Б. Н. Вепринцев — один из тех моих героев — наряду с Перцовым и Хесиным — чьи жизни полностью прошли в условиях советской власти. Сын профессионального революционера он, как и его отец, прошел тюрьму и каторгу. Однако, несмотря на все, что ему пришлось испытать, он сумел достичь весьма многого.

Б. Н. Вепринцев. Фотопортрет работы В. М. Пескова

И эти достижения «несмотря на» останутся в истории российской науки. Его жизнь, его судьба — обвинительное заключение партии большевиков, ответственной за нанесенный стране ущерб. А сам он типичный представитель своего (и моего!) поколения, поколения советских студентов первых послевоенных лет.

Борис Николаевич Вепринцев родился 4 апреля 1928 г. Его отец, Николай Александрович, рабочий, профессиональный революционер, член РСДРП(б) с 1903 г., партийная кличка «Петербуржец». Мне представляется, что качества личности многих революционеров романтического времени конца XIX века — обостренное чувство справедливости, крайне активная жизненная позиция, смелость передаются по наследству как чисто генетически, так и при воспитании. Николай Александрович входил в марксистский кружок П. П. Смидовича (Вересаева), затем, уже в Петербурге, в кружок Н. К. Крупской. Дружеские отношения с ней сохранялись многие годы. В 1903 г. он вступает в партию большевиков, и его направляют в Баку для организации революционной работы.

В Баку Николай Александрович поссорился со Сталиным. Сталин (по дошедшим до меня рассказам) побоялся выполнить партийное поручение — спрятать у себя переносную подпольную типографию, за что был побит и спущен с лестницы. В ссылке Вепринцев-старший женился. Мать Бориса Николаевича, Зинаида Михайловна, была учительницей.

После Октябрьской революции Николай Александрович возглавил профсоюз металлистов Урала. Считая незаконным разгон Учредительного Собрания, вышел из партии. А когда был арестован председатель городской думы и другие деятели в Златоусте, он распорядился (поскольку никаких преступлений арестованные не совершали) освободить их. И вскоре сам за это был арестован и приговорен к расстрелу. Его спасла телеграмма Ленина.

В 1921 г. снова вступил в партию. В 20-х годах, будучи сотрудником знаменитого революционера — большевика Г. М. Кржижановского, возглавил Всесоюзную Энергетическую комиссию. Однако его не забыли: в 1932 г. снова арестовали и объявили врагом народа. Его не убили, как, безусловно, было бы в 1934–1939 гг. а сослали на три года в Барнаул, затем продлили срок и отправили в Воркуту. Одно из обвинений, предъявленных Николаю Александровичу, были его слова: «Коба хочет стать русским самодержцем» это сказала на суде одна из самых зловещих и отвратительных представительниц партии большевиков Р. С. Землячка.

После ареста отца семье, лишенной паспортов и хлебных карточек, было предписано в 24 часа покинуть Москву. Благодаря вмешательству друга отца, выдающегося деятеля партии большевиков С. Орджоникидзе, семью оставили в Москве. Мать и старшая сестра Марина выбивались из сил в поисках заработков. Но… время от времени появлялся мужчина, оставлял деньги и теплое белье для ссыльного отца. Много лет спустя стало известно, что этот человек был посланцем Крупской.

В 1940 г. Борис открыл дверь (был звонок): на лестничной площадке стоял оборванный, измученный, беззубый (цинга) старик. Борис подумал, нищий. Это был его отец. (Борис видел отца в Барнауле в 1935 г., в ссылке, куда ездил с матерью, а потом уже в Ливнах.). Из Воркуты отец был «списан» по болезни, поселился в г. Ливны (Русский Брод) и умер в больнице Моршанска в 1941 г., уходя от наступавших немцев.

Младший брат отца — Петр Александрович Вепринцев также был рабо-чим-революционером. Он работал на Тульском оружейном заводе и также был сначала активным большевиком. Но — порода Вепринцевых! — в 1917 г. не согласился с решениями руководства и вышел из партии. Такая биография в 30-ые годы означала верную смерть. Но Петр Александрович выжил. У него было всего три класса церковно-приходской школы, но он активно занимался самообразованием и, поступив на высшие курсы рентгенотехников, стал одним из трех первых их выпускников с уникальной в те времена специальностью. Работал он в Свердловске, в 1930 г. был арестован, отсидел три года в Верхне-Уральском изоляторе, после чего получил высылку, но с возможностью некоторого выбора места поселения. Он выбрал г. Фергану. Сначала работал электромонтером, но, с созданием Института физических методов лечения, был назначен его техноруком. Практически он был единственным рентгенотехником на две области: Ферганскую и Андижанскую. Это его спасло. В период массовых арестов, судьбу человека решали трое — старший партийный начальник (секретарь обкома ВКПб), начальник местного отделения НКВД и представитель прокуратуры. Секретарь обкома (со слов директора Института) мог сказать — «этого арестовывать нельзя — некому заменить… возьмете Вепринцева — две области останутся без рентгена»… И П. А. Вепринцев остался на свободе.

Когда началась война, Петр Александрович уговорил мать Бориса — Зинаиду Михайловну — отпустить его в Фергану. И Борис (ему было 14 лет) сумел в ужасных условиях того времени добраться из Москвы в Фергану, где прожил около 2-х лет в семье дяди.

Эти два года были чрезвычайно важны в его биографии. Петру Александровичу удалось принять Бориса на работу в свою мастерскую в качестве ученика. Это, кроме возможности непосредственно овладеть практическими основами профессии, давало рабочую хлебную карточку. Борис подружился со своим двоюродным братом Игорем. Чрезвычайное впечатление произвела на него и окружающая природа.

Много лет после он был в Ферганской долине и окрестных горах в экспедиции, записывая голоса птиц. И записал пение легендарной «синей птицы» — действительно синего дрозда, устраивающего гнезда в горных нишах «за спиной» водопадов. А дружба с Игорем продолжалась. Борис сыграл важную роль в биографии брата. В 1952 г. в письме из концлагеря, он настойчиво посоветовал Игорю, одновременно учившемуся на мехмате и в консерватории, выбрать музыку. Игорь Вепрнцев стал выдающимся специалистом по музыкальной звукозаписи — в его обработках и редакции выходили лучшие записи фирмы «Мелодия».

Борис рос фактически без отца. Как мать сумела обеспечить ему и сестрам в общем радостное детство — тайна. Разгадка, наверно, в свойствах детского характера. Активный, самостоятельный, он, будучи школьником 6-го класса, вступил в знаменитый КЮБЗ — Кружок юных биологов при Московском зоопарке, куда принимали только с 8-го класса. Он поразил руководство (К. Н. Благоскло-нов) и членов кружка своим докладом о лабиринтовых рыбах и неуклонным стремлением быть принятым. Многие события довоенных лет, их, как ни покажется странным это современному читателю, радостный, бодрый дух, этот «Марш энтузиастов», эта мелодия «Широка страна моя родная», красные галстуки и белые рубашки пионеров на солнечных майских парадах создавали бодрое настроение поколения оптимистов.

Борис вернулся в Москву в 1944 г. В 1947 г. убежденный зоолог, юобзовец, Б. Н. Вепринцев поступил на биофак МГУ.

Биофак МГУ, 1945–1948 гг.

В предыдущих главах не раз шла речь об этом факультете МГУ и об этом времени. В самом деле, два первых послевоенных года в университете (как и в стране) были совсем особые. Смягчилась память о репрессиях конца 30-х годов. Пережита ужасная война. Победа. Возрождение. Пришли новые студенты — школьники, дети военного времени и фронтовики-победители. Пришли мечтавшие о мирном времени и счастье быть в университете. Как слушали они лекции! Как читали лекции в те годы профессора! Когда в мае 1947 г. завершал двухсеместровый курс лекций по зоологии беспозвоночных Лев Александрович Зенкевич, были аплодисменты и цветы. А он сказал: «Никогда я не испытывал таких сильных чувств радости и понимания, как в этих лекциях» и благодарил студентов. Блистал, особенно на первых лекциях «Введения в биологию», Яков Михайлович Кабак. На лекции по физиологии растений Дмитрия Анатольевича Сабинина ходили физики, историки, математики, химики. Зоологи позвоночных были особым племенем — следопыты, охотники, натуралисты с подчеркнутой «экспедиционной» мужественностью и рассказами о зверях и птицах. Два направления в зоологии: практики натуралисты, следопыты, и систематики и теоретики эволюционисты.

В 1947–1948 гг. один и тот же общефакультетский курс зоологии позвоночных читали параллельно два лектора Сергей Иванович Огнев и Владимир Георгиевич Гептнер. Первый, начав с оболочников и ланцетников в первой лекции, кончил в мае приматами… Второй начал с оболочников и лекцию за лекцией на оболочниках рассматривал проблемы эволюционной теории. Это было неисчерпаемо. В конце второго семестра, в апреле 1948 г., Гептнер еще рассказывал про оболочников (Tunicata), и это было замечательно. И слушать нужно было оба курса.

Особое место на факультете принадлежало Г. О. Роскину, он возглавлял кафедру Шстологии, и М. М. Завадовскому — основателю и заведующему кафедрой Динамики развития. Это были выдающиеся люди огромной эрудиции, яркой индивидуальности. Роскин рисовал цветными мелками на доске высокохудожественные, тщательно продуманные картины гистологических препаратов и строения клеток. Завадовский держался величественно, а его — предмет механизмы развития, гормональная регуляция, морфогенез — захватывал воображение. На кафедре Завадовского работали профессора Л. В. Крушинский, известный впоследствии своей Теорией рассудочной деятельности, и Б. А. Кудряшов, прославившийся исследованиями механизма свертывания крови, курсом лекций «Витамины» и практикумом по экспериментальной хирургии. Студентам было неизвестно, что и Большой практикум по зоологии позвоночных, и курс зоологии беспозвоночных, и работа многих других кафедр связаны с именем Кольцова и его учеников (М. М. Завадовский, Г. О. Роскин, А. С. Серебровский и С. Н. Скадовский).

Не все было благостно на факультете… Но лицо биофака определялось целым стадом «зубров». Выдающимся биологом, зав. кафедрой Низших растений Л. И. Курсановым, замечательным лектором биохимиком С. Е. Севериным, биохимиком растений А. М. Белозерским, зав. кафедрой Дарвинизма И. И. Шмальгау-зеном, зав. кафедрой Высших растений К. И. Мейером, зоологами А. Н. Формозовым, Л. А. Зенкевичем, С. И. Огневым, В. Г. Гептнером, антропологами Я. Я. Ро-гинским и М. Ф. Нестурхом, составлявшими все вместе уникальное соединение могучей науки и ярких лекторов.

Удивительным образом с этой блестящей коллекцией был в полном резонансе и объединял ее декан факультета Сергей Дмитриевич Юдинцев. Выпускник рабфака, он с большим почтением относился к своим факультетским учителям. Гордился ими и всеми силами им способствовал. Как декан он имел исключительные таланты: с первого курса он знал всех студентов по имени, и откуда родом, и как учится, и куда стремится. И всем говорил «ты>», но только потому, что считал своими.

Все это, создаваемое многими десятилетиями и многими поколениями, было разрушено в августе 1948 г. Но почти три года, с весны 1945 до августа 1948 гг., были дарованы судьбой поколению, к которому и принадлежал Вепринцев. Тут к его довоенному КЮБЗу прибавился могучий биофак. Факультет, где все его знали, где он и раньше бывал, а теперь стал совсем своим.

Борис был очень заметен на факультете: голубоглазый блондин с гладким, может быть, слишком юным лицом и решительным и самостоятельным характером.

Зимой 1949 г. он поехал на Белое море, на Беломорскую биостанцию МГУ, где сделал замечательные наблюдения и сфотографировал водоплавающих птиц, остающихся на зимовку в незамерзающих от сильных приливно-отливных течений проливах между материком и островами. Его доклад на зоологическом семинаре очень понравился профессору А. Н. Формозову.

В эти годы он постоянно бывал в доме семейства Н. А. Северцовой — А. Г. Габричевского. Там он встречался с выдающимся пианистом Г. Г. Нейгаузом, поэтом Б. Л. Пастернаком и другими замечательными людьми.

Марк Исаакович Казанин

Лев Николаевич Гумилев, заключенный карагандинской тюрьмы 1951 г. [7]Статья Дмитрия Скврцова из http://www.2000.net.ua/issue/370/c7.pdf, газета «Культура» 15.06.2007.

В комнатах университетского общежития на Стромынке он часто был героем рассказов, многое из которых тут же превращалось в легенды.

Рассказывали, как один (очень бойкий и неприятный) студент, член факультетского бюро ВЛКСМ, сказал Борису, что его отец враг народа. И получив восхитительную оплеуху, скатился по железной винтовой лестнице. (Какая аналогия: сын — отец!) Мы очень положительно оценивали эту живописную картину. (Сам Борис не подтверждал достоверность этого события). Внимательно следили за ним и «компетентные органы».

В июле 1951 г. Борис был арестован: НКВД не был уверен, что Н. А. Вепринцев в самом деле умер. Бориса обвинили в том, что он укрывает отца. Когда стало ясно, что этого нет, (на свободу все равно не выпускают), обвинили в заговоре с целью покушения на жизнь руководителей партии и правительства.

Все столько раз описано и каждому снова: Лубянка, допросы, каторга, лагерь, нары, тяжелая работа и лагерная жизнь, среди уголовников и «политических». Не вмещающиеся в сознание впечатления. В концлагере юного студента «взяли в опеку>» взрослые арестанты — дипломат, востоковед Марк Исаакович Казанин и историк Лев Николаевич Гумилев. Вечерами, в бараке, на нарах они замечательно темпераментно «воевали» друг с другом за влияние на юного слушателя. Оба они сохранили дружеские чувства к Борису и друг к другу, и после освобождения приезжали к Б. Н. в Пущино.

Там же, в лагере, был Лев Александрович Вознесенский, сын Александра Алексеевича Вознесенского, ректора Ленинградского университета, брата бывшего председателя Госплана СССР, члена Политбюро Николая Алексеевича Вознесенского, расстрелянного в 1950 г.

Студенты обычно не знают, как внимательно к ним приглядываются иные преподаватели, как волнуются за судьбу будущей «надежды отечества». Профессор биофака Леонид Викторович Крушинский был потрясен арестом Бориса. И он сделал и делал то, на что решались очень немногие: посылал Борису посылки с едой и книги. Непостижимым образом некоторые из книг доходили, среди них (сохраняемые по частям в матрасе?) Гекели и де Бера «Экспериментальная эмбриология» и А. Лотки (на английском языке!) «Математическая биофизика».

В Кемеровском лагере Борис возил в тачке кирпичи по обледенелому дощатому настилу на четвертый этаж строящегося дома. От непосильной работы стал «доходить». Спасла мать: в ее посылке было пальто, отданное Борисом нарядчику, за то, что тот перевел его на два месяца санитаром в больницу. Потом снова этап, новый лагерь. И сотни новых людей вокруг.

По-видимому, сразу после смерти Сталина, в марте 1953 г., за Бориса вступился близкий друг отца, старый заслуженный большевик и ученый Глеб Максимилианович Кржижановский (он же автор широко известной революционной песни «Вихри враждебные»), чудом уцелевший в годы уничтожения своих товарищей. Обстановка изменилась. Где и как был услышан Кржижановский, мне неизвестно. Но Бориса по этапу привезли в Москву, на Лубянку, для переследствия. Ему ничего не объяснили, нервное напряжение оставалось. Но условия были совсем другими: разрешалось сидеть на койке и даже спать днем. А еще из богатейшей библиотеки реквизированных палачами книг можно было брать и читать такое, что не достать на воле. И много лет спустя удивлял меня Борис знанием редких изданий. А потом повторный суд признал обвинение необоснованным.

Из тюрьмы вышел издерганный, недоверчивый человек, в стеганке, с красным лицом, непохожим на гладколицего блондина. Оша оставались голубыми, и на всю жизнь от нервного напряжения в них показывалась слеза. А дух сохранился — упряма порода Вепринцевых. Он пошел доучиваться на биофак. Но чуть только заведующий кафедрой Зоологии позвоночных проявил нерешительность: «А у вас уже все документы в порядке?» Борис резко ушел. Зато заведующий только что организованной кафедры Биофизики Борис Николаевич Тарусов был безоговорочно приветлив и много сделал для «оттаивания» Бориса. В 1956 г. Вепринцев окончил биофак МГУ и остался в аспирантуре на кафедре Биофизики.

Во Введении мы говорили о метаморфозах в онтогенезе амфибий и насекомых и метаморфозах общества. Не менее драматичны и метаморфозы психики человека. Восприятие мира коренным образом меняется с возрастом. Ранний детский импринтинг звуков, запахов, образов, пейзажей, лиц, интонаций определяет весь последующий характер оценок окружающего. После безотчетного импринтинга, наступает стадия ученичества: мы выясняем, все время задаем вопросы (что называется, проявляем «живой познавательный интерес»), впитываем ответы и верим учителям. Это почти непреодолимо, заложено в глубинах нашей организации и создано естественным отбором.

Такое «впитывающее, доверчивое ученичество» длится долго и часто захватывает все студенческие годы. Но должна наступить (также эволюционно обусловленная) фаза сомнений, самостоятельности мысли, бунта. В ходе этой фазы творчества рождаются оригинальные идеи и пересматриваются общепринятые взгляды, закладываются пути, по которым иногда следует всю дальнейшую жизнь.

Метаморфозы психики осуществляются у разных людей в разном возрасте. Борис (порода!) с первого курса был самостоятелен. Этим он также привлекал недоброе внимание. Вернувшись с каторги, он старался не проявлять активности: хватило пережитого. Но удержаться было трудно. Идеологический пресс удушал науку. Лояльность проверялась по отношению к чисто научным проблемам. «Формальная» (т. е. истинная) генетика, квантовая механика применительно к строению вещества, «непавловская» физиология рассматривались как государственные преступления.

В биофизике запретной была концепция биологических мембран. Сейчас молодым это покажется необъяснимым. Ну, причем тут диалектический материализм? А очень просто: что является основой жизни? Живой белок, который определяет все свойства жизни, в том числе раздражимость, возбудимость, биоэлектрическую активность.

Были при этом весьма глубокие исследователи, которые и без диамата полагали, что «реакция живого вещества на внешние воздействия» определяется свойствами основной массы протоплазмы, ее белком, а не ничтожными по массе границами раздела фаз (Э. С. Бауэр, Д. Н. Насонов, В. Я. Александров). А известные закономерности зависимости возбудимости клеток от концентрации ионов калия, натрия, кальция объясняли изменениями сорбционной способности белков по отношению к этим ионам. Им противостоял ученик Кольцова Д. Л. Рубинштейн. И был затравлен (1949 г.). Поводом послужил его космополитизм — в своей замечательной книге «Общая физиология» автор только 101 раз сослался на советских авторов и 830 на иностранных! Мембранная теория была запрещена. Студентам ее не преподавали. Соответствующие исследования не проводили. Но многие студенты полосы 1945–1948 гг., будучи уже «испорченными», не смирялись с идеологическим давлением.

Важная роль в сохранении истинного духа науки принадлежит здесь профессору кафедры Физиологии Михаилу Егоровичу Удельнову. В его лекциях по электрофизиологии мембранная концепция была представлена с должной полнотой и в те годы. Однокурсники Бориса Леон Чайлахян, Юра Аршавский и более молодой Сергей Ковалев не поддались мракобесию. Современные представления о биологических мембранах, об их роли в генерации нервного импульса, вслед за будущими нобелевскими лауреатами Ходжкиным и Хаксли, первым ввел в нашу науку Чайлахян. Друг Бориса еще по КЮБЗу Грегор Курелла освоил в середине 50-х годов методы микроэлектродного исследования электрических потенциалов клетки. Борис вернулся в свою среду, в общество молодых и смелых исследователей. Ходжкин, Хаксли, Катц, а за ними и другие изучали свойства мембран, их роль в генерации нервного импульса на гигантских нервах — аксонах кальмаров. Аксон с выдавленной цитоплазмой и заполненный солевым раствором генерирует нервный импульс!

У нас в Подмосковье нет кальмаров. Приходилось ли Вам видеть огромных, похожих на молодых ужей, земляных (дождевых) червей, выползающих влажными ночами из земли в заросших травой лугах? Таких «выползков» ловят ночью, освещая фонарем травяные заросли. Их нервы тоньше, чем у кальмаров, но они достаточно толсты, чтобы вонзить в них стеклянные микроэлектроды. И недавний каторжник аспирант Борис Вепринцев изучает свойства мембран нервов брюшной цепочки дождевого червя, измеряет температурную зависимость биоэлектрической активности.

В 1961 г. в Москву приехал знаменитый исследователь Б. Катц. В Большой Биологической аудитории МГУ на его лекцию собралось множество любознательных студентов и осторожных преподавателей, сотрудников научных институтов. Переводил лекцию Вепринцев (он начал изучать английский сам еще до ареста и продолжал на каторге под руководством М. И. Казанина).

В перерыве в группе оживленных слушателей Тарусов пошутил: «Смотрите, как Вепринцев пропагандирует реакционное буржуазное учение…» Что почудилось Борису? Он не понял шутки, да она и не была безобидной. Еще исключали из университета студентов, восставших против Лысенко. Еще недавно было организованно мракобесное «дело сестер Ляпуновых» Ляли (Лены) и Туси (Наташи) дочерей Алексея Андреевича Ляпунова, организовавших у себя дома семинар по истинной генетике, когда подвергались гонениям студенты участники семинара Н. Воронцов, А. Яблоков, Ю. Богданов (см. главу 37).

И Борис взорвался. Он закричал, как в лагере, защищаясь: «Это ты сам меня назначил, ах ты…» Его успокаивали. Еще нужно было переводить вторую часть лекции. Оставаться на кафедре в МГУ он больше не мог ни минуты. Присутствовавший там Лев Петрович Каюшин, зам. директора Института биофизики Академии наук, сказал: «Иди к нам>». Так было положено начало лаборатории Вепринцева.

Голоса птиц

В тюрьме, в лагере, в неволе узнику видится свобода — весенний лес, пение птиц. Давно-давно, до войны, на заседании КЮБЗа замечательный человек, ученик и последователь Кольцова, биофизик и орнитолог, тончайший знаток жизни птиц, профессор Александр Николаевич Промптов (1898–1948) говорил о важности записи и анализа птичьего пения. Зоологи записывали пение птиц условными звукосочетаниями: «зиззи — вер>»… С тех пор и в неволе, и на свободе Вепринцев мечтал о реализации магнитной записи голосов птиц.

Он так писал об этом:

«…книга [Промптова] „Птицы в природе“ впервые была издана в 1937 г. Многие поколения советских орнитологов воспитаны на ней и до сих пор находятся под ее влиянием… В 20-х годах Промптов пытался использовать нотную запись птичьего пения. В его книге имеется глава, посвященная определению птиц по их пению и классификации песен. Промптов интересовался отношениями между врожденными и приобретенными формами поведения и исследовал их на примере гнездования и пения птиц… В 1939–1940 гг. Промптов начал записывать пение птиц, используя машину для записи звука на мягкие диски, сделанные из рентгеновской пленки…

Весной 1940 г. А. Н. Промптов прочел лекцию в Зоологическом музее МГУ о научном использовании голосов птиц. Я был на этой лекции, и все что я видел и слышал тогда, с тех пор с кристальной ясностью стоит у меня перед моими глазами и в моем сознании. Мне было тогда 12 лет, я был принят в КЮБЗ и интересовался главным образом рыбами и птицами. Московский зоопарк был тогда тесно связан с Московским университетом. Нас, членов КЮБЗа, всегда приглашали в университет на зоологические сборища. Но тот доклад Промптова запомнился всем нам. В конце выступления он проиграл три пластинки Людвига Коха с пением диких птиц в природе и свою собственную запись восточного соловья. Это было потрясающе. В глубокой тишине огромного зала Зоологического музея раздавалось кукование кукушки, напоминающее флейту пение черного дрозда и хохот зеленого дятла. Особенно поразило громкое пение соловья, записанное Промптовым. Это был новый мир, вызывающий сильное свежее ощущение. С этого самого вечера звучание в резонирующем пространстве музея этих записей, связанных с именами Л. Коха, Е. Н. Никольского, Дж. Хаксли, А. Н. Промптова, горит как огонь в моем сознании.

В течение нескольких летя пытался собрать аппарат для записывания на диски по описанию в журнале, но безуспешно. Однако с этого времени меня не покидала мечта записать пение птиц. Весной 1955 г. я, студент университета, пытался превратить эту мечту в реальность и начал записывать птиц в лесах вокруг Звенигородской биостанции Московского университета. Я делал записи с помощью „гибридной“ машины весом около 30 кг, состоящей из пугающего патефона и магнитофонной приставки с ламповым усилителем, требующим огромного количества батареек… Результат был ужасен, качество звучания записей было очень низким, хотя, должен сказать, для моего слуха они были подобны райской музыке и вызывали большой энтузиазм среди университетских преподавателей и моих друзей зоологов…

Работа над диссертацией в аспирантуре университета отвлекла меня на время от проблемы звукозаписи… В это время орнитологическая секция Всесоюзного общества охраны природы, ее председатель профессор Г. П. Дементьев (1898–1969), решили организовать записывание голосов птиц, и поручили это мне. Это произошло в то время, когда я по причине занятости и отсутствия хорошей техники несколько охладел к звукозаписи. Попытки получить, хотя бы на время, магнитофон на киностудии или радио ничего не принесли. Никто не был готов доверить незнакомому студенту дорогостоящее оборудование… В 1957–1958 гг. я пытался сделать магнитофон сам… Магнитофон работал стабильно дома, но неизменно ломался в поле. Весной 1959 г. директор Дома культуры Московского университета, которому я рассказал о своих затруднениях, великодушно разрешил мне взять на время только что полученный полупрофессиональный магнитофон „Репортер-2“, работающий на 14 батарейках. Это был ламповый магнитофон, работающий на скорости 19,05 см/сек. Он имел полосу пропускания между 50 и 10 000 гц и динамический микрофон… Весь май и июнь 1959 г. я провел в лесах, делал мои первые сносные записи… Некоторые записи были продемонстрированы осенью того же года на Всесоюзной орнитологической конференции. Все присутствующие пришли в восхищение, услышав естественно звучащие записи пения пеночки-веснички, мухоловки-пеструшки и других птиц.

Благодаря усилиям Джеффри Бозволла эти записи впервые были переданы в эфир по внутри вещательному каналу Би-Би-Си. Он брал у меня интервью 13 сентября 1959 г. …

Осенью 1959 г. Всесоюзная студия грамзаписи Министерства культуры СССР попросила меня подготовить долгоиграющую пластинку. Это предложение было полным сюрпризом для меня. Оказалось, что студия подхватила эту идею поэта и орнитолога-любителя Павла Барто, который тоже был на орнитологической конференции. Благодаря энтузиазму, с которым сотрудники студии, особенно редактор А. Н. Качалина и директор студии В. С. Владимирский, взялись за подготовку диска, пластинка действительно была сделана и вышла в конце апреля 1960 г. под названием „Голоса птиц в природе“.

С рефлектором я начал записывать с 1968 г. Рефлектор подарил мне Жан-Клод Роше, когда я встречался с ним во Франции в 1967 г. … С 1962 по 1973 гг. я пользовался своим самодельным стереомагнитофоном с полосой пропускания между 30 и 12 000 гц и хорошей дифференциальной чувствительностью. Вместе с блоком питания он весил 8 кг…

Весной 1969 г. я работал в Узбекистане. Долина Сырдарьи в 100 км к юго-западу от Ташкента и Туркестанский хребет принесли нам много интересных записей. Моим спутником в этой поездке был замечательный орнитолог Р. Н. Мек-ленбурцев, первоклассный знаток птиц Средней Азии и, несмотря на свои преклонные годы, неутомимый ходок. Снежные шапки горных вершин, окруженных можжевеловыми рощами. Ярко-синее небо, длинный протяжный свист гималайских уларов и пение синих птиц вызывали сильное щемящее чувство, оставшееся во мне навсегда…

0 будущем. Записывание [голосов] редких и исчезающих видов животных будет продолжаться. Я надеюсь, что со временем будет опубликован определитель птиц и животных СССР (по голосам). Мы продолжим каталогизацию новых и уже имеющихся записей и пытаемся стандартизировать методы акустического анализа звуков. Биоакустический анализ становится общепринятой практикой в зоологических исследованиях.

Научное значение таких записей сегодня очевидно. Значение записи диких животных как элемента культуры наследия каждой страны и каждой нации все возрастает. Сохранение животного и растительного мира на планете бессмысленно без сознания того, что необходимо сохранить всю красоту и разнообразие природных богатств.

Итак, наряду с созданием научных пособий для определения животных по голосам, используемых вместе с полевыми определителями, очень важно издавать массовыми тиражами по доступной цене учебные серии очень качественных и высокохудожественных записей голосов животных, дополненных комментариями и наборами слайдов. Главной целью таких изданий должно являться воспитание природоохранительного сознания и пробуждения чувств. Это, мне кажется, важное дело. Мы в этом нуждаемся» [1]Бушин В. С. Гении и прохиндеи. М.: Алгоритм, 2004. 512 с.
.

Пение птиц, голоса птиц, конечно, интересны для профессионала-зоолога. Почему песнь именно такова у данного вида? Не ясно, зашифрован ли в ритме, длительности отдельных звуков, в мелодии какой-либо смысл. Нельзя ли зяблику или соловью менее художественно сообщать окружающим о занятости гнездового участка? Анализ генетической связи характера песни, например, у разных видов одного рода овсянок, дроздов, куликов, коньков и т. д., чрезвычайно интересен. Однако, помимо чисто научного значения, птичье пение это звуки детства, ассоциации прошедших лет, импринтинг родных мест. Вот почему первые три пластинки, выпущенные Вепринцевым с записями птиц средней полосы, так взволновали общество.

Н. С. Хрущев, сколько я знаю, услышал эту пластинку в Нью-Йорке, когда был на сессии ООН, и очень одобрил, что способствовало выпуску ряда последующих пластинок и новых тиражей прежних.

Тут, правда, все годы было, может показаться кому-нибудь курьезное обстоятельство. «Мы платим лишь исполнителям», сказали Вепринцеву руководители фирмы «Мелодия»… В любой другой стране…, а тут он еле сводил концы с концами, покупая и даря свои пластинки многочисленным друзьям.

Владимир Владимирович Леонович

 

В. В. Леонович и Б. Н. Вепринцев с леммингами

Пластинки, записи голосов птиц принесли Вепринцеву известность. Особенно велика его популярность в Англии. Там орнитология традиционное увлечение, в том числе представителей английской аристократии, включая членов королевской семьи. В Англии у Бориса Николаевича было много друзей. Особое место среди них занимает Дж. Бозволл. Сэр Э. Хаксли знаменитый биофизик, нобелевский лауреат, бывший ряд лет президентом Лондонского Королевского общества, многие годы дружески способствовал Вепринцеву в разных делах.

Вепринцев поставил перед собой задачу записать голоса, по возможности большого числа видов птиц. Отсюда его многочисленные экспедиции в разные уголки тогда еще необъятной страны (СССР), всегда вместе с замечательным орнитологом и человеком Владимиром Владимировичем Леоновичем, обладателем ценнейшей коллекции гнезд и яиц. Этот союз оказался чрезвычайно плодотворным. Из экспедиций они привезли тысячи уникальных записей. С профессиональным магнитофоном «Награ» (8 кг) и рюкзаком по горам, тундре, пустыням, болотам нелегкий физический труд, часто на грани человеческих возможностей.

Мы привыкли отмечать наши недостатки. Но есть в нашем обществе замечательная особенность. Чистая диалектика. В хорошо организованном высококультурном обществе, например в Германии, то, что нельзя, то и невозможно. А у нас в силу, нерегламентированности (пусть другие скажут («беспорядка»), «и невозможное возможно». Такое может осуществиться, если Бог благосклонен…

Чукотка. Эгвикинот Б. Н. Вепринцев На записях голосов птиц

К. М. Львов. Попытка записи кулика-лопатня

Мне довелось побывать с Вепринцевым и Леоновичем в нескольких экспедициях (в качестве фотографа и «разно»-рабочего). Одна из них в Якутию и на Таймыр в 1978 г. Орнитологи Англии просили в письме к Вепринцеву: нет ли записи желтобровой овсянки (Emberiza Ocyris chrysophrys), а этот эндемик водится только в Якутии, описан лет 50 назад на р. Мыло (приток реки Лены) в 60–70 км от Якутска.

Конечно, здесь все зависело от Леоновича, сумеет ли он узнать эту никем из нас (и им тоже) не виденную и не слышанную птицу. Прилетели в Якутск. Любезные хозяева в Якутском филиале АН предоставили автомобиль. Переправились на пароме через Лену и поехали искать реку Мыло. На слое вечной мерзлоты холмы, заросшие даурской лиственницей. Речка Мыло течет по многолетнему льду (июнь 1978 г.). В лиственничном лесу полумрак. Вершины лиственниц с их красно-коричневой корой и благоухающей хвоей осветило раннее солнце. Ночь не спали, записывали лучший на Земле концерт: пели в вершинах деревьев поэтичные птицы тайги синехвостки (Tarsiger cyanurus). Вдруг в кустах ивы, у самого русла раздалось тихое пение. Леонович сделал страшное лицо «она!», и они с Борисом стелющимся шагом побежали к кустам. Перед ними сидела желтобровая овсянка и пела в микрофон с несколькими повторами. И улетела. И больше желтобровых овсянок мы не видели. И все. Вернулись в Якутск.

Отсюда полетели в Батагай. И снова так не бывает, если все по правилам… Вот уже несколько лет на американское побережье не прилетали на зимовку кроншнепы-малютки (Numenius minutus). Американские орнитологи решили, что их больше нет на свете. Они гнездятся в районе Верхоянска. Их наблюдали и изучали в 30-е годы. И вот их нет. В газетах были статьи — еще один вид исчез. Бывший с нами Ю. В. Лабутин видел их в 50-е годы.

Прекрасные просторы — долины, луга, озера, леса, та же даурская лиственница. Все покрыто (как бывает в средней полосе одуванчиками) здесь ярко-желтыми цветами сон-травы (Pulsatilla flavescens). Много птиц много хищников: соколы (чеглок), ястребы, беркуты, дятлы, утки, кулики. А под слоем почвы мерзлота, не всюду можно вбить колышек для палатки. 13 июня температура поднялась почти до +30 °C, и в тот же день, начав утром, к вечеру полностью зазеленели леса.

Таймыр. 1978 г. Всмотритесь! Перед Б. Н. на гнезде исландский песочник (Calidris canutus)

Кроншнеп-малютка сидел на гнезде, как и полагается куликам, на четырех яйцах, в лиственничном лесу, среди бурелома, в окружении цветущей сон-травы. Борис первый записал токовую песню этого кроншнепа. Я никогда не видел Бориса таким счастливым — кроншнеп взлетал в ярко-голубое небо, почти до черной точки, и оттуда бросался со свистом, шумом и «блеянием» (как бекас!) — звуком, создаваемым крыльями. Это никто никогда не записывал, а может, и не слышал. Сняли фильм, сделали много фотографий. Через два дня резкая смена погоды — температура упала до +5 °C, дождь, сильнейший ветер. Бог был милостив — пленки целы. Прилетел вертолет. Мы вернулись в Батагай. Статья о Numenius minutus опубликована в престижном международном журнале.

Потом на маленьком красивом, бело-голубом, с большими окнами самолете («пчелка» чехословацкого производства) из Батагая в Тикси, из Тикси в Хатангу, а дальше 650 км до бухты Марии Прончищевой на Таймыре. Полярная станция им. М. Прончищевой. Зимовщики, полярники, метеорологи, радисты… На постоянном ветру, при температуре воздуха от 0 до +4 °C, на проталинах, среди снега цветут роскошные Новосиверсии (Novosieersia glacialis). Незабудочник (Eritrichium villosum) — сплошные «лепешки» цветков незабудки без стеблей, прямо на земле. На холмах гордые «куропачи» — самцы полярных куропаток с красными бровями и дерзкими криками. Кулики, кулики, кулики, песочники, краснозобики, тулесы, камнешарки. Шезда — ямка в сырой холодной земле, гусыни на выстланных пухом гнездах. Охраняющие их гусаки глупо торчат у гнезда (по ним и можно найти гнездо). И ободранные, с клочьями бело-грязной шерсти, неприятные песцы рыщут по тундре. Поют, поют пуночки. И все записано. И мы счастливы. И полагается быть до осени туманам и нелетной погоде. Полярники спокойно обсуждают, как мы с ними останемся на год. На один день меняется ветер, отгоняет туман. Знакомый вертолет садится, не выключая мотора. И все. На пластинках всего несколько дорожек «записей».

Лаборатория (очень) нервной клетки

В главе «Пущино» рассказано о создании в начале 60-х годов нового на-умного центра АН СССР в Пущино. В Москве уже существовал и набирал силу Институт биофизики. Сотрудники института не имели никаких резонов бросать свои оборудованные лаборатории и весь сложившийся уклад жизни и ехать за 120 км от Москвы в Пущино, где среди разрытых котлованов начавшихся строек только угадывались основания новых зданий. Не было снабжения. Первый магазин и первую школу построили лишь в 1963 г., Вопреки правилам, не были до начала строительства построены дороги. В дождь нельзя было пройти по поселку без резиновых сапог. Весной 1963 г. при бурном таянье снегов Ока вышла из берегов и затопила идущую вдоль поймы древнюю дорогу. Пущино было почти на две недели отрезано от мира. Жителям вместо хлеба выдали муку. Первые лабораторные помещения расположили в здании будущего вивария. Зато был полный простор для реализации самых смелых планов.

Переезд в Пущино означал фактически создание нового Института биофизики. Нужен был особый нервный склад, чтобы испытывать энтузиазм в новых условиях. Борис был увлечен открывающимися перспективами. Для работы в Пущине под его руководством была организована лаборатория Биофизики нервной клетки.

Для исследования связи электрической активности клетки с ее метаболизмом, выяснения роли в этих процессах нуклеиновых кислот и белков, изучения природы рецепторов, реагирующих на специфические нейромедиаторы, необходимы клетки по возможности больших размеров. Такие клетки были обнаружены в ганглиях мозга голожаберных моллюсков Д. А. Сахаровым на Беломорской биостанции МГУ в 1961 г. Через год Сахаров вместе с Вепринцевым и И. В. Крастсом на о. Путятине нашли гигантские (почти 1 мм) нейроны в окологлоточном ганглии глубоководного голожаберного моллюска Тритонии. Можно было воткнуть в такие клетки несколько микроэлектродов и сопоставить их электрическую активность с «биохимией». Однако в Пущине нет ни кальмаров, ни голожаберных моллюсков. Проблема была решена: очень крупные нейроны оказались и у пресноводных брюхоногих моллюсков — наших обычных прудовиков и катушек. На этих объектах были выполнены классические работы, ставшие известными во всем мире. Я употребил слово «классические» вполне сознательно. Это работы в направлениях, заданных уровнем развития мировой науки. Проблема связи медиаторов и рецепторов, электрической активности и метаболизма, ионных градиентов и биопотенциалов все это классика. И занять здесь достойное место среди различных лабораторий мира очень сложно. Для этого нужны современные приборы, оригинальные методы, адекватные объекты. Нужны микроманипуляторы и инструменты для микрохирургии (клетки), усилители с высокоомным входом и аппараты для изготовления микроэлектродов. Это было время выяснения механизмов синтеза белка, взаимоотношений нуклеиновых кислот и белков, физиологической роли вновь синтезированных белков. Появилось много ярких волнующих гипотез. Шведский биохимик Хиден предположил, что новая информация, возникающая при возбуждении нервов, кодируется посредством синтеза специфических молекул РНК. В продолжение этой гипотезы американский зоопсихолог Мак-Коннелл предположил, что информация зафиксированная в молекулах РНК может передаваться от организма к организму посредством таких молекул. Отсюда возникла серия работ на пла-нариях и поэтическая картина — «неученные планарии» поедают ученных и получают их «знания» — выработанные у ученных рефлексы. Вепринцев поставил в лаборатории более аккуратную задачу — исследование связи метаболизма РНК и возбуждения нервной клетки. Задача эта казалась сотрудникам очень сложной. Нужны были новые самые тонкие методы, радиоавтография, электронная микроскопия и т. п. В лаборатории была непростая обстановка (отсюда я прибавил к названию лаборатории слово «очень»). Но Вепринцев и тут оказался прав «несмотря на…»

3 апреля 2008 г. в Пущино было собрание, посвященное его памяти в связи с 80-летием. Там замечательные слова сказал седой и солидный профессор Николай Константинович Чемерис — тогда юный стройный выпускник Университета. Вот фрагменты его выступления [4]Воронцов Н. Н. Природа, № 10, 1995. С. 101.
:

«Дорогие коллеги, в своем выступлении я попытаюсь передать свои ощущения от общения с Борисом Николаевичем. Впервые познакомился с ним около 40 лет тому назад, когда в 69 году после окончания МГУ пришел в лабораторию стаже-ром-исследователем и Борис Николаевич бросил меня на исследования нервной клетки. Он поставил передо мной проблему: попытаться понять, каким образом внешние сигналы трансформируются во внутриклеточные процессы и последние участвуют в переработке поступающей информации. На конец 60-х и начало 70-х годов такая постановка вопроса не была общепринятой. С легкой руки Бориса Николаевича этой проблемой я занимался до конца 80-х годов, стал специалистом в этой области, защитил диссертацию и это стало поводом для попытки понять куда и как двигаться дальше. Можно было продолжать работать в направлении исследования механизмов трансформации внешних сигналов во внутриклеточные процессы и были все предпосылки для успешного продвижения в этом направлении, однако эта работа становилась, с моей точки зрения, рутинной. И в этот период переосмысления пройденного двадцатилетнего пути, как я теперь понимаю, сработала заложенная Борисом Николаевичем установка о том, что рутина необходима, но онавторостепенна, первостепенной же целью должно быть решение принципиальных проблем, даже если они считаются и не разрешимыми…

…Прошло уже много лет, как с нами нет Бориса Николаевича, и только теперь мы начинаем понимать многое из того, к чему были сопричастны. Я согласен с Ольгой Дмитриевной, что мы как дети обижались на него, считали, что он разбрасывается, не доводит до конца те темы, которые он поставил, а мы в них влезли по уши и считаем их самыми важными в своей жизни. Прошли многие годы и только теперь постепенно я начинаю понимать всю масштабность тех идей, тех работ, тех заделов, которые сделал Борис Николаевич… Интрига работ в следующем. В 60-е годы благодаря работам шведского цитолога Хольгера Хидена возникло и широко распространилось представление о так называемых молекулах памяти. X. Хиден разработал метод, позволяющий анализировать количество РНК в нервных клетках теплокровных животных. В экспериментах по обучению крыс X. Хиден и его сотрудники обнаружили, что количество РНК в нейронах тех областей мозга крыс, которые предположительно имеют отношение к обучения, увеличивается. Они выдвинули гипотезу, что в ходе обучения активируются новые, ранее „молчавшие“ гены, которые синтезируют новую информационную РНК, являющуюся носителем памяти — молекулами памяти. Гипотеза красивая, однако, затем последовало множество публикаций, в которых экспериментаторы демонстрировали как активацию, так и торможение синтеза РНК. Борис Николаевич предположил, что эта неудача связана с неадекватно выбранным объектом исследования. Действительно мозг крысы является в высшей степени сложно организованной структурой, отдельные нейроны которой, в процессе обучения, могут либо „активироваться“ либо „тормозиться“ — отсюда вытекает и неоднозначность результатов. Возник вопрос: как обойти эту проблему? Для ее успешного решения необходимо было найти адекватный поставленной задаче, достаточно удобный упрощенный объект. У западных ученых был подходящий для этих целей объект — морской моллюск Аплизия. В мозге моллюска есть несколько гигантских нейронов тело которых больше одного миллиметра и на фоне других более мелких нейронов прекрасно видно даже при малом увеличении бинокулярного микроскопа. Каждый из гигантских нейронов строго локализован в ганглиях мозга и всегда выполняет одну и туже присущую ему функцию, какую бы Аплизию вы бы ни взяли, и связан строго определенным образом с другими нервными клетками ганглия. Всем была бы хороша Аплизия, но она водится в теплых южных морях и каждый ее экземпляр стоил несколько сот долларов. Российским ученным такой объект был недоступен и нужно было найти подобный, но существенно более доступный объект и он был найден. Им оказался Большой прудовик, который в больших количествах живет в старицах рек, прудах и озерах. В его ганглиях, так же как и у Аплизии, были обнаружены строго локализованные гигантские нейроны, размер тела которых был чуть меньше одно миллиметра. В последующих работах были составлены карты локализации гигантских нейронов и показано, что эти нейроны строго специализированы и обладают индивидуальными выраженными характеристиками своей электрической активности и специфической чувствительности к медиаторам. С легкой руки Бориса Николаевича и благодаря его фундаментальным работам вот уже несколько десятков лет Большой прудовик является излюбленным объектом отечественных нейрофизиологов.

…Хотелось бы подчеркнуть огромную подготовительную работу предшествующую непосредственной проверке гипотезы. Это, наверное, была одна из основных черт характера Бориса Николаевича — ставить крупную проблему, намечать четкий план для ее решения и невзирая ни на какие трудности двигаться в направлении ее решения. Для проверки гипотезы X. Хидена были выбраны два подхода. Первый был основан на электронно микроскопическом изучении динамики изменения структуры нейрона под воздействием электрической или медиатор-ной стимуляции активности нейрона. Второй связан с методом радиоавтографии и регистрации динамики включения меченых предшественников во вновь синтезируемые молекулы РНК. Оба эти метода дали схожие результаты. В процессе стимуляции нейрона наблюдается двухфазная динамику изменения синтетической активности нейрона. В первую фазу стимуляции происходят структурные перестройки внутри тела нейрона, направленные на снижение продукции РНК и синтеза белков. После кратковременного торможения увеличивается поверхность ядра сопровождающаяся увеличением количества рибосом в ретикулуме, что говорит о резком возрастании синтеза РНК и белков. Первая часть гипотезы X. Хидена была доказана. Изменение активности нейрона сопровождается изменением синтеза РНК и соответственно белков. …Борис Николаевич понимал, что дальнейшее существенное продвижение в этом направлении связано с идентификацией белков, их транспортом к синапсам и целым рядом других процессов связанных со стойкими изменениями в структурах нейрона, которые связаны с процессами переработки сигналов. Для исследования всех этих проблем в начале 80-х годов еще не существовало даже принципиальных подходов. Они стали формироваться только с развитием молекулярной биологии, которая начала достигать необходимого уровня только в этом 21 веке. Все это говорит о еще одной черте характера Бориса Николаевича, а именно умение трезво оценивать возможности кардинального решения поставленных проблем. Как мне теперь видится он с большим трудом и мучительностью отходил от проблем, которые на тот момент принципиально не могли быть решены. Для этого нужно иметь незаурядное мужество. Чего греха таить и я многие из нас иногда по инерции „ржавой лопатою мерзлую землю долбим“, хотя и понимаем, что для принципиального решения проблемы время еще не подошло, можно ставить эксперименты, публиковать статьи в престижных журналах, но сделать кардинальный прорыв в выбранной области в ближайшие годы не удастся.

Вторая проблема, которой занимался Борис Николаевич, тесно связана с той, о которой я уже рассказал. Он формулировал ее так: как передается сигнал с внешней стороны мембраны нейрона внутрь клетки? Со времен Нобелевских работ Алана Ходжкина и Андру Хаксли было известно, что нервные импульсы, который осуществляют коммуникации между нервными клетками, формируются потенциал зависимыми потоками ионов натрия и калия. Однако изменение внутриклеточной концентрации этих ионов при генерации потенциала действия ничтожно, поэтому этот процесс не может быть сигнальном для управления внутриклеточными процессами. По той же причине и ионы магния не подходят для этой цели, даже если бы они и участвовали в генерации потенциала действия. Остается последний претендент — ионы кальция. Было хорошо известно, что внутриклеточная концентрация ионов кальция на три порядка меньше внеклеточной. Если бы в процессе генерации потенциала действия открывались пути поступления ионов кальция внутрь нервной клетки, то это могло бы вызвать многократное увеличение их внутриклеточной концентрации, что могло бы быть управляющим сигналом для ряда метаболических путей. Эти рассуждения поддерживались и тем, что кальций, являясь физиологически активным ионом, регулирует активность большинства известных белков. Эти предпосылки подтолкнули Бориса Николаевича предположить, что на теле нервной клетки, в процессе генерации трансмембранного потенциала действия, открываются пути поступления кальция внутрь нейрона. Проверкой этой красивой идеи он занялся вместе со своими коллегами Игорем Крастсом и Ольгой Жереловой. Объектом исследования были гигантские нейроны прудовика, о которых я рассказывал чуть раньше. В конце 60х годов еще не существовало подходов для исследования ионных токов методом фиксации потенциала на нейронах, поэтому был выбран метод исследования амплитуды „овершута“ — превышения амплитуды потенциала действия над нулевым уровнем. По теории Нернста его величина пропорциональна проводимостям тех типов ионных токов, которые участвуют в формировании потенциала действия. Для проведения исследований была разработана аппаратура для обеспечения жизнедеятельности мозга моллюска, смены растворов и достаточно точного измерения амплитуды потенциала действия. Полученные результаты однозначно показывали, что в формировании потенциала действия нейрона однозначно участвуют ионы кальция и натрия. При этом на пике потенциала действия проницаемость мембраны для ионов кальция многократно превышала таковую для ионов натрия. Этот результат был принципиально новым и не укладывался в общепринятую, устоявшуюся теорию Ходжкина — Хаксли о натрий-калиевой природе потенциала действия. Я помню конференции в Паланге по биофизике мембран, на которых горячо обсуждались эти работы и приводились самые разные доводы, почему ионы кальция не могут участвовать в формировании потенциалов действия, а его роль вторична. Действительно метод овершута — косвенный метод, а для критически настроенных ученых требовались прямые экспериментальные доказательства. И только приблизительно через десять лет с использованием метода фиксации потенциала на изолированных нейронах в институте Физиологии им. Богомольца в Киеве П. Г. Костюку с коллегами удалось зарегистрировать и охарактеризовать кальциевые токи, которые возникают при деполяризации мембраны нервной клетки. Приоритет этих работ был зафиксирован в сертификате на открытие. Борис Николаевич умел ставить принципиальные задачи и, как оказывалось, интуиция его практически никогда не подводила и они практически всегда решались.»

Для всех этих работ нужны были новые приборы и оборудование, которого в нашей стране не было.

Микроманипуляторы. Микрохирургия клетки

И тут Вепринцев, как казалось, взялся за совершенно нереальную задачу — создать такой комплекс приборов, не уступающий зарубежным. Нужно было сделать приборы — микроманипуляторы, для того чтобы вонзать микроэлектроды в нервную клетку, чтобы пересаживать ядра из клетки в клетку, чтобы отрывать от мембраны клетки определенные участки и измерять их электрические характеристики. Это микрохирургия. Нужны особые инструменты и высокоточные механизмы, чтобы управлять движением этих инструментов. Это целый комплекс приспособлений и аппаратов.

Мы все вокруг знали, что это сделать в наших условиях невозможно.

В самом деле, невозможно, если заранее представлять себе предстоящие трудности. А если вместо такой «пред-усмотрительности» начать работу…

Борис имел талант доверия к окружающим. Только начинался Пущинский Научный центр. Было построено лишь одно здание нашего Института биофизики. В отдельных комнатах нашего здания были «зародыши» других, будущих институтов. В августе 1965 г. Б. Н. встретился с молодым инженером Анатолием Матвеевичем Хохловым — они поняли друг друга. В недавно созданным Пущино СКБ Биологического приборостроения были квалифицированные инженеры и умелые рабочие. Они начали работу вместе с сотрудниками лаборатории Вепринцева И. Крастсом, Н. Чемерисом и еще довоенным, КЮБЗовским, другом Бориса — Грегором Куреллой.

Поразительно! Уже в 1967 г. был изготовлен опытный образец микроманипулятора с аббревиатурой КМ-1, т. е. комплект микроманипуляторов первой модели. Вепринцев был трудным «заказчиком» — он имел множество претензий Их учли и в 1969 г. изготовили первую опытную партию из 5 штук КМ-1.

Вот как об этом в 2008 г., на том же собрании, посвященном Б. Н. Вепринцеву, вспоминает А. М. Хохлов [5]Hudson P. S. // Animal Breeding Abstracts. Vol. 13, № 3 (1945).
:

Это была большая победа, так как пришлось освоить ряд новых прецизионных технологий, обучить рабочих и другой технический персонал. Приборы сразу поступили исследователям, его достоинства оценили, на него появился хороший спрос. Прибор, как того хотел Борис Николаевич, был универсален, имел несколько легко сменяемых головок с различными характеристиками, легко компоновался с различными микроскопами под методику эксперимента. Он имел антивибрационное основание и не требовал в эксплуатации каких-либо дополнительных жестких столов и верстаков. Он помещался в небольшом экране для защиты объекта от электромагнитных помех. В 1972 г. прибор экспонировался на Лейпцигской ярмарке и получил Большую золотую медаль и диплом… Сам прибор и его международный успех вызвал огромный резонанс в Пущинском центре, в Академии наук, среди ученых, изучающих клетку. Встала потребность в создании сопутствующих приборов и в дальнейшем расширении возможностей прибора. Было решено создать комплексную программу по созданию аппаратуры для клеточных исследований, и в 1973 г. такая программа была разработана и опубликована (Б. Н. Вепринцев, А. М. Хохлов и Г. Р. Иваницкий). Она была одобрена в Пущинском центре, рассмотрена и принята в Совете по научному приборостроению АН СССР (В. Л. Тальрозе) и в Управлении по научному приборостроению АН СССР (А. Г. Карпенко). Мы получили финансирование и к 1978 г. разработали всю необходимую аппаратуру для оснащения клеточной лаборатории от получения стеклянного капилляра для микроинструмента до обработки полученной информации. На выставке «СЭВ — Наука—1978» в Москве экспозиция клеточной лаборатории пользовалась огромным вниманием у наших и зарубежных исследователей. Опять успех! В 1980 г. комплекс был удостоен почетного диплома и золотой медали ВДНХ СССР. В 1980 г. было принято решение об освоении серийного производства на Экспериментальном заводе научного приборостроения в научном центре в Черноголовке. В 1982 г. была выпущена 1-ая партия серийных приборов. В 1982 г. комплекс приборов был удостоен Государственной премии СССР.

В этот же период вышла статья Б. Н. Вепринцева и Н. Н. Ротт в журнале «Nature» об идее сохранения генетических ресурсов животных, находящихся на грани исчезновения, с использованием криоконсервации [2]Плутарх. Избранные жизнеописания: В 2 т. Пер. с древнегреч. М.: Правда, 1990.
. Предлагались пути для разработки методов восстановления живых особей из размороженного материала. Идея получила огромный резонанс в мире. В 2006 г. при Российской академии сельскохозяйственных наук с участием ряда институтов Российской академии наук образовано Общество сохранения генетических ресурсов им. Б. Н. Вепринцева.

Б. Н. Вепринцев поставил задачу создания комплекса приборов, необходимых для разработки экспериментальных подходов и методов для реконструкции клеток и эмбрионов. Полным ходом шла подготовка создания криобанка клеток редких и исчезающих видов при ИБФ АН СССР.

Вепринцевым с коллегами была создана Целевая программа эмбриогенетики, которую курировал вице-президент АН СССР академик Ю. А. Овчинников. Помимо лаборатории Б. Н. Вепринцева в ИБФ АН СССР, были привлечены кафедра Эмбриологии МГУ и Институт молекулярной генетики АН СССР (лаборатория проф. К. Г. Газаряна). Мы приступили к разработке прибора для микрохирургии яйцеклетки, кратко ПМЯ-1. На эту работу мы получили целевое финансирование в 1,8 млн рублей — большие деньги по тем временам. Кроме ПМЯ-1 проходила разработка приборов для культивирования клеток и органных культур. В ней использовались новые подходы — магнитные носители, пористые мембраны и диффузные подложки. Работа проводилась в сотрудничестве с д.т.н.

Э. И. Лежневым.

Были разработаны и изготовлены опытные образцы. ПМЯ-1 был поставлен в лабораторию Бориса Николаевича. Было принято решение изготовить опытную партию приборов ПМЯ-1 из 5 штук, которая и была изготовлена в течение года совместно с заводом в Черноголовке. Приборы были поставлены в различные организации: два в ИБФ АН СССР, один в Институт животноводства в Харькове, один в ИМГ АН СССР и один вице президенту академии академику Ю. А. Овчинникову. Большая часть приборов находится в работе до настоящего времени.

80-е годы характеризовались развитием содружества со странами СЭВ. Наша лаборатория вместе с Б. Н. Вепринцевым имели договора и финансирование на совместную разработку приборов с фирмой «Техпан», Польша. Насосами «Техпан» мы комплектовали приборы для обеспечения жизнедеятельности клеток. Совместно с Сегедским биологическим центром, Венгрия, шла разработка усилителя «pathclamp» и набора микроманипуляторов к нему. Совместно с Институтом энтомологии ЧССР шла разработка прибора для электрослияния клеток, а с фирмой «Карл Цейсс», ГДР, инвертированного микроскопа для микрохирургии клеток и эмбрионов. При этом все работы к концу 80-х годов были воплощены в опытные образцы, а также разработан новый микроманипулятор для инвертированного микроскопа.

После выполнения этих работ необходимо было определить дальнейшее развитие клеточных исследований и аппаратуры для них. Нами была разработана дальнейшая концепция развития этой темы. Статья была опубликована в 1990 г., когда Б. Н. Вепринцева не стало. К великому горю, он скоропостижно скончался 11 апреля 1990 г.

Более 60 научных учреждений АН СССР, ВАСХНИЛ, Минмедпрома и других ведомств были обеспечены нашей аппаратурой для проведения микрохирургических и микроэлектродных работ с клеткой. Был накоплен большой опыт работ, который вывел клеточные исследования на передовой уровень. Но это не было финалом. Необходимость разработки новой аппаратуры и совершенствование созданной диктовалась, прежде всего, появлением новых методов исследований, объектов иной структурной организации, необходимостью повышения точности и воспроизводимости результатов измерения; применением вычислительной и микропроцессорной техники, созданием новой элементной базы и новой технологии, а также необходимостью учета требований быстро развивающейся биотехнологии, внедрения ряда методов и технических средств в сферу материального производства (скрининг и проверка на биологическую активность новых биохимических и лекарственных препаратов, перенос генетического материала и получение клеток с заданными свойствами, сохранение генетических ресурсов, культивирование биологических объектов и некоторые другие.

Лауреаты Государственной премии СССР в области науки и техники за цикл работ «Разработка, создание и внедрение комплекса прецизионных приборов для микрохирургии и измерения электрических характеристик живой клетки». 1982. Стоят (справа налево): д. б. н. Н. Чемерис, к. б. н. И. Крастс, гл. конструктор Е. Иванов, гл. конструктор В. Решетников. Сидят (справа налево): профессор, д. б. н., научный руководитель проекта Б. Вепринцев, руководитель проекта к. т. н. А. Хохлов

К сожалению, осуществление этой программы сильно затянулось по нескольким причинам. Главная из них — с нами не было больше Бориса Николаевича. Кроме того, разделение Института биофизики на два института привело к разделу и лаборатории Вепринцева, что не способствовало кооперированию, и, наконец, перестройка Академии наук, казалось, предала забвению научное приборостроение.

Но вот в 1994 г. СКВ БП преобразуется в Институт биологического приборостроения РАН. Восстанавливается сотрудничество с «дочерними клетками» Института биологической физики АН СССР — Институтом теоретической и экспериментальной биофизики РАН (в настоящее время директор — чл. — корр. Г. Р. Иваницкий) и Институтом биофизики клетки РАН (директор — чл. — корр. Е. Е. Фесен-ко), чл. — корр. Л. М. Чайлахяном, который руководит теперь бывшей лабораторией Б. Н. Вепринцева. Выравнивается положение нашей лаборатории. С помощью гранта Миннауки мы разработали ряд недостающих приборов для полного цикла клеточных технологий — от изготовления микроинструментов из стекла до криоконсервации биологического материала. Разработаны усовершенствованный генератор для электростимулируемого слияния клеток, электропоратор, микроманипулятор с возможностью управления от ПЭВМ и другие приборы.

Как предвидел и планировал Борис Николаевич, наши приборы востребованы и наукой, и практикой, заказы поступают ежегодно. Вот один пример. Пятнадцать лет тому назад был создан медицинский центр «Эмбрион» (руководитель — к. м. н. К. Н. Кечиян) для оказания помощи при бесплодии. Проблема серьезнейшая — по статистике в России каждая четвертая пара бесплодна. Поддерживая теснейшие связи с кафедрой Эмбриологии МГУ, вовлеченной Вепринцевым в программу по эмбриогенетике, сотрудники «Эмбриона» развивают методы экстракорпорального оплодотворения. Мы, в свою очередь, полностью оборудовали «Эмбрион» нашей микроманипуляционной аппаратурой и помогаем в обслуживании приборов. Центр эффективно работает, за это время проведено около 3500 успешных операций.

Действительно, предвидения Б. Н. Вепринцева сейчас сбываются — клеточные технологии вышли на широкую дорогу в сельском хозяйстве и медицине. Клонирование и заместительная клеточная терапия — не только сюжет в средствах массовой информации, но предмет серьезного обсуждения научной общественностью.

Криобанк

Но чем уверенней работала лаборатория Биофизики нервной клетки, тем менее удовлетворенным был ее руководитель. Его занимали все новые проблемы. Была мечта сохранить нервные клетки вне организма (программа нейрон in vitro), так, чтобы между нейронами образовывались синаптические контакты. На такой системе связанных между собой in vitro нейтронов можно было бы изучать общие закономерности простейших нейронных сетей.

Программа «Нейрон in vitro»

Культура нейронов in vitro оказалась очень сложной задачей. Нужно было сохранить нервные клетки вне организма, в культуре так, чтобы они сохранили свои функции. Мечтой Б. Н. были нейроны в культуре, соединившиеся своими аксонами друг с другом в нервную сеть. На этой элементарной модели нервной системы можно было надеяться исследовать закономерности основных нервных процессов. Казавшаяся практически неразрешимой, задача «Нейрон in vitro» стала темой исследований Марины Костенко и Виталия Гелетюка. И ее выполнение было связано с большим нервным напряжением в лаборатории. Но они научились поддерживать жизнь нервных клеток в культуре. Нейроны стали отращивать аксоны, (см. фото) Это было волнующее событие. Осталось еще добиться, чтобы эти аксоны соединяли бы клетки друг с другом, образуя синаптические контакты и нейронные сети.

Возможно, что этих задач сохранения жизнеспособности клеток вне организма и возникла программа консервирования генома исчезающих видов животных и растений.

Изолированные нервные клетки живут в культуре, они сохраняют возбудимость и у них вырастают аксоны. Осталось только, чтобы они устанавливали синаптические контакты друг с другом

Идея сохранения жизни на Земле — давняя отечественная традиция. Эта идея, в сущности, была основой трудов и популярных книг Г. А. Кожевникова (см. главу 9), А. Н. Формозова, В. И. Вернадского, Н. И. Вавилова, трудов многих отечественных зоологов и ботаников. Этой идее служил и КЮБЗ (М. М. Завадовский, П. А. Мантейфель, К. Н. Благосклонов), и знаменитый кружок Всесоюзного общества охраны природы Петра Петровича Смолина.

Вепринцев был пропитан этой идеей. В своих многочисленных экспедициях он видел, как исчезает жизнь в лесах и полях, морях и озерах, как исчезают бесценные породы домашних животных. Чувство надвигающейся опасности становилось все острее.

Многие зоологи в юности для исследовательских целей спокойно берут в руки ружье: «В 76-ти вскрытых нами желудках кулика-сороки (сорокопута-жулана и т. д.) членистоногие составляют…» Я думаю, что Борис этой стадии не проходил, умерщвление кого-либо было для него невыносимо. Даже беспозвоночных… Маленький сын его, Дима, в Окском заповеднике, облепленный комарами, спрашивал его: «Папа, можно их прогнать?»

Идея сохранения жизни в состоянии анабиоза, в частности при глубоком охлаждении, также давно популярна в отечественной науке. В 1913 г. Порфирой Иванович Бахметьев (1860–1913), к тому времени широко известный работами по изучению насекомых, начал при содействии Кольцова создавать в Университете им. A. Л. Шанявского лабораторию Низких температур. Однако он вскоре умер. Идея криоконсервации клеток и организмов развивалась и потом. В 40-е годы широкую известность получила книга П. Ю. Шмидта «Анабиоз», оказавшая большое влияние на Вепринцева. Работы 20-ЗО-х годов (Викентий Константинович Милованов — Сталинская премия 1951 г., И. Н. Соколовская и И. В. Смирнов) по криоконсервации спермы сельскохозяйственных животных и по искусственному осеменению не были замечены «мировой общественностью». А в 1949 г. аналогичная работа была выполнена К. Польджем, О. Смит и А. Парксом. В 1953 г. Одри Смит сообщила о возможности сохранения в замороженном состоянии жизнеспособных зародышей кролика. В 1972 г. были опубликованы два независимых сообщения о возможности криоконсервации зародышей мышей.

В сознание Вепринцева достижения эмбриологии и биофизики соединились с проблемой сохранения исчезающих видов. Сейчас 20 % всей фауны нашей страны в Красной книге: на грани исчезновения 50 % видов крупных хищников, 9 из 11 видов диких кошек, 50 % копытных, 25 % видов амфибий, 200 видов бабочек, жуков, и т. д., 6 из 7 видов китов. Классические предохранительные меры недостаточны. Отсюда идея сохранить бесценные геномы в замороженном состоянии, чтобы потом восстановить целые биоценозы. Вепринцев сформулировал эту программу в 1975 г., говоря о необходимости создания криобанка «Ноева ковчега XX века». В 1978 г. в Ашхабаде на XIV ассамблее Международного союза охраны природы и естественных ресурсов он выступил с комплексной программой «Консервации генома». Председатель МСОП сэр Питер Скотт предложил в связи с этим создать международную группу «Консервация генома». Председателем этой группы был избран Вепринцев и оставался на этом посту в течение 12 лет.

В разных странах, в разных лабораториях мира развернулась экспериментальная работа, периодически собирались совещания. Однако «компетентные инстанции» ни разу не выпустили Вепринцева на эти заседания, так что он оказался заочным председателем. Программа криоконсервации, разработанная вместе с Н. Н. Ротт, была опубликована в «Nature» и в «Природе» [2]Плутарх. Избранные жизнеописания: В 2 т. Пер. с древнегреч. М.: Правда, 1990.
.

В программе ставились следующие задачи: обеспечить сохранение полной генетической информации вида в условиях сверхнизких температур; найти способы реализации этой информации, т. е. обеспечить воссоздание живых организмов из замороженных клеток; интродуцировать восстановленные виды с одновременной реконструкцией биоценозов. Для реализации этой захватывающей воображение программы в лаборатории Биофизики нервной клетки была создана специальная группа, из нее в 1988 г. сформировалась новая лаборатория, которую возглавил Вепринцев.

Удивительным образом многие пункты и этой программы в результате международных усилий в настоящее время решены. Многое сделано здесь и в лаборатории Вепринцева.

В чем здесь Вепринцев? Фамильная черта — организация совместных усилий: создание международной программы; создание конкретной, финансируемой пятилетней Всесоюзной программы «Низкотемпературный генетический банк промысловых и редких видов рыб и водных беспозвоночных»; консолидация усилий внутри страны посредством созыва ежегодных рабочих совещаний.

В России, Литве, на Украине (в Москве, Санкт-Петербурге, Харькове, Пущине, Новосибирске, Владивостоке, Уфе) работают исследователи над проблемами криоконсервации. Криобанки стали обязательным условием селекционной работы в животноводстве. В Пущине, в лаборатории Вепринцева создан криобанк зародышей лабораторных животных. Для «оживления» эмбрионов исчезнувших видов решена в принципе проблема их трансплантации в матку животных не только других видов, но даже других родов. Так, крысы рожают мышей, коровы яков, овцы коз.

В нашей стране, как и в других странах, работают талантливые исследователи в разных лабораториях. Их объединение — важное условие успеха. Регулярные рабочие совещания, созывавшиеся Вепринцевым, созданная им программа оказались эффективным средством такого объединения. И сейчас, после смерти Вепринцева, в Пущине регулярно собираются участники этих совещаний. Их объединяет память о нем…

Говорят, распалась еще недавно великая страна, и теперь есть ряд независимых государств. Но прежние узы, связывающие исследователей, не ослабились, а, может быть, даже укрепились — взаимная дружеская поддержка, сотрудничество особенно необходимы в наше драматическое время общественного метаморфоза.

В Кэмбридже в Тринти-колледже у портрета И. Ньютона с Э. Хаксли… Осень 1989 г.

Вепринцева все время приглашали в «капиталистические» страны и как председателя международной комиссии по сохранению генома, и как пионера записи голосов птиц, и как заведующего лабораторией Биофизики нервной клетки Института биофизики АН СССР, и как автора и руководителя работ по созданию комплекса приборов для микрохирургии и исследований живой клетки, и как знатока работы зоопарков. И много еще было поводов для приглашений. Его не выпускали. Главный ученый секретарь АН СССР академик Г. К. Скрябин заверял: «Все в порядке». В ответе на письмо Ю. В. Андропову: «Нет претензий». Однако паспорт не давали.

В 1980 г. мы были с ним в экспедиции на Командорских островах.

Рев котиков и «лай>» сивучей, изысканные вокальные упражнения — рулады — песцов, крики чаек-моевок («говорушек>») на птичьих базарах, пустынные берега Тихого океана и неожиданно — бодрая песнь маленького крапивника — сквозь грохот прибоя — те же звуки, что в лесу под Москвой… И вдруг — телеграмма: «Вылетай в Москву. Разрешена поездка в Англию». Борис бросил нас с Н. Н. Пет-ропавловым на о-ве Беринга и улетел в Москву. Билеты на самолет в Лондон ему уже были готовы. Но… паспорт ему не дали. Где, в какой инстанции, какой начальник ответственен за это издевательство — неизвестно.

Пришел к власти Горбачев. Началась перестройка. Повеяли новые ветры.

Весной 1989 г. Вепринцев наконец на три месяца уехал работать по консервации генома в Южную Америку, в Колумбию. Осенью 1989 г. он провел шесть недель в Англии. Дж. Бозволл, теперь уже генеральный секретарь Королевского общества защиты птиц, принимал его с максимальным радушием. В Англии Вепринцев впервые встретился с заочно возглавляемой им многие годы международной комиссией по криоконсервации генома редких видов. Встреча произвела на него большое впечатление. Его просили и дальше, уже очно, возглавлять эту работу.

Но весь 1989 год был элегически окрашен. Борису Николаевичу осталось жить всего несколько месяцев.

Бориса было трудно фотографировать. Он напрягался и смущался. Но тут, в Берлинском зоопарке, не он объект съемки, а львенок…

На прощание, в ярком вечернем свете закатного солнца был он в южноамериканской Колумбии и среди изумрудно-зеленых газонов Кембриджа, на торжественных обедах во главе стола с нобелевским лауреатом, экс-президентом королевского общества сэром Хаксли, в Трините-колледже и в качестве пленарного докладчика международного симпозиума Британского общества, объединяющего авторов кино- и телевизионных фильмов и звукозаписи в дикой природе, когда после доклада о многолетних работах по записи голосов птиц и зверей зал долгими аплодисментами выражал ему свои симпатии и признательность…

Но жизнь кончалась. 30 ноября 1989 г. он сделал последний доклад — рассказал о поездке в Колумбию и Англию на Ученом совете Института биофизики. 13 декабря собрал последнее совещание, на этот раз посвященное судьбе Института биофизики, а в начале 1990 г. перенес первую тяжелую операцию.

Он спешил, он собирался в большую экспедицию в Монголию. 11 апреля 1990 г. он умер.

После первой операции он обратился с письмом к проходившему 15–19 января 1990 г. в Москве Глобальному форуму по окружающей среде и развитию в целях выживания. Вот это письмо.

«Дорогие друзья, волею судеб я оказался на операционном столе и не могу быть среди вас. Но проблема, которая стоит перед нами, превосходит по важности все мыслимые проблемы, стоявшие перед человечеством. Чудо природы, чудо космической эволюции, чудо Земли с ее водой, зелеными силуэтами листьев, невероятной красоты животными и даже люди стоят на границе уничтожения. Это, кажется, понимают многие из могучих мира сего, а не только зоологи и ботаники и люди, живущие в мире природы и питающиеся ее плодами. Здесь нет вопроса, накормим ли мы страждущее человечество, вырубив леса и распахав остатки земли и опустошив океанские глубины. Человечество — как расширяющийся газ, оно не хочет знать ограничений могучему инстинкту сохранения жизни и освоения пространства. Мы уже дошли до последней черты. Мы должны сейчас, не теряя ни секунды, перестраивать экономику, быт, традиции. Другого выхода нет. Мы, имевшие счастье общаться с сэром Питером Скоттом, принцем Филиппом, Алексеем Яблоковым, Эндрю Хаксли, Конрадом Лоренцем и другими выдающимися людьми, видим три пути.

Первый. Сохранение основных естественных экосистем в их нативном состоянии, полностью исключенными из хозяйственного, культурного и научного освоения. Только мониторинг, слежение. Это должно быть самоподдерживаю-щиеся системы с охранной зоной, охраняемые также жестоко, как советские границы в период культа, с привлечением всей современной оборонной техники. С этим надо смириться. Это естественные хранилища генофонда Земли. Это гарантия ее будущего. Пока расчеты дают очень широкий спектр размеров, необходимых для этого площадей. Для разных регионов разные. Но наиболее авторитетные экспертные оценки сходятся на 30 % территории Земли.

Второй путь — это разведение животных и растений в условиях неволи. Эта идея положительна, но она не спасет чудо существования Земли. Она прекрасна для охранной зоны, для поддержания в ней генетического разнообразия, для реинтродукции видов в закрытую зону.

Третий путь — это низкотемпературный генетический банк зародышевых клеток животных и растений. Современные методы криоконсервации и биологии развития дают надежные гарантии сохранения многих редчайших видов геномов в этом Ноевом ковчеге XX века и воскрешения из них полноценных животных. За 10 лет, прошедших после публикации нашей статьи в „Nature“, пройдены уже многие принципиальные шаги. Межвидовые трансплантации эмбрионов стали в известной степени рутинными…

Теперь я хочу коснуться крайне чувствительного вопроса. Где границы роста популяции человечества? Я видел своими глазами перенаселенные районы — это ужас. Так жить нельзя. Это источник всех видов преступлений, не говоря уже о чувстве индивидуальности и ценности собственной жизни, присущей человеку. Экспертные оценки возможной численности населения варьируют в диапазоне 12–20 млрд. Это оценки, основанные на подсчетах ресурсов энергетики. Оценки, основанные на особенностях поведения человека, не поднимаются выше 1 млрд, если мы хотим для каждого иметь дом с удобствами, душевный покой, нормальную физическую и интеллектуальную работу. А сейчас мы подходим к 6 млрд с массой нерешенных проблем. Здесь мы стоим. Мы должны начать движение. Мы должны быть мудрыми и добрыми.»

* * *

Завершая биографический очерк, осталось сказать: жил в нашей стране активный и одаренный Борис Вепринцев. Он получил от российских интеллигентов М. М. Завадовского, П. А. Мантейфеля, Л. В. Крушинского, К. Н. Благоскло-нова, А. Н. Формозова, М. И. Казанина, А. Н. Промптова, Л. Н. Гумилева и многих профессоров и преподавателей Московского Университета в наследство знания, традиции, культуру, а от родителей отца-революционера и матери-подвижницы способности и темперамент. Его поддерживали друзья. Его преследовали власти. Он перенес арест и каторгу. Но, оказавшись на свободе, достиг целей, казавшихся недостижимыми. Он, в свою очередь, оставил нам и будущим поколениям богатое наследство: свой жизненный пример, свои труды в биофизике, бесценные записи в фонотеке, международную программу сохранения генома исчезающих видов, учеников и последователей. Его пример — свидетельство чрезвычайной силы жизни отечественной интеллигенции, а, следовательно, силы жизни и гарантии расцвета и процветания нашей страны.

Так бодро завершил я эту статью для журнала Природа в 1993 г. Прошло еще несколько лет. И с каждым годом я чувствую, как не хватает мне его общества, его недоверчивого, нервного и доброго взгляда. Как легко он обижался и как великодушно мирился. Он был активен и талантлив. Как много он сделал в жизни!

Дополнение к 3-му изданию

Вот прошло еще почти 10 лет. 4 апреля 2008 г. Борису исполнилось бы 80 лет. Ольга Дмитриевна Вепринцева организовала замечательное собрание друзей (мы еще есть…) и продолжателей его дела (их становится все больше). Все эти годы она с чрезвычайной устремленностью продолжала его дело в Фонотеке голосов диких животных. Огромная бесценная коллекция магнитофонных записей переведена ею в цифровую форму. Теперь коллекция не погибнет. Продолжается пополнение записей. Ею переизданы на лазерных дисках знаменитые записи голосов птиц, сделанные Б. Н. в 60-ые годы. С впечатлениями от этих записей выросли наши дети и внуки. Теперь они доступны новым поколениям. От этих, таких знакомых, волшебных звуков пения пеночек, дроздов, иволги, кукушки, соловья, овсянок и журавлей что-то происходит с сердцем, и почему-то выступают слезы. А еще Ольга подготовила реализацию мечты Бориса — звуковой определитель птиц по голосам с замечательным комментарием, и под редакцией известного орнитолога В. К. Рябицева [6]Ляхов С. М. // Зоол. журн. 1977. Т. LVI. Вып. 8. С. 1263–1264.
.

А начатые Б. Н. работы по сохранению генетических богатств животного и растительного мира приобрели большой размах. В Пущино, в его бывшей лаборатории продолжаются исследования по криоконсервации и сохранению жизнеспособных клеток и зародышей животных и растений.

Сильно «повзрослевшие» некогда молодые сотрудники лаборатории рассказывали об удивительных вещах… В. К. Утешев, Н. К. Чемерис, Э. Н. Гахова, В. Яшина… Достигнуты удивительные результаты по «оживлению» пролежавших в вечной мерзлоте 35 ООО лет семян цветковых растений И ожившее это растение зацвело!

Создано «Общество по сохранению генетических ресурсов имени Б. Н. Вепринцева». Его возглавляет Лев Петрович Дьяконов — профессор НИИ Экспериментальной ветеринарии им. Я. Р. Коваленко Российской Академии Сельскохозяйственных наук. Он рассказал о постепенном расширении работ в этом направлении.

Вице-президент этого Общества Валентин Илларионович Ананьев, одновременно являющийся Ученым секретарем Межведомственной ихтиологической комиссии рассказал об остро актуальной проблеме и рассчитанной на 5 лет, «рыбной» программе «Низкотемпературный генетический банк промысловых и редких видов рыб и водных беспозвоночных».

Когда-то Валентин Илларионович вместе с Б. Н. ходили по разным ведомствам, получили там десятки подписей и, в конце концов, благодаря помощи Министерства рыбного хозяйства уже без Б. Н. было получено финансирование и начата работа. Была создана передвижная лаборатория, специально сконструирована аппаратура, закуплено импортное оборудование, создан приборный парк. В этой работе участвовали более десяти научных учреждений, сотни ученых. В стране создано несколько криобанков, помимо Пущинского, несколько криобанков рыб. Один из них — в наиболее крупном институте, в Институте рыбного хозяйства в Москве. В нем около 30 видов, в том числе около 10 видов, относящихся к Красной книге. Эта программа получила большое признание и в других странах во Франции, Англии и Канаде. Особенно известен криобанк по лососевым рыбам в Норвегии.

А на Шпицбергене создается огромнейшее хранилище. Это не криобанк, а банк семян всего света, сохрняемых при низкой температуре в условиях вечной мерзлоты.

Ольга Дмитриевна Вепринцева

Второй вице-президент Общества сохранения генетических ресурсов имени Б. Н. Вепринцева — Георгий Юрьевич Максудов, руководитель Отдела научных исследований Московского зоопарка, был когда-то аспирантом Вепринцева. Он рассказал о развитии работ по криоконсервации для сохраненя редких и исчезающих видов. Большие соколы — кречеты, балобаны и другие хищные птицы — на грани уничтожения. Созданы специальные питомники. В них успешно проводится работа по использованию криоконсервации для решения проблемы размножения этих бесценных видов.

Странная реакция Д. Сухарева и Д. Сахарова…

Я уже комментировал высказывания раздвоенного автора — поэта Дм. Сухарева и физиолога Дм. Сахарова — о Кольцове и Тимофееве-Ресовском. (Д. Л. Сахаров. Физиолог Турпаев // Химия и Жизнь № 5, 2008; // sukharev.lib.ru/sakharov/ tmt.htm). Он присоединился к обвинениям Кольцова в расизме и полагает его на «50 %» ответственным за уничтожение генетики в нашей стране… Его «тошнит от Тимофеева-Ресовского», от человека прославившего отечественную науку… Еще одним его объектом оскорбительного художества стал замечательный человек Михаил Георгиевич Удельнов — профессор кафедры Физиологии животных, кафедры, которую окончил Д. Сахаров.

Мой текст: «В биофизике запретной была концепция биологических мембран. Сейчас молодым это покажется необъяснимым… Мембранная теория была запрещена. Студентам ее не преподавали. Соответствующие исследования не проводили… Важная роль в сохранении истинного духа науки принадлежит здесь профессору кафедры Физиологии Михаилу Егоровичу Удельнову. В его лекциях по электрофизиологии мембранная концепция была представлена с должной полнотой и в те годы. Однокурсники Бориса Л. Чайлахян, Ю. Аршавский и более молодой С. Ковалев не поддались мракобесию. Современные представления о биологических мембранах, об их роли в генерации нервного импульса, вслед за будущими нобелевскими лауреатами Ходжкиным и Хаксли, первым ввел в нашу науку Чайлахян.»

Что бы мы делали без этого преодоления мракобесного запрета? На каком позорном уровне оставалась бы наша наука, если бы не эти лекции М. Г. Удельно-ва. Это было принципиальное, смелое поведение. Как хорошо, что он сохранил дух истинной науки. Молодцы его ученики Л. Чайлахян и Г. Курелла!

Молодец Б. Вепринцев, не побоявшийся после каторги заняться опасной темой!

Сухарев-Сахаров пишут:

«…Раскусить Михаила Георгиевича Удельнова, который считался специалистом по физиологии сердца, было, напротив, совсем непросто, многие на этом сломали зубы. Михаил Георгиевич являл обаятельный тип тихого сельского чудика — изобретателя вечного двигателя. В отличие от Кирзона и Коштоянца, Удельнов всегда на моей памяти пребывал в окружении восторженных почитателей и почитательниц, которых привлекал не столько ученостью, сколько добрыми чертами лица и простым, общительным поведением. Весь облик Михаила Георгиевича располагал к тому, чтобы его заглазно и в глаза называли Михалыгорычем. Ми-халыгорыч с удовольствием делил с учениками-поклонниками часы досуга, возил их в какие-то дебри на охоту, улыбчиво помалкивал у котелка с лесным варевом, и все такое. За голубизною прищура, за открытым, приветливым характером как-то не замечалось, не хотелось даже замечать, что в науке и преподавании доцент Удельнов подобен знаменитому Трофиму Денисовичу Лысенко, ибо фанатично предан собственным фантазиям и не способен признавать очевидные факты…»

Иезуитский, недопустимый текст! Доброго, умного, обаятельного человека, лектора, верного высоким научным идеалам, Сухарев-Сахаров призывает «раскусить»… Это традиция следователей госбезопасности, с их задачей «расколоть» допрашиваемого. Автор пасквиля с пренебрежением отзывается об окружении < …восторженных почитателей и почитательниц, которых привлекал не столько ученостью, сколько добрыми чертами лица и простым, общительным поведением…». Теперь уже групповое оскорбление замечательных людей, среди которых были отнюдь не наивные люди — фронтовики, пришедшие с войны. Почти никого уже нет на свете. Они бы не оставили эти оскорбления без ответа. И финал безобразия: уподобить М. Г. Удельнова… Лысенко… Распоясался Д. Сахаров-Д. Сухарев!

За что же так?

Д. С. пишет далее:

«…Занятно, что в известной книге С. Э. Шноля „Герои и злодеи российской науки“ ситуация перевернута с ног на голову. Фантазер Удельнов подан большим ученым, новатором и даже как бы мыслителем … Напротив, о щедром вкладе Коштоянца в отечественную и в мировую науку у Шноля ни словечка — будто знать не знает. Это круто. С Удельновым более или менее понятно. Думаю, что профессор Шноль простодушно доверился кому-то из удельновских клевретов, а раскрыть удельновскую монографию [6]Ляхов С. М. // Зоол. журн. 1977. Т. LVI. Вып. 8. С. 1263–1264.
— поленился».

Странный текст. Я не делал оценок проф. Удельного как ученого. Про него есть только одна фраза, приведенная выше. Меня интересовал лишь нравственный аспект его поступков. Об «удельновских клевретах…» — Нет их на свете, а то могли бы ответить сурово.

О щедром вкладе проф. Коштоянца в науку» я не говорил — это не было целью книги. Я высоко ценю профессора Коштоянца, особенно за работы по сравнительной физиологии и истории науки. О трагедии X. С. Коштоянца мне пришлось сказать в ответ на текст Д. Сахарова-Д. Сухарева (см. примечания в конце глав 12 и 14).

Следует напомнить, что весь этот развязный, недопустимый тон использован в статье, посвященной замечательному человеку Т. М. Турпаеву. Д. Сухарев и Д. Сахаров полагают, что выдающийся вклад в науку Турпаева также не оценен, как и вклад в науку X. С. Коштоянца. И потому Д. С. и Д. С. поносят и оскорбляют других? Плохая услуга Коштоянцу и Турпаеву — это заставляет задать вопрос: действительно ли их вклад в науку так велик, что только «политизация» Нобелевского комитета причина их непризнания? Нехорошо это. Было бы нормально, если бы Д. Сахаров аккуратно показал бы, в чем этот вклад. Насколько он оригинален, Привел ли именно он к развитию представлений о природе рецепторов. Вместо этого Д. Сахаров ограничился эмоциональными заклинаниями и оскорблением выдающихся представителей отечественной науки.

Меня занимает этот феномен. Он дает мне повод обратиться к непосредственной задаче этой книги — попытке понять мотивы поступков деятелей отечественной науки, причины выбора ими поведения в трудных нравственных ситуациях.

Прошло уже более 60-ти лет после сессии ВАСХНИЛ, завершившей разгром нашей науки (см. главу 27). Нас с Д. Сахаровым разделяет этот рубеж: я студент, получивший основы образования до этой сессии, он — сразу после. Неужели в этом дело?

Летом 1948 г. я был в экспедиции. Когда я вернулся, факультет был неузнаваем. Витийствовал отвратительный Презент — он стал деканом вместо С. Д. Юдинцева. Он производил сильное впечатление на незащищенную психику вновь набранных студентов. Он был мастером демагогии и они впитывали его ядовитые поучения. Деканатом фактически управляла вульгарная Е. К. Меркурьева. Кафедру Дарвинизма вместо утонченного академика Ивана Ивановича Шмальгаузена возглавил иезуитски искусный спорщик Ф. А. Дворянкин. Вместо нашего кумира Д. А. Сабинина кафедру Физиологии растений занимал сторонник Лысенко Б. А. Рубин. А кафедру Генетики занял опровергавший генетику странный человек Н. И. Фейгенсон. Свирепствовал партком, подавляя сопротивление студентов старших курсов. А для младших была заготовлена продуманная система отвлечения от острых вопросов. Их основным занятием стала художественная самодеятельность. Как они пели и плясали на обломках разрушенной науки! Какие оды, посвященные победе мичуринской биологии и лично И. И. Презенту, произносили юные поэты! Биологический = Биолого-почвенный факультет превзошел все прочие факультеты по уровню самодеятельности! Партком и деканат были довольны. А мы, старшие, получившие иммунизацию против лжи, мы крайне неодобрительно смотрели на эту вакханалию. Какая диалектика! В этом пире во время чумы сформировались и настоящие таланты — поэты, авторы песен, музыканты. Не оттуда ли и талантливый поэт, многие стихи которого я ценю и сохраняю, Дмитрий Сухарев? Не потому ли он солидарен с травлей великого Кольцова и его «тошнит» от Тимофеева-Ресовского? Не потому ли ему так хочется «раскусить» честного, обаятельного и принципиального М. Г. Удельнова?

Примечания

1. Из личного архива Б. Н. Вепринцева.

2. Вепринцев Б. Н., Ротт Н. Н. Консервация генетических ресурсов // Природа. 1978. № 11. С. 15–20.

B. N. Veprintsev, N. N. Rott Conserving genetic resources of Animal Species // Nature. Vol. 280. 23 August 1979. P. 633–634.

3. Ильичев В. Д., Леонович В. В. «Вепринцев Борис Николаевич» в кн. Московские орнитологи. Изд. МГУ. 1999. Стр. 51-67

4. 3 апреля 2008 Выступления на вечере, посвященном 80-летию Б. Н. Вепринцева. Пу-щинский музей экологии и краеведения. Л. П. Дьяконов, В. И. Ананьев, Г. Ю. Максудов, Н. К. Чемерис, А. М. Хохлов, Э. Н. Гахова, С. Яшина.

5. В связи с 80-летием Б. Н. Вепринцева в журнале Природа № 6,2008 г. опубликованы три статьи: Вепринцев Б. Н. Ноев ковчег XX века. С. 56–61; Хохлов А. М. Уникальный комплекс приборов. С. 62–65; Брежестовский П. Д. Через призму Вепринцева. С. 66–72.

6. Голоса птиц России. Звуковой справочник-определитель. Часть 1. Европейская Россия. Урал и Западная Сибирь. Авторы-составители: Вепринцев Б. Н. Вепринцева О. Д., Ряби-цев В. К., Дттренок М. Г., Букреев С. А. Гашков С. И. Пущино. Москва. Екатеринбург, 2007.

7. Gakhova Е. N. Genetic cryobanks for conservation of biodiversity // Cryo-Le3tters. mSup-pl.l. 1998. P. 57–64.

8. Гахова Э. H., Утешев В. К., Шитова Н. В., Яшина С. Г. Криобанк геномов животных и растений Институте биофизики клетки РАН // Биофизика живой клетки. Т. 8.

C. 14–38, 2006.

9. Tikhonova V., Yashina S. G. // Physiol.&Generl. biol. Rev. V. 13. Part 1. P. 1–33, 1997.

10. Яшина С. Г., Губин С. В., Шибаева Э. В., Егорова Е. Ф. ДАН РАН. Т. 383. № 5. С. 714–717. 2002.