с кочевым миром, отвергая мнение известного археолога С. А. Плетневой, специально занимавшейся изучением этого вопроса (Демин 1997 г: 218).

Зато Демин с энтузиазмом возрождал концепцию «циркумполярной культуры», которая имела своих сторонников среди ученых первой половины XX в., но затем с развитием северной археологии была оставлена как не соответствующая реальности. При этом даже сторонники этой гипотезы никогда не предполагали наличия на Севере какой-либо высокой цивилизации (Симченко 1976: 7 – 22). В последние десятилетия к этой идее обращались только писатели-фантасты или эзотерики, на чье наследие и опирался Демин.

Между тем с профессиональной точки зрения концы с концами у него явно не сходились. Гиперборея у него оказывалась одновременно прародиной и индоиранцев, и «средиземноморских народов» и всех народов мира в целом (Демин 1997 г: 15, 17, 56–57; 1999б: 41, 149). Свидетельствами полетов гиперборейцев по воздуху оказывались и предметы «пермского звериного стиля», относившегося к эпохе раннего Средневековья (VI–VIII вв.), и костяные «крылатые предметы» из эскимосских могильников 1-го тыс. до н. э. – 1-го тыс. н. э., и даже сюжеты Калевалы (Демин 1997 г: 16–20; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 20). Какое отношение все это имеет к Гиперборее, существовавшей то ли 20–12 тыс. (Демин 1997д: 49; 1998: 307), то ли 40 тыс. лет назад (Демин 1997 г: 57), остается неясным, хотя автор считал все это неопровержимыми доказательствами.

Не более убедительными были и лингвистические построения Демина. Он проводил параллель между древнеегипетским богом Гором (он читал его имя как «Хор») и «древнеславянским» Хорсом, отмечая их родство (Демин 1997 г: 37, 121, 279). Но, не говоря о разной фонетике этих имен, Хорс никогда не был общеславянским богом. Он вошел в киевский пантеон либо в середине X в. н. э., либо незадолго до этого (Васильев 1995). Это было связано с включением в восточнославянский массив некоторых иранских компонентов, видимо аланов, почитавших солнце под именем Xurzærin, то есть «Солнце золотое», от чего и происходят имя бога Хорса и термин «хороший» (Абаев 1949: 70, 595–596).

Столь же неосновательны смелые сближения, проводившиеся Деминым между этнонимами «меря» и «мари», древним государством Мероэ в Судане и легендарной горой Меру индоиранского фольклора (Демин 1999б: 53–54). Лингвистами надежно доказано, что этнонимы «мари», «мордва», «удмурты» сформировались на основе иранского термина, означавшего «человек», «муж», «мужчина». Это говорит о древних контактах между предками поволжских финнов и иранцами.

Слабые познания Демина в лингвистике обнаруживались и в его вере в то, что «раз русский язык – древнейшего индоевропейского происхождения, в нем неизбежно имеется основа, восходящая к санскриту» (Демин 2003б: 419). Как мы знаем, на заре индоевропейского языкознания некоторые действительно верили, что санскрит и был древнейшим индоевропейским языком. Однако специалистами уже давно установлено, что санскрит сформировался в самой Индии после прихода туда индоариев. И сегодня никто, кроме дилетантов, не выводит русский язык из санскрита.

Если энтузиастам надо было доказать наличие в палеолите «обсерваторий», то они ссылались на археологические данные об оседлости в позднем палеолите; но если им требовалось обосновать причины единства «северной цивилизации», они с не меньшим жаром указывали на кочевую жизнь обитателей тундры (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 110–111, 123; Лазарев 2009: 106, 117). Никаких противоречий они в этом не находили.

Настаивая на том, что в период существования «прародины» климат на Севере был мягче, чем сейчас, Демин воспроизводил археологическую карту Мурманской области с многочисленными нанесенными на нее древними памятниками (Демин 1997 г: 88). Но он не говорил ни об их датировке, ни об их характере и, разумеется, умалчивал о том, что ни один из них, как бы они ни различались во времени, не давал никаких оснований для утверждения о «древней северной цивилизации». Автор вообще, похоже, не верил датировкам, полученным специалистами. Зато он был склонен доверять легендарным хронологиям, содержащимся как в календаре индейцев-майя, по которому история будто бы началась 5 млн лет назад, так и в индийских поверьях, апеллирующих к еще более длинной хронологии (Демин 1997 г: 100).

Впрочем, дело вовсе не в майя и не в индийцах, о культурах которых Демин знал лишь понаслышке. На самом деле его представления о ранних этапах человеческой истории являлись лишь перепевами идей уже упоминавшегося немецкого псевдоученого Г. Горбигера, много писавшего о древнейших высоких цивилизациях и великих расах, катастрофах и потопах, их погубивших, и, естественно, прославлявшего «арийскую расу» и рисовавшего ее блестящее будущее. Ему, в частности, импонировала и идея о захвате Землей Луны, что якобы повлекло мировую катастрофу и резкую смену климата (Повель, Бержье 1991: 26–37). С не меньшим душевным трепетом к этим фантазиям относился и Демин (Демин 1998: 307–311; 1999б: 18–19).

Правда, Горбигеру было легче. Ведь наука того времени знала много меньше, чем современная, и древние развалины или мегалитические сооружения еще можно было представлять загадочными осколками неведомых цивилизаций. Сегодня это делать много труднее; приходится замалчивать или искажать научные данные. Скажем, Демин всячески давал понять, что остатки древнейшей полярной цивилизации либо полностью стерты, либо скрыты в толще земли или под ледниками. Поэтому-то их и невозможно найти. Но сам он упоминал о палеолитической стоянке Бызовая в долине Печоры (Демин 1997 г: 89) или о стоянке Диринг в Якутии (Демин 1999б: 24), вовсе не сообщая читателю, что они собой представляли. Между тем таких стоянок, относящихся к палеолиту, на севере известно несколько. Они были оставлены бродячими охотниками, нисколько не похожими на тех «титанов», создателей «гиперборейской цивилизации», которых так упорно искали Демин и его единомышленники. Но Демин пытался убедить своих читателей, что «русский народ и его язык напрямую связаны с исчезнувшей гиперборейской цивилизацией» (Демин 1997 г: 144; 1999б: 170), причем она испарилась, не оставив никаких следов, а известные палеолитические стоянки, оказывается, связаны вовсе не с ней, а с соседними более отсталыми племенами (Демин 1997 г: 260–261).

Каким образом высокая цивилизация (а по утверждениям автора, она знала воздухоплавание и владела тайной ядерной энергии!) могла бесследно исчезнуть, притом что даже отсталые бродячие палеолитические охотники оставили свой след на земле, остается неразрешимой загадкой автора. Не легче понять, каким образом русский народ может быть связан с цивилизацией, исчезнувшей с лица Земли не менее 10 тыс. лет назад. Впрочем, Демин увлекался эзотерикой и мистикой. И ему было вовсе нетрудно выдвинуть предположение о том, что после природной катастрофы гипербореи могли скрыться под землей (здесь он явно находился под влиянием романа Бульвер-Литтона, скрестив его со «сказанием о чуди», по которому северные обитатели ушли под землю, не желая подвергаться христианизации). И он призывал искать их мегалитические сооружения… под землей (Демин 1997 г: 475–477).

Здесь логика философу, похоже, совсем отказывала. Ведь если, как он считал, гиперборейцы умели строить мегалиты под землей, можно себе представить, что они строили на земле до катастрофы. А между тем археологически Север изучен достаточно хорошо для того, чтобы утверждать, что никаких мегалитических сооружений или даже чего-либо, хотя бы отдаленно напоминавшего цивилизацию, на Севере не обнаружено и обнаружено не будет.

Причину этого Демин видел вовсе не в отсутствии соответствующих памятников. Здесь его логика следовала по достаточно накатанной эзотерической колее. Ему казалось очевидным, что знания древней цивилизации утрачиваются «в результате искусственного идеологического вмешательства, включая религиозную экспансию или насаждение чужеродной идеологической парадигмы». Одним из факторов исчезновения столь почитаемого им языческого наследия он считал принятие христианства (Демин 1997 г: 479; 1998: 31). Мимо этого неоязыческого аргумента философ пройти не мог, хотя делал все, чтобы не заявлять громогласно о своих антихристианских настроениях. Впрочем, каким образом христианство могло погубить наследие «цивилизации», исчезнувшей с лица Земли в результате катастрофы, произошедшей более 10 тыс. лет назад, Демин также не объяснял. В поисках ответа он вступал на сомнительную тропу, уже протоптанную Ивановым (Скуратовым) и Кифишиным. Его также волновал вопрос о древнейших взаимоотношениях индоевропейцев с семитами. И он представлял вполне невинную русскую сказку о Курочке Рябе напоминанием о тех допотопных временах, когда индоевропейцы будто бы не на жизнь, а на смерть бились с семитами. Но в отличие от Кифишина он переносил поле битвы на далекий Север, где будто бы располагалась прародина человечества. Он изображал дело так, будто миграция индоевропейцев на юг была следствием их военных неудач. Иными словами, «натиск семитов» был отнесен им в эпоху палеолита (Демин 1997 г: 363–365; 1999б: 108, 169, 296–298).

Отличаясь предельным дилетантизмом, работы Демина воочию демонстрируют все излюбленные приемы современной паранауки. Это гипермиграционистский и моноцентристский подход, полностью игнорирующий возможность конвергентного развития; следование априорной концепции, ради чего отбираются только те аргументы, которые ей удовлетворяют, и отбрасывается все то, что идет вразрез с ней; искажение и доведение до абсурда концепций специалистов («твердолобых ученых»), чтобы легче было их опровергать и убеждать читателя в своей правоте; ссылки на любимых авторов вне зависимости от того, к какому времени относятся их концепции и какое место они занимают в историографии; упорное замалчивание альтернативных гипотез и теорий, выдвигавшихся специалистами; всяческое избегание научного спора с теми, кто предлагал иные решения исторических проблем; зато полное доверие к фантастическим взглядам и «открытиям» неспециалистов (краеведов, уфологов, эзотериков, «энтузиастов-поисковиков» и пр.) и, наконец, утверждение о том, что якобы академические ученые устанавливают запреты на изучение каких-либо эпох или развитие каких-либо теорий (Cole 1980). Чтобы найти сочувствие в обществе, деятели паранауки стремятся объявить себя «правдоискателями», подвергающимися гонениям со стороны «догматиков». Но в науке нет запретов; отвергаются лишь те взгляды и построения, которые не подтверждаются фактами и, тем самым, признаются ненаучными. Именно к ним и относятся фантазии Демина и его последователей.

Подобно другим эзотерикам, Демин искал исторические сведения в мифах, сказках и легендах, почти полностью игнорируя огромный массив данных, накопленный современными археологией и лингвистикой. Если он и прибегал к таким данным, то чудовищно искажал их смысл. В итоге вместо глубокого научного анализа читателю предлагалось неимоверное число никак не связанных между собой фактов, вырванных из контекста и, по сути, ничего не доказывающих. Демин был вынужден опираться не на научные аргументы, а на мнения дилетантов; любые попытки найти единомышленников среди ученых заставляли его обращаться к историографии XVIII–XIX вв., а то и к более ранним работам, которые уже давно безнадежно устарели и иначе, как курьез, специалистами не рассматриваются. Ориентируясь на нетребовательного малообразованного читателя, автор пытался поразить его воображение псевдоэрудицией, но при этом, даже если он обращался к реальным фактам глубокой древности, он «забывал» упомянуть об их контексте и вовсе избегал указывать датировки.

В частности, он использовал данные современного фольклора или современных народных обрядов и ритуалов для того, чтобы восстановить историю многотысячелетней давности. Для него «фольклор – это закодированная в устойчивых художественных образах и символах родовая коллективная память народа» (Демин 1997 г: 338; 1999б: 84). И ему даже не приходило в голову, что современная культура является плодом длительного развития и что те же ритуалы и фольклорные мотивы, а также смысл культурных символов даже сто лет назад могли восприниматься и интерпретироваться иначе, чем ныне, не говоря уже о более глубокой древности. Он не задавался вопросом о том, какой может быть глубина народной памяти. Между тем недавние исследования показали, что современные бушмены Ботсваны и Намибии, например, уже не помнят о том, что их предки пользовались каменными орудиями, хотя это было менее ста лет назад! Однако, вопреки такого рода данным, Демина проблема культурной динамики и культурных взаимовлияний вовсе не интересовала – похоже, он полагал, что культурные элементы, сложившиеся тысячелетия назад, обладали абсолютным консерватизмом – время над ними было не властно. Это механистический подход, уже давно отброшенный наукой, но культивирующийся эзотерикой. Среди других столь же сомнительных методических приемов была народная этимология – излюбленный прием дилетантов, позволяющий доказать все, что угодно.

Все эти приемы, свойственные паранауке, давно известны и мало кого могут удивить. Удивляет другое – то, что экспедиция Демина, не имевшая отношения к какой-либо реальной науке, находила, по его словам, поддержку у чиновников Госкомсевера! Эту загадку, возможно, проясняло появление в Мурманской области общественно-политического славянского движения «Возрождение Мурмана и отечества», учрежденного 16 апреля 1997 г. и возглавлявшегося такой влиятельной в области фигурой, как вице-губернатор В. В. Калайда, опиравшийся на поддержку КПРФ. Выступая под лозунгом «Народовластие, Патриотизм, Справедливость» и борясь против «геноцида славян» в России, движение ставило своей целью «возрождение славянской цивилизации» (Денисенко 1997). Вряд ли можно сомневаться в том, что его лидерам могла бы прийтись по душе древнейшая «русо-арийская цивилизация», якобы обнаруженная в их области. Кроме того, в августе 1997 г. у Сейдозера проходила представительная природоохранная конференция, высказавшаяся за организацию национального, или этноприродного, парка, способного заменить существовавший там в 1982–1995 гг. Сейдозерский заказник (Большакова 1997; Ефремов 1997). И Демин высказывал пожелание, чтобы остатки «гиперборейской цивилизации» стали его важной частью (Кузнецова 1997). Следует также отметить, что вплоть до 2000 г. Демин руководил общественной организацией Народный фонд «Русь возрожденная». Все это говорит о политическом спросе на «гиперборейскую цивилизацию».

Наконец, нельзя не учитывать разгоравшиеся с конца 1990-х гг. споры из-за владения Арктическим шельфом с его огромными запасами углеводородов. Эта борьба достигла кульминации в 2007 г., когда российские полярники установили металлический российский флаг на дне Северного Ледовитого океана, а Россия была объявлена «великой арктической державой». С этой точки зрения обнаружение на территории России «полярной прародины человечества» звучало также весьма соблазнительно. Правда, пока что побеждает благоразумие, и в этой части света сотрудничество преобладает над соперничеством. И это не оставляет места для Гипербореи в большой политике.

Тем не менее в последние годы множатся гипотезы об Арктической прародине, которую авторы-энтузиасты изображают уже не только древнейшим ареалом индоевропейцев, но и исходным регионом расселения ностратической общности и даже внетропической прародиной всего человечества. Так, некий И. Кольцов, представленный журналистом «членом Российского географического общества», доказывал, что исконной землей кривичей была якобы затонувшая в водах Северного Ледовитого океана Гиперборея, откуда они вначале переселились на Чукотку, а затем пересекли всю Сибирь и оказались в Восточной Европе (Седов 2002). А бывший геолог Н. С. Новгородов переносил такую прародину на полуостров Таймыр (Новгородов 2000), и его рассуждения Демин благородно помещал в своей очередной книге, тем самым показывая, что он и сам не очень-то верил своим сенсационным «открытиям» на Кольском полуострове.

Действительно, к началу 2000-х гг. Демин уже ощущал бесплодность своих поисков на Кольском полуострове и горел желанием расширить их географию, включив в их поле Гренландию, Аляску и Канадский Север (Демин 2000б: 63). А под конец жизни он мечтал о походе в Арктику на атомном ледоколе (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 149). Так далеко ему добраться не удалось, но, похоже, никаких сожалений он не испытывал. Ведь, по его мнению, именно российское побережье Северного Ледовитого океана было периферией утонувшей Гипербореи (Демин 2003б: 396). Летом 2002 г. он перенес свои «исследования» на полуостров Ямал, продолжая неутомимый поиск «утраченной цивилизации». Однако ему снова не удалось обнаружить никаких монументов, созданных древним человеком. Зато на Северном Урале оказалось много природных образований причудливой формы (все это – плоды выветривания, хорошо известные геологам), которые Демин объявил объектами поклонения древних. Он признавал их естественное происхождение, но это нисколько не умерило его энтузиазма. И он объявил их святилищами «ландшафтного типа». Несмотря на столь скромные результаты, его статья об этом начиналась обнадеживающими словами о том, что на Севере повсюду встречаются следы «древнего гиперборейского прошлого» (Демин 2002: 92–93; 2003б: 468–473).

Пока Демин развивал свои фантазии о Гиперборее, археологи путем многолетних изысканий установили общую картину эволюции древней культуры на полуострове Ямал. Никаких остатков «гиперборейской цивилизации» они там не обнаружили. Выяснилось, что люди начали заселять Ямал в эпоху мезолита. Однако вплоть до эпохи раннего Средневековья они осваивали только его южные районы. Каких-либо остатков деятельности прибрежных морских зверобоев, что предполагалось более ранними гипотезами, обнаружить не удалось. Никаких подземных жилищ в тундре тоже не было, так как этому препятствовал высокий уровень подпочвенных вод. Зато было показано, что самодийцы начали проникать в центральные и северные районы Ямала только с VI–VII вв. н. э. Занимаясь охотой на северных оленей, они передвигались на север вслед за кочующими стадами в теплое время года, а с наступлением холодов возвращались на юг (Федорова 2000; 2007: 31; 2008).

Однако данные, полученные археологами, фанатов Северной цивилизации не интересуют. Где бы ни располагалась Гиперборея, Демину хотелось верить, что она «не исчезла бесследно: она оставила после себя потомков – ариев, а те, в свою очередь, – славян и россиян». Об этом он не уставал повторять до самой своей кончины и всячески убеждал в этом журналистов. Он особенно тесно сотрудничал с еженедельником «Аргументы и факты», продолжавшим и после его кончины тиражировать миф о Гиперборее (см., напр.: Лескова 2005; Писаренко 2006–2007; Гудкова 2009; Кашницкий 2009б), причем иной раз помещая ее в Антарктиду (Кашницкий 2009а). А в районах своих исследований Демин неизменно встречался с местными чиновниками, вплоть до губернаторов, заражая их своим энтузиазмом и получая от них ту или иную поддержку.

В отличие от Гусевой Демин откровенно признавал огромный вклад Блаватской в развитие «гиперборейской идеи» (Демин 2003б: 327–328; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 187–188) и подчеркивал, что «торжество» последней было связано с работами таких традиционалистов, как Г. Вирт, Р. Генон и Ю. Эвола. Правда, он все же не отваживался открыто говорить о связях Вирта и Эволы с германским нацизмом (об этом см.: Wiwjorra 1996: 180–182; Goodrick-Clark 2002: 52–71). В то же время он широко пользовался эзотерическими построениями и изображал эпоху палеолита Золотым веком, куда уходят корни Примордиальной традиции (Демин, Лазарев, Слатин 2004: 121). При этом он не упускал случая отметить триумф «теософской концепции развития разумной жизни на Земле» и включал в свою книгу пространные рассуждения итальянского фашиста Эволы о «благородной нордической традиции» (Демин 2000б: 58–61, 287). Кроме того, говоря об Арктической прародине, он ссылался на Тилака, построения которого не были приняты даже современной тому наукой. Зато с доводами современных археологов Демин считаться не желал и убеждал, что те якобы намеренно скрывали истину от общественности.

Сегодня верный спутник Демина, журналист Е. С. Лазарев, всеми силами пытается отмежеваться от паранауки. Он высказывает сомнения в том, что на Севере существовала какая-либо высокая цивилизация, и в своих рассуждениях пытается по мере сил опираться на исследования ученых, а не на фолк-хистори. В то же время он доказывает, что северная палеолитическая культура была много более развитой, чем это обычно представляют. В частности, он верит в то, что палеолитический человек обладал «паранормальными способностями» (Лазарев 2009: 7–8, 115–116). После этих оговорок он снова возвращается к фантастической идее о мегалитической культуре, якобы процветавшей некогда в циркумполярной зоне. Правда, в отличие от Демина он постоянно уточняет, что речь идет о поклонении естественным объектам, то есть о «ландшафтных святилищах». Так, он пишет: «Северные гиперборейские памятники, даже если созданы сравнительно недавно, лучше сохранили традиции древней протоцивилизации с ее трепетным отношением к необработанному камню» (Лазарев 2009: 130). Однако доказать, что обнаруженные природные образования служили именно святилищами, он не только не может, но даже и не пытается. Поэтому он вынужден постоянно ссылаться на таких «авторитетов», как Р. Генон и Г. Вирт, и с досадой сетует на то, что «позитивистская наука» их вымыслам не верит. Он, правда, отдает должное научной гипотезе глубинного родства языков, но делает из нее такие выводы, которые бы несказанно удивили ее сторонников-лингвистов. Кроме того, авторитетами для него до сих пор служат Уоррен и Тилак, книги которых безнадежно устарели и сегодня находятся за гранью науки. Он, например, заявляет, что «Тилак на десятилетия опередил заключения археологов, филологов и этнографов, стоящих на позициях полярной теории антропогенеза» (Лазарев 2009: 100), забывая при этом сообщить, что сегодня таковых просто не существует (если не считать умершую недавно Гусеву, экстравагантные взгляды которой ни один ученый не разделяет).

Вслед за Деминым на север потянулись и другие любители «Северной цивилизации». Их список начал расширяться за счет местных энтузиастов, попавших под обаяние работ Гусевой, Демина и их единомышленников. Одним из таких энтузиастов стал неудавшийся геолог Н. С. Новгородов. В 1959–1964 гг. он обучался в Миасском геолого-разведочном техникуме. Затем, окончив в 1971 г. геолого-географический факультет Томского университета, он в течение ряда лет работал на Таймыре в различных геолого-разведочных партиях, однако из-за своей неуживчивости был вынужден с ними расстаться. После этого он занимался поиском нефти в Томской области, но, похоже, и эта деятельность не принесла ему успеха. В ноябре 1996 г. он устроился в Центре детского и юношеского туризма и экологии Кировского района г. Томска и с тех пор посвятил свою жизнь работе с подростками. Тогда же он побывал в Москве, где случайно познакомился с только что изданной Н. Гусевой книгой «Древность: Арьи, Славяне» и, по его словам, навсегда заболел идеей Северной прародины (Новгородов 2006: 414–416).

С тех пор он развил бурную деятельность, вовлекая юных туристов в свои поиски никогда не существовавших древних «славянских городов» в Томской области. Он активно публиковался в местной прессе, пытался развивать амбициозные исследовательские проекты и с 1998 г. организовывал «научные гиперборейские семинары». На семинарах обсуждались проблемы Сибирской прародины, ранних миграций человека, сибирской топонимики, исчезнувших городов Сибири, а также космических аспектов земных катастроф. Разумеется, участники семинаров не могли пройти мимо темы «Аркаим – арийский город». Правда, ни историки, ни археологи никакого интереса к таким семинарам не проявили, и основной костяк их участников составили дилетанты, школьники и студенты. Это Новгородова ничуть не смущало, и он сделал ставку на юных туристов. В 1998–2003 гг. на этих семинарах выступали некоторые местные геологи и географы, а в 2001 г. их почтил своим вниманием сам Демин. В 1998 г. Новгородову удалось зарегистрировать Томскую региональную общественную организацию «Гиперборея – Северная Прародина», после чего он провел две детские конференции «Томское Лукоморье» (Новгородов 2006: 417–419).

Вся эта бурная деятельность встретила прохладный прием как у местных чиновников, так и у бизнесменов, на чьи финансовые ресурсы Новгородов рассчитывал (Новгородов 2006: 502–506). В 2002 г. он выступил с проектом «Томское Лукоморье», где наметил широчайшую программу исторических, археологических, этнографических, картографических и топонимических исследований в Томской области, обещая найти «исчезнувшие города», исследовать древние миграционные пути, обнаружить древнюю «Третью Русь» в низовьях Оби и открыть «Сибирскую прародину» на Таймыре. Пытаясь заинтересовать местных чиновников и финансистов, Новгородов делал акцент на местном патриотизме. Он доказывал, что сибирская история остается недооцененной, и утверждал, что, вопреки «официальным историкам», древняя Сибирь была не отсталой периферией, а «гигантским этногенетическим котлом». Опираясь на фольклорные данные, сведения, почерпнутые из популярной литературы, а также на сомнительные гипотезы уже известных нам дилетантов и некоторых ученых (Уоррена, Тилака, Флоринского, Гусевой, Жарниковой, Шилова и др.), Новгородов стал развивать идею о том, что якобы в конце ледниковой эпохи люди европеоидной и монголоидной рас сконцентрировались на Таймыре, где, таким образом, сложилась бореальная общность, включавшая индоевропейскую, уральскую и алтайскую языковые семьи. Якобы там произошла неолитическая революция и возникла некая «арктическая протоцивилизация» (Новгородов 2002: 6–7, 38; 2005: 26–29, 70; 2006: 22–26, 140–144, 157). Мало того, ссылаясь на сомнительную идею ряда сибирских археологов о «внетропической прародине человечества», он, по сути, восстанавливал в правах концепцию полигенизма, выводя человеческие расы от разных групп палеоантропов. В этом контексте «человеческая прародина» оказывалась прародиной только «европеоидов» (Новгородов 2006: 122–143). Впрочем, и для евреев Новгородов находил прародину на Таймыре, хотя идею родства русских с евреями он не поддерживал (Новгородов 2006: 261–263).

Правда, Новгородов признавал, что его «открытие» было сделано «на кончике пера» (Новгородов 2005: 30). Поэтому он усердно искал следы тысячелетних миграций из Сибири, прежде всего из Томской области, благодаря которым в Европу якобы попали готы, индоарии, древние греки, скифы и хетты с хурритами. Мало того, ему не давала покоя «арийская идея», и он не только представлял немцев и русских «братскими арийскими народами», но и изображал Чингисхана «истинным арийцем» (Новгородов 2005: 94 – 105). Рисуя волны миграций, исходивших из Сибири, он фактически развивал эзотерическую идею деволюции, согласно которой после ухода культуртрегеров Сибирь запустела, ее культура пришла в упадок и упростилась, а от былой цивилизации следов почти не осталось (Новгородов 2006: 9 – 10). Скромные результаты своих исследований Новгородов объяснял как саботажем со стороны историков, так и тем, что якобы органы госбезопасности сознательно скрывали от общественности некие бесценные исторические источники, способные открыть истинные корни мировой цивилизации, находящиеся в Сибири (Новгородов 2002: 37; 2005: 90–93, 143–144, 187–195; 2006: 273, 351–360).

Тем не менее энтузиазм Новгородова не оставлял, и он горел желанием обнаружить в Томской области «исчезнувшие города». Себе в помощь он брал подростков, связанных с туристическим центром. Однако, не зная археологических методов и не имея никакого опыта археологических разведок и раскопок, они постоянно попадали впросак (Новгородов 2006: 428–439). Похоже, самым большим конфузом стали исследования в устье р. Басандайки, где Новгородов надеялся обнаружить «столицу царства Руиндиж», упомянутого в «Шахнаме». В 2002 г. он изучал находившийся там останец с помощью известных ему геологических методов – путем биолокации, ручным бурением и с применением металлоискателя. Эти исследования были широко разрекламированы, и их посетили даже некоторые представители властей Томской области. По результатам своих изысканий Новгородов заявил, что обнаружил следы крепости рубежа бронзового и раннего железного веков. Примечательно, что одним из его «аргументов» была находка «туалетного запаха», якобы оставленного древними защитниками крепости. Настойчивые просьбы Новгородова о проведении там настоящих археологических работ не остались безответными, и летом 2004 г. на останце работали профессиональные археологи из местного Центра охраны памятников. Никакой крепости они там не нашли, а слой оказался позднесредневековым, о чем и раньше археологам было хорошо известно. Однако Новгородов не сдавался, пытаясь дискредитировать их работы и заявляя, что они неверно определили материк и не стали копать глубже (Новгородов 2005: 100–104; 2006: 456–491). Полным провалом закончились и его обследования берегов р. Юрги в 2001–2002 гг. Там тоже никаких древностей найдено не было.

В своих провалах он обвинил как чиновников и бизнесменов, не пожелавших оказать ему финансовую помощь, так и профессионалов, проявивших, по его мнению, нетерпимость и безответственность. Причиной своих неудач он также называл противодействие со стороны «людей еврейского происхождения», не воспринимавших всерьез его оригинальные идеи о древней истории Сибири. При этом причину он усматривал не в том, что его идеи и методы были далеки от подлинной науки, а якобы в том, что они расходились с «библейской версией истории». И если его проект был отклонен комиссией, состоявшей в основном из русских, то и это означало для него, что они якобы подчинились «еврейской логике» (Новгородов 2006: 513–514). Все это заставило его обратить пристальное внимание на «еврейский вопрос», и он обнаружил в России «засилье еврейской элиты», якобы находящейся в войне с народом. Свои собственные неудачи он приписал всей стране. Якобы беды России явились следствием того, что «мы оккупированы в собственной стране», а отсутствие общественного признания его собственных изысканий он объяснил тем, что евреи якобы не любят русскую историю (Новгородов 2006: 515–524).

Впрочем, Новгородов не отчаивается. Сегодня он доказывает, что индийский поход Александра Македонского проходил вовсе не в Индии, а в Западной Сибири, что тот воевал с русскими и что они его наголову разбили. В соответствии с этой версией Новгородов организовал туристический поход «по сибирским следам Александра Македонского», который привел энтузиастов в район Норильска (Новгородов 2008). И Новгородов начал доказывать, что предки воевали с македонцами в районе «славянской прародины» (Новгородов 2009).

Фактически возмущаясь статусом Сибири как колониальной окраины и источника природных ресурсов, обеспечивающих интересы центра, Новгородов возрождал протестный дух областничества XIX в. Он доказывал, что обладавшая сказочными природными богатствами Сибирь как была в царское время, так и осталась в советский и постсоветский периоды источником дешевого сырья, нещадно эксплуатировавшегося Российским государством, а в последнее время и частным бизнесом. Поэтому он призывал к наделению Сибири хозяйственной автономией (Новгородов 2006: 3–6, 108–119). Пытаясь придать ей позитивный привлекательный образ путем апелляции к легендарной древней истории, он обращался к «арийской идее» и опирался на работы как классиков расизма, так и современных расистов (Новгородов 2006: 8–9). При этом он смешивал биологию с языком и, подобно авторам столетней давности, писал об «арийской расе» (Новгородов 2006: 122, 147–149).

Он нуждался в «арийской идее» для доказательства исконного обитания славян в Сибири. Действительно, он хватался за любые сведения, способные доказать появление русских в Сибири до Ермака, и, отождествляя скифов с предками славян, утверждал, что истинная прародина славян находилась в Сибири (Новгородов 2006: 73–74, 146). В конечном итоге он объявлял русский язык «стержнем индоевропейской семьи» и намекал на то, что предки русских тоже происходили с Таймыра (Новгородов 2006: 151–157). А центр формирования русского этноса он помещал в Васюганских болотах. Он изображал древних русов племенем, родственным славянам, но поначалу находившимся с ними в сложных отношениях. Затем они якобы помирились и совместно участвовали в Великом переселении народов в эпоху раннего Средневековья. Правда, по словам Новгородова, часть русов и славян остались в Васюганье, где позднее положили начало казакам (Новгородов 2006: 181–186). Тем самым, русские оказывались в Сибири не поздними пришельцами, а коренным населением. Новгородов всеми силами искал в Томском Приобье «Сибирскую Русь» и доказывал, что тюрки сложились на основе славян, сменивших свой язык (Новгородов 2006: 288–303).

Впрочем, энтузиазм Новгородова не ограничивался романтическими рассуждениями о древних предках. Он имел и вполне прагматичную основу. Его заботило развитие массового туризма в Томской области и, в частности, привлечение к этому западных инвестиций. Он верил, что идея «арктической прародины человечества» сможет привести в Томскую область массы иностранных туристов, озабоченных поисками своих корней. Он мечтал о музеях под открытым небом и рассчитанных на туристов парковых комплексах, организованных вокруг открытых им «древних памятников».

Поиски «полярной прародины» продолжались и у Белого моря. В начале 2000-х гг. Соловецкие острова стали полем деятельности Комплексной северной поисковой экспедиции Комиссии научного туризма Русского географического общества, расположенного в Петербурге. Ее возглавил председатель этой комиссии бывший физик С. В. Голубев, связанный с Клубом гиперборейцев. По его словам, Комиссия занималась поисками «северной цивилизации» на северо-западе России с 1991 г., однако ее достижения первых десяти лет остаются за кадром. Зато Голубев признает, что новый интерес к Гиперборее вспыхнул благодаря В. Н. Демину. И в 1998 г. была создана Комплексная Северная поисковая экспедиция, поставившая своей задачей поиски Гипербореи в Хибинских тундрах и на островах Белого моря.

Голубев скупо пишет о достижениях Демина: якобы тот обнаружил некоторые из мегалитов, упоминавшихся еще А. В. Барченко, однако многого не нашел, так как, по предположению Голубева, масса древних памятников была уничтожена интенсивными геологическими работами, развернувшимися на Кольском полуострове в эпоху советских пятилеток. Вместе с тем Голубев и его заместитель, геолог В. В. Токарев, скептически относятся к сообщениям Барченко, полагая, что тот многое выдумал, пытаясь с помощью сказок о Гиперборее скрыть истинные цели своих исследований, заказанных ОГПУ. Говоря о находках Демина, авторы признают, что обнаруженные им сооружения включали много природных образований, хотя, возможно, древний человек и приложил к ним руку (Голубев, Токарев 2004: 20–21, 26–27). Впрочем, все это не мешает им верить в «допотопную Северную цивилизацию», хотя они и пытаются всеми силами придать своим взглядам наукообразие, отвергая наиболее одиозные предположения о «гибели цивилизаций». Вопреки реальности, они доказывают, что «проблема Арктиды-Гипербореи» всерьез обсуждается современными учеными.

С 2000 г. Голубев участвовал в «изысканиях» Демина, а затем занялся собственными «исследованиями». Описывая результаты деятельности своей экспедиции в 2000–2002 гг., Голубев и Токарев пишут об обнаружении в Хибинах, но особенно на Соловецких островах многочисленных «курганов, могильников, лабиринтов и искусственных пирамид» и предполагают, что все они были связаны с «северной цивилизацией». Якобы в Хибинах изыскатели нашли мегалитическое «Святилище бога Солнца», а на Соловецких островах обнаружили «массу каменных могильников», «искусственную выкладку» из булыжника, «каменные террасы со следами деятельности человека», огромный дисковидный каменный «жертвенник» и высокие «искусственные насыпи» («пирамиды»). При этом говорится о находках «храмовых комплексов» и утверждается, что на Кольском полуострове начинался путь «из Гипербореи в Египет» (Голубев, Токарев 2004: 43–95). Но никаких раскопок «изыскатели» не производили, о характере найденных «сооружений» они судили по собственным ощущениям, а вопрос о датировках этих находок и их научном обосновании у них даже не возникал (характерно замечание авторов: «Мы обследовали, как могли»). Примечательно, что «Святилище бога Солнца» они обнаружили в полночь и успели сделать там лишь несколько фотографий. Аналогичным образом, побывав на Соловках всего десять дней, «поисковики» поняли, что имеют дело с «осколком Гипербореи» (Токарев 2006: 50–51, 60–67). Но, судя по опубликованным снимкам, туристов вдохновляли своеобразные геологические образования, которые они и принимали за «храмы» и «святилища». Иными словами, свои романтические фантазии, навеянные туристической обстановкой, они выдают за «научные изыскания». Кроме того, подобно их единомышленникам, ими движет и патриотическая идея, заставляющая вспоминать о славе «предков-гиперборейцев» для объединения усилий в ходе «решительной битвы добра со злом» (Токарев 2006: 81). Случайно ли, что эта риторика возвращает нас к эзотерической традиции?

«Изыскатели» вели поиск исключительно «культовых сооружений»; вопросы о том, где и как жили люди древней эпохи, чем они питались, какое вели хозяйство, их не волновали. А научные данные, полученные профессиональными археологами об эволюции культуры на Кольском полуострове, они попросту игнорировали. В экспедиции не было ни одного археолога, зато вместе с Голубевым работали геофизики и геоморфологи. И именно они, а не профессиональные археологи судили (причем иной раз по сделанным фотографиям) о «рукотворности» тех или иных «сооружений». И хотя в приложенной к книге библиографии давались ссылки на несколько работ известных российских археологов (в книге Токарева 2006 года не было и этого), основная масса включенной туда литературы относилась к «фолк-хистори» и принадлежала перу уже известных нам писателей-фантастов (Асов, Демин, Петухов, Гудзь-Марков, Кифишин, Шилов и пр.). Тем самым авторы давали понять, что они принадлежали к «респектабельной традиции».

Голубев и Токарев уверенно рассуждали о «субтропическом климате», якобы когда-то существовавшем на Севере, и о древней природной катастрофе, погубившей Гиперборею. Авторитетами им служили все те же француз Байи, американец Уоррен и индиец Тилак, никогда не посещавшие Русский Север и в своих фантазиях руководствовавшиеся донаучными соображениями. Никакого желания критически разобраться в их идеях, связанных не с наукой, а с эзотерикой, у авторов не возникало; им важно было лишь то, что у них имелись единомышленники, верившие в Полярную прародину. И хотя в популярной книге приводились фотографии ряда найденных «сооружений», их трактовки основывались исключительно на фантазии «изыскателей»; никаких научных доказательств тех или иных интерпретаций ее авторы не давали.

В то же время экспедиции щедро финансировались различными частными предприятиями и получали поддержку у местных чиновников, а восторженный отзыв о проведенных работах был дан уже известной нам С. В. Жарниковой, назвавшей их «научным подвигом» (Голубев, Токарев 2004: 6).

Летом 2004 г. экспедиция Русского географического общества снова отправилась на острова Белого моря. Судя по сообщению Интерфакса, проект назывался «В поисках Северной прародины человечества». Еще до начала этих «исследований» Голубев собрал пресс-конференцию, где заявил о том, что Гиперборея существовала «около Полярного круга» и якобы оставила там «много материальных следов». Иными словами, в отличие от годами работавших в Беломорье археологов, никогда не встречавших там ничего подобного, Голубев уже «обнаружил» остатки древней цивилизации. Правда, после своего возвращения в конце «успешного полевого сезона» в беседе с журналистом он не привел ни единого материального доказательства своего «открытия». Зато все это с лихвой компенсировалось отсылками к сообщениям античных авторов (которые никогда не бывали в Приполярье), к авторитету Ломоносова (который в своих рассуждениях питался донаучными представлениями о древних климатах) и к идеям его современника Байи (тот верил в то, что китайцы и «атланты» происходили от скифов, и пытался с помощью астрономических исчислений определить дату библейского Потопа).

Голубев не только не желает знать о достижениях современной археологии, но даже пытается опровергать научные данные об эволюции предков человека в Африке. При этом он плохо представляет себе особенности исторического развития человеческой культуры на Севере, путается в датах и не знает исторических реалий. Все его рассуждения опираются на весьма сомнительные и ничем не доказанные предположения. Несмотря на это, как и в случае с Деминым, его фантазии были опубликованы респектабельным московским еженедельником, где утверждалось, что Голубев якобы «нашел северную Атлантиду» (Золотоносов 2005).

Мало того, 14 сентября 2008 г. Голубев даже удостоился чести выступить со своими фантазиями на канале ТВ-3, где объявил об обнаружении следов «гиперборейской цивилизации» на Соловецких островах. Опубликованная вслед за его первым выступлением заметка, уличавшая его в невежестве (Чарный 2005), похоже, не оказала влияния на склонных к сенсациям журналистов. Голубев продолжает рекламировать свои «открытия», встречая радушный прием у тележурналистов. Так, в передаче на РЕН-ТВ 16 мая 2010 г. он уже заявлял об обнаружении якобы сотен мегалитических сооружений, не имеющих аналогов в других частях света. Среди них даже фигурировал некий каменный «трон». Комментировал открытия Голубева отнюдь не археолог, а директор Международного центра уфологических исследований при Межрегиональной общественной организации «Академия безопасности России» В. М. Уваров, черпавший свои аргументы из «эзотерических знаний».

Впрочем, похоже, поиски Гипербореи на северо-западе России уже перестают удовлетворять энтузиастов из Русского географического общества. Теперь члены его Уфологической комиссии готовы искать ее в далеком зарубежье. Например, летом 2008 г. они готовили «научную экспедицию» в Гренландию, полагая, что искомая Гиперборея располагалась именно там. Экспедицию должен был возглавлять все тот же Уваров, уверенный в том, что Гиперборею погубил астероид (Герштейн 2008). Однако, похоже, и этот проект не оправдал надежд энтузиастов, и никаких сенсационных сообщений о новых «открытиях» не появлялось. Зато в тех же номерах «Комсомольской правды», где рекламировалась эта экспедиция, помещалась краткая заметка о том, что подлог Барченко был разоблачен еще в 1923 г. Авторы заметки скромно умалчивали о «достижениях» Демина, но камешек был явно в его огород.

Профессиональные археологи также никакой Гипербореи ни на Соловецких, ни на соседних островах Белого моря не обнаруживают. Работами действующей вот уже четверть века Соловецкой археологической экспедиции надежно установлено, что древнейшие люди появились там не ранее неолита, причем никакой устойчивой преемственности культуры на островах не наблюдалось, то есть острова несколько раз открывались и заселялись заново. Что же касается лабиринтов, то они создавались разными группами населения: древнейшие относились ко второй половине 2-го тыс. до н. э., а самые поздние, и таких было большинство, – к эпохе Средневековья и Новому времени. При этом, хотя лабиринты могли выполнять роль святилищ, у них имелись разные функции (Мартынов 2010).

Тем самым, фантазии экспедиции Русского географического общества профессиональными археологами не подтверждаются. Похоже, «исследования» Голубева ставят своей целью не столько научное изучение древностей Беломорья, сколько привлечение туда потока туристов. Не случайно его книга заканчивается утверждением о том, что на Соловках якобы существовали дохристианские сакральные центры. Подобно Здановичу, приписывающему это Аркаиму, Голубев пишет о том, что на Соловках якобы везде ощущается эта «сакральность». Иными словами, современная мода на религию и мечты о могущественных древних предках, наделенных эзотерическими знаниями, успешно используются в различных регионах России для развития индустрии туризма.

Гипербореей заинтересовались и в соседней Карелии. Там тоже нашелся энтузиаст-эзотерик, принявшийся изучать «Гиперборейскую традицию Карелии». Он утверждает, что якобы местные древние мегалитические сооружения хранят в закодированном виде некие древние магические знания, источником которых якобы была Гиперборея (Попов 2008: 12–13). Он повторяет известные нам вымыслы дилетантов, говоривших о Северной прародине, и утверждает, что ее реальность якобы блистательно доказана «учеными». Ему кажется важным показать, что в Карелии и ныне «жив сам дух Гипербореи», из которого вырастает мировоззрение местных коренных народов (Попов 2008: 21). Влюбленному в свою землю энтузиасту хочется верить, что в Карелии находилась прародина человеческой культуры. Для доказательства этого он мобилизует всевозможные сведения, которые ему только удается найти в популярной литературе, местном фольклоре и даже по-своему понятых археологических данных. Называя себя археологом и этнографом, автор заявляет, что обнаружил уникальное святилище. Однако описание этого объекта было сделано им настолько непрофессионально, что, по его собственным словам, научная общественность отнеслась к его изысканиям скептически (Попов 2008: 71–80). Мало того, сенсационные археологические открытия, с которыми автор с готовностью знакомит читателя, по странному стечению обстоятельств делаются в его книге кем угодно, только не археологами.

Чтобы заинтересовать читателя и потенциального туриста, он привлекает самые сомнительные данные, какие ему только удается найти: речь идет и о «торсионных полях», и о якобы живших на Земле некогда великанах и карликах, и о «снежном человеке», и об НЛО, и об «энергетике камней». Он уверяет, что якобы древние колдуны, потомки «гиперборейцев», обладали знаниями о «геоактивных зонах» и «энергетических токах Земли», что и помогало им находить удачные места для своих святилищ и культовых сооружений (Попов 2008: 87, 104). Восстанавливая в правах народные суеверия, автор утверждает, что женщина, «благодаря своей психической конституции, более искушена в вопросах магии» (Попов 2008: 159). Не избегает он и соблазна укоренить русскую культуру на Карельской земле, где он обнаруживает «символ древнерусской дохристианской культуры», высеченный на скале около 4 тыс. лет назад (Попов 2008: 129). Мало того, он утверждает, что якобы славяне обитали на Севере еще до прихода туда финно-угров (Попов 2008: 165). Но и это ему кажется недостаточно. Чтобы увлечь читателя, он подхватывает неонацистский миф об «оккультном фюрере» и развивает идею, по которой Гитлер якобы побывал на Белом море в поисках «таинственной энергии» (Попов 2008: 170–171).

Наконец, центром повествования становится чудесная гора Воттоваара, где встречаются древние мегалитические сооружения (сейды) и где издавна совершались языческие ритуалы. Автор связывает это место с концентрацией «тайных знаний» и обрядами жертвоприношений. Здесь же находят место и рассуждения о чудодейственных камнях, прилетах НЛО и «высокой энергетике» местности, якобы подтвержденной экстрасенсами. Не случайно, как упоминает автор, эта гора стала местом паломничества любителей мистики (Попов 2008: 91–97). Автора влекут «загадки мегалитических памятников», и, объявляя себя «ученым», он прославляет «интуитивное знание», противопоставляя его «знанию аналитическому» (Попов 2008: 117). Иными словами, в его книге обрывочные научные сведения самым чудесным образом переплетаются с эзотерикой, которая привлекается для объяснения смысла тех или иных древних объектов. Автор завершает книгу захватывающей перспективой – «возможно, именно на русском Севере нужно искать ключи к раскрытию многих тайн древнейшей истории, встречающихся по всему миру…» (Попов 2008: 190). И все это делается для того, чтобы увлечь читателя идеей Гипербореи как некой древнейшей северной цивилизации.

Завершая свою книгу, автор признает, что его читатели совершили занимательное путешествие «среди легенд и фантастических цивилизаций». Похоже, что он и сам сомневается в своих построениях. Что же двигало им самим? Ответ на этот вопрос дают обложка книги и ее последняя страница. Ведь книга открывается рекламой Карелии как «духовного Клондайка для многочисленных туристов», а заканчивается рекламой туристической фирмы «Северная сказка», устраивающей все эти путешествия для туристов, включая «корпоративный отдых». Иными словами, легендарная Гиперборея оказывается сладкой приманкой для туристов. И вовсе не случайно в изданном в Петрозаводске в 2007 г. постановлении о развитии туризма этот город был назван «городом гиперборейского края» (Попов 2008: 21).

Поток энтузиастов не ослабевает. Недавно к ним присоединился бывший геолог Д. А. Синеокий, увлекшийся «северной теорией». На это его подвигло знакомство с книгами В. Н. Демина, побудившими его заняться «лингвистическими изысканиями». Основываясь на «гиперборейской теории», он объявляет «арийцев» родоначальниками европеоидной расы, якобы сформировавшейся в Гиперборее в начале позднего палеолита. Он рисует их создателями древнейшей «онежско-валдайской» цивилизации, заставляет их расселяться едва ли не по всему миру, не на жизнь, а на смерть биться в Европе с негроидной расой и распространять культуру по Земле. У него нет сомнений в том, что «первые арии» назывались славянами и что именно они впервые заговорили на «человеческом языке» и заселили пустующую Европу. Тем самым, своим происхождением все индоевропейские языки оказываются связанными с «протославянским» (Синеокий 2008: 43).

Все это не ограничивается одними лишь «лингвистическими изысканиями». В поисках «ведической древности» этот энтузиаст, склонный к эзотерике, отправляется на Онежское озеро для изучения первобытных петроглифов. Его не устраивают концепции ученых, связывающих эти изображения с местным неолитическим населением, и он пытается доказать, что часть петроглифов следует относить к эпохе позднего палеолита, то есть к «ведическому периоду». Он настаивает на том, что древнеегипетские петроглифы происходят от карельских. Такая запредельная древность «северной цивилизации» заставляет его обвинять христианство в том, что оно якобы уничтожило «славянские языческие письмена» и «нашу языческую культуру». Впрочем, на этом он не останавливается, а идет еще дальше и пеняет уже славянскому язычеству за то, что оно якобы в свою очередь уничтожило более древние «ведические святыни» (Синеокий 2009: 91–92). Примечательно, что предисловие к этой книге написал сатирик М. Задорнов, нашедший новый повод обвинить специалистов в том, что они якобы искусственно укорачивают историю России.

Миф об Арктической прародине со всеми его символами, рассмотренными выше, привлек внимание известного киножурналиста Ю. А. Сенкевича, сделавшего его стержнем очередной передачи «Клуба кинопутешествий», показанной по ОРТ 19 и 24 апреля 1998 г. В этой передаче сообщалось об исчезнувшей «изначальной» гиперборейской цивилизации, наследники которой позднее появились в степи; в этой связи упоминалась и «страна городов» на Урале. Аркаим представлялся одним из «храмов-обсерваторий», широко разбросанных по всей Земле. При этом авторы передачи датировали его 5-м тыс. до н. э. Не забыли они и о К. Быструшкине, который был представлен человеком, раскрывшим «загадку» Аркаима.

Новый фильм о «Северной Атлантиде» был показан по ОРТ 22 ноября 2002 г. (и повторен 5 февраля 2003 г.). В нем журналист Сергей Ильин-Козловский, побывавший со своей киногруппой на Кольском полуострове, популяризировал «открытия» философа Демина, и зрителя снова завораживали мифами о древних гиперборейцах, якобы строивших циклопические сооружения и умевших летать по воздуху (Демин 2003а). Для придания своим «исследованиям» научного веса авторы фильма обращались за экспертизой к каким угодно специалистам, кроме археологов, которые, казалось бы, только и могли удостоверить подлинность их «находок».

Мало того, те же фантазии были озвучены в показанных по телевизионному каналу СТС 28–29 сентября 2009 г. двух передачах «Гиперборея – наша исчезнувшая родина» в серии «Хочу верить». В этих передачах молодой журналист Борис Корчевников утверждал, что древние египтяне и греки были учениками гиперборейцев, пришедших к ним с далекого Севера. Будто бы египетские пирамиды строились семью гиперборейцами, гиперборейцами были и первые египетские фараоны. И храм Аполлона в Дельфах якобы тоже основал гипербореец, прямо отождествлявшийся со славянином по имени Олень. Журналист снова обращался к легендам о «северном рае», якобы существовавшем когда-то на Северном полюсе, об обитавших на севере богах, о древних святилищах и пирамидах, якобы обнаруженных на островах Белого моря, о том, что при взгляде с большой высоты все такие святилища и пирамиды якобы образуют фигуру, повторяющую созвездие Ориона. Все это выдавалось за великое открытие, хотя по ходу передачи ее участникам и приходилось признаваться, что как «святилища», так и «пирамиды» были природными образованиями, к которым рука человека не прикасалась.

В этих передачах экспертами выступали сотрудник Звенигородской обсерватории Института астрономии РАН Дмитрий Вибе, этнограф Светлана Жарникова и археолог Александр Мартынов, но главную роль играл все тот же Голубев. Возрождая «полярный миф», Жарникова делилась своими «открытиями», помещавшими родину «индоевропейской цивилизации» в северных широтах. Удивительно, что авторы передачи спорили с советскими исследователями – якобы найденные на Кольском полуострове лабиринты служили не для ловли рыбы, а имели религиозное назначение. Однако именно археологи (Н. Н. Гурина и др.) уже давно выступали с гипотезой о том, что такие сооружения использовались для магических рыболовецких ритуалов. В передаче эти лабиринты подавались как якобы сохранившиеся следы «допотопной цивилизации», но не было сказано, что они датируются 1-м тыс. до н. э., когда никакой «цивилизации» в этих местах не было. Зато есть все основания связывать их с деятельностью предков современных саамов (лопарей). Иными словами, факты создателями передачи тщательно отбирались: ненужные отбрасывались, а нужные нередко подавались в искаженном свете.

Корчевников допускал и другие утверждения, искажавшие реальную историю. Например, он доказывал, что якобы льняные одежды попали в Египет с далекого Севера, ибо якобы настоящий лен выращивался именно на Русском Севере. Между тем хорошо известно, что лен был введен в культуру в 7 – 6-м тыс. до н. э. в Северной Месопотамии, где и располагалась его истинная родина. Таким же вымыслом является и утверждение журналиста о том, что якобы настоящей родиной Олимпийских игр был также Русский Север. В передаче «вспоминалась» и битва с Атлантидой, о чем якобы говорится в индийском эпосе Махабхарата, хотя ни о какой Атлантиде там не упоминается.

Наконец, журналист настаивал на том, что якобы следы Гипербореи встречаются повсюду от Урала до Скандинавии. Но почему-то ученые о таких следах ничего не знают. Что же касается европейских мегалитических сооружений (менгиров, кромлехов), то, благодаря археологам, их история сегодня достаточно хорошо известна. Они датируются эпохой неолита-энеолита, были созданы местным населением и не имеют никакого отношения к «расселению гиперборейцев». Показательно, что ни Корчевников, ни его собеседники не давали никаких четких датировок обсуждаемым ими фактам. Ведь иначе моментально выяснилось бы, что такие факты относились к самым разным эпохам, не имевшим ничего общего друг с другом.

Впрочем, некоторых из любителей Полярной прародины начинают смущать полученные ими самими весьма сомнительные данные. Один из активных участников экспедиции Демина, А. Б. Гурвиц, хотя и не расстается с идеей о «гипербореях», пишет о своих открытиях достаточно вяло, предвидя «упреки искушенного читателя в слабости, спорности и “фантазийности” изложенных версий». Как будто бы не питая особых иллюзий относительно будущего «гиперборейской идеи», он все же призывает читателей не игнорировать «неудобные» гипотезы (Гурвиц 2002). Зато другой активный соратник Демина, журналист Е. Лазарев, ссылаясь на достаточно монотонные и стандартные узоры ямочно-гребенчатой керамики эпохи неолита Северной Евразии, готов теперь всю ее включать в «цивилизацию Севера». Без каких-либо на то оснований он возводит ее истоки к палеолиту и называет «гиперборейской» (Лазарев 2002), хотя этому противоречат надежные археологические датировки.

Со временем круг любителей Гиперборейской цивилизации расширяется, и у Голубева появляются конкуренты. В 2008 г. на Кольском полуострове побывала новая экспедиция, полностью проигнорировавшая его «достижения». Ее руководители, журналисты Ю. Б. Кудинов и А. Волков, объявили свой визит на Кольский полуостров «третьей научной экспедицией» после Барченко и Демина. Они утверждали, что в составе их отряда были историки и географы. Однако в посвященной этому телепередаче, транслировавшейся по каналу «Культура» 6 мая 2009 г. в серии «История», участвовали только геологи, астрономы и даже один генерал-майор ФСБ, известный своей страстью к эзотерике. В передаче говорилось не только об экспедиции Барченко, якобы благословленной самим Дзержинским и включавшей сотрудников ОГПУ, но и всячески пропагандировались и расхваливались «достижения» Демина. В частности, журналист рассуждал о его «научном подвиге», ибо якобы тот «собрал все, что было известно о Гиперборее» и целых десять лет искал доказательства ее существования. Правда, создатели передачи не склонны были во всем следовать своему кумиру. Показательно, что, вопреки сообщениям самого Демина, утверждавшего об обнаружении «пирамид», они это опровергали. Им хотелось показать, что «пирамиды» нашли именно они. В доказательство они демонстрировали естественные каменистые всхолмления, расположенные недалеко от Сейдозера.

О значении и происхождении этих «пирамид» участники экспедиции расходились во мнении. Астроном С. С. Смирнов, якобы нашедший «пирамиды», заявлял, что вовсе неважно, были ли они естественного или искусственного происхождения. Сам он утверждал, что они имели естественное происхождение, но предполагал (впрочем, без каких-либо доказательств), что люди их якобы «подправляли». А геофизик А. Е. Зверев и геолог Т. В. Цветкова заявляли, что, хотя у «пирамид» имелось естественное основание, их высота была увеличена за счет «искусственной подсыпки». Но никаких раскопок не производилось, и эти утверждения не подкреплялись никакими доказательствами, причем, как и следовало ожидать, «исследователи» не нашли нужным обратиться к профессиональным археологам. Зато участники экспедиции настаивали на том, что культура пирамид возникла впервые вовсе не в Египте, а на далеком Севере. Они охотно делились со зрителями предположениями о назначении «пирамид»: одни видели в них астрономические приборы для солнечного и лунного календаря, другие высказывали соображение о том, что в них хранились «ядерные отходы». Последнюю гипотезу поддерживал генерал-майор в отставке Г. Г. Рогозин, служивший в 1992–1996 гг. зам. начальника службы безопасности президента России. Он говорил об использовании ядерного вещества для управления человеческим сознанием и предполагал, что якобы это было известно саамским шаманам, унаследовавшим это знание у «древней цивилизации». О реальности последней высказывался и доктор геолого-минералогических наук Е. И. Семенов. Вслед за Деминым создатели передачи рассуждали о феномене «мерячения», вызывавшего у человека беспокойство и слабость. Это якобы тоже объяснялось действием неизвестно откуда взявшейся радиации. Короче говоря, ряды любителей мистификаций в современной России не редеют, и на место выбывших бойцов тут же приходят новые. А журналисты с энтузиазмом подхватывают и тиражируют их далекие от науки фантазии.

Не обходит тему Гипербореи и РЕН-ТВ, где она звучала в передаче «Гунны. Русский след» документального сериала «Странное дело», показанной несколько раз в течение 2012 г. Там снова говорилось об Арктической прародине «великих арийцев», представленных прямыми «предками русских». Якобы все они напрямую происходили от людей, заселивших Русский Север 70 тыс. лет назад и с тех пор развивших там «высокую цивилизацию» и говоривших на «древнем санскрите». В качестве доказательства реальности Арктической прародины демонстрировалась все та же карта Меркатора, излюбленный и единственный источник, на который опираются все такого рода фантазии. Затем говорилось о расселении арийцев на юг, где они, с одной стороны, достигли Индии, а с другой – расселились по Европе, создав, в частности, трипольскую культуру эпохи неолита. Мало того, авторы передачи с легкостью перекидывали мостик от арийцев к гуннам и убеждали зрителя в том, что гунны с их вождем Аттилой тоже были русскими. Так, ранние славяне оказывались покорителями Китая и создателями огромной империи, существовавшей задолго до Киевской Руси. Якобы именно их нашествие должна была остановить Великая Китайская стена.

Примечательно, что главными консультантами фильма выступала все та же Светлана Жарникова (о Северной прародине и арийцах) и руководитель радикального Евразийского союза молодежи, ученик Дугина Павел Зарифуллин (о гуннах), вообще не имеющий никакого исторического образования. Еще одним экспертом выступал соавтор Клёсова, детский писатель и поэт А. А. Тюняев (специалист по ракетным двигателям и член Ассоциации ветеранов и сотрудников служб безопасности президента!), создавший самодеятельную Академию фундаментальных наук. Он известен своими псевдонаучными произведениями об антропогенезе и в то же время борьбой с «сионистским фашизмом».

Авторы привлекли к участию в передаче и специалистов, искусно кромсая их комментарии и вырывая оттуда лишь те фразы, которые могли бы придать передаче флер «научности». Путая хронологию и смешивая различные эпохи, объединяя между собой не имевшие отношения друг к другу археологические памятники (и используя постановочные эпизоды якобы «археологических раскопок»), опираясь на давно отброшенные наукой сомнительные гипотезы и трактовки, прибегая даже к ссылкам на поддельную «древнебулгарскую летопись», создатели фильма заявляли, что делают благородное дело, восстанавливая «истинную историю нашей страны». Но самым кощунственным было то, что они демонстрировали заимствованный у германских шовинистов «арийский миф» в тот день, когда страна скорбно отмечала очередную годовщину нападения нацистов на Советский Союз.

Примечательно, что сериал «Странное дело», включающий несколько десятков выпусков, посвященных конспирологии, эзотерике, мистике, НЛО и другим «удивительным явлениям», был подготовлен И. С. Прокопенко, сделавшим головокружительную карьеру в армии, дослужившись в начале 1990-х гг. до майорского звания, не достигнув и 30-летнего возраста. С тех пор он активно работал военным обозревателем на различных телеканалах, став в 2004 г. заместителем главного директора РЕН-ТВ. Пропагандистский опыт, полученный при работе военным журналистом, он с успехом применяет при составлении своих передач, неизменно посвященных «секретам» и «тайнам», в конечном итоге приводящим зрителя к мистике и эзотерике.

Все это снова стало предметом внимания РЕН-ТВ в фильме «Великие тайны», посвященном «тайнам Третьего рейха». Там зрителя снова увлекали «загадками Гипербореи», причем на этот раз среди экспертов оказалась Лидия Ефимова, отрекомендованная как член Русского географического общества. Она не только прилежно повторяла фабулу романа Бульвер-Литтона, но уверяла, что сама побывала в подземных городах гипербореев и якобы даже обнаружила на Кольском полуострове каменную плиту с «санскритской надписью». А средневековый индийский стиль письма «деванагари» она считала допотопной «письменностью» и смело этимологизировала как «дева на горе» (!). Другим экспертом выступала член Международной ассоциации писателей и публицистов Ольга Грейг, смело рассуждавшая об энергии «вриль», похоже, не осознавая, что речь идет о выдумке Бульвер-Литтона. Под стать им были и остальные эксперты (вышеупомянутый В. М. Уваров, директор Института русской цивилизации экономист О. Платонов и др.), тиражировавшие россказни М. Серрано о нацистских базах в Антарктиде. Канал пользуется популярностью, привлекая своими паранаучными передачами внимание десятков миллионов зрителей, удовлетворяя их жажду к чему-то необычному.

А вот еще один пример того же явления. Вдохновленный мифом об Аркаиме и «успехами» Демина, журналист А. Асов организовал свою собственную «научно-археологическую» экспедицию, на этот раз на Северный Кавказ к отрогам Эльбруса, где он рассчитывал найти очередную «древнейшую славянскую цивилизацию». Показательным было и само название экспедиции – «Кавказский Аркаим». Проведя первый сезон в Приэльбрусье у горы Тузлук на плато Ирахит-сырт летом 2001 г., «экспедиция» поспешила объявить миру об обнаружении развалин «древнего храма», или «обсерватории», «городища» и следов железоплавильного производства. Журналистам было объявлено о блестящем подтверждении гипотезы А. Асова о местонахождении легендарного города Кияра, столицы «древнеславянского государства Русколань» (Грищенко, Колонтаевская 2002; Серков, Алексеев 2003). Еще дальше шел информационный сайт московского туристического клуба АТО, где говорилось об обнаружении следов «священного города славян Кияра Древнего», а также «храма Солнца» (Информационный пакет 2002).

Похоже, что энтузиасты поторопились объявить об обнаружении этих удивительных остатков еще до того, как они были «найдены». Ведь в цитируемом сообщении говорилось о предстоящей летом 2002 г. новой экспедиции, призванной «научно подтвердить местонахождение славянского города на Кавказе – Кияра Древнего». И далее: «При положительном заключении научной комиссии, род славян вновь обретет свой потерянный город – исток русской культуры и православной религии, где жили герои, равные языческим богам». Между тем никакого подробного отчета с демонстрацией находок так и не появилось. Кем же были эти «замечательные ученые», обещавшие славянам открытие их «древней цивилизации»? На поверку выясняется, что себе в помощь Асов взял туристов из московского клуба туристов «Норд-вест» под руководством А. А. Алексеева, а также из Пятигорского центра детско-юношеского туризма под руководством местного краеведа А. Г. Евтушенко. Разумеется, ни одного квалифицированного археолога в составе этой самодеятельной группы не было и никаких раскопок в горах туристы не проводили. Судя по представленной ими информации, они вряд ли способны отличить остатки древних искусственных сооружений от природных объектов. За «древние остатки» они, в частности, приняли пирамидки из камней («обо»), оставленные на холмах местными пастухами. Зато «изыскатели» много занимались фото– и видеосъемками, а также «астрономическими исследованиями» («прохождением светил»), способными поразить воображение разве что корреспондентов ряда изданий. Но Асов поспешил опубликовать новую очередную книгу – на этот раз о «славянском государстве Русколань».

Несколькими годами позже Асов фактически признал плачевные результаты своей «экспедиции». По его словам, ее инициатором был А. А. Алексеев, руководитель клуба «Норд-вест», предложивший двухнедельный маршрут по «святыням», якобы расположенным на склонах Эльбруса между р. Баксан и Терсколом. По пути туристы лишь ненадолго останавливались на плато Ирахит-сырт, которое Асов поспешил объявить «святой страной», «Ирием» древних сказаний. Единственные развалины, которые им там удалось обнаружить, принадлежали двум христианским храмам. Рядом с ними находились типичные для тех мест погребальные склепы (Асов 2008а: 138–143). Правда, на этот раз Асов помещает «город Кияра» в окрестности села Верхний Чегем, где якобы сохраняются развалины древнего города и гробницы (Асов 2008а: 117). Неясно, что именно он считает «развалинами города», но на помещенной им фотографии видны типичные раннесредневековые склепы, каких много в ущельях Северного Кавказа. Ничего необычного в них нет – все они связаны с местной культурой; ни о каком «славянском государстве Русколань» или его «столице» речи идти не может. И Асову остается только сокрушаться по поводу того, что работающие на Северном Кавказе археологи ничего не знают о каких-либо роксоланских городах, святилищах или храмах, а самих роксоланов причисляют к предкам исторических аланов, а не славян (Асов 2008а: 137).

Правда, Асов с гордостью упоминает о находке на горе Тузлук остатков «святилища Солнца», якобы относившегося к 2-му тыс. до н. э. Однако ни точного чертежа, ни фотографии, ни детального описания этих остатков, ни обоснования датировки Асов не дает. Зато он сообщает о том, что древние волхвы занимались здесь календарно-астрологическими расчетами, причем вовсе не из утилитарно-хозяйственных потребностей, а для «определения важнейших дат Мировой истории» (Асов 2008а: 144–146). Асов также заявляет, что в 2007 г. нашел на вершине горы Бештау «храм Солнца» доскифского времени. Стоит ли говорить, что и это утверждение остается голословным (Асов 2008а: 109; 2008б: 311)? Иными словами, здесь мы встречаемся с тем же явлением, которое обсуждалось выше и с полным основанием может быть обозначено как «синдром Демина».

В последние годы поиски «древних славянских святилищ» и «храмов» стали своего рода эпидемией, охватившей изрядное число любителей. Примером такой деятельности и являются упомянутые выше экспедиции на Кольский полуостров и в Приэльбрусье. Этот интерес подогревает журнал «Наука и религия», настаивающий на том, что славяне создали древнейший храм в мире: он будто бы и стал для них своего рода моделью, и они широко распространили «храмовую культуру» по земле. В основе этих фантазий лежит уже рассмотренный миф о расселении культуртрегеров из Заполярья, где на Ямале в устье Оби ученым и предлагается искать остатки древнейшего славянского храма (Асов 1998б). Мало того, что одним из такого рода святилищ объявляется Аркаим, сюда же причисляется и находка Демина («Сейдозерское святилище») на горе Нинчурт на Кольском полуострове (Асов 1998а). Раздутая Деминым «сенсация» подхватывается все новыми и новыми энтузиастами, оспаривающими у него честь проникновения в тайну, окружающую Сейдозеро. Снова говорится об огромных изображениях людей и «клинописных знаках» на скалах, примыкающих к озеру, о галлюцинациях и мистических чувствах, охватывающих приходящих туда людей (Большакова 1998). В борьбу с журналом «Наука и религия» за то, кто проявит более изощренную фантазию при описании «чудес» Сейдозера, вступил и журнал «Свет. Природа и человек».

Все же понимая, что их мечты об обнаружении допотопной цивилизации (Малиничев, Царев 1995) не находят опоры в скромных достижениях энтузиастов-дилетантов, некоторые авторы вновь и вновь прибегают к аргументу тайного заговора. Один из них пишет о том, что некие теософские, масонские и каббалистические организации совместно с Библейскими обществами ставят всяческие препоны археологам, пытающимся раскрыть тайны Древнего Египта. Якобы они делают это в угоду библейской версии, рассказывающей нам о жизни Иосифа и древних евреев в эпоху фараонов. Автор заметки более всего недоволен тем, что они не позволяют «археологам» углубить историю Египта на несколько тысячелетий и накладывают «табу на исследование исторических корней гиксосов» (Малиничев 2002). С «археологами», любезными сердцу этого автора, мы уже встречались выше. Именно такие авторы всячески пытаются превратить гиксосов в славян, что, разумеется, не находит понимания у специалистов. С научной археологией все это не имеет ничего общего.

Сегодня волна, поднятая «арийским мифом», докатилась до жадных до сенсаций столичных изданий. Недавно даже далекая от научно-популярных дискуссий газета «Metro», бесплатно распространяющаяся в московском метро, опубликовала рассуждения о «санскритских названиях» на Русском Севере, откуда якобы предки индусов начали свой долгий путь на юг. При этом газета ссылалась на авторитет все той же С. Жарниковой, мельком упоминая о том, что среди филологов ее взгляды не пользуются никакой поддержкой (Бобрович 2014; Спор 2014).

 

Идея Севера и поиски священных центров

Откуда у современных русских националистов и эзотериков такое ненасытное желание поместить прародину индоевропейцев («арийцев») в районы Крайнего Севера? Исследователи уже неоднократно отмечали особое место Севера в русском самосознании, которое связывает его с сохранением русской культуры в первозданной чистоте, чудом избежавшей разрушительных последствий внешних влияний. Русские националисты давно видели именно в Сибири и Севере «спасение России» как в природном, так и в культурном отношении (об этом см.: Теребихин 1993; Griffiths 1991; Slezkine 1994). Новые мотивы для этого прибавились после распада СССР. Как признают сами русские националисты, после распада СССР и образования Российской Федерации как самостоятельного государства «Россия вдруг почувствовала себя северной страной» и весьма соблазнительной стала гипотеза о «гиперборейском» происхождении Руси (Прародина… 1996: 14. См. также: Дугин 1997а; 1997б; 1997в; Е. Л. 1997).

Преодоление кризиса идентичности видится им в наделении русских новой «гиперборейской» или, что для них одно и то же, «арийской» идентичностью, прочно связывающей русских с северными просторами. В этом можно усматривать определенный архетип – стремление к абсолютному началу: к абсолютному географическому центру мира (Северный полюс подходит для этого как нельзя лучше) и к абсолютному началу времени (отсюда стремление отождествить предков с палеолитическим первонародом). Данный образ весьма противоречив. Ведь, с одной стороны, он включает идею изоляционизма, издавна присущую русскому национализму (уникальное происхождение своих предков едва ли не от каких-то космических пришельцев), а с другой – русский мессианизм (русские как первопредки всего человечества или только «белой расы», а также как творцы культуры и всех ранних цивилизаций). Различные авторы наделяют эту идентичность вслед за Ницше привлекательными качествами: северные люди выносливы, отважны, верны, правдивы, следуют кодексу чести, обладают глубокими познаниями о мире и т. д. Мало того, основываясь на эзотерике, арктический миф имеет и расовую составляющую. Ведь он утверждает, что еще в ледниковый период «белые люди» приспособились к меняющимся природным условиям, и это якобы дало им преимущество перед более специализированными «желтыми» и «черными» людьми. Правда, демонстрируя «евразийскую инклюзивность» своего подхода, некоторые авторы сознательно отходят от биологического пуризма и, помимо славян, включают в «белую расу» тюрков и другие народы России. Однако африканцам там места, разумеется, не находится.

У мифа о Северной прародине есть очевидная эзотерическая составляющая, связанная с идеями русского космизма, к чему неравнодушны многие русские националисты. В 1920-х гг., когда эти идеи переживали пик своей популярности в СССР, их энтузиасты вслед за Н. Ф. Федоровым с упоением искали методы воскрешения мертвых предков. Это требовало консервации трупов покойников, для чего предлагалось превратить районы вечной мерзлоты в некий мировой некрополь (об этом см.: Hagemeister 1997: 190–192). Очевидно, поэтому многие современные неоязычники представляют Север священной землей предков.

Другая причина привлекательности Северной прародины заключается в том, что эта идея удовлетворяет некоторым подсознательным чувствам нефтяных и газовых магнатов, деятельность которых уже привела к катастрофическим изменениям природной среды на севере и уничтожила многие промысловые угодья местных аборигенов. Как показывает мировой опыт, последние рано или поздно требуют компенсации; и такие требования в последние годы уже раздавались. Между тем утверждение о том, что Приполярье является древнейшей прародиной русских, способно существенно снизить потенциал этих требований и позволить нефтяным и газовым магнатам ощутить себя более комфортно. Кроме того, как упоминалось, идея Северной прародины дает России право претендовать на владение Арктическим шельфом, что является важным козырем в современной «борьбе за Арктику». Ведь еще в конце 2001 г. Россия, хотя и без большого успеха, подала заявку на освоение шельфа, аргументируя это его местонахождением на ее территории. Правда, как показывает реальная действительность, «освоение Арктики», обрамленное «арктической риторикой» (Кобрин 2008), оказывается таким же фантомом, как и Северная прародина (Тренин, Баев 2010: 21).

Третьей причиной всплеска мегаломании у русских националистов служат распад СССР, образование новой русской диаспоры и рецидивы сепаратизма в самой Российской Федерации. С этой точки зрения, утверждение о глобальных миграциях и завоеваниях «предков-русичей» порождает уверенность в легитимности якобы исконных прав русских на всю огромную территорию Евразии. Весьма показательно, что, упомянув о древних походах «русских» в Переднюю Азию и Западную Европу (достоверность этих утверждений остается на совести автора), Демин заключал, что русские «вновь заселили и освоили Север Евразии и Сибирь. Русские всегда и вновь возвращаются на родину предков» (Демин 1997 г: 261). Этот мотив, связанный с «русской прародиной», расположенной не то в Сибири (Асов 2000в: 23; Новгородов 2006), не то на Русской равнине (Абрашкин 1999: 95–96; Доманский 1999; Богданов 2000: 53), не то на Русском Севере (Озаренов 1999: 72–74), как наваждение преследует многих авторов, о которых здесь идет речь. И русскую колонизацию времен Средневековья и Нового времени они однозначно представляют возвращением русских на свои исконные земли. Именно так, например, А. Асов трактует походы Ермака (Асов 2000в: 23). Заявляется также, что Россия находится в выигрышном положении, так как она находится ближе всего к «прародине человечества», и освоение русскими Севера есть не что иное, как стремление индоевропейцев вернуться к своему началу (Бобрик 1998: 71). При этом миф легитимизирует современные границы России тем, что находит там «следы предков» и тем самым утверждает «право первопоселения». Это не только «Гиперборея» на Севере и «город Кияра» на юге, но и якобы «славянские корни Рюрика», пришедшего с запада, и «родство» с айнами, живущими на крайнем востоке.

«Арийский миф» привлекается русскими националистами и для защиты русских в новых постсоветских государствах от дискриминации. Ведь, показывая древнее расселение «арийцев» по всей Евразии и делая русских их законными наследниками, он наделяет русских статусом «коренного населения» как в Сибири и на Дальнем Востоке, так в Крыму, на Кавказе и в постсоветских государствах Центральной Азии (Абакумов 1995; 1997; 2000; Анисимов 1994; Есипов 1994; Карпов 1996; Котов 1997). Наконец, «воспоминания» о «Древнерусской супердержаве» и теория циклизма позволяют русским националистам тешить себя иллюзиями о восстановлении статуса супердержавы, каковой являлся СССР, в будущем.

Мало того, утверждая, что Гиперборея была прародиной всех народов мира, Демин настаивал на том, что ее духовное наследие сохранилось именно у русских, причем «в тех неповторимых чертах, которые делают русского человека непохожим на любого другого» (Демин 1997 г: 333; 1999б). Каким образом русские смогли сохранить в неизменном виде представления, бытовавшие в глубочайшей древности, каким чудом их сохранили именно они и как все остальные представители человечества ухитрились растерять это ценное наследие, остается тайной философа. Его такие противоречия нисколько не смущали, и он писал о том, что на евразийскую почву «арийское наследство» принесли именно славяне, русские (Демин 1997 г: 337).

Один из ревностных поклонников идеи о Северной прародине заявлял о том, что «мы, и только мы храним на своей территории центр древней Индоевропы – сердцевину Примордиальной Арийской Империи». В этом он видел залог того, что Россия объединит вокруг себя «весь Белый Мир» в интересах всех «арийских народов» (Елисеев 1995б: 18). Другой пророчествовал о том, что России суждено воссоздать «империю Вечного Полюса» (Тулаев 1997а). В концепциях ряда эзотериков идея Северной прародины приобретает и особое символическое звучание, хорошо вписываясь в оппозицию «теплое-холодное», где «теплое» ассоциируется с размягчающим и разлагающим душу либерализмом, а «холодное» – с укрепляющим абсолютным принципом консерватизма (Штепа 1995).

Впрочем, Северный полюс – не единственное место, куда русские неоязычники и эзотерики помещают священный центр мира и где ищут прародину светоносных славян-арийцев. Основываясь на сенсационных находках отечественных археологов на Южном Урале (могильник Синташта и поселение Аркаим) и с легкой руки астрологов П. и Т. Глобы многие сочли этот регион родиной Заратуштры, местом формирования ведических знаний и центром космической энергии. С конца 1980-х гг. район Аркаима стал местом паломничества, куда в течение 25 лет, особенно 23 июня, регулярно прибывали автобусы с приверженцами оккультизма, устраивавшими свои ритуалы на Лысой горе в 300 м от городища – они водили хороводы, «ловили» космическую энергию и т. д. (Шнирельман 2011б; 2014). Многие эзотерики и неоязычники убеждены в том, что «арийская цивилизация», представленная Аркаимом и родственными ему памятниками Южного Урала, является славянским наследием и отражает высший взлет славянского духовного творчества, после которого началась затянувшаяся эпоха деградации и упадка (Кочетков 1997; Сокол 1997б; Путенихин 2006). На рубеже 1980 – 1990-х гг. в Екатеринбурге был популярен фильм об Аркаиме, центральной фигурой которого был проповедник с окладистой черной бородой и галстуке с изображением свастики. Он говорил о тайнах Аркаима как ценнейшего памятника древнеславянской цивилизации.

Омские неоязычники рисуют себе иную картину. По А. Хиневичу, бежавшие от натиска христианства славяно-русские волхвы в максимально полном виде сохранили тайные ведические знания и принесли их в Омскую область, которая тем самым стала центром человеческой цивилизации, источником духовности Белой Расы. Отождествляя р. Иртыш с мифическим Ирием, Хиневич утверждал, что культовый центр просуществовал здесь до XVI в., когда он был разрушен неизвестными кочевниками. Этот центр находился будто бы на месте центрального парка г. Омска, где при слиянии р. Оми с Иртышом и располагался верховный храм Земли. А на севере Омской области в долине р. Тары тайный Дмитровский скит будто бы сохранялся много дольше, и именно там волхвы из поколения в поколение передавали свои священные знания, которые в конечном счете унаследовал Хиневич. Находясь под сильным влиянием учения Глобы, Хиневич соглашался признавать Аркаим родиной славян и Заратуштры, но настаивал на том, что именно Омск является священным городом скандинавской мифологии, Асгардом, где произойдет возрождение духовности и родится «шестая раса» (Хиневич 1993).

Своеобразный импульс поискам священного центра в Омской области дало учение умершего в 1984 г. индийского гуру Бабаджи (Шри Хайдакхан Вале Баба), по которому в далекую эпоху Сатьяюга (Золотой век) в Сибири находилось главное святилище всего человечества – Храм Ханумана, где хранился магический кристалл, якобы осуществлявший связь с Космосом. Храм будто бы воздвигли арии, которые позднее именно оттуда разнесли священные ведические знания по всему свету. По учению Бабаджи, лишь восстановление этого святилища способно спасти мир от вырождения и грядущей катастрофы. Поэтому в 1992 г. его преемник и глава общества «Хайракхан Самадж», гуру Шри Мунирадж, отправил в Сибирь некую Раджни (Расму Розите, латышку из Германии) с заданием найти местоположение Храма Ханумана. В своих поисках Раджни исходила из того, что, во-первых, арии первоначально обитали где-то в Сибири, во-вторых, имя Хануман созвучно хантам и манси, в-третьих, слово Тара ассоциируется с индийской богиней-матерью и Полярной звездой, а название Омск содержит индуистский священный звук Ом. Мало того, говорилось о том, что именно в Западной Сибири легендарный Рама не на жизнь, а на смерть бился с демонами, причем Рама оказывался «светловолосым славянином».

Так в 1992 г. Раджни попала в Омск, где местные археологи познакомили ее с находками в окрестностях деревни Окунево Муромцевского района, которые не могли не произвести на нее впечатление. Ведь эта местность у берегов р. Тары оказалась необычайно богата археологическими памятниками, включая скифское святилище и могилы исламских шейхов. Ознакомившись с местностью, Раджни признала ее центром мировой энергии, и 6 июня 1992 г. там был произведен обряд символического воскрешения древнего святилища. На его предполагаемом месте, получившем название Омкар, был поставлен столб с изображением священного знака Ом в красном круге и черной рамке. Затем был куплен дом в деревне, где был учрежден шиваитский ашрам «Омкар Шива Дхам» и открыто святилище, где с тех пор ежегодно проводятся обряды аарати и хаван, посвященные Агни-Хатру. Если нет дождя, основные ритуалы проводятся на Омкаре. Девизом общины является «простота, истина, любовь», а ее главная установка сводится к очищению через физический труд.

Несколько позднее в деревне появились кришнаиты, последователи рейки и «ведические православные», а совсем недавно – вольные «казаки-арии». «Ведические православные» и «казаки-арии» представляют ответвления славянского неоязычества. В их верованиях обрывки славянского язычества самым причудливым образом сочетаются с эзотерическими знаниями и информацией, полученной из археологической литературы или непосредственно от археологов. Они верят в гиперборейский Золотой век и убеждены в том, что славянское язычество ознаменовало эпоху упадка, которой предшествовала великая ведическая эпоха. Кроме них, в окрестностях Омкара иной раз появляются инглинги, последователи А. Хиневича, которые также проводят там свои ритуалы (Шнирельман 2013б).

В итоге всей этой деятельности место стало центром паломничества любителей эзотерики, славянского язычества и восточных культов не только из Омска, но из многих городов России, включая Москву, и из зарубежья. Рядом с ритуальным местом шиваитов славянские неоязычники возвели столб, увенчанный «коловратом» (восьмилучевой свастикой). Все это вызвало беспокойство у местных православных священников. В августе 1993 г. Окунево навестила представительная делегация церковных иерархов во главе с архиепископом Феодосием. Они не только провели разъяснительную работу с населением, но и заменили столб со знаком Ом на массивный православный крест. Затем рядом была поставлена часовня.

Но на жителей Окунево все это не произвело особого впечатления, и они охотно общаются с шиваитами, принимают от них культовые дары и даже участвуют в ведических ритуалах. Окуневский ашрам был в 1995 г. официально зарегистрирован в качестве общины «Омкар Шива Дхам». Сами шиваиты не склонны к каким-либо религиозным конфликтам, ибо, по их представлениям, Бог един, но в разных культурах почитается в разных обличьях. Поэтому они не видят греха в синкретизме и в Окуневском ашраме изображения индуистских богов мирно соседствуют с православными иконами. Мало того, Бабаджи здесь считают реинкарнацией Сергия Радонежского. Общинники верят, что в окрестностях Окунева когда-то процветала «допотопная арийская цивилизация». Они убеждены в том, что сейчас заканчивается страшная эпоха Калиюга и близится катастрофа, которая погубит Англию и США. Но Россия должна спастись, и ее расцвет начнется в Сибири, причем окуневский центр послужит чем-то вроде ковчега, где когда-то спасся легендарный Ной (Речкин 1996а; 1996б; 2003; Яшин 1994а; 1997а; 1997б; Кнорре 2005: 278–279; Мач 2006; Селезнев 2014).

С конца 1990-х гг. общероссийские журналы «Свет. Природа и человек» и «Наука и религия», увлеченные идеей близящейся планетарной катастрофы, объявили Западную Сибирь тем местом, которому в будущем суждено стать центром возрождающейся цивилизации. При этом Окуневу отводится место важнейшего «энергоцентра», куда из космоса поступает спасительная энергия. Поэтому, говорят энтузиасты, долина р. Тары способна стать новым Ноевым ковчегом. Залогом этого служит будто бы само название Тара, означающее в переводе с санскрита «спасительница» (Речкин 1998а; 1998б. См. также: Речкин 2003: 30).

Для подтверждения всех этих увлекательных фантазий уроженец долины р. Тары, журналист М. Н. Речкин, ссылается на авторитет южноиндийского проповедника Шри Сатья Саи Баба из Бангалора (Речкин 2000; 2003: 68). Кроме того, он активно общается с ясновидящими, экстрасенсами, уфологами, контактерами и «представителями военных кругов». По словам Речкина, храм Ханумана расположен не то на дне загадочного Шайтан-озера, не то под землей около одной из местных гор. Якобы когда-то он стоял рядом с городом инопланетян, но в предчувствии надвигавшейся катастрофы те его взорвали, затем город был разрушен, а храм ушел под землю. Между тем ни о каком древнем городе в этих местах археологи не знают. Однако их мнение Речкина мало интересует, и он предпочитает полагаться на экстрасенсов и кришнаитов (Речкин 2003: 127, 130, 138–139, 152–153). А в своих поисках храма он готов был опираться на помощь геологов и геофизиков, но только не археологов. Примечательно, что поиски «древнейшей цивилизации» Речкин вел не путем археологических раскопок, а с помощью геологического бурения!

Одна из экстрасенсов обещала ему показать расположенное на глубине 15–20 м место, где будто бы скрываются развалины храма вместе с магическим кристаллом. При этом если поклонники Аркаима верят в то, что «протоцивилизация» развивалась именно там, а Демин помещал ее на Кольском полуострове, то Речкин доказывает, что ее местом была «приарктическая полоса Западной Сибири» (Лукоморье, или Беловодье), где когда-то «люди жили как в раю» (Речкин 2003: 194, 212–213). Затем под его пером «працивилизация» превращается в «сверхцивилизацию». Он полагает, что «ведийский народ» (арии) пришел в Индию из Западной Сибири, причем случилось это якобы еще 8 тыс. лет назад или еще раньше (Речкин 2003: 202).

Подхватывая эзотерические мифы, Речкин не только выводит легендарного индийского героя Раму из Сибири, но и делает Иисуса Христа его инкарнацией. При этом он основывается на сенсационных материалах, опубликованных в 1880-х гг. в Париже Н. Нотовичем, якобы имевшим доступ к тайным буддистским манускриптам. В них говорилось о том, что Иисус будто бы учился ведической мудрости у гималайских монахов и якобы эти принесенные из Индии знания он положил в основу своего учения (Речкин 2003: 214–216). Однако Речкин не знает о том, что Нотович исполнял весьма сомнительную миссию русского агента в Париже и что вскоре его сообщение было разоблачено как очередная фальшивка (Фаликов 1990). Но Речкин идет много дальше Нотовича и, не опираясь ни на какие «манускрипты», находит источник христианского учения в «славянских Ведах» и предсказывает возвращение Иисуса Христа в Сибирь (Речкин 2003: 221–222).

В ходе своей бурной деятельности по пропаганде всех этих идей Речкин сумел заинтересовать ими влиятельных людей области. В итоге в районе р. Тары был построен бальнеологический и туристический комплекс, а губернатор Омской области Л. К. Полежаев подписал в марте 2001 г. указ о признании Окунева и его окрестностей историко-культурной рекреационной зоной (Речкин 1998б; 2003: 361–362; Мач 2006). Вместе с тем даже Речкина как будто бы смущает вал дилетантских концепций и представлений, вызванных его публикациями об Окуневе (Речкин 2002; 2003: 356).

Тем не менее в 2003 г. он опубликовал книгу, начинавшуюся ужасными пророчествами о близящейся планетарной катастрофе. Правда, он оставлял читателю почву для оптимизма и из самых разнообразных пророчеств прошлого выбрал то, которое предвещало России великое будущее. Якобы там возродятся «гипербореи», а «из славян произойдет народ, который образует последнюю из подрас арийской эпохи» (Речкин 2003: 29). Благодаря книгам В. Н. Демина Речкин верит в полярную цивилизацию Арктиду-Гиперборею, или Туле (Речкин 2003: 93–94, 208–209). Но больше, чем Арктида, его заботит будущее человечества, и он предрекает возникновение «единой мировой религии», причем в роли Мессии в его грезах выступает… Юрий Гагарин (Речкин 2003: 202). Подобно другим приверженцам теории катастроф, Речкин уверен в том, что люди Древней Индии владели ядерным оружием и что древние цивилизации погибли от атомной войны. Мало того, он обвиняет современных «правителей мира» в сокрытии этого «факта» от общественности (Речкин 2003: 204–207). Впрочем, дойдя до рассуждений о «цивилизации людей-кошек, прилетевших с Сириуса» (Речкин 2003: 209), читатель может со спокойной совестью закрыть его книгу, чтобы больше никогда к ней не возвращаться. Однако интерес к загадкам Окунева у него, возможно, сохранится, и не исключено, что он вольется в поток туристов, увлеченных «тайнами Земли Русской». Поэтому благодаря занимательным произведениям Речкина рекреационной зоне, похоже, суждена счастливая судьба. Тем более что его книга сопровождается благожелательной рецензией академика В. П. Казначеева, бывшего директора Института общей патологии и экологии человека Сибирского отделения РАМН.

 

Миф как врачевание

Распад Советского Союза, экономический коллапс и резкое падение уровня жизни, глубокий мировоззренческий кризис, связанный с крушением прежних коммунистических догм, – все это стало тяжелой травмой для населения России, и прежде всего для русского народа, десятилетиями изображавшегося советскими идеологами флагманом человеческой цивилизации. Именно в этих условиях, потерпев поражение в политической области, русские националисты сделали ставку на «великий миф», призванный вылечить русский народ от психологической травмы. Примечательно, что, отбросив идею интернационализма, они сохранили идею мессианства, вовсе не чуждую коммунистической идеологии.

Рассмотренный миф с благодарностью апеллирует к расовой теории, реабилитирует идею полигенизма, воспевает изоляционизм и зачарован образом Северной цивилизации. Ему свойственны как виктимизация, так и мегаломания, а его представление о прошлом основано на эзотерических идеях циклизма и гипермиграционизма. Он призван поднять дух русским и вернуть им самоуважение и веру в свои силы. Для этого он наделяет их великими предками, первооткрывателями новых земель, изобретателями письменности и создателями древнейших цивилизаций и государств, а также, что немаловажно, носителями древнейшей религии. Мало того, они оказываются и пранародом, давшим начало многим народам современности. Этим как бы подтверждается их старшинство и статус «старшего брата», позволяющие им претендовать на моральный авторитет. В дополнение используется модель «блудного сына», показывающая, что, как бы много ни скитался русский народ по миру, в итоге он все равно возвращается на территорию прародины. В глазах мифотворцев это усиливает его позиции, так как, во-первых, он обретает особую моральную власть, ибо только родная земля позволяет ему в полной мере раскрыть свои творческие способности, а во-вторых, это делает бессмысленными любые территориальные споры, ибо русский народ наделяется абсолютной автохтонностью на территории всей Евразии.

Опираясь на теорию циклизма, мифотворцы получают возможность, переносить современную ситуацию в далекое прошлое и затем ссылаться на это искусственным образом реконструированное прошлое для того, чтобы в свою очередь объяснять и оценивать современность и делать прогнозы на будущее. В частности, показывая, что периоды упадка сменялись в истории новыми периодами взлета, мифотворцы пророчат России лучезарную судьбу, позволяющую с уверенностью смотреть в будущее, несмотря на все сложности современной ситуации.

Иными словами, глубокое осмысление своих собственных неудач, исходя из современных реалий, заменяется утопией, апеллирующей к метафизической картине мира, придающей текущим проблемам глобальный и вечный характер. Поэтому-то поиск объяснений и ведется в глубоком прошлом, причем на помощь приходит эзотерика с ее идеями циклизма и регулярной смены рас и цивилизаций. Так людям прививается расовое мышление с его верой в полигенизм и расовое неравенство, а славяне превращаются в «светоносных арийцев».

В этом контексте современные неурядицы рассматриваются с точки зрения «вечной травмы» и «вечного унижения». На этом фоне выстраивается образ «вечного врага», бескомпромиссная борьба с которым якобы и окрашивает всю мировую историю. «Арийский миф» делает таким врагом «семитов», якобы полностью лишенных творческого начала, но мечтающих о власти над миром. Ради этого они ни перед чем не останавливаются и строят «арийцам» всяческие козни, в частности «крадут» и «узурпируют» их культурное и интеллектуальное наследие. Этот миф активно использует теорию заговора (Пайпс 2008; Биберштайн 2010), показывая, как якобы некие зловредные силы (будь то египетские жрецы или космические пришельцы) искусственно создали «биороботов-иудеев», поручив им борьбу с «арийцами». Важной частью такой конструкции служит мотив «еврейской мести», заставляющий ее приверженцев мучиться бесконечными страхами, что и питает у них чувство агрессии.

Так как реальная история слабо подтверждает эту версию, важной стороной мифа служат бесконечные обвинения в адрес ученых, а также секретных служб или даже масонов в том, что они сознательно скрывают от общественности «истинную историю». Мало того, исторические знания оказываются искусно «закодированными». В этом обнаруживается связь многих современных магов и экстрасенсов с силовыми структурами, в недрах которых только и мог возникнуть сюжет шифровки информации, доступ к которой требует особого ключа. Действительно, биографии немалого числа любителей арийского мифа прямо указывают на то, что своей карьерой они обязаны службе в силовых структурах (в армии, космической отрасли, КГБ и пр.) в последние советские десятилетия, когда эзотерические взгляды получили там определенную популярность. Примечательно и то, что такие мифотворцы, как правило, были когда-то связаны с военной журналистикой, то есть имели хороший опыт пропагандистской работы, который они с успехом используют сегодня, пропагандируя «славяно-арийские» мифы. Такая работа научила их тому, что в идеологической работе с общественностью важно не следование реальным фактам, а апелляция к чувству патриотизма и создание образа врага.

Начиная с середины 1990-х гг. «славяно-арийский миф» уже имел благодарную аудиторию, разочарованную либеральными реформами и потерявшую всякую надежду на помощь Запада. Судя по массовым социологическим опросам, во второй половине 1990-х гг. в общественном мнении происходили серьезные сдвиги: наступило разочарование в демократии и западных ценностях, росли антизападнические настроения, а вместе с ними и тенденция к изоляционизму. Тогда-то определенную популярность и стала получать идея «русской цивилизации» с ее «особым путем» (Шнирельман 2011а. Т. 2: 304–311). Пропаганда, ведущаяся русскими националистами в СМИ, стала встречать отклик со стороны интуитивных ощущений многих людей, и начался процесс, который я когда-то назвал «вторым пришествием арийского мифа» (Шнирельман 1998в). Это достигло кульминации в течение последних 15 лет, когда «славяно-арийский миф» вышел далеко за рамки малотиражной прессы и начал пропагандироваться рядом крупных издательств и, особенно, в Интернете. В этой пропаганде сошлись интересы русских националистов, неоязычников и эзотериков, создававших свои версии «арийского мифа». Мало того, любители «арийского мифа» находятся среди как правых, так и левых, что на примерах из западного мира уже отмечал Д. Пайпс (Пайпс 2008: 228–237).

Мифологические концепции русской эзотерики и неоязычества проникнуты мессианством. Именно исторический миф утверждает здесь величие русского народа, который должен черпать силу в своем древнейшем славном прошлом. В этом же залог и лучезарного будущего, причем, как это вообще свойственно русскому национализму, русский народ объявляется главной или единственной силой, способной противостоять мировому злу и повести за собой остальные народы. Так, Кандыба завершает свой труд следующей сентенцией: «Если мы, русские, потеряем чувство ответственности за нравственное содержание человеческих мыслей, то Землю постигнет апокалиптическая катастрофа… Мы, русские, носители “Русского духа” и “Русской идеи”, являемся народом-богоносцем, духовным космическим феноменом, на котором пока еще держится земная цивилизация; если исчезнет “Русский дух”, то исчезнет и Русский Народ, а значит, за 10–15 лет исчезнет и земная цивилизация» (Кандыба Д. 1995: 202).

Вера, основанная на чувстве патриотизма, пережила во второй половине 1990-х гг. своеобразный ренессанс. Так, молодой музыкант и художник А. И. Печенкин заявил о том, что в 1990 г. на него якобы снизошло религиозно-мистическое откровение. Он обратился к «магии» русского языка, увидев в нем ключ к языкам всего мира и загадке человеческой культуры. Этот автор также исходил из идеи о древней Великой северной цивилизации, когда-то единой, но распавшейся 12 тыс. лет назад. Основываясь на географической близости России к «прародине», он объявил русский народ единственным «Великим народом», «Святой Русью» (Печенкин 1997).

Миф о «славянах-ариях» полюбился национал-патриотической прессе, издатели которой увидели в нем путь к преодолению духовной апатии и кризиса идентичности, охвативших русское население в 1990-х гг. Тогда-то и пошли в ход фантазии рассмотренных выше самодеятельных «исследователей». Интересно, что лихорадочный поиск «русского доисторического прошлого» охватил не только неоязыческие и эзотерические издания, но и те, которые одно время гордились своей откровенно православной позицией. Во второй половине 1990-х гг. об «арийстве» славян и о прародине «арийцев» в Центральной России писал общественно-политический и литературно-художественный журнал «Держава», издававшийся скульптором В. М. Клыковым, президентом Международного фонда славянской письменности и культуры, который повсюду демонстрировал свою приверженность православию (Доманский 1997). Еще дальше шла радикальная волгоградская газета «Колоколъ». На ее страницах была опубликована серия статей некой С. Л. Мухиной, где защищалась аутентичность «Влесовой книги» и отстаивались идеи о «славянской Трое», славянском происхождении Энея и Рюрика, русичах в Вавилоне и Западной Европе, славянском происхождении древнейшей письменности и даже «праславянах» в произведениях… Шекспира (Мухина 1997а; 1997б; 1997в; 1997 г; 1997д; 1997е). Сходные идеи в той же газете высказывала и историк Н. С. Трунтова, жена неоязычника В. Трунтова, члена исполкома Всеславянского собора и тогдашнего главного редактора петербургского неоязыческого журнала «Волхв», сотрудника Кубанского государственного технического университета в Краснодаре (Трунтова 1997).

От Мухиной эстафету подхватил некто Б. Русский, обвинивший отечественных историков в «русофобии» и «сионизме» и ставивший им в пример «истинных русских историков» типа Гриневича, Мухиной и других, развивающих неоязыческий миф о «славянах-перволюдях», создателях древнейшей письменности и ранних цивилизаций на Земле. В частности, он называл Иисуса Христа «истинным арийцем» и противопоставлял арийцев евреям. Он также воспевал «белую русскую цивилизацию» доледникового времени, которая якобы и дала начало всем «белым людям» (Русский 1997а; 1997б; 1997в). Еще дальше шел И. Святорусский, противопоставивший этой славной «доистории русов-арийцев» «позорные» страницы истории евреев. По его версии, евреи якобы изначально являлись вовсе не семитами, а хамитами. Вторгнувшись в Палестину, они будто бы истребили живших там семитов, и поэтому именно их-то и надо считать антисемитами (Святорусский 1995).

Неоязыческий миф пришелся по душе и Г. И. Молоканову, любителю русского космизма и президенту самопровозглашенной Кубанской народной академии в Краснодаре. Сокрушаясь по поводу нынешнего упадка научных знаний, этот академик вполне сознательно пропагандировал так называемую «истинную русскую историю» в изложении Лесного, Безверхого, Гладышева и других уже известных нам самодеятельных авторов и эзотериков. Для него глубинный конфликт, проходящий через всю мировую историю, – это конфронтация между арийцами и «хамитами», православием и иудаизмом (Молоканов 1995; 1996а; 1996б).

Есть основания подозревать газету «Колоколъ» в мистификации, что вообще характерно для национал-патриотической прессы. Так, в одной из первых своих статей Мухина была названа «кандидатом филологических наук». Однако ее построения, основанные на буйной фантазии, были настолько одиозны, что в последующих публикациях она уже значилась лишь «краеведом». Что же касается Русского и Святорусского, то это еще более очевидные псевдонимы. Похоже, только народный академик Молоканов отваживался выступать под своим собственным именем.

Во второй половине 1990-х гг. пропагандой «Влесовой книги» и связанных с ней фантазий о «доисторической славянской цивилизации» увлекся журнал «Молодая гвардия», ранее занимавший славянофильские позиции, требовавшие почтительного отношения к Русской православной церкви. В 1997 г. в этом журнале была опубликована панегирическая статья о «Влесовой книге», которую главный редактор журнала А. Кротов объявил «грандиозным открытием». В отличие от своих предшественников, ограничивавшихся в своих трактовках «Влесовой книги» истоками славяно-русской истории, автор статьи пытался напрямую связать ее с идеей Северной прародины и с праязыком всего человечества. Не была забыта и Русская идея, и «Влесова книга» объявлялась «новым очищенным самосознанием» русских, помогающим им осознать себя «наследниками Прародины человечества» (Курдаков 1997: 304, 337).

Следом за этой статьей в журнале появился развернутый экскурс в «доисторию славян». Его автор воспевал Допотопную цивилизацию, якобы располагавшуюся в палеолитической Сибири, отождествлял праславян с парсами и выводил их из Бактрии, признавал древнеегипетскую иероглифику славянской фонетической письменностью, бытовавшей якобы еще 12 тыс. лет назад. Все это подавалось как отстаивание истинной науки, которую ученые всячески замалчивают и скрывают от народа. Среди подвижников, рисковавших говорить правду, автор называл уже знакомые нам имена В. Чивилихина, Е. Классена, П. Орешкина, Ю. Д. Петухова, Н. Суслопарова и, конечно же, М. В. Ломоносова. Свои рассуждения он сопровождал обильным цитированием «Влесовой книги» и апелляцией к неоязыческому журналу «Волхв». Вслед за неоязычниками он ополчался против христианства, которое не только погубило древнюю письменную традицию и культуру (Лучин 1997а: 274), но и вообще не подходит для славян (Лучин 1997б: 240–241). Он также рисовал весьма отталкивающий образ крестителя Руси князя Владимира (Лучин 1997а: 345–346) и называл религию «политической химерой» (Лучин 1997а: 267). Особенно неприязненные чувства у него вызывала «религия, основанная на Библии и Коране», которая нанесла сильнейший удар по «допотопной науке» (Лучин 1997б: 330). Иными словами, неоязыческие мифы пришлись как будто бы по вкусу редакции упомянутого выше журнала.

Они вызвали интерес и у проф. Е. С. Троицкого, бессменного председателя Ассоциации по комплексному изучению русской нации (АКИРН), созданной им в 1988 г. К работе в научном совете АКИРН Троицкий сумел привлечь таких видных ученых, как академики РАН Н. Н. Моисеев (математик и эколог), Б. А. Рыбаков (археолог), Ф. Г. Углов (медик) и члены-корреспонденты О. Н. Трубачев (филолог) и И. Р. Шафаревич (математик). Почетными сопредседателями этого совета стали народный депутат РСФСР Н. А. Павлов, предприниматель А. Ф. Завидия и священник Д. Дудко (Троицкий 1991б). В свой проект Троицкий пытался вовлечь самых разных русских национал-патриотов от православных националистов (И. Шафаревич, О. Платонов) до неоевразийцев (Д. Балашов) и откровенных сторонников и пропагандистов расового подхода (П. В. Тулаев, В. Б. Авдеев). Стоя на славянофильских позициях, Троицкий, тем не менее, с пиететом относится к евразийским построениям Л. Н. Гумилева, признает языческое наследие в русском православии, придающее ему неизгладимые черты своеобразия, и пишет об «арийстве» славян и их древней ведической идеологии (Троицкий 1991а: 163; 1996: 82 сл.). Последнее, видимо, представляется ему настолько важным, что, проводя 15 декабря 1998 г. в здании Государственной думы очередную XVI конференцию АКИРН, он пригласил на нее В. Б. Авдеева с докладом о возрождении «русской евгеники» и призывал участников читать неонацистский журнал «Наследие предков», представитель которого П. В. Тулаев присутствовал тут же.

Неоязыческий миф о «доистории» русских нашел место даже в одном из специальных выпусков радикальной газеты «Завтра». Она подхватила идею о глубоких языческих корнях русского православия, ссылаясь на «Влесову книгу» и ряд других навеянных ею произведений, вышедших в России в 1990-х гг. (Гусев 1997в). Вряд ли это можно считать случайностью, ибо с этой газетой тогда сотрудничал А. Дугин, бывший идеолог национал-большевиков и беззаветный пропагандист мифа о Северной прародине, Гиперборее. Выше мы видели, что, выступая в передаче «ГордонКихот», главный редактор этой газеты А. Проханов отчаянно защищал миф о «великой славянской цивилизации» дохристианской эпохи.

Как уже отмечалось, во второй половине 1990-х гг. все рассмотренные выше теории, оживлявшие расистское наследие нацистской Германии и адаптировавшие его к современной российской действительности, подхватили не только русские ультранационалистические газеты, но и такие популярные общероссийские журналы, как «Чудеса и приключения», «Свет. Природа и человек» и «Наука и религия». Даже такой публицист патриотического направления, как К. Мяло, симпатизирует идее «славянского арийства» и не находит ничего странного в отождествлении Аркаима с «древнеславянской цивилизацией», хотя она и считает «разговоры о Белой Расе» провокацией (Мяло 1996: 115, 117). В феврале 1999 г. оккультную тему затонувших континентов подхватила популярная газета «Вечерняя Москва» – она писала о Лемурии, континенте Му, о погибшей цивилизации атлантов и, конечно же, о «полярной Гиперборее – легендарной прародине всего человечества» (Полицаев, Волкова 1999).

В той же газете была опубликована заметка неоязычника Л. Рыжкова, химика по образованию, секретаря Международной академии энергоинформационных наук (МАЭН), рекомендованного читателям как «профессора-лингвиста». В заметке излагалась уже известная нам идея о том, что «славянские языки были основой, на которой формировались все наиболее известные древние индоевропейские языки: латынь, санскрит, древнегреческий, а следовательно, и все европейские языки». Нисколько не смущаясь, автор выводил германскую «Эдду» от Веды, отождествлял короля Артура со славянским князем Яр-Туром, а «ариев» с «ярыми». Опираясь на все эти неуклюжие этимологии, автор заявлял, что «во всех языках, включая древние, обнаруживается первичный стародавний слой русского языка, скрытого под личиной чуждых прочтений, искаженных произношений и неправильностей записи». Это позволяло ему обращаться к русской мессианской идее: «Наш праязык, его славянская основа является для мышления тем организующим звеном, которое и выделило европейскую общность наций, создало мировую цивилизацию и определило мировое развитие». При этом автор предупреждал против «языкового шовинизма» и апелляции к превосходству над другими народами (Рыжков 2002б). О «русо-этрусском» музее Егурнова писала «Литературная газета», готовая согласиться со «славянской принадлежностью» этрусков (Коханова 2001).

Как отмечалось выше, в конце 1997 г. журнал «Родина», учрежденный правительством России и Администрацией президента и известный своей достаточно либеральной позицией, ввел рубрику «Прародина», где появились статьи, проникнутые мистикой и «арийским духом». Это свидетельствует о том, что тогда даже президентский журнал на некоторое время попал под влияние эзотерики и ультранационалистической идеологии. Иными словами, тогда арийский миф с ужасающей быстротой начал завоевывать информационное пространство России и находил себе нишу даже в президентских структурах.

В конце 1990-х гг. в русле русского неоязычества, падкого до всех новых веяний с Запада, появилась и феминистская тенденция, давно являющаяся одной из зримых черт неоязыческого движения на Западе. В России это приняло форму модернизованного ведовства с его преклонением перед светилами (Асеев 1998: 22). Далекое прошлое объявляется им эпохой господства женщин – будто бы это и лежало в основе гармонии между обществом и природой (Возвращение… 1998). Ухватившись за эту показавшуюся ему свежей идею, Асов объявил, что предками славян правили женщины, причем это продолжалось у них дольше, чем у других народов Европы. Этих женщин он отождествил с мифическими амазонками и без тени сомнения заявил, что они-то и строили города и корабли и широко занимались торговлей, тогда как мужчины сидели дома с детьми (Асов 1998 г). Совершенно очевидно, что эта версия древней истории, заимствованная из некоторых феминистских идеологий, популярных на Западе, полностью расходится с данными поддельной «Влесовой книги», на которую опирается Асов. Но это его ничуть не смущало, и он попытался вывести славянские племена от «дочерей Богумира»! Правда, похоже, это было временным помрачением ума, и больше он к этой идее не возвращался – выказывать симпатии к феминизму у русских неоязычников считается немодным.

 

Глава 8

Неоязычество, христианство и антисемитизм

 

Выше уже отмечалось неприязненное, если не сказать большего, отношение неоязычников к христианству. Во многих случаях, хотя и не всегда, это проистекает из их юдофобской позиции. Универсальным же является представление о христианстве как о чужеродной идеологии, занесенной извне и не соответствующей «русскому духу». Едва ли не первым такие идеи в эпоху вызревания нового русского национализма начал проповедовать поэт Игорь Кобзев (1971: 215 сл.). Такая установка вытекает из так называемого «цивилизационного подхода», рассматривающего отдельные культуры и цивилизации как изолированные закрытые единства, развивающиеся каждое своим собственным уникальным путем, не имеющие между собой ничего общего и неспособные понять друг друга. Другим источником ксенофобии, свойственной многим неоязычникам, является увлечение эзотерикой, которая, как прозорливо замечал М. Я. Геллер, способствует расцвету веры в заговор злых сил (Геллер 1996: 177–178).

Впрочем, основанные на этом построения русских националистов весьма противоречивы и несут различную смысловую нагрузку. Во-первых, как будет показано ниже, среди них следует различать националистов-рыночников (то есть ориентированных на капиталистический строй) и национал-социалистов. Первым одинаково ненавистны как христианство, так и коммунизм; вторые воюют с христианством, но сохраняют ностальгию по коммунизму и СССР. Во-вторых, следует различать жестких и мягких неоязычников. Если первые ведут жесткую борьбу с христианством и отвергают любые компромиссы, то вторые настроены более миролюбиво и готовы пойти на, пусть и временный, тактический союз с православием для совместной борьбы с «мировым злом» и «темными силами».

Многим из такого рода построений имманентно присущ антисемитский подтекст (см., напр.: Корень 1996; Иванченко 2006: 189, 191–197, 230, 247–248). Он проглядывает в стремлении Вашкевича изобразить древних евреев «младшим братом» русских. Ведь он возводит евреев к некой «жреческой касте русского воинства», чьим изначальным языком был русский; он называет их «потомками, говоря языком советского времени, инструкторов политотделов русской армии» и утверждает, что слово «Тора» имеет русское происхождение. По его словам, Тора является переведенным с русского языка текстом «Сотворение мира» (Вашкевич 1996: 24, 38, 88, 225). Отстаиванием русского исторического приоритета перед евреями, якобы много позднее появившимися на исторической сцене, автор не довольствуется. Он не только воспроизводит стереотип еврея как вечного корыстолюбивого торговца, но и сообщает читателю о том, что Ветхий Завет насыщен призывами к убийству (Вашкевич 1996: 308–309). При этом Вашкевич забывает свое утверждение о том, что текст Священного Писания был будто бы заимствован евреями у русских и что именно русские, а не евреи составляли костяк армии в Первоимперии. Будь он не столь забывчив, ему следовало бы сделать из своих рассуждений вывод о том, что именно русские научили евреев искусству убивать. Впрочем, в рассмотренных работах Вашкевича следует видеть не исторический, а идеологический текст, говорящий о настроениях, пользующихся определенной популярностью у сотрудников российских силовых структур.

Это подтверждается и упомянутыми работами Гладышева, полностью отрицавшего древнюю еврейскую историю и утверждавшего, что иудаизм, как, впрочем, и другие мировые религии, вырос целиком из «заупокойных текстов ариев-русов» (Гладышев 1995б; 1996). Этот автор специально подчеркивал, что реальные события происходили вопреки «библейской истории», что именно русский народ был «богоизбранным», что именно ему цивилизация обязана всеми своими основными достижениями. В этом отношении он даже считал уместным отметить правоту «русских шовинистов». Далее он сетовал на то, что в 1990-х гг. к власти пришли «примитивные люди», поклоняющиеся «золотому тельцу», и это приносит вред всему населению страны (Гладышев 1998).

Та же тема звучала в рассуждениях Алексеенко о том, что якобы «сегодня бывшие пигмеи серой расы претендуют на владение земным шаром» и стремятся полностью уничтожить культуру славян (Алексеенко 1996: 22). Впрочем, Алексеенко и прежде допускал антисемитские высказывания, без тени смущения публиковавшиеся журналом «Свет» (см., напр.: Алексеенко 1995). Симптоматично, что в публикациях Алексеенко расовый подход мирно уживался с русским мессианством и он призывал к созданию «глобального государства – Славянии» (Алексеенко 1997а). Вообще расовый подход, похоже, имманентно присущ большинству современных русских публикаций, посвященных «арийской идее». Это не случайно и идет от трудов Е. П. Блаватской, которую боготворят все такого рода авторы. Вслед за своим кумиром они отождествляют «арийцев» с «белой расой» и связывают современную цивилизацию исключительно с ней, якобы пришедшей на место предшествовавшей «черной расы». Мало того, иной раз подчеркивается, что религиозные различия между людьми возникают не на «духовно-этической», а на «биоэнергетической» основе (см., напр.: Бобрик 1998: 66–69).

Все это дает право некоторым неоязычникам расширить список прегрешений христианства перед человечеством. Одним из них они считают конфессиональное деление «белой расы», что, по их мнению, и привело к кровавым столкновениям сербов с хорватами. «Забвение расового чувства – одно из сильнейших преступлений христианства против человечества», – вещала газета «Русское дело» (Ведомысл 1993: 3).

Правда, некоторые стыдливо открещиваются от расизма и антисемитизма, но в пылу разоблачительства снова скатываются на расистскую дорожку. Так, убеждая читателя в своей верности антирасизму Миклухо-Маклая (Иванченко 2006: 198), писатель А. С. Иванченко доходил до утверждения о несовместимости «арийского материализма» с «иудейской мистикой» (Иванченко 2006: 242) и фактически обвинял евреев в стремлении к захвату власти над миром и к расчленению и ослаблению СССР.

Настороженное вплоть до неприятия отношение неоязычников к Русской православной церкви имеет и иные причины, не связанные с тем, что христианство было якобы принесено на Русь евреями. Неоязычников беспокоит, в частности, то, что лицо у этой церкви не вполне «русское» и это мешает ей в полной мере выполнять задачи, стоящие перед русским национализмом. Как еще двадцать лет назад показал один наблюдательный исследователь, к концу 1980-х гг. в России располагалось лишь 2 тыс. приходов, тогда как на Украине – 4 тыс., причем многие – в Западной Украине! Патриарх Алексий II с его прибалтийскими корнями и стремлением к диалогу с Западом, в частности с Зарубежной Русской православной церковью, также мало годился на роль русского символа (Dunlop 1993: 159–162).

 

Национал-капиталисты

Первым лидером националистов-рыночников стал В. И. Корчагин, чье издательство «Витязь» специализируется на издании антисемитской литературы, где евреи сплошь и рядом ассоциируются с коммунизмом. Одной из 25 брошюр, выпущенных им в серии «Библиотечка русского патриота», были «Славянские веды», якобы подготовленные Московской общиной древнерусской религии. Брошюра была посвящена не столько изложению религиозной доктрины, сколько выяснению места евреев на Земле. Ее автор исходил из примордиалистского понимания этничности: он представлял народы вечными территориальными общностями, обладающими каждая исключительно своей религией и поклоняющимися своим богам. Обращение к чужой вере он называл преступлением против порядка, установленного якобы свыше. Славянам он приписывал религию, называемую «славянским ведизмом», священными книгами которого якобы служили «славянские веды». К ним он относил «Книгу Велеса», «Славяно-арийские православные веды», «Боянов гимн» и пр. Якобы все это и лежало в основе «русского православия». Центром поклонения он называл некие Белые горы, будто бы расположенные в центре России. Ни Библия, ни христианство к этому не имели никакого отношения. А тех, кто путем навязывания своей религии хотел завладеть чужой землей, автор называл завоевателями и объявлял им войну. Добрую славянскую религию он противопоставлял якобы злой христианской, рожденной в мире работорговли, в империи зла, наполненной чувством «национального превосходства» и религиозным фанатизмом. Не слишком считаясь с историческими реалиями, автор смешивал иудаизм с христианством и не отличал Римскую империю от зависимого от нее Иудейского царства. При этом он обличал идею «богоизбранного народа» и называл Библию «фашистско-иудейской инструкцией завоевания мира». В этом контексте иудаизм и христианство оказывались «двумя преступными идеологиями еврейского народа». К концу брошюры «иудеи» превращались в «синайских сатанистов», якобы с помощью Дьявола плетущих заговор против человечества.

После столь широковещательных заявлений автор переходил к обвинению «сионистов» в ведении «религиозной войны» против народов мира. При этом их главным орудием оказывалось христианство, якобы лишавшее бывших язычников воли и отдававшее их во власть коварных «иудеев». В этих рассуждениях находили место и «мировой Сион» как прообраз «мирового правительства», и «жены-еврейки» как «религиозно-сексуальные воины», смущающие умы своих «мужей-гоев», и упадок «национальных культур», якобы неизбежно сопровождающий внедрение христианства, и якобы присущее «иудеям» стремление властвовать в мире. Автор призывал к сопротивлению и возвращению народов к «своим богам», причем русским он предлагал «Славяно-арийское православие». Автор приветствовал антисемитские кампании сталинского режима и сетовал на то, что якобы в 1993 г. власть в России снова перешла от славян к «иудеям». Эту власть он квалифицировал как «израильскую оккупацию» и призывал к восстанию. Но для начала, подобно нацистам, он предлагал объявить бойкот «иудейским банкам и магазинам». В перспективе он советовал вести борьбу с «иудеями» «до их полного изнеможения». Он не отвергал и «германский способ» решения еврейского вопроса, правда считая его «самым нежелательным», хотя и допустимым «в крайнем случае». Своим идеалом автор видел «русский капитализм» со «славянской властью». Он мечтал о Руси «святой и некрещеной», очищенной от «неруси поганой». В брошюре находила место и идея смены эры, с чем автор связывал возвращение Сварога и Перуна. Наконец, он призывал к созданию «идейно-религиозного национализма», якобы способного спасти народ и помочь его возрождению на своих собственных землях (Корчагин 2001). Иными словами, «национальная религия» выступала в брошюре не самоценностью, не моральным императивом, а инструментом для установления «русской власти» и очищения страны от «нерусских». И все это должно было происходить под покровительством бога Сварога.

Ближайшим помощником Корчагина по издательским делам был П. И. Шибин, ранняя смерть которого заставила Корчагина не на шутку расчувствоваться и провозгласить его героем русского народа. В частности, в предисловии к одной из антисемитских брошюр Шибина Корчагин всячески превозносил его за пропаганду идеи о том, что путь русского народа к спасению лежит будто бы «через возврат к религии наших предков – вере славяно-русов и изгнание евреев из России» (Шибин 1998: 1. См. также: Иванов 2000: 302–306). Действительно, подобно самому Корчагину, в христианизации Руси Шибин видел величайшую трагедию русского народа, якобы покорившегося «еврейской вере» и потерявшего волю к сопротивлению «иноземному игу». Сообщая читателю «правду» о фашизме и обвиняя евреев во всех бедах, постигших Россию в XX в., Шибин возлагал ответственность за это более всего на Русскую православную церковь и призывал всех русских патриотов выступить единым фронтом против нее (Шибин 1998: 46).

К националистам-рыночникам, придерживающимся радикальных взглядов, относится и писатель В. Б. Авдеев. Окончив МЭИ, он получил профессию инженера по персональным компьютерам, но, похоже, не получал удовольствия от этой работы. Его больше манили загадки древних цивилизаций и религий, и во второй половине 1980-х гг. он дебютировал как писатель, сочиняющий рассказы о них. Авдеев исходит из того, что в нашу эпоху модернизации и урбанизации, в эпоху значительных миграций и этнических смешений притягательность прежних ценностей и компетентность в традиционных знаниях, в том числе религиозных, резко падают. Он считает далеко не случайным тот факт, что современный человек начинает все более тяготеть к нетрадиционным религиям. Для него это означает перспективу создания и распространения универсальных религий в будущем (Авдеев 1994: 4). Это и заставляет его считать христианство отмирающей религией, и, чтобы ускорить этот процесс, он прилагает все усилия для его дискредитации, причем делает это в духе процветавшего недавно «научного атеизма». Но он борется с христианством не как атеист, а как защитник дохристианской языческой религии. Поэтому ему важно, во-первых, доказать непреходящее величие языческих ценностей, во-вторых, показать несамостоятельность и скудость христианского духовного наследия и, в-третьих, обвинить христианство в безжалостном уничтожении язычества, якобы содержавшего бесценные сокровища народной мудрости. Возрождение язычества требует определенной почвы, и Авдеев без устали ищет доказательства тому, что язычество не исчезло полностью, что его живые свидетельства встречались то тут, то там на протяжении всей русской истории и дожили до наших дней. Он утверждает, впрочем не без основания, что языческая стихия постоянно сопровождала русское православие. Однако он делает акцент не на включение языческих культов и представлений в последнее, а на их извечной борьбе, причем настаивает на том, что языческое сознание проявлялось будто бы в сектантстве и расколе (Авдеев 1994: 6 – 15).

Авдеев специально останавливается на описании жестоких методов, которыми осуществлялась христианизация Руси (Авдеев 1994: 6, 146–147). Другая его мысль заключается во вредоносности христианства, которое будто бы погубило Рим и привело к расколу Киевской Руси (Авдеев 1994: 6, 35), задержало культурное развитие в России и Европе (Авдеев 1994: 14), уничтожило или скрыло от людей плоды тысячелетних народных наблюдений (Авдеев 1994: 15, 35). Наконец, он объявляет христианство «религией человеконенавистничества», неспособной к творческому мышлению (Авдеев 1994: 38, 44). А чтобы окончательно его дискредитировать, он причисляет к последователям Христа коммунистов (Авдеев 1994: 131), не ведая, как много коммунистов окружали в 1990-х гг. того же Безверхого. Авдеев в особенности настаивает на якобы психопатической ущербности личности Христа и его тяжелой генетической наследственности (Авдеев 1994: 46) и делает «величайшее открытие», заявляя, что символ креста возник задолго до христианства (Авдеев 1994: 47 сл.). Он обвиняет ученых в сокрытии такого рода информации, как бы не замечая того, что все соответствующие материалы он черпает из трудов тех же ученых!

Наконец, Авдеев утверждает, что источники христианства, а равным образом индуизма и буддизма следует искать в зороастризме, откуда авторы священных книг будто бы и получали информацию. Опираясь на исследование Мэри Бойс (1987: 40, 96), Авдеев доказывает, что «зороастризм был первой настоящей религией в полном смысле этого слова вообще, и все остальные: индуизм, иудаизм, христианство, ислам это лишь более поздние искажения оригинала…». Единственное, в чем автор милостиво отдает приоритет иудаизму и раннему христианству, – это изобретение понятия «священной, религиозной» войны (Авдеев 1994: 18–20, 42–43).

Авдеев с восторгом подхватывает уже известную нам идею об арийском происхождении славян, о родстве славян со скифами и о родине Заратуштры на территории России к востоку от Волги. Ему импонирует мысль о локализации арийской прародины в России (Авдеев 1994: 45, 162). Ведь, тем самым, славяне оказываются создателями высшей мудрости и древнейшей на Земле религии.

Автор восхищается Римской империей с ее приматом государственности над племенными и религиозными идентичностями, преклоняется перед царившей там религиозной свободой и клеймит христианство за его склонность к навязыванию всем жесткого единомыслия (Авдеев 1994: 35, 39). Странно, что он не чувствует в этом никакого противоречия со своим собственным стремлением упразднить «калейдоскоп культур и религий» и создать «универсальную религию будущего», способную объединить человечество «в мировой космический универсум», видя в этом «замечательную перспективу» (Авдеев 1994: 4).

Автор склонен к эсхатологическому мышлению. Он предвидит близкую гибель старого мира и призывает сознательно готовиться к качественной перестройке сознания. В этой связи он приходит к безапелляционному выводу о том, что «христианство… нуждается в физическом уничтожении» (Авдеев 1994: 78). На смену ему должна прийти новая «культурная мифология», новая политеистическая религия, опирающаяся на «евразийскую идею». «Чем больше Богов – тем лучше» (Авдеев 1994: 79, 98). Авдеев прилагает все усилия, чтобы сделать язычество привлекательным в глазах читателя. Он, скажем, прибегает к такому аргументу: «Чем больший капитал собирал человек на земле, тем большей властью, почетом, уважением мог воспользоваться он на “том свете”… Древний славянин, так же как и нынешний мусульманин, мог иметь столько жен, на сколько у него хватало денег, здоровья и воображения, ибо все они переходили и в другую жизнь» (Авдеев 1994: 160, 164–165). Автору невдомек, что в условиях язычества вдова или невинная девушка нередко переходила в другую жизнь не только фигурально, но и физически путем насильственного умерщвления (Боровський 1992: 137–138), и он создает миф о безусловном равноправии женщин в языческом обществе.

Авдеев выступает ярым поклонником империи, и его построения пронизаны мегаломанией. Он убежден в том, что, поскольку Россия была прародиной ариев, именно ее народы призваны увлечь весь остальной мир «к высотам новой духовности» и объединить все «новые религии» и нетрадиционные культы в глобальное экуменическое единство (Авдеев 1994: 165). В то же время, чтобы избежать дальнейших катаклизмов, народам России следует объяснить, что «Христос и Магомет – это заморские иностранцы», а великий Зороастр – «это наш соотечественник». Первые будто бы поделили мир на два враждующих лагеря, и только последний способен помирить всех в рамках единой культурной традиции. Только свой местный Бог может принести удачу и счастье. По мысли автора, достаточно объяснить это людям, как они тотчас же устыдятся своей бессмысленной вековой борьбы, и наступит вечный мир. Он вновь и вновь доказывает, что эта задача по плечу лишь «национальному пророку, а не привозному», и тут же предсказывает, что будущее принадлежит «наднациональному, континентальному миросозерцанию» (Авдеев 1994: 168–169, 172). Как все это совмещается с национальным, то есть глубоко укорененным в местной культурной традиции, пророком, автора не волнует. Корни этого разительного противоречия уходят к классическому евразийству, мечтавшему объединить все народы мира под единой «уютной» крышей русского православия. Автор лишь заменяет православие зороастризмом и провозглашает наступление эпохи «русской идеи» без Христа.

Если в рассматриваемой книге Авдеев тактично обходил национальный вопрос и избегал откровенных расистских и антисемитских рассуждений, то позднее он выступил истовым приверженцем «интегрального национализма» и расовой идеи (Авдеев 1996; 1997). В конце 1990-х гг. он объявил себя теоретиком «национал-гедонизма» и стал активно участвовать в развитии антихристианского национал-демократического движения. Он делал это, будучи активистом Московской языческой общины и членом Клуба славяно-горицкой борьбы, а также активно сотрудничая с такими расистскими изданиями, как «За русское дело» и «Наследие предков» (об этом см.: Прибыловский 1998б; Сиротин 1997). В 2000 г. Авдеев наряду с П. В. Тулаевым стал одним из основателей расистского журнала «Атеней» и одновременно учредил Библиотеку расовой мысли, под грифом которой переиздал книгу Людвига Вольтмана «Политическая антропология», известное расистское произведение начала XX в., а также произведения Ганса Гюнтера, пламенного пропагандиста расовой антропологии в эпоху нацизма. Авдеев объявил себя «отцом русской расологии», в рамках которой он пропагандирует расизм (Шнирельман 2007б). Информация об издаваемых им книгах размещается на сайтах русских неоязычников, которых он просвещает в области расовых проблем.

В середине 1990-х гг. радикальная газета «Русская правда» опубликовала серию антихристианских и антисемитских статей М. Рыжова из Екатеринбурга, скрывающегося под псевдонимом Ант Росс (Антон Россов) (об этом см.: Паншина 1996; 1997: 78). Он последовательно проводил идею о том, что не только западное христианство, но и русское православие строятся на основах иудейского наследия и далеки от истинно русского духа: «Ортодоксальное еврейское христианство и русское Православие – одно и то же. Для него любая христианская религия, и прежде всего русское православие, – это «зомбирование», внедрение чужой идеологии, «толкающей русский народ в беспредельное иудейское рабство» и ведущей к его обнищанию в условиях всевластия «иудейского правительства России» (Росс 1995в: 1–2).

Повторяя зады антисемитской пропаганды, он утверждал, что Иисус Христос был послан не ко всему человечеству, а именно к «богоизбранному» еврейскому народу, а всем остальным народам якобы предназначалось быть лишь «рабами-псами» у ног последнего; что свои язык и письменность евреи похитили у «арабов-хананеев» Палестины; что своего бога они также заимствовали у древних народов Востока; что у них никогда не было своей истории; что зато «христиане никогда не считались с мнением основной массы народа и уничтожали подлинные документы национальной истории, чтобы они не противоречили еврейско-библейской трактовке мира»; что «по иудейской идеологии женщина – не человек»; что евреи оккупировали Грецию и извели местных славян; что евреи выдумали коммунизм, опять-таки чтобы господствовать над неевреями; что при этом евреи являются «народом-паразитом», повсюду противостоящим народам-труженикам; что евреи постоянно захватывают чужие земли, истребляя там коренное население (Росс 1995в: 3–8). Автор делал вывод о том, что «во всем мире евреем называется человек любой национальности, если он исповедует на практике основы иудейской идеологии паразитизма». Иначе говоря, «евреи или иудеи, что сегодня одно и то же, никогда не были народом, расой, нацией, национальностью. Они есть и навсегда останутся лишь племенным сообществом, связанным воедино эгоистическими паразитическими интересами, наиболее четко выраженными в идеологии иудаизма» (Росс 1995в: 7–8). Вряд ли есть лучший способ живописать универсального врага, против которого следует подняться всему человечеству.

Далее, Ант Росс утверждал, что вместе с Евангелием евреи якобы несли миру культуру сексуальных извращений – гомосексуализм и лесбиянство. По его словам, сегодня именно иудеи поддерживают русское православие. Якобы именно они, беспощадно уничтожившие когда-то языческие святилища, настаивают на восстановлении православных храмов и в то же время противятся восстановлению «русских языческих святилищ». Наконец, подхватывая сомнительные гипотезы академика А. Т. Фоменко, этот автор утверждал, что Ветхий Завет был создан не ранее XV–XVI вв., что библейская археология никакого отношения к евреям не имеет и что, тем самым, евреи всегда были людьми без роду без племени. При этом крупнейшим авторитетом ему служит И. А. Крывелев, один из известных представителей советского научного атеизма (Росс 1994а; 1994б; 1994в; 1995а; 1995б). В Омске близкие взгляды развивал А. Хиневич (Яшин 1997б).

В 2000 г. антисемитская неоязыческая библиотечка пополнилась новым изданием – книгой В. А. Истархова «Удар русских богов». Автор, скрывавшийся под псевдонимом и называвший себя «академиком Арийско-Русско-Славянской академии», выступал от лица «мелких и средних собственников», чьи интересы он в первую очередь и защищал (Истархов 2000: 159–162; 2005. О нем см.: Popov 2001). Он сообщал в аннотации, что его книга была направлена против «главных еврейских религий», включая христианство и коммунизм. Он гордился своей принадлежностью к язычеству – «исконной многотысячелетней религии русских и арийских народов» – и стремился разоблачить «еврейские религии», видя в них «информационное оружие для захвата и установления мирового господства высшей еврейской олигархией и их сатанинскими хозяевами» (Истархов 2000: 2, 55). Обращаясь к заинтересованному читателю, он торжественно заявлял: «Мы арийцы – дети наших Богов». И сообщал, что «наши Боги… в наших генах» (Истархов 2000: 3). Между тем, очевидно не особенно надеясь на гены, автор прилагал все усилия для того, чтобы убедить читателя во вредоносности «жидолюбивого» христианства. Он объявлял Иисуса Христа дьяволом и предлагал «слушать Христовы заповеди и делать наоборот» (Истархов 2000: 54–55).

Вполне в духе «неоязычников-рыночников», Истархов объявлял христианство и коммунизм «лживыми религиями», которые тысячелетиями, на протяжении эры Рыб, навязывались народам мира с целью их порабощения (Истархов 2000: 4–6, 60). Чтобы избежать обвинения в антисемитизме, автор прибегал к уже известному нам трюку – он обвинял иудаизм в истреблении подлинных древних евреев и в создании вместо них «новых евреев в виде биороботов» (Истархов 2000: 7). Он одобрял антисемитизм как «естественную защитную реакцию других народов от еврейского шовинизма» и призывал привлекать борцов с антисемитизмом к уголовной ответственности (Истархов 2000: 72–73). Его печалило то, что современный мир якобы страдает под еврейским гнетом. Единственное средство покончить с этим автор видел в восстановлении «древней и национальной (не только для русских, но и для всех арийцев) религии язычества или ведизма», якобы призванной стать «настоящей религией XXI в.», эры Водолея. Ведь, по мнению автора, «настоящий национализм невозможен без своей национальной религии, без связи со своими родными Русскими Богами» (Истархов 2000: 9).

В целом книга была написана в типичном для советского научного атеизма духе разоблачения «лживой церковной пропаганды». И автор посвящал несколько глав плоской критике христианства с позиций здравого смысла (Истархов 2000: 14–66). Те же самые советские атеистические разработки лежали в основе его критики иудаизма – не понимая сути религии, он трактовал ее как социальную и национальную идеологию, подобно другим антисемитам упрекая иудаизм в «шовинизме и расизме». Он не затруднял себя обращением к первоисточникам; ему было достаточно тенденциозно подобранных цитат из Талмуда, опубликованных издательством «Витязь». Немудрено, что в своей характеристике иудаизма он довольствовался расхожими антисемитскими штампами: «иудаизм – преступная идеология», «еврейские синагоги – это… центры международной мафии», «евреи – это пятая колонна сионизма в любом государстве» (Истархов 2000: 67–69, 78). Не желая понять суть христианства и смешивая его с иудаизмом, он объявлял его национальной еврейской религией (Истархов 2000: 61), слепо следуя в этом уже известному нам злобному антисемитскому трактату В. Емельянова (Истархов 2000: 81–82).

В русском язычестве Истархов видел национальную разновидность общеарийской религии – «ведизма» (Истархов 2000: 10) и заявлял, что в моральном отношении она не в пример привлекательнее христианства. Ведь она воспитывает не рабов, а воинов, предлагает не плакать, а веселиться, пропагандирует знание вместо слепой веры, ставит на место христианской богобоязни веру в свои силы, раскрепощает естественную для человека сексуальность, отбрасывает «двуличие христианской морали», вместо самопожертвования прививает «здоровый эгоизм» и стремление к личному обогащению, вместо «гнилого гуманизма» – право на возмездие, наконец, отрицая общечеловеческие ценности, провозглашает «принцип здорового русского национального эгоизма» (Истархов 2000: 24–55).

Многобожие привлекало Истархова тем, что оно якобы поддерживало кастовую структуру и сословную организацию. Ему представлялось, что именно в этом заключается естественное состояние человеческого общества. Он не только одобрял социальное неравенство, но искал его истоки в генотипе, тем самым пытаясь оживить давно отброшенную наукой расовую теорию (Истархов 2000: 9, 62–63). Он прямо писал: «Сейчас уже генетика четко доказала неравенство не только людей, но и наций и рас. У разных наций и рас различный генотип» (Истархов 2000: 63). Не отягощая себя научными изысканиями, автор был не прочь взять в союзники Гитлера, чью книгу «Майн кампф» он называл «истинной и серьезной» и откуда он открыто заимствовал идеи (Истархов 2000: 76, 116, 192, 294). Нацистский пример автора даже вдохновлял, и он считал идеологию нацизма «ударом языческих Богов по иудохристианству, коммунизму и сионизму». Заинтересованному читателю он был готов рекомендовать и другую «хорошую антисемитскую литературу» (Истархов 2000: 77).

В книге Истархова развивается типичный для постколониального мира миф о «похищении знаний» – утверждается, что иудеи и христиане украли идеи, принципы и символы из языческой религии ариев (Истархов 2000: 12, 53–54, 132, 139), что Эйнштейн украл идеи у Пуанкаре и что вообще «украсть чужое и выдать за свое – типичный метод еврейской гениальности» (Истархов 2000: 83).

Не признавая логики, автор прибегал к жонглированию понятиями, не только не объясняя, но даже намеренно искажая их смысл. Так, на одной и той же странице он пытался уверить читателя в том, что абсолютной истины не существует, и в то же время заявлял, что «плюрализм просто не нужен» (Истархов 2000: 65). Он подчеркивал принадлежность Бенджамина Франклина и Джорджа Вашингтона к масонам, то есть, по его версии, слугам «всесильных евреев», и одновременно цитировал их злобные юдофобские высказывания (Истархов 2000: 73–74, 270).

Доставалось евреям и от самого автора – они обвинялись в половых извращениях (Истархов 2000: 28–30), в ритуальных убийствах «арийских детей» (Истархов 2000: 33–34, 118), в нечестности и фанатизме, деспотизме и «идейной работорговле» (Истархов 2000: 70–71, 76, 92), а иудейский бог изобличался в непомерной жестокости (Истархов 2000: 16). Раскрыв «истинное нутро» евреев, автор с нескрываемым злорадством сообщал о еврейском происхождении Христа, Маркса и Ленина (Истархов 2000: 34–36), как будто именно принадлежность к еврейству сделала их «выродками», не давшими человечеству ничего, кроме зла. Мало того, автор хотел убедить читателя в том, что корни «мирового зла» восходили к египетскому фараону Эхнатону, якобы представителю «неземной сатанинской цивилизации», который первым пытался ввести единобожие. Вот, оказывается, чьими идеями веками питались масоны и коммунисты (Истархов 2000: 58–59). При этом Истархов с полным доверием использовал гипотезу Фрейда о том, что Моисей был египетским жрецом. Левитов он также называл «потомками оккультных древнеегипетских жрецов» (Истархов 2000: 94, 102). Помимо Эхнатона, другим злым гением человечества оказывался царь Соломон (Истархов 2000: 88, 95, 116), которого Истархов, подхватывая созданный масонами миф, считал основателем масонства. В соответствии с этим мифом он со всей энергией набрасывался на «мировое масонство», связывая его с неким «тайным правительством» (Истархов 2000: 143–152).

Особенно дорога была автору идея о том, что «коммунизм – это порождение сионизма и сионистских масонских структур». Марксизм он уличал в стремлении развязать гражданскую войну и разделаться с неевреями руками самих же неевреев. Он не только подхватывал затасканную антисемитами идею о «еврейской власти» в большевистской России, но шел много дальше, объявляя даже Сталина «грузинским евреем» (но тут же с одобрением сообщал о том, как тот преследовал «жидов и сионистов». См.: Истархов 2000: 156, 291, 296). При этом, обличая коммунизм, автор противопоставлял ему не капитализм или какой-либо иной социальный и экономический строй, а «язычество», как будто оно было способно автоматически ликвидировать все общественные пороки (Истархов 2000: 81, 153–172).

В борьбе с коммунизмом автор обращался к мировой истории и всеми силами стремился возродить понимание ее сути как расовой борьбы между евреями и арийцами. При этом он прилежно повторял зады антисемитской пропаганды, ведущейся со второй половины XIX в., о том, как будто бы евреи погубили Рим, хазары-иудеи ввели на Руси христианство, масоны и евреи устроили американскую революцию, Великую французскую революцию и Октябрьскую революцию в России, а также развязали обе мировых войны. Автор также заявлял, что в современных США будто бы правит еврейская финансовая олигархия, обирающая американских налогоплательщиков. Наконец, перестройку в СССР автор объявлял деянием все тех же евреев, якобы захвативших власть в современной России (Истархов 2000: 222–316).

Тем самым, Истархов всячески пытался возбудить русских против евреев. Стержнем его концепции являлась идея религиозной конфронтации между «русским (арийским) язычеством», с одной стороны, и христианством и иудаизмом – с другой. Именно с этой идеей он вначале выступил на страницах газеты Корчагина «Русские ведомости» (Истархов 1998), оживляя средневековый обычай религиозных войн. В своей книге он шел еще дальше и, переиначивая любимый тезис Сталина об обострении классовой борьбы, заявлял, что «при переходе к новой Эре война Богов обостряется» (Истархов 2000: 319). Он призывал к подготовке русского восстания против евреев и первым оружием в этой борьбе объявлял «русское язычество». Примечательно, что он допускал искусственное создание религии: «Даже если бы у нас не было национальной религии, ее надо было бы придумать» (Истархов 2000: 320). Россию автор отождествлял только с русским народом, объявляя ее мононациональным государством, где следует установить этнократию. Одного лишь Русского государства ему казалось мало, и он призывал к построению «наднационального» государства (то есть новой империи!), которое было бы «полезно русскому народу» (Истархов 2000: 332). Путь к этому автор видел в возрождении «русского язычества», в восстановлении ведических храмов, и его книгу завершал лозунг «Да помогут русскому народу русские Боги Сварог, Перун и Велес!» (Истархов 2000: 354). Что же касается евреев, то их, по мнению автора, следовало частью судить, а остальных «полностью депортировать из России на веки вечные» (Истархов 2000: 351).

В подтверждение своих идей автор опирался на фальшивки, издавна использующиеся антисемитами для борьбы с евреями. Он рекомендовал читателю ознакомиться со сфабрикованными царской охранкой «Протоколами сионских мудрецов», причем не в подлиннике, а в изложении Генри Форда (Истархов 2000: 95). Это ему представлялось недостаточным, и он публиковал подложный «Катехизис еврея в СССР» (Истархов 2000: 96 – 101), пользующийся большой популярностью у русских антисемитов.

Обе эти фальшивки вдохновенно пропагандируются издательством «Витязь» Корчагина. Они исправно в том или ином виде включаются в издаваемую им «Библиотечку Русского патриота», публикующую книги, либо целиком основанные на изложении текстов «Протоколов», как, скажем, брошюра Г. Форда «Международное еврейство», либо включающие цитаты из «Протоколов» и «Катехизиса» или ссылки на них, как это делал Шибин (Шибин 1998: 43, 46). Корчагин неоднократно издавал и сами «Протоколы», а за публикацию «Катехизиса» он даже привлекался к суду. Антисемиты «национал-капиталисты» черпают свою информацию и из другой многочисленной антисемитской литературы, не брезгуя даже коммунистическими изданиями. Например, особым пиететом у Истархова пользовались публикации КОБР (см., напр.: Истархов 2000: 93, 110 сл., 123). В данном случае его мало волновал тот факт, что материалы КОБР готовились его идейными противниками-коммунистами (об этом ниже). Правда, позднее Истархов издал книгу, направленную против КОБР (Истархов 2005).

Идеи Истархова не остаются втуне, тем более что он заботился об их пропаганде среди неоязычников, как делал это в Киеве на Первом международном славянском родовом вече в июле 2003 г. Ссылки на его книгу можно встретить на языческих сайтах. Показательно, что ее нашли у А. Копцева, в январе 2006 г. напавшего на посетителей одной из московских синагог и ранившего ножом нескольких из них. Неверующий Копцев признался тогда, что, по его мнению, русской верой является язычество. Очевидно, эти склонности и убедили его в необходимости «убивать жидов» (Локотецкая 2006). В 2007–2009 гг. в судах ряда российских городов книга Истархова была признана экстремистской, «направленной на возбуждение религиозной и национальной розни». Она была включена в федеральный список экстремистских материалов. Правда, в марте 2009 г. в защиту этой книги высказался известный своей экстравагантной позицией тогдашний вице-спикер Госдумы В. В. Жириновский. Лекции Истархова и ныне можно свободно слушать в Интернете.

Национал-капиталистический и одновременно антихристианский подход к реальности находит свое предельно ясное выражение в работах «национал-демократа» А. Н. Севастьянова. Он с симпатией относится к деятельности германских нацистов и хвалит их за наведение порядка в предвоенной Германии, повышение благосостояния немецкого народа и возвращение своих исконных территорий. Этот опыт ему представляется заслуживающим подражания. Зато коммунизм он, подобно нацистам, отождествляет с евреями и находит в иудаизме идею мирового господства. Тем самым, определяются мотивы его неоязыческого по сути отношения к православной церкви – ведь она, по его словам, провозглашает евреев «избранным народом», а всем иным народам готовит участь вырожденцев. Христа Севастьянов называет «еврейским националистом», который нес гибель всем другим нациям. Формально он скептически смотрит на переход русского народа в язычество, справедливо полагая, что оно лишь разъединит его. Между тем сам он выше всего ставит такие ценности, как «этнос, нация, раса», и его религией служит крайний национализм. Целью своего движения он провозглашает спасение русского народа от вымирания и в числе первостепенных мероприятий предлагает «ввести генетику и евгенику». Он, правда, еще не готов одобрить столь радикальные меры, которые практиковались германскими нацистами на пути к «тысячелетнему Рейху», однако христиане и евреи ему явно мешают (Севастьянов 1996).

Похоже, что такова позиция и Русского национал-демократического движения в целом. Ведь оно не приемлет православного традиционализма (Национальная демократия 1995: 1), стремится отделить себя от славянско-православного мира (Колосов 1995: 10) и называет евреев едва ли не первыми в мире гонителями крестьянства (Лапин 1995: 37). Как и многие другие националисты, русские национал-демократы романтизируют крестьянство, а в его уничтожении винят иудейских пророков, «иудаизированное христианство» и большевиков, что в их устах звучит как синонимы. Примечательно, что под «крестьянством» здесь, похоже, понимают любое традиционное общество с анимистическими представлениями и верованиями и поэтому доходят до того, что проводят параллель между русским православным крестьянством и австралийскими аборигенами (Лапин 1995).

Стержнем таких настроений является агрессивный расовый антисемитизм, вслед за нацистами усматривающий смысл мировой истории в борьбе «арийцев» с «семитами». Однако один лишь антисемитизм сторонников таких взглядов не удовлетворяет, и они объявляют врагами русских не только евреев, но и всех «инородцев» в целом. Среди таких идеологов выделяется поэт и активист праворадикального движения А. А. Широпаев, обнаруживающий корень всех бед русских в «Евразийском проекте», якобы направленном на полное искоренение русского народа (Широпаев 2001). Для таких замыслов и их воплощения Широпаев любит использовать термин «геноцид». Его историософию, основанную на расовом подходе, отличает предельный пессимизм, и в истории России он видит непрерывное движение от небывалых вершин до полного упадка. Якобы начало Руси было положено «чистыми арийцами» (норманнами и венедами), «нордическими автохтонами», отличавшимися высочайшей культурой. Широпаев считает их «белым» европейским населением, оплотом которого служил Великий Новгород, «жемчужина Северной Европы». Однако вся последующая история проходила под давлением вначале Хазарии, затем – Византии, якобы сознательно стремившихся растворить исконно русских («белых людей») среди «русскоязычной кавказско-татарско-еврейской массы». Иными словами, речь идет о вековом противостоянии «северного» («нордического») и «южного» начал, где «юг» безоговорочно рисуется агрессором, постоянно посягавшим на свободу и самобытность «северян». «Юг» обвиняется не только в военной экспансии и стремлении физически закабалить жителей Севера, но и в идеологической диверсии – навязывании чуждой религии, а также в превращении Руси в «многоплеменный евразийский котел». Такую политику Широпаев и называет «Евразийским проектом», а в крещении Руси видит начало «евразийского террора». С этой точки зрения, «светлая эпоха» ассоциируется с дохристианским и даже дохазарским периодами, а «славные предки» – со славянскими волхвами. Тем самым, вся писаная история России выглядит бесконечным террором против «коренного (белого) населения», веками осуществлявшимся то монархической властью и православной церковью, то красными комиссарами.

Самым страшным грехом «евразийства» называется «расовое смешение», в чем Широпаев видит «преступление против крови», «нарушение древнеарийских расово-кастовых норм». Примечательно, что он обвиняет в этом даже князя Святослава (Широпаев 2001: 7), которого русские националисты обычно рассматривают как безусловно положительного героя, победившего ненавистную им Хазарию. Якобы женитьба Святослава на Малуше, которую Широпаев называет «хазарской царевной», была частью хитроумного плана евреев по внедрению «Проекта», и якобы с тех пор они постоянно его продвигали, что и привело в итоге к революции 1917 г., ознаменовавшей возникновение «Новой Хазарии». Правда, Широпаев не скрывает нелегкую судьбу евреев в России, которых здесь преследовали сегрегация, высылки и погромы. Однако, пытаясь избежать противоречий, он настаивал на том, что переход в православие освобождал евреев от всех притеснений, – якобы именно это и позволяло им участвовать в «евразийском проекте» (Широпаев 2001: 60–64). И все же ему приходится признать, что якобы запустившие «Проект» евреи веками были от него отлучены, а его исполнением долго занималась тюркская знать. Что заставило евреев отдать бразды правления в чужие руки, остается загадкой, – расовая теория не дает на это ответа. Приходится винить не только евреев, и круг «заговорщиков» значительно расширяется, включая в себя самых разных «инородцев».

Проклиная браки князей Рюриковичей с половчанками, Широпаев заявляет, что «Проект Россия» был задуман нерусскими и не для русских. В доказательство он приводит подчинение Александра Невского правителям Монгольской империи и ее мягкое отношение к православной церкви, а также погромные походы московских князей против Киева и Великого Новгорода, что якобы свидетельствовало об их ненависти к «арийским городам». Образцом для Широпаева служит не Московская, а Литовская Русь, счастливо избежавшая влияния «азиатчины» (Широпаев 2001: 20–21). Он также воспевает Русский Север, где якобы до наших дней сохранились остатки «арийской нордической культуры» (Широпаев 2001: 25).

Для него русское, то есть европейское, государство погибло вместе с новгородской свободой. А Российское государство связано в его сознании с «системой отчуждения и геноцида русских, белых людей» (Широпаев 2001: 25). Тщательно отбирая и своеобразно интерпретируя исторические данные, он доказывает, что власть в Российском государстве всегда была «нерусской», что она отличалась засильем «инородцев» и что более всех от гнета страдали именно русские люди. Поэтому в его книге постоянно проводятся аналогии между теми или иными репрессивными мероприятиями царских и советских властей, и все они, в его понимании, были направлены исключительно против «русских людей», из чего следует, что их проводили «инородцы» или их «прислужники». В частности, он всеми силами стремится доказать, что среди русской аристократии преобладали выходцы из «инородцев», и сетует на то, что элита не была «кровно связана с народом». В этом ему и видится главная причина всех бед русского народа. Примечательно, что и колонизацию Сибири он не оправдывает по той причине, что она способствовала росту смешанных браков и, тем самым, «расовой эрозии» (Широпаев 2001: 38–42).

По всем этим причинам Широпаев не испытывает любви к русским царям и, вместо этого, прославляет как их недругов, бежавших на Запад, так и старообрядцев, сопротивлявшихся официальному православию, а также вольных казаков, мечтавших о своем независимом государстве. Всех их он оптом записывает в «арийцы». Он также восхваляет любую политику, приводившую в Россию немцев, – будь то реформы Петра I или обе мировых войны. Во всем этом он видит проникновение «свободного духа нордической Европы», что относится и к нацистской оккупации.

Отказываясь от социально-классового подхода, Широпаев с удивлением обнаруживает в Российской империи парадокс – сочетание элиты, представленной «белой расой», с крепостной зависимостью основной массы «белого населения» (Широпаев 2001: 51–54). Расовая теория не может объяснить этот феномен, и Широпаев вновь и вновь винит в этом «Евразийский проект», якобы запущенный еще в раннем Средневековье и веками исправно служивший одному – уничтожению русского народа. В этом свете российские императоры, включая Петра I, оказываются слепым орудием чужой воли, веками оказывавшей свое губительное влияние на развитие России. Носителем этой воли Широпаев рисует «расово чуждую номенклатуру», чудесным образом окружавшую как императоров, так и советских вождей. Без «теории заговора» объяснить это невозможно, и рано или поздно Широпаеву приходится обращаться к образу «сионских мудрецов» – якобы они-то и приводили в действие зловредный механизм «Проекта» (Широпаев 2001: 69).

Хотя книга Широпаева посвящена всей истории России, ее главным сюжетом является история XX в., причем особенно пристальное внимание уделяется советскому периоду. Его автор прямо отождествляет с «Новой Хазарией», недвусмысленно давая понять, кто тогда занимал доминирующие позиции в обществе. Он называет евреев «суперъевразийцами», и в его изображении целью «Евразийского проекта» было установление их власти над миром и, прежде всего, «арийским миром» (Широпаев 2001: 64–65). Отстаивая свою «арийскую позицию», автор фактически воспроизводит нацистское отношение к СССР, выдавая это за голос «свободолюбивой Европы». Представляя СССР «Новой Хазарией», или «Советской Иудеей», он в красках расписывает «азиатский террор», который якобы обрушили на «белых людей» «инородцы», следовавшие «голосу крови». В его описании СССР выглядит единым огромным ГУЛАГом, где «белые люди» подвергались «геноциду». Единственным светлым пятном в этой системе Широпаев видит катакомбную церковь, разделявшую «доктрину арийского расового превосходства» и подвергавшуюся за это преследованиям. Примечательно, что он находит «расовый инстинкт» даже у крестьян, поднимавших восстания против советской власти. Никаких других поводов для их недовольства он не видит.

Широпаев всеми силами пытается доказать, что ключом к пониманию исторических событий является расовый фактор. Поэтому он резко критикует русских националистов, включая и фашистов, за непоследовательность и уступки «Евразийскому проекту», что якобы лишало их надежды на успех. Ему самому подходит только нацистское решение «расового вопроса», и он мечтает о «расовой революции», а ее символом в полном соответствии с нацистской доктриной считает свастику (Широпаев 2001: 85, 115). Героями ему служат нацисты и их пособники, и он прославляет эсэсовцев и вермахт, якобы несшие русским освобождение от гнета. Он доходит до того, что заявляет, будто «с 1933-го по 1945-й центр Руси был в Берлине» (Широпаев 2001: 90). Он тоскует по проекту «Германской Руси», который якобы мог реализоваться в составе Третьего рейха, и ему искренне жаль, что русские этим не воспользовались. Примечательно, что и здесь он усматривает руку «мудрецов». Мало того, даже антисемитские кампании позднесталинской эпохи рисуются ему хитроумными проделками «мудрецов», манипулировавших по своему желанию мировой политикой.

Стремясь применить к России расовую теорию, Широпаев усматривает корни своих взглядов во Всероссийском национальном союзе, связывая с ним зарождение национал-социализма в России, в реформах Столыпина, якобы направленных на «улучшение расовых качеств русских», а также в языческих мотивах искусства русских модернистов начала XX в. (Широпаев 2001: 57–59). Главными авторитетами для него служат расисты Гобино, Л. Вольтман и М. Меньшиков.

Так, вслед за Меньшиковым Широпаев меняет местами «метрополию» и «колонии»: центр в его рассуждениях оказывается «колонией», а окраинные регионы – «хищной околицей», якобы высасывающей ресурсы из центра и превращающей русских в «белых негров». Он пишет о «бесправии» русских в России и представляет их населением, больше других страдающим от «национального гнета». Мало того, финансовую и экономическую помощь центра дотационным республикам он представляет «данью», якобы по вековой традиции выплачиваемой «инородцам», – так было в СССР, так происходит и в современной России (Широпаев 2001: 118–120, 130–131).

Подобных взглядов придерживается не он один (см., напр.: Хомяков 2003: 312). В этом отношении интерес представляет такая фигура, как П. М. Хомяков, объявляющий себя правым национал-радикалом и национал-либералом и гордящийся своей связью с «кулацким генофондом» (Хомяков 2006: 98–99). Своими главными врагами он считает вороватую бюрократию, сторонников империи, патриотов и государственников, «русских азиатов» и «русских евразийцев», а также Русскую православную церковь, тогда как «своими» он признает «русских европейцев» (Хомяков 2006: 93, 104, 116).

Взгляды Хомякова на государство и нацию не стояли на месте. Поначалу он выступал безусловным сторонником сильного национального государства, но яростно критиковал производимые им «паразитарные структуры» (военные, бюрократические и экономические), призывая любыми способами от них избавляться. Тогда он еще не разделял расистских взглядов, но с подозрением относился к «чужеземцам» и этническим меньшинствам, считая, что по культурно-этническим причинам они не могут быть лояльными единому государству (Хомяков 1994а: 15). Мало того, он доказывал, что в царской империи основная тяжесть гнета приходилась на долю именно русского крестьянства, тогда как элита состояла в значительной мере из нерусских. Так, оказывалось, что, вопреки советской версии истории, национальный гнет испытывал именно русский народ. Поэтому, в отличие от классических империй, в России империя служила не нации, а против нее (Хомяков 1994а: 52–53, 56). Указывая на континентальный характер Российского государства, Хомяков уже тогда утверждал, что оно может выжить только как «национальное государство в чистом виде» (Хомяков 1994а: 17–18). Беду русского народа он видел в том, что в России веками развивалась не национальная, а бюрократическая империя, действующая в интересах «инородческой элиты» (Хомяков 1994а: 55). Но если в 1993 г. он еще надеялся на строительство «национальной империи», то год спустя выступил категорически против возрождения империи, противопоставляя ей национальное государство (Хомяков 1994а: 59).

Пытаясь постичь смысл русской истории, он еще в начале 1990-х гг. занялся поиском ее корней далеко за пределами письменной традиции. Он обращался к ледниковой эпохе и утверждал, что все положительные черты русского характера (терпение, воля, нестяжательство, неагрессивность и пр.) были следствием приспособления далеких предков к жизни в приледниковой зоне (Хомяков 1994а: 19). Якобы именно это оптимально соответствовало христианскому учению, которое именно поэтому безболезненно прижилось на Руси (Хомяков 1994а: 19). Вместе с тем Русь испытывала негативные влияния с юга и запада, что, наряду с физическим присутствием «иностранцев», не могло не ухудшить социальную обстановку в Киевской Руси. Подобно Широпаеву, Хомяков видел свой идеал в Великом Новгороде, где якобы «национальная чистота» вкупе с «национальной демократией» сохранялись дольше всего (Хомяков 1994а: 21).

Уже в своем первом политическом трактате, говоря о «национальном государстве», Хомяков понимал его как этнически русское, свободное от состоявшей в значительной степени из «инородцев» «антинациональной элиты», столетиями создававшей «паразитарные структуры». На его взгляд, элита отличалась этим как в царской России, так и в СССР. Краткие просветы в отечественной истории он связывал с революциями, репрессиями и чистками, на время избавлявшими элиту от «иностранцев» (Хомяков 1994а: 23–26, 56–58). Главную вину советского режима он усматривал в «идеологии интернационализма» и вытекавшей из нее экспансии, что лишь вело к бессмысленному разбазариванию ресурсов и не позволяло отделяться от народов, которые, на его взгляд, не вписывались в российскую цивилизацию. Поэтому в распаде СССР он усматривал редкий шанс построить «подлинно национальное государство». Правда, его тревожило то, что власть снова оказалась в руках «паразитарной элиты», по-прежнему занимавшейся вывозом ресурсов и финансированием «ближнего зарубежья». Но до событий осени 1993 г. он еще верил в то, что «национально мыслящая» русская элита могла прийти к власти и «в одночасье решить все проблемы» (Хомяков 1994а: 27–33). Поэтому тогда он стоял за сильное единое государство, отстаивал идеологию умеренного русского патриотизма и выступал против крайностей либерализма. Его также привлекал экономический национализм (Хомяков 1994а: 39–42). Он полагал, что в условиях глобализации нейтральная Россия, богатая ресурсами и заботящаяся о своих национальных интересах, имела все шансы на успех (Хомяков 1994а: 51).

Свои взгляды Хомяков наиболее детально изложил в книге «Свои и чужие», где попытался подвести под них научную базу. Вообще, будучи ученым, в своих публицистических трактатах он не устает подчеркивать, что основывается не на эмоциях, а на научных разработках. Действительно, он обладает широкой эрудицией и в курсе научных достижений не только в своей области науки, но и в тех областях, где не может назвать себя специалистом. Правда, затрагивая в своей книге ключевые моменты человеческой истории и социальной жизни, он, хотя и опирается на научные данные, нередко не в состоянии их критически оценить и дает им свои трактовки, слабо соответствующие современным научным знаниям. В частности, в своем стремлении возродить расовую теорию он выдает свои фантастические представления об антропо– и социогенезе за научные факты.

Он детально излагает одни концепции и хранит молчание о других, иной раз заслуживающих даже большего внимания. Порой он искусственно меняет хронологию и относит описываемые явления не к той эпохе, с которой они были реально связаны. Например, он заявлял, что в конце последнего оледенения неандертальцы численно преобладали над кроманьонцами, хотя на самом деле к тому времени никаких неандертальцев на Земле уже не было. Поэтому никакой борьбы Homo sapiens с «дебильными родственниками» в раннем голоцене, о чем он пишет (Хомяков 2003: 37, 170), не наблюдалось. И напрасно он вспоминает о «снежном человеке» (Хомяков 2003: 182–184): никакими надежными фактами об этом наука не обладает. Никакого перехода к скотоводству и, тем более, сложения молочного хозяйства у кроманьонцев (Хомяков 2003: 37–38, 154–155) тоже не происходило.

Хомяков объясняет появление расовых различий разной степенью смешения кроманьонцев с неандертальцами (Хомяков 2003: 36, 39). Однако и это остается недоказанным. Сегодня даже участие неандертальцев в становлении современного человека вызывает бурные споры. Что же касается биологической вариативности у современного человека, то она складывалась тысячелетиями и на это влияли самые разные факторы, изучение которых давно ведется, но еще далеко от завершения. Утверждать что-либо определенное о становлении человеческих рас сегодня затруднительно, тем более что немало современных ученых вовсе отвергают концепцию расы. Хомяков и сам фактически признает невозможность с уверенностью судить о связях между кроманьонцами и неандертальцами (Хомяков 2003: 181–182). Имеющиеся данные не дают никаких оснований и для его заявления о том, что «Россия – родина белой расы» (Хомяков 2003: 173–174).

Не менее странными представляются взгляды автора на происхождение земледелия как результат концентрации скотоводов в долинах рек и развития войн (Хомяков 2003: 42–48). Этим он реанимирует давно отвергнутую учеными «оазисную теорию». Все отмеченные и многие другие древние процессы, описываемые автором, происходили совсем не так, как рисует его фантазия. Его построения голословны, это – спекулятивные модели, не опирающиеся на какие-либо фактические данные. Они особенно опасны, когда речь идет о становлении и структуре ранней государственности, так как из этого делаются сомнительные политические выводы. Не менее беспомощны обращения Хомякова к лингвистике. Например, его стремление вывести термин «русские» из слова «русло» (Хомяков 2003: 156) является типичным примером народной этимологии и не имеет никакого отношения к реальности.

В рассматриваемой книге Хомяков снова обращается к оценке государства с этнической точки зрения. Без какого-либо анализа многочисленных фактических материалов он представляет полиэтничное государство «изначально несостоятельной структурой». Для него все социально-политические коллизии внутри государства сводятся исключительно к взаимоотношениям между «государствообразующим народом» и «инородцами», причем последних он снова связывает только с правящим классом. Взаимоотношения между людьми рисуются ему исключительно в этнических терминах, как будто государство обречено на борьбу за ресурсы между этническими группами, причем якобы повышение уровня жизни основного населения возможно только за счет интересов «чужаков» (Хомяков 2003: 40, 118–119).

Правда, в отличие от многих других русских радикалов Хомяков пытается осторожно обращаться с расовой теорией. Он понимает, что одно лишь «кровное родство» не способно стать надежной основой для нации (Хомяков 2003: 123). Все же он доказывает, что имперское наследие мешает русским и им надо создавать свое русское национальное государство. «В русском национальном государстве будут только русские, творящие в рамках русской цивилизации, думающие и говорящие на русском языке, защищенные русским государством и лояльные ему и только ему» (Хомяков 2003: 125). При этом Хомяков отвергает социализм и связывает национализм с «буржуазным модернистским движением». Он утверждает, что в таком государстве «инородцам» будет непременно житься хуже, чем «основному населению». В его представлении, возвращающем нас к социал-дарвинизму конца XIX в., развитие происходит только в жестокой истребительной борьбе наций за ресурсы, а реальный национализм присущ лишь «белым народам» (Хомяков 2003: 127–128, 133–134).

В планы Хомякова входят формирование национальной технократической элиты, организация общества по корпоративному признаку и создание новой идеологии. Последнюю он видит новой религией, воспитывающей любовь к природе, освящающей роль социальных институтов и культивирующей у людей боевой настрой, веру в победу, чувство ответственности и отвагу. На роль такой идеологии он предлагает древнее язычество (Хомяков 2003: 137).

Похоже, что к началу 2000-х гг. Хомяков уже полностью разочаровался в христианстве, осознав, что якобы, будучи под контролем «семитов», оно служило «империи» идеологической подпоркой и подтачивало силы «нордической элиты». Поначалу, не придерживаясь агрессивного антихристианства, свойственного части неоязычников, он понимал христианство как религию, выработанную только для «семитов» (для смягчения их нравов) и непригодную и даже вредную для «арийцев» (Хомяков 2003: 261, 263–265). По его словам, введение христианства не только уничтожило основы народной культуры, но и сломило народное сопротивление империи, приведя народ к повиновению. Он отрицал вклад православия в развитие русской цивилизации и критиковал современную Русскую православную церковь за преследование своих корыстных интересов под прикрытием патриотических лозунгов (Хомяков 2003: 305–310).

Но, обнаружив в РПЦ верную служанку «империи», он вскоре открыто объявил ее врагом. Он стал доказывать, что христианство обессилило Русь, которая ранее славилась своими отважными богатырями (Хомяков 2006: 116, 127–129; 2007: 41–42). Мало того, опираясь на разработки авторов «альтернативной истории», он даже заявил, что якобы именно православная церковь спланировала нашествие Батыя на Русь для своего укрепления, полной ликвидации своих соперников и усиления князей Ярославичей (Хомяков 2007: 69–73, 104, 127, 199–200). Поэтому он и предложил создать религию, «адекватную голосу собственной крови» (Хомяков 2003: 262). Иными словами, как и в случаях с Синявиным и Широпаевым, Хомякова к славянскому язычеству привел русский этнический национализм. Ведь он убежден, что «националист должен быть язычником» (Хомяков 2006: 129), а «русский националист может быть только поклонником родной веры, веры в своих русских богов» (Хомяков 2007: 221). При этом он также опирается на популярное эзотерическое представление о смене эпох: якобы христианская эра Рыб сменится эрой Водолея, когда должны вернуться «родные русские боги», что и должно было произойти в 2012 г. (Хомяков 2007: 189, 263).

Хотя Хомяков неоднократно говорит о своем неприятии фашизма и нацизма, открещивается от Гитлера и отвергает свастику, делает он это не из гуманных соображений, а просто потому, что нацисты планировали поработить русских, а Гитлер, напав на СССР, посягнул на «белого человека». Для Хомякова Гитлер выглядит не столько националистом, сколько социалистом, а этого он ему простить не может (Хомяков 2006: 14–17, 68–71, 73). Однако Хомяков вовсе не отвергает нацистскую идеологию полностью, кое-что в ней его привлекает. Ему, например, нравится объявление рас разными биологическими видами, и он всеми силами пытается найти в современной науке хоть что-то, что могло бы подкрепить такое представление. Здесь все идет в ход – и вера в «снежного человека», и спекулятивные рассуждения о горных анклавах, где якобы «белые люди» смешивались с «маргинальными родственными видами», и попытка представить африканцев потомками особого «маргинального» биологического вида с «особым менталитетом» (Хомяков 2003: 74, 182–185, 232). В построениях Хомякова находит место и эзотерическая идея о том, что в ледниковую эпоху в мире якобы господствовали «чернокожие», которых «белые» затем оттеснили на юг и поработили, тем самым «восстановив справедливость» (Хомяков 2003: 185–186). Мало того, рассмотрев историю безуспешной борьбы «арийцев» с «империей», он приходит к выводу о том, что «белым людям» более всего подходит модель военной демократии. И, чтобы выжить, они должны отгородиться от остального мира непроходимой стеной: если захватывать чужие земли, то только ради ресурсов, а военнопленных и врагов полностью уничтожать («элиминировать чужих»). Иными словами, на словах умиляясь мягкостью и неагрессивностью «белых людей», на деле Хомяков выступает сторонником тотальной войны и геноцида (Хомяков 2003: 269, 399). Наконец, отвергая нацистскую свастику, он без всякого смущения готов украсить свое знамя «коловратом», то есть той же свастикой, но только русской (Хомяков 2007: 218).

Критикуя русских ультрарадикалов за примитивное понимание расовой теории, сам он вовсе не намерен от нее отказаться, и она занимает в его построениях почетное место, ибо «помогает» найти корни характера «белого человека». Он помещает далеких предков «белого человека» в приледниковье, где якобы и складывались его архетипы, в неизменности сопровождавшие его в течение тысячелетий и дожившие до наших дней. К таковым он, например, относит умение делать запасы, требовавшее точной калькуляции и расчетов времени, а также чувство ответственности и особые способы принятия решений (Хомяков 2003: 148–151). Потомков этих «приледниковых людей» Хомяков отождествляет с «ариями» и заявляет, что якобы свойственные им архетипы лежат в основе «арийской науки» (Хомяков 2003: 153).

Итак, Хомяков связывает сложение архетипов «белых людей» с приледниковой областью. Якобы именно эти архетипы создали им преимущества перед остальными расами и на тысячелетия предопределили их уникальный исторический путь. Примечательно, что и это, по его мнению, происходило не без вмешательства «южан»; ведь якобы именно те оттеснили «белых людей» к кромке ледника, где в исключительно тяжелых условиях последние и выработали свой «расовый характер», отличающий их от всех остальных расовых групп. В частности, именно к ледниковым временам он относит развитие традиции человекоубийства, которая якобы закрепилась у «южан» (африканцев и кавказцев), но отсутствовала у «белых». Он доказывает, что если «белые» и идут на это, то только в ответ на провокации «южан»; якобы воинственность не является архетипом северных народов. Следовательно, рост агрессивности в современной России – это результат влияния «людей юга» (Хомяков 2003: 160–161).

Все это лишь говорит о полном незнакомстве автора с этнографией. Зато он доверяет расовому подходу: социальные процессы и поведенческие нормы он жестко связывает с «расовыми типами», при этом приписывая «белым людям» те качества, которые сам считает позитивными, а «южанам» – все негативное. Развивая такие идеи, Хомяков основывается на бытовых наблюдениях, сделанных им в годы своей геологической молодости. Специальных этнографических исследований он никогда не проводил. Тем не менее ему это кажется достаточным для суждения о якобы несовместимости разных народов, что и приводит его к этническому национализму и убеждению в нежизнеспособности полиэтничного государства (Хомяков 2003: 163–164).

Как бы Хомяков ни доказывал научность своих умозаключений, его рассуждения об архетипах «белого человека» и их генезисе, об их кардинальных отличиях от архетипов других рас, о сложении таких архетипов на Русской равнине, о том, что Россия является «родиной белой расы» и «предтечей современной цивилизации» и что русские являются самыми типичными представителями «белой расы», – все это идеологемы, призванные привить русским расовое мышление. С современной наукой они ничего общего не имеют. Зато они имеют прямое отношение к представлениям правых радикалов о будущем, окрашенном для них жесткой борьбой между «цивилизациями». Поэтому, как они считают, чем более однородной будет «этническая и расовая общность», тем больше ее шансы на победу в такой борьбе. Вот почему Хомяков открыто признает, что интерес к проблеме формирования человека имеет огромное пропагандистское значение (Хомяков 2003: 174–175).

В центре его внимания находится якобы вечная конфронтация между «арийцами» и «семитами». Вопреки современному научному подходу, использующему термин «семиты» только в лингвистическом смысле, Хомяков возрождает представления столетней давности и приписывает «семитам» особые менталитет и психофизические особенности. В этом смысле «семитами» у него оказываются и население Средиземноморья, включая древних римлян, и народы Кавказа, и даже троянцы. Иными словами, для него «семиты» рисуются расовой категорией, по всем основным особенностям кардинально отличающейся от «арийцев» (Хомяков 2003: 233–235). «Семиты» являются и создателями, и сторонниками «империи»; они веками навязывают ее «арийцам», для которых она – «чуждое наследие». Для Хомякова имперская элита ассоциируется с «семитами», которые поэтому являются государственниками. Вот почему борьба с «империей» означает для «арийцев» и борьбу с «семитами». И эта борьба в концепции Хомякова имеет расовую подоснову; она ведется между «видами». А нынешняя эпоха видится ему временем «возмездия белого человека имперскому монстру» (Хомяков 2003: 238).

Хомяков хорошо понимает, что для успешной борьбы с «империей» одной ненависти мало; нужен еще привлекательный позитивный пример, способный придать людям уверенность в своих силах. Искать такой пример в истории «империи» он не может, ибо известные исторические герои так или иначе ей служили. Поэтому ему приходится обращаться к первобытности. Единственный пример, который он там обнаруживает, – это появление железной металлургии. Однако, вопреки археологическим данным, локализующим древнейший очаг железоделательного производства в Анатолии и говорящим о начале массового производства железа в Восточном Средиземноморье, откуда эта техника широко распространилась от Европы до Индии, Хомяков изображает центром «железной революции» Восточную Европу и связывает его с предками славян. А так как никаких следов героических предков того времени народная память не сохранила, то он объявляет таким героем Бога Сварога, наделяя его качествами демиурга. В его изображении Сварог оказывается автором крупнейшей научно-технической революции и прообразом русского технического гения, с которым связывается надежда на преодоление наследия «семитской империи» (Хомяков 2003: 268, 271–272). Кроме того, Сварог якобы приходил спасти славян от геноцида и деградации, и, вдохновленные его примером, протославяне дали первый мощный отпор «империи». Однако, не находя соответствующих фактов в истории, Хомяков приписал этим «протославянам» подвиги степняков-сарматов (Хомяков 2003: 248–262; 2007: 83–90).

Иными словами, Хомяков говорит эзоповым языком. Он искренне ненавидит бюрократическую машину, на которой держится современное авторитарное государство. И он стремится поднять против нее общество. Но он понимает, что сегодня поднять общество на радикальные революционные действия очень непросто. Поэтому он делает все, чтобы демонизировать бюрократию и показать ее чуждость русскому народу. Вот почему он не только рисует ее «инородцами», но делает все, чтобы доказать ее принадлежность к иному более отсталому биологическому виду. Для этого хороши все средства, включая и традиционный антисемитизм, играющий в данном случае сугубо инструментальную роль. Правда, на словах Хомяков всячески отмежевывается от антисемитизма: он готов к союзу с евреями-либералами, а своими врагами называет лишь тех евреев, которые служат современному Российскому государству, то есть «империи» (Хомяков 2006: 135–139). Впрочем, он и здесь непоследователен. В своей последней книге «Технотронная Авеста» он не только предсказывает приближающуюся мировую катастрофу, но фактически открыто призывает «белых» физически уничтожить «серых» и «черных», где под «серыми» понимаются «мусульмане» и «иудеи». Это он называет исполнением Божественного замысла (Хомяков 2008).

Хомяков хорошо понимает пропагандистский, а не научный смысл своих построений (см., напр.: Хомяков 2003: 414). Не отсюда ли его предостережение против самонадеянных утверждений того, что «еще далеко не изучено и однозначно не доказано» (Хомяков 2003: 241)? Примечательно, что эти слова относятся к абсолютизации генетических данных и упрощенному пониманию «расово-генетического подхода». Но ведь то же самое можно поставить в упрек расовым построениям самого Хомякова. Действительно, в более поздней работе он выделяет два контрастных типа русских – «русских европейцев» и «русских азиатов». Правда, он объявляет их «разными нациями» и подчеркивает, что «раса тут ни при чем» (Хомяков 2006: 84–89).

Откуда у русских радикалов такое увлечение расовой теорией? Крушение коммунизма привело к дискредитации марксизма с его классовой теорией. Но если теория классовой борьбы ушла в небытие, то десятилетиями воспитывавшаяся в народе ксенофобия осталась. Она требовала опоры на столь же научную по видимости теорию, роль которой могла с успехом взять на себя идея «этнорасовой борьбы». Это было тем соблазнительнее, что распад СССР и Югославии сопровождался кровавыми этническими конфликтами. Кроме того, отсутствие реальной демократии в СССР и урезанная демократия, существующая в современной России, не позволяли и не позволяют русским почувствовать какие-либо политические преимущества своего безусловного демографического доминирования. Концентрация власти в центре и слабость ее местных институтов при непрозрачности политического процесса и недоразвитости демократической прессы создают в обществе чувство своей отчужденности от политического процесса, того, что многие политические решения принимаются помимо его воли и вопреки его интересам. В этих условиях власть не только видится «чуждой» реальным интересам общества, но иной раз искусственно наделяется и этнорасовой «чуждостью» (о показательном примере см.: Соловей, Соловей 2010), а доминирующее большинство ощущает себя «меньшинством» (Шнирельман 2011а. Т. 2: 481–483). Ведь в полиэтничном по составу государстве при отсутствии реальной демократии непопулярные политические решения нередко приписываются злой воле «чужаков», отождествляющихся либо с реально действующими политиками, либо с некими тайными силами, стоящими за спиной таких политиков. Это тем легче сделать, что в таком государстве среди ведущих политиков и высших чиновников действительно встречаются люди, отличающиеся по своему происхождению от доминирующего населения. И тогда их реальные или приписываемые им непопулярные политические решения и действия находят в обществе объяснения, связанные с их якобы особыми «этническими интересами», – никакие другие объяснения во внимание не принимаются.

 

Национал-социалисты

Историю национал-социалистического крыла в русском неоязычестве следует начинать с В. Н. Емельянова и А. М. Иванова (Скуратова), чьи взгляды сформировались еще в советские годы. Первый из них с рвением, достойным лучшего применения, неустанно твердил о том, что США уже подчинились власти «сионистско-масонских хозяев» и все без исключения американские президенты, являясь членами масонских лож, находились под жестким контролем со стороны раввинов. Тем самым, современный мир вступил в финальную фазу борьбы за мировое господство, начало которому было якобы положено несколько тысячелетий назад, когда, по словам Емельянова, «тайные ордена Древнего Египта, Месопотамии и даже доколумбовой Америки были оседланы раввинами», ставившими своей целью «расшатывать любые гойские институты» – государства, религиозные культы, научные учреждения и т. д. (Емельянов 1979: III–IV). Иными словами, историософская канва концепции Емельянова весьма проста – суть мировой истории заключается в ожесточенной борьбе зла и добра, олицетворяющимися соответственно сионистами (то есть евреями), с одной стороны, и остальным человечеством («гоями»), – с другой. Вот образец его суждений по этому поводу: «Жиды постоянно подсовывают всем белым людям свои псевдоидеологии, созданные специально для гоев…» (Емельянов 1994). Он объявлял все международные правозащитные организации скопищем масонов и сионистов, разумевших под «человеком» исключительно евреев и проводивших свою политику в интересах «иудаизма». В глазах Емельянова СССР оставался едва ли не единственным государством, избежавшим «сионистской» опасности. Но из-за беспечности «гойского населения» эти позиции заколебались. Серьезными предостережениями Емельянову служили, во-первых, движение диссидентов, которых он всех чохом записал в «сионисты», а во-вторых, настроения евреев диаспоры, симпатизировавших не «нашим естественным союзникам-арабам», а «классовым противникам – сионистам» (Емельянов 1979: XXI).

Показательно, как именно Емельянов пытался подтвердить все эти идеи ссылками на древнюю историю. Обрушиваясь на «космополитизм», он обвинял его в стремлении «подменить любовь к собственному отечеству якобы интернациональной любовью к так называемому “народу божьему” и всему комплексу его библейских ценностей». Емельянов не видел никакой разницы между иудаизмом и христианством и самыми катастрофическими событиями в истории Руси называл принятие христианства князем Владимиром и революцию 1917 г. «Ведь именно в 988 году международному Сиону удалось сокрушить главный и практически уже последний в то время главный центр арийской идеологии, заменив его реформированным, вернее, эсперантизированным иудаизмом в форме восточной ветви христианства, то есть православия». Так у русского народа были якобы отняты его арийская история, идеология и культура. Именно с этого момента, по Емельянову, началась «мнимая интернационализация». Как же случилось, что русский князь положил начало реализации этого «дьявольского замысла»? Для Емельянова в этом не было никакой загадки – ведь, по его мнению, матерью русского князя была еврейка, а дед был тесно связан с Хазарским каганатом, оккупировавшим и нещадно эксплуатировавшим древнерусские земли (Емельянов 1979: 1–2). Выше мы видели, как эта идея плавно перекочевала в труды Безверхого и многих других неоязыческих авторов. С 1970-х гг. она прочно вошла в неоязыческий миф, включается в соответствующую псевдонаучную литературу и с энтузиазмом подхватывается национал-патриотической прессой (Белов 1992в: 387; Вступим… 1992; Путинцев 1993; Мертвая вода, 1992, ч. 2, кн. 2: 177; Пинчуков 1993: 31; Никитин 1994а: 457, 1996а, Кн. 2: 85; Перьков 1995: 7; Данилов 1996: 90; Доброслав 1996б: 2; Руслан… 1997: 22; Шибин 1998: 4–6; Иванов 2000: 53–57).

Емельянов любил рассуждать о Западной Руси, или Рутении, располагавшейся на землях Ольденбурга и Мекленбурга в Западной Германии, откуда якобы и происходили варяги и их князь Рюрик. Он рисовал Западную Русь как рано попавшую под растлевающее влияние иудаизма, выкорчевывавшего там «арийскую идеологию» в течение нескольких веков. Чем же не угодили Емельянову «иудеи» раннего Средневековья? Оказывается, именно они развратили русов вначале введением практики человеческих жертвоприношений и языческих идолов, а затем, много позже, учреждением христианства. У них-то и побывал злополучный Владимир, прежде чем получить княжеский трон в Киеве. Там у него и созрела идея отомстить русичам за разгром Хазарского каганата введением «рабской иудофильской идеологии христианства». Коварно притворившись приверженцем арийских верований, он прибегнул к той практике, которой научился у «иудеев» Западной Руси: вначале ввел идолопоклонство и кровавые жертвоприношения, дискредитировав этим традиционную арийскую веру, а когда народ стал роптать, принудил его к переходу в христианство. Он силой лишил народ даже памяти «о прекрасной идеологии, записанной в наших древних книгах» и разрушил традицию «сплошной грамотности», якобы присущую дохристианской Руси. Вот когда «иудеи в поповских рясах» разрушили «светлую идеологию наших предков», сжигая деревянные таблички с записанными на них древними сказаниями (Емельянов 1979: 2–4). Они же устраивали чудовищную охоту на ведьм, истребляя носительниц «арийской биоэнергетики» (Емельянов 1979: 8). Емельянов обвинял Русскую православную церковь в «безродном космополитизме» и стремлении полностью искоренить в народе какие-либо воспоминания о русской истории до Рюрика. Он воспевал «Влесову книгу» как бесценный документ великой русской дохристианской культуры и обвинял первого русского летописца Нестора в создании некоего «краткого курса», якобы вдохновленного «иудейской безродностью христианства» и извратившего истинно русскую языческую идеологию (Емельянов 1979: 5–6).

Емельянов чудесным образом совмещал несовместимое: иудеи (то есть приверженцы иудаизма) оказывались у него одновременно и язычниками, и христианами; князь Владимир не находил ничего лучше как посвятить свою жизнь мести своим родственникам по отцовской линии – всему русскому народу, правителем которого он являлся; идолопоклонство объявлялось одновременно и арийским наследием, и злостной пародией на него. Впрочем, все шло в ход, лишь бы разоблачить «злостные козни сионистов». Нетрудно заметить, каким прилежным учеником Емельянова оказывался Безверхий, повторявший почти дословно его версию о тайном смысле княжения Владимира.

Своеобразными были и представления Емельянова об истории христианства. Он справедливо искал его корни в иудаизме, не забывая при этом сослаться на Карла Маркса (Емельянов 1979: 34). Сам же иудаизм он возводил к древним религиям Месопотамии и Египта, якобы в свою очередь питавшимся «древнеарийской идеологией», давшей начало и религии древних русов. В то же время христианство оказывается ущербной версией арийской идеологии, безнадежно испорченной иудеями. Оно якобы было изобретено для того, чтобы привить массам «примитивное иудофильство» (Емельянов 1979: 7, 25 сл., 46). Если многобожие древних русов рождало «патриотическую гордость», то христианство неизбежно вело к «гибельному космополитизму» (Емельянов 1979: 9). Оказывается, именно христианство прививало русским пьянство и хамство и превращало их в прислужников иудеев. В пафосе обличения Емельянов «постигал» тайный смысл революции 1917 г.: ею русские якобы сказали свое твердое «Нет!» «сионскому по принадлежности капиталу» и «тысячелетнему игу сионского духа христианства» (Емельянов 1979: 10).

А. М. Иванов (Скуратов), как мы знаем, является одним из ветеранов русского националистического движения. Свою борьбу с христианством и евреями он начал еще в 1970-х гг. К этому времени и относится его известный антихристианский трактат, начинающийся эпиграфом, взятым из сочинений Маркса, – «христианство возникло из еврейства», – и это задает тон всему произведению. Иванов провозглашает христианство самой страшной из духовных эпидемий, когда-либо поражавших человечество. Видя корни христианства в иудаизме и теории «богоизбранности» еврейского народа, он считает христианство сознательно созданным евреями для закабаления других народов. Якобы они целенаправленно внедряли его в другие культуры для достижения этой цели. Автор в черных тонах рисует картину упадка и гибели Римской империи вследствие смешения с завоеванными народами и распространения христианства. Более того, в христианстве он находит родимые пятна «еврейского расизма» и обвиняет его в разрушении всех национальных традиций, за исключением еврейской, а также в религиозной нетерпимости и развязывании религиозных войн. Поэтому «христианство для России – национальная угроза. Или Россия – или христианство» (Иванов, Богданов 1994: 3, 7 – 14, 48).

В соответствии с уже известной нам неоязыческой историософией Иванов ищет великую и славную культуру дохристианской Руси, якобы погубленную в ходе христианизации. Неудивительно, что в поисках аргументов он обращается к русской антинорманистской традиции, настаивая на западнославянском происхождении Рюрика и славянском происхождении термина «Русь» (Иванов, Богданов 1994: 15–16). Он подчеркивает, что на первых порах Киевская Русь создавалась князьями-язычниками и что Владимир совершил страшное дело, силой обратив Русь в христианство (Иванов, Богданов 1994: 16–17, 21). Отмечая, что христианство вобрало в себя многие языческие культы и праздники, Иванов в особенности делает акцент на том, в какой мере оно их извратило: «Христианство изуродовало русскую культуру, русскую душу, русский характер» (Иванов, Богданов 1994: 19).

Как «русскому человеку» ему это обидно, и он, подобно Авдееву, силится всячески опорочить христианство, прибегая к сходным приемам. В частности, читателю навязывается все та же идея о том, что единобожие впервые было введено арийцем Заратуштрой, откуда христианство и позаимствовало свой основной идейный капитал (Иванов, Богданов 1994: 5). Правда, историк Иванов поправляет писателя Авдеева: пророк жил в VII в. до н. э., а вовсе не в середине 2-го тыс. до н. э.

Вся русская история после X в. окрашена для Иванова губительным влиянием христианства: это оно вбило клин между Россией и Европой (Иванов, Богданов 1994: 21), оно помогло татарам овладеть Русью (Иванов, Богданов 1994: 22), и не Сергий Радонежский (кумир православных русских националистов), а князь Дмитрий поднял Русь против Мамая (Иванов, Богданов 1994: 23–24). Короче говоря, во всех несчастьях – военных поражениях, голоде, преследованиях инакомыслящих, бунтах – автор винит православную церковь. Некоторые другие авторы-неоязычники добавляют, что христианская церковь разрушила русскую историческую традицию, стерев из памяти народа его славное дохристианское прошлое (Гусев 1993: 10; Белякова 1994: 3). Поэтому, вопреки многим другим русским националистам, они не склонны связывать своеобразие русской культуры именно с православием.

Два главных разрушительных фактора, по мысли Иванова, постоянно действовали в русской истории – христианство и евреи. Едва ли не главной заслугой Ивана Грозного и Петра I он считает политику юдофобии (Иванов, Богданов 1994: 28) и тут же «развенчивает» кумиров нынешних православных националистов, пытаясь отлучить от христианства Гоголя, Достоевского и Толстого (Иванов, Богданов 1994: 29–33). Он даже отваживается восхвалять русскую революцию (что явно диссонирует с настроениями большинства нынешних русских националистов) и только за то, что она «смыла с России христианство» (Иванов, Богданов 1994: 35).

Наконец, чувствуя слабость своей позиции по отношению к тысячелетней христианской традиции на Руси, Иванов выставляет свой козырный аргумент. Он пишет, что «впервые за всю историю Россия находится в состоянии конфронтации с организованным мировым еврейством. В этой борьбе брать на вооружение ту же идеологию, из которой черпают вдохновение иудаизм и сионизм, идеологию, проповедующую “богоизбранность” еврейского народа, значит заведомо обречь себя на поражение», ведь «христианин – духовный раб еврейства» (Иванов, Богданов 1994: 36). Достигая емельяновского параноидального пафоса, автор доходит до утверждения о том, что христианская церковь в России является легальным рупором сионистской пропаганды (Иванов, Богданов 1994: 37). Иванов гордится своим антисемитизмом, считая его истинным по отношению к «ложному» антисемитизму христиан.

В своей слепой ненависти к евреям он даже не брезгует брать в союзники Маркса, опираясь на его антисемитские высказывания (Иванов, Богданов 1994: 41), а христиан считает «предателями нации и расы» (Иванов, Богданов 1994: 42). В своей бескомпромиссной борьбе с евреями автор готов пожертвовать даже русским мессианством (Иванов, Богданов 1994: 43–44), которое, как мы видели, лежит в основе почти всех версий «Русской идеи».

Подобно Авдееву и многим другим неоязычникам, Иванов убежден, что для успешной борьбы с евреями русские должны иметь свою собственную идеологию, чему христианство только препятствует (Иванов, Богданов 1994: 37). В свое время оно будто бы помешало славянам и германцам совершенствовать свою духовность. На какой же основе автор предлагает строить новую русскую религию? В отличие от Авдеева зороастризм его не удовлетворяет, ибо, во-первых, об этой религии мало что известно, а во-вторых, она порвала с чисто арийской духовной традицией. Сегодня, утверждает автор, следует обратить взоры к Индии, где арийская традиция якобы бережно сохраняется. Там и надо искать глубокие корни «нашей» славянско-арийской духовности, которая (индуизм) старше христианства на полторы тысячи лет. «Индия сегодня для всей арийской расы – последний резервуар жизненных сил… хранительница нашей исконной арийской идеологии», – утверждает он (Иванов, Богданов 1994: 38–40, 44–48). Вот почему неоязычникам так полюбилась теория Гусевой и ряда других авторов о близком родстве славян с индоариями. На нее с пиететом ссылается и наш автор.

Но, предупреждает он, со временем арийская религия в Индии впитала местные верования, например культ «черного» Кришны. Поэтому надо быть осторожными. Русским более пристало солидаризироваться с неоиндуистским движением «Арья самадж», провозгласившим лозунг «Назад к Ведам» (Иванов, Богданов 1994: 45). Другие международные движения, восходящие корнями к индуизму, были, по мнению Иванова, созданы сионистами. В отличие от Антоненко, симпатизирующего кришнаитам, Иванов убежден, что к созданию этого общества руку приложили сионисты (Иванов, Богданов 1994: 46–47. См. также: Жуков 1979: 281). В заключение автор призывает осознать «еврейско-арийский духовный антагонизм» и заявляет, что именно язычество соответствует патриотизму (Иванов, Богданов 1994: 49–50).

Другой патриарх «русского освободительного движения» А. А. Добровольский (Доброслав) объявлял себя сторонником «языческого социализма», и это придавало его антихристианству особый привкус. Для него было неприемлемым не только «жидохристианское отчуждение от Природы», но и «оправдание церковью общественного неравенства». В капитализме он видел «чудовищное порождение жидохристианства», и «западная плутократия, явившаяся итогом внутреннего развития жидохристианства» его не вдохновляла. Впрочем, корни его враждебности к евреям лежали гораздо глубже. В них он видел качественно иную цивилизацию, якобы испытывающую абсолютную враждебность к Природе в отличие от всех «коренных народов» мира. Ведь в Библии Природа изображается не «вскормившей матерью», а бесчувственной материальной оболочкой (Доброслав 1996б: 1). Вот почему современное индустриальное общество привело мир на грань экологической катастрофы. И вот почему Природа за это жестоко отомстит. Выход из этого тупика Доброслав видел в «возврате к самой сердцевине светлого языческого миропонимания – к высоконравственным установкам древних, прежде всего, по отношению к Матери-Природе» (Доброслав 1996б: 2).

Для Доброслава все это не ограничивалось одной лишь Русской Духовностью. Ведь последнюю он выводил из «славянской наследственности», тесно связанной с родной почвой, причем не фигурально, а самым прямым и непосредственным образом. Скажем, он писал о некоей могущественной материальной силе, исходящей от могил предков и оказывающей влияние на судьбы живых. Поэтому «Кровь и Почва» были для Доброслава не простой метафорой (Доброслав 1996б: 1–2). Оживляя эту архетипическую концепцию, он действительно пытался возрождать мировосприятие человека глубочайшей древности, а вместе с этим и сравнительно недавний лозунг агрессивного германского национализма! А чтобы никто не усомнился в его сознательных расовых установках, он прямо писал о «противоестественном смешении рас» и ставил это в вину «международному жидохристианству» (Доброслав 1996б: 2). Славян он называл особой расой, якобы страдающей от расового угнетения со стороны «богоизбранного народа» (Доброслав 1996б: 7).

В полном соответствии с установками германских нацистов Доброслав резко противопоставлял «два взаимоисключающих миропонимания: солнечное жизнеутверждение и тлетворное мракобесие» (Доброслав 1996б: 3). Только вместо арийцев и семитов в его схеме действовали славяне и некие гибридные «жидохристиане» – первые честны и чистосердечны, вторые лукавы и коварны.

Все это заставляло Доброслава превозносить русскую общину как высшую национальную ценность (Доброслав 1996б: 4), и в этом его подход согласовался с позицией православных русских националистов. Правда, если последние говорят о православной общине, то он имел в виду именно языческую. Здесь-то и проявляется одно из коренных расхождений между двумя разновидностями современного русского национализма. Другое заключается в оценке царской власти и, особенно, последней династии Романовых. Если православные националисты относятся к ней с симпатией, то Доброслав в лучших советских традициях страстно обличал «царя-батюшку» (Доброслав 1996б: 5). Вместе с тем он не гнушался заимствований из христианского антисемитизма и вспоминал о «Синагоге Сатаны», связывая с ней пентаграмму, или пятиконечную звезду, являющуюся якобы символом зла или, что для него одно и то же, масонства (Добровольский 1994: 61).

Создававшийся Доброславом миф о языческой доброжелательности и миролюбии включал утверждение о том, что лишь князь Владимир якобы искусственно ввел обычай человеческих жертвоприношений и что именно христиане отличались необычной кровожадностью. Корни последней Доброслав видел в «библейских карательных войнах против коренных народов Палестины» и заявлял, что «человеконенавистнический расизм “богоизбранных” жидов послужил образцом для расизма христианского – для истребления целых туземных народов» (Доброслав 1996б: 2).

Доброслав обвинял монотеизм также в том, что тот способствовал упрочению княжеской и царской власти и в конечном счете привел к крепостничеству. Поэтому, по его мнению, Гражданская война, сопутствовавшая расколу народа на знать и простолюдинов, началась вовсе не в 1918 г., а в 988 г. И, вопреки всем историческим фактам, он уверял читателя в том, что в дохристианский период у славян якобы не было дружин, отделенных от народа (Доброслав 1996б: 3). Далее, он обвинял церковь в страшном предательстве национальных интересов и союзе с татарами, что якобы и помогло ей укрепиться перед лицом народного (языческого) гнева. Поэтому он пытался всячески дискредитировать патриотическую деятельность Сергия Радонежского и продемонстрировать, что русские победили Мамая не при поддержке церкви, а, напротив, вопреки ей (Доброслав 1996б: 3).

Впрочем, Доброслав не был бы неоязычником, если бы прочно связал мировое зло с одним лишь христианством. Нет, он копал гораздо глубже. Позаимствовав из эзотерических учений склонность к вегетарианству, он полагал, что впервые гармонические взаимоотношения человека с животными были подорваны введением скотоводства, ибо это противоречило законам Природы. А в одомашнивании животных он винил «семито-хамитов», якобы пришедших из Атлантиды и познакомивших другие народы мира со скотоводством и обычаем принесения кровавых жертв (Добровольский 1994: 62–65).

Свою концепцию Доброслав строил на основе якобы русского природного крестьянского социализма, делающего упор на полном социальном равенстве, уравнительности, дележе, добровольном самоограничении и не признающего права частной собственности. «Капитализм и совесть несовместимы», – заявлял он (Доброслав 1996б: 3).

Доброслав объявлял бескомпромиссную войну «жидовскому игу», причем символом этой «национально-освободительной борьбы» он делал языческий знак Солнца, восьмилучевой Коловрат (Доброслав 1996б: 3). Это один из любимых символов современных русских неоязычников; он сопровождает и многие публикации самого Доброслава. И хотя этот знак формально отличается от нацистской свастики, фактически он состоит из двух наложенных друг на друга свастик. По смыслу же он полностью совпадает с нацистской свастикой, что подтверждал сам Доброслав. Мало того, называя евреев («жидов») дармоедами и паразитами, он полностью оправдывал погромы как «вынужденную народную самооборону» и пророчил скорый русский бунт (Доброслав 1996б: 6–7).

Далее, подобно нацистам, Доброслав дышал ненавистью в отношении города и горожан, которые якобы изменили национальным ценностям и обуржуазились. Поэтому в революции 1917 г. он видел восстание деревни против города и… «русской правды против жидохристианской кривды». Об иной популярной у русских националистов версии, согласно которой «революцию сделали евреи», он благоразумно умалчивал. И он сознательно обелял большевизм, называя его «стихией русской души» и противопоставляя марксизму (Доброслав 1996б: 5). Соглашаясь с тем, что революцию возглавляли большевики-интернационалисты, даже «нерусские по крови», он утверждал, что они фактически выполняли «русский национально-исторический наказ-задачу». Иными словами, объявляя революцию 1917 г. «попыткой возвращения на свой естественный самостоятельный путь» (Доброслав 1996б: 6), Доброслав фактически воскрешал пореволюционные концепции (национал-большевизм, евразийство и пр.), популярные у части русских эмигрантов в 1920-х гг. И это заставляло его ратовать за «союз националистов и коммунистов-патриотов» во имя строительства «русского национального социализма» (Доброслав 1996б: 7). Такая линия антихристианских и антисемитских рассуждений рождала у части неоязычников симпатию к «национально ориентированным» коммунистам.

Сходной позиции придерживался и другой ветеран русского радикального языческого движения, И. И. Синявин, создавший в первой половине 1990-х гг. свое учение «Стезя Правды». Основы своей идеологии он выработал еще в 1980-х гг., но тогда он еще был далек от язычества и боролся за предоставление полных прав трем мировым религиям – русскому православию, исламу и буддизму. И «Святая Русь», очевидно, рисовалась ему тогда в христианском обличье (Синявин 1989: 8). Его сдвиг к язычеству произошел в начале 1990-х гг., к чему привели не религиозные искания, а траектория радикализации русского национализма.

Многие свои идеи он сформировал еще в 1980-х гг. Уже тогда он представлял Россию островом Совести и Духа, окруженным со всех сторон злыми силами, стремящимися к ее уничтожению, ибо якобы она одна упорно мешала их амбициозным планам мирового господства. Во главе этих сил Синявин видел США и сионистов и заклинал против заимствования у них идей плюрализма, демократии и либерализма. В частности, он заявлял, что «мировые сионистские центры манипулируют евреями для осуществления тайных планов по захвату мировой власти», и призывал евреев покаяться за все злодеяния, якобы совершенные ими в России (Синявин 1989: 4). Он испытывал и ненависть к марксизму, видя в нем идеологию разрушения, а не созидания. Вокруг ему мерещились сплошные русофобы, целенаправленно осуществляющие «геноцид русского народа». Он боготворил русский народ и противопоставлял ему «продажных чиновников и политиков». В своем стремлении сохранить единство и могущество России он уповал только на русский народ, а правящую элиту рассматривал исключительно как «пятую колонну» и доказывал, что в руководство страной проникли «сионисты». Он не призывал к новой революции, но, выступая за сохранение коммунистической партии (причем без марксизма!), настаивал на чистке партийных рядов. Он верил, что России нужна жестая централизация власти, строгая дисциплина и однопартийная система; страна должна была походить на монастырь или армию. Нация и государство были для него, безусловно, важнее личности.

Он не желал распада России-СССР и стоял за равенство «коренных народов», но при этом призывал отказаться от ненавистной ему идеологии интернационализма. Полагая, что национальные окраины систематически грабят центр, он призывал перестать перекачивать туда экономические и финансовые ресурсы и остановить переселение «кавказцев» и «среднеазиатов» на «коренные русские территории». Он также предлагал ограничить республиканскую автономию, упразднив республиканские органы власти и оставив там лишь административные структуры, ведающие развитием культуры и здравоохранением. В то же время он поддерживал «этнокультурное размежевание» и полагал, что властям следует следить, чтобы доля лиц «чужой национальности» не превышала в республиках 20 %. Иными словами, он приветствовал ограничение свободы передвижения и определенную сегрегацию нерусского населения. А для лиц, чья «историческая родина» находилась за пределами России, он предлагал вводить дискриминационные порядки: ограничения на профессиональное образование и занятость в ряде важных для государства областей. Им он предлагал экстерриториальную автономию под контролем государства, обязанного следить, чтобы «туда не проникали организации, опасные для государства». Нет оснований сомневаться в том, что он имел в виду прежде всего евреев, вызывавших у него подозрения (Синявин 1989: 7).

Его экономическая программа страдала непоследовательностью. С одной стороны, он стоял за свободный рынок, но, с другой, был убежден в том, что государство должно было сохранить контроль над важнейшими отраслями промышленности. Он стоял за реформы, но был против либерализма. Первых в СССР рыночников («кооператоров») он обвинял в расхищении государственной собственности и ограблении народа. Рыночная система в его понимании, по-видимому, не предполагала купли-продажи земли, и он предлагал вернуть землю крестьянам. Кроме того, он стоял за социально направленное законодательство, проявляющее заботу о бедных. Выступая против алкоголизма, он предлагал ввести сухой закон. Короче говоря, несмотря на декларативные призывы к свободному рынку, его социальная программа отличалась очевидной левизной, что, разумеется, резко контрастировало с его неприятием марксизма. Одной из главных задач государства он видел «благо трудового народа», причем этот народ представлялся ему русскими. Зато в русскости властной элиты он сомневался и упрекал ее в «геноциде русского народа» и «русофобии». Одним словом, это была популистская программа национал-социализма, включавшая призывы к введению евгенических методов исправления здоровья населения путем стерилизации алкоголиков и наркоманов. Примечательно, что, отрицая революцию, Синявин предлагал проводить все реформы исключительно силовыми методами; иных он не знал. Он также настаивал на кардинальном обновлении государственной идеологии. Именно последовательная разработка этой программы и привела его вскоре к язычеству, которое он, по-видимому, представлял «истинно русской идеологией», не испорченной чуждыми влияниями.

Синявин пользовался высоким авторитетом в среде русских неоязычников, и его книга «Стезя Правды» выдержала четыре издания. Если в 1989 г. Синявин называл революцию 1917 г. «ножом в спину» и связывал с «демократическими прозападниками, масонами и сионистами», призывая всех их осудить, то вскоре его взгляды резко изменились. Теперь он видел в революции событие, положившее конец не только Российской империи, но и ее идеологии, основанной на христианстве. И это возмездие было совершено руками русских, в которых, по словам Синявина, «не угас дух Святослава Игоревича из рода Рюриковичей» (Синявин 2001: 14). Впрочем, не устраивала его и власть марксистов, «новых злодеев», «иудобольшевиков», которых он называл «гонителями русского духа». Поэтому в революции он видел также и «заговор сионистов, демократов-прозападников, масонов, еврейских нацистов и уголовников». Он верил в ее «антирусский характер»: якобы она уничтожила «ценнейшую часть русского генофонда» (Синявин 2001: 6). Одним словом, и к революции, и к СССР он испытывал двойственные чувства: все плохое он относил на счет «оккупационной власти», а все достижения считал заслугой русского народа.

Синявин воспевал Святую Русь как «средоточие Совести, Духа, Правды, Добра, Справедливости» и связывал реализацию этих ценностей с возрождением «духа древних русичей», в особенности с установлением в России «русской власти». Для него, как и для многих других язычников, Святая Русь была связана отнюдь не с православным христианством, а с извечной сущностью Руси. В то же время она была не только позади, но и впереди, и целью нынешней борьбы Синявин объявлял строительство государства «Святой Руси», «Русского Царства» (Синявин 2001: 15–16). Государство и нация были для него не в пример важнее индивида (Сенявин 2001: 107).

Для него, Золотой век лежал в глубоком прошлом, и он обнаруживал «национальный период развития» в дохристианских временах, которые он предельно идеализировал. Якобы русичи были безгрешны, жили по совести, почитали предков, славили Бога, сохраняли единство с Природой и были мерилом справедливости на Земле. Но принятие христианства превратило свободных людей в рабов и повлекло длительный период упадка вплоть до современной России, где, по словам Синявина, властвовал «оккупационный режим», подчиненный американским хозяевам и проводящий «геноцид русского народа» (Синявин 2001: 3–6, 95). Подобно Доброславу, Синявин противопоставлял марксизм коммунизму. Ненавидя первый, он воспевал второй как воплощение позитивной мечты человечества о справедливом обществе. Для него, «Царство Божие, Святая Русь и Коммунизм» означали одно и то же (Синявин 2001: 64). Мало того, в СССР он видел реализацию русского архетипа государственной структуры с ее тоталитаризмом, централизацией, унификацией, военной мощью, единомыслием, однопартийной системой и развитой бюрократией (Синявин 2001: 7–8, 64–65). А русским он, в отличие от иудеев, приписывал не богоизбранность, а «божественную сущность», налагавшую на них миссию авангарда человечества, призванного объединить его и вести к новому Золотому веку. Мало того, им надлежало быть и властителями Вселенной. К этому их якобы вела «Стезя Правды» (Синявин 2001: 17–18). Синявин заявлял: «На нас, русских, лежит космическая ответственность, данная нам от начала зарождения первочеловека». Почему? Да потому, что «совесть присуща только русским» и это якобы постоянно делало их жертвой посягательств со стороны других. Мало того, по его словам, «мы – арийцы, а это значит, что святость – наше природное качество» (Синявин 2001: 55).

Совершенно очевидно, что такие нарциссизм и мегаломания были ответом христианской Библии, которая, по мнению Синявина, ставила евреев выше всех иных народов. Самому ему был чужд свойственный ей универсализм, и он противопоставлял тому воинствующий этнонационализм. Его лозунгом было – «Ты – или русский, или христианин» (Синявин 2001: 18). Принадлежность к русским оказывалась выше истины. Он учил: «Защищай близких от обвинений инородцев даже тогда, когда они не правы». И далее: «Не подражай иностранным обычаям, стилю жизни»; «Празднуй только праздники наших предков… отмечай великие победы наших предков». Столь же истово он призывал хранить чистоту русского языка, оберегая его от иностранных заимствований (Синявин 2001: 23, 25). Добром он объявлял все, что идет во благо России, а злом – все, что приносит ей вред (Синявин 2001: 54).

Русская самобытность была для него превыше всего. Однако он вовсе не собирался ею ограничиваться. Ведь в то же время, вопреки этому, он отводил русским уникальное место среди народов мира, наделяя их «универсальной моралью» и противопоставляя «узконациональной морали» всех остальных. Якобы именно это и давало русским право и даже накладывало обязанность вести за собой все народы мира, причем, по его мнению, по мере надобности ради этого можно было применять и силу (Синявин 2001: 19). Иными словами, национализм не противоречил империализму и не мешал приписывать русским традиционную роль «старшего брата». А строительство нации вовсе не препятствовало мечтам о новой империи. По мнению Синявина, русские не могли ограничиться чисто национальной задачей построения Святой Руси – им требовалась роль лидера народов мира. В отличие от христиан им надлежало не спасаться, а спасать – спасать мир от поработителей (Синявин 2001: 19). Но при этом спасение человечества прочно связывалось с «возрождением духа русских предков», и при «русской власти» всем религиям «нерусского происхождения» грозили гонения (Синявин 2001: 110).

Синявин называл Россию «центром космической борьбы Добра со Злом» и доказывал, что якобы начиная с Петра I власть в ней узурпировали русофобы, поставившие своей целью уничтожить русских и «стереть с лица земли Россию». Русские для него были «чистейшей частью человечества». Но чем больше он идеализировал русских, тем отвратительнее выглядели их враги, и он их предельно демонизировал. К врагам он относил не отдельных людей, а целые народы, причем главными врагами объявлялись американцы, евреи («сионисты») и цыгане. Для Синявина борьба с ними имела отнюдь не политический, а космический характер, ибо сражаться приходилось с «космическими ситами Зла, Лжи, Паразитизма». В их лице ему рисовался абсолютный Дьявол, которого следовало победить, чтобы выжить. Никаким компромиссам, никакому прощению здесь места не было (Синявин 2001: 15–16, 47–50). В евреях он видел тех, кто якобы противопоставили себя всему остальному человечеству, и это, тем самым, выводило их из разряда людей (Синявин 2001: 108). Синявин различал две культуры – «русскую культуру и еврейскую культуру на русском языке». На его взгляд, между ними лежала пропасть. Признавая некоторые эстетические достоинства такой «еврейской культуры», он отрицал какую-либо ее ценность для русских, видя в ней «идеологию геноцида и духовного закрепощения русского народа». Он предлагал евреям один путь – развивать свою культуру на «своей исторической родине» (Синявин 2001: 60–61).

Своим главным врагом Синявин считал христианство, видя в нем «диссидентское ответвление иудаизма», испортившее «чистоту Духа славянина». Якобы привив ему идею греховности, оно обрекло его на вечное самоедство, лишило творческой инициативы и ослабило духовную крепость нации. Различия между христианством и иудаизмом казались Синявину второстепенными. Много важнее для него было то, что обе религии были связаны с евреями и якобы предназначались для восхваления евреев и унижения всех остальных, которым они предлагали лишь рабскую покорность. Мало того, в марксизме он тоже усматривал вариант иудеохристианства (Синявин 2001: 4–7). Но самый большой грех христианства он находил в его «безнациональном духе». Ведь ему самому нация представлялась высшей ценностью, из чего и проистекала необходимость в национальной идеологии и национальной религии (Синявин 2001: 89–90). Отрицая возможность национализации православия, чем занимались русские православные националисты, он заявлял, что «национализм и христианство несовместимы» (Синявин 2009: 227). В то же время его критика христианства, которое он называл «духовным наркотиком», была проникнута штампами советского атеизма (см., напр.: Синявин 2001: 113–156).

Он доказывал, что Россия развивалась не благодаря, а вопреки христианству. Якобы даже мистический опыт христианских подвижников был обретен в результате «творчества арийского духа» и не имел никакого отношения к собственно христианству (Синявин 2001: 92). Но, в отличие от советского атеизма, главный порок христианства Синявин видел не в службе эксплуататорам, а в содержавшемся в нем «чужеродном духе». А этот дух однозначно связывался с «иудейской сектой», якобы трижды разрушавшей русскую культуру и Русское государство – во времена крещения Руси, в 1917 г. и после распада СССР, а сегодня держащей русский народ «под оккупацией» (Синявин 2001: 68, 80, 108). Впрочем, не только русский народ – ведь, по Синявину, «веротерпимость арийского духа привела к тому, что дикая иудейская секта [то есть христианство] повергла белую расу на тысячелетия в духовную кабалу сумасшедшему иудею» (Синявин 2001: 139). Но, как доказывал Синявин, у русских и европейцев сохранялись основы «арийского духа», который якобы и помог им создать великую цивилизацию. Оставалось лишь освободиться от «вериг», навязанных им иудеохристианством и его приспешниками (Синявин 2001: 98).

Во всем этом ярко выражалось «антиколониальное мышление», присущее русским радикальным националистам: хотя Россия веками была самостоятельной страной, они ощущали себя колонизованным населением, находившимся под гнетом «чужеродной идеологии», связанной вначале с христианством, а затем с марксизмом. И речь шла не только об идеологии. Чтобы доказать «колониальный» характер власти, веками существовавшей на Руси, Синявин подчеркивал, что в российских царях было мало «русской крови» (Синявин 2001: 63). Тем более это, на его взгляд, относилось к руководителям СССР. Иными словами, СССР устраивал русских националистов всем, кроме одного – его показного интернационализма, и они мечтали о столь же мощном тоталитарном государстве, но с «русской властью» и «русской идеологией». Поэтому Синявин предлагал триединую формулу: «Русская национальная идеология, единовластие, генетический тоталитаризм» (Синявин 2001: 66). В этом контексте либералам и демократам места не находилось – они неизбежно оказывались «пятой колонной» и даже «слугами Дьявола» (Синявин 2001: 70–71). Зато Синявину нравился фашизм как органицистская идеология, отдававшая приоритет нации и способствовавшая утверждению верховенства государства над личностью. А единственной, хотя и роковой, ошибкой Гитлера он считал его решение столкнуть «славян и германцев – две части единого арийского древа» (Синявин 2001: 73–74).

Вот почему радикальным русским националистам так близки идеи национал-социализма, которые проповедовал Доброслав. К этому Синявин добавлял два момента – во-первых, оборонное сознание, представляя Россию вынужденной едва ли не вечно выживать во враждебном окружении, а во-вторых, неспособность народа самостоятельно освободиться от алкогольной зависимости. Из этого и вытекала необходимость нового тоталитарного государства, причем еще более жесткого, чем при Сталине (Синявин 2001: 9, 59, 62–63). Иными словами, всячески превознося русский народ, Синявин в то же время не верил в наличие у того силы воли и инициативности. Он уповал только на силу – «принуждение сверху» и институт смертной казни! И это является ярчайшей особенностью современного русского национализма: приписывая себе право отстаивать интересы русских, он не верит в творческие силы русского народа, полагая, что тому требуется поводырь. Мало того, подавляющую часть русских Синявин относил к «генетическому мусору» и был не прочь от них избавиться (Синявин 2001: 75). Отсюда – установка на вождя, тоталитаризм и «расовый отбор». Много говоря о «справедливости» и «правах народа», Синявин отстаивал элитарную концепцию власти, где господствовать были призваны люди «чистой крови», действия которых были неподсудны общепринятой морали (Синявин 2001: 84).

Считая русских «стволом и центральной почкой арийского древа» (Синявин 2001: 19), Синявин конструировал «арийскую религию», основанную на единобожии. Но его Бог был не абстрактным и бестелесным, а наделенным материальной сущностью и формой: «Бог есть Разум, облеченный в материю». Такой Бог содержался в каждом человеке, и, по сути, это делало человечество единым организмом (Синявин 2001: 11). Но Синявиным двигала не столько религиозная, сколько национальная идея. Он писал: «В поиске своих корней (архетипов) следует обращаться не к чужеродному Христу, а к тому состоянию духа и культуры, каковое было до нашествия израильской секты…» (Синявин 2001: 95). Ему важна была не мировая религия, а именно «национальная вера» (Синявин 2001: 106), что прямо вытекало из этнорасовых установок. В то же время формирование «чистокровной русской нации» представлялось ему гораздо более важной задачей, чем выработка религиозных догматов или ритуалов. Этим он отличался от Доброслава.

Синявин прославлял расизм и национализм и объявлял их противников «убийцами рас и народов» (Синявин 2001: 112). Понимая под расизмом «инстинкт самосохранения расы», он с гордостью называл себя «расистом» и объявлял «борцом за спасение белой расы» (Синявин 2009: 218). Он верил в то, что «мелодия генов у каждой расы и нации различна» и что «гены – это материальный носитель Духа предков». Поэтому он придавал огромное значение принципу крови и, представляя русских органической общностью, выступал против смешанных браков (Синявин 2001: 76; 2009: 223–225). Его мучила идея «сохранения расы», и он призывал русских женщин рожать только «от потомков древних ариев, древних русичей», то есть не смешивать кровь (Синявин 2001: 29–30, 49, 76). А под «генетическим тоталитаризмом» он понимал «генетическое очищение русского народа» (Синявин 2001: 66) и призывал осуществлять «генетическую селекцию», или «расовый отбор». Он ценил только тех, кто способен «дать здоровое потомство», а остальных относил к «человеческому мусору». При этом он призывал к государственному осуществлению задачи «воссоздания подлинной Руси – русской нации» (Синявин 2001: 75–76). Делать это предлагалось с помощью евгенических методов – ведь нация, в понимании Сенявина, обладала единым расовым типом (Синявин 2001: 81).

Одновременно он доказывал, что есть «народы-паразиты», «народы-хищники», «народы-дегенераты» (Синявин 2001: 34, 82). При этом злодейство для него неразрывно связывалось с «генетической ущербностью» (Синявин 2001: 55), что отсылает нас к давно отвергнутым идеям Ч. Ломброзо. Вспоминая простонародные представления о том, что дети от смешанных браков являются «ублюдками», Синявин видел в них разрушителей национальных культур, что якобы диктовалось их природой, то есть рождением (Синявин 2001: 28–29). Все это относилось в первую очередь к семитам, которых Синявин считал «расовыми метисами» (Синявин 2001: 99). Иными словами, свою ненависть к евреям он пытался обосновать псевдонаучными аргументами, апеллирующими к расовой теории. Во всем этом, разумеется, нетрудно обнаружить рецидивы расового мышления. Сегодня оно достаточно типично для радикальных русских националистов, причем в начале 2000-х гг. псевдонаучную базу для таких взглядов усердно создавал В. Авдеев.

Низводя женщину до положения машины по производству потомства, Синявин восхвалял индусский обычай «сати», то есть самосожжение вдов (Синявин 2001: 32). В мужчине же он видел прежде всего воина, бойца и, похоже, верил, что Добра можно достигать только силой. Борьбе в его рассуждениях отводилось много больше места, чем труду. Так, для обсуждения проблемы труда ему хватило четверти страницы, тогда как война рассматривалась на двух страницах, не говоря о том, что к идее борьбы он возвращался едва ли не в каждой главе. Сенявин воспевал войну в тех же терминах, что и милитаристы первой половины XX в. (Синявин 2001: 50–52). Он называл «ненависть к злу и его носителям – необходимым качеством достойного человека», а призывы к разоружению – провокацией (Синявин 2001: 57). Зато толерантности в его системе места не находилось (Синявин 2001: 96–97).

Следует отметить, что Синявина действительно беспокоило нынешнее положение русских: демографический спад, экономический кризис, алкоголизм, наркомания, масскультура и пр. И он всеми силами пытался что-то предложить для исправления положения. Похоже, он понимал мобилизующую роль мифа (см., напр.: Синявин 2001: 59, 111) и делал все, чтобы миф вдохновил русских на построение нового общества. Однако его миф был, во-первых, перенасыщен этнонационалистическими установками, а во-вторых, не столько создавал позитивные ценности, сколько развивал необузданную ненависть к тем, кто был назначен Синявиным на роль векового врага. Такими врагами были христианство и марксизм, за которыми неизменно маячило еврейское лицо. Неудивительно, что конечным продуктом теоретических изысков Синявина был заурядный нацизм.

Наконец, объявляя войну евреям, Синявин предлагал учиться у них, причем за основу «еврейской морали» брал Ветхий Завет и вырванные из контекста некоторые положения Шулхан-Аруха (Синявин 2001: 98 – 102), к которым вот уже более 200 лет непрестанно обращаются антисемиты. При этом если за века и христианство, и иудаизм развивались, причем кое-что из своего наследия они отвергли, а кое-что переосмыслили и стали воспринимать чисто символически, то Синявин понимал все сказанное в Библии буквально. И он призывал русских воспитывать у себя племенную мораль, парадоксальным образом возвращая их в первобытность. В его понимании такая мораль должна была быть не религиозной, а расовой (Синявин 2001: 102). В свое время нацисты пытались делать точно то же самое.

Остается добавить, что в январе 2001 г. московский православный Центр реабилитации жертв нетрадиционных религий направил в Московскую прокуратуру заявление, обвиняя Синявина в оскорблении религиозных чувств верующих и возбуждении религиозной и национальной вражды, а также в пропаганде войны и насилия. Против издателя книги А. М. Аратова было возбуждено уголовное дело. Однако в прокуратуру пришло письмо А. Н. Севастьянова, подчеркнувшего заботу Синявина о «духовном и физическом здоровье русской нации». Выборочно цитируя его книгу, Севастьянов доказывал, что у ее автора якобы не было «предвзятости, одностороннего взгляда на этносы и конфессии». Присваивая себе право выступать от имени науки, Севастьянов демагогически заявлял, что в принципе невозможно определить, побуждает ли та или иная информация к действиям против какой-либо нации, расы или религии, ибо восприятие такой информации целиком зависит от субъективного подхода. Синявина же он представлял «благородным и воспитанным человеком», а его книгу – образцом «возвышенного целомудрия» (Синявин 2009: 231–237). Трудно сказать, убедили ли работников прокуратуры доводы Севастьянова или на них произвели впечатления его громкие титулы, включая должности «президента Лиги защиты национального достояния и ответственного секретаря Союза общественных объединений по защите чести и достоинства русского народа». А возможно, решающее влияние оказал какой-то звонок из Госдумы, где Севастьянов тогда состоял экспертом комиссии, разрабатывавшей проект федерального закона «О русском народе». Как бы то ни было, в октябре 2001 г. дело было закрыто «за отсутствием состава преступления».

Сегодня у Доброслава и Синявина есть последователи, усердно развивающие их идеи. Одним из них является некий В. Пранов, выпустивший в 2002 г. злобный памфлет, направленный против иудаизма и «жидов». Обнаружив в Ветхом Завете идеи «расизма и фашизма», он представил национализм «инстинктом самосохранения нации» и «иммунной реакцией народного организма» (Пранов 2002: 7). Он обвинял евреев во всех бедах современного мира – в коррупции, стяжательстве и, разумеется, «процентном рабстве» и «духе капитализма». Воспроизводя все инвективы, обращавшиеся против евреев со времен Мартина Лютера, автор обогатил их собственной инновацией, сравнив «жидохристианство» с «радиоактивным заражением» (Пранов 2002: 115). Правда, временами здравый смысл подсказывал ему, что нельзя обвинять весь народ оптом, и он признавал, что не все евреи – злодеи (Пранов 2002: 122). Тогда в традициях XIX в. он объявлял «жидовство» качеством, якобы присущим отдельным людям, независимо от национальности: «Жиды – не этнос, а утратившие совесть паразиты» (Пранов 2002: 9) и «Жидовство можно одолеть только сообща, подняв на борьбу все народы, включая еврейский» (Пранов 2002: 17). Однако он тут же об этом забывал и с яростью набрасывался на всех евреев, доказывая, что их стандартное поведение всегда и везде диктуется их «сатанинской верой», связанной с «жестоким и коварным богом». Ведь его интересовали «не исключения, а движущие мотивы и характерные особенности», и это заставляло его обращаться к понятию «коллективной ответственности» (Пранов 2002: 122). Мало того, по словам Пранова, «где бы он ни проживал, в какой бы партии не состоял, жид всегда остается жидом, преданным одной только “идее”, а следовательно, неизбежно и непременно – предатель, диверсант, двурушник и кровосос» (Пранов 2002: 141–142).

Трактуя тексты Ветхого Завета буквально в духе советского атеизма, он доказывал, что описанные там неблаговидные поступки и войны якобы до сих пор служат евреям образцами социального поведения. Это и порождало опасение того, что якобы «славянам, белой расе в целом, арийской культуре действительно грозит разложение и геноцид» (Пранов 2002: 15). По сути, все эти рассуждения воспроизводили нацистскую логику, в свое время приведшую к «окончательному решению еврейского вопроса». И, действительно, Пранов одобрял такое решение, но досадовал на то, что оно «оказалось неполным» и стало «оплошностью, стоившей человечеству колоссальных бед» (Пранов 2002: 21). Исправить эту «оплошность» он и предлагал русским как представителям «арийской расы»: «Нелепо говорить о национальном возрождении России, пока не разоблачен и не свергнут жидовский оборотень» (Пранов 2002: 115). Ведь русских он представлял «генетическими противниками жидовства» и утверждал, что если врагам и удалось испортить русским характер, то они все же не добрались до «генетического кода» и не смогли его подменить. Якобы это и позволяет русским «выработать иммунитет» (Пранов 2002: 118, 161). А радикальным решением «еврейского вопроса» Пранову виделось переселение всех евреев в Африку (Пранов 2002: 124). Впрочем, очевидно, это ему казалось недостаточным, и он призывал убивать врага, следуя закону мести, полученному от предков-язычников. Причем это следовало делать партизанскими методами по примеру «арийских предков» (Пранов 2002: 141, 178).

Таким образом, Пранов воспроизводил арийский миф в его расовом обличье и противопоставлял арийцев и евреев как не просто расовые категории, а категории, по всем параметрам противоположные и потому несовместимые. Арийцам («белой расе») он, разумеется, приписывал самые завидные качества, тогда как евреев демонизировал, прежде всего как последователей «людоедской религии» (Пранов 2002: 106). Скажем, если арийцев он наделил любовью к свободе и чувством социальной справедливости, то евреев, подобно Широпаеву, винил в изобретении деспотизма и террора, тоталитаризма и жесткого единовластия, причем в его голове это самым странным образом отождествлялось с «демократическими режимами».

Примечательно, что, обличая «иудохристианство» как мощное идеологическое оружие иудеев для закабаления всех народов, Пранов не отвергал христианство полностью, а призывал очистить его «арийское ядро» от «иудейской скверны». Он доказывал, что основы монотеистического учения сложились в Индии и Иране, но позднее оно якобы было присвоено и извращено иудеями. Поэтому-то и следует вернуться к «арийскому (ведическому) православию». Нужно ли доказывать, что и в этом Пранов следовал германской традиции, бурно развивавшейся при нацизме, о чем говорилось выше? Иными словами, призывая к «здоровому национализму» без нацизма и расизма (Пранов 2002: 299), по сути, Пранов воспроизводил как логику, так и рецепты, разработанные поколениями расистов и нацистов.

Правда, на удивление, его «арийское православие» было пронизано духом кришнаизма: он воспроизводил миф о Раме, его мудром правлении и завоевательных походах, искал «арийские идеалы» в индийской ведической литературе, превозносил свастику как исконный «арийский символ», а подлинным Мессией называл Кришну. Причем, следуя рассмотренному выше «полярному мифу», он обнаруживал древнюю «арийскую цивилизацию» на территории России (Пранов 2002: 96 – 100, 114). Впрочем, не задерживаясь долго на кришнаизме, автор плавно переходил к прославлению славянского язычества и многобожия (Пранов 2002: 115). Однако и это его, похоже, не устраивало, ибо в дальнейшем он совсем уже в духе советского атеизма выступал против «тирании религиозного мракобесия» (Пранов 2002: 197–199).

Подобные позиции отстаивает и выходец с Дальнего Востока, географ А. П. Брагин (Брагин 2006), взявший для своей книги название известной брошюры Доброслава. Также следуя традиции советского «научного атеизма» и читая Ветхий Завет буквально, Брагин, во-первых, набрасывается на иудаизм, видя в нем жестокую, лицемерную и лживую религию, а во-вторых, не делает различий между ним и христианством. Для него Христос однозначно представляется «иудохристианским богом», который помогает только «своим», то есть евреям, и следует двойным стандартам, пытаясь подчинить им все остальное человечество и тем самым восстановить рабовладение. Брагин заявляет: «Наш русский опыт, полученный в XX в., наглядно показывает, что участь народа, принявшего власть иудохристианского бога, будет ужасна, ибо его власть неизбежно приводит народ к самоуничтожению» (Брагин 2006: 85). Евреев он обвиняет в самых страшных и позорных преступлениях – воровстве, беспощадных войнах, религиозном изуверстве, ритуальных жертвоприношениях христианских младенцев и социальном паразитизме. Все это выглядит особенно отвратительно в сравнении с язычеством, которое Брагин представляет образцом веротерпимости и «подлинной свободы совести». Но в еще большей степени он пугает читателя стремлением иудеев к захвату власти над миром и порабощению всех остальных народов («гоев») путем их христианизации. Ведь христианство видится ему «пятой колонной иудаизма». Впрочем, он то и дело об этом забывает и настаивает на том, что иудаизм ведет вековую религиозную войну с христианством и исламом. В любом случае он убеждает читателя в том, что якобы «иудеи» мечтают о «всемирном еврейском царстве».

Повторяя штампы антисемитской пропаганды, Брагин пытается доносить их до читателя с помощью хорошо узнаваемых символов – здесь фигурируют и «сионские мудрецы», и «мировая закулиса», и «нигилизм», и «сатанинское изуверство». Особое неприятие у него вызывает православие, которое он называет «жидославием». Он гневно обличает ранних христиан за то, что они отвергали Рим. Ему видится в этом вопиющее нарушение социального порядка, подрывная идеология и опасное отречение от принятой системы ценностей. Зато он одобряет гонения на ранних христиан как разумную меру по защите порядка. Но дело не только в Риме. Ведь для Брагина Рим – это оплот арийства и «ведической религии», с которыми он связывает и древних славян. По его словам, их исконным мировоззрением было «Древнее Славяно-Арийское Православие», основанное на Ведах. Здесь-то он и обращается к «Влесовой книге» как якобы бесценному памятнику, раздвигающему временные и пространственные рамки истории предков. Он, разумеется, клеймит профессиональную науку за «предвзятое» отношение к «Влесовой книге» и отсутствие патриотизма, но зато опирается в своих рассуждениях на Гусеву, Жарникову, Тилака, Слатина и даже омского отставного полковника В. М. Демина. Он нуждается в этой поддельной летописи для обоснования «русского возрождения», которое требует вернуться к «духу далеких предков», – ведь они якобы еще в глубокой древности исповедовали монотеизм и знали идею Троицы. Но восстановление исконной духовности требует полного отказа от христианства и борьбы с евреями. Поэтому автор выступает против смешанных браков во имя «чистоты белой расы». Так увлеченность «Влесовой книгой» ведет к возрождению не столько высокоморального образа жизни, сколько расовой теории и нацистской идеологии.

Остается добавить, что когда-то Брагин состоял в Союзе «Христианское возрождение» Владимира Осипова, но затем из-за разногласий с женой разочаровался в православии. К моменту выхода рассмотренной книги он переехал в Москву и в 2006–2009 гг. был главным редактором московского издательства «Русская правда», специализировавшегося на выпуске антисемитской и расистской литературы. В 2008 и 2011 гг. против него возбуждались уголовные дела по статье 282 («возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды»), а его книга была включена в федеральный список экстремистских материалов.

Дань антисемитизму отдает и А. Ф. Шубин-Абрамов, всячески подводя читателя к мысли о том, что именно евреи (он называет их «ивритами») подрывали основы ВсеЯСветной грамоты, а в последнее время вовсе замыслили ее погубить. Для «ивритов» он не находит иных определений, чем «оккупанты», «воры, насильники, убийцы, преступившие Закон». Он обвиняет их в стремлении «добить разумность Землян полным изъятием национальных достояний и, особенно, ВсеЯСветной Грамоты». Чтобы избежать полного краха, человечеству надлежит очнуться и восстать (Шубин-Абрамов 1996: 5, 32). Изображая евреев вездесущей силой, Шубин-Абрамов отводит им роль главной причины деградации человечества, которое они якобы мечтают искоренить (Шубин-Абрамов 1996: 28). Но так как его опус вряд ли дойдет до «человечества», его слова, разумеется, обращены к русским, которых он натравливает на евреев. В целях безопасности он не использует термин «еврей», оперируя массой эвфемизмов. Так, для врагов он вводит термин «ивриты», воспроизводит их «картавую» речь, обвиняет их в стремлении «сделать из милиции опору бейтаровцам». Он также широко использует придуманный им самим термин «sиды» (как замену термину «жиды»), связывая при этом букву «s» с «пожиранием» и «параsитиsмом», то есть с абсолютным злом (Шубин-Абрамов 1996: 30). Ту же операцию он производит с термином «сионисты», который воспроизводит как «sиониsты». Он утверждает, что якобы именно они подготовили Вторую мировую войну, стремясь разрушить «ЕврАзийский континент». Не обходится и без масонов, фигурирующих как «маssонские ложи», естественно, в одной связке с «sиониsтами». Отдавая дань ревизионизму, автор утверждает, что концлагеря создали якобы «немецкие sиониsты». И якобы именно с ними сражались советские солдаты во время Великой Отечественной войны. Мало того, автор приписывает врагам («sиониsтам», «ивритам») планы полного уничтожения России за три пятилетки с 1985 по 2000 г. (Шубин-Абрамов 1996: 21–23). Наконец, даже для выпадения букв из изначальной азбуки он использует термин «обрезание», тем самым указывая на тех, кого в этом следует винить.

Избегая прямо нападать на Иисуса Христа, Шубин-Абрамов издевательски пишет о христианских обрядах и символах. Он утверждает, что «руководящие посты в храмах заняли ивриты» (Шубин-Абрамов 1996: 11, 28). Не обходит автор и расовую теорию, обвиняя «черную и желтую расы» в том, что они «поклоняются неверным идеям» (Шубин-Абрамов 1996: 24). А «настоящими людьми Земли» он называет именно славян, и якобы это против них «sиды» устраивают межнациональные бойни, чтобы лучшие погибали. Автор настаивает, что «авелевцам» следует во всем держаться подальше от «sидов», в особенности если речь идет о любви и браке. Якобы так заповедовали предки 7 тыс. лет назад (Шубин-Абрамов 1996: 32). В заключение автор вспоминает о празднике скандинавского бога Тора, который символизируется свастикой, и объявляет его «днем борьбы со злом» (Шубин-Абрамов 1996: 40). Иными словами, его концепция включает все основные идеологемы мифа о борьбе «арийцев» с «семитами», составлявшие стержень нацистской идеологии. Здесь и «натиск семитов», и христианство как опасное орудие в их руках, и «жидомасонский заговор», и стремление «сионистов» к мировому господству и искоренению человечества. Все это облечено в эзотерические одежки, позволяющие слегка вуалировать злобный антисемитизм, присущий этому подходу.

Не все неоязычники готовы впрямую озвучивать свои расистские представления. Показательным примером служит А. К. Белов, на словах всячески дистанцирующийся от фашизма и защищающий социализм. В его работах трудно обнаружить фашистскую или расистскую пропаганду в концентрированном виде. Однако скрыть свои истинные взгляды от читателя ему трудно. Он верит в то, что расы и народы отличаются по своему «энергетическому носителю», причем говорится о генетических основах, которые человек изменить не в состоянии (Белов А. К. 2007: 62–63). И речь идет не только о физическом типе, но и о «национальном характере» и «национальном менталитете», связанных с «генофондом» (Белов 2003: 54–56). Такие установки заставляют Белова верить в первостепенную роль расового (этнического) фактора в истории. В полном соответствии с черносотенной и нацистской доктриной он доказывает, что революция 1917 г. в России была устроена «новой российской интеллигенцией, происходившей, главным образом, из пришлых немецких и польских евреев, не имевших российского корня» (Белов 2003: 56). Поэтому ему не чужда мысль о том, что имеются «плохие народы» (Белов 2003: 60–61). Он с пренебрежением рассуждает о христианстве с его идеей смирения и о его символах (Белов 1996; 2007: 33, 81–82). Разумеется, достается от него евреям и иудаизму. Так, символ звезды (в отличие от свастики) он связывает с сатанинскими силами и масонами, а Звезду Давида ассоциирует с черной магией. При этом он приписывает масонам и сатанистам планы по захвату мира (Белов 2007: 99 – 100).

Затрагивая вопрос о «семитах», он дает волю своим расовым чувствам. Попутно он открывает никому не известную «красную расу», к которой, оказывается, относятся южные народы – от Средиземноморья до Индии. По его словам, именно оттуда якобы исходит угроза «вытеснения русского национального приоритета». Он пишет и о том, что «межрасовые браки противоречат Природе», и об угрозе «расовой депопуляции». Не приводя никаких статистических данных, он заявляет о якобы необычайной многочисленности еврейской диаспоры в России, что будто бы позволило ей контролировать «целые сферы общественного бытия и области науки» и даже «блокировать проникновение в них русского национального элемента». Он, кроме того, доказывает, что у каждой расы есть якобы некая «геоментальная идея», присущая ее представителям, в какой бы среде и как долго они бы ни жили. Он верит, что такая расовая идея не может не проявляться в любой форме жизнедеятельности человека. Он с ужасом воспринимает «нашествие кавказцев», и его деятельная натура ищет способа этому сопротивляться. И он не находит ничего лучшего, как объявить русских «варварами» и наделить их «магическими способностями», якобы составляющими их душу. Он предлагает русским лозунг: «Хочешь выжить, будь варваром» (Белов 1996).

Создатель «Древнерусской Инглиистической Церкви» А. Хиневич тоже увлекался фантазиями о древней «славяно-арийской империи», якобы называвшейся Рассенией. Однако в ее точной локализации у него ясности не было. Иногда он помещал ее за Волгой и Уралом, но включал сюда Северный Кавказ (Хиневич 1999б: 150–151, карта). Иной раз ему этого было мало, и он наделял ее всеми землями, раскинувшимися между, с одной стороны, Северным Ледовитым и Индийским, а с другой – Атлантическим и Тихим океанами (Хиневич 2000: 5). Он населял эти земли «Великой Расой, то есть белыми народами». В распаде этой грандиозной державы он винил происки соседних иностранных государств. Якобы те вначале разжигали вражду между русскими князьями, сочетая это с вооруженными набегами, а затем навязали «славянам и ариям» чуждые религии – иудаизм, христианство, зороастризм, ислам и буддизм. Хиневич сетовал на то, что, благодаря своей веротерпимости, «славяне и арии» позволили возводить на своей земле храмы разных религий – ведь со временем те стали центрами по уничтожению «Славянской и Арийской Старой Веры». Якобы сегодня «западные историки» делают все, чтобы скрыть эти факты. Создавая миф, Хиневич обвинял ученых в том, что они пытаются отнять у «славян и ариев» их истинную историю (Хиневич 2000: 5–7).

Иными словами, для легитимации создаваемой им веры Хиневич всеми силами выковывал образ врага – будь то «иноземцы», «чуждые религии» или академическая наука. Искажая реальность, он возводил генеалогию своей религии к православным староверам-раскольникам (Хиневич 2000: 7–8), которые, как известно, были христианами, а вовсе не последователями каких-либо дохристианских верований. Он нуждался в таком отождествлении не только для того, чтобы утвердить свою веру, апеллируя к известной традиции и преемственности, но и для наделения себя правом свободно заимствовать из религиозного наследия староверов. Такие заимствования играли заметную роль в его вероучении и обрядности. Речь идет, например, о двуперстном святом знамении, объявленном им «Знамением Бога Перуна», или об образе Богородицы в интерпретации В. Щербакова как «Матери Сва» (Хиневич 2000: 18, 40). Кроме того, обличая профессиональных историков, Хиневич присваивал себе право на историческую истину и ставил задачу «вернуть славянским и арийским народам их широчайшие знания и родную, не искаженную историю» (Хиневич 1999б: 152).

Будучи горячим поклонником «Влесовой книги», Хиневич доказывал, что «славяне и арии» были когда-то единым народом, причем сложившимся еще до греков и римлян. Он приписывал им множество древних памятников, правда избегая вдаваться в детали. Истоки этого народа и его верований, он искал на «затонувшем Северном материке». Зная, что тот часто называют Арктидой или Гипербореей, сам он предпочитал название «Дария», или «Даария» (Хиневич 2000: 10). В его изданиях доказывалось, что якобы в 109 807 г. до н. э. исконные «белые народы» переселились оттуда на Урал и в Сибирь, где располагалось легендарное Беловодье. Исчезновение Арктиды связывалось с космической катастрофой, вызванной падением Луны на Землю, что якобы и повлекло Всемирный потоп, а затем и изменение климата и ландшафта Земли. После переселения арийцы (да’Арийцы и х’Арийцы) якобы жили совместно со славянскими народами – расенами и святорусами, причем «Роды Расы Великой» концентрировались у рек Ишим и Тобол. Хиневич не уставал подчеркивать, что все они не только жили по-братски, но отличались «белой кожей» (Хиневич 1999б: 129–132). Их священный город Асгард он помещал у слияния рек Иртыш и Омь и отождествлял с современным Омском (Хиневич 1999б: 25, 133–134, 146–147).

На словах отрицая связь своего учения с эзотерикой, Хиневич без тени смущения заимствовал оттуда как отдельные понятия, так и идеи. Скажем, отвергая дарвинизм, он доказывал, что предки пришли на Землю из космоса и были не в пример более развитыми, чем современные люди. Он разделял эзотерическую идею деволюции, отвергая современные научные взгляды на происхождение человека и развитие человеческой цивилизации (Хиневич 1999б: 134–135). В его изданиях прославлялись «великие знания», которыми когда-то владела «мощная цивилизация древних ариев» и к которым современная наука якобы только приближается (Хиневич 1999а: 6–7). Он был убежден в том, что в Древней Индии имелись летательные аппараты, и даже полагал, что арийцы могли осуществлять межзвездные перелеты (Хиневич 1999а: 120). Стоит ли удивляться тому, что он разделял идею о наличии у «славян и ариев» своей системы жреческой письменности, якобы записанной 40 тыс. лет назад? Якобы от нее и происходили все остальные письменные традиции мира (Хиневич 1999а: 10; 1999б: 137). Хиневич также объявлял древние цивилизации (индийскую, египетскую) плодом творчества «белых жрецов», якобы пришедших из Беловодья (Хиневич 1999а: 126; 1999б: 138–139). Он доказывал, что расселившиеся по Земле «арийцы» принесли «духовные учения чернокожему населению Африки и семитам» (Хиневич 1999а: 39; 1999б: 82–83).

Называя источниками своих исторических познаний «летописи Древнерусской церкви», своими знаниями о древней истории Хиневич был обязан, главным образом, публикациям Асова и его единомышленников в журнале «Наука и религия», а также, разумеется, «Влесовой книге». Кроме того, Хиневич обращался к фантазиям В. М. Флоринского, когда-то отождествлявшего все древности Западной Сибири со славянами (Хиневич 1999б: 149).

Свой календарь он начинал с 5508 г. до н. э. как даты «Сотворения Мира в Звездном Храме», но тут же выяснялось, что мир возник значительно раньше. Поэтому Хиневич давал и другие точки отсчета – 11 008 г. до н. э. как начало «Великого похолодания» (Хиневич 1999б: 195), а то и 104 778 г. до н. э. как дату «основания Асгарда Ирийского» (Хиневич 1999а: 10).

Хиневич не называл свое учение «религией» и отвергал название «неоязычество». Для него речь шла о «древнем вероисповедании предков», причем не являвшемся ни моно-, ни политеизмом (Хиневич 2000: 16). Своим ученикам он предлагал десятки богов, среди которых встречались славянские, германские, иранские, индусские, а также выдуманные как Асовым, так и самим Хиневичем. А к «троице Явь-Правь-Навь» он от себя добавлял еще и четвертый компонент – «Славь». Кроме того, подобно Емельянову и Асову, он конструировал несколько разных «троиц» («Великие Триглавы Миров»), число которых у него доходило до семи (Хиневич 2000: 82–83). Основы инглиизма излагались от лица «жреца Владимира», известного в миру как Н. И. Иванов (Хиневич 2000: 15 сл.). По Хиневичу, это учение являлось «естественной верой» в отличие от искусственного христианства (Хиневич 1999б: 152). Зато язычеством он называл современные мировые религии, а иногда понимал под «язычниками» вообще всех «иноверцев» и «инородцев» (Хиневич 1999а: 123, 248; 2000: 128. Об этом см.: Ткач 1998: 40).

Основным субъектом веры Хиневич объявлял «Великую Расу», отождествляя ее с «белыми людьми». А «людей с белым цветом кожи» он объединял в «Единый Вселенский Род» (Хиневич 2000: 17). Следуя методу Шубина-Абрамова, он делал слово «раса» аббревиатурой: якобы речь шла о «Родах Асов Страны Асов» (Хиневич 1999а: 133). Главным религиозным и культурным символом инглиизма признавалась свастика, якобы обозначающая Инглию, или «Божественный Первичный Огонь Творения» (Хиневич 2000: 15). Хиневич писал о «принципе свастичности», якобы присущем мировоззрению «славян и ариев», и утверждал, что свастика была древнейшим символом у предков и что славяне использовали его «в течение многих тысячелетий». Он не только пропагандировал свастику в целом, но делал ее основой 76 разработанных им самим разнообразных оберегов и символов своего вероучения (Хиневич 1999б: 143, 155–184; 2000: 19, 128–141). Среди них был и «символ расы» – изображение меча на фоне желтой свастики, что олицетворяло как «союз ариев и славян», так и «защиту божественной мудрости от сил Тьмы». Хиневич пытался также реабилитировать стилизованную свастику, взятую в качестве символа РНЕ (Хиневич 1999б: 176–177). Никакие другие символы и элементы орнаментов, известные в традиционных славянских культурах, его внимание не привлекали. А запрещение современным российским законодательством изображения свастики как символа неонацизма он приписывал проискам «врагов ариев и славян» (Хиневич 1999б: 178–179). Хиневич увлекался творчеством художника К. Васильева и включал в свои книги репродукции его работ, в особенности «Валькирию» (Хиневич 1999б: 185).

Хиневич утверждал, что «инглиизм» не несет в себе ничего антихристианского, антисемитского или антиисламского. Он воспевал его веротерпимость, но предупреждал, что староверы-инглинги «не позволят поливать грязью свою Старую Веру» (Хиневич 2000: 10). В то же время в утрате «священных знаний» он винил «агрессию со стороны темных сил», оказывающихся на поверку христианскими миссионерами, заменившими «родную веру» чуждой религией, а также намеренно исказившие древнюю азбуку, изъяв из нее «лишние буквы» (здесь чувствуется влияние идей Шубина-Абрамова). Отождествляя иудаизм с христианством, он доказывал, что они неприемлемы для славян и что введение христианства привело не только к отказу от веры предков, но и к искажению истории. Христиан он называл «противниками Света» и приписывал неким «черным силам» уничтожение всех древнейших библиотек и книгохранилищ, начиная с шумерских, очевидно веря в их принадлежность «славянам и арийцам» (Хиневич 1999б: 142–143). Он утверждал, что якобы по требованию Библии патриарх Никон готовил полное искоренение носителей «древней Славянской и Арийской традиции» (Хиневич 1999б: 145–146). Другое преступление «сил Тьмы» он видел в «кровосмешении», то есть в межэтнических браках, приводивших, по его словам, к «вырождению народов». Это он, в частности, ставил в вину Советскому Союзу (Хиневич 1999б: 144).

На словах Хиневич дистанцировался от расизма и расовой дискриминации, но, придерживаясь эссенциалистского подхода, настаивал на том, что каждому народу следует сохранять свою древнюю веру и культурную традицию: «Каждый народ должен развиваться по своим собственным древним законам, соблюдая идеальную чистоту собственной древней системы мировосприятия, уходящей своими корнями в глубокую древность» (Хиневич 2000: 125); «Никогда не нужно смешивать свою Родную Культуру и Древнее Мировосприятие с культурами других народов с чуждыми формами мировосприятия» (Хиневич 2000: 126); нужно «соблюдать чистоту собственных систем мировосприятия и Вероисповедания» (Хиневич 2000: 128). Так как здесь культура представляется «чистой», не затронутой внешними влияниями, и воспринимается в застывшем виде и так как ей навязываются строгие непроницаемые границы, то речь идет о «новом расизме», то есть культурном расизме, или культурном фундаментализме (Шнирельман 2011б).

В соответствии с этим Хиневич приветствовал кастовость как «древнее наследие». Кроме того, он наделял «славян и ариев» правом не работать, «ибо работа – это удел рабов». Он также стоял за строгое половое разделение труда: мужчинам надлежало быть воинами, а женщинам – домохозяйками (Хиневич 1999б: 136–137). Иными словами, он стоял за строгое следование «патриархальному жизненному укладу» (Хиневич 2000: 150).

Противопоставление «своего» и «чужого» с особой силой проявлялось в «Ведах Перуна», ставших основой первой из книг серии «Славяно-арийские веды». Это выражалось в самой терминологии: для «своих» применялись такие понятия, как «Великая Раса», «силы Света», «белые люди», «Святая Земля», «Род Небесный», а для «чужаков» – «язычники», «чужеземные вороги», «Иномирье», «слуги Тьмы», «Пекло», «царство Тьмы». Правителей «чужаков» Хиневич называл «Кощеями». «Своих» он наделял «белой кожей» или «кожей цвета пламени Священного Огня», а «чужих» – «серой», или «кожей цвета Мрака». При этом «свои» считались «детьми Человеческими», из чего вытекало первобытное представление о том, что «чужаки» к категории людей не относятся. И действительно им приписывались качества, неуместные у «настоящих людей», – «звериная нагота» и «двуполость». При этом «чужеземные вороги» приходили из «мира Тьмы». Они поклонялись «Золотому Туру» и устраивали кровавые жертвоприношения. Они устремлялись на «Святую Землю» для «захвата», «совращения», «нарушения гармонии», а своей конечной целью ставили гибель «Великой Расы». Они действовали «лестью и ложью», безжалостно уничтожали «наследие предков», навязывали свою «новую веру», результатом чего были лишь кровь и братоубийство. В частности, Хиневич обвинял их в убийстве «Великого Странника», якобы посланного богами к «Великой Расе».

Иными словами, он широко оперировал эвфемизмами и иносказаниями, однако как контекст повествования, так и комментарии к нему не оставляли никакого сомнения в том, что под «чуждыми силами» имеются в виду иудаизм и христианство, а также их священнослужители и последователи. Давалось понять, что «Великий Странник» (то есть Иисус Христос) был «своим», а христианские миссионеры исказили его исконное учение (Хиневич 1999а: 37–50, 121–128). Показательно, что в новом издании рассматриваемой книги были введены дополнительные пояснения, делавшие ее повествование еще более прозрачным. Так, было особо отмечено, что «славянам и ариям» искусственно навязывают историю в соответствии с Торой, созданной «чуждым народом», не имеющим к ним отношения (Хиневич 2007: 5).

Короче говоря, рисовалась вековая и якобы неизбежная конфронтация между «силами Света» и «миром Тьмы», которая должна была обостриться в нашу эпоху, когда «Великий Жрец» (то есть сам Хиневич) пытался вернуть «Великой Расе» древнюю веру предков. Но Хиневич верил в победу и убеждал свою аудиторию в том, что «чужеземцы» будут повержены и «очистится Святая Земля от тысячелетнего рабского ига чужеземных ворогов». При этом возмездие будет суровым: все потомки «чужеземных ворогов» погибнут в очистительном пламени, и для них наступит «Конец Света». Такая же печальная участь ждет и всех виновных в «кровосмешении», ведущем к «деградации Расы и Рода». Спасутся лишь идущие по «Пути Света», то есть последователи Хиневича. Все это должно произойти очень скоро с окончанием эры Рыб и наступлением эры Водолея, когда вспомнится и вернется давно забытое (Хиневич 1999а: 5).

Таким образом, едва ли не ведущей темой «Книги мудрости Перуна» была манихейская борьба Добра и Зла, Света и Тьмы, причем за этим стояли не какие-либо абстрактные морально-нравственные идеи и ценности, связанные с самосовершенствованием, а реальные социальные и религиозные общности, которым предстояла смертельная схватка. Поэтому Хиневич воспитывал у своих последователей полное неприятие всего «чужого»: «Великой Расе» не подходили ни вера, ни культура «чужаков», а смешанные браки с ними вели лишь к «вырождению» и «гибели». И следовал призыв: «Изгоняйте из краев ваших чужеземных ворогов», ибо «губителен Свет Иномирья», а «лучи Иномирья вредны для здоровья» (Хиневич 1999а: 64, 70). Надо ли сомневаться в том, что такое учение культивировало у своих последователей ксенофобию?

Подобно Библии, учение Хиневича включало заповеди. Однако в отличие от нее Хиневич предложил целых девять списков заповедей, якобы составленных для людей разными богами. Эти заповеди были направлены на совершенствование человека и воспитание доброго отношения к окружающим. Они требовали не навязывать никому свою веру, осуждали посягательство на «другие миры», но призывали защищать свой Род, свою Веру и свою землю от нападений врагов. Большое место в них уделялось гендерному фактору и семейной жизни, причем создатель заповедей был сторонником традиционной семьи и традиционного полового поведения. Заповеди касались по большей части норм человеческого общежития и взаимоотношений с богами; защите от врагов в них уделялось много больше внимания, чем охране окружающей природы. А среди «девяти основ инглиизма» не было ни одной, которая бы имела экологическую направленность (Хиневич 1999а: 23–33, 162–170; 2000: 145–146). Зато предлагалось охранять свои знания и святилища от «язычников» и «других народов», ибо те якобы непременно «извратят истину» и используют ее во зло. Составитель заповедей осуждал тех, кто покидал отчий дом и отправлялся искать лучшей доли на чужбине. Он также выступал против межэтнических и межрасовых браков («не берите жен с черной кожею, ибо оскверните дом и род загубите, а берите жен с кожей белою…», «не губите… кровь родов ваших») (Хиневич 2000: 88 – 103). Он писал об особых «небесных законах» (РИТА), направленных на поддержание «чистоты Рода и Крови» (Хиневич 1999а: 121). Так «кровосмешение», то есть смешанные браки, оказывалось одним из самых тяжких грехов. Иными словами, призывая к добру, заповеди воспитывали подозрительность в отношении «чужаков» и заставляли держаться от них подальше. Как объяснялось в листовке инглингов, это делалось для того, чтобы сохранить русское своеобразие, «спасти народ от уничтожения и растления». Все «чужое» объявлялось гибельным, а спасение связывалось с приверженностью к своей культуре и своим корням (Яшин 2001: 62).

Еще более откровенным был бывший радиофизик Н. В. Левашов, объявивший себя специалистом по паранормальным явлениям. Проведя 15 лет в США, он сделался там сторонником учения Хиневича и в 2003–2007 гг. занимался написанием книги, ставшей, по сути, развернутым комментарием к «Славяно-арийским ведам», причем не были забыты ни учение Блаватской, ни «Влесова книга». Левашов называл «Славяно-арийские веды» величайшим историческим памятником, который эксперты хотят скрыть от общественности, объявив их, как и «Влесову книгу», фальшивкой (Левашов 2010: 192). Подобно Хиневичу и многим другим «патриотам», он возмущался тем, что историки-профессионалы, среди которых он не находил «русских по национальности», злостно «скрывают» от общества великое «ведическое прошлое», когда на Земле якобы развивалась огромная «Славяно-арийская империя», чьей небольшой провинцией был «Киевский каганат» (то есть Киевская Русь). Ход истории он представлял в виде циклов, где День и Ночь Сварога, каждый по тысяче лет, поочередно сменяли друг друга. Первый имел позитивное, а второй – негативное наполнение. Якобы последняя Ночь Сварога длилась с 988 до 1996 г., когда вначале христианство, а затем коммунизм принесли русским неисчислимые беды и несчастья.

Для объяснения истории Левашов обращался не к экономическим или социологическим факторам, а к законам эволюции, понимаемым в эзотерическом ключе. Поэтому для объяснения недавних событий ему приходилось углубляться в дебри прошлого и выстраивать свою конструкцию с момента появления человека на Земле. Следуя эзотерической догме, Левашов отстаивал позиции полигенизма и искал истоки разных рас на других планетах или даже в других галактиках (Левашов 2010: 169–171). Он делил человечество на четыре расы (белую, черную, красную и желтую), но «автохтонной» делал «белую» – она якобы первой прилетела на Землю примерно 600 тыс. лет назад и щедро отвела территории остальным, появившимся лишь 40 тыс. лет назад. По его мнению, «биологической чистотой» расы обладали только в самом начале, а затем начали смешиваться. Тем не менее расовый фактор был чрезвычайно важен автору, и он утверждал, что разным расам присущи разная скорость развития и разные поведенческие реакции, диктуемые генетикой (Левашов 2010: 42, 247). Например, у «черной расы» Левашов находил «генетическую предрасположенность к паразитизму» (Левашов 2010: 327).

Следуя Хиневичу, Левашов видел в человеческой истории отражение космической борьбы («звездных войн») созидательных Светлых и паразитических Темных сил. Последние изображались «социальными паразитами», неизбежно приводящими к гибели любой социальный организм, где они поселяются (Левашов 2010: 83). При этом Темные силы якобы обладают серой кожей, что давало автору основание для конструирования еще одной – «серой расы». Ссылаясь на «Славяно-арийские веды», Левашов повествовал о том, как эти силы якобы захватили «Мидгард-Землю», объявили себя «сынами Единого Бога», убили посланника Бога и затем объявили его самого Богом (Левашов 2010: 38–39). Людям, знающим Евангелие, вряд ли надо объяснять, кого именно имел в виду автор, прибегавший к столь замысловатым эвфемизмам. Впрочем, не надеясь на эрудицию читателей, далее автор объяснял, что к «серой подрасе» принадлежат иудеи, возникшие якобы из смешения «белой» и «черной» рас (Левашов 2010: 66, 73).

Стержнем книги, по сути, и является установление истоков «злостных деяний» «серой подрасы», якобы ставшей ошибочным результатом «генной инженерии». Автор повествовал о походах «арийцев» в Индию, куда они несли цивилизацию и где пытались всячески «облагородить» местных «черных людей». Помощь им в этом оказывали «космические учителя Уры», пытавшиеся путем генетических экспериментов «привести черную расу к свету». Однако Темные силы помешали им успешно довести дело до конца, и «серая подраса», вопреки задуманному, превратилась в зловредный фактор, который в своих интересах стали использовать Темные силы. Якобы именно они убедили «серую подрасу» в том, что она была «избранным народом», и снабдили ее четким планом действий в виде Торы (Левашов 2010: 70–72, 328–334).

Все же в Индии Светлые силы одержали победу над черными магами, и «серая подраса» была отправлена в ссылку в Египет (вот где дает о себе знать идея Блаватской о происхождении евреев из Индии), рядом с которым якобы располагалась «главная база Темных сил». Египет якобы был основан атлантами, спасшимися из Атлантиды, когда-то воевавшей со Светлыми силами. Именно сюда со временем и добрался «избранный народ иудеев», ставший здесь «генетическим орудием» Темных сил, снабдивших его особой религией и направивших против «белой расы», в особенности, как подчеркивал автор, «русов» (Левашов 2010: 354). Якобы с тех пор иудеи были верным помощником Темных сил в деле захвата власти над миром. Шагами к этому автор рисовал захват Палестины древними израильтянами, а затем господство иудеев в Хазарском каганате. И если бы не подвиг князя Святослава, восклицал Левашов, это могло бы привести не только к порабощению Руси, но и к гибели всей «белой расы» (Левашов 2010: 402–403). Затем, вслед за европейскими антисемитами, автор детально описывал, как иудеи обирали Западную Европу, но от себя добавлял, что якобы вплоть до раннего Средневековья там правили «русские».

В итоге то, что изображалось западными антисемитами столкновением «арийцев» с «семитами», в «Славяно-арийских ведах» и у Левашова принимало вид «русско-иудейской конфронтации». При этом он доказывал, что, пока русские держались своего «ведического мировоззрения», Темные силы не могли ничего с ними поделать. Тогда они навязали им основанное на иудаизме христианство, и это стало «разрушительной идеологической программой» (Левашов 2010: 428–429). По словам Левашова, последний удар «Славяно-арийской империи» нанесла «проиудейская династия Романовых», после чего история человечества была переписана и все упоминания о «Славяно-арийской империи» вымараны. Книга заканчивается изображением событий 1917 г. «Великой иудейской революцией», якобы повлекшей «геноцид русского народа». Здесь автор опирался на богатую антисемитскую традицию, выработанную в XX в. как русскими эмигрантами, так и западными юдофобами, что нашло свое концентрированное выражение в книге «Майн кампф» и доведено до практического применения ее автором Адольфом Гитлером.

Вместе с тем, если нацистская историософия была преисполнена черного пессимизма, то Левашов был настроен оптимистически. Он объявлял начало Дня Сварога, якобы дающего русскому народу возможность «остановить мировую паразитическую систему и вымести Темные силы с Мидгард-Земли» (Левашов 2010: 495). Остается добавить, что, вернувшись в 2007 г. в Россию, Левашов провозгласил себя главой Русского общественного движения «Возрождение. Золотой век», а в конце 2011 г. выказал намерение побороться за пост президента РФ на выборах в марте 2012 г. Как мы видим, программа действий у него была вполне готова.

Последователи Хиневича в Краснодаре проявляли больше осторожности. Они избегали говорить как о «Великой Расе», так и о запрете межэтнических браков. Зато они культивировали воинскую культуру, считая ее едва ли не важнейшим компонентом народной культуры. Кроме того, они не могли обойти вопрос о христианстве и изображали его «информационным вирусом», запущенным с целью погубить славянские души (Труш 2006: 45). В их представлениях находила место и модифицированная эзотерическая идея о «ночи Сварога» как эпохе «правления темных сил», которая, на их взгляд, должна была закончиться в 2012 г. (Труш 2006: 46). Подобно Хиневичу, они были словно зачарованы образом свастики, служившей им важнейшим символом (Труш 2006: 76). Наконец, подобно другим национал-патриотам, они с подозрением относились к нынешней российской власти и обвиняли ее в «геноциде русского народа», полагая, что именно она обрекла русский народ на демографическую катастрофу. Разумеется, они испытывали ксенофобские чувства по отношению к иммигрантам с Кавказа и из Центральной Азии и требовали прекратить политику «замещения населения». Одним из авторитетных источников им служила расистская книга В. Истархова «Удар русских богов» (Труш 2006: 83–98).

Почему же неоязычники так привержены расовой теории? Есть ли какая-то логика в их рассуждениях? Концепция, развивавшаяся петербургскими язычниками на страницах газеты «Родные просторы», сводилась к следующему (Открытая доктрина 1993; В твердыне 1995). Они считают, что население Земли достигло критической отметки и пришло время во имя выживания и социальной справедливости регулировать «количество и качество населения», а также взаимоотношения между людьми и природной средой. Но это требует переоценки ценностей и выработки мировоззрения, направленного к природе, почве и кровному родству человечества. Содержание человека – в его биологии, хотя и реализуется в социальной сфере. Биологию и следует положить в основу нового мировоззрения. В соответствии с доктриной биологического расизма для венедов, «человек – родовое понятие. Видовые понятия – белый человек, желтый человек, черный человек». «Последний этап эволюции человечества сформировал белого человека, творчески одаренного, энергетически активного, физиологически обладающего иммунитетам к болезням, то есть здорового». Венеды заявляют, что межрасовые смешения вредны, так как дают «гибридов, то есть неполноценных в умственном и физическом отношении существ». Безверхий предпочитал использовать для них другой термин, «ублюдки», полюбившийся когда-то Х. Чемберлену и А. Розенбергу. Венеды убеждены в том, что нельзя допускать размножения этих «гибридов». А надо держать их подальше от сферы управления и культуры, иначе это якобы ведет к кровавым междоусобицам. Ведь именно «гибриды» поработили человечество, скрывая знания от людей и введя систему «экономического процентного рабства», основанную на иудаизме и вытекающих из него идеологий марксизма-ленинизма, экуменического мировоззрения, кришнаитства и пр. (Открытая доктрина 1993).

Все эти рассуждения, в особенности в сравнении с сочинением Безверхого, делают предельно ясным, кто имеется в виду под «гибридами» и «ублюдками». Примечательно, что в приведенном списке идеологий, якобы порожденных иудаизмом, отсутствует христианство, хотя, как мы видели, оно не избежало обличений со стороны Безверхого. Почему? Это отражает неустойчивую позицию венедов, ибо, оттолкнув христиан, они неизбежно теряют все шансы на сколько-нибудь массовую поддержку. Поэтому рассматриваемые рассуждения имеют весьма показательное завершение. Утверждается, что, сопротивляясь всеобщему нивелированию, «белые люди» ввели русское православие, а КПСС перешла от классового принципа к защите общенародных интересов. Тем самым, православным и коммунистам как бы дается индульгенция и оставляется шанс примкнуть к движению. Но самое интересное начинается дальше. Доктрина венедов забывает о национальных интересах и необходимости противостоять культурному нивелированию и провозглашает, что «белые люди» должны сплотиться, выработав общий язык на основе «славянского, латинского, греческого, литовского языковых материалов и материалов санскрита». Это противопоставляется узкому местному национализму, и предлагается заменить его национализмом… «общеарийским». Что же означают для неоязычников «общеарийские интересы»? Речь теперь идет уже не об общенациональном государстве, а о «Русской империи». Как мы уже видели, такие взгляды разделялись многими отцами-основателями неоязычества.

 

«Русская империя» или «Русское национальное государство»?

25 лет назад Роман Шпорлюк предложил разделять русских националистов на тех, кто пытаются спасти империю, и тех, кто стоит за строительство национального государства (Szporluk 1989). Эти споры не затихли и до сих пор представляются актуальными. Однако в течение последних 10 лет их смысл изменился: «империя» теперь нередко связывается не с СССР, а с Россией, а под национальным государством понимается «чисто русское государство», свободное от каких-либо этнических меньшинств. Последнее может выглядеть все той же Россией, а может выступать в виде отдельных русских регионов, получивших государственное оформление.

В начале 1990-х гг. бескомпромиссным сторонником империи выступал рок-музыкант и одновременно праворадикальный идеолог С. Жариков, попытавшийся возродить учение патриарха западного антисемитизма Х. Чемберлена. Связывая русских с арийцами, он противопоставлял индоевропейцев семитам как «мужское» «женскому» и «солярное» «лунарному». Утверждая, что якобы христианство духовно поработило ариев, он выступал за империю и царскую власть. Вместо христианства он предлагал ввести «традиционный родовой культ», то есть вернуться к язычеству. И «национальный вождь» сочетался в его голове с «властью Сварога». При этом самыми страшными врагами ему виделись «масоны» и «жидомасоны» (Жариков 1992).

Наиболее рельефно идея «Русской империи» выступает в религиозной системе В. М. Кандыбы. Эта система, с одной стороны, призвана объединить «древнерусские верования» с «истинным» учением Христа, а с другой – противопоставить их «искаженному Западному христианству». Немалую роль в этом играет антисемитизм, исходящий из идеи «жидомасонского заговора», и, чтобы лишний раз подчеркнуть тесное родство своего учения с версией «Протоколов сионских мудрецов», Кандыба делает царя Соломона основоположником масонства (Кандыба 1997а: 166; Кандыба, Золин 1997а: 156–157). Еще дальше идет его соавтор П. М. Золин. Комментируя фантазии «великого психолога», он не только популяризирует классику мирового антисемитизма, но всеми силами уверяет читателя в наличии «жидомасонского заговора». Ведь даже если «Протоколы» и были фальшивкой, их предвидения с высокой точностью реализуются, заявляет он (Кандыба, Золин 1997а: 394), повторяя отношение к «Протоколам», популярное у антисемитов (об этом см.: Korey 1995: 155).

Такие фантазии получают в эзотерических работах Кандыбы особый облик, связанный с тем, что их автор как бы пытается перехватить эстафету у сконструированного русскими антисемитами «международного сионизма». Кандыбе самому свойственна мечта о «мировом господстве», и он уверяет, что русы уже неоднократно им обладали, что его будто бы пытался вернуть киевский князь Владимир и что все это со всей неизбежностью ждет мировую цивилизацию в будущем (Кандыба Д. 1995: 162, 182). Вот почему Кандыба объявляет «идею завоевания мирового господства и победы Яви (так ославянивается имя Яхве. – В. Ш.)»… идеей «победы светлого начала в человеке над его темной земной природой» (Кандыба Д. 1995: 144). Соответственно, автор представляет евреев «ветвью южных русов», снижая накал русско-еврейского конфликта до уровня семейной ссоры. Он даже сочувствует древним израильтянам, «нашим младшим братьям», потерявшим свою государственность и попавшим в Вавилонский плен (Кандыба Д. 1995: 144, 151). Вместе с тем он явно неодобрительно относится к деятельности «волжских русов», попытавшихся установить свое финансовое, культурное и административное господство в «Русской империи» в эпоху раннего Средневековья. Не проводя различий между евреями и хазарами и называя всех их «волжскими русами», Кандыба обвиняет их в «международных финансовых интригах», поставивших многие группы «южных русов» в тяжелую долговую зависимость (Кандыба Д. 1995: 157).

Можно только посочувствовать автору, устраивающему самому себе историографическую ловушку своими сложными «метаисторическими» построениями. Действительно, почему, неоднократно отмечая разногласия и междоусобицы между «древнерусскими племенами и союзами» в рамках Империи, восторгаясь глобальными завоеваниями русов и их умением облагать данью огромные территории, он выражает возмущение данническими отношениями лишь в одном случае – когда дело касается Хазарского каганата, который сам он называет «русо-еврейским государством» (Кандыба Д. 1995: 160)? Совершенно очевидно, что над ним довлеет «хазарский синдром», характерный для многих других русских неоязычников.

Внимательный читатель заметит, что не ко всем «русам» Кандыба относится одинаково доброжелательно. Деятельность «русо-евреев» его раздражает. Но во избежание упреков в антисемитизме, присутствующем у многих современных русских националистов в их отношении к Хазарии, он по мере сил пытается смягчить соответствующие пассажи. Делается это с помощью лингвистических ухищрений – путем введения эвфемизмов «иностранцы», «купцы». Именно «иностранцы» являлись представителями «непонятного торгово-финансового спрута», опутавшего в хазарскую эпоху всю Восточную Европу, и именно от них очистил ее легендарный князь Бравлин, с ними вел победоносные войны князь Святослав, и против них было направлено восстание киевлян в 1113 г. (Кандыба Д. 1995: 157–160, 178). Автор старательно скрывает, что «наши младшие братья» и «иностранцы» являются, по сути дела, одними и теми же лицами. Он не без оснований надеется быть однозначно понятым единомышленниками, с полуслова понимающими смысл неоязыческих мифологем.

А как же с христианством? В этом отношении суждения Кандыбы столь же противоречивы. Ему ясно, что христианство было чуждой идеологией, направленной на подрыв «русского духа», за чем скрывались некие «финансовые и военные интересы». Он по примеру своих предшественников обвиняет князя Владимира и некоторых его преемников во всех мыслимых и немыслимых преступлениях против русского народа (Кандыба Д. 1995: 137, 158, 160–163, 177–180). В то же время он признает Христа «русским пророком», отдает дань его мудрости и даже… оправдывает введение Владимиром христианства насущными потребностями многонационального Киевского государства (Кандыба Д. 1995: 162, 202).

Иными словами, подобно всем другим националистическим концепциям, построения Кандыбы грешат разительными противоречиями. Но, в отличие от рассмотренных выше материалов, они имеют важную особенность: Кандыба, как никто другой, откровенно выбалтывает сокровенную мечту ряда русских радикалов о мировом господстве. Вот почему для них нет ужаснее врагов, чем христианство и евреи, которые, по их мнению, являются единственными серьезными препятствиями к этой цели.

Впрочем, Кандыба отвергает не всякое христианство, и на словах он более всего озабочен не «сионистским заговором», а экспансией «ложного христианства», враждебного создаваемой им «Русской Религии». Происхождение «ложного христианства» он рисует следующим образом. Якобы когда-то один из отрядов русов, возглавляемый жрецом по имени Яхве, оказался в Восточном Средиземноморье. После своей смерти Яхве был обожествлен местными обитателями. Позднее «южнорусский жрец» Аврам, живший в Уре, провел религиозную реформу и создал иудаизм, религию «русалимов». Из контекста книги совершенно очевидно, что термин «русалимы» вводится автором для обозначения евреев. Действительно, ведь, по его словам, последние не только верили в бога Яхве, но именно их «белокурый царь» Давид захватил «Русскую Оселю», переименовав ее в Иерусалим, а на месте «храма Яви на Сиян-горе» возвел храм Яхве, дав горе название Сион (Кандыба 1997а: 46–47, 72, 163; Кандыба, Золин 1997а: 42–43, 50, 69, 153). Впрочем, автор утверждает, что такого народа, как евреи, вообще никогда не было, а были «араратские русы», расселившиеся на землях «палестинских русов» и забывшие о своем родстве (Кандыба 1997а: 259).

Кандыба делает Иисуса Христа «русским пророком из Галилеи», одним росчерком пера объявляет местом его рождения Иерусалим и вконец сбивает с толку читателя, называя его отцом одновременно «римского воина Пандору» и некоего «плотника» и, наконец, отправляя юношу Иисуса в Индию и Непал для изучения ведических текстов (Кандыба 1997а: 197; Кандыба, Золин 1997а: 180–187. Ср.: Иванов 2000: 44–45). Последние и стали будто бы одним из важнейших источников истинного «чистого учения» Иисуса Христа. Вопреки всей новозаветной традиции, автор доказывает, что Иисус Христос пришел вовсе не для искупления человеческих грехов, а для борьбы с «фарисейской церковью» и восстановления истинной «Русской Религии». Однако фарисеи подвергли его мучительной казни, а «римские идеологи» извратили его учение и положили это в основу своей человеконенавистнической идеологии, назвав ее «христианством». С тех пор последнее вело варварское уничтожение «всего духовного богатства Русской Религии» – храмов, библиотек, письменных документов. В частности, Кандыба обвиняет «русалимов» в сожжении «Великой Этрусской библиотеки» и «древнерусской Александрийской библиотеки», где в огне погибли все документы по «русской истории» за последние 18 млн лет. Древние русские обряды были отменены, ведические знания запрещены, исконные тексты Евангелий переписаны и искажены, даже алфавит был изменен до неузнаваемости, чтобы никто не мог читать «по-древнерусски». В частности, именно искажением «исконного алфавита» якобы занимался Константин Философ в Крыму (Кандыба 1997а: 227–241, 276–277).

Наступление на «русскую традицию» ведется до сих пор: враги разрушили «Русскую империю», надругались над ее святынями, а теперь хотят полностью лишить русский народ его идеологии (Кандыба 1997а: 230). В каких только грехах Кандыба не обвиняет христианскую церковь – здесь и убийства, и разврат, и распространение венерических и психических заболеваний, и самые темные махинации, и ограбление русского народа, и культивация иноземных ценностей, и насаждение культа жестокости. Именно к священникам обращены полные гнева слова Кандыбы: эта «уголовно-мафиозная мразь обирает святой Русский народ, наживается на его стремлении к духовной жизни и вере в Идеал» (Кандыба 1997а: 324).

Хотя Кандыба всячески избегает термина «евреи», заменяя его эвфемизмами типа «русалимы» и «римские идеологи», он достаточно ясно дает понять, о ком идет речь. Ведь, сопротивляясь христианизации, «многие русские народы считали, что лучше погибнуть, чем молиться чужим иудейским богам». А христианскими священниками всегда служили в основном «лица еврейской (русалимской) национальности» (Кандыба 1997а: 228, 324). Кандыба не гнушается и кровавого навета, заявляя, что в евхаристии был закреплен обряд, заключавшийся ранее во «вкушении крови иноплеменного ребенка». Он настаивает на том, что будто бы и ныне «русалимы» занимаются убийством русских младенцев и продажей их органов за рубеж (Кандыба 1997а: 228, 325). Следовательно, весь обличительный пафос автора против христианства направлен прежде всего против евреев. К ним же относятся и его угрозы, о которых будет сказано ниже.

По Кандыбе, заговор «русалимов» против человечества коренится в самом членении сакрального пространства на Север-Юг и Запад-Восток, где Север и Восток означают чистое, духовное начало, а Юг и Запад – низменное материальное. Вот почему обитавшие вначале на Юге «русалимы», корыстные и златолюбивые, расселились по всему миру, создали широкую мировую торговую и финансовую сеть и задумали с ее помощью захватить в свои руки власть над миром. Эта идея и взяла себе на службу христианство, обязанное учить народы покорности (Кандыба 1997а: 233–234).

Но Кандыба связывает исконную идею мирового господства и богоизбранности с русским наследием. Он отмечает коренные различия в ее воплощении между «северными» и «южными русами»: если первые стремились править миром в открытую с помощью знаний и оружия, то вторые хотели достичь этого самыми коварными способами – через торговлю и финансы и немало в этом преуспели (Кандыба 1997а: 234, 283). Но, настаивает Кандыба, установление материального благоденствия на Земле несет человечеству смерть и разрушения, отдаляя его от духовного, и этого надо всячески избегать (Кандыба 1997а: 440). Вот почему построенная на иных началах «Русская империя» стала препятствием для «русалимов» на их пути к мировому господству, их «единственным смертельным врагом», и они старались всеми силами ее разрушить (Кандыба 1997а: 341–342).

Ведь чистое учение Христа, в понимании Кандыбы, сохранилось только на Руси, куда его в первозданном виде якобы принес Андрей Первозванный (Кандыба 1997а: 206). Дальнейшая судьба учения Христа на Руси излагается автором достаточно путано. С одной стороны, он связывает христианизацию Руси с князем Владимиром и, подобно многим неоязычникам, обвиняет его в жестоком насаждении этой «западной идеологии». Достается от него и первому русскому митрополиту Илариону за участие в «русалимском заговоре» против народов мира (Кандыба, Золин 1997а: 261–264). Однако, с другой стороны, автор настаивает на том, что «русские народы» не приняли «христианства» и едва ли не до 1941 г. сохраняли верность «Русской Религии» в форме православия и ислама. И лишь недавно под иноземным влиянием религия здесь переродилась и «православное христианство» стало «рассадником разврата и дьявольских соблазнов» (Кандыба 1997а: 229).

Все это было следствием происков злобных чужеземных сил. Впервые они добились крушения «Русской империи» в 1917 г. Впрочем, бегло излагая события 1917 г., автор впадает в чудовищные противоречия. С одной стороны, он всячески поносит «немецко-русалимскую» династию Романовых, проводивших исключительно «антирусскую» политику и справедливо свергнутых русским народом. Ведь, как утверждает автор, царская власть и ее окружение состояли на 99 % из «русалимов» (Кандыба 1997а: 335). Но, с другой стороны, чуть ниже он же настаивает на том, что революция была инспирирована происками западных «русалимов» и что революционные организации на 90 % состояли из «русалимов». И в то же время он представляет советскую историю беспрерывной борьбой Ленина и Сталина против «русалимов» (Кандыба 1997а: 342, 345, 350, 353). Русскому народу автор отводит во всех этих процессах роль безмолвного статиста.

Впрочем, какими бы противоречивыми ни выглядели взгляды автора, его политические симпатии очевидны. Его главным приоритетом является «Русская империя». Поэтому он выступает сторонником советской власти, обвиняет Белое движение в поддержке иностранной интервенции в годы Гражданской войны и в то же время стоит за объединение «красных» и «белых» против «криминальной демократии» и «антинародного режима» (Кандыба 1997а: 344). Иными словами, красно-коричневые склонности автора очевидны. Как бы ни складывалась историческая обстановка, его гнев всегда направлен против Запада и «русалимов». В них одних он видит причины всех бед «Русской империи» – они виновны не только в преступлениях династии Романовых, но и в развязывании Первой мировой войны, крушении Российской империи, смуте 1917 г., «ритуальном убийстве» Сталина и очернении его деятельности, «брежневском застое» и расчленении СССР (Кандыба 1997а: 342, 350–354).

Кандыба доходит до того, что обвиняет США и якобы правящих там «русалимов» в планах физического уничтожения русского и соседних исламских народов. Все это ему нужно для того, чтобы требовать создания мощного «Русско-Исламского Союза», восстановления «Русской Религии» и полного «уничтожения Зла» вплоть до применения превентивного ядерного удара (Кандыба 1997а: 354–355). Эта угроза обращена прежде всего к «русалимам», и автор заявляет: «Жить им осталось недолго, и смерть их будет страшной и мучительной, и сбудется это древнее пророчество уже при жизни нынешнего поколения этих безумцев» (Кандыба 1997а: 440). Цена «победы» его не страшит, ибо все равно русским рано или поздно суждено превратиться в «лучистое бессмертное человечество из Света», в «единый вид лучистой энергии» и раствориться во Вселенной. Именно в этом Кандыба видит «путь спасения, путь науки, разума и совести» (Кандыба 1997а: 88, 381–382). Такая судьба вытекает из эзотерического учения. На деле же борьба с «христианством» должна, по мнению Кандыбы, закончиться новым Холокостом, еще более ужасным, чем устроенный германскими нацистами.

Идеи Кандыбы были с энтузиазмом подхвачены и растиражированы самарской неоязыческой газетой «Вече Рода». Ее учредитель А. А. Соколов в 1980-х гг. был главным редактором самарской газеты «Волжский комсомолец», а затем на рубеже 1980 – 1990-х гг. – народным депутатом СССР. Вскормленный советской идеологией, он разочаровался в коммунистах и равным образом не приемлет монархии. Будучи ярым приверженцем русского этнонационализма, он не видит иного выхода, кроме как обратиться к дохристианской языческой древности и направить всю свою энергию на борьбу с «вредоносным каганатом». Это – типичный путь для тех, кто сегодня пополняет ряды русских неоязычников.

По собственному признанию, Соколов обратился к политизированному неоязычеству в июле 1994 г., когда он стал развивать идеи «Русской Родовой Вечевой Ведической традиции» как основы для государственной идеологии РФ. Для этого он стал участником Русского освободительного движения и основал в Самаре оппозиционную газету, «молодежное общественно-политическое издание», «Вольнодумец». В 1996 г. за экстремистские взгляды это издание было закрыто. Тогда Соколов начал выпускать откровенно расистскую газету «Вече Рода», выступающую от имени некоего Русского Родового Вечевого освободительного движения.

Отвечая в 1996 г. на вопросы журналиста, Соколов воспроизводил историософские и религиозные идеи Кандыбы о Русском Роде, Небесном и вечном характере «Русской Родовой Вечевой Ведической традиции», а также о том, что в течение последнего тысячелетия последнюю якобы подменил «Антирусский Безродный Безнравственный Безжалостный Тоталитарный Каганский принцип». Это будто бы произошло благодаря проискам «иностранной разведки», создавшей касту из нерусских людей внутри Киевской Руси, которая в виде «Безродной Элиты» захватила власть над Русским Родом. Соколов обличал тоталитаризм «Каганской (Негритянской, Христианской) Кастовой системы управления», отождествляя ее с современной демократической системой. Он заявлял, что вот уже тысячу лет Русью управляет «нерусское и полурусское меньшинство» во главе с Великим Каганом.

Следуя неоязыческому мифу, политический «антиславянский» переворот Соколов связывал с именем князя Владимира, который, оказывается, был резидентом Хазарского и Варяжского каганатов и руководил «колонизацией Руси». В этом он опирался на христианство, что, подчеркивал Соколов, было типичным приемом Каганата, помогавшим ему разделаться с древней местной культурной традицией. Так была загублена великая русская культура с ее тысячелетней письменностью и наукой, и ее место заступили «нерусские (христианские) храмы», призванные искоренить Русский Дух и упрочить власть «нерусского меньшинства».

Что это за «меньшинство», Соколов впрямую не объяснял, используя эвфемизмы – «Безродная Элита», «Каганский принцип», «Мировой Каганат». Но для любого, кто знаком с современным антисемитским хазарским мифом, никаких секретов здесь нет. Предельно ясно, с каким врагом русские люди должны были бороться. Соколов этого и не скрывал. Ведь он не только называл христианство «иностранной верой», но и видел в нем «религию древнееврейских скотоводческих племен» («Сионскую традицию»), прямо противоположную «Русской Ведической традиции». А Ветхий Завет он считал инструкцией по колонизации иных народов. Подлинную демократию он связывал с системой национально-пропорционального представительства, якобы свойственной «Русской Родовой Вечевой Ведической системе». Поэтому он требовал немедленного восстановления этой системы; иначе, заявлял он, Русскому Роду грозит смерть. При этом он ссылался на одну из евразийских работ князя Н. С. Трубецкого (1921), где тот предупреждал против гибельности иноземного господства. Соколов с тем большей готовностью подхватывал эти слова, что не признавал легитимной современную российскую государственную систему, видя в ней господство «нерусских (Каганских) законов». Идеал он видел в создании «Единого Великорусского Родового (Национального) государства в рамках Российской Федерации», то есть чисто русского государства. По его мнению, только это положит конец «страданиям Великого Русского Рода» и крушению власти «нерусской и масонской верхушки» (Пархоменко 1996).

На вопрос о том, что значит быть русским, Соколов отвечал не задумываясь: «Невозможно быть Русским без Русского Духа. Быть Русским – это значит, что Русский Дух внутри нас!» На просьбу корреспондента пояснить значение «Русского Духа», он бросался в путаные рассуждения о чувствах, интуиции, разуме и воле как интегральной сущности русскости (как будто у других народов эти чувства отсутствуют). Понимая, что этого недостаточно, он добавлял наличие «русского Родового уклада», «Русского Родового государства», «Вечевого устройства» и «Ведической традиции». Не забыта и «Русская Религия», которую, вслед за Кандыбой, он характеризовал как «Русское монотеистическое материалистическое учение – Русские Веды (Знания) – Наука». Речь идет об «истинно Русском», «чисто Русском», которое якобы преследуется ни много ни мало с 988 г. Соколов пояснял, что «русскость» требует «служения и поклонения Русскому Роду (Русским Предкам) как единственному истинному способу обретения бессмертия!». Так как все это может вызывать новые вопросы, он, чтобы избежать двусмысленностей, ставил точку в дискуссии, говоря о «русском по крови человеке» (Пархоменко 1996: 4). Теперь все становилось на свои места: речь шла о создании Русского государства для чисто русских по крови людей. Иными словами, Соколов мечтал о расистском государстве по типу бывшей ЮАР. Не случайно он упрекал советскую власть за «насильственное скрещивание одного Рода, несовместимого по традиции, идеологии и нравственности, с другим». Остается, правда, вопрос о том, где Соколов мечтал найти «чисто русских по крови людей», чтобы населить любезное его сердцу расистское государство.

Определенный интерес представляют его этнологические взгляды. Термин «Род» он использовал в значении этнос, этническая общность, а нацию (под ней он понимал национальность) относил к «виду». Поэтому в русский этнос он, подобно другим русским этнонационалистам, включал великороссов, украинцев и белорусов, рассматривая их как отдельные нации (Пархоменко 1996: 5). В его устах Русский Родовой принцип означал триединство этих компонентов, и он стоял за добровольное воссоединение Великороссии, Украины и Белоруссии и был даже готов отдать пальму первенства Киеву или Минску. И ему не приходило в голову, что в случае введения режима апартеида, прямо вытекающего из его концепции, все нерусские народы будут иметь полное право требовать выхода из сконструированной им государственности, и Россия окончательно развалится. Его слова о доброжелательном отношении к нерусским коренным народам вряд ли кого-либо из них обманут. Ведь в созданном им Вече Русского Рода, претендующем на управление страной, никаким нерусским по определению места не находилось. И вовсе не случайной оговоркой звучали его слова о «неграх, находящихся на очень низком нравственном уровне развития». Похоже, что он готов был находить таких «негров» и в России. Во всяком случае, его этнологические взгляды позволяли это сделать. И действительно, со ссылкой на имама Шамиля он рисовал малопривлекательный образ горцев («пьянство, грабеж, необузданное своеволие, дикая невежественность…»), очевидно полагая, что Шамиль писал о неких вечных имманентно присущих им качествах.

Соколов придерживался двухцветного представления о современном мире, где на одном полюсе находятся «традиционные Родовые (Национальные) Вечевые ценности», а на другом – ценности «Безродного Тоталитарного Нацизма», ориентированного на масонский девиз «От множества к единству». Второму он приписывал стремление нивелировать культурное разнообразие и превратить людей в безликих «экономических животных» (Пархоменко 1996: 5). Отождествляя «нацизм» (то есть агрессивный национализм) с «интернационализмом», Соколов демонстрировал полную сумятицу своих представлений о современном мире.

Сегодня «гиперборейская идея» используется не только для неоимперских притязаний. Парадоксальным образом, к ней обращаются и некоторые из тех, кто выступает за расширение демократии в России и регионализм. Здесь показательными являются взгляды петрозаводского журналиста и самодеятельного философа В. В. Штепы, начавшего свою карьеру «традиционалистом» и большим поклонником А. Дугина, но затем после турне по Западной Европе пересмотревшего свои прежние взгляды и ставшего убежденным критиком «византинизма» и сторонником регионализма. Во многом солидаризируясь с Новыми правыми и оставаясь последователем Ю. Эволы, Штепа говорит витиеватым языком о ценностях современной европейской демократии, допускающей плюрализм и избавляющей от жесткой нормативности. Он доказывает, что Россию спасет только проект новой Северной цивилизации, основанной на регионализме. Гиперборейская идея служит ему эзоповым языком, позволяющим отстаивать ценности свободы, творчества и демократии, прототип которых он находит в мире эллинизма и в средневековой Новгородской республике. Их он противопоставляет «диктату авраамических религий», подразумевая под этим авторитарный режим. Следуя Ницше, Штепа видит в Гиперборее «взгляд в будущее», «футурологический проект». Он заявляет, что, возможно, Гипербореи никогда не было, но ее можно создать в XXI в. как некое международное Северное сообщество, охватывающее все северные страны и народы, якобы близкие по культуре. Однако он нигде не объясняет, что именно он понимает под «культурной близостью», ибо Север, как известно, заселен народами с самыми разными культурами. Зато он воспевает «нордического человека» как «варяга-первооткрывателя», творца, носителя свободного духа, обладающего волей ко всему новому и не скованного традицией. Этому он противопоставляет якобы бесконечно консервативный и деспотический юг с его авраамическими религиями, якобы смотрящими только назад, не побуждающими к творчеству и сеющими только ненависть (Штепа 2008).

Идея «Севера» увлекает Штепу не столько прошлым, сколько будущим. На его взгляд, Север как «архетип Земного Рая» стирает противоречия между Западом и Востоком. Рассуждая о Гиперборее, он ссылается на все тех же Уоррена, Тилака и Жарникову, но парадоксальным образом видит в ней скорее не реальность, а утопию, постижимую лишь на интуитивном уровне (Штепа 2004: 126–130). Штепа критически относится к мультикультурализму и резко критикует его за чрезмерный акцент на этносе и расе. Противовесом этому ему и служит идея Гипербореи, основанная на духе, а не на крови. Выступая против «татарско-московской империи» с ее неизбежной ассимиляцией, он предлагает в качестве альтернативы некую Северославию с ее «поморской природой». Иногда он называет это Беловодьем, подчеркивая, что оно не совпадает с современной Россией (Штепа 2004: 312–319).

Свободно оперируя эзоповым языком, Штепа не заботится о четкости используемых понятий и, обращаясь к разным аудиториям, весьма по-разному излагает свои идеи. Так, выступая на конференции, посвященной коренным народам Севера, он представлял Северную цивилизацию поликонфессиональной, многоэтничной и многоязычной, а обращаясь к русским националистам, вещал о «колониальном статусе русских», якобы превратившихся в «национальное меньшинство», страдающее от «этнократии». Он доказывал, что «сырьевая империя» не только не служит интересам русских, но что чиновники Газпрома якобы даже «антропологически отличаются от русских людей». Его также беспокоили рост численности «этнических мусульман» и засилье «этнических мафий». Он ратует за отмену 282-й статьи Уголовного кодекса, преследующей за «разжигание национальной розни». Примечательно, что в этом случае он ссылается на «свободу слова» в США и полностью игнорирует тот факт, что подобные статьи имеются в законодательствах ряда ведущих европейских государств. В то же время он призывает русских националистов перенести акцент с «борьбы с врагами» на выстраивание позитивных творческих региональных проектов (Штепа 2011).

Штепа выступает за политическую нацию, а не за «белую расу» и пытается переосмыслить термин «русский» как «знак русской культуры и цивилизации», не связанный с одними только этническими русскими. А для сторонников «этнической русскости» он предлагает резервации. Одновременно он доказывает, что если каждый регион проявит в полную силу свое «этнокультурное лицо», то никакие мигранты там не приживутся. Выступая против консерватизма, он с пиететом ссылается на идеи американского ультраконсерватора П. Бьюкенена, выступающего в защиту традиции. Иными словами, взгляды Штепы отличаются разительными противоречиями, и он выступает скорее не как философ, а как идеолог, причем временами проявляющий культурный расизм, заимствованный им у Новых правых.

В еще большей мере такие настроения находят отражение у Широпаева, который, пересмотрев свои прежние взгляды, предлагает нестандартное решение проблемы государственности, неожиданное для русского националиста. Он выступает против великодержавия и имперскости, ассоциируемых им с ненавистным «евразийским проектом». Не разделяет он и традиционного антизападничества: именно на Западе он предлагает искать союзников, но при этом Запад воспринимается им в расовых тонах в виде «белого мира». Мало того, Широпаев даже сомневается в единстве русского народа и видит в нем конгломерат субэтносов, различающихся как психологически, так и физиологически. Поэтому он выступает сторонником русского сепаратизма, полагая, что в нескольких небольших русских по составу государствах будет легче отстаивать интересы русских, чем в огромной многонациональной империи. Их центром притяжения, по его мнению, должна стать «Великая Русь», охватывающая центральные и северо-западные районы России, причем в его воображении она рисуется гомогенной в «культурно-расовом» отношении. Кроме того, он наделяет ее германофильскими установками (Широпаев 2001: 126–129). Впрочем, отвергая «имперскость», Широпаев вовсе не является принципиальным противником любой империи. В его мечтах конфедерация русских республик рисуется плацдармом для «новой белой колонизации» и образования «современной неоколониальной империи» (Широпаев 2001: 129). Иными словами, его «арийский контрпроект» во многом воскрешает идеи германских нацистов и отражает особенности «догоняющей модернизации» – его привлекает образ классической колониальной империи с доминирующим народом-господином и подвластным ему колониальным населением. Этим, на его взгляд, и должно отличаться русское западничество.

Яростным противником империи выступает и П. Хомяков. Испытывая огромный интерес к ее генезису, он всеми силами пытается продемонстрировать ее негативную роль в мировой истории. При этом он свободно манипулирует фактами, заботясь лишь о том, чтобы они работали на его концепцию. Игнорируя политическую реальность древней Передней Азии, он искусственно конструирует там огромную «империю», включающую самые разные реально существовавшие государства, и объявляет ее продуктом «семитского мира». Причем, по его собственному признанию, неважно, где находился центр такой «империи» и как он назывался. Много важнее ему кажется вековая экспансия «империи» на север, в котором она всегда видела ресурс для эксплуатации и захвата рабов (Хомяков 2003: 194–204, 273–274). В этой картине мира находит место и Хазария, оказывающаяся сколком «Первой империи» (Хомяков 2003: 245–246). Причем в свете расового подхода едва ли не вечная конфронтация южной «империи» с северными «белыми людьми» оказывается вариантом классической расистской мифологемы о столкновении «арийцев» с «семитами», тем более что автор безоговорочно относит все население «империи» к «семитской расе». Примечательно, что это население он также представляет «потомками маргиналов и потомками популяций человекообразных» (Хомяков 2003: 204–205), тем самым превращая их в особый биологический вид.

В итоге таких манипуляций с историческими фактами Хомяков рисует «белых» не просто постоянной жертвой «империи», но объектом посягательства со стороны «низшего вида». Юг он изображает не иначе как «концлагерем», окруженным черными «людоедами». Кроме того, он заявляет, что пропагандистская деятельность «империи» осуществлялась государственной церковью. При этом его заботит не столько реальная обстановка в древней Передней Азии, сколько современная ситуация, и, как и для Петухова, отсылки к древним обществам служат ему эзоповым языком, помогающим осветить современные проблемы. Это также позволяет ему, во-первых, подчеркнуть, что «тоталитарная империя» являлась не локальным феноменом, а мировым злом, а во-вторых, связать его с «инородцами», якобы навязавшими такие политические порядки «белым», для которых те были «чужим наследием». Иными словами, и типы государственности, в представлении Хомякова, оказываются тесно связанными с расовым фактором. Поэтому, чтобы успешно бороться с «империей», он призывает русских вступать в ряды «национального Белого движения» (Хомяков 2003: 217). А чтобы разжечь в них ненависть к «империи», он рисует ее чудовищным монстром, всячески ее демонизируя. Мало того, архетипы ее «людоедской морали» он обнаруживает в Библии и изображает семитские народы «генетическими монстрами» (Хомяков 2003: 231).

Отдавая дань современным мигрантофобским настроениям, Хомяков предостерегает против деградации Европы из-за наплыва иммигрантов. Спасение он видит в создании «национально-аристократического государства» и заявляет, что сегодня ближе всех к этому находится Россия (Хомяков 2003: 334–335). Ставку он делает на русский средний класс, который, по его мнению, преодолел «антирасистские предрассудки» и более других созрел для технократического и биологического мышления, объявляющего «чужаков» особями иного вида (Хомяков 2003: 349). В борьбе с «имперским центром» он рассчитывает на российские области, ставя им в пример Украину (Хомяков 2003: 355). Подобно Широпаеву, его не страшит распад России, и во имя процветания «русского арийства» он готов отказаться как от значительной части территории, так и от проживающих там «русских азиатов». Его модель будущего русского национального государства включает европейскую часть России с северной частью Поволжья, а также район Северного Урала и Тюменскую область, но Северный Кавказ ему не нужен (Хомяков 2006: 99). Антиимперские настроения разделяют и некоторые другие неоязыческие идеологи, например упоминавшиеся выше В. Пранов и А. П. Брагин, считающие, что идея империи противоречит «русскому духу» (Брагин 2006: 488–489). Этнонациональное однородное государство, основанное на «народно-расовых ценностях», кажется им гораздо более живучим (Пранов 2002: 193; Брагин 2006: 174).

Рассмотренные материалы говорят о том, что у русских радикальных националистов нет согласия в отношении того, каким они видят желанное государство – империей или национальным государством. Даже тем, кто склоняются к идее национального государства, трудно решить, что именно они понимают под «национальным» – русское или славянское, а если русское, то ограниченное только великороссами или со включением сюда также украинцев и белорусов. В любом случае они полагают, что сплочение общества в таком государстве должно держаться на единой вере. Однако исконное язычество было направлено как раз на родо-племенную дифференциацию, а не на интеграцию (почему и возникла потребность заменить его мировыми религиями). Вопреки этому многие авторы связывают язычество с единобожием и верят в существование «единой славянской веры». Их мало волнует тот факт, что, например, чехи, ознакомившись с русской имперской версией панславизма, еще в 1840-х гг. в ужасе отшатнулись от России и с тех пор старательно избегали панславизма вообще (Masaryk 1968: 76, 90; Černy 1995: 27 сл.). Не прельщает перспектива возвращения в империю и современных украинцев (Гончар и др. 1992; Боргард 1992; Коваль 1992: 36; Яворський 1992: 41 сл.).

Как бы то ни было, радикальные русские националисты до недавнего времени не могли решить, какое именно политическое устройство им нужно – империя или национальное государство. Однако они были убеждены в том, что в любом случае в этом государстве должна господствовать «белая (арийская) раса». Но в последние годы идея этнонационального государства как будто бы получает в этой среде все больше поддержки. Именно на этой платформе стоят сегодняшние русские национал-демократы (Шнирельман 2012б: 124–125).

 

Российские коммунисты и арийская идея

Неоязыческие представления, воспроизводящие штампы советского антихристианства и атеизма и в то же время наполненные патриотическим и этнонационалистическим звучанием, оказываются весьма близкими по духу некоторым течениям современных российских коммунистов. В частности, их, похоже, разделяли Российская коммунистическая рабочая партия (РКРП) и движение «Трудовая Москва», возглавлявшееся В. Анпиловым. В январе 1995 г. в газете «Молния», органе ЦК и МК РКРП, были опубликованы две статьи, дышавшие злобой в отношении православной церкви и в то же время прославлявшие славяно-русское язычество. В одной из них архитектор А. В. Федоров вслед за современными неоязычниками утверждал, что древнерусское государство, Киевская Русь, возникло и достигло своего могущества задолго до принятия христианства. Напротив, христианизация Руси представлялась ему катастрофой: «Став государственной религией, христианство противопоставило себя языческой национальной культуре и постепенно оторвало княжескую знать от народа». Описывая ужасы крещения, насаждавшегося на Руси сверху «силой и обманом», автор заметки в особенности скорбел по волхвам, «хранителям культурных традиций и священных обрядов», истребленным христианскими священниками. В унисон с авторами другой помещенной тут же заметки (Арутюнов и др. 1995) он упрекал православную церковь в служении неправедной царской власти и участии в угнетении народа. Вот почему, по его мнению, народ совершенно справедливо отвернулся от церкви сразу же после революции. Тогда-то и произошло наконец возрождение духовности – народ пошел за знаниями и за… «новой языческой религией», будто бы достигшей апогея в годы Великой Отечественной войны. Полностью забывая о коммунистическом интернационализме и отрицании культа отдельных личностей, автор апеллирует к культу «великих русских предков» и Сталину. Для него несомненно, что «культ Вождя – это естественное выражение языческой сути власти» (Федоров 1995).

С последним трудно не согласиться, и это помогает объяснить популярность неоязычества среди тех, кто подвержен ностальгии по советской власти, требует восстановления СССР и ожидает пришествия «второго Сталина». Впрочем, православная газета «Русь Державная», слегка шокированная такими нападками со стороны коммунистов-неоязычников, считает, что «атеизм унаваживает почву для религии». По ее мнению, даже в такой искаженной форме информация о христианстве способна заронить в души людей зерна веры или хотя бы любопытство, которое рано или поздно все же приведет их в лоно православной церкви (Залесский 1995).

Как уже отмечалось, в 1998 г. арийская идея была подхвачена коммунистом А. Т. Уваровым, который прилежно во всех деталях воспроизводил неоязыческие историософские мифы о «славяно-ариях», уже известные нам по работам Гусевой, Антоненко, Гриневича, Кандыбы, Данилова и других подобных энтузиастов. При этом он упрекал профессиональных историков в искажении истины и сокрытии будто бы богатейшей истории дохристианской Руси.

Ссылаясь на таких «ученых», как Кандыба, автор пытался привить России расовую теорию. Он утверждал, что народы-этносы отличаются друг от друга биоэнергетическими полями, которые будто бы и служат основой для моральных установок и нравственных ценностей и определяют модели поведения. Забывая о классовой борьбе, Уваров утверждал, что все конфликты в мире происходят из-за «несовместимости разных народов». Впрочем, и это ему казалось чересчур сложным, и он сводил все коллизии к противостоянию сатанинского божественному. «Сатанизм, – сообщал он, – это сообщество индивидов, утративших духовность в погоне за обладание материальными благами». Именно сатанизм с его «агрессивным энергетическим полем» рвется к господству над миром и стремится устранить со своего пути прежде всего именно русский народ с его культурой.

Видимо, сознавая, что такое двухцветное видение мира скорее напоминает христианскую, нежели коммунистическую доктрину, автор писал, что в мире происходит борьба трех «биоэнергетических типов» – индоевропейского ведического, китайско-ламаистского и иудейско-фарисейского. Остается, конечно, вопрос о том, к какому из этих типов относятся, скажем, народы Африки или Океании или, например, неиндоевропейские народы Европы. Похоже, автор о них ничего не знал. Впрочем, не знал он и о «китайско-ламаистских» народах и поэтому тут же о них забывал, возвращая читателя все к тому же конфликту Сатаны с Господом, что якобы выражается в борьбе «фарисейской цивилизации» против «ведической».

Чувствуя слабость своих познаний в этнологии, Уваров предпочитал ссылаться на кришнаита В. Данилова, почтительно величая того академиком РАН. Всеми силами пытаясь вслед за Даниловым причислить русских к «арийцам» и прибегая к типично нацистской риторике, Уваров именно евреями приписывал нацистскую систему ценностей и утверждал, что она содержится в Талмуде.

Опираясь на апокрифическую литературу в пересказе Кандыбы, автор живописал коварство евреев, якобы подменивших Священное Писание и извративших истинное христианство. Он кормил читателя небылицами о том, что истинные манускрипты на арамейском языке будто бы сохранились где-то в Азии, были принесены на Русь азиатскими кочевниками и переведены там на «древнеславянский язык». Уваров поучал «малознакомых с древней историей и этнографией», что когда-то Русь была «арийской», что фактически она является осколком первичной «Арийской Империи» и что ныне к арийцам относятся «славяне, ненцы, марийцы, осетины и гагаузы». Короче говоря, он воспроизводил уже известный нам эзотерический арийский миф, умудряясь перепутать все, что только можно. За поддержкой он обращался к «Влесовой книге» и объявлял свастику («Сваст Асу») арийским божественным знаком.

Ну а там, где появляется свастика, с железной последовательностью возникает и образ «иудейского врага», который веками жил будто бы ради одной цели – разрушения «арийской цивилизации». Автор сочными красками живописал якобы целенаправленное и планомерное расселение евреев по миру с целью если не полного истребления арийских народов, то, по крайней мере, их поголовного порабощения. Вряд ли имеет смысл воспроизводить весь тот набор нелепиц, который нагородил автор. Достаточно отметить, что он сделал евреем Александра Македонского, чтобы объяснить стремление последнего к созданию мировой империи.

Возвращаясь к истории Руси, Уваров, в частности, просвещал читателя относительно истинных причин хазарской («иудейской») экспансии, будто бы имевшей целью уничтожение языческих волхвов и дохристианских «ведических знаний». Он утверждал, что хазары отбросили славян далеко на север и хозяйничали даже в Новгороде, усиленно подготавливая почву для насаждения христианской религии. Правда, писал автор, христианство не смогло полностью искоренить традиционную культуру, облагородившую его «русским ведизмом», что и привело к возникновению гуманного и милосердного русского православия. Но это не спасло Русь от гибельного иудейского влияния. Ведь после поражения хазар от князя Святослава иудеи широко расселились среди «русов-ариев»; те брали в жены иудеек, а последние воспитывали своих детей в духе Талмуда.

Следовательно, заключал автор, «процесс ассимиляции происходил в нужном для сатанистов направлении»: дети от таких браков сыграли большую роль в дальнейшей судьбе русского народа, и смуты на Руси происходили не без вмешательства «иудеев» (Уваров 1998а: 9; 1998б: 4–5). В пылу борьбы с «иудейской экспансией» автор даже не замечал, что его логика заводила в тупик – ведь в соответствии с ней ни о каком русском народе уже не могло быть речи, и «русские», включая его самого, оказывались потомками смешанных браков с евреями. Действительно, обучая читателя выявлению скрытых евреев по их фамилиям, автор как будто бы не осознавал, что к таковым в соответствии с его методом придется отнести ведущих лидеров коммунистов и НПСР, например Селезнева, Подберезкина и ряд других.

Интересно, что Уваров в конце 1990-х гг. являлся одним из лидеров российских коммунистов, причем в своей приверженности «славяно-арийской» идее он был не одинок. Вслед за ним аналогичные склонности поспешили продемонстрировать бывший лидер российских коммунистов И. Полозков (Полозков 1998) и некоторые другие (Оппоков 1998а; 1998б). Короче говоря, прокоммунистическая газета прилежно повторяла азы нацистской пропаганды о полной несовместимости «иудейской цивилизации» с «арийской». К последней авторы газеты относили прежде всего народы бывшего СССР и, главным образом, русский народ. При этом борьба с «международным сионизмом» плавно возвращалась к своим более привычным в России истокам – к борьбе православия с иудаизмом. Именно так и формулировал задачу один из членов редколлегии газеты «Патриот» С. Шаргунов: «Наш враг – иудейская культура» (Шаргунов 1998). Рисуя идиллический союз народов бывшего СССР под эгидой православия, этот автор будто бы не осознавал, что многие нерусские народы связывали свою судьбу с совершенно иными конфессиями и вряд ли готовы были разделить его восторг по поводу приведения их всех к единому православному знаменателю.

Но самым грандиозным проектом постсоветских коммунистов был «Внутренний предиктор СССР». В 1990-х гг. под этим названием было издано около двадцати различных изданий, объединенных общей идеей, которую его авторы, петербургские неоязычники-неокоммунисты, назвали Концепцией общественной безопасности России «Мертвая вода» (КОБР). Первым был анонимный сборник «Мертвая вода», призванный придать антихристианской концепции элемент наукообразия (Мертвая вода 1992). Работа над этим и последующими сборниками велась группой под руководством генерал-майора К. П. Петрова. В группу входили Е. Г. Кузнецов, Ю. И. Слащинин, М. Н. Иванов, С. А. Лисовский, В. В. Матвеев, В. А. Ефимов, В. М. Зазнобин и др., но авторы предпочитают анонимность и славу коллективного жреца, носителя Божественного откровения.

Работа над концепцией велась еще в конце 1980-х гг., и в 1991 г. она уже представляла внушительное произведение, называвшееся вначале «Разгерметизация» и предназначенное, по словам авторов, для дирекции Института США и Канады, где якобы разрабатывались основы государственной политики в последние годы СССР. Авторы концепции всемерно почитают миролюбовскую Троицу («Явь-Правь-Навь») и верят в наличие изначальной древнейшей славянской письменности, ВсеЯСветной грамоты. Русский язык они представляют сакральным, данным Богом, а умение пользоваться им связывают с даром всемогущества, способным оказать существенное влияние как на природу, так и на человечество. В то же время в центре внимания авторов находится «мировой заговор» и скрытые от постороннего взгляда некие надгосударственные системы управления, якобы смертельно опасные как для «богоносного русского народа», так и для русского языка. Именно интригами «мировой закулисы» авторы объясняют все беды России и СССР (Евгеньев 1999; Мороз 2005б: 41–59).

Один из главных участников этой работы, Е. Г. Кузнецов, преподаватель Ленинградского (ныне Санкт-Петербургского) университета и бывший теоретик РКРП, объявляет главным врагом человечества «технократическую евро-американскую цивилизацию», отождествляя ее с «сионо-нацистской агрессией». Одновременно христианское «царство божие» представляется автору не чем иным, как «сионо-нацистской диктатурой» (Мертвая вода 1992, ч. 1: 86). Иудаизм трактуется как «человеконенавистническая идеология», принесшая миру весьма сомнительное христианство, лишившее бывших язычников духовной основы бытия – здравомыслия. В результате первым пал Рим, а на принявшую христианство Русь тут же, как из рога изобилия, посыпались несчастья, закончившиеся Калкой и татаро-монгольским завоеванием (Мертвая вода 1992, ч. 1: 84 сл.). Автор не забывает выдвинуть против иудаизма и стандартное обвинение в «каннибализме» – тут ему вспоминается «кровавый навет». Вслед за Емельяновым автор «Мертвой воды» изображает евреев некими «биороботами», искусственно созданными египетскими жрецами, привившими им вредоносную идеологию, гибельную для остального человечества. Концепция примирительно относится к Христу, но жестко критикует церковь за искажение Его учения (Мороз 2005б: 14).

Вопреки всякой логике, но в соответствии с геополитической доктриной неоязычников, выросший на почве иудаизма и христианства ислам восторженно описывается как единственная современная доктрина, способная преградить дорогу их «преступлениям против человечества». В частности, это объясняется тем, что ислам запрещает ростовщичество, а запрет ссудного процента лежит в основе экономической программы авторов концепции (Мертвая вода 1992, ч. 1: 87–88). Только горячечным бредом автора можно объяснить его неустанное стремление выдать Гитлера и его ближайшее окружение за евреев, а евреев – за «орудие высшего масонства» (Мертвая вода 1992, ч. 2, кн. 2: 178–180).

За что же выступает автор, что является его идеалом? Реальный социализм и… «православие, далекое от Библии» (Мертвая вода 1992, ч. 1: 32; ч. 2, кн. 2: 182). Столь же решительно авторы концепции «Мертвая вода» отделяли сталинский коммунизм от марксизма (Мороз 2005б: 53). Таким странным образом политизированное русское неоязычество смыкается с постсоветским атеистическим коммунизмом. Относительно возможного плода от такого брака гадать много не приходится – им может быть только нацизм. И, действительно, авторы вовсе не отвергают полностью наследие Гитлера. Некоторые его идеи, связанные с экономикой, им нравятся (Знание-Власть, 1996, № 3–4: 73. Об этом см.: Мороз 2005б: 54). Но еще больше их привлекает ислам с его монотеизмом и отрицательным отношением к ростовщичеству (Мороз 2005б: 54–55). В любом случае, как справедливо замечал Е. Мороз, эти поклонники сталинизма с легкостью заменили марксизм язычеством, причем без ущерба для своих взглядов (Мороз 2005б: 56).

Одной из главных идей концепции КОБР был поиск глубокого историософского смысла в народном эпическом фольклоре и в самом русском языке, в чем авторы послушно следуют ВсеЯСветной грамоте А. Ф. Шубина-Абрамова. Так, было открыто новое поле для фантазий в духе европейских историков и мыслителей XVII–XVIII вв. Это показалось соблазнительным и многообещающим. В Петербурге «Внутренним предиктором СССР» была выпущена брошюра «Руслан и Людмила», где велся поиск тайных метафорических смыслов в известной сказке Пушкина. При этом Руслан оказался славянским мозговым центром, Людмила – славянскими народами, Финн – русским волхвом, Черномор – «международным центром управления сознанием народов мира», Наина – раввинатом и «высшими слоями масонства», Фарлаф – «низшими слоями масонства», а Ратмир – «элитой славянских племен, принявшей иудаизм и выпавшей из истории (Хазарский каганат)» (Руслан… 1997: 2; Лисовский 1994. Об этом см.: Шнирельман 2012а: 129–130; Мороз 2005б: 50–51). Авторы всячески убеждали читателя в том, что Пушкин был славянским жрецом и провидцем, но тщательно закодировал свои предсказания в виде сказочных образов. Своей целью поднаторевшие в создании шифров военные считали их «раскодировку».

В частности, они открывали читателю суть «тайной еврейской миссии» в этом мире, якобы заключавшейся в закабалении человечества. Ведь Фарлаф оказывается «кадровой базой самой богатой и самой культурной мафии» и в свою очередь верой и правдой служит «генералитету в лице Наины». Хазары же объявляются «частью славянского этноса», чья родовая элита приняла иудаизм и тем самым обрекла свой народ на гибель. Авторы объясняют, что по самой своей сути иудаизм был изначально создан для того, чтобы закабалять людей и превращать их в «биороботов». Поэтому, приняв иудаизм, эти «славяне-хазары» тотчас утратили свой боевой дух, а затем и вовсе исчезли с лица земли. Обвиняя в этом иудаизм, авторы дают понять, что такая жалкая участь ждет любой народ, который поддастся иудеохристианской пропаганде.

Другой хитрой уловкой того же злокозненного врага авторы называют «безнациональных подружек», то есть жен-евреек, которые нередко имелись и у советских вождей. Вопреки всем фактам, говорящим о прямо противоположном, эти жены наделяются мистической способностью так воздействовать на своих мужей, что те забывали свои язык и культуру (Руслан… 1997: 4–5, 40, 57). Авторы откровенно сообщают то, о чем Гумилев решался когда-то говорить лишь иносказательно. Они показывают, для чего им нужен хазарский эпизод. Ведь «на примере хазар Внутренний Предиктор России осознал опасность культурной экспансии иудаизма», который якобы отбирал у народа память, превращая его в «безнациональный сброд». «Внутренний Предиктор» заявляет, что именно в этом состоит миссия евреев в современном мире, чему следует всеми силами сопротивляться (Руслан… 1997: 61–62). Трудно не заметить, насколько идеи «Мертвой воды» перекликаются с откровенно антисемитской концепцией В. Емельянова.

Первоначально авторы концепции «Мертвая вода» пытались сделать ее стержнем идеологии Русского национального собора (РНС), возглавлявшегося генералом А. Н. Стерлиговым. Для этого некоторые из них вошли в руководящие структуры этой организации, регулярно читали лекции и широко распространяли свои печатные издания на проходивших в начале 1990-х гг. национал-патриотических конференциях. Однако эти материалы не были восприняты руководством РНС как «чересчур заумные». Затем одному из активных деятелей движения, капитану 2-го ранга М. Н. Иванову, удалось, став членом ЛДПР, попасть в Госдуму РФ, где он начал распространять соответствующие идеи и материалы среди депутатов. Концепция «Мертвая вода» и связанные с ней публикации КОБР показались до того привлекательными многим депутатам Госдумы РФ, что 28 ноября 1995 г. прошли специальные посвященные ей парламентские слушания. Концепция была признана заслуживающей большого внимания, и соответствующие документы были направлены на рассмотрение в Администрацию президента. Ознакомившись с ними, 28 ноября 1997 г. советник президента Т. Дьяченко отправила их заместителю руководителя Администрации президента М. В. Комиссару для рассмотрения и подготовки ответа авторам документа. Но до президента документы так и не дошли. Однако показательно, что, ознакомившись с ними, помощники президента фактически не дали им никакой оценки (Шлейнов 1998а).

Понадобились антисемитский демарш генерала А. Макашова и поддержка его Госдумой в начале ноября 1998 г., а также возмущенные отклики из-за рубежа, чтобы президент РФ и его помощники наконец-то озаботились проблемой антисемитизма и нацизма в современной России. Тем не менее и позднее КОБР и ее идеи пользовались популярностью в правоохранительных органах, привлекали некоторых российских политиков и законодателей, а также проникали в отдельные вузы прежде всего военного профиля. Кроме того, активисты КОБР занимают ключевые посты в ряде самопровозглашенных академий, связанных с информатизацией и геополитикой, под крышей которых собираются эзотерики, экстрасенсы, уфологи, всевозможные маги и пр. (Солдатов, Бороган 2004; Мороз 2005б: 15, 61–79).

В декабре 1997 г. активисты КОБР учредили в Москве собственное Общероссийское народное движение «К Богодержавию». На выборах в Госдуму в конце 2003 г. сторонники концепции «Мертвая вода» выступали под эгидой концептуальной партии «Единение», созданной в 2000 г. Однако они проиграли выборы, собрав лишь 1,3 % голосов. В следующем году была сделана попытка объединения с праворадикальной Национально-Державной партией России, правда неудачная. Затем Петров вел переговоры с краснодарским лидером Союза славянских общин славянской родной веры и даже подумывал о приходе к власти в России (Мороз 2005б: 72–74). Движение вновь проявило активность в июле 2009 г., когда была создана партия «Курсом Правды и Единения». Однако в связи с последовавшей вскоре смертью Петрова активность движения резко упала. Кроме того, в связи со своей агрессивной антихристианской позицией это движение не находит понимания у нынешней российской власти, которая стремится поддерживать добрые отношения с РПЦ.

 

Неоязычники и христианство

Амбициям русских неоязычников тесно в рамках русского или, шире, славянского ареала, и, отдавая дань традиционной идее русской философии о «вселенскости» русской души, они хотели бы распространить свою идеологию на более широкий круг народов. Но это идет вразрез с акцентом на русском язычестве как ядре этой идеологии. Вот где коренится причина их колебаний в отношении к христианству и даже к атеистическому коммунистическому мировоззрению. Ведь в сравнении с язычеством эти идеологии создают несравненно более крепкую основу для возведения прочной опоры внутри страны, а также открывают путь к широкой международной коалиции. Кроме того, ослабление коммунистической власти, КГБ и цензуры привело во второй половине 1980-х гг. к массовому сдвигу новых русских националистов к традиционному православному мировоззрению. Именно в этом контексте следует рассматривать отрицательное отношение лидера НПФ «Память» Д. Васильева (1988: 213) к Емельянову и его взглядам. Ту же позицию занял тогда выходивший в эмиграции журнал русских националистов «Вече», поспешивший отмежеваться от русских неоязычников как от «узкой группки экстремистов» (Назаров 1987: 92–93). Впрочем, одновременно тот же журнал не счел для себя зазорным повторять небылицы о славянских племенах среди сарматов, о «русском вожде Одоакре», о докириллической славянской письменности, памятники которой святой Кирилл (Константин) будто бы встретил в Крыму, и т. д. (Вулич 1986: 125–127). Там же в апологетических тонах преподносилось творчество Ю. П. Миролюбова. Не было у журнала и сомнений в аутентичности «Влесовой книги» как исторического источника (Е. В. 1982; Сказ 1986: 169–176). Иначе говоря, судя по изменению отношения «Вече» к неоязычеству, этот журнал, подобно многим другим русским националистам, именно в 1986–1987 гг. переходил от мягкого неоязычества к ортодоксально православной позиции.

Подобным образом, мечтая о более массовой поддержке, часть неоязычников избегают прямой конфронтации с христианством и ведут поиск общих с ним установок. Например, делаются попытки доказать, что идеи как монотеизма, так и Троицы были самостоятельно разработаны в русле русского язычества. Тем самым, принятие христианства в 988 г. трактуется как определенная веха плавного развития, а вовсе не разрыв с традицией (Псевдоязычник 1990; Штепа 1991, № 3; Рыжков 1991: 48; Антоненко 1997а: 197–198). С. Антоненко даже называет принятие христианства на Руси «не только прогрессивным, но и мистически неизбежным актом». Похоже, он склонен сближать русское православие дониконианского времени с «ведическим наследием», в то же время резко противопоставляя его православию, реформированному патриархом Никоном (Антоненко 1997б: 79). Аналогичную позицию продемонстрировал и журнал «Москва», где православный философ доказывал, что истоки русского православия следует якобы искать в глубинах славянского язычества (Савельев 1993: 177, 182–183).

Такая позиция привела к размолвке газеты «Родные просторы» с Емельяновым, напугавшим ее своим агрессивным неприятием христианства. И она поспешила отмежеваться от него как от «нерусского», а также заодно и от зоологического антисемитизма ряда известных борцов с сионизмом (Псевдоязычник 1990). Однако, как мы уже имели возможность убедиться на примере Безверхого, для петербургских неоязычников это оказалось лишь временным тактическим маневром. Впрочем, во второй половине 1990-х гг. венеды вновь почувствовали симпатию к православию, и, возможно, именно поэтому в 1997 г. Безверхий потерял место «деда венедов» и должен был довольствоваться статусом «почетного венеда». Во всяком случае, в начале 1997 г. Союз венедов провозгласил «дружелюбный курс по отношению к Русскому Православию» и попытался заключить союз с Е. А. Щекатихиным, бессменным издателем петербургской православной антисемитской газеты «Наше Отечество» (Родные просторы, 1997, № 2).

Заигрывание с христианством характерно и для ряда других неоязыческих движений и отдельных авторов. Однако именно то, что для них это является не столько искренней позицией, сколько политическим маневром, ведет к весьма противоречивым построениям и диаметрально противоположным интерпретациям одних и тех же фактов. Так, когда-то петрозаводский неоязычник В. И. Штепа, с одной стороны, недвусмысленно отождествлял христианство со специфической формой иудаизма и в его распространении по Руси обвинял извечных «злейших врагов русов» – греков, пытавшихся навязать тем рабство. Но с другой стороны, он признавал ценность христианского учения и благородную деятельность Иисуса Христа и Его апостолов. Чтобы выпутаться из этих противоречий, ему приходилось прибегать к версии о том, что князь Владимир получил христианство не прямо из Византии, а от диссидентствующих священников Сурожа, причем в еретической арианской форме (Штепа 1991–1992). Все же это автору мало помогало, ибо он как будто бы одобрял именно изначальное неискаженное учение Христа, базировавшееся, по его собственным словам, на «аморальном» иудаизме. Греческих миссионеров он невероятным образом отождествлял с фарисеями. Доставалось от него и иудеям, которые якобы обманным путем захватили власть над славянами в эпоху Хазарского каганата, а затем будто бы повторили этот эксперимент уже в XX. Он настаивал на том, что будто бы вот уже 1300 лет Русь непрерывно изнывает под гнетом чужеземцев.

В этой связи показательна эволюция взглядов В. И. Скурлатова, постепенно перешедшего от акцента на необычайной древности славянства к поискам христианства на Руси до 988 г. Объявляя Крым и Северное Причерноморье едва ли не изначально славянскими и отождествляя германоязычных готов с восточными славянами, Скурлатов пытался доказать, что уже самые первые русские князья стремились к христианству. Путем манипуляций с источниками он сумел «обнаружить» славянские христианские общины в Крыму и в Приазовье в первых веках н. э. Тем самым, восточные славяне оказались едва ли не первыми христианами на Земле (Саратов 1988). Сформулировав эту концепцию, Скурлатов фактически встал на позицию традиционного русского национализма, связывающего русскую государственность с православием, и тем самым порвал с неоязычеством. Аналогичную эволюцию с головокружительной быстротой проделал уже упоминавшийся выше С. Антоненко (1996), перешедший от своих прежних симпатий к критике неоязычества с христианских позиций.

Нетрудно заметить, что и антихристианский пафос Кандыбы и его единомышленников направлен прежде всего против западного христианства. Русское православие хотя и критикуется за некоторые уступки западному христианству, но все же воспринимается как часть «Русской Религии», уходящей корнями в глубины дохристианской древности. Сходную позицию, как мы видели, можно обнаружить и у ряда упоминавшихся выше писателей (Сергеев 1995: 96–96, 106, 324, 345–346; Асов 2001а; Петухов 2001: 242–243; 2008: 292–293, 300–303; 2009б: 130). Все эти деятели считают единство русских гораздо более важной ценностью, чем религиозные разногласия, и ради этого они порой согласны участвовать в одних и тех же торжествах, посвященных русской культуре (см., напр.: Егоров 1996).

Стремление к православно-языческому синтезу нашло место и на страницах фундаментальной энциклопедии «Святая Русь», выпущенной усилиями известного конспиролога и борца с масонами О. А. Платонова и посвященной памяти митрополита Иоанна. Заявляя о своей православной позиции, Платонов, тем не менее, проявляет весьма благожелательное отношение к славянскому язычеству и даже утверждает, что в нем выработалось единобожие – вера в «Бога Рода». Якобы поэтому славянам не составляло труда принять христианство, принесшее им «настоящее религиозное сознание» (Платонов 2000: 1013–1015). Ни о каких конфликтах язычества с христианством Платонов знать не хочет и настаивает на том, что язычество будто бы органично вписалось в православие. Врагов он видит не среди язычников, а среди иудеев, и именно иудаизм пытается выставить зловредной идеологией, несущей смертельную угрозу славянам. Для этого он возрождает кровавый навет и вспоминает о «ритуальных убийствах», осуществлявшихся «тайной иудейской сектой» (Платонов 2000: 720–723). Свою нескрываемую антипатию к Западу Платонов объясняет тем, что тот покорился «талмудической иудейской идеологии». По сути, это отражает позицию тех русских националистов, которые заражены ксенофобией и для которых различия между православным христианством и славянским язычеством отступают на второй план перед идеей национального единства и борьбы с врагом, кем бы он ни был – «еврейским иудаизмом» или «американским империализмом».

Аналогичная тенденция обнаруживается и в книге М. Г. Мяло «Звезда волхвов. Или Христос в Гималаях», где делается попытка примирить эзотерику Блаватской и Рерихов с русским православием, мобилизуя их на защиту России от «протестанизации, иудаизации и оккультизации» (Мяло 1998: 94). При этом автор безо всякой критики принимает идеи Жарниковой о «санскритской топонимике» Русского Севера, с умилением вспоминает об «арктической родине Ригведы» и даже допускает, что пришедшие к младенцу Христу волхвы могли происходить из Индии (Мяло 1998: 53, 56, 92). Иными словами, популярные эзотерические и неоязыческие идеи и в этом случае мобилизуются против ненавистного Запада с его Новым мировым порядком.

В 1996 г. издательство «Витязь» выпустило книжку «патриотических» юдофобских довольно косноязычных стихов престарелой учительницы П. Д. Рубановой, которая в послесловии прямо и честно высказала свое отрицательное отношение к христианству как чуждой идеологии, навязанной русскому народу некой враждебной силой. Она призывала читателя сравнить Ветхий Завет с Евангелием, из чего, на ее взгляд, становилось очевидным, что иудеи выработали для себя агрессивную идеологию, призывающую к кровавым завоеваниям и истреблению других народов, а последним подсунули «своего Иисуса Христа с совершенно противоположными библейскому толкованию заповедями», обучающими послушанию и покорности. Новоявленная поэтесса утверждала, что в 1917 г. к власти в стране пришли «иудеи», задавшиеся целью уничтожить русский народ, включая и «духовных служителей». Своего предела разгул «иудейской власти» достиг, по мнению поэтессы, в современной России (Рубанова 1996: 152–154). Все эти идеи звучат и в ее стихах. Расписывая ужасы «иноземного ига», под которым якобы стонет современная Россия, неудачливая поэтесса прямо связала это с жестокими «хазарами» во главе с премьером, который «Черной Мордою все поверг в прах» (Рубанова 1996: 43). Публикуя эти стихотворные опыты, уже известный нам В. И. Корчагин сопроводил их введением, где сообщил о том, что якобы в современной России русским поэтам путь к широкой публике заказан (Рубанова 1996: 3).

Стихи Рубановой примечательны тем, что их автор смело отказывалась от каких-либо эвфемизмов типа «сионисты» – она прямо писала о «картавых», иудеях, евреях, называла их сатанистами и призывала на их голову все кары Господни. Примечательно и то, что, выказывая неприязнь к христианству, автор в своих стихах постоянно взывала к Богу, Иисусу Христу! Впрочем, видимо, это имеет слабое отношение к христианскому Богу, ибо сборник завершался гимном Богу-Солнцу, который, видимо, и считался автором истинным Русским Богом. Тем не менее явное смешение христианских мотивов с языческими налицо, и это характерно для немалого числа русских неоязычников.

Как бы то ни было, по тактическим соображениям часть неоязычников готова пойти на союз с христианами для борьбы против общего врага. Это проявляется в политической риторике некоторых лидеров патриотического движения. В частности, выступая на пресс-конференции народного православного движения России 21 марта 1990 г., ответственный секретарь национально-патриотического фронта «Память» А. Э. Кулаков яркими красками живописал действия «сионистов», направленные будто бы на разрушение «арийского мира» и православной веры. Опуская подробности взаимоотношений церкви с язычниками, он делал акцент именно на том, что и отцы Церкви, и ведические дохристианские проповедники якобы предписывали России покончить с «мировым злом в виде сионизма». Примечательно, что в той же конференции участвовал и активный деятель Союза венедов К. В. Сидарук, являвшийся тогда по совместительству и председателем Русской народной партии. В своей речи он не преминул упомянуть о ведущихся в партии исследованиях по установлению принадлежности к русскому народу, в том числе по крови, что представляется части неоязычников гораздо важнее, чем какая бы то ни было конфессиональная принадлежность (Дейч 1992: 234–237). В 1993 г. Русская партия приняла программу действий, где всячески подчеркивалась роль Русской православной церкви в развитии и укреплении русского национального самосознания. В программе также декларировалось уважение к традиционным религиям народов России и отмечалась необходимость возрождать и укреплять как русское православие, так и «арийское ведическое мировоззрение» (Программа Русской партии 1993: 14, 33).

Движение РОД изначально занимало более гибкую позицию по отношению к христианству, чем многие другие неоязыческие группы, и к середине 1990-х гг. она еще более смягчилась. Уже в ранних своих проповедях руководитель РОДа, врач и психолог С. П. Семенов, с одной стороны, отмечал тесную связь христианства с иудаизмом и его экспансионистскую сущность, но, с другой, пытался видеть в нем лишь легкий покров, скрывающий своеобразные национальные духовные представления. В частности, он обнаруживал в Русской православной церкви «тысячелетний облик нашей национальной культуры в иудеохристианских лицах» (Семенов 1991б: 5–6). Он соглашался с тем, что в течение тысячелетия Русское православие служило духовной основой русского народа, но утверждал, что к концу XIX в. оно себя изжило и реставрировать его уже невозможно. Поэтому и следует искать истинного бога, залогом чего служат глубокие национальные духовные основы. Нелепо, утверждал Семенов, «вглядываясь в еврейские лики Ветхого Завета, искать там духовность русского народа» (Семенов 1995а: 11–12, 16).

Впрочем, представления Семенова об исторической роли христианства на Руси удивительно противоречивы. С одной стороны, он утверждает, что принятие христианства ослабило Русь и сделало ее беспомощной жертвой татаро-монголов, с другой – связывает становление мощной Московской Руси с русским (народным) православием и в то же время подчеркивает, что «разрушением народной православной веры» при патриархе Никоне церковь себя дискредитировала еще в XVII в. (Семенов 1995б: 12–13). Иными словами, остается совершенно непонятным, как, ослабляя Русь перед лицом смертельной внешней опасности, христианство сумело стать основой народной веры и почему руководители Русской церкви подрывали в народе веру, которую сами же ему несли. Как бы то ни было, в середине 1990-х гг. движение РОД начало демонстрировать симпатии к традиционным религиям «российской нации», причисляя к ним православие, ислам и буддизм, но полностью игнорируя иудаизм (Воля РОДа 1996: 2).

Позиции «мягкого неоязычества» разделяла петербургская национал-патриотическая газета «Россиянин». В 1995 г. она организовала на своих страницах дискуссию об «исконных духовных ценностях» русского народа. Дискуссию начал краснодарский автор С. Кузнецов, который полностью отверг христианство как «религию завоевателей», отождествил христианскую символику с «иудейской» и призвал вернуться к языческим представлениям. Для этого он даже предложил учредить фонд по восстановлению «истинной древнеславянской веры» (Кузнецов 1995). В ответ ему писатель А. Канавщиков возразил, что христианство органически выросло из русского язычества. Поэтому оно якобы было изначально понятно русскому народу, который поэтому и принял его без сопротивления. Канавщиков утверждал, что «по большому счету всякий русский язычник (если он именно русский по духу и крови) – протохристианин» (Канавщиков 1995). Подводя итоги этой дискуссии, газета, симпатизирующая неоязычеству, дала понять, что нация много важнее каких-либо религиозных споров. Устами В. Петруничева газета заявила, что, каким бы неоднозначным ни казался переход от язычества к христианству, нация сумела себя сохранить, и это главное (Петруничев 1995). В том же духе эту тему развивала и ориентированная на силовые структуры газета «Народная защита», видевшая большие преимущества Русской православной церкви перед западным христианством в том, что первая является «проязыченной», то есть сохранившей языческое начало, а следовательно, и ведущей Россию по особому «антииудейскому» пути (Комаров 1995).

Для руководителей Народной национальной партии приоритетной целью поначалу являлось объединение всех русских людей независимо от вероисповедания. Поэтому они конструировали «Русскую веру», якобы состоящую из таких компонентов, как Православие нового обряда (Московская патриархия), Православие старого обряда (старообрядцы, поморы) и Православие исконного обряда (русские язычники). Одновременно эта «Русская вера» противопоставлялась «западным христианским сектам», которые, по утверждению лидеров партии, никакого отношения к ней не имели. Все делалось для того, чтобы свести к минимуму различия между православием и язычеством; они рассматривались как ветви и корни одного мощного древа. Мало того, термин «православие» вообще отрывался от христианства и интерпретировался как «Правь славим», где под Правью понимался небесный мир богов, или рай. С этой точки зрения, принятие христианства мало что изменило в русской духовности; название же веры вообще не изменилось (Попов 1998). На этой основе делалась попытка заключить некий «пакт о взаимном ненападении» между русскими радикалами языческого и православного толка (Тулаев 1997б).

Решая проблему христианства, русские неоязычники прибегают и к другому приему, противопоставляя ему русское народное православие, якобы сохранившее «здоровую языческую основу» и отвергнувшее присущие христианству «семитские черты». Такой подход характерен для культурного центра «Вятичи». В этом ему видится залог того, что русские сумеют вернуться на верный исторический путь, с которого их пыталось сбить христианство (Сперанский и др. 1997: 19).

В конце 1990-х гг. у неоязычников наметился еще один подход к решению проблемы соотношения славянского язычества и христианства. Некоторые из них выказали склонность называть древнюю «русскую веру» «древлеправославием», включать в нее старообрядчество и связывать крушение этой «древней ведической религии» с деятельностью Петра I или династией Романовых в целом. Вот почему, выйдя из заключения, неудачливый бывший лидер Национально-республиканской партии Н. Лысенко объявил о своей склонности к старообрядчеству (Осипов 1997). В том же духе православную религию одно время понимали А. Дугин, А. Баркашов и ряд других лидеров или идеологов русских радикальных движений, склонных к неоязычеству.

Смысл этого раскрывал Доброслав: «Старообрядчество, внешне проявившееся как движение против церковных нововведений, было, по сути, бессознательной попыткой сохранения тех пережитков дохристианских воззрений и обрядов, что таились в народе под личиной казенного православия» (Доброслав 1995б: 4). Неоязычник Велеслав прославляет протопопа Аввакума, восставшего против Антихриста (Черкасов 1998: 45). А вот какой позиции придерживался, например, Е. М. Луговой, бывший фотограф, а затем главный редактор «культурно-просветительной газеты» «Советы Бабы Яги», пропагандировавшей магию, неоязыческие идеи и народную медицину. Он считал себя старообрядцем, но при этом объявлял о своей полной толерантности в отношении «христианства, язычества и других конфессий». «Я за синтез всех конфессий», – заявлял он (Луговой 1996б: 4). В то же время при всей заявленной толерантности назывались и враги староверов – чужеземцы (будь то иезуиты, магометане и пр.), силой или обманом устанавливавшие на Руси свои порядки. И Луговой заявлял: «История староверов неразрывно связана с борьбой народа с ненавистным крепостничеством за свободу» (Мы 1996).

Эта тенденция нашла примечательное выражение в публикации «Русского природного календаря». Он содержал типично неоязыческий текст, тогда как сопровождавшие его иллюстрации были наполнены христианской символикой – почти на каждой из них изображалась русская деревянная церковь с крестом. В то же время не была забыта и свастика, которую художник любовно прилепил к щиту Ильи Муромца. На той же иллюстрации была помещена икона с ладанкой, но смотрел с нее вовсе не лик Иисуса Христа, а некто, более похожий на Сварога или Перуна. Мало того, на полке со старинными книгами (вспомним неоязыческий миф о богатой дохристианской литературе!) в узнаваемых сафьяновых переплетах стояли книги с названиями «Русь превыше всего» (перифраз известного нацистского лозунга) и «Русский Китай» (здесь неизбежно возникает ассоциация с мифами «Влесовой книги» о расселении древних «славян-арийцев» до Китая) (Гусельников, Удалова 1998: 5). Авторы почтительно ссылались на русских христианских святых отшельников, Сергия Радонежского и Серафима Саровского, но не называя их христианами, а изображая обитателями глухих чащоб, близких истинной природе и, очевидно, причастных к «русскому ведическому наследию» (Гусельников, Удалова 1998: 19). Авторы связывали «Русское православие» с «истинными знаниями предков» и протестовали против превращения их в культ, против их замены идущим с Запада «еврохристианством». В то же время, призывая «сохранить великую северную державу», они называли ее «страной Богов» (Гусельников, Удалова 1998: задняя страница обложки).

Узнаваемый евангельский образ «торгующих в храме» сочетался с обвинениями в адрес «лжепророков католицизма Запада и грекохристианства». При этом авторы как бы остановились в нерешительности, не зная, в ком видеть главных врагов Руси – в тех ли, кто принес сюда христианство в 988 г., или в Петре I и его соратниках, которые «уничтожили истинное самодержавие и единство Руси» с соседними народами. В любом случае эти неоязычники оправдывают революцию 1917 г., освободившую, по их словам, народ от крепостничества (Гусельников, Удалова 1998: 19, 21, 29).

Подобно многим другим русским неоязычникам, авторы более всего движимы не столько какими-либо религиозными, сколько патриотическими чувствами. Вот почему постоянное смешение языческих и христианских атрибутов их вовсе не смущает, и А. В. Гусельникову ничего не стоит изобразить языческих идолов рядом с православной церковью и ассоциировать шатровый храм с языческим фаллическим символом. Главное – вызвать у читателя эмоциональное чувство причастности к русской истории и культуре, в чем бы ни выражалось их наследие. Впрочем, связывая русскость с духовностью, авторам не удается обойти и расовый момент. Они утверждают, что именно от «русов» рождаются «голубоглазые дети», явно намекая на их причастность к «арийству». Развивая эту мысль, авторы настаивают на том, что будто бы наука уже доказала идею о северном происхождении «белой расы» из «русских земель» (Гусельников, Удалова 1998: 4, 15).

Ностальгия по славянскому язычеству находила место и в популярном журнале «Свет. Природа и человек», выходившем, в отличие от национал-патриотических изданий, достаточно большим тиражом и распространявшемся по всей территории СНГ. Его позиция не отличалась последовательностью и колебалась между «твердым» и «мягким» неоязычеством. Журнал сетовал на то, что христианство ослабило боевую мощь русских и они не смогли дать отпор татаро-монголам. Отказавшись от исконного язычества, русские предали предков, но в итоге не смогли стать и истинными христианами (Кулаков 1995). В то же время журнал утверждал, что русские изначально поклонялись единой Божьей Матери, что волхвы смогли укрыться от гонений за стенами монастырей и тем самым донести свои знания до наших современников. Журнал как бы призывал подхватить и развить эти знания, отстаивая их чистоту от чужих (западных) проповедников (Хапихин 1995).

В одном из номеров журнал поместил статью, где с вдохновением рисовалась райская жизнь, якобы существовавшая на Земле в дохристианскую эпоху. Тогда якобы не было никакой агрессии, «люди жили как птицы» и пользовались полной свободой, ибо не было никаких мировых религий, которые бы на нее покушались. Именно в такой обстановке якобы и жили «древние ведийцы» и славяне. У них будто бы вообще не было религии – ее заменяла поэзия, и люди тогда были близки к природе. Все это отняло у них христианство, которое ввело мрачные посты вместо обильных и веселых пиров, извратило и уничтожило древнюю письменность, положило начало религиозным войнам, фактически ставшим «кровавыми жертвоприношениями». Иными словами, автор статьи видел в приходе христианства «победу зла над добром» и, что любопытно, именно против христианства обращал «кровавый навет». Далее, автор указывал на тягу к возрождению дохристианских верований, наблюдающуюся сейчас в разных районах мира, и утверждал, что именно новая вера способна примирить народы в преддверии глобальной катастрофы (Зенин 1998).

В целом многие национал-патриоты в своем стремлении сплотить русский народ готовы отказаться от грубых нападок друг на друга на основе религиозных различий. Борьба с «жидомасонским заговором» кажется им неизмеримо важнее. Так, известная своим зоологическим антисемитизмом газета «Русское воскресение», обличая русских неоязычников в невежестве и «сатанизме», подчеркивала, что у истинно русских нет серьезных поводов для споров, зато у них есть общий враг – Сатана (Удавов 1992).

В свою очередь, занимающая в целом православную позицию газета петербургских ультраправых «Наше Отечество» после расстрела Белого дома осенью 1993 г. стала также делать акцент на русскости как православных, так и неоязычников. Объявив их гарантами национального достоинства «ариев», она призвала заключить мир ради победы над общим врагом-иудаизмом. Залогом тому должна быть слава древних русичей – «Была Русь, была грамота, были свои духовные ценности – и доказательством тому – Аркаим» (Щукин 1994б). Эту линию подтвердил редактор и издатель этой газеты Е. А. Щекатихин (он-то и скрывался за псевдонимом Е. Щукин), чудесным образом объединивший «ведическое мировоззрение» и православие в некий неразрывный сплав, названный им «Ведическим Православным мировоззрением». Он заявил также, что не кто иной, как «жидомасоны», подбрасывает русским губительную идею противопоставления язычества православию (Щекатихин 1997. См. также: Петухов 2008: 302). Показательно, что статью об этом он напечатал в неоязыческой газете «Родные просторы», которая полностью с ним солидаризировалась. В частности, новый редактор газеты В. А. Иванов призвал уважать Русское православие, «не допуская в его адрес никакого очернительства, как это делают “жиды-язычники”» (Иванов 1997).

В свою очередь орган Союза русского народа, волгоградская газета «Колоколъ» во второй половине 1990-х гг. любила рассуждать о «Русском Боге» (см., напр.: Пушкин 1997), не находя в этом никаких противоречий с прокламируемыми ею православными ценностями.

Если компромисс с православием нужен русским неоязычникам для того, чтобы расширить свою социальную базу, то в свою очередь православные националисты ради пробуждения русского национального самосознания заинтересованы в углублении русской истории далеко за пределы христианского прошлого. С этой точки зрения весьма симптоматичными представляются те новые веяния, которые охватили одну из старейших газет русских националистов «Русский вестник» начиная с середины 1990-х гг. Разумеется, она никогда не примет идею неоязычников о связи христианства с евреями, и сама мысль об этом вызывает у нее возмущение (Миронова 1996). Вместе с тем она охотно подхватила уже знакомые нам фантастические рассуждения писателя В. Щербакова о генетических связях праславян с хетто-лувийцами и этрусками, о славянских княжествах в Среднем Приднепровье в эпоху бронзового века, о славянстве как основе европейской цивилизации и пр. (Тищенко 1995; 1996). Сходные сюжеты обсуждались в 1997 г. и в газете «Колоколъ».

 

Образ далекого прошлого, эзотерика и антисемитизм

Дистанцируясь от христианства, неоязычники отходят и от христианской версии антисемитизма. Действительно, их чувства мало трогает утверждение о том, что «евреи распяли Христа». Их также оставляют равнодушными христианские рассуждения о том, что в более раннюю эпоху иудеи сыграли позитивную роль, готовя приход христианства, и что они якобы превратились в «слуг Дьявола» лишь в последние 2 тыс. лет. Их гораздо больше привлекает эзотерический подход, превращающий евреев в абсолютное Мировое Зло и с благодарностью использующийся создателями современных версий «арийско-еврейского конфликта». Поэтому они всеми силами пытаются представить евреев «зловредным фактором», действовавшим во все эпохи без исключения, причем прежде всего против «русичей».

Выше мы уже видели, что одним из важных компонентов неоязыческой историософии является утверждение о том, что древние евреи незаконно захватили Ханаан, якобы прежде принадлежавший русичам или их ближайшим сородичам. Развивая эту «глубокую мысль», писатель Никитин находит именно в этом ужасный грех, который передается всем будущим поколениям и служит русским достаточным оправданием для полного истребления евреев (Никитин 1996б: 154–155, 160–161, 194, 301–302).

Другие авторы стремятся обнаружить корни конфронтации между «русскими арийцами» и евреями едва ли не на заре человечества. Так, уже известный нам философ Демин представлял вполне невинную сказку о Курочке Рябе напоминанием о тех допотопных временах, когда индоевропейцы не на жизнь, а на смерть бились с семитами (Демин 1997 г: 363–365; 1999б: 296–298). В свою очередь Кандыба воспроизводил миф о «жидомасонском заговоре», вслед за С. Нилусом возводя его корни к реформам царя Соломона. Он конструировал непримиримые противоречия между северными и южными «русами», понимая под последними евреев («русалимов»), якобы издревле стремившихся к мировому господству. Впрочем, его пафос относится все же в основном к христианским временам, и он в соответствии с известной нам неоязыческой версией обвиняет евреев в создании и распространении «человеконенавистнической идеологии» – христианства (Кандыба 1997а).

Поистине грандиозные масштабы этому направлению мысли придал писатель Ю. Д. Петухов, следовавший логике уже известного нам В. Скурлатова (Скурлатова 1979). По утверждению Петухова, сам он прочно стоял на православных позициях. На примере его произведений особенно отчетливо видно, каким образом считающий себя православным писатель объединяет миф о «славянах-ариях» с концепцией «жидомасонского заговора». Уже в ранних построениях Петухова слабым намеком проводилась мысль о древнем столкновении двух крупных языковых семей – индоевропейской и семитской. Если Демин нашел свидетельство этой конфронтации в сказке о Курочке Рябе, то Петухов вначале увидел его в борьбе бога-громовика со змеем (Петухов 1990а: 133, 142–143).

Впрочем, в 1990 г. Петухов не рискнул развивать эту тему, а во второй половине 1990-х гг. и вовсе отказался от нее, ибо гораздо более заманчивым ему показалось представить древнесемитского бога Бела/Ваала заимствованием из «славянского» пантеона (Петухов 1998б: 118, 252; 2001: 97 – 134). Мало того, по-своему перетолковывая этот образ, Петухов связал его с Богом иудеев и заявил, что открыл «тайну Иеговы» – ведь иудеи поклонялись Дьяволу (Петухов 2009а: 244). Тем самым, сюжет змееборчества не остался втуне, ибо змей как «злая сила» ассоциировался все с тем же Ваалом, или Велесом, оказывавшимся «Богом иудеев». Так, проделав поистине титанический труд по переписыванию древней истории, Петухов вернулся к плоскому антисемитизму отцов Церкви, называвших евреев «детьми Сатаны».

Вместе с тем в его работах идея конфронтации принимала и иную форму, выражаясь в едва ли не вечной «расовой борьбе» между «русами» и «дикими чужаками», среди которых заметную роль играли кочевники-семиты. В частности, он подхватывал и развивал миф, изложенный еще Емельяновым в «Десионизации», о том, что древнейшие хананеи, населявшие когда-то Палестину, были «русами», основавшими как Яффу, так и Ярихо (Иерихон). И он сетовал по поводу того, что предки иудеев, племена кочевых скотоводов, разрушили «наш древний Иерихон». «Мы – те, – утверждал он, – кого народы молодые и окрестные, зачастую вторгающиеся на наши земли и изгоняющие нас, называли филистимлянами, хананеями» (Петухов 1998б: 251–252; 1998в: 15, 19).

Теперь он уже забывал о своей исторической карте (Петухов 1998б: 232–233), где было правильно показано, что именно индоевропейцы были пришельцами в Леванте; не упоминал он и о том, что филистимляне появились там фактически одновременно с древними израильтянами. Ведь теперь ему требовалось продемонстрировать, что последние, во-первых, якобы вытеснили предков «русов» с принадлежавших тем земель, а во-вторых, заимствовали их древнюю культуру, включая мифы, легенды и самого бога. Якобы все это было беззаконно присвоено евреями и включено в Ветхий Завет (Петухов 1998в: 19). И Петухов не без злорадства уличал Давида в том, что тот воровским способом убил «нашего витязя-богатыря… князя Голиафа» (Петухов 1998б: 252; 2008: 291). При этом, обвиняя «семитов» в узурпации культурного наследия «русов», автор сплошь и рядом приписывал древним славянам чужих богов, щедро раздавал им чужие территории и без тени смущения включал в их состав неславянские группы населения. В частности, иранских богов Хорса и Семаргла он делал исконными славянскими богами, Рюрика и его сподвижников смело записывал в славяне, объявлял древнееврейское понятие «ангел» славянским, не говоря уже о том, что превращал в «русов» шумеров, хеттов, этрусков, германцев и многие другие древние народы (Петухов 1990б: 26; 1998б: 174, 184–191, 200, 253; 2009б: 88–89, 94–99).

Впрочем, Петухов предпочитал более детально обсуждать свою излюбленную тему борьбы с «чудовищем» иным способом. В 1990-х гг., проявив недюжинную усидчивость, Петухов издавал свои подготовленные еще в 1980-х гг. книги в стиле фэнтези, где основным стержнем служила вечная борьба между силами Добра и Зла. И хотя действие этих книг происходило якобы в далеком будущем, это будущее постоянно смыкалось и самым причудливым образом переплеталось с глубочайшим прошлым, где действовали славянские волхвы и непобедимые богатыри.

Одна из этих книг под названием «Меч Вседержителя» завершала серию «Звездная месть». Ее действие разворачивается в XXV в., когда Землю оккупируют космические пришельцы, пытающиеся использовать землян в виде биомассы для своих чудовищных опытов. Одним из руководителей этих непрошеных гостей рисуется некий Авварон, властелин преисподней. Ему противостоит русский воин Иван, не расстающийся с нательным крестом. К изумлению христианина, но вовсе не приверженца «Русской Религии», христианину Ивану покровительствует языческий волхв, вдохновляющий его на подвиги своими рассказами о славе древних языческих предков.

Авварон рисуется в самых черных тонах – «черный трон, черная сгорбленная под непостижимым гнетом туша в черном балахоне, в черном капюшоне, надвинутом на глаза… Неземное зрение. Потусторонняя явь!» (Петухов 1998а: 108–109). Перед нами не что иное, как типичное средневековое изображение еврея в облике Сатаны. Волхв изображается прямым антиподом Авварону. Это – «высокая и сухощавая фигура в светлых льняных одеждах», появляющаяся из «пропитанных солнечными лучами воздуха… Лицо смуглое и доброе… светло-голубые глаза» (Петухов 1998а: 296). Оппозиция до боли знакомая – именно так в глубоком Средневековье персонифицировалась борьба Тьмы и Света, Зла и Добра. Петухов значительно обогатил эту средневековую символику, введя в нее уже известные нам расовые и языческие мотивы. Ведь по пути к победе и Истине православного Ивана ведет отнюдь не Христос, а Индра, Кришна и Один, над которыми реет Белый бог (Петухов 1998а: 297, 373).

А укрепляют Ивана в этой борьбе нерасторжимые связи с предками – «ты должен быть силен не только своей силой, но силой всех твоих дедов, прадедов, пращуров, всего Рода твоего, из коего ты вышел». Воскрешая «арийско-славянский миф», автор перечислял этих предков, «воинство Святорусское», и нас уже не удивит тот факт, что среди них мы обнаружим «расенов-этрусков», тавроскифов и просто скифов, фракийцев и неких «яриев с долин Инда», кельтов и вандалов, и даже «аркаимские дружины» (Петухов 1998а: 299, 312–313).

Отбросив былую осторожность, связанную не столько с убеждениями автора, сколько с тактическим маневром, Петухов без сожаления забывал о своих высказываниях, направленных против расизма, культуртрегерства и идеи избранного народа. Теперь зарождение и эволюция человечества виделись ему совсем в другом свете. Вооружившись идеями «Русского Космизма», он заявлял, что «предки-россы» произошли от полубогов и героев, которые пришли на Землю «в виде космических излучений» и «поразили хищную, алчную, тупую плоть избранных двуногих на генном уровне», наделив их своим духом. «Десять тысячелетий Божественного Дыхания! Сотни, тысячи первоначально избранных среди миллионов злобных и трусливых зверей! Род созданных по Образу и Подобию». Эти мудрецы и герои, подобно Прометею, несли «дикарям» свет знаний, и те обожествляли их, слагали о них мифы и легенды (Петухов 1998а: 300, 309–310).

Теперь Петухов окончательно отрывался от научной почвы, которой он все же пытался придерживаться в своей первой псевдонаучной книге по истории индоевропейцев. Он смело подхватывал миф об Арктической прародине и широком расселении «предков» по Сибири и далее – до Гималаев, Переднего Востока и Европы. Он рисовал грандиозные волны пастухов-воинов, «избранного народа», светлоглазого и русоволосого, заселившего изрядную часть Земли от Тихого до Атлантического океана и от Приполярья до Индостана, Аравии и Нубии более 40–30 тыс. лет назад. Будто бы уже тогда они несли над собой «огненный крест Сурьи» (то есть свастику! – В. Ш.), «священный крест» (Петухов 1998а: 330–334).

В то же время, повествовал автор, мир рано разделился на «две цивилизации»: одну светлую, умную и честную, другую животную, пронизанную интригами и ложью. В первой господствуют здоровье, крепкие семейные узы, почитание родителей, труд и порядок; вторая является царством золотого тельца – в ней побудительным мотивом служит жажда наживы, это цивилизация растлителей и разрушителей (Петухов 1998а: 328–329). Мало того, что образ этих цивилизаций создается по принципу непримиримой оппозиции; в нем слышится отзвук антииудейских проповедей таких отцов Церкви, как апостол Павел, святой Августин, святой Иероним и др., практически в тех же словах изображавших христиан и иудеев.

От отцов Церкви Петухова отличал лишь крайний пессимизм в отношении разрешения этого конфликта – ведь выходит, что из века в век «злая цивилизация» постоянно побеждает «добрую» и никакие высокие нравственные качества не спасают последнюю от разлагающего влияния первой. В соответствии с «арийско-славянским мифом» автор рисовал апокалиптическую картину наступления «злой цивилизации», начавшегося приходом «неведомых миру колен» из Сирийской и Аравийской пустынь. Они захватывали и разоряли города, убивали царей и жрецов, заставляли писцов переписывать историю. При этом захватчики не обладали никаким творческим началом и были способны лишь «красть и уничтожать» (Петухов 1998а: 334). Со временем Петухов настолько осмелел, что отваживался и прямо называть этих «неведомых захватчиков» по имени. Он писал о «полных немыслимой злобы, зависти, ненависти евреях-захватчиках, вторгшихся на Святую Землю из Аравийских пустынь… и разгромивших блистательную российскую цивилизацию» (Петухов 1998в: 19–21).

В этом свете автор в совершенно неожиданном ракурсе представлял Иисуса Христа и христианство. Оказывается, христианство является древнейшим русским наследием, причем «славяноросы» были «носителями креста» (автор поясняет: «коловорота», «свастики») и поклонялись «единому Богу Роду» не менее 10 тыс. лет. Якобы даже после прихода евреев в Палестину там еще сохранялись «славяноросские общины», и именно из их среды вышли Спаситель и его апостолы (Петухов 1998в: 19–21).

Подобно Кандыбе, Петухов по-своему трактует подвижническую деятельность Иисуса Христа. По его словам, тот пришел на Землю вовсе не для того, чтобы искупить первородный грех человечества. Нет, он пришел, чтобы «вернуть проклятой земле ее святость», он пришел не к «избранным», а к «отверженным», предавшимся злу «на тех землях, где дал он силу детям своим и где они утеряли ее, утратив земли эти под натиском диких кочевников». Но жертва его сама по себе не спасла мир от зла. Зато он пробудил двенадцать апостолов, «русоволосых и светлоглазых россов», возродивших мир и создав Церковь Христову, укрепляя империи и выжигая «нечисть» (Петухов 1998а: 335–336). Позднее в развитие этих идей Петухов дал новое объяснение того, почему Палестина ассоциируется со Святой землей. Оказывается, дело вовсе не в том, что там возникло христианство. По Петухову, речь шла о горестных воспоминаниях о тех давних временах, когда «южные русы» были вытеснены с Ближнего Востока «протосемитами». Якобы северные волхвы, а затем и христианские священники хранили память об «исконных жителях» Ближнего Востока как «пострадавших от врагов за веру». Якобы поэтому Святую землю было бы правильнее называть «Святой Русью» (Петухов 2009а: 107–108). В этой экстравагантной версии христианство теряет свой универсальный всечеловеческий смысл и превращается в религию «россов». Ведь едва ли не главную миссию Церкви автор видел в том, что она «объединяет тех, кто забыл, что из одного Рода» (Петухов 1998а: 336). Иными словами, Петухов всячески пытался сблизить христианство с язычеством и навязать ему языческие ценности. Он настаивал на том, что христианство пришло на Русь как «родная кровная вера» (Петухов 1998в: 21).

Вместе с тем он изящно обходил вопрос о том, с какой именно «нечистью» боролась Церковь Христова, и из его увесистого сочинения читатель так и не узнавал, что изрядную долю этой «нечисти» составляли славяне-язычники. Не узнавал читатель и о славянском язычестве. Ведь всех языческих богов автор огульно зачислял в древние исторические личности, обожествленные кем угодно, но только не «россами». Последних же он наделял извечным и исконным монотеизмом – верой в Бога Единого, Творца Мироздания (Петухов 1998а: 309–310, 334). И он всеми силами убеждал читателя в правомочности всех действий Ивана – «он имел право наказывать! Ибо он видел плоды безнаказанности» (Петухов 1998а: 448).

По словам Петухова, даже разведя «очищающий костер инквизиции», Церковь все-таки проиграла, враги разъели ее изнутри и раскололи на две части. Но, о чудо, пострадала от этого лишь Западная церковь, а Восточная православная церковь «россов» продолжала мужественное сопротивление. Она выдержала нападки всех внешних врагов, но не смогла устоять перед внутренними. И вот теперь враги «проникли в саму Православную Церковь, чтобы объединить ее с прогнившей иудеохристианской златолюбивой и не Христовой церковью западной» (Петухов 1998а: 337–338). Так в романе отражается современная борьба основной массы православных иерархов против экуменического течения.

Примечательно, что, опасаясь обвинений в антисемитизме, автор нигде в рассматриваемом романе не упоминал ни евреев, ни иудаизм. Однако ключевые сюжеты (Арктическая прародина, широкое расселение культуртрегеров-кочевников и их вытеснение с юга на север, столкновение двух цивилизаций – «доброй» и «злой») и ключевые слова (Паленый Стан, Сиянн, огненный крест) – все это без труда позволяет опознать антисемитский «арийско-славянский» миф. И уж совсем узнаваемо звучит следующий пассаж, идею которого автор позаимствовал у В. Емельянова. Будто бы Иван увидел, как у египетских пирамид «мрачные жрецы-отступники, идущие к власти над миром, тайно выращивали гибридных нелюдей, смешивая безумных и полубезумных, одержимых двуногих – изгоев белой и черной рас. Они выращивали дьяволов во плоти, лишенных душ, но наделенных сатанинским изворотливым разумом и безумной, истерической алчностью… сотворили выродков, несущих человечеству смерть вырождения, подобно смертельным вирусам, убивающим целые племена»… «Выродки тщились переплюнуть Господа Бога, они в безумной гордыне уподоблялись отцу своему дьяволу, выращивали новые расы, они “творили”!» (Петухов 1998а: 338). Обладавший недюжинными художественными способностями, Петухов детализировал сухое повествование Емельянова и в красках изображал, как жрецы вскрывали головы детей, сажали туда вредоносных личинок и разгоняли эту «новую гибридную расу» по всему миру (Петухов 1998а: 453–454).

Но если Емельянов простодушно видел в этих «выродках» предков евреев, то Петухов в своем романе благоразумно обходил этот вопрос. Он лишь замечал, что сами они называли себя «гуманистами, просветителями, реформаторами, демократами, учителями…». Он искренне ненавидел их за то, что они будто бы видели в людях биомассу и производили над ними чудовищные опыты (Петухов 1998а: 434–435). Он умалчивал о том, что точно так же, по его собственным словам, поступали с людьми те самые первопредки, которых он выводил из космоса. Однако такие разительные противоречия, которых немало в его произведениях, его вовсе не смущали. Ему важнее был общий пафос романа, направленный на защиту России от «злых сатанинских сил», якобы стремившихся разрушить «последнюю обитель Христа», каковой ему и представлялась Россия (Петухов 1998а: 437).

Позднее Петухов вернулся к этому «эксперименту египетских жрецов» и кое-что разъяснил. Оказывается, древнеегипетские жрецы и среди них Моисей, а равным образом Авраам и его потомки, пришедшие в Египет, были едва ли не чистокровными «русами». По не объясненной автором причине, эти жрецы замыслили вывести новую совершенную расу «богочеловеков», но не смогли предвидеть последствия своих «космических» начинаний. Лишь Моисей якобы осознал крах эксперимента, и в этом состояла его жизненная трагедия. Ведь остановить «древнеегипетский эксперимент» было уже невозможно, сокрушался автор (Петухов 1998в: 41–42). Он и здесь ограничивался недомолвками, надеясь, что читатель и сам поймет, что из Египта вместе с Моисеем вышли не «богочеловеки», а «злые сатанинские силы», которым Петухов уделял так много места в своих романах.

В дальнейшем Петухов еще неоднократно возвращался к истории этого «эксперимента», тайна которого не отпускала его до конца жизни (этот вопрос настолько его волновал, что одна из самых длинных глав в его книге «Русы Древнего Востока» была посвящена происхождению евреев). В который раз меняя свои взгляды, теперь он доказывал, что следует проводить четкие различия между семитами и евреями: если первые были плодом «развертывания этногенеза», то вторые – искусственным результатом «египетского эксперимента». Теперь он наконец-то проник в суть «мудрого замысла» египетских «волхвов-жрецов». Оказывается, те хорошо сознавали, что, захватив цивилизации Ближнего Востока, «протосемиты и семиты» на этом не остановятся и непременно нападут на Египет, который ждала та же плачевная участь. Якобы жрецы понимали, что «семитов» могут остановить только такие же «семиты». Поэтому они решили «цивилизовать» «архантропическую массу» (именно так Петухов видел предков евреев) путем «селекции» и поделиться с ней своими сокровенными знаниями, тем самым сделав ее «русоевреями». А затем под присмотром «жреца» Моисея они отправили ее в Ханаан, планируя превратить ее там в оседлый земледельческий народ со своей государственностью. Якобы это могло бы послужить буфером и остановить натиск «диких семитов» на Египет, и якобы в этом заключалась тайна «избранности» евреев. Иными словами, они были избраны вовсе не Богом, а египетскими жрецами.

Стоит ли говорить о том, что, донельзя искажая историю древних израильтян, Петухов фактически лишал их каких-либо политических, культурных и интеллектуальных достижений? По его утверждениям, все у них было вторично, все они якобы заимствовали у «русов». «Ни мне, ни археологам не известен ни один город, выстроенный евреями», – заявлял он. Мало того, обращаясь к «народной этимологии», он выводил термин «хабиру/хапиру» из русского глагола «хапать» и настаивал, что якобы разбои и захваты чужого имущества были их призванием (Петухов 2008: 246–290; 2009а: 279–335). Ему настолько нравилась версия об «эксперименте египетских жрецов» по созданию «избранных», что он даже поделился ею с корреспонденткой «Литературной газеты», тем самым доводя ее до сведения читающих газету интеллектуалов (Вельдина 2004: 7).

Своим экскурсам в глубокое прошлое Петухов придавал особый смысл, искусственно создавая там ситуации, якобы способные объяснить современные процессы. Речь фактически шла об эзоповом языке, использовавшемся писателем для изложения своего видения настоящего. Так, связывая процессы упадка и деградации цивилизаций на Древнем Востоке с нашествием «диких семитов», он находил им аналогию в России 1917 г., где якобы продолжался все тот же процесс. Здесь Петухов опирался на давний антисемитский миф о том, как якобы «евреи-большевики» противоправно захватили власть, но впоследствии из-за своей неопытности окончательно разладили государственный аппарат. Это позволяло ему еще раз подчеркнуть якобы неспособность евреев к созданию собственных государств и стремление жить за счет созданного другими (Петухов 2009б: 279–280).

Похоже, образ евреев ни на минуту не оставлял Петухова, и он вновь и вновь обращался к нему, чтобы лишний раз подчеркнуть «вторичность» евреев, отсутствие у них творческого начала, их стремление жить за счет соседей, иными словами, чтобы еще раз напомнить читателю стереотипы, с избытком накопленные антисемитской литературой. С этой точки зрения показательно, что одну из своих основных книг, посвященную «истории древних русов», Петухов заканчивал вовсе не прославлением предков и их славной истории, чего от него можно было бы ожидать. Нет, заключительным аккордом звучало утверждение о том, что евреи никогда не имели своих собственных богов, а заимствовали образ единого Бога-Вседержителя у русов (Петухов 2009б: 459). Иными словами, книга завершалась символической победой «русов-арийцев» над евреями, и, надо думать, автор надеялся, что эта победа будет не только символической.

Так Петухов показывал, какие богатые возможности таит в себе шовинистический подход для увязывания русского неоязыческого мифа с православием. Во-первых, теперь уже нет оснований противопоставлять христианство язычеству – ведь обе эти религии сформировались в одной и той же «русской» среде и являются родными сестрами, делить им нечего. Во-вторых, «богоубийство» оказывается детской шалостью по сравнению с теми преступлениями, которые евреи якобы совершили против русского народа, оккупировав его «исконную территорию» на Ближнем Востоке и, в частности, в Палестине и присвоив его интеллектуальное наследие. В-третьих, евреи вообще оказываются не людьми, а некими «биороботами», «искусственно выведенной расой», плодом плохо поставленного эксперимента. Так Петухов вносил в свой «православный подход» элементы расистского антисемитизма. Наконец, в-четвертых, возрождая из небытия призывы позднего Достоевского к захвату Константинополя, Петухов поправлял великого писателя – Константинополь должен по праву принадлежать России не в силу ее претензий на византийское наследие («Москва – Третий Рим»), а потому, что по концепции современных русских неоязычников «Троада испокон веков была русской, славянской землей…» (Петухов 1998в: 15; 2009б: 128).

Следует отметить, что антисемитские рассуждения и пассажи не являлись чем-то новым в работах Петухова конца 1990-х – начала 2000-х гг. Еще в 1990 г. он выпустил сборник публицистики, где отдал должное идеям, развивавшимся идеологами «Памяти». Выступая с позиций крайнего консерватизма, он делал тогда все возможное для защиты любых русских реакционеров, мракобесов и антисемитов, начиная с известного крепостника и царского цензора адмирала А. С. Шишкова (Петухов 1990б: 33–38) и до получившего в 1980-х гг. сомнительную славу борца против «спаивания русского народа евреями» академика Ф. Г. Углова и деятелей «Памяти», которых Петухов всячески защищал от нападок со стороны демократической прессы. В этой брошюре Петухов подхватывал миф о «еврейском питейном капитале», «еврейской русофобии» и создании евреями режима апартеида для русского народа. Он утверждал, что кампанию против «космополитов» затеяли и раздули едва ли не сами евреи, и обвинял критиков шовинизма в создании «образа врага» и «разжигании национальной розни». Наконец, он обвинял евреев в замыслах превращения России в расистское государство и в то же время доказывал, что антисемитские настроения раздувают сионисты для того, чтобы стимулировать отъезд евреев из страны (Петухов 1990б: 9, 68 сл., 75–77, 84–88, 92, 95 сл.). Вполне в духе идеологов «Памяти» Петухов возбуждал у русского населения страхи относительно некой хотя и неведомой, но страшной опасности, нависшей над ним и способной привести русских к вырождению и полному исчезновению. Эту опасность он напрямую связывал с деятельностью «международного сионизма», повторяя на излете перестройки избитые штампы советской пропаганды (Петухов 1990б: 104–108).

Творчество писателей, сделавших арийство и тоску по мистике Севера своей излюбленной темой, не остается незамеченным. За их произведениями напряженно следят активисты русского национального движения, неизменно помещающие восторженные рецензии на их книги в своих изданиях. В частности, «арийские фантазии» Никитина и Петухова удостоились самых благожелательных отзывов в журнале «Нация», органе русских неонацистов (Нация, 1996, № 2: 38).

В любом случае сравнение рассмотренных выше версий истории показывает, что русские радикалы готовы распространять самые фантастические, в том числе и диаметрально противоположные, взгляды, лишь бы обвинить евреев в самых ужасных кознях против человечества и, особенно, русского народа.

Впрочем, для русских националистов православной ориентации более характерен другой подход, стремящийся примирить русское православие со славянским язычеством. Основой для этого им служат исследования русских и советских ученых, продемонстрировавшие мощный пласт языческих верований, доставшийся по наследству русскому православию. Исходя из этого, некоторые авторы даже пытаются «национализировать» последнее, настаивая на его самобытности, которое оно получило на русской почве в силу отмеченного христианско-языческого симбиоза. Именно в этом им видится суть народного православия, и они настаивают на том, что фактически язычество никогда и не умирало, хотя до сих пор оно и находилось на периферии народного сознания (Синягин 1995; Абаев 1995). В этом плане язычество рассматривалось в альманахе «Волшебная гора», стоящем на православных позициях, хотя и с эзотерическим оттенком (Осипова 1995). Одновременно авторы журнала давали понять, что в христианстве есть и другой пласт, связанный с иудаизмом, и вот от этого-то современному христианству и следует освобождаться. Нетрудно заметить, что такое отношение к язычеству сближает его с теми, кто придерживается «мягкого неоязычества». Это также разительно напоминает попытки некоторых немецких интеллектуалов создать «арийское христианство» в начале 1930-х гг.

Наконец, следует обратить внимание на то, что увлечение «Влесовой книгой» и «гиперборейской прародиной» рано или поздно приводит к антисемитизму. Например, написав четыре объемистых тома, посвященные «русской цивилизации», и тщательно избегая любых упоминаний о евреях, И. В. Можайскова все же не смогла до конца соблюсти «политическую корректность». В четвертой части своего многословного произведения она не удержалась от обращения к «Протоколам сионских мудрецов», заявив, что вся история XX в. развивалась по разработанному в них сценарию (Можайскова 2002. Ч. 4: 305).

По сути, рассмотренный миф опирается на апокалиптическую логику, отводящую евреям (иудеям) особо негативное место в картине конца Света, когда им предназначено стать главной опорой Антихриста, страшного гонителя христиан. Только теперь место христиан занимают арийцы (или славяно-арийцы), эпоха конца времен растягивается на неопределенно долгий период, насчитывающий тысячелетия, а евреи из подручных Антихриста превращаются в самостоятельный субъект Мирового Зла. Примечательно, что популярность этого мифа не ограничивается неоязычниками, он распространен и среди приверженцев некоторых других новых религиозных движений, например Белого братства и виссарионовцев (Фаликов 2007: 234–245; Ахметова 2010).

 

Глава 9

Эра водолея и русское мессианство

Антихристианский пафос рассмотренной выше идеологии вполне созвучен духу западных Новых правых (см., напр.: Бенуа 1991), хотя русские националисты и призывают бороться с «тлетворным влиянием Запада». Кроме того, в отличие от весьма топорной пропаганды последних Новые правые тщательно вуалируют свои расистские концепции рассуждениями о заботе и сохранении отдельных этнических идентичностей (см., напр.: Amaudruz 1993).

Настаивая на своей оригинальности, русское неоязычество на самом деле отражает тенденцию, охватившую за последние несколько десятилетий весь западный мир. Речь идет о растущей популярности дохристианских, восточных и эзотерических религий, в которых все большее число людей видит путь к преодолению мирового кризиса – экологического, экономического, социального и духовного (Adler 1986). Немало этих неофитов прямо связывают кризис с двухтысячелетним господством монотеистической «иудеохристианской» религии, обвиняя ее в антропоцентризме, оправдании эксплуатации, преследовании меньшинств и стремлении упразднить культурное многообразие (Bonewitz 1971: 200; Adler 1986: 18–19, 35, 365; Fry 1990: 335; Ringel 1994: 66). Сторонники этих идей видят выход в возвращении к языческим верованиям, способным, на их взгляд, выработать более бережное отношение к природе и культивировать толерантность и эгалитаризм. Одним из важных компонентов современного западного неоязычества является феминизм, причем до такой степени, что в ряде случаев он выглядит как бы «монотеизмом наоборот», то есть культ сводится к поклонению «Богине-Матери» и руководство им осуществляется исключительно жрицами.

Нетрудно заметить, какую огромную роль в западном неоязычестве играют современные западные ценности – стремление сохранить и упрочить личную свободу, акцент на эгалитаризме, сочувственное отношение к меньшинствам, установки на культурный плюрализм и бережное отношение к природному наследию. В этом смысле современное неоязычество органически вписывается в более широкое движение «Новая Эпоха», предрекающее наступление «духовной революции», якобы способной кардинально изменить натуру человека и тем самым спасти человечество от надвигающейся катастрофы (Ferguson 1981).

В то же время как неоязычество, так и движение «Новая эпоха» не являются неким однородным целым. Напротив, они включают целое соцветие весьма разнообразных и порой противоречащих друг другу идей, мировоззрений и рецептов на будущее, среди которых есть и весьма сомнительные. В частности, некоторые группы культивируют веру в то, что путь к спасению лежит через чистоту культуры и чистоту крови; они стоят за изоляционизм и прекращение иммиграции (Harvey 1996: 60).

Родоначальницей движения «Новая эпоха» считается англичанка Элис Бейли, сформировавшая свою концепцию в 1940-х гг. В ее оккультном учении, как в капле воды, отражаются все присущие этому движению противоречивые тенденции. Верная последовательница Блаватской, Бейли воспринимала XX век в апокалиптических тонах как век всемирной катастрофы, на смену которому скоро придет новый Золотой век. Наше время ей виделось как сложный переходный период от эры Рыб к эре Водолея. Она выступала против социальной несправедливости, авторитарных и тоталитарных режимов, расовой ненависти и идей расового превосходства, неравенства полов, войн и беззаконий и, наконец, засилья материализма и бездуховности. Она жила ожиданием эры Водолея, которая покончит с хаосом, «засвидетельствует восстановление внутреннего духовного водительства на высшем витке спирали» и даст народам Земли покой (Бейли 1994б: 16–18, 74, 117). Путь к этому она видела в установлении по-настоящему единой человеческой цивилизации, единой и в политическом (Мировая федерация наций) и в духовном отношении (Новая мировая религия) (Бейли 1994а: 167–173; 1994б: 55, 163).

В этом контексте Бейли и рассматривала проблему евреев, считая ее одной из кардинальных для современного мира, и именно здесь ее внешне гуманная концепция оказывалась в плену у традиционного христианского антисемитского мифа. В евреях она признавала «продукт человечества прежней солярной системы» и считала, что их «эгоизм, корыстолюбие и сознательное стремление к самоизоляции» губительно сказывается на современной обстановке и мешает достижению гармонии и полного взаимопонимания между людьми. «Древняя склонность евреев захватывать и удерживать, а также сохранять свою расовую и национальную чистоту является их отличительной характеристикой», – писала Бейли. Ее отношение к евреям было двойственным, сочетавшим некоторое уважение, вызываемое мистическим ужасом в связи с тайной их происхождения и особой ролью на Земле, с отвращением, требующим поскорее с ними покончить. Бейли полагала, что предками евреев были некие «падшие ангелы», не подчинившиеся «планетарной Иерархии» еще в эпоху Лемурии и убившие своего Мастера. С одной стороны, в силу этого они обладали определенным могуществом, будучи носителями тайных знаний, но, с другой, это могущество имело злое начало, поскольку своими истоками восходило к нарушению порядка и даже убийству. Поэтому, заявляла Бейли, хотя закон Моисея и царит сейчас на большей части мира, он искажает исходный замысел и мешает осуществлению истинной законности (Бейли 1994а: 363–370; 1994б: 41–42).

Мало того, утверждала она, евреи никогда не понимали возложенной на них миссии и были справедливо наказаны за то, что отвергли Мессию. Участь евреев представлялась ей следующим образом: «Древние формы, характерные для освобождения евреев, к настоящему времени устарели и должны быть отброшены. Столь же достоверно, что, отвергнув Мессию в лице Христа, еврейская раса осталась, метафорически и практически, под знаком Овна, Барана, или Козла Отпущения; евреям суждено было существовать и под знаком Рыб, опять-таки символически, чтобы признать своего Мессию, когда он появится под знаком Водолея». Она доказывала, что наступает конец двухтысячелетней эры Рыб, когда господствовало «реакционное» христианство, и близится эра Водолея с ее духовным обновлением. Поэтому, вещала она, христианство в его прежнем виде, основанное на еврействе, должно исчезнуть, так как уже не удовлетворяет потребностям человеческой эволюции (Bailey 1976: 534. См. также: Бейли 1994б: 160–161; 1995: 90). Должно исчезнуть и само еврейство, слившись с остальным человечеством, утверждала Бейли. Только тогда люди осознают единство своего происхождения и откажутся от былой ненависти к евреям (Бейли 1994а: 370).

Иными словами, в эзотерическом учении Элис Бейли содержатся расистские и антисемитские мотивы, и неудивительно, что ее последователи призывают очистить христианство от «еврейского наследия» и отказаться от «еврейской Библии» с тем, чтобы благополучно вступить в эру Водолея (об этом см.: Brearley 1994: 261–265). Одним из таких последователей является американский теолог Мэтью Фокс, который в предчувствии наступления «Новой эпохи» призывает кардинально реформировать христианство, освободив его от «жестокого» «племенного» библейского Бога Израиля. Он отвергает и саму Библию как «рукотворное» и потому «бесполезное» произведение. Он отвергает и «еврейского Иисуса» ради будущего «космического Христа сексуальности». Его теология основывается не на Боге, а на Творении, и он торжественно вводит в божественный пантеон Богиню, Землю-Мать. Эту экстравагантную новую религию, отметающую как иудаизм, так и ортодоксальное христианство, он объявляет глобальной религией будущего, солидаризируясь в этом с Элис Бейли. При этом он клянется, что тем самым оживляет истинную еврейскую духовность, и заявляет, что только антисемиты и фашисты могут выступать против его теологии! (об этом см.: Brearley 1994: 264). Примечательно, что все эти представления перекликаются с учением итальянского фашистского философа Ю. Эволы, которому современная эпоха также виделась временем крайнего упадка, начавшегося в VIII–VI вв. до н. э., и он предрекал скорую катастрофу, за которой наступит обновление и начнется новый Золотой век (Эвола 1995; Sheehan 1981: 61–62).

Именно эти идеи с благодарностью восприняли современное русское неоязычество и новый оккультизм, «обогатив» их традиционными сюжетами и настроениями, свойственными адвокатам «Русской Идеи». Далеко не случайно в первой половине 1990-х гг. в России, наряду с трудами мадам Блаватской, активно переводились и публиковались работы Элис Бейли. Русским националистам ее идеи могли тем более прийтись по душе, что она предоставляла России особое место в обновленном мире – именно из России, по ее мнению, должна была прийти новая общечеловеческая религия, которая зальет человечество Солнцем Правды (Бейли 1994б: 69–70).

Русское неоязычество является радикальной разновидностью консервативной идеологии, отличающейся откровенным антиинтеллектуализмом и популизмом. Оно видит причину всех современных бед в предательстве по отношению к «исконно русской» идеологии – славяно-русскому язычеству, в котором якобы концентрировалась мудрость предков. В соответствии с этим путь к спасению должен лежать через отказ от губительной идеологии «иудеохристианства», будто бы ставящей своей целью культурную нивелировку и прежде всего уничтожение русской культуры.

В этом, кстати, русские неоязычники кардинально отличаются от Бейли, которая обвиняла евреев в «сепаратизме» и видела в них последнюю преграду на пути к единой безнациональной мировой цивилизации (см.: Bailey 1976: 634; Brearley 1994: 261–262). Русская неоязыческая газета «Родные просторы» с благодарностью и пониманием перепечатала статью известного швейцарского расиста Г. А. Амодрюза, направленную против понимания эры Водолея как эпохи установления якобы подлинного единства человечества во главе с мировым правительством. Этот автор призывает к культивации «расизма с положительным знаком» в стиле «Новых правых» (Amaudruz 1993). Зато Мигель Серрано прямо писал о том, что эра Рыб была неблагоприятной для «арийцев-гиперборейцев». Он с нетерпением ожидал прихода эпохи Водолея, когда будто бы должны вернуться боги и герои, предтечей которых он называл Гитлера как «последнего аватара» (Серрано 1994). В свою очередь Амодрюз превозносит Россию как страну, где «белая раса» якобы сохраняется в наиболее чистом виде и где не преследуется расистская пропаганда. Он призывает к освобождению Европы от «биологических отбросов», к возвращению «африканцев в Африку» и «азиатов в Азию» и превращению Объединенной Европы в «оплот белого мира». Он верит, что и Россия будет активно участвовать в «спасении белой расы» и сделает свой вклад в «арийское возрождение». Эти его рассуждения были с энтузиазмом встречены расистами в России и неоднократно перепечатывались расистскими и неоязыческими СМИ (Амодрюз 2001).

В этом контексте русское неоязычество и оживляет извечные для русского национализма антизападнические настроения. Тем самым, оно имеет ярко выраженный этнонационалистический характер, и это первая особенность, отличающая ее от западного неоязычества. Второй особенностью являются этатистские имперские устремления, направленные на спасение и восстановление «Русской империи», чему и служит историософский миф, призванный обосновать исконные права «славян-русов» на обширные территории в Европе и Азии. Здесь весьма пригодным оказывается «арийский миф», который русские неоязычники рисуют как извечную борьбу «славян-арийцев» против «злокозненных семитов». Правда, в последние десять лет часть неоязычников увлеклись идеей «славянского сепаратизма», призывающего к раздроблению России на несколько чисто русских национальных государств, где не будет никаких этнических меньшинств. В любом случае многим русским неоязычникам социальные и политические проблемы кажутся не в пример важнее религиозных. Причем в этом контексте их все больше привлекает идея «чистоты арийской крови».

Все это объясняет и третью особенность русского неоязычества, для которого, в отличие от его западных аналогов, феминистские и природоохранные сюжеты представляются формальными и второстепенными. Апеллируя к «исконным ценностям» далеких предков, русское неоязычество вынуждено хранить верность патриархальным традициям, и руководство как языческими общинами, так и политическими партиями осуществляется, как правило, мужчинами. Что же касается экологического аспекта, то оно делает акцент прежде всего на «экологии культуры» и легко перекидывает отсюда мостик к «чистоте крови». По сути дела, современное русское неоязычество является первой серьезной попыткой принести расовую доктрину на русскую почву и привить ее русскому национализму.

Многие из рассмотренных выше концепций имеют пророческую, мессианскую направленность. В них нередко встречается утверждение о грядущей смене эпох: эра Рыб, тяжелая и страшная, должна скоро смениться счастливой эрой Водолея. Вот что пишет по этому поводу известный астролог, пропагандист оккультных наук П. Глоба: «Мы представители авестийской традиции… Люди, живущие на нашей территории, являются генетическими носителями этой традиции. Не случайно на стыке двух эпох – эпохи Рыб и грядущей эпохи Водолея (Россия находится под знаком Водолея) у нас в стране так возрос интерес к этим знаниям… Грядут Великие Времена, и мы должны стать активными участниками этих перемен» (Глоба 1992: 3. См. также: Каневская 1990; Величко, Мансуров 1996). Т. Глоба добавляет к этому, что к началу эры Водолея, «когда придет время конца тьмы и лжи», «арии» должны вернуться к своим истокам, и «Россия будет владеть миром, подарит человека будущего и новое мировоззрение» (Глоба Т. 1991; 1993б: 51, 57, 59, 70; 1994а: 31).

Президент Международной рериховской ассоциации В. М. Сидоров повторял вслед за своим кумиром, Н. Рерихом, что именно в России в эру Водолея «свершится таинство воплощения третьей ипостаси Бога Единого – Духа Святого» и это будет «эпоха Русского Века» (Сидоров 1996: 20, 23, 31). Другие эзотерики провозглашают окончание «эпохи Калиюга», или эпохи Рыб, «эпохи войн и беззаконий» и вступление человечества в эру Водолея, «эру мира и справедливости» (Дмитриева 1992: 40–41, 209, 241; Васильев Э. 1995: 4). С ними в этом солидарны кришнаиты (Мочалова 1996: 113–114; Данилов 1996: 101), юсмалиане и виссарионовцы (Ахметова 2010: 73) и уже известный нам писатель Щербаков (Щербаков 1992: 268, 357, 370; 1996 г: 3). О благословенной космической эре Водолея, будто бы призванной вернуть человечество «к состоянию исходного первозданного благоденствия», пишет и бескомпромиссный борец с христианством писатель В. Б. Авдеев (1994: 168–169). Культурный центр «Вятичи» торжественно объявляет конец «ночи Сварога» и «утро нового великого дня богов» на пороге 3-го тыс. (Сперанский и др. 1997: 23). Считающий себя православным, альманах «Волшебная гора» также обеспокоен приближающейся экологической и социальной катастрофой и предвещает человечеству серьезные изменения (см., напр.: Кожинов 1994).

С. Антоненко вещает: «Согласно многим пророчествам, в нынешнее время, непосредственно предваряющее эсхатологическую эпоху мирового конца, возможно (на относительно короткий, впрочем, срок) возрождение реалий давно прошедших эпох… Наступает время “снятия печатей” – открытия мировых тайн, погребенных под спудом веков». Одну из этих тайн ему не терпится открыть самому: «Русская культура и древнеславянская религия имеют несомненную генетическую связь с ведической традицией, древнейшей на земле» (Антоненко 1994: 83). Какие-либо сомнения в арийстве русских или в уместности арийской идеи в целом немедленно пресекаются. Только будучи врагом России, можно высказывать такие сомнения, считает Т. Глоба. Она пишет: «Те, кто боится будущего пути России, на который предстоит ей встать в конце века, очерняют и арийцев детей Неба и арийскую расу в целом» (Глоба Т. 1994а: 32).

Все упомянутые взгляды пронизаны эсхатологией и основаны на концепции циклизма, отождествляющей историческое развитие с разложением некоей Примордиальной традиции. Завершение каждого цикла рисуется глобальной катастрофой, после которой происходит возвращение к исконной Традиции и восстановление гармонии. Эта концепция восходит к философским учениям древности, и прежде всего индуизму, откуда и черпают свое вдохновение многие нынешние русские традиционалисты, стремящиеся совместить это с современным научным знанием. Вот, например, как это делал математик из МГУ В. А. Колосов, по-своему использовавший представления современной археологии о смене эпох в далекой первобытности. В основу всемирного развития он положил идею о вечной борьбе между силами разрушения («асурами») и силами порядка («дэвами»), что в индуистской традиции представлено соперничеством рудраизма и вишнуизма. В соответствии с индуистской традицией он писал о глобальных исторических циклах (по 8640 лет), якобы подразделявшихся на четыре эпохи по 2160 лет каждая. Эти четыре эпохи выражают круговорот базовых элементов – земли, огня, воды и воздуха, символом чего служит левосторонняя свастика.

Наше время, по Колосову, знаменует конец цикла, начавшегося в результате преодоления предшествующего экологического кризиса эпохи мезолита путем «научно-технической революции», то есть переходом к земледелию и скотоводству. Более ранний цикл этот автор связывал с отступлением ледника и заселением Евразии «предками индоевропейских народов», которых он, похоже, связывал с кроманьонцами и считал следствием мутации, вызванной «массами талой воды». С этими «индоевропейцами» он почему-то отождествлял капсийскую культуру Северной Африки, представляя ее в виде «общемировой атлантической цивилизации».

Далее, Колосов делил народы на «асурические» и «дэвовские». По его мнению, именно первые, живущие на севере Европы и Азии, являются носителями нордических достоинств. Любопытно, что теперь он уже забывал об индоевропейцах и противопоставлял протестантов католикам, настаивая на том, что различие между ними имеет «биологический» характер. Первых он относил к асурам, а вторых – к дэвам. К асурам с присущим им прирожденным творческим началом он причислял и русских, всячески пытаясь обособить их от «неискоренимо южного славянско-православного мира». Именно асурам с их буйным воображением и бесконечной способностью к изобретательству мир должен быть обязан техническим прогрессом. В частности, автор утверждал (впрочем, безо всяких на то оснований), что, хотя первые цивилизации возникли на юге, их создателями были пришельцы с Севера. Вместе с тем творческая деятельность асуров всегда в конечном итоге приводит мир к разрушению. Поэтому асуры не способны вечно господствовать, и доминирование в мире осуществляется поочередно то северными, то южными народами (Колосов 1995).

Нетрудно заметить, что эта концепция, подхваченная, как мы видели рядом писателей и неоязыческих идеологов, проникнута расовым началом. Ведь автор настаивал на том, что между асурами и дэвами лежат непреодолимые генетические барьеры. Мало того, отсутствие «нордических генов» якобы ведет к упадку цивилизаций. Правда, неожиданно для читателя Колосов причислял к «нордическим народам» не только арийцев, но и семитов (Колосов 1995: 9 – 11).

Подобно упомянутым выше авторам, Колосов называл эру Рыб временем упадка и разложения, что, по его мнению, было следствием введения ряда «жизнеотрицающих» мировоззренческих систем типа гностицизма и манихейства на рубеже новой эры. Любопытно, что раннее христианство в этот ряд не попадало – оно никак не укладывалось в систему автора, и он его попросту не замечал. Он вспоминал о христианстве чуть позже, говоря о создании «жизнеутверждающих» мировых религий «нордическими народами» в эпоху раннего Средневековья. Среди таких религий назывались православное христианство, ислам, северный вариант буддизма и даже индуизм (Колосов 1995: 11). Разумеется, трудно спорить с тем, что многие современные культуры сложились под большим воздействием этих религий. Но какое отношение к этому имели «нордические гены», остается тайной автора. Мало того, по одному ему ведомой логике, связывая создание мировых религий с северным творческим началом, автор в то же время говорил об их южном происхождении. Якобы именно это вызвало реакцию в Европе, выразившуюся в Реформации, что снова привело к доминированию асуров и, как следствие, обусловило научно-технический взрыв. Так, мир с ужасающей скоростью устремился к новой глобальной катастрофе, когда в поисках спасения народы должны обратиться к Абсолютному Началу, к Рудре, обитающему на сакральном Севере. Вот почему сейчас огромное значение приобретает «нордическое человечество», во главе которого, по уверениям автора, призвана встать русская нация. Только она якобы и способна вернуть миру Исконную традицию в преддверии эры Водолея. Заканчивая повествование на такой оптимистической ноте, автор предлагал свою концепцию в качестве идеологической основы русского национал-демократического движения (Колосов 1995: 12).

Чего ждут русские национал-патриоты от эры Водолея? Следует отметить, что рассматриваемые здесь идеологии отличаются крайним этноцентризмом. По словам национал-социалиста А. Елисеева, «нравственно и оправданно то, что на благо нашему Богу и нам – Русским, славянам, арийцам». Какие-либо общечеловеческие гуманистические ценности, безусловно, отметаются (Елисеев 1995в: 9). Поэтому если Сидоров ожидал от грядущего века воплощения принципа ненасилия, а Авдеев тщательно старается обойти национальный вопрос и видит ущербность эры Рыб в господстве монотеистических религий, то совсем в иных тонах эту тему излагает национал-патриотическая неоязыческая газета «За Русь» (Новороссийск). Противопоставляя «белых» «евреям», она целенаправленно подчеркивает их непримиримые различия, касающиеся и исторического пути: когда у белых настали «худшие времена Калиюги», евреи якобы переживали расцвет своей цивилизации. В то же время это внушает газете и некоторый оптимизм. Она пророчествует о скором объединении народов мира во главе со славянами, что должно привести к окончанию времени самозваных «сынов-божьих», которым суждено скатиться назад к первобытности (Комлев 1997).

Основанный русскими неоязычниками в 1998 г. журнал «Русское чудо» следующим образом характеризовал тех, кто родился под созвездием Рыб: «Картавость. Люди, не произносящие букву “р”, не способны задействовать очень важную область мозга, ответственную за развитие высших способностей, позволяющих перейти на новую ступень развития. В древности эта область мозга называлась “колокол”. Читатель, знакомый с нерусскими языками и часто общающийся с иностранцами, может без труда определить, каким народам, нациям присущ данный признак вырождения» (Древние арьи 1998).

Еще определеннее высказывалась газета «Русский порядок», орган Русского Национального Единства А. Баркашова. Она прямо писала о том, что под созвездием Рыб находится якобы иудейский народ, а под знаком Водолея расположен русский народ, носитель Провидения, которому суждено будет победить Мировое Зло и спасти человечество (20 марта… 1993). Сам Баркашов, считающий себя православным, избегал прямой апелляции к астрологии. Но и он патетически провозглашал начало Эры России, которая, по его мнению, сперва выразится в «наведении порядка» в самой России, за чем должно последовать ее господство в мире. Баркашов детально объяснял, что означает «наведение порядка». Ведь, по его словам, дело не сводится к геноциду русского народа, который евреи якобы устроили после 1917 г. Нет, конфликт имеет гораздо более глубокие религиозные корни, ибо русский народ – это Народ-Богоносец, а евреи – богоборцы, воплощение абсолютного зла, Дьявола. А поэтому «Россия возрождается сегодня не как “общее экономическое пространство”, а как метафизическая сущность – проявленный в мире оплот Бога, для последней схватки с абсолютным злом – дьяволом и его порождением – химерической, богоборческой западной цивилизацией во главе с Израилем и США» (Баркашов 1994а: 25, 58–59). И ничтоже сумняшеся Баркашов объявлял, что 21 сентября – 4 октября 1993 г. началась «освободительная борьба русской нации против антирусской, просионистской, проамериканской диктатуры… за освобождение от 76-летнего иудейско-коммунистического ига» (Баркашов 1994б: 1–3).

В целом с Баркашовым была солидарна видная деятельница неоязыческого Союза венедов, член КПРФ Н. И. Талдыкина (Талдыкина 1993). Украинский поклонник венедов У. Росин тоже сетовал на то, что в эру Рыб «белые люди стали уступать мир», и призывал «возвратить мир себе» (Росин 1998). Газета венедов «Родные просторы» предрекала гибель «цивилизации ссудного процента и рабства» в 2003 г. А чтобы «расены» были к этому готовы, им полагается изучать «героизм императора Тита, разрушившего Иерусалим» (Остромысл 1998). К чему бы это? Не иначе как венеды хотели бы видеть столь же масштабные и эффективные гонения на евреев в преддверии эры Водолея.

Патриарх современного русского неоязычества Доброслав осуждал «иудохристианское мракобесие», якобы приведшее цивилизацию к экологической катастрофе. Он предсказывал, что Ярило-Солнце скоро сожжет нынешнюю цивилизацию и уничтожит наиболее чувствительных к повышенному ультрафиолетовому излучению. Таковыми Доброслав называл прежде всего евреев – ведь алтарь храма Соломона был обращен на Запад, и это якобы свидетельствует о ненависти евреев к Солнцу. Следовательно, скоро иудохристианский мир погибнет, и это положит начало «нашей новой эры». Похоже, выжить удастся лишь «новым людям», к чему и должны готовить себя солнцепоклонники, последователи Доброслава (Доброслав 1995а; 1996а). Аналогичным образом, другой воинствующий неоязычник предрекает возрождение языческих богов в эру Водолея, когда «арийская мощь» должна наконец одержать победу над «еврейским дьяволом» (Истархов 2000: 9, 61).

Иногда дело обходится без религиозной риторики, и на первый план выходит русская мессианская идея. Например, национал-социалист Я. Бутаков утверждал, что в мире ведется борьба между двумя мессианскими идеями – русской, несущей абсолютное Добро, и американской с ее абсолютным Злом. При этом, настаивал он, последняя основана на сионистской идеологии, идущей «от Дьявола». Вслед за Достоевским он повторял, что лишь один народ в мире может служить носителем Божественной истины и этим народом, естественно, является русский народ. Насилуя исторические факты, он рисовал Московскую Русь раем для всех входивших в нее народов и обвинял просветителей Петровской эпохи в том, что они якобы подорвали здоровый дух русской нации. Он призывал русских заново строить империю и взять на себя духовное руководство миром. При этом он полностью отбрасывал призывы того же Достоевского к «всечеловечности»: «Готовясь руководить духовным возрождением мира, мы должны начисто отбросить всякие масонские идейки насчет “всечеловечности” Русской идеи» (Бутаков 1995: 24). Остается неясным, на какое «идейное руководство цивилизацией» будет способен такой крайний этноцентризм.

Между тем русские национал-патриоты твердят в один голос о каком-то особом месте, будто бы предназначенном России в XXI в. Консервативный философ Е. Неклеушев спешит напомнить слова О. Шпенглера о том, что 3-е тыс. будет принадлежать русской культуре (Неклеушев 1994: 331. См. также: Величко, Мансуров 1996). О наступлении Эры России заявляет и редактор «Русской Правды», ученик Доброслава и бескомпромиссный борец с христианством и иудаизмом А. Аратов, предсказывающий им скорый конец (Луговой 1996а). Вторил им и известный антисемит Ю. К. Бегунов, который без устали в самых черных красках расписывал «двухтысячелетний еврейский (сионистский) заговор» и предсказывал победу России над Мировым Злом в эру Водолея (Бегунов 1996: 55). Не менее красноречив один из лидеров петербургских неоязычников Ю. Беляев, усматривающий в новой наступающей эпохе «эпоху русского национализма» (Беляев 1992) и объясняющий, что «арийцы» – «это мы с вами», что они призваны выступить против сил тьмы, среди которых он помещает и иудаизм, приписывая ему практику «человеческих жертвоприношений». А с «нечистью», убеждает он, нельзя поладить. Ее надо только истреблять (Беляев 1993). Близость «Арийского Утра», «Утра Богов» предсказывал и национал-социалист Елисеев: «Наше утро грянет, и темень торгашеской ночи не должна обманывать людей. Чем темнее ночь, тем ближе рассвет, тем ярче грядущее Утро». Он утверждал, что христианство уже пало, «оказавшись неспособным спасти наш священный Род от происков злокозненных сионистов», и лишь «Солнечная Империя Русов-язычников», вернувшая себе «исконную арийскую веру», спасет мир от темных сил (Елисеев 1995а: 4–5. См. также: Жуков 1994).

В чем же спасение? «Адекватным арийской (славяно-русской) традиции» Елисеев считал только «национальный социализм» (Елисеев 1994а). Ему вторил тогдашний председатель Фронта национально-революционного действия, И. Лазаренко, предсказывавший приход «Третьей Руси», «тысячелетней национал-социалистической Империи», призванной открыть «эпоху Новой Сакральной Цивилизации» (Лазаренко 1994). В унисон всем этим откровениям звучат и прогнозы некоторых современных русских эзотериков. Так, Т. Глоба утверждала, что «битва со Злом уже началась» и «в 1994 г. появился новый арийский вождь» (Глоба Т. 1993а: 7, 10; 1993б: 74–75).

В устах некоторых русских радикалов все эти пророчества приобретают апокалиптическое звучание, а «арийская идея» окрашивается в расистские тона. Так, Елисеев заявлял, что «арийцы являются авангардом человечества (в первую очередь, конечно, белого человечества), прочно сохраняя первенство в интеллектуальном, организационном и экономическом соперничестве». Беда лишь в том, что их «гений… сегодня подвергается чудовищной эксплуатации со стороны международной сионистской мафии». Приписывая, вслед за Безверхим, все беды «этнической экспансии афроазиатского юга», вызывающей расовые смешения и «размывание арийского массива», Елисеев взывал к духу племенного прошлого, когда арийцы якобы берегли чистоту своей крови, «крови богов». Он призывал к введению сознательной «расовой политики» и, подобно западным Новым правым, считал необходимым поставить предел межэтническим бракам ради «сохранения своеобразия, присущего любой расе и любой нации» (Елисеев 1994б). Все эти идеи были с энтузиазмом подхвачены петербургской газетой «За русское дело», которая даже выдвинула лозунг «От национализма к расизму» и призвала к «пробуждению расового чувства» и сплочению «белой расы» ради предотвращения близящейся «Третьей мировой войны» (Перин 1994). Установка на «сплочение белой расы» – это одна из причин, по которой некоторые русские радикалы отвергают христианство, «расколовшее арийский мир духовно». Они полагают, что только дохристианская якобы единая «арийская идеология» может стать прочной основой для сплочения современных «арийцев» и… организации «национальных революций во всех индоевропейских странах», направленных «против сионо-масонской клики» (Елисеев 1994б).

Федор Разоренов, одно время возглавлявший Московский ведический центр «Коловрат» и скрывавшийся под псевдонимом Ладомир (Антоненко 1996: 163), в одной из своих публикаций делил мир на отдельные «расовые центры», якобы по очереди возглавлявшие движение мира к прогрессу. Он объявлял приближающуюся новую эпоху временем, когда первенство перейдет к «славяноросам», славным потомкам ариев, происходящим с Русского Севера. Одно лишь тревожило автора – деятельность враждебной человечеству силы, которая вечно вредит людям и в настоящее время стремится к уничтожению славянской традиции. Что же это за сила? Автор завуалированно называл ее «беструром», который в разные эпохи выступал якобы под разными личинами – Сатаны, Люцефера, дьявола и т. д. Наивный читатель мог бы отождествить эту силу с неким абстрактным Злом, идея которого присутствует в разных религиях мира. Чтобы предупредить такого читателя от заблуждения, автор делал более чем прозрачные намеки, ставящие все на свои места. Во-первых, сам термин «беструр» подозрительно напоминает иноязычное слово «бастард», смысл которого простак Безверхий передавал русским понятием «ублюдок», а кого он так называл, мы уже знаем. Во-вторых, чтобы не осталось лишних сомнений, Ладомир перечисляет «поступки» этого «беструра» – занятие посреднической деятельностью между регионами, развитие международного обмена и торговли, установление власти денег. Не узнаете? Хорошо же, как бы спрашивает автор, а кто похитил ценности из Египта? Кто создал Великий шелковый путь? Снова не узнаете? А кто внедрил иудаизм, христианство и ислам и распространил их по миру, лишив многие народы привычных «почвенных» верований и мировоззрений? Наконец, кто занимался внедрением «малого народа» с его чуждой идеологией в толщу основного коренного народа с тем, чтобы причинить вред ему и его культуре (Ладомир 1995)?

Смысл этого послания, повторяющего все основные антисемитские штампы, более чем прозрачен. Чтобы убедиться, насколько тесно антисемитизм переплетается в представлениях этого московского язычника с расизмом, достаточно привести следующий пассаж: «Индийский регион был сознательно и целенаправленно создан белой славянской расой для упреждающего воздействия на соседние регионы, которые могли быть использованы беструром в его борьбе за уничтожение славянского изкона (так автор называет «традицию». – В. Ш.)» (Ладомир 1995: 10). Не нужно быть слишком проницательным, чтобы догадаться, что и здесь мы встречаемся с идеей якобы исконной и вечной конфронтации славян с евреями.

А вот что писала откровенно расистская газета «Русский реванш», орган Русского националистического молодежного союза: «Подобно первочеловеку, мы стоим перед ликом Нового неба и Новой земли, на пороге Великой Возможности… Придет воспоминание о Прародине, о тех Золотых временах, когда еще не было ни славян, ни германцев, но были просто арии… Одряхлевшая Евразия снова станет Арийским Простором, континентальной империей Свастики… Это будет конец современного мира с его талмудической тиранией золота и Великое Возвращение власти Лучших… Да здравствует Русская Революция Крови!» (А. А. 1996). А. Широпаев называет свастику «символом Расового освобождения» (Широпаев 2001: 115). В 1993 г. газета Народно-социальной партии «Националист» провозглашала устами иркутского студента Д. Михайлова: «Мы, русские, должны стать первыми, кто за две тысячи лет верно ответит на еврейский вопрос» (Михайлов 1993). Откровенно, не правда ли? Добавить к этому как будто нечего… кроме того, что все эти идеи до боли напоминают идеологемы другой расистской империи – германского Третьего рейха.

Последнее особенно отчетливо проявляется в идеологии Народной национальной партии. Вот какие цели ставил перед ней ее лидер А. К. Иванов (Сухаревский): «Мы, русские, изначально были учителями и вождями всех белых народов и цивилизаций. Все белые народы находятся с нами в родстве, и нам необходимо вернуть себе эту первую нашу роль – роль учителей». Утверждая, что в мире сейчас идет борьба рас и народов, он призывал сбросить владычество «богоизбранных» финансистов (Иванов 1998) и возродить «Великую Русь на 3000 грядущих лет» (Иванов 1997: 8). Чем не Тысячелетний рейх?

Интересно что, воюя с вредоносными силами, якобы претендующими на мировое господство, многие русские националисты, включая неоязычников, не имеют ничего против русской власти над миром, которая, по их мнению, уже неоднократно имела место в прошлом и шла лишь на пользу различным народам (см., напр.: Кандыба Д. 1995, особенно с. 123). Эзотерик Э. В. Васильев пишет об этом довольно завуалированно, предсказывая скорое «объединение всех культовых исповеданий в одну веру – веру Высшего Разума или Первопричины» (Васильев Э. 1995: 4). Более откровенно выступал Авдеев, связывавший будущее с установлением «наднационального, континентального, планетарного миросозерцания». Характерно, что при этом он призывал на помощь именно «национального пророка» и прославлял «великого арийского пророка», «нашего соотечественника Зороастра», который старше Христа и Магомета. Иными словами, будущее – за Евразийским объединением народов, спаянным общим «арийским учением» (Авдеев 1994: 168–169). Ревностная последовательница Блаватской Л. П. Дмитриева убеждала, что «общеупотребительным языком приближающегося Космического Века – эпохи сближения народов планеты, видимого и невидимого миров, открытых контактов Земли и Космоса будет русский язык. Именно народам России… предстоит в недалеком грядущем великая миссия объединения всех народов в единую братскую семью – Мировую Общину» (Дмитриева 1992: 36, 242; 1994: 451). Наконец, Елисеев прямо объявлял «славяно-русов» «авангардом всего человечества», «расовой элитой Белого Мира» (Елисеев 1995б: 19).

Впрочем, это лучезарное будущее омрачается лишь одним обстоятельством – не все в него попадут. Ведь, по эзотерическому учению, эра Водолея означает вхождение человечества «в новую шестую расу – расу бессмертия». При этом произойдет строгий духовный и физический отбор. «Страны, народы, люди, наполненные злобой, алчностью, самомнением и животной пищей, уйдут в небытие… Они не смогут войти в резонанс с чистыми излучениями эры Водолея… Для тех, кому уютна и привычна тьма, наступит конец Света» (Васильев Э. 1995: 5. См. также: Дмитриева 1992: 40–41, 241–242). Кто же те обреченные, которым так сочувствует неонацистский журнал «Атака» (Фисунов 1995) и которым предназначено «уйти в небытие»? Если многие эзотерики стараются уйти от прямого ответа на этот вопрос, то гораздо откровеннее вел себя С. Антоненко. Для «людей практического склада ума» он помещал таблицу, наглядно объяснявшую, кого можно считать ариями, а кого нельзя. В частности, цыган он из этого списка исключал. Не входили туда, естественно, и евреи (Антоненко 1994: 88–89). Что же предлагал автор делать с этим списком? Готовиться к погрому? Нет, такого заключения он не делал, храня многозначительное молчание. Но, как он резонно предполагал, «люди практического склада ума» сами примут решение.

Не напоминает ли все это тщательно продуманную провокацию в преддверии эры Водолея? И нет ли здесь близкой аналогии тому, что ровно 100 лет назад происходило в Германии, где некоторые философы, историки и общественные деятели видели в христианстве сомнительный дар «семитов», якобы служивший для закабаления героической «германской расы», и они призывали очистить его от «еврейского» наследия и создать сугубо свое немецкое христианство (Wistrich 1991: 58–59)? И не напоминает ли это нацистский подход, для которого евреи и цыгане были этакими «недочеловеками» (Untermenschen), недостойными вступать в эпоху Тысячелетнего рейха?

Оценивая место анализируемого «арийского мифа» в современной общественно-политической жизни России, надо учесть, что многие из рассмотренных выше материалов относились к 1990-м гг., а в последние 15–20 лет наблюдалась экспансия «арийского мифа» и он постепенно отвоевывал себе все больше и больше информационного пространства. Ведь поначалу он ютился в узкой области научной фантастики, затем выплеснулся на страницы пусть и малотиражных, но многочисленных патриотических (в том числе национал-патриотических!) газет и журналов, а в течение последних 10–15 лет ему посвящаются целые псевдонаучные трактаты и художественные романы. Являющаяся безусловной подделкой «Влесова книга», настольная книга «арийских» мифотворцев, успешно выдержала уже несколько изданий. «Арийский миф» со всеми его атрибутами подхвачен, как уже отмечалось, рядом научно-популярных журналов. В частности, фантазии о России «стране Водолея» и ее всемирно-исторической миссии на переломе эпох воспроизводит журнал «Свет. Природа и человек» (Правдивцев 1997). Романы и научно-фантастические произведения, посвященные «славяно-арийцам», с охотой тиражируют известные издательства – «Алгоритм», «Вече», «Менеджер», «ФАИР-Пресс», «Эксмо», «Яуза», «Амрита-Русь», «Белые альвы», «Метагалактика».

Второй существенный момент, связанный с рассматриваемым мифом, заключается в том, что, как правило, в печатной продукции он представлен отдельными фрагментами: речь идет либо о великом «арийском» прошлом (причем без ссылок на «Влесову книгу» здесь не обходится), либо о Мировом Зле, с которым человечеству предстоит вступить в бескомпромиссную борьбу. Вплоть до середины 1990-х гг. лишь немногие мифотворцы отваживались излагать миф без купюр, не прибегая к эвфемизмам, рискуя быть обвиненными в антисемитизме и расизме (см., напр.: Кашинов 1993; Сергеев 1995). Но со временем таких смельчаков становится все больше, и в их ряды вливаются даже лица, считающиеся учеными, подобные Ю. К. Бегунову. В этом особенно преуспели авторы серии «Арийский путь», выходившей во второй половине 1990-х гг. под грифом Российской академии наук (см., напр.: Данилов 1996; Мочалова 1996. Об этом см.: Шнирельман 1997а).

Следует отметить, что необычный всплеск интереса к «арийскому мифу» в прессе конца 1990-х гг. был вызван происходившим тогда переделом собственности, а также ожиданием смены веков. Стоявшие за этим эмоции руководили тогда творчеством целого ряда писателей, произведения которых выходили в начале 2000-х гг. Стоит ли сомневаться в том, что вся эта литературная деятельность, наряду с рядом других факторов, сказалась на резком росте ксенофобии в последние десять лет?

Впрочем, некоторые представители крайних течений относятся к рассматриваемой проблеме весьма цинично, признавая искусственность манипуляций с «русским арийством» и в то же время видя в них большую пользу в борьбе с «врагом». Так, у Паука (Сергея Троицкого), лидера рок-группы «Коррозия металла», обслуживающей крайне радикальные движения, имеется свое представление о свастике. Он открыто признает, что свастика являлась символом нацистской Германии, и категорически отрицает свою связь с фашизмом. Однако, апеллируя к крайне архаичным обычаям американских индейцев и полинезийцев, он полагает, что победитель может с полным правом использовать захваченные у побежденного трофеи, включая и символику. Мало того, хорошо понимая смысл, вкладываемый неонацистами в изображение свастики, он заявляет: «Трудно удержаться, чтобы не пощекотать нервы трясущейся русофобствующей мрази…» (Коломенский 1998).

Некоторым творческим людям этот сомнительный аргумент показался соблазнительным. Сегодня его воспроизводит Дмитрий Мишенин, руководитель арт-группы «Допинг-Понг», занимавшейся подготовкой Сочинской олимпиады и уже прославившейся скандальной рекламой, взявшей за образец нацистскую эстетику. Отвечая критикам, он утверждает, что победитель по праву сильного может пользоваться «всеми атрибутами покоренного народа», включая свастику и нацистский стиль в искусстве. В нацистской эстетике он видит не более чем “трофей”, готовый к употреблению в виде “ретрообразов”» (Архакова 2011). Примечательно, что, отвергая идеологию фашизма, он заявляет, что философия, культура и искусство побежденной фашистской Германии должны принадлежать победителю. И, подобно Геббельсу и Герингу, он обличает «дегенеративное искусство» (Димамишенин 2006), не задумываясь о том, что кто-то другой с тем же основанием будет использовать в качестве «трофея» уже не эстетику, а идеологию, что сегодня и происходит, как показывают проанализированные выше материалы. То же касается некоторых художников, обслуживающих запросы правых радикалов.

Вместе с тем сегодня в почвеннической среде более популярен другой аргумент, по которому якобы германские нацисты украли свою символику, включая «коловрат» и ведическую религию, у славян (Курбатов 2006: 362). Сторонники этого подхода, как мы видели выше, всеми силами стремятся реабилитировать свастику, игнорируя тот факт, что она и сегодня, как в 1920 – 1940-х гг., служит важнейшим символом неонацистам, для которых она означает то же самое, что и для Гитлера.

Между тем не все певцы эры Водолея так уж непримиримо относятся к евреям. Президент Рериховской академии В. В. Соболев, предрекая всемирную катастрофу, утверждает, что ее переживут лишь два народа – русские и евреи. В чем же дело? Исходя из фантастических взглядов на древнюю историю, разделявшихся Е. Блаватской, Н. Рерихом и их последователями, опиравшимися на романтическую традицию начала XIX в., Соболев выводит предков и русских, и евреев из Индии. Он утверждает, что оба народа были предназначены силами Добра (Иерархией Света) для выполнения великой миссии – установления коммунизма. Вначале выполнение этой задачи возлагалось будто бы на евреев, но силы Зла нашли предателя, Христос был распят, и наступление счастливой эпохи было отсрочено на 2 тыс. лет. Тогда силы Добра избрали славян, привели их степями Евразии в Восточную Европу и возложили на русских миссию встречи Мессии и совершения кардинального переворота на пороге эры Водолея. Соболев называет русских и евреев «богоизбранными народами» и со ссылкой на Серафима Саровского утверждает, что только они смогут избежать искушения Антихристом и вступят в новую жизнь, тогда как все другие будут соблазнены силами Зла и погибнут. Будущее мира он прочно связывает с «Вечной Россией, Истиной и Светом, Небесным Иерусалимом». А истиной, по его мнению, владеет только оккультизм, который помогает распознать дьявольские существа, испокон веков вредящие человечеству. Не обходит он стороной и болезненный для русских патриотов вопрос о революции 1917 г. По Соболеву, ее подготовили враги русского народа, действовавшие из-за рубежа (Соболев 1998).

Похоже, что, по мнению Соболева, Н. Рерих и эзотерики лучше понимали идеи коммунизма и ведущий к ним путь, нежели большевики. Провозглашая лежащую впереди «Вечную Россию» и одновременно утверждая, что мудрецы Шамбалы (Мировое правительство) ведут планету к единой мировой общине, Соболев фактически, сознательно или неосознанно, делает Россию центром будущего мира, отдавая приоритет в нем русским. Такие идеи пронизывают и эзотерические ритуалы, устраиваемые рериховцами на Аркаиме, где звучат идеи величия России и прославляется «арийская раса». Таким образом, при всех их стараниях обойти национальную парадигму, современные русские эзотерики, сколь бы странной и оригинальной ни казалась исповедуемая ими идеология, не могут избежать русского национализма, и остается неясным, какое место в рисуемой ими картине мира займут евреи, не говоря уже о других народах, для которых эзотерики, похоже, не видят никакого будущего.

Знакомство со всей этой странной литературой, заполонившей книжные магазины в главных городах России, оставляет вопрос о том, чего все-таки добиваются ее авторы и насколько они достигают своей цели. Об этом говорят книги, найденные в домах радикалов, привлекающихся к суду за преступления и правонарушения на расовой почве. Например, в квартире Александра Копцева, напавшего с ножом на прихожан любавичской синагоги на Большой Бронной в Москве 11 января 2006 г. и ранившего девять человек, были найдены книги В. Истархова «Удар русских богов» и Э. Макдональда «Дневники Тернера». Обе относятся к экстремистской литературе (о книге Макдональда см.: Шнирельман 2005а: 293–306).

 

Глава 10

Украинский взгляд

Выше уже говорилось, что русское неоязычество было далеко не одиноко, что подобные версии успешно развивались и на Украине, хотя там в них вкладывался совершенно иной смысл. В этой связи представляется необходимым рассмотреть современные тенденции в развитии украинского неоязычества, чтобы лучше понять общие черты и специфические особенности его русского близнеца. Украинцы давно страдали от нарастающего процесса русификации, относительно имперской основы которого они нисколько не заблуждались. В частности, они были недовольны тем, что они называли посягательством на историческую память. Иначе говоря, с украинской точки зрения претензии российских историков на Киевскую Русь являлись необоснованными, ибо последняя была и остается достоянием исключительно украинцев, а Россия выросла из Московской Руси (Довгич 1994в). Поэтому, вопреки русским историкам и писателям, такие памятники письменности, как «Слово о полку Игореве», «Слово о законе и благодати» и пр., украинские авторы считали произведениями именно своих предков, которые должны принадлежать прежде всего украинскому народу (Акумулятор 1990; Солдатенко, Сиволоб 1994: 9 – 12). С обретением Украиной независимости этот подход получил государственное признание, и такие произведения неизменно включаются в учебные курсы по истории и литературе Украины (см., напр.: Крип’якевич и др. 1991; Соболь 1995).

Речь идет, однако, не только о Киевской Руси. Подобно русским неоязычникам, многие украинские авторы также настаивают на том, что у славян была высокая культура и государственность еще задолго до Киевской Руси. Для доказательства этого делаются попытки отождествить предков украинцев со скифами или даже с трипольцами, реанимируется упомянутая выше идея Суслопарова о «трипольской грамотности», вновь закипает борьба против норманизма, христианство объявляется безжалостным губителем накопленных народом духовных ценностей. При этом под славянством понимаются именно украинцы, исторический путь которых пролегал через Киевскую Русь и Польско-Литовское государство и не имел ничего общего с Московским государством и великороссами, история которых складывалась совершенно иначе (Акумулятор 1990; Довгич 1994в; Iванченко 1990; 1996; Крип’якевич и др. 1991; Василенко 1991; Яворський 1992: 25; Киричук 1994). Правда, некоторые авторы винят в равной мере как Россию, так и Польшу за раскол Украины на Западную и Восточную (Шокало 1996б). Иными словами, в 1990-х гг. украинские историки и писатели целенаправленно возрождали версию истории, которую еще в начале века детально разработал выдающийся украинский историк М. Грушевский (Грушевский 1991). Она разделялась верховной властью Украины (Кучма 1995) и даже находила поддержку у части русских, живущих на Украине (см., напр.: Iльiна 1990).

Однако многие современные украинские националисты идут значительно дальше Грушевского, возводя корни украинского народа напрямую к «трипольцам-ориям» 5 – 3-го тыс. до н. э. (см., напр.: Киричук 1994). В 1990-х гг. эта идея активно популяризировалась, например, газетой западноукраинских националистов «За вiльну Украiну» (Березинська 1997; Заплатинська, Здоровега-Грицак 1997; Мороз 1997) и львовским националистическим журналом «Державнiсть», который устами своего главного редактора обещал своим читателям знакомить их с «истинной историей украинцев», якобы берущей истоки в 5-м тыс. до н. э. (Стасюк 1991). На тех же позициях стояли киевские неоязыческие журналы «Сварог» (Богород 1997) и «Индо-Европа» (Данилов 1996–1997), а также газеты «Свiтло Орiяни» в Запорожье и «Свiтовид» в г. Тальне Черкасской области. Статьи на эту тему начиная с конца 1980-х гг. публиковались популярным журналом «Украiна i свiт» и газетой «Лiтературна Украiна». Неоязыческая версия предыстории украинского народа весьма щедро представлена в киевском иллюстрированном журнале «Украiнський Свiт», выходящем с 1992 г., причем в первой половине 1990-х гг. одним из любимых авторов этого журнала был археолог Ю. А. Шилов, о котором речь пойдет ниже. Той же моде отдал дань и журнал «Основа», орган писательской организации Украины. Время от времени фантазии на тему «украинской предыстории» появлялись и в популярной газете «Вечiрнiй Киiв» (см., напр.: Масленiков 1995; Мостовий 1995). Мало того, те же идеи находили отражение на страницах научно-популярного журнала «Наука i суспiльство», который в начале 1990-х гг. вернул к жизни давно забытую брошюру М. Красуського, провозглашавшую украинский язык одним из древнейших в мире. Там же популяризировались идеи создателя РУНВеры Л. Силенко и «арийские» фантазии Ю. М. Каныгина.

Вообще «арийская идея» не оставляет равнодушными украинских радикальных националистов. Чтобы как-то увязать ее со столь же любезной их сердцу «трипольской идеей», они конструируют двухчленную модель возникновения украинского этноса из смешения местных «хлеборобов-трипольцев» и пришлых «степняков-арийцев». Тем самым, «древнеукраинский этнос» приобретает необычайную временную глубину протяженностью не менее пяти-шести тысячелетий и становится едва ли не древнейшим этносом в Европе. Вслед за Знойко сторонники этого подхода относят «арийский язык» к славянским и напрямую отождествляют его с «древнеукраинским языком». В итоге степные культуры бронзового века, равно как и их наследники, скифы-пахари и скифы-земледельцы, оказываются славянскими, причем не только по языку, но и по физическим признакам. Одновременно древние «украинцы» отождествляются и с роксоланами. Подчеркивается, что степняки передали украинцам свой «чистый расовый тип». При этом об их смешении с местными трипольцами как-то забывается.

Украина называется колыбелью славянской культуры и цивилизации, причем вся ее территория (к востоку от Карпат) оказывается исконной территорией «украинских славян». Это позволяет, во-первых, легитимизировать права этнических украинцев на всю территорию нынешней Украины, а во-вторых, предоставить им привилегированный статус среди всех остальных славянских народов, так как «с Украины вышли все современные славянские народы». В частности, ранние славянские переселенцы в районы северных бореальных лесов России и Белоруссии называются «украинцами», а местные славянские народы объявляются продуктом смешения небольшого числа этих пришлых «чистых украинцев» с местным населением. Так, например, видит этногенез украинцев и их соседей праворадикальная Украинская национальная ассамблея (УНА) (Осипенко 1992а; 1992б; 1992в; Бабий 1993).

Этот «неоязыческий» подход к этногенезу не мешает деятелям УНА подчеркивать свою приверженность православию. Однако при этом их религиозность идет вразрез с требованиями универсального христианства. Ведь они объявляют себя приверженцами именно «украинского православия» и ставят своей задачей объединить под его эгидой всех украинских христиан (Замкова гора, 1992, № 13: 2). Иными словами, речь идет о создании этнической конфессии, что полностью соответствует неоязыческим установкам. Следовательно, и в этом случае националистический подход к этногенезу напрямую увязывается со стремлением учредить общенациональную религию. Трудно не заметить, что упомянутые представления об этногенезе украинцев находят параллели в «Велесовой книге», и не случайно многие украинские националисты с симпатией относятся как к древним языческим верованиям своих предков, так и к учению Льва Силенко.

Впрочем, украинские профессиональные историки, археологи и лингвисты (Пономарiв 1992; Вiдейко 1994; Головко 1994; Смолiй 1995; Телегiн 1995; 1996–1997; Дашкевич 1994: 83; 1996: 58; Ткаченко 1997; Отрощенко 1995; 2007) скептически относятся ко всем этим построениям и по мере сил стремятся охладить пыл националистически настроенных дилетантов. Однако голоса профессионалов звучат в этом хоре весьма слабо, и дело доходит до того, что фантазии о происхождении украинцев от трипольцев и скифов рекомендуются Министерством образования Украины как добротный материал для обучения старшеклассников (Iванченко 1996). В итоге версия о необычайной древности украинского народа стала в 1990-х гг. весьма популярной на Украине как у школьников и студентов, так и среди музейных работников и даже профессиональных этнологов. Например, она с энтузиазмом обсуждалась в 1994 г. на конференции, организованной Музеем этнографии и ремесел в Львове.

Эта версия, как показывают, в частности, сочинения украинского эмигранта Л. Силенко, была широко распространена в украинской диаспоре, где считалось бесспорной аксиомой, что украинцы являются прямыми потомками трипольцев (см., например: Щербакiвський 1941; Семчишин 1993). С начала 1980-х гг. учение Силенко начало пробивать себе дорогу и на Украину, где его последователи все чаще апеллировали к «славной» эпохе самобытного язычества и отрицали христианские ценности как чужеродные, а значит, и вредоносные (см. об этом: Наука… 1987: 17, 20; Плачинда 1993: 6). Одной из первых об этом открыто заявила основанная в 1990 г. в Киеве националистическая газета «Слово», поместившая в одном из своих первых номеров интригующую рекламу книги Силенко «Мага вира» (Слово, листопад, 1990: 3). В том же номере была опубликована статья украинского поэта-националиста В. Рубана, который прямо связал распространение христианской религии с деятельностью евреев и обвинил их в стремлении вытравить у украинцев «этнографическую память» (Рубан 1990). Языческие мотивы, включая мечты о единстве ариев, начали звучать в его поэзии именно в 1980-х гг. (Рубан 1989: 150, 152–153, 165, 168, 173, 180, 185). Антихристианские представления разделяли даже некоторые из украинских академиков (см., напр.: Кислий 1995).

На учение Силенко опиралась одна из возникших в 1990 г. политических партий – Украинская крестьянско-демократическая партия (Декларация 1990), один из лидеров которой, писатель С. Плачинда, стал его рьяным поклонником. В арсенале его политических аргументов были все те псевдоисторические доводы, которые любят приводить все украинские неоязычники: о корнях украинцев в 5-м тыс. до н. э., об их расселении от Центральной Европы и Швеции до Палестины и Индии, о тождестве мифических амазонок с «древними украинками» и о происхождении от них казаков, об этрусках, венедах (включая «Великое украинское государство Венедию»), пеласгах и гиксосах как якобы древних украинских племенах, о всечеловеческой ценности «украинского матриархата» и «украинской мифологии», откуда якобы берет начало мифология индоевропейцев, об украинском происхождении Заратуштры и Будды, о великой дохристианской культуре и духовности, в том числе о докириллической «трипольской» письменности, о злодейской политике князя Владимира, погубившего древнюю культуру и письменность во имя чуждой украинцам веры. Естественно, что среди наиболее почитаемых им старых авторов оказываются А. Чертков и Е. Классен, которых Плачинда называл «интернационалистами» за то, что они, несмотря на свою русскую национальность, якобы признали необычную древность украинского народа и его государства «Великой Венедии». Впрочем, в целом в своих построениях Плачинда полностью следовал за Силенко (Плачинда 1990; 1991а; 1991б; 1991в; 1992; 1993. См. о нем: Королев 1993).

В то же время Плачинда избегал прямых нападок на христианство, наивно полагая, что до правления Владимира оно могло у «украинцев» гармонично уживаться с язычеством (Плачинда 1993: 3). Вместе с тем он не мог пройти мимо событий 988 г. и именно с ними связывал начало упадка «украинского государства» (Плачинда 1991в). Тем не менее в целом в своем отношении к христианству он как будто бы был близок к «мягким» русским неоязычникам. На тех же позициях начиная с конца 1980-х гг. стояли и ряд других украинских литераторов (Бiлик 1990; Бiлокiнь 1991).

Одной из первых книг, познакомивших украинцев с новой версией их «самобытной истории», написанной в духе Силенко, стало посмертное сочинение А. П. Знойко, предназначенное быть пособием для старшеклассников (Знойко 1989). Сам Знойко был специалистом по физической химии и долго работал в Москве в сфере атомной энергетики. Выйдя на пенсию, он направил всю свою энергию на изучение истории древних славян. Так и оставшись в этой области дилетантом, он компенсировал нехватку специальных знаний большой начитанностью и установкой на развитие этноцентристской схемы, воспринимавшейся оппозиционными кругами как протест против официозной науки. Методика Знойко восходит напрямую к дореволюционной «славянской» школе, делавшей упор на полной преемственности населения Украины с самых отдаленных времен до современности. При этом название народа как элемент случайный и второстепенный могло много раз меняться, что, по этой концепции, нисколько не мешало идее преемственности. Тем самым народ приобретал не только вечную жизнь, но и вечное право на свою исконную территорию.

В соответствии с такой примордиалистской установкой Знойко выводил предков украинцев напрямую от мезинской «цивилизации» эпохи позднего палеолита, вслед за своим другом Суслопаровым пропагандировал идею об изобретении древнейшего алфавита создателями трипольской культуры, также оказывавшимися прямыми предками украинцев – пеласгами, настаивал на возникновении Киева в VII в. до н. э., рисовал фантастическую картину продвижения «славян-русов» в Скандинавию, откуда они будто бы уже под именем варягов позднее вновь вернулись на Русь. Ставя Древнюю Украину на один уровень с Шумером и намекая даже на генетические связи между их обитателями, Знойко видел в славянах, то есть «украинцах», едва ли не древнейший народ мира, одаривший человечество важнейшими культурными достижениями, в частности металлургией. В этом свете он и рассматривал «русское язычество» как «высшее достижение средиземноморской цивилизации», которое христианству так и не удалось извести. По Знойко, славная генеалогия украинского народа включала пеласгов, этрусков, шумеров, фракийцев, кельтов. Сюда же входили и создатели древнеямной культуры 3-го тыс. до н. э., чей язык он считал близким славянскому. Для него не составляло никаких трудностей разрешить и скифский вопрос: восставая против теории об ираноязычии скифов, он без колебаний причислял скифов-пахарей к русам-славянам, а царских скифов – к литовцам. Впрочем, и этого ему казалось мало, и он объявлял протославянский (по его концепции, «украинский») язык «доиндоевропейским» (Знойко 1989: 22, 95).

По его схеме получалось, что индоевропейцы не просто вышли из Поднепровья, а отпочковались от «протославян», и это делало европейские и многие другие народы как бы младшими братьями славян. Мало этого, по Знойко, ареал «протославян» охватывал не только Поднепровье, но странным образом расширялся к югу и включал Балканы, Малую Азию и даже Ханаан, чье исконное население тоже объявлялось «протославянами». Воюя с официальной историографией, Знойко писал: «История нашего народа начинается не с IX в. н. э., как уверяют ряд историков, а, по сообщениям Геродота о скифах-руси и скифах-полянах, с V в. до н. э.» И тут же предполагал, что еще трипольцы называли себя «полянами» (Знойко 1989: 25). Интересно, что в первой половине 1990-х гг. идеи Силенко – Плачинды – Знойко разделялись некоторыми украинскими писателями и историками, пытавшимися проследить генезис украинского народа с… палеолита! (см., напр.: Киричук 1994; Пепа 1994).

В своем стремлении значительно углубить историю украинцев Знойко был далеко не одинок. На рубеже 1980 – 1990-х гг. ему вторил экономист Г. К. Василенко, который тоже отождествлял славян со скифами, росомонами и гуннами и настаивал на том, что Аттила был великим славянским вождем. Он находил славян даже среди сарматов и аланов («аланы-кривичи») (Василенко 1991: 29), писал о создании ими могучего государства еще в раннем железном веке и утверждал, что именно у этих «славян» скандинавы позаимствовали руническую письменность (Василенко 1991: 30). Его повествование достигало кульминации там, где он объявил, что в V в. «славянская Скифия» сделала своей данницей великую Византию (Василенко 1991: 36–37).

Вряд ли нужно доказывать, что все эти фантастические взгляды весьма далеки от представлений современной науки. Не случайно Знойко и подобные ему авторы предпочитали черпать идеи из давно устаревшей литературы XIX в., у Марра, Державина и других «авторитетов», чьи взгляды оказались несовместимыми с требованиями науки нашего времени (Шнирельман 1993). Но все это не останавливает «энтузиастов» этноцентристской идеи, не перестающей их соблазнять. Таких энтузиастов в наши годы оказалось, на удивление, немало. Это их усилиями на Украине шла массированная пропаганда идей «Влесовой книги»; в частности, в 1993 г. на украинском языке была выпущена книга живущего в Париже эмигранта Б. Ребиндера, содержавшая апологетику этой фальшивки (Ребiндер 1993). Они активно пытались рекрутировать сторонников на Украине, и фрагменты их концепции встречались порой даже во в целом добротно написанных популярных работах по истории Киевской Руси (см., напр.: Ричка 1991: 41; Толочко 1996: 27, 32).

В 1990-х гг. в Киеве нерегулярно издавался журнал «Индо-Европа» (Лист 1996–1997: 74–75), ставивший одной из главных своих задач «покончить с официальной теорией происхождения трех восточнославянских народов». Этой «ложной» теории журнал противопоставлял версию «Влесовой книги» и теорию Л. Силенко. В 1994 г. редакция журнала выпускала газету «Русь Киевская» (вышло три номера), где излагались те же идеи. В своих установочных статьях главный редактор всех изданий «Индо-Европы», кандидат филологических наук В. Довгич, с гордостью отмечал, что Поднепровье было родиной «арийских» (то есть индоевропейских) народов. Он с видимым негодованием отметал великогерманские и великорусские претензии на арийское наследие и скромно заявлял, что самими космическими силами Днепровско-Карпатскому региону было уготовано место одного из важнейших центров развития мировой цивилизации. Именно здесь едва ли не с неолита шло становление украинского язычества (Довгич 1991).

Довгич создавал новую украинскую историософию, считая, что именно на ее основе только и может строиться идеология независимой Украины. Эта историософия призвана была доказать «идею украинорусской автохтонности» по меньшей мере с трипольской эпохи. Тем самым достигалось несколько целей: во-первых, обосновываются бесспорные права этнических украинцев на территорию Украины; во-вторых, разрушаются основы мифа о России как «старшем брате» Украины – напротив, Украина провозглашается колыбелью восточнославянских культур; в-третьих, обосновывается право Украины на независимое самостоятельное развитие; наконец, Украина рисуется особой цивилизацией, объединяющей Восток и Запад, язычество и христианство, белую и желтую расы и т. д. (Довгич 1994б). Нетрудно заметить, что Довгич «украинизировал» евразийскую идею, выдвинутую русскими эмигрантами в 1920-х гг. Ему это было нужно для того, чтобы противостоять тенденциям к сепаратизму и дезинтеграции Украины (Довгич 1994а) и в то же время отвергнуть политические и территориальные претензии «русского империализма» (Довгич 1994в). Его ненависть ко всему русскому доходила до того, что он моментально порвал с другим приверженцем «украинско-арийской» идеи, археологом Ю. А. Шиловым, симпатизирующим неоязыческим идеям, после того как тот стал публиковаться в русском националистическом журнале «Русская мысль» (об этом эпизоде см.: Шилов 1994в: 8–9).

Задачи журнала «Индо-Европа» состояли в следующем. Он был призван прививать украинцам гордость за свою землю, ибо это она, «Пеласгия-Лелегия-Орияна-Киммерия-Скифия-Антия – РусьУкраина», была прародиной «белых людей», это здесь сформировались «ории» (индоевропейцы), это их праотец Орий обучил человечество важнейшим знаниям и навыкам, и отсюда началось расселение «белых людей» по планете от Передней Азии до Индии, включая приход шумеров в Месопотамию. Журнал призывал равняться на предков, которые росли не богобоязненными рабами, а были смелыми творцами и изобретателями. Это они одомашнили быка и лошадь, изобрели рало и колесо, придумали древнейшую письменность (Каменная Могила), разработали систему ведических знаний, ставшую основой всех «высших религий». Здесь же возникло одно из древнейших государств мира. Но христианские колонизаторы всячески стремились вытравить эту славную историю из памяти народа. Вот почему журнал и впредь намеревался знакомить своих читателей с «подлинной» древней и древнейшей историей Украины. Он с гордостью сообщал, что с ним сотрудничают специалисты – историки и археологи, лингвисты и этнологи. Это они своими публикациями помогали развивать «украинскую, индоевропейскую идею». Только так можно будет сделать украинцев хозяевами на своей земле, «пассионариями грядущей эпохи» (Данилов 1996–1997).

Рассматриваемые журнал и газета фактически реанимировали давно уже устаревшие взгляды «славянской школы» XIX в., придавая им особый украинский привкус. Так, если русские неоязычники превозносят Классена, то украинские зачисляют в разряд гениев от науки малоизвестного автора XIX в. М. Красуского по той простой причине, что он провозгласил украинский язык древнейшим из всех индоевропейских языков, а украинцев едва ли не древнейшим народом мира, давшим всем другим религию, обычаи и многие другие дары цивилизации. В своем движении на восток будто бы именно украинцы и покорили когда-то Индию (Красуський 1991). Вновь пропагандировались идеи о родстве «русов» (то есть украинцев, в украинской версии) с трипольцами, этрусками, скифами, сарматами, роксоланами и гуннами, украинцы отождествлялись со всеми древними славянами и превозносились как один из основных компонентов в сложении населения современной Европы, а черняховская археологическая культура II–IV вв. объявлялась раз и навсегда исключительно славянской. Реанимировались фантазии прошлых веков о древней славянской державе Руссии на севере Центральной Европы (Бiлик 1990: 403–447; Яценко 1991; Хитрук 1992б; Роенко 1994). Для обоснования этих фантазий привлекалась «Велесова книга», фрагменты которой в переводе Б. Яценко регулярно публиковались в газете «Русь Киевская» (1994, № 1: 8–9; № 2: 11–14; № 3: 11–13). Ее переводчик и комментатор убеждал читателя в том, что «Велесова книга» является аутентичным памятником дохристианского периода (Яценко 1994).

В 1995 г. Б. Яценко, сотруднику историко-филологического отделения Ужгородского филиала Института проблем регистрации информации, удалось с помощью В. Довгича издать «Велесову книгу» в виде специального выпуска журнала «Индо-Европа». В этом издании оба они всерьез утверждали, что украинцы происходят от древних «укров», которые в глубокой первобытности расселялись от Эльбы до Днепра и Дуная (Довгич 1995а: 7, 8, 249). Яценко отвергал все аргументы ученых, доказывавших поддельный характер «Велесовой книги». Он самонадеянно заявлял, что все предыдущие переводы этого «памятника» (в том числе сделанные А. Асовым) страдали дефектами и лишь его перевод являлся идеальным (Довгич 1995а: 9). Сам Яценко, по сути дела, использовал «Велесову книгу» для подтверждения своей давней гипотезы о том, что украинский народ сложился из слияния трех разных племен – двух славянских (анты-поляне и древляне) и одного ираноязычного (роксоланы-сарматы), причем последние будто бы и передали новому образованию свое название «рокс/рос». Отсюда Яценко выводил и название «земли Троянь», которая будто бы символизировала тройственный союз указанных племен. Нет сомнений, что Яценко и «переводил» «Велесову книгу» таким образом, чтобы ее текст соответствовал его концепции (ср.: Яценко 1970 и Довгич 1995а: 8–9, 247–249).

Начиная с конца 1990-х гг. изучение «Влесовой книги» наряду со столь же сомнительным «Посланием ориан хазарам» как якобы древнейших письменных памятников входило на Украине в курсы изучения украинской литературы. Такого рода учебники имеют рекомендации от Министерства просвещения Украины и Киевского национального университета им. Шевченко. В этих учебниках названные фальшивки обсуждаются в одном ряду с Авестой, Шахнаме и «Словом о полку Игореве», и их преподают студентам-филологам в качестве образцов «праукраинской литературы» (Грабович 2001: 21–23). А в 2005 г. в Тернополе была издана книга М. Галычанця «Українська нація», где корни украинской нации обнаруживаются в позднем палеолите, а возникновение государства «Великая Украина» относится к 501 г. до н. э. При этом «укры» объявляются первыми «арийцами» на Земле. Якобы когда-то Украина простиралась от Карпат до Белого моря и Уральских гор, откуда «древние украинцы-арийцы» и расселялись по всей Евразии. На той же территории автор поместил и «первое украинское государство». Причем издательство «Мендривец» рекомендовало эту книгу для обучения школьников и студентов. Правда, оно скромно замечало, что речь идет не об истории в строгом смысле слова, а о «знаниях», полученных автором интуитивным путем (Галычанец 2005. Об этом см.: Ваджра 2012).

Одним из излюбленных памятников древности украинских неоязычников является «могила Энея», расположенная в окрестностях Рима. Те из них, кто пытаются прочесть «эпитафию Энея», делают это на основе украинского языка и приходят к выводу о прямом родстве троянцев и этрусков с современными украинцами (Плачинда 1991в; Хитрук 1992б; Яценко 1996). Такие украинские авторы настаивают не только на автохтонности «украинского алфавита», но и на его безусловном приоритете перед западносемитским (ханаанским) алфавитом из Леванта, не говоря уже о греческой и латинской письменности. В частности, любитель дилетантских дешифровок Яценко настаивает на том, что в раннем железном веке, если не раньше, в Центральной Европе жил «один славянский народ – укры» (Яценко 1996).

Нашлись на Украине и последователи Трубачева. Журналист-востоковед С. И. Наливайко не только подхватил его идею о длительном обитании индоариев в Северном Причерноморье, отождествляя с ними тавров, древних обитателей Крыма, но шел много дальше, пытаясь причислить к индийцам древнее балтское племя ятвягов, которые на самом деле находились в прямом родстве с современными литовцами. Он повторял и расхожую версию о родстве славян с этрусками, троянцами и т. д. С упорством, достойным лучшего применения, он искал параллели в топонимике Индии, Передней Азии и Украины и приходил к уже известному нам выводу об обитании русичей в Палестине. В своих фантазиях этот автор заходил так далеко, что настаивал на том, что ираноязычные скифы и родственные им саки поклонялись индийским богам и имели древнеиндийский кастовый строй и что Ригведа была создана на территории Украины. Не забывал он и об Атлантиде, где будто бы поклонялись Посейдону – аналогу «украинского» Дажбога. Аргументы в пользу этого автор находил все в той же «Влесовой книге» (Наливайко 1990; 1991; 1992а; 1992б; 1994а; 1994б; 1994в; 1995; 1996). В одной из своих работ он сближал восточнославянское племя северян с сувирами индийской Махабхараты, отождествлял их с синдами Таманского полуострова и в то же время с геродотовыми киммерами и делал на этом основании вывод о том, что «киммеры-сиверы» являлись автохтонным, а не пришлым населением на Украине. Тем самым, оказывалось возможным возводить древность «украинцев-северян» в Северном Причерноморье по меньшей мере к началу 1-го тыс. до н. э. Они-то и господствовали в Тмутараканском княжестве и естественным образом стали позднее одним из важных компонентов украинской нации. Попутно автор находил десятки якобы санскритских названий у запорожских казачьих полков (Наливайко 1996–1997).

Еще дальше шел другой автор, В. Багринец, которого журнал «Индо-Европа» числил «этнолингвистом». Обсуждая смысл термина «Троян» в «Слове о полку Игореве», он с ходу отметал все более ранние предположения ученых и заявлял, что это название изначально относилось к ареалу бассейнов трех рек – Дона, Днепра и Днестра. Там будто бы еще в 5-м тыс. до н. э. возникло древнейшее государство «ориев (ариев) – троян», далеких предков украинцев. Впоследствии, расселяясь оттуда, арии и разнесли название Троян-Троя по другим регионам, в частности, так возникла знаменитая малоазийская Троя. Мало того, представление о расположенных рядом трех речных бассейнах якобы и легло в основу трезубца, оказывающегося, тем самым, среди древнейших арийских символов. И автор с возмущением отбрасывал предположение Н. М. Карамзина о том, что название «трезуб» является калькой с латинского «триденс». Багринец был убежден в том, что население античной Трои находилось в ближайшем родстве с обитателями Северного Причерноморья. Оттуда же он выводил и Ахилла, считая его предателем, выступившим из чувства мести против своих соплеменников (Багринець 1996–1997: 79–81).

Все эти рассуждения должны были, по мнению автора, доказать истинность его представлений о том, что этноним «украинцы» имеет необычайную древность и происходит из соединения слов «ук» и «трояне». Что же касается корня «ук», то он якобы ассоциировался с учеными людьми, брахманами. Отсюда – «уктрияне», то есть «ученые трояне». Вот, оказывается, что скрывается за самоназванием современных украинцев. Следовательно, заключал автор, «наше национальное имя и название нашего государства имеют очень давнее происхождение и восходят к V тыс. до н. э.» (Багринець 1996–1997: 82–84). После всего этого уже не удивляет, что автор возводил термин «казак» к прозвищам «косак», «космач» и пр., указывающим на свойственный запорожским казакам чуб-оселедец (Багринець 1996–1997: 82).

На Украине развивалась и другая идея, перекликающаяся с концепцией «славянской школы» и пытающаяся искать упоминания о предках украинцах в Библии. Но если русские неоязычники, подхватив эту идею из советской историографии, однозначно отождествляют «князя Роша», Гога и Магога со славянами или «славяно-русами», то некоторые украинские авторы верят, что речь должна идти исключительно об их собственных предках, о которых древние евреи знали якобы еще в VIII–VI вв. до н. э. (Крисаченко 1994).

Журнал «Индо-Европа» вновь оживил старую дискуссию о времени возникновения города Киева, которая до начала 1990-х гг. велась преимущественно профессиональными археологами. Теперь к ней подключились писатели, «представители общественности», стремящиеся любыми способами удревнить украинскую государственность. Одни из них датировали Киев 430 г. (Яценко 1991: 64), другие шли еще дальше и писали о великом раннем Киевском государстве, существовавшем якобы начиная с последних веков до н. э. (Буча 1991. См. также: Бiлик 1990: 407, 444–445), или о «сверхдержаве Венедии», якобы процветавшей еще ранее (Плачинда 1991в). Как отмечалось выше, Знойко датировал возникновение Киева VII в. до н. э. Все же современным украинским авторам еще далеко до некоторых украинских эмигрантов, возводивших Киев к неолиту или даже мезолиту (Пайк 1992а: 23) или, подобно Силенко, считавших его вообще древнейшим городом на земле. Впрочем, и на Украине нашелся сторонник этих взглядов, без лишних сомнений призвавший начинать историю Киева с 7 – 6-го тысячелетий до н. э. (Масленiков 1995).

Не надеясь на авторитет авторов-дилетантов, собравшихся вокруг его журнала, В. Довгич опубликовал целый сборник статей, ставивший своей целью доказать исконность и необычайную древность украинцев на Украине и представить ее как едва ли не ведущий центр развития человеческой цивилизации (Космос 1992). На этот раз он включил в него перепечатки старых работ известных писателей (Л. Украинка) и археологов (В. В. Хвойка, Х. Д. Санкалия) и привлек современных авторов, в том числе профессиональных археологов (Н. Чмыхов, Ю. Шилов), рассчитывая, что их голос сделает содержавшиеся в сборнике идеи весомее. Однако сам подбор авторов (среди них в качестве авторитетов фигурировали все те же любители – Суслопаров и Знойко) и, в особенности, развиваемые ими фантазии, вряд ли могли избавить сборник от украинского этноцентризма.

Стремясь блеснуть оригинальностью, Н. Чмыхов искал корни славянства в протонеолите, то есть задолго до появления трипольской культуры, и называл Правобережную Украину исконной прародиной как славян, так и индоевропейцев в целом. Он утверждал, что этот регион служил неким инкубатором археологических культур (а их он однозначно отождествлял с этническими группами). Мало того, он с сочувствием ссылался на малоправдоподобную гипотезу о том, что будто бы позднепалеолитические переселенцы с Украины возглавили «неолитизацию» Ближнего Востока и совершили «неолитическую революцию» (Чмыхов 1990: 19, 32, 35, 51).

Так славяне рисовались исконным населением Украины, обитавшим на территории индоевропейской прародины в течение по меньшей мере 10 тыс. лет, то есть единственными из индоевропейцев, способными претендовать на статус абсолютных автохтонов (Чмыхов 1990: 354–355). В свою очередь Украина становилась едва ли не ведущим центром мировой цивилизации, родиной культуртрегеров, оказывавшихся, по логике автора, славянами. Сам Чмыхов воздерживался от такого вывода, но весь ход его рассуждений приводил читателя именно к этому. Последнему способствовало и то, что, сопоставляя ход социоэкономического развития в Месопотамии и на Украине, Чмыхов «доказывал», что по всем параметрам Украина нисколько не отставала от древнейшей на Земле месопотамской цивилизации. Он даже выступал с идеей появления государственности на Украине к началу эпохи бронзы, предполагая наличие там протогородов еще в неолите и объясняя трудности их обнаружения произошедшей в глубоком прошлом морской трансгрессией (Чмыхов 1990: 81 – 103; 1992: 89, 95; 1996 – 1997а). Сомнительная идея «культуртрегерства» опасна тем, что она соседствует с расовой теорией. Действительно, Чмыхов утверждал, что различавшееся в неолите по хозяйству население принадлежало к «разным расовым группам» (Чмыхов 1990: 60).

Еще дальше идет бывший археолог Ю. А. Шилов, любитель «альтернативной науки» (Шилов 1994в: 3), гордо называющий себя академиком самопровозглашенных «Украинской Международной академии оригинальных идей» и «Православной Русской академии». Он утверждает, что цивилизация и государственность на Украине сложились еще в 6 – 5-м тыс. до н. э., то есть раньше, чем где бы то ни было в мире. Похоже, что он единственный на Земле знает, что «сами трипольцы называли свою страну Араттой» и что именно оттуда «вели свой род шумерские цари» (Шилов 1992а: 110; 1996б: 8–9). В его работе находит место и идея о зарождении «шумерской письменности» на Украине, откуда будто бы происходили и сами шумеры, и их жрецы, которые и перенесли письменную традицию через Кавказ в Месопотамию (Шилов 1992а: 112–113; 1996б). В этом Шилов опирается на фантазии А. Г. Кифишина, который, не пользуясь признанием среди профессиональных ассириологов, ухитрился «дешифровать» якобы древнейшие «протошумерские» надписи, найденные под Мелитополем (Каменная Могила). Кифишин утверждает, что там были обнаружены до 160 каменных табличек с надписями и 130 наскальных надписей, самые ранние из которых относились якобы еще к ледниковому периоду. По его мнению, уже в то время там правили «цари-боги», от которых вели свой род более поздние шумерские династии (Кифишин 1996б). По мнению Шилова, возникшее в трипольское время на Украине «арийское государство» было бесклассовым и им руководили просвещенные жрецы-воины. Поэтому эту эпоху следует называть «эпохой священной демократии» (Шилов 1996а). Свои идеи Шилов широко публиковал в популярной прессе (см., напр.: Шилов 1993а; 1993б; 1994а; 1994б).

Существенно, что для рассматриваемых авторов древнейшая история важна не сама по себе, а как способ научного обоснования легитимности самостоятельного Украинского государства. Так, Чмыхов апеллировал к глобальным историческим закономерностям, на его взгляд, подтверждавшим неизбежность становления независимой Украины как особого исконного «природно-климатично-социально-экономического организма», причем, что характерно, в ее нынешних границах (Чмихов 1996 – 1997а). Правда, для демонстрации своей якобы объективности журнал «Индо-Европа» публиковал и статью известного украинского археолога Д. Телегина, не оставившего камня на камне от упомянутых выше построений и убедительно показавшего отсутствие какого-либо родства между трипольцами и славянами. Вместе с тем и он возводил корни славян к необычайной древности – ко второй половине 4 – 3-го тыс. до н. э., связывая их с населением культуры гребенчато-накольчатой керамики Днепро-Висленского региона (Телегiн 1996–1997).

Идеи Чмыхова и Шилова популяризировались в стандартном учебнике по этнографии, утвержденном Министерством образования Украины (Пономарьов 1994: 101–102). Книга Шилова об Украине как родине ариев и местоположении древнейшего государства Аратты (Шилов 1995) удостоилась особой похвалы в новом респектабельном украинском журнале «Генеза». Этот журнал особенно подчеркивал ту мысль, что «Веды» сложились будто бы на берегах Днепра и что якобы, благодаря труду Шилова, стала очевидной прямая преемственность между «Нижнеднепровской Арианой, Киммерией, Таврией, Скифией, державой антов, Киевской Русью и Запорожьем» (Пономарьов 1995).

Сегодня на Украине Шилова почитают как национального героя, и на его родине ему воздвигнут памятник. А спустя год после «оранжевой революции» в октябре 2005 г. на территории Каменной Могилы был открыт музей. Для туристов был разработан маршрут «Золотое кольцо трипольской культуры» и открыты «парки трипольской культуры». На Украине заговорили о курсе «трипольской педагогики», а в киевских ресторанах появился бальзам «Трипольское чудо» (Русина 2011: 150–152). Тогда под руководством политика И. А. Зайца был создан благотворительный фонд «Триполье», призванный украинизировать трипольскую культуру, и проводились помпезные псевдонаучные конференции, посвященные триполью как «истоку европейской цивилизации» (Отрощенко 2007). В самом селе Триполье на основе частной коллекции с 2005 г. работал музей «Древняя Аратта – Украина», закрытый в 2012 г. Иными словами, части украинской элиты кажется соблазнительным искать корни современных украинцев среди «ведических ариев».

Книга Шилова не ускользнула от внимания и русских националистов, не упустивших случая подчеркнуть, что их излюбленная идея славянско-арийского единства поддерживается по крайней мере некоторыми специалистами (Прародина 1995). Но даже некоторые русские почвенники вынуждены признать наличие в работах Шилова мистики и оккультизма (Антоненко 1996: 160), что вряд ли совместимо с его претензиями на научность. А. М. Иванов (Скуратов) и вовсе назвал эту книгу «навозной кучей националистической брехни» (Иванов 2007: 339).

Действительно, дискуссия, проведенная украинским журналом «Археологiя», показала, что украинские специалисты-археологи весьма скептически воспринимают построения Шилова (Шилов 1992в). Речь идет даже не столько о его исторических реконструкциях, сколько о самой методике полевых исследований. Ведь методика фиксации изначальной формы кургана остается слабо разработанной. Поэтому в силу как объективных, так и субъективных причин археологам не удается добиться искомой точности, а без этого говорить о какой-либо фигурной (тем более «антропоморфной») форме кургана, на чем настаивает Шилов, не приходится. Специалисты демонстрировали особенности «интуитивного метода» исследований Шилова и показывали, каким образом он выдает свои фантазии за якобы достоверные факты. Столь же серьезные нарекания у них вызвали его некритические сопоставления археологических данных с материалами такого сложного памятника, как Ригведа. В итоге они называли его реконструкции древних «мифологических систем» сомнительными, а сопоставления древних курганов с «обсерваториями» безосновательными (Рассамакiн 1992; Ричков 1992; Залiзняк 2002). По словам одного из украинских археологов, Шилов является «профессиональным мифотворцем» (Отрощенко 2007).

Неоднозначной была и рецензия на книгу Шилова лингвиста О. Н. Трубачева. Тот, с одной стороны, хвалил Шилова как, пожалуй, единственного верного последователя своих идей о пребывании индоариев в Северном Причерноморье и противопоставлял его более «консервативным» специалистам-скифологам, не спешившим эти идеи подхватывать. Но, с другой стороны, сам Трубачев сомневался в плодотворности именно тех идей, которыми более всего дорожил Шилов. Так, он предупреждал против излишне прямолинейного отождествления археологической культуры с этнической группой и считал гипотезу Шилова о неком «арийско-хурритском союзе» в Приазовье неубедительной. Основываясь на лингвистических фактах, он отрицал наличие у индоиранцев пашенного земледелия и считал невозможным связь термина «арии» с праиндоевропейским глаголом «пахать». Он, разумеется, отвергал ряд произвольных этимологических построений Шилова и выражал изумление по поводу таких идей, как «трипольская письменность» или отождествление трипольской культуры с Араттой. Свою рецензию Трубачев заканчивал положительной оценкой книги, но подчеркивал, что эта оценка касается вложенного в книгу огромного труда, но отнюдь не его результатов (Трубачев 1996). То же самое можно сказать и о книге Кифишина.

Между тем в 2002 г. книга Кифишина о «письменности» из Каменной Могилы (Кифишин 2001) получила одобрение у Верховной рады Украины, а затем удостоилась «Знака Почета» от главы Киевской администрации А. А. Омельченко. После этого ее презентация с успехом прошла на парламентском собрании Союза Белоруссии и России. Тогда Кифишин был избран академиком Кирилло-Мефодиевской академии просвещения и директором Международного славянского института шумерологии, египтологии и синдологии.

В связи с этим корреспонденты газеты «Труд» отмечали, что не нашедшие поддержки у специалистов идеи Шилова и Кифишина были восторженно встречены националистами и прочими любителями «арийской идеи». Фактически в исследовании журналистов речь шла об экспансии паранаучных концепций, получающих все большую популярность в обществе (Колинько, Корец 2002). Эта небольшая заметка тут же получила отповедь Шилова, которая была размещена на одном из неоязыческих веб-сайтов. Примечательно, что в своем ответе Шилов аргументировал основательность своих построений не достоверностью реконструкций, а пространным списком приложенной к книге библиографии, что и предлагал считать «фактами». А научным признанием своей работы он счел тот факт, что рецензенты назвали его труд «монографией». Он упрекал украинских археологов в замалчивании публикаций (его собственных, С. Наливайко и некоторых других), которые по сути, как было показано выше, не имеют прямого отношения к науке. Демонстрируя свою установку на популизм, он подчеркивал, что для него «народное доверие» много важнее квалифицированного мнения коллег-ученых. Этим он сам выводил себя за рамки научного сообщества, о чем и писали журналисты. Шилова возмущало, что кто-то может сомневаться в способности археологов «оценивать неведомые тонкости языкознания и шумерологии». Но ведь эти сомнения высказал не кто иной, как уважаемый им его именитый рецензент Трубачев! Нет нужды воспроизводить все эмоциональные высказывания Шилова в адрес журналистов, ибо его ответ, оперирующий вненаучными аргументами и нарушающий научную этику, лишь подтверждает их мнение о его научной маргинальности. Любопытно, что его последним «убойным» аргументом служило то, что журналисты «мазнули грязью Народных депутатов Украины», включая «офицера службы безопасности» (Шилов 2002), как будто научные проблемы решаются не специалистами, а действующими политиками и работниками спецслужб.

Полезно напомнить, что Шилов и Чмыхов вместе с работавшим в Запорожье директором Музея-заповедника Каменная Могила Б. Д. Михайловым были учениками известного украинского археолога В. Н. Даниленко. Сам Даниленко весьма критически относился к идее появления письменности, а тем более государственности, в глубокой первобытности, будь то трипольская или какая-либо иная культура эпох неолита-энеолита. Между тем для него были характерны неоправданно широкие построения и умозаключения, создавшие стартовую площадку для его учеников. Переехавший в 1994 г. в Москву и сблизившийся с русскими националистами Шилов стремился всеми силами сделать из своего учителя культовую фигуру, предвосхитившую появление и расцвет современного «арийского мифа». Впрочем, имя Даниленко нужно было Шилову главным образом для рекламы своих собственных фантазий, находящихся за гранью современной науки. Шилов опубликовал рукопись Даниленко за счет Российского общенародного движения (РОД), где сам он несколько лет руководил «научно-культурологическим центром», прежде чем вернулся назад в Киев. Как было заявлено во введении, написанном самим Шиловым, целью этой публикации являлось «укрепление престижа славянских и других индоевропейских народов» (Даниленко 1997: 4).

В чем же Шилову виделся этот престиж? В том, что трипольцы самым непостижимым образом оказываются индоевропейцами (большинство современных специалистов это отрицают! – В. Ш.), что в 6 – 3-м тыс. до н. э. на Украине существовало «древнейшее в мире первобытно-коммунистическое индоевропейское государство Аратта» (вот уж поистине Тысячелетний Рейх, о котором не могли помыслить даже германские нацистские ученые! – В. Ш.), что всеми своими достижениями эта цивилизация была обязана странствующим «жрецам-гипербореям» (вспомним сходную идею Скурлатова о жрецах-воинах. – В. Ш.), что именно «трипольцы-арийцы» сделали неоценимый вклад в развитие шумерской цивилизации (здесь профессиональный археолог повторяет зады дилетантских построений ряда украинских эмигрантов типа Л. Силенко. – В. Ш.). Показательным представляется и ареол таинственности, окруживший усилиями Шилова наследие Даниленко. Шилов всячески давал понять, что все самое ценное из коллекции и рукописей его учителя было похищено. Это – типичная аргументация, связанная с любыми фальшивками типа «Влесовой книги». Кстати, Чмыхов (1990: 338) ссылался на «Влесову книгу» как на надежный древний источник, а Шилов занимался ее всяческой пропагандой (Шилов 2000а; 2000б; 2001).

Сегодня Шилов – желанный гость на конференциях всевозможных «Славянских обществ» и собраниях родноверов, где он учит о связи народов с «Энерго-Информационным Полем Вселенной» и не забывает напомнить о «древнейшей цивилизации Аратте», о чем якобы говорится во «Влесовой книге». Кроме того, он доказывает, что глубина народной памяти славян достигает «времен мамонтов». Якобы подтверждением всему этому служит «протошумерский архив» Каменной Могилы, а ядром мировой культуры является территория Украины с ее славяно-арийским наследием, идущим от ледникового периода. Разумеется, Тора объявляется заимствованием из все того же «архива» Каменной Могилы. Все это, по мнению Шилова, необычайно актуально для современного мира, где происходит обновление, которое призваны возглавить славяне с их «Неоправославием». Его концепция наполнена социальным пафосом: «Не Библия, порожденная рабством, а общинные веды отвечают грядущей “весне” самоуправления».

В середине 1990-х гг. идея «арийской» Украины нашла свое воплощение в романе Ю. М. Каныгина, популяризировавшего взгляды Л. Силенко и концепцию Шилова об Украине как «Великой Оратании», или Аратте, в которой автор романа хотел видеть «духовный центр всего славянского мира». Специалист по политэкономии, Каныгин не скрывал, что был в свое время членом бюро райкома КПСС в Академгородке в Новосибирске, а затем – ученым секретарем Президиума Сибирского отделения АН СССР по гуманитарным наукам. Не скрывал он и своей былой «приверженности» марксизму и материализму, которую он без сожалений отбросил в ходе тектонических изменений рубежа 1980 – 1990-х гг. Иными словами, своим примером он демонстрировал распад советского официозного марксизма-ленинизма, приверженцы которого стройными рядами двинулись к иррационализму, сменив свои поверхностные «знания» на казавшуюся им спасительной веру. И не случайно в своей книге автор противопоставлял якобы неподвижный «интеллект» динамической «высокой духовности» (Каныгин 1996: 71, 82).

Каныгин представлял себя носителем неких сокровенных знаний, поведанных ему «тибетским мудрецом». Тот якобы оказался в 1945 г. пленником советских войск, а заодно и «крупнейшим славяноведом», а также специалистом по «библейской этнологии», объяснившим ему «поразительные сходства» между украинским языком и санскритом. Каныгин доказывал, что узнал об Аратте и «арийском» прошлом Украины не от Шилова, а от гуру. Примечательно, что, по его словам, «тибетский лама» апеллировал вовсе не к ламаистским текстам, а к Библии, успешно находя там «основы духовной истории славянства». Самое пикантное то, что, по признанию самого Каныгина, свои «открытия» он сперва собирался опубликовать через КГБ, где, как он намекал, «арийская идея» могла быть принята с пониманием. Посылая проклятия в адрес гитлеровцев, якобы испоганивших «солнечную идею», он доказывал, что в «арийстве» нет ничего «расистского» и что, напротив, оно несет лишь «добро, любовь и свет» (Каныгин 1996: 6). Каныгин делился с читателем сенсационной новостью о том, что якобы в горах Тибета существовал «арийский центр славяноведения», где именно славян считали «ариями сегодня», а в украинской нации видели «форпост славянского мира». При этом дело, разумеется, не обходилось без экстрасенсов и паранормальных методов работы. И, что самое удивительное, эти «тибетские арии» оказывались приверженцами православия и поклонниками русских чудотворцев (Каныгин 1996: 20–21).

Из книги Каныгина следовало, что «тибетский лама» знал Библию, теософское учение Блаватской и псевдонаучные фантазии нацистского ученого Горбигера много лучше, чем ламаистские тексты. Следуя Блаватской, он говорил о смене рас и доказывал, что в нашу эпоху господствующей должна быть белая раса «творчески одаренных людей». Остальные расы оказывались «рудиментами» прошлых эпох. Например, бушмены (их автор помещал в Австралии! – В. Ш.) и черное население Африки представлялись «остатками лемуров», то есть представителей «второй цивилизации», а китайцы и монголы – «третьей» (Каныгин 1996: 26–27, 40). В повествовании Каныгина находило место и нацистское представление о продвижении ариев («светловолосых, голубоглазых, рослых, длинноногих людей», но у Каныгина они оказываются «черноволосыми») с севера Европы на юго-восток, а «год сотворения мира» удивительным образом совпадал с датой возникновения трипольской культуры.

При этом предводитель ариев Рама открывал свою «божью сущность» на берегах Днепра, причем, разумеется, в самом центре будущего Киева (Каныгин 1996: 29–34, 44). Там якобы и возникла «цивилизация Аратты», огромная держава, давшая миру алфавитное письмо, подарившая грекам и римлянам их языки, наладившая железоделательное производство (причем еще в бронзовом веке!), а также наградившая человечество вишней, петухами и «арийскими коровами» (Каныгин 1996: 75–78). В книге Каныгина находится место и для «рун-веры», но та оказывается не изобретением Силенко, а «древнейшей арийской религией», якобы сыгравшей большую роль в формировании христианства и ислама (Каныгин 1996: 85–88; 2001: 23).

Генеалогию украинцев Каныгин ведет от ариев через кимров, скифов и славян (народ рош) (Каныгин 1996: 163–164). Он настаивает на том, что их исконным названием было «русичи» и что они являются носителями «арийской идеи», выполняя, тем самым, всемирно-историческую миссию (Каныгин 1996: 186–187). В свою очередь и Иисуса Христа Каныгин делает «арийцем» (Каныгин 1996: 189–193). В его версии тот оказывается «галилеянином-тиверцом» и едва ли не прародителем украинцев (ибо галилеяне якобы сперва переселились из Прикарпатья в Палестину, а затем вернулись обратно), тогда как русские («московиты») получают генеалогию, не имеющую отношения к Аратте (Каныгин 1996: 89–91, 187, 197–198; 2001: 104–105). Рассуждения об «арийском происхождении» Иисуса Христа играют в концепции Каныгина принципиально важную роль, ибо они позволяют ему заявить о том, что именно предки украинцев «дали величайшую личность во всей истории». А это поставило «наш народ в центр священной истории» (Каныгин 2001: 106–107).

В своей новой книге Каныгин в еще большей мере опирается на теософское учение Блаватской, смешанное с идеями правых радикалов. И хотя он снова на словах всячески открещивается от нацистских и расистских построений (Каныгин 2001: 40–41, 50–51, 54, 60–64), его главное разногласие с ними заключается в том, что они исключали славян и тюрков из «арийской» генеалогии и игнорировали тех в своих рассуждениях о древних арийских переселениях. Но расовый подход Каныгину нравится. Правда, никакого четкого представления о расах у него нет, и его взгляды крайне эклектичны. Там можно найти и отзвуки учения Блаватской о «пятой арийской расе», в которую якобы превращаются представители предшествующих рас, и «сакральное» деление Евразии на две расы – «белую» к западу от Урала и «желтую» к востоку от него, и идею родства украинцев с казахами, якобы имеющими общих «арийских предков», и конфронтацию между «германской» и «славянской» расами, и формирование «славянской расы» из неких азиатских пришельцев. При этом и арийство изображается им не единством, а двумя общностями («ариями правой руки» и «ариями левой руки») с прямо противоположными качествами и установками: одни – «добрые, мирные, мудрые» («наши первопредки»), а другие – надменные завоеватели, считающие себя сверхчеловеками. Из всего этого трудно скроить сколько-нибудь стройную расовую теорию. Однако этого достаточно для того, чтобы пробудить у читателя интерес к расовому подходу и настроить его против Запада, где якобы популярна «антиславянская» и «антиказахская» версия «арийской проблемы». Примечательно, что автор с почтением говорит о взглядах отцов-основателей европейского расизма, А. Гобино и Х. Чемберлена: «Несмотря на свои симпатии к расизму, эти ученые внесли значительный вклад в этнологию» (Каныгин 2001: 81–82). То, что они не были учеными и что их построения не находят никакого места в современном научном знании, его не интересует. Зато, опираясь на них, он успешно создает образ внутреннего врага в образе «хазарщины».

Каныгин с упоением излагает фантазии о приходе гипербореев из Арктиды, о том, что якобы они принесли с собой на Украину «язык Ригведы», что именно они были теми «белыми людьми» («молодой расой землян»), которые, расселившись по миру, стали учителями и царями «местных полудиких племен», обучив их земледелию и пастушеству. Одновременно в его книге находит место идея о том, что якобы «арийцы» пришли на Украину с востока, из Семиречья. Так, основательно перепутав все факты и даты, он доказывает, что украинцы и казахи имеют общие «арийские корни», а потому являются истинными «евроазиатами» и должны сыграть ведущую роль в достижении взаимопонимания между Западом и Востоком.

Свои знания он черпает из самых сомнительных источников, среди которых находят место как оккультные представления Блаватской, так и построения классиков европейского расизма (Гобино и Чемберлен), нацистская «этногенетика» и, разумеется, поддельная «Влесова книга». К этому он добавляет фрагменты, заимствованные из книг таких антиподов, как Шилов и Гусева. Кроме того, в его книгах можно обнаружить обрывки «арийской астрологии» Павла Глобы, популярную в современном Казахстане идею происхождения казахов от «чистых арийцев», воспоминания об Атлантиде, ссылки на сторонников идеи «арктической прародины» Тилака и Елачича, а также эзотерические представления Р. Генона и А. Дугина. Но для придания своей концепции солидности он ссылается также на крупных ученых прошлого, например на ведущего санскритолога второй половины XIX в. Ф. М. Мюллера и на первооткрывателя трипольской культуры В. Хвойку, беря у них именно те идеи, которые впоследствии были признаны ошибочными. Причем вся эта чудовищная смесь используется для доказательства того, что якобы в далеком прошлом имелись два «центра формирования белой расы», располагавшихся один в Семиречье, а другой – на Праукраине.

Разумеется, такие «арийские рассуждения» не могут обойти молчанием тему евреев. Каныгин рисует иудеев (отождествляя их с евреями!) полной противоположностью ариям. В его понимании евреи являются едва ли не вечными бунтарями против власти, причем свою борьбу они начинают в Египте при фараоне Эхнатоне (который оказывается Моисеем!), а заканчивают в России в 1917 г. Мало того, автор доказывает, что «иудейская революция» в Египте направлялась «агентами из арийской Аратты», желавшими ввести там «митраистскую религию» (Каныгин 1996: 42–43, 94–97). Однако при этом Каныгин противопоставляет свастику как символ «левых (коричневых)» не Звезде Давида, а кресту и трезубу как символам правых. Масонов, сатанистов и оккультистов он оптом записывает в «левые». Тем самым, вечная борьба идет между «арийцами света» и «арийцами тьмы», и ее понимание якобы требует обращения к эзотерике (Каныгин 1996: 67–70, 104, 111–112). Правда, далее Каныгин противопоставляет Звезду Давида кресту как якобы мужской и женский символы. Но при этом генеральный путь истории ведет якобы к слиянию ариев с семитами в единую «высокодуховную, интеллектуальную цивилизацию». В христианском учении автор видит «сложный конгломерат иудаизма и арийских “дополнений”» (Каныгин 1996: 101, 109). Однако все это не мешает ему писать о «жидомасонах», якобы мечтающих о мировом господстве, и искать в иудейской Торе (Второзаконии) программу будущих большевизма и гитлеризма (Каныгин 1996: 114, 136–137).

Не проходит Каныгин и мимо хазарского мифа. Он пытается представить средневековую историю Украины в виде борьбы двух «доминант» – хазарской (иудейской) и славянской. Ссылаясь на якобы вековую борьбу с «хазарщиной» или, что для него то же самое, «сионизацией», он призывает украинцев быть начеку. Ведь, как он доказывает, некоторые из киевских князей верно служили как «хазарщине», так и масонскому «Сионскому приорату», причем среди таких князей оказывается даже Ярослав Мудрый (Каныгин 2001: 124–141). Таким образом, отношение Каныгина к евреям отличается двойственностью. С одной стороны, он старался избегать антисемитизма и доказывал, что христианская Европа многим обязана учению Моисея. Поэтому, «борясь против евреев, человечество борется против себя». Но с другой, Каныгин, во-первых, возрождал кровавый навет, доказывая, что у евреев было принято ритуальное убийство детей, во-вторых, прилежно рисовал картину «хазарско-масонского заговора» против Киевской Руси, и, наконец, в-третьих, приписывал евреям идею мирового господства (Каныгин 1996: 170–176, 196; 2001: 126–141). В начале 2000-х гг. Каныгин публиковал свои книги в издательстве Межрегиональной академии управления персоналом (МАУП), скандально известной антисемитскими и расистскими выступлениями своего ректора Г. Щекина.

Поток открывателей древней цивилизации на территории Украины не иссякает. Недавно на этом поприще выступил харьковский философ истории И. Н. Рассоха. Справедливо критикуя построения Кифишина, сам он интерпретирует знаковые изображения Каменной Могилы как «огамическое письмо», причем якобы алфавитного характера, и затем объявляет это самостоятельным изобретением древних индоевропейцев (Рассоха 2007: 200, 211–248). Совершив это впечатляющее открытие, затем он произвольно «обнаруживает» прародину не только индоевропейцев, но и ностратической лингвистической общности в низовьях Днепра (Рассоха 2007: 340). Разумеется, там же оказывается и «самостоятельный очаг возникновения производящего хозяйства». Все это нужно автору для того, чтобы объявить украинцев «изначальными индоевропейцами» и продемонстрировать непрерывность их обитания «у себя на родине» в течение многих тысячелетий (Рассоха 2007: 287–288). Так украинцы оказываются абсолютными автохтонами, причем такими, которых еще греки знали под именем «гиперборейцев» (Рассоха 2007: 288–296).

Мало того, в книге имелось послесловие с красноречивым названием «Судьба индоевропейцев и миссия Украины». В нем автор доказывал, что предпосылки к историческому успеху индоевропейцев были заложены еще среднестоговской энеолитической культурой Украины, когда якобы был создан особый культурный код, в частности, сформировалась идея «благородства», направившая Украину по западному пути развития. Автор ставил Украину в один ряд с Палестиной как еще одну «прародину современной культуры». В этой связи он требовал ввести в школьный курс истории раздел, посвященный древним индоевропейцам и «Древней Украине». Называя Украину «великой страной», он заявлял: «От нас, украинцев, зависит весь ход мировой истории» (Рассоха 2007: 330). У него не вызывало сомнений, что «в Украине началось то, что затем стало историей Евразии и всего мира» (Рассоха 2007: 335). Объясняя ценность такого подхода для украинцев, он указывал на воспитание у людей самоуважения, чтобы «ни перед кем не заискивать». Иными словами, мотивация к написанию книги проистекала не только из любви к истории, а определялась стремлением преодолеть постсоветскую травму и связанный с ней комплекс неполноценности.

Примечательно, что, выйдя в Харькове тиражом 500 экземпляров, эта книга не произвела большого впечатления на «автохтонов». Тогда автор переиздал ее в несколько расширенном варианте в московском издательстве «Алгоритм-Эксмо», которое увлекается изданием такого рода популярной литературы. Здесь книга вышла уже тиражом 4 тыс. экземпляров. Однако «патриотическому» издательству название послесловия показалось вызывающим, и оно было снято, хотя сам текст был полностью сохранен (Рассоха 2009).

Поиски древнего языка давно увлекают украинских самодеятельных авторов. В упомянутом выше сборнике «Космос Украины», следуя отработанным путем Суслопарова и Знойко, делались попытки доказать родство украинского языка с пеласгийским (Космос 1992: 142–145) и этрусским (Космос 1992: 154–155). Ставился вопрос о пересмотре местоположения гомеровской Трои, которую некоторые украинские авторы почему-то очень хотят видеть на Украине (Хитрук 1992а. См. также: Яценко 1991). Той же стратегии В. Довгич придерживался и в вышедшем в 1997 г. издании журнала «Индо-Европа» совместно с журналом «Такi справи», где статьи дилетантов (все тех же Знойко, Суслопарова, Наливайко и др., причем Суслопаров для пущей убедительности назван этнолингвистом, а Знойко – астроэтнографом) перемежались с перепечатками работ известных археологов (Л. Клейн, Д. Телегин), которые должны были придать печать респектабельности и убедительности рассуждениям о «трипольцах-украинцах» и «украинцах-арийцах» (Онуки Дажбожi 1996–1997). Тут же публиковались и дилетантские рассуждения эмигранта Ю. Лисового, который отождествлял белую расу с носителями индоевропейских языков, помещал прародину последних на Украину и на этом основании предлагал отказаться от терминов «индоевропейцы», «арийцы», заменив их на «праукраинцы» (Лiсовий 1996–1997).

На этот раз риторика журнала отличалась пророчествами о близком «конце истории» в связи с окончанием «послеледникового периода». В своем редакционном вступлении В. Довгич, исходя из основанных на теориях циклизма и катастрофизма построений Чмыхова (1996 – 1997б), предупреждал о «космической катастрофе», которая якобы наступит в 2015 г. Вместе с тем он смотрел на нее с оптимизмом, ибо аналогичные катастрофы уже случались, но «жизнь на Украине – эпицентре Индо-Европы – не угасла». При этом, соглашается он, наша родина, то есть «Пеласгия-Лелегия-Киммерия-Скифия-Антия-Русь-Украина», всякий раз восстанавливала свои силы, даже несмотря на то что временами она испытывала жестокие поражения. Одна из таких катастроф произошла тысячелетие назад, когда местные боги и волхвы потерпели поражение от чужестранных «жрецов», оторвавших украинцев от родного язычества и с тех пор навязывающих им «чужую идеологию». Автор скорбел по тем колоссальным людским потерям, которых уже потребовал и еще может потребовать «христианский Молох». Он утверждал, что потеря исконной языческой основы расколола украинский народ, разрушила его национальный характер, сделала добычей чужеродцев. Это якобы и повлекло распад индоевропейского единства, упадок национальной идеи.

Довгич видел лишь один способ избежать катастрофы – вернуться к пантеистической вере, уходящей корнями в почву «Индо-Европы» и разрушенной тысячу лет назад. Он взывал к великому примеру предков, которым именно обожествление природы позволило создать одну из первых цивилизаций на Земле. Упоминая реальные данные о мезинских женских статуэтках эпохи позднего палеолита, автор без всяких на то оснований давал понять, что уже в ту эпоху на Украине имелось пиктографическое письмо. Он вновь обращался к фантазиям Красуского о необычайной древности украинского языка («древнее индоиранского») и упоминал о «дошумерских» и «шумерских» надписях в Каменной Могиле. Ему это казалось достаточным для того, чтобы утверждать о том, что «история Индо-Европы начинается на Украине». И он апеллировал к фантастическим предположениям Суслопарова о якобы «звуковом письме» в триполье. Не забывал он и о «Влесовой книге».

Все это ему было нужно для того, чтобы подвести основы под украинскую мессианскую идею. Ведь если Украина достигла высот цивилизации в дохристианскую эпоху и если христианство довело ее до полного разорения, то для возрождения следует отбросить обветшалое христианство и создавать новую идеологию, новых богов, новую Украину и… новую Индо-Европу. Парадоксальным образом, достичь этого оказывается возможным, только вернувшись назад в седую древность, «к мировоззрению наших пращуров». Автор считал, что только на такой основе можно разрабатывать «украинскую идею» (Довгич 1996–1997: 7–9). Вот для чего ему были остро необходимы древние документы, неопровержимо доказывающие, что украинский народ не просто существовал задолго до прихода христианства, но что уже тогда он имел свою высокую культуру, включая развитую религию и письменность. Здесь-то и помогают подделки. Поэтому-то Довгич и его единомышленники так рьяно взялись за пропаганду «Влесовой книги». Затем они опубликовали еще один сомнительный документ, так называемую «Рукопись Войнича», будто бы являющуюся аутентичным текстом, дошедшим до нас от VII–VI вв. до н. э. и освещающим спор о языческой вере между древними украинцами и хазарами (Довгич 1995б). Тем самым, Довгич заставлял хазар появиться на Украине более чем за 1000 лет до их реального появления.

На самом деле рукопись В. М. Войнича, до сих пор хранящаяся в библиотеке Йельского университета, имеет следующую историю. Любитель редких изданий Войнич приобрел ее в 1912 г. от иезуитов недалеко от Рима. В начале 1960-х гг. она перешла к другому собирателю Г. П. Краусу, передавшему ее в дар Йельскому университету в 1969 г. Эта рукопись написана латиницей, но на неизвестном языке, который специалисты прочесть не могут. Исходя из сопровождающих ее богатых иллюстраций, некоторые ученые предполагают, что она могла принадлежать средневековому философу Роджеру Бэкону. Другие же датируют ее XV–XVI вв. Не исключено также, что текст был составлен астрологом Джоном Ди исключительно в коммерческих целях. Между тем в 1970-х гг. за чтение этой рукописи взялся украинский эмигрант Джон Стойко, инженер по профессии, испытывавший неистребимую тягу к языкознанию. В 1978 г. он издал свой перевод в Нью-Йорке, не забыв упомянуть, что еще в 1973 г. ему удалось прочитать надпись на камне, найденном в Бразилии в 1872 г., где якобы содержалась запись, сделанная финикийцами. Стойко же с легкостью прочел ее на украинском языке. После этого ему уже ничего не стоило аналогичным образом прочесть и рукопись Войнича. А затем он начал читать по-украински и этрусские надписи. В 1982 г. о лингвистических изысканиях Стойко с восторгом написала украинская эмигрантская газета «Свобода». Так Стойко стал популярной фигурой украинской эмиграции, и слава о нем в конечном итоге докатилась до Довгича (Грабович 2001: 19–21).

У Довгича имеется достаточно широкая сеть корреспондентов, рекламирующих его идеи и издания. В Прикарпатье этим занимается профессор Прикарпатского университета (г. Ивано-Франковск), философ Л. Т. Бабий, большой любитель арийского прошлого и приверженец модного ныне цивилизационного подхода к истории и культуре. Он убежден в том, что прародина арийцев располагалась на Украине, и это делает, в его глазах, украинцев прямыми наследниками «арийской духовности». Он умиляется древним славянским («украинским») язычеством, к которому, по его мнению, и восходит «этническая религиозность» украинцев. «Влесову книгу» он почитает как «украинскую Библию» и в то же время «нашу Одиссею». В свою очередь, «рукопись Войнича» служит ему безусловным доказательством того, что в VII–VI вв. до н. э. не только существовал украинской язык, но «древние украинцы» уже тогда пользовались им для спора с хазарами о языческой вере. Иными словами, образ «злых хазар», едва ли не изначально преследовавших мирных земледельцев-украинцев, уже пошел гулять по Украине. Подобно другим неоязычникам, Бабий пытается реабилитировать свастику и сетует на то, что «фашисты присвоили этот символ ариев» (Бабий 1997: 114). Он прославляет ариев как «создателей трипольской археологической культуры с государствами Аратта и Ариана», о чем он знает по книгам Ю. Шилова.

Что касается знаний Бабия о язычестве, то они восходят к мифопоэтическим построениям украинских эмигрантов-националистов XX в. (В. Шаян, Л. Силенко) и… все тем же сфабрикованным в этой среде «источникам» – «Влесовой книге» и «Рукописи Войнича». Им он бесконечно доверяет, ибо они тешат его патриотические настроения. О «Влесовой книге» он пишет буквально следующее: «Эта знаменитая книга, безусловно, утверждает права украинцев-русинов на свою историю, мифологию, духовность» (Бабий 1997: 113).

Обращение к архетипам требуется Бабию для того, чтобы сформулировать основы украинской духовности, ибо он верит в то, что своеобразие народа-этноса коренится прежде всего в его уникальном мировоззрении. Выявить это мировоззрение в эпохи, когда украинцы входили в состав «чужих» государств, ему не представляется возможным, и именно поэтому он апеллирует к первобытности, называя украинцев исконно земледельческим народом (вот где оказывается востребованной трипольская культура) и доказывая, что именно обитание на черноземах одарило украинцев их неповторимой ментальностью (Бабий 1997: 115–116).

В Черкасской области пропагандой неоязыческой историософии занимался бывший директор закрытого недавно Тальновского музея истории хлеборобства, краевед В. Ф. Мыцык, опубликовавший в 1993 г. в г. Тальне брошюру «Мiста Сонця». Эта брошюра была посвящена трипольской археологической культуре 5 – 3-го тыс. до н. э., которая представлялась самой крупной и самой развитой в Европе того времени. Автор называл ее «археологической державой» и сетовал на то, что советские авторы в свое время отказывали ей в наименовании «цивилизации». Между тем, заявлял он, там уже имелись древнейшие в Европе протогорода. Вспоминал автор и о построениях Суслопарова, утверждая, что трипольцы владели алфавитной письменностью и были пеласгами. У него не вызывал сомнений тот факт, что они являлись «протославянами», «арийцами» и даже «основателями украинской нации». Доказательствами этого ему служили хозяйственная преемственность (зерновое земледелие и скотоводство), сходные традиции домостроительства и гончарного производства, а также, что для него немаловажно, территориальная преемственность и якобы наличие в триполье государственной традиции (из ученых эту идею разделяет, пожалуй, только Ю. Шилов). Основу религии трипольцев автор видел в поклонении «всемогущему Солнцу» и называл их «внуками Солнца» (Мыцык 1994). Последнее воспроизводило полюбившееся украинским и русским националистам-неоязычникам определение, идущее от «Даждьбожьих внуков» «Слова о Полку Игореве», что было использовано и автором поддельной «Влесовой книги».

В начале 1990-х гг. все рассматриваемые темы вызывали живейший интерес на Украине, в особенности среди писателей. В феврале 1993 г. в Доме ученых в Киеве вполне серьезно обсуждались такие проблемы, как происхождение украинцев напрямую от местного «украинского питекантропа», размещение на Украине главного и древнейшего центра мировой цивилизации (многие связывали его с трипольской культурой, которую представляли не иначе как «великой державой Украиной-Орианой»), расселение украинцев-русов по всему миру и происхождение от них многих древних народов (этрусков, троянцев и пр.), «трипольская письменность» как первооснова всех письменных систем мира и т. д. Особой активностью отличался С. Плачинда, идеи которого подозрительно совпадали с сочинениями Л. Силенко (Солдатенко, Сиволоб 1994: 7). Многие из этих неоязыческих идей пропагандировались в 1993–1994 гг. журналом «Основа», органом писательской организации Украины. Этому вовсе не мешало то, что журнал подчеркивал свою связь с христианской церковью.

Цель такого рода построений заключается вовсе не в том, чтобы искать научную истину. У них – иная миссия, связанная с поисками и утверждением новой идентичности: они были призваны наделить Украину и украинцев особыми качествами и найти им особое место в мире. Еще в начале 1970-х гг. писатель Билик утверждал, что «русины первых столетий нашей эры были великим и высококультурным народом, и преуменьшение этого – издержки еще не вымершей теории норманизма» (Бiлик 1990: 442). По Довгичу, призвание Украины – быть связующим звеном между Востоком и Западом, православием и католицизмом, христианством и восточными религиями, между разными расами, цивилизациями… (Довгич 1991: 5; 1994б. Ср.: Боргард 1992: 46–47), то есть, по сути, быть центром мира. Поэтому вхождение Украины в состав Российской империи однозначно трактуется некоторыми украинскими авторами как национальное унижение. Ведь именно «великий державный народ» Украины «основал современную Россию, дал ей свой генофонд, название, культуру, просвещение, религию, язык» (Яценко 1991: 62; Автохтони 1992: 3. См. также: Довгич 1994б; 1994в). В этом отношении интересно, что орган западноукраинских националистов УНА-УНСО журнал «Националист» в первом же номере попытался выхватить из рук русских националистов идею евразийства, «украинизировать» ее и связать с неоязычеством. Украина XXI в. была провозглашена «великой культурой и цивилизацией», основанной на неоязыческих «арийских» идеях, органично сплавленных с христианством. Был выдвинут лозунг создания людей нового типа, исповедующих «героический стиль жизни» в традициях УНА-УНСО (Халецький 1994).

Другая идея рассматриваемых мифологических схем заключается в борьбе за территорию. В этом отношении то или иное решение проблем этногенеза является весьма актуальным с точки зрения территориальных претензий возникших на территории бывшего СССР новых государств (Довгич 1994а). В частности, происходившая в начале 1990-х гг. между Украиной и Россией борьба за Крым выражалась и в попытках заново переосмыслить данные древней истории. В этом контексте упоминавшиеся выше идеи о пеласгах, якобы выходцах с Украины, приобретали особый смысл. Ведь, по неоязыческой мифологической версии, пеласги широко расселились по Восточному Средиземноморью, включая и Эгеиду, и вместе со своими ближайшими родичами-ахейцами стали подосновой населения Древней Греции. А раз так, то и греческие колонии в Северном Причерноморье, включая Крым, были основаны их непосредственными потомками. В то же время в Крыму якобы испокон веков обитали «праукраинские племена сколотов», отождествляющиеся авторами этой версии со скифами (Автохтони 1992; Киричук 1994: 145). Отстаивая исконные права украинцев на свою территорию, журнал «Державность» отвергал давно и надежно установленное положение о германской принадлежности готов и настаивал на том, что готы изначально были все теми же скифами-сколотами (Автохтони 1992: 3). На ту же идею территориальной целостности Украины работает и концепция, по которой в предки украинцев зачисляются все разнокультурные и разноязыкие народы, которые когда-либо там обитали (Боргард 1992: 47–48; Солдатенко, Сиволоб 1994: 8–9). И не случайно в одной из своих последних публикаций Чмыхов, говоря об украинской государственности, отмечал, что «впервые за 8000 лет она утверждается на всей территории Украины» (Чмыхов 1996 – 1997а: 11).

Эпоха борьбы требует выработки особых бойцовских качеств, которые способствовали бы концентрации воли и развитию боевого духа, а также боевых навыков. Поэтому националисты-неоязычники, озабоченные необходимостью выработки этих качеств, посвятили несколько статей в журнале «Украинский свет» боевым традициям украинцев, идущим не только от запорожских казаков, но, оказывается, и из государства Аратта! (Шилов 1996а; Бадьо 1996; Шокало 1996а).

Наконец, как и подобает направлению мысли, которому посвящена настоящая работа, многие из упомянутых украинских авторов уделяют большое внимание языческому наследию Украины и, в частности, языческим верованиям. Так, главный редактор научно-популярного журнала «Украiнський свiт» О. Шокало посвящал свои статьи как прославлению великого прошлого первобытной Украины, называя ее «землей ориев», «землей Солнечной благодати» и ведущим центром этнокультурного развития в Евразии (Шокало 1994б), так и изложению своих представлений о дохристианских верованиях украинцев (Шокало 1993; 1994а). Чмыхов вещал: «Язычество – это не только далекое прошлое. Оно было системой, учитывающей глобальные закономерности развития природы и общества, и в силу этого многие его принципиальные положения заслуживают переосмысления и использования не только сегодня, но даже и завтра». Подобно русским язычникам, он достигал пафоса прорицателя и предсказывал скорую мировую катастрофу, которая будто бы откроет новую эпоху, когда и понадобятся «языческие знания» (Чмыхов 1990: 334, 361). Здесь-то и открывается смысл всей рассмотренной околонаучной деятельности и такого жгучего интереса к отдаленному прошлому Украины. Упомянутый выше сборник «Космос Украины» печатал воззвание основанной Силенко в Канаде нативистской украинской церкви. В нем христианская религия объявлялась чуждой украинцам, которая ничего, кроме несчастья, им принести не может. Путь же украинцев к возрождению лежит якобы только через украинскую национальную, то есть языческую, веру. Поэтому, настаивал текст воззвания, украинцам следует вернуться к вере своих предков (Космос 1992: 263–265).

Таким образом, круг замкнулся – поиски этнических корней, основанные на поддельной «Влесовой книге», к которой любят апеллировать многие из упомянутых авторов, и в этом случае приводят к антихристианству (см., напр.: Бiлик 1990: 442). Антихристианство является принципиальной позицией неоязыческого движения, возникшего на Украине в начале 1990-х гг.

Огромную роль в развитии украинского неоязычества сыграли известные представители творческой интеллигенции (писатели, поэты, художники) с примкнувшими к ним некоторыми историками и этнографами, составившими костяк движения. Большую роль в этом сыграл разместившийся в Киеве Союз писателей Украины, члены которого в 1990-х гг. широко проповедовали свои взгляды как в средствах массовой информации (включая радио и телевидение), так и в школах (Соколовская 1997). В 1996 г. Союз писателей Украины организовал совместный с рунвировцами вечер, посвященный историко-культурному значению украинского язычества. На этом вечере говорилось об огромном значении язычества в духовной культуре украинцев, раздавались призывы к возрождению язычества под лозунгом «Украинцы! Вперед к язычеству!». В то же время украинцев убеждали отказаться от духовного рабства, куда их ввергает «чуждое им христианство» (Добжанський 1997).

Характерно, что украинские язычники, подобно их русским единомышленникам, опираются на крайние политические силы. Так, их активно поддерживает один из наиболее ярких ультранационалистов, бывший врач Роман Коваль, председатель радикального националистического движения «Державна самостийность Украины», учредитель и редактор газеты «Незборима нация» и, по совместительству, президент исторического клуба «Холодный Яр». Любопытно, что, когда 19 марта 1996 г. в Союзе писателей Украины происходила презентация книги Коваля «Философия украинства», вечер вел и книгу представлял уже известный нам любитель украинского язычества писатель С. Плачинда. Украинские родноверы во главе с их лидером Г. Лозко поддерживали тесные отношения с праворадикальной Державной партией Украины. Харьковская община «Секира Перуна» открыто проповедует расистскую идеологию и привлекает к себе скинхедов.

В 1994 г. Лозко опубликовала книгу об «украинском язычестве», в которой сделала попытку систематизировать древнеславянские мифы и верования (она выдает их за «украинские»), описать обряды и показать, как эти исконные духовные ценности были вытравлены христианством. В этой книге Лозко выступала рьяной сторонницей самобытной народной культуры, не поддающейся ни влиянию «имперского центра», ни соблазнам зарубежных духовных веяний. В язычестве она видит исконную этническую религию украинского народа, которую тот будто бы пронес через всю свою историю, несмотря на попытки враждебных сил искоренить ее. Она убеждена в том, что украинцы как единая этническая общность существовали задолго до появления в Восточной Европе христианства. Тем самым, все, что ей известно о древнем славянском язычестве, она приписывает именно украинцам (Лозко 1994). Иными словами, и здесь мы встречаемся с созданием новой религии из фрагментов древних верований и ритуалов, что так характерно для неоязычества вообще.

Между тем Лозко утверждает, что христианство не пустило глубоких корней в украинском народе – оно было воспринято лишь знатной верхушкой, тогда как простые люди из поколения в поколение передавали языческие обычаи и верования, сохраняли языческое отношение к миру. Якобы отсюда – жизнерадостность и свободолюбие украинцев, стремление к прижизненной воинской славе, ненависть к любым формам угнетения и полное отсутствие стремления к захватническим войнам. Именно эти качества, якобы противопоставляющие язычество христианству, дороги Лозко, и она объявляет начало возрождения «этнической религии» как закономерный процесс, связанный с «экологизацией общества». Она верит, что украинцы смогут преодолеть предрассудки, связанные с верой в «чужого бога», и вернуться к своей исконной родной вере, как это уже делают некоторые другие народы (Лозко 1994: 4–5, 80). В качестве одного из первых шагов к этому она предлагает возвращаться к славянским дохристианским именам и заканчивает свою книгу именословом, призванным этому способствовать (Лозко 1994: 92–96).

Как же Г. Лозко представляет основные черты «этнической религии» украинцев? Во-первых, она связывает истоки этой религии с древним земледельческо-скотоводческим образом жизни. В доземледельческую эпоху Лозко не углубляется, более ранние «предки украинцев» ее не интересуют (Лозко 1994: 6). Во-вторых, подобно другим неоязычникам, Лозко развивает миф о том, что в дохристианские времена люди жили в полной гармонии с природой и что эти идиллические взаимоотношения были грубо нарушены христианством (Лозко 1994: 7). В-третьих, исконную украинскую религию Лозко прямо связывает с пантеизмом и политеизмом. Поэтому она отмежевывается от учения Силенко, призывающего украинцев к единобожию – вере в Дажбога (Лозко 1994: 80). В то же время Лозко подхватывает лозунг «Влесовой книги» о «Дажбоге и всех украинских богах, единых в Свароге» (Лозко 1997в: 5), который самым странным образом пытается совместить политеизм с монотеизмом.

В своей книге она выстраивает целую иерархию богов, у основ которой стоит бог-творец Род. Рядом с ним располагалась богиня-мать, богиня плодородия Рожаница, образ которой позднее раздвоился и воплотился в образы богини Лады и ее дочери Лели (Лозко 1994: 8–9). Возводя истоки образа Рожаницы к эпохе матриархата, а Рода – к эпохе патриархата, Лозко недвусмысленно демонстрирует истоки своих познаний, восходящих вовсе не к народной традиции, а к штампам классической советской науки о первобытности.

Истинным владыкой украинского олимпа Лозко называет бога Сварога, бога неба, света и небесного огня, символом которого служили разные формы свастики (Лозко 1994: 10–11). И не случайно журнал киевской языческой общины носит название «Сварог». Среди других высших божеств Лозко называет Дажбога (бога солнца и достатка), Хорса (разновидность солнечного бога, змееборец, послуживший основой для образа Георгия Победоносца), Перуна (бог молнии и грома), Стрибога (бог войны и непогоды), Велеса (бог скота и богатства), Мокоши (богиня судьбы и женских ремесел), Купайлы (бог летнего солнцестояния), Ярилы (бог любви и плодородия), Трояна (тройственный бог земной жизни, духовности и потустороннего мира) и Симаргла (бог-охранник). Особое значение Лозко придает солнечному культу, якобы бытовавшему у древних славян (Лозко 1997 г).

Лозко вовсе не смущает тот факт, что, как признает она сама, некоторые из названных богов имели явное иранское происхождение (Лозко 1994: 10, 13, 19–20, 23. См. также: Топоров 1995: 512–513; Васильев М. 1995). Она без тени сомнений причисляет всех их к исконному славянскому наследию, несмотря на их очевидную чужеродность. Иными словами, этим богам повезло больше, чем Иисусу Христу. В принципе, подобно другим неоязычникам, Лозко пытается искусственно смоделировать древнеславянский пантеон по аналогии с известными античными образцами. При этом она вводит туда мифологические персонажи, искусственно созданные романтически настроенными авторами недавнего прошлого, такие как Род, Ярила, Дана, Лада, Лель, Троян и др. (Лозко 1997а). Кроме того, она навязывает славянам арийский культ солнца, которого у тех никогда не было. Исследователи называют все такие приемы «кабинетной мифологией» (Топоров 1996: 163; Левкиевская 1996: 175).

Имея отношение к науке, Лозко прекрасно представляет все сложности реконструкции дохристианских славянских верований и мифологических представлений, разрушенных внедрением христианства. Мало того, для нее не проходит незамеченным расцвет новой мифологии в современной художественной литературе (Лозко 1994: 30, 34). Тем не менее в качестве активиста новой религии Лозко и сама не прочь заняться мифотворчеством. В частности, она всецело разделяет арийский миф, подхваченный рядом украинских националистов и говорящий о прародине арийцев (индоевропейцев) в Северном Причерноморье, точнее в Поднепровье. Этот миф предполагает, что ведические знания сложились где-то в этом районе и затем были откуда разнесены от Малой Азии до Индии (Лозко 1994: 35; 1997 г). Нетрудно заметить, что этот миф делает ныне живущих в этом регионе украинцев как бы «старшим братом» и в силу этого дает им преимущественное право на «ведическое наследие». Такой мотив подспудно содержится в той версии арийского мифа, которая распространяется в последние десятилетия на Украине. Да и сама Лозко со ссылкой на Тилака утверждает, что «основы ведической культуры сложились именно на Украине 12–10 тыс. лет назад» (Лозко 1994: 86–87).

Все это идет вразрез с установкой самой Лозко на земледельческий характер древнейшей славянской религии, ибо ни о каком земледелии в ту эпоху на Украине не было и речи. Вряд ли стоит говорить о том, что не существовало тогда и индоевропейцев, не говоря уж о славянах. Между тем, ссылаясь на находки украинских археологов, Лозко утверждает, что культ Богини-Матери впервые возник на территории Украины еще в позднем палеолите (об аналогичных находках в Центральной Европе и в Сибири она умалчивает), где его будто бы и подхватили «арийские народы».

Лозко восхищается «гуманизмом» ведической религии, несмотря на то что последняя воспевала жестокие войны и кровавые жертвоприношения. Но ей важно не это, а жизнелюбие языческой религии, ее жизнерадостный настрой, стремление содержать тело в чистоте, ощущение единства с космосом и своей общиной, приоритет земных ценностей, умение жить в гармонии с природой (Лозко 1994: 86–87).

Свою идею о том, что язычество является «этнической религией» украинцев, Лозко регулярно развивает на научных конференциях и симпозиумах (например, в июле 1997 и в апреле 1998 г. в Киеве). При этом она дистанцируется от «новых религиозных движений», настаивая на том, что ее собственная вера является самобытной и одной из древнейших. Себя и своих соратников она объявляет «правопреемниками этнической Церкви, которая была запрещена в 988 г.» (Лозко 1997в). Она призывает поклоняться природе, а не «богочеловеку» и настаивает на том, что спасение природной среды связано с культивацией «высокого уровня этнической энергии» у коренных этносов. Ибо только последним дано сохранить естественную природу от уничтожения. Под этносом Лозко понимает «кровнородственную общность людей», которая обладает своими самобытными культурой, языком и религией, имеет общие исторические воспоминания и занимает единую территорию. Лозко утверждает, что «этнические религии» возникают естественным образом. Иными словами, она выступает ярким сторонником примордиалистских взглядов, причем и таких крайних, которые занимаются биологизацией этноса. Не случайно она пытается поправлять Л. Н. Гумилева и утверждает, что этносы отличаются друг от друга не только ментально, но и генетически. Это якобы и создает различия в их поведении, о которых так много писал Гумилев.

Для обоснования своих взглядов Лозко обращается к никем еще не доказанной гипотезе биополя и делает из нее вполне расистский вывод о гибельности межэтнических браков. «Чем меньше в этносе иноэтничных генов, тем выше уровень его этничности. Чем сильнее энергия этноса, тем лучше живет и процветает каждый его представитель и народ в целом». При этом Лозко самым странным образом утверждает, что для консолидации этноса ему нужна своя религия (Лозко 1998а: 5). Но если этнос – это сугубо биологическая общность, то зачем ему какие-либо еще дополнительные рычаги консолидации?

Лозко увлеклась «расологией» в такой степени, что начала отстаивать концепцию полигенизма, давно оставленную специалистами. Мало того, она пытается возродить расистский подход, называвший белых «созидателями», желтых «консерваторами», черных «дегенератами». Из всего этого вытекает борьба за «чистоту крови» и, соответственно, запрет на «смешанные браки», включенный в «Заповеди родновера» (Ivakhiv 2005b: 213–214). Все это, разумеется, не должно удивлять, ибо неоязычество как «природная религия» неизбежно апеллирует к кровной общности и тем кардинально отличается от универсального христианства. Правда, в подлинно традиционных обществах родство понималось как социальное, а не генетическое, и в этом контексте «кровная общность» была не более чем метафорой. Это, в частности, позволяло широко практиковать обычай адопции. Однако наши современники, знакомые с биологической наукой, понимают «кровное родство» буквально как генетическое, что создает основу для расовых взглядов и вызывает опасения «арийского реванша» (Новикова 1996: 28–30).

Справедливости ради надо отметить, что Лозко признает фактор эволюции и различает внутри украинского язычества религиозные верования, во-первых, тех разнообразных племен, которые обитали на территории Украины в глубокой первобытности, во-вторых, восточнославянских племен Киевской Руси дохристианской эпохи, в-третьих, традиционные народные верования и обряды и, наконец, современное неоязычество. Этим она как бы рисует непрерывную линию развития, что позволяет ей назвать современных украинских неоязычников прямыми правопреемниками тех, которые были разгромлены в 988 г., и требовать официальной реабилитации (Лозко 1998а: 4). Мало того, отождествляя этнос с нацией, а язычество с национализмом, Лозко пытается монополизировать и идею украинского национализма (Лозко 1998 в. См. также: Лозко 1994: 38–39).

Рассказывая читателю о мире языческих божеств, обрядов и ритуалов, Лозко всемерно пользуется данными из поддельной «Влесовой книги» (Лозко 1994: 40, 76; 1997а; 1997б; 1998 в. См. также: Богород 1997). Последняя служит украинским родноверам подлинным символом веры – при Общине украинских язычников «Православие» в 1996 г. был создан Музей Велесовой книги. В одном из своих выпусков журнал «Сварог» опубликовал статью украинского эмигранта, посвященную подробному изложению истории «Влесовой книги» и ее изучения в эмигрантской среде. Отдавая должное самоотверженным попыткам эмигрантов-дилетантов спасти тексты «Влесовой книги» и сделать их полноценным историческим источником по «предыстории Руси-Украины», автор перекладывает вину за неудачу этих попыток на «московских шовинистов» и подпевающих им украинских ученых, якобы не желающих признавать очевидное. В то же время он ставит под сомнение историческую ценность такого важнейшего документа, как «Повесть временных лет», и фактически призывает сделать патриотизм критерием «научной истины» (Орiон 1997).

Лозко не скрывает от читателя источники своих идей, которые восходят напрямую к идеологии германских националистов и антисемитов второй половины XIX – первой половины XX в., также призывавших к отказу от чужеродного христианства в пользу древней народной языческой веры. Мало того, она отчетливо сознает, что этими идеями питался и германский нацизм (Етнiчна вiра 1996). Подобно последнему, журнал «Сварог» обличает христианство в двуличии и аморальности – в призывах к разладу в семье, к отречению от родственников и друзей, к убийству инакомыслящих и даже к «людоедству». Кроме того, в полном соответствии с советской атеистической традицией христианство фактически объявляется «опиумом для народа» и идеологией порабощения. Оно представляется и важнейшей предпосылкой «кровавого и людоедского коммунистического режима» – «без христианства не было бы коммунизма» (Свiтояр 1997а; 1997б). Сама Г. Лозко объясняет читателю причину одного из поражений князя Святослава тем, что многие его дружинники были варягами-христианами и поэтому русские боги отвернулись от войска. В этом она полностью следует мнению волхва, чьи слова приводил в свое время В. Н. Татищев (Лозко 1994: 58).

Впрочем, Лозко придерживается мягкой версии антихристианства. Она всячески подчеркивает тот факт, что на Украине христианство впитало в себя массу языческих традиций, которые его облагородили. По сути, истинного христианства здесь никогда и не было, а процветало двоеверие. Этому, по словам Лозко, способствовало то, что накануне принятия христианства Русь уже имела богатые культурные традиции и свою «древнюю интеллигенцию» – волхвов. Христианские священники лишь разрушали созданное не ими и не принесли ничего позитивного. Поэтому они не смогли устоять перед тысячелетними традициями древней местной культуры и рано или поздно поддались ее очарованию. Так украинское православие обрело свой самобытный характер (Лозко 1994: 75–81).

Некоторые украинские авторы придерживаются иной точки зрения и всеми силами доказывают арийскую сущность Христа. Так, для С. Плачинды он представлялся украинцем из этрусского племени, осевшего в Палестине (Плачинда 1998: 100), а Ю. Каныгин объявляет родиной христианства Украину (Канигiн 1998: 96). Определенную популярность на Украине имеет и идея о том, что Иисус Христос происходил из уроженцев Галиции, когда-то переселившихся в Галилею (Ткач 1992; Федоренко 1994: 45; Каганець 2000: 96). В свою очередь авторы текста на сайте «Родной православной веры» доказывают, что родноверы терпимо относятся как к христианству, так и к любой другой религии, не проявляя никакой агрессии (Рідна Віра 2000). Между тем реальная картина оказывается не столь радужной.

Антихристианская риторика украинских неоязычников не лишена антисемитских мотивов. Подобно русским неоязычникам, украинские настаивают на том, что Ветхий Завет «чужероден и враждебен украинской национальной идее» (Франко 1997: 2). В этом контексте украинское неоязычество смыкается с местным национал-экстремизмом с его параноидальной идеей мирового еврейского заговора, важнейшим элементом которого изображается якобы выдуманное евреями христианство (Ивакив 1996; Чемерис 1997). Эту идею, в частности, разделял С. Плачинда (Плачинда 1997). А популярная в Киеве газета «Вечерний Киев» тиражировала неоязыческую идею о том, что, навязав иудеохристианство Киеву, князь Владимир тем самым предательски обратил украинский народ в рабство (Молявко 1997).

Исходя из такого рода представлений, украинские неоязычники обнаруживают в Ветхом Завете программу «истребления всех неиудейских народов» (Свiтояр 1997а: 23) и подозревают, что в нем содержались сценарии будущих катастроф на Украине, включая чернобыльскую аварию 1986 г., а также голод начала 1920-х, начала 1930-х и конца 1940-х гг. В доказательство приводится деятельность Иосифа в Древнем Египте, население которого он якобы намеренно морил голодом (Морозовський 1997: 31). Неоязычники настаивают на том, что «человеконенавистнические» установки Торы без изменений вошли в Конституцию Государства Израиль и в Новый Завет. Тем самым, все преступления коммунистического и нацистского режимов соответственно в СССР и Германии прямо возводятся к «диктатуре иудейского христианства» (Свiтояр 1997а: 23, 26–27). Все эти аргументы до боли напоминают антисемитскую нацистскую пропаганду, и не случайно А. Ивахив считает уместным использовать для них термины «неофашизм» и «белый расиализм», а также усматривает их истоки в концепциях «интегрального националиста» Д. Донцова 1910 – 1920-х гг. и антихристианских и антилиберальных идеях современных французских Новых правых. Кроме того, он сближает их с современным праворадикальным антиглобализмом в духе американского ультраконсерватора П. Бьюкенена (Ivakhiv 2005a; 2005b: 213, 216–217).

В середине 1990-х гг. неоязычники горячо возражали против использования образа архангела Михаила на гербе столицы Украины. Они также нетерпимо относятся к его скульптуре, возведенной на Майдане Незалежности в Киеве. Ведь, на их взгляд, этот образ является «иудейским» – он призван помогать именно евреям, а для украинцев он лишь символизирует то зло, которое евреи якобы принесли человечеству (Лозко, Богород 1996; Морозовський 1996). В ходу у неоязычников и миф об исконно славянских Палестине и Иерусалиме, откуда предки славян были будто бы грубо вытеснены евреями (Бiлецький 1996). В частности, львовская газета «За вiльну Украiну» в год празднования 3000-летия Иерусалима опубликовала статью, где снова говорилось о том, что едва ли не с 7-го тыс. до н. э. в Палестине проживали не семиты, а арийцы и что Иерусалим («Руса-лель», или «Раса-салем») был якобы основан «гетидами (гиксосами)», «выходцами с Украины», пришедшими туда задолго до евреев. Евреи же, жестоко завоевавшие Палестину, будто бы устроили там настоящий геноцид и противоправно захватили древнее арийское наследие (Чемерис 1996).

Выступая в 2001 г. на съезде праворадикальной Державной партии Украины, Г. Лозко призывала «запретить иудаизм и сионизм как идеологии, что пропагандируют национальное превосходство евреев и их ненависть к иным “неполноценным” нациям» (Сварог, 2001, № 13–14). Одновременно журнал «Сварог» призывал к отказу от григорианского календаря и восстановлению исконного языческого и заявлял о том, что, «пока украинцы будут находиться в плену иудейско-христианского календаря и религии, у еврейских раввинов будет основание заявлять о том, что “все народы будут служить только Иегове”» (Богород 1997: 39). Журнал пытался уверить читателя в том, что украинский народ никогда не нуждался в «Боге-еврее» (Сварог, 1998, № 8: 14). Все указанные мотивы звучат и в неоязыческой поэзии, которую время от времени публикует журнал «Сварог» (Мотронюк 1996; Морозовський 1997).

Сама Лозко подхватывает кровавый навет и доказывает, что будто бы древние евреи приносили своих детей-первенцев в жертву «богу Саваофу». Этому она противопоставляет известную версию «Влесовой книги» о том, что славяне-язычники будто бы не знали человеческих жертвоприношений. Соответственно, она отвергает свидетельство русского летописца о том, что такие жертвоприношения все же имели место (Лозко 1994: 46–47). Зато, чтобы лишний раз уличить евреев в коварстве и кровожадности, ее журнал в качестве несомненного факта преподносит читателю популярную среди евреев легенду из книги Эстер о том, как их предки, находясь в Персидской империи, расправились со своими недругами. Журнал подчеркивает, что эта резня до сих пор отмечается евреями на их веселом празднике Пурим, якобы ставшем прототипом Международного женского дня (Свiтояр 1998: 34–35).

В наиболее радикальных неоязыческих выступлениях антисемитизм сочетается с откровенным расизмом. Один из украинских неоязычников, сотрудничающий с петербургскими венедами, «ужасается» теми «непотребными деяниями», которые были якобы свойственны евреям еще в римскую эпоху, причем равным образом как «юдам-христианам», так и «юдам-фарисеям». Он в особенности делает акцент на том, как эти «злодеяния» изумили «цивилизацию белых людей». В частности, реабилитируя императора Нерона, он утверждает, что террористический поджог Рима в 64 г. был делом рук «юд-христиан». Христианство же, по его мнению, было выдумано евреями, чтобы внедриться в здоровое тело чужой нации и выпить из нее кровь. Христианство парализует способность к сопротивлению инородцам, парализует «расовый нерв», и в этом – его опасность и вредность. Автор не видит ничего зазорного в том, чтобы считать евреев «низшей расой». Он заканчивает свои глубокомысленные рассуждения тем, что отождествляет Бога (будь то Яхве или Иисус Христос) с Сатаной, отвергает его и призывает искать истину в природе, как и подобает добропорядочному земледельцу-венеду (Росин 1998).

Впрочем, справедливости ради следует отметить, что на Украине неоязыческий миф иной раз обходится и без антисемитизма (Яворський 1992: 65–67). Украинские ученые предупреждают против идеализации славянского язычества и настаивают на непреходящем значении введения христианства для средневекового русского общества (Толочко 1993; 1996: 280). Они также вполне справедливо отрицают какую-либо связь предков украинцев с трипольцами, ариями и скифами, не говоря уже о палеолитических обитателях Украины (Залiзняк 1994; 1995).

Украинские неоязычники живут по своему языческому календарю, регулярно устраивают собственные празднества и обряды и имеют свое вероучение «Волховник» (Лозко 1994: 81–91). Символ веры украинских неоязычников требует беспрекословной веры в «украинских богов, единых в Свароге», в триединство Прави, Яви и Нави, в божественное происхождение украинцев от Дажбога и, наконец, в переселение душ (Сварог, 1998, № 8: 2). Нетрудно заметить, что все эти идеи являются либо заимствованными (из христианства или индуизма), либо плодом фантазии авторов XX в. Что же касается семи языческих заповедей, содержащихся в «Волховнике», то шесть из них посвящены защите своего народа, его языка и культуры как от прямых вражеских посягательств, так и от чужеродного культурного влияния, то есть имеют выраженную изоляционистскую ориентацию. И лишь одна из заповедей говорит о защите природной среды. Никаких других моральных норм украинские неоязычники, похоже, не знают (Сварог, 1998, № 8: 2). Мало того, расширяя в своем молитвеннике «Правослов» список заповедей до десяти, Лозко заканчивает его призывом: «Не имей дела с жидом!» (цит. по: Ivakhiv 2005b: 217).

Публичная активность украинских язычников к концу 1990-х гг. нарастала. В 1998 г. Священная Рада РУНвиры открыто выразила недовольство тем, что президент Украины Л. Кучма симпатизировал православному христианству и не уделял должного внимания другим конфессиям (Украинские язычники… 1998). В особенности, недовольство язычников вызвали действия киевских муниципальных властей, по распоряжению которых при реконструкции Софийской площади в мае 1998 г. была повалена копия статуи Световида. Эта статуя, воспроизводившая облик известного археологам Збручского идола, с 1970-х гг. стояла в сквере, привлекая внимание туристов. С появлением в Киеве неоязычества его поклонники начали устраивать около нее различные ритуалы. Когда для статуеа возникла угроза, неоязычники потребовали перенести ее поближе к Музею истории Украины. Однако здесь их интересы вошли в противоречие с православной церковью. Им было заявлено, что Старокиевская гора с конца X в. была средоточием христианских культовых сооружений и установление здесь языческого идола было бы неэтичным по отношению к христианским святыням (Кухаренко 1998). В ответ неоязычники написали гневное письмо украинскому президенту, потребовав немедленно восстановить памятник и наказать виновных в его сносе. В противном случае они пригрозили обратиться в международные правозащитные организации (Звернення 1998). Рунвировцы ведут себя более умеренно и не требуют возвращения древних капищ (Соколовская 1997).

Московская православная газета «Радонеж» выражает недоумение по поводу цитировавшейся выше статьи П. Чемериса об «арийском Иерусалиме» и фактически не только высмеивает содержащиеся в ней нелепости, но и прямо указывает на присущий ей антисемитизм (Москаленко 1997). Вместе с тем, выставляя автора едва ли не главным современным украинским историком, газета «Радонеж» представляет его фантастическую концепцию как отражающую современное состояние украинской науки, что, разумеется, далеко от истины. Мало того, газета умалчивает о том, что близкие концепции имеют широкое хождение среди русских неоязычников.

Обсуждая интригующий вопрос о том, чем украинских неоязычников так привлекает «арийская идея» и арийская идентичность, А. Ивахив справедливо замечает, что ничего для себя позитивного в истории последнего тысячелетия они не находят. Действительно, вхождение Украины в Польско-Литовское государство, Российскую империю и СССР воспринимаются ими как зависимость от чужой власти, а господство христианства – как дополнительный фактор порабощения, на этот раз духовного. Что же касается Киевской Руси, то ее название, как сетуют многие украинские националисты, было узурпировано русскими и стало основой для политонима «Россия», «Российская империя». Термин «славяне», по словам Ивахива, тоже не удовлетворяет украинских неоязычников, ибо, во-первых, имеет слишком широкое значение, а во-вторых, ассоциируется с давней идеей единства трех восточноставянских народов под эгидой русских. В сравнении с ними и рядом других названий («анты», «скифы» и т. д.) название «арийцы» привлекает своей ассоциацией с индоевропейским «превосходством» и белой расой, тем более что одна из научных гипотез рассматривает Украину как прародину индоариев или даже индоевропейцев в целом (Ivakhiv 2005a).

Между тем этот вопрос не так прост, как кажется. Ведь русских украинцы издавна называют «россиянами», и это не мешает им воспринять для себя неологизм «русичи», как предлагает, например, Ю. Каныгин (Каныгин 1996: 210–211). Однако в этом им снова приходится соперничать с русскими, ибо, благодаря распространению литературы в духе славянской фэнтези, термин «русичи» становится все более популярным в современной России. Но сегодня и украинские неоязычники активно используют термины «русы» и «русичи». Тем самым они максимально приближают этноним к тому («русы/рутены/русины»), который был в ходу еще в XVI–XVII вв. (Коваль 1996: 14–15; Корпанюк 1997: 35)

По-видимому, логика, основанная на отвержении христианства как «еврейского заговора», неизбежно ведет к поискам «чистой духовности» в глубинах первобытности и возрождению арийского дискурса второй половины XIX – начала XX в., рисовавшего «арийцев» и «семитов» в виде двух прямо противоположных по духу общностей, неизбежно находящихся в конфликте. Содержавшиеся в этом дискурсе очевидные нотки антимодернизма и ностальгия по патриархальности сегодня становятся вновь востребованными теми, кто стоит на позициях антиглобализма, ибо последний также нередко воспринимается ими как «еврейский заговор» (Ivakhiv 2005b: 216–217). Кроме того, образ «благородных арийцев» привлекает тем, что ему приписываются высокие моральные и боевые качества, далекие от христианского смирения. Предполагается, что все это придаст современным «арийцам» необходимые стойкость и энергию, позволяющие преодолеть трудности переходного периода и избавиться от недругов, стоящих на их пути к полному суверенитету. Между тем, как мы видели выше, аналогичные идеи обуревают и русских радикальных националистов, а потому стремление к арийской идентичности ведет к новому витку конфронтации, однако не между «арийцами» и «семитами», а между русскими и украинскими национал-радикалами. В любом случае арийская идентичность чужда подавляющему большинству украинцев и она ими даже не обсуждается (Kuzio 1998: 149–161; Wilson 2002).

 

Глава 11

Экспансия арийской идеи: Кавказ и Средняя Азия

 

Политизация арийства

Увлечение «арийством» не ограничивается русским и украинским регионами. На удивление, сегодня интерес к нему наблюдается в гораздо более широком ареале. Однако в других регионах для этого имеются свои мотивы, связанные с иными социально-политическими и этническими контекстами. Их анализ открывает новые грани «арийской идентичности» и показывает ее контекстуальный характер. К анализу этой проблемы и следует сейчас перейти.

У армян имеются свои особые основания апеллировать к арийскому прошлому. Вековое существование армян в окружении далеко не дружественных соседей с иными языками и религиями заставляло их обращать свои взоры к России – связи с ней лишь укрепляло представление об общем древнем культурно-историческом прошлом, якобы восходящем к индоевропейской древности. Апелляция к арийскому наследию позволяла армянам придавать культурный смысл и взаимоотношениям с Ираном, с которым некоторые армянские авторы находят ценное с геополитической точки зрения «индоевропейское, или арийское, родство» (Мартиросян 2000: 190–192). Ведь сегодня, когда из-за нагорнокарабахской проблемы Армения испортила отношения с Азербайджаном и не пользуется доверием у поддерживающей его Турции, единственным, кроме России, государством в своем окружении, с которым она стремится крепить дружественные отношения, оказывается Иран. Разумеется, таким отношениям не способствуют резкие религиозные различия (монофизитство в Армении и шиизм в Иране), и установление нормальных контактов заставляет обе стороны обращаться к символам былого арийского единства. В связи с этим в Ереване в июле 2006 г. был открыт частный Арийский международный университет (АМУ), развивающий тесные контакты с рядом иранских университетов. В АМУ аспирантов учат этнологии и востоковедению, но археологию там не преподают.

Одновременно некоторые армянские политологи предупреждают против пантюркизма, якобы угрожающего «белой расе», и советуют русским выбирать в союзники «этносы арийского корня» – осетин и армян (см., напр.: Мурадян, Манукян 1997: 145–157; Баренц 1999: 10–11, 80, 84–85, 103, 107–108, 147–148. 231, 245–246). Такие армянские авторы пугают российских политиков тем, что внутри «славянско-тюркского альянса» в результате «тюркского демографического взрыва» славянский фактор может резко ослабнуть и тогда «русско-тюркская» общность превратится в тюркскую (Баренц 1999: 84, 178, 231. См. также: Геворкян 1993: 141; Балаян 1995: 364–365, 372). Иными словами, здесь «арийская идея» обслуживает прежде всего геополитические интересы. При этом апелляция к демографии неизбежно вызывает этнорасовые ассоциации.

Особое значение арийская идея имеет для осетин, наделяя их «аланской идентичностью». Она помогает им гордиться предками-завоевателями, принесшими на Северный Кавказ высокую культуру и создавшими там древнейшую государственность, которую осетины считают своим историческим наследием. В советское время осетины в гораздо большей степени, чем другие народы Северного Кавказа, подверглись модернизации. При этом они, с одной стороны, стали одним из наиболее образованных народов СССР, но, с другой, в значительной мере утратили свои язык и традиционную культуру. В условиях этнического ренессанса постсоветского времени это поставило их в трудное положение и создало представление о моральном разложении и упадке. Поэтому они с жадностью принялись искать свои древние корни, что возвращало им их исконных богов и героев и позволяло обращаться к моральным заветам древних предков, неизменно оказывающихся «арийцами» (аланами). Кроме того, в условиях затяжного конфликта с грузинами на юге и с ингушами на востоке осетины нуждаются в образе воинственных и победоносных предков, помогающем им крепить солидарность и верить в грядущую победу над всеми своими врагами (Шнирельман 2006: 170–196).

В этом им содействуют некоторые русские интеллектуалы. Так, один из них выпустил увесистый фолиант, содержащий не только апологию аланских военных успехов в раннем Средневековье, но и подчеркивающий принадлежность аланов к «арийству» (Лысенко 2009). Прибегая к гумилевской терминологии, автор представил аланов «панъевразийским суперэтносом» с «общеаланской идентичностью», а также «северной арийской цитаделью», ну и, разумеется, «пассионариями своего времени». При этом он конструирует «кочевые империи», даже не задумываясь о содержании этого понятия. В его устах они оказываются примерами «этнической самоорганизации», отрицающей государственные формы. Не много смысла и в его понимании «арийства», ибо, похоже, парфян он из этой категории исключает, зато у русских находит «общие арийские начала» с осетинами. Какими критериями он при этом руководствовался (кроме, разумеется, националистических и «геополитических»), остается неясным.

Нечего и говорить о том, что нацию он понимает исключительно в эссенциалистских терминах. Поэтому он ведет речь о «национальной истории аланов» и находит у них «национальный менталитет», а также «национальный патриотизм».

Примечательно, что автор книги не упустил возможности оперировать расовыми понятиями. Он, например, ввел понятие «эпохообразующих наций», восстанавливая в правах расистский принцип иерархии. Он также приписал «арийским народам» «уникальный психофизиологический тип», а аланов отнес к «генетически наиболее ценному и этнопсихологически наиболее цельному массиву арийского социума» (Лысенко 2009: 13, 322). Разумеется, армяне и, тем более, грузины оказываются «менее ценными» – ведь руководивший армянами Тигран II рисуется автором «старым полубезумным комедиантом», а Древняя Грузия – «римской марионеткой», причем ее исторические деятели исключительно «раболепствуют перед Римом» или оказываются ужасными злодеями (Лысенко 2009: 44, 240, 325). Исходя из таких установок, ценность разных народов оказывается различной, чего и требует расистская парадигма. То же самое можно сказать и о стремлении автора изобразить войны Парфии с Римом как столкновение «антагонистических духовно-социальных ценностей», то есть в современных терминах «столкновения цивилизаций». По сути, он конструирует якобы вечное противостояние Запада и Востока, вызванное несходными «менталитетами». Но к этому он добавляет еще и третью северную силу, Туран, отличающийся от них обоих.

Не менее интересна причина, по которой этот русский автор взялся за историю аланов. Оказывается, она помогает ему осознать место русских в современном мире: ведь «национальной судьбой алан стало исполнение исторической миссии возрождения северной арийской империи на просторах евразийского континента с последующей передачей арийской исторической эстафеты в руки русских» (Лысенко 2009: 14). По словам автора, Восточная Европа оказывается в сфере этнополитической ответственности аланов и славян. Поэтому возвеличивание аланов должно, на его взгляд, благотворно сказаться на этническом самочувствии современных осетин и русских и способствовать их национальному «возрождению». Кроме того, в его устах восточные славяне, точнее, русские оказываются главными геополитическими преемниками «великой исторической миссии асов-аланов». Миссия же эта заключается «в воссоздании нового геополитического центра североарийского мира – Арийского Турана, в воссоздании и развитии важнейших арийских духовно-психологических доминант, а в конечном счете в утверждении Арийского Турана как нового и важнейшего духовного центра Евразии» (Лысенко 2009: 322). Таким образом, история аланов метафорически используется здесь для легитимации современной, по сути, имперской идеи.

Привившийся в постсоветской России презрительный и несущий явные расистские ассоциации термин «черные» для выходцев с Кавказа, включая чеченцев, заставляет некоторых из них идти на крайние интеллектуальные меры и доказывать свое «арийство», ссылаясь на работы германских нацистов. Например, справедливо возмущаясь такой унизительной кличкой, Р. Вараев доказывал в газете Салмана Радуева «Путь Джохара», что «наука относит [чеченцев] к эталону белой расы». Он шел еще дальше и, опираясь на «авторитет» Гитлера, называл чеченцев «арийским племенем», ставя их в связь с древними германцами (Вараев 1997).

Чеченский филолог Х. З. Бакаев положил такие идеи в основу своей книги, изданной под псевдонимом Дени Баксан. Во второй половине 1990-х гг. он был одним из главных идеологов небольшой группы чеченцев, связанной с радикальной организацией «Нохчи-Латта-Ислам», основанной Хож-Ахмедом Нухаевым. В основе книги лежали исламский радикализм, социодарвинизм и откровенный антисемитизм. В частности, там находила место идея о якобы неуемном стремлении «сионистов» к мировому господству. Ссылаясь на кровавый навет, Бакаев даже приписывал евреям обычаи каннибализма. В то же время, пытаясь укрепить у чеченцев волю к сопротивлению, он всячески превозносил их древнее прошлое. С этой целью он утверждал, что вайнахи донесли до наших дней древнейший язык «европеоидов-кроманьонцев», которых он причислял к «арийцам». Свою книгу Бакаев писал во время Первой Чеченской войны в Грозном, подвергавшемся бомбежкам со стороны российской авиации. Не случайно одна из главных идей книги состояла в том, что «миссия чеченцев заключена в сопротивлении мессианству других наций, с которыми сталкивают их исторические судьбы». При этом, следуя Гитлеру, автор приписывал России «иудейский дух». Любопытно, что, лишая осетин их иранских предков, он объявлял их потомками бежавших в первой половине VI в. из Ирана «евреев-маздакитов» и предлагал им искать свои корни в «еврейской Палестине» (Баксан 1998).

Поданный в таком контексте, современный политический конфликт вайнахов с соседями (чеченцев с российской властью и ингушей с осетинами) обретает вневременные рамки и объясняется «еврейской сущностью» недругов, якобы ополчившихся против «истинных арийцев», которыми и представляются вайнахи. В таком виде «арийская идентичность» получает инструментальное значение. Она позволяет обнаружить «абсолютного примордиального врага», поместить его в исторический контекст и мобилизовать народ на бескомпромиссную борьбу с ним.

Таджики, с большим трудом добившиеся создания своей собственной республики в составе СССР, издавна чувствовали себя обделенными, ибо в ходе произведенного в 1920-х гг. в Туркестане национального размежевания самые густонаселенные и плодородные земли отошли к Узбекистану. Хотя в ряде южных областей Узбекистана были популярны множественная и ситуационная идентичности, власти республики, исходя из принципа этнического национализма, поддерживали именно узбекскую идентичность и ее важные символические атрибуты (язык, исторический миф и пр.). Там десятилетиями проводилась тюркизация таджиков, а то, что они считали своим историческим наследием, не столько замалчивалось или подвергалось гонениям, сколько присваивалось узбеками. Поэтому таджикский народный поэт Лоик Шерали возмущался посягательствами узбеков на таджикские земли и таджикское культурное наследие. Он возлагал надежды на «древнюю арийскую природу» таджиков, способную, на его взгляд, помочь им избежать тюркизации в Узбекистане. Он был убежден в том, что «арийство» глубоко присуще таджикскому характеру, в котором горит «согдийский огонь» (Шерали 1995: 10–11).

В свою очередь, относя таджиков к «арийской расе», а узбеков – к «монгольской», таджикский историк Р. Масов заявляет: «Не может быть единого корня, этнической общности между народами, вышедшими из совершенно противоположных рас» (Масов 1995: 20; 2008: 226). Иными словами, он вполне сознательно отождествляет расу с языком, а этнос – с расой, и не без оснований узбекский археолог А. Аскаров обвиняет его в расизме (Аскаров а, б, в). Наделяя таджиков «арийским происхождением», Масов объявляет их более красивыми и умными, чем их соседи-тюрки. По его словам, это и вызывало у последних зависть и заставляло ненавидеть таджиков (Масов 1995: 88). Мало того, он приводит цитаты из произведений конца XIX – начала XX в., чтобы с опорой на авторитет авторов той эпохи показать таджиков «прямыми потомками арийцев», сумевшими сохранить «арийскую чистоту» (Масов 2008: 521–524, 530). В его устах это не только подчеркивает некие благородные качества таджиков, но призвано вызвать у читателя гнев по поводу «геноцида» таджиков, который приписывается, в особенности, советскому периоду (Масов 2008: 397–398). Другой таджикский академик относит «таджикский геноцид» еще к временам Тимура (Шукуров 1997: 16).

Научную основу для такого рода интерпретаций далекого прошлого дают труды главного в Таджикистане авторитета по древней истории и этногенезу таджикского народа, академика Н. Негматова. Этот историк и археолог вел происхождение таджиков не только от «древнейших протоариев и ариев», но даже от неандертальца, которого он объявлял «европеоидом». Без лишних объяснений он вводил термин «расово-языковые системы», а «ирано-таджикскую историю» начинал с эпохи формирования Homo sapiens, за которой без какого-либо разрыва следовал «этап формирования протоарийцев-арийцев-индоиранцев» (Негматов 1997: 20–21, 51, 61). При этом, в его понимании, «протоарийская и арийская зона расселения» охватывала огромную территорию между Карпатами и долиной Инда. Любопытно, что в легенде к приложенной карте этот этап датируется 3 – 2-м тыс. до н. э., тогда как среди нанесенных на карту археологических памятников фигурируют и те, что оказываются на 2–3 тыс. лет древнее (Джейтун, Саразм и пр.) (Негматов 1997. Карта). В свою очередь формирование «зороастрийско-авестийской цивилизации» датируется 4 – 2-м тыс. до н. э. Такие противоречия, разумеется, не являются случайными: они призваны перекинуть мостик от эпохи формирования Homo sapiens до «арийцев», которые, тем самым, оказываются особой расой, и это объясняет нам смысл приведенного выше термина «расово-языковые системы».

Действительно, излагая свою историческую периодизацию, автор использовал термин «культурно-антропологический этап», а не «культурный» (Негматов 1997: 61–62), что навязывало читателю представление о тесной связи культуры с расово-антропологическим типом. Подтверждая эту догадку, Негматов в более поздней своей работе начинал формирование «раннеарийских общин» с «эректусонеандертальского этапа Homo sapiens», объявляя это «восходом арийской зари» (Кто такие 2008). Мало того, чтобы обосновать едва ли не вечные основы дружбы таджиков и русских, Негматов делал немыслимое предположение о контактах между трипольской культурой Днепра и анауской культурой Хорасана, представляя их созданием предков соответственно русских и таджиков (Негматов 1997: 316–317). Зато тюрки в его изображении выглядели вечными недругами индоевропейцев (Негматов 1997: 322–324). Иными словами, свои разногласия с узбекской элитой некоторые высокопоставленные таджикские ученые пытаются представить в виде едва ли не вечного «расового конфликта». В то же время еще с конца 1980-х гг. Негматов непрерывно выступал против попыток удревнения этногенеза тюркских народов, в чем он не без оснований усматривал «престижеманию» (Негматов 1988: 92).

В 2006 г. в Душанбе была опубликована книга таджикского журналиста И. Умарзоды, посвященная происхождению и истории «арийцев» до появления ислама (Умарзода 2006). В этой книге родина «арийцев» помещалась в Бактриане, «арийцы» наделялись высшими человеческими достоинствами и цивилизаторской миссией и представлялись создателями древнейших цивилизаций и монархий. При этом «арийцы» фактически отождествлялись с таджиками, подчеркивался огромный вклад «таджикских ученых» в развитие ислама и даже создание исламской цивилизации, а высшим достижением последней объявлялось государство Саманидов. При этом автор обнаруживал у древних «арийцев» не только монотеизм, но и корни более позднего суфизма. Мало того, по словам автора, из Средней Азии вышли не только различные индоевропейские народы (происходившие, естественно, от «таджиков-арийцев»), но даже шумеры и аккадцы. Тем самым, под пером автора Средняя Азия превращалась в «один из древнейших центров человеческого общества», и он сетовал на то, что европейские ученые якобы до сих пор это сознательно игнорируют. В то же время автора возмущали историческая экспансия тюрков и присвоение ими термина «туранцы» вместе с «туранской» (то есть «арийской») историей. Примечательно, что при этом автор отделял узбеков от тюрков и делал их «арийцами», тогда как тюрками в его работе оказывались только «османы», мечтавшие о «Великом Туране». Определенную напряженность между таджиками и узбеками он относил на счет «провокаторов» и выступал против расизма и за дружбу с узбеками. При этом он с одобрением упоминал, что сегодня образованные узбеки вместе с таджиками развивают «арийскую теорию». Не забывал он сказать и о том, что якобы древняя история России неотделима от истории Средней Азии. Нетрудно заметить, что книга, вышедшая в Год арийской цивилизации, откликалась на вызовы своего времени и должна была как способствовать развитию общетаджикского самосознания и повысить самоуважение народа, так и наладить отношения с соседями.

Некоторые московские интеллектуалы таджикского происхождения тоже подчеркивают древние связи славян с «арийско-иранским», то есть скифо-сарматским, миром, лежавшим в основе этногенеза таджиков. Это ведет к оригинальному прочтению евразийской идеи, ибо «позволяет наполнить понятие Евразия новым содержанием, отличным от традиционно евразийского», и в этой связке под Азией понимается восточноиранский мир. При этом таджикам приписываются «высокий уровень пассионарности» и «интеллектуальные свершения», а на долю тюрков остаются только «событийные» (Шукуров 1994). В таком контексте тюрки рассматриваются как варвары и обвиняются в отсутствии своей собственной религии, в грубом вторжении в чужую цивилизацию и незаконном присвоении ее плодов. Они также уличаются в стремлении строить широкое единство не на религиозно-культурных связях, а на секулярной этничности, которая в данном случае отождествляется с пантюркизмом (Шукуров, Шукуров 1996; 1998; 1999). Мало того, такие авторы, подобно Негматову, описывают конфликт между «тюрками», с одной стороны, и «индоевропейцами» (то есть таджиками и русскими), с другой, в расовых терминах и пишут о «вневременных характеристиках двух расовых типов». При этом их книга сознательно посвящена изучению столь же вневременного «национального духа» (Шукуров, Шукуров 1996).

Связь таджиков с «арийством» и зороастризмом постоянно подчеркивалась московской газетой «Литературная Евразия», выходившей в 1998–2000 гг. Ее главный редактор Т. Пулатов даже попытался объявить XXI в. «великим веком последних арийцев земли – таджиков» (Пулатов 1999).

Следовательно, апелляция к «арийству» наделяет таджиков особо престижной идентичностью и абсолютной самобытностью, а также задает тон их взаимоотношениям с соседними группами населения. Это, в частности, позволяет им вспоминать о том, что еще в раннем железном веке едва ли не вся территория Средней Азии была занята ираноязычными племенами саков, а затем сарматов и что древнейшие центры местной государственности были в ту эпоху созданы ираноязычным населением. Тем самым таджики обретают славную историю и право на свой собственный путь развития. Но при этом, как и в случае с армянами, апелляция таджиков к древнему арийскому наследию несет антитюркский заряд.

Все эти интеллектуальные конструкции не ограничиваются рамками научного и художественного творчества. В Таджикистане они обеспечивают важные политические задачи: во-первых, преодоление регионализма и сплочение нации путем апелляции к единым древним предкам, во-вторых, наделение таджиков славой древнейших цивилизаций, в-третьих, снижение накала религиозных противоречий между суннитами и исмаилитами, в-четвертых, создание глубоких культурно-исторических оснований для союзнических отношений как с Россией, так и с Ираном и, наконец, в-пятых, проведение резкой границы между таджиками и узбеками, изобразив их народами с совершенно разными корнями, включая «расовые». Этим и была вызвана спонсированная государством широкая кампания по празднованию Года арийской цивилизации, проведенная в 2001–2006 гг. и закончившаяся торжественными чествованиями «арийских предков» в сентябре 2006 г.

В начале XXI в. «арийство» служило в Таджикистане официальной национальной идеей и активно пропагандировалось властями. Для этого использовались СМИ, школа, художественная литература. Образ «арийцев» как «культурных предков» занял прочное место в школьном учебнике по истории для 6-го класса, изданном в Таджикистане в 2001 г. В этом учебнике таджики отождествлялись с «арийцами», и, хотя золотой век таджикской государственности увязывался с Саманидами, учебник постоянно подчеркивал неразрывные связи предков таджиков с более ранней персидской цивилизацией. Сасанидам в учебнике было уделено 36 страниц, где говорилось о переходе их наследия к таджикам. В этом контексте положительную оценку получал и зороастризм как объединительная сила, еще крепче привязывавшая таджиков к своему историческому наследию. Там же к таджикскому историческому наследию относились Кушанское царство и государство эфталитов. Примечательно, что в этом школьном учебнике термины «земля ариев» и «земля таджиков» оказывались синонимами. Говорилось, что нация исконно носила имя «арийцев», но после арабского и тюркских нашествий это было забыто. С «арийством» учебник связывал понятия «высшей расы», аристократического статуса и чистоты крови. В таком контексте арабское и тюркское завоевания описывались в сходных тонах как нашествия «диких варваров», погубивших древнюю цивилизацию с ее высокой культурой. При этом противопоставление «арийцев-таджиков» «тюркам-узбекам» имело расовую окраску. Кроме того, корни таджиков ищут в Древнем Согде. Это государство показалось современным властям Таджикистана настолько важным, что в 1999 г. прежний Ленинабадский район был переименован в Согд (Blakkisrud, Nozimova 2010: 177, 179, 184).

Напряженные отношения между «арийцами» и «тюрками» еще в 1991 г. нашли отражение в учебнике для 10 – 11-го классов, где выражалось возмущение по поводу несправедливого национально-территориального размежевания, произведенного в 1920-х гг. Автор учебника заявлял, что в результате лишь менее половины таджиков оказались в границах Таджикистана, и обвинял в этом пантюркистов. Такие сентенции сохранились и в учебниках, выходивших в 2001–2006 гг. (Blakkisrud, Nozimova 2010: 180). Иными словами, школьные учебники оставляют учащихся в убеждении, что в течение веков территория таджиков («арийцев») постоянно сокращалась, а их культура приходила в упадок, и главными виновниками этого были «варвары-тюрки».

Особая причина для культивации «арийской идентичности» была у филолога Шомата Хайдарова, пользующегося высоким авторитетом у таджикской диаспоры Пермского края России. После распада СССР и перехода к рыночной экономике этот ученый был вынужден оставить свою работу в Институте языка и литературы Академии наук Таджикистана и заняться торговлей фруктами. Однако и в этих условиях он находил время для научных исследований и написал книгу о пребывании «древних ариев» в Прикамье и их контактах с местными племенами. Книга вовсе не случайно вышла в 2006 г. – ведь она была приурочена к объявленному в Таджикистане Году арийской цивилизации. Поэтому в ней превозносились «древние арии», чьими естественными наследниками объявлялись современные таджики. Стремясь сделать эту тематику близкой Перми, автор делал Урал местом, где могла складываться индоевропейская («арийская») общность; он упорно искал свидетельства того, что Прикамье издавна испытывало влияние иранской цивилизации; он смело подхватывал идею местного поэта о якобы родственных связях древних уральцев и индоевропейцев; наконец, он детально останавливался на оживленных торговых контактах между Средней Азией и Прикамьем в эпоху раннего железного века и раннего Средневековья. Все это якобы говорило о древней близости народов Прикамья и «иранского мира» и их давних контактах. Примечательно, что книгу об «арийской цивилизации» автор заканчивал описанием современной таджикской общины в пермском городе Кунгуре, где, по его словам, она хорошо приспособилась к местной обстановке и вносит существенный вклад как в экономику, так и в общественную и культурную жизнь. Тем самым автор пытался показать, что нынешнее пребывание таджиков в Пермском крае вовсе не является случайным, а продолжает традицию, основы которой якобы были заложены еще в первобытности (Хайдаров, Одегов 2006).

В свою очередь другой таджикский ученый, живущий в Москве и ощущающий местную ксенофобию, идет еще дальше и обращается к древней «общности славян и иранцев, русских и таджиков» (Шукуров 2005), как будто это способно спасти таджиков-гастарбайтеров от дискриминации и нападений скинхедов.

Похожий смысл арийская идея имеет в работах российского корейца, философа Г. А. Югая. Его работы преследуют две цели: с одной стороны, полностью интегрировать живущих в России корейцев в российское общество, а с другой – обеспечить им сохранение своей идентичности вместе с языком и культурными особенностями. Арийская идея давала ему возможность изобразить корейцев близкими родственниками славян, чьи общие предки, арийцы, якобы происходили из Центральной Азии. Идеализируя легендарных арийцев и наделяя их самыми завидными качествами, он сознательно шел на это ради консолидации общества и смягчения этнонациональных трений. При этом он отмежевывался от нацистской идеи расового превосходства и говорил о том, что каждый народ должен стремиться к моральному идеалу. Местами Югай говорил только о евразийских народах как потомках древних индоевропейцев, но кое-где он заявлял, что все народы мира должны осознать свое «величие как арийцев по происхождению», ибо происходят от «Пятой Коренной Расы» (это тут же обнаруживает источник его вдохновения – теософию Е. Блаватской).

Такие противоречия нередко встречаются в его книгах, в которых идеологическая заданность перевешивает научную скрупулезность. И не случайно своих единомышленников он находил среди литераторов-мифотворцев и создателей новых религиозных учений. Существенно, что основы равноправия и дружбы он связывал, во-первых, с единством «арийской суперэтнической общности», а во-вторых, с «единым арийским происхождением народов Евразии», что моментально делает идею этногенеза инструментом современной политики. Но при этом речь идет о символической политике, и не случайно Югай уделял большое внимание архетипам и политическим символам (Югай 2003а; 2004). Действительно, «арийство» для него не ограничивалось историей, а представляло современную актуальную проблему. Исходя из цивилизационного подхода, он объявлял идеалом арийское общество и наделял арийцев идеальными человеческими качествами – якобы греховность была им чужда. В арийстве он обнаруживал «подлинный гуманизм» и связывал арийскую цивилизацию с либерализмом и демократией. Он отождествлял арийскую цивилизацию с евразийской, а ее центр обнаруживал в Казахстане (Югай 2003б: 17–20). Вместе с тем противопоставление «арийства» и «семитизма» в его конструкции сохранялось, подрывая его призывы к «дружбе».

 

Тюркское арийство

Советское учение об этногенезе, говорящее о сложном формировании народов и позволяющее включать в число их древних предков самые разные группы населения, открывает интеллектуалам тюркского происхождения возможность также приобщиться к «арийскому наследию» ираноязычных кочевников раннего железного века. Так, в Татарстане к «арийской идее» неравнодушен энтузиаст местного булгаризма, учитель Ф. Нурутдинов. Еще в середине 1990-х гг. в своем школьном учебнике он доказывал, что в Среднем Поволжье татары являются единственным народом, среди предков которых были «индоарийские племена» (Нурутдинов 1995: 16). Не найдя общего языка с властями Татарстана и основной массой татарской интеллигенции, Нурутдинов попытался установить тесные контакты с радикальными русскими националистами. Он опубликовал статью под названием «Мы – булгары» в московской радикальной газете «Дуэль». Чтобы найти понимание у русских национал-радикалов, он заявил о близком родстве русских и булгар, якобы происходивших от общих арийских предков («сакланов») (Нурутдинов 1998). Иными словами, здесь «арийская идея», как и в армянском случае, помогает искать союзников. Сегодня булгаристы избегают прямой апелляции к «арийской идее», но по-прежнему подчеркивают «духовное родство» булгар и русских, включают булгар в число «русских народов» и доказывают «расовую уникальность (избранность) волжских булгар», отмечая их якобы исконную европеоидность. Булгаристы поддерживают проект «русской цивилизации», внутри которой булгары должны занять достойное место, не считаться «чужаками» и в то же время успешно избежать ассимиляции и сохранить свою идентичность (Латыпов 2008).

В свою очередь некоторым башкирским националистам тоже представляется немаловажным наградить своих отдаленных предков «арийством», тем самым обеспечив им особо престижное место в истории человечества (Аль-Фатих 1997: 15–20; Галлямов 1997: 184–186, 234–235). В Башкортостане на этой ниве усердно трудится филолог С. А. Галлямов, сумевший в последнее время заручиться поддержкой курдов. Для этого он объявил курдов абсолютными автохтонами Курдистана, расположенного в горах Загроса и Тавра и в настоящее время поделенного между Турцией, Сирией, Ираком и Ираном. Именно эту территорию Галлямов определил прародиной индоевропейцев, которые расселялись оттуда по всей Евразии. Но постоянно в течение многих тысячелетий ее якобы заселяли лишь предки курдов, к которым он относил древних кутиев, касситов и хурритов. Он сделал курдов создателями не только таких древних княжеств-государств, как Манна или Митанни, но даже древнейших первобытных культур Месопотамии и шумерской цивилизации. Надо ли удивляться тому, что и завоевавшие Древний Египет гиксосы оказываются в его устах все теми же курдами? Иными словами, Галлямов создал для курдов миф о великих предках, цивилизаторах и культуртрегерах, в котором они так нуждаются для создания и легитимации своей национальной государственности. Мало того, нарисовав величественную картину переселения индоиранцев из гор Загроса через Среднюю Азию до отрогов Урала, он наградил и башкир «арийским происхождением». Тем самым, они сделались ближайшими родственниками курдов и получили все основания разделить с ними славу «великого народа», наградившего европейцев начатками культуры и цивилизации (Галлямов 2007).

Башкирский археолог Р. Б. Исмагилов еще в советское время начал искать прародину скифов далеко на востоке, где он обнаруживал и значимые для «арийской прародины» географические ориентиры (море гипербореев, Рифейские горы и пр.) (Исмагилов 1989). Затем он приписал появление царских скифов в Северном Причерноморье приходу сакских племен из Семиречья (Исмагилов 1991: 32–35). А после распада СССР он стал открыто доказывать, что среди скифского и сакского населения встречались тюркоязычные группы (Исмагилов 1992).

В этом контексте, подчеркивая родство башкир с европейскими народами, «арийская идея» позволяет им дистанцироваться от образа «варваров-кочевников» и обрести якобы присущее арийцам «благородство». Похоже, ту же роль апелляция к арийским предкам играет и у азербайджанцев, чему сопутствует параллельное стремление лишить армян их индоевропейских корней (Сабзали б. г.). Примечательно, что Галлямов в свою очередь использует выстроенный им миф для того, чтобы лишить татар булгарского наследия, объявив поволжские земли исконной собственностью башкир (Галлямов 2007: 435–438). Во всем этом, разумеется, отражается борьба за символический капитал.

Для туркмен, казахов и узбеков присвоение арийского прошлого означает прежде всего утверждение своего статуса как «коренного народа». Кроме того, «арийское родство» отводит тюркским народам почетное место в древней истории и уравнивает их с европейцами, помогая освободиться от комплекса неполноценности. В частности, это открывает возможность приобщения через арийцев к славе древних цивилизаций. Власти новых государств Центральной Азии также видели в мифе о единых древних предках верный путь к объединению нации и преодолению трибализма, бросающего ей серьезный вызов (Джандильдин 1989: 102–111; Олимов 1989: 13–15; Джикиев 1991: 5–6; Абдуразаков 1993; Дононбаев 1995; Курманов 1995; Ундасынов 2002: 51).

Однако при этом у туркменских, казахских и узбекских авторов, а также политических лидеров нет единства в трактовке образа древних ираноязычных кочевников в качестве своих отдаленных предков. Если некоторым авторам кажется достаточным представить их одними из предков наряду с древними тюрками, то другие прилагают все усилия для их тюркизации. В то же время если одним льстит родство с древними «арийцами», то другие всячески открещиваются от него и делают всех древних предков «тюрками». Кроме того, наблюдается и сдвиг отдельных авторов от первого подхода ко второму, что совпадает с эпохой становления местных постсоветских государств. Иногда это представляется борьбой с «европоцентризмом» и «колониальными взглядами» на древнюю историю местных народов (Артыкбаев 1999: 11–14). При этом в работе ряда местных тюркских авторов «европоцентризм» ассоциируется с «паниранизмом» (Аскаров 2005). Но если в советские годы пантюркизм представлялся «восстанием против колониализма» (Diat 1984), то сегодня к нему обращаются в поисках защиты от глобализации, угрожающей идентичности и самобытности. Однако разным авторам пантюркизм и его соотношение с «арийством» видится по-своему.

Туркменский художник Сулий Яранов еще в 1980-х гг. пытался представить арийцев едва ли не главными предками туркмен. Тогда он противопоставлял арийцев тюркам, отвергал пантюркизм и обвинял огузов в разгроме Арии, «древнейшей страны мира» (Павлов 1991). Он прославлял арийцев как создателей ранних цивилизаций, и его кисти принадлежит «Портрет арийки», изображающий молодую туркменку в традиционном наряде (Демидов 2002: 124). Туркменские ученые вели себя более осмотрительно. Признавая определенное участие древних ариев в формировании туркменского народа, они были несклонны преувеличивать их роль и избегали прославления «арийской расы», видя в этом определенную опасность (Юсупов 1991; Дурдыев 1991: 29; Гундогдыев 1998). Зато пантюркизм казался некоторым из них вполне уместным, и они делали все для его возрождения. Впрочем, сохранилась и научная версия о многокомпонентном составе предков туркменского народа, возникшего из смешения местных иранцев с пришлыми тюрками. Но сегодня такую версию иной раз приходится публиковать за рубежами Туркменистана (Кадыров 2012: 111–117).

В конце 1980-х гг. туркменский историк, публицист и кинодраматург Марат Дурдыев издал популярную брошюру о происхождении туркменского народа, где, придерживаясь ортодоксальной советской схемы, рисовал сложную картину формирования туркмен на основе взаимодействия как разнообразных местных, так и пришлых групп населения (Дурдыев 1988). Особенностью его брошюры было то, что он, во-первых, отводил расовому типу туркмен роль основополагающего признака их общности, доказывающего их автохтонность («Могут меняться язык, культура того или иного народа, но он остается именно этим народом, если не меняется его расовый тип». См.: Дурдыев 1991: 15), во-вторых, уделял особое внимание древним местным предкам, говорившим на иранских языках, и, наконец, в-третьих, настаивал на ошибочности увязки предков туркмен исключительно с кочевым миром, ибо древнейшее местное население было создателем земледельческой цивилизации. Иными словами, предков туркмен следовало искать среди как кочевников, так и земледельцев. Языковая принадлежность не имела для Дурдыева особой ценности, и его ничуть не смущал факт тюркизации местного ираноязычного населения. Главными источниками о происхождении туркмен ему служили не фольклор и лингвистика, а археология и физическая антропология. Они убеждали его в том, что древние восточноиранские племена, обитавшие когда-то на территории Туркменистана, составили «этногенетическое ядро» туркменского народа. Эта схема полностью сохранилась в расширенном переиздании этой брошюры, вышедшей в 1991 г., где Дурдыев со ссылкой на известного советского археолога А. Ю. Якубовского начал доказывать особую связь предков туркмен с древними парфянами (Дурдыев 1991: 33–34; Дурдыев, Кадыров 1991: 6–7).

В смягченном виде сходную идею высказывал и туркменский этнограф А. Джикиев, предполагавший, что среди кочевников раннего железного века встречались не только ираноязычные, но и тюркоязычные племена. Он отмечал, что в этногенезе туркменского народа участвовали и те и другие, и это также позволяло включать парфян в число предков (Джикиев 1991: 16–46).

Став в 1995 г. заместителем главы Национальной администрации по изучению, защите и реставрации памятников истории и культуры Туркменистана, Дурдыев издал в главной республиканской газете «Туркменская искра» серию статей, посвященных парфянскому наследию (Дурдыев 1995). При этом его вдохновляли многолетние раскопки городища Ниса, первой столицы Древней Парфии. Если в упомянутой брошюре Дурдыев уделял равное внимание различным предкам (парфянам, аланам, эфталитам, огузам и пр.), то теперь он рисовал именно историю парфян и Парфянского царства Золотым веком туркменского народа, которым тому следовало гордиться. Ведь Парфия была «крупнейшей державой античного мира», веками успешно соперничала с Римом и оказала «громадное влияние на развитие мировой культуры». Парфию Дурдыев представлял исконной страной Авесты и «родиной зороастризма», однако «ариев» он при этом даже не упоминал. Хорошо сознавая политическую роль этногенеза, он подчеркивал, что в период возрождения народу требуется четко знать, где именно располагалась его прародина и на какой этнической основе он вырос (Дурдыев 1995, 16 января: 2). В своих статьях он ни разу не затронул вопрос о языке «далеких предков туркменского народа». Зато особое внимание он уделил обретению Парфией независимости и отделению ее от государства Селевкидов, что, по его словам, было связано с «подъемом парфянского национального сознания» (Дурдыев 1995, 6 и 13 марта: 2). И современнику трудно было избежать аналогии с обретением Туркменистаном независимости в результате распада Советского Союза.

О значении Нисы для туркменской идентичности тогда начали писать и некоторые другие туркменские историки. Но если в поисках благородных истоков туркменской генеалогии Дурдыев избегал акцента на ее тюркских основах и, вопреки местной фольклорной версии, отказывался связывать ее исключительно с огузами, то тогдашний президент Туркменистана Сапармурат Ниязов вначале делал акцент именно на сельджукских корнях туркменской государственности. В 1998 г. по указанию Ниязова был расформирован Институт истории и ликвидирована Академия наук. Вместо этого был создан Институт истории при Кабинете министров Туркменистана, которому Ниязов поручил подготовить двухтомную «Историю туркменского народа» (Akbarzadeh 1999: 280–281; Демидов 2002: 144–145). Тогда же он задумался о создании свода морально-этических заповедей «Рухнаме», призванного восстановить неразрывную связь современных туркмен с их далекими предками (Пирмухаммедов 1999).

Однако, понимая, что ортодоксальная версия тюркской истории не обладала вожделенной исторической глубиной, туркменские идеологи попытались это исправить. Тут-то им и понадобилось обращение к древнейшим слоям этногенеза. Ставший во второй половине 1990-х гг. советником президента Ниязова, археолог О. А. Гундогдыев, подобно Дурдыеву, включил в число предков туркмен мидян, скифов, саков, массагетов и парфян, однако в отличие от того доказывал, что все они были тюркоязычными. Тем самым, по его словам, туркмены пронесли народное единство и свой язык через тысячелетия (Гундогдыев 1997; 1998: 57–72; 2002: 202–203). Однако «антропологический (расовый) подход» Дурдыева он не принял, справедливо отметив отсутствие строгих соответствий между физическим типом и языком (Гундогдыев 1998: 17–20). Главным слагаемым этногенеза ему служил язык, и, освежив старые построения турецких пантюркистов новыми фантазиями некоторых современников и самостоятельной интерпретацией новейших научных гипотез, он попытался возродить пантюркистскую схему мирового развития (Гундогдыев 1998: 7 – 56; 1995). Так он «восстанавливал справедливость», расчищая место тюркоязычным народам в древнейшей истории человечества, где традиционная наука их не находила. Все это Гундогдыев выдавал за «протоэтногенез туркмен».

Между тем, не полагаясь на местных историков, президент Ниязов решил взять на себя задачу создания величественного национального мифа, привлекательного для туркмен. В помощь себе он привлек известного российского археолога. Итогом стала книга «Рухнама», где туркмены рисовались «древним государствообразующим народом», и среди их древнейших государств назывались знаменитые Маргиана и Парфия (Ниязов 2001; 2002: 10, 86, 209–210). 18 февраля 2001 г. «Рухнама» была принята на X совместном заседании Государственного совета старейшин Туркменистана, Халк Маслахаты (Народного совета) и общенационального движения «Галкыныш» (Возрождение) в качестве «священной настольной книги народа». С тех пор ее надлежало изучать во всех туркменских школах (Демидов 2002: 80). Если уже Гундогдыева не устраивала фольклорная версия, изображавшая Огуз-хана предводителем средневековых огузов, и он отождествлял того со знаменитым предводителем гуннов Модэ Шаньюем (Гундогдыев 1996: 8 – 12), то «Рухнама» шла много дальше. Там время жизни Огуз-хана было отнесено к рубежу 4 – 3-го тыс. до н. э. Так туркмены становились подлинными автохтонами и могли претендовать на все местное прошлое, начиная с глубочайшей первобытности. При этом творчеству их далеких предков приписывалась огромная империя. Ее центром, разумеется, являлся Туркменистан, но ее границы выходили далеко за его нынешние пределы, достигая Афганистана на юго-востоке и Волги на северо-западе. А его население объявлялось «арийским» (Горак 2005: 108–109).

Однако никакого иконографического канона, связанного с образами Огуз-хана и других древних героев, в туркменском искусстве к началу XXI в. так и не сложилось. Одни художники наделяли их европеоидными чертами, другие – монголоидными (Демидов 2002: 121–123).

Казахские идеологи также увлекаются тюркизацией древних кочевников. Но она представляется им важной еще и потому, что, как им кажется, помогает Казахстану отстоять целостность своих границ от претензий со стороны некоторых влиятельных российских политиков и интеллектуалов (Bohr 1998: 158). Поэтому накануне и в первые годы независимости некоторые казахские авторы не только настаивали на тюркоязычии саков, но и опирались на оставленные теми археологические памятники для легитимации Казахстана в его современных границах (Козыбаев и др. 1990; Романов 1990).

Впрочем, еще в советские годы казахский историк М. Б. Ахинжанов в своих многократных попытках защитить докторскую диссертацию не переставал доказывать, что казахский народ складывался исключительно автохтонным путем. При этом он ссылался на то, что на территории Казахстана прослеживались все этапы развития человеческого общества на протяжении последних 80 тыс. лет. В его работе скифы и саки выступали в виде тюркоязычных племен, а термин «казах» он находил в китайских хрониках III в. до н. э. (Ахинжанов 1958: 205–206, 215–216, 221; 1962: 10, 20; 1971: 5–7, 18–19, 64–67). Но его мотивы были иными: в советское время акцент на автохтонизме помогал местным авторам избегать упрека в пантюркизме, имевшего для них далеко не безопасные последствия. По признанию казахского историка, такой подход опирался на установочную работу С. П. Толстова, написанную в период позднего сталинизма, когда автохтонность имела большое политическое значение (Масанов 1966: 311–312).

В 1960 – 1970-х гг. казахский филолог А. С. Аманжолов пытался интерпретировать некоторые изображения и знаки на предметах из сакских захоронений как тюркские рунические надписи (Аманжолов 1965: 50; 1971: 64–66). Тогда ленинградские эксперты показали неточности в прорисовках, приводимых этим автором, и не приняли его интерпретаций (Грязнов, Кляшторный 1966; Лившиц 1978; Акишев 1978: 59–60). Однако позднее именно на его спорные дешифровки опирались те из тюркских авторов, которые доказывали тюркоязычие саков (Мажитов, Султанова 1994: 68; Барманкулов 1996: 53, 219 сл.; Куанганов 1999: 9).

Идея автохтонизма была положена в основу государственной Концепции становления исторического сознания в Республике Казахстан, где подчеркивалась прямая преемственность от андроновской культуры бронзового века и саков до современных казахов. По языку все эти обитатели трактовались как «в основном тюркоязычные» (Концепция 1995). Этого подхода и придерживались авторы многотомной «Истории Казахстана. С древнейших времен до наших дней», выходившей в Казахстане во второй половине 1990-х гг. (Козыбаев 1996: 13, 104).

Правда, среди казахских авторов нет полного согласия. Некоторые придерживаются традиционной концепции умеренного автохтонизма. Они продолжают считать саков ираноязычным населением, но выводят предков казахов из смешения саков с пришлыми тюркскими племенами, утверждая, что культура и традиции при этом мало менялись. В построениях таких авторов немалую роль играет расовый аргумент, и в формировании народа «раса» (в данном случае южносибирская раса) оказывается важнее языка и культуры. Ведь именно она лучше всего остального подтверждает идею автохтонности (Масанов 1992; Абдакимов 1994: 22–27; 2002: 67–68, 72–83; History of Kazakhstan 1998: 45–49). А известный казахский историк М. К. Козыбаев даже приписывал казахам «общеевразийский расовый тип», резервируя за ними почетное место центрального народа Евразии (Козыбаев 1998). К другой группе относятся авторы, оставлявшие открытым вопрос о языке местного населения эпохи раннего железного века. По их словам, «прототюркские языки» начали распространяться в регионе начиная с рубежа н. э. (Козыбаев 1993: 50–51).

Нечеткость такого рода концепций и неоднозначность трактовки скудных источников позволяла некоторым авторам с легкостью переходить из одной группы в другую. Об этом говорила, в частности, двойственная позиция патриарха казахской археологии К. А. Акишева. Еще в конце 1980-х гг. он, с одной стороны, выступал против «вульгарного автохтонизма» и трактовал процесс становления казахского народа как синтез автохтонного индоевропейского населения и пришлого тюрко-монгольского, но, с другой, предполагал наличие «значительного прототюркского компонента в местной этнической среде» (Акишев 1988). В то же время он оставался в убеждении, что тюркизация началась в Казахстане только в гунно-сарматское время и заняла около тысячи лет (Акишев 1999: 110–111). В соответствии с этим даже президент Н. Назарбаев, чьим советником долгие годы был Акишев, не забыл упомянуть о «древних корнях духовности», идущей от «ариев» Синташты и Аркаима (Назарбаев 1999: 79, 273–274). Такая трактовка древней истории была подхвачена некоторыми авторами казахских учебников, где ранние этапы этногенеза казахского народа рисуются следующим образом: «Дух пришлых хуннских народов напластовывается на дух потомков древних ариев в плавильных котлах первых двух хунну-гуннских империй» (Абдакимов 2002: 45). В этой связи любопытно отметить, что если российские археологи изучают курганы пазырыкского времени на Алтае в рамках исследования скифской проблемы, то для современных казахских археологов и историков такие изыскания представляются важной частью изучения этногенеза казахского народа» (Самашев и др. 2000: 52; Абдакимов 2002: 76–77).

Арийцев и саков причисляет к предкам и казахский историк А. Ш. Кадыров. В его работе именно с ними связаны «славные времена», когда они успешно боролись с персами и дали отпор воинам Александра Македонского. И хотя, как подчеркивает автор, арии и саки относились к европеоидной расе и говорили на иранском языке, именно с них он начинает длительную линию непрерывной эволюции, которая в конечном итоге привела к появлению современных казахов (Кадыров 1998: 5 – 26).

Сегодня в казахстанских школьных учебниках наблюдается разноголосица. Так, учебник для 5-го класса населяет Казахстан эпохи бронзы носителями одновременно и индоиранских (включая ариев), и алтайских языков. В то же время саки называются там «предками казахского народа» (Артыкбаев и др. 2006: 58, 68, 93–94). А в учебниках для 10-го класса саки то отождествляются с «арийцами» (но об их языке ничего не говорится) (Толеубаев и др. 2006: 26, 51–52), то представлены «тюркоязычными племенами» (Жолдасбаев 2006: 33, 46–48). Зато в учебнике Ж. Артыкбаева, где как андроновская культура позднего бронзового века, так и саки причислены к «арийцам», они связываются с европеоидным по физическому типу и индоиранским по языку населением, но предполагается, что уже в это время в регион проникали группы, представлявшие алтайскую языковую семью. Якобы из-за давления последних «арийцы» и начали переселяться в Европу, Иран и Индию, причем уже тогда они дали начало «первой мировой религии». Оставшиеся на территории Казахстана саки со временем стали смешиваться с пришельцами, имевшими монголоидный облик. Одновременно говорится и о том, что саки «исчезли в эпоху переселения народов». В то же время появление прототюрков связывается с приходом гуннов, которым отводится значительная роль в этногенезе казахского народа (Артыкбаев 1999: 47, 54–59, 64, 80–81). При этом подчеркивается культурная преемственность раннесредневековых тюркоязычных кочевников с предшествовавшими саками (Артыкбаев 1999: 97). Примечательно, что о зороастризме упоминается в разделе, где речь идет о культуре бронзового века, а саки рисуются солнцепоклонниками, которые также поклонялись предкам (Артыкбаев 1999: 55–58, 78).

Иными словами, картина, нарисованная Кадыровым и Артыкбаевым, достаточно противоречива. С одной стороны, в их описании саки и гунны резко отличаются по языку и физическому облику, но, с другой, между ними обнаруживается культурная преемственность, позволяющая начинать этногенез казахов с саков и даже с андроновской эпохи. Отстаивая право кочевых народов на свой взгляд на историю, Артыкбаев пытается доказать, что едва ли не с эпохи неолита-энеолита именно кочевники оказывали плодотворное влияние на оседлые народы, принося им культуру и цивилизацию, а не наоборот. Важнейшую роль среди этих кочевников, по его словам, играли индоевропейские народы, причем территория Казахстана входила в состав их прародины (Артыкбаев 2005: 83 – 118, 253). Автор также настаивает на том, что территория Казахстана тысячелетиями служила центром Евразийского степного мира (Артыкбаев 2005: 271).

Крайнюю позицию занимают некоторые самодеятельные авторы, которым отсутствие профессионализма позволяет высказывать самые сомнительные гипотезы. Так, увлеченный древней историей инженер-механик Ш. Т. Куанганов изобретает неких древних «аргунов»: якобы они предшествовали гуннам и были «арийцами», говорившими на тюркских языках. Этим «аргунам-арийцам», в число которых он включает ряд известных древних народов (хаттов, эблаитов и пр.), он и приписывает великую цивилизаторскую деятельность (Куанганов 1999). Иными словами, он воспроизводит некоторые идеологемы пантюркизма, но считает нужным сохранить для далеких предков славное имя «арийцев».

Еще дальше шел историк казахского происхождения И. Н. Ундасынов, работавший в Москве главным научным сотрудником Института сравнительной политологии РАН. Будучи специалистом по истории XX в. и особенно истории международного рабочего движения, он заинтересовался историей казахского народа и при поддержке Московского фонда «Казахская диаспора» выпустил книгу, посвященную предкам казахов в древности и в Средние века. Выходом этой книги открывалась серия «Библиотека казахской региональной национально-культурной автономии Москвы». Автор подготовил ее как научно-популярный труд в расчете на массового читателя. Он выступал против расизма и шовинизма и объявлял о беспристрастности своего подхода. В своей книге древнейший пласт, лежащий в основе казахского народа, автор связывал с индоевропейцами, конкретно с ариями, создателями андроновской культуры позднего бронзового века. Так, в его книге «арии-андроновцы» оказываются отдаленными предками казахов. Он подчеркивал, что «родиной ариев был Казахстан и прилегающие к нему территории», «родиной всех индоиранских народов является Великая степь, а ее центром – степи современного Казахстана» (Ундасынов 2002: 14, 26). Сам термин «арья» Ундасынов безоговорочно трактовал как самоназвание вначале «крупного этноса», а затем и «суперэтноса». Его восхищало господство арийских племен в евразийских степях в раннем железном веке, причем савроматов, сарматов, саков и усуней он безоговорочно включал в число предков казахского народа. Так и переворот в военном деле (колесницы, конница, доспехи), и славные завоевательные походы ариев оказываются связанными с предками казахов. Ариев автор называл не иначе как «могучей» и «великой» общностью; в их лице кочевники достигли «зенита своего могущества», создав крупные империи (Ундасынов 2002: 84).

Обращает на себя внимание и то, что этническую преемственность, идущую от раннего железного века, Ундасынов связывал с хозяйственно-культурным типом и образом жизни. То, что за последние два тысячелетия здесь сменились язык (с восточноиранского на тюркский) и физический тип (с европеоидности к смешанному европеоидно-монголоидному типу), его не смущало. Нетрудно заметить, что этот автор не только основывал свои построения на советской теории этноса, но шел еще дальше, объявляя этнические противоречия едва ли не движущей силой истории (см., напр.: Ундасынов 2002: 116–117). Так, для объяснения тяги кочевников к завоеванию новых земель он прибегал к социобиологическому аргументу. Речь шла о якобы «заложенном природой в человеческие сообщества (этносы), как и в популяции животных, стремлении к безграничному расширению ареала своего проживания и к занятию высшей ступени в иерархии себе подобных коллективов» (Ундасынов 2003: 90). Иными словами, открещиваясь от расизма, автор в конечном итоге искал причины исторического процесса в этнорасовой парадигме.

Впрочем, какие бы суждения ни выносили казахские историки и писатели, власти Казахстана решили вопрос о предках по-своему. По их воле в декабре 1996 г. в Алма-Ате на площади Республики была воздвигнута 30-метровая стела в честь обретения государственного суверенитета. Стелу венчает фигура сакского воина, стоящего на крылатом барсе. Эта фигура воспроизводит образ знаменитого «Золотого человека», найденного археологами еще в советские годы в кургане Иссык, датированном сакским временем. К стеле примыкают плиты с изображениями как древних петроглифов, найденных на территории Казахстана, так и образцов ранней рунической письменности. Позади стелы находится ажурная чугунная решетка с изображением славных исторических событий и их героических участников. Все это должно освежать в памяти наиболее яркие события истории народа, у истоков которой находились саки. Весь этот скульптурный ансамбль получил название Монумента независимости. Тем самым, сакам была отведена почетная роль первопредков, своими доблестными подвигами положивших начало славному пути, приведшему в конечном итоге к национальной независимости. А в начале июля 2008 г. во время празднования десятилетнего юбилея Астаны в республиканском музее публике демонстрировали золотые украшения саков, представляя тех «древними тюркскими племенами» (Сегодня 2008).

Так казахи обретают предков, которыми по праву можно гордиться. Они оказываются, во-первых, местными (выдерживается принцип автохтонизма), во-вторых, достаточно древними, в-третьих, создателями важных культурных достижений, в-четвертых, героическими защитниками своей территории от внешних захватчиков и успешными завоевателями новых земель, в-пятых, носителями «европеоидного расового типа». Все это позволяет казахам ассоциировать себя с Европой и динамичным Западом, а не с застойным Востоком. Это, по сути, является реинтерпретацией советского идейного наследия, подчеркивавшего передовой характер советских народов по отношению к «отсталой Азии».

В начале XXI в. это поветрие докатилось до Кыргызстана, где некоторые интеллектуалы начали доказывать принадлежность древних кыргызов к кругу индоевропейских народов, или «древнеарийской цивилизации». Они ссылались при этом на эпос Манас, где обнаруживали «черты индоевропейских мифов» (Ч. Шамшиев 2004) и даже истоки христианских символов. Один из них, опираясь на эзотерические представления, рассуждал о «древнейшей цивилизации», возникшей в глубинах Азии, причем арии оказались у него «прототюрками». По его словам, все мировые религии имели в своей основе некую монотеистическую «манасианскую религию» (Б. Шамшиев 2004). Недавно даже киргизский ученый, опираясь на новейшие генетические исследования, назвал киргизов «арийцами скандинавского типа» и посчитал их колыбелью Ферганскую долину. К их древнему наследию он причислил и Аркаим, изобразив его обсерваторией (Туркембаев 2011: 17, 87, 94).

В советское время в Узбекистане наибольшую популярность получил подход, основывавшийся на междисциплинарных исследованиях советских ученых, исходивших из многокомпонентного состава народов мира. В отношении Средней Азии он говорил о длительном процессе смешения местных аборигенов, носителей восточноиранских языков, с пришлыми тюркоязычными племенами. Итогом этого процесса, охватывавшего вторую половину 1-го тыс. до н. э. и все 1-е тыс. н. э., и было, по мнению советских авторов, формирование предков узбеков и таджиков (Аскаров 1986; Ходжайов 1986). Тем самым, среди предков узбеков встречались племена раннего железного века (саки, массагеты и др.), связанные, по мнению большинства специалистов, с миром иранских кочевников. Включая такие племена в свой этногенез, узбеки, во-первых, значительно раздвигали его временные рамки, а во-вторых, приписывали своим непосредственным предкам все культурные достижения этих племен.

Такую операцию можно было проделывать двумя способами – более осторожно, так или иначе включая древних ираноязычных кочевников в число своих предков, или более прямолинейно, наделяя их тюркскими языками. В советское время большинство узбекских исследователей шли по первому пути. Тогда ведущий узбекский этнограф К. Ш. Шаниязов писал о сложном многокомпонентном составе узбеков, включивших различные этногенетические пласты. Он подчеркивал, что «этническую основу их этногенеза составили древние жители Среднеазиатского междуречья и Хорезма (саки, массагеты, согдийцы, хорезмийцы и др.)», в дальнейшем смешавшиеся с пришлыми тюркоязычными племенами (Шаниязов 1974: 9). Сомнений в том, что население раннего железного века говорило на восточноиранских языках, у него не было, причем он придерживался этого мнения и в постсоветские годы (Шаниязов 1988: 124; 1991; 1998: 33).

Иным примером может служить статья Б. А. Ахмедова, претендовавшая на обсуждение письменных материалов о предках узбеков. Никакого серьезного анализа источников в ней не содержалось. Зато там приводились пространные цитаты из древних греческих, китайских, арабских и иных документов, говоривших о древних кочевниках и их обычаях. В этой статье древние «туранцы» безоговорочно отождествлялись с тюрками, а повествование начиналось с описания саков и массагетов, которые, тем самым, безо всякого специального обсуждения зачислялись в отдаленные предки узбеков (Ахмедов 1986).

Более прямолинейным был ревизионистский подход, наделявший древних кочевников тюркским языком. Одним из первых тюркизацией кочевников эпохи раннего железного века занялся М. Эрматов. Еще в 1968 г. он решительно отверг идею об «арийской принадлежности» саков и массагетов и начал доказывать, что они были «чужды по крови иранской расе» (Эрматов 1968: 14–15). Его главные аргументы сводились к тому, что обычаи саков были сходны с обычаями предков узбекского народа. В особенности он подчеркивал, что «сакский народ был смелым, ловким, храбрым, честным и стойким», и это убеждало его в том, что тем самым решался вопрос о его этнической принадлежности (Эрматов 1968: 39). Выступая против европоцентризма в виде «колониального господства иранских завоевателей», он воспевал героизм древних коренных жителей Средней Азии и щедро наделял их тюркоязычием (Эрматов 1968: 48–49). Иными словами, если многие другие узбекские авторы, говоря о межэтническом смешении, доказывали, что в культуру узбеков вошло и культурное наследие древних ираноязычных кочевников, то Эрматов безоговорочно считал это наследие исключительно тюркским. Затем в середине 1980-х гг. идею о тюркоязычии скифов и саков поддержал каракалпакский поэт и ученый Д. Айтмуратов (Айтмуратов 1986: 183–198).

В советские годы такой подход не приветствовался. Еще в изданном в начале 1990-х гг. под редакцией узбекского археолога, академика А. А. Аскарова, фундаментальном двухтомнике «История народов Узбекистана» формирование узбекского народа описывалось как слияние отюреченных иранских племен с пришлыми тюрками (Аскаров 1993: 6). Однако под влиянием давнего и усиливавшегося в постсоветские годы спора между таджикскими и узбекскими авторами, связанного с этнической интерпретацией древней и средневековой истории, взгляд узбекских специалистов на древних предков стал меняться. Например, сегодня А. А. Аскаров готов наделять тюркоязычием даже создателей андроновской культуры позднего бронзового века, не говоря уже о кочевниках раннего железного века. Правда, он допускает, что среди тех все же встречались и ираноязычные, но, ссылаясь на китайскую мифологическую традицию, древнейших «арийцев» он безоговорочно провозглашает «тюрками». В остальном он следует господствовавшей в советское время теории о тюркизации древнего ираноязычного населения и синтезе культур, что и привело к формированию узбекского народа (Аскаров 2005; а, б, в). Тюркизация культуры бронзового века требуется ему для того, чтобы противостоять влиятельной идее об ираноязычии древних племен Средней Азии и Казахстана, которая постоянно используется таджикскими идеологами для антиузбекской пропаганды. Он же доказывает, что, обитая в Средней Азии не менее 3,5 тыс. лет, тюрки являются там тоже «коренным населением».

Это мнение разделяется некоторыми специалистами из Института истории АН Республики Узбекистан, где убеждены в том, что «древнейшие тюрки» жили в Средней Азии еще до «индоарийского завоевания» (Камолиддин 2005: 53–54; Алимова и др. 2006: 112, 114–115). Правда, в этом Институте разрабатывают и более осторожный подход, низводящий язык и этничность до второстепенных факторов, якобы не игравших большой роли в Центральной Азии (Ртвеладзе 2009: 42). Поэтому в вышедшем недавно фундаментальном исследовании узбекских ученых об истории государственности в Узбекистане не говорится ни слова о языке этой государственности, и остается даже неясным, на каком языке была написана Авеста. Авторы этого исследования ограничились указанием на то, что в создании ранних местных государств принимали участие «различные племена и древние народности». Иной подход они считают «псевдонаучным» и «политизированным» (Ртвеладзе 2009: 85).

Одновременно некоторые узбекские историки обрушиваются с критикой на таджикских авторов, пытающихся выстроить непрерывную линию развития «арийской государственности», якобы созданной таджиками. Они с осуждением относятся к упомянутой выше полемике между узбекским археологом А. Аскаровым и таджикским историком Р. Масовым, находя в ней расистские инвективы (Ртвеладзе, Сагдуллаев 2007: 12–13, 26, 35–36). Их в особенности беспокоит тот факт, что такие взгляды создают образ этнического врага (Ртвеладзе, Сагдуллаев 2007: 15). Они подчеркивают, что сегодня никто не может объявить себя «прямым потомком арийцев», а узбеки и таджики имеют общих предков (Ртвеладзе, Сагдуллаев 2007: 35, 49).

Однако авторы узбекских школьных учебников нередко демонстрируют тот самый националистический подход к древней истории, который осуждается ведущими узбекскими историками. Сегодня такие идеи настолько популярны в Узбекистане, что иной раз даже включаются в школьные учебники. Там повествуется о беззаветной борьбе «древнейших тюрков» с персами и Александром Македонским, что заставляет вспомнить упомянутую выше книгу Эрматова. Религия Авесты там тоже приписывается «нашим предкам» (Аскаров 1997: 4–6, 85, 98, 107–115). В учебнике для 7-го класса к предкам узбекского народа причисляются как местные восточноиранские группы, включая саков и массагетов, так и пришлые тюрки, но сложение узбекского народа датируется IX – началом XII в. (Мухамеджанов, Усманов 2005: 81–83).

Стремление к обретению «арийских предков» наблюдается и у некоторых интеллектуалов в других регионах Евразии вплоть до того, что даже якутам (Гоголев 1992а: 10–14; 1992б; 1998; Афанасьев 1993; Винокурова 1994: 30–31; Тумусов 1998) и бурятам (Джураев 1998) хочется так или иначе приобщиться к былому арийскому величию. В этом случае главную роль играют уже не археологические, а генетические аргументы. Ведь во второй половине 1980-х гг. российским генетикам удалось обнаружить сходство некоторых показателей у индоевропейских и тюрко-монгольских народов, и они даже заявили о том, что «арии должны быть субстратной основой якутского этноса» (Фефелова, Высоцкая 1987). Это было тут же подхвачено популярным московским журналом «Химия и жизнь» (Дмитриев 1988).

 

Борьба между арийским мифом и пантюркизмом

Таким образом, в рассмотренной выше деятельности участвуют не только дилетанты, и среди авторов, идеи которых упоминались выше, немало профессионалов (историков, археологов, филологов). Очевидно, острота споров определялась не только внутринаучными соображениями, и для понимания сути рассматриваемого дискурса нам следует выйти далеко за пределы как тюркского мира, так и «чистой науки».

Совершенно очевидно, что апелляция к «арийским предкам» нужна была тюркской политической элите по ряду причин. Во-первых, это подкрепляло статус «коренного народа» научными аргументами. Такой статус был исключительно важен, ибо с советских времен он прочно связывал этничность с территорией, давал право на территориально-политическую автономию и позволял считаться «титульным народом». Однако бывшим кочевникам, предки которых веками участвовали в самых разнообразных крупных миграциях, гораздо труднее, чем оседлым народам, закрепить за собой территорию со ссылкой на глубокие исторические корни. Оставалась одна надежда – обнаружить своих предков среди древнейших обитателей евразийских степей. Но ученые издавна связывают этот древнейший пласт с индоевропейцами, которых одно время (в конце XIX – начале XX в.) называли также «арийцами». Доказательства ученых сводятся к массе гипотетических суждений, основанных на косвенных свидетельствах, ретроспективных построениях и определенных допущениях. И хотя сегодня такая гипотеза опирается на сильную традицию и представляется наиболее весомой, она все же остается гипотезой, и ее отдельные моменты (скажем, о прародине индоевропейцев и их древнейших миграциях) вызывают споры даже у ее сторонников. Поэтому почему не допустить, что среди древнейшего кочевого или полукочевого населения встречались какие-то тюркоязычные группы? Доказать это невозможно, но ведь невозможно и опровергнуть. Кроме того, специалистам хорошо известно, что начиная с раннего Средневековья происходила широкая тюркизация ираноязычных кочевников, то есть бывшие иранцы массами вливались в тюркский массив. Поэтому у современных тюрков имеются все основания утверждать, что среди их древних предков были и «арийцы» (носители древних иранских языков).

Второй причиной популярности «арийской» идентичности был ее культурно-исторический смысл, который ей придала колониальная эпоха. Ведь европейская колониальная и шовинистическая литература наделяла «арийцев» высокими боевыми качествами и страстью к завоеваниям, политической волей и способностью создавать государственность, творческой энергией и креативными художественными способностями. Такими предками можно было гордиться, и на них стоило равняться. Известно, что период строительства национального государства сопряжен с многочисленными трудностями, для успешного преодоления которых требуется сплочение нации. И, как это давно поняли националистические лидеры и идеологи, такое сплочение нуждается в психологической опоре на привлекательный миф, возбуждающий воображение и создающий приподнятое эмоциональное состояние, волю к победе. В этом смысле образ великих предков всегда служил верной опорой самым разным националистам.

В-третьих, образ «арийцев», увязанный с современным Западным миром, позволяет отождествлять себя с современной цивилизацией и дистанцироваться от образа «азиатов», который с советских времен нагружался негативными смыслами («бедные», «грязные», «заразные», «отсталые», «нецивилизованные» и пр.). Примечательно, что это вовсе не мешает тому, что у таких «потомков арийцев» могут встречаться и антизападнические настроения. Ведь образ «арийцев» апеллирует к абстрактному идеалу «цивилизации», тогда как антизападнические настроения нацелены против вполне конкретных особенностей или политических действий, демонстрируемых современным Западом. Кроме того, такой образ «арийцев» более всего нужен именно для внутреннего пользования.

Наконец, в-четвертых, образ «арийцев» может использоваться и прагматически для налаживания деловых отношений как с Западом, так и с Россией (или даже с Ираном). Для этого политическая риторика государственных деятелей и дипломатов может делать отсылку к «общим предкам» или «общим историческим корням», что, как ожидается, способно сблизить партнеров и вызвать расположение у собеседников.

Существенно, что, судя по приведенному обзору, взаимоотношения между «арийцами» и «тюрками» можно представить тремя разными способами. Во-первых, можно отождествить древних предков с «арийцами» и противопоставить их «тюркским захватчикам». В этом случае подчеркивается лингвистический фактор, причем «арийцы» описываются как носители высшей культуры, а «тюрки» – как «чужаки-варвары», разрушители великих цивилизаций. Такой образ «тюркских варваров» был типичен для «албанской теории» в Азербайджане (подробно см.: Шнирельман 2003) и разделялся некоторыми интеллектуалами в Туркменистане. В обоих случаях наблюдалось стремление к присвоению политического и культурного наследия древнего оседлого населения (албанов в Азербайджане и иранцев в Туркменистане), чтобы дистанцироваться от образа «варваров».

Во-вторых, можно было тюркизировать арийцев и представить их тюрками. Этот прием использовали ревизионисты, пытавшиеся наделить предков «арийской славой», не отказываясь при этом от идеи лингвистической преемственности. Кроме того, в этом следует видеть ответ соседям, которые, гордясь своим «арийством», называли тюрков «варварами». В то же время ко второму подходу обращалось многоэтничное государство, стремящееся интегрировать этнические меньшинства в единое общество (Казахстан с его крупным русским меньшинством и Узбекистан с его таджикским меньшинством).

В-третьих, «арийцев» можно было противопоставить «тюркам», но в совершенно ином контексте, где предки изображались «тюрками», постоянно отбивавшими атаки «арийцев». Здесь «арийцы» выглядели жестокими захватчиками, империалистами, колонизаторами, эксплуататорами, что лежало в основе антиколониальной идеологии, сплачивавшей общество. Этот третий подход развивался в особенности в Узбекистане, и далее мы увидим почему.

Примечательно, что в центральноазиатском и крымском контекстах образ «арийцев» приобретает в устах русских националистов особое значение. Там он призван помочь русскому меньшинству бороться против дискриминации, ссылаясь на свой статус «коренного населения», якобы унаследованный от «арийских предков» (Абакумов 1995; 1997; 2000; Есипов 1994; Карпов 1996).

Но такая «арийская археология», представленная, в частности, на Аркаиме, вызывает в тюркском мире негативную реакцию. Там, как мы видели, ей противостоит пантюркистская версия древнего прошлого евразийских степей, тюркизирующая древних степных кочевников и их предков, обитавших там в бронзовом и раннем железном веках. Такие взгляды начали разрабатываться некоторыми учеными тюркского происхождения еще в 1970 – 1980-х гг., что и вызывало бум пантюркизма в постсоветские десятилетия (подробно см.: Shnirelman 1996a; Шнирельман 2003; 2006). Одним из крупнейших авторитетов в этой среде считается татарский лингвист М. З. Закиев. Он еще с 1970-х гг. доказывал не только тюркоязычие всех кочевников раннего железного века (тохаров, скифов, саков, сарматов, аланов и пр.), но и вел историю тюркоязычия с эпохи позднего палеолита (20–30 тыс. лет назад) (см., напр.: Закиев 1995: 24–31; 2003: 76 – 190). В частности, и ариев он превращал в тюрков, полагая, что тем самым делал большой вклад в борьбу с расовой теорией (Закиев 2003: 54, 95–96, 188, 369–373).

Ведущий башкирский археолог Н. А. Мажитов также еще в 1970-х гг. выступал с предположением о появлении тюрков на Южном Урале в эпоху раннего железного века (Мажитов 1973: 63–65). А с начала 1990-х гг. он пытается тюркизировать ранних кочевников (саков и массагетов), обитавших в Казахстане и Средней Азии, и приписывает им тюркский язык (Мажитов, Султанова 1994: 40–75). Эта версия регулярно фигурирует в написанных им главах школьного учебника по истории Башкортостана. При этом если в 1991 г. он называл основную часть сако-массагетских племен ираноязычными, предполагая, что среди них встречались и тюркоязычные племена, то в последующих изданиях учебника уже все саки или их значительная часть стали тюркоязычными (Акманов 1991: 21; 1996: 13; Рассказы 1992: 12–14). Между тем никаких новых данных, которые бы позволяли такую реинтерпретацию, не появилось.

Самую экстравагантную версию тюркского этногенеза предлагает известный казахский поэт и общественный деятель Олжас Сулейменов. Он вовсе не претендует на праиндоевропейское прошлое. Оно ему не нужно, ибо древнейшее прошлое тюрков представляется ему гораздо более величественным. По его предположению, тюрки предшествовали шумерам в Месопотамии и повлияли на их культуру и язык, в частности снабдив их письменностью. Тюрки имели свою государственность еще 3 тыс. лет назад и создали древнейшую алфавитную письменность. Кроме того, тюрки повлияли на праиндоевропейцев и даже наравне с предками американских индейцев участвовали в заселении Америки. И у Сулейменова нет ни капли сомнений в том, что скифы были тюрками. При этом ни археологические, ни древние письменные источники ему оказываются ненужными (Сулейменов 2002а; 2002б). Подобным же образом казахский журналист А. А. Айзахметов возрождал пантюркистскую концепцию истории, популярную в Турции в межвоенный период. Он объявил прототюрков создателями древнейших средиземноморских цивилизаций и приписал им древние общества Крита, Микен и Трои (Айзахметов 2004).

Впрочем, мысли о тюркоязычии скифов и саков одолевают не только поэтов и журналистов. Их время от времени высказывают и некоторые казахские ученые, например филологи Т. Журтыбай (Журтыбай 1999), Т. М. Рыскулов (Рыскулов 2006) и А. Сейдимбек (Сейдимбек 2001), ректор частного университета «Кайнар» Е. С. Омаров (Омаров 1997) и некоторые другие. Та же концепция содержится в популярной «Иллюстрированной истории Казахстана», выпущенной издательством «Казахская энциклопедия» по подсказке президента Назарбаева. Там идея ираноязычия скифов и саков объявляется «европоцентристской» и отметается как якобы «фальсифицирующая историю». При этом авторы не только основываются на идеях современных турецких пантюркистов, но и апеллируют к генетике, утверждая, что в жилах скифов текла «тюркская кровь» (Жанайдаров 2004: 42–45). Впрочем, вслед за Сулейменовым Омаров ведет генеалогию казахов от ариев, шумеров и саков, полагая, что все они были тюркоязычными народами (Омаров 2003).

В учебнике по истории Казахстана для 6-го класса Аркаим располагается на границе Казахстана и России и называется «древнейшим городом» (Садыков и др. 2006: 38), а в учебнике для 10-го класса он уже помещается на территорию Казахстана (Жолдасбаев 2006: 66). В тюркской среде делаются и попытки его тюркизации (см., напр.: Куанганов 1999: 45–47). Недавно книга такого рода вышла в Казахстане. Воспевая прототюрков, ее автор приписала им изобретение лука и стрел, доместикацию всех основных домашних животных, изобретение гончарства и металлургии, древнейшее градостроительство, революцию в военном деле, создание Авесты, введение мировых религий и прежде всего христианства. Там даже типичный кельтский крест был представлен как «тенгрианский» (Нарымбаева 2007: 293–296, 427–429, 449–450). Мало того, настаивая на искусственности конструирования индоевропейской языковой семьи, автор со ссылкой на того же О. Сулейменова пыталась доказать, что тюрки и иранцы (арии) имели общее происхождение, но при этом именно тюрки оказывали культурное влияние на ариев, а не наоборот (Нарымбаева 2007: 303–308). В итоге автор заявляла, что тюрки формировались 20–30 тыс. лет назад, жили в разных регионах Евразии под разными именами и оказали мощное влияние на культуру и языки народов индоевропейской семьи (Нарымбаева 2007: 318).

Эта книга была представлена «научным изданием», хотя ни одно научное учреждение Казахстана не осмелилось дать ей свой гриф. Не было у нее и научных рецензентов, но зато издание было профинансировано казахскими бизнесменами. Кроме того, книгу сопровождали рекомендации ряда сотрудников Евразийского национального университета, свидетельствующие о том, что изложенные в ней взгляды пользуются популярностью у части казахской научной элиты. Правда, археологов среди таких энтузиастов, похоже, нет.

Иными словами, становление новых государств в Казахстане и Центральной Азии сопровождается стремительным созданием своих национальных мифов, важнейшим компонентом которых служит нарратив о великих предках. Как неоднократно бывало в других регионах мира, такой нарратив выстраивается по привычной колониальной модели, но место главного героя в нем теперь занимает местный титульный народ. Отныне именно его предкам предназначено совершать великие подвиги, славиться выдающимися культурными достижениями и, что немаловажно, оказывать влияние на предков тех, кто доминировал в «колониальную эпоху». Происходит инверсия, означающая символическую победу и обретение права на миф, призванный затмить все политические мифы предшествующего времени. Ему предназначено устыдить прежних «колонизаторов», развенчать приписываемую ими себе «цивилизаторскую миссию», доказать свое право на свободное политическое и культурное творчество и тем самым подтвердить свое право на независимое развитие.

Значимым моментом этого переворота является и борьба за престижных предков, которыми, в частности, и оказываются арийцы. Однако здесь наблюдаются две прямо противоположные стратегии. Одна заставляет объявлять арийцев своими предками и присваивать себе их наследие. Тем самым арийцы продолжают выполнять свою миссию, но уже не как покорители данного народа, а как его собственные предки. То, что они продолжают осуществлять гегемонию, авторов этой версии не смущает. Так новую жизнь получает прежняя историческая модель, в которой меняются лишь герои. Другая версия, напротив, отвергает арийское наследие как малоценное, не идущее ни в какое сравнение с достижениями своих собственных предков. В этом контексте не арийцы играют роль цивилизаторов, а те, кого прежний колониальный миф изображал покоренными народами. Арийцы теряют свой былой лоск и из доноров превращаются в реципиентов, что теперь уже их самих ставит в зависимое положение. Так «восстанавливается справедливость», и бывший зависимый народ получает психологическое удовлетворение, призванное мобилизовать его силы на строительство своего собственного государства.

 

Глава 12

Индийское арийство

В Индии ностальгия по арийскому Золотому веку уходит своими корнями в колониальную эпоху. Начало ему положила организация «Брахмо Сабха» («Брахмо Самадж»), основанная индийским политиком и богословом Раммоханом Роем в 1828 г. для очищения индуизма и возвращения к «исконным» ведийским верованиям. Рой доказывал, что в ведийские времена в Индии господствовал монотеизм, а идолопоклонство имело необязательный, вспомогательный характер. Некоторые современные авторы называют его реформированную религию «ведийским монотеизмом» (Фаликов 1994: 11–13). По сути, это было попыткой «цивилизовать» Индию, приведя ее верования в соответствие с теми, к которым привыкли колониальные чиновники. Так, Рой был одним из тех, чьими усилиями удалось покончить с варварским обычаем сати (убийство вдов). Кроме того, религия Роя отдавала предпочтение письменным текстам над обрядовой практикой, и это тоже было уступкой британцам, опиравшимся на писаные законы. Достаточно сказать, что у членов «Брахмо Самадж» было принято зачитывать отрывки из Библии наряду с выдержками из ведийских текстов (Figueira 2002: 90–92).

Подобно европейцам того времени, Рой считал традиционный индуизм религией упадка и разложения, отступлением от истинно арийской религии вед к идолопоклонству. Для массового «возвращения» к исконной вере он переводил избранные ведийские тексты на бенгальский и «хиндустанский» языки, а также на английский. Тем самым эти тексты становились доступными современным индийцам и не требовали посредников. Ведь, по мнению Роя, в искажении первозданной мудрости были виновны невежество масс и бесчестные уловки брахманов, пытавшихся использовать ритуалы в своих меркантильных интересах. Идолопоклонство он винил в моральном упадке. При этом он либо исключал, либо подправлял те тексты, которые считал отступлением от ведийской истины. В его переводах упанишады говорили о едином патриархальном Боге, Всесоздателе и прародителе и обличали варварские обряды как отход от древней веры (Figueira 2002: 97–99).

Тем самым он пытался показать, что исконная индийская религия нисколько не отставала от иудеохристианства. Хотя она и переживала временный упадок, у нее имелись неплохие перспективы для нового возрождения. Но сперва надо было проникнуться мудростью древних ариев. С тех пор преклонение перед арийскими предками не оставляло индийских интеллектуалов и реформаторов. Одним из них был выдающийся мыслитель Свами Дайянанда Сарасвати, предвозвестник индусского национализма, создавший в 1875 г. в Лахоре (Пенджаб) общество «Арья Самадж» (Общество ариев).

Тогда индусы составляли в Пенджабе вторую по численности общину после мусульман, но они давно были отстранены от власти мусульманами и сикхами и ощущали себя дискриминированным меньшинством. В то же время многие индусы имели хорошее британское образование и, испытывая комплекс меньшинства, мечтали об улучшении своего социального положения. Им требовалась вера, способная их объединить и наделить чувством превосходства, чтобы успешно бороться за свои права (Jones 1976: 1 – 25, 60). Такую веру им и пытался дать Дайянанда.

Дайянанда происходил из семьи брахманов и получил обычное в таких кругах образование. Однако, травмированный смертью сестры и дяди и разочарованный в поклонении идолам, он рано покинул отчий дом и долго скитался в поисках гуру, способного дать ответы на мучившие его вопросы. Наконец в 1860 г. он нашел такого наставника и обучался у него в течение трех лет, после чего посвятил всю оставшуюся жизнь реформированию индуизма (Jones 1976: 30–31). Он хотел, чтобы индуизм более соответствовал новым веяниям и помог индийцам приспособиться к современным условиям существования. Подобно Рою, он отвергал идолопоклонство и ратовал за монотеизм. Однако в идолопоклонстве он видел причину не только морального упадка, но и потери своей собственной государственности и превращения в колониальное население. Он призывал отказаться от каст как института, искажавшего суть арийских социальных взаимоотношений. Ведь, как он учил, древнее общество состояло из варн, а не каст, и членство в варне определялось личными качествами, а не родословной.

Суть своего учения он изложил в трактате «Сатьяртха Пракаш» (Свет истины), опубликованном в 1875 г. Эта книга имела большой успех у индусов Северо-Западной Индии. Два года спустя Дайянанда создал в Пенджабе одиннадцать общин «Арья Самадж». Это далось ему не просто, ибо повсюду его встречало ожесточенное противодействие со стороны ортодоксов, к которым местами присоединялись и реформаторы из «Брахмо Самадж». Однако его популизм неизменно одерживал победу над элитизмом его противников (Jones 1976: 35, 38–42; Мезенцева 1994: 59–60). Правда, то, что было хорошо для работы с массами, не годилось для традиционной знати. И Дайянанда потерпел фиаско в Бомбее, где ему так и не удалось обратить в свою веру местных князей-раджпутов (Jones 1976: 44). Однако это не умерило пыл его последователей, и в начале 1880-х гг. они основали свои печатные органы и даже занялись прозелитизмом, повторяя приемы протестантских миссионеров (Jones 1976: 46–47). Мало того, хотя сам Дайянанда критиковал народные ритуалы как отклонение от «истины», его ученики, убедившись в том, что полный отказ от обрядности очень многих от них отталкивает, начали изобретать свои собственные ритуалы и церемонии. Одновременно они занялись проведением школьной реформы, наделявшей женщин правом на образование наравне с мужчинами (Jones 1976: 94 – 108).

В своем реформаторском задоре Дайянанда уповал на местные ресурсы и не собирался заимствовать чужеземный опыт, в частности европейский. Мало того, он отказался от универсализма Роя и провозгласил индуизм высшей религией, не идущей ни в какое сравнение со всеми остальными. Путь к преодолению упадка он видел в возвращении к ведам и арийской социальной системе и доказывал, что упанишады содержат все необходимые обществу научные знания. Опираясь на свое понимание древних текстов, он создавал образ идеального арийского общества, верившего в единого Бога и отвергавшего идолов. В частности, исходя из своих собственных этимологий, он доказывал, что своими научными знаниями древние арии намного превосходили современных людей – они знали аэронавтику, телеграф, химию, владели сложными методами медицины и приемами очистки воды и воздуха. Все это якобы содержалось в ведах (Jones 1976: 45; Figueira2002: 105–110; Мезенцева 1994: 89–92, 185).

Пытаясь помочь индийцам приспособиться к современному миру, Дайянанда делал все, чтобы преодолеть их пассивность и веру в судьбу. Он отказывался от концепций детерминизма, в том числе отвергал идею кармы и делал акцент на активности души, определяющей выбор человека и его поступки. Арийскую индивидуальность он связывал с энергичностью и высокой жизненной активностью. Это делало предков великими, это должны были унаследовать и их потомки. Поэтому образ славных арийцев был призван стать образцом для современных индийцев. Но и упадок древней арийской цивилизации обязан был их многому научить. Вот почему Дайянанда придавал большое значение арийскому прошлому.

По его словам, арийцы прибыли в Индию из Тибета и нашли здесь цветущую не занятую никем землю (Арьяварта). Они были избранным народом, их язык (санскрит) стал праязыком всего человечества, и из Индии они правили всем остальным миром. Они учили братству всех народов, и при них на земле царили мир и счастье. Они были носителями древнейшей на Земле религии, и сохраненные ими ведийские знания предназначались всему человечеству. Арийцы были разносторонне образованными людьми и отличались щедростью и космополитизмом. Именно от них мудрость пришла в Египет, Грецию и Европу.

Однако, прежде чем создать такой мир, арийцам пришлось победить могущественных врагов. Если арийцы ассоциировались с добром, то зло олицетворяли дасью, или асуры. Дасью были прирожденными бандитами, незнакомыми с человеческой моралью. Правда, Дайянанда не вкладывал в термины арии и дасью никакого расового или религиозного смысла, и в его повествовании не было и речи о покорении какой-либо «низшей расы». Для него арии означали «идеальных людей», и только.

Между тем на поверку они оказались не столь идеальными, как ему хотелось. И он с горечью описывал войну Махабхараты, положившую конец Золотому веку. Арийские герои погибли в братоубийственных сражениях, а с ними умерла и их великая культура. На место «чистого монотеизма» пришли предрассудки и варварские ритуальные практики, закрепленные пуранами и положившие начало индуизму. А ведийские тексты с тех пор уже мало кто понимал (Dayananda 1981).

Этим Дайянанда и объяснял причины того печального положения, в котором оказались современные ему индийцы. Однако в отличие, скажем, от О. Шпенглера ему был чужд безнадежный пессимизм. Он верил в цикличное развитие и полагал, что на смену периоду упадка и разложения придет новый цикл, когда ведийская мудрость вернется в обновленном виде. Существенно, что суть упадка Дайянанда связывал с потерей связи между ведийскими знаниями и обществом. В этом он винил брахманов, якобы сознательно монополизировавших доступ к священным текстам, чтобы сохранять свои привилегии и наживаться на невежестве основной массы населения. Именно из-за их эгоистических побуждений Арьяварта пришла в упадок. Ведь они препятствовали образованию масс и исказили смысл ведийского учения.

В частности, как доказывал Дайянанда, в ведийские времена не было и речи о какой-либо социальной иерархии и люди не делились на высоко– и низкорожденных. По его словам, тогда общество состояло из профессиональных групп (варн), кооперировавшихся друг с другом на благо всему обществу. Но в период упадка такие группы превратились в иерархические касты, что было грубым искажением исконной социальной структуры. Статус, как учил Дайянанда, не передавался по наследству, а достигался собственными способностями и знаниями, и в этом также проявлялась его установка на пробуждение индивидуальной инициативы. Поэтому он придавал первостепенное значение грамотности и образованию, без которых было невозможно вернуть себе ведийскую мудрость (Jones 1976: 33; Figueira2002: 113–115).

Дайянанда разработал для своих последователей десять заповедей. В них он провозглашал веру в единого всемогущего Бога, а священными книгами признавал только ведийскую литературу, содержащую высшую Истину и дающую представление о добре и зле. Главной целью «Арья Самадж» он называл служение всему человечеству и распространение знаний. Он призывал жить в любви и бороться за справедливость, а также заботиться о благополучии всех на свете, а не только о своем собственном (Jones 1976: 321). Однако утопия не выдерживала столкновения с живой реальностью, и в 1890-х гг. в Пенджабе уже сказывался негативный эффект возникшего к тому времени коммунализма. Начались конфликты между различными религиозными общинами, и «Арья Самадж» отнюдь не оставалась в стороне от этого (Jones 1976: 94 – 153, 193–200). Поэтому права российская исследовательница, назвавшая Дайянанду «теоретиком индоцентризма» (Мезенцева 1994: 158).

Дайянанда всеми силами стремился привить своим последователям арийскую идентичность. Накануне переписи 1881 г. он убеждал членов «Арья Самадж» указывать в переписных листах свою принадлежность к «арьям», а свою религию называть «ведийской дхармой». «Арья» казался ему более подходящим термином, чем «индус». И дело было не только в термине. Дайянанда убеждал индусов отказаться от традиционных обычаев, в частности пищевых табу, как ненужных предрассудков и стать космополитами, подобно своим арийским предкам. Следовало также отбросить установку на аскетизм и активно участвовать в современном мировом развитии. Иными словами, только переделав себя, можно было преодолеть чужеземное господство (Figueira2002: 115–116). Впрочем, последователи Дайянанды шли еще дальше и рассматривали свою миссионерскую деятельность как сопротивление духовному порабощению со стороны христианства. Тем самым, начав борьбу с чужеземным господством, полем битвы они избрали не политику, а религию (Jones 1976: 48–49).

Не найдя понимания у старой элиты, арийская идеология с ее акцентом на учености оказалась привлекательной для новой элиты, получившей хорошее британское образование. В последние десятилетия XIX в. ученики и последователи Дайянанды создали в Пенджабе целую сеть «арийско-английских» учебных заведений, где преподавали как современные науки, так и ведийскую мудрость (Jones 1976: 66–68; Мезенцева 1994: 202). Примечательно, что эта мудрость учила тому, что Западный мир ходил в учениках у ведийских ариев и их потомкам было не к лицу страдать комплексом неполноценности (Jones 1976: 166). Надо ли говорить, каким высоким антиколониальным зарядом отличалась такая идеология?

Вместе с тем она не была лишена налета сектантства, и общеиндийский национализм отнюдь не был для нее приоритетным. Поэтому у активистов «Арья Самадж» складывались сложные отношения с Индийским национальным конгрессом (ИНК), всячески подчеркивавшим свой секулярный характер и отмежевывавшимся от коммунализма. Они то сближались с ним, когда речь шла об общих интересах, то избегали участия в его политической деятельности. Отстаивание интересов индусов-арийцев им казалось не в пример важнее, и они нередко упрекали ИНК в предвзятости и чрезмерной благожелательности к мусульманам. Ведь вокруг они видели всевозможные угрозы – изменение демографического баланса в пользу мусульман, успешную прозелитскую деятельность протестантов, а в Пенджабе к этому добавлялась дискриминация индусов в сферах занятости и землевладения. Причем воображение многократно усиливало реальную силу этих угроз (Jones 1976: 245–252, 280–285). В этих условиях лидеры индусов делали акцент на религиозной лояльности. Как убеждал один из них, «патриотизм должен опираться на [религиозную] общину, а не просто на географию» (Jones 1976: 287). Иными словами, коммуналисты отошли от универсализма Дайянанды (Мезенцева 1994: 171; Ванина 2014: 161).

В 1930-х гг. активисты «Арья Самадж» занимались прославлением древней арийской цивилизации, еще не испорченной разлагающими внешними воздействиями. Именно возрождение арийства, тесно связанного с индуизмом, считалось верным путем к выходу из периода упадка. Для этого следовало вернуть культурную и религиозную «чистоту», ибо у Индии было более древнее великое прошлое, чем у Запада, а веды превосходили своей мудростью Западное знание. Мало того, «индусскую нацию» эти деятели понимали в этническом смысле, причем некоторые из них в конце 1930-х гг. стали делать акцент на «расовой чистоте» и выказывали симпатии германскому нацизму. Они отвергали христианство и ислам как агентов разложения. Однако к местным мусульманам у них было неоднозначное отношение. Они считали их индусами по происхождению и мечтали вернуть их назад в индуизм. В то же время под ненавистным «чужеземным господством» понималась и эпоха власти мусульманских правителей, что уподоблялось «ритуальному загрязнению» и не прибавляло сочувствия к мусульманам (Gould 2004: 135–138, 153, 157–158). Такая политическая риторика пестрела ссылками на Бхагават-гиту и Рамаяну.

Так была создана индийская версия арийского мифа, призванная обслуживать интересы индусской общности, по каким бы критериям та ни выделялась. Существенно, что, рисуя блестящее арийское прошлое, индийские мыслители XIX в. опирались на западную науку, переживавшую тогда увлечение индоевропейской теорией. Последняя говорила об общем «арийском» прошлом всех народов индоевропейской семьи. И для индийцев это означало, что они были ничуть не хуже своих европейских «собратьев», а следовательно, европейские успехи отнюдь не были для них чем-то недостижимым. В контексте этих представлений они выглядели «старшим братом» англичан и заслуживали соответствующего уважения (Ванина 2014: 137).

Мало того, они получали информацию напрямую от европейских ученых и интеллектуалов. Так, лидер индуистской организации «Дхарма сабха» Р. Деб вел переписку с Ф. М. Мюллером, а сам Дайянанда не только переписывался с мадам Блаватской, но одно время даже вынашивал идею о слиянии своей организации с ее Теософским обществом, хотя этот план так и не был реализован (Мезенцева 1994: 69–70; Фаликов 1994: 15, 58–59; Андреев 2008: 59). Одновременно Дайянанда много почерпнул от деятелей «Брахмо Самадж», посетив их в Калькутте в 1872 г. После этого он радикально изменил элитарную направленность своего учения и сделал его доступным простым людям (Jones 1976: 34).

Между тем в некоторых регионах Индии арийское прошлое не казалось столь уж отдаленным, а арийцы оказывались едва ли не современниками. Одним из таких регионов была Махараштра, где индусская государственность сохранялась маратхами вплоть до начала британского господства. Государство маратхов было создано махараджей Шиваджи, а в дальнейшем в течение ста лет управлялось выходцами из брахманской субкасты читпаван. Эта община не утратила своего авторитета и после установления британского господства, и британские чиновники тщетно пытались усмирить ее бунтарский дух щедрыми финансовыми вливаниями. Именно она дала Индии такого радикального националиста, как Б. Г. Тилак, а также создателя индусской идеологии хиндутвы В. Д. Саваркара. Из нее происходили и видные реформаторы – М. Г. Ранаде и Г. К. Гокхле. И ныне в умах обитателей Махараштры арии отождествляются с брахманами-читпаванами.

Но у читпаванов имеется свой собственный миф о происхождении. Своим богом-покровителем они считают Парашураму (Раму с топором). Якобы он настолько осквернил себя убийствами, что брахманы отказались совершить над ним очистительный обряд. Тогда он нашел на западном побережье трупы четырнадцати моряков-иноземцев, потерпевших кораблекрушение, произвел над ними очистительный обряд и вернул их к жизни, чтобы они в свою очередь совершили такой же обряд с ним самим. Так и возникли читпаваны, которые с тех пор гордятся своим иноземным происхождением (млечха) и иной раз ведут свой род от европейцев или даже евреев. Принадлежность к читпаванам давала людям определенные привилегии и налагала на них особую ответственность. Это и двигало теми из них, которые стали известными реформаторами или националистами (Figueira2002: 121–123. См. также: Karve 1932; Глушкова 1993). При этом, какой бы идеологии они ни придерживались, всех их увлекало арийское прошлое, и именно в его величии они видели залог возрождения общества индусов.

Правда, их видение арийского общества существенно различалось в зависимости от их представлений о том пути, по которому должна была двигаться современная им Индия. Например, борец за права женщин Ранаде подчеркивал свободу и равноправие женщин у древних ариев, а отход от этих порядков связывал с нашествием варваров-неарийцев (к ним он относил дравидов, скифов, монголов и пр.), разрушивших основы арийского общества и навязавших арийцам свои нравы и порядки. А возвращение Золотого века он связывал с присутствием британцев, которые якобы сохранили арийские традиции в незамутненном виде и могли помочь индусам их восстановить. Ранаде верил, что только британцы были способны покончить с нищетой и несправедливостью и подтянуть уровень жизни в Индии к тому, что наблюдался в Западной Европе (Figueira2002: 122–126). Поэтому тогда некоторые индийские мыслители приветствовали приход англичан как новое воссоединение с забытыми родственниками. Одновременно «арийский статус» означал подтверждение их привилегированного положения как представителей высших каст (Thapar 1996: 8–9).

Зато радикал Бал Гангадхар Тилак, пламенный борец с британским владычеством, выступал против прогрессивных реформ. Настаивая на своей правоте, он тоже ссылался на ведийские тексты. Но, не обладая необходимой профессиональной подготовкой, он понимал прочитанное как облеченные в мифологическую форму воспоминания о реальных древних событиях и не хотел видеть типичных фольклорных особенностей, связанных с поэтизацией действительности авторами прошлого. Он верил, что убеждение в историчности фольклорных сюжетов ставило изучение ведийской литературы на «научные рельсы». Это он сделал в своих книгах «Орион, или Изучение древности Вед» (1893) и «Арктическая прародина в Ведах» (1903). Он отверг многие достижения современной ему индоевропеистики как, во-первых, этноцентристские, а во-вторых, ограниченные узкими рамками филологии. В то же время он учел новые веяния в лингвистике, заставлявшие искать прародину индоевропейцев не в Центральной Азии, а в Северной Германии или даже Скандинавии. Большое влияние на него оказала и выдержавшая в 1890-х гг. несколько изданий сенсационная книга американца У. Ф. Уоррена «Найденный рай, или Колыбель человечества на Северном полюсе».

Лингвистические методы Тилака не удовлетворяли. Он подошел к проблеме с совершенно неожиданной стороны, обратив внимание на астрономические указания, содержавшиеся в ведийской литературе. В Ригведе упоминалось созвездие Ориона, известное в санскрите как Аграхайян, то есть «начало года». Поэтому Тилак решил, что эпос создавался в эпоху, когда в начале года Солнце находилось в созвездии Ориона, что соответствовало середине 5-го тыс. до н. э. (Тилак 2001: 451; Keer 1969: 76) Затем, основываясь на метеорологических данных, якобы содержавшихся в ведах, он поместил прародину арийцев в районе Северного полюса, ибо «колыбель человечества следует искать в Арктике» (Тилак 2001: 67, 442). Иные более ранние интерпретации он отметал, так как их авторы, по его словам, не были знакомы с новейшими научными данными и принимали содержавшиеся в ведах «ясные факты» за «метафоры». Сам он следовал методологии исторической школы изучения мифологии и полагал, что за мифопоэтическими воззрениями непременно скрывались живые реалии.

О чем же говорили «ясные факты»? Тилак доказывал, что якобы в ведийских текстах сохранились воспоминания о жизни в Заполярье. В частности, легендарную гору Меру он помещал на Северном полюсе, а Айрьяну Вэйдж (родину ариев) – в Арктическом регионе. Он отстаивал идею о том, что зарю, как она описана в Ригведе, можно наблюдать только в Арктике. Он утверждал, что арии жили там в межгляциальный период. Якобы тогда там царил мягкий умеренный климат, позволявший им не только вести счастливую жизнь, но создать высочайшую цивилизацию. А единственным, что вносило диссонанс, была длинная полярная ночь. Но 10 тыс. лет назад произошла катастрофа: начался новый ледниковый период, и непереносимые холода заставили ариев двинуться на юг. Во время этих блужданий в поисках подходящей земли носителями священных знаний стали избранные жрецы. При этом древнейшие из известных ведийских гимнов, по мнению Тилака, датировались серединой 5-го тыс. до н. э., когда немало прежних знаний было уже утрачено (Тилак 2001: 442–480; Keer 1969: 192). Но и тех знаний, что удалось спасти священникам, было достаточно. Ведь, подобно Дайянанде, Тилак верил, что современная наука только лишь приближается к тому, что было известно древним ариям и что сохраняется в традиционных практиках индусов (Keer 1969: 236–237; Wolpert 1962: 179).

Анализируя эти построения Тилака, современные исследователи приходят к выводу о том, что те имели для него огромный политический смысл. Действительно, в его описании арии были первым народом мира, пережившим глобальную катастрофу и утратившим свою древнейшую в мире цивилизацию. В период их расселения по миру многое было забыто, но в наибольшей мере древнее наследие сохранили азиатские арии, ставшие прямыми предками индусов. Пережив такую трагедию, любой народ исчез бы с лица Земли, но только не арии, и это говорило об их внутреннем превосходстве над всеми остальными.

Ведь, даже утратив многое из своего прежнего культурного багажа, они успешно расселялись по новым землям и покоряли местных обитателей. Даже те фрагментарные знания исконных ариев, что сохранила нам ведийская литература, якобы говорят об их былом величии. Тилак писал: «…факт, что те арии, которые выжили после своего вынужденного ухода с земель древнейшей родины, оказались способными, даже несмотря на то, что ими были сохранены лишь фрагменты их цивилизации, доказать свое превосходство над расами, с которыми они встречались на своих путях в начале постледниковья, и что они сумели (как путем завоеваний, так и мирной ассимиляцией) привить этим расам арийские начала в языке, направлении мыслей и в религии, причем в неблагоприятных условиях, – один этот факт доказывает, что изначальная арийская цивилизация была более высокоразвитой, чем та, до которой поднялись неарийские расы, как равно и те арии, что мигрировали к югу раньше, после разрушения их родины надвинувшимся ледником» (Тилак 2001: 473–474). «Ариев» эпохи палеолита «расой дикарей» Тилак признавать никак не желал. Тут его необузданная фантазия доходила до крайних пределов, и он предполагал, что еще на прародине эти палеолитические «арии» умели пользоваться металлами.

На взгляд Д. Фигейры, все эти рассуждения не столько открывали научную истину, сколько способствовали распространению дилетантизма, утверждая, что чтение вед не требует никаких специальных знаний. Но еще важнее то, что они ставили под сомнение право британцев на господство в Индии. Действительно, если предки были создателями величайшей в мире цивилизации, почему их потомки должны терпеть иноземную власть? (Figueira2002: 131–133. См. также: Wolpert 1962: 64–65, 126).

Поэтому интерес к древнейшим этапам «арийской цивилизации» не оставлял Тилака до конца его дней, и среди задуманных им, но так и не написанных книг значились трактаты о «доэпической истории Индии», о древних связях Индии с Халдеей и об истории индуизма (Keer 1969: 334). Между тем именно эти знания позволяли Тилаку впоследствии заявлять, что «наша нация прожила много тысячелетий» (см., напр.: Wolpert 1962: 218).

Похоже, что все эти построения имели особое значение для Тилака как политика. По справедливому замечанию С. Уолперта, тем самым он, во-первых, пробуждал самосознание индусов, а во-вторых, завоевывал себе авторитет у их консервативной части, показывая себя не только журналистом и политиком, но и ученым, владеющим санскритом и способным проникнуть в мудрость ведийской литературы (Wolpert 1962: 63). Ведь в 1890-х гг. вся его политика была связана с Махараштрой и интересами главным образом маратхов. И поначалу в своих мечтах об индусском государстве он ограничивался пределами Махараштры (Wolpert 1962: 80). Это обрекало его на участь провинциального политика, которому нечего было сказать народу Индии в целом. Чтобы избавиться от такого образа, в середине 1890-х гг. Тилак всеми силами пытался стать влиятельной фигурой в ИНК (Johnson 1973: 108, 119–124). Арийский миф предоставлял ему для этого более широкую площадку и позволял сделаться политиком всеиндийского масштаба, чего он добивался в течение всей последующей жизни. Но в то же время, как заметил один аналитик, его «патриотический национализм» был наполнен «брахманским символизмом» (Lele 2000: 34). Более всего это относится к его версии «арийского мифа». Воздействие этого мифа на массы было для него важнее, чем научная строгость концепции. Ведь в своей политике он добивался реальных результатов, которые были для него много ценнее, чем использовавшиеся для этого средства (Cashman 1975: 51).

Примечательно, что свою книгу об Арктической прародине Тилак задумал в заключении, куда попал в 1897 г. за подстрекательство к убийству. Речь шла об убийстве индусами в Пуне британского чиновника, руководившего борьбой с бубонной чумой. Убийцы были тесно связаны с Тилаком, известным к тому времени своими пламенными выступлениями против колониальных чиновников, за что он однажды уже попадал под суд. В частности, накануне убийства он выступил на празднике Шиваджи с речью, в которой оправдывал любые поступки великих людей вплоть до коварного убийства тем, что они якобы «стоят выше принципов обычной морали». Колониальные власти расценили это как призыв к политическому убийству (Wolpert 1962: 83–97. См. также: Гольдберг 1958: 84–85).

Став признанным политиком Махараштры и демонстрируя недюжинные лидерские способности, Тилак отстаивал интересы индусов с консервативных позиций, проявляя, с одной стороны, незаурядный талант оратора и журналиста, а с другой – необузданный темперамент, граничивший с экстремизмом. Тилак всегда подчеркивал свою преданность индуизму и уважение к индусским святыням. Даже его приверженность одежде брахманов Махараштры должна была подчеркивать его верность индусским ценностям. Он верил, что индуизм имел очень древние корни, способные крепить единство всех индусов. И он одним из первых начал использовать термин «индусская нация», веря, что местный национализм должен основываться на индуизме. Он задумался о единстве всех индусов, то есть последователей индуизма, после того как в 1898–1900 гг. совершил увлекательное путешествие по различным регионам Индии, а также Бирме и Цейлону. Однако сначала он исключал из индийской нации мусульман, сикхов, парсов и многих других (Keer 1969: 157, 211, 235–236; Spear 1961: 314; Wolpert 1962: 134–136). И лишь в 1908 г., выступая на очередной конференции ИНК, он признал, что «Индия не является нацией, монополизированной националистами, и не является нацией членов одной касты, одной религии или одного символа веры». Он подчеркнул тогда, что Индия должна принадлежать «всему индийскому народу», а не отдельно мусульманам, индусам, парсам или джайнам (Johnson 1973: 181). И именно это, а отнюдь не арийский миф, помогло ему стать фигурой общеиндийского масштаба.

Полагая, что дальнейшее развитие страны допускает заимствование технических знаний из-за рубежа, Тилак стоял за сохранение национального характера и традиционной социальной структуры. На его взгляд, политический прогресс не зависел от социальных реформ, и они казались ему ненужными. В отличие от реформатора Дайянанды Тилак защищал интересы брахманов и доказывал, что только они имели право изучать и трактовать ведийские тексты, а также исполнять ведийские гимны (Keer 1969: 170, 174–175). Поэтому, например, Тилак был одним из тех, кто в 1887 г. возражал против реформы брачных норм, призванной облегчить положение женщин, кто в 1896–1897 гг. противился введению профилактических мер против бубонной чумы и кто выступил в 1901 г. против земельной реформы, способной улучшить положение крестьян (Keer 1969: 185–186; Wolpert 1962: 51–56, 72–73, 139). Тилак не отделял политику от религии и будущую индусскую государственность связывал с реставрацией традиционного индуизма («арийской религии»); о демократических свободах или правах человека там речи не было (Wolpert 1962: 138). Правда, под конец жизни Тилак пытался основать Демократическую партию и клялся в своей преданности идеям социального равенства, но мало кто тогда поверил в его искренность. Экстремисты обвинили его в попытке узурпации власти, а умеренные политики подозревали, что никакой демократией там и не пахнет (Keer 1969: 434–435; Wolpert 1962: 293).

Иными словами, антиколониальный революционер сочетался в нем с индусским ортодоксом. Его национализм требовал свободы для нации, но не предполагал всеобщего равенства и демократии. Тем не менее в своем национализме он готов был идти до конца, и его идеалом был воинственный Кришна. Его не удовлетворяла умеренная линия многих лидеров ИНК, и начиная с 1904 г. он призывал к решительной борьбе за освобождение Индии. После раскола ИНК в 1907 г. Тилак возглавил его радикальное крыло. На это его вдохновлял Арджуна, отважно выступавший против врагов, как о том повествовала Бхагават-гита. Если умеренные индийские политики добивались для Индии лишь статуса автономии, то Тилак требовал полной независимости и одобрял вооруженную борьбу. Именно он впервые сформулировал лозунг: «Сварадж (самоуправление) является нашим прирожденным правом» (Spear 1961: 314. См. также: Чичеров 1958: 506–507). Правда, с течением времени он стал излагать свои взгляды более осторожно и в 1914 г. заявил, что от умеренных политиков его отличает не цель борьбы – ибо все они хотели автономии в составе Британской империи, – а ее методы (Johnson 1973: 187).

В отличие от деятелей ИНК, обсуждавших реформы в узком кругу, он любил выступать перед народными массами, при этом обращаясь к ним не по-английски, а на языке маратхов. Будучи превосходным знатоком индийской традиции, он украшал свои речи отсылками к деяниям индуистских богов и героев. Поэтому он был популярен в народе, но колониальные власти относились к нему с подозрением и накануне Первой мировой войны считали его главным индийским бунтовщиком (Keer 1969: 230–231, 357; Johnson 1973: 76–77).

Тилак, как никто другой в Индии, понимал роль эмоций в мобилизации масс и массовой политике. Именно поэтому он стал инициатором проведения в Махараштре массовых народных праздников в честь бога Ганеши (Ганапати) в 1893 г. и средневекового князя Шиваджи, основателя империи маратхов, в 1896 г. При этом если праздник Ганапати имел исключительно религиозный характер, то праздник Шиваджи снабжал индийский национализм славной политической генеалогией и вооружал идеей независимости (Wolpert 1962: 67–68, 79–82; Cashman 1975: 75 – 122. См. также: Гольдберг 1958: 62–66, 80–85). Эти празднования стали удобной площадкой для пробуждения индусского самосознания, чем Тилак неизменно пользовался. Он всячески поддерживал движение по защите коров, находя в этом символическую защиту индусов от всех их неприятелей. И именно поэтому он временами обращался к славным арийским предкам, делая их образцом для нынешних и будущих поколений борцов за независимость Индии. Как выразился один автор, Тилак стремился окрашивать местный патриотизм в индийские, а не западные цвета (Embree 1988: 32–33). А по словам другого автора, в наследство своим потомкам он оставил «воинственность, возрожденный индуизм, регионализм и коммунализм, кастовое самосознание и социальный консерватизм» (Wolpert 1962: 305). Действительно, введенные Тилаком народные праздники привели к росту напряженности между индусами и мусульманами. Ведь во время них звучали оскорбительные для мусульман стихи, лозунги и призывы (Cashman 1975: 93).

С тех пор внутри индийского национального движения происходило постоянное соперничество между его умеренным и радикальным крыльями. Радикальное крыло было связано с индусским национализмом, который вел свою генеалогию от организаций типа «Арья Самадж». Именно в этой среде, представленной прежде всего высокостатусными брахманами, большое значение придавали мифу о Золотом веке. Однако этноним «арии» там не привился, и после переписи 1911 г. члены «Арья Самадж» предпочитали называть себя «индусами», причем, считая индусов «нацией», они понимали такую нацию в культурных, а не политических терминах (Jaffrelot 1996: 18–19). Они по-прежнему мечтали о возвращении к ведийскому Золотому веку, как бы он ни понимался. Но для этого им надо было упорядочить индуизм и превратить его из мозаики локальных вариантов в монолитную более или менее однородную систему. Для этого некоторые из них даже предлагали построить во всех основных городах большие вместительные «храмы индусской нации», где можно было бы зачитывать отрывки из священных текстов для массовой аудитории. Ведь только такая организация религиозной жизни могла бы успешно конкурировать с исламом и создать прочную основу для сплочения индусов в единую нацию (Jaffrelot 1996: 22–23).

К тому времени индийскими интеллектуалами было разработано уже несколько разных версий арийского Золотого века, которые конкурировали друг с другом. Так, если Дайянанда выводил ариев с Тибета, а Тилак – из Заполярья, то раджастханский последователь «Арья Самадж», Хар Билас Сарда, предложил первую автохтонную версию происхождения ариев. Он доказывал, что они сформировались в самой Арьяварте и оттуда расселились по всему миру. Так они заложили основы многих современных народов, что якобы демонстрировало превосходство «индусской расы» (Sarda 1975).

Большим своеобразием отличалось учение Свами Вивекананды. Оно было обращено не столько к индусам, сколько к внешнему миру. Признавая превосходство Запада в экономике и технике, Вивекананда упрекал его в отсутствии духовности и верил, что Индия способна дать миру «универсальную религию». Для него именно арийский Бог был истинным добрым отцом всего человечества, в отличие от «семитского Бога», который был способен лишь держать всех в страхе. Он полагал, что веды являлись основой всех религий на свете, и поэтому подобно другим индийским реформаторам призывал вернуться к исконной мудрости ведических предков. Он учил, что в ведах можно найти буквально все, ибо их устами говорил сам Бог (Figueira2002: 133–134).

Не имея навыков исторического мышления, Вивекананда создал свой собственный миф об ариях. В его устах они выглядели полным совершенством: отличались несказанной красотой и честностью, добротой и щедростью, жили в мире и покое, обладали сверхчеловеческой гениальностью и никогда не делали ничего дурного. Арии были очень набожными людьми и постоянно стремились постичь Бога в себе. В социальном плане арии были брахманами и изначально обитали в Гималаях, откуда затем расселялись по всему миру. Не остался втуне и расовый фактор: арии выглядели светлокожими, темноволосыми и темноглазыми или голубоглазыми. Якобы они дожили в горах до наших дней, тщательно избегая встреч с внешним миром. Для Вивекананды арии были единственными истинно цивилизованными людьми, причем цивилизованность содержалась в их крови. Он учил, что нельзя достичь цивилизации, не породнившись с ариями. Якобы арии вовсе не завоевывали Индию силой, а просто породнились с местным населением, тем самым заложив основы индийской нации (Figueira2002: 134–138). Следовательно, претендовавшее на универсальность учение Вивекананды, получившего образование на Западе, впитало в себя свойственные его эпохе расовые предрассудки. Некоторые специалисты обнаруживают в нем «ноту превосходства» (Фаликов 1994: 89), другие пишут о присущей ему «социальной, расовой и политической эксклюзивности». Ведь Вивекананда проводил строгую границу между Северной Индией, где обитали представители «арийской расы», и Южной, заселенной «неарийцами», неспособными, несмотря на все их старания, стать «цивилизованными» (Figueira2002: 136). Мало того, он стоял за сохранение кастовой системы, полагая, что без нее может наступить анархия и тогда ариям не выжить. Поэтому в этой сфере он никаких реформ не предполагал.

Прогресс человечества Вивекананда недвусмысленно связывал с развитием «арийского типа». Хотя его учение и отводило Индии особое место, оно было скорее расовым, а не националистическим. Кроме того, он придавал Индии и ее духовности общечеловеческое значение. Это помогло Вивекананде стать основателем неоиндуизма, получившего огромную популярность на Западе. Учение Вивекананды было и в Индии встречено с энтузиазмом, ибо миф о ее духовном величии помогал индийцам бороться против колониального угнетения.

Теоретические основы идеологии «индусского национализма» были заложены в 1920-х гг., когда его создателей более всего беспокоил рост «мусульманской угрозы» (Pandey 1993: 244). Их символом веры стала книга «Хиндутва – кто такой индус?», написанная Винаяком Дамодаром Саваркаром, бывшим террористом и будущим президентом организации «Хинду махасабха». Саваркар очень рано начал участвовать в революционной деятельности и был даже основателем и руководителем тайного общества «Абхинава Бхарат». Он был сторонником прямого действия и отвергал методы ненасилия. Как мыслитель он сформировался в студенческие годы в Лондоне в 1906–1910 гг. Там он был арестован, провел некоторое время в тюрьме и позднее был препровожден назад в Индию, где находился в заключении вплоть до 1924 г.

Саваркара беспокоили угрозы индусам, исходившие со стороны различных пандвижений, прежде всего панисламизма. Хиндутва означает «индусскость», и, в противовес традиции, утверждавшей, что термин «индус» был введен мусульманами как уничижительное название для «черных», Саваркар пытался наделить это понятие привлекательным позитивным содержанием. В своей книге, вышедшей в 1923 г., он называл «индусом» того, «кто смотрит на территорию, протянувшуюся от Инда до морей, как на землю своих предков, того, в чьих жилах течет кровь этой расы, того, чьи предки жили на берегах семи рек… Индус – тот, кто считает эту землю священной, землей мудрецов и учителей, землей паломничества и благочестия» (Savarkar 1969: 100. См. также: Мезенцева 1985: 62–63; Ванина 2014: 162–163). Суть хиндутвы Саваркар видел в «единой нации (раштра), единой расе (джати) и единой цивилизации (санскрити)» (Panikkar 2004). Иными словами, он понимал индусскую идентичность как этническую, опирающуюся на единство территории, расовые особенности и общую культуру, восходящую к славным ведийским временам. И он страстно призывал индусов крепить свое единство и укреплять «индусскую национальность», защищать свою расу и землю от всяческих изменников и супостатов (Savarkar 1969: 140).

Идеология хиндутва, или «индусского культурного национализма», которую некоторые авторы причисляют к категории «революционного консерватизма», включает идеи этногенеза, религиозного авторитаризма и иерархии, примордиального индуизма, культурного фундаментализма и этнорасовой вражды. Все эти элементы сплетаются в плотный клубок, где культурные коды и символы апеллируют к генетическому наследию и общей крови. Демонстрируя откровенный примордиализм, Саваркар доказывал, что арии являлись нацией с тех пор, как они пришли в Индию. Он провозглашал возвращение к некоему исконному индуизму эпохи Вед и Упанишад, способному служить построению новой индусской утопии. Изымая индуизм из исторического контекста, он превращал его в целостную вечную и неизменную систему ценностей, оправдывающую гегемонистский проект североиндийского брахманизма. Примечательно, что этот дискурс включал как «цивилизационную» компоненту («индийская цивилизация»), так и арийскую идею («арийская цивилизация»), постоянно напоминающую о Золотом веке. Действительно, будучи атеистом, Саваркар был озабочен не столько богословскими проблемами, сколько единством нации. По его мнению, религия служила лишь одной из опор индусскости, и не самой важной (Bhatt 1997: 186). Понимая мозаичность индуизма, включавшего массу различных локальных вариантов, не способствовавших единству, Саваркар нуждался в арийской родословной, обеспечивавшей всех индусов общими древними корнями и делавшей всех их одной семьей, объединенной кровным родством (Savarkar 1969: 84–85, 89). Именно родство по крови более, чем что-либо другое, позволяло индусам быть прирожденными носителями хиндутвы. В этом смысле расовая общность (джати) играла в концепции Саваркара принципиально важную роль и до сих пор сохраняет ее у индусских националистов (Bhatt 1997: 189–190). А идея единого ведийского Золотого века должна была послужить дополнительным фактором сплочения «нации».

Важным элементом единства объявлялся санскрит как якобы (и ошибочно) основа всех языков Индии. Следуя брахманской традиции, Саваркар называл санскрит «истинным языком» (Savarkar 1969: 95). Поэтому, по его мнению, его прямой потомок, язык хинди, должен был стать национальным языком.

Наконец, все основания индусской идентичности собирались вместе в рамках концепции цивилизации, которую Саваркар определял как «санскрити». Именно она отражала единство истории «расы», языка и литературы, территории, архитектуры и искусства, обычаев и ритуалов. Огромную роль играли также местная природная среда и физико-географический ландшафт, предопределявшие характер культуры, передававшейся, по сути, биологическим путем (Bhatt 1997: 191, 194, 196–197). В этом контексте индуизм представлялся не столько религией, сколько образом жизни и набором универсальных норм поведения, которые не шли ни в какое сравнение с другими религиозными традициями. А границы территории, на которую по праву могли претендовать индусы, Саваркар определял этимологическим путем, обращая внимание на генетическое родство терминов «хинду» и «синдху». Для него это означало научное обоснование права на все земли между Индом, Гималаями и морем (Savarkar 1969: 32). Все это работало на образ коллективного «мы».

В свою очередь сплочению и установлению строгих символических границ служил образ врага. Одним из главных врагов, наряду с христианами («империалистами»), объявлялись мусульмане. Признавая местных мусульман «кровными родственниками», воинствующие индусы в то же время упрекают их в отсутствии патриотизма и объявляют религиозными отступниками и пятой колонной (Jaffrelot 1996: 27; 1997; Bhatt 2000).

Идеологии Саваркара была присуща агрессивность, воинственность и нетерпимость к любым противникам или оппонентам. Доказательства своей правоты он искал в прошлом и с ненавистью писал о буддизме, который, на его взгляд, разоружил «нацию» перед лицом вражеских нашествий и поставил ее на грань выживания. Лишь «национальное» сплочение помогало веками противостоять вторжениям мусульман, а затем и британцев. Для Саваркара недавние века были окрашены постоянным конфликтом с пришельцами, в ходе которого происходило мужание «индусской нации» (Bhatt 1997: 187–189; Ванина 2014: 165–166).

Именно Саваркар сформулировал лозунг «Индуизируйте политику, милитаризируйте индуизм!». В 1940-х гг. этот лозунг звучал уже как «Индия для индусов!» (Клюев 2002: 201). Правда, почувствовав, что речь может зайти о разделении Индии на два государства, Саваркар, ранее настаивавший на наличии «двух наций» (индусской и мусульманской), объявил мусульман «национальным меньшинством», тем самым включив их в единую нацию (Мезенцева 1985: 71).

В своей идеологии Саваркар ориентировался на европейский национализм и боготворил Дж. Мадзини. Кроме того, он увлекался модной тогда идеей эволюции и знал работы Г. Спенсера, Ч. Дарвина, Э. Геккеля и Т. Гексли. Он также внимательно изучил труд И. Блунчли о государстве. А в конце 1930-х гг. он жадно следил за развитием фашизма в Европе и приветствовал аннексию Судетской области Гитлером (Jaffrelot 1996: 28, 32; 1997: 335–336). Он мечтал о сплоченной нации и всеми силами создавал идеологию, этому способствующую. Поэтому хиндутва в своем крайнем выражении отождествляла религиозную, национальную и даже расовую (джати) идентичности и настаивала на том, что истинный индиец обязан был быть последователем индуизма. В то же время Саваркар исключал из нации людей с «двойной лояльностью» или тех, кто отличался «низким уровнем развития» (Savarkar 1969: 134–135). Следовательно, членам других конфессий, прежде всего христианской и мусульманской, эта концепция отказывала в принадлежности к нации или, по крайней мере, обрекала их на статус «граждан второго сорта». Зато она утверждала, что, так как индусы составляют подавляющее большинство населения, именно им должна принадлежать вся власть в стране, которой суждено быть государством индусов (хинду раштра) (Jaffrelot 1996: 29–31; 1997: 333–335; Bhatt, Mukta 2000: 412–414; Мезенцева 1985: 65–66, 72; Клюев 1999: 456, 467–468).

Правда, Саваркар не настаивал на «чистоте крови» и признавал, что в Южной Азии пришлые арийцы смешались с местными обитателями. Мало того, он включал в «расу» и местных мусульман, ибо они сохранили «исконную индусскую кровь». Он приветствовал смешанные браки при условии, что иноэтничные супруги готовы были стать индусами и передать индусскую идентичность своим детям (Savarkar 1969: 130). Тем не менее сегодня некоторые авторы квалифицируют все это как если не биологический расизм, то «монокультурный неорасизм» или «расизм доминирования», устанавливающий групповую иерархию (Bhatt 1999: 76–81; 2000: 574; Baber 2004: 713). И это нативизировало расизм, примиряя его с традиционной кастовой системой. К. Жаффрело использует для этого также термин «этнический национализм» (Jaffrelot 1996: 30–32; 1997: 344–345). Но, возможно, было бы точнее называть это «религиозно-расовым национализмом», ибо в конечном итоге речь шла об общности людей, объединенных происхождением и приверженностью индуизму.

С 1925 г. развитие индусского национализма было связано прежде всего с военизированной молодежной организацией «Раштрийя сваямсевак сангх» (РСС – Союз добровольных служителей нации), основанной в Нагпуре местным уроженцем, врачем Кешавом Балирамом Хедгеваром, связанным с революционной антибританской партией «Крани Дал». Подобно Саваркару, он был встревожен столкновениями с мусульманами в Нагпуре в 1923 г., и это побудило его создать движение индусов для самозащиты, которое некоторые авторы называют фашистским. Лидеры РСС поддерживали контакты с итальянскими фашистами и приветствовали действия германских нацистов. А написанный в конце 1930-х гг. манифест РСС основывался на расовых идеях и опирался на германскую модель (Jaffrelot 1997: 336–337; Goodrick-Clark 1998: 59–60, 66–67). Однако установки этой организации содержали и существенные отличия от фашизма: она не придавала большого значения государству, социокультурная система была для РСС важнее расы, не было у нее и харизматических лидеров (Jaffrelot 1996: 33–34, 50–51, 63–64, 77).

Отдельные ячейки РСС, возникшие вначале в Махараштре, группировались вокруг храмов Ханумана, где служили их гуру. Гуру учили молодых индусов групповой сплоченности, дисциплине и насильственным действиям. Кроме того, с ними велись идеологические занятия, где им рассказывали об индусской нации, ее истории и героях и учили хранить верность шафрановому знамени Шиваджи. При этом главными врагами индусов рисовались мусульмане (Jaffrelot 1996: 35–40). РСС ставила своей целью воспитание «нового человека», обладавшего национальным сознанием. Вплоть до 1948–1949 гг. она сторонилась политики, полагая, что та может увести в сторону от поставленной цели (Bhatt 1997: 198).

РСС подчеркивала свой эгалитаризм, и, хотя все ее ранние лидеры были брахманами, молодежь привлекалась в ее ряды независимо от кастовой принадлежности. Подростки обучались вместе, и их социальные различия не акцентировались. В то же время, подобно Дайянанде, лидерам РСС будущее общество рисовалось разделенным на варны, и они были не прочь восстановить традиционную социальную структуру, о которой повествовали веды (Jaffrelot 1996: 45). Такого рода брахманские установки, включающие и прославление санскрита, отталкивали от РСС выходцев из низших каст.

С РСС была связана женская организация «Раштра Севика Самити», основанная Лакшми Келкар в 1936 г. Там тоже поддерживалась жесткая дисциплина, и девушек готовили к вооруженной защите родины. Образцами мужества и самоотверженности служили индусские богини и женщины, оставившие след в истории Индии. Особое почтение вызывала богиня Дурга (Bhatt 1997: 199–200).

Незадолго до смерти Хедгевар назвал своим наследником Мадхава Садашива Голвалкара, бывшего студента-зоолога. К этому времени тот уже был автором книги, создавшей теоретические основы для РСС. Эта книга, вышедшая в 1939 г., называлась «Мы, или Суть нашего национального». В ней он, с одной стороны, критиковал европейские нации за «уродливый социальный порядок», но, с другой, испытывал восторг от их силы и прогресса. Опираясь в первую очередь на германских авторов, он воспевал этнический национализм и без устали критиковал ИНК за его приверженность территориальному гражданскому национализму. Сам он был ярым сторонником «индусского национализма» и рассматривал мусульман как «чужеземцев» (Jaffrelot 1996: 52–54; Ванина 2014: 167–168).

Подобно Саваркару, Голвалкар понимал нацию в культурном, а не политическом смысле (Бельский 1984: 52). Он скептически смотрел на объединительную силу индуизма и в этом отношении больше полагался на идею расы. Но в отличие от Саваркара он развивал автохтонную модель развития Древней Индии и доказывал, что арии ниоткуда не приходили и что индусы жили на этой земле с незапамятных времен. Мало того, он не только видел в них особую расу, но вслед за Гитлером утверждал, что никакого расового смешения быть не должно (Golwalkar 1939: 35). Расовое единство он связывал с людьми одного происхождения, имевшими общую культуру, единый язык и общие обычаи. Иными словами, оно основывалась как на биологии, так и на культуре, причем особое место отводилось «расовому духу». В то же время о «чистоте расы» Голвалкар упоминать избегал. Излюбленным термином для активистов РСС был «Бхаратия», что означало родину, то есть Индию. Термин происходил от имени легендарного ария (Бхарат) и вначале относился к землям, оставленным им своим потомкам (Bhatt 1997: 162). Фактически обожествляя «индусский народ», Голвалкар понимал Индию в максимально широких пределах, охватывавших Афганистан и Иран на западе и Бирму на востоке (Бельский 1984: 51).

Очевидно, сознавая, что в этом случае говорить о «чистоте нации» не приходится, Голвалкар, противореча вышесказанному, считал, что индусы должны ассимилировать всех проживавших в Индии людей «чужеродного происхождения», передав им свои язык и культуру. Тем самым, в его устах, индусская нация включала как «чистых арийцев», так и людей смешанной крови, но для мусульман в этом сообществе места не находилось. Правда, для умеренных националистов это распространялось и на местных мусульман. Под нацией понималось гомогенное эгалитарное общество как целостный организм, состоявший из людей, обладавших в той или иной мере «арийской кровью». Однако одной крови было недостаточно, и ставилась задача формирования «нового человека», который ощущал бы себя неотъемлемой частью единого общественного организма. Ни о какой демократии речи не было, поликультурность и разномыслие с негодованием отвергались, и общество должно было работать как часы. При этом граница между культурой и религией стиралась, и религия должна была пронизывать все сферы частной и общественной жизни, включая политику.

В то же время, в отличие от нацизма, РСС не стремилась к скорейшему захвату власти и делала установку на длительную кропотливую работу с обществом (Jaffrelot 1996: 56–61; 1997: 340; Bhatt 1997: 204–205, 212). Стоит ли говорить о том, что никаких прав этнических меньшинств Голвалкар не признавал, а мусульман считал «чуждой расой» (Bhatt 1997: 206)? Но, хотя он призывал к «расовому пробуждению» и с завистью смотрел на подъем фашизма в Италии и экспансию германского нацизма в Европе, доходя до оправдания этнических чисток, он все же не призывал к геноциду (Bhatt 1997: 207–208), и это тоже отличало его от нацистов. Правда, наблюдая в первой половине 1960-х гг. за военными конфликтами Индии с Пакистаном и Китаем, он сожалел о том, что они не переросли в «тотальную войну», способную пробудить «индийского мужчину» от векового сна и сделать его социально активным (Bhatt 1997: 215).

В 1930-х гг. деятели РСС приветствовали европейский фашизм и даже пытались перенимать у него опыт. Однако их больше увлекали авторитаризм, социальная иерархия и корпоративное устройство общества, чем «расовая гигиена» (Jaffrelot 1997: 347; Мезенцева 1985: 115–117). Если Дайянанда в своих мечтах пытался покончить с кастовой системой, то лидеры РСС, напротив, стремились ее увековечить, причем в независимой Индии они настаивали на этом с особой страстью (Мезенцева 1985: 117–121).

Индусские националисты восхищались предками-ариями, питавшими их чувство гордости. Однако в то же время арийская теория не вполне их устраивала. Ведь она разделяла, а не объединяла население Индии. Саваркар решал этот вопрос тем, что признавал индусами даже те племена, которые жили в Индии до прихода арийцев. Других идеологов не устраивало то, что арийцы рисовались пришельцами. Поэтому, чтобы избежать этого неудобства, Голвалкар объявлял их автохтонами. Правда, чтобы избежать спора с теорией Тилака, он соглашался с тем, что арийцы исконно жили на Северном полюсе, но утверждал, что, отличаясь подвижностью, тот располагался тогда на месте современных Бихара и Ориссы. Наконец, националистов не устраивало то, что стараниями теософов и ученых термин «арийцы» получил слишком широкую трактовку: к ним причисляли не только индийцев, но и европейцев. Для национальной идеи это не годилось. Кроме того, идеологи хиндутвы должны были признать, что среди мусульман было немало недавно обращенных, которые по крови ничем не отличались от индусов. Различия лежали в плоскости культуры и религии, а не биологии. Поэтому в устах этих идеологов термин «раса» постоянно отождествлялся с этнической общностью или даже нацией (Jaffrelot 1997: 341–343). Следовательно, по Жаффрело, если здесь и можно говорить о расизме, то о «расизме доминирования», допускавшем дискриминацию, но исключавшем геноцид. Ведь депортацию или уничтожение каких-либо групп эта программа не предполагала (Jaffrelot 1997: 344–346). Правда, некоторые современные аналитики обращают внимание на близость риторики фундаменталистов к нацистским идеям. Действительно, там постоянно звучат призывы к «расовой чистоте», говорится о крови и почве, о высшей расе, об органической нации, о древней мистической культуре, о «естественности» групповой принадлежности, о разрушительном влиянии меньшинств, о «предателях расы», о необходимости «очищения» и сохранения «чистоты» (Bhatt 1997: 153, 207).

Итак, в Индии арийская идея имеет широкий спрос у идеологов «индусского национализма». Однако она иной раз используется и политиками отдельных штатов для легитимации своей власти и повышения престижа. Например, вскоре после того, как Хариана отделилась от Пенджаба, во вновь образованном штате была выдвинута версия истории, призванная подчеркнуть его выдающуюся роль в истории Индии. В частности, там было заявлено, что арийская культура возникла и сформировалась на территории именно Харианы.

Арийская идея не всегда воспринимается в Индии позитивно. Во-первых, она вовсе не разделялась представителями низших каст и неприкасаемыми. Во-вторых, если она получила популярность в северных штатах, то на юге Индии, где жили дравиды, отношение к ней было иным. Один из ранних духовных лидеров далитов, Дзотиба Говинда Пхуле, посвятил свою жизнь борьбе за права неприкасаемых, считая их главными врагами эксплуататоров-брахманов. Приветствуя установление британской власти, он ожидал от нее помощи в борьбе с «коварными ариями». В его версии появление ариев в Индии вовсе не выглядело цивилизаторской миссией. Он изображал их хищными варварами, разрушившими местную цивилизацию и поработившими аборигенов. После этого арии ввели кастовую систему, чтобы эффективнее осуществлять свою власть над коренным населением: арии стали брахманами, а все остальные были обращены в рабство. Примечательно, что для создания всенародного фронта против власти брахманов Пхуле отождествлял кшатриев с шудрами. В мусульманском завоевании Пхуле видел лишь второе издание арийского нашествия (Ванина 2014: 139).

Созданный им миф был полной оппозицией арийскому. Если для духовных лидеров индусов, рассматривавшихся выше, индийская нация ассоциировалась с представителями высших каст, прежде всего с брахманами, а «неарийцев» и мусульман в будущем индийском обществе ожидала участь низших классов, то Пхуле рисовал прямо противоположную картину. Он наделял всеми добродетелями именно низшие касты и мечтал о том времени, когда они смогут сбросить власть «коварных брахманов» с их несправедливыми порядками, когда-то введенными их далекими арийскими предками. В своих построениях он тоже опирался на ведийскую литературу, но для него идея культурного возрождения означала возвращение к доведийским традициям, грубо нарушенным чужеземными завоевателями. Он воспевал не ариев, а дасью. Для него именно последние были «истинными индийцами», превосходившими арийцев в моральном отношении. А веды он рассматривал как пример «искаженного сознания». Правда, он не отвергал их полностью, а призывал «правильно читать», то есть понимать, что в них именно дасью изображались коренными жителями и наделялись привлекательными чертами: они были чистосердечными, отличались храбростью и достойным поведением (Thapar 1996: 7–8; Figueira2002: 147–150; Bergunder 2004: 63–65). Иными словами, сам того не ведая, он фактически воспроизводил коллизию известного мифа Великой французской революции, изображавшего ее восстанием местных «галлов» против пришлых «франков».

Но истинным вождем неприкасаемых стал Б. Р. Амбедкар, который, благодаря своему отцу, служившему в британской армии, сумел получить высшее образование и имел два докторских диплома, выданные ему Колумбийским университетом Нью-Йорка и Лондонским университетом. Он рассматривал неприкасаемых как особую социальную общность и добивался от британских властей реформ, способных улучшить их положение. А после получения Индией независимости Амбедкар активно участвовал в составлении ее Конституции. Он никогда не верил в то, что брахманы, призывавшие к реформам, смогут расстаться со своими кастовыми привилегиями, как не могли они отказаться и от вед, узаконивавших кастовый строй. Но для него любые реформы, сохранявшие кастовую систему в неприкосновенности, оставались непоследовательными. В свою очередь отмена кастовой системы подрывала авторитет вед и ставила под вопрос их непогрешимость. Вера в величие древней арийской цивилизации использовалась брахманами для закрепления классового неравенства и помогала им избегать любой критики. Все это не могло удовлетворить Амбедкара, и он, подобно Пхуле, воспевал шудр, изображая их прямыми потомками истинных аборигенов дасью. Золотым веком он называл время господства буддизма, а последующая эпоха ассоциировалась им с «индусской контрреволюцией».

Древних ариев он, напротив, демонизировал, показывая их моральное разложение, отражавшееся в принесении человеческих жертв и поклонении фаллосу. Для него они выглядели горькими пьяницами, предававшимися всевозможным половым извращениям. Он даже упрекал их в каннибализме. Что касается индуизма, то Амбедкар не усматривал в нем никакой духовности, видя там набор давно отживших норм, сковывавших человеческую свободу. Для него сомнительность ведического мировоззрения заключалась в воспевании жестокости и отсутствии идеи раскаяния за грехи. Никакого стремления к праведной жизни он там не находил. Рисуя такую вызывавшую отвращение картину, он пытался доказать, что «возрождение» арийского общества, о чем мечтали брахманы-реформаторы, к добру не приведет. Наконец, у него вызывала протест трактовка древних текстов в расовом смысле, и, опираясь на свои собственные этимологии, он утверждал, что никаких расовых различий между ариями и дасью не было. Напротив, предвосхищая оценки некоторых современных индологов, Амбедкар говорил о многочисленных случаях превращения дасью в ариев, зафиксированных Ригведой. Мало того, он находил там упоминания об их совместной борьбе против общего врага. Это убеждало его в том, что, во-первых, конфликты между дасью и ариямиимели не расовый, а религиозный характер, а во-вторых, арии были не пришельцами, а уроженцами самой Индии. Все это помогало ему отвергать расхожий «арийский миф» вместе с теорией миграции и завоевания.

В то же время арийская идентичность не оставляла его равнодушным, и он настаивал на том, что под ведическими ариями следует понимать две группы населения, различавшиеся по религии. Одну из этих групп составляли предки современных брахманов, а другая (дасью) дала начало шудрам. Из-за особенностей своих религиозных обычаев члены второй группы формально не назывались ариями, но зато из них рекрутировались кшатрии, иногда становившиеся могущественными царями. Однако в дальнейшем завидовавшие их славе брахманы ухитрились с помощью коварства оттеснить шудр на обочину общественной жизни, что привело тех к утрате прежнего культурного багажа и к обнищанию. Таким образом, Амбедкар радикально пересмотрел арийский миф, ставший в его устах знаменем, под которым могли сплотиться миллионы отверженных для борьбы за лучшее будущее (Figueira2002: 150–157; Юрлова 2003: 155–213; Ванина 2014: 224–225).

Сегодня, несмотря на все старания сторонников хиндутвы сплотить нацию под ее знаменами, напряженность между высшими и низшими социальными категориями отнюдь не спадает. У далитов имеются свои интернет-публикации, а также масса дешевых изданий, развивающих версию истории, разработанную Амбедкаром (Ванина 2014: 273–274). И некоторые авторы даже предсказывают вероятность гражданской войны между далитами и представителями высших каст, причем в этом контексте последние воспринимаются как «духовные фашисты» (см., напр.: Ilaiah 2009).

В Южной Индии, населенной дравидами, кое-где встречалось и полное отрицание арийского мифа (Ванина 2014: 139). Так, выходец из тамильской элиты парайяров Л. Йотхее Тхасе доказывал, что тамилы были коренным населением Индии, павшим жертвой жестокого арийского завоевания. По его версии, пришедшие из Ирана арийцы навязали тамилам свою культуру и кастовую систему, но при этом, будучи отсталыми, заимствовали многое из их высокой культуры. В частности, он доказывал, что до прихода арийцев тамилы исповедовали буддизм, который арийцы переняли у них, исказив его смысл. Йотхее Тхасе положил начало движению за возрождение тамильского буддизма (Bergunder 2004: 67–72).

Такие настроения получили мощный толчок после 1924 г., когда была открыта хараппская цивилизация. Многие археологи были убеждены в том, что она была создана местным населением задолго до прихода арийцев. Такие представления были с восторгом встречены тамильской интеллектуальной элитой, недовольной высокомерным отношением со стороны индусов. Поэтому со второй половины 1920-х гг. в этой среде бурно обсуждался вопрос о тамильском происхождении древнейшей местной цивилизации. Тамильские авторы находили «тамильские черты» в культурном наследии Хараппы (бог Шива и пр.), а некоторые даже доказывали, что ее обитатели говорили по-тамильски. В 1940-х гг. в Южной Индии такие идеи встречались даже в детских книжках (Ramaswami 2001: 108, 118–119). Затем их развивал С. К. Бисвас, отождествивший древнеиндийскую цивилизацию с предками тамилов, «расой асуров». Он рисовал ее население мирными буддистами, разделявшими идеи свободы и равенства. В индуизме он видел принесенную извне религию, чуждую местным обитателям. Все эти идеи получили популярность в современном необуддизме Индии (Bergunder 2004: 74–79). В 1992 г. был даже опубликован памфлет «Тамильское царство в Хараппе».

В 1930 – 1940-х гг. в Южной Индии возникло секулярное дравидское движение, чьи интересы с 1949 г. защищала первая дравидская политическая партия ДМК (Дравида муннетра кажагам, или Федерация дравидского прогресса). В первые десятилетия независимости в Тамилнаде ее приверженцы постоянно подчеркивали превосходство древней тамильской цивилизации над «некультурными арийцами». Они распространяли идею о том, что «арийский Север» эксплуатирует «тамильский Юг». Причем гнев населения направлялся прежде всего против брахманов, носителей «арийского образа жизни» (Bergunder 2004: 79–84). Дело дошло до того, что в 1970 г. парламентарии Тамилнада вынесли резолюцию, требующую от правительства штата создать научную комиссию, призванную показать всему миру, что хараппская цивилизация была создана дравидами и что поэтому Индия исконно принадлежала им. Правда, эта резолюция осталась без последствий (Ramaswami 2001: 106). Тем не менее такие идеи использовались для выдвижения требований отделения «Дравидистана» от Индии. Но соседние штаты это не поддержали (Клюев 1978: 228).

Обретение независимости стало не только праздником «освобожденного народа», но и сопровождалось трагедией для сотен тысяч жителей бывшей Британской Индии, потерявших родных и близких, кров, землю, родину и ставших беженцами. Именно в таких условиях происходило становление современных Индии и Пакистана. Но и после этого религиозный фактор не ушел полностью из индийской политики и время от времени дает знать о себе ростом региональной межконфессиональной напряженности или настоящими погромами, сопровождающимися многочисленными жертвами. С течением времени ситуация ухудшается. При этом наблюдается определенная связь между ростом числа религиозных организаций и интенсивностью религиозной вражды. Если в 1951 г. в Индии насчитывалось менее десятка таких организаций, то к 1987 г. их число перевалило за 500. В свою очередь, если в 1961 г. межобщинная вражда, имеющая религиозную подоплеку, отмечалась лишь в 61 районе, то в 1979 г. – в 216, а в 1987 г. – уже в 250. Наконец, если в 1950-х гг. наблюдалось не более нескольких десятков случаев насильственных действий, вызванных религиозной враждой, то с конца 1960-х гг. счет пошел уже на сотни (Fox 1990: 63–64; Куценков 2004: 19).

В первые десятилетия своего правления ИНК всеми силами пытался придерживаться светских принципов. Его лидеры хорошо понимали, что в государстве, где индусы составляли более 80 % населения, а мусульмане представляли собой самое крупное по численности меньшинство (16 %), не считаться с интересами последнего было чревато серьезными социальными потрясениями. Это было тем более опасно при наличии по соседству такого сильного исламского государства, как Пакистан, где пристально следили за соблюдением прав своих единоверцев. В то же время непрерывное соперничество с Пакистаном, а с некоторого времени и сепаратизм сикхов Пенджаба подпитывали индусскую идентичность. И в годы премьерства Индиры Ганди, а затем и Раджива Ганди власти стали все активнее использовать индусскую символику, поступаясь принципами светскости (Ванина 2014: 237). А в последние десятилетия XX в. индусские радикалы начали все чаще прибегать к двум аргументам, которые, хотя и полностью противоречили друг другу, оказывали сильное эмоциональное воздействие на общественность. С одной стороны, они доказывали, что предками индийских мусульман были «иностранцы», прибывшие в Индию только в XI в., а с другой – утверждали, что в подавляющем большинстве индийские мусульмане были «новообращенными», чьи предки являлись коренными жителями этой земли. При этом рост популярности фундаменталистской индусской идентичности приводил к исламофобии, и на этой почве все чаще разгорались конфликты (Fox 1990: 76; Rao 1994: 155).

Сторонники упомянутых взглядов группировались вокруг двух индусских националистических движений, во-первых, движения «Вишва хинду паришад» (ВХП), созданного в 1966 г. и собравшего вокруг себя служителей культа, и, во-вторых, уже знакомой нам РСС, известных своим антидемократизмом и авторитаризмом. При этом лидеры ВХП не только разделяют концепцию С. Хантингтона о конфликте цивилизаций, но ожидают «суперреволюции», способной сделать индуизм единой религией всего мира. В частности, одной из своих задач они считают «возвращение» славянам индуизма как якобы их исконной религии (Jaffrelot 1996: 33–50, 194–202; Bhatt 1997: 576–580; Bhatt, Mukta 2000; Клюев 1999: 457–460; 2002: 211–218).

Итак, последователи Саваркара, в отличие от него, сделали акцент на индуизме, а также отказались от его увлечения «теорией арийского завоевания» и стали считать арийцев коренным населением Индии. Мало того, сомнения в «коренном статусе» арийцев они трактуют как «расизм» и «христианский шовинизм» (Bhatt, Mukta 2000: 434; Panikkar 2004; Ванина 2007: 514). Этот «коренной статус» играет огромную политическую роль, ибо вся территория Индии рассматривается как «священная земля арийцев», принадлежавшая им испокон веков (Grant 2005: 333). Такие представления о неразрывном единстве страны и народа и об их необычайной древности до сих пор пользуются большой популярностью у фундаменталистских индусских политических партий и движений. Последние постоянно напоминают о вековом гнете со стороны мусульман и призывают индусов к «духовному возрождению». А некоторые фундаменталисты, манипулируя с демографической статистикой, говорят о «геноциде против индусов». Но это лишь ведет к росту напряженности между индусами и мусульманами и все чаще выливается в вандализм и погромы (Клюев 2002: 227–229; Глушкова 2004: 233–236). При этом, по свидетельству видных отечественных индологов, в течение 1980 – 1990-х гг. «общинная обстановка в Индии накалялась» (Куценков 2004: 19), а роль политического индуизма росла (Клюев 1999: 460–469; 2002: 148–154, 204–236).

Идеология политического индуизма активно обращалась к фольклорным представлениям и мифам, объявляя их «исторической истиной». Ее исповедовали не только религиозные деятели из ВХП, но и националистические лидеры «Бхаратийя джаната парти» (БДП), возникшей в 1951 г. и тесно связанной с РСС. Все они широко использовали ссылки на исторические прецеденты, а также прибегали к откровенным фальсификациям истории, выдумывая «факты», нужные им для легитимизации своих лозунгов и действий (Bhattacharya 1993: 123–124).

Идеология БДП основывается на концепции «интегрального гуманизма», разработанной Дендаялом Упадхьяйей, мечтавшим об идеальном государстве Дхарма Раджья как вместилище органической нации. Своей главной задачей БДП считала сплочение всех, кого она признавала «индусами», независимо от того, жили они в Индии или за ее пределами. Ее лидеры сетовали на то, что в прошлом индусы оказались разделенными на самые разные группы, включая касты, постоянно враждовавшие между собой. Это ослабляло индусов и помогало иноземцам успешно завоевывать Индию и устанавливать там свое господство. Чтобы вернуть себе власть в стране, индусам надлежало осознать свою общую идентичность и воссоздать прочное единство, основанное не только на общей истории, но и на «кровных связях». Мало того, для успешного формирования единой общности индусов лидеры БДП предлагали забыть обо всех религиозных различиях и утвердить в Индии единую религию, основанную на новом понимании индуизма. Отмежевываясь от обвинений в консерватизме, они доказывали, что речь вовсе не идет о восстановлении «доброго старого индусского духа». Напротив, они хотели переосмыслить «дух индуизма» и создать новую идентичность «хорошего индуса». Под лозунгом создания «индусского государства» БДП настаивала на смене государственной символики: вместо трехцветного знамени предлагалось ввести шафрановое (Бхагва Дхвадж), а сочиненный Р. Тагором государственный гимн заменить ведийскими песнопениями. В риторике БДП все это означало возвращение к истинным, не замутненным позднейшими напластованиями домусульманским индусским ценностям. Так эта партия представляла себе выход из затянувшегося кризиса и глухих закоулков модернизации. Но, как отмечает индийский аналитик, образ «хорошего индуса» скрывал стремление к созданию авторитарной личности, и соответствующая риторика была пронизана агрессивным духом (Bhattacharya 1993: 125–128).

По словам этого аналитика, рассматриваемая доктрина радикально пересматривала образ бога Рамы, и мягкосердечный Марьяда Пурушоттам (Всемогущий) превращался в агрессивного бога-воина. Все же фольклорная традиция мешала Раме стать подлинным носителем желанных агрессивных качеств. Эта роль гораздо лучше подходила богу Шиве, чей необузданный гнев постоянно приводил к убийствам и разрушениям. Поэтому воинственный и агрессивный дух хиндутвы воплощался в образе Шивы, а Раме досталась роль символа единства индусов. Помимо переосмысления традиционных образов богов, производилась их кодификация, и они теряли свою былую многоплановость. Ведь традиционно образ Рамы был далеко не однозначен. С одной стороны, в нем находил выражение идеал кшатрия, лишенный каких-либо недостатков, а с другой – он мог изображаться воплощением злого начала. Были у него и иные традиционные образы. Однако лидеры БДП и ВХП сознательно отказывались от народной традиции и присущих ей амбивалентности и многообразия. Они создавали гомогенную универсальную религию, способную объединить всех индусов вокруг образа Рамы (Bhattacharya 1993: 129–130). Поэтому некоторые современные индийские политики ценят миф больше истории. По словам одного из индийских министров, «величие Рамы – не в его историзме, но в самой концепции Рамы и в его значении как мифологической фигуры» (Глушкова 2004: 186).

Помимо религиозной догматики, лидеры фундаменталистов активно занимались выработкой новых ритуалов, отвечающих задачам политической мобилизации. Крепить единство должна была апелляция к земле, воде, огню, общей крови и пеплу предков. Их почитанию посвящались массовые церемонии и процессии, иной раз перераставшие в погромы, сопровождавшиеся кровопролитием. Ведь таким ритуальным шествиям неизменно был присущ дух агрессии, направленной против «иноверцев», «иноземцев», «оккупантов» и их «прихлебателей». Манифестация «самобытности» и обращение к «корням» заставляли с подозрением относиться к модернизации. Лидеры фундаменталистов постоянно заявляли, что в Индии модернизация провалилась, а принцип светскости, отстаивавшийся ИНК, якобы привел к цивилизационному кризису (Bhattacharya 1993: 130–131). Кульминацией этих настроений стало разрушение индусскими фанатиками мечети Бабура в Айодхъе в 1992 г. (Шнирельман 2012 г).

В то же время было бы неверно считать религию постоянно и с одинаковой интенсивностью действующим фактором в индийской политике. В 1950 – 1960-х гг. гораздо более тревожным явлением индийским аналитикам казался «лингвистический шовинизм», и именно с ним они связывали угрозу сепаратизма. Примечательно, что такой тонкий знаток Индии, как Б. И. Клюев, анализируя ее внутриполитические проблемы, в 1970-х гг. сконцентрировал все свое внимание на «национально-языковых проблемах», но двадцать лет спустя более важным фактором ему уже виделась политизация религии (Клюев 1978; 2002). В обоих случаях речь шла о требованиях привилегий «сыновьям земли», то есть коренному населению, но в первом случае они определялись местом обитания и языком, а во втором – религией.

Показательно, что, несмотря на всю свою нелюбовь к иноземцам, лидеры индусских радикальных партий и движений придерживались той версии истории, которую им предлагала британская историография. Ведь, во-первых, открывая им их «истинные национальные корни», она позволяла их возрожденческому движению ссылаться на научные аргументы и подкреплять теми свои политические действия, а во-вторых, создавая образ единой «священной истории» нации, она давала возможность скрывать современную религиозно-политическую основу движения. Кроме того, в индийском контексте британская историческая схема утрачивала оригинальность и становилась частью местной историософии и космологии, оперирующей традиционными представлениями о времени и пространстве. Полученный гибрид как нельзя лучше удовлетворял насущным потребностям политиков-фундаменталистов. Ведь, опираясь на концепцию циклического времени и делая акцент на повторяемости традиции, исторический миф придавал легитимность спровоцированным ими массовым действиям, которые якобы лишь следовали образцам, указанным древними богами и героями. С этой точки зрения современные акции не были чем-то необычным; они лишь служили неизбежным звеном в борьбе, длящейся веками. Суть этой борьбы составлял вечный конфликт между дхармой (законом) и а-дхармой (беззаконием). Своей жертвенностью в борьбе против несправедливости и гнета, ассоциировавшимися с господством мусульман, предки давали пример того, как надо поступать, и их современным потомкам предлагалось следовать их примеру (Bhattacharya 1993: 135–136; Глушкова 2004: 169).

Все это актуально до сих пор, ибо и ныне эпические образы пользуются в Индии огромным спросом не только в художественной литературе, изобразительном искусстве, театре и кино, но даже в системе образования в некоторых штатах, например в Уттар Прадеше. Образы индуистских богов и эпических героев переполняют массовую продукцию и окружают индийца, где бы он ни находился. В результате, по словам одной исследовательницы, мифологический компонент играет огромную роль в «ментальной программе» индийца (Глушкова 2004: 170–176).

Как отмечалось выше, открытие хараппской цивилизации поначалу породило гипотезу о том, что, процветавшая в доарийскую эпоху, она была жестоко уничтожена завоевателями-арийцами. Однако еще в конце 1920-х гг. некоторые индийские националисты осознали, что эта гипотеза, связанная с колониальной парадигмой, по сути придает арийцам неблаговидный образ, делая их организаторами едва ли не древнейшего в мире геноцида. Такие мыслители отказались от идеи арийского нашествия и начали писать о мирном приходе арийцев и их смешении с местными обитателями. Эта идея лучше соответствовала индийскому национализму, заинтересованному в укреплении единства нации (Ramaswami 2001: 125–126). Примечательно, что археологические данные последних 20–30 лет говорят в пользу именно этого представления.

Вместе с тем в этот же период индусские фундаменталисты начали активно отстаивать альтернативную гипотезу о том, что якобы хараппскую цивилизацию следует связывать с деятельностью арийцев, которые тем самым объявлялись исконным местным населением (Ramaswami 2001: 128–129). В 1990-х гг. необычайную активность развило издательство «Голос Индии», созданное радикалом Ситой Рамом Гоелом. В нем тогда вышло большое число ревизионистской литературы, отвергавшей идею арийской миграции извне и доказывавшей, что прародиной арийцев была Северная Индия. Такие книги взывали к «научной истине», но среди их авторов почти не было ученых (Bergunder 2004: 91).

Тем не менее в самом начале 2000-х гг., когда у власти в Индии стояла БДП, идеология хиндутва и исторический ревизионизм получили поддержку со стороны государства, и началась интенсивная «индуизация» населения Индии. В рамках этой кампании отмечалась попытка изменить базовые принципы исторической науки в Индии и переписать школьные учебники по истории в духе хиндутвы, скрещенной с версией британской историографии (Thapar 2000c: 610–612; Алаев 2001: 133; Ванина 2004: 143–145). Был пересмотрен список исторических личностей, и ряд известных деятелей прошлого, по тем или иным причинам устраивавших БДП, были вопреки фактам причислены к последователям индуизма. Зато либералы и сторонники толерантности в этот список не попали (Panikkar 2004). Были переписаны и некоторые учебники, включившие теперь искаженные трактовки древней истории, призванные подтвердить взгляды фундаменталистов. В частности, те желали привести содержание учебников истории в соответствие с требованиями индуизма. Например, речь шла об исключении из учебников упоминаний о том, что в ведийский период люди потребляли говядину. Менялась и идеология экспозиций в национальных музеях. Дело доходило до того, что без ведома авторов учебников те подвергались ревизии, призванной убрать оттуда положения, которые могли не понравиться тем или иным религиозным деятелям. Было обновлено руководство организаций, ведающих историческим образованием, и авторитетные историки были заменены ставленниками БДП. А ряд ученых и научных учреждений, пытавшихся отстаивать исторический подход, подверглись грубым нападкам. Началась затяжная «война историков», выражавшаяся не только в словесных перепалках, но в пресс-конференциях, судебных тяжбах, запретах художественных фильмов, обсуждениях тех или иных «неполиткорректных» версий истории законодательными собраниями отдельных штатов, демонстрациях и даже погромах (Ratnagar 2004: 241; Глушкова 2002; Ванина 2007: 523; 2014: 248–256, 278–285). В результате в течение последнего десятилетия в разных штатах школьники изучали разные версии истории в зависимости от позиции местных властей и статуса школы – государственного или религиозного (Ванина 2014: 260–264).

Одним из ключевых моментов новой концепции истории, на которой настаивали лидеры БДП, был вопрос о древней «арийской цивилизации». Как показала Ромила Тхапар, вплоть до XIX в. индуизм был представлен в Индии множеством разнообразных вариаций, находившихся между собой в сложных взаимоотношениях, и ни о какой религиозной целостности говорить не приходилось (Thapar 1989). Лишь возникновение модернизационного проекта заставило поставить вопрос о единстве и гомогенности, и, как мы видели, в течение последних двухсот лет индийские реформаторы, причем каждый на свой лад, стремились упорядочить и кодифицировать индуизм, построив из него целостную непротиворечивую систему. Понимая сложность этой задачи, решение которой встречало непреодолимые препятствия, индусские радикалы неоднократно пытались перенести центр тяжести на единство культурно-исторических корней. Поэтому образ древней истории, всегда находивший то или иное место в их конструкциях, в последние десятилетия приобрел для них принципиальное значение. При этом если в ранний период своим главным аргументом они считали единство корней и общность предков, то позднее это им показалось недостаточным: предки-пришельцы их не устраивали, им нужны были местные исключительно автохтонные предки. Это диктовалось принципом этнического национализма, наделяющего привилегиями именно коренное население, ибо, по его понятиям, только оно способно предъявлять права на всю территорию данного государства.

Кроме того, в ранний период еще сохранялась непреодолимая пропасть между высшими и низшими кастами, и брахманы подчеркивали свое происхождение от «ариев». Тем самым они противопоставляли себя низшим кастам, связывавшимся с «дравидами». Вдобавок к этому первые поколения среднего класса формировались из брахманов, которым было лестно сознавать свое родство с британцами (Thapar 1989–1991: 250; Bergunder 2004: 60–61). В этом контексте роль пришельцев-цивилизаторов выглядела привлекательной, и идея «арийского завоевания» имела большую популярность. Иными словами, эта схема идеально укладывалась в представления классического европейского расизма XIX в., смешивавшего социальный фактор с расовым.

Однако после обретения независимости Индия объявила себя единой демократической нацией, и носителем суверенитета был провозглашен весь «народ Индии». Теперь даже непроходимым консерваторам стало ясно, что кастовые перегородки мешали национальному единству, актуальность которого определялась острой необходимостью противодействия самым разным сепаратизмам. В этой обстановке особое значение получила принадлежность к «коренному населению», или «сыновьям земли», как его принято называть в Индии (Клюев 1978: 110; Ванина 2014: 241–246). Представители низших каст относили это к себе, рассматривая выходцев из высших каст потомками пришельцев, то есть узурпаторами, что делало положение тех шатким. Этот подход подрывал основы хиндутвы, призванной крепить единство всех индусов. Лидеры индусов нуждались в низших кастах, ибо без них «индусская общность» рисковала утратить свое демографическое первенство (Thapar 1996: 9 – 10; Ratnagar 2007: 373). Не собираясь отказываться от «арийских предков», эти лидеры оказались перед необходимостью пересмотра статуса последних.

Но на пути к этому имелось одно серьезное препятствие. Ведь взгляд на ариев как на пришельцев отстаивали не только ученые, но и, как мы видели, практически все отцы-основатели «индусского национализма». Предстояло кардинально пересмотреть вопрос об ариях, показав их «коренным народом», связанным своим происхождением с самой Индией. Выше мы видели, что такая тенденция возникла в политическом индуизме еще до получения Индией независимости (Голвалкар и др.). Начиная с 1970 – 1980-х гг. она получила особую актуальность. Ведь тезис об автохтонности ариев не только примирял высшие и низшие касты, но и давал им возможность претендовать на ведущее место в государстве, изображая себя «коренными», а мусульман – «пришлыми».

Тем временем научные подходы к решению «арийской проблемы» значительно изменились. Сегодня уже никто не настаивает на массовой миграции арийских племен, которые якобы смели или поработили аборигенов. Речь идет о длительной инфильтрации отдельных групп индоариев, смешивавшихся с местными обитателями в северных районах Индии. Об этом говорят, в частности, заимствования из местных языков в язык ведических текстов, причем выяснено, что в более поздних из этих текстов их число возрастает. Кроме того, в текстах описываются не только сражения, но и мирные взаимоотношения между ариями и дасью, в том числе упоминаются некоторые брахманы, происходившие из среды последних. Существует даже гипотеза о том, что дасью представляли первую древнейшую волну индоариев. Но, судя по имеющимся данным, предшествующая хараппская цивилизация не имела никакого отношения к ариям. В то же время есть основания полагать, что ее жрецы пополнили ряды брахманов. Видимо, именно таким путем индуизм унаследовал некоторые древнейшие ритуалы и образы богов (например, рогатый бог в позе йоги мог лежать в основе образа Шивы) (Thapar 1989–1991: 255–264; 1996: 11–15, 19–25; 2000d; Ratnagar 2007: 357–368; Sharma 1993; Allchin 1995: 26–53; Erdosy 1995; Anthony 2007; Кузьмина 2008; Шнирельман, Пейрос 1992).

Между тем идеологов индусского движения такие научные выводы не устраивали. Им нужны были доказательства абсолютной автохтонности ариев. В 1980 – 1990-х гг. это движение было на взлете, и со временем БДП получала все больше и больше голосов избирателей. Она достигла своей наивысшей популярности в конце 1990-х гг., когда в результате победы на парламентских выборах получила право сформировать свое собственное правительство (Клюев 2002: 232), остававшееся у власти в 1999–2004 гг. В 2014 г. эта партия снова пришла к власти в Индии, и это грозит новыми «боями за историю».

Нападки на индийских историков и археологов со стороны индусских националистов начались еще во второй половине 1970-х гг. Тогда поношению подвергся учебник индийского историка Р. Ш. Шармы «Древняя Индия». Наряду с активистами «Арья Самадж» против него выступил, в частности, известный археолог, будущий президент Индийского археологического общества С. П. Гупта, тесно связанный с РСС. Он еще тогда начал доказывать, что прародина ариев лежала в самой Индии и что хараппская цивилизация была связана с «ведической культурой». Яростные критики требовали изъятия книги Шармы из продажи. Защищая свои взгляды, Шарма отметил, что «попытка поместить прародину ариев в Индию и вернуться к ведам напоминает о попытке нацистов возвеличивать арийцев для распространения расизма».

1990-е гг. были отмечены глубоким расколом в индийском научном сообществе, в результате чего часть историков и археологов стали сознательно обслуживать идеологические запросы хиндутвы. Так, патриарх индийской археологии, бывший директор археологической службы Индии Б. Б. Лал, который начиная с 1950-х гг. вел поиски археологических доказательств историчности эпосов Махабхараты и Рамаяны, в 1990-х гг. использовал свой авторитет для поддержки фундаменталистов. Показательно, что к началу 1990-х гг. пересмотром истории занимались уже не только профессионалы (см., напр.: Rao 1973; 1979; 1984; Verma 1984; Misra 1992; Chakrabarti 1994), но и дилетанты (писатели, инженеры, математики, банковские служащие и пр.), причем не только в Индии (Sethna 1992; Nayak, Gosh 1992; Talageri 1993), но и за рубежом. Например, в США и Канаде это встречалось в среде индийских иммигрантов-компьютерщиков, считавших себя прямыми продолжателями арийской миссии, уходящей корнями к 5-му тыс. до н. э. (Kak 1989; 1992; Rajaram 1993; Rajaram, Frawley 1994). Будучи сами иммигрантами, они всячески отрицали возможность миграции индоариев в Индию, настаивали на их автохтонном происхождении и объявляли древнеиндийскую цивилизацию не только арийской, но и древнейшей в мире. Сегодня к услугам индийской диаспоры имеются многочисленные сайты, излагающие историю в духе хиндутвы (Ванина 2014: 270–271). В защиту хиндутвы выступили молодой бельгийский философ К. Элст (Elst 1993), обучавшийся в Бенаресе, и вовсе не имевший высшего образования американец Д. Фроли, увлекавшийся неоиндуизмом и взявший имя Вамадева Шастри (Frawley 1994). Таких авторов особенно любило публиковать делийское издательство «Голос Индии», всеми силами пытавшееся снабдить хиндутву научным авторитетом.

Все эти авторы не только критиковали «арийский миф» как продукт колониализма, что выглядело справедливо, но, вместо того чтобы его отвергнуть, они пытались его переосмыслить, кардинально пересматривая при этом древнейшую историю Индии. Некоторых из них возмущало отождествление ариев с кочевыми скотоводами, что для них означало неприемлемое объявление тех «варварами». Они связывали хараппскую цивилизацию с деятельностью ариев, объявляли ее язык «арийским» и отождествляли с санскритом, относили ее к «ведической культуре» и заявляли, что будто бы Ригведа была создана не позднее 5-го тыс. до н. э. Некоторые доказывали, что арии жили в долине Инда еще в 7-м тыс. до н. э. и что их расселение шло не с запада на восток, а в прямо противоположном направлении (о возможности этого якобы говорил пример цыган). Такой подход делал Северо-Западную Индию прародиной ариев и объявлял их создателями едва ли не древнейшей цивилизации в мире. Наконец, эти авторы утверждали, что центр хараппской цивилизации лежал вовсе не в долине Инда (которая отошла к Пакистану!), а вдоль высохшего русла реки Сарасвати, когда-то протекавшей по территории нынешней Северо-Западной Индии. Поэтому даже предлагалось переименовать эту цивилизацию в «индо-сарасватскую».

Некоторые представители этой группы были участниками Всемирного археологического конгресса, проходившего в Дели 4 – 11 декабря 1994 г., где они доказывали, что прародина индоариев располагалась в Индии, что Ригведа была составлена 7 тыс. лет назад и что хараппская цивилизация была создана ариями. Для этого они не только давали известным археологическим фактам интерпретации, несовместимые с научной методологией, но и шли на явные подтасовки и фальсификации.

В 1994 г. журнал «Мантхан», издававшийся в Дели фундаменталистами из РСС, опубликовал подборку статей, призванную дискредитировать «теорию миграции» и доказать местное происхождение ариев. Эта подборка была составлена вышедшим на пенсию журналистом и бывшим преподавателем истории Делийского университета Д. Сварупом. Едва ли не главным его аргументом было то, что идея пришлого характера ариев возникла и долго развивалась западными учеными (то есть «чужестранцами»), связанными с европейским национализмом и колониализмом. Тем самым, «миграционная теория» изначально имела политизированный характер (что в значительной мере так и было). Для него эта теория звучала оскорбительно, ибо отнимала у индусов их священные книги, связывая те с «варварскими иноземными захватчиками». Он не желал вести свое происхождение от «пришлых чужаков» и соглашаться с тем, что индусам пришлось воспринять и усвоить «чуждые» им идеи. Его неприятно поражало то, что многие индийские ученые до сих пор склонны жить такими чужими политизированными концепциями, каковой он изображал «теорию арийского завоевания». Он обличал ее как ослабляющую индийскую нацию и способствующую сепаратизму. Вдохновленный новыми археологическими открытиями, ставившими под сомнение эту теорию, он не только доказывал, что многие западные ученые готовы радикально пересмотреть свое отношение к ней, но и, вопреки фактам, утверждал, будто они согласны датировать Ригведу началом 5-го тыс. до н. э. в соответствии с взглядами индусских фундаменталистов. Занимаясь подтасовкой фактов, он заявлял, что якобы ныне многие индийские ученые полностью отрицают «теорию миграции». При этом в список таких ученых он включал не только нескольких индийских специалистов, пошедших на уступки хиндутве, но и дилетантов, о которых упоминала Р. Тхапар (Swarup 1994).

Показательно, что в статье, помещенной в этом сборнике, молодой индийский банковский служащий Ш. Талагери утверждал, что «теория арийского завоевания» подрывала рациональные основы индийского национализма, и одновременно показывал, что среди индийских националистов были и те, кто ее разделял, и те, кто ее отвергал. И если другие индийские авторы сборника уличали эту теорию в ее связях с колониализмом и империализмом, то он доказывал, что ничуть не меньше она была способна служить интересам левых (Talageri 1994). Но в таком случае проблема оказывалась вовсе не в самой этой теории, а в том, кто, как и для каких целей ее использует. Мало того, отвергая теорию прихода ариев в Индию, индийские авторы этого сборника вовсе не желали отрицать миграцию как таковую: помещая «прародину ариев» в Северо-Западной Индии (в Пенджабе), они писали об их миграции на юг континента, а также допускали древние миграции из Индии вплоть до Европы. Иными словами, критикуя «арийский миф» в изложении западных авторов, они вовсе не отказывались от него, а лишь придавали ему прямо противоположный смысл, лучше соответствовавший их собственным целям (см., напр.: Talageri 1993).

Сравнительно недавно А. Шарма выразил удивление тем, что сегодня идею автохтонного происхождения ариев называют националистической. Подобно Талагери, он делал акцент на том, что националисты могут в принципе использовать самые разные теории. Ссылаясь на построения Тилака, он отметил, что для агрессивного национализма характерна именно теория миграции, выводящая ариев из каких-либо удаленных от Индии регионов. По его мнению, если и можно считать автохтонную гипотезу националистической, то речь должна идти о «мягкой» оборонительной форме национализма (Sharma 1995: 180–181). Иными словами, он попытался ослабить критику внешних наблюдателей, упрекающих ряд современных индийских ученых в политизации вопроса о происхождении древних ариев.

Однако если рассматривать националистические концепции этногенеза в развитии, то картина получается иной. В действительности вырисовывается интересная динамика, демонстрирующая едва ли не универсальную тенденцию смены миграционной парадигмы на автохтонную в русле националистического дискурса. Как показали еще советские авторы рубежа 1920 – 1930-х гг., теория миграции идеально служила интересам империализма, колониализма и экспансионизма. Однако в колониальный период духовные вожди угнетенных народов, как правило получавшие образование в метрополиях, не столько отвергали этот подход, сколько, напротив, брали его на вооружение, пытаясь обратить против колонизаторов. Действительно, в период борьбы против колониализма или дискриминации лидерам национально-освободительного движения было важно подчеркнуть величие предков и их славные деяния, ибо это создавало боевой настрой и помогало мобилизации масс. Именно такую политическую задачу и выполняла в их устах теория миграции. В частности, она была призвана показать, что не колонизаторы принесли в данный регион цивилизацию и культуру, а далекие предки обитающего здесь народа. Это оказывало определенное психотерапевтическое действие, ибо помогало избавиться от комплекса неполноценности и от преклонения перед колонизаторами и создавало веру в свои собственные силы.

Однако обретение независимости потребовало иного подхода. Ведь легитимация вновь возникшего национального государства требует доказательства законного и неоспоримого права на обладание данной территорией. А это заставляет обращаться к автохтонной модели и доказывать, безусловно, местное происхождение предков. Другой причиной популярности автохтонизма стало то, что он помогал отвести от своих предков (а значит, и от себя) обвинение в том, что они покорили местное население, навязали ему кастовую систему и тем самым обрекли его на неполноправное положение, в котором оно находится до сих пор. Ведь такой аргумент до сих пор звучит из уст далитов и тамилов.

Все это и стоит за современной сменой парадигм в индийской историографии. Кроме того, нельзя забывать о том, что нацисты тоже называли свой национализм «оборонительным». И сегодня ни один национализм не отважится открыто заявить о своих агрессивных, милитаристских, гегемонистских устремлениях. Но это нисколько не мешает ему проявлять агрессию по отношению к «меньшинствам» и «чужакам». Так, показательно отношение индусского национализма к представителям иных конфессий, и прежде всего к мусульманам. Не менее важно и то, что некоторые сторонники хиндутвы понимают «индусскую Индию» в цивилизационном плане и доказывают, что сегодня происходит становление «индусской цивилизации», чему, как они сетуют, мешают индийские «западники» (Goel 1993; Jain 1993: 375. Об этом см.: Lele 2000: 23–29). Этот цивилизационный проект имеет и территориальный аспект: некоторые лидеры фундаменталистов мечтают о «возвращении» Пакистана и Бангладеш в состав Индии.

Вместе с тем нельзя не отметить, что некоторым пакистанским ученым генеалогия, выводящая предков из хараппской цивилизации, кажется не менее соблазнительной, чем их индийским коллегам. Причем современная исламская идентичность этому нисколько не мешает (см., напр.: Rahman 1996).

Как правильно замечает Д. Фигейра, в Индии образ ариев многообразен. Он может означать как истинных индусов, так и пришлых чужаков. В первом случае периферия отсекается как инородное образование, а во втором она, напротив, реинтерпретируется и противопоставляется центру. Классический арийский миф давал возможность привилегированной части индийского общества отождествлять себя с пришельцами-завоевателями. В эпоху британского владычества средний класс тем самым подчеркивал свое культурное превосходство над колонизаторами. И это помогало ему бороться против колониализма. В то же время выходцы из общественных низов реинтерпретировали арийский миф, совершая его деконструкцию и показывая, что и социальная ситуация может быть кардинально изменена. При этом низшие слои противопоставлялись высшим как два совершенно разных общества, и первые, по крайней мере, символически получали то место в социальном пространстве, которого они якобы заслуживали, а вторые без сожаления свергались с пьедестала. Поэтому, как отмечает Фигейра, сегодня следует вырабатывать более тонкие методы анализа дискурса в колониальном обществе и проводить различие между национализмом и стремлением местной элиты сохранить структуру традиционной власти, легитимируя это апелляцией к идеализированному древнему порядку. Ведь в одних случаях арийский миф служил в Индии идеологией сопротивления колониализму, будь то британский колониализм или арийский (брахманский), а других – гегемонистскому проекту, направленному против меньшинств. Иными словами, его функции отличались многообразием и определялись теми группами, которые к нему обращались (Figueira 2002: 157–159. См. также: Trautman 1997: 221–222).

 

Заключение

Таким образом, мы проследили историю арийского мифа на протяжении более 200 лет. Возникнув как невинная научная гипотеза в контексте раннего европейского романтизма, арийский миф проделал в своем развитии причудливую траекторию, став основой насыщенного политического дискурса. При этом в различных контекстах, в разные эпохи и на разных континентах он принимал свой особый облик, диктовавшийся интересами его создателей и пропагандистов, способных изменить его смысл до неузнаваемости. Это говорит нам прежде всего о высокой социальной роли науки. Если создаваемые ею концепции затрагивают болевые точки современного общества или интересы определенных общественных групп, то такие концепции с легкостью переосмысливаются и используются в тех или иных политических целях, порывая с академической скрупулезностью и вне зависимости от того, что думают об этом ученые. Впрочем, как мы видели, и среди ученых находятся такие, для кого политические интересы оказываются не в пример важнее научных. Следовательно, ученые отнюдь не живут в «башне из слоновой кости», а являются заинтересованными участниками политического процесса, что нередко оказывает существенное влияние на саму их научную деятельность – на то, какие именно научные проблемы привлекают их внимание, какие методы и источники они используют в своем исследовании, как они их интерпретируют и к каким именно выводам приходят.

Речь, разумеется, идет о влиянии национализма на научную парадигму. Так, если колонизаторам арийский миф был нужен для оправдания процесса колониализма как «цивилизаторской миссии», направленной на просвещение «варваров», то местные противники колониализма и активисты национально-освободительного движения тоже прибегали к его помощи, но использовали его в совершенно ином ключе. В ранний период они могли разделять миграционную гипотезу, но при этом отождествлять своих предков все с теми же колонизаторами. Это делалось для того, чтобы показать, что, во-первых, по своей культуре и цивилизаторским способностям предки нисколько не уступали нынешним колонизаторам или даже находились с ними в близком родстве, а во-вторых, именно поэтому местное население не должно рассматриваться уничижительно в качестве «варваров» и имеет полное право на самостоятельное развитие.

После получения независимости такая концепция неизбежно требовала переосмысления, так как для своей легитимации национальное государство было заинтересовано в опоре на принцип автохтонности: необходимо было доказать, что основное его население является «коренным», то есть имеет предков, обитавших здесь испокон веков. За этим стоит идея исторического права на территорию проживания, апелляция к которому широко используется в современном мире при отсутствии у бывших колониальных народов зафиксированного юридического права на свои земли.

Казалось бы, территориальный вопрос не находится в какой-либо неразрывной связи с идеей «арийских предков». Однако идеологи политических движений не готовы отказаться от арийского мифа, создающего весьма привлекательный образ предков, награждая их самыми завидными качествами. Поэтому, чтобы связать своих предков с арийцами, последних требуется сделать автохтонами. Это вовсе не означает полного отказа от миграционной парадигмы, но теперь миф признает только миграции вовне, а их исконным центром оказывается именно данный регион или государство. В результате возникает парадоксальная ситуация, когда «прародина арийцев» оказывается заложницей национальности создателей местных версий арийского мифа. Так, для современных индусских фундаменталистов такой прародиной служит Северная Индия, украинские националисты отождествляют ее с Украиной («государство Аратта»), армянские помещают ее на Армянском нагорье, курдские обнаруживают ее в горах Тавра и Загроса, таджикские ищут ее в Средней Азии, а русские – в Приполярье («Гиперборея-Арктида») или на Южном Урале, где их интересы иной раз пересекаются с башкирскими националистами. Даже некоторые осетинские авторы готовы сделать Осетию едва ли не древнейшим центром расселения индоевропейских племен, хотя в целом в осетинской историографии доминирует представление о приходе скифских или аланских предков извне.

Мало того, сегодня русские националисты нередко объявляют, что именно Россия была прародиной «славян-арийцев», откуда те и расселялись по всему миру, осуществляя свою «цивилизаторскую миссию». Примирить такие концепции совершенно невозможно, и оказывается, что они вовсе не решают какие-то научные задачи, а преследуют своей целью конкретные интересы местных национализмов, то есть предназначены прежде всего для внутреннего пользования.

Действительно, миф, делающий упор на местных предков и превозносящий их прошлое, призван помочь преодолеть комплекс неполноценности, возникающий у националистов при знакомстве с более древним и более насыщенным героическими событиями прошлым некоторых других народов, в частности античных. На протяжении последних двух веков у самых разных мыслителей независимо друг от друга возникала досада оттого, что в школах или гимназиях им приходилось детально изучать историю ряда известных древних народов в ущерб истории их собственных предков. Посещают такие горькие мысли и современных русских националистов (Шнирельман 2012б: 36–37). В этом они не оригинальны, ибо еще в начале 1790-х гг. такой вопрос пришел в голову не кому иному, как Н. М. Карамзину. Тогда в своей поэме «Илья Муромец» он размышлял: «Мы не греки и не римляне; мы не верим их преданиям… Нам другие сказки надобны; мы другие сказки слышали от своих покойных матушек» (Карамзин 1966: 149). Очевидно, такие романтические настроения вообще характерны для культурного национализма.

Своеобразная ситуация сложилась ныне в некоторых новых государствах Центральной Азии и Южного Кавказа, где советская историческая наука всегда обнаруживала два пласта – один древний местный, а другой более поздний пришлый. Первый был связан с иранским (то есть с индоевропейцами) или иным местным населением, а второй – с тюрками. Это ставит многие местные титульные нации в сложное положение, так как чрезмерный упор на тюркских предков лишает их возможности апеллировать к историческому праву на территорию, ибо те считаются пришельцами. Поэтому, признавая двухкомпонентность своего происхождения, они с гордостью включают в число своих прямых предков древнее иранское население. Это неизменно отражается в официально признанных версиях национальной истории, находит свое выражение в государственной символике и получает место на страницах школьных учебников.

В то же время это вызывает недоумение и недовольство соседних народов, прежде всего армян и таджиков, считающих именно себя легитимными прямыми потомками индоевропейцев. Версии, выдвигаемые соседями, они воспринимают как противоправное посягательство на свое собственное историко-культурное наследие (Асатрян, Геворкян 1990; Шукуров, Шукуров 1996). Сегодня они также высоко ценят свое «арийское происхождение», апеллируя к нему для решения тех или иных политических задач. Скажем, в обоих случаях большое значение придается развитию добрососедских отношений с Ираном и Россией, для чего местные идеологи, политики и дипломаты не устают подчеркивать роль общего «арийского родства» и «арийского культурно-исторического наследия». Кроме того, арийский миф играет здесь и большую символическую роль, апеллируя к былым территориям, которые когда-то заселялись предками, а ныне находятся в составе соседних государств. В случае с Арменией речь идет об Армянском нагорье, а в случае с Таджикистаном – об обширных областях Средней Азии, занятых сегодня тюркскими народами.

Русские националисты также используют арийский миф для обоснования права на всю территорию современной России или даже бывшего Советского Союза ссылкой на широкое расселение древних индоевропейцев, которых местный миф отождествляет со «славянами-арийцами». Одной из причин этого служит страх перед распадом России или кардинальным изменением этнического состава ее населения в связи с депопуляцией у русских и массовой миграцией населения из соседних государств. В этом случае арийский миф служит символическим способом легитимации территориальных границ, и вовсе не случайно внимание его создателей и пропагандистов приковано главным образом к пограничным регионам. Отсюда – поиски примордиальной прародины на Крайнем Севере, стремление обнаружить следы древней славянской государственности на Кавказе, приписывание Рюрику и его балтийским родственникам славянских корней и, наконец, страстное желание сделать айнов Дальнего Востока «европеоидами» и «родственниками славян-ариев». Кроме того, русские националисты апеллируют к арийской идее, пытаясь защищать интересы русских в новых постсоветских государствах путем изображения их там «коренным народом», чьи «арийские предки» якобы с незапамятных времен населяли всю Евразию.

Помимо территориального измерения, арийская идентичность не утратила и своей культурной и цивилизационной ценности. В ряде постсоветских государств арийство культивируется неоязыческими движениями, которых не устраивает официальная история своих народов, связанная как с постоянными поражениями от более сильных противников, так и с вековым отсутствием собственной государственности и вхождением в состав других государств, а то и с длительным существованием народа в условиях диаспоры. Поэтому там большим спросом пользуется дохристианское прошлое, позволяющее представить своих предков великим победоносным народом, имевшим аутентичную культуру и древний язык. Обращение к древности нередко помогает обнаружить реальную или воображаемую раннюю государственность, призванную подтвердить, что предки отнюдь не были дикарями и варварами, а имели свое собственное политическое устройство. Это важный аргумент, помогающий преодолеть постколониальную растерянность и комплекс неполноценности и успешно строить свое новое государство. В свою очередь это требует напористости, агрессивности и даже жесткости, которых, как вслед за Ницше утверждают неоязычники, лишено современное христианство, призывающее к милосердию и игнорирующее этническую составляющую.

Примечательно, что такого рода аргументы кажутся привлекательными не только энтузиастам нерусского происхождения, но и русским неоязычникам, рисующим весь христианский период эпохой порабощения русского народа пришлыми миссионерами, будто бы навязавшими ему рабскую идеологию. А так как эти миссионеры представляются им иудеями, то ясно, почему современное политизированное русское неоязычество не может обойтись без антисемитизма. Символом таких настроений служит свастика, означающая в антисемитском дискурсе непримиримость к «семитам» и готовность к бескомпромиссной борьбе с ними. В этом значении свастику использовали нацисты; так ее понимают и современные правые радикалы. Поэтому стремление некоторых языческих волхвов очистить свастику от этих ассоциаций, объявив ее «древнеславянским символом», нельзя признать удачной.

К тем же аргументам обращаются и радикальные украинские националисты, также питающие склонность к неоязыческим взглядам. При этом как для русских, так и для украинских любителей арийства особую ценность представляет общее индоевропейское прошлое, позволяющее им рисовать головокружительные победоносные походы далеких предков и изображать их мужественными воинами и успешными завоевателями новых земель. В этом контексте возникает и образ древней империи, едва ли не древнейшего государства на планете. Но если украинские авторы ограничиваются территорией Украины, то русские не свободны от мегаломании. В их представлении древнейшие славяно-русские государства охватывали огромные территории Евразии, а иной раз даже выходили далеко за ее пределы. В некоторых версиях русские вообще рисуются первонародом, создавшим культуру, письменность и цивилизацию для всего человечества.

В этом контексте обнаруживается тесная связь между арийской идеей и религией. Русские и украинские неоязычники полагают, что отказ от христианства и возвращение к «этнической религии», «религии предков», во-первых, всемерно поспособствует преодолению раскола нации на фракции, а во-вторых, вернет ей утраченные моральные ценности, способные вывести ее из постсоветского кризиса. С этой точки зрения большую ценность для сторонников этой идеологии представляет зороастризм, в котором они хотят видеть первую «настоящую» религию, созданную предками-арийцами и позднее давшую жизнь всем остальным мировым религиям. Тем самым иудаизм с его Торой, или Ветхим Заветом, оказывается жалким слепком с арийского зороастризма, и многие сторонники этой идеи обвиняют иудеев в «краже» священных знаний у арийских предков. Они идут и дальше, противопоставляя иудаизм его мстительному и жестокому Богу исконной «арийской религии», знавшей якобы исключительно доброго и милосердного Бога. Для них из этого вытекает обвинение иудеев в искажении «арийского духовного наследия». Мало того, сам зороастризм изображается конечным итогом развития, начало которому было якобы положено некой «допотопной ведической религией», исконной верой примордиальных индоевропейцев, или «славяно-арийцев». Этой вере приписываются возвышенные моральные идеалы, с которыми связывается строгий социальный порядок, основанный на иерархии и корпоративном устройстве общественной жизни. Волхвы призывают к возвращению к этому порядку во имя общественного здоровья, которое якобы разъедается современной цивилизацией. В русле этого дискурса вновь становятся популярными лозунги «консервативной революции», привлекавшие немало европейских интеллектуалов в 1920-х гг.

Иной смысл арийская идея имеет в эзотерических учениях, непременной частью которых является весьма своеобразная версия антропогенеза, созданная Е. П. Блаватской и развитая ее последователями. Здесь арийцы представляются одной из «коренных рас», пришедшей на смену более ранним расам, обреченным на исчезновение в силу неких законов эволюции, связывающих каждую расу с особой отведенной ей эпохой. Для эзотериков наша эпоха представляется временем естественного господства арийской расы. К ней причисляется все современное человечество за исключением тех групп, которые связываются этим учением с остатками прежних рас, уходящих в небытие. При этом «раса» определяется не столько соматическими особенностями, сколько духовностью, и каждая последующая «раса», хотя и состоит из различных подгрупп, различающихся по физическим характеристикам, обладает более высокой духовностью, отличающей ее от предшествующих «рас». Оперируя понятием эволюции, эзотерики далеки от научного понимания эволюционных процессов и опираются на представление о неких космических силах или «Учителях», создающих каждую новую расу. Сами же люди оказываются беспомощными и неразумными, в результате чего каждая «расовая эпоха» дает пример не прогресса, а упадка; ее окончание знаменуется глобальной катастрофой, и «Учителям» приходится вмешиваться и создавать новую расу, которая, правда, оказывается более совершенной, чем предшествующая. В этом якобы и состоит процесс «эволюции».

Примечательно, что «арийский миф» привлекает и некоторых русских радикалов, не желающих порвать с православием. В такой среде определенной популярностью пользуется идея «арийского христианства», развивавшаяся в 1920 – 1930-х гг. некоторыми немцами-протестантами, стремившимися очистить христианство от «семитского наследия».

В свою очередь индусские фундаменталисты отождествляют арийцев с индуизмом как «естественной» для них религией. Здесь религия жестко связана с национальной идеей и даже в некоторых контекстах обретает расовые параметры. Впрочем, в идеологии индусского национализма эти параметры остаются размытыми – они постоянно обсуждаются и пересматриваются в зависимости от контекста дискурса.

В то же время, благодаря развитию физической антропологии и в последние десятилетия – генетике, понятие «раса» оказалось тесно связанным с биологией, и это дает о себе знать даже там, где наблюдаются попытки определять его через «духовность» и религию. Этому способствует сомнительная идея о неразрывной и жесткой связи духовного с физическим. Хотя никому так и не удалось доказать наличие такой связи, что и выводит эту идею за рамки современной наукой, она служит одним из важнейших компонентов расовой теории, до сих пор культивирующейся расистами. Эта идея время от времени эксплицитно или имплицитно всплывает в некоторых религиозных дискурсах, прежде всего в рамках эзотерики и современного индусского фундаментализма. В результате ставится вопрос о кардинально различных менталитетах, якобы имманентно присущих разным народам или разным конфессиональным группам и не позволяющих им уживаться вместе. Некоторые эзотерики даже прямо связывают «менталитет» с определенными физическими особенностями.

В еще большей степени это свойственно многим современным язычникам, для которых за понятием «этническая религия» скрываются группы, различающиеся по крови. В этих дискурсах кровь и почва прочно сливаются в неразрывное целое. Поэтому неоязычники склонны к расиализации окружающей социальной среды, и их нарративы перенасыщены положениями, отсылающими к «расе». Для многих современных как русских, так и украинских язычников «раса» представляется фундаментальным понятием, тесно связанным с культурой и историей, причем стержнем последней нередко объявляется «расовая борьба». При этом «арийцы» отождествляются с «белой расой» или же изображаются ее лучшей частью или авангардом. Им приписывается миссия спасения современного человечества от природной катастрофы или же спасения «белой расы» от «наплыва мигрантов».

Такой дискурс, разумеется, не может обойтись без образа врага, якобы сознательно приводящего в действие всевозможные механизмы, вызывающие негативные процессы в современном мире. В русле рассматриваемых шовинистических взглядов таким традиционным врагом «арийцев» вот уже более ста лет рисуются «семиты». Сегодня эта идея так или иначе присутствует во всех текстах, созданных русскими радикалами. Примечательно, что, подхватывая расовую теорию, такие авторы видят в «семитах» не какого-то случайного противника, ставшего врагом в силу сложившихся обстоятельств, а вечного неизбежного недруга, который из века в век противостоит «арийцам», строит им козни и пытается либо установить над ними господство, либо вовсе их уничтожить. За всем этим стоит расовый антисемитизм, возникший в Европе во второй половине XIX в. и ставший основой нацистской идеологии и практики. В этом контексте происходит демонизация и дегуманизация евреев. Они нередко изображаются не какой-либо «иной расой», а «биороботами», созданными древними жрецами с определенной политической целью. Авторы таких произведений склонны обращаться к сюжетам древней истории и даже к палеолиту и процессу антропогенеза, чтобы доказать «вредоносность» евреев, которые тем самым превращаются в вековечных заклятых врагов «арийцев», наделенных якобы «генетическими» ущербными чертами характера. В частности, древнее население Палестины объявляется либо «славянами-арийцами», либо их близкими родственниками. А завоевание этого региона древними евреями трактуется как начало длительной экспансии, ставящей своей целью покорение славян и установление мирового господства.

Многие особенности такой версии истории заимствуются из известных антисемитских памфлетов столетней давности, всемерно использовавшихся и нацистами. Сегодня эти идеи активно обсуждаются не только в политических трактатах, но и в массовой литературе, написанной в стиле фэнтези. В этом участвуют как признанные писатели, так и самодеятельные авторы и радикальные политики. Встречаются среди них и языческие волхвы. Такая литература с готовностью выкладывается в Интернете и привлекает внимание радикально настроенной молодежи. Следователи неоднократно обнаруживали ее в квартирах скинхедов, подозреваемых в нападениях на людей.

Таким образом, «арийская идея», полюбившаяся эзотерикам и неоязычникам, не свободна от антисемитизма. При этом представление о якобы вечной борьбе Светлых и Темных сил, Добра и Зла, «арийцев» с «семитами» обнаруживает свои корни в христианской идее борьбы Бога с Сатаной. В этом отношении эзотерический, неоязыческий и расистский взгляды на прошлое оказываются близкими родственниками – все они в конечном счете по-своему воспроизводят христианское представление о «последних временах».

Если в Европе образ врага долгое время ассоциировался с «семитами», то в других контекстах такой враг с легкостью получает иное лицо. Так, для армянских и таджикских националистов злая сила, выступающая против «арийцев», отождествляется с тюрками, а для индусских фундаменталистов – с мусульманами. Определенные изменения происходят и в представлениях русских радикалов. Объявляя себя «арийцами», сегодня скинхеды готовы сражаться за «спасение белой расы», что в российских условиях выливается в нападения на «мигрантов» или даже на «нерусских» в целом. Парадоксально, что их жертвами становятся и таджики, считающие себя «арийцами».

Наконец, в этой обстановке мы встречаемся и с другим парадоксальным явлением, когда, чтобы вывести себя из-под удара, потенциальные жертвы скинхедов отождествляют себя с «арийцами» в надежде на то, что это поможет им установить добрососедские отношения с местным населением. Выше мы видели, как в этом контексте не только некоторые таджикские интеллектуалы, живущие в России, подчеркивают общее «арийское наследие» у себя и у русских, но даже корейский интеллектуал находит нужным наградить корейцев «арийскими предками». Аналогичная тенденция наблюдается в среде российских тюрков и даже монголоязычных народов, где делаются попытки обеспечить идею «евразийской общности» «арийской основой». А в Германии, чтобы избежать исламофобии, некоторые иранские иммигранты объявляют себя «зороастрийцами», что снова апеллирует к «арийству». Сегодня в поисках основы для этого некоторые авторы прибегают к генетическим данным, обнаруживая некоторые генетические маркеры, общие для «арийцев» и для тех народов, которые до недавнего прошлого никогда не включались в индоевропейскую семью.

В наше время «арийский миф» напрямую связан с идентичностью, предлагая людям образ престижных предков, причем нередко конструирующийся по расовым канонам и отсылающий к «белой расе». В таком контексте идентичность рисуется в расовых тонах и открывает простор для расистского дискурса с его представлением о «высших» и «низших» расах, иерархии народов и «несовместимости менталитетов». Но если в период колониализма образы, создававшиеся «арийским мифом», отличались однозначностью, то сегодня в эпоху нового расцвета этнонационализма они необычайно многообразны и находятся в прямой зависимости от идентичности своих творцов и интерпретаторов. Это обрекает «арийскую идею» на столь же бесконечные, как и бесплодные споры о том, кому именно должно принадлежать «арийское наследие», играющее роль символического капитала, призванного усилить позиции каждой из сторон.

Ситуация усугубляется тем, что в ряде контекстов «арийская идентичность» приобретает либо этнорелигиозный облик (в среде язычников), либо просто религиозный, оторванный от этничности (у эзотериков). Поэтому и современная борьба, обусловленная «арийской идентичностью», имеет в виду совершенно разные цели, далеко не всегда напрямую связанные с агрессивным расизмом: иногда это территориальный и политический суверенитет, иногда – защита от дискриминации и ксенофобии, а иногда – монополия на духовные ценности.

Иными словами, если, по мнению ученых, «арийская раса» является заблуждением, то это не останавливает энтузиастов, широко использующих такое понятие для выстраивания привлекательного мифа, пользующегося популярностью у публики и в некоторых контекстах служащего для достижения определенных политических целей. Арийский миф наделяет людей славными предками, снабжает наполненной глубокого смысла символикой, помогает продвижению некоторых политических идей и питает ряд новых религиозных движений. В то же время он помогает создавать образ врага и в этом качестве служит социальной мобилизации, основанной на ксенофобских установках и стереотипах.

 

Библиография

А. А. 1996. Революционный национализм // Русский реванш, № 1.

Абаев В. И. 1949. Осетинский язык и фольклор. М.; Л.: АН СССР.

Абаев В. И. 1995. Ностальгия по язычеству в христианском мире // Волшебная гора, № 3: 270–271.

Абакумов А. В. 1995. Евразийские арии и Русь // Русская мысль, № 1–6: 37–39.

Абакумов А. В. 1997. Славяне в Казахстане: возвращение на Родину? // Экономическая газета, № 16: 8.

Абакумов А. В. 2000. Русские и татары в Крыму // Наследие предков, № 2: 18–21.

Абашин С. Н. 2007. Национализмы в Средней Азии в поисках идентичности. СПб.: Алетейя.

Аббасов А., Остапенко В. 1992. Загадки и тайны Воронежского края. Воронеж: Центрально-Черноземное книжное издательство.

Абдакимов А. 1994. История Казахстана (с древнейших времен до наших дней). Алматы: РИК.

Абдакимов А. 2002. История Казахстана (с древнейших времен до наших дней). Учебное пособие. Издание третье. Алматы: Казакстан.

Абдуразаков И. 1993. Киргизы: об их судьбах // Слово Кыргызстана, 8 мая. С. 7.

Абрашкин А. А. 1999. Древние росы. Пути миграции // Д. А. Андреев (ред.). Гибель России: новый взгляд на древнюю историю Руси и тайная история уничтожения России «мировым сообществом», с. 86 – 120. М.: Метагалактика.

Авдеев В. Б. 1989. Нерожденным рожден был отцом // Литературная газета, 18 октября. С. 5.

Авдеев В. Б. 1994. Преодоление христианства. М.: Капь.

Авдеев В. Б. 1996. Интегральный национализм // За русское дело, № 11: 1–2.

Авдеев В. Б. 1997. Свобода личности и расовая гигиена // За русское дело, № 5: 4–6.

Автохтони 1992. Автохтони Криму // Державнiсть, № 2: 3–5.

Агурский М. 1975. Неонацистская опасность в Советском Союзе // Новый Журнал (Нью-Йорк). Кн. 118: 199–204.

Ажажа В. Г. 2002а. Уфологическая мистерия. Кн. 1. Эйфория. М.: АиФ-Принт.

Ажажа В. Г. 2002б. Уфологическая мистерия. Кн. 3. Сотворение мира: день восьмой. М.: АиФ-Принт.

Айзахметов А. А. 2004. Рождение тюркского мира. Тараз: Сенiм.

Айтмуратов Д. 1986. Тюркские этнонимы: каракалпак, черные клобуки, черкес, башкурт, кыргыз, уйгур, тюрк, печенег, сак, массагет, скиф. Нукус: Каракалпакстан.

Акишев К. А. 1978. Курган Иссык. М.: Искусство.

Акишев К. А. 1988. Этнокультурная ситуация в древнем Казахстане // Б. А. Литвинский и др. (ред.). Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Тезисы докладов Всесоюзной конференции (20–23 ноября 1988 г.), с. 8–9. М.: АН СССР.

Акишев К. А. 1999. Восточная Евразия – взгляд сквозь века // Кошанов А. К., Нысанбаев А. Н. (ред.). Идеи и реальность евразийства. Алматы: Дайк-Пресс.

Акманов И. Г. (ред.). 1991. История Башкортостана. Учебник для 8–9 кл. Ч. 1. С древнейших времен до 1917 г. Уфа: Министерство науки, высшей школы и техникумов.

Акманов И. Г. (ред.). 1996. История Башкортостана. Учебник для 8–9 кл. Ч. 1. С древнейших времен до 1917 г. Уфа: Китап.

Акумулятор 1990. Акумулятор iсторичноï пам’ятi // Лiтературна Украïна, 1 березня.

Алаев Л. Б. 2001. Очередной конгресс востоковедов. Нужны реформы // Восток, № 1: 131–135.

Алексеев А. А. 1995. Опять о «Велесовой книге» // Русская литература, № 2: 248–254.

Алексеев М. П., Лихачев Д. С. и др. 1976. В защиту академика В. Г. Васильевского // Юность, № 3: 111.

Алексеев С. Т. 1986. Слово. М.: Современник.

Алексеев С. Т. 1987. Игрушки – не игрушки! // Книжное обозрение, 25 декабря. С. 7.

Алексеев С. Т. 1995. Сокровища Валькирии: В 2 т. М.: Ковчег.

Алексеев С. Т. 1997а. Сокровища Валькирии – 2. М.: Олма-пресс; СПб.: Нева.

Алексеев С. Т. 1997б. Пришельцы. М.: Олма-пресс; СПб.: Нева.

Алексеенко С. А. 1995. Тишина Байконура // Свет. Природа и человек, № 2: 16–19.

Алексеенко С. А. 1996. По следу ариев-славян // Свет. Природа и человек, № 2: 18–22.

Алексеенко С. А. 1997а. От Руси к Славянии // Свет. Природа и человек, № 1: 70–74.

Алексеенко С. А. 1997б. Индия… близ Плисецка // Свет. Природа и человек, № 3: 26–28.

Ализаде М. (ред.). 1998. Человек и общество. Баку: Маариф.

Алимова Д. А., Арифханова З. Х., Аширов А. А., Назаров Р. Р. 2006. Еще раз о проблемах этнологии в Узбекистане // Этнографическое обозрение, № 3: 107–126.

Аль-Фатих 1997. Древние пришельцы. Уфа.

Аманжолов А. С. 1965. Древнетюркская руническая надпись из Прииртышья // Народы Азии и Африки, № 3: 150.

Аманжолов А. С. 1971. Руноподобная надпись из сакского захоронения близ Алма-Аты // Вестник АН Казахской ССР, № 12: 64–66.

Амодрюз Г. А. 2001. Русский народ и защита белой расы // Атеней, № 1.

Андреев А. И. 2004. Оккультист страны Советов. Тайна доктора Барченко. М.: Яуза, Эксмо.

Андреев А. И. 2008. Гималайское братство: теософский миф и его творцы. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та.

Андреев А. И., Бережков В. 2006. Оккультисты Лубянки. М.: Издатель Быстров.

Андреев Н. Д. 1986. Раннеиндоевропейский праязык. Л.: Наука.

Анисимов А. 1994. Кто такие казаки? // Колокол, № 37: 6.

Аннинский Л. 1998. Пятая цивилизация // Родина, № 2: 28–29.

Антоненко С. Г. 1994. Русь арийская (непривычная правда). М.: Паллада.

Антоненко С. Г. 1996. Нежить. Размышления о современном язычестве // Москва, № 9: 157–165.

Антоненко С. Г. 1997а. Крест над скалой // Наш современник, № 1: 196–198.

Антоненко С. Г. 1997б. Русь арийская? // Родина, № 8: 75–79.

Антоненко С. Г. 2000а. Черное золото власти // Родина, № 6: 5–7.

Антоненко С. Г. 2000б. От советского к постсоветскому образу – мутации мифа власти в современной России // К. Аймермахер, Ф. Бомсдорф, Г. Бордюгов (ред.). Мифы и мифология в современной России, с. 188–211. М.: АИРО-XX.

Антоненко С. Г. 2004. Идеология традиционализма в России // Новая политика, 17 июня 2004.

Антоненко С. Г., Филиппова Т. 1998. В пасть к Люциферу // Родина, № 2: 16.

Аринушкин А., Черкасов И. 1998. Зов Гипербореи. М.: Гиль-Эстель.

Арсеньев Б. 1999. Наедине со временем // Якиманка, июнь (№ 5): 6–7.

Артыкбаев Ж. О. 1999. История Казахстана. Учебник-хрестоматия. Астана: Фолиант.

Артыкбаев Ж. О. 2005. Кочевники Евразии в калейдоскопе веков и тысячелетий. СПб.: Мажор.

Артыкбаев Ж. О., Сабданбекова А. А., Абиль Е. А. 2006. Рассказы по истории Казахстана. Алматы: Атамура.

Арутюнов С., Пензов И., Передерин В. 1995. Церковь. Богатство. Политика // Молния, № 14 (январь): 6.

Архакова А. 2011. Светлое арийское будущее. Guardian увидела в рекламе курорта пропаганду фашизма // Частный корреспондент, 18 мая ().

Асатрян Г. С., Геворкян Н. Х. 1990. Азербайджан: принцип присвоения и иранский мир. Ереван: Гителик.

Асеев О. В. 1998. Неоязычество в современной России: этнополитический и социальный аспекты // Н. А. Трофимчук (ред.). Государство, религия, церковь в России и за рубежом, № 5: 18–25.

Асеев О. В. 1999. Славянское неоязычество в современной России // Н. А. Трофимчук (ред.). Государство, религия, церковь в России и за рубежом, № 1: 29–35.

Аскаров А. А. 1986. Некоторые аспекты изучения этногенеза и этнической истории узбекского народа // Алексеев В. П. (ред.). Материалы к этнической истории населения Средней Азии, с. 7 – 10. Ташкент: Фан.

Аскаров А. А. (ред.). 1993. История народов Узбекистана. Т. 2. Ташкент: ФАН.

Аскаров А. А. 1997. История Узбекистана. Ташкент: Узбекистон.

Аскаров А. А. 2005. Арийская проблема: новые подходы и взгляды // Анарбаев А. А. (ред.). История Узбекистана в археологических и письменных источниках, с. 81–91. Ташкент: ФАН.

Аскаров А. А. (а) Тюрки – коренные жители Средней Азии ().

Аскаров А. А. (б) Антинаучная позиция панираниста (ответ на статью Р. Масова «Тюркизация арийцев») ().

Аскаров А. А. (в) Дискуссия по арийской проблеме в ЦентрАзии (второй ответ паниранистам) ().

Асов А. И. 1993а. Астероид «Судного Дня» // Наука и религия, № 4: 4–7.

Асов А. И. 1993б. Дажьбог – из созвездия Льва // Наука и религия, № 10: 15–17.

Асов А. И. 1993 в. Слово о любви // Наука и религия, № 3: 48–50.

Асов А. И. 1994а. Времена Святогора // Наука и религия, № 9: 27–28.

Асов А. И. 1994б. Комментарии и примечания // Велесова книга. М.: Менеджер.

Асов А. И. 1994 в. Космопорт птицы Гамаюн // Наука и религия, № 4: 18–20.

Асов А. И. 1994 г. Золотая книга Коляды // Наука и религия, № 12: 28–30.

Асов А. И. 1995. Судьба «Боянова гимна» // Наука и религия, № 4: 12–14.

Асов А. И. 1996а. Куда девались русские манускрипты из библиотеки французской королевы // Чудеса и приключения, № 3: 34–36.

Асов А. И. 1996б. Арии пришли с севера // Наука и религия, № 1: 28–30.

Асов А. И. 1996 в. Берендеи – воины и хранители веры // Наука и религия, № 6: 50–53.

Асов А. И. 1996 г. Урал сокровенный // Наука и религия, № 7: 32–34.

Асов А. И. 1996д. Легенда о Богумире // Наука и религия, № 11: 26–29.

Асов А. И. 1997. Москва – третий Аркаим // Наука и религия, № 8: 18–20.

Асов А. И. 1998а. Святилище сейдъ-зор в горах Луярва // Наука и религия, № 1: 36.

Асов А. И. 1998б. Ведические храмы славян // Наука и религия, № 1: 37–39.

Асов А. И. 1998 в. Путь к «Звездной книге Коляды» // Наука и религия, № 2: 50–53.

Асов А. И. 1998 г. Амазонки были славянками // Наука и религия, № 3: 54–55.

Асов А. И. 1998д. Мифы и легенды древних славян. М.: Наука и религия.

Асов А. И. 1999а. Славянские боги и рождение Руси. М.: Вече.

Асов А. И. 1999б. Атланты, арии, славяне. История и вера. М.: Алетейа.

Асов А. И. 2000а. Брачные узы Сварога и Матери Сва // Наука и религия, № 3: 26–27.

Асов А. И. 2000б. Творец «Книги Велеса» // Наука и религия, № 9: 40–43.

Асов А. И. 2000 в. Хранители славянских рун // Наука и религия, № 10: 20–23.

Асов А. И. 2000 г. Славянские руны и «Боянов гимн». М.: Вече.

Асов А. И. 2000д. Пояснения // Книга Велеса / Перевод и пояснения А. И. Асова. СПБ.: Политехника.

Асов А. И. 2001а. Ведические истоки и мировая культура // НГ-Религии, 28 марта. С. 6.

Асов А. И. 2001б. Атлантида и Древняя Русь. М.: АиФ Принт.

Асов А. И. 2002. «Книга Велеса» бессмертна // Родина, № 6: 27–29.

Асов А. И. 2003. Тайны «Книги Велеса». М.: АиФ Принт.

Асов А. И. 2008а. Священные прародины славян. М.: Вече.

Асов А. И. 2008б. Боги славян и рождение Руси. М.: Вече.

Астафьев А. 1991. Колесо времени // Русский вестник, № 23: 16.

Атлантида и Гиперборея 2003. Атлантида и Гиперборея: мифы и факты. М.: ФАИР-Пресс.

Атланты 1997. Атланты из Гипербореи // Независимая газета. Приложение № 1 (сентябрь). С. 5.

Афанасьев Л. А. 1993. Пути и судьбы духов. Якутск: Б. и.

Ахинжанов М. Б. 1958. Этногенез казахского народа // Уч. зап. Казахстанского гос. ун-та, сер. истории, 1958, т. 38, вып. 4.

Ахинжанов М. Б. 1962. Образование казахской народности. Алма-Ата: КазГУ.

Ахинжанов М. Б. 1971. Происхождение и формирование казахского народа. Алма-Ата: КазГУ.

Ахмедов Б. А. 1986. Значение письменных памятников в изучении этнической истории узбеков // Алексеев В. П. (ред.) Материалы к этнической истории населения Средней Азии, с. 14–30. Ташкент: Фан.

Ахмедов Б. А. 1992. Государство узбеков. Ташкент (на узб. яз.).

Ахметова М. 2010. Конец света в отдельно взятой стране. М.: ОГИ.

Ахуджа А., Гусева Н. Р. 1982. Тайные истоки видимых рек // Техника – молодежи, № 8: 50–53.

Бабанин В. П. 1996. Самые большие загадки прошлого. М.: Современник.

Бабинцев В. 1993. Почему уходят евреи? // Молодая гвардия, № 2: 198–206.

Бабий Л. 1997. Феномен украiнськоi мiфологii: сутнiсть i форми выяву // Галичина (Ивано-Франкiвськ), № 1: 110–117.

Бабий О. 1993. Чому зникла трипiльска цивiлiзацiя // Голос Нацii, № 17 (31): 4.

Багдасаров Р. В. 2001. Свастика: священный символ. Этнорелигиоведческие очерки. М.: Белые альвы.

Багринець В. 1996–1997. Що в iменi твоiм Украiно? // В. Довгич (ред.). Онуки Дажбожi. Походження украiнського народу. Кн. 1–2, с. 76–85. Киiв: Iндо-Европа, Такi справи.

Бадалов Ф. А. 1998. История лезгинского народа (лезгиноязычных народов) и государства (V тыс. до н. э. – X в. н. э.). Дербент.

Бадьо О. 1996. Традицiя украïньского бойового мистецтва // Украïнський свiт, 1996, № 1–3: 18.

Байи Ж. – С. 2003. Письма об Атлантиде Платона и о древней истории Азии // Атлантида и Гиперборея: мифы и факты, с. 23 – 265. М.: ФАИР-Пресс.

Баков А. А., Дубичев В. Р. 1995. Цивилизации Средиземья. Екатеринбург: Уральский рабочий.

Баксан Д. 1998. След Сатаны на тайных тропах истории. Грозный.

Баландин Р. К. 1990. Кто вы, рудокопы Росси? М.: Знание.

Балаян З. Г. 1995. Между адом и раем: Карабахские этюды. М.: Академия.

Бандич Д. 1991. Народна религиjа срба у 100 поjмова. Београд: Нолит.

Бандрiвський М. С. 1992. Сварожi лики. Львiв: Логос.

Барашков А. И. 1991а. Будет ли конец света? М.: Знание.

Барашков А. И. 1991б. Гибель Атлантиды // Наука и религия, № 9: 46–49; № 10: 56–58; № 11: 32–34; № 12: 57–60.

Барашков А. И. 1991 в. Геомантия: за и против // Наука и религия, № 8: 44–45.

Барашков А. И. 1992. Узелковое письмо древних славян // Наука и религия, № 4–5: 28–31.

Баренц Р. 1999. Геополитика: взгляд изнутри. Ереван: Тираст.

Баркашов А. П. 1993а. Узнающий прошлое – видит будущее // Русский порядок, 20 марта, № 2 (5): 4.

Баркашов А. П. 1993б. Разоблаченная доктрина // Русский порядок, 20 августа, № 8 (11): 1–2.

Баркашов А. П. 1994а. Азбука русского националиста. М.: Слово-1.

Баркашов А. П. 1994б. Обращение к русскому народу // Эра России, № 1: 1–3.

Баркашов А. П. 1997. Страсти вокруг свастики. Что за ними // Русский порядок, № 4.

Барманкулов М. К. 1996. Тюркская вселенная. Алматы: Бiлiм.

Бартольд В. В. 1896. Несколько слов об арийской культуре в Средней Азии // Средне-Азиатский вестник, июнь. С. 20–33.

Бартольд В. В. 1977. Задачи русского востоковедения в Туркестане (1914) // Бартольд В. В. Сочинения. Т. 9: 522–533. М.

Барченко А. В. 1913. Доктор Черный // Мир приключений, № 1: 109–155; № 2: 311–364; № 3: 487–546; № 4: 665–728; № 5: 919–944.

Батунский М. 1992. Расистский антисемитизм в России: генезис, динамика, истоки // И. Крупник (ред.). Исторические судьбы евреев в России и СССР: начало диалога, с. 330–335. М.: Свободный Еврейский Университет в Москве.

Бегунов Ю. К. 1993а. Обретение «Велесовой книги» // А. И. Баженова, В. И. Вардугин (сост.). Мифы древних славян. Велесова книга, с. 247–251. Саратов: Надежда.

Бегунов Ю. К. 1993б. Влесова книга // Русское дело, № 2: 2–3.

Бегунов Ю. К. 1996. Тайные силы истории России. СПб.: Изд-во им. А. С. Суворина Союза Писателей России.

Безансон А. 1984. Русское прошлое и советское настоящее. London: Overseas publications interchange LTD.

Безант А. 1994. Загадки жизни и как теософия отвечает на них. М.: СП «Интерграф Сервис».

Безверхий В. Н. 1993. Философия истории // Волхв, № 1 (7): 3 – 102.

Безродный М. 1997. О «юдобоязни» Андрея Белого // Новое литературное обозрение, № 28: 100–125.

Безсонов П. А. 1856. Статья предварительная // Венелин Ю. И. Древние и нынешние болгаре в политическом, народописном, историческом и религиозном их отношении к россиянам. М.: Университет, 1856. С. V–XLIV.

Безсонов П. А. 1885. Мнимый «туранизм» русских. К вопросу об инородцах и переселениях в России // Чтения в Императорском обществе Истории и Древностей Российских при Московском университете. Кн. 2: 1 – 135. М.: Университет.

Бейли А. А. 1994а. Трактат о семи лучах. Эзотерическая психология. М.: Двойная звезда.

Бейли А. А. 1994б. Судьба наций. М.: С. Е. Т.

Бейли А. А. 1995. Новое явление Христа. М.: С. Е. Т.

Белов А. И. 2007а. Звездная раса гипербореев. История погибших цивилизаций. М.: Амрита-Русь.

Белов А. И. 2007б. Велес – Бог русов. Неизвестная история русского народа. М.: Амрита-Русь.

Белов А. И. 2008. Путь ариев. В поисках прародины. М.: Амрита-Русь.

Белов А. И. 2009. Тайна происхождения человека раскрыта! Теория эволюции и инволюции. М.: Амрита-Русь.

Белов А. К. 1991а. Притяжение чести // Русский вестник, № 2: 7.

Белов А. К. 1991б. Русская здрава // Русский вестник, № 3: 15.

Белов А. К. 1991 в. Притяжение чести (продолжение) // Русский вестник, № 4: 10.

Белов А. К. 1992а. Станьте частью окружающего вас мира // Наука и религия, № 6–7: 48–49.

Белов А. К. 1992б. Поклонение Перуну // Наука и религия, № 11: 16–17.

Белов А. К. 1992 в. Современное славянское язычество: пути национального возрождения // П. В. Тулаев (ред.). Россия и Европа – опыт соборного анализа, с. 385–392. М.: Наследие.

Белов А. К. 1992 г. Славяно-горицкая борьба. Изначалие. М.: Здоровье народа.

Белов А. К. 1995. Триглав // Атака, № 72: 31–33.

Белов А. К. 1996. Молот Радогоры. ‹http://›

Белов А. К. 2000. Великий поход: арийская мифология. М.: Современный писатель.

Белов А. К. 2003. Искусство партизанской войны. М.: ФАИР-Пресс.

Белов А. К. 2007. Удар из ниоткуда: азбука боевой магии. М.: Русская панорама.

Белоконь И. 1982. Утро творения // Москва, № 2: 141–166.

Белолипецкая Н. А. 2008. «Эзотерики» Аркаима // Ф. Н. Петров (ред.). Археология в современной культуре России (региональные аспекты). Круглый стол, п. Аркаим, 22–23 августа 2007: материалы заседаний, с. 20–23. Челябинск: Крокус.

Белолипецкая Н. А. 2010. Заповедник Аркаим: особенности взаимоотношений музея и общества // Этнографическое обозрение, № 4: 69–77.

Белый А. 1909. Штемпелеванная культура // Весы, сентябрь 1909. С. 73–80.

Бельский А. Г. 1984. Идеология и политика современного индусского коммунализма (научно-аналитический обзор). М.: ИНИОН.

Беляев Ю. А. 1992. Национализм – наше оружие // Националист, № 1 (2): 1.

Беляев Ю. А. 1993. Основы русского национализма // Националист, № 2: 1–2.

Беляев Ю. А. 1995. Битва наций // Родные просторы, № 1 (25): 16–19.

Белякова Г. С. 1990. О «Влесовой книге» и славянских древностях («Влесова книга» – реальность или мистификация?) // Русская старина, вып. 1: 184–191.

Белякова Г. С. 1991а. Пути-дороги славянской письменности // Волхв, № 1: 3–8.

Белякова Г. С. 1991б. Тропы славянские // Русский вестник, № 3: 6.

Белякова Г. С. 1991 в. Письменность наших предков // Русский вестник, № 8: 10.

Белякова Г. С. 1992. Самобытность славянской письменной традиции // Русский вестник, № 41–44: 22.

Белякова Г. С. 1993а. Духовноорганизующая миссия Руси-России // Русская мысль, № 3 – 12: 3–6.

Белякова Г. С. 1993б. Об истоках доскорописьменной системы письма у славян // Русская мысль, № 3 – 12: 109–114.

Белякова Г. С. 1995. Славянская мифология. Книга для учащихся. М.: Просвещение.

Белякова Н. Е. 1994. Уроки древнерусского. Всеясветная грамота: 1000 лет забвения // За русское дело, № 2: 2–3; № 3: 3; № 4: 3; № 5: 2.

Бен-Итто, Хадасса 2001. Ложь, которая не хочет умирать. «Протоколы сионских мудрецов»: столетняя история. М.: Рудомино.

Бенуа А. де. 1995. Язычество // Атака, № 99: 16–24.

Бердяев Н. б. г. Христианство и антисемитизм (религиозная судьба еврейства). Париж: Религиозно-философская академия.

Берегова О. 2007. Символы славян. СПб.: Диля.

Березиньска З. 1997. Кутя – обрядова спадщина вiд давнiх трипiльцев // За вiльну Украiну. 4 сiчня: 2.

Березников Е. Е. 2000. Возрождение духа (Апокалипсис. Пришло время рассказать правду): В 2 т. М.: Тера-Спорт.

Бестужев-Лада И. 1969. Этот удивительный мир… // Литературная газета, 3 сентября. С. 4.

Биберштейн Й. Р. фон 2010. Миф о заговоре: философы, масоны, евреи, либералы и социалисты в роли заговорщиков. СПб.: Изд-во им. Н. И. Новикова.

Бiлецький М. I. 1996. Антисемiтизм в украiнськiй пресi. Доклад, представленный на Четвертой международной научной конференции «Еврейська iсторiя та культура в Украiнi». Киев, 2–5 сентября.

Бiлик I. 1990. Меч арея. Киiв: Днiпро.

Бiлокiнь С. 1991. Чи маемо iсторичну науку? // Лiтературна Украiна, 10 сiчня.

Блаватская Е. П. 1991–1992. Тайная доктрина. Т. 2. Антропогенезис. Кн. 3–4. М.: Прогресс, Сирин.

Блок А. 1965. Записные книжки. М.: Художественная литература.

Бобрик М. 1998. Внуки неба // Свет, № 3: 1, 66–71.

Бобрович А. 2014. Предки индусов ловили раков в озерах Карелии // Metro, 6 августа. С. 6.

Богданов А. П. 1996. История России до Петровских времен. Учебник для 10–11 кл. средней школы. М.: Дрофа.

Богданов В. В. 2000. Этническая и эволюционная предыстория Руси. Оры, оссы, кимеры, хоры, русь. М.: Самообразование.

Богомолов Н. 1987. О подлинной и мнимой культуре // Книжное обозрение, 27 ноября. С. 5.

Богород А. 1997. Календар в iсторii народу // Сварог, № 5: 34–39.

Бойков А. 1992. Спокойно, Свастика // За Русь, № 2: 4.

Бойс М. 1987. Зороастрийцы: верования и обычаи. М.: Наука.

Болотов С. С. 1993. Против свастики – против культуры // Националист, № 4: 5.

Большакова Н. 1997. Сохраним Свято-озеро // Мурманский вестник, 10 сентября.

Большакова Н. 1998. Зов Святоозера // Свет, № 2: 12–16.

Бонгард-Левин Г. М. 1993. Блок и индийская культура // И. С. Зильберштейн, Л. М. Розенблюм (ред.). Литературное наследство. Т. 92, кн. 5: 589–632. М.: Наука.

Бонгард-Левин Г. М. 2004. «Мы – новый третий мир!» // Родина, № 7: 27–28.

Бонгард-Левин Г. М., Грантовский Э. А. 1983. От Скифии до Индии. М.: Мысль.

Бонгард-Левин Г. М., Ильин Г. Ф. 1985. Индия в древности. М.: Гл. ред. вост. лит.

Бондарев Г. А. 1996. Ожидающая культура. Эзотерические очерки русской истории и культуры. М.: ЭКСМО.

Боргард А. 1992. Тонкий и толстый // Вечерний Киев, 23 сентября (перепечат. в ж. «Век XX и мир», № 4: 42–49).

Борисов В. И. 1995. Ю. М. Медведев, В. И. Щербаков // Вл. Гаков (ред.). Энциклопедия фантастики, с. 375, 671–672. Минск: ИКО «Галаксиас».

Боровський Я. Е. 1992. Свiтогяд давнiх киян. Киiв: Наукова думка.

Ботов В. 1996. Патриарси. Русская Библия // Чудеса и приключения, № 6: 10–14.

Боура С. М. 2002. Героическая поэзия. М.: НЛО.

Бояра О. 1998а. Хранители забытых традиций // Литературная Россия, 17 июля. С. 6.

Бояра О. 1998б. Человек боя // Книжное обозрение, 8 сентября. С. 14–15.

Брагин А. П. 2006. Русский ответ на еврейский вопрос. М.; Владивосток: Русская Правда.

Брагинский И. С. 1980. Заххак // С. А. Токарев (ред.). Мифы народов мира. Т. 1: 462–463. М.: Советская энциклопедия.

Брачев В. 1998. Красное масонство // А. Д. Балабуха (ред.). Оккультные силы СССР, с. 239–364. СПб.: Северо-Запад.

Брачев В. С. 2006. Тайные общества в СССР. СПб.: Стомма.

Бруннгофер Г. 1891. Археологические задачи и цели России в Центральной Азии // Русское обозрение, т. 2, № 6: 295–309.

Брюсов В. Я. 1975. Учителя учителей. Древнейшие культуры человечества и их взаимоотношения // Брюсов В. Я. Собр. соч. Т. 7: 275–437. М.: Художественная литература.

Буганов В. И. 1976. Источник сомнителен // Неделя, 16–22 августа. С. 7.

Буганов В. И., Жуковская Л. П., Рыбаков Б. А. 1977. Мнимая «древнейшая летопись» // Вопросы истории, № 6: 202–205.

Булгаков С. 1991. Христианство и еврейский вопрос. Paris: YMCA Press.

Бульвер-Литтон Э. 1891. Грядущая раса. СПб.: Тип. Ю. Н. Эрлиха.

Бурлешин М. 2001. Ужас северных широт // Природно-ресурсные ведомости, ноябрь (№ 46): 3.

Буров В. А. 2001. О семантике каменных лабиринтов // Этнографическое обозрение, № 1: 53–65.

Буровский А. М. 2004. Евреи, которых не было. Кн. 1–2. М.: АСТ.

Буровский А. М. 2007. Арийская Русь. Ложь и правда о «высшей расе». М.: Яуза, Эксмо.

Бутаков Я. 1995. Священная миссия России // Нация, № 1: 22–24.

Бутинов Н. А., Тумаркин Д. Д. 1977. «Новое» о Миклухо-Маклае // Литературная газета, 21 декабря.

Бутовская (Кашинова) Л. 1995. «Слово о полку Игореве». Беседа журналистки Л. Бутовской с Б. А. Никитиных и Ю. К. Бегуновым // Россиянин. Спецвыпуск.

Буча В. 1991. Нашiй державi понад 2000 // Iндо-Европа, № 1: 68–70.

В поисках 2003. В поисках Атлантиды // Преподавание истории в школе, № 6: 40–41.

В твердыне 1995. В твердыне здравомыслия // Родные просторы, № 1 (25): 2–3.

Вавилов Н. И. 1939. Вступительное слово председателя Государственного географического общества академика Н. И. Вавилова на торжественном заседании, посвященном 50-летию со дня смерти Н. Н. Миклухо-Маклая // Известия Гос. географического общества, т. 71, вып. 1–2: 7–9.

Ваганов А. 2000. Древнейшая книга славянской цивилизации // Независимая газета, 20 декабря. С. 9.

Ваганов А. 2005. Гражданская война андроидов и виков // НГ-наука, 9 ноября. С. 15.

Ваджра А. 2012. Похождения древних укров // Сегодня, 28 июля ().

Вайнберг Б. И., Ставиский Б. Я. 1994. История и культура Средней Азии в древности. М.: Наука.

Валеев А. 2005. Аркаим после Путина // Челябинский рабочий, 27 августа. С. 7.

Валеев А. 2009. «Гордон-кихот» и регион-вампир // Челябинский рабочий, 7 апреля.

Валентинов А. 1998. Когда мы умели летать… // Российская газета, 20 февраля. С. 26–27.

Вамбери А. 1868. Очерки Средней Азии. М.: Тип. Мамонтова.

Вамбери А. 1873. История Бохары или Трансоксании с древнейших времени до настоящего. СПб.: Изд-во Я. А. Исакова.

Ванина Е. Ю. 2004. История в политике: борьба за прошлое в современной Индии // Ванина Е. Ю., Куценков А. А. (ред.). Южная Азия: конфликты и компромиссы, с. 138–168. М.: Ин-т востоковедения.

Ванина Е. Ю. 2007. Прошлое во имя будущего. Индийский национализм и история (середина XIX – середина XX века) // В. А. Тишков, В. А. Шнирельман (ред.). Национализм в мировой истории, с. 486–528. М.: Наука.

Ванина Е. Ю. 2014. Индия: история в истории. М.: Наука – Восточная литература.

Вараев Р. 1997. Гитлер о чеченцах // Путь Джохара, 17–23 августа (№ 11).

Василенко Г. 1988. Таемниче тисячолiття // Киiв, № 4: 161–165.

Василенко Г. К. 1991. Велика Скiфiя. Киiв: Знання.

Васильев А. 1998. Русский путь // Империя, № 13: 1.

Васильев Д. Д. 1988. Интервью Д. Д. Васильева // Вече, № 30: 205–216.

Васильев М. А. 1995. «Хорс-жидовин»: древнерусское языческое божество в контексте проблемы Khazaro-Slavica // Славяноведение, № 2: 12–21.

Васильев С. 1995а. Великое наследие предков // Народная защита, № 3: 14.

Васильев С. 1995б. Сокровища Трои – национальное достояние России // Народная защита, № 5: 14.

Васильев Э. В. 1995. Способ жизни в эру Водолея. Теория и практика самопознания и самооздоровления. М.: Гумус.

Васильев Я. В., Гуров Н. В. 1995. Страна Аратта по древним письменным источникам // Вестник Восточного института (СПб.), т. 1, № 1: 12–66.

Васильевский В. Г. 1882. О мнимом славянстве гуннов, болгар и роксолан. Рец. на кн. Д. И. Иловайского «Разыскания о началах Руси» // Журнал Министерства народного просвещения, № 7: 140–190.

Васильченко А. 2008. Оккультный миф III Рейха. М.: Яуза-Пресс.

Вашингтон П. 1998. Бабуин мадам Блаватской. История мистиков, медиумов и шарлатанов, которые открыли спиритуализм Америке. М.: КРОН-пресс.

Вашкевич Н. Н. 1994. За семью печатями. М.: Дека.

Вашкевич Н. Н. 1996. Утраченная мудрость или что в имени твоем. М.: Б. и.

Веденькина Л. 1994. Русские веды: любовь и смерть // Наука и религия, № 1: 38–39.

Ведомысл 1993. Пепел отцов стучит в моем сердце // Русское дело, № 5: 3–4.

Велеслав 2002. Тризна по Борису Александровичу Рыбакову. М.: Институт общегуманитарных исследований.

Велесова книга 1994. Велесова книга. Перевод и коммент. А. И. Асова. М.: Менеджер.

Величко Ф., Мансуров В. 1996. На пороге эры Водолея // Наука и религия, № 1: 16–20.

Вельдина О. 2004. В зеркале прошлого // Литературная газета, 25 февраля – 3 марта. С. 6–7.

Венелин Ю. И. 1856а. Древние и нынешние болгаре в политическом, народописном, историческом и религиозном их отношении к россиянам. М.: Университет.

Венелин Ю. И. 1856б. Историко-критические изыскания, т. 2. Словене. М.: Университет.

Венюков М. И. 1874. Очерки современного Китая. СПб.: Тип. В. Безобразова.

Венюков М. И. 1877. Поступательное движение России в Средней Азии. СПб.: Тип. В. Безобразова.

Венюков М. И. 1878. Очерк политической этнографии стран, лежащих между Россиею и Индиею. СПб. (оттиск из «Сб. Государственных знаний», т. 5).

Верховский А. М., Кожевникова Г. В. 2005. Три года противодействия // А. М. Верховский (ред.). Цена ненависти. Национализм в России и противодействие расистским преступлениям, с. 111–129. М.: Центр «Сова».

Верховский А. М., Кожевникова Г. В. (сост.) 2009. Радикальный русский национализм: структура, идеи, лица. М.: Центр «Сова».

Верховский А., Папп А., Прибыловский В. 1996. Политический экстремизм в России. М.: Институт экспериментальной социологии.

Верховский А., Прибыловский В. 1996. Национал-патриотические организации в России. М.: Институт экспериментальной социологии.

Верховский А., Прибыловский В., Михайловская Е. 1998. Национализм и ксенофобия в российском обществе. М.: Панорама.

Вершинин С. 1998. Не ждали. Где наше (коричневое) слово отзовется? // Московский комсомолец, 22 января.

Веселовский Н. И. 1877. Очерк историко-географических сведений о Хивинском ханстве с древнейших времен до настоящего. СПб.: Тип. братьев Пантелеевых.

Веселовский Н. И. 1882. Несколько новых соображений по поводу пересмотра вопроса о происхождении гуннов // Журнал Министерства народного просвещения, № 9: 90 – 102.

Вiдейко М. 1994. Краiна Аратта в шумерському епосi й трипiльска культура // Украiнський Свiт, № 3–4: 31–32.

Виноградов Ю. 1990. Загадки «Слова о полку Игореве» и «Влесовой книги» // Родные просторы, № 6: 1, 3.

Винокурова У. А. 1994. Сказ о народе Саха. Якутск: Бичик.

Вишневская Ю. 1988. Православные, гевалт! // Синтаксис, № 21: 82 – 101.

Владимиров В. 1994. Сооружается храм // Омский вестник, 5 июля: 1.

Возвращение 1998. Возвращение богини // Наука и религия, № 3: 52–53.

Володимир 1964. Священний героiзм. Лондон: Орден. (Отрывок переиздан в ж. «Украiнський свiт», 1996, № 1–3: 6–7.)

Володимир 1965. Баляда про Святослава. Лондон: Орден.

Володимир 1967а. Гимни Землi. Лондон: Орден.

Володимир 1967б. Повстань Перуне. Лондон: Орден.

Володихин Д. 1998а. На стороне светлого начала // Книжное обозрение, 3 февраля (№ 5): 6.

Володихин Д. 1998б. Вторжение монстров // Родина, № 5–6: 167.

Волхв 1992. Волхв и целитель // Наука и религия, № 10: 38–39.

Волхв 1995. Восстановим древнюю веру предков, чтобы выжить // Родные просторы, № 1 (25).

Воля РОДа 1996. Воля РОДа – воля народов. Программные документы и материалы Российского Общенародного Движения (РОД). Б. м.

Воронель А. 1979. Причины активизации антисемитизма в Советском Союзе на современном этапе // Антисемитизм в Советском Союзе. Его корни и последствия, с. 91 – 103. Иерусалим: Библиотека «Алия».

Воронов Н. Г. 1888а. Старые и молодые народы и наследственность. М.: Тип. А. А. Карцева.

Воронов Н. Г. 1888б. Основной закон истории. М.: Тип. А. А. Карцева.

Вступим… 1992. Вступим в бой // За Русь, № 1: 1.

Вулич В. 1986. Две статьи // Вече, № 22: 119–138.

Высоков Н. 1970. Зови вперед и выше! // Литературная газета, 7 января. С. 6.

Гадло А. В. 1968. Проблема Приазовской Руси и современные археологические данные о Южном Приазовье VIII–X вв. // Вестник ЛГУ, сер. ист., яз. и лит. Т. 14, вып. 3: 55–65.

Гайдуков А. В. 1999а. Молодежная субкультура славянского неоязычества в Петербурге // В. В. Костюшев (ред.). Молодежные движения и субкультуры Петербурга. СПб. ().

Гайдуков А. В. 1999б. Национальная идея в славянском неоязычестве // В. В. Носков (ред.). Вестник всеобщей истории. Межвузовский сборник, вып. 2: 111–127. СПб.: Российский гос. педагогический институт им. Герцена.

Галкина Г. 1975. Ахиллесовы пятки // Юность, № 12: 107–108.

Галлямов Р. Р. 2006. Элита Башкортостана. Казань: Институт истории АН РТ.

Галлямов С. 1997. Великий Хау Бен. Уфа.

Галлямов С. А. 2007. Древние арии и вечный Курдистан. М.: Вече.

Галычанец М. 2005. Українська нація. Похоження i життя украiнськоi нацii з найдавнiших часiв до XI столiття. Тернопiль: Мандрiвецъ.

Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. 1984. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т. 1–2. Тбилиси: Издательство Тбилисского университета.

Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. 2013. Индоевропейская прародина и расселение индоевропейцев: полвека исследований и обсуждений // Вестник РГГУ, № 5: 109–136.

Гаранина О. 1996. Запрещенная реальность // Литературная Россия, 24 мая. С. 5.

Геворкян А. Р. 1993. Туран вместо СССР? // Наш современник, № 4: 138–143.

Гейне Г. 1888. О Германии // И. Г. Фихте. Замкнутое государство. СПб.: Новости. С. 13–28.

Геллер Л. 1977. Мироздание Ивана Ефремова // Время и мы, вып. 24: 135–151.

Геллер М. 1996. Россия на распутье. 1990–1995. Глазами историка. М.: МИК.

Генон Р. 1994. Атлантида и Гиперборея // Наука и религия, № 9: 21–23.

Гердер И. Г. 1977. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука.

Герштейн М. 2008. «Гиперборея была в Гренландии?» // Комсомольская правда, 5 мая. С. 31; 6 мая. С. 26.

Гладышев В. 1995а. Древнейшие письмена заговорили вдруг по-другому // Чудеса и приключения, № 1: 38–41.

Гладышев В. 1995б. «Эт Руск» – это русский // Свет. Природа и человек, № 6: 38–41.

Гладышев В. 1996. «Первоязык» – язык русов // Свет. Природа и человек, № 3: 16–20.

Гладышев В. 1997. Атланты говорили по-русски // Свет. Природа и человек, № 7: 42–45.

Гладышев В. 1998. Слезы на камне // Свет. Природа и человек, № 5: 70–72.

Глазунов И. С. 1991. Илья Глазунов: «…Меня хотят убить» // День, № 5: 8.

Глазунов И. С. 1996. Россия распятая // Наш современник, № 1–5, 7–9, 11.

Глазунов И. С. 2006. Россия распятая. Т. 1–2. М.: Фонд Ильи Глазунова.

Глоба П. П. 1992. Краткая предсказательная астрология. М: Научно-производственная ассоциация К.Э.М.Ф.

Глоба П. П. 1994. Мистерии звездной астрологии. М.: Авестийский астрологический центр.

Глоба П. П. 1995. Живой огонь. Учение древних ариев. М.: Вагриус, Яуза, Лань.

Глоба П. П. 1999. Возрождение Гипербореи // Президент. Парламент. Правительство (политико-правовой журнал), № 5: 60–64; № 6: 62–64.

Глоба П. П. 2012. Астрологический прогноз для России на XXI век. Конец света отменяется! М.: Эксмо.

Глоба Т. 1993а. Закон года Синей Собаки. Б. м.

Глоба Т. 1993б. Тамара: Русский астрологический сборник. М.

Глоба Т. 1994а. Аркаим // Атака, № 9: 31–33.

Глоба Т. 1994б. Аркаим // За русское дело, № 7: 4.

Глушкова И. П. 1993. Читпаваны: реформаторы, ученые, террористы // Азия и Африка сегодня, № 6: 54–59.

Глушкова И. 2002. История по заказу // Азия и Африка сегодня, № 6: 22–24.

Глушкова И. П. 2004. Боги здесь и сейчас: индусская мифология как инструмент создания североиндийской идентичности // Е. Ю. Ванина, А. А. Куценков (ред.). Южная Азия: конфликты и компромиссы, с. 169–256. М.: Ин-т востоковедения.

Глушкова Т. 1989. О «русскости», о счастье, о свободе // Наш современник, № 7: 166–188.

Гнатюк Ю. В., Гнатюк В. С. (сост.) 2003. Сказания о старозаветных временах русских. М.: Белые альвы.

Гобино Ж. А. де 2001. Опыт о неравенстве человеческих рас. М.: Одиссей.

Говоруха Л. С. 1984. Что такое Арктида? // Земля и Вселенная, № 1: 70–76.

Гоголев А. И. 1992а. Историческая этнография якутов: проблемы этногенеза и формирования культуры: Автореф. докт. дис. СПб.: Музей антропологии и этнографии.

Гоголев А. И. 1992б. История и духовная культура якутов // Полярная звезда, № 1: 136–140.

Гоголев А. И. 1998. Отражение древних алтае-индоевропейских связей в культуре и языке якутов // Вопросы истории, № 11–12: 113–118.

Гольдберг Н. М. 1958. Бал Гангадхар Тилак – вождь демократического крыла национального движения в Махараштре // И. М. Рейснер, Н. М. Гольдберг (ред.). Национально-освободительное движение в Индии и деятельность Б. Г. Тилака, с. 7 – 88. М.: АН СССР.

Головачев В. В. 1994. Тень Люцеферова крыла // Головачев В. В. Избранные произведения. Т. 7. Нижний Новгород.

Головачев В. В. 1996. Вирус тьмы, или посланник. М.: Центрполиграф.

Головачев В. В. 2007. Ведич. М.: ЭКСМО.

Головачев В. В. 2009. Не русские идут, или носители смерти. М.: ЭКСМО.

Головко С. В. (ред.). 1994. Давня iсторiя Украiни. Кн. 1. Киiв: Либiдь.

Головков А. 2001. Метаисторическая загогулина в мифообразах вождей // НГ – Фигуры и лица, 11 января. С. 9, 14.

Голос крови 1994. «Голос крови» // Наука и религия, № 1: 57.

Голохвастов Г. 2010. Илья Иванович Тёрох // Тёрох И. И. Сварог, с. 8 – 39. СПб.: Потаенное.

Голубев С. В., Токарев В. В. 2004. В поисках Гипербореи. Кн. 1. СПб.: Ардис.

Гончар О. и др. 1992. На захист iстини // Лiтературна Украiна, 1 января.

Горак С. 2005. Мифы великого Туркменбаши // Вестник Евразии, № 2.

Гореславский А. 1996а. Золотая рыбка – верховный бог славян // Московский комсомолец, 22 мая. С. 3.

Гореславский А. 1996б. Записи древних жрецов открывают свои тайны // Московский комсомолец, 25 июля. С. 3.

Гореславский А. 1996 в. Эпоха Водолея // Московский комсомолец, 30 августа. С. 4.

Гореславский А. 1997. Компас друидов // Московский комсомолец, 29 января. С. 4.

Горнунг Б. В. 1964. К вопросу об образовании индоевропейской языковой общности (Протоиндоевропейские компоненты или иноязычные субстраты?). М.: Наука.

Горяева Т. М. (ред.) 1997. История советской политической цензуры: документы и комментарии. М.: РОССПЭН.

Госткин И. П. 2001. Некоторые вопросы к изучению славянских древностей // Н. М. Арсентьев (ред.). История в культуре, культура в истории, с. 116–120. Саранск: Типография «Красный Октябрь».

Гофман 1935. Языческие празднества в Германии // Правда, 26 июня. С. 5.

Гофман А. Б. 1977. Элитизм и расизм (критика философско-исторических воззрений А. де Гобино) // Расы и народы, вып. 7: 128–142.

Грабович Г. 2001. Слiдами нацiональних мiстифiкацiй // Критика, рiк 5, число 6: 14–23.

Грантовский Э. А. 1998. Иран и иранцы до Ахеменидов. Основные проблемы. Вопросы хронологии. М.: Восточная литература.

Грантовский Э. А. 2007. Ранняя история иранских племен Передней Азии. М.: Восточная литература.

Грантовский Э. А., Раевский Д. С. 1984. Об ираноязычном и «индоарийском» населении Северного Причерноморья в античную эпоху // Л. А. Гиндин и др. (ред.). Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. Лингвистика, история, археология, с. 47–66. М.: Наука.

Гребенюк А. В. 1996. У истоков славянской цивилизации // Преподавание истории в школе, № 1: 3–7.

Григорьев С. А. 1999. Древние индоевропейцы. Опыт исторической реконструкции. Челябинск: Ин-т истории и археологии Южно-Уральского отдела Уральского отделения РАН.

Гриневич Г. С. 1991. Сколько тысячелетий славянской письменности // Русская мысль, № 1: 3 – 28.

Гриневич Г. С. 1993. Праславянская письменность: результаты дешифровки. T. 1. М.: Общественная Польза.

Гриневич Г. С. 1994а. «Влесова книга» // Московский журнал, № 9: 48–50.

Гриневич Г. С. 1994б. Праславяне в Этрурии // Московский журнал, № 10: 53–56.

Гриневич Г. С. 1994 в. Великая империя белых аистов или о том, как русские несли варварам цивилизацию // Атака, № 12: 48–49.

Грицков В. 1991. Откуда пошла русская земля // Русский вестник, № 22: 16.

Грицков В. 1992. Против заговора дилетантов // Чудеса и приключения, № 1–2: 28–30.

Грицков В. 1993. Тайна «Влесовой книги» // Наука и религия, № 7: 32–36.

Грицков В. 1995а. Гибель седьмого континента // Чудеса и приключения, № 2: 8 – 10.

Грицков В. 1995б. Гимн Бояна – древнеславянский рунический текст // А. Платов (ред.). Мифы и магия индоевропейцев. М.: Менеджер. Вып. 1: 212–228.

Гришаков Е. М. 1998. Следы долетописной Руси // Я – русский, № 2 (5): 8.

Грищенко Н., Колонтаевская Е. 2002. Арийцев ищут возле Эльбруса // Ставропольская правда, 26 июня.

Громов В. 1996. «Вавилон» открыт на Севере // Российская газета, 18 октября. С. 27.

Громов Д. В., Бычков А. А. 2005. Славянская руническая письменность: факты и домыслы. М.: София.

Громова А. 1970. Не созерцание, а исследование // Литературная газета, 7 января. С. 6.

Гротт М. М. 1915. Некамъ Адонай! // Вешние воды, 1915, кн. 1: 57–86.

Грумм-Гржимайло Г. Е. 1926. Западная Монголия и Урянхайский край. Т. 2. Исторический очерк этих стран в связи с историей Средней Азии. Л.: Издание Ученого комитета Монгольской Народной Республики.

Грушевский М. 1991. Звичайна схема «русскоi» iсторii й справа рацiонального укладу iсторii Схiднього слов’янства // Лiтературна Украiна, 30 травня.

Грязнов М. П., Кляшторный С. Г. 1966. Надпись или олень // Народы Азии и Африки, № 3: 131–133.

Гудзь А. В. 1995. Индоевропейская история Евразии. Происхождение славянского мира (Предисловие к монографии) // Русская мысль, № 1–6: 32–36.

Гудзь-Марков А. В. 1995. Индоевропейская история Евразии. Происхождение славянского мира. М.: Рикел, Радио и связь.

Гудзь-Марков А. В. 1997. История славян. М.: Б. и.

Гудзь-Марков А. В., Кудашкина Е. 2007. Не знаем, не помним, но чувствуем // Слово, № 1: 104–111.

Гудкова Т. 2009. Гиперборея в ненецком поселке? // Аргументы и факты в Архангельске, 8 апреля. № 15.

Гудрик-Кларк Н. 1995. Оккультные корни нацизма. Тайные арийские культы и их влияние на нацистскую идеологию. СПб.: АО «Евразия».

Гуляев В. И., Ольховский В. С. 2000. Международная конференция «Скифы Северного Причерноморья в 7–4 вв. до н. э.: проблемы палеоэкологии, антропологии и археологии» // Российская археология, № 3: 213–220.

Гуляковский Е. Я. 1996. Красное смещение. М.: ЭКСМО.

Гумилев Л. Н. 1989. Древняя Русь и Великая Степь. М.: Мысль.

Гумилев Л. Н. 1993. В защиту своей идеи // Слово, № 3–4: 46–51.

Гундогдыев О. А. 1995. Тюркские языки – как наследие древнейшей стадии языкового состояния человечества // Мир языков. № 4. Ашгабат.

Гундогдыев О. А. 1996. Великие полководцы средневековья в истории туркмен. Ашхабад: Пресс-вояж.

Гундогдыев О. А. 1997. О языке «царских скифов» // «Кайнар» университетiнiн хабаршысы, вып. 3: 14–22.

Гундогдыев О. А. 1998. Прошлое туркмен. М.: Интерстамо.

Гундогдыев О. А. 2002. К вопросу о скифо-тюркских этнических параллелях // Р. Г. Мурадов (ред.). Культурные ценности. Междисциплинарный ежегодник 2000–2001, с. 202–203. СПб.: Европейский дом.

Гупало А. 2008. Неоязыческие культы на Аркаиме // Комсомольская правда (Челябинск), 17 декабря 2008.

Гурвиц А. Б. 2002. Судьба полярной экспедиции // Наука и религия, № 11: 24–25.

Гурина Н. Н. 1948. Каменные лабиринты Беломорья // Советская археология, вып. 10: 125–142.

Гурина Н. Н. 1991. Рыболовство и морской промысел на Кольском полуострове // Гурина Н. Н. (ред.). Рыболовство и морской промысел в эпоху мезолита – раннего металла в лесной и лесостепной зоне Восточной Европы, с. 164–181. Л.: Наука.

Гурина Н. Н. 1997. История культуры древнего населения Кольского полуострова. СПб.: Центр Петербургское востоковедение ИИМК РАН.

Гусев В. 1997а. О чем поведала эпитафия // Свет. Природа и человек, № 3: 29.

Гусев В. 1997б. О чем «Гимн Бояна»? // Свет. Природа и человек, № 4: 70–71.

Гусев В. 1997 в. Истина дороже // День литературы, № 5 (ноябрь): 3.

Гусев О. М. 1993. Русская идея // Родные просторы, № 3: 10–14.

Гусев О. М. 1994. Поморы, айны и… Лев Толстой // За русское дело, № 1: 2–3.

Гусев О. М. 2000. Белый конь Апокалипсиса. СПб.: ЛИО «Редактор».

Гусева Н. Р. 1977. Индуизм. М.: Наука.

Гусева Н. Р. 1988. К постановке вопроса об этногенезе раджпутов // Информационный бюллетень Международной ассоциации по изучению культур Центральной Азии. Вып. 13: 40–51. М.

Гусева Н. Р. 1991а. Глубокие корни // В. П. Янков (ред.). Дорогами тысячелетий, кн. 4, с. 3 – 27. М.: Молодая гвардия.

Гусева Н. Р. 1991б. Прародина языка // Слово, № 1: 25–29.

Гусева Н. Р. 1992. Где искать следы // Слово, № 10: 10–13.

Гусева Н. Р. 1994а. Индия в зеркале веков. Религия, быт, культура. М.: ИЭА.

Гусева Н. Р. 1994б. Арктическая родина в Ведах // Древность: арьи, славяне. Вып. 1. С. 6 – 20. М.: Витязь.

Гусева Н. Р. 1994 в. Арьи, славяне: соседство или родство? // Древность: арьи, славяне. Вып. 1. С. 26–40. М.: Витязь.

Гусева Н. Р. (ред.) 1994 г. Древность: арьи, славяне. Вып. 1–2. М.: Витязь.

Гусева Н. Р. 1995. Индуизм. Арьи. Славяне. М.: ИЭА.

Гусева Н. Р. 1996. Переплетенные корни // Народная защита, № 9: 14.

Гусева Н. Р. 1997а. Об арьях, Ведах и национализме // Экономическая газета, № 9 – 13.

Гусева Н. Р. 1997б. О витках спирали // Экономическая газета, № 20: 8.

Гусева Н. Р. 1997 в. Древнее древности // Чудеса и приключения, № 6: 54–56.

Гусева Н. Р. 1997 г. Арктическая колыбель? // Родина, № 8: 81–83.

Гусева Н. Р. 1998а. Русские сквозь тысячелетия. Арктическая теория. М.: Белые альвы.

Гусева Н. Р. (ред.) 1998б. Кто они и откуда? Древнейшие связи славян и арьев. М.: Институт этнологии и антропологии.

Гусева Н. Р. 2002. Славяне и арьи. Путь богов и слов. М.: Гранд, ФАИР-Пресс.

Гусева Н. Р. 2003. Русский Север – прародина индо-славов. М.: Вече.

Гусева Н. Р. 2010. Арии и древнеарийские традиции: маршрут – р. Обь, Каспий, Иран. М.: Белые альвы.

Гусельников А. В., Удалова С. Н. 1998. Русь исконная. М.: Белые альвы.

Данилевский И. Н. 1994. «Откуда есть пошла Русская земля…» О «Влесовой книге» и псевдоистории // Знание – сила, № 8: 16–25.

Данилевский И. Н. 1998. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.). М.: Аспект пресс.

Данилевский Н. Я. 1895. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. Изд. пятое. СПб.: Издание Н. Страхова.

Даниленко В. Н. 1974. Энеолит Украины. Киев: Наукова думка.

Даниленко В. Н. 1997. Космогония первобытного общества. М.: РОД.

Данилов В. В. 1996. Русь Ведическая в прошлом и будущем. Основы мистической политологии (Евангелие от Ариев). М.: Воля России.

Данилов С. 1996–1997. Про що журнал? // В. Довгич (ред.). Онуки Дажбожi. Походження украiнського народу. Кн. 1–2: 94. Киiв: Iндо-Европа, Такi справи.

Данн О. 2003. Нации и национализм в Германии, 1770–1990. СПб.: Наука.

Дашкевич Я. 1994. Схiдна Галичина: етнiчнi вiдносини, нацiональнi мiфи та менталiтети // Я. Дашкевич и др. (ред.). Украiна в минулому. Вип. 6: 78–93. Киiв; Львiв: НАН Украiни.

Дашкевич Я. 1996. Дорогами украiнськоi Клiо (про становище iсторичноi науки в Украiнi) // Я. Дашкевич и др. (ред.). Украiна в минулому. Вип. 8: 54–63. Киiв; Львiв: НАН Украiни.

20 марта… 1993. 20 марта – Арийский Новый год // Русский порядок, 1993, № 2 (5): 4.

Дейч М. 1992. На «Свободе». М.: Культурная инициатива, Феникс.

Дейч М., Журавлев Л. 1991. «Память» как она есть. М.: Цунами.

Декларация 1990. Декларация основних принципiв Украiнськоi селянско-демократичноi партii // Лiтературна Украiна, 5 липня.

Демидов С. М. 2002. Постсоветский Туркменистан. М.: Наталис.

Демин В. К. 1993. Сим побеждай // Земщина, № 94.

Демин В. К. 1994. Сим победиши // Земщина, № 98: 2–4.

Демин В. М. 1998. От ариев к русичам. Концептуальный очерк языческой истории до Рюрика, которая у нас никогда не преподавалась. Омск: Б. и.

Демин В. Н. 1996а. Гора Меру – прообраз Вселенной // Чудеса и приключения, № 8: 18–22.

Демин В. Н. 1996б. Откуда ты, русское племя? М.: Народный фонд «Русь возрожденная».

Демин В. Н. 1997а. Страна Лебедия – тысячелетняя даль России // Наука и религия, № 6: 44–47.

Демин В. Н. 1997б. Страна Лебедия. Где она? // Чудеса и приключения, № 7: 37–39.

Демин В. Н. 1997 в. Здравствуй, Гиперборея! // Наука и религия, № 11: 14–15.

Демин В. Н. 1997 г. Тайны русского народа. М.: Вече.

Демин В. Н. 1997д. Гиперборея – утро цивилизации. М.: Б. и.

Демин В. Н. 1998. Тайны Вселенной. М.: Вече.

Демин В. Н. 1999а. Гиперборея – северная прародина // П. В. Тулаев (ред.). Варвары, с. 7 – 56. М.: Метагалактика.

Демин В. Н. 1999б. Загадки Русского Севера. М.: Вече.

Демин В. Н. 2000а. Магическими путями Севера // Наука и религия, № 9: 44–46.

Демин В. Н. 2000б. Загадки Урала и Сибири. От библейских времен до Екатерины Великой. М.: Вече.

Демин В. Н. 2000 в. Тайна Уральского пряника // Литературная Россия, 11 ноября, № 45: 13.

Демин В. Н. 2001. Гиперборея. Исторические корни русского народа. М.: Гранд.

Демин В. Н. 2002. В поисках геркулесовых столбов… на Ямале // Мир Севера, № 3: 87–94.

Демин В. Н. 2003а. Гиперборея обретает историю // Наука и религия, № 3: 28–29.

Демин В. Н. 2003б. Атлантида-Гиперборея // Атлантида и Гиперборея: мифы и факты, с. 323–482. М.: ФАИР-Пресс.

Демин В. Н., Лазарев Е. С., Слатин Н. В. 2004. Древнее древности: российская протоцивилизация. М.: АиФ Принт.

Денисенко Е. 1997. Вице-губернатор возглавил славянофилов // Полярная правда (Мурманск), 7 октября. С. 2.

Джандильдин Н. 1989. Единство интернационального и национального в психологии советского народа. Алма-Ата: Казахстан.

Джемаль Г. 1992. Имперостроительство и сакральный опыт // П. В. Тулаев (ред.). Россия и Европа: опыт соборного анализа, с. 414–419. М.: Наследие.

Джикиев А. 1991. Очерки происхождения и формирования туркменского народа в эпоху средневековья. Ашхабад: Туркменистан.

Джураев П. 1998. Буряты – потомки ариев? // Час пик (Улан-Удэ), февраль.

Дико Н., Сучков А. 1984. Расшифрована тайна бога света? // Московские новости, 12 февраля. С. 10.

Димамишенин 2006. Ценные бумаги: превед, Гитлер! // Перемены (веб-журнал) ().

Дмитриев А. 1988. Арийская кровь в сердце Сибири? // Химия и жизнь, № 8: 80–81.

Дмитриева Л. П. 1992. «Тайная доктрина» Елены Блаватской в некоторых понятиях и символах. Часть 1. Космогенезис. Магнитогорск: АМРИТА.

Дмитриева Л. П. 1994. «Тайная доктрина» Елены Блаватской в некоторых понятиях и символах. Часть 2. Антропогенезис. Магнитогорск: АМРИТА-УРАЛ.

Дмитриевский В. 1970. За горизонтами времени // Правда, 31 июля. С. 3.

Дмитрук М. 1993. Русские – 37 веков назад // Начало, № 36: 10.

Добжанський В. 1997. Вечiр украiнського язичництва // Сварог, № 5: 48.

Добровольский А. А. 1994. Арома-Иога. Красногорская районная типография.

Доброслав 1995а. «Наша национальная идея – это Природа-Родина-Народ» // Русская Правда, № 1 (4): 3.

Доброслав 1995б. Слава Яриле! // Шабалинский край, 11 марта (№ 29–30): 3–4.

Доброслав 1996а. Слово волхва // Советы Бабы Яги, № 3 (7).

Доброслав 1996б. Природные корни русского национального социализма // Русская Правда. Спецвыпуск № 1 (3): 1–7.

Довгич В. 1991. Передне слово до громади // Iндо-Европа, № 1: 2–5.

Довгич В. 1994а. Вперед, до Европи 1913-го? чи 913? // Русь Киiвська, № 1 (1): 2.

Довгич В. 1994б. Передне слово до громади // Русь Киiвська, № 1 (1): 5.

Довгич В. 1994 в. Чи впадае Волга в Каспiйське море? // Русь Киiвська, № 3 (3): 1, 3–5.

Довгич В. (ред.) 1995а. Велесова книга. Легенди. Митi. Думи. Скрижалi буття украiнського народу. Киiв: Велесич.

Довгич В. (ред.) 1995б. Послання орiян хозарам. Пам’ятка древньоi украiнськоi мови i публiцистики «Рукопис Войнича». Киiв: Iндо-Европа.

Довгич В. 1996–1997. Материк Iндо-Европа // В. Довгич (ред.). Онуки Дажбожi. Походження украiнського народу. Кн. 1–2: 6–9. Киiв: Iндо-Европа, Такi справи.

Доманский Р. А. 1997. Таинственный эпицентр в России // Держава, № 1 (8): 72–75.

Доманский Р. А. 1999. Горнило народов // Наука и жизнь, № 7: 86–91.

Дононбаев А. 1995. Трайбализм: между тенью и светом // Слово Кыргызстана, 29 апреля. С. 6.

Донцов В. 1992. В начале было слово // Русский вестник, № 35: 15.

Драмарецкая О. 2001. Ничего личного // Коммерсант (СПб), 27 марта.

Драч Г. В. (ред.) 2001. Культурология в вопросах и ответах: Учебное пособие. Ростов-на-Дону: Феникс.

Древние арьи 1998. Древние арьи о вырождении // Русское чудо, № 1: 35.

Древс А. 1923. Миф о Христе. Т. 1–2. М.: Красная Новь.

Древс А. 1930. Происхождение христианства из гностицизма. М.: Безбожник.

Дряхлов В. Н. 2007. Языческое противодействие христианизации в Западной Европе в раннем средневековье // Вопросы истории, № 1: 21–38.

Дугин А. 1993. Гиперборейская теория. М.: Арктогея.

Дугин А. 1996. Континент Россия // Наука и религия, № 11: 13–17.

Дугин А. 1997а. Сакральный круг России // Наука и религия, № 5: 36–37.

Дугин А. 1997б. Русское сердце Востока // Наука и религия, № 6: 12–14.

Дугин А. 1997 в. Империя рая – Сибирь // Наука и религия, № 7: 22–23.

Дугин А. 1997 г. Мессианство Каббалы // А. Г. Дугин (сост.). Конец Света (эсхатология и традиция), с. 137–156. М.: Арктогея.

Дугин А. 1997д. Крестовый поход Солнца // А. Г. Дугин (сост.). Конец Света (эсхатология и традиция), с. 216–244. М.: Арктогея.

Дудаков С. Ю. 1993. История одного мифа: очерки русской литературы XIX–XX вв. М.: Наука.

Дудко Дм. М. 2002. Велесова книга. Славянские веды / Перевод Д. М. Дудко. М.: ЭКСМО-Пресс.

Дурдыев М. Б. 1988. Основные проблемы этногенеза туркменского народа. Ашхабад: Общество «Знание» Туркменской ССР.

Дурдыев М. Б. 1991. Туркмены (поиски предков туркменского народа и его исторической прародины). Ашхабад: Харп.

Дурдыев М. Б. 1995. Парфянская Ниса // Туркменская искра, 16 января, 30 января, 6 марта, 13 марта, 24 апреля, 15 мая.

Дурдыев М., Кадыров Ш. 1991. Туркмены мира. Ашхабад: Харп.

Дыбо В. А. 2013. Диалектное членение праиндоевропейского по акцентологическим данным // Вестник РГГУ, № 5: 93 – 108.

Дьяконов И. М. 1982. О прародине носителей индоевропейских диалектов // Вестник Древней Истории, № 3: 3 – 30.

Дьяконов И. М. 1984. Сравнительное языкознание, история и другие смежные науки // И. Ф. Вардуль и др. (ред.). Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Тезисы и доклады конференции. Часть 2. Лингвистическая и историческая реконструкции, с. 3 – 20. М.: Главная редакция восточной литературы.

Дьяконов И. М. 1989. Языковые контакты на Кавказе и Ближнем Востоке // Дьяконов И. М. и др. (ред.). Кавказ и цивилизации Древнего Востока, с. 5 – 21. Орджоникидзе: Ир.

Е. В. 1982. Рассказы Юрия Миролюбова // Вече, № 5: 181–184.

Евгеньев М. 1999. Языческий сталинизм. Учение «Внутреннего предиктора СССР» // Барьер, № 1: 54–66.

Егоров А. (Велигор) 1996. В Урале Русь отражена // Наука и религия, № 5: 62–64.

Егорова Е., Смага В. 1992. Тень свастики над Украиной? // Вечерний Киев, 8 декабря. С. 2.

Екатерина II 1878. Письма императрицы Екатерины II к Ф. Гримму (1774–1796) // Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 23. СПб.

Елачич Е. А. 1910. Крайний Север как родина человечества. СПб.: Изд-во Елачича.

Елизаренкова Т. Я. 1999. Слова и вещи в Ригведе. М.: Восточная литература.

Елисеев А. 1994а. Апология экстремизма // Эра России, № 4: 1–3.

Елисеев А. 1994б. Бесценное наследство расы // За русское дело, № 7: 3.

Елисеев А. 1995а. Утро богов // За русское дело, № 2 (25): 4–5.

Елисеев А. 1995б. Золотой Век // Наследие предков, № 1: 16–19.

Елисеев А. 1995 в. Национал-революционный стиль // Нация, № 1: 7 – 10.

Елисеев А. 2001. «Красные мистики» // НГ-религии, 14 ноября (№ 21). С. 7.

Емельяненко В. 1994. Кого не любит первая гильдия // Московские новости, 30 января – 6 февраля (№ 5). С. 11.

Емельянов В. Н. 1979. Десионизация. Париж.

Емельянов В. Н. 1994. Настоящая «Память» жива // Русская правда, № 3: 3.

Емельянов Л. И. 1978. Методологические вопросы фольклористики. Л.: Наука.

Ерофеева В. 2005. Аркаим // Завтра, август (№ 33): 8.

Есипов А. И. 1994. Урал – земля русская // Русский взгляд, № 1–2: 10.

Етнiчна вiра 1996. Етнiчна вiра, духовна культура i доля держави // Вечерний Киев, 7 июня. С. 11.

Ефремов И. 1997. Проект «Хибины» // Полярная правда (Мурманск), 26 августа. С. 3.

Жанайдаров О. (сост.). 2004. Иллюстрированная история Казахстана. Т. 1. Казахстан от эпохи палеолита до монгольского нашествия. Алматы: Казак энциклопедиясы.

Жариков С. 1990. «Своя суть» // Молодая гвардия, № 9: 234–245.

Жариков С. 1991. «Воскресаемая Россия» // Русский вестник, № 18: 16.

Жариков С. 1992. Солнечное затмение // Молодая гвардия, № 3–4: 84–99.

Жарникова С. В. 1985. Архаические мотивы северорусской народной вышивки и их параллели в древних орнаментах населения Евроазийских степей // Информационный бюллетень Международной ассоциации по изучению культур Центральной Азии. Вып. 8: 13–31.

Жарникова С. В. 1986. К вопросу о возможной локализации священных гор Меру и Хары индоиранской (арийской) мифологии // Информационный бюллетень Международной ассоциации по изучению культур Центральной Азии. Вып. 11: 31–44. М.

Жарникова С. В. 1988. Архаические мотивы северорусской орнаментики (к вопросу о возможных праславянско-индоиранских параллелях): Автореф. канд. дис. М.: ИЭ АН СССР.

Жарникова С. В. 1989. Где же вы, горы Меру // Вокруг света, № 3: 38–41.

Жарникова С. В. 1994. Древние тайны русского Севера // Древность: арьи, славяне. Вып. 2. С. 59–73. М.: Витязь.

Жарникова С. В. 1997. Кто мы в этой старой Европе? // Наука и жизнь, № 5: 30–34.

Жарникова С. В. 2000. Дорогами мифов (А. С. Пушкин и русская народная сказка) // Этнографическое обозрение, № 2: 128–139.

Жарникова С. В. 2003. Золотая нить. Вологда: Областной научно-методический центр культуры и повышения квалификации.

Жерсон В. 1998. Нацизм – тайное общество. М.: Крон-пресс.

Жидков В. С., Соколов К. Б. 2001. Десять веков российской ментальности: картина мира и власть. СПб.: Алетейя.

Жолдасбаев С. 2006. История Казахстана. Алматы: Мектеп.

Жуков Д. 1975. Сионизм без прикрас // Москва, № 3: 221–223.

Жуков Д. 1977. Тысячелетие русской культуры // Огонек, № 3: 29.

Жуков Д. 1979. Из глубин тысячелетий // Новый мир, № 4: 278–281.

Жуков Д. 1981. Память // Жуков Д. А. На семи холмах, с. 111–121. М.: Советский писатель.

Жуков Д. 1994. Сыны солнечного ветра // Атака, № 9: 2.

Жуков Д. 2006. Оккультизм в Третьем Рейхе. М.: Яуза.

Жукова Л. 1981. «О свежий дух березы!» // А. Кузнецов, В. Шкирятов (сост.). Фантастика-80, с. 288–293. М.: Молодая гвардия.

Жукова Л. 1982. Прошу тебя, припомни… // И. Черных (сост.). Фантастика-82. М.: Молодая гвардия, с. 226–239.

Жукова Л. 1989. Писали «чертами и резами» // А. Ф. Смирнов (ред.). Дорогами тысячелетий. Кн. 3, с. 159–166. М.: Молодая гвардия.

Жуковская Л. П. 1960. Поддельная докириллическая рукопись // Вопросы языкознания, № 2: 142–144.

Жуковская Л. П., Филин Ф. П. 1980. «Влесова книга»… Почему же не Велесова? Об одной подделке // Русская речь, № 4: 111–118.

Журавский В. 1988. Азбука неолита // В. Суханов (ред.). Тайны веков. Кн. 1, с. 54–59. М.: Молодая гвардия.

Журтыбай Т. 1999. Скифтер кай тiлде сойледi? // А. К. Кошанов, А. Н. Нысанбаев (ред.). Идеи и реальность евразийства, с. 144–148. Алматы: Дайк-Пресс.

Забелин И. Е. 1908. История русской жизни с древнейших времен. Часть 1. М.: Синодальная типография.

Забiла Н. Л. 1971. Трояновi дiти. Киiв: Веселка.

Задорнов М. 2006а. Третье ухо // Московский комсомолец, 2 июня. С. 18.

Задорнов М. 2006б. Третье ухо – фантастика? 2-я часть // Московский комсомолец, 5 июня. С. 14.

Задорнов М. 2006 в. Третье ухо // Московский комсомолец, 16 июня. С. 17.

Задорнов М. 2008. Корень у нас единый // Литературная газета, 27 августа – 2 сентября. С. 14.

Задорнов М. 2009. Аркаим. Стоящий у солнца ().

Закиев М. З. 1995. Татары: проблемы истории и языка. Казань: ИЯЛИ.

Закиев М. З. 2003. Происхождение тюрков и татар. М.: ИНСАН.

Закс.ру 2003. Константин Севенард. Судьба венценосного отпрыска в новейшее время // Закс.ру, 23 сентября ().

Залесский А. 1995. «Молния» Перуна или современные язычники // Русь Державная, № 17–18: 8.

Зализняк А. А. 2011. О «Влесовой книге» // А. Е. Петров, В. А. Шнирельман (ред.). Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов, с. 97 – 114. М.: ИА РАН.

Зализняк А. А., Янин В. Л. 2001. Новгородская псалтырь начала XI в. – древнейшая книга Руси (Новгород, 2000 г.) // Вестник РГНФ, № 1: 153–164.

Залiзняк Л. 1994. Нариси стародавньоi iсторii Украiни. Киiв: Абрис.

Залiзняк Л. 1995. Етногенез украiнцiв // Генеза. Киiв. № 1 (3): 151–156.

Залiзняк Л. Л. 2002. Новiтнi мiфи в iндоевропеiстицi Схiдноi Европи // Археологiя, № 4: 88–97.

Замойский Л. П. 1990. За фасадом масонского храма. М.: Политиздат.

Замокшин К. 1970. Взгляд в будущее // Литературная газета, 4 марта. С. 5.

Заплатинська Г., Здоровега-Грицак М. 1997. Берегинi // За вiльну Украiну, 9 травня: 1–2.

Захарченко В. Д., Чернобров В. А. 1996. Над пропастью нераскрытых тайн. М.: Современник.

Звездная книга 1996. Звездная книга Коляды. В обработке А. Асова. М.: Наука и религия.

Звернення 1998. Звернення президенту Украiни Л. Кучмi // Сварог, № 8: 40.

Зданович Г. 1989. За две тысячи лет до Трои // Вокруг света, № 3: 36–41.

Зданович Г. Б., Батанина И. М. 1995. «Страна городов» – укрепленные поселения эпохи бронзы XVIII–XVI вв. до н. э. на Южном Урале // Г. Б. Зданович (ред.). Аркаим: Исследования. Поиски. Открытия, с. 54–62. Челябинск: Каменный пояс.

Зданович Д. Г. 1997. Синташтинское общество: социальные основы «квазигородской» культуры Южного Зауралья эпохи средней бронзы. Челябинск: Специализированный природно-ландшафтный и историко-археологический центр «Аркаим».

Зенин В. 1998. На пути к Храму // Свет, № 2: 11.

Зиберов Д. 1975. Плавание, не столь уж невероятное… // Техника – молодежи, № 1: 61.

Зiлинський О. 1963. Перший шукач народних скарбiв // Наша культура. Варшава. № 6 (62): 15.

Знойко А. П. 1984. Русь и этруски // С. Плеханов (сост.). Остров пурпурной ящерицы, с. 267–301. М.: Молодая гвардия.

Знойко О. П. 1989. Мiфи Киiвськоi землi та подii стародавнi. Киiв: Молодь.

Золотоносов М. 2005. Жизнь пришла с холода // Московские новости, 11 февраля, № 6.

Зореслава (Г. С. Лозко) 2003. У истоков Родной веры // Атеней, № 3–4: 41–47.

Зрелкин В. А. 1994а. Руси особенная стать (Гомеровская Троя русский город) // Русская мысль, № 1–6: 88 – 100.

Зрелкин В. 1994б. Руси особенная стать // Чудеса и приключения, № 6: 40–43.

Зубков С. В. 2007. Третий Рейх под знаменем оккультизма. М.: Вече.

Зюганов Г. А. 1998а. О национальной гордости патриотов // Советская Россия, 24 декабря.

Зюганов Г. А. 1998б. Зюганов по-разному относится к евреям и сионистам // Сегодня, 24 декабря.

Ивакив И. 1996. Наша судьба // Нескорена нацiя, № 2 (апрель): 5.

Иванов А. 2013. Политик «длинной воли». Валерий Скурлатов о методах борьбы за власть в разные времена // Свободная пресса, 11 февраля ().

Иванов Вяч. И. 1994. Родное и вселенское. М.: Республика.

Иванов (Сухаревский) А. К. 1997. Моя вера – русизм! М.: Наследие предков.

Иванов (Сухаревский) А. К. 1998. Из выступления главы ННП Александра Иванова (Сухаревского) // Я – русский, № 1 (4): 2.

Иванов А. М. 1991. Чужими тропами // Русский вестник, № 7: 10.

Иванов (Скуратов) А. М. 1995. История венетов // Национальная демократия, № 1: 13–27.

Иванов (Скуратов) А. М. 2007. Рассветы и сумерки арийских богов: расовое религиоведение. М.: Белые альвы.

Иванов А. М., Богданов Н. Г. 1994. Христианство. М.: Витязь.

Иванов В. А. 1997. Евгений Артемьевич Щекатихин – редактор и издатель газеты «Наше Отечество» // Родные просторы, № 2: 3.

Иванов В. В. 2004. Двадцать лет спустя. О доводах в пользу расселения носителей индоевропейских диалектов на Древнем Ближнем Востоке // М. Ф. Косарев, П. М. Кожин, Н. А. Дубова (ред.). У истоков цивилизации. Сб. статей к 75-летию Виктора Ивановича Сарианиди. С. 41–67. М.: Старый сад.

Иванов Ю. М. 1991. Человек и его душа. Жизнь в физическом теле и астральном мире. М.: Ариадна.

Иванов Ю. М. 2000. Евреи в русской истории. М.: Витязь.

Иванченко А. С. 1986. Путями великого россиянина // А. С. Иванченко. Там, за горизонтом, с. 193–510. М.: Советский писатель.

Иванченко А. С. 1988. Ученый-энциклопедист // Советская педагогика, № 12: 93 – 104.

Иванченко А. С. 2006. Путями великого россиянина. СПб.: О. М. Гусев.

Iванченко Р. П. 1982. Гнiв Перуна. Киiв: Радянський письменник.

Iванченко Р. П. 1984. Золотi стремена. Киiв: Радянський письменник.

Iванченко Р. П. 1988. Зрада, або як стати володарем. Киiв: Радянський письменник.

Iванченко Р. П. 1990. Якщо в нас вiдiбрати iсторiю… // Лiтературна Украiна, 11 жовтня.

Iванченко Р. П. 1996. Iсторiя без мiфiв. Бесiди з iсторii украiнськоi державностi. Киiв: Украiнський письменник.

Из глубины 1993. Из глубины веков // Русское дело, № 5 (14): 2.

Измайлов А. 1990. Туманность // Нева, № 5: 179–188.

Иловайский Д. И. 1876. Разыскания о начале Руси. М.: Типография Грачева.

Iльiна Е. 1990. Читаючи «Влесову книгу» // Лiтературна Украiна, 27 вересня.

Именослов 1994. Именослов / Сост. В. С. Казаков. Калуга: Золотая аллея.

Имперская доминанта 1994. Имперская доминанта. Геополитический вызов России // Россия, 16–22 ноября. С. 6.

Информационный пакет 2002. Информационный пакет экспедиции «Кавказский Аркаим – 2002» (www.clubato.ru/club/kiyar/press2.html).

Ионкис Г. 2009. Евреи и немцы в контексте истории и культуры. СПб.: Алетейя.

Ирмуханов Б. Б. 2001. Казахстан: прошлое и настоящее. Алматы: Наш мир.

Исмагилов Р. Б. 1989. О некоторых тенденциях развития современной отечественной скифологии // В. М. Масcон (ред.). Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций, с. 265–283. Алма-Ата: Наука.

Исмагилов Р. Б. 1991. Скифо-греческий торговый путь или миграционный маршрут сарматов? // М. К. Козыбаев и др. (ред.). Взаимодействие кочевых и оседлых культур на Великом Шелковом пути, с. 32–35. Алма-Ата: Гылым.

Исмагилов Р. Б. 1992. Таргитай, прародитель скифов // В. Ф. Зайберт (ред.). Маргулановские чтения, с. 87–89. Петропавловск: Лаборатория археологических исследований Петропавловского пед. ин-та.

Истархов В. А. 1998. Еврейское христианство или русское язычество? // Русские ведомости, № 30: 2–3.

Истархов В. А. 2000. Удар русских богов. М.: Институт экономики и связи с общественностью.

Истархов В. А. 2005. Что такое «Мертвая вода»? М.: Русская правда.

Каганець I. 2000. Арiйський стандарт // Перехiд IV, № 2 (4).

Каганская М. 1986. Миф двадцать первого века, или Россия во мгле // Страна и мир, № 11: 78–85.

Каганская М. 1987. «Влесова книга»: история одной фальшивки // Евреи и еврейская тематика в советских и восточноевропейских публикациях, № 3–4: 3 – 19.

Кадыров А. Ш. 1998. Сакский воин – символ духа предков. Алматы: Казак энциклопедиясы.

Кадыров Ш. 2012. Туркмен-нама. Упсала-Москва: IFECAS.

Казанцев А. 1969. Луч мечты или потемки? // Литературная газета, 29 октября. С. 5.

Казьмина Е. 2002. Колыбель древних цивилизаций // Слово, № 1: 4 – 16.

Калашников А. А., Куркина Л. В., Петлева И. П. 2002. Олег Николаевич Трубачев // Вопросы языкознания, № 3: 5–7.

Калашников В. Л. 2000. Славянская цивилизация. М.: Московский институт национальных и региональных отношений.

Калинин С. 1997. Жил ли на Южном Урале пророк Заратустра? // Аргументы и факты, № 1–2 (январь). С. 9.

Калмыков В. 1987. Человек без корней как дерево засыхает // Книжное обозрение, 2 октября. С. 14.

Камолиддин Ш. 2005. О понятии этногенеза в «Этническом атласе Узбекистана» // Этнографическое обозрение, № 1: 52–56.

Канавщиков А. 1995. Православное оправдание русского язычества // Россиянин, № 6: 6.

Кандыба В. М. 1995. История русского народа до XII в. до н. э. М.: КСП.

Кандыба В. М. 1997а. История русской империи. СПб.: Эфко.

Кандыба В. М. 1997б. Эмоциональный гипноз как научный феномен. СПб.: Лань.

Кандыба В. М. 1998. Чудеса прошлого и настоящего. СПб.: Невский проспект.

Кандыба В. М. 2001. Запретная история. СПб.: Невский проспект.

Кандыба В. М., Золин П. М. 1997а. История и идеология русского народа. СПб.: Лань. Т.1.

Кандыба В. М., Золин П. М. 1997б. История и идеология русского народа. СПб.: Лань. Т.2.

Кандыба В. М., Золин П. М. 1997 в. Реальная история России: хроника истоков русской духовности. СПб.: Лань.

Кандыба В. М., Кандыба Д. В. 1988. Основы СК-терапии. Т. 1. История СК-терапии. СПб.: Фонд нар. киновидеотворчества «СПбФНК».

Кандыба Д. В. 1995. Русский гипноз. М.: КСП.

Каневская И. 1990. Астролог Павел Глоба: «Будущее – за Россией» // Советская молодежь, Рига, 18 августа (№ 138): 4–5.

Каныгин Ю. М. 1996. Путь ариев. Украина в духовной истории человечества. Киiв: Украiна.

Канигiн Ю. М. 1998. Таемниця Украiни // Днiпро, № 7–8.

Канигiн Ю. М. 2001. Пояс мира (Украина-Казахстан: фундамент Евразийского единства). Киев: МАУП.

Капков А. 1997. Письмо из 348 года // Свет. Природа и человек, № 5: 66–69.

Карамзин Н. М. 1966. Илья Муромец // Карамзин Н. М. Полное собрание стихотворений, с. 149–161. М.; Л.: Советский писатель.

Кареев Н. И. 1876. Расы и национальности с психической точки зрения. Воронеж (отд. Оттиск из «Филологических записок»).

Карп П. 1988. Знать своих героев // Книжное обозрение, 26 февраля. С. 5.

Карпов А. 1992. Славяно-русское письмо // Русский вестник, № 17: 11.

Карпов А. 1996. Иудины поцелуи сепаратистов // Русский вестник, № 6–8: 12.

Карполь Л. б. г. Открытое письмо Буровскому от Леви Карполя ().

Карпухин Г. 1995. Велесова книга / Перевод Г. Карпухина // Сибирские огни, № 1–6: 39 – 132.

Кацис Л. Ф. 2000. «Книжный шкап» отца, «черно-желтые» цвет иудаизма и русско-немецкий неомарранизм // Кацис Л. Ф. Русская эсхатология и русская литература, с. 328–372. М.: ОГИ.

Кацис Л. Ф. 2002. Осип Мандельштам: мускус иудейства. М.: Мосты культуры – Гешарим.

Кашинов В. 1993. Русофагия // Страницы Российской Истории, № 2: 4.

Кашницкий С. 2009а. Тайная цивилизация под шестым континентом // Аргументы и факты, 22–28 апреля. № 17: 50.

Кашницкий С. 2009б. Тундра под пальмой. Льды Арктики накрыли райские земли наших предков? // Аргументы и факты, 6 – 12 мая. № 19: 39.

Кикешев Н. И. 2003. Прародины и предки. М.: Белые альвы.

Кикешев Н. И. 2006. Прашумерская письменность Европы // Атеней, № 7: 142–143.

Кикешев Н. И. 2011. Метаистория. М.: Ниола-пресс.

Киричук В. 1994. Iсторичнi коренi украiнського народу: до питання етногенезу украiнцiв // Генеза (Киiв), № 1: 142–149.

Киршбаум Г. 2010. Валгаллы белое вино. М.: НЛО.

Кислий П. 1995. Елiта нацii, мова i гiднiсть // Голос Украiни, 19 серпня.

Кифишин А. Г. 1977. Ветви одного дерева // Тайны веков / Под ред. В. Суханова, кн. 1, с. 179–182. М.: Молодая гвардия.

Кифишин А. Г. 1996а. «Открытое» и «закрытое» небо по данным протошумерского архива Каменной Могилы и шумеро-вавилонским трактатам // В. В. Волков (ред.). Археоастрономия: проблемы становления, с. 72–74. М.: ИА РАН.

Кифишин А. Г. 1996б. Жрецi з Чатал-Гуюка на Кам’янiй Могилi 6200 р. до н. э. // Украïнський свiт, № 4–6: 6–7.

Кифишин А. Г. 1999. Мы стали старше в десять раз // Родина, № 6: 22–25.

Кифишин А. Г. 2001. Древнее святилище Каменная Могила: опыт дешифровки протошумерского архива XII–III тыс. до н. э. Т. 1. Киев: Аратта.

Классен Е. 1854а. Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и славяно-руссов до Рюриковского времени в особенности. Вып. 1. М.: Университетская типография.

Классен Е. 1854б. Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и славяно-руссов до Рюриковского времени в особенности. Вып. 2. М.: Университетская типография.

Классен Е. 1861. Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и славяно-руссов до Рюриковского времени в особенности. Вып. 3. М.: Университетская типография.

Клейн Л. С. 1974. Генераторы народов // В. Е. Ларичев (ред.). Бронзовый и железный век Сибири, с. 126–134. Новосибирск: Наука.

Клейн Л. С. Индоарии и скифский мир: общие истоки идеологии // Народы Азии и Африки, 1987, № 5: 63–82.

Клейн Л. С. 1991. Языческий подход к лингвистике // Советское славяноведение, № 4: 88–92.

Клейн Л. С. 2004. Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества. СПб.: Евразия.

Клейн Л. С. 2007. Древние миграции и происхождение индоевропейских народов. СПб.

Клейн Л. С. 2009. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. СПб.: Евразия.

Клейн Л. С. 2010. Время кентавров. Степная прародина греков и ариев. СПб.: Евразия.

Клейн Л. С. 2013а. Была ли гаплогруппа R1a1 арийской или славянской // Клейн Л. С. Этногенез и археология. Т. 1. С. 385–396. СПб.: Евразия.

Клейн Л. С. 2013б. Происхождение индоевропейцев и археология // Клейн Л. С. Этногенез и археология. Т. 2. Арии и varia. С. 447–463. СПб.: Евразия.

Клёсов А. А., Пензев К. А. 2014. Арийские народы на просторах Евразии. М.: Книжный мир.

Клёсов А. А., Тюняев А. А. 2010. Происхождение человека (по данным археологии, антропологии и ДНК-генеалогии). М.; Бостон: Белые альвы.

Клизовский А. И. 2010. Основы миропонимания Новой Эпохи. М.: ЭКСМО.

Клюев Б. И. 1978. Национально-языковые проблемы независимой Индии. М.: Наука.

Клюев Б. И. 1999. Политический индуизм // И. П. Глушкова (ред.). Древо индуизма, с. 452–467. М.: Восточная литература.

Клюев Б. И. 2002. Религия и конфликт в Индии. М.: ИВ РАН.

Книга Велеса 1997. Книга Велеса. Перевод и комментарии А. Асова. М.: Наука и религия.

Кнорре Б. К. 2005. Индуизм: от глобальной адаптации – к альтернативному глобалистскому проекту // А. Малашенко, С. Филатов (ред.). Религия и глобализация на просторах Евразии, с. 256–295. М.: Неосторм.

Кобзев И. 1970. О любви и нелюбви // Русская речь, № 3: 45–51.

Кобзев И. 1971. Витязи. М.: Советская Россия.

Кобзев И. 1977. Где прочитать «Влесову книгу»? // Литературная Россия, 2 декабря (№ 49): 19.

Кобзев И. 1982. Вокруг рукописи на дощечках // В мире книг, № 10: 62.

Кобзев И. 1984. Где нашли «Влесову книгу»? // В мире книг, № 3: 51–52.

Ковалевский П. И. 1912. История России с национальной точки зрения. СПб: Тип. М. И. Акинфьева.

Ковалевский П. И. 1915. Психология русской нации. Пг.: Отечественная типография.

Коваль В. 1996. Соцiяльна двомовнiсть – iсторичне прокляття Украïни // Розбудова держави, № 9: 14–18.

Коваль Р. 1992. Сучаснi геополiтичнi доктрини Москви i Киева // Державнiсть, № 2: 36–38.

Кодзаева Л. 1989. С кем разговаривают звезды // Работница, № 12: 26–26.

Кожинов В. 1994. Русская поэзия середины XX в. как откровение о «конце нового времени» // Волшебная гора, № 2: 142–150.

Козлов А. А. 1997а. Ведические корни русской культуры («Сакральное Руси»). Екатеринбург: Институт русской ведической культуры.

Козлов А. А. 1997б. Проблема прародины ариев и аутентичная модель арийской цивилизации // Россия и Восток: филология и философия. Материалы IV международной научной конференции «Россия и Восток: проблемы взаимодействия», с. 240–243. Омск: Омский Гос. университет.

Козлов В. П. 1994. Тайны фальсификации. Анализ подделок исторических источников XVIII–XIX веков. М.: АО «Аспект Пресс».

Козлов В. П. 1998а. Их магическая сила // Родина, № 1: 67.

Козлов В. П. 1998б. Дощечки Изенбека // Родина, № 4: 32–36.

Козлов В. П. 1999. Древностелюбивые проказы // Родина, № 2: 21–23.

Козыбаев М. и др. 1990. Реальность. О некоторых «идеях» пересмотра границ республики // Казахстанская правда, 30 июня. С. 2.

Козыбаев М. К. (ред.) 1993. История Казахстана с древнейших времен до наших дней. Алматы: Дэуiр.

Козыбаев М. (ред.) 1996. Истории Казахстана. С древнейших времен до наших дней в четырех томах. Т. 1. Казахстан от эпохи палеолита до позднего средневековья. Алматы: Атамура.

Козыбаев М. К. 1998. Уроки отечественной истории и возрождение казахстанского общества // Столичное обозрение, 10 июля. С. 3.

Коккьяра Дж. 1960. История фольклористики в Европе. М.: Изд-во иностранной литературы.

Колбановский А. 1923. Акт о следах так называемой «древней цивилизации в Лапландии», проверенных обследованием тов. Арнольда Колбановского, совершенным 3 и 4 июля 1923 г. // Полярная правда, 17 августа, № 32.

Колесникова Н. 1996. Монолог о будущем // Гороскоп, № 12.

Колинько В., Корец М. 2002. Ищут «пуп земли» // Труд, 1 марта. С. 6.

Коломенский М. 1998. «Паук: русский рок – это наш бастион!» // Патриот, № 34: 9.

Колосов В. 1995. Вечное возвращение четырех стихий // Национальная демократия, № 1: 6 – 12.

Колпаков А. 1996. Взгляд и нечто // Московский комсомолец, 13 марта.

Кольев (Савельев) А. Н. 2003. Политическая мифология: реализация социального опыта. М.: Логос.

Комаров А. 1995. Евреи – объект генетического эксперимента инопланетной цивилизации // Народная защита, № 6: 11.

Комлев В. 1995. Великий Триглав // Русская Правда, № 1 (4): 3.

Комлев В. 1997. На Руси убогие трудились пастухами // За Русь, № 1: 3.

Комлев В. А. 2002. ЯВЬ и НАВЬ: человеческие и мировые. СПб.: ЛИО «Редактор».

Кондаков И. 1998. Русколанский словарь // Родина, № 7: 37–40.

Константиновский А. 1994. Златые крылья прародины // Наука и религия, № 9: 29.

Концепция 1995. Концепция становления исторического сознания в Республике Казахстан // Казахстанская правда, 30 июня. С. 1–2.

Корень Р. В. 1996. Русы, русские, россияне // Свет, № 10: 10–15, 70–73.

Кореняко В. А., Кузьминых С. В. 2007. Наука и паранаука в современной отечественной археологии (по следам обсуждения «Проблемы Аркаима») // Российская археология, № 2: 173–191.

Корнеев Л. А. 1982. Классовая сущность сионизма. Киев: Изд-во политической литературы Украины.

Королев А. 1993. Украина как родина слонов // Независимая газета, 12 октября. С. 8.

Короткевич Б. С. (ред.) 2003. Старая Ладога. Древняя столица Руси. СПб.: Издание Государственного Эрмитажа.

Корпанюк М. 1997. Монастирсько-церковне лiтописання XVII–XVIII столiть // Розбудова держави, № 1: 33–38.

Корчагин В. И. (ред.) 2001. Славянские веды. М.: Витязь.

Космос 1992. Космос древньоi Украiни / Под ред. В. Довгича. Киiв: Iндо-Европа.

Костырченко Г. 1994. В плену у красного фараона. М.: Международные отношения.

Котов В. В. 1997. Происхождение Ариев // Экономическая газета, 1997, № 17: 8.

Коханова М. 2001. Этруски гуляли по-русски? // Литературная газета, 16–22 мая. С. 8.

Кочемасов Г. 1998. В сердце Луяврурта // Наука и религия, № 1: 34–36.

Кочетков В. С. 1997. «Русские веды» как источник духовно-нравственных ценностей современника // Россия и Восток: филология и философия. Материалы IV международной научной конференции «Россия и Восток: проблемы взаимодействия», с. 234–236. Омск: Омский Гос. университет.

Кочнов В. А. 1998а. Человек верующий // Я – русский, № 1 (4): 2.

Кочнов В. А. 1998б. Иван Коневской – певец арийского возрождения // Я – русский, № 2 (5): 4.

Краевский А., Дудышкин С. 1864. Историк Духинский из Киева и его ученики из французских сенаторов // Отечественные записки, т. CLV, с. 426–448.

Крапивин В. 1998. Тень Джемшида над Туркменией // Тюркский мир, № 3–4: 67–70.

Красуский М. 1991. Древность малороссийского языка // Iндо-Европа, № 1: 9 – 39.

Крип’якевич I., Терлецький М., Iсаiв П., Дольницький М. 1991. Iсторiа Украiни. Львiв: Феникс.

Крисаченко В. 1994. Украiна на сторiнках Святого Письма // Генеза (Киiв), № 1: 154–157.

Критические заметки русского человека о патриотическом журнале «Вече», 1974 // М. Агурский. Неонацистская опасность… С. 219–227. См. также Антисемитизм в Советском Союзе. Его корни и последствия, с. 449–456. Иерусалим: Библиотека «Алия», 1979.

Критов А. 1995. Древнейшая история и мифология индоевропейцев в свете теософского эзотерического учения // А. Платов (ред.). Мифы и магия индоевропейцев. Вып. 1: 212–228. М.: Менеджер.

Круглый стол 1988. «Круглый стол»: историческая наука в условиях перестройки // Вопросы истории, № 3: 3 – 57.

Крупин В. Н. 1987. Вятская тетрадь. М.: Современник.

Кто… 1998. Кто там шагает правой? // Книжное обозрение, 3 февраля (№ 5): 22–23.

Кто такие 2008. Кто такие арийцы? // VARORUD, г. Худжанд, Таджикистан, 24 апреля 2008 ().

Куанганов Ш. Т. 1999. «Арий-гун» сквозь века и пространство: свидетельства, топонимы. Алматы: Бiлiм.

Кузембайулы А., Эбил Е. 1999. История Республики Казахстан. Астана: Фолиант.

Кузнецов С. 1995. Где же русская нация? // Россиянин, № 4: 1.

Кузнецова С. 1997. По следам Гипербореи // Полярная правда (Мурманск), 21 августа. С. 1.

Кузьмин А. Г. 1995. Арийские руны на Влесовых струнах // Литературная Россия, 18 августа. С. 12–13.

Кузьмин В. 1991. Бойся легкого счастья // День, № 17. С. 4.

Кузьмина Е. Е. 1994. Откуда пришли индоарии? Материальная культура племен андроновской общности и происхождение индоиранцев. М.: МГП «Калина» ВИНИТИ РАН.

Кузьмина Е. Е. 2004. Современное состояние проблемы доместикации лошади и происхождения колесниц // М. Ф. Косарев, П. М. Кожин, Н. А. Дубова (ред.). У истоков цивилизации: Сб. статей к 75-летию Виктора Ивановича Сарианиди. С. 129–141. М.: Старый сад.

Кузьмина Е. Е. 2008. Арии – путь на юг. М.: Летний сад.

Куклина И. В. 1985. Этногеография Скифии по античным источникам. Л.: Наука.

Кукулин И. 2008. Реакция диссоциации: легитимация ультраправого дискурса в современной российской литературе // М. Ларюэль (ред.). Русский национализм: социальный и культурный контекст, с. 257–338. М.: НЛО.

Кукулин И. 2009. ВРИО вместо Клио // Pro et Contra, т. 13, № 1: 20–35.

Кулаков Д. 1995. Дар Перуна // Свет. Природа и человек, № 10: 47–50.

Кур А. А. 1994. Из истинной истории наших предков. По новейшим данным // Молодая гвардия, № 1: 205–319.

Куратов А. А. 1988. Соловецкие лабиринты – древние памятники культуры Северной Европы // А. Н. Давыдов, А. А. Куратов (сост.). Культура Русского Севера, с. 13–21. Л.: Наука.

Куратов А. А. 2008. Каменные лабиринты в сакральном пространстве Северной Европы. Архангельск: Изд-во Поморского университета.

Курбатов В. А. 2006. Тайные маршруты славян. М.: Алгоритм.

Курдаков Е. 1997. «Влесова книга» – реликт русской мифологии // Молодая гвардия, № 7: 292–351.

Курманов З. 1995. Трайбализм 20-х и 90-х: шаг вперед и два шага назад // Res Publica, 25 апреля.

Кутенков П. И. 2008. Ярга-свастика – знак русской народной культуры. СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена.

Куценков А. А. 2004. Межобщинный конфликт: природа, движущие силы, динамика // Е. Ю. Ванина, А. А. Куценков (ред.). Южная Азия: конфликты и компромиссы, с. 17–72. М.: Ин-т востоковедения.

Кучма Л. Д. 1995. Визначна подiя всесвiтньоi iсторii // Голос Украiни, 28 серпня.

Кухаренко Р. 1998. Бюрократична вiдписка // Сварог, № 8: 40.

Кызласов И. Л. 1998. Материалы к ранней истории тюрков. Древнейшие свидетельства о письменности // Российская археология, № 1: 71–83.

Ладомир 1995. Арийская традиция // Наследие предков, № 1: 5 – 10.

Лазарев Е. С. 1995. Валаам – твердыня чудес // А. Платов (ред.). Мифы и магия индоевропейцев. Вып. 1: 118–140. М.: Менеджер.

Лазарев Е. С. 1996. Руны русского севера // Наука и религия, № 2: 62–63.

Е. Л. (Е. С. Лазарев) 1997. Тропой святых – к сокровищам Севера // Наука и религия, № 6: 47.

Лазарев Е. С. 1997. Святыня заполярных гор // Наука и религия, № 12: 44–45.

Лазарев Е. С. 1998а. Святыня Ловозерских гор // Живая Арктика, № 3 (12): 4–7.

Лазарев Е. С. 1998б. Молитва Гипербореев // Наука и религия, № 9: 34–35.

Лазарев Е. С. 1998 в. Руны Грааля над Белым морем // Наука и религия, № 10: 44–45.

Лазарев Е. С. 1999а. Здесь молились богине Зари и бессмертия // Наука и религия, № 2: 17, 64.

Лазарев Е. С. 1999б. Эльфийская твердыня на Русском Севере // Наука и религия, № 8: 31, 35.

Лазарев Е. С. 2000. Воистину есть… // Наука и религия, № 2: 21–22.

Лазарев Е. С. 2002. Чертеж гиперборейского храма? // Наука и религия, № 4: 47.

Лазарев Е. С. 2009. Друиды Русского Севера. М.: Вече.

Лазаренко И. 1994. Третья Русь // Народный строй, № 1: 2–4.

Лакер У. 1991. Россия и Германия. Наставники Гитлера. Вашингтон: Проблемы Восточной Европы.

Лакер У. 1994. Черная сотня. Истоки русского фашизма. Вашингтон: Проблемы Восточной Европы.

Ламанский В. И. 1859. О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании // Ученые записки Второго Отделения Императорской Академии Наук за 1859. Кн. 5. СПб.

Лапин А. 1995. Крестьянская религия // Национальная демократия, № 1: 37–43.

Лаппо-Данилевский А. С. 1887. Скифские древности // Записки Отделения русской и славянской археологии Императорского Русского археологического общества, т. 4: 352–543.

Ларионов В. Е., Семенов А. В. 2001. Кто мы, если не арийцы? // НГ-религии, 14 июня. С. 6.

Ларюэль М. 2003. Умозрительная Центральная Азия: поиски прародины арийцев в России и на Западе // Вестник Евразии, № 4: 155–165.

Латыпов Р. 2008. Миф о татарском национализме // Звезда Поволжья, 26 июня – 2 июля. С. 3.

Лебедев Е. 1991. Сеющая свет // Истоки, № 2: 7.

Левашов Н. В. 2010. Россия в кривых зеркалах. Т. 1. От русов звездных до оскверненных русских. СПб.: Митраков.

Левкиевская Е. Е. 1996. Низшая мифология славян // В. К. Волков (ред.). Очерки истории культуры славян, с. 175–195. М.: Индрик.

Ледбитер Ч. У. 1908. Астральный план. СПб.: Изд-во В. Л. Бокушевского.

Ленель-Левастин А. 2012. Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран. М.: Университетская книга.

Ленорман Ф. 1878. Руководство к древней истории Востока до персидских войн. Т. 2. Вып. 2. Мидяне и персы. Киев: Университетская типография.

Лескова Н. 2005. Россияне старше мамонтов? // НГ-наука, 23 ноября. С. 13.

Лесман Ю. М. 1999. Миф о русской свастике // Барьер, № 1 (5): 104–110.

Лесной С. 1953–1960. История «руссов» в неизвращенном виде. Т. 1 – 10. Париж, Мюнхен: Издание автора.

Лесной С. 1964. Русь, откуда ты? Основные проблемы истории Древней Руси. Виннипег.

Лесной С. 1966. «Влесова книга» – языческая летопись доолеговской Руси. Winnipeg: Trident Press Ltd.

Лившиц В. А. 1978. О происхождении древнетюркской рунической письменности // Советская тюркология, № 4: 84–85.

Лидера 2008. Лидера запрещенной общины староверов-инглингов привлекают к ответственности за попытку нарушить запрет // News.ru, 11 ноября ().

Линденберг К. 1997. Технология зла. К истории становления национал-социализма. М.: Энигма.

Лiсовий Ю. 1996–1997. Индоевропейцi-арiйцi // В. Довгич (ред.). Онуки Дажбожi. Походження украiнського народу. Кн. 1–2: 12–19. Киiв: Iндо-Европа, Такi справи.

Лисовой Ю. Г. 1990. Праистория народов // Родные просторы, № 2–3, 4, 5, 6, 7, 8.

Лисовой Ю. Г. 1991. Праистория народов // Родные просторы, № 1, 2.

Лисовский С. 1994. «Руслан и Людмила»: театр или жизнь? // Россиянин, № 9: 4.

Лисочкин И. 1988. Неисповедимы пути «ведизма» // Ленинградская правда, 22 декабря. С. 3.

Лист 1996–1997. Лист головного редактора до читачiв // В. Довгич (ред.). Онуки Дажбожi. Походження украiнського народу. Кн. 1–2: 74–75. Киiв: Iндо-Европа, Такi справи.

Лист, Гвидо фон 2001. Тайна рун. М.: София, Геликон.

Литератор 1976. По-галочьи // Литературная газета, 14 января.

Лихачев Д. С. 1988. Краткое предисловие // К. М. Долгов (ред.). Философско-эстетические проблемы древнерусской культуры. Часть 2. С. 143. М.: Институт философии.

[Логинов Д.] 1999. Гиперборейская вера русов. М.: ФАИР-Пресс.

Лозинский С. Г. 1929. Социальные корни антисемитизма в средние века и новое время. М.: Атеист.

Лозко Г. С. 1994. Украiнське язичництво. Киiв: Украiнський центр духовноi культури.

Лозко Г. С. 1997а. Богиня Дана // Сварог, № 5: 8–9.

Лозко Г. С. 1997б. Волхви // Сварог, № 5: 11–18.

Лозко Г. С. 1997 в. Украiнське язичництво i сучаснiсть // Сварог, № 6: 4–5.

Лозко Г. С. 1997 г. Санскрит i украiнська вiра // Сварог, № 6: 10–15.

Лозко Г. С. 1998а. Етнiчна релiгiя як наукове поняття // Сварог, № 8: 4–5.

Лозко Г. С. 1998б. Творiть Свiтовиду славу всяку! // Сварог, № 8: 45–47.

Лозко Г. С. 1998 в. Що означае слово «язичництво»? // Сварог, № 8: 47–48.

Лозко Г. С. 2003. Рунвiзм як рудимент монотеiстично-християнського свiтогляду // Атеней, № 3–4: 52–55.

Лозко Г. С., Богород А. 1996. Оберiг Iзраiля на гербi Киiва // Вечерний Киев, 18 января.

Локотецкая М. 2006. Александр Копцев думал о самоубийстве с 5-го класса // Газета, 15 февраля. С. 1, 9.

Ломоносов М. В. 1952. Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого, или до 1054 г. // Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. Т. 6: 163–286. М.; Л.: 1952.

Луговой Е. 1996а. Огневед: «Слава Яриле!» // Советы Бабы Яги, № 2 (6): 4.

Луговой Е. 1996б. Письма редактору // Советы Бабы Яги, № 1 (5): 4.

Луговой Е. 1998а. Сатанизм или «волхование» // Советы Бабы Яги, № 1 (10): 2.

Луговой Е. 1998б. Без срока давности: предательство // Советы Бабы Яги, № 2 (11): 2.

Луначарский А. В. 1922. Театр и искусство: предупреждение // Известия, 11 ноября. С. 5.

Лунин Б. В. 1958. Из истории русского востоковедения и археологии в Туркестане. Туркестанский кружок любителей археологии (1895–1917 гг.). Ташкент: АН Узбекской ССР.

Лурье С. 1923. Антисемитизм в древнем мире. Берлин: Гржебин.

Лучин А. А. 1997а. Славяне и история // Молодая гвардия, № 9: 261–351.

Лучин А. А. 1997б. Славяне и история // Молодая гвардия, № 10: 239–351.

Лысенко Н. Н. 2009. Аланы против великих империй (Северные арийцы в системе геополитического противостояния Парфия-Рим). СПб.: Фонд Азии и Северного Кавказа «Ариана».

Ляско К. 1988. «Влесова книга»: что же она такое? // Книжное обозрение, 8 января. С. 3.

Ляшевский С. 1977. Доисторическая Русь: историко-археологическое исследование. Б. м.

Мажитов Н. А. 1973. Тайны древнего Урала. Уфа: Башк. кн. изд.

Мажитов Н. А., Султанова А. Н. 1994. История Башкортостана с древнейших времен до XVI века. Уфа: Китап.

Максимов В. 1999. Хайль Гитлер, правнуки Победы? // Новая газета, 1–7 февраля. С. 1–2.

Малаш Л. 1990. Из первых – первый // Неман, № 12: 170–184.

Малашенко А. В. 1998. Исламское возрождение в современной России. М.: Московский центр Карнеги.

Малиничев Г. 2001. Найдены следы великой працивилизации // Чудеса и приключения, № 5: 34–36.

Малиничев Г. 2002. От Библии ни на шаг! Как Библейские общества направляют и корректируют археологические изыскания на Ближнем Востоке // Чудеса и приключения, № 11: 20–22.

Малиничев Г., Царев К. 1995. Заговорит ли сфинкс? // Труд, 1 ноября: 4.

Мальцева С. П. 2004а. Три слова об Аркаиме. Кн. 5. Челябинск.

Мальцева С. П. 2004б. Аркаим вчера и сегодня. Кн. 6. Челябинск.

Мамлеев Ю. 2008. Московский гамбит. М.: АСТ.

Мандельштам Н. Я. 1990. Вторая книга: Воспоминания. М.: Моск. рабочий.

Маркова А. Н. (ред.) 2000. Культурология. История мировой культуры. М.: Юнити.

Мароевич Р. Н. 1993. Праславянская письменность в дешифровке Г. С. Гриневича // Русская мысль, № 3 – 12: 7–9.

Марр Н. Я. 1935. Избр. раб. М.; Л.: АН СССР. Т. 5.

Мартиросян А. 2000. Армяно-иранские отношения: прошлое и настоящее // Центральная Азия и Кавказ, № 2: 190–192.

Мартынов А. Я. 2010. Первобытная археология островов южной части Белого моря. Архангельск: Соловецкий музей-заповедник.

Марченко Г. 1982. Етруски в Галичинi? // Жовтень, № 2: 103–108.

Масанов Н. Э. 1992. Мы – жители степей // Казахстанская правда, 29 сентября. С. 2.

Масанов Н. Э. 2007. Мифологизация проблем этногенеза казахского народа и казахской номадной культуры // Масанов Н. Э., Абылхожин Ж. Б., Ерофеева И. В. Научное знание и мифотворчество в современной историографии Казахстана, с. 52 – 131. Алматы: Дайк-Пресс.

Масанов Э. А. 1966. Очерк истории изучения казахского народа в СССР. Алма-Ата: Наука Казахской ССР.

Масленiков В. 1995. Амадока – Киiв, одне з найстародавнiших мiст у свiтi? // Вечiрнiй Киiв, 14 лютого.

Масов Р. 1995. Таджики: история с грифом «совершенно секретно». Душанбе: Центр издания культурного наследия.

Масов Р. 2008. Таджики: история национальной трагедии. Душанбе: Ирфон.

Матвеев А. В. 1998. Первые андроновцы в лесах Зауралья. Новосибирск: Наука.

Махнач В. Л. 1999. Русский Север: кровь и дух // Москва, № 2: 157–166.

Махнач В. Л. 2000. Очерки православной традиции. М.: Хризостом.

Мач В. 2006. Точка радости // Итоги, 27 февраля. С. 84–87.

Медведев Ю. 1983. Чаша терпения // Медведев Ю. Колесница времени, с. 7 – 165. М.: Молодая гвардия.

Медынцева А. А. 1998. Надписи на амфорной керамике X – начала XI в. и проблема происхождения древнерусской письменности // Ю. С. Кукушкин (ред.). Культура славян и Русь, с. 176–195. М.: Наука.

Медынцева А. А. 2000. Грамотность в Древней Руси по памятникам эпиграфики X – первой половины XIII века. М.: Наука.

Межиров А. 1988. Бормотуха // Огонек, 23–30 января (№ 4): 30.

Мезенцева О. В. 1985. Роль индуизма в идеологической борьбе современной Индии. М.: Наука.

Мезенцева О. В. 1994. Мир ведийских истин. Жизнь и учение Свами Даянанды. М.: ИФРАН.

Мелетинский Е. М. 1968. «Эдда» и ранние формы эпоса. М.: Наука.

Меликова Н. 2005. «Просветление для истинного арийца» // Независимая газета, 17 мая. С. 1, 2.

Мережковский Д. С. 2007. Тайна Запада: Атлантида-Европа. М.: ЭКСМО.

Мерперт Н. Я. 1984. Этнокультурные изменения на Балканах на рубеже энеолита и раннего бронзового века // Л. А. Гиндин (ред.). Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья, с. 234–246. М.: Наука.

Мерперт Н. Я. 1988. Об этнокультурной ситуации IV–III тысячелетий до н. э. в циркумпонтийской зоне // Г. М. Бонгард-Левин, В. Г. Ардзинба (ред.). Древний Восток: этнокультурные связи, с. 7 – 36. М.: Главная редакция восточной литературы.

Мертвая вода 1992. Мертвая вода / Сост. Е. Кузнецов. СПб.: Ступени. Ч. 1–2.

Милов В. А. 1991. И возродится Россия… // Волхв, № 2–3: 5–6.

Милов В. А. 1993. Каждый из нас в ответе за свою историю // Страницы Российской Истории, № 1: 1–2; № 2: 2–3.

Миролюбов Ю. П. 1981. Риг-Веда и язычество. Munchen: O. Sagner.

Миролюбов Ю. П. 1983. Материалы к преистории русов. München: O. Sagner.

Миронова Т. 1996. Православный русский перед лицом господствующего зла // Русский вестник, № 2–4: 11.

Миротворцев В. Н. 1984. Еще раз о так называемой Велесовой книге // Русская речь, № 5: 110–117.

Митрохин Н. А. 2003. Русская партия. Движение русских националистов в СССР, 1953–1985 годы. М.: Новое литературное обозрение.

Михайлов Д. 1993. Голос крови // Националист, № 4: 4–5.

Михайловский Н. К. 1909. Литературные заметки 1880 г. Сентябрь // Михайловский Н. К. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 940–958. М.: Типография М. М. Стасюлевича.

Михайловский Ю., Гутенев А. 1996. Тайны «Елюю Черкечех» якутской долины смерти // Чудеса и приключения, № 5: 44–47.

Можайскова И. В. 2001. Духовный образ русской цивилизации и судьба России. М.: Изд-во Студия «Вече». Ч. 1–3.

Моисеев Н. Н. 2000. Судьба цивилизации. Путь разума. М.: Языки русской культуры.

Молнар И. 1856. Биографический очерк // Венелин Ю. И. Историко-критические изыскания, т. 2. Словене. С. VII–LXXIX. М.: Университет.

Молоканов Г. И. 1992. Русские // Молодая гвардия, № 11–12: 159–186.

Молоканов Г. И. 1995. Хамиты и арии // Колоколъ, № 108: 4.

Молоканов Г. И. 1996а. Русское богодержавие // Колоколъ, № 26: 9 – 10.

Молоканов Г. И. 1996б. Русское жидовство // Колоколъ, № 29: 1, 4, 12.

Молявко М. 1997. Для кого украiнцi стануть гумосом в Украiнi // Вечерний Киев, 16 сентября: 4.

Момот В. С. 1993. Гордость русской нации // Русский вестник, № 17: 14.

Монгайт А. Л. 1955. Археология в СССР. М.: Изд-во АН СССР.

Монгайт А. Л. 1968. Из истории археологических мистификаций // Наука и жизнь, № 6: 42–49.

Мороз Е. Л. 1992. Борцы за «Святую Русь» и защитники «Советской Родины» // Национальная правая прежде и теперь / Под ред. Р. Ш. Ганелина. Часть 2, вып. 1: 68–96. СПб.: Институт социологии РАН.

Мороз Е. Л. 2002. Соблазняющие власть: евразийский фантом // Барьер, № 7: 21–48.

Мороз Е. Л. 2005а. Неоязычество в России // А. М. Верховский (ред.). Цена ненависти. Национализм в России и противодействие расистским преступлениям, с. 196–225. М.: Центр «Сова».

Мороз Е. Л. 2005б. История «Мертвой воды» – от страшной сказки к большой политике. Политическое неоязычество в постсоветской России. Stuttgart: ibidem-Verlag.

Мороз О. 1997. Держави давня назва – Украiна // За вiльну Украiну, 15 липня: 2.

Мороз С. 1994. Геологiчнi передумова виникнення украiнського етносу // Украiнський Свiт, № 3–4: 6–7.

Морозов Н. 1993. Вначале было слово // Русский вестник, № 13: 5.

Морозовський Р. 1996. Украiножери в програмах та символах // Молодь Украiни, 14 червня.

Морозовський Р. 1997. Вiршi // Сварог, № 5: 31–32.

Москаленко С. 1997. Новые «открытия» украинских историков // Радонеж, № 11: 10.

Мостовий Ю. 1995. Елам, Елам… // Вечiрнiй Киiв, 8 лютого.

Мостославский А., Рычков А., Адаменко Е. 2009. Фильм М. Задорнова «Аркаим» по РЕН-ТВ 26 апреля ().

Мотронюк Ю. (Ярун) 1997. Вiршi // Сварог, № 5: 29–30.

Мочалова И. В. 1996. Ведические знания на перекрестках геополитики. Основы антиматериальной методологии (Возвращение Крышеня). М.: Воля России.

Мурадян И. М., Манукян С. А. 1997. «Третий путь» евразийских наций и ирано-шиитская революция. Ереван: Фонд высоких технологий.

Мухамеджанов А., Усманов К. 2005. История Узбекистана (IV–XVI вв.). Ташкент: O’zbekiston milliy ensiklopediyasi.

Мухина С. Л. 1997а. Доколе // Колоколъ, № 45: 1, 5.

Мухина С. Л. 1997б. Куда вела Троянова тропа // Колоколъ, № 48: 2, 5.

Мухина С. Л. 1997 в. Древние русичи на Нижней Волге // Колоколъ, № 49: 10.

Мухина С. Л. 1997 г. Как русичи моря и страны покоряли // Колоколъ, № 51: 4.

Мухина С. Л. 1997д. Шекспир о праславянах // Колоколъ, № 57: 6.

Мухина С. Л. 1997е. О праславянской письменности // Колоколъ, № 58: 1.

Мы 1996. Мы… старообрядцы // Советы Бабы Яги, № 2 (6): 1.

Мыцык В. Ф. 1994. Солнечные города трипольской культуры // Русская мысль, № 1–6: 101–104.

Мяло К. 1996. Между Востоком и Западом. Опыт геополитического историософского анализа // Москва, № 12: 83 – 118.

Мяло К. Г. 1998. Звезда волхвов, или Христос в Гималаях. М.: Беловодье.

Назарбаев Н. 1999. В потоке истории. Алматы: Атамура.

Назаров М. 1987. Полемика должна быть честной // Вече, № 26: 92–97.

Найдена 1997. Найдена Гиперборея? // Наука и религия, № 10: 7.

Наливайко С. 1990. Таври: iндiйське плем’я в Криму? // Всесвiт. Журнал iноземной литератури (Киiв), № 3: 174–181.

Наливайко С. 1991. Хто вони, Дажбог и його внуки // Iндо-Европа, № 1: 43–60.

Наливайко С. 1992а. Трипiлля i Халеп’я: дивовижнi паралелi // В. Довгич (ред.). Космос древньоi Украiни, с. 158–173. Киiв: Iндо-Европа.

Наливайко С. 1992б. Тризуб Посейдона i Володимир // Iндо-Европа. Киiв. Вип. 2: 46–52.

Наливайко С. 1994а. Звiдки родом Новорiччя! // Русь Киiвська, № 1 (1): 3.

Наливайко С. 1994б. Крим i Киiвська Русь // Русь Киiвська, № 2 (2): 1, 4.

Наливайко С. 1994 в. Трипiлля, Трипура, Троя… // Украiнський Свiт, № 3–4: 8 – 11.

Наливайко С. 1995. «Велесова книга»: iндiйськi паралелi // Довгич В. (ред.). Велесова книга. Легенди. Митi. Думи. Скрижалi буття украiнського народу, с. 269–288. Киiв: Велесич.

Наливайко С. 1996. Благословiть, мати й батьку! // Украiнський свiт, № 4–6: 12–15.

Наливайко С. 1996–1997. Сiвери i кiмери // В. Довгич (ред.). Онуки Дажбожi. Походження украiнського народу. Кн. 1–2: 68–72. Киiв: Iндо-Европа, Такi справи.

Нарымбаева А. К. 2007. Аркаим – очаг мировой цивилизации, созданный прототюрками. Алматы: Б. и.

Наука… 1987. Наука, культура, свiтогляд // Людина i свiт, № 11: 14–22.

Научное… 1994. Научное наследство. Т. 22. М.: Наука.

Национальная демократия 1995. Национальная демократия – идеология будущего России // Национальная демократия, № 1: 1–2.

Начало Руси 1996. «Начало Руси необходимо вести от амазонок» // Источник, № 1: 62–65.

Негматов Н. Н. 1988. О концепциях и хронологии этногенеза народов Средней Азии и Казахстана в средние века и Новое время // Б. А. Литвинский и др. (ред.). Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Тезисы докладов Всесоюзной конференции (20–23 ноября 1988 г.). М.: АН СССР.

Негматов Н. 1997. Таджикский феномен: история и теория. Душанбе: Оли Сомон.

Неклеушев Е. 1994. К поиску путей России // Волшебная гора, № 2: 327–331.

Некритически относился 1996. «Некритически относился к антисоветской деятельности» // Источник, № 2: 86–89.

Нечаева Н. Г. 2007. Седьмая раса. СПб.: Весь.

Нечипоренко Ю. 1996. Самый древний текст на земле // Независимая газета, 14 мая. С. 6.

Нечипуренко Л. 1994. Аркаим – символ русской славы! // Русский Восток, № 8: 2.

Никанорова Е. В. 2007. Анни Безант // Вопросы истории, № 2: 34–50.

Никитин А. 1998. Тамплиеров – на Лубянку // А. Д. Балабуха (ред.). Оккультные силы СССР, с. 239–364. СПб.: Северо-Запад.

Никитин Ю. А. 1985. Ахилл // Никитин Ю. А. Далекий светлый терем, с. 95 – 113. М.: Молодая гвардия.

Никитин Ю. А. 1994а. Святой Грааль. М.: Равлик.

Никитин Ю. А. 1994б. Святой Грааль – 2. М.: Равлик.

Никитин Ю. А. 1995. Гиперборей. М.: Равлик.

Никитин Ю. А. 1996а. Князь Владимир. Кн. 1–2. М.: Равлик.

Никитин Ю. А. 1996б. Князь Рус. М.: Равлик.

Никитин Ю. А. 1997. Мрак. М.: Центрполиграф.

Николаев С. 1994. «Молодая гвардия» русского возрождения // Вече, вып. 52: 107–133.

Никулина М. В. 1989. Ю. И. Венелин (к 150-летию со дня смерти) // Советское славяноведение, № 3: 72–77.

Нилус С. 1996. Близ есть при дверех. Электросталь: Пересвет.

Нискеров Г. Историк, которого нет ().

Ницше Ф. 1997а. По ту сторону добра и зла // Ницше Ф. Соч. Т. 2: 241–408. М.: РИПОЛ-классик.

Ницше Ф. 1997б. Антихрист. Проклятие христианству // Ницше Ф. Соч. Т. 2: 635–696. М.: РИПОЛ-классик.

Ниязов С. 2001. Каждый вправе выбирать свой путь // Независимая газета, 15 февраля. С. 8.

Ниязов С. 2002. Рухнама. Ашхабад: Туркменская гос. изд. служба.

Новгородов Н. 2000. Третья Русь – Томское Лукоморье – Таймыр – Гиперборея // Демин В. Н. Загадки Урала и Сибири. От библейских времен до Екатерины Великой, с. 480–534. М.: Вече, 2000.

Новгородов Н. С. 2002. Томское Лукоморье (научно-образовательный культурологический проект), 2002–2004. Томск: Твердыня.

Новгородов Н. С. 2005. Сибирское Лукоморье. Томск: Аграф-Пресс.

Новгородов Н. С. 2006. Сибирская прародина: в поисках Гипербореи. М.: Белые альвы.

Новгородов Н. С. 2008. Александр Македонский и Древняя Русь // Мир Севера, № 3: 51–57.

Новгородов Н. С. 2009. О древности русских былин // Мир Севера, № 3: 33–34.

Новикова М. 1996. Неоязычество – миф или реальность // Новая Европа, № 9: 27–37.

Нойманн И. Б. 2004. Использование «Другого»: образы Востока в формировании европейской идентичности. М.: Новое издательство.

Нудельман Р. 1970. Мысль ученого, образ художника // Литературная газета, 4 марта. С. 5.

Нудельман Р. 1979. Современный советский антисемитизм. Формы и содержание // Антисемитизм в Советском Союзе. Его корни и последствия, с. 24–52. Иерусалим: Библиотека «Алия».

Нудьга Г. 1979. Промiнь у таемницю // Жовтень, № 10: 124–135.

Нурутдинов Ф. Г. – Х. 1995. Родиноведение. Казань: Татарстанское газетно-журнальное издательство.

Нурутдинов Ф. Г. – Х. 1998. Мы – булгары // Дуэль, № 2: 3.

Обыденкин А. 2002. Почему жирафа в отличие от НЛО быть не может // Новая газета, 4–6 февраля. С. 22–23.

Озар (Прозоров Л. Р.) 2006. Святослав Хоробре: Иду на Вы! М.: Белые альвы.

Озаренов Ф. 1999. Русский след уходящих арьев // П. В. Тулаев (ред.). Варвары, с. 69–91. М.: Метагалактика.

Олимов М. А. 1989. Пережитки сельской общины и интернациональное воспитание молодежи // Межнациональные отношения и интернациональное воспитание молодежи: проблемы, поиски, решения, с. 13–15. Ашхабад: ЦК ЛКСМ Туркменистана.

Омаров Е. С. 1997. Скиф+сак+скыфсак=кыпшак // Вестник Университета «Кайнар», № 2: 36–37.

Омаров Е. С. 2003. Взаимосвязь иранской и казахской цивилизации // Казахская цивилизация, № 2: 4 – 11.

Онуки Дажбожi 1996–1997 // Довгич В. (ред.). Онуки Дажбожi. Походження украiнського народу. Кн. 1–2. Киiв: Iндо-Европа, Такi справи.

Оппоков В. 1998а. Русь-Россия: с крестом и на кресте // Патриот, № 32: 13.

Оппоков В. 1998б. О ереси и еретиках или как наступили на любимую мозоль Константину Душенову // Патриот, № 35: 4.

Оранш М. – Л. 2012. Научная экспедиция Шарля Эжена Уйфалви в русском Туркестане (1876–1978): «расы» Центральной Азии под цыркулем физической антропологии. Доклад на конференции «Расовые представления во Франции и России в XIX–XX вв. (Москва, 25–27 мая 2012).

Орехова Е., Петров А. 1994. Документы свидетельствуют // Вопросы литературы, № 3: 234–247.

Орешкин П. П. 1994а. Вавилонский феномен // За русское дело, № 5: 2–3.

Орешкин П. П. 1994б. Вавилонский феномен // Страницы русской истории, № 1–3: 1 – 12.

Орiон Я. 1997. Голос предкiв // Сварог, № 6: 21–26.

Осетров Г. 1994. Гибель волхва // Г. Пакулов. Варвары, с. 3 – 175. М.: Гепта-Трейд.

Осипенко А. 1992а. Формування давньоукраiнського етносу // Украiнськi обрii, № 8–9.

Осипенко А. 1992б. Корiнна територiя формування слов’янськоi раси // Замкова гора, № 13 (20): 6.

Осипенко А. 1992 в. Витоки украiнськоi колонiзацii // Замкова гора, № 18 (25): 6.

Осипов В. 1997. Николай Лысенко на свободе (интервью с Н. Лысенко) // Десница, № 5.

Осипова О. 1995. Славянское языческое миропонимание // Волшебная гора, № 3: 114–134.

Осокин В. 1981. Что же такое «Влесова книга»? // В мире книг, № 10: 70–73.

Островский Н. Н. 2001. Святые рабы: о русских и России. М.: ФЭРИ-В.

Остромысл 1998. Астрономическая страница // Родные просторы, № 1: 20.

Откровение 1998. Телепередача «Откровение Ивана Ефремова». Канал ТВ «Культура», 18 декабря.

Открытая доктрина 1993. Открытая доктрина (виды на завтрашний день) // Родные просторы, № 3 (20): 2.

Отрощенко В. 1995. Міфотворчість шкодить Україні // Вечірній Київ, 12 июля.

Отрощенко В. 2007. Мiфологiзацiя етногенезу украiнцiв ().

Павлов И. 1991. Ария – «Атлантида», затопленная временем? // Комсомолец Туркменистана, 8 февраля. С. 8.

Пайк В. 1992а. Корень безсмертноi Украiни i украiнського народу. Вступ // Державнiсть, № 2: 10–18.

Пайк В. 1992б. «Велика Скитiя» – Велика Сколотiя // Державнiсть, № 1: 7 – 13; № 2: 19–28.

Пайпс Д. 2008. Заговор: мания преследования в умах политиков. М.: Новый Хронограф.

Панина Т., Шабанов Ю. 1990. Кто зажигает спички? // Правда, 15 октября.

Паншина Т. 1996. «Зрю потаенную суть…» // За русское дело, № 11: 7.

Паншина Т. 1997. О правых на Западе и о расистском отношении к нам западных ученых // Вече, № 61: 28–35.

Панькова Е., Сергеев В. 1997. Русский бестселлер // Патриот, № 36: 6.

Папюс (Жерар Анкос) 1912–1913. Эзотерические беседы // Изида, 1912, № 1: 9 – 13, № 2: 11–16, 1913, № 4: 10–13, № 5: 14–17.

Пархоменко И. 1996. «Почему они пьют без конца нашу кровь!» // Вече Рода, № 1: 1–2, 4–5, 7.

Пасманик Д. С. 1923. Русская революция и евреи (Большевики и иудаизм). Париж: Изд-во «Франко-русская печать».

Пастернак Я. 1961. Археологiя Украïни. Торонто.

Пастернак Я. 1971. Важливi проблеми етногенези украïнського народу в свiтлi археологiчних дослiджень. Нью-Йорк.

Пензев К. А. 2007а. Арии Древней Руси. М.: Алгоритм.

Пензев К. А. 2007б. Князья Рос: Арийская кровь. М.: Алгоритм.

Пепа В. 1994. Символи тисячолiть // Основа, № 26 (4): 131–135.

Первушин А. 1998. Психотронные диверсии // А. Д. Балабуха (ред.). Оккультные силы СССР, с. 573–646. СПб.: Северо-Запад.

Первушин А. 2003. Оккультные войны НКВД и СС. М.: ЭКСМО, Яуза.

Пересвет А. 2009. Русские – не славяне? («блаженная Гиперборея» после потопа, с раскосыми и жадными глазами?.. Лебединая песня готской державы). М.: Вече.

Перин Р. Л. 1994. От национализма – к расизму // За русское дело, № 1: 2.

Перин Р. 1995. Указ о борьбе с русскими // За русское дело, № 4 (27): 1.

Перин Р. Л. 2012. Мой Бог – Солнце: Эзотерический роман. СПб.: Потаенное.

Перин Р., Гусев О. 1994. На кого работает «надиудейский предиктор» // За русское дело, № 5: 1.

Перлов Б. 1977. Живые слова Тэртерии // Тайны веков / Под ред. В. Суханова, кн. 1, с. 171–179. М.: Молодая гвардия.

Перов С. 1991. СПИД не опасен белым людям // Народное дело, № 1.

Перьков А. А. 1995. Возрождение ведического мировоззрения – шанс к спасению природы и человечества // Родные просторы, № 1 (25): 6–9.

Петров А. Е. 2002. Иже херувимы. Правда и вера «Влесовой книги» // Родина, № 6: 30–32.

Петров А. Е. 2004. Перевернутая история. Лженаучные модели прошлого // Новая и новейшая история, № 3: 36–59.

Петров Н., Эдельман О. 2002. «Шпионы» и «насильственная смерть» И. А. Ефремова // Логос, № 2 (33): 15–23.

Петров Ф. Н. 2009. Поселение Аркаим в культурном пространстве эпохи бронзы. М.: Фонд «Наследие».

Петруничев В. 1995. Нация была, есть и будет // Россиянин, № 7: 3–5.

Петухов Ю. Д. 1987. Не сотвори себе кумира // Книжное обозрение, 13 ноября. С.5.

Петухов Ю. Д. 1989. Родина Аполлона // А. Ф. Смирнов (ред.). Дорогами тысячелетий. Кн. 3, с. 3 – 23. М.: Молодая гвардия.

Петухов Ю. Д. 1990а. Дорогами богов. Историко-мифологический детектив-расследование. М.: Мысль.

Петухов Ю. Д. 1990б. Вечная Россия. М.: Молодая гвардия.

Петухов Ю. Д. 1991. Книгомания // Русский вестник, № 9: 16.

Петухов Ю. Д. 1998а. Меч Вседержителя. М.: Метагалактика.

Петухов Ю. Д. 1998б. Дорогами богов. Этногенез и мифогенезис индоевропейцев. Решение основной проблемы индоевропеистики. М.: Метагалактика.

Петухов Ю. Д. 1998 в. Колыбель Зевса. История русов от «античности» до наших дней. М.: Метагалактика.

Петухов Ю. Д. 2001. Тайны древних русов. М.: Вече.

Петухов Ю. Д. 2003. История Русов. Т. 1–2. Древнейшая эпоха 40 – 3 тыс. до н. э. М.: Метагалактика.

Петухов Ю. Д. 2008. Русы Древнего Востока. М.: Вече.

Петухов Ю. Д. 2009а. Первоистоки русов. М.: Алгоритм, ЭКСМО.

Петухов Ю. Д. 2009б. История древних русов. М.: Вече.

Печенкин А. И. 1997. Тайны русского алфавита. Нумерология. М.: Белые альвы.

Пилюгина Н. Б., Любимова Т. Б. 1988. Реконструкция прошлого культуры средствами эстетики: возможности и границы // К. М. Долгов (ред.). Философско-эстетические проблемы древнерусской культуры. Часть 2. С. 132–143. М.: Институт философии.

Пинчуков Б. И. 1993. Хазары. Историческая поэма для устного чтения в трех частях. СПб.; М.; Владивосток: Русский национальный собор (Библиотека генерала Стерлигова).

Пиотровский Б. Б. 1995. Страницы моей жизни. СПб.: Наука.

Пирмухаммедов Х. 1999. Под эгидой Рухнаме // Нейтральный Туркменистан, 2 августа. С. 3.

Писанов В. 1997. На пороге сенсации // Труд, 11 февраля. С. 6.

Писаренко Д. 2006–2007. Загадки древних цивилизаций. Полярная Атлантида // Аргументы и факты, 2006, № 46–49, 51–52; 2007, № 5, 7–8, 10, 12.

Пичета В. И. 1923. Введение в русскую историю. М.; Пг.: Госиздат.

Платов А. В. 1995а. Магия талисманов // А. В. Платов (ред.). Мифы и магия индоевропейцев. М.: Менеджер. Вып. 1: 141–171.

Платов А. В. 1995б. Руническая магия. М.: Менеджер.

Платонов О.А. (сост.) 2000. Святая Русь: Энциклопедический словарь русской цивилизации. М.: Православное издательство.

Плахотная О. 1984. Праславяне на Крите? // Советская Россия, 29 апреля. С. 4.

Плахотнюк В. Н. 2000. Космические вихри-свастики в культурах народов мира // Русский вестник, № 15–16: 14–15.

Плачинда С. П. 1982а. Киiвськи фрески. Киiв: Молодь.

Плачинда С. П. 1982б. Да будет Русь // Радуга, № 5: 62–96.

Плачинда С. П. 1990. Звiдки ж взялися голландськi козаки // Лiтературна Украiна, 25 жовтня.

Плачинда С. П. 1991а. Украiна в небезпецi // Лiтературна Украiна, 14 березня, 21 березня.

Плачинда С. П. 1991б. Що буде? // Лiтературна Украiна, 31 жовтня.

Плачинда С. П. 1991 в. Уроки прадавньоi Украiнськоi державностi // Державнiсть. Киiв. № 1: 12–13.

Плачинда С. П. 1992. Сучасний Украiнський нацiоналiзм як iдеологiя // Лiтературна Украiна, 23 липня.

Плачинда С. П. 1993. Словник давньоукраiнськой мiфологii. Киiв: Украiнський пiсьменник.

Плачинда С. 1997. Спустимось на грiшну землю // Вечерний Киев, 6 августа: 4.

Плачинда С. 1998. Лебедiя. Киiв: Бiблiотека украiнця.

Плотинов Ш. 1991. Мистика забытого предка // День, № 17: 4.

Повель Л., Бержье Ж. 1991. Утро магов. М.: Миф.

Подольский Б. 2003. Личное сообщение 27 мая 2003.

Покровский О. 2010. Наставления по выживанию в Конце Света. СПб.: Афина.

Полиниченко Д. Ю. 2012. Неоязычество и любительская лингвистика в современной России // Jazyk a kultùra, no. 12 ().

Полицаев П., Волкова Л. 1999. Русские нашли Атлантиду? // Вечерняя Москва, 4 февраля. С. 8.

Полозков И. 1998. Россия, которую мы ищем // Патриот, № 44: 8–9.

Полозов А. 2002. Язычника из Шабалинских лесов осудили на два года // Вятский край, 8 марта.

Поляков Л. 1996. Арийский миф. Исследование истоков расизма. СПб.: Евразия.

Поляков Л. 1998. История антисемитизма. Эпоха знаний. М.; Иерусалим: Гешарим.

Пономарев А. П. (ред.) 1994. Украинцы. Кн. 1. Этническая история. Антропология, Язык. Расселение. М.: ИЭА.

Пономарiв О. 1992. Украiнська мова й санскрит // Наука i суспiльство, № 10–12: 30–31.

Пономарьов А. 1994. Украiнська етнографiя. Курс лекцiй. Киiв: Либiдь.

Пономарьов В. 1995. Славлення Агнi // Генеза. Киiв, № 1 (3): 182.

Попов А. М. 2008. Древние тайны Карелии или гиперборейская традиция Карелии. М.: ООО Юридическая фирма «Частное право».

Попов В. Ю. 1998. Горячая линия // Я – русский, № 4: 1.

Правдивцев В. 1997. «Космический час»… на исходе // Свет. Природа и человек, № 7: 30–33, 78.

Пранов В. 2002. Закон выживания подлейших. История мракобесия. М.: Десница.

Прародина… 1995. Прародина и мифы древних ариев. Интервью П. В. Тулаева с Ю. А. Шиловым по случаю презентации его книги «Прародина ариев» // Наследие предков, № 1: 11–15.

Предтеченский В. В. 1997. Читая этрусское // Русская мысль, № 1–8: 31–38.

Преловская И. 1998. Был ли Новгород Ярославлем, а Батый – Иваном Калитой // Известия, 11 июня. С. 5.

Преображенский А. А., Рыбаков Б. А. 1999. История России. Учебник для 6–7 классов общеобразовательных учреждений. М.: Русское слово.

Прибыловский В. В. 1992. «Память» // Национальная правая прежде и теперь. Под ред. Р. Ш. Ганелина. Часть 2, вып. 2: 151–170. СПб.: Институт социологии РАН.

Прибыловский В. В. 1998а. Русские язычники // Экспресс-хроника, 21 февраля.

Прибыловский В. В. 1998б. Русские язычники // Экспресс-хроника, 7 марта.

Прибыловский В. В. 1998 в. Новые язычники – люди и группы // Русская мысль, 30 апреля – 6 мая (№ 4220): 21.

Прибыловский В. 2002. Неоязыческое крыло в русском национализме // Панорама, июль 2002, № 49 ().

Прiцак О. 1981. За кулiсами проголошення 1500-лiття Киева // Сучаснiсть (Мюнхен), Часть 9: 46–54.

Про серйознi недолiки 1973. Про серйознi недолiки та помилки однiеi книги // Комунiст Украiни, № 4: 77–82.

Программа… 1990. Программа гражданской войны?! // Рабочая трибуна, 3 октября.

Программа движения «Третий путь». 1993. Программа движения «Третий путь» (Проект) // Третий путь. Народно-патриотическая газета, № 1 (Август).

Программа Русской партии 1993. Программа Русской партии, принятая на внеочередном съезде Русской партии 27 марта 1993 г. М.

Проскурин П. 1980а. И книга, и жизнь // Альманах библиофила. М.: Книга. Вып. 9: 17–29.

Проскурин П. 1980б. На земле Пересвета // Правда, 23 мая. С. 4.

Проскурин П. 1985. Полуденные сны. М.: Современник.

Проскурин П. 1987. Черные птицы // П. Л. Проскурин. Камень сердолик, с. 363–447. М.: Известия.

Проскурин П. Л. 1999. Число зверя. М.: Армада.

Проскурин П. Л. 2008. Между злом и милосердием // Слово, № 1: 34–53.

Протокол 1896. Протокол заседания общего собрания членов Туркестанского кружка любителей археологии, 11 декабря 1896 г.

Псевдоязычник 1990. Псевдоязычник // Родные просторы, № 6: 6.

Пулатов Т. 1999. Всеохватное сознание таджиков // Литературная Евразия, октябрь (№ 12). С. 9.

Путенихин В. П. 2006. Тайны Аркаима. Наследие древних ариев. Ростов-на-Дону: Феникс.

Путинцев С. 1993. Жертвоприношения в языческой Руси // За Русь, № 5: 4.

Путятин Е. 2001. Борец с христианством оправдан // Вятский наблюдатель, 18 мая.

Пушкарь Д. 1994. Боец «Возрождения» // Московские новости, 31 июля – 7 августа. С.8.

Пушкин В. 1997. Наш Русский Бог // Колоколъ, № 43: 1.

Пыпин А. Н. 1887. Тенденциозная этнография // Вестник Европы, т. 22, № 1: 303–328.

Пыпин А. Н. 1890. История русской этнографии. т. 1. СПб.: М. М. Стасюлевич.

Пыпин А. Н. 1898. Подделка рукописей и народных песен // Памятники древней письменности, № 127. СПб.: М. М. Стасюлевич.

Пьянков И. В. 1988. Некоторые вопросы этнической предыстории таджикского народа // Литвинский Б. А. и др. (ред.). Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана, с. 102–103. М.: АН СССР.

Пьянков И. В. 1995а. Ариана по свидетельствам античных авторов // Восток, № 1: 39–55.

Пьянков И. В. 1995б. Некоторые вопросы этнической истории древней Средней Азии // Восток, № 6: 27–46.

Разоренов Ф. 1994. Аркаим в истории арьев // Древность: арьи, славяне. Вып. 2: 32–58. М.: Витязь.

Разоренов Ф. 1995. Аркаим и древность нашей истории // Чудеса и приключения, № 3: 36–40.

Разумов Г., Хасин М. 1991. Тонущие города. 2-е изд. М.: Стройиздат.

Разумов Г., Хасин М. 1997. Берингия // Потаенное (Приложение к газ. «За русское дело»), № 1 (4): 1, 4.

Раскин Д. И. 1992а. Идеология русского правого радикализма в конце 19 – начале 20 вв. // Р. Ш. Ганелин (ред.). Национальная правая прежде и теперь: историко-социологические очерки. Часть 1: 5 – 47. СПб.: Институт социологии.

Раскин Д. И. 1992б. Прокуратура России покровительствует фашистам // Барьер, № 1: 4–5.

Рассамакiн Ю. Я. 1992. До проблеми вивчення курганних споруд // Археологiя (Киев), № 4: 121–137.

Рассказы 1992. Рассказы по истории Башкортостана. Уфа: Башкирское книжное изд-во.

Рассоха И. Н. 2007. Украинская прародина индоевропейцев. Харьков: ХНАМГ.

Рассоха И. Н. 2009. Прародина русов. М.: Алгоритм, ЭКСМО.

Ребiндер Б. 1993. Влесова книга: життя та релiгiя слов’ян. Киiв: Фотовiдеосервiс.

Ревич В. А. 1998. Перекресток утопий. М.: Ин-т Востоковедения РАН.

Резник С. Е. 1991. Красное и коричневое. Книга о советском нацизме. Вашингтон: Вызов.

Рейтблат А. 2000. Рец.: Алексеев С. Сокровища Валькирии. М.: ОЛМА-Пресс, 1999. Кн. 1–2, 3 // НЛО, № 41: 417–420.

Рейтблат А. 2003. «Языческий русский миф»: прошлое и настоящее // Т. Венедиктова (ред.). Популярная литература: опыт культурного мифотворчества в Америке и в России, с. 86–93. М.: Изд-во Московского университета.

Речкин М. 1996а. Окунёвский ковчег // Свет, № 5: 49–50.

Речкин М. 1996б. Окунёвский ковчег – 2 // Свет, № 9: 62–63.

Речкин М. 1998а. Прогнозы с планеты Сатр // Свет, № 1: 50–51.

Речкин М. 1998б. Сибирский Китеж-град // Наука и религия, № 9: 20–23, № 10: 12–15.

Речкин М. 2000. Саи-Баба – живой Бог? // Наука и религия, № 2: 46–47.

Речкин М. 2002. Вокруг «Окунёвского ковчега» // Наука и религия, № 4: 46–47.

Речкин М. Н. 2003. Окунёвский ковчег. М.: АиФ Принт.

Рідна Віра 2000. Рідна Віра в Україні. Історико-світоглядний аналіз ().

Ричка В. М. 1988. Чому погас вогонь Перуна // Киiв, № 6: 151–157.

Ричка В. М. 1991. За лiтописним рядком: iсторичнi оповiдi про Киiвську Русь. Киiв: Радянська школа.

Ричков М. О. 1992. Антропоморфнi насипи. Мiф чи дiйснiсть? // Археологiя (Киев), № 4: 138–147.

Робинсон М. А., Сазонова Л. И. 1985. Несостоявшееся открытие («поэмы» Баяна и «Слово о полку Игореве») // Русская литература, № 2: 100–112.

Родионов В. Г. 2008. Гриневич. Праславянская письменность. Цена вопроса ‹›

Родионов И. А. 1912. Решение еврейского вопроса. СПб.

Роенко П. 1994. Украiнська культура i свiт // Русь Киiвська, № 2 (2): 10.

Рождественский С. Д. 1981–1982. Материалы к истории самодеятельных политических объединений в СССР после 1945 года // Память, Москва – Париж, вып. 5: 226–283.

Розенберг О. О. 1998. Об изучении японского буддизма // Т. В. Ермакова. Буддийский мир глазами российских исследователей XIX – первой трети XX века, с. 312–323. СПб.: Наука.

Романов Ю. И. 1990. Исторические аспекты формирования современной территории Казахстана // Казахстанская правда, 4 октября. С. 1, 3.

Романова Г. Л. 1996. Властимир. М.: Армада.

Романова Г. Л. 1997а. Странствия Властимира. М.: Армада.

Романова Г. Л. 1997б. Обретение Перуна. М.: Армада.

Романова Г. Л. 1997 в. Чара силы. М.: Армада.

Романова Г. Л. 1998. Легенда о Велесе. М.: Армада.

Романовский Д. И. 1868. Заметки по среднеазиатскому вопросу. СПб.

Росин У. 1998. Мы желаем возвратить мир себе // Родные просторы, № 1 (36): 8–9.

Росс А. 1994а. Хватит каяться // Русская Правда, № 2: 4.

Росс А. 1994б. Христос не еврей? Извините // Русская Правда, № 3: 4.

Россов А. 1994 в. Легенды и мифы всемирной истории человечества // Русская мысль, № 1–6: 27–45.

Росс А. 1995а. Каждому свое // Русская Правда, № 1 (4): 4.

Росс А. 1995б. Мифы паразитизма // Русская Правда, № 5 (8).

Росс А. 1995 в. Религия Христа: секреты влияния // Русская Правда, специальный выпуск.

Ртвеладзе Э. В. (ред.). 2009. История государственности Узбекистана. Т. 1. Вторая половина II тысячелетия до н. э. – III век н. э. Ташкент: Узбекистан.

Ртвеладзе Э. В., Сагдуллаев А. С. 2007. Современные мифы о далеком прошлом народов Центральной Азии. 2-е изд. Ташкент: Издательско-полиграфический творческий дом им. Чулпана.

Рубакин Н. А. 1906. История Русской земли. СПб.: Народная польза.

Рубакин Н. А. 1919. История Русской земли. М.: Изд-во ВЦИК.

Рубан В. Ф. 1989. Химера: поэзii. Киiв: Радянський письменник.

Рубан В. Ф. 1990. Про виваженiсть полiтичних заяв // Слово, листопад.

Рубанова П. Д. 1996. Синеокая Русь. Стихи. М.: Витязь.

Рунвiра 1993. Рунвiра: що вона сповiдуе // Лiтературна Украiна, 24 червня. С. 3.

Русаков Ш. 1993. От русофобии к евразийству // Молодая гвардия, № 3: 127–143.

Русина Е. В. 2011. Трипольский синдром: Украина в зеркале «правильной» истории // А. Е. Петров, В. А. Шнирельман (ред.). Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов, с. 145–162. М.: ИА РАН.

Русинов Н. Д. 1995. О письменности у славян дохристианской поры // Проблемы происхождения и бытования памятников древнерусской письменности и литературы, с. 28–43 / Под ред. В. Н. Русинова. Нижний Новгород: Изд. Нижегородского Университета.

Русич М. 1974. Дещо iз життепису Володимира // Альманах «Свiтання», № 3.

Руслан… 1997. Руслан и Людмила. Развитие и становление государственности народа русского и народов СССР в глобальном историческом процессе, изложенное в системе образов Первого Поэта России А. С. Пушкина. М.: Концепция общественной безопасности России «Мертвая вода».

Русские веды 1992. Русские веды. Перевод и коммент. Буса Кресеня (А. И. Асова). М.: Наука и религия.

Русский Б. 1997а. Возьмем судьбу русской нации в русские руки // Колоколъ, № 57: 8–9.

Русский Б. 1997б. Возьмем судьбу русской нации в русские руки // Колоколъ, № 58: 10.

Русский Б. 1997 в. Возьмем судьбу русской нации в русские руки // Колоколъ, № 59: 2, 4.

Русское дело 1991. Русское дело сегодня. Кн. 1. «Память». Ред. А. В. Лебедев, с. 12–95. М.: ЦИМО ИЭА РАН.

Рыбаков Б. А. 1981. Язычество древних славян. М.: Наука.

Рыбаков Б. А. 1985. Русский эпос и исторический нигилизм // Русская литература, № 1: 155–160.

Рыбаков Б. А. 1987. Язычество древней Руси. М.: Наука.

Рыбаков Б. А. 1993. «Это распад!» // День, № 11: 5.

Рыбаков Б. А. 1997. Древние славяне и античный мир // Держава, № 1 (8): 19–25.

Рыбаков Б. А. 1998. Предисловие // Н. И. Кекишев. Воззвание к славянам, с. 3–4. М.: Международная ассоциация писателей баталистов и маринистов.

Рыбаков Б. А. 2002. Наша история неделима (интервью журналисту В. Суховскому) // Слово, № 5: 2–5.

Рыжакова С. И. 2000. Ромува. Этническая религиозность в Литве. М.: ИЭА (Исследования по прикладной и неотложной этнологии, № 136).

Рыжков Л. Н. 1991. Были и небылицы о Древней Руси // Русская мысль, № 1: 42–52.

Рыжков Л. Н. 1993. Были и небылицы о Древней Руси // Сост. А. И. Баженова, В. И. Вардугин. Мифы древних славян. Велесова книга, с. 308–315. Саратов: Надежда.

Рыжков Л. Н. 2002а. О древностях Русского языка. М.: Древнее и современное.

Рыжков Л. Н. 2002б. Язык истории // Вечерняя Москва, 30 октября. С. 1.

Рыскулов Т. М. 2006. На каком языке говорили саки? // В. Ю. Франк (сост.). Евразийский народ саки, с. 242–247. Алматы: Болашак Болапандары.

Сабзали Л. б. г. Молчание ягнят или виртуальные реалии историографии Азербайджана ().

Савельев Е. П. 1915. Древняя история казачества (Историческое исследование). Новочеркасск. Часть 1, вып. 1–3.

Савельев Л. 1993. Записки по русской философии // Москва, № 2: 176–192.

Савельева Л. В. 1997. Языковая экология. Русское слово в культурно-историческом освещении. Петрозаводск: КГПУ.

Садыков Т. С., Толеубаев А. Т., Халидуллин Г., Сарсекеев Б. С. 2006. История древнего Казахстана. Алматы: Атамура.

Самашев З. С., Базарбаева Г., Жумобекова Г., Сунгатай С. 2000. Berel – Берел (памятники курганы Берела, Казахский Алтай). Алматы: Берел.

Самоквасов Д. Я. 1908. Происхождение русского народа. М.: Синодальная типография.

Саратов И. Е. 1980. Муравский шлях через «Дикое поле» // Памятники Отечества, № 2: 30–35.

Саратов И. Е. 1985. Следы наших предков // Памятники отечества, № 2: 33–43.

Саратов И. Е. 1988. Строки каменной летописи // Памятники отечества, № 1: 63–75.

Сафронов В. А. 1989. Индоевропейские прародины. Горький: Волго-Вятское книжн. изд-во.

Светликова И. 2008. Кант-семит и Кант-ариец у Белого // Новое литературное обозрение, № 93.

Светликова И. 2012. «Арийский символизм» vs «семитское» идолопоклонство: Х. С. Чемберлен в «Мусагете». Доклад на конференции «Расовые представления во Франции и России в XIX–XX вв. (Москва, 25–27 мая 2012).

Свешников А., Свешникова О. 2008. Здесь ли родился Заратустра? Или пути и последствия спасения одного археологического памятника // Неприкосновенный запас, № 1 (57): 207–218.

Свiтояр 1997а. «Не вбивай» по-християнськи // Сварог, № 5: 21–28.

Свiтояр 1997б. Привид християнства. Руйнiвнi заповiдi Iсуса Христоса // Сварог, № 6: 35–38.

Свiтояр 1998. Жiнка в християнствi // Сварог, № 8: 28–35.

Святополк-Четвертынский И. 1998. «…У кого разум в изобилии имеется» // Родина, № 4: 28–31.

Святорусский И. 1995. Тайна происхождения русского и еврейского народа // Колоколъ, № 100: 1–2.

Севастьянов А. Н. 1996. Национал-демократия или новый реализм. М.: Витязь.

Северцев В. 1991. Боевое искусство Руси // Русский вестник, № 24: 10.

Сегодня 2008. Сегодня // НТВ, 2 июля 2008.

Седов Н. 2002. Прародина кривичей – Чукотка? // Красная Звезда, 11 декабря. С. 5.

Сейдимбек А. 2001. Мир казахов. Этнокультурологическое переосмысление. Алматы: Рауан.

Селезнев А. Г. 2014. Новая мифология истории: архетип «древних цивилизаций» и сакральный центр в районе деревни Окунево // Этнографическое обозрение, № 5: 41–59.

Селянинов А. 1911. Тайная сила масонства. СПб.

Семенов С. П. 1991а. Велесова Ведь. СПб.: Исток.

Семенов С. П. 1991б. Они и мы. СПб.: Исток.

Семенов С. П. 1995а. Политические встречи в Санкт-Петербурге. Ответы на вопросы 9 февраля 1995. СПб.: Фонд русского искусства.

Семенов С. П. 1995б. Россия, Русский Порядок и Русская История. Конспект выступления перед идеологическим активом русской дружины Северо-Западного региона. СПб.: Фонд русского искусства.

Семчишин М. 1993. Тисяча рокiв украiнськоi культури. Киiв: АТ «Друга рука», МП «Фенiкс».

Сент-Ив д’Альвейдр А. 1915. Миссия Индии в Европе. Пг.: Новый человек.

Серба А. 1982. Никакому ворогу… // Искатель, № 3: 2 – 39.

Серба А. 1992. Заговор против Ольги // Серба А., Дуров В. А. Никакому ворогу, с. 108–200. М.: Граница.

Сергеев Н., Трифонов В. 2009. «Северный брат» Хомяков бежал в Киев // Коммерсант, 14 августа.

Сергеев Ю. В. 1987. Становой хребет. М.: Современник.

Сергеев Ю. В. 1992. Казачий Спас // Русский вестник, № 16: 6.

Сергеев Ю. В. 1995. Княжий остров. Русский роман. М.: Б. и.

Сергiйчук В. I. 1992. Нацiональна символiка Украïни. Киïв: Веселка.

Серков Д., Алексеев А. 2003. По следу солнца // Итоги, 20 мая (№ 20). С. 92–95.

Серов А. 1992. Тысяча лет на… размышления // За Русь, № 3: 4.

Серрано Мигель 1994. Воскрешение героя. М.: Русское слово.

Сидоров В. М. 1996. Русский век. М.

Силенко Л. 1969. Мага врата. Winnipeg: Oriana.

Силенко Л. 1979. Мага вiра. Spring Glen, N. Y.: The Society of the Ukrainian Native Faith.

Симонова Г. 2006. «Без Бога не до порога» // Дух христианина, 1 декабря (№ 23). С. 1, 4.

Симченко Ю. Б. 1976. Культура охотников на оленей Северной Евразии. М.: Наука.

Синеокий Д. А. 2008. Дорога в Гиперборею. СПб.: Изд-во СПб гос. политехнического ун-та.

Синеокий Д. А. 2009. Ожившие следы Гипербореи (отчет о первой доледниковой экспедиции). М.: Амрита-Русь.

Синявин И. И. 1989. Спасем Святую Русь! Идеология и программа русского народно-патриотического движения. М.: Б. и.

Синявин И. И. 1991. Глас. Л.: Б. и.

Синявин И. И. 2001. Стезя правды. Второе издание. М.: Русская Правда.

Синявин И. И. 2009. Стезя правды. Четвертое издание. М.: Русская Правда.

Синягин А. 1995. Апостольское христианство на Руси // Волшебная гора, № 3: 248–269.

Сиротин Е. 1997. «Фашизм – это диктатура национального капитала» // Диагноз, № 2: 12–13.

Сiчинський В. 1957. Роксоляна. Лондон: Украiнська видавнияна спилка.

Сказ 1986. Сказ о Святославе хоробре, князе Киевском // Вече, № 23: 169–200.

Скляренко С. Д. 1996. Святослав. М.: Дружба народов.

Скобцова (Кузьмина-Караваева) Е. Ю. 1998. Расизм и религия // Всемирное слово, № 10–11: 85–86.

Скрынников Р. Г. 1997. Древняя Русь. Летописные мифы и действительность // Вопросы истории, № 8: 3 – 13.

Скуратов Л. (Иванов А. М.) 1995. Загадка мегалитов // Национальная демократия, № 1: 30–33.

Скурлатов В. И. 1975. Сионизм и апартеид. Киев: Издательство политической литературы Украины.

Скурлатов В. И. 1977а. «Увидевшие все до края мира…» // Тайны веков / Под ред. В. Суханова, кн. 1, с. 188–194. М.: Молодая гвардия.

Скурлатов В. И. 1977б. След светоносных // Тайны веков / Под ред. В. Суханова, кн. 1, с. 327–332. М.: Молодая гвардия. (Первая публикация под псевдонимом В. Иванов в ж. Техника – молодежи, 1977, № 8: 58–59.)

Скурлатов В. И. 1977 в. Круг времени // Техника – молодежи, № 8: 40–43.

Скурлатов В. И. 1987. Этнический вулкан // Дорогами тысячелетий / Под ред. А. Смирнова, кн. 1, с. 203–224. М.: Молодая гвардия.

Скурлатов В. И. 1994. Вот жребий наш // Завтра, № 32: 4.

Скурлатов В. И. 2011. Путинщина и т. н. «русские националисты» // Центр Востока и Запада ().

Скурлатов В. И. 2012. Этнофобии как признаки досубъективного общества, или к вопросу о «русском национализме» // Центр Востока и Запада ().

Скурлатов В. И., Николаев Н. 1976. Таинственная летопись. «Влесова книга» – подделка или бесценный памятник мировой культуры // Неделя, 3–9 мая. С. 10.

Скурлатова О. 1979. Загадки «Влесовой книги» // Техника – молодежи, № 12: 55–59.

Скурлатова О. 1992. Великая славянская загадка // Чудеса и приключения, № 1–2: 24–27.

Слесарев А. А. 2000. Древнеславянские и православные истоки русской культуры // Ручкина Г. Ф. (ред.). Русская цивилизация между Востоком и Западом, с. 84–85. М.: Московский гос. институт радиотехники, электроники и автоматики.

Смирнов А. С. 2011. Власть и организация археологической науки в Российской империи (очерки институциональной истории науки XIX – начала XX века). М.: ИА РАН.

Смирнов П. И. 2001. Социология личности: Учебное пособие. СПб.: Социологическое общество им. М. М. Ключевского.

Смолiй В. А. 1995. Iсторiя Украiни. Нове бачення. Т. 1. Киiв: Украiна.

Снисаренко А. Б. 1989. Третий пояс мудрости. Блеск языческой Европы. Л.: Лениздат.

Соболев В. В. 1998. «Умом Россию не понять» // Свет, № 1: 38–40.

Соболь В. О. 1995. З глубини вiкiв. Вивчення давньоi украiнськоi лiтератури в школi. Киiв: Зодiак-ЕКО.

Сокол В. Б. 1997а. Бхагават-Гита. Сопоставительный анализ языка оригинала и перевода // Россия и Восток: филология и философия. Материалы IV международной научной конференции «Россия и Восток: проблемы взаимодействия», с. 252–254. Омск: Омский гос. университет.

Сокол В. Б. 1997б. Устное сообщение.

Соколовская Я. 1997. Новые язычники против христианской церкви // Известия, 31 октября. С. 8.

Солдатенко В. Ф., Сиволоб Ю. В. 1994. Витоки i передвiсники украiнськоi iдеi // I. Ф. Курас (ред.). Украiнська iдея. Першi речники, с. 5 – 25. Киiв: Т-во «Знання» Украiни.

Солдатов А., Бороган И. 2004. Россия во мгле // Московские новости, № 10 () (Краткий вариант «Разлив «Мертвой воды», Московские новости, 19–25 марта 2004. С. 23).

Соловей В. Д. 1991. «Память»: история, идеология, политическая практика // А. В. Лебедев (ред.) Русское дело сегодня. Кн. 1. «Память», с. 12–95. М.: ЦИМО ИЭА РАН.

Соловей В. Д. 1992. Современный русский национализм: идейно-политическая классификация // Общественные науки и современность, № 2: 119–129.

Соловей Т. Д., Соловей В. Д. 2010. Русские как этнокласс // Вопросы национализма, № 1: 57–64.

Соловьева Т. 1992. РА – Русская Академия, или есть ли пророки в своем Отечестве // День, 10–18 января. С. 1, 6.

Солодовникова В. 1998. Наша справка // Родина, № 7: 40.

Соломенко Е. 1993. Адольф Гитлер в Санкт-Петербурге // Известия, 10 июня. С. 5.

Сперанский Н. Н. 1996. Слово почитателям древней культуры. Троицк: Тровант.

Сперанский Н. Н. и др. 1997. Русский языческий манифест. М.: Общество «Вятичи».

Спор 2014. Спор о происхождении названий не окончен // Metro, 6 августа. С. 7.

Старостин В. 1976. Видится народное слово // Неделя, 16–22 августа. С. 7.

Стасюк М. 1991. Слово до читачiв // Державнiсть, № 1: 3–5.

Статейнов А. Старше слова только Русь // Мир Севера, № 3: 30–32.

Стеблин-Каменский М. И. 1984. Мир саги. Становление литературы. М.: Наука.

Степин В. 1993. Сущность сионизма. М.: Витязь.

Стефанов Ю. 1995. Великая триада Фабра д’Оливе // Волшебная гора, № 3: 177–184.

Столяров О. 2007. Атлантида в контексте русской литературы XX в. Доклад на Третьем съезде атлантологов, 27 ноября 2007 ‹›

Струве В. В. 1947. Арийская проблема // Советская этнография. Вып. 6–7: 117–124. М.; Л.: АН СССР.

Струнина М. 1995. Где Атлант держал небо? // Чудеса и приключения, № 2: 6–8.

Стукова О. 2001. Эпоха преображения. Кн. 2. Путь Света и другие пути: распознавание по делам. СПб.: Сова Минервы.

Сулейменов О. 2002а. Тюрки в доистории (о происхождении древнетюркского письма) // Ас-Алан, № 3 (8): 249–547.

Сулейменов О. 2002б. Тюрки в доистории. О происхождении древнетюркских языков и письменностей. Алматы: Атамура.

Суров М. В. 2001. Вологодчина: невостребованная древность. Вологда: Б. и.

Суслопаров М. 1996–1997. Трипiльцi i ми // В. Довгич (ред.). Онуки Дажбожi. Походження украiнського народу. Кн. 1–2. С. 50, 53. Киiв: Iндо-Европа, Такi справи.

Сухачев Н. Л. 1994. Исторические перспективы в индоевропеистике. СПб.: Петербургское востоковедение.

Сыч С. 2009. Тайны Аркаима открылись Михаилу Задорнову // Аргументы недели, 23 апреля, № 16.

Тагиефф П. – А. 2009. Цвет и кровь. Французские теории расизма. М.: Ладомир.

Тейлор И. 1897. Происхождение арийцев и доисторический человек. Исследование по доисторической этнологии и цивилизации в Европе. М.: Книжное дело.

Талдыкина Н. И. 1993. Эра Водолея – эра России // Родные просторы, № 3 (20).

Тамарченко Е. 1970. Реализм неожиданного // Литературная газета, 4 февраля. С. 5.

Тарунин А. В. 2009. Сакральный символ. История свастики. М.: Белые альвы.

Творогов О. В. 1986. Что стоит за «Влесовой книгой»? // Литературная газета, 16 июля. С. 5.

Творогов О. В. 1988. Когда была написана «Влесова книга»? // К. М. Долгов (ред.). Философско-эстетические проблемы древнерусской культуры. Часть 2. С. 144–170. М.: Институт философии.

Творогов О. В. 1990. «Влесова книга» // Труды Отдела Древнерусской Литературы. T. 43, с. 170–254. Л.: Наука.

Творогов О. В. 1996. Древнерусская литература // В. К. Волков (ред.). Очерки истории культуры славян, с. 363–377. М.: Индрик.

Творогов О. В. 2004. К спорам о «Влесовой книге» // А. А. Алексеев (сост.). Что думают ученые о «Влесовой книге», с. 6 – 29. СПб.: Наука.

Телегiн Д. 1995. Чи були трипiльцi предками украiнцiв? // Вечiрнiй Киiв, 18 сiчня.

Телегiн Д. 1996–1997. Хто ж наши прапредки? // В. Довгич (ред.). Онуки Дажбожi. Походження украiнського народу. Кн. 1–2. С. 54–58. Киiв: Iндо-Европа, Такi справи.

Теребихин Н. М. 1993. Сакральная география Русского Севера. Религиозно-мифологическое пространство севернорусской культуры. Архангельск.

Тёрох И. И. 1941. Карпаты и славяне. Предание. Отрывок из сочинения «Сварог». Нью-Йорк: Издание общ-ва ревнителей русской старины.

Тёрох И. И. 2010. Сварог. СПб.: Потаенное; М.: Белые альвы.

Тилак Б. Г. 2002. Арктическая родина в Ведах. М.: Гранд.

Тищенко В. Н. 1995. Аскольд и Дир – русские киевские князья // Русский вестник, № 48–50: 4.

Тищенко В. Н. 1996. Происхождение Руси (версия) // Русский вестник, № 23–25: 9.

Ткач В. А. 1998. Орден-миссия «Джива-храм Инглии» // Н. А. Трофимчук (ред.). Государство, религия, церковь в России и за рубежом, № 5: 39–44.

Ткач М. 1992. «Я свiтло для свiту»: Якою булла материнська мова Iсусу Христа? // Украiнська культура, № 5: 34–35.

Ткачева А. А. 1997. Восток в России: ученики и самосвятцы // М. Б. Олкотт, А. Малашенко (ред.). Религия и государство в современной России, с. 96 – 112. М.: Центр Каргени.

Ткачева А. А. 1999. Неоиндуизм и неоиндуистский мистицизм // И. П. Глушкова (ред.). Древо индуизма, с. 470–486. М.: Восточная литература.

Ткаченко В. 1997. Комментарии к брошюре М. Красуського // Наука i суспiльство, № 1–2: 13–14.

Токарев В. В. 2006. В поисках Гипербореи. СПб.: Ардис.

Токарев С. А. 1995. Из дневников // С. Я. Козлов, П. И. Пучков (ред.). Благодарим судьбу за встречу с ним, с. 159–304. М.: ИЭА.

Толеубаев А. Т., Касымбаев Ж. К., Койгелдиев М. К., Калиева Е. Т., Далаева Т. Т. 2006. История Казахстана. Алматы: Мектеп.

Толочко П. П. 1993. Язычество и христианство на Руси // Т. Санкович (ред.). История и культура славян, с. 5 – 11. Киiв: Iнститут украiнськоi археографii.

Толочко П. П. 1996. Киiвська Русь. Киiв: Абрис.

Толстая Е. 2002а. Аким Волынский: сто лет спустя // Солнечное сплетение (Иерусалим), № 9: 98 – 107.

Толстая Е. 2002б. Мир после конца. М.: РГГУ.

Толстов С. П. 1938. Основные вопросы древней истории Средней Азии // Вестник древней истории, № 1: 196–203.

Толстов С. П. 1943. Древняя культура Узбекистана. Ташкент: УзФАН.

Тольц В. 2013. «Собственный Восток России»: Политика идентичности и востоковедение в позднеимперский и раннесоветский период. М.: НЛО.

Томин А. 1994. Старинная загадка Авесты // За русское дело, № 8 (8): 4.

Топоров В. Н. 1986. К реконструкции «прото-Ахилла» // Вяч. Вс. Иванов и др. (ред.). Балканы в контексте Средиземноморья, с. 25–37. М.: ИСБ.

Топоров В. Н. 1995. Святость и святые в русской духовной культуре. М.: Гнозис.

Топоров В. Н. 1996. Боги древних славян // В. К. Волков (ред.). Очерки истории культуры славян, с. 160–174. М.: Индрик.

Тороп В. 1994а. Ошельмованная рукопись // Чудеса и приключения, № 7: 34–36.

Тороп В. 1994б. Сага древних киммерийцев // Чудеса и приключения, № 10: 16–19.

Тороп В. 1995а. Что рассказал нам Заратуштра // Чудеса и приключения, № 11: 12–15.

Тороп В. 1995б. Русские письмена, откуда они? // Чудеса и приключения, № 3: 40–43.

Тороп В. 1996а. Когда же откроют особый архив? // Чудеса и приключения, № 5: 34–35.

Тороп В. 1996б. Приключения Золотой Рыбки // Чудеса и приключения, № 9: 34–36.

Тороп В. 1996 в. Дыхание Борея // Чудеса и приключения, № 11: 36–39.

Тороп В. 1997. Пророчество Заратуштры // Русская мысль, № 1–8: 39–43.

Тренин Д., Баев П. 2010. Арктика. Взгляд из Москвы. М.: Московский Центр Карнеги.

Трехлебов А. В. 1995. Египет, Сибирь и Куликово поле // За русское дело, № 4 (27): 5–6.

Трехлебов А. В. 1996. Наша Арктическая прародина // Потаенное (Приложение к газ. «За русское дело»), № 2 (2): 2–3.

Трехлебов А. В. 1997. Клич Феникса, российской солнечной птицы. Б. м.

Трехлебов А. В. 1998. Тайна праславянской цивилизации. Археологические и письменные памятники Древней Руси и результаты их дешифровки. М.: Вехи истории.

Троицкий Е. С. 1991а. Возрождение русской идеи. Социально-философские очерки. М.: Философское общество СССР, АКИРН.

Троицкий Е. С. 1991б. Без патриотов России будет худо // Литературная Россия, 12 декабря. С. 6.

Троицкий Е. С. 1996. Русский народ в поисках правды и организованности (988 – 1996 гг.). М.: Ассоциация по комплексному изучению русской нации.

Трофимчук Н. А. (ред.) 1997. Новые религиозные культы, движения и организации в России: Словарь-справочник. М.: Российская Академия Государственной Службы при Президенте РФ.

Трошин Е. 1997. Магия древних рун // Родина, № 12: 24–26.

Трубачев О. Н. 1976. О синдах и их языке // Вопросы языкознания, № 4: 39–63.

Трубачев О. Н. 1977. Лингвистическая периферия древнейшего славянства. Индо-арийцы в Северном Причерноморье // Вопросы языкознания, № 6: 13–29.

Трубачев О. Н. 1979. «Старая Скифия» Геродота и славяне. Лингвистический аспект // Вопросы языкознания, № 4: 29–45.

Трубачев О. Н. 1984а. Indoarica в Скифии и Дакии // Л. А. Гиндин и др. (ред.). Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья, с. 148–152. М.: Наука.

Трубачев О. Н. 1984б. Свидетельствует лингвистика // Правда, 13 декабря: 6.

Трубачев О. Н. 1991. Этногенез и культура древнейших славян. М.: Наука.

Трубачев О. Н. 1992. В поисках единства. М.: Наука.

Трубачев О. Н. 1996. К прародине ариев // Вопросы языкознания, № 3: 3 – 12.

Трубачев О. Н. 1997. Взгляд на проблему прародины славян // Держава, № 1 (8): 26–31.

Трубачев О. Н. 1999. Indoarica в Северном Причерноморье. Реконструкция реликтов языка: Этимологический словарь. М.: Наука.

Трунов В. 2009. На карте мира не будет Аркаима // Вечерний Челябинск, 15 апреля. С. 8.

Трунтова Н. С. 1997. Кто автор «Слова»…? // Колоколъ, № 41: 2, 4.

Труш А. Н. (сост.) 2006. Материалы из наследия славяно-арийских народов. Т. 10. Краснодар: Б. и.

Тудоровский Я. 1998. Свет как точка опоры // Свет, № 1: 20–23.

Тулаев П. В. 1993. Прежде всего о Церкви // День, 11–17 апреля, № 14: 6.

Тулаев П. В. 1997а. В сиянии вечного полюса // Наука и религия, № 11: 12–13.

Тулаев П. В. 1997б. Священный союз // Наследие предков, № 4: 3.

Тулаев П. В. 2000. Венеты: предки славян. М.: Белые альвы.

Тулаев П. В. 2006. «Нам нужна славяно-арийская Русь!» // Атеней, № 7: 120–126.

Тулаев П. В. 2011. Родная вера в свете ведической традиции // VIII Вече родноверов. СПб. ().

Тумусов Ф. С. 1998. Цивилизация Саха: место в мировом сообществе // Тюркский мир, № 1: 12–14.

Туркембаев Ч. А. 2011. Колыбель арийской расы. Бишкек: КНУ им. Ж. Баласагына.

Уваров А. Т. 1998а. Русское национальное самосознание // Патриот, № 23: 8–9.

Уваров А. Т. 1998б. Русское национальное самосознание // Патриот, № 24: 4–5.

Угаев М. 2006. Аркаим: виртуальный мир неоязычников // Ф. Н. Петров (ред.). Степи и лесостепи Зауралья: материалы к исследованиям, с. 176–187. Челябинск: Крокус.

Удавов А. 1992. Защитим Русское Православие от жидов // Русское воскресенье, № 4 (12): 1.

Украинские язычники… 1998. Украинские язычники обвиняют президента // Радонеж, № 1–2 (январь). С. 27.

Умарзода И. 2006. История цивилизации арийцев. Душанбе: Б. и.

Умнов А. 1996. Мнимые противники // Независимая газета, 9 апреля. С. 5.

Ундасынов И. Н. 2002. История казахов и их предков. Часть 1. Наши предки. М.: Леном.

Ундасынов И. Н. 2003. История казахов и их предков. Часть 2. Кимаки и кыпчаки. М.: Леном.

Уоррен У. Ф. 2003. Найденный рай на Северном полюсе. М.: Гранд, ФАИР-Пресс.

Урок 1990. Урок славяноведения // Русский вестник, № 0, декабрь: 5.

Успенский Б. А. 1994. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI–XIX вв.). М.: Гнозис.

Уханова Е. В. 1998. У истоков славянской письменности. М.: Муравей.

Ухтомский Э. Э. 1901. Из китайских писем. СПб.: Восток.

Ухтомский Э. Э. 1904а. Из путевых набросков и воспоминаний. СПб.: Восток.

Ухтомский Э. Э. 1904б. Из области ламаизма. К походу англичан в Тибет. СПб.: Восток.

Ухтомский Э. Э. 1907. В тумане седой старины. К варяжскому вопросу. Англо-русская связь в давние века. СПб.: Санкт-Петербургские Ведомости.

Файнбург З. 1969. Иллюзия пустоты // Литературная газета, 17 сентября. С. 4.

Фаликов Б. З. 1989. Неомистицизм в СССР // Д. Е. Фурман, о. Марк (ред.). На пути к свободе совести. Т. 1: 478–492. М.: Наука.

Фаликов Б. З. 1990. Современные размышления по поводу одной старинной подделки // Народы Азии и Африки, № 4: 126–129.

Фаликов Б. З. 1994. Неоиндуизм и Западная культура. М.: Наука.

Фаликов Б. З. 2007. Культы и культура. От Елены Блаватской до Рона Хаббарда. М.: РГГУ.

Федичев Р. И. 1989. Пейзаж со знаками // Федичев Р. И. Журавли летят домой, с. 66 – 316. М.: Современник.

Федоренко Д. 1994. Спочатку був Дажбог… Про що розповiдае першоукраiнський лiтопис Влесова книга. Етнопедагогiчнi та iсторичнi есе. Кривий Рiг: Бiблиотечка «Саксаганi».

Федоров А. В. 1995. Клин антисоветизма // Молния, № 14 (январь): 6.

Федорова Н. В. 2000. Куда исчезли сихиртя // Мир Севера, № 6: 28–29.

Федорова Н. В. 2007. Заглядывая вглубь веков // Ямальский меридиан, № 11: 29–31.

Федорова Н. В. 2008. В поисках племени сихиртя // Мир Севера, № 3: 49–50.

Ферро М. 1992. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М.: Высшая школа.

Фефелова В. В., Высоцкая Г. С. 1987. Изучение распространения антигенов системы HLA у коренных народностей Сибири как основа анализа этногенеза популяций. Препринт ВЦ СО АН СССР, № 12: 3 – 11. Красноярск.

Филиппов В. 1996. Куда исчезли древляне и кривичи, или почему вологодский говор в переводе на санскрит не нуждается // Известия, 18 апреля. С. 6.

Финякина И. 2006. Дурак в России больше, чем дурак // Московский комсомолец, 22 мая. С. 11.

Фисунов Е. 1995. Восхождение расы солнечной династии // Атака, № 72: 4–6.

Флоринский В. М. 1894. Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни. Опыт славянской археологии. Т. 1. Томск.

Флоринский В. М. 1903. Общая заметка об археологическом значении Семиречья // Флоринский В. М. Статьи и речи, с. 522–533. Казань: Типолитография Императорского университета.

Флоря Б. Н. 1996. Возникновение славянской письменности // В. К. Волков (ред.). Очерки истории культуры славян, с. 299–306. М.: Индрик.

Формозов А. А. 1992. Из книги «Человек и наука» // Вестник новой литературы, № 4: 250–266.

Формозов А. А. 1995. Русские археологи – до и после революции. М.: ИА РАН.

Фрай Р. 1972. Наследие Ирана. М.: Гл. ред. вост. лит.

Франк С. 2011. Теплая Арктика: к истории одного старого литературного мотива // Новое литературное обозрение, № 108: 82–97.

Франко И. 1997. Иван Франко и Библия // Сварог, № 5: 2–4.

Фрейд З. 1993. Человек по имени Моисей и монотеистическая религия. М.: Наука.

Фридрих И. 1979. История письма. М.: Наука.

Фроянов И. Я. 2004. История и чужая воля // Литературная газета, 25 февраля – 2 марта. С. 6–7.

Хабургаев Г. А. 1994. Первые столетия славянской письменной культуры: истоки древнерусской книжности. М.: Изд-во МГУ.

Хайдаров Ш., Одегов В. 2006. Следы арийской цивилизации в Прикамье (историко-сравнительное изучение проблемы). Пермь: ПОНИЦАА.

Халецький О. 1994. Евразiйство як здiйснення украiнськоi iдеi // Нацiоналiст (Львiв), № 1: 19–20.

Ханпира Э. И. 1974. «Разведка об Ахиллесе» или несостоявшееся открытие // Советская этнография, № 4: 187–189.

Хапихин К. 1995. От волхвов к Сергию и даме… // Свет. Природа и человек, № 5: 58–61.

Хачатрян В. 2005. Проект «Орион»: история как лаборатория цивилизаций. Арийство. Всемирный Союз. М.: ТАХО СВ.

Хейфец М. 1981а. Русский патриот Владимир Осипов // Континент, № 27: 159–214.

Хейфец М. 1981б. Русский патриот Владимир Осипов // Континент, № 28: 134–179.

Хиневич А. 1993. Не злите домового // Омский вестник, 30 декабря. С. 7.

Хиневич А. 1998. Свастика. Исторические корни // Родные просторы, № 1 (36): 7.

Хиневич А. 1999а. Славяно-Арийские Веды. Саньтïи Веды Перуна. Книга мудрости Перуна. Круг первый. Сага об инглингах. Омск: Издание Древнерусской Инглиистической церкви Православных Староверов-Инглингов; Изд-во «Аркор».

Хиневич А. 1999б. Славяно-Арийские Веды. Книга Вторая. Книга Света. Харатьи Света: Харатьи 1–4. Омск: Издание Древнерусской Инглиистической церкви Православных Староверов-Инглингов; Изд-во «Аркор».

Хиневич А. 2000. Славяно-Арийские Веды. Книга Третья. Инглиизмъ. Слово мудрости волхва Велимудра. Часть 2. Омск: Издание Древнерусской Инглиистической церкви Православных Староверов-Инглингов; Изд-во «Аркор».

Хиневич А. 2007. Славяно-Арийские Веды. Саньтïи Веды Перуна. Книга мудрости Перуна. Круг первый. Сага об инглингах. Омск: Асгард.

Хитрук В. 1992а. Украiнська Троя // В. Довгич (ред.). Космос древньоi Украiни. С. 146–153. Киiв: Iндо-Европа.

Хитрук В. 1992б. Епiтафiя Енеевi // Iндо-Европа. Киiв. Вип. 2: 45.

Хлестаков Ю. А., Трушкин Н. С., Блескин Б. И. 1996. «Расейская» цивилизация // Свет, № 8: 72–75.

Хлопин И. Н. 1989. Исторические закономерности сложения степных культур Средней Азии // В. М. Масон (ред.). Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций, с. 217–224. Алма-Ата: Изд-во «Наука» Казахской ССР.

Хлопин И. Н. 1994. Древнейшие индоиранцы в свете археологии // Н. Л. Сухачев. Исторические перспективы в индоевропеистике, с. 226–241. СПб.: Петербургское востоковедение.

Ходжайов Т. К. 1986. Краткие итоги изучения антропологии Средней Азии в связи с проблемами этногенеза узбекского народа // Алексеев В. П. (ред.). Материалы к этнической истории населения Средней Азии, с. 93 – 100. Ташкент: Фан.

Хомяков А. С. 1871. Записки о всемирной истории // Хомяков А. С. Полное собрание сочинений, т. 3. М.: Бехметев.

Хомяков П. М. 1994а. Национал-прогрессизм. Теория и идеология национального выживания и развития в России. М.: Паллада.

Хомяков П. М. 1994б. Сон разума (рец. на книгу «Мертвая вода») // Русский собор, № 10: 5.

Хомяков П. М. 2003. Свои и чужие. Драма идей. М.: Полиграфист.

Хомяков П. М. 2006. Отчет Русским богам ветерана Русского движения. М.: Белые альвы.

Хомяков П. М. 2007. Россия против Руси: историческое расследование. Русь против России: полемические заметки. М.: Белые альвы.

Хомяков П. М. 2008. Технотронная Авеста. Сакральная космогония белого человека. М. ()

Циолковский К. Э. 1991. Причина космоса. Воля вселенной. Научная этика. М.: Космополис.

Чайковский А. 1910. Родина народов арийской расы, – где она была и отчего покинута (Историко-географическое исследование). Ч. 1. М.: Печатня С. П. Яковлева.

Чанышева Н. О. 1999. Русское неоязычество (на примере древнерусской православной инглиистической церкви и движения «Троянова тропа» в г. Омске). ‹›.

Чарный С. 2004. Нацистские группы в СССР в 1950 – 1980-е годы // Неприкосновенный запас, № 5 (37): 71–78.

Чарный С. 2005. На очереди – Атлантида? // Московские новости, 11 марта. № 10.

Челноков А. 1995. Муэдзин на Спасской башне // Известия, 20 декабря. С. 5.

Челноков А. 1997. Мелкие и крупные бесы из шизоидного подполья // Лица, лето. С. 22–27.

Чемберлен Г., Коннер Д. 2009. Тайна Вифлеемской звезды, или кем был Христос. М.: Алгоритм.

Чемерис П. 1996. Хто i коли заснував Ерусалим? // За вiльну Украiну (Львiв), 31 августа: 2.

Чемерис П. 1997. Жидiвський Армагедон // Нескорена нацiя, № 7–8: 4–6.

Черкасов И. 1998. Се Русь – Сурья. М.: Институт общегуманитарных исследований.

Черкашина Л. 1996. Ветвь Гостомысла // Чудеса и приключения, № 5: 35–36.

Чернобров В. А. 1998. Энциклопедия непознанного. М.: Агентство «ФАИР».

Черных А. 2007. Мигранты в Пермском крае: Таджикский ученый, занимаясь торговлей, продолжает писать и издавать свои научные труды // Фергана.ру, 18 декабря ().

Черных Е. Н. 1988. Циркумпонтийская провинция и древнейшие индоевропейцы // Бонгард-Левин Г. М., Ардзинба В. Г. (ред.). Древний Восток: этнокультурные связи, с. 37–57. М.: Восточная литература.

Черняк Е. Б. 1987. Невидимые империи. Тайные общества старого и нового времени на Западе. М.: Мысль.

Чивилихин В. А. 1982. Память. М.: Современник.

Читая Г. С. 1955. О задачах кавказской советской этнографии // Труды Института истории им. И. А. Джавахишвили АН Грузинской ССР. Т. 1. С. 375–385.

Чичеров А. И. 1958. Процесс Б. Г. Тилака в июле 1908 года и бомбейская забастовка // И. М. Рейснер, Н. М. Гольдберг (ред.). Национально-освободительное движение в Индии и деятельность Б. Г. Тилака, с. 496–561. М.: АН СССР.

Чмыхов М. 1990. Истоки язычества Руси. Киев: Лыбидь.

Чмихов М. 1992. Вiсiм тисячолiть археологiчноi космологii в Украiнi // В. Довгич (ред.). Космос древньоi Украiни, с. 66–99. Киiв: Iндо-Европа.

Чмихов М. 1996 – 1997а. Споконвiчнi державотворцi // В. Довгич (ред.). Онуки Дажбожi. Походження украiнського народу. Кн. 1–2. С. 10–11. Киiв: Iндо-Европа, Такi справи.

Чмыхов М. 1996 – 1997б. Глобальний катаклiзм очима трипiльцiв // В. Довгич (ред.). Онуки Дажбожi. Походження украiнського народу. Кн. 1–2. С. 86–90. Киiв: Iндо-Европа, Такi справи.

Чудинов П. К. 1994. К портрету современника // Научное наследство. Т. 22. С. 5 – 28. М.: Наука.

Чупринин С. 1987. Настающее настоящее, или размышления у парадного подъезда // Огонек, 17–24 октября (№ 42): 9 – 11.

Чупринин С. 1988. Вместо послесловия // Огонек, 23–30 января (№ 4): 30.

Шаймерденова М. Д. 2000. История Казахстана с древнейших времен до середины XX в. Алматы: Б. и.

Шамбаров В. Е. 1999. Русь: дорога из глубин тысячелетий. Когда оживают легенды. М.: Алетейя.

Шамшиев Б. 2004. Загадка знака Манаса // fox.ivlim.ru, 8 мая ().

Шамшиев Ч. 2004. Индоевропейский миф и эпос «Манас» // Центральноазиатский исторический сервер, август 2004 ().

Шаниязов К. Ш. 1974. К этнической истории узбекского народа. Ташкент: Фан.

Шаниязов К. Ш. 1988. К вопросу о тюркоязычных компонентах в сложении узбекской народности // Литвинский Б. А. и др. (ред.). Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Тезисы докладов Всесоюзной конференции (20–23 ноября 1988 г.). М.: АН СССР. С. 124–125.

Шаниязов К. Ш. 1991. К вопросу о тюркоязычных компонентах в сложении узбекской народности // Б. А. Литвинский, Т. А. Жданко (ред.). Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Вып. 3: 44–45. М.: ИЭА АН СССР.

Шаниязов К. Ш. 1998. Некоторые теоретические вопросы этногенеза узбекского народа // Общественные науки Узбекистана, 1998, № 6: 31–44 (узб. яз.).

Шаниязов К. 2001. Процесс формирования узбекского народа. Ташкент (на узб. яз.).

Шаргунов С. 1998. Нация – понятие не количественное // Патриот, № 31: 4–5.

Шарлемань Н. В. 1960. Сергей Парамонов о «Слове о полку Игореве» // Труды Отдела Древнерусской Литературы, т. 16: 611–616.

Шаян В. 1969. Найвище свiтло. Студiя про Сварога i Хорса. Лондон; Торонто: Орден.

Шаян В. 1987. Вiра предкiв наших. Гамiльтон.

Шаян В. 1992. Лицар святоi борнi // Свiтовид, № 13–14.

Шаян В. 1994а. Проблема украiнського духу // Украiнський Свiт, № 1–2: 17–20.

Шаян В. 1994б. Вiра забутих предкiв // Украiнський Свiт, № 3–4: 40–43.

Шаян В. 1995. Наша священна книга // В. Довгич (ред.). Велесова книга. Легенди. Митi. Думи. Скрижалi буття украiнського народу. Киiв: Велесич.

Шаян В. 1997. Джерело сили украiнськоi культури // Сварог, № 5: 6–7.

Шаян В. 1997–1998. Найвища Святiсть // Сварог, № 7–8.

Шевчук В. А. 1980. Велесич. Киiв: Молодь.

Шевчук В. А. 1989. Русь первоцвiтна. Киiв: Радянський письменник.

Шелухин С. 1929. Звiдкiля походить Русь. Теорiя кельтского похождення Киiвськоi Руси з Францii. Прага.

Шемшук В. А. 2006. Когда люди были богами: история эволюции человечества. М.: Всемирный фонд Планеты Земля.

Шемшук В. А. 2011. Древнеправославный календарь и пробелы в русской истории. М.: Шемшук и К.

Шерали Л. 1995. Слово об этой книге // Масов Р. Таджики: история с грифом «совершенно секретно», с. 5 – 11. Душанбе: Центр издания культурного наследия.

Шефнер В. 1969. Обыденное в сказочном и необычное в будничном // Литературная газета, 29 октября. С. 5.

Шибин П. 1998. У истоков великой трагедии. М.: Витязь.

Шиженский Р. В. 2012. Философия доброй силы: жизнь и творчество Доброслава (А. А. Добровольского). Пенза: Социосфера.

Шилов Ю. А. 1992а. Доскитськi цивiлiзацii Поднiпров’я // В. Довгич (ред.). Космос древньоi Украiни, с. 109–124. Киiв: Iндо-Европа.

Шилов Ю. А. 1992б. Мифы о «космических странниках» и календарная служба Европы V–I тыс. до н. э. // А. А. Гурштейн (ред.). На рубежах познания Вселенной, с. 272–303. М.: Наука.

Шилов Ю. О. 1992 в. Новий етап археологiчного освоення курганiв енеолiту-бронзи Пiвденно-Схiдноï Европи // Археологiя (Киев), № 4: 111–121.

Шилов Ю. А. 1993а. Шляхами Дива, Аполлона, Одина… // Украiнський Свiт, № 1–2: 30–35.

Шилов Ю. А. 1993б. Святыни (записки археолога) // Русская мысль, № 3 – 12: 101–108.

Шилов Ю. А. 1994а. Аратта – держава трипiльцев // Русь Киiвська, № 1 (1): 13.

Шилов Ю. А. 1994б. Iндоевропейсько-семiтсько-картвельскi зв’язки Надднипрянщини // Украiнський Свiт, № 3–4: 14–17.

Шилов Ю. А. 1994 в. Актуальнейшие задачи истории и родственных наук // Русская мысль, № 1–6: 3 – 15.

Шилов Ю. А. 1995. Прародина ариев. Киев: СИНТО.

Шилов Ю. А. 1996а. Орiйська вiйськова доктрина // Украiнський свiт, № 1–3: 8 – 14.

Шилов Ю. А. 1996б. Схiд i Захiд Украiни й Iндо-Европи // Украiнський свiт, № 4–6: 8 – 10.

Шилов Ю. А. 2000а. Победа. Киев: Б. и.

Шилов Ю. А. 2000б. Iстина Влесовоi книги. Киев: Трiйця.

Шилов Ю. А. 2001. «Велесова книга» та актуальнiсть прадавнiх учень. Киев: Книжкова палата Украiни.

Шилов Ю. А. 2002. Ответ Колинько ().

Широпаев А. А. 1992. Революция продолжается… // Русский вестник, № 24: 11.

Широпаев А. А. 1994. Плоть и кровь // Земщина, № 99 – 100: 15.

Широпаев А. А. 1995. Сверх-национальный социализм // Наследие предков, № 1: 27–33.

Широпаев А. А. 2001. Тюрьма народа: русский взгляд на Россию. М.: ФЭРИ-В.

Широпаев А. 2008. Залесье: обретение Родины // 16 мая 2008 ().

Шишкин О. 1995. Исчезнувшая лаборатория // Огонек, № 34: 68–72.

Шишкин О. 1999. Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж. М.: ОЛМА-Пресс.

Шишкин Ю. М. 2009. Аркаим – земля святая, денежная ‹›.

Шишов С. 1998. Темные страницы Книги Велесовой // Дружба народов, № 4: 128–150.

Шлейнов Р. 1998а. Вооруженные нечистые силы // Новая газета, 26 октября – 1 ноября (№ 42): 1, 5.

Шлейнов Р. 1998б. Вооруженные нечистые силы – 2 // Новая газета, 16–22 ноября (№ 45): 7.

Шмаков А. С. 1912. Международное тайное правительство. М.

Шнейдер Г. 1993. От атеизма к язычеству // Эпштейн М. Н. Новое сектантство: типы религиозно-философских умонастроений в России (70 – 80-е гг. XX в.), с. 144–148. Holyoke: New England Publishing Co.

Шнирельман В. А. 1993. Злоключения одной науки: этногенетические исследования и сталинская национальная политика // Этнографическое обозрение, № 3: 52–68.

Шнирельман В. А. 1997а. Евангелие от ариев // Диагноз. Антифашистское обозрение, № 2: 15.

Шнирельман В. А. 1997б. Освоение Севера: исконные земли или объект колонизации // Актуальные проблемы древней и средневековой истории Сибири, с. 72–77. Томск: Томский государственный университет.

Шнирельман В. А. 1998а. Подарок судьбы или божье наказание // Г. Аронов и др. (ред.). Еврейська iсторiя та культура в краiнах Центральноi та Схiдноi Европии, с. 202–209. Киiв.

Шнирельман В. А. 1998б. Неоязычество и национализм. Восточноевропейский ареал. М.: ИЭА.

Шнирельман В. А. 1998 в. Второе пришествие арийского мифа // Восток, № 1: 89 – 107.

Шнирельман В. А. 1998 г. От конфессионального к этническому: булгарская идея в национальном самосознании казанских татар в XX в. // Вестник Евразии, № 1–2: 137–159.

Шнирельман В. А. 1999а. Русское неоязычество: поиски идентичности или неонацизм? // Страницы. Т. 4, № 1: 124–135.

Шнирельман В. А. 1999б. Мифы диаспоры // Диаспоры, № 2–3: 6 – 33.

Шнирельман В. А. 1999 в. Национальные символы, этноисторические мифы и этнополитика // Е. Пивовар (ред.). Теоретические проблемы исторических исследований. Вып. 2. С. 118–147. М.: МГУ.

Шнирельман В. А. 1999 г. Неистовый Кандыба: «Русский Ведизм», ксенофобия и антисемитизм // Р. М. Капланов и др. (ред.). Социология. Психология. Краеведение. Образование. Материалы Шестой ежегодной международной междисциплинарной конференции по иудаике. Часть 4. С. 155–170. М.: Центр «Сэфер».

Шнирельман В. А. 2001а. Страсти по Аркаиму: арийская идея и национализм // М. Б. Олкотт, И. Семенов (ред.). Язык и этнический конфликт, с. 58–85. М.: Гендальф.

Шнирельман В. А. 2001б. Русское неоязычество (истоки мировоззрения) // Страницы, т. 6, № 3: 453–470.

Шнирельман В. А. 2003. Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье. М.: ИКЦ «Академкнига».

Шнирельман В. А. 2004. Интеллектуальные лабиринты. М.: Academia.

Шнирельман В. А. 2005а. Лица ненависти. М.: Academia.

Шнирельман В. А. 2005б. Этничность, цивилизационный подход, «право на самобытность» и «Новый расизм» // Л. Я. Дадиани, Г. М. Денисовский (ред.). Социальное согласие против правого экстремизма. Вып. 3–4: 216–244. М.: Институт социологии РАН.

Шнирельман В. А. 2005 в. «Отмстить неразумным хазарам». Хазарский миф и его создатели // Л. Гудков (ред.). Образ врага, с. 248–275. М.: ОГИ.

Шнирельман В. А. 2005 г. «Свирепые хазары» и российские писатели: история взаимоотношений (заметки о «народном хазароведении») // В. Я. Петрухин, В. Москович, А. Федорчук, А. Кулик, Д. Шапира (ред.). Хазары, с. 287–309. Иерусалим; М.: Гешарим, Мосты культуры.

Шнирельман В. А. 2006. Быть аланами. Интеллектуалы и политика на Северном Кавказе в XX веке. М.: НЛО.

Шнирельман В. А. 2007а. Единая Европа и соблазн кельтского мифа // В. А. Тишков, В. А. Шнирельман (ред.). Национализм в мировой истории, с. 452–486. М.: Наука.

Шнирельман В. А. 2007б. «Цепной пес расы»: диванная расология как защитница «белого человека» // А. М. Верховский (ред.). Верхи и низы русского национализма, с. 188–208. М.: Центр «Сова». (Полный вариант – .)

Шнирельман В. А. 2007 в. Расология в действии: мечты депутата Савельева // А. М. Верховский (ред.). Верхи и низы русского национализма, с. 162–187. М.: Центр «Сова».

Шнирельман В. А. 2009а. Арийцы или тюрки? Борьба за предков в Центральной Азии // Политическая концептология, № 4: 192–212 ().

Шнирельман В. А. 2009б. Президенты и археология, или что ищут политики в древности // Ab Imperio, № 1: 279–323.

Шнирельман В. А. 2010а. Хазария в зеркале националистического дискурса: истоки символической конфронтации // В. Я. Петрухин, Е. Э. Носенко-Штейн и др. (ред.). Хазары: миф и история, с. 316–332. М.: Гешарим – Мосты культуры.

Шнирельман В. А. 2010б. Эзотерика и расизм // Вестник Омского ун-та, № 3. С. 10–14.

Шнирельман В. А. 2011а. «Порог толерантности»: идеология и практика нового расизма: В 2 т. М.: НЛО.

Шнирельман В. А. 2011б. Аркаим: археология, эзотерический туризм и национальная идея // Антропологический форум, № 14: 133–167.

Шнирельман В. А. 2012а. Хазарский миф: идеология политического радикализма в России и ее истоки. М.: Мосты культуры.

Шнирельман В. А. 2012б. Русское родноверие: неоязычество и национализм в современной России. М.: ББИ.

Шнирельман В. А. 2012 в. Гиперборея – между политикой, эзотерикой и искусством // Культурологические записки, вып. 13: 285–322.

Шнирельман В. А. 2012 г. Религия, национализм и межконфессиональный конфликт в Индии // В. А. Тишков, В. А. Шнирельман (ред.). Этничность и религия в современных конфликтах, с. 57 – 109. М.: Наука.

Шнирельман В. А. 2013а. Этничность в археологии – реальность или фантом? // В. С. Мосин, Л. Т. Яблонский (ред.). Этничность в археологии или археология этничности. Материалы круглого стола, с. 48–79. Челябинск: Рифей.

Шнирельман В. А. 2013б. Полевые материалы, август 2013.

Шнирельман В. А. 2014. Аркаим и Стоунхендж между прошлым и будущим // Этнографическое обозрение, № 5: 19–40.

Шнирельман В. А., Пейрос И. И. 1992. В поисках прародины дравидов (лингвоархеологический анализ) // Вестник Древней Истории, № 1: 135–148.

Шокало О. 1993. Традицiйнi обряди украiнцiв // Украïнський Свiт, № 1–2: 36–37.

Шокало О. 1994а. Життя украiнського духу // Украïнський Свiт, № 1–2: 4–5.

Шокало О. 1994б. Орiйська доба Украïни // Украïнський Свiт, № 3–4: 4–5.

Шокало О. 1996а. Козак-Мамай: образ украïнського лицаря // Украïнський Свiт, № 1–3: 26.

Шокало О. 1996б. Спинаймось на обое крил // Украïнський Свiт, № 4–6: 5.

Шошков Е. 2000. Звезда и смерть Глеба Бокия // Родина, № 7: 68–71.

Штепа В. И. 1991–1992. Влес-книга // Истоки, № 2–6.

Штепа В. 1995. Путь с огнем во льдах // Атака, № 72: 7–9.

Штепа В. В. 2004. RUтопия. Екатеринбург: Ультра-культура.

Штепа В. В. 2007а. За древнерусское вече! // Штепа В. Записки RUтописта. СПб.: Вольная петербургская типография, 2008.

Штепа В. В. 2007б. Раса и масса // Штепа В. Записки RUтописта. СПб.: Вольная петербургская типография, 2008.

Штепа В. В. 2008. Записки RUтописта. СПб.: Вольная петербургская типография.

Штепа В. В. 2011. Вопросы национализма и ответы регионализма // ИNАЧЕ, 2 сентября ().

Шубин-Абрамов А. Ф. 1996. Буковникъ ВсеЯСветной Грамоты. М.: Б. и.

Шукуров М. 1997. «Таджикский феномен» академика Н. Негматова и его значение // Негматов Н. Таджикский феномен: история и теория, с. 5 – 19. Душанбе: Оли Сомон.

Шукуров Ш. 1994. Евразийская проблема в свете некоторых рассуждений Л. Н. Гумилева // Евразийская перспектива, с. 184–196. М.: ИРА «Русский мир».

Шукуров Ш. 2005. Чужеземцы – посланцы богов // 60 параллель, № 1 ().

Шукуров Ш., Шукуров Р. 1996. Центральная Азия (опыт истории духа). М.: Панорама.

Шукуров Ш., Шукуров Р. 1998. О воле к культуре // Центральная Азия и Кавказ, № 1: 163–172.

Шукуров Ш., Шукуров Р. 1999. О воле к культуре // Центральная Азия и Кавказ, № 2: 196–205.

Шюре Э. 1914. Великие посвященные. Очерк эзотеризма религий. Калуга: Земская управа.

Щекатихин Е. А. 1997. Почему необходим союз православных и венедов // Родные просторы, № 2: 3–4.

Щербакiвський В. 1941. Формування украiнськоi нацii. Прага: Тищенко.

Щербаков В. И. 1987. Тропой Трояновой // А. Смирнов (ред.). Дорогами тысячелетий. Кн. 1: 161–202. М.: Молодая гвардия.

Щербаков В. И. 1988а. Века Трояновы // М. Ковалев (ред.). Дорогами тысячелетий. Кн. 2: 60 – 116. М.: Молодая гвардия.

Щербаков В. И. 1988б. Загадка языческого леопарда // Памятники отечества, № 1: 53–59.

Щербаков В. И. 1990. Все об Атлантиде. М.: Общество по изучению тайн и загадок Земли, Ларге.

Щербаков В. И. 1991. Асгард – город богов. М.: Молодая гвардия.

Щербаков В. И. 1992. Встречи с Богоматерью // И. К. Ларионов и др. (сост.). Утро Богов, с. 261–557. М.: Молодая гвардия.

Щербаков В. И. 1995а. Тайны этрусков рассеиваются // Чудеса и приключения, № 8: 10–14.

Щербаков В. И. 1995б. Века Трояновы. Книга для учащихся старших классов. М.: Просвещение.

Щербаков В. И. 1996а. Две вазы из Атлантиды // Чудеса и приключения, № 1: 34–37.

Щербаков В. И. 1996б. Абсолютное оружие Горгон // Чудеса и приключения, № 5: 18–20.

Щербаков В. И. 1996 в. Подлинная история Золотой Рыбки // Чудеса и приключения, № 9: 37.

Щербаков В. И. 1996 г. Тайны эры Водолея. М.: Беловодье.

Щукин Е. 1994а. Мертвая вода есть. Живой не будет? // Наше отечество, № 31: 2.

Щукин Е. 1994б. Крестовый поход // Наше отечество, № 38: 1.

Эвола Ю. 1995. Ориентация // Наследие предков, № 1: 21–26.

Эдельштейн М. 2012. Скажи мне, кто твой редактор… // Лехаим, июнь. № 6.

Элиаде М. 1987. Космос и история. М.: Прогресс.

Эрлихман В. В. 2011. Фантастическая «Хроника Ура Линда» // В. А. Шнирельман, А. Е. Петров (ред.). Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов, с. 181–186. М.: ИА РАН.

Эрматов М. 1968. Этногенез и формирование узбекского народа. Ташкент: Узбекистан.

Эткинд А. 1996. Содом и Психея. Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М.: ИЦ-Гарант.

Югай Г. А. 2003а. Общность народов Евразии – арьев и суперэтносов – как национальная идея: Россия и Корея. М.: Беловодье.

Югай Г. А. 2003б. Об арийских истоках и перспективах казахской цивилизации // Казахская цивилизация, № 2: 11–23.

Югай Г. А. 2004. Арийство и семитизм евразийских народов (русские, казахи, кыргызы, корейцы, японцы…). М.; Алматы: Корейское научно-техническое общество «Кахак».

Югов А. К. 1949. Родина Ахиллеса // Крым, № 3: 178–191.

Югов А. К. 1965. Полно! // Известия, 6 февраля. С. 5.

Югов А. К. 1968. Не могу согласиться // Советская Россия, 20 ноября. С. 3.

Югов А. К. 1975. Думы о русском слове. М.: Современник.

Южаков С. Н. 1885а. Афганистан и сопредельные страны. Политико-исторический очерк. СПб.: Общественная польза.

Южаков С. Н. 1885б. Англо-русская распря. Небольшое предисловие к большим событиям. СПб.: Общественная польза.

Юнг К. Г. 1994. О современных мифах. М.: Практика.

Юрефова А. 1991. Иван Ефремов и «Агни-Йога» // Наука и религия, № 4: 40–44.

Юрлова Е. С. 2003. Индия: от неприкасаемых к далитам. Очерки истории, идеологии и политики. М.: ИВ РАН.

Юсупов Х. 1991. Пыль вокруг Арии // Туркменская искра, 3 апреля. С. 3.

Юсуф Ш. 1996. «Тюркский фактор» раскола // Независимая газета, 9 апреля. С. 3.

Яворский И. Л. 1893. Средняя Азия. Культурные успехи и задачи в ней России. Одесса: Тип. Штаба Войск Одесского военного округа.

Яворський В. 1992. Вiдлуння великоi Украiни. Сучасна концепцiя украiнського нацiоналiзму // Напрям (Львiв), № 3: 1 – 71.

Якубовский А. Ю. 1941. К вопросу об этногенезе узбекского народа. Ташкент: УзФАН.

Янин В. Л. 2001. Древнейшая славянская книга // Наука и жизнь, № 2: 7–9.

Яценко Б. 1970. Про Троянь // Архiви Украiни, № 6: 34–43.

Яценко Б. 1991. Украiна i Русь у ретроспективi // Iндо-Европа, № 1: 61–67.

Яценко Б. 1994. «Велесова книга» – пам’ятка IX столiття // Русь Киiвська (Киiв), № 2 (2): 10.

Яценко Б. 1996. Таемниця осiйського гратфiтi VIII столiття до новоi доби // Украiнське слово, 15 августа: 12.

Яшин В. Б. 1994а. Представления о севере Омской области в современных нетрадиционных религиозных учениях // А. А. Кожухарь, Б. А. Коников (ред.). Таре – 400 лет. Проблемы социально-экономического освоения Сибири. Часть 2: 88–93. Омск: Администрация Омской области.

Яшин В. Б. 1994б. Русское неоязычество (некоторые особенности идеологии) // Н. А. Томилов (ред.). Русский вопрос: история и современность. Часть 1: 101–106. Омск: Министерство культуры РФ.

Яшин В. Б. 1997а. Арио-сибирские контакты в древности и современные маргинальные духовные учения // Россия и Восток: филология и философия. Материалы IV международной научной конференции «Россия и Восток: проблемы взаимодействия», с. 243–246. Омск: Омский гос. университет.

Яшин В. Б. 1997б. Устное сообщение.

Яшин В. Б. 2001. «Церковь православных староверов-инглингов» как пример неоязыческого культа // В. А. Шнирельман (ред.). Неоязычество на просторах Евразии, с. 56–67. М.: Библейско-богословский институт.

Яшкин Л. А. 1978. По поводу новых материалов о Миклухо-Маклае // Известия Всесоюзного географического общества, т. 110, вып. 3: 279–281.

Adler, Margot 1986. Drawing down the Moon. Boston: Beacon Press.

Akbarzadeh, Sh. 1999. National identity and political legitimacy in Turkmenistan // Nationalities papers, vol. 27, no. 2.

Allchin, F. R. 1995. The archaeology of early historic South Asia. Cambridge: Cambridge Univ. Press.

Alles, Gregory D. 2002. The science of religions in a fascist state: Rudolf Otto and Jacob Wilhelm Hauer during the Third Reich // Religion, vol. 32, no. 3: 177–204.

Allworth, Eduard A. 1990. The Modern Uzbeks: From the fourteenth century to the present: A cultural history. Stanford.

Amaudruz, G. – A. 1993. Попытки гностиков, розенкрейцеров, теософов и рерихианцев «освоить» Эру Водолея // Родные просторы, № 3.

Anthony, David W. 2007. The horse, the wheel and language. Princeton: Princeton Univ. Press.

Atkin, Muriel 1994. Tajiks and the Persian world // Beatrice F. Manz (ed.). Central Asia in historical perspective, p. 127–143. Boulder: Westview.

Baber, Z. 2004. ‘Race’, religion and riots: the ‘racialization’ of communal identity and conflict in India // Sociology, vol. 38, no. 4: 701–718.

Bailey, Alice A. 1976. The rays and the initiations. N. Y.: Lucis Publication Co. (рус. изд. Лучи и посвященные. М., 1996).

Baird, J. W. 1992. To die for Germany. Heroes in the Nazi Pantheon. Bloomington: Indiana University Press.

Bergunder, M. 2004. Contested past: anti-Brahmanical and Hindu nationalists reconstructions of Indian prehistory // Historiographia Linguistica, vol. 31, no. 1: 59 – 104.

Bhatt, Chetan 1997. Liberation and purity. Race, new religious movements and the ethnics of postmodernity. London: UCL Press.

Bhatt, Chetan 1999. Ethnic absolutism and the authoritarian spirit // Theory, culture and society, vol. 16, no. 2: 65–85.

Bhatt, Chetan 2000. The lore of the homeland: Hindu nationalism and indigenist ‘neoracism’ // Back L., Solomos J. (eds.). Theories of race and racism. A reader, p. 573–593. London: Routledge.

Bhatt, Ch., Mukta, P. 2000. Hindutva in the West: mapping the antinomies of diaspora nationalism // Ethnic and racial studies, vol. 23, no. 3: 414–421.

Bhattacharya, N. 1993. Myth, history and the politics of Ramajanmabhumi // S. Gopal (ed.). Anatomy of a confrontation. The rise of communal politics in India, p. 122–140. London: Zed Books.

Biddiss, Michael D. 1970. Father of the racist ideology. The social and political thoughts of Count Gobineau. London: Weidenfeld & Nicolson.

Blackburn, Gilmer W. 1985. Education in the Third Reich: a study of race and history in the Nazi textbooks. Albany: State University of New York.

Blakkisrud H., Nozimova Sh. 2010. History writing and nation-building in post-independence Tajikistan // Nationalities Papers, vol. 38, no. 2: 173–189.

Bohr, Annette 1998. The Central Asian states as nationalizing regimes // Graham Smith, Vivien Law, Andrew Wilson, Annette Bohr, Edward Allworth. Nation-building in the Post-Soviet borderlands, p. 139–164. Cambridge: Cambridge University Press.

Bonewitz, P. E. I. 1971. Real magic. Berkeley: Creative Arts Books.

Bongard-Levin, G. 1980. The origins of Aryans: from Scythians to India. Delhi: Heineman.

Bottero, J. 1954. Le probleme des Habiru a la 4e rencontre assyriologique internationale. Paris.

Brearley, Margaret 1994. Possible implication of the New Age movement for the Jewish people // J. Webber (ed.). Jewish identities in the New Europe, p. 255–272. London: Littman Library of Jewish Civilization.

Brković, Jevrem 1996. Glosarij. Zagreb: Aurora.

Brown, D. M. 1965. The nationalist movement. Indian political thought from Ranade to Bhave. Berkeley: University of California Press.

Cashman, R. I. 1975. The myth of the Lokamanya. Tilak and mass politics in Maharashtra. Berkeley: Univ. of California Press.

Cecil, R. 1972. The myth of the Master Race: Alfred Rosenberg and Nazi ideology. London: B. T. Batsford.

Chakrabarti, D. K. 1994. The Aryan hypothesis in Indian archaeology // Manthan, vol. 15, no. 2–3: 141–146.

Chandler, A. R. 1968. Rosenberg’s Nazi myth. N. Y.: Greenwood Press.

Clavel F. – T. B. 1843. Histoire pittoresque de la Franc-maçonnerie et des Sociétés secretes anciennes et moderns. Paris: Pagnerre.

Clifton, Chas S. 2006. Her hidden children: the rise of Wicca and paganism in America. Lanham, MD: AltaMira.

Cole, John R. 1980. Cult archaeology and unscientific method and theory // M. Schiffer (ed.). Advances in archaeological method and theory. Vol. 3. P. 1 – 33. N. Y.: Academic Press.

Conte, Édouard, et Essner, Cornelia 1995. La quête de la race. Une anthropologie du Nazisme. Paris: Hachette Livre.

Conway J. S. 1968. The Nazi persecution of the Churches, 1933–1945. London: Weidenfeld and Nicolson.

Černy, V. 1995. Vyvoj a zlociny panslavismu. Praha: Institut pro stredoevropskou kulturu a politiku.

Davies, Alan T. 1975. The Aryan Christ: a motif in Christian anti-Semitism // Journal of Ecumenical studies, vol. 12, no. 4: 569–579.

Davies, Alan T. 1981. The Aryan myth: its religious significance // Studies in religion, vol. 10, no. 3: 287–298.

Dayananda, S. 1981. The light of truth. Allahabad: Dr Ratna Kumari Svadhyaya Sansthana.

Del Boca, Angelo and Giovana, Mario 1969. Fascism today. A world survey. N. Y.: Random House.

Demoule, Jean-Paul 2014. Mais où sont passés les Indo-Européens? Le mythe d’origine de l’Occident. Seuil: La Librairie du XXIe siècle.

Diat, Frederique 1984. Olzhas Sulejmenov: «Az i Ja» // Central Asian Survey. Vol. 3, No. 1: 101–121.

Đorđević, Tihomir R. 1923. Naš narodni život. Belgrade: Srpska književna zadruga.

Duchinski, E. – H. 1858. Zasady Dziejow Polski i innych Krajow Slowianskich i Moskwy. Czesc 1. Paris.

Duchinski, E. – H. 1864. Necessite des reformes dans d’exposition de l’histoire des peuples aryas-europeens et tourans particulierement des Slaves et des Moscovites. Paris: Friedrich Klincksieck.

Dulov, V. 2013. Bulgarian society and the diversity of Pagan and Neo-pagan themes // Scott Simpson and Kaarina Aitamurto (eds.). Modern Pagan and Native Faith Movements in Central and Eastern Europe, p. 195–212. Durham, UK: Acumen.

Dumont, Louis 1994. German Ideology. From France to Germany and back. Chicago and London: University of Chicago Press.

Dunlop, John B. 1983. The faces of contemporary Russian nationalism. Princeton, N. J.: Princeton Univ. Press.

Eisenberg, B. 1982. The Scandinavians // J. S. Roucek and B. Eisenberg (eds.). America’s ethnic politics, p. 323–343. Greenwich: Greenwood Press.

Elst, Konrad. 1993. Indigenous Indians: Agastya to Ambedkar. New Delhi: Voice of India.

Embree, A. T. 1988. India’s search for national identity. Delhi: Chanakya Publications.

Erdosy, G. (ed.). 1995. The Indo-Aryans of Ancient South Asia: language, material culture and ethnicity. Berlin: Walter de Gruyter.

Ferguson, M. 1981. The Aquarian conspiracy. Personal and social transformation in the 1980s. London: Routledge and Kegan Paul.

Fest, J. C. 1979. The face of the Third Reich. London: Penguin Books.

Fetten, F. G. 2000. Archaeology and anthropology in Germany before 1945 // H. Härke (ed.). Archaeology, Ideology and Society. The German Experience, p. 140–179. Frankfurt am Main: Peterlang.

Field, Geoffrey G. 1981. Evangelist of race: the Germanic vision of Houston Stewart Chamberlain. N. Y.: Columbia University Press.

Figgis, John Neville 1917. The will to freedom, or the Gospel of Nietsche and the Gospel of Christ. London: Longmans, Green and Co.

Figueira, Dorothy M. 2002. Aryans, Jews, Brahmins: theorizing authority through myths of identity. Albany: State University of New York Press.

Fox, Richard G. 1990. Hindu nationalism in the making, or the rise of the Hindian // R. G. Fox (ed.). Nationalist ideologies and the production of national cultures, p. 63–80. Washington, D. C.: American Ethnological Society.

Frawley, D. 1994. The myth of the Aryan invasion of India. New Delhi: Voice of India.

Freed, Stanley A. and Ruth S. Freed 1980. Origin of the swastika // Natural History, vol. 89, no. 1: 68–75.

Fry, C. L. 1990. «What God doth the wizard pray to»: Neo-Pagan witchcraft and fantasy fiction // Extrapolation, vol. 31, no. 4: 333–346.

Gardell, Mattias 2005. White racist religions in the United States: from Christian Identity to Wolf Age Pagans // James R. Lewis, J. A. Petersen (eds.). Controversial new religions, p. 387–422. Oxford; Oxford Univ. Press.

Gimbutas, Maria 1977. The first wave of Euroasian steppe pastoralists into Copper Age Europe // The Journal of Indo-European Studies, vol. 5, no. 4: 277–338.

Gimbutas, Maria 1985. Primary and secondary homeland of the Indo-Europeans // The Journal of Indo-European Studies, vol. 13, no. 1–2: 185–202.

Godwin, Joscelyn 1993. Arktos. The Polar myth in scientific symbolism, and Nazi survival. London: Thames and Hudson.

Goel, S. R. 1993. Hindus and Hinduism. New Delhi: Voice of India.

Goldstein, J. A. 1979. On racism and anti-Semitism in Occult and Nazism // Yad Vashem Studies, vol. 13: 53–72.

Golwalkar, M. S. 1939. We, or our nationhood defined. Nagpur: Bharat publications.

Gonda, J. 1975. Vedic literature. Wiesbaden.

Goodrick-Clark, Nicholas 1998. Hitler’s priestess. Savitri Devi, the Hindu-Aryan myth, and Neo-Nazism. New York: New York University Press.

Goodrick-Clark, Nicholas 2002. Black sun. Aryan cults, esoteric Nazism and the politics of identity. N. Y.: New York University Press.

Gorshenina S. 2012. L’archéologie russe en Asie Centrale en situation coloniale: quelques approaches // Etudes de Lettres. Etudes pontiques. Histoire, historiographie et sites archéologiques du bassin de la mer Noire (sur la dir. de Pascal Burgunder), Université de Lausanne, Institut d’archéologie, n° 290, no. 1–2. P. 183–219.

Gorshenina S., Rapin C. 2001. De Kaboul à Samarcande. Les archéologues en Asie Centrale. Paris: Gallimard.

Gould, W. 2004. Hindu nationalism and the language of politics in late colonial India. Cambridge: Cambridge Univ. Press.

Grant, W. J. 2005. The space of the nation: an examination of the spatial productions of Hindu nationalism // Nationalism and ethnic politics, vol. 11: 321–347.

Griffin, Roger 1993. Europe for the Europeans: fascist myths of the New Order, 1922–1992. Oxford ().

Griffiths, F. 1991. The Arctic in the Russian identity // L. W. Brigham (ed.). The Soviet maritime Arctic, p. 83 – 107. London: Belhaven Press.

Gugenberger, Eduard & Schweidlenka, Roman 1993. Die Fäden der Nornen. Zur Macht der Mythen in politischen Bewegungen. Wien: Verlag für Gesellschaftskritik.

Guseynova, Sevil 2008. Presentations of Islam in secondary secular schools in contemporary Azerbaijan // Internationale Schulbuchforschung. Jahrg. 4, Bd. 30: 841–853.

Hagemeister, Michael 1997. Russian cosmism in the 1920s and today // B. G. Rosenthal (ed.). The Occult in Russian and Soviet culture, p. 185–202. Ithaca and London: Cornell Univ. Press.

Hagemeister, Michael 2004. Anti-Semitism, occultism and theories of conspiracy in contemporary Russia – the case of Ilya Glazunov // V. Paperni, W. Moskovich (eds.). Anti-Semitism and Philo-Semitism in the Slavic World and Western Europe, p. 235–241. Haifa-Jerusalem.

Hagemeister, Michael 2011. The conquest of space and the bliss of the atoms: Konstantin Tsiolkovskii // E. Maurer, J. Richers, M. Rüthers, C. Scheide (eds.). Soviet space culture: Cosmic enthusiasm in socialist societies, p. 27–41. N. Y.: Palgrave MacMillan.

Hamilton, A. 1971. The appeal of fascism. A study of intellectuals and fascism, 1919–1945. New York: MacMillan.

Harvey, Graham 1996. Heathenism: a North European pagan tradition // Ch. Hardman & G. Harvey (eds.). Paganism today, p. 49–64. London: Thorsons.

Haslip-Viera G., Ortiz de Montellano B., Barbour W. 1997. Robbing Native American Cultures: Van Sertima’s Afrocentricity and the Olmecs // Current Anthropology, vol. 38, no. 3: 419–441.

Heller, Leonid 2012. Away from the Globe. Occultism, esotericism and literature in Russia during the 1960s – 1980s // B. Menzel, M. Hagemeister, B. G. Rosenthal (eds.). The New Age of Russia. Occult and esoteric dimensions, p. 186–210. Berlin: Otto Sagner.

Hermand, Jost 1992. Old dreams of a new Reich: Volkisch utopias and national socialism. Bloomington: Indiana University Press.

History of Kazakhstan 1998. History of Kazakhstan. Essays. Almaty: Gylym.

Hitler, Adolf 1971. Mein Kampf. Boston: Houghton Mifflin.

Hobsbawm, Eric 1992. Ethnicity and nationalism in Europe // Anthropology today, vol. 8, no. 1: 3 – 13.

Ilaiah, Kancha 2009. Post-Hindu India. A Discourse in Dalit-Bahujan, Socio-Spiritual and Scientific Revolution. Osmania University, Hyderabad: Sage.

Ivakhiv, Adrian 2005a. In search of deeper identities: Neo-paganism and “Native Faith” in contemporary Ukraine // Nova Religio: The Journal of Alternative and Emergent Religions, vol. 8, no. 3: 7 – 38.

Ivakhiv, Adrian 2005b. Nature and ethnicity in East European Paganism: an environmental ethic of the religious right? // The Pomegranate, vol. 7, no. 2: 194–225.

Jacob-Friesen, K. H. 1934. Herman Wirths Ura-Linda-Chronik und die deutschen Vorgeschichtsforscher // Nachrichtenblatt fűr deutsche Vorzeit. Bd. 10, no. 6. S. 130–135.

Jaffrelot, Ch. 1996. The Hindu nationalist movement in India. N. Y.: Columbia Univ. Press.

Jaffrelot, Ch. 1997. The idea of Hindu race in the writings of Hindu nationalist ideologues in the 1920s and 1930s: a concept between two cultures // P. Robb (ed.). The concept of race in South Asia, p. 327–354. Delhi: Oxford Univ. Press.

Jain, G. 1993. Limits of the Hindu Rashtra // K. Elst (ed.). Ayodhya and after. New Delhi: Voice of India.

Johnson, G. 1973. Provincial politics and Indian nationalism. Cambridge: Cambridge University Press.

Jones, K. W. 1976. Arya Dharm. Hindu consciousness in 19th-century Punjab. Berkeley: Univ. of California Press.

Jordan, Paul 2001. The Atlantis Syndrom. Gloucestershire: Sutton Publishing Limited.

Kak, S. C. 1989. Indus writing // The Mankind Quarterly, vol. 30, no. 1–2: 113–118.

Kak, S. C. 1992. The Indus tradition and the Indo-Aryans // The Mankind Quarterly, vol. 32, no. 3: 195–213.

Kaplan, Jeffrey 2002. The postwar paths of occult national socialism // Jeffrey Kaplan, Heléne Lööw (eds.). The cultic milieu: oppositional subcultures in an Age of Globalization. From Rockwell and Madole to Manson, p. 225–264. Walnut Creek: Altamira.

Karve, I. 1932. The Parasurama myth // Journal of the University of Bombay, July 1932, vol. 1, no. 1: 115–139.

Katz, Jacob 1986. The darker side of genius: Richard Wagner’s Anti-Semitism. Hanover: University Press of New England.

Keer, Dh. 1969. Lokamanya Tilak. Father of Indian freedom struggle. Bombay: Popular Prakashan.

King, Christine Elizabeth 1982. The Nazi state and the new religions: five case studies in non-conformity. N. Y.: The Edwin Mellen Press.

Korey, William 1995. Russian Antisemitism, Pamyat, and the Demonology of Zionism. Chur: Harwood Academic Publishers.

Kotani, Hiroyuki 2000. Historical formation of Hindu identity in relation to British colonial rule // H. Kotani, T. Fujii, F. Oshikawa (eds.). Fussing modernity: appropriation of history and political mobilization in South Asia, p. 5 – 20. Osaka: National Museum of Ethnology.

Kuzio, Taras 1998. Ukraine: State and nation building. London and New York: Routledge.

Lamberg-Karlovsky, C. C. 2002. Archaeology and language: The Indo-Iranians // Current Anthropology, vol. 43, no. 1: 63–88.

Laqueur, Walter 1993. Black hundred. The rise of the extreme right in Russia. N. Y.: Harper Collins.

Laruelle, Marlene 2005. Mythe aryen et rêve imperial dans la Russie du XIX-e siècle. Paris: CNRS-Éditions.

Laruelle, Marlene 2007. The return of the Aryan myth: Tajikistan in search of secularized national ideology // Nationalities papers, vol. 35, no. 1: 51–70.

Lefkowitz, Mary 1997. Not out of Africa. How Afrocentrism became an excuse to teach myth as history. N. Y.: Basic Books.

Lele, Jayant 2000. By faith alone: history as a weapon in the politics of hindutva // H. Kotani, T. Fujii, F. Oshikawa (eds.). Fussing modernity: appropriation of history and political mobilization in South Asia, p. 21–73. Osaka: National Museum of Ethnology.

Leube, Achim 1998. Zur Ur– und Frühgeschichtsforschung in Berlin nach dem Tode Gustav Kossinnas bis 1945 // Ethnographische-Archäologische Zeitschrift, Bd. 39: 373–427.

Lewis, Bernard 1986. Semites and Anti-Semites. An inquiry into conflict and prejudice. N. Y.: W. W. Norton & Company.

Lubin, Nancy 1981. Assimilation and retention of ethnic identity in Uzbekistan // Asian affairs, vol. 12, pt. 3. P. 277–285.

MacDonald, Kevin C., Frank Y. C. Hung, Harriet Crauford 1995. Prehistory as propaganda // Papers from the Institute of Archaeology, vol. 6: 1 – 10.

Madhivanan, R. 1994. Phonetic value of the Indus script. Adyar, Madras: Tamil Canror Peravai.

Maha Vira 1979. Maha Vira. Spring Glen, N. Y.: The Ukrainian Native Faith.

Mallory, James P. 1989. In search of the Indo-Europeans: language, archaeology and myth. London: Thames and Hudson.

Mallory, James P. 1997. The homelands of the Indo-Europeans // R. Blench, M. Spriggs (eds.). Archaeology and language I. Theoretical and methodological orientations, p. 93 – 121. London: Routledge.

Marchand, S. L. 1996. Down from Olympus. Archaeology and Philhellenism in Germany, 1750–1970. Princeton: Princeton Univ. Press.

Masaryk, Thomas G. 1968. Idealy humanitni. Praha: Melantrich.

McCann, W. J. 1990. “Volk und Germanentum”: the presentation of the past in Nazi Germany // P. Gathercole, D. Lowenthal (eds.). The politics of the past, p. 74–88. London: Unwin Hyman.

Menzel, Birgit 2012. Occult and esoteric movements in Russia from the 1960s to the 1980s // B. Menzel, M. Hagemeister, B. G. Rosenthal (eds.). The New Age of Russia. Occult and esoteric dimensions, p. 151–185. Berlin: Otto Sagner.

Misra, S. S. 1992. The Aryan problem: a linguistic approach. New Delhi: Munshiram.

Moscovici, Serge 1985. The age of the crowd. A historical treatise on mass psychology. Cambridge: Cambridge University Press.

Mosse, George L. 1966. The crisis of German ideology. Intellectual origins of the Third Reich. London: Weidenfeld and Nicolson.

Mosse, George L. 1970. Germans and Jews. The right, the left, and the search for a “Third force” in pre-Nazi Germany. New York: Grosset and Dunlap.

Mulot, Siehe Sibylle 1990. Wodin, Tunis und Inka. Die Ura-Linda-Chronik // Karl Corino (hers.). Gefälscht! Betrug in Politik, Literatur, Wissenschaft, Kunst und Musik, S. 263–275. Frankfurt am Main: Eichborn Verlag.

Nandi, R. N. 2001. Aryans revisited. Delhi: Munshiram Manoharlal.

Nayak B. U., Gosh N. C. 1992. New trends in Indian art and archaeology. New Delhi: Aditya Prakashan.

Noorani, A. G. 2002. Savarkar and Hindutva: the Godse Connection. New Delhi: LeftWord Press.

Olender, Maurice 1992. The language of Paradise: race, religion, and philology in the Nineteenth Century. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

Ortiz de Montellano, B. 1995. Multiculturalism, cult archaeology, and pseudoscience // F. B. Harrold & R. A. Eve (eds.). Cult archaeology and creationism, p. 134–151. Iowa City: University of Iowa Press.

Pandey, G. 1993. Which of us are Hindu // G. Pandey (ed.). Hindus and others – the question of identity in India today. New Delhi: Viking.

Panikkar, K. N. 2004. In the name of nationalism // Front Line, 16 March ().

Phelps, Reginald H. 1963. “Before Hitler came”: Thule society and Germanen Orden // Journal of Modern History, vol. 35, no. 3: 245–261.

Poewe, Karla O. 2006. New religions and the Nazis. N. Y.: Routledge.

Poliakov, Leon 1974. The Aryan Myth. London: Basic Books.

Poliakov, Leon 1985. The History of anti-Semitism. Vol. 4. Suicidal Europe, 1870–1933. Oxford: Oxford University Press.

Pollock, Sheldon 1993. Deep Orientalism? Notes on Sanskrit and power beyond the Raj // C. A. Breckenridge, P. Van der Veer (eds.). Orientalism and the postcolonial predicament: perspectives on South Asia, p. 76 – 133. Philadelphia: University of Pennslvania Press.

Popov, Igor 2001. The New Barbarians // Fortean Times, August.

Quinn, Malcolm 1994. The swastika. Constructing the symbol. London and New York: Routledge.

Rahman, T. 1996. Languages of the Proto-Historic Indus Valley // The Mankind Quarterly, vol. 36, no. 3–4: 221–246.

Rajaram, N. S. 1993. Aryan invasion of India: the myth and truth. New Delhi: Voice of India.

Rajaram N. S., Frawley D. 1994. Vedic Aryans and the origins of civilization: a literary and scientific perspective. Ottawa and New Delhi: World Heritage Press.

Ram, Hoggay 2000. The immemorial Iranian nation? School textbooks and historical memory in post-revolutionary Iran // Nations and nationalism, vol. 6, no. 1: 67–90.

Ramaswami, S. 2001. Remains of the race: archaeology, nationalism and the yearning for civilization in the Indus valley // Indian economic and social history review, vol. 38, no. 2: 105–145.

Rao, Nandini 1994. Interpreting silences: symbol and history in the case of Ram Janmabhoomi / Babri Masjid // G. C. Bond and A. Gilliam (eds.). The social construction of the past: representation as power, p. 154–164. London: Routledge.

Rao, S. R. 1973. The Indus script – methodology and language // D. P. Agraval, A. Ghosh (eds.). Radiocarbon and Indian archaeology, p. 323–340. Bombay: Tata Institute of Fundamental Research.

Rao, S. R. 1979. Deciphering the Indian script // Indian and Foreign Review, vol. 17, no. 3: 13–18.

Rao, S. R. 1984. New light on Indus script and language // B. B. Lal, S. P. Gupta (eds.). Frontiers of the Indus civilization, p. 193–199. New Delhi.

Ratnagar, Sh. 2004. Archaeology at the heart of a political confrontation: the case of Ayodhya // Current Anthropology, vol. 45, no. 2: 239–249.

Ratnagar, Sh. 2007. The Aryan homeland debate in India // Ph. L. Kohl, M. Kozelsky, and N. Ben-Yehuda (eds.). Selective remembrance: archaeology in the construction, commemoration, and consecration of national pasts, p. 349–378. Chicago: Chicago University Press.

Renatus, Q. F. 1922. Svastika // Narodni Politika, r. 40, no. 337.

Reznik, Semen 1996. The Nazification of Russia: anti-Semitism in the post-Soviet era. Washington, D. C.: Challenge Publications.

Riasanovsky, N. V. 1952. Russia and the West in the teaching of the Slavophiles. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

Ringel, F. 1994. New England Neo-Pagans: medievalism, fantasy, religion // Journal of American culture, vol. 17, no. 3: 65–68.

Rollin, Henri 1939. L’Apocalypse de notre temps. Paris: Gallimard.

Rome Spechler, Dina 1990. Russian nationalism and Soviet politics // Lubomir Hajda, Mark Beissiger (eds.). The nationalities factor in Soviet politics and society, p. 281–304. Boulder: Westview.

Rose, P. L. 1992. Wagner: race and revolution. New Haven: Yale Univ. Press.

Rosenberg, Alfred 1930. Der Mythus des 20 Jahrhunderts. München: Hoheneichen Verlag.

Rosenthal, Bernice G. 1997. Political implications of the early twentieth-century occult revival // B. G. Rosenthal (ed.). The Occult in Russian and Soviet culture, p. 379–418. Ithaca and London: Cornell Univ. Press.

Saint-Yves d’Alveydre, Alexandre 1884. Mission des Juifs. Paris: Calmann Lévy.

Sarda, H. B. 1975. Hindu superiority – an attempt to determine the position of the Hindu race in the scale of nations. New Delhi.

Savarkar, V. D. 1969. Hindutva: who is Hindu? Bombay: S. S. Savarkar.

Schnapp, Alain 1977. Archéologie et nazisme // Quaderni di Storia, vol. 3, no. 5: 1 – 26.

See, Klaus von 2006. Ideologie und Philologie. Aufsätze zur Kulture– und Wissenschaftsgeschuchte. Heidelberg: Universitätsverlag Winter.

Sertima, Ian van. 1985. Editorial // Journal of African Civilizations, April, vol. 7, no. 1: 7 – 12.

Sethna, K. D. 1992. The problem of Aryan origins: from an Indian point of view. New Delhi: Aditya Prakashan.

Sharma, R. S. 1978. In defense of “Ancient India”. New Delhi: People’s Publishing House.

Sharma, R. S. 1993. The Aryan problem and the horse // Social Scientist, vol. 21, no. 7–8: 3 – 16.

Sharma, A. 1995. The Aryan question: some general considerations // G. Erdosy (ed.). The Indo-Aryans of Ancient South Asia: language, material culture and ethnicity, p. 177–191. Berlin: Walter de Gruyter.

Sharma, D. 2000. Science, culture and conflict in India // Cultural Dinamics, vol. 12, no. 2: 164–181.

Shavit, Yacov 2001. History in black. African-Americans in search of an ancient past. London: Frank Cass.

Sheehan, Th. 1981. Myth and violence: the Fascism of Julius Evola and Alain de Benoist // Social Research, vol. 48, no. 1: 45–73.

Shenfield, Stephen D. 2001. Russian fascism: traditions, tendencies, movements. Armonk, New York: M. E. Sharp.

Shnirelman, V. A. 1995. From internationalism to nationalism: forgotten pages of Soviet archaeology in the 1930s and 1940s // Ph. Kohl & C. Fawcett (eds.). Nationalism, politics and the practice of archaeology, pp. 120–138. Cambridge: Cambridge University Press.

Shnirelman, V. A. 1996a. Who gets the past? Competition for ancestors among non-Russian intellectuals in Russia. Washington, D. C. and Baltimore: Woodrow Wilson Center Press, Johns Hopkins University Press.

Shnirelman, V. A. 1996b. The faces of nationalist archaeology in Russia // M. Diaz-Andreu & T. C. Champion (eds.). Nationalism and archaeology in Europe, p. 218–242. London: UCL Press.

Shnirelman, V. A. 1998a. Russian Neo-pagan Myths and Antisemitism. Jerusalem: The Hebrew University.

Shnirelman, V. A. 1998b. Archaeology and ethnic politics: the discovery of Arkaim // Museum International, no. 198 (vol. 50, no. 2): 33–39.

Shnirelman, V. A. 1999. Passions about Arkaim: Russian Nationalism, the Aryans, and the Politics of Archaeology // Inner Asia, vol. 1, no. 2: 267–282.

Shnirelman, Victor A., 2002. The Myth of the Khazars and Intellectual Antisemitism in Russia, 1970s – 1990s. Jerusalem: Vidal Sassoon International Center for the Study of Antisemitism, The Hebrew University of Jerusalem.

Silberman, N. A. 1989. Between past and present. Archaeology, ideology, and nationalism in the modern Middle East. N. Y.: Anchor Books.

Skurlatov, V. 1982. A Code of Morals // S. F. Cohen (ed.). An end of silence. Uncensored opinion in the Soviet Union, p. 171–174. N. Y.: W. W. Norton.

Slapšak, B. 1993. Archaeology and the contemporary myths of the past // Journal of European Archaeology, vol. 1, no. 2: 191–195.

Slezkine, Yuri 1994. Arctic mirrors. Russia and the small peoples of the North. Ithaca and London: Cornell Univ. Press.

Smith, Anthony D. 1984. National identity and myths of ethnic descent // Research in social movements, conflict and change, v. 7: 95 – 130.

Solomos, J. and Back L. 1996. Racism and society. London: MacMillan Press.

Spear, P. 1961. India. A modern history. Ann Arbor: The University of Michigan Press.

Spielvogel, J. and Redles D. 1986. Hitler’s racial ideology: content and occult sources // Simon Wiesenthal Center Annual, vol. 3: 227–246.

Sternhell, Z. 1976. Fascist ideology // W. Laqueur (ed.). Fascism. A reader’s guide, p. 315–376. Cambridge: Cambridge University Press.

Stites, Richard 1992. Russian popular culture: entertainment and society since 1900. Cambridge: Cambridge University Press.

Stodolsky, Igor 2007. Cultural geopolitics in the New Russian Intelligentsia. A case study of Timur Novikov, artist and cultural ideologist, 1958–2002 // M. Henriksson, S. Bovnik (eds.). Contemporary art and nationalism, p. 126–153. Prishtine: Prishtine Institute for contemporary art “EXIT”.

Subtelny, Maria Eva 1994. The symbiosis of Turk and Tajik // Beatrice F. Manz (ed.). Central Asia in historical perspective, p. 45–61. Boulder: Westview.

Swarup, D. 1994. Editorial // Manthan, vol. 15, no. 2–3: 3–6.

Szporluk, Roman 1989. Dilemmas of Russian nationalism // Problems of communism, July-August, p. 15–35.

Talageri Shrikant G. 1993. The Aryan invasion theory. A reappraisal. New Delhi: Aditya Prakashan.

Talageri, Shrikant G. 1994. Invasion theory and Indian nationalism // Manthan, vol. 15, no. 2–3: 119–125.

Thapar, Romila 1989. Imagined religious communities? Ancient history and the modern search for a Hindu identity // Modern Asian Studies, vol. 23, no. 2: 209–231.

Thapar, Romila 1989–1991. Archaeology and language at the roots of Ancient India // Journal of the Asiatic Society of Bombay, vol. 64–66. P. 249–268.

Thapar, Romila 1996. The theory of Aryan race and India: history and politics // Social Scientist, vol. 24, no. 272–274: 3 – 29.

Thapar, Romila 2000a. Interpreting early India // Thapar, Romila. History and beyond. New Delhi: Oxford Uiversity Press.

Thapar, Romila 2000b. Time as a metaphor of history // Thapar, Romila. History and beyond. New Delhi: Oxford Uiversity Press.

Thapar, Romila 2000c. On historical scholarship and the uses of the past // Ethnic and racial studies, vol. 23, no. 3: 594–616.

Thapar, Romila 2000d. Hindutva and history. Why do Hindutva ideologues keep flogging dead horse // Frontline, October 2000: 15–16.

Trautmann, Thomas R. 1997. Aryans and the British India. Berkeley: Univ. of California Press.

Verma, K. C. 1984. The Aryans, the Veda and the Kaliyuga era of 3100 B. C. Varanasi: Dept. of Ancient Indian History, Culture and Archaeology.

Viereck, Peter 1965. Metapolitics. The roots of the Nazi mind. N. Y.: Capricorn Books.

Walicki, A. 1975. The Slavophile controversy. Oxford: Clarendon Press.

Weissmann, Karlheinz 1991a. Druiden, Goden, Weise Frauen. Freiburg: Herder.

Weissmann, Karlheinz 1991b. Schwarze Fahnen, Runenzeichen. Die Entwicklung der politischen Symbolik der deutschen Rechten zwischen 1890 und 1945. Dusseldorf: Droste.

Who is… 1984. Who is spiritual teacher Lev Sylenko. Spring Glen, N. Y.: The Ukrainian Native Faith.

Wilson, Andrew 2002. Elements of a theory of Ukrainian ethno-national identities // Nations and nationalism, vol. 8, no. 1: 31–54.

Wilson, Stephen 1982. Ideology and experience: antisemitism in France at the time of the Dreyfus affair. Rutherford, N. J.: Fairleigh Dickinson University Press.

Winn, Sh. M. M. 1982. Pre-writing in Southeastern Europe: the sign system of the Vinca culture ca. 4000 B. C. Calgary, Alta.: Western Publishers.

Williams, Stephen 1991. Fantastic archaeology. The wild side of North American prehistory. Philadelphia: University of Pennsylvania Press.

Wistrich, Robert S. 1991. Antisemitism. The longest hatred. London: Themes Methuen.

Witzel M., Farmer S. 2000. Horseplay in Harappa. The Indus Valley Decipherment Hoax // Frontline, September 30 – October 13.

Wiwjorra, Ingo 1996. German archaeology and its relation to nationalism and racism // Margarita Diaz-Andreu, Timothy Champion (eds.). Nationalism and archaeology in Europe, p. 164–188. London: UCL Press.

Wolpert, S. A. 1962. Tilak and Gokhale: revolution and reform in the making of modern India. Berkeley: Univ. of California Press.

Yanov, A. 1987. The Russian challenge and the year 2000. Oxford: Basil Blackwell.

Ссылки

[1] Интересно, что греческие авторы эпохи эллинизма вначале отличали ариан/ариев от парфян, бактрийцев, согдийцев и даже скифов. Но позднее это представление о различиях было утрачено (Пьянков 1995: 48–50).

[2] Эту тему специально рассматривала только французская исследовательница М. Ларюэль, но лишь в применении к XIX в.

[3] Эту идею он взял у британских авторов второй половины XVIII в. (Trautmann 1997: 65–66).

[4] О том, как в Англии индомания быстро сменилась индофобией, см.: (Trautmann 1997: 99 – 130).

[5] Например, о британской индомании см.: (Trautmann 1997: 62–98).

[6] Раскопки их столицы Авариса в 1980-х гг. убедительно доказали их связь с Левантом.

[7] О Гобино см.: (Biddiss 1970; Гофман 1977; Поляков 1996: 250–255).

[8] Затем миф о расположенной под землей Асгартхе-Асгарде, открывавшейся только посвященным, развивал эзотерик Сент-Ив д’Альвейдр.

[9] Впервые термин «яфетические» для европейских языков ввел в 1767 г. Джеймс Парсонс.

[10] Это особенно отчетливо прозвучало в его книге «Слово Христово».

[11] Книга Чемберлена «Основания девятнадцатого столетия» вышла в 2012 г. на русском языке. Его творчество пропагандирует «Институт русской цивилизации» О. Платонова, где его называют «видным английским ученым», а его труды рекомендуют как «золотой фонд мировой науки». См.: (Чемберлен, Коннер 2009: 251).

[12] Недавно его рассуждения на эту тему были опубликованы московским издательством (Чемберлен, Коннер 2009). В этой книге под одной обложкой были помещены работы двух западных писателей-антисемитов, стремившихся любыми способами доказать, что Христос не был евреем.

[13] Правда, Древс был убежден в мифологичности фигуры Иисуса Христа.

[14] Примечательно, что идея очищения христианства от «еврейского духа» занимала в 1930-х гг. и некоторых румынских интеллектуалов, питавших слабость к Железной гвардии, местной разновидности фашизма в Румынии (Ленель-Лавастин 2012: 216–217).

[15] Правда, в 1935–1936 гг. в Германии происходили гонения на сторонников нетрадиционных религий, включая оккультные науки и неоязычество.

[16] ( http://koenraadelst.voiceofdharma.com/articles/fascism/Nazi5Poewe2.html )

[17] Сегодня не только очевидны фантастические основания учения Блаватской, но даже известно, кто послужил прототипом ее махатм (Андреев 2008).

[18] Об этом см.: (Гудрик-Кларк 1995: 26–30; Вашингтон 1999; Williams 1991: 140–144; Godwin 1993: 19–21, 41–43).

[19] Современный русский неоязычник А. Платов называет Листа «одним из первых неоязычников».

[20] Сам престарелый Лист объявил себя реинкарнацией средневекового ученого И. Рейхлина.

[21] Впрочем, эти данные, приведенные Зеботтендорфом, вызывают у некоторых специалистов резонные сомнения (Линденберг 1997: 18).

[22] Сдвиг от «культурной (этнической) нации» к современной (политической) происходил в Германии только в последние 20–25. Об этом см.: (Данн 2003).

[23] Впервые такая концепция была сформулирована польским социологом Людвигом Гумпловичем в 1885 г.

[24] Об истории фантазий по поводу «полой Земли» см.: (Godwin 1993: 106–123).

[25] Розенберг был одним из наставников Гитлера, и, по словам эксперта, многое в «Майн кампф» было просто пересказом его идей (Viereck 1965: 252). См. также: (Лакер 1991: 102–114; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 153–154).

[26] Подробно о взглядах Розенберга см.: (Chandler 1968; Cecil 1972; Fest 1979: 253–254; Hermand 1992: 184).

[27] Впрочем, Розенберг и сам оставался полуобразованным человеком (Cecil 1972: 15).

[28] Любопытно, что этруски вызывали у Розенберга не меньшее раздражение, чем «семиты» (Rosenberg 1930: 79–85). Об этом см.: (Viereck 1965: 225, 274, 285).

[29] Розенберг даже обнаруживал прямую связь между «демоническим царем Саулом» и «приземленным похотливым Дионисом».

[30] Сам Розенберг окончил Технический университет, где защитил диплом по архитектуре крематориев. Кстати, он и не претендовал на звание антрополога (Cecil 1972: 19, 90).

[31] Впрочем, нацисты все еще пытались совместить его с образом Христа-Зигфрида (Davies 1981: 297).

[32] На самом деле Церковь видела в языческом Вотане дьявола, и он вряд ли мог повлиять на ее позитивную символику.

[33] Похоже, что тема «эзотерического нацизма» и демонизация Гитлера, придающие нацизму романтический образ, оказались более популярными во Франции (а сегодня и в России. См., напр.: Зубков 2007), чем в самой Германии (Ионкис 2009: 271; Godwin 1993: 52–57; Goodrick-Clark 2002: 110–118, 126–127, 172).

[34] Иного мнения на этот счет придерживался в середине 1930-х гг. Карл Юнг, видевший в движении «вотанистов» пробуждение опасных прирожденных архетипов (Юнг 1994: 213–230). Подробно о взаимоотношениях нацистов с Церковью, о строительстве «германской церкви» и изобретении германского Бога см.: (Weissmann 1991a: 56–63; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 116–118, 176; Conte, Essner 1995: 29–62).

[35] Но понятие чести в древнегерманском мире было настолько отличным от современного, что один из современных специалистов вообще предупреждал против их прямого сопоставления. См.: (Стеблин-Каменский 1984: 89).

[36] Идею «бога в душе» Розенберг заимствовал из учения почитаемого нацистами средневекового мистика, доминиканца Майстера Экхарта. При этом доказано, что Розенберг познакомился с его учением по плохому переводу его работы, искажавшему суть этого учения. Об этом см.: (Chandler 1968: 7, 47, 50, 56–59; Cecil 1972: 86–87).

[37] Например, изображение свастики было обнаружено на мозаике в церкви Рождества в Вифлееме (Rollin 1939: 69).

[38] Об анализе этого явления см.: (Williams 1991: 254; Haslip-Viera, Ortiz de Montellano, Barbour 1997; MacDonald et al. 1995: 5–7; Lefkowitz 1997; Shavit 2001).

[39] Эта идея имеет масонские корни. См., напр.: (Clavel 1843).

[40] О месте славян в исторической концепции Хомякова см.: (Riasanovsky 1952: 71–74; Walicki 1975: 220).

[41] Его книга даже была переиздана в постсоветской России издательством «Белые альвы» в 1999 г.

[42] Роксоланы были ираноязычным племенем, и это было хорошо известно специалистам, современникам Иловайского (Васильевский 1882: 184–190).

[43] Впрочем, сторонником отождествления западных скифов («скифов-пахарей») со славянами был даже такой серьезный специалист, как А. С. Лаппо-Данилевский (1887: 359, 391–395).

[44] Этот вовсе не случайный нюанс «Пушкинской речи» тут же отметил Н. К. Михайловский. См.: (Михайловский 1909: 941).

[45] Вначале завоевание Центральной Азии представлялось Венюкову и ряду других авторов несчастьем для тех, кто на это отважится (Романовский 1868: 26; Венюков 1874: 36).

[46] Термин «кавказский» здесь понимался в расово-антропологическом смысле как синоним «белой расы», а под «семитами» имелись в виду арабы с их исламом. Примечательно, что вскоре идею о противостоянии «семито-арийцев» «тюркам» подхватил молодой тогда востоковед А. Ю. Крымский (Laruelle 2005: 172).

[47] Примечательно, что он также советовал приобщить их к христианству.

[48] Об этом см.: (Смирнов 2011: 330; Gorshenina, Rapin 2001: 32–34; Gorshenina 2012: 203).

[49] Бартольд придерживался в целом того же мнения и двадцать лет спустя, хотя теперь уже изображал «арийцев» кочевниками. Кроме того, в 1914 г. он отметил, что специалисты перестали считать Центральную Азию прародиной индоевропейцев. См.: (Бартольд 1977: 523).

[50] По сути, Петерсон повторял идеи своего учителя Н. Федорова.

[51] Лаппо-Данилевский допускал, что арийцы отнюдь не превосходили соседних финнов по уровню развития и немало у них заимствовали.

[52] Под влиянием эзотерики Блок еще в 1906 г. задумал написать пьесу о походе людей в ледяную Гиперборею для встречи с Богом и «мировой красотой» (Блок 1965: 87–91).

[53] В этом Блоку оппонировал и Вяч. И. Иванов, считавший основой христианства «мистический энергетизм», доставшийся ему от иудеев. По его мнению, «арийцы» воспринимали мир иначе: для них он выглядел данностью, тогда как в восприятии иудеев в нем свобода сочеталась с принуждением (Иванов 1994: 52–53).

[54] На самом деле название «Магавира» идет от титула основоположника джайнизма Вардхаманы. В переводе с санскрита это означает «великий победитель своих слабостей».

[55] Силенко даже составил словарь «украинско-санскритского» языка, в то же время наотрез отрицая сколько-нибудь близкое родство между русским и украинским. См.: (Who is… 1984: 15–16, 30–43).

[56] Вряд ли стоит говорить о том, что эта методика не имеет под собой никаких научных основ и скорее напоминает народную этимологию. Но ведь созданию мифологической версии научные методы только мешают.

[57] Стоянка Мезин относилась к позднему палеолиту, и ее отделяли от трипольской культуры многие тысячелетия. Ни о какой культурной преемственности между ними не может идти и речи. Но автора это не останавливало.

[58] Слипой был духовником дивизии СС «Галичина» и галицийского эсэсовского батальона «Нахтигаль».

[59] Вряд ли следует говорить о том, что все эти «открытия» Лисового полностью противоречат как надежным свидетельствам исторических источников, так и всему тому, что известно современной науке о происхождении народов. О степени «знакомства» автора с археологическими методами говорит его пассаж о том, что якобы во время Второй мировой войны немцы специально закапывали в землю «германские» предметы, чтобы сбить с толку археологов.

[60] О Миролюбове см.: (Солодовникова 1998).

[61] При этом он ссылался на сообщение, переданное по бельгийскому радио 22 августа 1952 г.

[62] Откуда у автора такие представления, остается только догадываться, так как древнейшие письменные сведения о территории и населении Украины восходят лишь к 1-му тыс. до н. э., а трипольцы жили на 2–3 тыс. лет ранее.

[63] Между тем книга Лесного была переиздана в Москве издательством «Алгоритм», и в ее рекламе на страницах «Литературной газеты» с энтузиазмом участвовал известный сатирик М. Задорнов. См.: (Задорнов 2008).

[64] Один из отцов-основателей русского неоязычества, В. Емельянов голословно утверждал, что иудейская религия требовала человеческих жертвоприношений. См.: (Емельянов 1979: 27).

[65] При этом Ю. Иванов ссылается на столь же известный, как и сомнительный трактат В. Даля.

[66] Чивилихин, как и Кобзев, был активным членом Русского клуба. Одним из главных источников Чивилихину служила расовая теория Г. Е. Грумм-Гржимайло, пытавшегося всеми силами найти следы «белокурых и голубоглазых арийцев» на Дальнем Востоке. См.: (Грумм-Гржимайло 1926). Известно также, что Чивилихин опирался и на фантазии Ю. Миролюбова. Об этом см.: (Асов 1999б: 199).

[67] В те годы Сергеев выступал против тяжелого рока, видя в нем «наркотик для молодежи», распространение которого якобы финансировалось Орденом иллюминатов. См.: (Симонова 2006).

[68] Известно, что в прошлом писатель Жуков был работником ГРУ и КГБ. Об этом см.: (Резник 1991: 78).

[69] Примечательно, насколько эти рассуждения Проскурина перекликаются с идеями Ю. Петухова, изображавшего русских «суперэтносом» и доказывавшего, что гибель последнего обрекает на смерть и все остальное человечество. Ср.: (Петухов 2009а: 403–404). Выше мы видели, что такое же место в истории человечества придавалось в эпоху нацизма немцам.

[70] Астрофизик В. И. Штепа вскоре перебрался в Швецию, где до конца жизни издавал журнал истории славяно-русов и современной натурфилософии «Факты». Главным редактором газеты «Истоки» был писатель Ю. Сергеев.

[71] Кстати, другие ее переводчики упрекают его в ошибках, предвзятости и фантазиях. См., напр.: (Карпухин 1995: 39; Дудко 2002; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 346, 355).

[72] Он сам простодушно рассказывает о своем методе в кн.: (Асов 2008б: 7–9).

[73] Асов приводит целый список такого рода произведений. См.: (Асов 1998д: 12–14).

[74] Горный инженер по профессии, один из руководителей РОСГЕО, работающий ведущим специалистом Госпроматомнадзора РФ. В последние годы он является ученым секретарем Московского отделения Русского исторического общества.

[75] В самом начале 1991 г. А. М. Иванова неприятно поражала и мегаломания, охватившая ряд патриотических публицистов, начавших неправомерно приписывать древним славянам многие страницы древней истории. См.: (Иванов 1991).

[76] Этот метод всячески пропагандировал Х. Чемберлен.

[77] О поддельном характере «Влесовой книги» сейчас приходится говорить даже в учебниках, написанных профессионалами. См., напр.: (Курукин 1998: 12; Данилевский 1998: 314–321). В свою очередь широкое распространение мифа об Атлантиде и Арктической цивилизации заставляет журнал «Преподавание истории в школе» специально доказывать своим читателям, что все это является мифом. См.: (В поисках 2003).

[78] Сведения о библиотеке королевы Анны Ярославны впервые появились в начале XIX в. по прихоти русского дворянина Дубровского, который во время Французской революции вывез из Франции много ценных рукописей, чем спас их от уничтожения. Но, будучи иностранными, эти рукописи не вызывали интереса у царских сановников. Чтобы их заинтересовать, Дубровский и придумал версию о том, что среди них были документы из библиотеки королевы Анны. А сфабриковать эти документы ему помог Сулакадзев.

[79] Однако работавшая в Библиотеке им. Ленина Жуковская отказалась это сделать, когда «влесоведы» к ней обратились (Личн. сообщ. А. Е. Петрова, 1 июля 2002).

[80] Примечательно, что если в ранней версии своей книги автор приписывал это мнение своему собеседнику Виктору, то затем он уже не скрывал, что речь идет о его собственных взглядах.

[81] Об антисемитизме и теории «жидомасонского заговора» в представлениях Глазунова см.: (Hagemeister 2004).

[82] На самом деле среди первых высказали догадку о возможной идентификации «Патриарси» с «Влесовой книгой» археолог А. Л. Монгайт (1968: 45) и историк В. И. Буганов. Но они же недвусмысленно отмечали, что «Патриарси» – это известная подделка Сулакадзева. См.: (Буганов 1976; Ляско 1988).

[83] Похоже, что миф о «поэмах» Бояна возродил в 1984 г. бывший археолог, писатель А. Л. Никитин, попытавшийся реконструировать их, исходя из «Слова о полку Игореве». О несообразности этого «несостоявшегося открытия» см.: (Робинсон, Сазонова 1985).

[84] Подробно о деятельности Сулакадзева см.: (Монгайт 1968: 44–45; Козлов 1994: 155–185).

[85] О понятии «иудейский хаос» у Мандельштама и о его стремлении стать «немецким евреем» на русской почве см.: (Кацис 2000: 328–332; 2002).

[86] Подробно об исторической концепции Марра см.: (Шнирельман 1993).

[87] В этом он фактически возрождал дилетантские рассуждения Иловайского и Флоринского.

[88] Под псевдонимом Галка Галкина скрывался известный писатель Аркадий Арканов.

[89] Еще более ста лет назад специалистам было известно, что в первобытности и раннем Средневековье побежденные племена могли принимать название победителей, но позднее, когда те ослабевали, возвращаться к своему прежнему названию (Веселовский 1882).

[90] Кстати, ее труды вдохновляют и современных литовских неоязычников. См.: (Рыжакова 2000: 9).

[91] Фактически их выступление положило начало оживлению интереса к проблеме «прародины». См.: (Сухачев 1994: 119).

[92] О спорности применявшейся при этом методики см.: (Грантовский 1998: 87).

[93] Подробно об осторожной критике методов советской исторической школы см.: (Емельянов 1978: 123–169). Известный английский литературовед С. М. Боура, детально проанализировавший множество образцов героического эпоса, пришел к неутешительному выводу о том, что его нельзя считать полноценным историческим источником. См.: (Боура 2002: 687–725).

[94] Этот пассаж подозрительно напоминает сюжеты «Влесовой книги», хотя Рыбаков неоднократно называл ее подделкой.

[95] Между тем исконное звучание его имени было Xoraksais, что имеет хорошую иранскую этимологию «Солнце-царь». См.: (Абаев 1949: 243).

[96] Это имя имеет хорошую иранскую этимологию «долгомощный». См.: (Абаев 1949: 185).

[97] Эта гипотеза не оправдалась. См.: (Гуляев, Ольховский 2000: 216).

[98] См., напр., воспроизведение идей Рыбакова о происхождении славян от скифов-пахарей и приписывание им скифских легенд и поверий в кн.: (Гудзь-Марков 1997: 10–12; Демин В. М. 1998: 112–135; Шамбаров 1999: 147–196; Асов 1999б: 82–84). В память Рыбакова московские неоязычники выпустили прочувствованную брошюру, посвященную «возрождению исконного русско-славянского родноверия». См.: (Велеслав 2002). Однако, в отличие от неоязычников, сам Рыбаков называл христианство благом для Руси (Рыбаков 2002).

[99] Между тем никаких славян в этом регионе до X в. не было.

[100] Например, в писаниях дилетантов уже встречаются утверждения о том, что Центральная Россия была родиной железной металлургии. См., напр.: (Доманский 1997: 74; Шамбаров 1999: 127).

[101] Кстати, даже патриарх современного русского национализма А. М. Иванов (Скуратов) критиковал эту идею Трубачева и связывал ее с рассуждениями нацистского лингвиста П. Кречмера. См.: (Иванов 1995: 19). Правда, Трубачев всячески отвергал такую генеалогию своих идей. См.: (Трубачев 1999: 5).

[102] Отмечая большой вклад Трубачева в развитие отечественного языкознания в некрологе, его коллеги полностью обошли вопрос о его почвенничестве. См.: (Калашников и др. 2002). Зато газета «Русский вестник» с гордостью причисляла Рыбакова и Трубачева к «славянской школе» (Момот 1993).

[103] Эта ее книга, наряду с построениями Трубачева, была с благодарностью принята русскими националистами (Жуков 1979; Скурлатов 1987: 214; Авдеев 1994: 49; Елисеев 1994б; Тороп 1996в: 36).

[104] О дилетантизме работ Гусевой см.: (Токарев 1995: 265, 298).

[105] Фактически Гусева следовала примеру нацистских индологов, с неменьшим энтузиазмом пытавшихся в 1930-х гг. доказывать прямую преемственность между германцами и индоариями, легитимизируя введенный нацистами порядок отсылками к ведическим нравам и обычаям. См.: (Pollock 1993).

[106] О научной критике «полярной гипотезы» и ее мифологической основе см.: (Бонгард-Левин, Грантовский 1983: 7–9; Куклина 1985: 162–175, 180–185).

[107] Специалистам еще более ста лет назад было известно, что древние славяне не были кочевниками. См., напр.: (Васильевский 1882: 145–149).

[108] Сегодня Жарникова работает в Комиссии по туризму Русского географического общества в Петербурге.

[109] Аналогичным образом и с тем же успехом английский патриот Ф. Уилфорд помещал ее когда-то в Великобритании. См.: (Godwin 1993: 20).

[110] Эти ее идеи разделяла и Гусева. См.: (Гусева 2002: 34–35, 43).

[111] Примечательно, что эта книга была с восторгом встречена русскими эзотериками, увидевшими в ней «великую космогоническую книгу» о «золотом веке как серьезной реальности». См.: (Соловьев 2002).

[112] Все это весьма напоминает идею Х. Чемберлена о том, что шумеры были не кем иным, как «арийскими колонизаторами Месопотамии», пришедшими с севера. См.: (Goodrick-Clark 2002: 147).

[113] Об использовании эвфемизмов русскими писателями-националистами в 1970-х гг. см.: (Николаев 1994: 122).

[114] О месте этого журнала в развитии русского национализма в 1970-х гг. см.: (Николаев 1994).

[115] О ключевой роли Ганичева в русском националистическом движении постсталинского времени см.: (Митрохин 2003). В 1961–1966 гг. он был заместителем главного редактора журнала «Молодая гвардия» и сотрудником отдела пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ, в 1967–1968 гг. – заведующим этим отделом, в 1978–1980 гг. – главным редактором «Комсомольской правды», а затем – популярной «Роман-газеты».

[116] Он, правда, вопреки нацистским авторам, помещал его не в Северной Европе, а в Прикубанье и, шире, северопричерноморских – предкавказских степях.

[117] Позднее эту же тираду, направленную против профессиональных археологов и историков, повторил Щербаков. См.: (Щербаков 1992: 264).

[118] «Авторам-патриотам» Флоринский представляется «великим русским ученым», установившим, что «Сибирь и Урал являются прародиной славян». См., напр.: (Хиневич 1999б: 149; Путенихин 2006: 19).

[119] Он закончил в 1961 г. Московский энергетический институт.

[120] Критике атлантологических построений посвящено немало работ. Одна из последних таких книг была выпущена Полом Джорданом (Jordan 2001). По сути, Щербаков лишь оживлял средневековый троянский миф, одно время популярный в Западной Европе (см.: Поляков 1996: 25), а также возвращал на Родину многие идеи Д. С. Мережковского.

[121] В последние двадцать лет ошибочное отождествление этрусков с индоевропейцами, носителями «ведической культуры», можно встретить и в некоторых других псевдоисторических сочинениях, претендующих на научность. См., напр.: (Гудзь-Марков 1995: 212).

[122] Об этом Щербаков задумывался еще раньше, хотя и не решался четко сформулировать. См.: (Щербаков 1987: 198).

[123] Интересно, что это утверждает автор, объявляющий себя профессиональным лингвистом! Отмечу попутно, что урартский язык относится к группе северокавказских языков, не имеющих ничего общего не только со славянскими, но и с индоевропейскими вообще.

[124] На самом деле введенный когда-то К. Папаиоанну термин «метаистория» означает совсем другое – приукрашенное изображение действительности. Об этом см.: (Безансон 1984: 14–15).

[125] Автор имел в виду национальные движения, развернувшиеся в СССР к концу 1980-х гг.

[126] О разгромной рецензии Гумилева на произведение Чивилихина см.: (Гумилев 1993).

[127] Народная этимология Палестины, предложенная Емельяновым, очень полюбилась его последователям. См., напр.: (Трехлебов 1998: 53).

[128] Все это, разумеется, резко расходится с данными современной археологии о жизни восточных славян в дохристианский период.

[129] Эта идея в особенности полюбилась русским антисемитам. См., напр.: (Иванов 2000: 44).

[130] О месте эвфемизма «хазары» в советской антисионистской пропаганде см.: (Шнирельман 1998а; 2005в; 2005 г; 2012а; Shnirelman 2002b).

[131] Судя по некоторому сходству такого рода взглядов, Кифишин в те годы мог тесно общаться с Ивановым (Скуратовым) и его единомышленниками – все они основывали свои построения на вышедшей тогда книге украинского археолога В. Н. Даниленко.

[132] Справедливости ради следует отметить, что филистимляне действительно по языку относились к индоевропейской группе, но появились они в Леванте одновременно с древними израильтянами.

[133] Правда, с течением времени некоторые язычники, склонные к критическому мышлению, отказываются от этих наивных представлений и, учитывая достижения современной науки, развивают более умеренные гипотезы. Например, недавно два молодых автора признали поддельный характер многих сенсационных находок «славянских рунических письмен», широко обсуждавшихся в XIX в. Говоря о появлении письменности у славян в дохристианский период, они соглашаются с мнением ученых о заимствовании славянами рунических знаков у германцев. Они также отвергают ассоциацию любых знаков с письменностью. Тем не менее, не проводя никаких собственных исследований и не видя оригиналов обсуждаемых объектов, они позволяют себе судить об их подлинности и спорить с профессионалами, обвиняя их в субъективности и тенденциозности. См.: (Громов, Бычков 2005). О появлении славянской письменности по данным современной науки см.: (Хабургаев 1994; Данилевский 1998: 207–208; Медынцева 1998; Уханова 1998).

[134] О популярности его учения в постсоветской России, а также о его профессиональной критике см.: (Полиниченко 2012).

[135] Современные научные данные подтверждают факт появления письменности на Руси до официального принятия христианства, но они же говорят о том, что эта письменность возникла там незадолго до этого и сложилась на греческой основе. См.: (Данилевский 1998: 207–208).

[136] Правда, двадцать лет спустя он передумал и сохранил термин «арийцы» только за индоиранцами. См.: (Иванов 2007: 330). Однако он не объяснил, кем в таком случае оказываются Авдеев, Тулаев и Синявин.

[137] Не случайно еще в 1982 г., выступая на Радио «Свобода», Ю. Вишневская назвала Иванова представителем крайне правого расистского крыла русского национального движения. См.: (Некритически относился 1996: 89).

[138] Фактически тем самым он лишь развивал идеи А. Розенберга. Об этом см.: (Figueira 2002: 83–86).

[139] Бывший геолог и инспектор уголовного розыска, ставший писателем и главным редактором журнала «Детская литература».

[140] Выходец из казачьей среды, геолог по профессии, окончивший Новочеркасский геолого-разведочный техникум. Его рассказ о себе см.: (Симонова 2006). Сергеев выводил казаков от «пращуров-арийцев» и приписывал им славные победы над войском персидского царя Дария. См.: (Сергеев 1992).

[141] Кстати, еще в 1980-х гг. оба этих тогда еще молодых писателя поражали своих коллег необузданной агрессивностью и ненасытными поисками «врагов». Об этом см.: (Чупринин 1987: 9). А в начале 1990-х гг. их обоих можно было встретить среди активистов Русского национального собора.

[142] Правда, в конце 1980-х гг. Алексеев выказал в романе «Крамола» более благосклонное отношение к православию. Фактически его пером двигало стремление не столько дать оценку религии, сколько отстоять право русских на самостоятельный путь развития.

[143] Сюжет об Интернационале возрождает известные нам идеи Гвидо фон Листа.

[144] Иными словами, автор, подобно ряду русских неоязычников, предпочитает опираться на труды Е. П. Блаватской, которая одно время была зачарована образами древнеегипетской религии.

[145] Алексеева наряду с Сергеевым читателям пытался рекомендовать и Ю. Петухов, ставивший их много выше А. Дюма и других столь же «сомнительных» иностранцев. См.: (Петухов 1991).

[146] Примечательно, что Сергеев одновременно гордился «православным воспитанием», полученным в детстве от бабки. Сегодня он видит себя защитником Русского Православия от «провокаторов» и «масонов». См.: (Симонова 2006).

[147] Позднее Головачев переиздал этот роман, дав ему другое название. См.: (Головачев 1996).

[148] Похоже, о работах археологов писатель-инженер не только не знает, но и не хочет знать.

[149] Синедрион, или совет раввинов, реально функционировал только до 66 г. н. э. Затем его пытался оживить Наполеон Бонапарт, но из этой затеи ничего не вышло.

[150] Филолог Г. С. Белякова, защитившая кандидатскую диссертацию по библиотечному делу, была директором общественного музея «Слова о полку Игореве», а также помощником председателя самодеятельного Русского физического общества и зам. главного редактора журнала «Русская мысль», выпускавшегося этим обществом.

[151] Дело доходило до мистификаций, когда одна и та же статья об «арийцах» печаталась в разных номерах газеты под разными фамилиями. Ср.: (Донцов 1992; Морозов 1993).

[152] «Шам» – одно из имен Будды, «бала» – горный перевал. Термин, по сути, означает путь к духовности, к которой следует стремиться, но достичь которой не удается. См., напр.: (Godwin 1993: 95–97). Однако многие любители оккультных наук и эзотерики представляют Шамбалу реальной страной, расположенной где-то в Гималаях или в пустыне Гоби (Андреев 2004: 8 – 32).

[153] Об этом можно кое-что узнать из автобиографического романа Ю. Мамлеева (2008).

[154] Подробно о Емельянове см.: (Верховский, Папп, Прибыловский 1996: 263–264; Прибыловский 1998а; Reznik 1996: 61–82).

[155] Об арабском «антисионизме» и популярности Гитлера в арабском мире см.: (Lewis 1986: 192–235; Wistrich 1991: 222–239, 247; Бен-Итто 2001: 460–470).

[156] Идею зловещей роли библейского царя Соломона антисемиты берут из памфлета русского мистика С. Нилуса, одного из первых издателей «Протоколов сионских мудрецов». См.: (Нилус 1996: 161).

[157] Кстати, не случайно его планировали учредить именно в 1979 г., то есть ровно через сто лет после того, как журналист В. Марр основал первую Антисемитскую лигу в Германии.

[158] О деле Емельянова см.: (Резник 1991: 55–60).

[159] В начале 1990-х гг. Тулаев выступал активным защитником Церкви и критиком язычества (Тулаев 1993), но несколько лет спустя его вкусы резко изменились.

[160] Подробно о Скурлатове см.: (Верховский, Папп, Прибыловский 1996: 312–314).

[161] Нынешние русские неоязычники и национал-социалисты также зачарованы образом смерти и пишут о «любви к смерти», якобы имманентно присущей ведической традиции (Асов 1993б; Веденькина 1994).

[162] Примечательно, что, например, Ганичева с ними познакомил И. Глазунов. См.: (Бондаренко 2002).

[163] О его биографии см.: (Рождественский 1981–1982: 258; Верховский, Прибыловский, Михайловская 1998: 24–25; Луговой 1998а, 1998б; Митрохин 2003: 191–198; Шиженский 2012: 13–42).

[164] В конце 1990-х гг. пирамида, называвшаяся «Гермесом», рухнула и погребла под своими развалинами все дочерние организации.

[165] Подробно о нем см.: ( http://www.anticompromat.org/nazi-p/shiropaev.html ).

[166] Сегодня движением «Залесская Русь» руководит Илья Лазаренко.

[167] Об автобиографии Хомякова см.: (Хомяков 2006). См. также: (Верховский, Кожевникова 2009: 231–237).

[168] О критике Хиневича с православных позиций см.: (Чанышева 1999).

[169] ( http://www.freerepublic.com/focus/f-religion ). См. также: (Верховский, Кожевникова 2005: 113).

[170] Незадолго до своей смерти известный английский писатель и эзотерик Э. Бульвер-Литтон выпустил книгу о высокой цивилизации, якобы обитавшей в городах, расположенных глубоко под землей. Это были потомки людей, скрывшихся от древнего Потопа, некогда преобразившего земную поверхность. Им пришлось укрыться в пещерах, а затем жить в изоляции от земной поверхности. Там они овладели особой энергией («вриль»), которая помогла им достичь полного достатка, забыв о войнах, нищете и лишениях. Фактически писатель изобразил идеальное общество, обслуживающееся машинами-роботами. Вместе с тем в соответствии с колониальным духом своей эпохи он приписал его членам своеобразную этику: если какие-то живые существа оказывали им сопротивление (например, при заселении новых земель), те истреблялись безо всякого сожаления. Они считали: «Истребить то, что вредит обществу, – не преступление» (Бульвер-Литтон 1891: 127). Многие из этих идей вошли в золотой фонд мировой эзотерики.

[171] Сент-Ив д’Альвейдр предпочитал использовать для них термины «кельты» и «благородная раса». При этом он ассоциировал белый цвет с мудростью (Saint-Yves d’Alveydre 1884: 284).

[172] О страшных последствиях реализации этой программы и о ее связи с тоталитаризмом см.: (Ревич 1998: 180; Hagemeister 2011: 31–33). Тем не менее один из главных современных уфологов разделяет эту идею Циолковского и настаивает на том, что якобы речь идет о «законе Вселенной» (Ажажа 2002а: 75). Правда, он умалчивает о том, кто и когда обнаружил такой закон.

[173] В 1998 г. Россию постиг глубокий финансовый кризис, в конце 2004 г. на Украине произошла «оранжевая революция», положившая конец мечтам о «едином славянском государстве», а в феврале 2014 г. после новой революции Украина окончательно выбрала ориентацию на Европейский союз.

[174] В советские годы оказавшийся сиротой Березников прошел длинный жизненный путь от экскаваторщика до второго секретаря Самаркандского обкома партии. По его словам, параллельно он набирался духовного опыта, занимаясь эзотерическими науками.

[175] Того же мнения придерживается и известный уфолог В. Г. Ажажа, непонятно на каких основаниях приписывающий его «части российских антропологов» (Ажажа 2002б: 254).

[176] Но уже в другой книге Белов объявляет «атлантов-проторусов» пришельцами с Сириуса, хотя там же снова повествует о деятельности египетских жрецов по созданию «новой расы» (Белов А. И. 2007б: 192, 231–232).

[177] Но, судя по другой книге, она возникла только «после Потопа» (Белов А. И. 2007б: 232, 251).

[178] Не случайно его библиография включает антисемитскую книгу эмигранта-черносотенца Н. Маркова «Войны тайных сил».

[179] Побывав некоторое время помощником Мединского, он затем был отправлен в отставку.

[180] О сложности этой проблемы и особенностях ее современного публичного обсуждения см.: (Шнирельман 2003).

[181] Кстати, об этом А. Иванов (Скуратов) знал еще в 1970-х гг. (Иванов 2007: 94).

[182] Фактически автор лишь повторяет рассуждения К. Пенки, заявлявшего в 1877 г. о том, что индоевропейцы «всегда были победителями и никогда – побежденными».

[183] Отношение автора к евреям также весьма неоднозначно. Не вдаваясь в детали, отмечу лишь, что его эмоционально написанная книга об этом (Буровский 2004) грешит массой противоречий и тенденциозной манипуляцией фактами. В частности, обсуждая проблему Холокоста, автор опирается исключительно на сомнительные работы ревизионистов, называя их «учеными» и игнорируя или скрывая от читателя известные факты их тесных связей с неонацистами, расистами и антисемитами, что и заставляет их искажать факты. О малой компетентности автора в этой тематике см.: (Нискеров б. г.; Карполь б. г.; Эдельштейн 2012).

[184] Возможно, здесь сказывается лояльность автора Дугину, который преклоняется перед Виртом и, вслед за ним, всячески продвигает эту подделку.

[185] Принадлежность Аркаима именно ариям вовсе не является бесспорной. Как отмечала лучший отечественный знаток Ригведы Т. Я. Елизаренкова, поселки-крепости, подобные Аркаиму, связывались автором Ригведы именно с даса/дасью; арии таких крепостей не строили (Елизаренкова 1999: 195–219, 227). В свою очередь Вяч. Вс. Иванов предполагает, что население «Страны городов» относилось к восточным иранцам или же было смешанным, включая, кроме них, каких-то финно-угров и енисейцев (Иванов 2004: 58–63).

[186] Судя по археологическим данным, для самих жителей Аркаима «страна предков» располагалась на юге (Елизаренкова 1999: 227).

[187] ( http://otvet.mail.ru/question/15136758 ; http://content.foto.mail.ru/mail/alla_alla.07/_answers/i-117.jpg )

[188] Подробно об этом см.: (Шнирельман 2001а).

[189] Зданович оказывал поддержку описанным взглядам и иным способом, участвуя в конференции по «авестийской астрологии» в Москве в ноябре 2004 г., где он предлагал сделать Аркаим «национальной идеей России» (www.arctida.ru/articles.php?id= 32&page=1).

[190] (http//members.nbci.com/sinparsi/Gupsup/Russian%20Zoroastrians.htm).

[191] Этому поспособствовал гость из Индии, как-то сравнивший воды Караганки с водами священного Ганга.

[192] Об их критике со стороны православного священника, назвавшего такие группы «сектой аркаимитов», см.: (Гупало 2008).

[193] О деятельности Путенихина см. также: (Угаев 2006: 181–185).

[194] Правда, в дальнейшем, сам того не замечая, автор отказывается от этой идеи и делает колыбелью человечества Южный Урал. См.: (Путенихин 2006: 117–118).

[195] Ранее о планетарной природной катастрофе, ожидаемой в 2012 г., предупреждал журналист М. Речкин, ссылаясь при этом на «пророчество индейцев майя». См.: (Речкин 2003: 5, 37).

[196] При этом древних греков автор почему-то помещает на Апеннины. См.: (Путенихин 2006: 92).

[197] В другом месте он пишет о «славянских черепах», очевидно веря, что между языком и соматическим типом существует прямая связь. См.: (Путенихин 2006: 71).

[198] Такая идея сегодня разделяется некоторыми неоязычниками.

[199] Действительно, автор не забывает и о них. См.: (Путенихин 2006: 175–176).

[200] О поездке Путина на Аркаим и ее освещении журналистами см.: (Шнирельман 2009б: 305–307).

[201] ( http://www.1tv.ru/gordonkihot/pr=10025&pi=12487 ).

[202] О превращении Аркаима в коммерческое предприятие см.: (Шишкин 2009; Трунов 2009).

[203] В очередной своей передаче А. Гордон совершенно справедливо говорил о том, что такое «знание о прошлом» лишь унижает людей, и без того испытывающих комплекс неполноценности. Однако эту его мысль мало кто оценил.

[204] С аналогичным обвинением он выступал и в передаче «ГордонКихот» 19 сентября 2008 г.

[205] Примечательно, что на защиту Здановича тут же встали эзотерики и поклонники «арийской астологии», отказавшиеся понять, о чем именно была передача А. Гордона и за что специалисты критиковали Здановича. Сравнивая научное обсуждение проблемы с судом над Джордано Бруно (!), они бросились защищать «научную ценность Аркаима» от ученых (!), полностью игнорируя феномен антинаучного бума, который возник вокруг археологического памятника и в котором они сами деятельно участвовали (см.: http:// www.zoroastrian.ru/node/1456 ; http://www.zoroastrian.ru/node/1454 ). Ведь именно превращение памятника в «святое место» стало причиной того, что сегодня всякие научные работы там практически свернуты. Тем временем для главаря распущенного позднее неонацистского Славянского союза Д. Демушкина передача Гордона послужила поводом заняться расистскими рассуждениями на тему о превосходстве «нордической расы» и ее упадке из-за смешения крови ( http://www.demushkin.com/revisio/437.php ).

[206] Специалисты признают, что без дополнительных данных дешифровка Фестского диска невозможна (Godart 1997: 122–125).

[207] Ученые считают, что более вероятна его принадлежность готам.

[208] Речь идет об изображениях достаточно типичных для того времени колесниц, которые Гриневич либо сознательно, либо по неведению рассматривал в необычном ракурсе.

[209] Драматическую историю издания этой книги поведал основатель Русского физического общества и главный редактор журнала «Русская мысль» В. Г. Родионов. По словам этого энтузиаста и одновременно борца с «жидомасонами», чтобы поддерживать журнал и издать книгу Гриневича, ему пришлось продать квартиру и стать бомжом. Зато он организовал обсуждение книги в Киеве вначале в Институте археологии, где к ней отнеслись весьма скептически, а затем в Институте языкознания, где, по словам Родионова, местные филологи встретили ее с восторгом (Родионов 2008).

[210] Трехлебов является есаулом Кубанского казачьего войска и в начале 2000-х гг. поддерживал отношения с неоязычниками-инглингами.

[211] Впрочем, указанная книга А. С. Иванченко может быть и мистификацией. Этого автора и прежде ловили на подтасовках и фальсификациях (Бутинов, Тумаркин 1977; Яшкин 1978). Действительно, многое в данной книге вызывает сомнение – и приезд к нему, малышу, наставника из Тибета в 1940 г., и якобы его шестичасовая (!) беседа с Дж. Неру в Ташкенте, и предложение ему, беспартийному, отправиться замполитом с китобойной флотилией, якобы поступившее от Ю. Андропова, и его служба военным советником в Индонезии, и его работа с документами в США, Австралии и других странах. Вопреки его утверждениям, он не мог плавать на подлодке по поручению Сукарно и не был его советником в Индонезии, не посещал места Миклухо-Маклая на Новой Гвинее, не участвовал в походах китобоев, не изучал никакие документы в Сиднее, где он никогда не был, и т. д. (личное сообщение Д. Д. Тумаркина). Мало того, и издавший книгу О. Гусев искажал факты, назвав Иванченко «доктором исторических наук», хотя тот был писателем и не имел никакого отношения к исторической науке. Вопреки утверждению Гусева о том, что Иванченко никак не мог издать книгу, она в 1986 г. полностью вошла в сборник Иванченко «Там, за горизонтом» (Иванченко 1986). Но если то издание было действительно посвящено любимому герою Иванченко – Н. Н. Миклухо-Маклаю, то в новом речь шла по большей части о евреях, перед чем бледнели экскурсы в историю жизни Миклухо-Маклая. При этом роль евреев в истории России была подана в антисемитском духе. Кроме того, читателям навязывалась мысль о том, что слова русского языка представляют собой аббревиатуру и наполнены глубочайшим смыслом. Это одна из любимых идей самого Гусева. Всех этих сюжетов в первом издании книги не было. Правда, в книгу был вставлен текст статьи Иванченко, опубликованной в 1988 г. в журнале «Советская педагогика», где приводилось некое «письмо академика Н. И. Вавилова», которое, по Иванченко, было его значительно урезанной цензурой речью на чествованиях Миклухо-Маклая (Иванченко 1988: 95–99). В этом «письме» упоминались некоторые сюжеты, полюбившиеся Иванченко: о «казачьем атамане Охриме», якобы предке Миклухо-Маклая; о триединстве народов Древней Руси; о «человеколюбивой для белой расы народной философии русичей»; а также выступление против «иудеохристианства» во славу славянского язычества. Фигурировала там и «иудейская Хазария», якобы «докучавшая русичам». В оригинальной речи Н. И. Вавилова не только не было и намека на эти сюжеты, но вовсе не было ни единой фразы, которая бы перекликалась с данным «письмом» (ср.: Вавилов 1939). Очевидно, «письмо» было сочинено самим Иванченко. Судя по сюжетам, затронутым в его книге, и по содержащейся в ней полемике с академиками Б. А. Рыбаковым и Д. С. Лихачевым, ее завершение может быть датировано 1990 г., когда все это было весьма актуально. Сегодня трудно сказать, какая часть нового издания книги принадлежит самому Иванченко, а какая дописана Гусевым.

[212] Такие представления могли родиться только в военной среде, знакомой с шифровальной техникой, и не случайно среди учеников Шубина-Абрамова встречается немало военных.

[213] Как мы увидим далее, по этому пути и пошли Кандыба, Золин, Демин и другие любители «славянского арийства».

[214] Правда, вдобавок он активно посещал археологические музеи, знакомился с их экспозициями и называл это «изучением археологических коллекций». Кроме того, по его собственным словам, он неоднократно бывал в «археологических раскопах Европы и Азии», где пытался изучать инженерное искусство древних. См.: (Петухов 2009б: 397).

[215] В этом автор не просто выступал прилежным учеником В. И. Щербакова, но шел много дальше его (Петухов 1998б: 253).

[216] Пытаясь искать корни русского народа в гомеровской Трое, русские националисты, сами того не ведая, оживляли миф о троянском родстве, популярный у западноевропейских средневековых хронистов. Об этом см.: (Поляков 1996: 25).

[217] Эту идею Петухов сформулировал еще в начале 2000-х гг. Тогда он писал, что «история Европы, история Средиземноморья – это история вытеснения брахикефальных европеоидов кроманьоно-бореального типа долихокефальными метисами европеоидно-негроидного типа» (Петухов 2001: 411–412).

[218] ( http://juri-petuchov.ru/page.php?2 )

[219] Но такого «норманизма» в современной науке практически не осталось (Клейн 2009).

[220] Впрочем, он сохранил Северу почетное место «хранилища генотипа», якобы свойственного «суперэтносу» (Петухов 2009а: 247).

[221] Один из таких самодеятельных авторов пишет уже не об «арийском», а об «индоарийском» происхождении славян (Шамбаров 1999: 143).

[222] А уже 9 июня он участвовал в учредительном съезде Исламской партии возрождения.

[223] Нелишне отметить, что именно Глазунов финансировал издание сборника «Древность: арьи, славяне», содержавшего статьи Гусевой, Жарниковой и ряда других авторов, излагавших «славную историю древних ариев» для широкого читателя. Похоже, Глазунов увлекся этими идеями еще в советское время, когда он подружился с бывшим власовцем, основателем мюнхенского журнала «Вече» О. А. Красовским.

[224] А. Баков был одним из основных авторов проекта Уральской республики в 1993 г., а в 2012 г. он уже купил остров в Гвинее и объявил о начале строительства там «новой глобальной империи».

[225] Примечательно, что, много рассуждая об археологии, она ухитряется полностью обойтись без ссылок на работы археологов.

[226] Здесь Белов явно пользуется заимствованными у М. Бойс сведениями о том, что первая (арамейская) письменность пришла к персам от семитов и что жрецы относились к ней с подозрением, считая изобретением дьявола (см.: Бойс 1987: 63).

[227] Все эти идеи он развивал еще в середине 1990-х гг. в трактате, написанном во время Первой Чеченской войны (Белов 1996).

[228] Так прибалты были «наказаны» за отделение от России.

[229] Все эти рассуждения, по сути, воспроизводят фантастические идеи словенских «венедологов», использовавших их в борьбе за автономию в XIX в. и вновь обратившихся к ним в борьбе за независимость в 1980-х гг. (Тулаев 2000). Об этом см.: (Slapšak 1993: 194).

[230] О других вариантах этой модели см.: (Шнирельман 1999).

[231] Якобы еврейское происхождение князя современные неоязычники связывают с его матерью Малушей, называя ее хазаркой-иудейкой. Но некоторые авторы считают ее дочерью древлянского князя Мала, побежденного киевлянами. См., напр.: (Iванченко 1996: 22, 30). Имеется также гипотеза о том, что и князь Мал, и его дочь имели скандинавское происхождение и подлинное имя последней было Малфред. См.: (Скрынников 1997: 10). В любом случае она не имела никакого отношения к хазарам. Интересно, что во всем этом Безверхий и ему подобные следуют логике, которой в свое время придерживался Хьюстон Чемберлен, подозревая основателя ордена иезуитов Игнатия Лойолу в баскском происхождении, что якобы и заставляло того мстить «арийцам». См.: (Поляков 1996: 338–339).

[232] Подробно о роли свастики в современных русских неоязыческих движениях см.: (Гайдуков 1999б: 120–124). Одним из первых реабилитировал свастику и связал ее со славянским язычеством художник И. Глазунов на своей картине «Вечная Россия».

[233] Примечательно, что, несмотря на свою склонность доверять «Влесовой книге», Берегова избегает преувеличения роли свастики в славянской культуре.

[234] Многие факты и их интерпретацию он черпает из книги Р. Багдасарова (2001).

[235] К сожалению, к этому приложили руку и профессиональные археологи типа В. Е. Ларичева. Об этом см.: (Формозов 1995: 90).

[236] Рассуждая о «фальсификациях», Гусев с пиететом ссылается на построения ревизионистов, отрицающих Холокост или преуменьшающих его размеры. См.: (Гусев 2000: 182).

[237] Любопытно, что, подобно А. К. Белову, Гусев сознает, что такие взгляды были популярны в нацистской Германии. Он даже сообщает, что их придерживался А. Розенберг. Однако в отличие от Белова его это вовсе не смущает. См.: (Гусев 2000: 197).

[238] Все это подозрительно напоминает тирады генерала А. Макашова образца осени 1998 г.

[239] Примечательно, что в начале 2000-х гг. Антоненко был экспертом Комитета по геополитике Государственной думы РФ.

[240] Это переделанный автором иранский этноним «роксоланы», то есть «светлые аланы».

[241] Одновременно он утверждает, что уже в 5-м тыс. до н. э. на Севере вновь похолодало (Асов 1998д: 176).

[242] Очевидно, Барашков полагает, что древние не меньше его любили брать псевдонимы и заниматься мистификациями.

[243] А. Иванов (Скуратов) добавлял, что именно он создал Тору и построил Иерусалим и именно от него Авраам и остальные евреи получили свое религиозное учение (Иванов 2007: 279).

[244] Здесь явно слышатся отзвуки древней легенды, широко известной в Древнем мире, – от Саргона Аккадского до Моисея. Подобно ряду других сюжетов, этот был явно заимствован Асовым из Библии.

[245] Так он называет хапиру, тем самым вопреки всем источникам причисляя их к индоевропейцам. На самом деле, по наиболее правдоподобной гипотезе, хапиру принадлежали к миру древних семитов.

[246] В. М. Кандыба проявлял высокую активность в России в 1990-х гг., но затем переехал в Киев.

[247] Правда, он иногда путает Ницше с генералом Стерлиговым. См.: (Кандыба 1997а: 57).

[248] Нетрудно догадаться, что именно у Кандыбы этот метод заимствует Асов.

[249] О знакомстве с ними свидетельствуют такие знаковые термины и понятия, как «Русска Оселя», «Паленый Стан», «храм Яви на Сиян-горе», «троянцы-хатники» и др. См., напр.: (Кандыба Д. 1995: 106–107; Кандыба В. 1997а: 27, 46, 72).

[250] Но если охота на мамонтов велась в позднем палеолите, то китобойный промысел возник лишь в пределах последних двух тысячелетий и только у эскимосов.

[251] Идея о предке Иафете была очень популярна в средневековой Европе, когда многие хронисты пытались вести от него генеалогию своих народов. Об этом см.: (Поляков 1996: 29).

[252] Показательно, что Кандыба писал свои книги именно в те годы, когда в России бурно обсуждалась национальная идея.

[253] О критике построений Клёсова см.: (Клейн 2013а).

[254] Бывший сотрудник Института международного рабочего движения, специалист по итальянскому фашизму, сегодня – депутат Госдумы, член фракции КПРФ.

[255] ( http://forum.msk.ru/material/news/431383.html )

[256] Подробно об этом с эзотерической точки зрения см.: (Попов 2008: 165–180. См. также: Ваганов 2005).

[257] На самом деле кельтское оамическое письмо существовало в IV–VII вв. н. э. в узком географическом ареале, покрывавшем часть нынешней Великобритании и Ирландии, и нигде больше не встречалось (Фридрих 1979: 143).

[258] Сегодня это признает и Е. Лазарев, называя такие фигуры «геоглифами» (Лазарев 2009: 6–7, 159).

[259] Лазарев вначале работал в журнале «Наука и религия», затем стал редактором в издательстве «Вече».

[260] Гарвардский археолог С. Уильямс приводит другой пример подобного «открытия», сделанного когда-то в городке Лоуэлл недалеко от Бостона. Там местный учитель обнаружил причудливо расположенные камни и объявил их «мини-Стоунхенджем». Местное телевидение сделало даже фильм об этом. Однако выяснилось, что речь идет об остатках туберкулезного санатория, разрушенного в 1930-х гг. (Williams 1991: 27)

[261] Правда, некоторые журналисты спешили выдать его за историка. См., напр.: (Громов 1996).

[262] Сегодня установлено, что лабиринты создавались в 2 – 1-м тыс. до н. э. и были связаны с протосаамской культурой.

[263] О магическом, глубоко символическом смысле всех этих «полетов» см.: (Элиаде 1987: 183–187).

[264] Сведения о календаре майя восходят к работам фламандского путешественника Шарля-Этьена Брассера, первого переводчика хроник майя, узнавшего о них из книги испанского миссионера Диего де Ланды. По-своему интерпретируя данные этих хроник, именно Брассер выдвинул в 1864 г. идею, по которой майя якобы знали о гибели Атлантиды, произошедшей будто бы около 9937 г. до н. э. Об этом см.: (Jordan 2001: 56–57).

[265] Такие представления, с завидной последовательностью воспроизводящиеся поклонниками Гипербореи, восходят к известному источнику – идеям искателей «исконного индуизма», которые еще во второй половине XIX в. пытались доказывать, что все блага и достижения современной цивилизации были известны обитателям Древней Индии. Об этом см.: (Клюев 1999: 454–455).

[266] Показательно, что библиография, помещенная им в одной из своих последних книг и содержавшая около 80 названий, включала массу изданий по «атлантологии», но работы по археологии там блистательно отсутствовали. См.: (Атлантида и Гиперборея 2003: 503–506).

[267] Сегодня идея о родстве тюрков со славянами увлекает и ряд других русских писателей. См., напр.: (Статейнов 2009; Пензев 2007).

[268] Похоже, книга была написана В. В. Токаревым. С некоторыми изменениями и исправлениями она была переиздана под его фамилией в 2006 г. См.: (Токарев 2006).

[269] Подобно Демину они полностью игнорируют многолетние работы советских археологов на Соловецких островах, где были описаны и картографированы многочисленные памятники первобытной культуры, не связанные ни с какой «допотопной цивилизацией». См., напр.: (Куратов 1988; Мартынов 2010).

[270] «Академия» объединяет в своих рядах ветеранов силовых структур и правоохранительных органов.

[271] Более всего автор ссылается на В. Н. Демина, который служит ему непререкаемым авторитетом.

[272] Вообще, говоря о своих собственных экспедициях, автор лишь намекает на добытую им «уникальную информацию», однако о ее сути хранит загадочное молчание, обещая замечательные открытия в ближайшем будущем.

[273] Правда, позднее Демин и Лазарев заявили, что создатели фильма «искажали факты» и занимались «политизацией». См.: (Демин 2003б: 477; Демин, Лазарев, Слатин 2004: 149–150; Лазарев 2009: 26).

[274] Рогозин был создателем отдела Х, состоящего из экстрасенсов, в обязанности которых входила магическая охрана президента РФ. См.: (Первушин 2003: 559–563; Шнирельман 2012б: 104).

[275] Авторы передачи фактически основывали все свои рассуждения на «открытиях» Демина. См., напр.: (Писаренко 2006, № 48: 50).

[276] Порвав с Дугиным, он теперь представляется руководителем некоего Исследовательского центра Льва Гумилева и координатором Движения по защите прав народов.

[277] Примечательно, что в этом случае Асов правильно пишет термин «роксоланы», не превращая его в «рускаланов».

[278] Сходные аргументы можно найти и в книге Путенихина (2006).

[279] В ответ на мою газетную публикацию об «арийской проблеме» два молодых автора поместили в той же газете свой резкий ответ под достаточно красноречивым заглавием «Кто мы, если не арийцы?» См.: (Ларионов, Семенов 2001). На деле же Север представлял собой слабозаселенную пустыню, и, как показал К. Кобрин, в отличие от других колониальных держав России пришлось покорять там не населенную территорию, а негостеприимное холодное царство пустоты. См.: (Кобрин 2008).

[280] О детальном анализе этих верований см.: (Яшин 1994а).

[281] В апологетическом ключе сюжет об Окуневе и связанной с ним мистике звучал в передаче «Территория призраков», показанной по каналу ДТВ 28 июня 2008 г.

[282] В окончательной публикации эти цифры выросли в шесть раз, да и храм раздвоился. См: (Речкин 2003: 152–153).

[283] Речь идет об апокрифическом Тибетском евангелии.

[284] Такого рода сведения он почерпнул из популярного журнала «Свет. Природа и человек», пытавшегося с помощью сенсаций поднять свой падающий тираж.

[285] Этот автор является бывшим преподавателем кафедры геологии и географии Московского областного педагогического института.

[286] Советский инженер, не признанный научным истеблишментом, Молоканов в начале 1990-х гг. остался без работы. Тогда-то он и организовал Кубанскую народную академию и объявил себя ее президентом. Он вел семинары по русской истории, рассказывая слушателям о «русах-ариях» и их «огромных достижениях». При этом он основывался на «Влесовой книге». См.: (Молоканов 1992: 160–163).

[287] Более пространно Рыжков изложил все это на страницах своей книги. См.: (Рыжков 2002а).

[288] Это деление признают сами язычники. См., напр.: (Комлев 2002: 98–99).

[289] Интересно, что конфронтацию между православными сербами и мусульманами-боснийцами эти мыслители попросту игнорируют, по-видимому колеблясь, причислять ли последних к «белой расе».

[290] Среди московских языческих общин такой никогда не было.

[291] Похоже, впервые он заявил о себе в центральной прессе в 1989 г. См.: (Авдеев 1989).

[292] На самом деле в разных районах Европы христианизация происходила в разных условиях – где огнем и мечом, а где мирно, путем увещеваний. Похоже, что на Руси господствовал второй путь. См.: (Дряхлов 2007).

[293] Здесь он также следует далеко не бесспорным рассуждениям М. Бойс. См.: (Бойс 1987: 3–4, 8–9).

[294] Парадоксально, что, следуя Фоменко, этот самодеятельный автор вынужден отвергать и историю ариев как «мистику, за которой якобы стоят реальные ариане». См.: (Росс 1994в: 44–45).

[295] О симпатиях Истархова к Гитлеру, в частности за склонность нацистов к неоязычеству, см.: (Истархов 2000: 286–290).

[296] Тот же лозунг венчал и его более раннюю статью. См.: (Истархов 1998).

[297] О происхождении и фальшивом характере «Катехизиса» см.: (Дудаков 1993: 96–98).

[298] Широпаев начал свою политическую карьеру в эпоху перестройки в рядах православных националистов, но десять лет спустя он уже выступал убежденным язычником.

[299] Идею о том, что «имперский проект» был выработан «чужаками» и внедрен извне, Широпаев мог заимствовать у В. Бабинцева (Бабинцев 1993).

[300] Хомяков доказывает, что все это присуще только «белому человеку» и отсутствует у живущих на севере эскимосов. Тем самым он демонстрирует незнакомство с этнографическими фактами. Создание запасов мяса эскимосами и их соответствующие навыки и умения хорошо изучены. А «экономика запасания пищи впрок» является моделью хозяйствования, известной целому ряду обществ охотников, рыболовов и собирателей. Этот феномен сегодня описывается даже в учебниках по культурной и социальной антропологии. К «расовым характеристикам» он никакого отношения не имеет.

[301] Хомяков даже проводит сравнение архетипов, якобы свойственных «семитам» и «белым людям», и показывает их полную противоположность, причем, разумеется, не в пользу «семитов». При этом «семиты» оказываются абсолютными «чужаками» на уровне биологического вида. См.: (Хомяков 2003: 275).

[302] О хазарском мифе как части радикальной идеологии см.: (Шнирельман 2012а). Об этом также см.: (Дейч, Журавлев 1991: 135–136).

[303] Впрочем, не все неоязычники слепо следуют именно этой версии. Так эколог Б. А. Никитиных попытался обелить князя Владимира, заявив, что не он, а Ярослав Мудрый явился истинным крестителем Руси и именно последний-то и был «инородцем». См.: (Бутовская 1995).

[304] Вслед за Емельяновым он считал евреев зомбированным населением, роботами, находящимися в плену «древнеегипетской идеологии». См.: (Синявин 2001: 103).

[305] В декабре 2012 г. книга Пранова была признана Солнцевским судом Москвы «экстремистским произведением» и была включена в федеральный список экстремистской литературы.

[306] Примечательно, что выход рассмотренной книги совпал с резким ростом именно такой «партизанской войны» – погромами скинхедов на продовольственных рынках и их нападениями на «чужаков» на городских улицах. Причем все это делалось от имени «арийцев».

[307] И сама эта брошюра в несколько сокращенном виде была переиздана как приложение к книге.

[308] Об оккультных мотивах в его учении см.: (Чанышева 1999).

[309] Сегодня такие обереги в изобилии продаются на «эзотерическом базаре» Аркаима.

[310] Похоже, что идею столкновения Светлых и Темных сил как конфронтации арийцев с иудеохристианами он заимствовал из известной антисемитской книги Н. Маркова «Войны темных сил», изданной в Париже в 1928 г.

[311] Однако Центральная избирательная комиссия его кандидатуру не утвердила.

[312] Идея о связи царя Соломона с масонством, которую подчеркивал С. Нилус, неоднократно перепевалась в антисемитской литературе. Подробно о ксенофобии в работах Кандыбы см.: (Шнирельман 1999 г).

[313] Очевидно, Кандыба был знаком с учением Э. Геккеля, называвшего отцом Иисуса римского воина. См.: (Rosenthal 1997: 395). Это идет от немецкого востоковеда Пауля де Лагарде, который около 150 лет назад заявил, что выражение «Иисус бен Пантера» обязано своим происхождением римскому воину по имени Пантера, о котором якобы говорила надпись, найденная в Галилее. На самом же деле в древнем иудейском тексте из Галилеи фигурировало искаженное греческое слово «партенос», означавшее девственницу (Rose 1992: 143).

[314] Идею пребывания Иисуса Христа в Гималаях русские националисты позаимствовали из апокрифического так называемого Тибетского Евангелия.

[315] Сходную версию узурпации «истинного» христианства евреями излагает и Ю. М. Иванов. См.: (Иванов 2000: 50–51).

[316] От Кандыбы автора отличает только полностью негативное отношение к Сталину, в котором он видит «дикого горца», якобы мечтавшего о господстве монгольской расы над всеми остальными и для этого создавшего «Всесоюзное Грузинское Царство».

[317] Об этом см.: (Шнирельман 2012б. С. 124–125).

[318] Сегодня Широпаев дозрел до идеи разделения России на семь русских республик. Он стоит не за полный распад России, а за ее превращение в «федеративное содружество наций», где нация понимается не в этническом, а в политическом смысле. Правда, его соратник И. Лазаренко уточняет, что речь идет о «культурно-политическом смысле». Оба они убеждены в том, что проект «российской нации» провалился, так как на первом плане у населения России остается этничность. Об этом оба они говорили на X Старовойтовских чтениях, состоявшихся 22 ноября 2013 г. в Высшей школе экономики в Москве.

[319] На самом деле тот был академиком самопровозглашенной Народной академии, имевшей мало общего с наукой.

[320] Автор как будто всерьез полагал, что в XIII в. на Руси бытовал древнеславянский язык!

[321] СССР здесь – это «Соборная социально-справедливая Россия», а «предиктор» означает «жреца».

[322] В начале 2000-х гг. эта аббревиатура была заменена на более благозвучную КОБ.

[323] О ней см.: (Щукин 1994а). О критике этого произведения с позиций русского православного национализма см.: (Хомяков 1994б). О критике с неоязыческих позиций см.: (Перин, Гусев 1994; Истархов 2005). Особенно активным критиком КОБР выступал диакон А. Кураев. См. также на сайте ( http://antikob.livejournal.com/7077.html ).

[324] О тенденции сближения ислама и «ведического монотеизма» см.: (Мороз 2005б: 36–37).

[325] Эта идея была с восторгом встречена Истарховым. См.: (Истархов 2000: 123).

[326] Воспроизводится известный миф о «женах вождей», входивший в обойму советского бюрократического антисемитизма. Об этом см.: (Митрохин 2003).

[327] Правда, Петров был отправлен в отставку именно после его выступления на парламентских слушаниях в ноябре 1995 г.

[328] Существенно, однако, что они набрали почти в три раза больше голосов, чем православные фундаменталисты, объединившиеся тогда в движение «За Русь Святую».

[329] Получается, что «иудеи», силой навязывающие всем христианство, одновременно ненавидят и истребляют христианских священников!

[330] Корчагин считал Черномырдина «иудеем». См.: (Корчагин 2001: 18).

[331] Правда, его православие было далеко не христианским. Ведь он объявлял православие исконной идеологией русов с тех самых пор, как они появились на Земле.

[332] Кстати, сюжет змееборчества не специфичен для индоевропейцев. Он ассоциируется с вавилонским богом Мардуком, с египетским Ра и даже, отчасти, с израильским Яхве.

[333] Якобы неспособность евреев к творческой активности – одна из любимых тем антисемитов. Она обычно сочетается с идеей «похищения знаний» у соседних народов. См., напр.: (Иванов 2000: 9, 11–15, 17, 19).

[334] Правда, в одном из своих сочинений Петухов изображал гонения против славян-язычников результатом недопонимания и утверждал, что православная обрядность почти полностью совпадала с языческой. См.: (Петухов 1998в: 21). Лишь человек, воспитывавшийся в атмосфере атеизма, может во все это поверить.

[335] Вскоре автор объяснил, что это за враги. По его утверждению, «Запад сейчас полностью подчинен иудеям, правящим миром». См.: (Петухов 1998в: 18; 2008: 301).

[336] Примечательно, что, увлеченный присвоением истории евреев, Петухов даже нацистские концлагеря объявлял предназначенными для славян. О евреях в этом случае у него и речи не было! См.: (Петухов 2009б: 378).

[337] О Шишкове см.: (Русский биографический словарь. М., 1911. Т. 23: 316–320).

[338] О Новых правых см.: (Шнирельман 2005б; 2011б. Т. 1: 148–165).

[339] Г. Амодрюз начал свою карьеру с того, что еще в сентябре 1951 г. участвовал в создании в Цюрихе неофашистского антисемитского Нового ордена Европы, где почитался расовый миф о сверхчеловеке (Del Boca, Giovana 1969: 84–87).

[340] Но сегодня И. Лазаренко, выступающий лидером движения «Залесская Русь» и сопредседателем Национально-демократического альянса, стоит на антиимперской позиции.

[341] Несколько лет спустя Авдеев расстался с евразийскими идеями и сделал ставку на расовое учение.

[342] Надо иметь в виду, что Антоненко писал свою книгу в начале 1990-х гг., когда русское радикальное движение было на взлете и погромы вполне могли стать реальностью.

[343] Литературоведы уже не раз отмечали, что эта поначалу эстетико-эпатажная позиция порождает скольжение в сторону правого радикализма, и «заигравшиеся» литераторы и художники способны сделать свой существенный вклад в формирование в обществе фашистских настроений (см., напр.: Stodolsky 2007; Кукулин 2008; 2009). В конце концов, не кто иной, как Г. д’Аннунцио и Ф. Маринетти, в свое время поддержали Муссолини и не только своим искусством, но и политическими действиями заложили основы итальянского фашизма.

[344] Впрочем, на Украине встречалось и прямо противоположное мнение о пользе варяжского влияния и о том, что было бы невредно воспользоваться опытом предков и снова пригласить шведов, чтобы те помогли строительству Украинского государства. См.: (Яворський 1992: 69).

[345] Но некоторые авторы, напротив, видят в принятии христианства вполне положительное явление. См., напр.: (Iванченко 1996: 38–39).

[346] В этом они идут по следам ряда украинских ученых-эмигрантов, начиная с археолога В. Щербаковского.

[347] В 1990-х гг. его сын, П. В. Рубан (Святослав), стал первым заместителем председателя отделения «Рунвиры» в Киеве.

[348] Вскоре Плачинда занял пост почетного председателя названной партии и одновременно возглавил Киевскую организацию Конгресса украинских националистов.

[349] На самом деле оба этих автора реконструировали великую «русскую» предысторию и в своих фантазиях имели в виду прежде всего восточных славян.

[350] Еще в 1973 г. Плачинда, Билик и Р. Иванчук прослыли в глазах украинских коммунистических идеологов «идеализаторами патриархальщины». См.: (Про серйознi недолiки 1973: 78).

[351] Красуский написал свою брошюру сразу же после печально известного валуевского указа 1878 г., резко сузившего сферу бытования украинского языка и, по сути дела, дискриминировавшего его. Этим и объяснялся весь пафос этой брошюры.

[352] Версию об украх придумал в середине XIX в. А. Чертков. Она вскоре была забыта, так как ни один специалист ее не воспринял.

[353] Л. С. Клейн вполне справедливо относит их обоих к «эзотерической археологии». См.: (Клейн 2007).

[354] Этот прием, принятый многими советскими археологами, сегодня вызывает большие сомнения. См.: (Шнирельман 2013а).

[355] Другой украинский автор попытался представить возникновение украинского этноса результатом геологической необходимости! См.: (Мороз С. 1994).

[356] В 2012 г. Кифишин получил орден Андрея Первозванного от Русской православной церкви.

[357] В годы войны Даниленко служил в Смерше, и подозрительность к «проискам врагов» не покидала его до самой смерти, что он, видимо, и передал Шилову.

[358] На самом деле фигурирующая в шумерском эпосе страна Аратта располагалась либо на Иранском плато, либо даже в какой-то части долины Инда. Некоторые специалисты приводят серьезные доводы в пользу того, что ее обитателями были дравиды. Об этом см.: (Васильев, Гуров 1995).

[359] См., напр.: ( http://www.ateney.ru/rodoved/r034.htm ).

[360] На самом деле арийской идеей Каныгин заинтересовался во второй половине 1970-х гг. после переезда в Киев.

[361] «Триполизм» объявляется «украинским архетипом». См.: (Каныгин 1996: 200–201; 2001: 72).

[362] Здесь авторитетом ему служит антисемит Х. Чемберлен. См.: (Каныгин 2001: 106).

[363] Автор, похоже, не знает, что культ Митры возник много позднее.

[364] Профессиональные археологи предпочитают называть их крупными поселками, ибо по многим параметрам они не удовлетворяют дефиниции «город», равно как и триполье – дефиниции «цивилизация».

[365] То, что значительная часть трипольских памятников находится на территориях современных Молдовы и Румынии, и их полное отсутствие в Левобережье, в степной зоне Украины и в Крыму, ему не представлялось существенным.

[366] В начале 1990-х гг. апокалиптические настроения были на Украине весьма распространены.

[367] О нацистских тенденциях во взглядах Коваля см.: (Егорова, Смага 1992).

[368] Справедливости ради надо отметить, что в 1970 – 1980-х гг. упрощенная схема «матриархат-патриархат» в советской науке пересматривалась с учетом более сложных реалий, обнаруженных учеными, занимавшимися сравнительным анализом традиционных обществ. Но эти новые исследования остались вне поля зрения Лозко, воспитанной на классических трудах советского научного атеизма.

[369] Правда, Тилак и дату давал другую, и арийских предков помещал не на Украине, а на Северном полюсе.

[370] Это является отходом от учения Шаяна, подчеркивавшего современный характер своего учения, которое лишь включало «элементы древней арийской веры». Он указывал, что это учение «создано», а не возрождено. См.: (Шаян 1987: 140).

[371] С аналогичной проблемой, имманентно присущей расовой концепции, в свое время столкнулась и нацистская система образования в Германии. См.: (Cecil 1972: 145).

[372] Он был закрыт в 1998 г. по инициативе местных властей.

[373] Это один из центральных сюжетов антисемитского хазарского мифа. См.: (Shnirelman 2002: 83–85; Шнирельман 2012а: 124–129).

[374] На самом деле образ архангела Михаила очень значим для украинцев. Ведь он был избран покровителем Киевской земли и Киева еще в XII в. См.: (Сергiйчук 1992: 11–14; Пономарев 1994: 121–122).

[375] Эти идеи взяты из украинской эмигрантской псевдоисторической литературы. См., напр.: (Лiсовий 1996–1997: 16).

[376] На том же настаивают рунвировцы. См.: (Соколовская 1997).

[377] О книге Эстер как литературном источнике, ее датировке и ее реальном месте в идеологии древних евреев см.: (Лурье 1923: 81, 152–157).

[378] О праздновании Перунова дня см.: (Сварог, 1997, № 5: 41).

[379] На самом деле он является журналистом и исполняет обязанности первого заместителя главного редактора западноукраинской националистической газеты «За свободную Украину».

[380] Чтобы не раздражать Иран, А. Мартиросян подчеркивает, что если Армения и налаживает отношения с Израилем, то по «чисто гуманитарным» причинам, связанным с армянским религиозным и культурным наследием на территории Иерусалима. Правда, «арийское родство» противоречит идеям Иранской революции. Ведь, если «арийская идея» всячески культивировалась в Иране при шахе, когда Золотой век связывался с Ахеменидами и Сасанидами, после Иранской революции концепция исторического образования подверглась кардинальным изменениям, и исламская идея оттеснила арийскую на второй план. См.: (Ram 2000). Однако в контексте армяно-иранских взаимоотношений «арийская идея» сегодня имеет спрос и в Иране.

[381] Именно в этом университете 6–8 июня 2008 г. проходила международная конференция «Иран и Кавказ: единство и разнообразие», где среди прочих проблем обсуждалась роль мидян и парфян в этногенезе армянского народа.

[382] Подробно об этом см.: (Subtelny 1994; Абашин 2007).

[383] Еще в советские годы узбекская идентичность помогала людям сделать профессиональную карьеру в Узбекистане. См.: (Lubin 1981: 283–284).

[384] Образ Древнего Согда начал привлекать некоторых таджикских интеллектуалов на рубеже 1980 – 1990-х гг. Так как согдийцы говорили на восточноиранском языке, это помогало таджикам дистанцироваться от Ирана, влияние которого их пугало. См.: (Atkin 1994: 129, 136). Однако специалистам хорошо известно, что в отличие от согдийского языка таджикский относится к западноиранской группе.

[385] Впрочем, в последнее время Масов признает, что как тюрко-монгольские племена сыграли определенную роль в этногенезе таджиков, так и таджики сделали свой вклад в формирование тюркоязычных племен. См.: (Масов 2008: 518–519).

[386] С 1994 г. властями Таджикистана Негматову была поручена разработка «Программы комплексных исследований этногенеза и этнической истории народов Центральной Азии с древнейших времен до конца XX в.». При этом в своем подходе он фактически полностью опирался на советскую теорию этноса. Любопытно, что тогда же известный античниковед И. В. Пьянков, работавший в Душанбе, также нашел нужным подчеркнуть «особую роль Арианы в предыстории таджикского народа» и обнаружил «ближайших предков таджикского народа» в авестийских арьях. См.: (Пьянков 1995а: 39–55; 1995б: 32–34).

[387] Ранее в 2002 г. он издал книгу «Арийцы», а в последние годы стал истовым сторонником креационизма.

[388] Рассматривая эпоху Саманидов как высшую точку развития таджикской государственности, сегодня в Таджикистане принято считать последующее тысячелетие временем прогрессивного упадка, связанного с приходом тюркоязычных кочевников и вековой борьбой «арийских племен» с «тюрко-монгольскими кочевниками». Некоторые видят в этом «национальную катастрофу». См., напр.: (Масов 2008: 122, 226–231, 388–390, 396).

[389] Однако саки, похоже, говорили на восточноиранском языке, тогда как таджикский относится к западноиранским. См.: (Пьянков 1995б: 29).

[390] «Тюркский фактор» доставляет таджикам немало беспокойства, и они, в частности, винили его за подрыв единства Таджикистана в 1990-х гг. См., напр.: (Юсуф 1996). Между тем роль пантюркизма ими явно преувеличивалась. См., напр.: (Умнов 1996).

[391] Об инструментальном характере этого празднования говорит то, что после 2006 г. интерес таджикских СМИ к «арийской проблеме» быстро угас. И в 2009 г. власти Таджикистана планировали отпраздновать новый юбилей, на этот раз в честь 1310-й годовщины со дня рождения Ханифи. Иными словами, они почувствовали, что дружба с исламом дает гораздо большие дивиденды, чем арийство или эпоха Саманидов.

[392] Об этом см.: (Черных 2007).

[393] Аналогичным образом недавние выходцы из Скандинавии пытались оправдать свое переселение в США во второй половине XIX в. ссылкой на то, что Северная Америка была открыта викингами. См.: (Eisenberg 1982: 329).

[394] Корейцы начали переселяться в Россию только в 1860-х гг.

[395] Мало того, вслед за современными эзотериками он апеллирует к псевдонаучным разработкам Тилака и доказывает, что прародина арийцев располагалась в Арктике. См.: (Югай 2003б: 16, 21).

[396] Об этом см.: (Шнирельман 1998 г: 150).

[397] Об этом см.: (Шнирельман 2001а: 77–78).

[398] В 1990-х гг. в выпущенном в Баку школьном учебнике «Человек и общество» к «национальному духовному богатству» была причислена Авеста, созданная Зороастром, который тем самым включался в число родоначальников нации. См.: (Ализаде 1998: 11–12. Цит. по: Guseynova 2008: 846).

[399] Ученые помещают Арию на юго-западе Туркменистана.

[400] В начале 2001 г. Дурдыев попал в «черный список» из 19 туркменских писателей, поэтов и историков, якобы неправильно освещавших историю, причем их книги подлежали уничтожению. См.: (Демидов 2002: 102).

[401] Впрочем, когда ссылка на физическую антропологию усиливала его идеи, он ею всемерно пользовался. Например, краниологические различия между современными осетинами и аланами давали ему основание отрицать связь предков осетин с аланами. См.: (Гундогдыев 1998: 64).

[402] Эта тема, связанная с отстаиванием казахами прав на территорию республики, была настолько важной, что и спустя десять лет после распада СССР она все еще звучала на страницах казахского учебника. См.: (Шаймерденова 2000: 41).

[403] См. также: (Кызласов 1998).

[404] Этот сюжет упоминается, хотя и мельком, даже в некоторых вузовских учебниках по истории Казахстана, где со ссылкой на эти дешифровки предполагается, что саки, жившие в восточных и юго-восточных районах, были носителями тюркского языка. См.: (Кузембайулы, Эбил 1999: 28; Абдакимов 2002: 94).

[405] Такая версия ранней «борьбы за независимость» неизменно встречается в современных учебниках по истории Казахстана. См.: (Абдакимов 2002: 22, 73–74; Артыкбаев и др. 2006: 65–68; Садыков и др. 2006: 64–67).

[406] В доказательство Артыкбаев ссылается на византийских авторов, которые, как известно, архаизировали этнокультурную картину в Восточной Европе, перенося старые названия (скифы, саки) на новое тюркское население. См.: (Артыкбаев 2005: 260).

[407] Автор верит, что зороастризм возник в середине 2-го тыс. до н. э. См.: (Артыкбаев 2005: 111–113).

[408] В описании культуры «ариев-андроновцев» автор руководствовался книгой известного российского археолога Е. Е. Кузьминой. См.: (Кузьмина 1994).

[409] Об этом см.: (Subtelny 1994: 53).

[410] Этот подход, восходящий к эпохе позднего сталинизма, был разработан С. П. Толстовым, опиравшимся на автохтонистскую концепцию Н. Я. Марра. См.: (Толстов 1938). Накануне войны А. Ю. Якубовский применил этот подход, создавая схему происхождения узбекского народа. См.: (Якубовский 1941). С тех пор в основе советской версии этногенеза народов Средней Азии лежало положение о том, что «современные таджики и узбеки связаны в прошлом многовековой совместной жизнью, общностью культуры и быта и в известной мере и этнически». А их предков искали среди древнего населения Бактрианы и Согдианы. См.: (Монгайт 1955: 272). Американский историк Э. Оллуорт назвал этот подход «расиалистским». См.: (Allworth 1990: 239–242). Сегодня некоторые казахские авторы признают, что этот подход страдал определенной политизированностью. См.: (Ирмуханов 2001: 149).

[411] Еще определеннее этот автор высказался об этом после образования независимого Узбекистана. См.: (Ахмедов 1992).

[412] Описывая героическую борьбу древних племен Средней Азии с греческими и иранскими «колонизаторами», Эрматов фактически руководствовался высокополитизированными рассуждениями Толстова, но в отличие от того делал автохтонов тюрками. Ср.: (Толстов 1938: 184–186; 1943: 6 – 18).

[413] Авторы ссылаются на книгу К. Шаниязова, однако подобного рода утверждений в ней нет, хотя он и предполагал гипотетически, что какие-то группы тюрков входили в контакт с саками и массагетами. См.: (Шаниязов 2001: 8 – 12).

[414] Продвигать свои взгляды ему помогало его высокое административное положение: ректор Казанского педагогического института в 1967–1986 гг., директор Института языка, литературы и истории Казанского научного центра АН СССР и затем РАН в 1986–1996 гг., директор Института языка, литературы и искусства АН РТ в 1996–2000 гг. Кроме того, он был депутатом и затем председателем Верховного Совета ТАССР в 1980–1990 гг. и академиком-секретарем Отделения гуманитарных наук АН РТ в 1992–2001 гг.

[415] Более 15 лет Мажитов успешно совмещает научную работу с общественной деятельностью и пользуется доверием местной власти. В 1995–2002 гг. он был председателем Всемирного курултая башкир, а затем стал председателем Ассамблеи народов Башкортостана. В 1992 г. он был избран членом-корреспондентом АН РБ. См.: (Галлямов 2006: 125–126).

[416] Об историческом творчестве кандидата физико-математических наук Е. С. Омарова см.: (Масанов 2007: 67, 103, 107, 109–111).

[417] Как отмечал М. Ферро, бывшие колониальные общества создают себе историю теми же средствами, которыми пользовались колонизаторы, но эта история противоположна той, что навязывалась им прежде. См.: (Ферро 1992: 9).

[418] Аналогичная инверсия наблюдалась и в Индии, но там она получала двойной смысл. Во-первых, подчеркивая свое арийское происхождение, высшие слои индийского колониального общества пытались продемонстрировать свое духовное превосходство над британскими колонизаторами. Но, во-вторых, низшие слои кардинально пересматривали арийский миф и стремились сделать именно своих предков арийцами, чтобы доказать возможность альтернативного развития и построения совершенно иной социальной структуры. Об этом см.: (Figueira 2002: 157–158).

[419] Любопытно, что эта стратегия в точности повторяет ту, которую использовало индийское общество «Арья Самадж» более ста лет назад. См.: (Jones 1976: 166).

[420] Подробно см.: (Мезенцева 1994: 18–20, 25–38).

[421] Но он признавал домашние обряды, доказывая, что их вполне можно совершать самостоятельно, без посредничества жрецов. См.: (Мезенцева 1994: 68).

[422] Эти идеи Дайянанды были развиты его учениками, считавшими, что ведийские арии владели той сложной техникой, которую современный мир только еще открывает для себя. Некоторые доказывали, что западные ученые еще не дошли до того глубокого понимания физических явлений, которым обладали авторы ведийских текстов. Это создавало у индийцев позитивный настрой в отношении современной науки и техники и облегчало овладение ими. Это также помогало преодолеть убеждение в превосходстве Запада и обрести уверенность в своих собственных силах. См.: (Jones 1976: 162–164; Bhatt 1997: 182–183, 256; Gould 2004: 135–137). Но сегодня некоторые индийские авторы называют это «культурным шовинизмом», препятствующим движению Индии по пути прогресса (Sharma 2000: 167–168).

[423] Все эти идеи Дайянанда развивал вслед за своим наставником. См.: (Jones 1976: 31–32).

[424] Однако в этом он не преуспел, и термин «индус» казался многим предпочтительным в особенности тем, что он лучше годился для противопоставления себя мусульманам. См.: (Jones 1976: 251).

[425] В некоторых регионах отдельные деятели ИНК порой отходили от его теоретических установок, что позволяло им продуктивно взаимодействовать с активистами «Арья Самадж». Об этом см.: (Gould 2004).

[426] Примечательно, что если в конце XIX в. некоторые американские и западноевропейские мыслители были озабочены «вымиранием белой расы», то индусских деятелей тогда пугала угроза «вымирания индусской расы». См.: (Jones 1976: 288–289).

[427] Правда, когда уже после смерти Дайянанды развитие европейской санскритологии поставило под сомнение многие его идеи об арийском прошлом, его ученики почувствовали себя неуютно и всеми силами пытались дискредитировать европейских ученых и их индийских последователей. См.: (Jones 1976: 164–165).

[428] О взаимоотношениях британцев с  читпаванами см.: (Cashman 1975: 17–44).

[429] Книга Тилака вышла в русском переводе, однако, к сожалению, без научных комментариев. См.: (Тилак 2001).

[430] Ее русское издание тоже вышло без научных комментариев. См.: (Уоррен 2003).

[431] Но специалисты по ведийской литературе, начиная с Ф. М. Мюллера, убедительно доказывали, что  веды возникли не ранее второй половины 2-го тыс. до н. э. См., напр.: (Thapar 1989–1991: 255).

[432] Позднее была показана ненадежность опоры на астрономические данные, содержащиеся в Ригведе. См.: (Gonda 1975: 21).

[433] В то же время он отказывался понимать под  дасью врагов ариев и видеть в столкновении с ними воспоминание о покорении ариями Индии. Для него дасью однозначно отождествлялись с легендарными врагами Индры. Похоже, что его привлекал не столько поиск научной истины, сколько возможность дискредитации трактовок, выдвигавшихся европейскими учеными. См.: (Тилак 2001: 159–161).

[434] Один из специалистов называл Тилака искусным мифотворцем, который оказывался в плену своих собственных мифов. См.: (Cashman 1975: 218–219). См. также: (Thapar 1996: 9).

[435] Тилак часто использовал термин «арийская раса». Но в его устах он не имел какой-либо жесткой связи с биологией. Ведь наряду с ним в его книге можно встретиться и с «человеческой расой», и с «ранними человеческими расами», и с «арийскими расами». В то же время он знал о спорах ученых относительно связей между языком и «расовым типом». Сам он обходил их стороной и, похоже, под «расами» понимал «культурные группы». Примечательно, что, по его мнению, Арктика была прародиной всего человечества, а не только «арийской расы». Сторонником полигенизма он, похоже, не был.

[436] Тилак настаивал на том, что теория Арктической прародины якобы подтверждалась геологическими и археологическими исследованиями. См.: (Тилак 2001: 374). Но и это была явная натяжка. Сегодня же его теория рассматривается как научный курьез. О научной критике «полярной гипотезы» и ее мифологической основе см.: (Бонгард-Левин, Грантовский 1983: 7–9; Куклина 1985: 162–175, 180–185; Bongard-Levin 1980; Williams 1991: 140–144; Godwin 1993: 11–13).

[437] Действительно, ведь веды «возникли много тысяч лет назад и были без изменений передаваемы с тех пор». См.: (Тилак 2001: 71).

[438] Основываясь на предшествующем опыте общения с ним, умеренный политик Гокхле незадолго до своей смерти упрекал его в безответственности, отмечая, что тот был в состоянии побудить массы к безрассудным поступкам. См.: (Johnson 1973: 189).

[439] Подробнее о взглядах Тилака на самоуправление для Индии см.: (Brown 1965: 79–95). Сам термин «сварадж» был выдвинут на очередной сессии ИНК в Калькутте в конце 1906 г.

[440] Об этом см.: (Фаликов 1994: 97).

[441] Подробно о нем см.: (Мезенцева 1985: 59–85; Noorani 2002).

[442] Термин «хинду» впервые появился у древних персов, которые относили его к тем, кто жил к востоку от Инда. Затем в том же значении его использовали арабы. А в эпоху Средневековья иранский термин «индус» использовался преимущественно иноземцами для «идолопоклонников», то есть немусульман, и имел негативный смысл. Сами индусы тогда себя так не называли. См.: (Thapar 1989: 222; Kotani 2000: 5–8).

[443] Сегодня можно говорить об условности этого термина, уходящего корнями к колониальной историографии и переписям. Тем не менее «индусская нация» конструировалась некоторыми индийскими просветителями со второй половины XIX в. Об этом см.: (Ванина 2014: 149–151, 153–154).

[444] Хотя Мезенцева ставит это под сомнение (Мезенцева 1985: 80–81), скорее можно согласиться с Б. И. Клюевым, отметившим, что, будучи атеистом, Саваркар ощущал себя членом индусской общины. А Голвалкар прямо называл взгляды Саваркара «атеистическим индуизмом». См.: (Клюев 2002: 198, 234).

[445] По словам Мезенцевой, Саваркар сознательно преувеличивал и мистифицировал единство индусов и гомогенность их культуры. См.: (Мезенцева 1985: 63).

[446] Христианство и ислам также рассматриваются индусскими фундаменталистами как пришлые «семитские» религии. Иногда лидеры фундаменталистов ставили их в один ряд с коммунизмом как могущественные силы, стремящиеся поглотить индусов. См.: (Jaffrelot 1996: 197).

[447] Примечательно, что убийцей Махатмы Ганди был Натхурам Годсе, член «Хинду махасабхи» и РСС, один из помощников Саваркара.

[448] Термин джати изначально связывался с кастой, то есть с эндогамной группой, границы которой задавались религиозными принципами. Поэтому «раса» понималась в Индии иначе, чем это принято в европейской науке.

[449] В частности, так к этому движению относился Дж. Неру (Goodrick-Clark 1998: 59).

[450] В 1930-х гг. образ Гитлера был популярен у индусских радикалов, и они с готовностью поддерживали контакты с Савитри Деви, которая в свою очередь разделяла основные положения Хиндутвы (Goodrick-Clark 1998: 44–45, 51–53).

[451] Подробно о нем см.: (Мезенцева 1985: 111–127).

[452] Правда, некоторые положения этой книги настолько выдавали ее нацистские истоки, что в РСС ее стремились не афишировать. См.: (Bhatt 1997: 200–201).

[453] Голвалкар выступал и за незыблемость кастовой системы. См.: (Бельский 1984: 60–63).

[454] В 2006 г. РСС официально отказалась от книги Голвалкара как не отражающей истинную позицию движения.

[455] По этой причине Дж. Неру видел в коммунализме «индийскую разновидность фашизма».

[456] Times of India (Delhi). 1968. December 31, Об этом см.: (Клюев 1978: 121–122).

[457] Показательно, что сегодня внук Индиры Ганди, Варун Ганди, является членом «Бхаратийя джаната партии», стоящей на позиции «индусского национализма». Следует отметить, что некоторые деятели ИНК отдавали должное «индусскому национализму» еще в годы британского владычества. Подробно об этом см.: (Gould 2004).

[458] Об истории БДП, которая до 1980 г. имела название «Джан сангх», ее идеологии и тактике см.: (Bhatt 1997: 215–217; Клюев 1999: 460–464; 2002: 219–220).

[459] Но, как сегодня известно, сама западная индология в эпоху своего становления опиралась на сведения, почерпнутые у брахманов, склонных идеализировать домусульманский период. См.: (Ванина 2007: 494–495).

[460] См. также показательную дискуссию: (Lamberg-Karlovsky 2002).

[461] Об этом см.: (Sharma 1978: 30).

[462] Об этом см.: (Ratnagar 2007: 368–372).

[463] Об этом см.: (Thapar 1996: 16–17; 2000c: 602; Witzel, Farmer 2000).

[464] О деятельности издательства «Голос Индии» см.: (Lele 2000: 22–29; Bergunder 2004: 91).

[465] По словам Ромилы Тхапар, эта концепция больше связана с идеологическими и политическими соображениями, чем с археологией. См.: (Thapar 1996: 16).

[466] Между тем такой подход вызывает протест у интеллектуалов-тамилов. Они не перестают доказывать, что хараппская цивилизация была создана их собственными предками. См., напр.: (Madhivanan 1994).

Содержание