В основном, в очерках в этой книге рассказывается о людях, чья жизнь оставила заметный след в жизни нашей страны. Но нет числа потенциально великих поэтов, художников, писателей, инженеров, мыслителей, ученых, загубленных репрессивным режимом. Они возили землю в тачках и умирали от голода и болезней. Их замерзшие трупы использовали вместо шпал при прокладке временных железных дорог на пути в Воркуту [1]Бушин В. С. Гении и прохиндеи. М.: Алгоритм, 2004. 512 с.
. Их имена затеряны в архивах ГУЛАГа, МГБ, МВД, ФСБ… Никто и никогда не назовет их. Не дать их забыть может только музыка. Пусть звучит у нас в душах реквием по ним. Об этом предлагаемый очерк.

В первой половине XX века великий американец Лонгфелло был чрезвычайно популярен в России. Великий русский поэт Иван Бунин перевел на русский язык «Песнь о Гайавате» Лонгфелло. Так перевел, что сохранилась не просто поэзия, но и музыка этой поэмы. Это было волшебство. Эта музыка звучала в душах российских мальчиков и девочек потом многие годы. До старости. Эта внутренняя музыка помогала некоторым из них пережить ужасы и тяготы последовавших страшных лет.

Этому нет рационального объяснения. В самом деле, как могут облегчить жизнь узников тюрем звучащие в душе строки о подвигах Гайяваты, о том, как строил он пирогу, как дружил с могучим Квазиндом? Это звуки той прекрасной свободной жизни, где курят «трубку мира», где живет гусь серый Вава, цапля серая Шухшуга и глухарка Мушкадаза. Пусть психологи отвечают на этот вопрос.

Этот мой рассказ о двух таких мальчиках — художнике Владимире Зотове и ботанике Владимире Дегтяреве.

Из давнего детства в старинном русском городе Калуге, из окрашенных в элегические пастельные тона воспоминаний о замечательных людях, которые могли бы составить славу нашей науки и страны, но попали в жернова пролетарской революции. Они не успели прославиться, как другие мои герои в этой книге. Но их судьбы так типичны для России этого времени, что рассказ о них может дать важные добавления к уже сказанному.

В 1963 г. прекрасной северной осенью наша небольшая экспедиция отправилась на Соловецкие острова с волшебной задачей поиска и выделения культуры светящихся бактерий. Не место здесь говорить о предмете и обстоятельствах этой экспедиции.

Жители Юга не знают впечатлений от тончайших оттенков цвета неба, воды, облаков — все переходы серебристо-серого, жемчужного, розового, зеленовато-голубого, чисто белого и бело-розового, бело-голубоватого, ярко-оранжевого и темно-красного. Море, в самом деле, бывает чисто белым — в нем отражаются чисто белые, сгущенные из тумана облака, сквозь которые пробивается рассеянный солнечный свет. Тихо. Неслышно увлекаемая течением плывет лодка, (см. очерк о Н. Перцове — глава 39).

Сказочны Соловецкие острова на Белом море. Большие и маленькие озера, как разбросанные в тайге зеркала, отражают в неподвижной воде острые вершины елей. Нет лучше места на Земле для сосредоточенности и возвышенных мыслей. Здесь в начале XV века схимники Зосима и Савватий положили начало Соловецкому монастырю — одному из крупнейших монастырей России. А в 1584–1594 гг. из огромных многотонных валунов были построены крепостные стены. Золотые купола соборов и церквей отразились в воде Святого озера. Тысячи паломников — «трудников» — многие годы по обету строили монастырь, прокладывали по островам дороги и соорудили огромную дамбу, соединяющую большой Соловецкий остров с островом Большая Муксалма. Соловецкую крепость хотели не раз захватить шведы и англичане. Во время Крымской войны в 1854 г. англичане на трех корветах с 57-ю пушками атаковали Соловецкую крепость — монастырь. И были отбиты «инвалидной командой» из 50 пехотинцев и 5 артиллеристов, имевших 8 орудий. Нет не сплошь добром была проникнута жизнь древнего монастыря. С конца XVI века до начала XX Соловки были местом ссылки религиозных и политических преступников. Жизнь некоторых из них была ужасна — их держали в глубоких ямах, куда бросали пищу и одежду. Жестокие нравы были у всех вариантов религий.

В советское время монастырь был закрыт и вместо него был создан концентрационный лагерь. Среди прочих, в нем содержались члены свергнутого Временного правительства. В первые годы жизнь в концлагере была причудливо либеральна. Издавался даже журнал Соловецкого Лагеря Особого Назначения = СЛОН (!), в журнале печатали статьи заключенных по вопросам геологии, биологии, истории… Но затем эти либеральные отклонения кончились. Померкли ужасы прошедших веков. После начала Горбачевской перестройки было опубликовано не мало статей об этом. Создан страшный фильм («Власть Соловецкая»). А в последние годы Соловки «возвращены» православной церкви.

…Не только светящиеся бактерии были нашей целью. Незадолго до нашей экспедиции в журнале «Природа» была опубликована статья П. В. Виткова о кедровой роще на Большом Соловецком острове. Кедр — сосна сибирская — почти не заходит западнее Урала. Было интересно познакомиться с этим чудом подробнее.

Автор этой статьи оказался замечательным человеком. Павел Васильевич Витков — учитель истории — был в то время директором соловецкой школы и занимался изучением истории Соловков Советского времени. Это было трудным делом не только из-за практически полной недоступности архивных материалов, но и невыносимости для сердца событий этой истории. Но когда он говорил о Соловецком (конц) лагере Особого Назначения (СЛОН) до 1930-х годов в его рассказе слышались даже идиллические мотивы. Он рассказал об академике Дегтяреве — знаменитом ботанике — заключенном Соловецкого лагеря — который создал на Соловках уникальный ботанический сад, находился в переписке с ботаниками разных стран, присылавших ему на Соловки, в концлагерь (!) семена и саженцы редких растений, которые он акклиматизировал и выращивал в этом полярном ботаническом саду. Сад этот состоял из отдельных участков в разных местах Соловков. Однако план-карта этих посадок не сохранилась. Сохранилась лишь посаженная Дегтяревым кедровая роща у хутора Горки, о которой Павел Васильевич и написал статью в Природе. Это были в самом деле вполне взрослые (прошло около 35-ти лет) деревья. На них бывает урожай орехов и потому прилетают кедровки и кормятся белки.

Владимир Семенович Зотов в молодости и в последние годы жизни

Мысль об экзотических (из Японии и Мексики!) растениях, прижившихся среди черники, морошки, карликовых березок или даже под пологом могучих соловецких сосен, показалась мне чрезвычайно увлекательной. Однако искать эту экзотику, не имея плана местности, — бессмысленно. Можно вспомнить аналогичную ситуацию в «Острове сокровищ» Стивенсона…

Удивительная вещь сплетение «линий жизни». В 1936 г. моего отца Э. Г. Шноля выпустили — освободили — из концлагеря. При замене палача Ягоды на палача Ежова часть (отбывших срок!) заключенных отпустили, тем более при диагнозе «безнадежно больной». Ближайший к Москве город, где ему разрешили жить, была Калуга. Наша многодетная семья — четыре брата, одна сестра, при единственной в семье работающей — матери, учительнице русского языка и литературы, с тяжело больным отцом — оказалась в этом прекрасном городе в очень трудном положении.

Не знаю, были ли знакомы родители до Калуги с семейством Зотовых. Владимир Семенович и Софья Матвеевна с дочерью Соней и сыном Егором жили в собственном небольшом доме почти на краю города. На параллельной улице, внизу, ближе к Оке был (и есть до сих пор) дом К. Э. Циолковского. Владимир Семенович был художником. В доме на стенах были его картины. Сам он — высокий, подтянутый, красивый представлялся мне образцом аристократизма. Но мне было всего 8—10 лет и эти впечатления я осознал много позже. А в те трудные довоенные годы семейство Зотовых неоднократно помогало нам выжить — младших (и старших, однако!) надо было кормить, и мать часто посылала меня к дяде Володе и тете Соне попросить на время деньги или сахару, или еще чего-нибудь. Мне очень нравились эти поручения — через весь город с Востока на Запад, через центр, потом мимо замечательного Краеведческого музея, по старым улицам с одноэтажными деревянными домами в уютный приветливый художественный мир Зотовых.

Жизнь в Калуге, как и во всех других городах центра России, была очень трудной. Нормальное продовольственное снабжение было только в Москве. После «Договора о ненападении» с фашистской Германией, на Запад устремились эшелоны с зерном и нефтью. Из магазинов исчезло даже самое необходимое. За хлебом нужно было становиться в очередь с вечера. Всю ночь активисты, рожденные обстоятельствами, проводили перерегистрацию: на руке химическим карандашом писали номер очереди, а если кого при очередной проверке не оказывалось — номер пропадал, а оставшимся писали другим цветом новый, меньший номер. К открытию магазина утром у его входа собиралась раздраженная и агрессивная толпа. В давке вполне могли вытолкнуть из очереди — и все. Жаловаться было некому. Эту закалку до войны прошли миллионы советских людей. К этому добавилась война с Финляндией, ужасные 40-градусные морозы зимой 1940 г. В углах бревенчатых стен комнаты, где лежал умиравший отец, не таял иней. Нам помогали оставшиеся в Москве друзья — семейство Пекелисов, соседи Краснощековы, Агафья Дмитриевна Карева, работавшая с мамой в одной школе и более всех — Зотовы.

Мы покинули Калугу 10 октября 1941 г., когда в Калугу, защищаемую почти безоружными ополченцами и немногими кадровыми военными разрозненных отступающих частей, со стороны Серебряного бора уже входили немцы, — на последнем эшелоне с вывозимыми семьями командиров Красной Армии. Нас не брали туда. Упросила в слезах за нас Агафья Дмитриевна.

Прошло 35 лет. Я не был все это время в Калуге. Дом на улице Салтыкова-Щедрина, где мы жили, сгорел во время войны. Сгорела отцовская библиотека. Погибли все его труды — рукописи написанных им книг. Он завещал нам — братьям — издать их, когда вырастем, и это станет возможным. Книги по философии религии, биологическим основаниям этики и того, что он называл «стиль». Не пережили войну наш самый младший брат — Иосиф — и сестра Элина.

Я ехал в Калугу с лекциями для учителей-биологов. Я уже знал, что Зотовых выселили из их дома — понадобилась земля для весьма важного строительства — там построили большие современные дома для элиты — сотрудников обкома и райкомов КПСС. Зотовым дали тесную двухкомнатную квартиру в стандартном «хрущевском» доме.

Дверь мне открыл дядя Володя. Я не предупредил о приезде. Взглянув на меня, он протянул мне руку и сказал «Здравствуй, ты вырос». А я еще подыскивал слова, как представиться. Это было поразительно. Он видел меня 35 лет назад, мне было тогда 11 лет. Сейчас перед ним был довольно пожилой, сплошь седой (чуть не сказал — «университетский профессор»…)…В моих рассказах ему о нашей семье, о прошедшем времени, о моих, особенно общебиологических занятиях, я дошел до Соловецких островов. Было видно, что он взволнован. Волнение это было все также аристократически сдержанным. Он спросил — «Откуда ты взял, что Дегтярев был академиком?». Я сослался на П. В. Виткова. Он подумал и принес мне из другой комнаты напечатанный на машинке, аккуратно переплетенный рассказ «Мексиканец» с художественно нарисованной картой дендрологического питомника. В создании этого питомника под руководством В. Н. Дегтярева он участвовал, когда также был узником Соловецкого Лагеря Особого Назначения. Он сказал: «Прочти этот рассказ».

Карта Дендрологического питомника на Большом Соловецком острове (рис. B. C. Зотова)

Владимир Николаевич Дегтярев

А я прочел и осмелился спросить, как он оказался на Соловках? Он сказал «Я легко чувствую себя в разговоре с тобой. Это для меня необычно»…

В. С. Зотов был одним из основателей российского движения скаутов [1]Бушин В. С. Гении и прохиндеи. М.: Алгоритм, 2004. 512 с.
. Высокие идеалы дружбы, помощи и защиты слабых, честности и бесстрашия — основа движения скаутов. Это движение должно было воспитывать новых граждан России. Эти высокие идеалы были несовместимы с идеологией большевизма. Советской власти были нужны «беззаветно преданные делу партии Ленина-Сталина пионеры». Не отказать в проницательности вождям большевиков. Вместо скаутских клятв верности принципам гуманизма, зазвучала клятва «В борьбе за дело Ленина — Сталина будь готов!». Готов ко всему. Без заветов. Самоотверженно. К отречению от отца и матери, братьев и сестер, от добра и сострадания. Будь готов!

А руководителей скаутского движения арестовали, и мало кто из них остался в живых. Один из них — замечательный человек, художник В. С. Зотов.

Остался последний сюжет в этой, хотя и краткой, но очень многомерной истории. У меня в руках была карта Острова Сокровищ!

Мой высокочтимый друг, выдающийся ботаник, многие годы занимавшийся северной флорой, доцент Московского Университета — Владимир Николаевич Вехов (см. главу 39) как раз изучал флору и растительность Соловков. Он прочел рассказ В. С. Зотова и поехал на Соловки. Несколько сезонов искал он посадки Дегтярева. И не нашел. Наверное, они погибли, как погибло бесчисленное множество замечательных людей, как сгорели неизданные труды моего отца, как стерлись из памяти потомков примеры самоотверженности и благородства безымянных героев, которые могли бы составить основу силы и славы нашего Отечества.

В. С. Зотов и В. Н. Дегтяреве оба были узниками Соловецкого концлагеря в начальный период его существования с относительно либеральными порядками. Кончился этот «период либерализма» ужасно. «Сверху» была дана «лицензия» на расстрел нескольких сотен заключенных для устрашения остальных. В этой операции устрашения и погиб В. Н. Дегтярев. Как именно погиб — осталось неизвестным. Он не был академиком, он был самобытным и экстравагантным человеком. И поэтому он был обречен.

Мексиканец

(Рассказ В. С. Зотова)

«Клянусь черепахами Тесмана это был человек»

Д. Лондон.

Это не биография, но лишь поспешный набросок воспоминаний о человеке необычайном. Его стремления и поступки были своеобразны, жизненный путь — исключителен. Он выделялся ярким пятном на сером фоне людей ничем не выдающихся, обычных в повседневности. Ни одной вполне достоверной даты. Ничто из рассказанного им не было записано под свежим впечатлением. Не были заданы вопросы, которые помогли бы полнее узнать события его жизни и лучше его самого.

Человек среднего роста, черноволосый и загорелый. Его возраст трудно определить. Ему пятьдесят лет, но он удивительно подвижен. Он похож на испанца — нос крючком, как у хищной птицы, тонкие губы, выдающийся вперед подбородок. Лоб пересечен несколькими глубокими морщинами. Лицо подвижное, постоянно меняющее выражение. 1Даза карие, почти черные. Во взгляде что-то странное: смотрит на вас в упор и в то же время куда-то мимо. Это от того, что один глаз у него вставной.

На нем пламенно-красная блуза, заправленная в коричневые брюки внушительного вида с поношенным кожаным ремнем. На голове белая фетровая шляпа с широкими полями. Обувь — тяжелые башмаки; прочность заменяет изящество.

Он чуть-чуть сутуловат. Голова и шея слегка вытянуты вперед, словно он всматривается. Руки держит так, как будто собирается схватить. Вся его фигура выражает устремленность.

Держится просто. Но все его движения как-то слишком порывисты. И говорит он всегда в повышенном тоне. Когда же особенно увлечется, в его голосе звучат хрипловатовизгливые нотки, напоминающие верещание рассерженной белки. Стремительные фразы сопровождаются всевозможными восклицаниями на русском, испанском, английском и французском языке. Все это делает его речь настолько оживленной, что люди чинного склада, не в силах ее выносить. Они считают человека в пламенной рубахе несносным болтуном, чудаком, фантазером, наконец просто сумасшедшим.

— Кто он такой?

— Мечтатель и практик.

— Как его имя?

— Владимир Николаевич Дегтярев, но у него есть еще прозвище «Кветцаль».

— Откуда он и к чему стремится?

— Об этом будет сказано дальше.

Владимир Николаевич Дегтярев родился в 1886 г. в Петербурге. Сведения о его родителях убийственно скудны. Отец дворянин и талантливый скрипач, по-видимому, имел широкий круг знакомств в среде музыкантов, художников и артистов. О матери ничего не известно, кажется она рано умерла. Однажды Владимир Николаевич упомянул, что у него есть сестра очень на него похожая. Другой раз, когда разговор зашел о русско-японской войне, выяснилось, что в цусимском бою погиб его брат (неизвестно родной или двоюродный). Этим исчерпываются все сведения о родственниках.

Кажется семья Дегтяревых постоянно проживала в Петербурге, перекочевывая на лето в Финляндию. Но был длительный период обитания на Кавказе, в Туапсе. Наиболее яркие годы детства Владимира Николаевича прошли именно здесь. Всякому кто знал его, легко представить себе, какой это был живой мальчик. Скорый на всякие затеи, он по всем вероятиям, не отличался большой усидчивостью в учении. Он сам говорил: «меня очень часто ставили кариатидой» т. е. в угол.

Француженка-гувернантка однажды сказала ему:

— Вуаля, вуаля Воледья! By заве сампль тогшонэ у повг бюшегон! Ви будьете пгастой тряпичник или очьень бьедный дговогуб.

Эти слова он очень хорошо запомнил и встретив свою воспитательницу много лет спустя, Владимир Николаевич сказал ей:

— Ваше предсказание, мадам, исполнилось! Я очень бедный дроворуб. Из меня не вышло толка.

Преувеличивал ли Дегтярев свой неуспех в жизни — не беремся судить, но отметим, что не раз он жаловался:

— Вы знаете, мне чертовски не везет. Я трачу массу сил впустую. Я почти добиваюсь своего, но как только дело близится к завершению, все сразу рушится. И снова мне приходится приниматься за дело с самого начала.

Трагический случай в годы детства определил линию его жизни. Он упал из окна второго этажа и выбил глаз. Вставили искусственный, но мальчик уже не мог поступить ни в лицей, ни в кадетский корпус, как хотел его отец. Он вырос и по собственному влечению избрал работу садовода. Богатая флора Кавказа и мечты об экзотических растениях пробудили в нем интерес к садоводству. Он работал упорно и с большим увлечением. Занятие не требовало большой теоретической подготовки, а по своей натуре он был практик.

Мы лишь мельком знаем о поездке Владимира Николаевича в Японию с одним состоятельным человеком. Он привез из страны Восходящего Солнца много семян и саженцев самых разнообразных растений. После этой поездки были завязаны отношения с Ботаническим садом, а затем с Академией наук. Владимир Николаевич получил поручение закупить в Америке семена для выращивания и акклиматизации растений в России.

Дегтярев едет в Америку, до Гамбурга по железной дороге, а дальше через моря и океан на четырехмачтовом паруснике. В Новом Свете он энергично принимается за дело. Переезжает с места на место, смотрит, расспрашивает, записывает, закупает. Довольно скоро отпущенные ему средства оказались израсходованными. Но в Академии наук о нем забыли и обещанные суммы не шли. Владимир Николаевич послал несколько писем с просьбой ускорить высылку денег. Ответа не последовало. Деньги не приходили.

Наступили трудные дни. Он брался за любую работу и все-таки бедствовал. Он был чернорабочим, грузчиком, работал землекопом при сооружении Панамского канала. На одной из мемориальных досок, среди имен рабочих-строителей канала должна быть и его фамилия. Он много видел. Особенное впечатление произвели развалины построек древних майев. Величественные теокали, гигантские каменные стелы, с высеченными на них таинственными письменами, руины солнечных башен, стены, покрытые фантастическими рельефами — все это пробудило в нем живейший интерес к угасшим культурам древних американских народов.

Некоторое время Владимир Николаевич был ковбоем! Он нанялся к богатому скотопромышленнику мистеру Коттенвуду. Это был настоящий деловой человек и законченный эксплуататор. Впоследствии Владимир Николаевич вывел его в качестве полукомического персонажа одной из своих мексиканских пьес. Но это было уже много лет спустя. В те же дни Дегтярев управлял стадами рогатого скота и табунами лошадей. Дела было по горло. Коттенвуд не любил, чтобы его люди сидели, сложа руки. Владимир Николаевич отлично изучил привычки и нрав лошадей, стал хорошо ездить верхом и кое-как научился бросать лассо. Это искусство требует большой практики, нужна была более длительная тренировка.

Однажды, объезжая пастбища, Дегтярев наткнулся на огромного волка. В следующее мгновение петля его лассо полетела к хищнику. Но волк увернулся, а затем бросился на всадника, вцепился в руку и стащил его на землю. Эта история вероятно окончилась бы трагично, если бы не подоспел на помощь негр — ковбой, приятель Дегтярева. Он застрелил волка из кольта. На правой руке Владимира Николаевича на всю жизнь сохранились шрамы от волчьих зубов.

В этой истории есть нечто невыясненное. Прежде всего, необычное поведение волка. Отважиться на столь дерзкое нападение мог бы только бешеный волк. Но тогда непонятно почему микробы бешенства пощадили Дегтярева. Ведь предупредительная прививка не была сделана. Один из недругов Владимира Николаевича намекнул однажды, что вся история с волком — чистейший вымысел. — «О конечно Владимир Николаевич и в самом деле бешеный, в этом нельзя сомневаться, но только волк тут ни причем. Это охотничий рассказ».

У нас нет никаких доказательств, чтобы опровергнуть это мнение, но есть глубокое убеждение в высокой порядочности Дегтярева. Он может приукрасить свой рассказ разными образными выражениями (обычно он так и делал), но основу событий он не станет искажать. Он не раз порицал плохие приключенческие рассказы «потому что они лживы и глупы. В них пишут всякую чепуху о змеях, индейцах, мустангах, гризли, ковбоях. Пишут люди никогда не испытавшие ни одного настоящего приключения. Все у них шито белыми нитками. Сплошной вздор. Я хотел бы издавать хороший приключенческий журнал. Так бы и назвал его „журнал настоящих приключений“ и требовал бы чтобы каждый автор торжественно свидетельствовал достоверность описанных им приключений».

Из Центральной Америки, неведомым для нас сочетанием обстоятельств, судьба бросила Дегтярева в Аргентину. Об этом периоде своей жизни Владимир Николаевич сохранил самые наилучшие воспоминания. Он работал садовником у сеньора Авельянеда, богатого аргентинца, владельца благоустроенного поместья «Hacienda Milla Flores» в окрестностях города Розарио на реке Парана.

Новый хозяин оказался человеком совсем иного склада, чем Коттенвуд. Он не стремился выжать из человека все его силы. Деликатность и радушие были чертами его характера. Вскоре же он более близко познакомился со своим садовником, и между ними установились идеальные взаимоотношения. Владимир Николаевич старательно выполнял свою работу, но в свободное время он был на равной ноге с хозяином. Этому способствовали два обстоятельства. Во-первых Дегтярев свободно владел французским языком, принятом в «высшем обществе» стран Латинской Америки. Во-вторых он был «идальго» что также имело большое значение в глазах его патрона.

Своеобразный уклад жизни, местные обычаи, красочные особенности быта, декоративные костюмы и наконец самый характер аргентинцев, все это крайне нравилось Владимиру Николаевичу. Он говорил: — Французы слишком легкомысленны. Даже «mourir pour la Patrie» — это аффектация, итальянцы чересчур хвастливы, немцы невыносимо тупы, англичане — чопорны, американцы адски деловиты. Вот испанцы и латино-амери-канцы, воспитанные испанской культурой — совсем другое дело! У них все недостатки, но в меру. По характеру они очень похожи на русских.

Столица Аргентины — Буэнос-Айрес, в переводе это значит «хороший воздух» и воздух там действительно хороший. Изобилие света и растительность, столько же отличающаяся от нашей, как яркий попугай от вороны. А люди в таких замечательных костюмах, какие можно увидеть на маскараде, во сне или в оперетте! Красочные плащи, декоративные сомбреро. Как все это красиво!

А «КОРСО АЛЯМЕДА»! Вы знаете что это такое? Это всеобщий обычай вечерней прогулки. Когда солнце идет на закат и спадает дневной жар, все отправляются на прогулку. У кого есть лошади, едет в коляске или верхом, у кого нет — идут пешком. Место прогулки «корсо» — проспект. Здесь вы можете видеть всех красавиц и красавцев города, всех франтов и франтих. Вы встретите здесь и офицеров — как говорил Дегтярев — «в ведрах мирного времени» т. е. киверах, с вышитыми на мундирах взрывающимися бомбами. Живописная картина!

Однажды Владимир Николаевич просматривал книги в библиотеке четырнадцатилетней дочери своего патрона сеньориты Мальдонада. Ему попалась старинная испанская книга — сборник сказаний древних майя. С любезного разрешения владелицы книги и при содействии ее гувернантки мадемуазель Октавии Жерве, хорошо знавшей испанский язык, Владимир Николаевич сделал перевод на французский язык текста трех песен о Кветцаль верховной жрице народа майев. Это было в 1914 г. Десять лет спустя Дегтярев перевел сказания на русский язык и написал пролог и эпилог к театральной постановке этой легенды.

За эти десять лет в его жизни произошло много самых неожиданных перемен. К сожалению многие события нам совершенно неизвестны, а отдельные эпизоды приходится связывать хронологически весьма произвольно. Мы знаем, что он побывал на островах Кубе и Ямайке, на реке Колорадо в Калифорнии. Был он и в Бразилии, где даже купил акр земли!

В 1916 г. Дегтярев через Гавайи вернулся в Россию. Он должен был призываться в армию, но на военную службу его как инвалида, не приняли. Он опять поселился в Туапсе, намереваясь вскоре вернуться в Америку, чтобы обрабатывать «клочек тропической земли».

Быть может, старожилы Туапсе до сих пор помнят чудака, разъезжавшего верхом на лошади в костюме ковбоя, или в обычно костюме на упряжке козлов. Тогда его звали «козий барин». Обуреваемый стремлением к необычайному, и полный жажды кипучей деятельности, Владимир Николаевич поставил себе странную задачу — обучить козлов ходить в упряжке. И он этого добился, надо полагать, ценою большого упорства. Его козлы научились возить тележку, и много тучного чернозема было перевезено в сад «козьего барина» рогато-бородатой упряжкой.

— Мои козлы воняли на целую версту! Но это ничего! Запах не совсем приятный, но не вредный. Напоминает крепкие парижские духи — вот что сказал однажды Владимир Николаевич, когда ему снова пришлось использовать козла как вьючное животное. Но об этом будет сказано в своем месте…

В те времена у Владимира Николаевича была невеста. Они вместе мечтали поселиться в Бразилии, обрабатывать землю и выращивать прекрасные растения.

Но жестокая действительность разрушила все планы. Наступил 1918 г. и принес голод и разруху. О поездке в Америку нечего было и думать. Не было средств. Они перебираются на сытую Украину и живут где-то около Полтавы. В тревожные дни гражданской войны Владимир Николаевич настойчиво обрабатываег землю, вскапывает и перекапывает, сажает, ухаживает за молодыми всходами, охраняет огород от воровства и расхищения. Никакие лишения не могут сломить его энергию. На него обрушивается масса неудач. Печка сложенная наспех разваливается. Приходится складывать во второй раз. В жестоких условиях он строит оранжерею, сам сколачивает рамы, по кускам собирает стекло; сам вставляет, сам делает все, решительно все. Настойчиво преодолевает тысячи трудностей, препятствий и неполадок. Спокойно и пренебрежительно переносит и лишения. Мечта об акре земли в тропиках поддерживает его. Он строит планы фантастические для обывателя, но реальные для него самого. Он намерен в будущем много потрудиться на своей земле, чтобы снять много обильных урожаев. Понадобятся деньги для достижения еще одной цели. Надо объехать и осмотреть все места археологических памятников древних американских цивилизаций. Осмотреть, описать, сфотографировать все интересное. Для этого нужны средства. Земля и упорный труд дадут их… И новый беспощадный удар. — Невеста Владимира Николаевича умирает от тифа.

Мы можем лишь догадываться, как тяжело было ему перенести эту утрату. Владимир Николаевич не принадлежал к числу людей, которые любят говорить о своих душевных переживаниях. Он предпочитал говорить о разных бытовых мелочах, незначительных но комических происшествиях и наконец на всевозможные экзотические темы. О происшествиях своей личной жизни он говорил вскользь, между прочим, по какому-нибудь поводу, наталкивающему на воспоминания. Этим отчасти объясняется отрывочность сведений о нем. Зато можно было бы написать целую книгу анекдотических историй, если бы только было мыслимо запомнить все, что он говорил.

Владимир Николаевич очень смешно инсценировал в лицах анекдот о польском паниче и святом Антонии. О польской шляхте он отзывался неизменно насмешливо:

— В них есть что-то опереточное: все эти «шабли», «усы», «полонез Огинского с выстрелом». Нелепое сочетание спеси, заносчивости, показного блеска и ограниченности, доходящей до глупости.

Говорил он много и с такой энергией, как и работал. Вероятно, не малое число людей считало его пустым болтуном, не понимая романтической настроенности его души, не подозревая о его огромной трудоспособности и деятельном осуществлении «фантастических» планов. У него всегда было много недоброжелателей из числа людей настроенных подозрительно и враждебно ко всему превышающему их мысли и чувства. Эти люди почему-то считают, что именно они «соль земли» и на этом основании меряют все своим жалким аршином. Дегтярев их не переносил.

В 1923 г. Владимир Николаевич оказался в Ленинграде. Он арендовал пустырь для устройства «японского декоративного сада-огорода». Он свозит мусор. Начинается война с соседними управдомами. Его обвиняют в устройстве свалки. Он раскладывает мусор причудливыми ступенями и начинает привозить навоз.

Управдомы вопят о миазмах, заражающих воздух. Владимир Николаевич саркастически уверяет, что навоз всегда воняет. Управдомы апеллируют к санитарным органам. Дегтярев засыпает мусор землей, выравнивает уступы, закладывая доски. Явившаяся санитарная комиссия видит пустырь с необычайным рельефом и несколько куч еще не устроенного навоза. Составляется протокол. Дегтярев производит посадку семян и саженцев.

В конце концов, управдомы подают на него в суд. Он получает повестку и является в судебное присутствие в костюме ковбоя. На нем сомбреро, рубаха адски красного цвета и меховые штаны бомбаччи.

Судья, пораженный необычайным видом ответчика, спрашивает его о костюме. Дегтярев в изысканно вежливых выражениях сообщает, что раньше он жил в Мексике и что этот костюм ему нравится. Имеет ли гражданин судья, что-либо против его костюма?

Судья отвечает, что удовлетворен данными объяснениями и приступает к разбору дела. Сначала дают показания управдомы. Они представляют суду целую стопу актов и протоколов, из которых явствует, что гражданин Дегтярев является злостным нарушителем правил санитарии, возмущает спокойствие и т. д. и т. п.

Предоставляется слово ответчику. Дегтярев говорит:

Гражданин судья и граждане народные заседатели! То, что сообщили здесь уважаемые управдомы в значительной степени верно. Действительно я свозил мусор и навоз. Действительно мусор не принадлежит к числу приятных материалов, а навоз, в силу естественных причин, действительно воняет. Но я свозил все это не для того, чтобы отравлять существование обитателей соседних домов. Действительно я ругался с управдомами, но они сами лезли ко мне, мешали мне.

Я устроил сад-огород. Вы найдете в нем множество полезных растений, использованных в декоративном отношении и одновременно с этим дающие полезные плоды. Мой труд нашел положительную оценку общественности и я имею возможность противупоставить многим направленным против меня документам эту скромную заметку. — Дегтярев передал судье номер «Красной газеты» с заметкой «Вместо пустыря — цветущий сад». Секретарь суда огласил ее содержание. Управдомы поникли. Всеобщее сочувствие было на стороне их врага. Суд вынес решение в пользу их экстравагантного врага и дело было прекращено.

Эту историю с «японским садом-огородом» мы описали несколько схематично так как неизвестны многие ее подробности. Не знаем, например, как долго Владимир Николаевич вел подготовительные работы. Из нашего описания можно вывести заключение, что кроме распри с управдомами все шло очень гладко и споро. Это не так. Декоративный сад-огород явился завершением очень упорного труда. В начале работ Владимир Николаевич имел компаньона. Но его товарищ не выдержал каторжного труда и сбежал. Дегтярев продолжал начатое дело один и успешно довел его до конца.

Время от времени Владимир Николаевич устраивал «выезды». Он нанимал верховую лошадь и в костюме ковбоя разъезжал по Ленинграду. Можно себе представить какое оживление вносил необычайный всадник на улицы города. Обыватели недоумевали: Кто это? Иностранец? Рекламный трюк? Оригинал или сумасшедший? Что за фантазия кататься верхом в красной рубахе и меховых штанах? А шляпа то! Что за шляпа?! Зато мальчишки ликовали. Для них, чем необычней — тем лучше.

Для чего Дегтярев предпринимал такие поездки? Конечно не из тщеславного и мелочного желания щегольнуть, обратить на себя внимание. Скорее это был вызов повседневности. Он не стеснялся пртивупоставить себя окружающему и не считался с чужим мнением. «Им не нравится а мне наплевать» — так говорил он. Его выезды являлись своеобразной формой «эпатирования» обывателя. Он жил в своем особом мире и время от времени напоминал об этом другим.

Если хотите — это чудачество, но чудачество, требовавшее огромной силы сопротивления воздействию общественного мнения. Его не понимали, над ним открыто смеялись, нередко издевались и очень часто намекали на непорядок в мозгах. Он ненавидел людей, не имеющих своей заветной мечты, и пренебрежительно относился к насмешкам.

Один знакомый художник написал портрет Дегтярева, изобразив его в ковбойском костюме. Владимир Николаевич так рассказывал об этом:

— Он увековечил меня на холсте в образе злодея, которого линчуют в шестой части американской кинокартины.

Другой художник изобразил его в аллегорической картине о войне. Всадники — воины разных национальностей скачут в пропасть… Итальянец был написан с Дегтярева.

Я позировал — говорил он — сидя верхом на стуле.

Японский сад-огород дал хороший урожай. Владимир Николаевич продал овощи и получил сумму вполне достаточную, для того чтобы прожить до следующего урожая. Он позаботился о нем; осенью тщательно перекопал землю, привез еще чернозема и навоза. Наконец все было сделано и можно было отдохнуть. Тогда Владимир Николаевич достал свои аргентинские рукописи и принялся за перевод пьесы о Кветцаль с французского на русский. И опять он работал воодушевлено и настойчиво. Перевод скоро был закончен.

Дегтярев решил, во что бы то ни стало, поставить пьесу на сцене. Он написал пролог и эпилог. Но нужно было еще написать музыку, найти театр и артистов, изготовить декорации, выполнить тысячу самых разнообразных дел. Трудности только еще больше воодушевили Дегтярева. Он обращается к своим знакомым и старым знакомым своего отца. Его энтузиазм вдохновил многих. Нашлись и артисты и музыканты, художники и костюмеры, бутафоры и гримировщики. Владимир Николаевич создал своеобразный театральный коллектив. Большинство артистов были дети в возрасте от 12 до 14 лет. Самому старшему актеру, исполнявшему роль Куилькана (бога мысли) только что исполнилось 16 лет.

Ребята с величайшим рвением делали все, что только было нужно для постановки. Они прекрасно разучили роли и слаженно вели ход действия на сцене. Они изготовили декорации, бутафорию, костюмы, они были рабочими сцены, светотехниками, «голосами за сценой». Увлекательные рассказы Владимира Николаевича о древних народах Америки и ее современных обитателях необычайно воодушевили артистов. Постановка превратилась в увлекательную интересную игру. Все настолько вошли в роли, что стали называть друг друга и вне сцены, только экзотическими именами пьесы.

При активном содействии пианистки Н. была написана музыка. В основу ее были положены оригинальные мотивы мексиканских напевов, записанных испанцем доном Хименес де ля Эспада (из его сборника американских мотивов, изданных в Мадриде в 1881 г.) а также вывезенных из Мексики самим Дегтяревым. Музыкальным вступлением к пьесе был прекрасный вальс «Эль Юз де Чиапас». Не обошлось и без курьезов. Так, например, пианистка обработала мотив песни амазонок под кавалерийский марш, упустив из виду, что в древней Америке вообще не было лошадей.

Декорации написали сами ребята под руководством художника, привлеченного Дегтяревым к постановке. Декорации изображали зал храма бога Мысли в городе Майкапане, покои Кветцаль верховной жрицы народа майев. Декорация пролога и эпилога к сказанию изображала развалины древнеамериканского города, заросшего тропической растительностью. Вдали видна горная цепь Кордильеров с дымящимися вулканами. Художник сам написал эту декорацию на большом холщовом полотнище. Эти дымящиеся огнедышащие вершины стали эмблемой театрального коллектива.

С большим подъемом прошла генеральная репетиция, и уже был назначен день спектакля. Но случилось странное происшествие — после генеральной репетиции, декорация с вулканами оказалась разорванной пополам от самого верха до низа. Как это случилось, так и осталось невыясненным. Никто из участников не мог сделать это, посторонних не было. Загадочная история, словно какое-то зловещее предзнаменование. И действительно постановке так и не суждено было состояться. Японский сад-огород также остался невозделанным…

Что случилось? — Дегтярев был арестован и направлен в Соловецкий концлагерь со сроком заключения на десять лет. Причиной для ареста явилось полученное из-за границы письмо. Владимир Николаевич мечтал о поездке в Центральную Америку. Один его знакомый, русский, эмигрировавший в Мексику еще задолго до революции, написал ему письмо, В конце которого сделал короткую приписку, обозначив название города Вера-Крус сокращенно начальными буквами «ВК». Письмо было прочитано и «ВК» расшифровали как «Великий князь». Владимир Николаевич не смог доказать истинное значение этих двух букв и вместо путешествия в тропическую Америку его привезли на Большой Соловецкий остров.

Мы не знаем подробностей первого года его пребывания на острове. Вероятно он, как и все прошел «общие работы», потом работал в Сельхозе, заведуя парниками. В сборнике Соловецкого общества краеведения «материалы» вып. 8-й «Из работ по прикладной ботанике» Соловки, 1927, помещена статья Д. Н. Матвеева «Опыт акклиматизации цветочных культур (однолетних) в условиях соловецкого климата». Приводим здесь один абзац (С. 33) из этой небольшой статьи:

«Основными отрицательными факторами соловецкого цветоводства нужно признать резкость термических амплитуд и наличие холодных ветров во время вегетации. Бороться с этим приходится выбором защищенных мест и отеплением почвы (закладкой дренажа, а равно паровых клумб и гряд). Противодействующим наличию указанных факторов условием нужно считать также подбор низкорослых культур (так называемый ковровый), составляемый по опыту В. Н. Дегтярева из следующих летних цветов: анютины глазки, карликовые астры, бархатцы, маргаритки, девица в зелени, просвирник, лжепросвирник, низкая настурция, ромашка, ноготки, портулак, резеда, скабиоза, душистый табак, хмель, пиретрум».

Мы цитируем этот отрывок, как единственное имеющееся в наших руках, документальное подтверждение существования В. Н. Дегтярева, который, в 1927 г., пребывая на Соловецком острове, занимался акклиматизацией растений.

Известно, что, обладая экспансивным характером, Владимир Николаевич был на плохом счету у агронома Матвеева, возглавлявшего на острове сельское хозяйство. Случались препирательства и споры. Матвеев грозил карцером. Но Дегтярев был «работяга» — его ценили за то, что он, в поте лица, с утра до ночи трудился в парниках. Такого работника поискать надо! Но, как человека, его «не принимали всерьез», считали вздорным фантазером и болтуном.

В самом деле, он был какой-то «не такой как все». Он не курил, но в его каморке на чердаке здания Сельхоза для курящего гостя всегда находилась коробка папирос и не плохого сорта. Он сурово урезывал свои скудные потребности, но когда Сельхоз премировал его десятью рублями, он истратил их на «ковбойскую рубашку» — подыскал в УСЛОНовском магазине пламенно-красную гераниевого оттенка материю и заказал портному сшить блузу с белым отложным воротником и кожаными обшлагами. Портной работал в пошивочной мастерской, — заказ же был дан частным образом.

Случилось так, что Инспекционно-следственный отдел Управления Соловецких Лагерей, узнав о каких-то хищениях в пошивочной мастерской, произвел расследование. Пламенно-красная блуза обратила внимание следователя. Портной показал, что это заказ заключенного Дегтярева. Владимира Николаевича вызвали в ИСО. Он доказал, что заказ выполнялся из материи, которую он купил. Необычайный цвет ткани также свидетельствовал, что это не казенный материал. Хищения не было. Портной выполнял частный заказ в сверхурочное время, состава преступления не было, но цвет!?.. Вот тут между следователем и Дегтяревым и произошел такой разговор:

Следователь: Вы заказывали эту рубашку?

Дегтярев: Да я.

Следователь: Кто же носит красные рубашки?

Дегтярев: Я буду носить.

Следователь: А для чего именно красную?

Дегтярев: Во первых: мне нравится. Во вторых: чтобы каждый дурак мог за версту меня узнать. И в третьих: в первый раз слышу, что кому-то не нравится красный цвет!

Ответ был дерзкий, но все обошлось хорошо. Дегтярев получил свою ковбойскую блузу. Он носил ее не каждый день, а только по одному ему ведомым знаменательным дням. Вскоре он стал известен на острове, как «человек в красной рубашке». О ковбойском стиле одеяния знали только немногие.

После работы в Сельхозе дальнейшая деятельность Владимира Николаевича была связана с дендрологическим питомником. Этот период жизни «мексиканца» нам известен даже с мелкими бытовыми подробностями.

Как был основан на Большом Соловецком острове дендрологический питомник? Мы этого не знаем. Известно, что к организации питомника имел какое-то отношение ленинградский ботаник профессор Палибин. Но практическим основоположником питомника был Владимир Николаевич Дегтярев. В конце лета 1927 г. он получил задание организовать питомник в районе Зеленых озер. В помощь ему дали заключенного Сергея Кузнецова [3]Известия. 1993. 5 окт.
. Именно такой человек и был нужен для работы на «пустом месте» и с «пустыми руками», то-есть в типичных условиях робинзонады. Немногословный и неторопливый, деятельный и выносливый молодой человек обладал редким упорством и хорошим чувством юмора. Уравновешенный спокойный характер, прямая противоположность бурному темпераменту Дегтярева.

У них нередко случались разногласия, но никогда не было столкновений. Они отлично понимали друг друга и действовали слаженно. Обоих крепко объединяла врожденная склонность к романтизму. Дегтярев был вдвое старше Кузнецова и поэтому обращался к нему на «ты». А Кузнецов говорил Дегтяреву «вы». Но оба они были товарищами и друзьями. Вероятно потому, что оба они очень любили «Песнь о Гайявате» Владимир Николаевич называл Сергея «Квазиндом». При сухом телосложении он обладал недюжинной силой. Дегтярев часто, с полной серьезностью, говорил: «Квазинд, голубчик, пожалуйста, налей мне кружку чая» или что-нибудь в этом роде. Подчеркиваем, говорил это не с серьезным видом, а вполне серьезно. Для правильного понимания характеров и взаимоотношений двух отшельников с Зеленых озер это имеет значение.

Для начала им предстояло обосноваться в лесной глуши, на берегу озера. Они могли рассчитывать только на силу своих рук и свою сообразительность. Приближалась осень. Вряд ли они успеют устроить к зиме землянку. Но они решили «начать строительство». Если не успеют, то продолжат на следующий год весной.

Чтобы понять воодушевление двух энтузиастов надо принять во внимание обстановку их работы: они жили «сами по себе» вдали от людей и начальства. Работа освобощала их от присутствия на поверках, они избавлялись от многих тягот жизни заключенных, над ними не стоял надсмотрщик. Но они работали «как каторжные» с рассвета до сумерек. За продовольствием ходили в Кремль — это добрых двенадцать километров. Обратно возвращались с тяжелым грузом за плечами, да еще в руках что-нибудь нужное для землянки: доска, старый лист кровельного железа или кусок фанеры. В хозяйстве все пригодится! Много раз в заплечном мешке, вместе с буханками хлеба, лежали кирпичи для очага в землянке. Однажды Дегтярев принес железную флюгарку, изготовленную на механическом заводе…

Представьте себе, что вы отправились в поход к Зеленым озерам. Вы выходите из ворот Соловецкого кремля у Северной башни, сложенной из громадных валунов. Прямо перед вами, на восток, тянется дорога. Справа от нее спокойная гладь Святого озера. Слева у дороги — строение Сельхоза и механического завода — небольшие деревянные здания. Вдали — лес, к нему и ведет вас дорога. По ее сторонам — огороды. Картошка растет здесь плохо — не хватает тепла. Но репа — отличная, крупная, сочная, вкусная. По дороге сухие места перемежаются сырыми низинами. У дороги вы увидите подорожник и щавель, пастушью сумку, лекарственную ромашку, гусиную лапку, одуванчик. По сырым местам растет лютик, трифоль, морошка. Растительность выглядит здесь не так, как в центральной полосе России. Задумчиво небо, печальны растения, сурова земля.

Дорога приближается к лесу. Появляются заросли вереска и карликовой березы. На границе леса — низкорослые, искривленные ветрами, сосны, слабосильные осинки, ольха. Но дальше деревья набирают силу, становятся выше и крепче. Хвойных деревьев больше, чем лиственных. Много мхов и лишайников. Заросли черники, голубики, вереска, багульника. Много можжевеловых кустов. И то здесь то там камни — валуны, поросшие лишайником. Валуны выглядят загадочно. Много видели они в течение веков, тысячелетий, миллионов лет, но хранят молчание…

Торжественная тишина вокруг. Свежий смолистый воздух. Дышится глубоко и легко. В начале лета, когда цветет багульник, приятный, горький аромат наполняет лес и кружит голову. Прогулка по лесу может окончиться головной болью. Не даром багульник называют болиголовом. Вот таков лес в состоянии покоя. Но представьте себе лес во время дождя, в яростных порывах бури… или летней ночью, когда в воздухе звенит чудовищный сонм комаров. А зимой деревья в сугробах снега. Иней на ветвях. Каждая веточка убрана чудесным убором. Во время снегопада слышится легкое шуршание снежинок. А слабые, чуть заметные, отсветы на снегу в мерцающих вспышках северного сияния. Различные состояния неба и условия освещения постоянно меняют картину. Только закоренелому горожанину, с душой опустошенной благами цивилизации, лес может показаться однообразным.

Нет! Идите вперед и вперед. Смотрите внимательно, прислушивайтесь. Полной грудью вдыхайте воздух и помните, что у вас есть обоняние. Ощущайте оттенки благоуханий леса. Ступнями ног чувствуйте почву по которой идете, твердую, каменистую или мягкую. По разному мягкую — от перегноя, от сырости, от мхов, от опавших листьев.

Тысячи наблюдений и ощущений. Многие из них неуловимы. Но если вы способны оценить это, вам будет понятно очарование привольной жизни в лесу или в горах, на берегу моря, или в пустыне. Но… продолжаем свой путь по лесной дороге. Идем все дальше и дальше. И вот — разветвление дорог, как в сказке, по трем направлениям.

Дорога прямо приведет на Биостанцию. Дорога вправо — к Кирпичному заводу и дальше к дамбе, соединяющей Большой Соловецкий остров с островом Муксалма. Стоит посмотреть эту сооруженную монахами дамбу — настоящее циклопическое сооружение. Но мы идем к Зеленым озерам и поэтому должны свернуть на левое ответвление дороги, которое ведет к поселку Реболда.

Идем вперед и вперед, дальше и дальше. То здесь, то там, справа и слева от дороги, в разрыве лесной чащи видны ясные озера; небольшие, но их много и камни, повсюду большие, замшелые валуны. Идем по старой Реболдовской дороге. Но не пропустите место, где надо свернуть влево на тропинку к Зеленым озерам. У дороги есть приметное дерево с причудливым стволом. От него и начинается чуть заметная тропинка к Малому Зеленому озеру. Водная поверхность этого озера по форме приближается к кругу. Южный берег — каменистый, поросший вековыми соснами. Здесь есть невысокий каменистый обрыв, где обитает множество ящериц. «Ящеричный каньон» — так назвали это место наши друзья и, надо сказать, многие из приведенных далее названий принадлежит им. Об этом нетрудно догадаться по экзотическому характеру этих «географических наименований».

Наконец тропа привела к Малому Зеленому озеру. «Ящеричный каньон» остается вправо. Обходите озеро с северной стороны. Тут низкий берег вровень с водой и оканчивается он болотом. Идите к мосткам из двух положенных рядом сосновых стволов. Осторожно! В мокрой обуви легко поскользнуться на сосновой коре.

Переправившись через болото, вступаем в лес с преобладанием ели. Потом ельник сменяется смешанным лесом и вот, наконец… Большое Зеленое озеро! Да, именно зеленое! — Цвет поверхности воды изумрудно зеленый. На полкилометра тянется озеро с Запада на Восток, между двух каменных гряд. К югу расположено Хлебное озеро, оно меньше, но тянется в том же направлении. Каменная гряда, разделяющая эти озера на Востоке обрывается горделивым утесом, на вершине которого растет высокая сосна. Это «Клондайк», а на озере есть «Японский остров». На нем растут сосны. Несколько сосен с причудливо искривленными стволами и горизонтально вытянутыми вершинами. Островок, сосны и отражение в воде — в духе декоративных японских рисунков. Безмолвие вокруг. Все застыло в задумчивом спокойствии и лес, и вода, и небо.

Дальше к Востоку расположено Ягодное озеро. Дегтярев и Кузнецов обследовали этот район в пасмурный день, место показалось сумрачным и его назвали «Страна Понима».

Дендрологический питомник находился на Северном берегу Большого Зеленого озера. Землянку решили устроить на противоположном берегу. Выбрали место удобное и удивительно красивое. Содружество воды, леса и камня создают изумительные пейзажи.

Дегтярев брался за все горячо, с азартом и словно не знал усталости. По крайней мере, он никогда не жаловался. Слова «устал», «надо отдохнуть» не применялись в разговоре. Оба «вкалывали во всю» — копали, рубили, пилили, носили тяжести, к вечеру зверски уставали, но были довольны своей судьбой и спали богатырским сном.

Дегтярев никогда не приказывал. Он был товарищем, а не начальником. Говорил: «нам надо сделать» или «давай сделаем»… и сам брался за самую трудную часть работы. Он не мог долгое время делать что-нибудь молча. Не отрываясь от работы, он сыпал восклицаниями, присловьями и поговорками на всех языках какие знал. Случалось, ввертывал и крепкое словечко, когда что-нибудь не удавалось…

— Мы спрячемся от холода в землю! Вы думаете нас зима упестает? Фига! Шингебис не испугался!

Так восклицал Владимир Николаевич, а Сергей чуть заметно улыбался. Он не знал, к кому относятся эти слова — к нему или стоящим вокруг соснам.

Дегтярев часто цитировал строфы из поэмы Лонгфелло. Только вместо «Мушкодаза» всегда говорил «Мушкедоза» — «и глухарка Мушкедоза». Кузнецов пробовал поправлять, но Владимир Николаевич упорно говорил «Мушкедоза». Его пристрастие к поэме о Гай-авате было известно многим соловчанам, и однажды кто-то при встрече приветствовал Дегтярева словами:

Здравствуй, белка Аджидомо Аджидомо, здравствуй белка!

Носить на себе поклажу было, конечно, тяжело. Быть может, поэтому Владимир Николаевич вспомнил об упряжке козлов в Туапсе. Пристрастие к необычайному, вероятно, также оказало свое влияние и однажды… он привел с Реболды безрогого козла.

— Вот, любезный Квазинд, получил в Сельхозе для акклиматизации. Он поможет нам носить глину и кирпичи. Жаль, нет тележки, придется устроить вьюк. В Перу перевозят грузы на ламах. Наш козел будет не хуже ламы, если его обломать. Стоит потрудиться, чтобы осуществить этот каламбур!

В тот же вечер, из мешков и пары старых обмоток был изготовлен вьюк. На следующее утро Владимир Николаевич начал дрессировку. Козел оказался покладистым и не очень упрямился. Дегтярев, как всегда горячился, козлу досталось преизрядно, но, довольно скоро он привык к вьюку и стал работать по мере своих козлиных сил. Как-то Дегтярев был в Сельхозе и там с кем-то вышел такой разговор:

— Вы ездите на козле?

— Не езжу, а вожу!

— А может ли козел свезти воз?

— А может ли лошадь свезти вагон? Не задавайте идиотские вопросы!

На этом разговор оборвался… Действительно «грузоподъемность» козла была не велика. Дегтярев собирался устроить тележку и достал оленью сбрую, которую хотел переделать на меньший размер. Но сделать тележку не удалось, не хватило времени.

В лесу козел ходил, не отставая от людей, и очень пугался, когда от него прятались. Метался в панике и громко, жалобно блеял. Очень радовался, когда кончалось «испытание одиночеством».

Козла поместили в пустовавшую на Реборде конюшню. Однажды утром, придя за козлом, Кузнецов нашел конюшню пустой. Дверь была на запоре, а козел исчез. Оказалось, он забрался по лестнице на чердак и вылез на крышу. Не будем описывать многие забавные истории, случившиеся с безрогим козлом. Он внес немалое оживление в жизнь работников дендрария, но через некоторое время, по распоряжению начальника Сель-хоза, был направлен на остров Анзер. Взамен козла дали лошадь. Дегтярев обрадовался и вместе с тем очень удивился. Начальство Сельхоза относилось к нему недоброжелательно, и вдруг дают лошадь, да еще с телегой! Брависсимо!

Что было дальше? — Телега оказалась старая и сломанная, а лошадь… Это была самая ленивая и самая упрямая кобыла, какая только существовала в Приполярьи. Хотя ее совсем недавно привезли с материка, но в Сельхозе уже успели в полной мере оценить ее скверный нрав. Вот и отдали «человеку со скверным характером». Лошадь звали «Суся». Владимир Николаевич очень скоро понял, каким сокровищем его наградили. «Суся» не хотела работать. Не легкое дело запрячь норовистую лошадь, но заставить ее как следует везти телегу — вот это действительно трудно. Лошадь не хотела трогаться с места. Окрики не производили на нее никакого впечатления. Вожжи и кнут вызывали противодействие. «Суся: нервно дергала ушами и хвостом, трясла головой, переступала с ноги на ногу, но не двигалась с места. Потом вдруг рывком устремлялась вперед и тут же неожиданно останавливалась. Чертовская кобыла брыкалась, да еще как! А иногда ложилась, где придется, и никакая сила не могла ее поднять до тех пор, пока она сама не захочет. Упрямство превосходило силу кнута.

Но Дегтярев был тоже упрям! Он решил перевоспитать лошадь. Начал с того, что дал ей новую кличку, звучную и даже аристократическую.

— „Суся“! Разве это имя для лошади? Будем звать ее по-французски „Сан-Суси“! Черт побери!

Быть может, работа на ранчо у Коттенвуда помогла Владимиру Николаевичу изучить психологию лошадиной породы. Упрямая лошадь не восприимчива к хорошему обращению и побои не действуют. Ее надо удивить, озадачить. Вот это произведет впечатление, и тогда она будет слушаться.

Однажды по дороге на Реболду „Суся“ лениво везла пустую телегу и вдруг упрямо остановилась, а затем легла на дороге. Она не желала идти дальше! Вот тут-то Дегтярев и преподал ей урок. Лошадь лежала спиной к придорожной канаве. — Давай распряжем ее, — сказал Владимир Николаевич Кузнецову — Мы ее сейчас проучим!

Друзья быстро выпрягли лошадь и оттащили назад телегу. Последовал ряд коротких команд, которые Кузнецов быстро выполнил.

— Возьми за уздечку!

— Дерни уздечку в сторону канавы! Сильнее!

Сергей рванул уздечку, а Дегтярев дернул кобылу за хвост и яростно хлестнул кнутом. Лошадь, дрыгнув ногами, перевалилась через спину на другой бок и, угодив ногами в канаву, неожиданно для себя, оказалась стоящей на всех своих четырех ногах! Это так ее поразило, что она позволила вывести себя из канавы на дорогу к телеге. А затем ее запрягли, и она повезла телегу на Реболду.

Дегтярев преподал лошади еще несколько уроков в таком роде и в характере „Сан-Суси“ произошел перелом. Строптивая лошадь стала довольно покладистой. В Сельхозе удивлялись — „Мексиканец перевоспитал лошадь!“

Владимир Николаевич, как бы он не был занят, всегда находил время для многих, практически бесполезных дел. На реболдовской дороге, неподалеку от Варваринской часовни он нашел место, где когда-то стоял монашеский верстовой столб.

— Надо посадить у дороги яблоню. Ей будет здесь хорошо!

Осенью Дегтярев посадил на этом месте яблоньку. На это ушел целый день. Для чего он это сделал?

Пожалуй, самым заветным желанием двух мечтателей с „Грюн-лейк“ (так Дегтярев иногда называл „Зеленое озеро“) было возможно скорее окончить устройство землянки и подготовиться к зимовке. Землянку вырыли на косогоре. Из земли выходила часть бревенчатого сруба с дверью и небольшим оконцем, обращенным в сторону Зеленого озера. „Жилая площадь“ — 20 квадратных метров, четыре метра в ширину и пять в длину. Пол — утрамбованная земля. Потолок и крыша — накат из сосновых бревен, покрытый дерном. Отопление — „голландское“, сложили небольшую кирпичную печку с дымоходом из круглой железной трубы с „настоящей заслонкой“. Достать эту существенную часть дымохода было очень трудно.

— Весною, в оттепель нам не придется здесь страдать от сухости воздуха, — говорил Владимир Николаевич.

Кузнецов, по своему обыкновению, молча улыбнулся, а про себя подумал: у нас будет капать с потолка как в бане.

Предвкушение таких „удобств“ не пугало друзей. — Перезимуем отлично! — Они работали от зори до зори не жалея себя. Построить и подготовить землянку к зиме! Но… перезимовать здесь не пришлось…

Наше повествование о двух деятельных мечтателях близится к концу. Остается рассказать о пережитой трудной зиме, о неудачах постигших весной, да еще, в самых общих чертах, о дальнейшей судьбе двух друзей.

Да, зимовать у Зеленого озера не пришлось. Начальство неблагосклонно относилось к обособленной жизни двух заключенных, из которых один был достаточно известен строптивым характером. Приказали зимовать на Реболде. Работа по устройству землянки остановилась, надо было готовить к зиме часовню, в которой разрешили поселиться.

Мы затрудняемся дать описание этой часовни, так как не знаем даже была ли она каменная или деревянная. Наше воображение рисует каменную часовенку. Войдем внутрь. — Небольшая комната с сохранившимися нишами, в которых когда-то были киоты с иконами. Нашим друзьям снова пришлось складывать кирпичную печку. Они сначала хотели на зиму взять трубы из землянки, но передумали. — Придем сюда встречать Новый год! — По обычаю лесного гостеприимства оставили в печке сухую растопку и коробку спичек — Может забредет сюда неведомый путник пусть найдет здесь тепло и пищу! Оставим котелок, мешочек бобов, немного муки… Жаль, что нет пеммикана, но мы можем оставить банку мясных консервов… Вот так и сделали!

Но возвратимся в часовню… Мы говорили о печке. Она вышла отличная, даже с кирпичной трубой. На Реболде что-то строили и не достроили — обстоятельство весьма удачное для новоселов в часовне. По знакомству на механическом заводе сделали железный шкаф, а заслонку для дымохода Дегтярев подобрал где-то на мусорной куче. Вот какая удача! Но это еще не все!

Над трубой на крыше часовни укрепили, изготовленную так же на механическом заводе, железную флюгарку в виде флажка. Флажок, с легким скрежетом поворачивался по ветру. Стенки печи расписали клеевыми красками, орнаментом в русском стиле. Над окнами прибили кусок фанеры с изображением Сирина на ветви райского дерева. На этот раз друзья изменили экзотике американского искусства и украсили свои апартаменты росписями в русском стиле.

Для утепления чердак часовни набили сеном. Нашли, где-то в лесу, беспризорный стог и перетащили сено „браконьерским способом“.

Пустые ниши выглядели мрачно и их решили чем-нибудь завесить. Дегтярев раздобыл в ВПЧ (Воспитательно-Просветительной Части) большой плакат с надписью „Орнитология“. На нем был изображен огромный воробей и надписи со стрелками указывали части его тела. Плакат был один, а ниши — четыре, поэтому пришлось изготовить еще три самодельных плаката с надписями: „Ботаника“, „Зоология“, „Метеорология“. Эти плакаты, с учеными надписями, вызывали почтительные чувства у простодушных реболдян, которым случалось заходить в часовню. Иногда к ним заглядывал, провести время и выкурить цигарку, начальник местной команды надзора. Наука и в нем вызывала почтение.

Обстановку „зимней квартиры“ было бы трудно назвать роскошной и тем более изысканной. — Два грубых топчана, самодельный стол, да еще два обрубка вместо стульев. Когда кто-нибудь приходил, сажали к столу с почетом на „стул“, а Сергей сидел на топчане. Если принимали двух гостей, то и Владимир Николаевич садился на топчан рядом с „Квазин-дом“. Часто захаживал Иван Кузьмич, старый рыбак, большой специалист по вязке сетей. О сетях он мог говорить без конца. Дело свое знал отлично, и слушать его было интересно.

На зиму произвели заготовку дров. Натащили из леса бурелома, распилили и сложили рядом с часовней. „Сан-Суси“ с телегой, на зиму, отправили в Сельхоз. Что стало с лошадью дальше нам неизвестно. Когда установился санный путь стали, ходить на лыжах. Дегтярев сначала ходил плохо, потом приспособился, стал бегать быстро, но только „не как все“ а каким то своим, своеобразным стилем.

Медленно тянулось время. Зимние соловецкие дни коротки, а ночи долги. Ходили на лыжах в Кремль, брали в библиотеке интересные книги. Сергей читал „на двоих“. Владимир Николаевич видел только одним глазом, чтение сильно утомляло зрение. Вспоминали и рассказывали друг другу разные истории. Кузнецов с интересом слушал Дегтярева и если бы запомнил больше, это повествование было бы длиннее.

Новый год решили встретить в своей землянке. 31 декабря, во второй половине дня, стали на лыжи и двинулись к заповеднику. Добрались без особых приключений, легко раскопали в лесу вход в землянку, вошли, зажгли свечу и увидели, что продукты и растопка, оставленные для „неведомого путника“ остались нетронутыми. Быстро затопили печь и… очень скоро поспешно выскочили на свежий воздух — печь отчаянно дымила. Осенью топилась отлично, а теперь дым ел глаза и захватывал дыхание.

Несколько раз безуспешно пытались растопить печку. Тщательно проверили, не забита ли чем труба. Нет, труба свободна, но землянка быстро наполнялась густым, едким дымом. Кашляя и ругаясь, крайне раздраженный Дегтярев много раз „покидал пределы, заполненные дымом“. Кузнецов досадовал, но внешне сохранял спокойствие.

Время шло, приближался час Нового года. Опечаленные друзья решили встретить 1928 год у костра под открытым небом. Быстро принялись за дело. Неподалеку от землянки вытоптали небольшую площадку. На месте для костра расчистили снег до самой земли. Кузнецов сложил шалашиком последние остатки сухой растопки и осторожно зажег спичку. Огненные змейки охватили тонкие сухие веточки, от них загорелись ветки потолще, потом чурки. Костер разгорелся. Раскаленные угли шипели от подтаивавшей промерзшей земли. „Красный цветок“ — мы заимствуем это образное наименование огня у Киплинга — веял теплом, а дым легко и радостно стремился в небо к звездам и мерцающим вспышкам северного сияния.

Над костром повесили котелок с чаем. Достали из заплечного мешка жестяные кружки и еду. У огня стало веселее на душе. После неудачи в землянке „робинзоны“ уже не чувствовали себя бесприютными — с ними был старый друг человека огонь.

„Счастливые часов не наблюдают“ — эти избитые, но все же мудрые слова, вполне справедливо отнести к нашим друзьям, у которых не было часов. Как определить торжественный момент наступления Нового года? Возможно, произошел такой разговор:

Дегтярев — Почтенный великий воэдь Квазинд, как ты думаешь, не пора ли нам откупорить шампанское и поднять бокалы?

Кузнецов — нет еще рано. Звезды показывают, что надо сосчитать до ста, преэде чем наступит полночь.

Дегтярев — ну так давай считать. Нечетные числа твои, четные мои. Начинай!

Попеременно, не спеша, досчитали до ста. Потом подняли кружки с чаем и поздравили друг друга с Новым годом. Пожелали счастливых охот и голубого неба. А потом пили чай, разговаривали, шутили, смеялись, пели песни. Быть может, даже исполнили вокруг костра „Танец Нового Года“.

В деталях нашего повествования допущены домыслы, так как, зная фактическую основу, мы не знаем подробностей жизни наших героев и их взаимоотношений. Направляя челн повествования по течению фантазии, мы могли бы, например, упомянуть, что Кузнецов исполнил, немного грустную, но очень милую, эскимосскую песню или темпераментную негритянскую — „Заклинание дождя“. Он знал эти песни и, действительно, мог их исполнить. Нам хотелось описать, как, после „Заклинания дождя“ стали падать снежинки и как два мечтателя радовались — заклинание подействовало, только с поправкой на место, время и климат! Быть может, это было бы интересно, но, по мере возможности, мы старались ограничивать элемент вымысла.

К утру вернулись на Реболду с беспокойным чувством — новый год начался не так как бы хотелось… И тогда друзья приняли решение устроить елку.

Основную массу населения Реболды составляли заключенные. Но с давних времен жило здесь несколько семей поморов-рыбаков. Сколько было ребят, нам не известно. Знаем только, что все юное поколение Реболды уместилось на празднике в маленькой часовне. Было тесновато, но радостно. Ребята, должно быть никогда раньше не видели елки со свечами и украшениями. Ничего что свечи были самодельные. Звездочки из золотой и серебряной бумаги, показались ребятам просто великолепными. И еще подвешенные на ниточках конфеты, кусочки колбасы и печенье! Робкие, тихие ребята не сразу почувствовали себя непринужденно, но праздник прошел хорошо, и все остались довольны. И было это последним ярким событием в совместной жизни наших друзей. Медленно тянулось время, но все же пришел конец зиме. Уже стали готовиться к переселению в питомник, но злой рок снова смешал все карты. — Пришел приказ отчислить заключенного Кузнецова Сергея Владимировича в распоряжение Отдела труда. Вскоре его отправили на лесозаготовки на Мягостров. Дегтярев остался один…

Мы не знаем, встречались ли после этого герои нашего повествования. Когда окончился трехлетний срок заключения в концлагере, Кузнецова отправили отбывать ссылку в Нарымский край — Дегтярев к тому времени, отсидел только половину своего срока. Сергей писал ему и получил два или три ответных письма. Затем переписка оборвалась… Не скоро дошел слух о том, что Владимир Николаевич был тяжко болен и умер.

Оканчивая наше повествование, мы снова и снова вспоминаем этого беспокойного человека, мечтателя и труженика. Мы досадуем, что сказали о нем так мало, но безыскусной своей речью мы поведали все, что нам было известно».

сроком в концлагере. Но ни в одном концлагере его следов не оказалось. Был ли он все же расстрелян беззаконной соловецкой властью или, как думал В. С. Зотов, умер от болезни — неизвестно.

Мне очень хотелось увидеть портрет Дегтярева. Это удалось благодаря помощи и доброжелательности сотрудницы архива ФСБ (бывший КГБ) Натальи Михайловны Перемышленниковой. После выполнения необходимых формальностей — в читальном зале архива — Кузнецкий мост 22 (!) — она принесла мне четыре толстых тома «Дел». На их обложках было написано «Хранить вечно». В 1925 г. Дегтярев был арестован не только из-за подозрения, что ему написал письмо Великий Князь. В Ленинграде была арестована большая группа (38 человек), подозреваемых в заговоре против Советской власти. Никакого отношения к этой группе Дегтярев не имел, но был поверхностно знаком с некоторыми из них и НИКОГО НЕ ВЫДАЛ.

Заговора, впрочем, тоже не было. Но следователь, направляя дело в суд (1925 г.), применяет изысканную форму: «полагал бы необходимым всех расстрелять»… Он утверждал, что «Дегтярев достаточно изобличается в шпионаже и в деятельности, направленной в пользу организации великого князя Николая Николаевича» Самых главных расстреляли. А Дегтяреву «дали» 10 лет концлагеря. В 1929 г. история в некотором смысле повторилась — Дегтярев был осужден за то, что НЕ ВЫДАЛ. И на этот раз заговора не было — это засвидетельствовал Архангельский областной суд в 1989 г., принимая решение о реабилитации всех осужденных по этому делу. А было их 44 человека. И дело это давно стало знаменитым. О нем писал и рассказывал Д. С. Лихачев, чудом избежавший расстрела, об этом написал в своей книге «Записки уцелевшего» С. М. Голицын [2]Плутарх. Избранные жизнеописания: В 2 т. Пер. с древнегреч. М.: Правда, 1990.
. И опять смыкаются траектории. С. М. Голицын — двоюродный брат Андрея Владимировича Трубецкого (см. главу 32). Среди расстрелянных в 1929 г. был Г. М. Осоргин — их родственник, женатый к тому же на сестре С. М. ее звали Лина. И его портрет есть в деле. Тогда еще были возможны свидания. К Осоргину Лина приехала как раз в дни, когда фабриковали дело о готовящемся восстании и побеге. Она была с ним, когда с громким стуком вошли, чтобы расстрелять Г. М. И он, выйдя к ним, уговорил их подождать, когда уедет жена. Он дал слово. Цену этого слова палачи знали. Еще не отошел пароход, Осоргин вышел на расстрел. Сил у меня нет. У кого есть — пусть читают книгу С. М. Голицына. В «деле» есть портрет Г. М. Осоргина и других осужденных в те дни. Хороший был фотограф на Соловках. Какие лица!

А причина казней была одна — было необходимо устрашение. Высокое начальство, недовольное порядками на Соловках, потребовало навести порядок. Резко ужесточался режим. Из центра была получена «лицензия» на расстрел — по некоторым сведениям до 400 человек. Не преминули выбрать наиболее заметных. Дегтярев относился к их числу. И все же его судьба не известна — 15 человек не расстреляли… Где и как погиб Дегтярев?

В «Деле 1925 года» мне показали конверт с какими-то рукописями Дегтярева. Оказывается, пока он в ходе следствия около полугода сидел в ДПЗ, была возможность получать из тюремной библиотеки книги — он читал и конспектировал их со своими комментариями. Рукопись эта нуждается в изучении. Поразила же меня тема одной из глав: «Пение птиц» Как много лет спустя другой узник, Б. Н. Вепринцев, Дегтярев размышляет о смысле и природе их пения и даже приводит нотную запись пения соловья и жаворонка. Чтобы понять мое волнение — прочтите очерк о Вепринцеве в этой книге.

В очерке о Чижевском я пишу, как участники Пущинского Симпозиума поехали в Калугу в музей Истории Космонавтики. Я не был к этому готов — оказалось, что многие годы дядя Володя моего детства — В. С. Зотов был не только художником и оформителем в музее, но был и самым популярным экскурсоводом и автором книги о музее и об К. Э. Циолковском. И здесь сомкнулись линии судеб моих героев.

Дополнение к 3-му изданию

Оказывается В. Н. Дегтярев не погиб на Соловках!

Летом 2007 г. я узнал из книги Д. С. Лихачева «Воспоминания» [4]Воронцов Н. Н. Природа, № 10, 1995. С. 101.
, что

В. Н. Дегтярев не погиб на Соловках. Вся эта книга производит сильнейшее впечатление. Среди них — ужасы нахождения в Соловецком концлагере узника Д. С. Лихачева. Мне крайне близки слова Д. С. Лихачева в «Послесловии»: — «Как заметил читатель, я прежде всего пишу о людях. Люди — самое важное в моих воспоминаниях». Д. С. познакомился с В. Н. Дегтяревым в лагере.

Д. С. рассказывает о побеге двух узников Кожевникова и Шипчинского и их трагической судьбе «…Как шел допрос — не знаю. Оказалось Кожевников сошел с ума, Шипчинский же решил его не покидать. Жили они в лесу (уже была осень). Хлеб им давал „ковбой“ Владимир Николаевич Дегтярев, живший в Дендрологическом питомнике. Этот мужественный человек был невысок, ловок. У него были ковбойские перчатки и ковбойская шляпа. Когда-то он учился в гимназии Мая в Петербурге (в „моей“ гимназии). Решил бежать в Америку еще до Первой Мировой войны. После революции вернулся. Поплатился десятью годами. Он был великолепный чудак. Отказывался ходить в Кремль пешком. Ему дали козла. Всю дорогу до Кремля (когда ему нужно было туда явиться) он вел козла, но перед Никольскими воротами садился на него верхом и, въезжая, выхватывал из-за раструбов своих перчаток пропуск для предъявления часовому. Почему разрешалась ему вся эта игра — не знаю. Вероятно „начальству“ нравились не только пьяницы, но и чудаки. Он был совершенно честен. Когда обнаружилось, что он помогал беглецам, я предположил, что его неминуемо расстреляют. Но нет… Уже после моего освобождения, идя с работы как-то пешком по Большому проспекту, по которому в те времена ходил трамвай, я изумился: на полном ходу из трамвая выскочил Дегтярев, подбежал ко мне (с площадки заметил) и сказал, что работает лесничим в каком-то заповеднике в Средней Азии. С приветственным возгласом „Привет вам с (какого-то) Алатау!“ он бросился за следующим трамваем и исчез. И я был рад, как только мог».

Я, прочитав это, также обрадовался. Очень мне симпатичен В. Н. Дегтярев!

Но весной 2008 г. я получил по электронной почте замечательное письмо:

«Глубокоуважаемый Симон Эльевич,

Вам пишет родственник Саши Базыкина, Алексей Крюков.

Разбирая письма моей мамы 1938 г., мы нашли в них рассказ о встрече с интересным человеком — Владимиром Николаевичем Дегтяревым в Алмаатинском заповеднике летом 1938 г. Она была там в экспедиции с Сергеем Ивановичем Огневым. Из письма Надежды Евграфовны Шульц мужу из Алма-Аты от 7.7.1938:

Я еще тебе не писала, кажется, никогда о таком Вл. Ник. Дегтяреве, местном чудаке. Он очень образованный человек, не знаю, кто он был раньше, но имел он в Мексике свое ранчо и держал лам. Вообще же много ездил и много бывал за границей. Это человек уже лет 50 или под это, совершенно черный, не седой с огромным носом и крепкими руками и ногами. Основное его свойство — страшная болтливость. Он одержим идеей поселить лам в высокогорье и пишет бесконечные проекты на эту тему. Недавно С. И. одобрил официально эту идею, и она получила ход. Он счастлив ужасно. Ходит он чрезвычайно оригинально одет, трусы, высокие носки, разрисованные масляной краской в белую и золотую шашечку, туфли парусиновые и с золотом, коричневая блузка с белым батистовым бантом, тоже разрисованным красками, на коротких рукавах блузки и на краях трусов — синие кисти, для того, чтобы сгонять мух, когда потрясешь ногой или рукой. На голове у него какая-то маленькая шапочка с кистями или обычно ковбойская шляпа. В город он появляется в настоящем ковбойском костюме с косынкой и т. д. Иногда он ходит в настоящем индейском костюме. А когда у него наладятся дела с ламами, он говорит, что сделает себе золотой костюм с вышитыми ламами. Говорит он очень любезно и любит вставлять французские словечки. Вообще же болтун сверхъестественный.

О Дегтяреве мы ранее прочитали в Вашей замечательной книге „Герои и злодеи российской науки“. Продолжая поиск, нашли на сайте Мемориала http://lists.memo.ru/d25/f369.htm* nl о нем:

>Осужд. Дегтярев Владимир Николаевич.

>1881 г. р. Место рождения: гор. Полтавы; русский; научн. сотрудник.;

>место проживания: гор. Алма-Ата.

>Осужд. 12.10.1938 тройка при НКВД.

>Расстрел.

>Реаб. апрель 1989 г. пр-рой Алма-Атинск. обл. реабилитирован.

>Источник: Книга памяти Алма-Атинской обл. (Казахстан).

Получается, что Дегтярев выжил на Соловках, но позже все же кончил печально.

Маме 92 года, она живет под Москвой с моей сестрой — вдовой Саши Базыкина.

С уважением,

Алексей Петрович Крюков»

Я решил также посмотреть списки «Мемориала». И получил еще одно ужасное впечатление — списки по алфавиту. Там сотни репрессированных носителей фамилии Дегтярев! Только на сочетание Дегтярев В. (от В. А. до В. Я. Дегтяревых) 38 человек. А списки не полны, в них, по утверждению составителей [5]Hudson P. S. // Animal Breeding Abstracts. Vol. 13, № 3 (1945).
, всего порядка 10 % жертв режима…

Примечания

1. В семейном архиве Зотовых хранятся рукописи В. С. Зотова с описанием основ скаутского движения в России и судеб участников этого движения в первые годы Советской власти.

2. Голицын С. Записки уцелевшего. М.: Орбита, 1990.

3. Под этим именем В. С. Зотов рассказывает о своем друге по скаутскому движению Сергее Владимировиче Шибанове, с которым он одновременно был в Соловецком концлагере. Поражает «сплетение траекторий жизни»! Сергей Владимирович — брат Николая Владимировича, зоолога — заместителя декана (С. Д. Юдинцева) нашего Биологического факультета МГУ. В 1948 г. после прихода к власти Презента сотрудники факультета уговорили Н. В. Шибанова не уходить, остаться в должности зам. декана, чтобы был в новых ужасных условиях «свой» человек в деканате. И он остался, и была для него эта миссия крайне тяжелой.

4. Лихачев Д. С. Воспоминания. 2-е изд. М.: Вагриус, 2006. С. 169–170. О В. Н. Дегтяреве.

5. Жертвы политического террора в СССР,