1

Этим летом не происходит ничего, что отличало бы его, это лето, от предыдущих, ничего, как бы сильно мне этого ни хотелось, нет, ни один фасад, мимо которого я прохожу, не меняет, как хамелеон, свой цвет, самое большее, они выцветают и становятся бледнее, словно нарочно хотят вызвать раздражение и разочарование у тех, кто так часто и с такой надеждой взирает на них. Прошел май, за ним июнь, никто во всем квартале не разобрал дом и не построил новый, ни на одной табличке рядом с номером дома не появилось ни одной новой фамилии, а когда, свернув за угол, прохожу мимо кафе-мороженого Джованни, то могу твердо рассчитывать на то, что между третьим и четвертым шагом до моего слуха донесется приветливое ciao, несмотря на то что я никогда в жизни не была в этом заведении, на семнадцатом шаге крестьянка из Бад-Фильбеля помашет мне рукой из-за своего прилавка, от этого движения всколыхнутся ее могучие груди под халатом, а еще семнадцать секунд спустя, как по команде, на меня начнет гавкать слюнявая собачонка. Все это напоминает старый семейный альбом, который можно открыть на любой странице и увидеть там какое-то событие, некую данность, одну-единственную, но давно и хорошо известную. Словно старушка, тащусь я со своими пакетами мимо украшенных размашистыми надписями супермаркетов — сине-желтого «Олди», красно-зеленого HL, а в голове крутятся одни и те же мысли: прийти домой, немного поработать, потом приготовить еду; дальше посижу с Клеменсом, может быть, посмотрю новости, увижу канцлера, узнаю подробности расширения компании SARS, запомню прогноз погоды — вот и день прошел; этот конец — единственный возможный результат, результат предсказуемый, как ответ легкой арифметической задачки.

2

Несколько лет назад, когда мы с Клеменсом въехали в этот дом, я хотя и понимала, что есть люди, которые привыкают, и есть люди на это не способные, но еще питала надежду, что существуют некие внешние обстоятельства, способные перетянуть человека из одного лагеря в другой. Поэтому я не солгу, если скажу, что в день моего тридцатилетия я с воодушевлением приняла предложение Клеменса вместе снять дом. Но этот решительный поступок нисколько не помог мне обрести столь давно и сильно желаемое душевное спокойствие и равновесие, напротив, все стало еще хуже, я перелистываю свои старые путевые дневники студенческих времен, чтобы снова вызвать в воображении прежнее волнение, когда я не понимала, что тухлое настроение возникает внутри, и с оптимизмом надеялась, что смогу подавить его телесными движениями. Иногда я бродила до полного изнеможения. Но в итоге это мне нисколько не помогало. С тех времен я привыкла срывать с плечиков пальто, выходить на улицу и несколько раз огибать наш квартал, словно этим могла рассеять тяготеющее над нами проклятие.

Мои усилия скрыть растущее отчаяние от Клеменса, обладающего, по-видимому, врожденной способностью довольствоваться малым, стоят мне большого труда.

3

Я кормлю нашу кошку, белую, с палевым рисунком, я тихо беседую с ней, если бы и у меня было семь жизней, то в каждой из них я бы обзавелась кошкой, такой, как ты, это бессмысленное бродяжничество настолько само собой разумеется, что можно допустить, что именно оно дает тебе жить.

Годы и годы пыталась я жить, как кошка, я ухаживала за собой, холила руки, следила за волосами, делала гимнастику, бездельничала перед телевизором, много спала, для улучшения цвета лица пила молоко. Но никто не начинает любить свою жизнь только потому, что хорошо ухаживает за телом.

4

Сегодня эта женщина вдруг заговорила со мной на улице. Привет, сказала она, и я сразу вскинула глаза, чтобы убедиться, что на ее футболке нет логотипа табачной компании и что она не прячет за спиной руки, чтобы, подойдя, огорошить меня анкетой какого-нибудь института по изучению потребительского спроса. Но женщина, очевидно, стояла здесь безо всякого на то профессионального основания. Ты что, не узнаешь меня, Лизи? Я Карина, говорит она и взмахивает сумочкой. Женщина приблизительно моего возраста, кареглазая и светловолосая, волосы почти не видны на солнце, как желтый пояс радуги. Я могла бы поклясться, что никогда в жизни ее не видела, но она откуда-то знала мое уменьшительное имя — Лизи, которым меня никто не называет уже бог знает сколько лет. Мы учились в одной школе, уверенно говорит она, в параллельных классах; она начинает перечислять школьные праздники и другие мероприятия, на которых мы якобы встречались, танцы вокруг лагерного костра, подробности событий легко и свободно льются с ее накрашенных розовой помадой губ, ах, говорит она, ты помнишь ту передачу по школьному радио, когда — подумать только — кто-то поставил мопед на учительскую парковку, потом в класс пришли, и он встал и переставил мопед, став героем дня. Но самое лучшее воспоминание — это кружок испанского языка, вечерами по вторникам с фрау Гонсалес. И тут в моем сознании возникает образ рослой бледной девочки, сидевшей в классе где-то в первых рядах. Правда, я не могу решить, то ли это реальное воспоминание, то ли плод воображения, заполняющего пустоту в памяти. Мне нравится воодушевление, с каким она говорит о прошлой жизни, как будто школьные годы были прекрасным прочным корнем, опираясь на который мы смогли вырасти навстречу небесам взрослой жизни, все это было настолько фальшиво и вместе с тем настолько убедительно, что я была просто ошеломлена. Я приняла ее предложение вместе попить кофе только потому, что мне стало интересно, какие небылицы она еще мне расскажет.

5

Когда мы вошли в безлюдное кафе Джованни, где посетитель мог видеть свои многочисленные отражения в зеркальных стенах — вероятно, для того только, чтобы почувствовать себя еще более одиноким, и когда Джованни меня заметил, он сначала от удивления погладил свои усы, а потом, услужливо выхватив у меня из рук пакеты, поставил их возле выбранного нами столика. Я внимательно рассматриваю Карину и нахожу ее весьма симпатичной. Она таким решительным движением кладет друг на друга свои изящные загорелые ноги, что они выглядят как нечто вышедшее из употребления, но сохраняемое на всякий случай. Разговаривая, она срывает целлофан с пачки сигарет; какая удача, что я тебя встретила, это же просто случай, я всего неделю во Франкфурте, до этого долго жила в Мадриде; она замолкает, одергивает подол футболки и касается своих почти белых волос. Я пила кофе мелкими глотками, предоставив ей говорить. Мне было ясно, что она так страдает от одиночества, что заговорила бы на улице с любым, кто показался бы ей даже отдаленно знакомым. Муж оставил ее, ушел к другой, представляешь, к другой, вот так, простенько, и вся налаженная жизнь рухнула, рухнуло все, все, к чему я привыкла, я повисла в воздухе. Глаза ее округлились, когда она говорила об этом, а я думала, ага, она скучает по привычкам, она из тех людей, которые привыкают, в точности такая же, как Клеменс. Вслух же я произношу лишь пару утешительных фраз, ничего, все еще наладится. На некоторое время повисает задумчивое молчание, в наших чашках позвякивают ложки, за окном слышен шум проезжающего трамвая. Карина нарушает молчание первой. Она работает, преподает в вечернем университете испанский язык и ведет курс испанской кулинарии. В ответ я рассказываю о своей работе переводчицей, я тоже, как видишь, осталась верна испанскому языку, солнце становится нежнее, оно окутывает нас мягкой тканью света, и я, повинуясь какому-то мне самой непонятному капризу настроения, начинаю рассказывать Карине о Клеменсе и планах ремонта нашего дома, вникая в мелкие, несущественные детали, и она тем не менее внимательно меня слушает. Я вижу, что она сидит в напряженной позе, понимаю, что мне давно пора умолкнуть, но я продолжаю говорить, становлюсь неудержимо болтливой, рассказываю о новом «пежо» Клеменса, о невероятно крючковатом носе каталонского поэта, стихи которого сейчас перевожу, и о путешествии, которое мы запланировали на следующую осень.

6

Так происходит удивительное. Те самые вещи, которые уже давно мне надоели, вещи, навевающие на меня бесконечную скуку, теперь, когда я о них рассказываю, приобретают значимость, начинают переливаться радужными красками, если я достаточно долго выдерживаю их в лучах интереса Карины. Наверное, именно поэтому я тотчас соглашаюсь, когда она предлагает встретиться еще раз. В меня вдруг вселяется глухая и бесцельная надежда, и я возлагаю ее исключительно на Карину. Как будто мне сможет помочь эта женщина, которая сама только и делает, что жалуется!

7

Домой я вернулась окрыленной. Но, открыв дверь и войдя, я ощутила такую вялость и усталость, словно воздух квартиры, начиная с прихожей, был пропитан хлороформом, не желавшим улетучиваться, несмотря на то что я настежь распахнула все окна и включила диск с быстрой, ритмичной музыкой, прибавила громкость, потом еще, но не почувствовала ничего, кроме немилосердного давления на барабанные перепонки, я замечала лишь, что в комнате стоит невыносимый шум. Я выключила проигрыватель и пошла в кабинет, где меня ждал перевод, над которым я тогда работала. Собственно, через две недели я должна была его сдать, но я занималась тем, что хаотично переставляла слова, проверяя, как они звучат, и никак не могла прийти к окончательному решению; к тому же из одного только духа противоречия я выбирала, чтобы отстоять свое мнение, какового, впрочем, у меня не было, из сомнительных слов самые отдаленные по смыслу, отчего тональность целого весьма мало напоминала исходный текст. Вероятно, это был мой способ избавляться от раздражения. Но сегодня я даже не стала садиться за стол, я стоя перелистала текст, полила цветы выдохшимся яблочным соком, вышла из кабинета и принялась готовить ужин. При этом я не переставая думала о Карине. Мысленно я рассказывала ей о сегодняшнем вечере, о том, что я готовлю на ужин, что сейчас в дверь должен позвонить Клеменс, и он действительно позвонил, этот звук заставил меня привычно метнуться из кухни к входной двери, так как Клеменс всегда ленился достать из кармана ключ и очень не любил долго стоять под дверью. От него слегка пахло сигаретами и, благодаря лосьону, древесной корой, он поцеловал меня и прошел на кухню, я голоден как собака, и я смеюсь, как смеюсь всегда, когда он произносит эту фразу. У Клеменса такой счастливый вид, и я поклялась себе, что не стану язвить. Он наматывает на вилку макароны в соусе именно так, как я себе это представляю, причем на вилке образуется трехцветный букет из макарон, мяса и горошка — все, как всегда. Пока Клеменс, как обычно, просматривает газету и выкуривает свои две сигареты, я ухожу в кабинет, чтобы наверстать упущенные часы, но в этот момент в дверном проеме появляется Клеменс, ты сегодня выглядишь такой умиротворенной, наверное, сегодня у тебя был удачный день, его силуэт кажется призрачно огромным на фоне темной прихожей, и я понимаю, что он хочет со мной спать, я выключаю настольную лампу и иду за ним.

8

Клеменс ничего не может поделать с моим несчастьем, это совершенно ясно. Его не в чем упрекнуть, он внимателен и терпелив, нет недостатка и в сексуальном интересе, разумеется, нет и ничего лишнего, нет, все в полном порядке, все в меру. Удивителен лишь тот факт, насколько мал талант Клеменса удивлять. Даже когда он вдруг является домой с цветами или с интересной книгой, когда он приглашает меня в ресторан, дело неизбежно доходит до того, что в какой-то определенный момент я могу точно сказать: сегодня он сделает мне сюрприз. Но можно ли упрекать за это? Нет, он ни в чем не виноват. По выходным он даже помогает мне по хозяйству и всегда внимательно слушает то, что я ему рассказываю. В свободные дни он не погружается в свою работу, как делают многие мужчины, несмотря на то что она у него, без сомнения, есть, он отличный адвокат, но выходные и праздники он проводит со мной. Когда я рассказываю об этих его качествах своим подругам и знакомым, они дружно мне завидуют.

9

Давай уедем в голубую даль, радостно предлагает он по выходным, и мы почти каждое воскресенье уезжаем в эту даль; на деле означает, что мы выезжаем из города по дороге А66 и останавливаемся где-нибудь в Рейнгау. В автомобиле мы слушаем тихую классическую музыку. Когда я была ребенком, мы с родителями тоже ездили в голубые дали, и уже тогда я постепенно поняла, что реки и вонзающиеся в небеса горы излучают голубой свет только издали, а вблизи оказываются желто-зелеными, коричневыми или серыми, и с тех пор я испытываю непреодолимую антипатию к размытости и ненадежности голубого цвета; от этой антипатии я не избавилась до сих пор.

10

Сегодня я снова возвращаюсь домой после встречи с Кариной и, как всякий раз, чувствую себя свежей и оживленной, но только до входной двери. Я уговариваю себя, убеждаю в том, что все очень просто, я просто должна приготовить ужин, нарезать овощи, замариновать мясо, охладить сливки, и если мне будет уж совсем невмоготу, то я смогу заказать ужин по телефону или предложить Клеменсу поужинать в ресторане, все возможно, все. Потом мне приходит в голову приготовить что-то очень сложное и замысловатое, и, начав готовить, я представляю, как рассказываю об этом Карине. Она будет так сосредоточенно меня слушать, что я начинаю верить, что в сегодняшнем вечере и правда есть нечто особенное.

11

Вчера мы с Кариной ходили в кино, смотрели французскую драму о разрушительном любовном треугольнике, который, несмотря на мрачный сюжет, порядком меня увлек. После сеанса Карина высказала несколько умных, но жизнеутверждающих вещей, кои должны были обосновать, почему ей не особенно понравился фильм, она раскритиковала стремление персонажей к самоуничтожению, и я, смеясь, весело заметила, что Клеменс сказал бы то же самое, вы хорошо подходите друг другу. Я произнесла это, разумеется, в шутку, не задумываясь, но потом наши взгляды встретились, и что-то, что я пока не могу описать, вызвало во мне сильное раздражение.

12

Постепенно мы начали делать все то, что обычно делают подруги, то есть вместе ходить по магазинам, плавать в бассейне и делать прически у парикмахера. С удивительным смирением, как с чем-то само собой разумеющимся, я свыкаюсь с мыслью, что у меня появилась подруга, внезапно вынырнувшая из небытия, вынырнула не просто так, а с глубоким смыслом, даже с предопределением.

13

Недавно мы сидели в кафе и наблюдали за проходившими мимо окна людьми, и вдруг, под влиянием какой-то увиденной нами уличной сценки, я рассказала Карине, как познакомилась с Клеменсом (мы буквально столкнулись на углу темных улиц возле Старой Оперы, это было, сказала я, как несчастный случай), и тут вдруг я снова уловила чувственный огонек в ее глазах — и здесь мне в голову пришла эта идея.

14

Я передам ей свою жизнь, отдам ее, как пальто, которое давно мне надоело, а ей подойдет просто идеально. Будет просто смешно, если она не примет такого подарка.

15

После того как сия мысль стукнула мне в голову, для меня все изменилось. Как будто солнечный луч проник в темную комнату сквозь узкую щель, и там, где прежде виднелись лишь неясные и смутные тени, стали вырисовываться четкие контуры.

Отныне я все время спешу. Сегодня утром я отправилась на встречу с Кариной на час раньше условленного срока. Я взяла с собой работу, разложив на столике шуршащие листы. Кафе, как обычно, было пустым, если не считать зеркальных отражений — моего и Джованни, который за стойкой старательно протирал стаканы и чашки. Но здесь было лучше, чем дома, где, казалось, сами стены нависали надо мной, как грозящий раздавить пресс. Снова тихо заскрипели ботинки Джованни, когда он, выждав положенное время, подошел осведомиться насчет заказа, и я снова заказываю эспрессо, и не успевает Джованни принести кофе, как — тоже слишком рано — появляется Карина, мы сердечно здороваемся, как старые знакомые или товарищи по несчастью. Она вешает сумку на спинку стула и склоняется над моими листками, ах, можно, ага, да, да, она бегло переводит строчки, estas semores, гм, эти господа бредят наяву… внезапное явление бесполого ангела или слепых мышей, приходящих возвестить близкую гибель их несчастного города… гм, прекрасно, это Хосе Гойтисоло? Да, говорю я, ты это знаешь ничуть не хуже меня, закажем граппу. Когда мы делаем заказ, Джованни, который уже привык автоматически подавать нам только кофе, на какую-то короткую секунду не может скрыть мимолетного раздражения, он кивает, лицо его на мгновение застывает, как воск, и становится жестким, превращаясь в маску сосредоточенности — он хочет запечатлеть в мозгу новый заказ, как компьютер, сохраняющий введенные в него данные, — чтобы потом, тихо скрипя ботинками, спешить к нам и спрашивать: эспрессо? А потом граппу? Так встречи с Кариной тоже превращаются в привычку, словно я добавила к большому, пыльному, случайному, но идеально подогнанному пазлу моей жизни еще один кусочек, частичку-подругу, частичку Карину. Я раздумываю, не произнести ли мне эту мысль вслух, но я на сто процентов уверена, что Карина отреагирует на нее в точности как Клеменс, то есть, в зависимости от настроения, обрушит на мой негативный взгляд невежество, сочувствие или, в лучшем случае, постарается развеять мою печаль какой-нибудь остротой или шуткой.

16

Во всем, что бы мы ни делали, наши разговоры со временем принимают устойчивую форму, то есть я в подробностях рассказываю Карине о своей жизни и с радостью замечаю, как ее глаза загораются интересом и воодушевлением, а губы непроизвольно кривятся, повторяя мои слова. Мы гуляем по городу, обсуждаем то, что видим на витринах, примеряем платья, почти ничего не покупаем, отложите это, пожалуйста, мы вслух читаем друг другу газеты, и, если какое-то место или здание о чем-то мне напоминает, я тотчас рассказываю Карине, о чем именно, я рассказываю о Клеменсе и обо мне, и постепенно, очень постепенно она начинает весьма уютно чувствовать себя в моих отношениях. Например, вечером в четверг, когда мы прощались, она спросила: Клеменс сегодня придет в девять, как обычно? Сегодня Клеменс после работы идет в фитнес-клуб, и я киваю с таким же воодушевлением, как ведущий телевикторины, поддерживающий удачливую участницу, да, конечно, в девять, все правильно. В парикмахерской мы садимся рядом и вместо того, чтобы тупо пялиться в свое отражение в зеркале, смотрим друг на друга и беседуем так приятно, что обе парикмахерши, пытающиеся вначале поучаствовать в нашем разговоре, умолкают, и я вижу, как стригут Карину, и ощущаю, как заплетают мои волосы, в такие моменты мне представляется, что отражение Карины на самом деле принадлежит мне. Потом мы рука об руку идем по улице. Она говорит, я хочу, наконец, показать тебе мою гостиную, правда, она очень маленькая и почти пустая. Я не стала ее обставлять, потому что не хочу надолго там задерживаться. Не найдя подходящих слов для ответа, я киваю так энергично, что моя голова едва не слетает с плеч. Она заваривает чай, и, так как мы вдвоем не умещаемся в крохотной кухоньке, я остаюсь в комнате и сажусь на кровать, застеленную покрывалом, украшенным черно-белым узором — бесконечными шахматными клеточками, в которых теряется взгляд.

17

В конце концов, именно Клеменсу пришла в голову идея пригласить Карину к нам домой. Он сделал это предложение, когда из-за дождя не состоялась наша поездка в голубую даль и мы сидели за столиком кафе: он перебирал какие-то официальные документы, а я снова и снова перечитывала один и тот же пассаж в книге, которую, собственно говоря, должна была перевести. Он поднял глаза и вдруг, видимо повинуясь внезапному желанию сделать мне приятное, сказал: знаешь, твоя новая подруга могла бы завтра прийти к нам в гости, как ты на это смотришь? Я мысленно улыбнулась и сказала, что сейчас же ей позвоню.

18

Вечер начал доставлять мне удовольствие с самого начала, с того момента, как пришла Карина. Дверь на звонок открыла я, Карина постаралась выглядеть красивой, но при этом не переусердствовать, и, пока мы целовались в прихожей, я через ее плечо заметила, как Клеменс, завидев Карину, вскочил с дивана и быстро поменял домашние тапочки на парадные туфли. Я открыла бутылку секта, поставила на стол заранее приготовленное блюдо из оливок и сыра, а во время еды наблюдала за Кариной и Клеменсом, как мать, желающая соединить сыночка с удачной партией. Я заметила, что Карина не страдает отсутствием аппетита, а ее нижняя челюсть равномерно и ритмично перемалывает пищу, точно так же, как у Клеменса, который потребляет поразительно много еды, очевидно необходимой его организму. Оба они, сидя рядом, действовали необъяснимо слаженно, как двухтактный двигатель во время демонстрационного испытания. Вскоре завязалась беседа, в которой я участвовала мало, так как говорил в основном Клеменс. «Моя жена говорила, что вы работаете в образовательном учреждении для взрослых». Потом он рассказал о семинарах, на которых сам иногда преподает, и вскоре между ними начались дебаты по поводу дидактических приемов, по ходу которых Клеменс раскупорил бутылку вина с легким ароматом аниса, это его любимое вино, которое он обычно приберегает для особых случаев. Я поставила диск, кошка вспрыгнула мне на колени, ей захотелось полакомиться кусочками сыра, и вечер незаметно стал одним из тех вечеров, когда вроде бы только что было одиннадцать часов, а посмотришь на часы — и оказывается, что уже три. Много позже, еще до того, как Карина собралась уходить, я показала ей квартиру, обратив особое внимание на мелкие подробности, чтобы ничего не забыть, я показала ей в хронологическом порядке мой ежедневный маршрут по комнатам. Я отвела ее в спальню, подвела к кровати и гардеробу, потом продемонстрировала ванную, показала спрятанную за шкафчиком полку с косметикой, где мой фен мирно уживался рядом с бритвенным прибором Клеменса. Карина, которая всего за несколько минут до этого казалась слегка пьяной, стала вдруг очень сосредоточенной. Попутно она стала задавать вопросы, точные, как выстрелы, например где стоит стиральная машина или сколько в нашем доме телефонных аппаратов — один или два.

19

На меня снизошло доселе неведомое мне спокойствие, даже, пожалуй, равнодушие, с тех пор как я заметила, что с ее первого визита в нашем доме все пошло как по маслу. Карина начала заглядывать к нам все чаще — на минуточку, как она говорила; каждый раз она вежливо спрашивала, не помешала ли, и никогда не задерживалась надолго, если, конечно, ее об этом не просили, а мы стали просить ее все чаще и чаще. Она стала беседовать с Клеменсом так же охотно, как и со мной, и даже стала подчас приносить с собой еду — ведь я же часто ем у вас. Одновременно я начала усваивать ее предпочтения — картофель лучше риса и никакого чеснока. Совсем недавно, в воскресенье, она вообще явилась к нам утром. В гостиной она разложила свои бумаги и принялась готовиться к семинару, вытянув на голубом ковре свои длинные ноги, окруженные стопками ученических тетрадей. Клеменс, приходя с работы, радуется каждый раз, когда видит Карину, он называет ее нашим «солнечным лучиком». Клеменс настолько к ней привык, что однажды спросил, где она, когда Карина пропустила один вечер. В свете таких грандиозных изменений в нашей семейной жизни я нахожу особенно поразительным то, что не прошло и двух месяцев с того дня, когда Карина обратилась ко мне на улице.

20

Зарядили надоедливые мелкие дожди, промозглая сырость и холодные вечера возвестили приближение осени. Жаль, говорит Карина, досадно, говорит Клеменс. Я хожу очень легко одетой в надежде заполучить легкий грипп, чтобы Карина смогла переехать в комнату для гостей, чтобы ухаживать за мной, но мой организм оказывается крепче, чем я думала.

21

Я заболела, более того, умудрилась подхватить и в самом деле тяжелую простуду. Голова буквально раскалывается от боли. Карина очень меня жалеет. Я дала ей второй комплект ключей, и она довольна, как святой Петр, получивший ключи от рая. С каждым днем она буквально расцветает, совершенно счастлива и я, так как могу лежать, завернувшись в пушистые одеяла и платки, не ударяя пальцем о палец, уверенная, как младенец, что меня ожидают еще более радостные дни.

22

Лихорадка все еще держится, Карина продолжает за мной ухаживать, а я смотрю, как она справляется с работой по дому. В этом деле она талантливее меня. Именно сейчас, когда я болею, крайне необходимо, чтобы все шло без сучка и задоринки, потому что Клеменс ведет весьма значительный процесс, вероятно, самый важный за всю его карьеру, и, главное, чтобы в доме царила полнейшая гармония. Она делает все, что может, и под этим я разумею не только домашнее хозяйство, но и мой перевод, срок сдачи которого приближается неумолимо. Сейчас она сидит спиной ко мне в позе балетной танцовщицы за маленьким секретером в гостиной, пишет и временами прочитывает мне написанное предложение, на каковое я реагирую либо похвалой, либо чиханием. Когда становится холодно, она машинально снимает со спинки стула мою вязаную кофту и накидывает ее себе на плечи. Единственное, что меня заботит, — это кошка, с которой наверняка что-нибудь случилось, видимо, она попала под машину, здесь, в нашем районе, очень интенсивное движение. Кошки нет дома уже неделю, а поиски, предпринятые Кариной и Клеменсом, пока безрезультатны. Она попала под машину, я всегда этого боялась.

23

Последний день процесса, как и все, за что берется Клеменс, завершился блистательно. Сегодня он вернулся домой рано с бутылкой охлажденного шампанского, из которой они выделили мне один-единственный глоток, маленький, совсем крошечный, от которого мною из-за гриппа овладела свинцовая усталость и появилось чувство покоя и тихой боли, какой я давно не испытывала. Несколько часов я проспала, а проснувшись, чувствовала себя так хорошо, как не чувствовала все последние недели. Вероятно, лихорадка прошла.

24

Карина не хочет ничего слушать, я должна вылежать еще пару дней, говорит она тоном, не допускающим возражений, и я препоручаю себя ее воле. В мою душу нисходят покой и меланхолия, следующая фаза прощания.

25

Сегодня мне снился странный сон. Я иду по нашей улице. Вечер. Уже издалека я вижу ярко освещенное окно нашей кухни, занавески не задернуты, возле серванта я отчетливо различаю профиль Карины, прекрасно видна и вся кухня, даже растения в горшках за окном. Карина что-то режет на столе, временами вытирая руки о мой синий фартук. В приоткрытую дверь заглядывает маленькая девочка, я вижу, как шевелятся губы Карины, и во сне я знаю, что она говорит: подожди немного, и я знаю также, что здесь разыгрывается сцена из будущего, что это дочь Карины и Клеменса. Эта мирная домашняя сцена очень приятно меня трогает.

26

Сон часто является следствием мысли, владевшей человеком непосредственно перед засыпанием, словно он засыпает, раскрыв ладонь, унося посеянное семя в другое состояние… как бы то ни было, но в данном случае дело было так: вечером я разговаривала с Кариной. Была середина мая, День матери, и мы разговорились о родах, на тему, по которой мы с Клеменсом никак не могли прийти к единому мнению. Напротив, Карина, сияя, сказала, что родила бы, будь у нее подходящий муж. Если бы я располагала таким аргументом, то вопрос был бы давно решен.

27

Мне ясно, что я могу теоретически и дальше поддерживать цепь гладко текущих своим естественным чередом событий. Но с тех пор как я увидела сон, мне стало ясно, что мое вмешательство лишь тормозит естественное их развитие.

28

Как я и ожидала, через несколько дней Карина снова позвонила в нашу дверь. Она принесла мне витамины, за которые я поблагодарила ее с наигранным воодушевлением, для того только, чтобы бросить прощальный взгляд на цветную табличку и важные данные, обозначенные на флакончике, и поставить его в аптечку в ванной, где находилось все полезное для тела. Это было бы излишеством — начать принимать витамины. Карина снова навещает нас почти ежедневно, и, так как она все более явно занимает в доме мое место хозяйки дома, а также подруги и слушательницы Клеменса, я начала отлучаться из дому, ходить в кафе и бары, в одиночку посещать кино и театр, просто для того, чтобы не быть дома. Клеменс и она отпускают дружеские замечания по поводу моей непредсказуемости, вызванной выздоровлением от болезни, хотя мое поведение не имеет никакого отношения к тяжести и длительности инфекции. Я же от души надеюсь, что они используют это время для того, чтобы ближе познакомиться телесно. Их медлительность начинает действовать мне на нервы.

29

Вчера я вернулась из отлучки довольно поздно, и, как мне показалось, они уже зашли довольно далеко. Во всяком случае, у Карины, когда она здоровалась со мной, лицо пошло красными пятнами, а Клеменс нервно и виновато произнес: ах, это ты. Себе самой я показалась нежданной гостьей. Меня это не очень радовало, так как мне приходилось еще и думать о моем сегодняшнем посещении пригорода, где я родилась и выросла, я бродила по поселку и читала фамилии, написанные на больших табличках возле звонков, Кестнер, Витт, Нуссбаум, Шульт-Авилес, Йордан, Мазан, список можно продолжать бесконечно, и я впервые поняла и простила мать, которая начала пить именно здесь. Но конец вечера прошел замечательно, поэтому никто из них не заметил моей задумчивости. После ужина мы, погруженные каждый в свой мир и свои мысли, играли в «Не сердись», но никто не мог как следует сосредоточиться, и Карине даже пришлось несколько раз ходить моими фигурами. Первая партия затянулась так надолго, что мы были вынуждены ее просто прервать.

30

Вчера вечером я сказала, что мне позвонили и сообщили, что умерла моя тетка, и мне придется поехать на похороны в северную Германию. Может быть, ты останешься у нас на выходные или еще на пару дней? — спросила я Карину, мне было бы приятно, если бы ты присмотрела за Клеменсом. По искре, мелькнувшей в ее глазах, я увидела, что она не только поняла, что слова об умершей тете — чистый вымысел, она поняла также смысл и цель моего предложения. Лицо ее было очень серьезным, когда она спросила: ты действительно этого хочешь? Я кивнула, и с ее уст сорвался истерический смешок, так смеются дети, когда им дарят шоколадку, которую можно тотчас запихнуть в рот. Прежде чем повернуться и уйти, я медлю, наступил момент, когда она еще могла что-то сказать. Я не имела ни малейшего понятия, что именно, но это был момент, когда она могла это сделать, я ждала секунду, потом еще одну, я слышала, как стучит в висках кровь, раз-два-три, могла ли она что-то сказать, какую-то решающую фразу? Нет, лицо ее стало похоже на экран, белый, красивый и пустой. Я ждала, что на нем появится, как в старых фильмах, надпись «Конец», но экран остался пустым. Смотреть на него было невыносимо, и я отвела взгляд. Я увидела, что миска кошки до сих пор стоит за подставкой для зонтиков, голова у меня закружилась, и впервые я ощутила, пусть мгновенно, укол страха.

31

Когда я вышла за пределы городского квартала и углубилась в лес — я шла к автомобильному мосту, — то принялась непрерывно оглядываться по сторонам, ибо мне показалось, что за мной следует маленькая крадущаяся тень, и я почувствовала, что это кошка. Я помешалась на мысли, что хочу еще раз увидеть кошку. Я начинаю звать ее, я шепчу «кис-кис» во всех возможных направлениях, я продолжаю это делать даже после того, как становится темно. Очень странно, но деревья в сумерках наступающего вечера напоминают мне о вещах моего дома, ставшего теперь домом Карины, только деревья намного больше; я вижу невообразимо огромную лампу, метровую пачку стирального порошка, бредовой величины телефонную трубку, во всей своей громадности они могут в любой момент непостижимым, сверхъестественным образом прийти в движение и заработать, я чувствую себя карлицей, Алисой в Стране чудес. Я продолжаю идти, не находя кошки, при этом я все время думаю о доме и о том, что теперь с ним станет, я иду так долго, что выбиваюсь из сил, и только теперь по равномерному гулу понимаю, что подошла близко к автостраде. Вижу я и мост, но сейчас он меня не интересует. Я хочу найти мою кошку, это представляется мне сейчас самым важным, все остальное может и подождать.