«На Руси дворянин, кто за многих один»

Эта книга посвящена российскому дворянству. Дворянство – один из любимых мифов российской истории. Дворяне: Пушкин и Булгарин, Толстой и Пуришкевич, Радищев и Салтычиха, Столыпин и Ульянов (Ленин)… Множество народов, населявших Российскую империю, выдвинули своих представителей в состав российского дворянства. Среди дворян были представители всех традиционных религий народов империи, пожалуй, кроме шаманизма.

Не менее значительным был и социальный спектр, охваченный дворянством. «Линия дворянского сословия необозримое имеет у нас протяжение, что одним концом касается подножия престола, а другим – почти в крестьянстве теряется», – писал князь К. А. Ливен. Последнее не было преувеличением. Беднейшие из дворян, однодворцы в XVII в. сами пахали пашню, а при Петре I их и вовсе приписали в крестьяне. На другой стороне полюса были магнаты, обладавшие десятками тысяч крестьянских «душ». Когда у такого вельможи спрашивали: «Есть ли у вас имение в такой-то губернии?», он зачастую не мог ответить, а требовал записную книжку или управляющего.

Дворянство разнообразно, как и сама Россия. Его история восходит к тем же былинным временам, что и первые шаги русской государственности. На протяжении столетий дворянство являлось правящим сословием, разделявшим с монархом тяжесть и ответственность государственного управления, но при этом и пользовавшимся всеми благами «первых людей» государства. Свершения и поражения России с XV по начало XX столетия – итог исторической деятельности союза монарха и благородного сословия.

Когда же вследствие апокалиптической катастрофы 1917 г. монархическая Россия пала, то первой жертвой большевистского террора стала ее элита – императорская династия и дворянство. Российское дворянство умирало в страшных мучениях, память о которых жива и ныне среди немногих уцелевших потомков дворянских родов. Глубина кошмара, в которую погрузили Россию большевики, не дает возможность трезво рассуждать об исторических причинах и предпосылках катастрофы. Представляется, что осознание судьбы России в XX в. может дать только обращение к тайному, мистическому, скрытому от нас смыслу событий.

Выдающийся французский историк Марк Блок говорил: «История нужна, хотя бы потому, что она интересна…» Судьба дворянства и его прославленных родов интересна вдвойне. Дворяне вершили судьбы миллионов, но и сами, сколь ни знатны и значительны были, являлись рабами судьбы. Один – герой, другой – подлец, – и оба из одного рода. Загадка… или общее свойство рода людского…

И все же, несмотря на разность, дворянство объединяли общие идеалы. Пусть не всегда и не всеми эти идеалы разделялись (на то они и идеалы), но жизнь миллионов дворян прошла в соответствии с этими идеалами, а многие положили ради них свою жизнь. «За Царя, за Родину, за Веру!», – таково кредо русского дворянина. Служба монарху предполагала и беззаветную верность родине, а вера – не только искреннюю религиозность, но и высокую нравственность, стремление к добру. Потому и именовали дворян «благородным сословием», и потому говорили: «На Руси дворянин, кто за многих один».

Немного о генеалогии

Просвещенный читатель начала XXI в. знает, что генеалогия – это наука об истории семей. В переводе с греческого (так начинаются все статьи о генеалогии в справочниках и в большинстве популярных книг) слово «генеалогия» означает «родословие», или «наука о происхождении». Впервые этот перевод появляется в русском языке еще в эпоху Ярослава Мудрого в XI в.

Генеалогию причисляют к специальным или вспомогательным историческим дисциплинам. Под ними понимают целый комплекс дисциплин, занимающихся специальными исследованиями в области анализа исторических источников и истории материальной культуры.

В настоящее время вспомогательные исторические дисциплины разделяют на четыре группы. Первая – те, которые посвящены тому или иному виду исторических источников. Это – нумизматика, бонистика (ордена и медали), оружиеведение, историческая картография, сфрагистика, филокартия (открытки), филателия (марки) и т. д. Во вторую группу определили те дисциплины, которые создают справочный аппарат, – хронология, метрология, архивоведение, историческая библиография и другие. Третьей группе досталось демонстрировать общие аспекты анализа источников различных типов. Сюда отнесены: палеография, текстология (исследует состав и процесс создания текстов), филиграноведение (изучает филиграни – знаки на бумаге) и некоторые другие. Наконец выделены в отдельную группу те дисциплины, которые изучают отдельные аспекты исторического процесса. Таковыми признаны – историческая география, историческая демография, краеведение, историческая ономастика, историческая статистика.

Согласно данной схеме генеалогия отнесена к числу дисциплин, «целостно изучающих некоторые типы источников исторических». Представляется, что это несправедливо. Генеалогию никак нельзя ровнять с нумизматикой и статистикой, и ее главным отличием от большинства исторических дисциплин является объект исследования – не материальный мир, созданный человеком, и не системы явлений, рожденные культурой, а сам человек – его семейная и родовая история, родственные связи и взаимовлияния, биографии и хранение памяти об ушедших.

Генеалогия рассматривает историю страны как бы через рамки одного рода. Выявляется причастность конкретных лиц к судьбоносным событиям прошлого, история становится ближе. Вероятно, этим и объясняется магическая привлекательность генеалогии для современного человека. Она восстанавливает утраченные связи между прошлым и настоящим, соединяет потомка с деятельностью его предков – творцов прошлых эпох.

И здесь открывается широчайшее поле для деятельности. В последние двадцать лет генеалогия прирастает огромным числом работ, созданных историками. Возвращение памяти о предках может стать залогом нравственного здоровья общества.

Генеалогия на Руси

Генеалогия зародилась еще в древние времена, когда представления о родстве и кровной связи были гораздо крепче и важнее, нежели в наше время. Генеалогии уделено большое место в Библии. Из нее генеалогия перешла к первому русскому летописцу. Рассказ древнейшей русской летописи, «Повести временных лет», начинается с родословия Ноя, от сыновей которого якобы происходят народы мира. Потомками младшего сына Ноя – Иафета – являются, согласно летописи, все европейские народы, и в том числе славяне.

Библейская генеалогия – лишь одна из разветвленных мифологических родословных легенд. Греки прекрасно знали и передавали в своих мифах генеалогию олимпийских богов и героев, от некоторых из них вели род и известные нам исторические деятели Древней Греции. Такие же представления были распространены и на другом конце Европы – в Скандинавии. Все династии скандинавских конунгов (правителей) восходят к разным сыновьям верховного бога Одина. Занимаясь изучением этого обширного древа, современный историк Е. В. Пчелов нашел на нем и место предка русских княжеских династий – Рюрика. Он (если принять тождество Рюрика и конунга Рорика Фрисландского, известного по скандинавским источникам IX в.) оказался потомком Одина через его сына Сигрлами, правителя Гардарики, как скандинавы называли Русь. Подвиги предков Рюрика-Рорика – конунгов и берсерков – воспевали скандинавские саги, а Русь фигурировала в них наряду с Данией, Швецией, Норвегией и волшебной страной Вальгалой, где «вечно живут храбрецы».

Рука об руку с легендарной генеалогией шла и реальная. Во всех слоях средневекового общества – от крестьян до князей и царей – необходимо было знать свою родословную и свою родню. В первую очередь это было нужно для решения вопросов о наследовании земель. Земельная собственность (от небольших трудовых наделов до княжеств и стран) передавалась только по наследству. В случае пресечения рода она переходила к родственникам по различным линиям – вот здесь-то и приходила на помощь генеалогия.

Древнерусские летописи передают генеалогию князей. Ведь княжеское право с конца XI в. действовало по наследству – от отца к сыну. Многие междукняжеские конфликты («усобицы») связаны с разветвлением рода русских князей, потомков первопредка Рюрика, появившегося на Руси в 862 г. С началом формирования в России дворянского сословия (XV в.) стали вести свои родословные дворяне. Некоторые из них возводят свою генеалогию еще к домонгольской Руси, но большинство русских дворянских родов не древнее XIV–XV вв.

В середине XVI в., чтобы навести некоторый порядок в распределении на государеву службу и вопросах наследования земель, был составлен первый русский родословный справочник – «Государев родословец». Через сто с лишним лет он был дополнен и расширен. Так появилась «Бархатная книга» (1682), названная так публикаторами XVIII в. за красивый бархатный переплет.

В этих древнейших русских родословных справочниках изложены в большинстве только родственные связи и имена дворян. Лишь иногда перечисления имен прерываются дополнительными сведениями, что такой-то был боярином, а другой – убит в походе против татар или «на Литву». Вот, например, фрагмент из «Государева родословца», повествующий о роде Кутузовых:

«Гаврило пришол из Немец к Великому Князю Александру Ярославичу Невскому; у Гаврила сын Ондрей, а у Ондрея сын Прокша, а лежит в Новгороде Великом у Спаса в Нередицах; а у него сын Александр, а у Александра сын Федор Кутуз, да Григорий Горбатый, да Онанья.

А у Федора у Кутуза дети: Глеб, да Иван, да Василий, да Юрьи, да Семен Лапа, да Федотей, да Парфений Бездетен; а у Глеба дети: Михайло Корова, да Селиван, да Ондрей Кудреватой, а у Ивана Федоровича дети: Юрьи, да Шестак бездетен, а у Василья дети: Константин, да Борис бездетен, да Михайло Клеопа; а у Юрья сын Федор Щука; а Щукины дети: Иван да Данило, а у Семена Лапы дети: Василий Зверь, да Ондрей Лапенок, да Федор Старко бездетен…»

Наряду с официальными родословными справочниками дворяне составляли собственные справочники и отдельные их списки. Подобные документы старше «Государева родословца». Уже при Иване III использовались своеобразные «памяти» о том, какой боярин под кем «сидел». А вскоре возникли и первые частные записи родословного характера. Они гораздо полнее официальных данных, но часто грешат ошибками и сообщают недостоверные или мифические сведения, стремясь возвысить ту или иную фамилию.

Глубина родословной памяти в среде аристократии и дворянства в эпоху Средневековья была очень значительной. Так, князь Д. М. Пожарский считал своей родней князей Хилковых и Ромодановских, а между тем общий предок этих современников был отделен от них несколькими столетиями и поколениями. Во многом такой силе родовой памяти и родовых связей способствовало и местничество. За процветающих «однородцев» стремились уцепиться, чтобы благодаря им подняться наверх, а «захудалые ветви», напротив, обрубали. Часто в родословцах не писали о потомстве того или иного боярина, оказавшегося в опале. И хотя составляли «Государев родословец» и «Бархатную книгу» дьяки, росписи им подавали сами представители родов. При составлении «Бархатной книги» даже возник скандал. Князья Кропоткины, потомки удельных князей Смоленских, выступили с протестом против того, чтобы к ним в «однородцы» приписывали князей Вяземских, дворян Полевых, Еропкиных и Татищевых. Раскритиковав их родословные росписи, Кропоткины резюмировали, что о родстве с данными фамилиями «от старых сродников не слыхали».

Петр I реформировал дворянскую службу и вместо Разрядного приказа учредил Герольдмейстерскую контору (в дальнейшем – Департамент герольдии), которой поручалось вести учет дворянского сословия, хранить древние документы и собирать сведения о лицах, служивших на государственной службе. Ведь, согласно «Табели о рангах», повышение по службе давало право сначала на личное, затем на потомственное дворянство. Занималась Герольдмейстерская контора и еще одним, новым делом – она составляла и утверждала дворянские гербы.

Гербы пришли в Россию из Европы, через Литву и Польшу. Первые русские дворянские гербы появляются еще в XVII в. Правда, еще у Рюриковичей в X–XV вв. были свои символы, которые чеканили на монетах и вырезали на печатях, но они были личными символами, и то не всех, а лишь наиболее влиятельных князей.

С 1722 г. в Герольдмейстерской конторе служил итальянский художник Франсиск де Санти, разработавший основные принципы создания гербов. В конце XVIII в. началось издание многотомного «Общего гербовника Российской империи», продолжавшееся до начала XX в. (последние тома не опубликованы и хранятся в Российском государственном историческом архиве в Санкт-Петербурге).

Ко второй половине XVIII в. количество дел в Герольдмейстерской конторе существенно возросло, она уже не справлялась в таким объемом информации. Более совершенная система составления родословных и учета служивших дворян была введена в 1785 г., когда по указу Екатерины II дворянство было объединено в дворянские собрания по губерниям, и каждому из них было указано вести свои родословные книги. Родословные книги делились на шесть частей. В первую записывалось дворянство, жалованное особыми императорскими дипломами; во вторую – дворянство, выслуженное на военной службе; в третью – выслуженное на гражданской службе; в четвертую – иностранное дворянство; в пятую – титулованное дворянство, в шестую – древнее дворянство, семьи, которые могли предоставить документы о своем происхождении более чем за сто лет до 1785 г.

Этот указ значительно облегчил работу Герольдии и упорядочил ведение и составление родословных, но вместе с тем повлек за собой разрушение связей между отдельными ветвями семей. Так, представители одной и той же фамилии, записанные в родословные книги по разным губерниям, со временем теряли друг друга и уже не могли «счесться родством». Еще труднее в наше время историку восстановить такие связи. Целые линии оказываются оторваны друг от друга.

Ряд губернских родословных книг опубликованы (по Тульской, Казанской, Тверской, Орловской, Черниговской, частично – Московской, Ярославской и др. губерниям), другие остаются в архивах.

Для родословных изысканий они представляют важнейший источник.

Департамент герольдии продолжал оставаться главным учреждением, ведавшим вопросами ведения и составления дворянских родословных, причисления отдельных ветвей или лиц к уже известным родам, утверждения в дворянском звании, решения различных споров.

Такая система действовала вплоть до 1917 г. Правда, после отмены крепостного права многие дворяне перестали подавать документы для утверждения своих детей в дворянском звании. Ведь главная привилегия дворянского сословия – право на владение землей и крепостными – уже не действовала. Таким образом, некоторые родословные, которые составляются по документам Департамента герольдии и дворянских собраний, после 1860–1870-х гг. имеют существенные пробелы, но они вполне восстановимы по другим источникам, чего не скажешь о новом и более масштабном разрыве – после 1917 г.

Становление научного подхода

Но не только ради служебных и имущественных привилегий помнили о своем родстве и предках. А. С. Пушкин, которого некоторые упрекали в аристократизме, был знатоком истории своего рода и стремился как можно более узнать о своих предках из различных источников. Он неоднократно писал об этом и в стихах и в прозе. «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно», – говорит поэт. Пушкина печалило забвение древних традиций, пренебрежение к памяти прадедов, прославившихся в истории России. «У нас иной потомок Рюрика, – с горечью пишет он, – более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, т. е. историей Отечества». В «Моей родословной» и «Езерском» поэт, очень точно придерживаясь достоверных деталей и фактов, изложил историю своих предков – Пушкиных и Ржевских. Встречая на страницах летописей и исторических повестей имена пращуров, поэт чувствовал и свою сопричастность к истории России:

Многие просвещенные люди пушкинской поры думали так же. Еще в 1770-х гг. церковный деятель и писатель Ювеналий Воейков (1729–1807) издал ряд книг, посвященных генеалогии различных родов – Воейковых, Лопухиных, князей Ухтомских, князей Вадбольских и др. В основном они писались по заказу тех или иных представителей этих фамилий, но эти небольшие по объему книжки можно считать первыми научными работами по русской генеалогии.

Вслед за Воейковым к истории отдельных семей обращаются разные авторы. Большей частью это были историки-любители, собиравшие сведения о своей родословной, либо, как Воейков, работавшие на заказ. Личные архивы древних семей, в которых хранились грамоты XV– XVII вв., давали им возможность работать, не обращаясь к другим источникам.

В 1840-е гг. были опубликованы первые родословные сборники и справочники, составленные в соответствии с научными требованиями. Их автором был весьма своеобразный человек – князь Петр Владимирович Долгоруков (1816– 1865). Потомок Рюрика, получивший блестящее образование, он во время учебы в Пажеском корпусе столь серьезно провинился, что был выпущен с «волчьим билетом» – не попал ни в гвардию, ни в армию офицером, а был определен к статским делам. Эта история самым болезненным образом ударила по самолюбию Долгорукова, всегда имевшего о себе крайне высокое мнение. К тому же князь был хром, и этот физический недостаток сделал его злым и мстительным человеком. Многие его поступки выходили далеко за пределы светских «шалостей».

Еще при жизни Долгорукова возникло обвинение в том, что князь был автором анонимного пасквиля, направленного А. С. Пушкину. По словам дочери Пушкина, графини Натальи Меренберг, ее мать, Наталья Николаевна, считала Долгорукова автором писем. Напротив, друг поэта, князь Петр Андреевич Вяземский, писал: «Это еще не доказано, хотя Долгоруков был в состоянии сделать эту гнусность».

В 1927 г. пушкинист П. Е. Щеголев организовал проведение графологической экспертизы сохранившегося экземпляра анонимного диплома. Вывод эксперта был однозначен – письмо написано рукой Петра Долгорукова. Однако спустя пятьдесят лет повторная экспертиза столь же уверенно оправдала князя – не Долгоруков, а кто-то другой. Тем не менее тяжелое обвинение преследовало Долгорукова и сейчас не оставляет его памяти.

Избрав себе необременительную службу в Министерстве просвещения, хромоногий князь стал частым гостем петербургских гостиных, где его язвительные остроты находили благодарных слушателей. Для молодого человека из старинного рода были открыты двери всех аристократических домов и салонов Петербурга, где он получил прозвище Bancal – «хромоногий». Однако князь был занят не только светской болтовней. Постепенно в Долгоруком проснулся интерес к истории российской аристократии, и рассказы стариков, помнивших времена «матушки-Екатерины», стали важным источником для его генеалогических исследований. Долгоруков также получил доступ к архивным делам Департамента герольдии и на основании устных сведений, архивных и печатных источников составил два крупных генеалогических справочника – «Российский родословный сборник» (книги 1–4, 1840–1841) и «Российская родословная книга» (1854–1857).

В этих сборниках он изложил росписи по поколениям, дал каждому представителю рода порядковый номер в росписи, создал систему отсылок от детей к отцам. Если отец получил № 1, то его сыновья, соответственно, № 2, 3, 4. При этом собственный номер того или иного лица указывался на левом поле таблицы, а номер отца – на правом. Во втором поколении № 2, 3, 4 были сыновьями № 1, а в третьем, их сыновья, внуки № 1, – № 5, 6, 7, 8 и т. д. были сыновьями № 2, 3, 4. Большинство дальнейших российских генеалогических сборников и справочников использовали и используют эту систему как наиболее удобную. Женщины чаще всего в ней собственных номеров не получали (либо вводилась специальная «женская» нумерация), поскольку потомство по женской линии в росписи не включалось.

Долгоруков опубликовал родословные нескольких сотен самых знатных российских родов – Рюриковичей, Гедиминовичей, прибалтийских баронов, носителей иностранных аристократических титулов, польских магнатов, древних боярских и дворянских родов. Труды Долгорукова, при неизбежных для того времени ошибках, заложили основу научному исследованию российской дворянской генеалогии. Своего научного значения справочники Долгорукова не утратили вплоть до настоящего времени.

Работая над «Русским родословным сборником», наряду с официальными данными о родословных знатного русского дворянства, Долгоруков узнал и много компрометирующих фактов – об адюльтерах, внебрачном происхождении тех или иных лиц, семейных спорах и обманах при разделе имений. Беспокойная натура князя толкала его обнародовать эти сведения. В 1842 г. он опубликовал эти данные за границей в книге «Заметки о главных фамилиях России». Досталось в этой книге участникам дворцовых переворотов и их потомкам, а также и самой царствующей фамилии. На титуле значилось имя графа д’Альмагро – название городка в Новой Кастилии.

Скандал получился страшный. Николай I справедливо не поверил в графа и приказал сыскать настоящего автора. Довольно быстро его сыскали, взяли под арест и отправили в ссылку в Вятку. За молодого человека хлопотали высокопоставленные родственники, сам он вел себя примерно, выказывая раскаяние, и император в 1844 г. разрешил князю вернуться в Москву. По свидетельству А. И. Герцена, уезжая из Вятки, Долгоруков на прощальном обеде накормил губернатора и местное дворянство котлетами из своего дога, шкуру которого продемонстрировал участникам пиршества в самом его конце. Излишне стараться описать или представить себе разыгравшуюся сцену, вероятно, она была посильнее заключительной картины гоголевского «Ревизора».

Прибыв в Москву, князь Петр Владимирович свел знакомства с историком М. П. Погодиным, писателями Аксаковыми, славянофилом Ю. Ф. Самариным и другими лидерами московской интеллектуальной среды. В 1850-е гг. выходит «Российская родословная книга», получившая многочисленные хвалебные отзывы. Однако князь и теперь не пожелал остаться лишь ученым авторитетом. В 1856 г., готовя последний том своего труда, Долгоруков попытался шантажировать престарелого фельдмаршала М. С. Воронцова, некогда враждовавшего с Пушкиным в пору его южной ссылки. Князь намекнул вельможе, что род графов Воронцовых, вероятно, не такой древний, как считает его светлость Михаил Семенович, но 50 тысяч рублей легко исправят дело. Записка о деньгах не имела подписи, а почерк ее был не сходен с почерком Долгорукова. Воронцов с честью вышел из этой ситуации, отписав Долгорукову, что получил какую-то странную записку, которую оставил у себя, а что до своего родословия, то генеалогу виднее, кто от кого произошел. Попытка шантажа не удалась, и шантажист сам оказался на крючке. Правда, в 1856 г. Воронцов умер, и это гнусное дело открылось позже.

Вступление на престол Александра II и подготовка реформ сподвигли Долгорукова на реформистские прожекты, однако правительство не горело желанием привлекать к сотрудничеству столь одиозную личность. Князь обиделся и в 1859 г. эмигрировал. За границей он активно сотрудничал с А. И. Герценом и публиковал весьма едкие очерки о главных лицах российского правительства. Тайная полиция всеми правдами и неправдами стремилась раздобыть архив Долгорукова, и после его смерти в 1868 г. ей это удалось.

Умер князь Петр Владимирович 6 (8) августа 1868 г. На его кончину Герцен отозвался в «Колоколе» следующими словами: «Князь Долгоруков, который подобно неутомимому тореадору, не переставая дразнил быка русского правительства и заставлял трепетать придворную камарилью Зимнего дворца, скончался после мучительной болезни в Берне…»

За увлекательными авантюрами первого русского генеалога его ученые труды как-то блекнут. Любопытно, но в весьма разветвленном роду князей Долгоруковых интерес к родовой истории часто сочетался с бурным характером. Князь Алексей Владимирович (1813–1869), автор-составитель книг «Фамильные заметки» и «Долгорукие, Долгоруковы и Долгорукие-Аргутинские», прославился как популярный «магнетизер» и двоеженец. А его сын Всеволод (1845–1912), редактировавший и готовивший к печати книгу отца «Долгорукие, Долгоруковы и Долгорукие-Аргутинские», в 1877 г. был арестован по делу «червонных валетов» – светских молодых людей, мошенничавших с векселями, – лишен дворянства и сослан в Томск.

Биография продолжателя трудов Долгорукова – князя Алексея Борисовича Лобанова-Ростовского (1824–1896) – напротив, представляет нам образ идеального слуги царя и Отечества. Выпускник Царскосельского лицея (однокашник М. Е. Салтыкова-Щедрина), Лобанов-Ростовский избрал дипломатическую карьеру и к концу жизни (в 1895) достиг должности министра иностранных дел.

С юных лет он занимался историей России и генеалогией знатных семей, собрал обширную коллекцию писем, мемуаров, исторических документов. Лобанов-Ростовский стал обладателем архива князя Долгорукова в той части, которая касалась генеалогии. Эти материалы помогли ему в составлении справочника «Русская родословная книга» (т. 1–3, 1873–1875), включавшего более 250 родословных росписей. Дополненное и исправленное издание было осуществлено в 1895 г.

В 80-х гг. XIX в. в России начинается мощный подъем генеалогических исследований. Аналогичный сборникам Долгорукова и Лобанова-Ростовского справочник «Родословный сборник русских дворянских фамилий» (1886–1887) публикуют В. В. Руммель и В. В. Голубцов, начинает издаваться капитальная монография А. П. Барсукова «Род Шереметевых» (1881–1904), он же публикует первую работу по библиографии отечественной генеалогии в журналах «Русская старина», «Русский архив», а также отдельными изданиями печатаются родословные отдельных родов, родословные росписи и заметки, исторические источники по генеалогии. Публиковались материалы больших семейных архивов, вели активную работу по выявлению и публикации документов генеалогического характера ученые архивные губернские комиссии.

Обширные справочники по истории и генеалогии провинциального дворянства готовились и издавались в губерниях. Это – «Родословная книга Черниговского дворянства» (т. 1–2, 1901), составленная графом Г. А. Милорадовичем, «Малороссийский родословник» В. Л. Модзалевского (т. 1–4, 1908–1914), 23-томное (!) «Дворянское сословие Тульской губернии» (1899–1916), составителями которого были М. Т. Яблочков и В. И. Чернопятов, «Материалы для генеалогии ярославского дворянства» (т. 1–9, 1910–1913) и другие.

В конце XIX – начале XX столетия были изданы капитальные монографии, посвященные истории рода Рюриковичей. Генеалогию князей Северо-Восточной Руси, формирование уделов, политическую деятельность правителей и их династические связи исследовал А. В. Экземплярский, издавший двухтомник «Великие удельные князья Северо-Восточной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г.» (1889–1891), не утративший своего значения и поныне.

Еще более сложную задачу поставил перед собой Геннадий Александрович Власьев, проследивший генеалогию черниговских и владимиро-волынских Рюриковичей вплоть до начала XX в., т. е. на протяжении более чем тысячи лет. Г. А. Власьев начал издание монументального труда «Потомство Рюрика» в соответствии с генеалогическим старшинством родов, а самыми старшими на родословном древе Рюриковичей были князья Черниговского и Владимиро-Волынского княжеств и их потомки. Первый том (князья Черниговские) составил 3 части, общий объем которых – 1730 страниц крупного формата. Здесь были изложены сведения о биографиях, земельных владениях, браках и потомстве нескольких тысяч представителей самых известных аристократических родов – князей Одоевских, Горчаковых, Волконских, Барятинских, Оболенских, Репниных, Долгоруковых, Щербатовых и других. До сих пор работа Власьева остается непревзойденной по своей полноте. Исследователь начал подготовку второго тома, посвященного князьям Владимиро-Волынским и их потомкам (Друцкие, Друцкие-Соколинские, Друцкие-Любецкие, Бабичевы, Путятины), но революционные события не дали завершиться этой огромной работе. Первая часть второго тома вышла уже в 1918 г. в революционном Петрограде.

Постепенно в сферу интересов генеалогов попадают и роды недворянского происхождения. Выдающийся историк, археограф и палеограф Николай Петрович Лихачев (1862–1936) в монографии «Разрядные дьяки XVI века» (1888) уделил большое внимание семейным связям в среде русской бюрократии и влиянию этого фактора на внутриполитические события этого времени. Тезка Лихачева, генеалог и архивист Николай Петрович Чулков (1870–1940) первым начал профессионально заниматься историей купеческого сословия.

В развитии генеалогии в конце XIX в. на смену любителям приходят профессионалы – архивисты и знатоки источников, но интерес к истории русского дворянства у многих из них по-прежнему питался личными пристрастиями. Большинство генеалогов того времени – представители древних дворянских родов, уделявшие большое внимание исследованию собственных родословных.

К концу XIX столетия развитие генеалогии достигло широкого размаха. Возникла идея создать координирующий научный центр. Так появилось Русское генеалогическое общество. Оно было основано в 1898 г. в Санкт-Петербурге. Инициатором создания общества был князь А. Б. Лобанов-Ростовский, но он не дожил до открытия своего детища. Общество проводило не только исследовательскую, но и собирательскую работу. Оно призывало дворян передавать древние документы из заброшенных усадеб, и таким образом удалось спасти многие ценные исторические источники. Часть этих документов, а также исследования публиковались на страницах «Известий Русского родословного общества» – первого периодического издания, посвященного проблемам генеалогии. Общество объединяло в основном петербургских исследователей. В него входили и печатались в «Известиях» Н. П. Лихачев, Г. А. Власьев, В. В. Руммель, Н. В. Мятлев, К. А. Губастов, граф С. Д. Шереметев, Ю. В. Татищев и другие исследователи (всего – около 130 человек). Возглавлял его великий князь Георгий Михайлович (1863–1919), известный своими учеными трудами в области русской нумизматики.

Спустя несколько лет после основания Русского родословного общества в Москве возникло аналогичное по своим задачам Историко-родословное общество (1904). Его инициатором и бессменным председателем был выдающийся русский генеалог Леонид Михайлович Савёлов (1868–1947). Историко-родословное общество отличалось бо́льшим демократизмом, чем Русское родословное общество, к его работе были привлечены многие исследователи (Н. П. Чулков, М. Т. Яблочков, С. Б. Веселовский, Ю. В. и В. С. Арсеньевы, граф С. Д. Шереметев, Н. П. Лихачев, Ю. В. Татищев, А. А. Сиверс – всего до 170 членов), оно поддерживало научные контакты с зарубежными научными организациями. Члены Историко-родословного общества занимались разработкой не только дворянской генеалогии, но и генеалогии других сословий. Печатный орган общества – «Летопись Историко-родословного общества» – выходил гораздо чаще, нежели «Известия Русского генеалогического общества». За 20 лет деятельности Русского генеалогического общества было издано всего 4 выпуска «Известий» и 45 выпусков «Летописи». «Летопись» стала подлинно периодическим изданием, вплоть до военного 1915 г. она регулярно выходила четыре раза в год.

Л. М. Савёлову принадлежит особая роль в развитии русской генеалогии. Он существенно расширил и дополнил библиографическую работу по русской генеалогии А. П. Барсукова. Справочник Савёлова состоял из двух частей – в первой по алфавиту были перечислены издания, а во второй – дворянские роды, также в алфавитном порядке, и указывалась литература и справочники, в которых можно было найти информацию о них. Несмотря на то что после публикации библиографического справочника Савёлова прошло более ста лет, он до сих пор используется историками и генеалогами. Леонид Михайлович также начал создание обширного словаря русского дворянства – «Родословные росписи» – однако вышли из печати только 1–3 части (1906–1909), до буквы «Е».

Своему высокому предназначению Савёлов остался верен всю жизнь. В эмиграции, вдали от книг и архивов, потеряв большинство из единомышленников, он восстанавливает Историко-родословное общество и на печатной машинке начинает издавать единственный в то время русский генеалогический журнал – «Новик», первые номера которого выходили тиражом 5 экземпляров.

Опальная наука

В первые послереволюционные годы генеалоги еще пытались сохранить профессиональное сообщество. Русское генеалогическое общество, изменив устав и название, стало частью Академии истории материальной культуры. Собрания общества проходили вплоть до осени 1922 г., когда власти приняли решение «признать нецелесообразным существование Общества по обстоятельствам данного времени».

Историко-родословное общество прекратило свою деятельность раньше – осенью 1917 г., после отъезда Л. М. Савёлова из Москвы на юг. Благодаря отъезду и дальнейшей эмиграции Савёлов сохранил жизнь и свободу, но потерял родину. Монархист, активный общественный деятель, камергер и губернатор, Леонид Михайлович подвергался реальной опасности быть арестованным и расстрелянным. В первые послереволюционные годы пали жертвами террора, болезней и голода председатель Русского генеалогического общества великий князь Георгий Михайлович, его брат, выдающийся историк Николай Михайлович, Ю. Н. Щербачев, А. П. Сабуров, граф В. П. Орлов-Денисов, Д. Ф. Кобеко, граф С. Д. Шереметев, К. А. Губастов и многие другие генеалоги, как профессионалы, так и любители.

Но как только завершилась Гражданская война, спала первая волна революционного террора и настало послабление в виде НЭПа, генеалогия оказалась востребованной для исследований в области модной в 1920-е гг. и сравнительно новой науки – евгеники.

Основы евгеники – биолого-гуманитарных исследований, посвященных совершенствованию человеческой породы, – были заложены во второй половине XIX в. английским ученым Фрэнсисом Гальтоном, двоюродным братом и единомышленником Дарвина. Применение дарвиновской теории к цели достижения прогресса и решению проблем, стоящих перед цивилизацией, оказалось весьма привлекательным.

Для Советской России, где стояли задачи создания нового общества и «нового человека», евгеника представляла особый интерес. Родоначальником евгенических исследований в России стал великий биолог, основоположник генетики Н. К. Кольцов, которому удалось объединить вокруг себя ученых различных специальностей – биологов, антропологов, психиатров, историков, генеалогов. В 1920 г. он создал и возглавил Русское евгеническое общество, а с 1922 г.

при нем стал выходить «Русский евгенический журнал», на страницах которого публиковались интереснейшие материалы по генеалогии. В числе авторов «Русского евгенического журнала» были как признанные авторитеты в области генеалогии (например, Н. П. Чулков), так и ученые нового поколения, в основном биологи-генетики – М. В. Волоцкой, П. Ф. Рокицкий, Г. Г. Фризен. В отличие от дореволюционных исследований, евгеническое направление в генеалогии 1920-х гг. было ангажировано самой постановкой проблемы о наследственности. Особое внимание уделялось наследственности талантов – литературного, музыкального, художественного – и родственным связям лиц с выдающимися способностями. В то же время евгенические и евгенико-генеалогические исследования имеют и важное самостоятельное значение.

Евгенику постигла судьба многих других научных направлений, не уложившихся в рамки «советской науки». С началом «великого перелома» в конце 1920-х гг. полетели головы дореволюционных «спецов», и в их числе стали травить Кольцова и его соратников. Свою роль сыграло и активное использование евгеники идеологами расизма в фашистской Германии. В результате в 1929 г. Евгеническое общество и журнал были закрыты, а на участников этих исследований надолго повесили ярлык «фашистов».

Казалось, что в 1930-е гг. историки-марксисты при помощи ГПУ покончили с генеалогией, получившей клеймо «дворянской», а следовательно – вредной науки. Многие ученые были арестованы. Однако именно в то страшное время в СССР генеалогические исследования получили новый импульс и вышли на качественно иной уровень. Этим генеалогия обязана академику Степану Борисовичу Веселовскому (1876–1952).

С. Б. Веселовский – один из выдающихся исследователей русского феодализма, источниковед и глубокий знаток архивов, обратился к генеалогии в связи со своими исследованиями по истории феодального землевладения. Он создал ряд очерков по истории московского боярства и дворянства в XIV–XVI вв., опираясь, прежде всего, на средневековые акты, большей частью неопубликованные. Сочетая данные документов и материалы исторической географии и топонимики (науки о географических названиях) Веселовский восстановил историю боярского землевладения в Центральной России, а вместе с ней – и историю крупнейших боярских семей. Ученый пришел к выводу, что московское боярство сыграло огромную роль в становлении могущества Москвы и создании единого Российского государства.

Силу и значение древнейших боярских родов, предки которых служили еще первым московским князьям, Веселовский установил, произведя соответствующие подсчеты по составу Боярской думы за полтора столетия от Ивана III до Смуты. Из 425 членов думы 145 были представителями шести старомосковских родов: род Андрея Кобылы (Кошкины, Захарьины, Романовы, Шереметевы, Колычевы), род Ивана Мороза (Морозовы, Тучковы, Шеины), род Ратши (Бутурлины, Челяднины, Пушкины), род Александра Зерна (Сабуровы, Вельяминовы и Годуновы), род Федора Бяконта (Плещеевы), род Воронцовых-Вельяминовых. На долю семи родов, известных с XV в., приходилось только 23 думца. Всего же на долю родов, служивших московским князьям до XVI в. (23 рода), приходилось около 200 членов Боярской думы, т. е. почти половина. Другая половина приходилась на долю потомков удельных князей и нетитулованных родов, возвысившихся в XVI в. Не менее показателен удельный вес старомосковского боярства в военной иерархии. На протяжении княжения Василия III 61,5 % воеводских назначений получили представители княжеских родов; среди же нетитулованных воевод более трех четвертей назначений достались воеводам из старомосковских родов XIV в. Выдающееся значение старомосковских боярских родов и определило строй исследования Веселовского о феодальном сословии России как серии очерков о наиболее крупных семействах.

Первым в ряду этих очерков стоит очерк о роде Пушкиных – «Род и предки А. С. Пушкина в истории». Это исследование Веселовский завершил в конце 40-х гг., когда предполагалось издать его отдельной книгой. Изложение истории, начинающееся с XIII в., было доведено автором до конца XVII в., периода упадка Пушкиных в служебном и экономическом отношениях и опалы в связи с участием Ф. М. Пушкина в заговоре А. П. Соковнина, покушавшегося на жизнь Петра I. Первоначально Веселовский собирался довести исследование до судьбы поэта, закончив главой «Жизненная трагедия Пушкина», но этот замысел остался неосуществленным. Работа ученого увидела свет только в 1969 г., сначала на страницах журнала «Новый мир», а затем в сборнике «Исследования по истории класса служилых землевладельцев». Обе публикации были неполными и в ряде мест отличались между собой. И только в 1990 г. работа «Род и предки А. С. Пушкина» вышла отдельной книгой, которую подготовил и сверил с рукописью К. А. Аверьянов.

В очерке о роде Пушкиных наиболее четко проявилось новое направление, данное Веселовским генеалогическим изысканием. Свое исследование автор производит на широком историческом фоне, попутно освещая многие сложнейшие вопросы, касающиеся социально-политической истории XIII–XVII вв., феодального землевладения, государевой службы, местничества и других проявлений менталитета людей Средневековья. Опираясь на источники по русской генеалогии, сведения о земельных владениях Пушкиных и данные ономастики, Веселовский создает портрет целого рода, в котором проявляются как индивидуальные характеры представителей, так и общие черты. Так, думный дворянин Евстафий Михайлович Пушкин, первый из Пушкиных достигший думного чина, был «недюжинным и дельным человеком». Уже то, что он выдвинулся при подозрительном и гневливом царе Иване IV, причем в то время, когда Грозный разочаровался в своих любимцах-опричниках и по-прежнему не доверял земским, свидетельствует о его незаурядных способностях. Еще более удачлив был Гаврила Григорьевич Пушкин (один из героев драмы «Борис Годунов»). Он перешел на сторону Лжедмитрия I, в июне 1605 г. поднял Москву против царя Федора Годунова, за что и получил от самозванца думный чин. Царю Василию Гаврила Пушкин и его сородичи служили честно и усердно, не за страх, а за совесть. Только когда явственно обозначился крах царя Василия, Г. Г. Пушкин принял участие в его низложении и последовавшем за ним насильственном пострижении. Пушкины участвовали в Первом и Втором ополчении, затем служили царю Михаилу Федоровичу, были воеводами, возглавляли приказы, а в 1646 г. Григорий Гаврилович Пушкин, первым в роду, получил боярский чин. Характеризуя род Пушкиных в целом, Веселовский писал: «Ни один из Пушкиных не выделился ни исключительными талантами, ни ярко выраженной индивидуальностью, ни большими подвигами, но все они старались быть достойными представителями своего рода, шли по мере возможности и по своему крайнему разумению в ногу с событиями, каждый делал на своем месте свое дело, и, в общем, содействовали спасению государства и родины… они были типичными и неплохими представителями тогдашнего дворянства, которое больше ценило в людях родовые и сословные добродетели, чем ярко выраженную индивидуальность и таланты честолюбцев».

Полемизируя со словами поэта, вложившего в уста царя Бориса выражение «род Пушкиных мятежный», Веселовский показывает род, который действительно можно назвать мятежным, – Ильины-Грязные, из которых вышел любимец Грозного опричник Василий Грязной. Сын Василия Тимофей был одним из тушинских «перелетов» и получил от Лжедмитрия II чин окольничего. А затем служил Сигизмунду III. По стопам Тимофея пошел и его сын Борис, который во время Смоленской войны 1632–1634 гг. бежал в Польшу. Близкий родич Грязных – Михаил (Михалко) Андреевич Молчанов, был авантюристом еще похлеще. В 1605 г. он участвовал в убийстве Федора Годунова, после свержения самозванца бежал в Польшу, где выдавал себя за чудесно спасшегося «царя Димитрия». В Тушине он получил чин окольничего, затем служил полякам, своей дерзостью и заносчивостью заслужил всеобщую ненависть и был убит во время восстания москвичей против поляков в 1611 г.

На протяжении почти всего XVII в. Пушкины предстают сплоченным родом, который особенно не рвется вперед, но движется к упрочению своего положения постепенно и уверенно. Упадок Пушкиных в конце XVII в. совпадает с ломкой Петром I старомосковского уклада, системы государственного управления и семейного быта. Волею судеб Пушкины оказались в лагере противников Петра и его преобразовательных начинаний. Внуки Гаврилы Пушкина, бояре Матвей и Яков Степановичи, были близки к боярской партии Милославских, активных сторонников царевны Софьи, близких к староверам и другим слоям, недовольным нововведениями Петра I. Стольник Федор Матвеевич Пушкин, сын М. С. Пушкина, принял участие в заговоре А. П. Соковнина против Петра I и был казнен, а его родственники отправлены в ссылку.

По этому очерку Веселовского можно судить о том, что огромной заслугой ученого является расширение пространства генеалогических исследований, введение в историческую науку методов генеалогических исследований и самой тематики.

Очерк о Пушкиных является наиболее завершенным и подробным. Но другие не менее интересны. В книге «Очерки истории класса служилых землевладельцев» собраны монографические очерки о крупнейших боярских родах: Кобылиных, Кошкиных, Захарьиных, Романовых, Шереметевых, Колычевых, Годуновых, Сабуровых, Вельяминовых, Плещеевых, Квашниных, Волынских, Добрынских, Фоминских, Кутузовых, князьях Оболенских, Головиных и многих других. Перед читателем проходит вереница лиц, деятелей, чьими трудами и кровью созидалось Российское государство в XIV–XV вв.; тех, кто страдал от опричнины и умирал в муках, и тех, кто сам непосредственно участвовал или руководил казнями; героев Смутного времени – борцов за державу и разрушителей Московского царства.

Исследования по истории московского боярства и дворянства XIV–XVII вв. стали первым образцом изучения значительной социальной группы генеалогическими методами. Они продемонстрировали не только высочайший уровень анализа источников и исчерпывающую полноту исследования, но и новую постановку задач, которые ныне принято называть комплексной генеалогией. В трудах Веселовского удачно сочетается обобщающий подход к боярству в целом с интересом к судьбе каждого рода и личности, разнообразным деталям и подробностям – всему тому, что ныне принято именовать термином «микроистория».

Ученик Соловьева и Ключевского Веселовский никак не мог согласиться с марксистским принципом «писать историю человеческого общества без живых людей». Более того, он был единственным из ученых старой школы, кто позволил себе открыто заявлять в трудах и выступлениях, что не поддерживает марксистское учение, избегать ссылок на классиков марксизма, а также Ленина и Сталина.

Невысокий, худощавый, всегда элегантно одетый, типичный интеллигент, да еще и отягощенный «классово чуждым» происхождением и даже небольшой земельной собственностью до революции, Степан Борисович позволил себе бросить вызов воле самого «хозяина» – Сталина. И это при том, что ученому было за кого бояться – сыновья от первого брака и дочка от второго. Степан Борисович резко выступил против кампании по восхвалению «великого и мудрого вождя» Ивана Грозного, опиравшегося на «прогрессивное войско опричников». Грозного прославляли научно-популярные работы видных историков, уцелевших после репрессий 1920–1930-х гг., воспевали литературные произведения (подключился к этому и советский граф Алексей Толстой) и монументальная киноэпопея Сергея Эйзенштейна. Впрочем, во второй части кинофильма царь оказался недостаточно положительным, а опричники слишком страшными, за что Эйзенштейн получил выговор от Сталина и Жданова, а фильм лег на полку.

Вся суета вокруг Ивана Грозного вызывала у Веселовского горькую усмешку. «Реабилитация личности и государственной деятельности Ивана IV есть новость, последнее слово и большое достижение советской исторической науки», – писал он. И хотя попытки реабилитировать тиранию Грозного предпринимались и ранее, «новостью является только то, что наставлять историков на путь истины „сравнительно недавно“ взялись литераторы, драматурги, театральные критики и кинорежиссеры». От критики советской апологетики тирана Веселовский перешел к тщательному исследованию свидетельств об опричнине и установил, что представление о боярстве как о крамольной силе, сопротивлявшейся благу государства, – не более чем миф, раздутый в угоду новой, еще более страшной репрессивной кампании Сталина.

Как мы знаем, и за меньшие грехи при Сталине могли сгноить в лагерях. Почему уцелел Веселовский, остается загадкой. После кратковременных арестов в начале 1920-х гг., он ни разу не был арестован и уцелел даже во время «академического дела», по которому посадили С. Ф. Платонова, Н. П. Лихачева, Е. В. Тарле, С. В. Бахрушина и других выдающихся ученых старой школы. Возможно, Степана Борисовича спасла его удаленность от университетской ученой среды, а вероятно, и счастливая случайность. Но его жизнь была далека от благополучия, несмотря на звание академика, полученное в 1946 г., – бедственное существование, запрет на публикации, болезнь глаз, гибель двух сыновей на фронте, – несчастья постоянно преследовали Степана Борисовича, но не сломили его высокого гражданственного стремления к научной истине. Эпитафией на памятнике Веселовскому на Введенском кладбище избраны слова из пушкинского «Бориса Годунова»: «Закончен труд, завещанный от Бога».

Сборник трудов Веселовского, посвященный истории и генеалогии московского боярства и дворянства, был опубликован только в 1969 г. и оказал огромное влияние на перспективы дальнейших генеалогических исследований. Работая «в стол», Веселовский спас генеалогию от забвения. По предложенному им пути четкой исторической критики источников при генеалогических исследованиях и тесной связи генеалогии с социально-политической историей строились генеалогические исследования в 1970–1980-е гг. В это время многое сделали для развития отечественной генеалогии А. А. Зимин, С. О. Шмидт, А. А. Введенский, В. Б. Кобрин, В. Л. Янин, А. Л. Станиславский, М. Е. Бычкова, А. И. Аксенов, С. В. Думин и другие ученые.

В эти годы развивается исследование не только дворянского сословия, но и других сословий и социальных групп. А. А. Введенский создал капитальную монографию о роде промышленников и торговцев Строгановых. А. И. Аксенову принадлежат работы по генеалогии московского и провинциального купечества XVIII столетия. Изучаются родословные холопов XVI–XVII вв., крестьян и заводских рабочих XVIII–XX вв.

Большое значение имели генеалогические изыскания, проводившиеся в литературоведении. Блестящие очерки И. Л. Андронникова, посвященные литературным тайнам, поискам забытых современников Пушкина и Лермонтова, забытым реликвиям, – пример подобных исследований. Во многом Андронников перенял эстафету дореволюционных генеалогов (Н. П. Чулкова, Б. Л. Модзалевского, А. А. Сиверса, Н. Н. Кашкина и других), тщательно отслеживавших не только родственные, но и культурные связи в дворянской среде. Сам Андронников с благодарностью вспоминал о Чулкове, являвшемся одним из его неизменных консультантов, оставил о нем запоминающийся отзыв и даже изобразил Николая Петровича в своей телевизионной постановке.

«Был в Москве такой чудесный старичок, Николай Петрович Чулков – историк и литературовед, великий знаток государственных и семейных архивов XVIII и XIX веков, лучший специалист по истории русского быта, волшебник по части установления служебных и родственных связей великих и невеликих русских людей – вспоминал Андронников. – Уж никто лучше не мог сказать вам, кто когда родился, кто где жил, кто в каких служил департаментах и полках, кто на ком был женат, кто к кому ходил в гости, где чей дом стоял и где кто умер. На все подобные вопросы, если только в его силах было ответить, Николай Петрович давал самые точные и самые подробные разъяснения. И чаще всего прямо на память». Так же как и Веселовский, Чулков сыграл большую роль в сохранении значения генеалогии как научного направления и передачи эстафеты исследователям нового поколения.

Генеалогия в век Интернета

Общественные перемены 1980-х гг. повлекли за собой новый подъем, или лучше сказать, расцвет генеалогии. Когда прекратились уродливое замалчивание и хула на историю России, тормозившие не только научное развитие, но и туманившие истинную любовь к своему Отечеству, множество людей независимо друг от друга обратились к изучению своих корней и осознанию своего значения в истории. Параллельно с генеалогией мощно развивается и краеведение, тесно связанное с историей семей. Были восстановлены Русское генеалогическое общество в Петербурге (в 1991 г. во главе с кандидатом географических наук Игорем Васильевичем Сахаровым) и Историко-родословное общество в Москве (в 1990 г. во главе с кандидатом исторических наук Станиславом Владимировичем Думиным), возникли филиалы этих обществ и аналогичные общества в других городах. Они осуществляют активную публикаторскую, научную и общественную деятельность. В Москве и других городах возродились Дворянские собрания, также очень много сделавшие и для развития науки о родословиях, и для объединения людей, ищущих своих предков. Вместе с тем активно исследуется генеалогия других сословий – купечества, духовенства, крестьянства. В Екатеринбурге историк и архивист А. Г. Мосин приступил к созданию уникальной базы данных по генеалогии всего уральского крестьянства. А это – тысячи фамилий и десятки, если не сотни, тысяч людей!

За последнее десятилетие издано огромное количество книг и брошюр по истории отдельных семей, и все больше и больше материалов можно найти в сети Интернет, где генеалогия занимает большое место. Об этом можно подробнее узнать из работы М. Б. Петриченко «Компьютер в генеалогических исследованиях» (2004), мы же ограничимся обзором только основных сайтов, как международных, так и российских.

Самым крупным международным сайтом является интернет-портал Genealogy.com (http://www.genealogy.com), который поддерживает проект «Мировое Генеалогическое Древо», включающий почти 200 миллионов имен и сотни тысяч родословных. Однако и это не предел – сервер Ancestry (http://www.ancestry.com/) дает возможность поиска более чем в 3000 базах данных с информацией о нескольких миллиардах (!) людей. Однако для российского пользователя эти масштабные базы не так важны, как менее объемные, но все же отечественные.

Крупнейшим российским генеалогическим порталом является «Всероссийское генеалогическое древо» (ВГД) (http:// www.vgd.ru), действующее с 1999 г. и насчитывающее десятки тысяч имен. Вместе с тем информация о каждом лице довольно скудна, а родословные связи (система отсылок) далеки от полноты. Зато «ВГД» регулярно обновляется и содержит массу полезных ссылок – на источники генеалогических исследований, на другие сайты и базы данных, на литературу, конференции и т. п.

Очень продуктивной является работа на сайте Genealogia.ru (http://www.genealogia.ru), создатель которого, Константин Погорелый, дает возможность посетителям осуществлять поиск при помощи транслитерации собственных имен. Запросил свою фамилию на русском языке – нашел созвучные фамилии на английском, немецком и французском. Кроме того, на Genealogia.ru постоянно пополняется база данных источников генеалогических исследований, и в первую очередь неопубликованных – материалы переписных книг XVII в., ревизий XVIII в. и т. д.

Другие не менее интересные и полезные сайты: «Петербургский генеалогический портал» (http://www.petergen.ru), «Генеалогия – ваше родословное древо» (http:// www.genealogy.ru), «Союз фамильных кланов» (http://www.famili/narod.ru), «Поиск пропавших предков» (http://www.mtu-net.ru/rrr/Russian.htm) и многие многие, другие. Пополняются интернет-базы данных по некрополям России (в том числе на сайте «Мемориала» собраны имена десятков тысяч репрессированных), порталы архивохранилищ. Любопытную информацию содержат сайты краеведческой направленности, создатели которых стремятся сохранить память о всех своих земляках, а не только о самых известных.

Где князь, там и дружина

Русское дворянство берет свое начало от дружины киевских князей. Летописи и былины донесли до нас сведения о походах, советах и пирах князей с дружиной. Известно, что дружина киевских князей делилась на старшую (бояр или мужей) и младшую (гридней). Младшую дружину именовали еще «детскими» или «отроками». Отсюда и слово «детинец», которым именовали в Древней Руси городскую крепость – кремль. Вероятно, первоначально в старшую дружину входили опытные воины, а в младшую – юноши, только начинавшие свой ратный путь. Однако позднее «отроками» могли именовать младших дружинников независимо от их возраста и опыта. В иерархии разросшегося двора великих князей киевских бояре или мужи, потомки заслуженных родов, владельцы обширных земель, хозяйств, слуг и рабов занимали более высокую ступеньку, нежели гридни, детские или отроки – воины, только начавшие служить князю.

На Руси дружина появилась, вероятно, вместе с князьями, т. е. еще до появления в Новгороде варяжского вождя Рюрика в 862 г. «Повесть временных лет» упоминает о князьях различных славянских племен. Для скандинавов дружинная организация была еще более привычной, чем для славян. Ведь славяне не были воинственным народом в отличие от скандинавов. Напротив, скандинавы (в Европе из называли норманнами, а на Руси – варягами, сами же они именовали себя викингами), объединяясь в дружины под командой вождя-конунга, совершали дерзкие набеги на соседей или осваивали торговые пути в далекие земли.

Очевидно, что дружина первых Рюриковичей состояла из скандинавов. Договор Олега с Византией, заключенный в 912 г., содержал строки, смущавшие не одно поколение историков: «Мы от рода русского – Карлы, Ингельд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труам, Лидул, Фост, Стемид, – посланные от Олега великого князя русского…» Безуспешно было бы стараться найти среди послов Олега к византийцам хотя бы одного славянина – все они носят варяжские имена, так же как и послы Игоря, упоминаемые в договоре 945 г. Но тем не менее при этом представляют «род русский», т. е. Древнерусское государство.

Первых древнерусских князей Рюрика, Олега и Игоря, окружали закаленные в боях норманны, среди которых могли встречаться и берсерки – воины, обладавшие столь безумной храбростью, что сражались порой голыми руками. Это было время стремительных походов и жестоких завоеваний. Под звон мечей, стон раненых и умирающих рождалась Киевская держава Рюриковичей.

При князе Святославе, который носил уже славянское имя, среди бояр и дружины появляются славяне. Известен воевода Святослава Претич, воеводы его сыновей – Блуд и Волчий Хвост. При этом бурная эпоха походов Святослава стала апогеем боевой славы княжеской дружины. Летописец, повествуя о доблести князя: «Легко ходил, как пардус, войны многие творил; не возил с собой возов, ни котлов, ни мяса не варил, но, тонко изрезав конину, или зверину, или говядину и, зажарив на углях, ел; не имел шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах», замечает и о дружине: «Таковы же были и все воины его».

Мечи и топоры киевских дружинников сокрушили могущество Хазарского каганата и привели в покорность северокавказские племена ясов и касогов.

Соединив дружину с ополчением, Святослав в 967 г. вторгся на Балканы, где вступил в жестокую борьбу с византийцами. Осажденный превосходящими силами врагов, Святослав воскликнул, обращаясь к дружине: «Да не посрамим земли Русской, но ляжем костьми, мертвые сраму не имут». Доблестные дружинники отвечали Святославу: «Там, где ляжет твоя голова, там и мы свои сложим». Слова эти оказались пророческими. Когда князь отступил из Болгарии и возвращался на Русь с небольшой дружиной, на него напали печенеги. В неравном бою полегли храбрые дружинники, пал и сам князь-богатырь.

Потомки Святослава, великие и удельные князья, были неразлучны с дружиной, «кормили» ее доходами с даней и частью военной добычи, советовались, вместе пировали, охотились и сражались. Дружинники же были готовы погибнуть за своего господина, свой удел и Русскую землю. «Сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю славы», – говорит в «Слове о полку Игореве» о своих дружинниках князь Всеволод Святославич. Как можно видеть, и русским удальцам были близки идеалы рыцарства. Доблесть дружины Александра Ярославича Невского описывает житие князя. Однако наряду с княжескими бойцами автор жития уделил большое внимание и новгородским «мужам», отличившимся в сражении. Прославились своими подвигами в бою шесть «мужей храбрых». Часть из них были знатными новгородцами и возглавляли отдельные отряды, другие – дружинниками князя. Гаврило Алексич «наеха» (напал) на шведское судно в тот момент, когда на него под руки втаскивали раненого «королевича», и по мосткам въехал на коне до самого корабля. Отступавшие шведы на корабле развернулись и сбросили его с мостков в Неву, но Гаврило Алексич «изыде оттуда неврежден», вновь напал на врага и крепко бился с самим воеводой, окруженным воинами. Другой новгородец Сбыслав Якунович «наеха многажды на полк их и бьяшеся единем топором, не имея страха в сердце своем». Новгородец Миша со своей дружиной сражался пешим и потопил три шведских корабля. Дружинник князя Савва во время боя прорвался к златоверхому шатру шведского военачальника и подрубил шатерный столб, что символизировало грядущее поражение противника. Храбро бились ловчий князя полочанин Иаков и пехотинец Ратмир, павший в бою.

Дружина была тем ядром, вокруг которого постепенно складывался княжеский «двор», включавший и бояр, и воинов, и слуг, которые вели хозяйство. Впервые слово «дворяне» упоминается в 1174 г., и в весьма неприглядном контексте. Летопись сообщает, что после убийства великого князя Андрея Боголюбского «дворяне» разграбили имущество князя. Вероятно, «дворяне» XII в. являлись княжескими слугами. Но при этом уже в домонгольскую эпоху многие должности в княжеском обиходе и хозяйстве были одновременно и почетными обязанностями, знаками особого приближения того или иного боярина или дружинника к господину. Как можно видеть, полочанин Иаков был и храбрым воином в дружине Александра Невского, и ловчим, в ведении которого организация княжеской охоты. Постепенно происходило слияние «дворян» и дружины, и на этой основе уже в XIV–XV вв. начало образовываться российское дворянство.

Большинство дружинников князей Северо-Восточной Руси погибли во время монгольского нашествия. В XIV в. формирование служилого военного сословия началось заново и на новых основаниях. Если древнерусская дружина жила за счет княжеской «милости» и военной добычи, то великий князь московский Иван Калита заложил новую основу обеспечения военных слуг. В своем завещании он пишет, что передал одно из ростовских сел Борису Воркову, который если будет служить его сыновьям – «село будет за ним, не имет ли служити детем моим, село отоимут». Таким образом, вместо того чтобы оплачивать труд дружины денежным жалованьем, Иван Калита ввел принцип обеспечения военных слуг землями, население которых было обязано кормить своего временного владельца. Почему временного? Земля считалась верховной собственностью князя (на этом основании она и жаловалась его военным слугам), и он давал землю лишь на время и под условием несения военной службы. Князь мог отобрать землю у нерадивого слуги и передать ее другому, возвращалась она в казну и после смерти служилого человека. Принцип обеспечения военных слуг землей, с которой они бы кормились, был далеко не нов и не является российским изобретением. В Европе эту систему (ленная система) активно вводил Карл Великий, сформировавший не только прекрасную франкскую конницу, но и заложивший основы нового феодального порядка.

Без правды боярской царь бога прогневит

Бояре, или «старшие мужи» княжеской дружины, упоминаются в «Повести временных лет» уже в IX в. Вероятно, самые доверенные и влиятельные советники князя были не только выходцами из дружинной среды, но и представителями верхушки древнеславянского общества.

Само слово «боярин», скорее всего, происходит от славянского «болий», т. е. «большой». Бояре действительно были большими, влиятельными людьми, в отличие от рядовых дружинников («детских», «отроков») или дворянства XV– XVII вв. («детей боярских»).

Принадлежность к боярской среде уже в первое столетие существования Древнерусского государства являлась наследственной. «Повесть временных лет» прослеживает деятельность трех поколений видных бояр. Остромир был новгородским посадником (наместником) при князе Ярославе Мудром. Известна великолепная рукопись выполненного по его заказу Евангелия («Остромирово Евангелие»). Его сын Вышата являлся киевским тысяцким, т. е. главой городского ополчения, а внук – Ян Вышатич – также тысяцким. При Ярославе Изяславиче Ян в 1060-е гг. был наместником на Белоозере и подавил там мятеж, вызванный волхвами, которых захватил в плен и приказал казнить. Умер Ян уже при князе Владимире Мономахе в 1106 г., достигнув девяноста лет.

В эпоху возвышения Москвы и дальнейшего объединения вокруг нее русских земель, московское боярство формировалось из «выходцев» разных земель – Новгорода, Южной Руси, Владимира, Костромы, Твери и даже Золотой Орды. Его костяк составили не более двух десятков крупнейших родов, потомки которых в течение трех столетий занимали боярские должности, выполняя важнейшие поручения военного, дипломатического и административного характера. Эти роды в литературе принято называть старомосковскими. Они тесно связали свою судьбу с возвышающимся Московским княжеством, породнились с самими князьями московского дома, приобрели значительные земельные богатства и влиятельное положение. Любопытно, но среди старомосковских родов лишь единицы (например, Протасьевичи-Вельяминовы или потомки дружинника Александра Невского Гаврилы Алексича) возводили свою родословную к боярским и дружинническим родам домонгольской эпохи.

Вторая половина XV в. вносит определенные изменения в генеалогический состав московского боярства. Двор великих князей активно пополняется потомками удельных Рюриковичей – княжатами, которые оставляли оскудевшие родовые гнезда и искали счастья на великокняжеской службе. Ко времени завершения процесса объединения русских земель вокруг Москвы, в составе московского боярства оказались потомки бывших удельных ярославских, тверских, суздальских, стародубских, рязанских князей, а также потомки князей Верховских княжеств. Значительное место занимали выехавшие из Литвы Гедиминовичи – князья Патрикеевы, Мстиславские, Бельские; а также другие литовские выходцы – князья Глинские. Старомосковские роды были вынуждены потесниться перед знатными пришельцами, получавшими богатые пожалования от государей.

Характерно описание одного из первых подобных столкновений. При Василии I на Русь «выехал» князь Юрий Патрикеевич, правнук великого князя литовского Гедимина. Великий князь принял знатного литовца с особым почетом, пожаловал в бояре, выдал за него дочь Анну и упросил «старых» бояр уступить зятю первое место. Делать было нечего, и бояре подвинулись. Но когда брат князя Юрия Федор попытался было «пересесть» боярина Федора Сабура, указывая на высокое положение родича, тот отвечал: «У того Бог в кике, а у тебя Бога в кике нет», и не уступил. Намек Федора Сабура был довольно прозрачен: кика, или кичка, – головной убор замужней женщины и высокое положение князя Юрия Патрикеевича он объяснял не происхождением, а родством с правящей династией. Примечательно, что потомки князя Федора Патрикеевича, князья Хованские, не добились таких успехов при дворе, как потомки князя Юрия Патрикеевича, и выдвигаются только в XVII в. Как можно видеть, в первой половине XV в. старомосковские роды еще могли успешно держать оборону от «выходцев»-княжат, но при Иване III, когда число потомков Рюрика и Гедимина при московском дворе достигло нескольких десятков, «старые бояре» уступили.

Историки конца XIX – начала XX в. (В. О. Ключевский и С. Ф. Платонов) полагали, что такая аристократическая Боярская дума стремилась к ограничению верховной власти и пыталась опереться на свои прежние владельческие права. Против этой силы, как считал С. Ф. Платонов, и была направлена опричнина Ивана Грозного. Это объяснение опричнины принято называть антибоярской концепцией. Исследования С. Б. Веселовского и его последователей доказали, что борьба боярств против централизации – это миф. Уже в XV в. многие бояре-княжата, потеряв земли в родовом уделе, приобрели их в других областях. Возврат к удельным временам ставил их интересы под угрозу.

Знаменитый спор Ивана Грозного и бывшего сподвижника царя, а затем беглеца в Литву князя Андрея Михайловича Курбского шел не о централизации России, а о путях развития этого процесса. Царь писал, что имеет наследственное право действовать по своему произволу – «А жаловать есмя своих холопей вольны, а и казнить вольны же», – писал Иван Грозный. Курбский же был сторонником прежних традиций, свойственных политике московских князей XIV в. – уважения к боярству, деятельного и совещательного участия бояр в управлении, которые противопоставлял безжалостному и беспричинному террору Грозного.

В то же время нельзя говорить о боярстве как о безынициативной и слабой социальной группе, интересы которой ограничивались несением государевой службы и ожиданием пожалований. Активная роль бояр в управлении Московским княжеством, пик которой приходится на период малолетства Дмитрия Донского, выработала у боярства определенные представления о своей роли в политической иерархии государства. Политическое самосознание «сильных в Израили» (выражение Курбского) тесно связано с идеями государевой службы, значение которой было обусловлено представлениями о священном характере власти монарха. Давнее сотрудничество бояр с государями выработало ряд традиций, через которые не могла переступить даже воля монарха. Одна из них – местничество. Сложнее обстояло дело с другими правами московского боярства, уходившими корнями в начальные этапы его формирования. Так, традиционное для XIV в. право «отъезда» бояр и слуг, т. е. перемены ими государя, стало рассматриваться Иваном III во второй половине XV в. как измена. Уходила в прошлое и практика смелого, открытого диалога между боярами и государем.

Итогом ломки прежних отношений между государем и боярством стала ситуация, обрисованная австрийским послом ко двору Василия III бароном Сигизмундом Герберштейном: «Все они называют себя холопами, т. е. рабами своего государя». И все же отношения между государем и боярством, несмотря на укрепление абсолютистских тенденций при Иване III, Василии III и особенно Иване IV, продолжали сдерживаться традицией, посягнуть на грубое нарушение не могли и государи. Традиция предполагала в том числе и защиту бояр от необоснованных опал и казней. Этим объясняется та усиленная деятельность Ивана Грозного по созданию видимости «справедливого суда» над изменниками, который сопутствовал опричным опалам и казням.

Опричнина Ивана Грозного нанесла жестокий удар по боярству, пожалуй, наибольший, нежели по другим социальным слоям Российского государства. По подозрению в измене уничтожались выдающиеся деятели, чьи успехи и достижения вызывали ревность и гнев царя. Итогом ее стала политическая деградация боярства. В Смутное время, получив в свои руки государственную власть, боярское правительство (Семибоярщина) не сумело справиться с этой ношей и поспешило сдаться перед польской интервенцией.

После опричнины Ивана Грозного и событий Смутного времени большинство «сильных» родов попросту вымерли. Их места занимали представители провинциального дворянства, родичи царских жен и видные выдвиженцы, лишь волею государя вознесенные из «худородства» в состав Боярской думы. Таким образом, генеалогический состав боярства постепенно изменялся в сторону преобладания «худородных» по меркам XVI в. фамилий. Одновременно с этим, укрепление российского абсолютизма при царе Алексее Михайловиче все более и более превращало Боярскую думу в рабочий аппарат управления, лишая ее какой бы то ни было самостоятельности. Однако по-прежнему боярство вплоть до петровской ломки государственного уклада Российского государства являлось ведущей политической силой, без которой царь не мог вести гражданское управление или военные действия.

Занимая высшие ступени в государственной иерархии, боярство стремилось извлечь из своего положения максимальную пользу. Не случайно в XVII в. бояр называли «сильными людьми» и безуспешно жаловались государю, что на «сильных людей» нет управы. Имея в руках рычаги управления страной (возглавляя приказы, управляя городами и осуществляя суд), бояре имели возможность бесконтрольного обогащения. Лишь самые богатые или, напротив, религиозные и совестливые могли позволить себе не брать «посулов», взяток, подношений и т. д. Например, владелец огромных вотчин (9083 крестьянских двора) князь Михаил Яковлевич Черкасский славился своей неподкупностью и в 1697 г. был отправлен воеводой в Тобольск. Царь был уверен, что боярин не разорит сибиряков поборами. Современник Черкасского, боярин князь Никита Семенович Урусов, обладавший гораздо меньшим состоянием, напротив, активно использовал воеводство на Двине. Поборы воеводы в фантастическую по тем временам сумму в 1500 рублей с уезда и 550 рублей с города в год были не по силам даже богатым двинянам. Характерно, что в ответ на злоупотребления воеводы (а Урусов не только грабил двинян, но и приказывал недовольных избивать батогами) царь лишь запретил ему брать чрезмерные поборы, но никакого наказания не возложил. Для русского Средневековья практика, когда воевода кормился поборами с местных жителей, была обыденной, и часто царь определял отличившихся бояр или служилых людей на «хлебные» воеводства в качестве награды.

Несчастное население было вынуждено сверх установленных налогов и податей кормить еще и ненасытного воеводу, на которого, если тот был боярин, «и управы сыскать было не мочно». Но когда чаша терпения переполнялась, орудием мести становился бунт. В 1547 г. ненавистного народу боярина князя Ю. В. Глинского разъяренная толпа нашла в Успенском соборе. Не смущаясь святостью этого места, боярина выволокли на Соборную площадь и убили. Глинского не спасло даже то, что он приходился родным дядей юному царю Ивану IV. Спустя сто лет другой юный царь Алексей Михайлович со слезами «отмолил» у бунтовщиков жизнь своего любимого «дядьки» (воспитателя) Б. И. Морозова. Морозова срочно отправили в ссылку, подальше от народного гнева, но его приспешников, грабивших народ, Леонтия Плещеева и Никифора Траханиотова, царь был вынужден отдать москвичам на расправу. Кровавый след в истории многих знатных родов оставили события стрелецкого восстания в мае 1682 г. Тогда взбунтовавшиеся стрельцы изрубили боярина А. С. Матвеева, князей Ю. А. и М. Ю. Долгоруковых, князя Г. Г. Ромодановского, бояр И. К. и А. К. Нарышкиных и многих других. Припомнили им не только принадлежность к клану Нарышкиных, врагов старообрядчества, но и многочисленные притеснения и поборы. Впрочем, правящее сословие такие жестокие уроки быстро забывало. Потому и XVIII в. оказался не менее «бунташным», чем его предшественник.

И все же не только лихоимством и казнокрадством прославилось боярство за свою почти тысячелетнюю историю (последний русский боярин князь И. Ю. Трубецкой скончался в 1750 г.). В качестве эпитафии русскому боярству, сыгравшему огромную роль в становлении и развитии Российского государства в XIV–XVII вв., уместно привести слова великого князя Дмитрия Донского, адресованные боярам, верным советникам и боевым товарищам: «Ведаете каков обычай мой есть и нрав, родился пред вами, и при вас возрос, и с вами царствовал, землю Русскую держал 27 лет… и мужествовал с вами на многие страны, и противным был страшен в бранех, и поганыя низложил с Божиею помощью и врагов покорил. Великое княжение свое вельми укрепил, мир и тишину земле Русской сотворил… Вы же не нарекались у меня боярами, но князьями земли моей…»

«И умер, Сицких пересев»

В истории боярства одна из самых загадочных страниц – местничество. В начале XXI в. спор о том, кто «выше» сядет, представляется абсурдым. В местничестве можно увидеть только чванство и дикость. На самом деле, это явление было очень сложным и играло важнейшую роль в сохранении определенного баланса сил в правящей элите Московского государства.

Ругать местничество стали уже во второй половине XVII в., когда оно во многом стало анахронизмом. В 1682 г. оно

было отменено, а разрядные книги по которым велся местнический «счет», торжественно сожжены. Для деятелей эпохи Просвещения местничество и хвастовство своим происхождением было дикостью:

Писал князь Антиох Кантемир, младший современник Петра I, и сам, между прочим, потомок молдавских господарей. Спустя столетие, А. С. Пушкин вспоминал местничество с мягкой иронией, но без осуждения:

А вот историки второй половины XIX – начала XX столетия уже проявляли к местничеству больший интерес. Демократически настроенной профессуре хотелось видеть в местничестве попытку сопротивления абсолютизму. Пусть даже и столь ограниченную сословными принципами. Однако внимательное изучение этого явления вызвало разочарование. Местничество оказалось своеобразной «Табелью о рангах» XVI–XVII столетий – в запутанной иерархии счетов, среди споров о том, кто «выше», боярство и не думало отстаивать какие-то привилегии, а лишь слепо взывало к «старине», освященной обычаем. Ключевский отмечал, что местничество проникнуто «политической беспечностью» и отсутствием «вкуса к власти». Великий историк отмечал, что местничество ослабляло силы и общества и государства, и уж точно не имело ничего общего с аристократическим протестом рыцарства, из которого родились западноевропейские демократические свободы. Разобрались историки в этом сложном вопросе сравнительно недавно, и тогда выявилось, что местничество очень неоднозначное явление.

Принцип местничества заключался в распределении назначений на службу и для участия в дворцовых церемониях и мест за царским столом во время приемов и торжеств по происхождению человека («отечеству»), а не по его личным заслугам. «Отечество», «отеческая честь» зависели от родословной человека, служб его предков и его самого. Положение служилого человека определялось по отношению к его родичам и по отношению к представителям других родов. Представители старших ветвей рода и старшего поколения считались по местническому счету выше представителей младших ветвей и младших поколений. Дядя не мог быть назначен на менее значительную должность, чем племянник, и это правило распространялось и на их потомков. При воеводских назначениях «честее» считалась служба в большом полку, затем вторым по значению шел передовой полк, после него – полк правой руки, потом – полк левой руки, наконец, последним был сторожевой, или ертоул. При организации крупных воинских соединений – в походах или береговой службе – в полках бывало несколько воевод: первый воевода большого полка, второй воевода большого полка, третий воевода большого полка, первый воевода передового полка и т. д. Помимо счетов между однородцами, существовали гораздо более сложные счеты между различными родами. Каждое назначение считалось «случаем», и если, допустим, князь Кашин был выше Гагарина, а Гагарин выше Плещеева, то внук Кашина мог претендовать на назначение выше племянника Плещеева. Таким образом, выстраивалась долгая цепочка «случаев», перечислявшихся каждый раз при спорах «о местах», возникавших между воеводами. При местнических спорах перечислялись «случаи», записанные в росписях служебных назначений («разрядах») за последние пятьдесят, семьдесят, а то и сто лет.

Вот, к примеру, фрагмент местнической челобитной князя Юрия Дмитриевича Хворостинина «царю Дмитрию Ивановичу», т. е. Лжедмитрию (1605):

«Велел ты, государь, мне, холопу своему, стоять у стола со князем Борисом Лыковым, и мне, холопу твоему, менши князь Бориса Лыкова быть не вместно: по вашей царской милости Лыковы с нами, холопи твоими, везде бывали безсловны, в менших товарищи, и с теми, которые с нами, холопи твоими, живут в пятых и в шестых; лутчей, государь, в родстве Оболенских и Лыковых боярин князь Юрьи Иванович Кашин менши был князя Петра Федоровича Охлябинина многими месты, а Охлябинины, государь, по вашей государьской милости с нами, холопи твоими, живут везде в товарищах. 7032-го (1525) году ходили воеводы из Козани в судех: в большом полку боярин князь Иван Федорович Белской, в правой руке в других князь Петр Федорович Охлябинин, в передом полку в других князь Василей Елецкой, в левой руке в других князь Василей Ушатой. А в 40, государь, в 9-м (1541) году князь Василей Чюлок Ушатой больши был князь Ивана Прозоровского двемя местами: на Коломе были воеводы – в большом полку боярин князь Ондей Иванович Шуйской, в правой руке в других князь Василей Васильевич Ушатой, в сторожевом полку в других Василей Борисов, в левой руке в других князь Иван Прозоровской. А в 52-м (1546) году князь Иванов меншой брат родной Федор Прозоровский болши был князь Юрьи Кашина…»

Всего же подробное перечисление различных воеводских назначений занимает три с половиной печатных страницы, но, к сожалению, исход этого спора неизвестен.

Начиная с XIV в. от легендарного местничества бояр Ивана Калиты и до 1694 г. историк Ю. М. Эскин учел 1717 случаев местничества. Некоторые из них решались быстро и просто. Для бояр, разбиравших спор, несостоятельность претензий челобитчика была очевидна, и наглец «выдавался головой» тому, на кого бил челом. По мнению С. Б. Веселовского, ничем особенным «выдача головой» не грозила – проигравший прилюдно просил прощения, а затем обида забывалась за чашей вина или меда. Но были и другие случаи, когда определить старшинство одного из спорящих не помогали никакие перечисления прецедентов – у каждой из сторон находились свои аргументы. В таких случаях царь отзывал обоих участников спора от назначений.

Бояре и служилые люди цепко держались за местничество. Доходило даже до прямого неповиновения царской воле. Тогда бояр и воевод, сопротивлявшихся «невместному», по их мнению, назначению привозили на службу «скованна» или прямо из дворца отправляли в тюрьму. Местнические споры и вызванные ими проволочки снижали оперативность действий и боеспособность русской армии. Не раз заместничавшие воеводы или даже головы оказывались не готовы к отражению внезапного наступления неприятеля. Однако потерпеть поражение для служилого человека было не столь позорно, как уступить в местнической иерархии. Такая «поруха чести» тяжело переживалась служилыми людьми. Один из видных опричников Ивана Грозного Михаил Безнин, проиграв местнический спор, хотел от обиды постричься в монахи. Видный воевода Бориса Годунова Петр Федорович Басманов, узнав, что он назначен «ниже» князя Телятевского, «патчи на стол, плакал горько». Именно местническая обида и подтолкнула Басманова к измене царю Федору Годунову. За назначениями и местническими «случаями» служилого человека внимательно следили его родственники. Так, один из князей Оболенских не захотел местничаться со своим близким другом, однако другие Оболенские обратились с челобитьем к государю, жалуясь, что князь «тем своим воровским нечелобитьем всеми их роду князей Оболенских поруху учинил».

Однако представлять местничество исключительно как боярскую привилегию было бы неверно. С. Б. Веселовский отмечал, что местнический распорядок «ограничивал княжеский произвол» и одновременно «обуздывал и дисциплинировал дружинника», поскольку люди Средневековья «не верили в исключительные таланты и не ценили их», ведь «тогдашняя служба требовала от человека не исключительной талантливости и ярко выраженной индивидуальности, а знаний и навыков в ратном деле, выносливости и мужества, доступных рядовому служилому человеку». С обстоятельным исследованием «Местничество и абсолютизм: постановка вопроса» выступил в 1964 г. С. О. Шмидт. С. О. Шмидт показал: местничество, сформировавшееся в условиях сохранения в едином Российском государстве остатков феодальной раздробленности, являлось «компромиссом центральной власти с верхушечными группировками феодалов и этих группировок между собой». Появление на великокняжеской службе знатных княжат позволяло нетитулованным боярам состязаться с ними только на служебной лестнице. В этой борьбе старомосковское боярство опиралось на волю государя как на регулятор служебных взаимоотношений. В свою очередь, княжата при помощи местничества стремились удержать свои наследственные привилегии и в какой-то мере «сковывали инициативу центральной власти». «Таким образом, княжата и бояре искали в местничестве защиту от центральной власти и от конкуренции других „больших“ людей, а центральная власть – защиту от крупных феодалов». Местничество по существу заменяло родовую честь служилой и приравнивало потомков удельных князей к нетитулованным боярам в их отношении к государевой службе. В этом оно служило интересам государства. С другой стороны, местничество поддерживало определенный иерархический порядок в правящем сословии, ограничивало фаворитизм и произвол правителя, чем было выгодно боярству. Не случайно даже Иван Грозный был вынужден считаться с местнической традицией и для того, чтобы приблизить к себе своих любимцев-опричников вроде Скуратова и Грязного, был вынужден создать практически новую категорию служилых людей – думных дворян.

Попытки ограничить местничество предпринимались центральной властью начиная с середины XVI в. При критических ситуациях царь издавал указ воеводам «быть без мест» и назначения в этих походах не считались «случаями». Было принято «безместие» и на заседаниях Боярской думы. В 1550 г. было запрещено местничаться «новикам», т. е. только что вступившим в службу людям, и ограничена возможность для местничества воеводам, находящимся в походах и на «берегу». Царь указал считаться местами первым воеводам полков между собой, вторым воеводам полков между собой и первым воеводам со вторыми. Вторым воеводам с первыми воеводами других полков местничаться было запрещено.

Ко второй половине XVII в., когда количество служилых родов значительно возросло, местничество стало восприниматься исключительно как помеха. Оно утратило значение регулятора во взаимоотношениях между царем и боярскими группировками (активно использовавшееся в борьбе за укрепление своей власти Борисом Годуновым) и одновременно распространилось среди провинциального дворянства. Местничество «захудалых» городовых дворян вызывало справедливый гнев царя и бояр, поскольку грозило полностью дезорганизовать государственное управление и военную службу.

Инициатором отмены местничества стал просвещенный боярин князь Василий Васильевич Голицын, при царевне Софье ставший ее фаворитом и соправителем. 12 января 1682 г. «Богом ненавистное враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее» местничество было отменено особым соборным приговором. Разрядные книги были сожжены, но одновременно было принято решение о составлении новых родословных книг, в которых отразились бы «честные службы» родов. Для этого создали особую Палату родословных дел, деятельность которой завершилась составлением «Бархатной книги».

Дети боярские

На протяжении XIV–XVII вв. шел процесс постепенного превращения дворянства в единое сословие. Первоначально «служилые люди» были весьма пестрой категорией. Свои бояре и «воинники» были у больших и крупных феодалов, как светских, так и духовных, – великого князя московского, удельных великих князей (рязанского, тверского, суздальско-нижегородского) и просто удельных, а также у митрополитов (позднее – патриархов) и даже епископов. Вплоть до второй половины XV в. сохраняло свою обособленность новгородское боярство, и до начала XVI в. – псковское.

Даже после объединения Руси в числе «государевых холопей», т. е. дворян, были и служилые князья со своими военными отрядами в сотню и более человек с остатками уделов, где они взимали пошлины и вершили суд, а были и «однодворцы», чье состояние ограничивалось гектаром бесплодной земли, парой худых изб, горбатой клячей и дедовской саблей.

В XVI в. начинают формироваться провинциальные корпорации служилых людей – «городовое» дворянство. Смутное время способствовало их консолидации и в определенной степени зародило в них стремление к самостоятельности. В 1620-е гг. частым явлением стали волнения членов дворянских корпораций, направленных на защиту своих интересов от «сильных людей», бояр. Позднее дворяне одного уезда часто объединялись, добиваясь сыска беглых крестьян или решения других животрепещущих вопросов.

Судьбы и происхождение местных корпораций были различны. Например, новгородское дворянство по большей части было новым и происходило от землевладельцев, посаженных Иваном III после конфискации обширных вотчин новгородского боярства. Напротив того, рязанские роды восходили к местному боярству XIII–XV вв.; эта корпорация была замкнутой, весьма уважаемой и сильной. В Смутное время рязанские дворяне во главе с Прокопием Ляпуновым составили ядро Первого ополчения. Активно отстраивавшаяся в конце XVI в. южная линия обороны требовала своего служилого сословия, и в этих краях воеводы верстали поместьями (раздавали поместья) представителей низших сословий – казаков, бывших (порою беглых) холопов, разорившихся купцов и ремесленников, а то и крестьян. Провинциальных дворян чаще всего и именовали по тому уезду, где находились их вотчины: костромичи Писемские, галичане Котенины, рязанцы Вердеревские и т. д.

Собственно единого названия для дворянства в XV–XVII вв. не было. Вместо термина «дворянство» писали и говорили: «служилые люди по отечеству» или «дети боярские» («сыновья боярские»). Даже в первой половине XVIII в. фигурировал заимствованный из Польши термин «шляхетство», и лишь со второй половины XVIII в. после завершения процесса формирования сословия появляется термин «дворянство», а понятие «дворянин» становится важным социальным признаком. Но, несмотря на пестроту своего состава, дворянство в XV–XVII вв. (и позднее, вплоть до реформ Александра II) объединялось одной важнейшей чертой – правом владеть населенными землями и пользоваться результатами труда земледельца.

Землевладение служилых людей было представлено двумя формами: вотчина и поместье. Вотчина, как о том свидетельствует сама форма этого слова, являлась наследственным, «отеческим» владением. Вотчинное землевладение, возможно, уходит своими корнями еще в домонгольскую эпоху. Другим его источником были княжеские пожалования за верную службу. Согласно средневековым представлениям, владельцем всей земли был государь – великий князь, а затем царь. Он и жаловал бояр и дворян вотчинами. Наконец, вотчины покупали, и чаще всего у других землевладельцев. Поместье же, напротив, было временным и отчуждаемым земельным наделом. Его давал государь служилому человеку, и только за службу, о чем уже говорилось выше. Однако и поместье, и вотчина, как это было установлено «Уложением о службе», введенном в 1555–1556 гг., обязывали к несению военной службы. По первому же требованию землевладелец был обязан явиться в поход «конно, людно и оружно». «Уложение» определяло, что с каждых 100 четвертей (четверть составляет немногим более 0,5 гектара) «доброй земли» землевладелец был обязан выставить на смотр одного конного воина в полном вооружении, а в дальний поход – воина с двумя лошадьми. За исполнение норм «Уложения…» выдавалось жалованье, за их перевыполнение – премия. В противном случае провинившегося ждали штраф и даже конфискация поместья.

Для определения боеспособности русской армии ежегодно проводились войсковые смотры. Вот как описывает их Сигизмунд Герберштейн: «Каждые два или три года государь производит набор по областям и переписывает детей боярских с целью узнать их число и сколько у каждого лошадей и слуг. Затем, как сказано выше, он определяет каждому жалованье. Те же, кто может по своему имущественному достатку, служат без жалованья».

Средний дворянский поместный оклад составлял от 100 до 500 четвертей, и, следовательно, за каждым дворянином выходили на службу от одного до пяти «боевых холопов». Естественно, жизнь вносила свои коррективы в определенные законом правила. Так, по документам дворянского смотра 1632 г., костромской дворянин Федор Беляницын Зюзин с 347 четвертей поместья и вотчины обязался выехать «сам на коне», выставить воина на коне да с запасным конем и двух человек в обоз (т. е. пехотнинцев). А суздалец Иван Андреевич Колобов с 466 четвертей поместья, кроме себя, выставлял двух всадников, а не четверых, как положено по «Уложению». Правда, колобовский «человек» выезжал на поле боя «с пищальми», а зюзинский явно был вооружен более скромно.

Поместная система комплектования войска была выгодна для казны, но не всегда эффективна. Бывало, что дворяне пытались уклониться от службы, отсиживаясь в поместьях, либо не ехали на сбор, отговариваясь разорением (что могло и соотвествовать действительности). Почти каждому походу предшествовали долгие сборы воеводами служилых людей, опоздание из-за того, что «дети боярские к сроку не собрались», недокомплект в полках. «Нетчиков» сыскивали и, бив кнутом, отправляли на службу.

Некоторые дворяне пытались навсегда избежать кровавую ратную повинность и спрятаться за «сильных людей». По источникам XVI в. известен даже князь Шелешпанский (из Белоозерских Рюриковичей), умерший «в холопех». Правительство было строгим по отношению к подобным ренегатам. Указ 1621 г. гласил: «Которые дворяне, не хотя государевой службы служити, воровством из службы побежали, и иные, покиня поместные и вотчинные земли, били челов в дворы к боярам и всяких чинов людяи и кабалы служилые на себя дали и в дворах поженились на крепостных девках: и тех, всех, с женами и детьми, указал государь и бояре приговорили, из боярских дворов взяти в службу и написати в городы по поместью и по вотчине».

Дворянская поместная конница составляла ядро вооруженных сил России начиная с конца XV в. до второй половины XVI в. Для России того времени это был самый экономичный способ содержания армии. Русские государи не могли платить денежное жалованье войску, как это делали западноевропейские монархи, поскольку из-за отсутствия в России залежей драгоценных металлов, объем денежой массы в стране был крайне мал. Поэтому армию и перевели на содержание за счет населения. Это было справедливо, ведь именно крестьянина защищал от «злых татар» его помещик. Однако чаще всего татарин был далеко, а свой барин рядом и требовал зерна или денег, а если по тем или иным причинам не получал, то избивал, сажал в домашнюю тюрьму и т. д. Таким образом, возникал серьезный конфликт, который до поры до времени удавалось снимать благодаря праву крестьянского «выхода» в Юрьев день.

Согласно Судебнику Ивана III (1497) крестьянин имел право покинуть место жительства и землевладельца за неделю и спустя неделю после «Юрьева дня осеннего», отмечавшегося 26 ноября. На праздник святого Георгия Победоносца, завершив сбор урожая и расчеты с помещиком, крестьянин мог, погрузив семейство и нехитрый скарб на телегу или сани, двинуться на поиски лучшей доли, хотя бы и на сам «Камень» (Уральские горы).

Таким образом, Юрьев день играл роль регулятора крестьянского недовольства, позволяя избежать его более крайних проявлений. Жестокий помещик мог остаться без крестьян, зато его сосед, со вниманием относящийся к крестьянским нуждам, напротив, заселял свои земли и богател. Вероятно, именно так и развивались события в сравнительно благополучном XV в., но спустя столетие ситуация резко изменилась. В конце XVI в., после страшного разорения центральных уездов от опричнины, налогов и эпидемий, крестьяне стали в массовом порядке бежать со своих земель, благо открылись возможности заселения Юга России, Поволжья и Вятки. Помещики, лишившись крестьян, разорялись, а это уже ставило под угрозу обороноспособность государства. И тогда правительство было вынуждено ограничить право крестьянского «выхода», сначала на некоторое время (эти годы получили название «заповедных лет»), а затем временная мера превратилась в постоянную, и крестьяне оказались прикрепленными к определенным территориям, закрепощенным без права изменить свою судьбу.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – разочарованно приговаривали мужики в эпоху Бориса Годунова. Крестьянству, находившемуся в самом низу социальной иерархии, пришлось хуже всего. Шаг за шагом в XVII–XVIII вв. процесс закрепощения привел к превращению основной массы населения Российской империи в бесправное сословие рабов, которых владелец-дворянин мог купить, продать, изувечить, сослать на каторгу…

На «государевой ратной службе»

В Средние века право на владение землей дворянство оправдывало самоотверженной ратной службой. Военная история России XV–XVII вв. – русско-литовские войны, взятие Смоленска и Северской земли, покорение Казани, Астрахани и Сибири, длительное противостояние Крымскому ханству, борьба со Швецией и Речью Посполитой во время Ливонской войны – тесно связана с дворянством.

Как уже говорилось, основой русской армии было поместное ополчение – конница, собиравшаяся каждый раз по призыву для военного похода. Дворянин, не являвшийся на службу, лишался поместья. Если большинство дворян служили в поместной коннице, вместе со своими боевыми холопами составляя основной состав рядовых, то знать и верхушка служилого сословия были воеводами и головами, старшими и младшими офицерами.

Согласно военной тактике XIV–XVII вв. войско делилось на четыре больших полка: большой полк (находился в центре), полк левой руки (на левом фланге), полк правой руки (на правом фланге), передовой полк, или ертоул (в авангарде). Со второй половины XVI в. к войску часто прибавлялся и «наряд» – артиллерийский полк. Чаще всего в каждом полку было по два воеводы, в особо крупных походах – по три. Голова был более низшим чином. Он командовал отдельными отрядами стрельцов, служилых татар, руководил артиллерией («голова у наряда»), сторожевыми отрядами на южных границах («сторожевой» и «станичный» головы).

Воевода выделялся своим богатым вооружением и знаками власти – булавой или шестопером. Англичанин Д. Флетчер, опубликовавший в 1591 г. сочинение о России, так описывает внешний облик воеводы: «У военачальника и других главных предводителей и знатных лиц лошади покрыты богатою сбруей, седла из золотой парчи, узды также роскошно убраны золотом, с шелковой бахромой и унизаны жемчугом и драгоценными камнями; сами они в щегольской броне, называемой булатной, из прекрасной блестящей стали, сверх которой обыкновенно надевают еще одежду из золотой парчи с горностаевой опушкой; на голове у них дорогой стальной шлем, сбоку меч, лук и стрелы, в руке копье с прекрасным нарукавником, и перед ними везут шестопер, или начальничий жезл». В походе и бою рядом с воеводой везли знамя с изображением святого Георгия и большой барабан, в который били, подавая знак к атаке.

Вооружение рядовых дворян было гораздо скромнее. По описанию другого иностранца, Сигизмунда Герберштейна (1549): «Обыкновенное их оружие – лук, стрелы, топор и палка… которая по-русски называется кистень… Саблю употребляют те, кто познатнее и побогаче. Продолговатые кинжалы, висящие, как ножи, спрятаны в ножнах до такой степени глубоко, что с трудом можно добраться до верхней части рукоятки и схватить ее в случае надобности… Некоторые из более знатных носят панцирь, латы, сделанные искусно, как будто из чешуи, и наручи, весьма у немногих есть шлем, заостренный кверху наподобие пирамиды…» Спустя сто лет после Герберштейна, вооружение русских дворян почти не изменилось, разве что у них появились пищали. По данным описи 1632 г., рядовые дворяне воевали «в збруе, в латах и в шишаке», «с пищалью», «в саадаках» (саадак – футляр, в который помещается лук с колчаном), «в саблях».

Повествуя о военной службе дворян, Герберштейн пишет: «Отдых дается им редко, ибо государь ведет войны то с литовцами, то с ливонцами, то со шведами, то с казанскими татарами, ибо даже если он не ведет никакой войны, то все они ежегодно по обычаю ставят караулы в местностях около Танаиса (Дона. – С. Ш.) и Оки числом до двадцати тысяч для обуздания набегов и грабежей со стороны перекопских (крымских. – С. Ш.) татар».

Особо отмечает Герберштейн выносливость и неприхотливость русских ратников: «Тот, у кого есть шесть лошадей, а иногда и больше, пользуется в качестве подъемной или вьючной только одной из них, на которой везет все необходимое для жизни. Это прежде всего толченое просо в мешке длиной две-три пяди, потом восемь-десять фунтов соленой свинины; есть у него в мешке и соль, притом, если он богат, смешанная с перцем. Кроме того, каждый носит с собой топор, огниво, котелки или медный чан, и если он случайно попадет туда, где не найдется ни плодов, ни чесноку, ни луку, ни дичи, то разводит огонь, наполняет чан водой, бросает в него полную ложку проса, добавляет соли и варит; довольствуясь такой пищей, живут и господин и рабы… Если же господин пожелает роскошного пира, то он прибавляет маленький кусочек свинины…»

Вторит Герберштейну и англичанин Ричард Ченслор, прибывший в Россию при Иване Грозном: «Думаю, нет под солнцем людей, способных к столь суровой жизни, которую ведут русские. Хотя они проводят в поле по два месяца после того, как земля промерзнет уже на аршин, рядовой воин не имеет ни палатки, ни чего-либо иного над головой; обычная их защита против непогоды – войлок, выставляемый против ветра и бури; когда навалит снегу, русский воин сгребет его и разведет огонь, около которого ложится спать».

Свидетельства о военных подвигах русских людей той эпохи – как воевод, так и рядовых дворян – редко содержатся в русских источниках. Люди русского Средневековья не любили кичиться подвигами и выделяться из общей массы «государевых холопов». Однако есть и исключения из этого правила.

Знаменитый антагонист Ивана Грозного князь Андрей Курбский так описывает подвиги своего брата Романа во время Казанского взятия 1552 г.: «Потом, рассказывают, подоспел брат мой, который… первым взошел на городскую стену, он застал неприятеля еще на середине луга и, взнуздав коня, врезался в первый строй их полка, да так мужественно и храбро, как и подобает истинному христианину, и двукратно проехал через все войска, топча их конем и посекая, чему все были свидетелями… Брата ранили пятью стрелами в ноги, кроме иных ран, но он остался жив благодаря Божьей благодати и крепким доспехам. Мужественное сердце было у моего брата, так, что даже конь его упал и с места двинуться не мог, он взял нового коня у одного дворянина… и не вспоминая о своих тяжелых ранах и пренебрегая ими, гнал полк бусурманский вместе с другими воинами, рубя их до самого болота…» Курбский не лгал, описывая подвиги и ранения брата – князь Роман умер на следующий год после взятия Казани, так и не оправившись от тяжких ран.

О военной доблести и боевых ранах свидетельствуют прозвища многих служилых людей XVI–XVII вв. – князь Иван Борисович Тугой Лук Суздальский, Григорий Криворот Сорокоумов-Глебов (носил прозвище от раны, полученной в 1442 г. в бою с татарами), князь Иван Телеляш (Лихач) Ромодановский, князь Михаил Голица Куракин (голица – рукавица, по преданию, получил это прозвище потому, что перед боем надевал рукавицу только на одну руку), князь Иван Буйнос (Удалец) Ростовский, Василий Вострая Сабля, князь Никита Сеченая Щека Гагарин…

Родословцы и синодики (поминальные книги) пестрят именами служилых людей, убитых в различных походах и сражениях. До глубокой старости дворянин сражался на государевой службе, и если доживал до отставки, то выходил на покой дряхлым, увечным и «посеченным» в боях.

Возьмем, к примеру, провинциальный дворянский род Болотовых, предков знаменитого мемуариста и энциклопедиста Андрея Тимофеевича Болотова (1738– 1833).

В 1622 г. на смотру Горяин Васильевич Болотов явился «стар и увечен», и вместо него определен в службу его сын Безсон. Вероятно, что увечья Горяин получил в боях в эпоху Смуты.

Безсон, выступивший с отцовского поместья «на коне в саабаке и в сабле, да человек с ним с возом», в 1632–1634 гг. участвовал в неудачной осаде русскими войсками Смоленска и вскоре умер. О судьбе другого сына Горяина, Дорофея, его вдова писала в челобитной: «Будучи на твоей государевой службе, занемог, и привезли его с твоей государевой службы больного и в нынешнем, государь, во 155 (1647) году посля Богоявленьева дни на завтрея мужа мово не стало».

Хлебнул горя и младший сын Горяина, Еремей. В 1660 г. он вместе с боярином Василием Борисовичем Шереметевым в бою под Чудиновым был взят в плен татарами и провел в плену целых 22 года. Вернулся Еремей на пепелище – его сына Филимона убили казаки Разина, другой сын, Иван, в 1668 г. также был пленен татарами и умер в плену, а жена и дочь Олена погибли в 1666 г. при нападении разбойников.

Внук Горяина Кирилл Ерофеевич участвовал в Русско-польской войне 1654–1667 гг., был ранен под Нежином и Конотопом, отличился в бою с войском гетмана Сапеги, в 1678 г. участвовал в Чигиринском походе, а в 1687 г. – в Крымском. В челобитной царю Алексею Михайловичу, исчисляя заслуги своего рода, Кирилл указывал, что его «дядьев и братьев родных на службах побито и в полон имано двенадцать человек». Брат Кирилла, Гаврила, также отличился под Конотопом и на «Сапегином бою», участвовал и в Чигиринском походе. Их двоюродный брат, Емельян Безсонов, сложил свою голову в бою под Могилевом в 1655 г.

Воевали Болотовы и во всех последующих войнах, которые вела Россия вплоть до Первой мировой войны. Однако этот пример не уникален. Большинство русских дворянских родов ведут славную летопись ратных подвигов предков.

Царский двор

Наряду с военной службой не меньшим уважением в XVI–XVII вв. пользовалась и придворная. Существовали различные чины и должности, которые царь жаловал служилым людям как награду или знак доверия.

Вершину лестницы этих чинов составляла Боярская дума. Она состояла из четырех степеней. Высшим был чин или звание боярина. Наиболее близким к царю боярам жаловался чин «ближнего боярина». Вторым чином Боярской думы был окольничий. Впервые должность окольничего упоминается в 1284 г. Возможно, что первоначально окольничьи были наместниками и судьями в отдельных (окольных) областях. Как и бояре, окольничьи возглавляли приказы, управляли войсками и городами в чине воевод, правили посольства и вели переговоры с иностранными дипломатами.

Третье место в Думе занимали думные дворяне. Эта категория возникла при Иване Грозном. Даже грозный царь не мог преодолеть силу традиции и сделать своих худородных любимцев, Малюту Скуратова и Василия Грязного, боярами или окольничими. Тогда он ввел новый чин думного дворянина. В дальнейшем его получали незнатные приближенные или родственники царя по линии жены. Наконец, младшими в Думе были думные дьяки. Во время ее заседаний они даже не имели права сидеть. Однако при этом значение думных дьяков было необыкновенно велико. Они вели все делопроизводство Думы, оформляли ее указы, наблюдали за архивом и т. д. Среди думных дьяков многие не являлись представителями дворянского сословия. Вообще дьяческая бумажная служба не пользовалась уважением у дворянства. Но думные дьяки были образованными людьми, опытными администраторами и тонкими политиками, и в управлении страной они значили больше, нежели многие из бояр.

Отдельно от Боярской думы существовал обширный штат придворных чинов, который веками складывался на основе еще ближайшего круга слуг древнерусского князя. Главой дворцового ведомства был дворецкий. Еще у московских князей XIV–XV вв. дворецкий был главой княжеского хозяйства, ведал доходами с вотчин, княжеским столом и обиходом, штатом дворцовых слуг. Те же функции перешли и на дворецких XVI–XVII вв., с той лишь разницей, что царский двор был гораздо пышнее княжеского.

Другие придворные чины XVI–XVII вв. также ведут свое происхождение от княжеского двора XIV и более ранних столетий. Особое место среди них принадлежало конюшему. Первоначально эта должность состояла в том, чтобы ведать великокняжеской конюшней. Однако в XVI в. за должность конюшего боролись наиболее видные бояре. Конюшим был фаворит Елены Глинской князь Иван Федорович Телепнев Овчина Оболенский, в конце 1540-х гг. им стал дядя царя – князь Михаил Васильевич Глинский. В конце XVI в. конюшим был Борис Годунов, а при Лжедмитрии I – мнимый дядя царя Михаил Федорович Нагой. Наконец решением Земского собора 1612 г. должность конюшего была упразднена, поскольку ее носитель представлял угрозу для государства.

Чем же отличался конюший от других чинов царского двора? Писатель XVII в. Г. К. Котошихин сообщает: «А кто бывает конюшим, и тот первый боярин чином и честью; и когда у царя после его смерти не останется наследия, кому быть царем, кроме того конюшего иному царем быти некому, учинили б его царем и без обирания (избрания. – С. Ш.)». Таким образом, конюший считался как бы наследником царя. Как можно видеть, не случайно Борис Годунов взошел на престол с должности конюшего.

После отмены этой должности заведовать царской конюшней стали ясельничьи (название этой должности происходит от слова «ясли» – кормушка для лошадей). Ясельничьи уже ничем не выделялись среди других придворных чинов.

Царская охота состояла в ведении ловчего и сокольничего. Первый занимался организацией зверовой охоты – облав на волков, лис и зайцев, охот на медведя и потех с медведями, когда для царского удовольствия удальцы вступали в единоборство с этим мощным зверем. Сокольничий занимался птичьей – ястребиной и соколиной – охотой. Особенно возросло значение сокольничего при царе Алексее Михайловиче, который был большим любителем соколиной охоты и даже написал руководство по ее ведению – «Урядник сокольничего пути». При царе Алексее должность сокольничего занимал такой же ярый охотник Афанасий Иванович Матюшкин, приходившийся по матери двоюродным братом государю. Среди эпистолярного наследия царя письма к Матюшкину занимают значительное место. Царь интересовался делами на Сокольничем дворе, требовал отчета о состоянии здоровья своих любимцев – соколов и кречетов, – обсуждал с ловчим подготовку к предстоящим охотам, а ежели доводилось охотиться без Афанасия Ивановича, то отправлял ему подробные отчеты о том, как проходило это действо.

Оружничий ведал хранением и изготовлением царского оружия. Ему подчинялись мастера царских Оружейной, Золотой и Серебряной палат. Обычно оружничьими назначались знатоки изящного, поэтому часто они следили не только за производством оружия, но и за другими художественными работами, которые исполнялись по царскому заказу – росписями церквей, шитьем платья, оформлением царских палат. Должность оружничьего занимали лица, близкие к государю. При Иване Грозном им был его любимец Богдан Бельский, племянник кровавого Малюты, а при Алексее Михайловиче – Богдан Матвеевич Хитрово, пользовавшийся особым доверием государя.

Из других должностей следует выделить постельничего. Постельничий не только блюл царскую постель, состоящую из множества тюфяков, подушек, одеял и драгоценных покрывал, но и занимался тайным сыском. Во время царских приготовлений ко сну в тайне и тишине, постельничий излагал государю сведения, не предназначенные для лишних ушей.

В обязанностях кравчего состояла организация царских пиров, за которыми он прислуживал государю, и рассылка в торжественные дни угощения, пожалованного царем послам, боярам и людям иных чинов. Помощниками кравчего были стольники – один из самых многочисленных придворных чинов. Они наливали вина во время пиров и «смотрели в стол», т. е. распоряжались порядком за отдельными столами на царских пирах. С должности стольника обычно начинали службу молодые люди из знатных семей. Как и бояре, стольники могли быть «ближними» или «комнатными» – это звание показывало особую степень доверенности государя. Став стольником, служилый человек не оставался до конца дней привязанным к кувшинам и чаркам. Так же как и боярство или окольничество, должность стольника была и должностью, и званием. Стольник мог быть назначен воеводой во время походов или городовым воеводой.

Некоторые из стольников пользовались особым доверием царя. Они именовались «ближними» стольниками (как были «ближние» бояре и окольничьи) и назначались спальниками. Спальники помогали царю разоблачиться перед сном и спали в его покоях, охраняя и ночью.

Существовали и почетные телохранители государя – рынды, символизировавшие «чин государский, да и грозу». В рынды выбирали наиболее красивых и видных юношей из боярских семей. Во время дипломатических приемов или царских пиров они стояли за троном, одетые в белое платье, с золотыми топорами в руках. В походах рынды исполняли должность царских оруженосцев. В записях о тех или иных походах упоминаются «рында у копья» или «рында с саадаком», т. е. рында, хранивший набор из лука и стрел в общем колчане, т. е. саадаке.

Ниже чина стольника находился чин стряпчего. Во время торжественных церемоний стряпчие участвовали в процессии, на пирах наравне со стольниками прислуживали за столом, помогали при облачении государя, подавая ему платье и прочую «стряпню». Как и в случае со стольниками, чин стряпчего являлся вместе с тем и званием. Стряпчие также исполняли и другие службы – были воеводами, командовали военными отрядами, участвовали в посольствах и т. д.

Наконец, в самом низу придворной иерархии находились жильцы. Посменно по 40 человек они жили на государевом дворе, охраняя его. Придворные чины от стряпчего и выше давались только избранному московскому дворянству (около двух сотен фамилий), а чин жильца уже могли получить и провинциальные, городовые дворяне. Для них служба в жильцах открывала дальнейшую дорогу наверх для себя и для потомков.

Царский двор, особенно в периоды его расцвета – в конце XVI в. и во второй половине XVII в., – поражал иностранцев. На посольских приемах сотни придворных выстраивались в почетном карауле в Кремле и в царском дворце и рассаживались по лавкам в палате, где проходила аудиенция, блистая золотым шитьем и драгоценным мехом одеяний, многие из которых выдавались специально для этого случая из казны.

Вот, например, как описывает посольский прием курляндец Яков Рейтенфельс, побывавший в России при царях Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче: «Когда же наконец послы отправляются во дворец для изложения пред царем своих поручений, то снова до ворот дворца им предшествует многочисленный отряд всадников, великолепно убранных, несколько рот пехоты, а также и большие пушки, везомые в несколько длинных рядов… Пройдя ворота, христиане входят далее во внутренние покои иною дверию, нежели магометане и язычники, сквозь тесную стражу телохранителей: тут важно сидят много внушительного вида пожилых мужей, занимающих различные должности при царе, в высоких башнеподобных шапках и великолепных, золотом расшитых, одеждах. Каждый раз как послы входили в какую-либо комнату, двери за ними запирались, пока наконец, пройдя их несколько и сняв предварительно с себя шпаги, они предстали перед царем, сидящим на пышном троне; перед ним стоял длинный ряд бояр в замечательно роскошных одеждах. Позади царя стояли два молодых спальника в одеждах из серебряной парчи, в высочайших шапках, сшитых из лисьих шкур: один держал в руке секиру, а другой – булаву…»

Потомки Рюрика, Гедимина и Чингисхана

Уже к концу XVII в. этнический состав российского дворянства был довольно пестрым. Помимо коренного русского дворянства, в его состав вошли также выходцы из служилого сословия татарских ханств, включенных в состав России, – Казанского, Астраханского, Сибирского, Крымского. Первоначально большинство из них получали в России княжеские титулы. Татарский дворянский титул «мурза» переводился в России как «князь». Павел I как-то спросил у своего приближенного Ф. В. Ростопчина (впоследствии прославившегося как инициатор пожара Москвы в 1812 г.), почему он, будучи потомком татар, не носит княжеского титула. «Ваше Величество, – отвечал Ростопчин, – тогда было принято, что если татарин выезжает на цареву службу летом, то получает княжеское звание, а если выезжает зимой – то теплую шубу. Мой предок выехал зимой и предпочел шубу». В этой шутке немалая доля истины. Впрочем, уже со второй половины XVII в. правительство стало относиться к татарским мурзам разборчивее и частенько лишало титулов даже тех, кто его уже получил или употреблял.

Родословные легенды русского дворянства пестрят легендами о «выездах» из самых разных стран, порою самых экзотических – Польши, Литвы, Германии, Священной Римской империи, Италии, Венеции, Шотландии, Золотой Орды… Едва ли не наибольшую смелость проявили в подобном мифотворчестве дворяне Супоневы, показавшие своим предком некоего «генералиссимуса Супа», занимавшего ни много ни мало королевский трон в Испании! Анекдотический случай произошел с одним из князей Кропоткиных (из смоленских Рюриковичей). Запамятовав о своем происхождении от Рюрика, он подал родословную, показывая своим предком знатного ордынского князя. Большинство подобных легенд – плод досужих домыслов московских книжников. В XVII в. иностранное происхождение стало модным, аристократ, не имевший какого-либо знатного предка-иноземца, смотрелся белой вороной среди товарищей.

Уникальное родословие составил на рубеже 1670–1680-х гг. митрополит тобольский Игнатий (в миру Илья Александрович Римский-Корсаков). Его «Генеалогия явленной от Сотворения мира фамилии… Корсаков-Римский» начинает историю этого дворянского рода от некоего ассирийского правителя Неврода, потомка Иафета, сына Ноя. Потомками Неврода оказывается множество богов античного и эллинистического пантеона, а прославленный Геракл (Гераклиус) – отцом Корса, владельца Корсики и прямого предка Римских-Корсаковых. Игнатий умудрился собрать в труде по истории своей фамилии все известные на Руси сведения по мифологии и истории Древней Греции и Древнего Рима, использовав обширную литературу на греческом, латинском и польском языках.

И хотя в случае с Римскими-Корсаковыми их «римское» происхождение скорее всего легенда, документально установлены иностранные корни многих российских дворянских фамилий: греческие – графов Головиных и Траханиотовых, шотландские – Лермонтовых и графов Брюсов, ногайские – князей Юсуповых и Урусовых, африканские – Ганнибалов, кабардинские – князей Черкасских и Бековичей-Черкасских, армянские – Лазаревых (знаменитая династия героев-моряков), грузинские – князей Туркестановых и Давыдовых, еврейские – баронов Шафировых. В XVII в. при российском дворе даже появились князья хантыйского (Алачевы), мансийского (Сатыгины-Кондийские) и тунгусского (Гантимуровы) происхождения, а в конце XVIII столетия некие князья Порюс-Визапурские и вовсе выводили свой род от индийских раджей.

Знатнейшими родами в Российском государстве считались потомки Рюрика и Гедимина – основателей правящих династий на Руси и в Литве. Потомки Рюрика – легендарного предводителя варяжской дружины – правили в Древнерусском государстве, а после его распада на отдельные княжества составили местные династии. Московским князьям, потомкам Даниила Александровича, сына Александра Невского, удалось победить своих соперников – тверскую династию – и возглавить процесс объединения Руси.

Параллельно с объединением русских земель шло уничтожение и сокращение и самого московского княжеского дома. Дальние и ближние родичи представляли угрозу единодержавной политике великих князей московских. Василий II Темный, победив в тяжелой и длительной междоусобице (1425–1453) своих двоюродных братьев Дмитрия Шемяку и Василия Косого, сократил династию до одной только своей семьи. Сын и преемник Василия II Иван III продолжил борьбу за единоначалие, обратившись уже против родных братьев. Лишь двое из них были женаты и оставили детей. Вероятно, старший брат запрещал братьям жениться, чтобы семейное древо не разрасталось. Своего брата Андрея Большого Иван III приказал заключить в тюрьму, где тот и умер. Вместе с отцом попали в заточение его сыновья. Они провели в темнице всю жизнь – от детства до старости. Младший из них, князь Дмитрий Андреевич, провел в заточении целых 49 лет, был освобожден уже стариком (по меркам той эпохи) и вскоре умер.

Это привело к угасанию московской линии Рюриковичей в конце XVI в. Иван Грозный оставил после себя только двух сыновей – Федора и Дмитрия. После таинственной кончины царевича Дмитрия в 1591 г. единственным представителем династии остался Федор Иванович. Вероятно, на его физическом облике сказалось вырождение династии – царь был слаб здоровьем, не склонен и не способен к государственной деятельности, его дети умирали в младенчестве. Царь Федор Иванович умер в 41 год, не оставив после себя детей.

Помимо московской династии, известны следующие крупные ветви Рюрикова древа: князья суздальско-нижегородские, тверские, ростовские, ярославские, белозерские, стародубские, смоленские, черниговские, верховские (они правили в небольших княжествах в верховьях реки Оки), острожские и заславские (потомки князей Галицко-Волынской Руси). К концу XV в. большинство из них потеряли свои родовые земли и служили великим князьям московским.

В XV–XVI вв. шел процесс ответвления отдельных родов от бывших удельных династий. Фамилии, которые закреплялись за этими ветвями, образовывались двояко: во-первых, от родовых уделов и селений (например: Вяземские, Микулинские, Шуйские, Стародубские, Льяловские, Ромодановские, Пожарские, Моложские, Курбские, Сицкие, Прозоровские, Ростовские, Мезецкие, Мосальские, Барятинские, Оболенские, Одоевские, Воротынские и др.) и, во-вторых, от прозвищ (Ногтевы, Гагарины, Ковровы, Гвоздевы-Ростовские, Буйносовы-Ростовские, Щепины-Ростовские, Долгоруковы, Щербатовы, Туренины и другие).

Часть Рюриковичей даже потеряли княжеский титул (в основном потомки Смоленских князей) – Ржевские, Еропкины, Татищевы, Полевы, Дмитриевы-Мамоновы. Вероятно, это произошло потому, что они попали на великокняжескую службу еще в XIV в., когда положение служилого человека и ношение княжеского титула были несовместимы.

Большинство потомков Рюрика вошли в состав Боярской думы и заняли видное место при московском дворе. Часть – прозябала в остатках своих уделов, и уже в XVI в. была включена в состав городового дворянства. Уже говорилось выше об одном из князей Шелешпанских, служившем в холопах, правда, в боевых (т. е. военным слугой у богатого землевладельца), а не в пашенных (т. е. земледельцем). Некоторые линии теряются уже в XVI в., а родословные легенды крестьянских или священнических родов показывают своими предками знатных князей. Такое вполне возможно.

В XVII в. Рюриковичи слились с прочим дворянским сословием. Часть из них вошла в аристократическую прослойку дворянства, другие тянули служебную лямку, ничем не отличаясь от других сословий. После бурного Смутного времени, когда князь Василий Шуйский, опираясь на свои родовые права, занял московский трон, Рюриковичи уже не проявляли никаких претензий на царство. Одни роды угасали, другие продолжались. Большинство родов Рюриковичей, доживших до начала XX в., продолжаются и в наши дни. Это примерно тридцать фамилий, как титулованных, так и не титулованных: князья Барятинские, Волконские, Вяземские, Гагарины, Долгоруковы, Друцкие, Кропоткины, Лобановы-Ростовские, Оболенские, дворяне Татищевы, князья Хилковы, Шаховские и другие.

Потомки основателя Литовского государства князя Гедимина (убит в 1341) появились на Руси уже в XIV в. Сын Гедимина Наримонт-Глеб еще при жизни отца, в 1333–1338 гг., был служилым князем у новгородцев. Он владел несколькими новгородским городами, но затем покинул Новгородскую землю и вернулся в Литву. Сын Наримонта – князь Патрикей – был служилым князем новгородцев в 1382 и 1397 гг. Вместе со своим двоюродным братом Свидригайло Ольгердовичем он в 1408 г. выехал на службу к великому князю Василию I. Московский князь принял литовских выходцев с честью и дал им щедрые пожалования – города и волости в Русской земле. Однако Свидригайло вскоре покинул Россию, ради борьбы за литовскую корону, а Патрикей и его потомки остались.

Сын Патрикея – князь Юрий Патрикеевич – женился на дочери Василия I и занял первое место среди московских бояр. От него происходят знаменитые в российской истории княжеские роды Голицыных и Куракиных, а от его брата Федора – род князей Хованских.

Следующая волна литовских выходцев пришла на Русь в конце XV в. В это время окрепшее Российское государство одолевало Литву в борьбе за старинные древнерусские земли, полосой лежащие на границах обоих государств. Местные владельцы князья Мстиславские, Бельские, Трубчевские (Трубецкие) и другие приняли сторону победителя. Новые выходцы опять оттеснили старинных московских бояр и заняли высшие должности при дворе. Князь Федор Михайлович Мстиславский женился на племяннице Ивана III. В дальнейшем его потомки непрерывно являлись первыми боярами в думе вплоть до прекращения рода в 1622 г. Князья Бельские возвысились настолько, что в малолетство Ивана IV Грозного вели борьбу за управление государством со знатнейшими Рюриковичами – князьями Шуйскими.

Практически все старинные роды Гедиминовичей, появившиеся в России в XIV–XVI вв., сохранили свое видное положение среди российской аристократии до начала XX в. Этих фамилий немного: князья Голицыны, Куракины, Хованские, Трубецкие. Отдельные ветви Гедиминовичей стали российскими дворянами только в конце XVIII в., после присоединения к империи польских и литовских князей – это Кориатовичи-Курцевичи, Чар-торыские (Чарторыйские), Сангушко, Корибут-Воронецкие, Гедройц.

Роды большинства из Гедиминовичей продолжаются и до нашего времени, а некоторые из них (например, Голицыны, Трубецкие) играют видную роль в общественной и культурной жизни современной России.

После покорения татарских ханств при московском дворе появились не только мурзы, но и бывшие ханы. Так, последний правитель Казани Ядыгар-Мухаммед, взятый в плен во время штурма города в октябре 1552 г., был крещен с именем Семена Касаевича и женился на боярышне Марии Кутузовой.

Еще при Василии II Темном на южных границах Руси возникло Касимовское ханство, вассальное великому князю московскому. Его правителями были представители различных ветвей Чингизидов, враждовавших со своей родней в Казани или Крыму. Из касимовских ханов московские государи ставили удобных им правителей на престол в Казани, а Иван Грозный даже возвел касимовского хана Семена Бекбулатовича на российский трон. Касимовское ханство просуществовало до 1681 г., пока не было упразднено за ненадобностью. Последней династией касимовских владык были потомки грозного соперника Ермака – сибирского хана Кучума. Кучум, в свою очередь, происходил из бухарских Чингизидов, Шейбанидов. Лишившись трона в Касимове, потомки Кучума некоторое время сохраняли титул «царевичей», а позднее именовались князьями Касимовскими и Сибирскими.

Как уже говорилось выше, XVIII в. прибавил в состав российского дворянства новые роды самого различного происхождения. Это – потомки царствующих династий Грузии, беков и ханов Азербайджана, маркизов Франции и Италии, баронов Прибалтики, Священной Римской империи и Германии, графов Германии и Австрии, магнатов Речи Посполитой и Великого княжества Литовского. В начале XX в. в Кадетском корпусе среди других юношей дворян учился и принц Сиама. Далеко не каждая империя могла похвастаться столь разнородным составом дворянства, которое тем не менее продолжало оставаться единым в своей преданности царю и Отечеству.

В эпоху преобразований

Петровские преобразования внесли множество перемен в судьбу дворянского сословия. Петр I насильно загнал дворянство за школьную парту. Необразованный дворянин не только не принимался на службу, но и не имел права жениться (см.: Д. И. Фонвизин «Недоросль»: «Не хочу учиться, хочу жениться»).

В результате реформ российская армия стала регулярной в отличие от нерегулярного дворянского ополчения, главными недостатками которого были низкий уровень дисциплины и недостаточные мобильность и оперативность. Основу армии теперь составили солдаты, набираемые по рекрутскому набору в основном из крестьян. Но и дворянство не осталось в стороне – из него создавался новый офицерский корпус. Наряду с военной стала приемлемой для дворян и штатская служба. И хотя до самого конца XVIII в. дворянство все же пренебрежительно относилось к штатской службе, постепенно ее значение повышалось.

И все же самым важным нововведением царя-реформатора для дворянства стала «Табель о рангах» (1722), коренным образом изменившая всю организацию чинов и должностей. «Табель о рангах» устанавливала четкие правила прохождения службы и связывала с достижением определенных чинов и получение дворянства. Если до этого недворянин практически не имел возможности попасть в дворянское сословие, то Петр I открыл доступ в него для наиболее талантливых исполнителей государевой воли. Петр I окончательно уравнял подданных перед значением государственной службы и значительно повысил ее престиж. Последние остатки местничества были изгнаны из административной практики.

Первоначально «Табель о рангах» состояла из 14 классов четырех родов службы: военной, морской, гражданской и придворной. При этом чины разных видов службы были соотнесены между собой так, что было показано старшинство или равенство военных, морских, гражданских и придворных чиновников. Высшими чинами являлись: генерал-фельдмаршал (в военной), генерал-адмирал (в морской), канцлер и действительный тайный советник I класса (в гражданской) и целый ряд чинов – обер-камергер, обер-гофмаршал, обер-шенк, обер-шталмейстер, обер-егермейстер и др. в придворной, находившиеся не в 1-м, а во 2-м классе. Низшими (14-й класс) – прапорщик в военной, мичман (13-й класс) в морской, коллежский регистратор в гражданской и мундшенк в придворной. «Табель о рангах» постепенно менялась и трансформировалась на протяжении своего существования, но оказалась одним из наиболее долговечных законов Петра I, действуя вплоть до 1917 г.

Согласно петровскому варианту «Табели о рангах» чиновник, дослужившийся до 8-го класса (в военной службе – майор, в гражданской – коллежский асессор), получал потомственное дворянство. Этот процесс шел достаточно быстро и вызвал сильное пополнение дворянства. Только с 1825 по 1845 г. по чину получили потомственное дворянство 20 тыс. человек. Верховная власть была не заинтересована в столь быстром расширении числа лиц, получавших дворянские привилегии. В 1845 г. класс, дававший потомственное дворянство, в гражданской службе был повышен до пятого (статский советник), а в 1856 г. – до четвертого (действительный статский советник), а в военной иерархии до шестого (полковник).

Еще одним нововведением Петра I, касающимся дворянского сословия, стало проникновение в Россию западноевропейских титулов. Если до того в России был известен лишь один титул – князя, который передавался по наследству и не мог быть пожалован, то Петр I, во-первых, начал жаловать титулы графа и барона, а во-вторых – титулы князя, с приставкой «светлейший». Графский титул получили сподвижники Петра I – Б. П. Шереметев, П. А. Толстой, Н. М. Зотов, Я. В. Брюс, А. А. Матвеев; светлейшим князем стал А. Д. Меншиков. Первые графские титулы (Головину – в 1701 г., и Меншикову – в 1702 г.) были пожалованы русским вельможам от имени императора Священной Римской империи, союзника России. В дальнейшем российские императоры часто прибегали к дружеской помощи австрийских монархов, по просьбе державного соседа жаловавших тем или иным лицам графское и княжеское достоинство. Первым русским графом стал в 1706 г. фельдмаршал Борис Петрович Шереметев.

Менее почетным считался титул барона. В Западной Европе его обычно жаловали представителям банкирских родов, оказавшим важные услуги правящим династиям. Так было и с большинством российских баронов, впрочем, при Петре I баронский титул жаловали в основном за служебные заслуги. Первыми российскими баронами стали П. П. Шафиров и А. И. Остерман – видные государственные деятели и дипломаты той эпохи. Характерно, что первый происходил из крещеных евреев, второй – из немцев. В Западной Европе в XVIII в. баронское звание часто жаловалось евреям за их финансовую поддержку монархов, а для немцев титул барона и вовсе был родным на протяжении столетий. После присоединения прибалтийских земель и включения в состав российского дворянства прибалтийских родов за многими из них был сохранен их баронский титул.

Кроме княжеского, графского и баронского титулов в России были также приняты титулы принца, герцога и маркиза, но они не жаловались императорами, а только употреблялись носителями этих титулов – представителями аристократических династий Западной Европы.

Петр I, выводя страну на международную арену и утверждая ее господствующее положение в Европе, опирался прежде всего на дворянство. В эпоху царя-преобразователя дворянство имело еще меньше отдыха, нежели при прежних царях. Свидетельство тому – упадок дворянских усадеб в первой четверти XVIII в. Если во второй половине XVII в. появляются первые усадьбы, обустроенные еще довольно примитивно с эстетической точки зрения, но являющиеся уже хорошо развитыми с хозяйственной, то при Петре I они приходят в упадок.

Кончина преобразователя в 1725 г. несколько уменьшила мощные обороты государственной машины, но не прибавила свободного досуга у дворянства – благородное сословие со страстью предалось политической борьбе. Заговоры и перевороты господствовали во внутренней политике России вплоть до середины XVIII столетия, отнимая все силы и время у вельмож и дворян.

В 1761 г. на российский престол вступил внук Петра I – Петр III Федорович. Новый государь не пользовался популярностью. Его обвиняли в предательстве национальных интересов, стремлении уничтожить все русское и насадить немецкие порядки, император был некрасив и невоздержан, ходили слухи о его сумасшествии. Когда супруга императора Екатерина II подняла мятеж и свергла Петра III с престола, на стороне законного государя остались лишь единицы. Тем интереснее тот факт, что именно Петр III издал указ, сыгравший судьбоносную роль в истории не только дворянства, но и всей России. 18 февраля 1762 г. был опубликован манифест «О даровании вольности и свободы дворянству», который провозгласил право дворянина не служить на государственной службе и одновременно сохранил за дворянством его главную привилегию – землевладение. Это привело к двум важнейшим следствиям – получив «вольность», дворяне обратились к занятию литературой, науками, искусством, обустройству своих сельских владений. К этому времени относится и окончание консолидации дворянства как целого и единого сословия; и хотя разница между аристократами и провинциалами, несомненно, сохранялась, все дворянство превратилось в замкнутую, привилегированную группу, свысока взиравшую на остальное население страны – «мужиков».

Несправедливая диспропорция не замедлила сказаться. Свобода дворянства от обязанностей, при сохранении за ним права на эксплуатацию крестьянства, создала жестокое противостояние между высшими и низшими слоями русского общества. Уже через десять лет после манифеста крестьянство поднялось под знамена самозванного «Петра III» – Пугачева – в стремлении получить свою свободу.

Петровские реформы и «Манифест о вольности дворянства» – таковы основополагающие вехи развития русской культуры второй половины XVIII – первой трети XIX в. С Петром I в Россию пришло европейское просвещение, сделавшее русских дворян людьми образованными и склонными к размышлениям, манифест Петра III даровал им самостоятельность, предоставил в полное распоряжение дворянства те дары цивилизации, которые Петр I водворял в России из государственных интересов. Результатом этого стал всплеск русской литературы, театра и общественной мысли. Уже первое «поколение непоротых дворян» (по манифесту запрещались телесные наказания дворянства) – декабристы – выступили с планом демократического преобразования общества.

Русская усадьба – явление и миф

«Манифест о вольности дворянства» породил расцвет усадебной культуры. Свобода, образованность, европейские увлечения и, что немаловажно, бесплатная рабочая сила в лице крепостного крестьянства обусловили активную деятельность дворян по созданию усадеб. При создании усадеб XVIII–XIX вв. их владельцы продолжали старинные традиции, но внесли в них множество новаций, возведя усадебную организацию в ранг высокого искусства, обобщающего достижения архитектуры, скульптуры, садово-паркового искусства и сельскохозяйственной науки; культуру Востока и Запада, крестьянства и дворянства.

Расцвет усадеб иллюстрирует эпоху золотого века российского дворянства – вторая половина XVIII – первая половина XIX в. Ревниво оберегая свои привилегии и не неся повинностей по отношению к государству, дворянство именно тогда сделалось как будто бы паразитическим сословием. Но дворяне по-разному пользовались своей вольностью и независимостью. Одни употребили свои права во зло – мучили крепостных, проигрывали в карты, пропивали и даже проедали огромные состояния. Другие с увлечением предались созданию уникальных садово-парковых ансамблей, музейных коллекций, библиотек, литературной, ученой и общественной деятельности. Но если первые в основном бесследно сгинули в прошлом и память о них вскоре забылась, то вторые создали уникальную русскую культуру того времени. Творчество Сумарокова, Державина, Карамзина, Жуковского, Батюшкова, Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Тютчева, Тургенева питалось живительными силами дворянской культуры и дворянской независимости – общественной и экономической.

«Русская усадьба» – явление и миф, о котором сказано и написано столь много, что, казалось бы, уже и нечего дополнить. Не подлежит сомнению огромное значение усадьбы в русской культуре и истории. Известны в мельчайших деталях и подробностях почти все стороны жизни усадьбы, ее происхождение, история и гибель. И все же тайна усадьбы так и не раскрыта.

Усадьба стала одним из национальных символов России. Жизненный круг – от рождения до смерти (с любовью и ненавистью, созиданием и разрушением) – был заключен в культуре и повседневности русской усадьбы. Это – таинственный и прекрасный сплав искусства и природы, в то же время соединявшийся с уродством жестокого угнетения человека человеком. Усадьба соединяла в себе основополагающие, крайние и противоречащие друг другу черты и факторы российской цивилизации. И в конце концов она пала жертвой этих раздирающих противоречий. Ныне, увы, несмотря на попытки реанимировать усадебную культуру, этот феномен невосстановим.

Зародившись во второй половине XVIII в., усадебная культура находилась в расцвете с конца XVIII по середину XIX столетия. Уже вскоре после отмены крепостного права стали очевидны грядущий упадок и гибель усадебной культуры. Лучшие умы России бились за сохранение усадеб в начале XX в., и особенно в 1917– 1920-е гг. Многое удалось спасти, но основная часть ценностей – памятники архитектуры, изобразительного, декоративно-прикладного и паркового искусства, архивные богатства – бесследно исчезли в бурях жестокого XX века. Документы органов охраны памятников и краеведческих организаций 1920-х гг. показывают страшную картину разграбления и уничтожения усадебных комплексов. Фарфор, художественный металл, картины, книги, архивы вывозились из усадеб пудами (так и указывалось! – С. Ш.) – попадали в губернские центры и там исчезали бесследно.

Не отставали от чекистов и сами крестьяне. Уже в 1905–1907 гг. прокатилась первая волна поджогов, грабежей и убийств помещиков, повинных по большей части лишь в том, что они унаследовали полуразрушенные барские особняки своих предков. Каков же был ужас дворян – интеллигентов и демократов, ратовавших за свержение «гнусного деспотизма», поступавшихся для крестьян землей, лесом и водой, создававших в селах школы, больницы, – когда «мужички» после февраля 1917 г. начали их повсеместно грабить и поджигать дома, а зачастую и убивали. Где искать корни этой звериной ненависти? Достаточно ли признания того, что «русский бунт – бессмысленный и беспощадный»? Нельзя не понимать, что дивная прелесть старинных усадеб строилась на уродливом угнетении, длившемся более 250 лет. Язвы крепостничества, как экономические и социальные, так и духовные, дореволюционной России так и не удалось преодолеть, и вековая ненависть вырвалась наружу в 1917 г. Потомки крепостных взяли реванш, уничтожив не только потомков бар, но и большую часть их культурного наследия.

Те усадьбы, которые чудом удавалось превратить в музеи, тоже теряли часть своих богатств. Но, сохранив внешнюю оболочку, они утратили главное: живое тепло и душу. Никакие инвестиции и культурные программы уже не восстановят усадебную культуру, столь же далекую от нас, как и культура Древней Греции и Рима.

Прекрасной эпитафией ушедшей в небытие дворянской усадьбе звучат слова тонкого и чуткого знатока барона Н. Н. Врангеля: «Странное дело, но в этой повести о прошлом какая-то особенная, может быть, только нам одним, русским, понятная своеобразная прелесть; прелесть грубого лубка, чудо простонародной русской речи, сказка песен, пропетых в селе, ухарство русской пляски. Все – на фоне античных храмов с колоннами, увенчанными капителями ионического, дорического и коринфского ордеров. Пляска русских босоногих малашек и дунек в „Храме любви“, маскарад деревенских парней в костюмах богов и богинь древности… Что может быть нелепее и забавнее, печальнее и умнее?»

Организация усадьбы

«Я пребываю без перемен в моих прежних желаниях отойтить от большого света и водвориться в деревне, где я несколько мотовато соорудил себе пристанище на дни последние и после смерти. Под сим разумей дом, сад, церковь и гроб», – писал одному из своих корреспондентов екатерининский дипломат, канцлер А. А. Безбородко. Здесь перечислены основные элементы усадебного ансамбля, но сколь велико было разнообразие форм! В усадебной архитектуре и построении пространства усадьбы на протяжении XVIII – начала XX в. нашли свое воплощение все архитектурные стили и направления в русском искусстве – от барокко (XVIII в.) до модерна (начало XX в.). В зависимости от богатства и художественных вкусов владельцев строились то огромные дворцы, то скромные деревянные дома в два этажа. В ансамбль усадебного дома входили – флигеля, конюшни, бани, дома прислуги, башни ограды, «голландские» домики, беседки («Миловид», «Приют друзей»), оранжереи, ротонды, искусственные гроты и пещеры в парке… Часть зданий могла соединяться различными переходами, вставками и галереями. Строились, порою, и уникальные сооружения – например, усадебный дом в форме ордена святой Анны, полученного владельцем (подмосковное Люблино).

Пышность екатерининского века переносилась вельможами в свои подмосковные усадьбы. Тогда возникли знаменитые архитектурные и садово-парковые комплексы в Кускове, Архангельском, Останкине, Воронове, Царицыне, Троицком-Кайнарджи и других местах. Помимо дворцов, в этих усадьбах были богатейшие коллекции картин, скульптуры, фарфора, книг, рукописей, крепостные театры и оркестры, школы, заводы… Однако далеко не все помещики были столь богаты, как Шереметевы и Юсуповы, уделом большинства был:

Войдя вслед за пушкинским героем в барский особняк, мы увидим:

Впоследствии, чтобы не дразнить цензуру упоминанием царских портретов лишь как одного из элементов интерьера, Пушкин заменил эти слова на «портреты дедов», чем нисколько не погрешил против истины. Каждая усадьба обладала богатой коллекцией портретов предков. Исполненные зачастую кистью крепостных мастеров, они отличались безыскусной жизненной выразительностью. «Дом был старый, деревянные колонны на фасаде облупились порядком; комнаты были с низкими потолками. Зато они были просторны, летом прохладны, а зимою, когда докрасна натапливали камин, жарки. Увешаны они были портретами Глинок. Вильгельма привлекал из них в особенности один, времен Анны Иоанновны, толстый, с тяжелой челюстью, хищным носом и необычайно умными, неприятными глазами. Он находил в нем нечто демоническое» (Ю. Тынянов, «Кюхля»).

Портретная галерея усадьбы была и семейной летописью, надписи на портретах содержали биографические сведения об изображенных, а иногда эпитафии: «Тебя, ужънет насвете; но ты вомне живежъ, ив память, на портрете я написал: о, мой родитель неумрешь». Один из редких дворянских автопортретов середины XIX в. содержал иную по тональности надпись: «Павел Колендас 1844-м году март 17-го дня с 24-х лет от рождения в таких летах, я вам мил, и нравом любезен, а для девушек полезен».

Любая усадьба была хранительницей того или иного собрания историко-культурных реликвий, многие из которых имели и имеют ныне мировое значение. Помимо общеизвестных Кускова, Архангельского, Остафьева, Поречья, Кузьминок и других, существовали и ныне забытые и утраченные уникальные собрания, как, например, «Музеум» в имении Михаила Львовича Боде-Колычева Лукино, близ современного Одинцова. Владелец усадьбы, потомок старинного боярского рода Колычевых, историк и придворный, в середине XIX в. возвел в своей усадьбе уникальный мемориал – это была крепость в древнерусском стиле, «боярские палаты», церковь-усыпальница, а также мраморный обелиск, на гранях которого были высечены имена двадцати семи предков Боде-Колычева, погибших на полях сражений или принявших мученическую смерть. Особое здание было отведено под «Музеум», в котором хранились в строгом хронологическом порядке разложенные документы, рукописи, фамильные мемуары, книги, костюмы, мундиры, бытовые предметы, портреты и скульптуры. В коллекции были и семейные реликвии – костяной очечник, подаренный Петром I одному из Колычевых, и другие. Судьба этой уникальной коллекции после 1917 г. неизвестна – часть ее осела в различных хранилищах, другая – исчезла.

В каждой усадьбе ее владельцем закладывалась определенная созидательная программа. Пространство усадьбы создавалось как своеобразная модель мира. Церковь и кладбище соединяли усадьбу с Божественным миром, с прошлым и будущим всех живущих; преобразованный парк, почти везде соединявшийся с рекой или лесом, был данью природе и ее взаимодействия с человеком, барский дом и другие постройки – настоящим, повседневностью дворянской семьи, крестьян и человеческого мира вообще. В усадебном строительстве просвещенный дворянин XVIII–XIX вв. пытался построить новый, идеальный мир – отсюда и переименование не только самих сел (Отрада, Рай-Семеновское), но и урочищ, парков, лесов, болот – Прибежище, Аркадия, Утопия и другие. В помощь владельцам существовал даже специальный справочник, содержавший варианты названий для построек и природных объектов усадьбы. В усадьбе все имело особый, знаковый смысл, несло память о выдающихся событиях истории России, усадьбы, семьи владельцев. Это – не только постройки и церкви, но и обелиски, ротонды, аллеи и деревья, высаженные в память рождения ребенка и посещения усадьбы знаменитым человеком. На символику зданий и природных объектов обращали большое внимание масоны. Для них стремление выстроить идеальный мир было еще более важным. В симбирской усадьбе князя Баратаева был выстроен грот, внутри которого была оборудована масонская ложа, в ряде имений пруды были выкопаны в форме пяти– или шестиконечных звезд, в оформлении церквей и домов в усадьбах И. В. Лопухина, М. Ф. Кутузова, М. А. Дмитриева-Мамонова были использованы широко известные масонские символы – горящий светильник, змея, кусающая свой хвост, «Всевидящее око» и другие. Масоны, хозяева имений, активно пользовались услугами знаменитого В. И. Баженова, который и сам был масоном, и хорошо понимал эстетические и духовные запросы своих собратьев. Эти проекты были исполнены в 70–80-х гг. XVIII в. в псевдоготическом стиле, отражавшем рыцарскую идеологию масонства. На символическое значение усадьбы и ее отдельных элементов указывает поэт князь И. М. Долгоруков (также масон) в стихотворении, посвященном усадьбе Лопухиных Саввинское:

При смене владельцев и вкусов, а порою разносторонних художественных пристрастиях одного владельца усадьба могла являть любопытное смешение построек различных архитектурных стилей – классицизма, псевдоготики, псевдорусского стиля. Встречались и более экзотические строения. Архитектурные сборники конца XVIII в. рекомендовали такие, например, сооружения: «три храма в смешанном готическом вкусе», «сельский домик во вкусе некоторых американских сельских домиков», «три различных моста в саду, из коих первый и последний в сельском вкусе… средний действительно в Китае построенный мост». Все это вызывало нарекания у сторонников чистоты стиля:

Дом и постройки были обособлены от окружающего мира, это было пространство, где господствовал хозяин; церковь и кладбище связывали владельцев и крепостных. Обычно церковь строилась в общем контексте усадебного ансамбля, но в отдалении от барского дома, впрочем, есть и исключения. Проекты усадебных церквей поручались чаще всего тем же архитекторам, которые строили и усадьбы. В результате возникали храмы в стиле барокко, классицизма, псевдоготики, византийском стиле или в стиле модерна. При этом владельцам редко удавалось поручить внутреннюю роспись столичным мастерам, и чаще всего усадебный храм – это продукт творчества городского архитектора и сельского иконописца, с его трогательно-наивной манерой.

Многие из владельцев усадеб были весьма далеки от православия, идеи Просвещения и влияние аристократической среды отводили церковной службе и духовенству чисто внешнее, декоративное значение. Церковное влияние ограничивалось порою традицией бывать у обедни в воскресенье и праздничные дни и приглашать священника и дьякона на семейные торжества, в душе посмеиваясь над малообразованным сельским духовенством.

Однако при довольно небрежном отношении к православию и пренебрежительном отношении к духовенству дворяне видели большую привлекательность в том, чтобы быть похороненными в своих имениях, на лоне природы и в ограде церковной.

Дом, церковь и погост объединялись усадебным садом. Сад – важнейший элемент в символике новоотстроенного в усадьбе мира, он напоминал об Эдеме, соединял плоды рук человеческих с природой, был наполнен воспоминаниями о событиях мировой истории, христианской и античной мифологии. В глазах сведущего человека каждое растение в усадебном саду или оранжерее имело свое глубокое значение: яблоня содержала намек на грехопадение, кедр – олицетворение красоты и благородства, плющ – знак бессмертия, жасмин – невинности и чистоты, дуб – силы и добродетели, анютины глазки – воспоминание и созерцание, розы – любовь… В усадебном парке вы бы не увидели осину – мрачное дерево, с которым связано воспоминание об Иуде-предателе и его страшной смерти; трепетание ее листвы воспринималось как трепет ужаса при воспоминании самого растения об этом событии. Воспетые Буниным липовые аллеи в дни цветения наводили на мысли о райском эфире. Беседки, водоемы, пруды, мостики, гроты, пещеры, ручьи, «диковины» – в изобилии были разбросаны умелой рукой декоратора-садовника по парку.

Поветрия моды определили два основных типа усадебных парков – регулярный и пейзажный. Первый, родиной которого была Франция, господствовал в России в XVIII столетии. Регулярный парк отличала стройность и симметрия как отдельных элементов, так и всей композиции в целом. Аллеи парка веером расходились от партера, разбитого перед фасадом главного дома. Центральная аллея замыкалась на берегу пруда террасой и лестницей с гротом, а боковые аллеи завершались круглыми беседками. За парком мог быть выкопан пруд – далее простирался лес. С конца века на смену регулярному приходит английский тип пейзажного парка, создатели которого стремились подражать природе. Пейзажный парк давал больше простора для наполнения его пещерами и гротами, статуями нимф у источников, беседками в различных стилях. Умело поправляя природу, создатели парка имитировали «первобытную дикость», давая возможность глазу отдохнуть от прямых и точных линий, и посетитель чувствовал себя «естественным человеком» эпохи Просвещения.

Статуи в парке также несли особый смысл. В большинстве, они изображали античных богов и героев, иногда – владельцев и посетителей усадьбы, широко распространена была практика возведения обелисков – в память о предках или в знак посещения усадьбы высочайшими особами. Глубокий аллегорический смысл, пронизывающий все существо усадьбы, диктовал и набор персонажей, в честь которых возводились статуи. Античные боги теряли свои личностные черты и становились символами: Афина – мудрости, Сатурн – времени. Просвещение добавило и своих героев – аллегорические скульптуры изображали Науку, Добродетель, Искусства, Чувства…

Путешествие в деревню

Мы привыкли к мысли о том, что усадьба населена – в ней жил помещик с семьей, челядью, слугами и дворовыми. На деле множество усадеб Центральной России большую часть времени года стояли пустыми – хозяева жили в столицах, губернских городах или за границей. Переселение начиналось летом, а осенью караван с помещичьим добром и припасами отправлялся обратно в город. Постоянно жили в деревне отставные (как отец Лариных), помещики-заводчики или малоимущие (однодворцы). Впрочем, далеко не каждая дворянская семья ежегодно проводила лето в усадьбе: «Отец мой всякий раз говорил, что в этом году он уедет рано, что ему хочется видеть, как распускается лист, и никогда не мог собраться прежде июля. Иной год он так опаздывал, что мы совсем не ездили» (А. И. Герцен. «Былое и думы»). Однако большинство дворян начинали приготовления весной и в мае отправлялись в дорогу.

Путешествие в деревню представляло собой нелегкую задачу. Даже в первой четверти XIX в., когда дороги были более менее обустроены, а разбойники в центральной части России обузданы, путешествие в усадьбу или наоборот, из усадьбы в столицу, было делом нелегким:

Обоз помещика был громоздким. Согласно известию бытописателя М. И. Пыляева, обоз богатого барина не отличался по длине от железнодорожного состава. «Нам недоставало лишь нескольких слонов, чтобы изобразить индийскую армию», – замечает англичанка К. Вильмонт, спутница знаменитой Екатерины Дашковой во время ее путешествия на 8 экипажах из Москвы в калужское имение Троицкое.

Что же везли в деревню? Вот описание выезда богатого помещика из книги М. И. Пыляева: «Первая фура была нагружена „Московскими ведомостями“ и грудой сочинений в прозе и стихах, поднесенных помещику его почитателями. За библиотекой следовала кухня на трех повозках; за кухней ехали пять поваров: француз, итальянец, немец, русский и поляк; далее следовало десять поваренков, еще далее ехали доктор и цирюльник. В остальных экипажах находились актеры, актрисы, стихотворец, плясуны, музыканты, живописец, чтец, письмоводитель, горничная, камердинеры, парикмахеры, два шута; потом следовал гардероб барина и барыни…» Право же, теперь вполне понятна ирония Вильмонт – богатый русский барин со своей свитой действительно напоминал какого-нибудь мелкого султана. Каждый из членов свиты имел свои обязанности, например, стихотворец ознаменовал путешествие сочинением оды «Аллегорическое шествие Аполлона и Дафны в село Талантов».

Ну вот и конечная цель путешествия. Человек возвышенного склада души был взволнован при возвращении в родное поместье – ведь большинство дворян выросли в усадьбах: «Я не мог довольно насытить зрения своего, смотря на ближние наши поля и все знакомые мне рощи и деревья. Мне казалось, что оне приветствовали меня, разговаривали со мною и радовались моему приезду. Я сам здоровался и говорил со всеми ими в моих мыслях», – пишет известный сельский хозяин и мемуарист Андрей Болотов. Для детей ежегодный приезд в усадьбу был не только праздником, но и новой вехой взросления. Герцен, уделив проникновенные строки своему родовому поместью, пишет и об этом: «…Периодические возвращения к тем же предметам наглядно доказывали разницу внутреннего развития. Другие книги привозились, другие предметы занимали…»

Итак, в поместье возвращался барин. С ним была его семья – жена, дети, обычно престарелая тетка, реже – мать. С детьми находились дядьки, гувернеры (при сыновьях), гувернантки, учителя – чаще всего иностранцы. Однако этим штат домочадцев не исчерпывался. У состоятельных дворян жили компаньоны и компаньонки (при барыне) – обедневший отставной чиновник или офицер, приживалки-родственницы, старухи-богомолки. До середины XIX столетия додержался обычай содержать шутов и дураков, восходивший к моде при царском дворе XVII в. Такие типы красочно описаны Тургеневым и Достоевским. Это было население небольшой империи помещика, его «двор» и приближенные – ниже стояли подданные – дворовые и крепостные крестьяне.

Русская литература изображает дворовых без снисхождения. «Вино и чай, кабак и трактир – две постоянные страсти русского слуги; для них он крадет, для них он беден, из-за них он выносит гонения, наказания и покидает семью в нищете… Как же не пить слуге, осужденному на вечную переднюю, на всегдашнюю бедность, на рабство и на продажу?..» (А. И. Герцен). Тот же автор указывает и на другую черту дворовых и крепостных – по-детски простодушное отношение к жизни и своему положению. На этом основывался патриархальный характер власти помещика над крепостными, сходный с властью московского царя над подданными. «Нынче нет больше на Руси усердных слуг, преданных роду и племени своих господ, – пишет незадолго до отмены крепостного права Герцен. – Слуга не верит в свою подчиненность и выносит насилие не как кару Божию, не как искус, а просто от того, что он беззащитен…»

Крестьянский бунт (по крайней мере, в русской литературе) – по большей части это бунт дворовых: тихий, как у тургеневского Герасима, или жестокий, как у крестьян пушкинского Дубровского. Судебная практика XVIII–XIX вв. знала немало случаев убийств помещика и его приближенных дворовыми. Любовница известного графа Аракчеева, фаворита Павла I и Александра I, была зарезана крепостным поваром, не выдержавшим деспотизма этой особы. Фельдмаршал М. Ф. Каменский зарублен топором…

Впрочем, у дворовых были все основания для бунта. Жестокость и издевательства помещиков доходили до крайностей. Общеизвестен садизм Дарьи Ивановны Салтыковой (Салтычихи), осужденной екатерининским судом, благоволившим к дворянам более, чем к крепостным. Достойные подражатели этого «урода рода человеческого» (слова Екатерины II о Салтыковой) находились и позднее. Князь Порюс-Визапурский создал в своей усадьбе крепостной гарем, его крепостные представляли живые скульптуры – в античных тогах, осыпанные белой пудрой. Однажды несчастные статуи не выдержали – во время прогулки князя «Гера» схватила помещика за волосы, а «Геркулес» разнес ему череп ударом своей палицы.

Гнусной страницей в истории усадьбы были крепостные гаремы. Их созданию, как ни странно, способствовала и хозяйственная практика той эпохи – выделение особой, «девичьей» комнаты в барском доме, где дворовые девушки занимались шитьем. Пушкин пишет о Троекурове: «В одном из флигелей его дома жили 16 горничных, занимаясь рукоделиями, свойственными их полу. Окна во флигеле были загорожены деревянною решеткою; двери запирались замками, от коих ключи хранились у Кирила Петровича… От времени до времени Кирила Петрович выдавал некоторых из них замуж, и новые поступали на их место». Впрочем, и сам Александр Сергеевич не вполне чист – в 1826 г. у него был роман с дочерью михайловского старосты Ольгой Калашниковой, которую поэт поспешил отправить из имения, как только девушка забеременела. Дитя «крепостной любви» Пушкина – Павел – умер младенцем.

В целом помещик просвещенного XIX столетия мало отличался от домостроевского «хозяина» XVI в. Он ощущал себя отцом и высшим судьей над своими крепостными. Доля барского гнета и поучения зависела от личных качеств помещика. Так, Онегин:

Отец Герцена: «…Докучал им капризами, не пропускал ни единого взгляда, ни слова, беспрестанно учил; для русского человека это часто хуже побоев и брани».

Были, как мы знаем, и гораздо худшие примеры обращения помещиков со своими крепостными.

И все же немало дворянских семей проводили в усадьбе годы, практически не выезжая. Распорядок усадебной жизни был прост и отлажен:

Усадебная жизнь

Усадебная жизнь была подчинена распорядку сельскохозяйственных работ. Большинство помещиков, находясь в усадьбе, сами «вели хозяйство». Результаты такого хозяйствования были различны, однако в большинстве случаев агрономические новшества помещиков не приживались на российской почве. В то же время стремление приложить свои силы в развитие сельского хозяйства, равно как и опыт иностранных агрономов, было сильно распространено среди помещиков, особенно во второй половине XVIII в. Одним из выдающихся российских агрономов был тульский помещик Андрей Болотов – активный участник деятельности Вольного экономического общества, издатель первого в России частного сельскохозяйственного журнала «Сельский житель», редактор издания «Экономический магазин». В круг его интересов входила не только агрономия, но и лесоводство, селекция, садоводство. Своими трудами и трудами коллег по Вольному экономическому обществу Болотов способствовал распространению новых сельскохозяйственных орудий и методов, активно привлекал и развивал на российской почве зарубежный, в основном английский, опыт. Однако даже удачливому Болотову далеко не всегда удавалось преодолеть сопротивление крестьян, с недоверием относившихся к подобным барским причудам и предпочитавшим пахать и сеять по старинке.

Другой заботой землевладельца было управление имением – сбор оброка и барщины, организация крепостного производства. Здесь успехи у сельских хозяев напрямую зависели от их административных талантов. Впрочем, полное отсутствие умения управлять никогда не останавливало помещика, в большинстве случаев уверенного в обратном. Русская литература знает много подобных примеров.

Широко распространен был и противоположный тип управления, который лишь условно можно назвать этим словом. Отец Онегина не мог понять новомодных экономических теорий, исповедовавшихся сыном, и «земли отдавал в залог». С появлением Дворянского заемного банка (1754) и подобных ему кредитных учреждений многие помещики отдавали земли и крепостных под залог и спокойно тратили полученные ссуды, не заботясь о будущем своих детей и внуков. Широкое распространение этой практики привело к кризису дворянского землевладения в первой половине XIX в. Если в начале XIX в. в залоге находилось всего 5 % крепостных крестьян, то к 1830-м гг. эта цифра увеличилась до 42 %, а к 1859 г. – до 65 %. Долги дворян, заложивших свои имения, только в государственных кредитных организациях достигли астрономической величины – 425 млн. руб., что в два раза превышало годовой бюджет России.

И все же большинство землевладельцев выбирало средний путь между личным управлением и залогом имения, которое в конечном счете вело к его потере. Управление имением передавалось приказчику, а владельцы довольствовались отчетами и приездами в летнее время. Приказчик – особенная фигура в усадьбе. Воровство и плутни приказчиков вошли чуть ли не в поговорку. Основой «политической системы» горюхинского приказчика была следующая аксиома: «Чем мужик богаче, тем он избалованней, чем беднее, тем смирнее» (А. С. Пушкин. «История села Горюхина»), а ее результатом то, что «в три года Горюхино совершенно обнищало».

Традиционно считалось, что иностранное происхождение управляющего гарантирует (хотя бы на некоторое время) его честность. Однако, во-первых, на практике это происходило далеко не всегда, а во-вторых, огромная разница мировоззрения приказчика-немца и русских крепостных сводила на нет все усилия даже самых добросовестных управляющих. Иллюстрацией тому служит анекдот о «преподобном Шершне», родившийся в XIX в. Вот его содержание. В некую деревню был прислан приказчик-немец. Как-то в церковный праздник он отправляет крестьян на барщину. «Нельзя работать, батюшка, сегодня же Спас Нерукотворный», – отвечают те. «Что такое „Спас Нерукотворный“? Не знаю». Крестьяне приносят приказчику икону. «Да это что, – немец постучал по иконе, – деревяшка. Ни мне ни вам ничего не сделает, работайте давайте». На Николин день – то же непонимание, конфликт и та же реакция немца. В третий раз крестьяне приходят и объявляют, что не могут работать в день «преподобного Шершня». Немец опять интересуется – кто это? Тогда крестьяне ведут его к дуплу с осиным гнездом. Финал ясен – приказчику пришлось все-таки признать превосходство православных обрядов над протестантской логикой.

К слову о церковных праздниках. Одним из важнейших событий в жизни села и усадьбы, моментом единения между господами и крестьянами был местный храмовый праздник. «Как я любил этот день! – вспоминает о престольном празднике в имении своего детства Ахтырке философ князь Е. Н. Трубецкой. – С утра появлялись на лугу между домом и церковью палатки, торговавшие семечками, пряниками и другими гостинцами для народа. Потом мы отправлялись к обедне, в церковь, где стояли в особом княжеском месте, обнесенном балюстрадой. Весь день водились хороводы с песнями, а к вечеру народ приходил к большому парадному крыльцу, открытой террасе со ступеньками, где совершался торжественный выход дедушки к народу, своего рода высочайший выход…» В такие моменты четко демонстрировался «отеческий» характер взаимоотношений барина и крепостных. «Я собрала всех крестьян, – пишет княгиня Е. Р. Дашкова, – приказала им надеть праздничное платье с разными украшениями… и заставила их плясать на лугу и петь наши народные песни… Чтобы вполне завершить нашу пирушку, нас угощали русскими яствами». В ответ Дашкова поднесла крестьянам хлеб-соль – не без намека на то, кто истинный хозяин на празднике.

В богатых усадьбах, в основном вблизи обеих столиц, празднования приобретали огромный размах и характер публичных гуляний. Такие гулянья регулярно проходили в XVIII в. в Нескучном саду, Кускове, Останкине, на дачах под Петергофом. На них приглашались не только дворяне, но и представители других сословий – просветительские понятия общественной пользы и права каждого наслаждаться красотами природы пересиливали аристократическое чванство владельцев. Впрочем, одно дело – гулять в парке, а другое – быть приглашенным к столу. К принимавшему по несколько сотен человек графу Шереметеву никто и не посмел бы явиться не в офицерском или дворянском мундире. Господствовал также обычай угощения «по чинам» (по классам «Табели о рангах»). Как-то раз один из вельмож спросил у самого невзрачного из своих гостей, все пиршество просидевшего в дальнем углу и забытого лакеями – все ли тому понравилось. «Благодарю вас, ваше сиятельство, – отвечал гость, – мне было отлично видно». Однако на празднике, устроенном в 1778 г. знаменитым богачом, меценатом и чудаком П. А. Демидовым, более пятисот человек упились до смерти.

Аристократические пиршества с фейерверками, театральными и балетными представлениями, роговой музыкой и катанием на лодках – особая страница в истории не только усадебной культуры, но и отечественной традиции проведения праздников, в том числе и национальной кулинарии. В XVIII–XIX вв. гремели имена вельмож, которые в буквальном смысле, проедали миллионные состояния. Граф Завадовский, приказывавший квасить ананасы в кадушках, как капусту, с тем, чтобы из них потом варили борщ и щи, умер в нищете. У графа Мусина-Пушкина поросят к барскому столу ежедневно мыли и пеленали, как младенцев. «В Орловской губернии, – пишет Пыляев, – жила генеральша Рагзина, обед которой длился по семи часов, и на стол подавалось до двадцати разных каш в небольших горшочках, приготовленных из незрелых зерен ржи, пшеницы и т. д., а маринадов и солений было бесчисленное множество… Генеральша эта была большая привередница и летом обыкновенно обедала на плоту своего пруда…» Число барских чудачеств в кулинарной области можно продолжать до бесконечности.

У среднего дворянства все было скромнее. Достаточно перечитать пушкинское описание именин Татьяны Лариной. Поэт описывает не только стол, но и весь церемониал праздника: угощение, поздравления, карточная игра и, наконец, – бал, основными элементами которого были лирический вальс и громогласная мазурка («припрыжки, каблуки, усы»). Ранее поэт упоминает и главные темы общения в помещичьем кругу: «О сенокосе, о вине, о псарне, о своей родне…»

О псарне – одной из главных, наряду с хозяйством, забот помещика действительно говорили часто и с удовольствием. Вот типичный пример псарни богатого помещика: «Хозяин и гости пошли на псарный двор, где более пятисот гончих и борзых жили в довольстве и тепле, прославляя щедрость Кирила Петровича на своем собачьем языке. Тут же находился и лазарет для больных собак, под присмотром штаб-лекаря Тимошки, и отделение, где благородные суки ощенялись и кормили своих щенят…» (А. С. Пушкин, «Дубровский»). Старик Дубровский был несомненно прав, заметив при этом: «Псарня чудная, вряд ли людям вашим житье такое ж, как вашим собакам…» Забота о собаках и лошадях и вправду часто превосходила у помещиков заботу о крепостных.

Охота занимала огромное место в жизни дворян. Свободные от сельских хлопот осень и зима были посвящены охоте, и главным образом псовой. В Древней Руси к собаке относились с опаской и пренебрежением. Василий III первым из русских государей ввел в обычай охотиться с собаками, у него была первоклассная свора, свои охотничьи угодья и даже заказники. Со второй половины XVIII в. псовая охота господствует в провинции. Вообще же дворяне, даже в XVI в., когда их основное время и силы уходили на ратную службу, находили возможность охотиться. В завещаниях аристократов той эпохи упоминаются «пищали зверовые», т. е. охотничьи ружья XVI в. Но подлинный расцвет дворянской охоты начался уже после Манифеста 1762 г.

Псовая охота со множеством ее участников и парадным церемониалом оказалась наиболее созвучна широкой натуре русских бар. «Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение», – пишет Л. Н. Толстой, оставивший красочные описания псовой охоты на волка и зайца. С середины XIX в., в связи с совершенствованием огнестрельного оружия и вместе с тем обнищанием дворянства, псовая охота постепенно исчезает. На смену ей приходит ружейная, воспетая С. Т. Аксаковым и И. С. Тургеневым.

Итак, хозяйство, обустройство усадьбы, празднества, приемы и охота составляли основу времяпровождения помещика в деревне. Несмотря на высокий уровень образованности среди дворян, далеко не каждый помещик предавался в деревенской тишине ученым или литературным трудам. И все же в тиши Остафьева творил бессмертную «Историю государства Российского» Н. М. Карамзин, писал стихи П. А. Вяземский. Михайловское и Болдино навечно вписаны в историю русской и мировой литературы благодаря творчеству А. С. Пушкина. Ясная Поляна овеяна гением Л. Н. Толстого.

Пушкин устами своего героя из «Романа в письмах» выражал заветную мысль: «Петербург прихожая, Москва девичья, деревня же наш кабинет. Порядочный человек по необходимости приходит через прихожую и редко заглядывает в девичью, а сидит у себя в своем кабинете». «Приют уединенных муз» – как высокопарно именовали усадьбу в XVIII в. – дал русской и мировой культуре бессмертные произведения литературы и музыкального искусства.

Внебрачное потомство знаменитых фамилий

Средневековая Русь не знала понятия о бастардах. Конечно, внебрачные дети были, хотя бы у прославленного распутством Ивана Грозного, который хвастался, что «растлил тысячу дев», однако, в отличие от Западной Европы, их не принимали в приличное общество ни при каких условиях. Если во Франции XVI в. внебрачные дети получали герб со знаком бастарда и земли, которые изволил выделить им отец, то в России все было гораздо более жестко. «Соборное уложение» 1649 г. определяло взыскивать за бесчестье, если кого-либо обозвали «выблядком». Зато, если «в сыску скажут, что он прямой выблядок и прижит он у наложницы до законной жены, или и при законной жене, или после законной жены, и таким выблядкам в бесчестиях отказывать, и поместий и вотчин того, кто его незаконно прижил, ему не давать…».

Впрочем, как известно, на то и законы, чтобы фиксировать существующие правонарушения. Несомненно, как мы знаем и по более поздней практике, среди дворян XVI – XVII вв. бывали и такие, что родились до брака их отцов или вне церковного брака. О моральном облике русских мужчин той эпохи красноречиво свидетельствует австрийский посланник Августин Мейерберг, посетивший Россию в правление царя Алексея Михайловича. Мейерберг пишет, что один из его русских собеседников, «стараясь превосходство своей веры доказать строгостью устава, превозносил суровые и продолжительные покаянные условия, налагаемые исповедником на прелюбодея: я и сказал ему, что если так идет дело, то, должно быть, все вы, москвитяне, беспрестанно справляете наложенные на вас епитемьи, не получая никогда разрешения, потому, что мы знаем вашу частую повадку подбираться к чужим женам». – «Вот еще дураков нашли! – отвечал он. – Разве мы говорим когда об этом попу?»

Понятно дело, что и в Средние века, как и в другие эпохи, были люди разной нравственности, а глубокая религиозность и моральные законы того времени все же заставляли большинство соблюдать известные десять заповедей. Тем более примечательно, что первый известный внебрачный потомок царского рода был сыном благочестивого царя Алексея Михайловича. Это – Иван Алексеевич Мусин-Пушкин, – впоследствии боярин и видный администратор при Петре I.

Среди многих стольников при царе Алексее служил и потомок старинного рода Алексей Богданович Мусин-Пушкин (ум. 1669). Он был просвещенным книжником, также как и его супруга, Ирина Ивановна (урожденная Полозова). Как считают историки древнерусской литературы, Алексей Богданович и его супруга Ирина Ивановна были авторами исторического сборника «Книга о великих князьях русских, отколь произыде корень их», содержавшего изложение древней русской и славянской истории, построенное не только на летописных известиях, но и на русских сказочных повестях и исторических преданиях. Оставшись после кончины супруга вдовой, Ирина внезапно стала героиней загадочного и угрожающего расследования.

В 1675 г. «для государева тайного дела и сыску» отправились в Ростов бояре князь Яков Никитич Одоевский и Артамон Сергеевич Матвеев. Царский наказ повелевал им расспросить вдову стольника Алексея Мусина-Пушкина Ирину и пытать ее «накрепко». Были приняты строгие меры для сохранения тайны. По дорогам разослали стрелецкие отряды, имевшие приказ допрашивать всех, кто едет из Москвы или в Москву и досматривать, нет ли каких писем. Розыск кончился тем, что несчастную Ирину под караулом из 50 стрельцов сослали в дальнюю деревню на Вологде, ее брата Изота Полозова и двух сестер сослали в другие деревни, а именья отписали на государя. Сын Мусиной-Пушкиной, четырнадцатилетний Иван Алексеевич, содержался под караулом в Москве, после чего был сослан в ростовское имение, где пробыл плоть до воцарения нового государя – Федора Алексеевича.

Чем же провинилась несчастная женщина, и почему именно Матвеева, человека доверенного и расторопного, отправил царь для розыска по этому странному делу? С определенной долей осторожности можно предполагать, что вся вина Ирины Мусиной-Пушкиной заключалась в том, что ее сын Иван был рожден от связи с царем Алексеем Михайловичем. Родился он в 1671 г. В это время царь вдовел после смерти первой супруги Марии Ильиничны, но еще не женился на Наталье Кирилловне Нарышкиной.

Доказательством высокого происхождения Ивана Мусина-Пушкина служит отношение к нему Петра I. Император в своих письмах называл Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина «братцем». Когда в 1716 г. сын И. А. Мусина-Пушкина Платон был отправлен учиться в Голландию, царь рекомендовал его голландскому резиденту князю Б. И. Куракину: «Господин подполковник! Посылаем мы к вам для обучения политических дел племянника нашего Платона, которого вам яко свойственнику свойственника (Куракин был женат на сестре царицы Евдокии Федоровны Лопухиной. – С.Ш.) рекомендую. Петр».

Таким образом все становится на свои места. Слух о царском происхождении Мусина-Пушкина стал распространяться. Озабоченный этим, царь поручил Матвееву заставить замолчать Ирину Мусину-Пушкину и ее болтливую родню. К тому же, у Артамона Сергеевича была личная заинтересованность поддерживать тишину и спокойствие вокруг семейной жизни Алексея Михайловича: его воспитанница за несколько лет до этого стала второй супругой царя, и в 1675 г. уже подрастал трехлетний царевич Петр.

В пользу гипотезы о том, что И. А. Мусин-Пушкин был сыном царя свидетельствует и то, что она была впервые изложена князем Долгоруковым – знатоком сплетен и темных моментов в родословных знатных семейств. Таким образом, с достаточной долей уверенности можно считать, что эта линия Мусиных-Пушкиных является первой внебрачной ветвью царского рода Романовых.

О внебрачных детях Петра I известно немного, хотя иностранцы пишут, что император не стеснялся посещать Западную Европу, окружив себя толпой «метрес» и прижитых от них детей. Правда, называли и имена видных деятелей и вельмож XVIII в., с той или иной степенью вероятности бывших сыновьями Петра I. Один из них, возможно, великий русский полководец граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский, мать которого – графиня Мария Андреевна Матвеева (внучка Артамона) была давней привязанностью императора.

В отношении морали Петр I так же грубо ломал древнерусские устои, как и во всем остальном. Большинство его детей от Екатерины I родились еще до их брака. Это дало повод консерватору и аристократу князю сенатору Дмитрию Михайловичу Голицыну презрительно поименовать цесаревен Анну и Елизавету «выблядками Петра Великого». Впрочем, Голицын позднее поплатился за свое стремление вершить судьбами российского престола. Поставив в 1730 г. Во главе государства Анну Иоанновну, племянницу Петра I, Голицын и его товарищи попытались ограничить было ее самодержавные права, но проиграли и закончили жизнь кто на плахе, а кто в каземате.

Начиная с суровой Анны Иоанновны, большинство правителей Российской державы имели внебрачное потомство. Анна Иоанновна – детей от Эрнста Бирона, которые официально считались детьми Бирона и его супруги, также Анны, урожденной Готлиб фон Тротта-Трейден.

История несчастной княжны Таракановой, якобы дочери императрицы Елизаветы и графа Алексея Григорьевича Разумовского, воспета художником К. Флавицким. Бедная барышня, окруженная водой и крысами, неизменно вызывает общее сочувствие. Другое дело, что Тараканова, скончавшаяся в Петропавловской крепости, вовсе не утонула, да еще и к тому же не была дочерью Елизаветы. А вот загадочная инокиня московского Ивановского монастыря Досифея – скорее всего, действительно дочь веселой императрицы. Досифея долгие годы жила в уединении, но рассказывали, что на столе у инокини стоял портрет Елизаветы Петровны, с которым она имеет явное сходство. Когда же в 1810 г. инокиня Досифея скончалась, то на ее похоронах появилось неожиданно много высокопоставленных особ, которым вроде и не положено провожать в последний путь обычную монахиню. В их числе был и московский генерал-губернатор граф Иван Васильевич Гудович, родня Разумовским по супруге Наталье Кирилловне, племяннице Алексея Григорьевича. Похоронили Досифею в Новоспасском монастыре – родовой усыпальнице Романовых.

Петр III за недолгую жизнь так и не успел стать отцом внебрачных детей, зато здесь, как и во многом другом, его перещеголяла Екатерина II. Оставим в стороне версию происхождении Павла I от Сергея Васильевича Салтыкова. Единственным ее источником являются записки самой Екатерины II. Есть все основания считать, что «матушка-императрица» настолько хотела насолить нелюбимому сыну, что оболгала себя, обвинив в несуществовавшем адюльтере. За родство Петра III и Павла I говорит и внешнее сходство, и сходство характеров.

Зато уже вторая дочь Екатерины II, Анна, родившаяся в 1757 г. и умершая в младенчестве, появилась от связи великой княгини с польским посланником, красавцем Станиславом Понятовским. Впоследствии Екатерина добыла для своего бывшего любовника трон Речи Посполи-той, ставший для Понятовского Голгофой. Из любви к Екатерине он пошел на поглощение своей страны Российской империей, чем заслужил всеобщую ненависть поляков. Однако Понятовскому это было безразлично. Он хотел лишь видеть предмет своего обожания, рвался в Петербург к ногам своей повелительницы, но все безуспешно – для Екатерины роман с королем остался в прошлом, а волновать себя сценами ревности она не хотела. В 1787 г. постаревшие любовники встретились во время путешествия Екатерины II по Днепру. Вскоре после этого государственность Речи Посполитой была окончательно разрушена, а ее территорию поделили между собой Россия, Пруссия и Австрия. Несчастный король-романтик переехал в Петербург, где и окончил свои дни.

Преемником Понятовского в сердце Екатерины стал богатырь, гвардеец граф Григорий Григорьевич Орлов. В 1762 г. родился их сын Алексей, впоследствии получивший титул графа Бобринского и ставший родоначальником известного рода, продолжающегося и поныне.

Наконец, последним ребенком Екатерины стала ее дочь от Григория Александровича Потемкина, Елизавета, родившаяся в июле 1775 г. В отличие от других мужчин Екатерины, Потемкин был ее законным мужем. Как установил на основе тщательного анализа отрывочных свидетельств В. С. Лопатин, тайное венчание Екатерины II и Потемкина состоялось в июле 1774 г. Среди немногочисленных свидетелей этого таинства находился Александр Николаевич Самойлов, адъютант и племянник Потемкина. Впоследствии в его семье выросла Елизавета Темкина, которую выдали за генерала Калагеорги, грека на русской службе.

Павел I оставил обширное потомство. От второй супруги, Марии Федоровны (первая, Наталья Алексеевна, умерла при родах), у него было четыре сына и шесть дочерей. Но еще до брака Екатерина (вероятно, для того, чтобы дать наследнику необходимый опыт) свела его с княгиней Софьей Степановной Чарторижской. Их сын Семен, родившийся в 1772 г., получил громкую фамилию Великий. Семен Великий был морским офицером. В 1796 г. во время стажировки на английском флоте он неожиданно умер.

На этом амурные приключения Павла I не закончились. Он избрал дамой сердца фрейлину Екатерину Ивановну Нелидову, ставшую с годами едва ли не членом семьи. Вслед за этим император увлекся молоденькой Анной Петровной Лопухиной. Нелидова покинула двор, удалившись в Смольный монастырь. Анну Лопухину Павел обожал и даже учредил в честь нее орден Святой Анны. Комната Лопухиной соединялась со спальней Павла потайным ходом. Однако Анна довольно скоро взбунтовалась и запросилась замуж за предмет своей страсти – князя Павла Гаврииловича Гагарина. Рыцарски благородный император благословил этот брак, но потайной ход остался по-прежнему. Видимо, устав от сановных дам с их капризами, Павел нашел утешение с одной из дворцовых служительниц, и она, незадолго до кончины императора, подарила ему дочь, которую специальным указом предписывалось именовать Мусиной-Юрьевой. Правда, девочка прожила недолго и умерла в детстве.

Сыновья Павла I не отставали от отца. Про Александра I говорили, что он любил всех хорошеньких женщин, исключая свою супругу, императрицу Елизавету Алексеевну. Наиболее длительным был роман Александра с графиней Софьей Антоновной Нарышкиной, урожденной княжной Святополк-Четвертинской. Из ее общих детей с императором дожил до зрелого возраста сын Эммануил, носивший фамилию Нарышкин. Он родился в 1813 г., прожил долгую жизнь, служил при дворе, прославился благотворительностью и умер в 1902 г.

По слухам, другим сыном Александра I был Николай Васильевич Исаков (1821– 1891) – видный государственный деятель, генерал от инфантерии, активный участник проведения военной реформы, организатор Румянцевского музея и Румянцевской библиотеки в Москве.

Николай I был человеком более основательным, чем Александр I. Он предпочитал длительные, проверенные связи, хотя иногда его любвеобильность приводила к скандалам. Многолетней фавориткой императора являлась Варвара Аркадьевна Нелидова, племянница Екатерины Ивановны. Другая длительная связь существовала между Николаем и Еленой Андреевной Цвиленевой, внебрачной дочерью графа А. Г. Орлова-Чесменского и двоюродной сестрой первого графа Бобринского. Елена Цвиленева родила императору восемь детей, носивших фамилию Николаевы. Их потомство существует и в настоящее время.

По сравнению с братьями великий князь Константин Павлович выглядит скромно – всего трое внебрачных детей: Павел Константинович Александров (1808–1857), впоследствии генерал, от Жозефины Лемерстье; Константин Иванович Константинов (1818–1871), также генерал и видный ученый конструктор в области баллистики и порохового дела, именем которого назван кратер на Луне, и Констанция Ивановна Лишина (1814– 1872) – оба от связи с Кларой-Анной Лоран.

Александр II оказался самым совестливым из императоров: он узаконил своих внебрачных детей и женился на их матери княжне Екатерине Михайловне Долгоруковой после кончины своей супруги императрицы Марии Александровны. Екатерина Михайловна и ее дети – сын Георгий (1872–1913) и дочери Екатерина (1878–1959) и Ольга (1873–1925) получили титул князей Юрьевских.

Брак императора и княжны Долгоруковой состоялся в 1880 г. и был встречен злобным ропотом при дворе. Многие за глаза обвиняли Александра II в безнравственном поведении, забыв о еще более развратном поведении его предшественников. Ходили и зловещие слухи о неминуемой беде: якобы членам рода Романовых нельзя жениться на представительницах рода Долгоруковых. Первый брак – царя Михаила Федоровича и княжны Марии Владимировны Долгоруковой в 1624 г. завершился скорой смертью невесты. А сватовство Петра II к княжне Екатерине Алексеевне Долгоруковой оказалось трагичным для жениха – накануне свадьбы он скончался (в ночь с 18 на 19 января 1730 г.). Предсказание оказалось пророческим – не прошло и года со дня свадьбы Александра II и Екатерины Долгоруковой, как император погиб от взрыва бомбы, организованного революционерами-террористами.

Помимо князей Юрьевских внебрачным сыном Александра II считали видного военно-морского деятеля начала XX в. – адмирала Евгения Ивановича Алексеева (1843–1918). Наместник на Дальнем Востоке, он стал одним из инициаторов провальной для России войны с Японией. Кроме того, туманные намеки о своем происхождении от Александра II сообщает в своих мемуарах княгиня Мария Клавдиевна Тенишева (1863/1864–1928), прославившаяся как благотворительница, собирательница, художница, искусствовед и этнограф, создавшая музей «Русская старина» в Смоленске и рисовальные школы в Петербурге и Смоленске.

В отличие от предков, два последних императора – Александр III и Николай, – являлись образцовыми супругами. Зато прегрешения против супружеской верности и Закона о престолонаследиии позволяли себе другие другие члены рода. В первую очередь, это братья Александра II – великие князья Константин и Николай Николаевичи. Унаследовав от отца страсть к балетным танцовщицам, оба великих князя завели на стороне вторую семью. Константин Николаевич – с Анной Васильевной Князевой (1844– 1922) (их дети носили фамилию Князевых), а Николай Николаевич – с Екатериной Гавриловной Числовой (1845– 1889). Их детям была пожалована фамилия Николаевых.

Не отставали от старших и представители следующего поколения – вопреки запрету, в морганатический брак вступили великие князья Алексей Александрович, сын Александра II (родоначальник графов Белевских-Жуковских от связи с Александрой Жуковской, дочерью поэта), его брат Павел Александрович, Михаил Михайлович, внук Николая I (он женился на внучке А. С. Пушкина графине Софье Николаевне Меренберг, а их потомки получили от английской королевы титул графов де Торби), Михаил Александрович, сын Александра III, а после революции и многие другие.

На рубеже XIX – XX столетий как будто какая-то эпидемия морганатических связей охватила дом Романовых. Александр III силой своего авторитета еще кое-как удерживал родню в рамках закона о престолонаследии. Когда великий князь Николай Николаевич (Младший, сын Николая Николаевича Старшего и внук Николая I) обратился к государю с просьбой дозволить ему брак с некоей петербургской купчихой, в каковую он был без памяти влюблен, император произнес: «Со многими дворами я в родстве, но с Гостиным пока еще не был» – и отказал великому князю. Тот смирился и позднее женился на дочери черногорского правителя. Зато при Николае II его родня прямо-таки разбушевалась. Нарушил запрет даже родной брат императора Михаил Александрович, женившийся в 1912 г. на Наталье Брасовой, урожденной Шереметевской, в браке Вульферт, которую великий князь увел от своего полкового товарища. К несчастью, их сын Георгий (1910–1931) прожил недолгую жизнь и погиб в автокатастрофе во Франции.

Пожалуй, самой примечательной оказалась судьба потомства великого князя Николай Константиновича, первенца Константина Николаевича и внука Николая I. Но прежде следует сказать о судьбе самого великого князя – человека яркого и неординарного, как и многие из Романовых, но оказавшегося в императорской семье отщепенцем.

Высокий и широкоплечий красавец, блестящий офицер, Николай Константинович (в семейном кругу – Никола), погубил свою жизнь неосторожным поступком ради прелестной иностранки. Влюбившись без памяти в американку Фанни Лир, Никола потратил на нее огромные суммы, для получения которых вынес из дворца немало драгоценных вещей. Самой громкой стала пропажа бриллианта с оклада иконы великой княгини Александры Иосифовны, матери Николая. Виновный вскоре нашелся и разгорелся страшный скандал. Многие склонялись к тому, что причиной воровства стала психическая неуравновешенность великого князя; возможно, он не сознавал, что делает. Но император Александр II был суров – вору не место среди императорской семьи. Предлагали разжаловать великого князя в солдаты, однако государь отвечал: «Не хочу позорить имя русского солдата». Николая Константиновича объявили душевнобольным и принялись довольно жестоко и своеобразно лечить. Так, когда несчастный влюбился в одну из светских дам – Александру Демидову, – и как казалось, успокоился, светила тогдашней психиатрии «положительным образом высказались против мысли об установлении постоянных сношений больного великого князя с одной женщиной», предлагая, ради его же душевного здоровья, организовать что-то вроде постоянно обновляющегося гарема (!). Демидову отослали от Николая Константиновича, а тот впал неистовство. К этому времени у них уже было двое детей – Николай и Ольга.

Великий князь оказался в Оренбурге – по тем временам глухой провинции. Романтическая натура, он увлекся экзотическими богатствами соседней Средней Азии (Николай участвовал в походе на Хиву еще в 1873 г., до своей ссылки) и начал пристально заниматься исследованием путей сообщения в этом крае. Результатом вполне профессиональных изысканий великого князя в этой области стали проекты организации железнодорожного сообщения в Средней Азии. Но едва августейшая родня немного успокоилась насчет изгнанника, непоседливый Никола преподнес еще один неприятный сюрприз: женился на дочери оренбургского полицмейстера – девице Надежде Александровне Дрейер (1861–1929). На это последовало новое усиление надзора и подозрения в сумасшествии великого князя. И хотя брак Николая пытались расторгнуть и объявить недействительным, Надежда Александровна отказалась покидать супруга. В 1883 г. у них родился сын Артемий, а в 1887 г. – Александр. К этому времени Николая Константиновича перевели в горячо любимую им Среднюю Азию, где он очень многое сумел сделать для экономического и культурного освоения этого края русскими.

Трудами великого князя был построен 60-верстный канал имени Николая I в Голодной степи, превративший обширные пустынные пространства в оазисы, созданы несколько поселений, фабрики, благотворительные учреждения, гостиница и даже кинотеатр в Ташкенте. Служащий Среднеазиатский железной дороги А. Новицкий, отражая общее мнение местной интеллигенции, характеризовал великого князя как «народного труженика, сеятеля культуры, давшего не одной сотне трудящихся рабочих хлеб и жилище».

К концу XIX в. сумасбродства Николая Константиновича были забыты. Его супруга и сыновья получили в 1899 г. титул графов Искандер – среднеазиатская форма имени Александр. Правда, брак великого князя нельзя было назвать прочным – он увлекался и другими женщинами, а казачку Дарью Часовитину даже называл «царицей, супругой царя Голодной степи» (их сын Святослав в 1919 г. был расстрелян; тогда же умер и другой – Николай, а дочь Дарья скончалась в 1966 г., в возрасте 70 лет).

Когда в 1901 г. Надежда Александровна поехала в Петербург для свидания с сыновьями, учившимися в Николаевском кавалерийском училище, великий князь сумел обвенчаться с 16-летней гимназисткой Варварой Хмельницкой. Теперь уже настала очередь Николая II негодовать на безнравственность дяди. Хмельницкую выслали из Ташкента, и Николай Константинович вернулся в лоно двух прежних семей – полузаконной и совсем незаконной. Умер он в 1918 г. и был с большими почестями похоронен в Георгиевской церкви в Ташкенте. Большевики не трогали великого князя, именуя его жертвой режима, но потомкам Николая Константиновича пришлось туго.

Его старший сын Александр воевал в Белой армии и в 1919 г. участвовал в «Небесном походе» из Туркестана в Крым. С 1920 г. – в эмиграции, работал шофером, сторожем, репортером. Умер он в 1957 г. в Ницце. От брака с Ольгой Иосифовной Роговской (1893–1962) у Александра Николаевича было двое детей – Кирилл и Наталья – позднее получившие фамилию и отчество второго мужа Ольги Иосифовны – Николая Андросова. Эта семья осталась в России.

Наталья, крестница великого князя Николая, унаследовала от деда крутой нрав. Детство ее было тяжелым – после смерти великого князя большевики выгнали его семью из ташкентского дворца. В 1922 г. Ольга Иосифовна с двумя детьми переехала в Москву, сначала жили на Плющихе, потом – в «подвальчике» на Арбате, где Наталья Александровна прожила вплоть до 1970 г. Окончив семь классов школы, она работала чертежницей, шила обувь, занималась в автоклубе и мотоциклетном клубе. Любовь к мотоциклу привела ее в цирк, и Наталья Андросова начала выступать с уникальным номером – «Гонки по вертикали» в Парке Горького. Она ездила внутри огромного деревянного круга, все более и более разгоняясь, пока не достигала необходимой скорости для выхода на вертикальную стену. Этот аттракцион требовал не только мастерского владения мотоциклом, но и отчаянной храбрости.

Стройная и высокая, Наталья обладала красотой актрисы и осанкой царственной особы. Ей посвящали свои произведения Александр Галич, Юрий Нагибин, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко. Москвичи звали прекрасную мотогонщицу «королевой Арбата». «Она была богиня, мотогонщица и амазонка. Все ребята с Арбата и из переулков знали ее красный с никелем „Индиан-Скаут“, у каждого в душе как сияющий образ горели неугасимо ее нечеловечески красивое лицо и летящая фигурка в мужской ковбойке или в жакетике, прекрасные ноги в бриджах и крагах, нежно сжимающие ревущий звероподобный „Индиан-Скаут“. Она ездила по стене в Парке культуры каждый вечер, заездов по пятнадцать-двадцать. Это было страшно и прекрасно, лицо ее бледнело, глаза расширялись, и длинные рыжеватые локоны ее развивались сзади, оставляя за собой золотой след…» – пишет Юрий Казаков в повести «Две ночи».

Карательные органы знали о происхождении Натальи Андросовой, шпионили за ней и неоднократно пытались арестовать. Только чудом можно объяснить, что ни сама Наталья, ни ее близкие не были арестованы.

Во время войны Наталья служила в армейской связи, затем водила грузовики, участвовала в противовоздушной обороне Москвы. В 1943 г. аттракцион «Гонки по вертикали» был восстановлен, и Наталья Андросова выступала в нем вплоть до 1967 г., неоднократно получая тяжелые травмы, но каждый раз опять возвращаясь на арену. После ухода из аттракциона, она до 1990-х гг. была судьей на соревнованиях в различных видах мотоциклетного спорта. В последние годы жизни к ней обращались представители многих монархических организаций – единственная из всех потомков Романовых, она пережила советскую эпоху в России. Но Наталья Андросова предпочла держаться в стороне от современных монархистов. Умерла она в 1999 г. в Москве и похоронена на Ваганьковском кладбище.

Как можно видеть, только из внебрачных потомков императорской фамилии можно составить весьма обширный список, и среди них немало личностей, сыгравших значительную роль в истории России. Как и царская династия, так и российское дворянство в целом дали немало внебрачных ветвей и отдельных выдающихся лиц. Некоторые из них даже получили титулы. Самые известные из них – графы Перовские, бароны Вревские и Сердобины.

Перовские были потомками графа Алексея Кирилловича Разумовского от его связи с дочерью берейтора Марией Соболевской. Свою фамилию они получили от подмосковского имения Разумовских – села Перово. Первое поколение Перовских, сыновья Алексея Кирилловича, прославились на государственном и литературном поприще.

Алексей Алексеевич (1787–1836) известен как писатель под псевдонимом Погорельский. Известно его огромное влияние на племянника – поэта графа Алексея Константиновича Толстого. Лев Алексеевич (1792–1856) при Николае I занимал пост министра внутренних дел, а в 1849 г. получил титул графа. Третий из Перовских, Василий Алексеевич (1795– 1857) – генерал, участник Отечественной войны 1812 г. и оренбургский губернатор, прославился походами в Среднюю Азию и завоеванием первой крупной кокандской крепости – Ак-Мечети, – позднее переименованной в Перовск. Так же как и Лев, Василий и его брат Борис были удостоены графского титула. Однако эта семья дала не только государственных деятелей и литераторов, но и не менее известную революционерку – Софью Перовскую, участницу «Народной воли», казненную за убийство Александра II.

Не менее интересна судьба баронов Вревских и Сердобиных. Их родоначальником был князь Александр Борисович Куракин (1752–1818), выдающийся дипломат и государственный деятель эпохи Павла I и Александра I. От разных женщин (в основном, дворовых и крепостных) князь Александр Борисович имел многих внебрачных детей (исследователи называют даже цифру 70). Часть из них пользовались особой любовью князя: семерым он выхлопотал у австрийского императора титул баронов Вревских (по названию имения в Псковской губернии); еще одиннадцать получили фамилию Сердобины по имению Сердобы в Тамбовской губернии и также баронский титул.

Вревские известны в летописях отечественной культуры как близкие друзья А. С. Пушкина. Приятельница и соседка поэта по имению, Евпраксия Вульф вышла замуж за барона Бориса Александровича Вревского, старшего из сыновей Куракина. В этой семье бережно хранились пушкинские письма и другие реликвии, позднее переданные баронессой Марией Борисовной Вревской в Императорскую публичную библиотеку. Знакомым Пушкина был и еще один сын Куракина – Михаил Николаевич Сердобин, с которым поэт обедал накануне роковой дуэли у Евпраксии Вревской.

Братья Бориса Александровича – Павел (1810–1855) и Ипполит (1813–1858) – пали на поле брани. Первый в чине полковника и генерал-адьютанта погиб во время Крымской войны, второй – генерал-майор, был убит при штурме аула Кетури в Кавказской войне.

Фамилии, которые давались внебрачному потомству, образовывались не только от земельных владений. Часто они представляли собой усеченные или трансформированые фамилии отцов. Например, сын барона Альбедиля получил фамилию Альбединского, дети действительного тайного советника А. А. Нартова – фамилию Артовых, сын князя Ивана Юрьевича Трубецкого звался Иван Бецкой, дети князя И. С. Барятинского и девицы А. Бибиковой – Бибитинскими, от П. С. Веселовского происходят Еловские, от графа П. Б. Шереметева – Реметевы, князья Репнины дали начало двум фамилиям – Репнинским и Пниным и т. д.

Иногда использовали и игру слов: Александр Герцен, сын московского барина Яковлева и немки Генриетты Гаак, получил фамилию от немецкого слова hertz – «сердце», то есть как «дитя сердца», сердечной связи. И наоборот, сын майора Христофора Остен-Сакена Александр получил фамилию отца, переведенную на русский язык – Востоков, – и впоследствии стал известным славистом.

Вообще, талантливых людей среди внебрачных больше, чем среди тех, кто родился в законном браке родителей. Вероятно, стремление доказать свету свою полноценность становилось мощным стимулом для их духовного роста. Перечислим лишь самых знаменитых из внебрачных детей русской аристократии:

Иван Иванович Бецкой (1704–1795), сын фельдмаршала князя Ивана Юрьевича Трубецкого (он же был и последним русским боярином), взятого шведами в плен под Нарвой, и некоей шведки. Просветитель, основатель и первый директор Академии художеств, Иван Иванович особенно заботился о судьбе незаконнорожденных, и явился инициатором создания Воспитательных домов в Москве и Санкт-Петербурге. По слухам, Бецкой якобы был отцом Екатерины II, в доказательство чего приводили дружбу Бецкого с матерью императрицы, высокое положение, которое Иван Иванович занимал при Екатерине II, и, наконец, их внешнее сходство. Активным сторонником этой версии был граф Николай Николаевич Бобринский (1927–2000), генеалог и писатель, потомок Екатерины II. Если довериться ей, получается, что императрица-немка на самом деле – потомок знатнейшего русского рода. Однако, скорее всего, это лишь легенда. Большинству прославленных государей приписывают не тех отцов, стремясь окружить и их происхождение тайной (таковы, например, мнения о происхождении Ивана Грозного от князя Овчины Оболенского, Петра I от боярина Стрешнева и даже Сталина от Николая Михайловича Пржевальского (!)). У Ивана Ивановича Бецкого известна одна дочь, так же незаконнорожденная, как и он сам, Анастасия Соколова (1741–1822), ставшая женой адмирала Осипа Михайловича де Рибаса, столь почитаемого в Одессе.

Александр Порфирьевич Бородин (1833–1887), знаменитый композитор и химик, был сыном поручика князя Луки Степановича Гедианова (татарского происхождения) и дворовой девушки.

Александр Иванович Герцен (1812– 1870), литератор, публицист, философ и издатель, как уже говорилось выше, был сыном Ивана Александровича Яковлева и Генриетты Гаак. Примечательно, что отец Герцена был потомком знатного боярского рода, родственного императорской династии Романовых, и таким образом, ярый борец с российским самодержавием находился в родстве с теми самодержцами, против которых боролся.

Василий Андреевич Жуковский (1783– 1852), поэт и литератор, являлся сыном надворного советника Афанасия Ивановича Бунина и пленной турчанки Сальхи, в крещении Елизаветы Дементьевны. Фамилию и отчество он получил от помещика Андрея Григорьевича Жуковского, согласившегося по просьбе Бунина усыновить мальчика.

Андрей Александрович Краевский (1810–1889), публицист и издатель «Отечественных записок», был сыном Николая Петровича Архарова, московского обер-полицмейстера.

Василий Григорьевич Перов (1833– 1882), художник – сын губернского прокурора барона Григория Карловича Криденера.

Иван Петрович Пнин (1773–1805), поэт, литератор и издатель, был сыном фельдмаршала князя Николая Васильевича Репнина (по другой версии – князя Петра Ивановича Репнина). Есть версия, что сводным братом И. П. Пнина являлся еще и художник Федор Степанович Рокотов, также сын фельдмаршала Репнина.

Александр Иванович Полежаев (1805– 1838) – известный своей трагической судьбой поэт – сын помещика Леонтия Николаевича Струйского и дворовой девушки. Фамилию и отчество получил от отчима-мещанина.

Сергей Александрович Соболевский (1803–1870), известный библиофил и один из близких друзей А. С. Пушкина, был сыном крупного вельможи Александра Николаевича Соймонова.

Николай Федорович Федоров (1832– 1903), хранитель Румянцевского музея и самобытный философ, происходил от связи князя Павла Ивановича Гагарина и дворянки Елизаветы Ивановны. Отчество и фамилию он получил, вероятно, от крестного отца – Федора Карловича Белявского.

Внебрачные связи, как и официальные, пронизывали все сословие, скрепляя его еще и еще раз. Каждый раз, рассматривая генеалогию того или иного рода, убеждаешься в справедливости блоковских слов: «Дворяне все родня друг другу…» Правда, иногда такое родство, внебрачное и незаконное, не стремились афишировать, и многие тайны ушли в небытие вместе с их носителями.

Немного о дуэлях

Первая дуэль, документально зафиксированная в России, датируется 1637 г. В Бронной слободе схватились за шпаги два иноземца, служившие сержантами в полках «нового строя», – Григорий-томас Грельс и Петр Фальк. Первый, как потом оказалось, зачинщик драки, получил смертельный удар прямо в сердце и на месте скончался. Дело о «смертном убойстве» расследовали и даже докладывали царю. Фальк оправдывался тем, что лишь защищался. По его версии, Григорий пьяный пришел к нему на двор, ругал и ударил шпагой по уху, вызывая на поединок. Тогда Петр вышел на улицу, «и он погнался за мною, и хотел меня сколоть шпагою… и он набежал на мою шпагу, и накололся, и от того ему смерть случилась».

Следствие показало, что дело было сложнее – Фальк был должен Грельсу два рубля и отдал ему карабин в заклад. Видимо, за деньгами тот и пришел к Фальку. Оба были пьяны, и разговор перешел в ссору, а затем и в драку. От «ручного боя» сержанты перешли на шпаги, и дуэль закончилась смертельным исходом. Незадачливый победитель оказался в тюрьме и пытался спастись, приняв православие. Но такой «новокрещен» оказался никому не нужен. Почему-то о Фальке попросту забыли, и в 1642 г. в тюрьме он скончался.

Таковы самые ранние свидетельства о дуэли в России. К этому времени она уже получила довольно широкое распространение в Европе. Естественно, что в Россию дуэльные обычаи проникали вместе с западноевропейскими офицерами, которые с середины XVII в. стали селиться в особой Иноземной слободе за пределами Москвы. Дневник генерала Патрика Гордона, жителя этой слободы, свидетельствует, что во второй половине XVII в. дуэли между офицерами-иностранцами происходили довольно часто. До петровской эпохи их распространение ограничивалось узким кругом офицеров-иноземцев. С начала XVIII в., когда число иностранных офицеров существенно увеличилось, а вся русская армия была преобразована по образцу западноеропейских, дуэли получили более широкое распространение. Это вызвало первый указ, карающий смертью, «если кто впредь… учнет такие поединки заводить, или на те поединки кого вызывать, и ходить собою для какого-нибудь задора, и в таком поведении кому хоть малые раны учиняться…» (1702). Это строгое наказание за участие в дуэлях – смертная казнь как для участников, так и для секундантов – было подтверждено «Уставом воинским» 1716 г.

И хотя дуэльная традиция пришла в Россию из Западной Европы, в истории средневековой Руси можно указать на явления, сходные как с поединком чести, так и с рыцарским соперничеством, из которого и родились дуэли. Так, известно упоминание о некоем подобии рыцарских турниров – военных соревнованиях XIV в., иногда даже завершавшихся смертельным исходом. Родословные книги свидетельствуют о князе Семене Андреевиче Андогском, что его убил Григорий Васильевич Заболоцкий. Вероятно, этот бой произошел в одном из сражений феодальной войны XV в. и имел характер рыцарского поединка. Оба участника боя были Рюриковичами, только Андогский сохранял и титул, и часть родовых земель, а Заболоцкий являлся боярином великого князя московского, потомком смоленских князей, утратившим титул.

Наконец, в Средневековой России довольно широкое распространение имела традиция судебных поединков, именовавшихся «полем». На них выходили в том случае, когда правота сторон не выявлялась в ходе судебного разбирательства. «Поле» становилось Божиим судом, а поражение в нем приравнивалось к признанию вины. Не случайно «Судебник» 1550 г. предписывает: «А на убитом истцово доправить». Впрочем, чаще всего стремились разрешить дело без смертоубийства, сурово осуждавшегося Церковью. Церковные иерархи запрещали хоронить по православному обряду и поминать погибших «на поле», так же как и самоубийц. Тот, кто не мог биться, выставлял за себя наемных бойцов, каковых, вероятно, было немало. В XVI в. часто истец и ответчик сами не брали в руки оружия, доверяя исход спора наемникам. Так постепенно обычай обращаться к Божьему суду терял свой смысл. Немец-опричник Генрих Штаден свидетельствует, что бойцы-наемники часто вступали в сговор с противной стороной и лишь имитировали поединок, оставляя в дураках одного из участников спора. В XVII в. о «поле» уже нет известий.

Появляясь в русской армии при Петре I, дуэли вплоть до второй половины XVIII в. имели незначительное распространение. Их расцвет начинается в эпоху Екатерины II, что тесно связано в первую очередь с возрастающим осознанием дворянством себя как благородного сословия после Манифеста 1762 г. Дуэль – вооруженный поединок, проводящийся по определенным правилам. Его главное назначение – защита чести от оскорблений. Поэтому дуэль была возможна только между представителями благородного сословия, дворянами, равными. В конфликте с мещанином (лавочником, приказчиком, трактирщиком) дворянин пускал в ход палку или кулаки, но не мог и помыслить о том, чтобы воспользоваться благородным оружием – шпагой. «Если ты пришел в кабак, то не прогневайся – какова компания, таков и разговор; если на улице шалун швырнул в тебя грязью, то смешно тебе вызывать его биться на шпагах, а не поколотить просто», – писал Пушкин.

Напрасно правительственные законы, указывая на жестокое наказание дуэлянтам, призывали решать все споры по суду. В пушкинскую эпоху невозможно было представить, чтобы оскорбленный дворянин побежал с жалобой в полицию. Уклонившийся от дуэли трус становился изгоем в дворянском обществе. Дуэлянты без раздумий шли на смерть пусть даже из-за какого-то пустяка, стремясь доказать свету, что достойны благородного звания. Так дуэль становилась важным символом независимости благородного человека, вызовом правительству, обладавшему монополией на право судить и наказывать. Строго осуждала дуэли и Церковь, приравнивавшая дуэлянтов к самоубийцам. Тем не менее, в эпоху расцвета дуэлей (от Екатерины II до Николая I) правительство было вынуждено мириться с их существованием. Неизвестно, чтобы приговоры военных судов о повешении дуэлянтов (например, таким был приговор по делу о дуэли Пушкина с Дантесом) приводились в исполнение. Императоры смягчали эти приговоры, высылая участников дуэли в действующую армию, понижая в звании, отправляя на определенный срок в крепость. До поры правительство было вынуждено мириться с этим проявлением независимости дворянства, зато, когда после разгрома декабристского восстания стихия дворянского мятежа была усмирена, дуэли утратили свое значение. В середине XIX в. в образованном обществе все большее влияние приобретает сословие разночинцев, не имевших права стреляться с дворянами, постепенно дуэли становятся редкостью, и их всплеск в начале XX в. – проявление поисков экзотики интеллектуальной элитой страны.

Впрочем, и в самом дворянском обществе, даже в пушкинскую эпоху, отношение к дуэлям было различным. В провинции они были редкостью. Отцы семейств, мирные помещики и отставные, составлявшие провинциальное светское общество, слишком практично смотрели на мир, чтобы прибегать к дуэльным сумасбродствам. «Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, другое, в третье – и разойдетесь; а мы уж вас потом помирим. А то: доброе ли дело, заколоть своего ближнего, смею спросить?» – рассуждает старый офицер Иван Игнатьевич в «Капитанской дочке». По его мнению, дуэль между своими, офицерами российской армии, непростительная блажь. Гринев же смотрит на дело иначе – оскроблен предмет его лучших чувств, и это оскорбление должно быть смыто кровью.

Итак, дуэль была принадлежностью светских людей, составлявших общество петербургских и московских салонов и гостиных. Подавляющее большинство дуэлянтов были офицерами. Штатский дуэлянт, обычно, являлся исключением из правил. Многочисленные дуэли молодого Пушкина – стремление доказать, что его штатский фрак не препятствует ему быть достойным поединка. Примечательный эпизод излагает писатель И. И. Лажечников. Однажды, когда Лажечников находился у своего полкового товарища майора Денисевича, к майору вошли посетители – штатский и двое военных. Штатский напомнил Денисевичу о произошедшей вчера ссоре в театре и предложил тому выбор оружия. Майор, совершенно не ожидавший такого поворота событий, «покраснел, как рак», и пытался отпереться: «Я не могу с вами драться, – сказал он, – вы молодой человек, неизвестный, а я штабс-офицер…» «При этом оба офицера засмеялись, – пишет Лажечников, – а я побледнел от негодования, видя глупое и униженное положение, в которое поставил себя мой товарищ, хотя вся сцена была для меня загадкой. Статский продолжал твердым голосом: „Я русский дворянин, Пушкин; это засвидельствуют мои спутники, и потому вам не стыдно иметь будет со мной дело“». Эта дуэль не состоялась, но Пушкину было довольно публичного унижения соперника.

Впрочем, даже в офицерской среде были идейные противники дуэли, заставлявшие считаться со своим мнением. Таковым был, например, Петр Чаадаев, неоднократно доказавший свою храбрость на поле боя; он говорил: «Если в течение трех лет войны я не смог создать себе репутацию порядочного человека, то, очевидно, дуэль не даст ее». Однако такой подход был исключением. Грибоедов, осуждавший варварство дуэльного поединка в следующих стихах:

– сам был участником знаменитой «четвертной дуэли» Шереметев – Завадовский, Якубович – Грибоедов, на которой прославленный бретер Якубович специально прострелил ему руку, чтобы лишить удовольствия музицировать. Как говорил дворянин-нигилист Базаров: «С теоретической точки зрения дуэль – нелепость, ну а с практической точки зрения – дело другое». Даже самый миролюбивый и спокойный человек, в случае когда прилюдно была задета его честь, не мог удержаться от того, чтобы потребовать от оскорбителя удовлетворения.

Большинство дуэлей происходило из-за женщин. Причиною могло быть и неосторожное слово, и любовная связь. Вовсе не обязательно, чтобы имя дамы упоминалось как повод для ссоры. Пьер Безухов пропускает мимо дерзость любовника жены Долохова, а срывается только тогда, когда тот берет у него из рук лист бумаги с текстом песни. Вступавшийся за честь оскорбленной дамы, хотя бы для себя, должен был обладать какими-то правами на нее. Любопытен диалог Печорина и Грушницкого о княжне Мери:

«– А ты не хочешь ли за нее вступиться?

– Мне жаль, что я не имею еще этого права…»

Демонстративно отстраняясь от княжны, Печорин тогда отказывается и от права выйти на дуэль за ее честь (что ему впоследствии и пришлось сделать, правда, по другой причине).

Далеко не каждая девушка хотела стать предметом дуэльной истории. Конечно, для честолюбия женщины лестно, что кто-то ради нее готов идти на смерть, однако репутация невесты или честной жены могла и пострадать. Были и противницы дуэлей из-за женщин, выступавшие, если можно так выразиться, с феминистических позиций.

– гневно восклицает поэтесса графиня Евдокия Ростопчина.

Родственник оскорбленной – брат, муж или отец – чаще всего и вступался за ее честь. В январе 1825 г. много шума наделала дуэль Чернова с Новосильцевым. Флигель-адъютант Владимир Дмитриевич Новосильцев принадлежал к высшему свету. Познакомившись с семейством небогатых помещиков Черновых, он влюбился в их дочь – Екатерину, девушку необычайной красоты, и сделал предложение. Черновы с радостью согласились, но мать Новосильцева – гордая Екатерина Владимировна (урожденная графиня Орлова) – наотрез отказалась дать согласие на брак. Екатерина Чернова, носившая простонародное отчество Пахомовна, в глазах Новосильцевой была не достойной ее сына. Дело затянулось, и тогда за честь сестры вступился Константин Чернов, подпоручик Семеновского полка. Когда дело дошло до дуэли, ее условия была весьма суровыми – стреляли с расстояния в восемь шагов. Обычно такие условия приводили к смерти или тяжелым ранениям обоих дуэлянтов и были признаком страшного оскорбления. Так вышло и на этот раз – оба противника получили смертельные ранения и вскоре скончались.

Дуэль Чернова с Новосильцевым имела и политическую окраску. Чернов принадлежал к тайному обществу, а его секундантом был Кондратий Рылеев. В их глазах Новосильцев был не просто оскорбителем несчастной Екатерины, но и временщиком-аристократом, поправшим честь сограждан, пользуясь близостью к царю. Похороны Чернова превратились в первую в России политическую демонстрацию, на них зазвучали грозные строки Рылеева:

И все же политических дуэлей, в отличие от Западной Европы, Россия почти не знала. Не было ни политических партий, ни противоборствующих течений. Большинство дуэлянтов придерживались либо сходных политических взглядов, либо вовсе были индифферентны к политике. Возможность политических дуэлей появилась в России только в начале XX в., тогда и произошло несколько таких случаев, каждый раз громко обсуждавшихся в обществе. Самым знаменитым дуэлянтом был Александр Иванович Гучков – потомок купеческого рода, не дворянин. Однако к этому времени дуэльные правила уже утратили свою строгость. Гучков стрелялся со своим соратником по партии графом Уваровым, попытавшимся создать оппозицию внутри «Союза 17 октября», а затем с жандармским полковником Мясоедовым, обвинявшимся в шпионаже. Вызывал Гучков на дуэль и лидера кадетов П. Н. Милюкова, но дело закончилось миром. Другой кадет, Ф. И. Родичев, употребил с думской трибуны выражение «столыпинский галстук», имея в виду виселицу. Разгневанный премьер прислал к Родичеву секундантов, и тот был вынужден извиниться.

Дуэльное равенство дворян имело и свои исключения. Не могли стреляться начальник и подчиненнный, должник и заимодавец (если долг, конечно, был значительным). Вне дуэльных правил находились и члены императорской фамилии, хотя известно, что цесаревич Константин Павлович объявлял о своем желании «быть к услугам» обиженных им офицеров или выступить секундантом, дуэли с его участием неизвестны. Покушение на члена императорской семьи было бы цареубийством, а это уже совсем другая тема. И хотя Якушкин, намеревавшийся с двумя пистолетами напасть на Александра I и из одного застрелить императора, а из другого – себя, считал такой поступок поединком, на самом деле честной дуэлью это назвать нельзя. И все же конфликты с цесаревичем Константином и великим князем Николаем (будущим Николаем I), унаследовавшими от отца горячность и грубость, в офицерской среде были. Решались они самым трагическим образом. Оскорбленный великим князем Николаем, офицер застрелился, и брат-император заставил великого князя идти за гробом. Константин Павлович оскорбил целый полк, офицеры которого по жребию совершили несколько самоубийств, пока цесаревич публично не извинился (правда, перед этим продемонстрировав очередную готовность выйти к барьеру).

Весь XVIII в. господствовали дуэли на холодном оружии: шпагах и саблях. Это было и данью традиции, и свидетельством несовершенства огнестрельного ручного оружия. Большинство дуэлей на шпагах и саблях завершались нанесением легких ранений, но бывало и заканчивались смертью одного из противников. Уже первые раны, какими бы незначительными они ни были, давали возможность секундантам вмешаться и остановить поединок. Бой до нанесения тяжелого ранения или смерти, как и короткая дистанция при стрельбе, означали тяжелое оскорбление. В александровское царствование шпагу заменяет пистолет – оружие более страшное, но зато подвластное любому, вне зависимости от физических кондиций. Пистолет, из которого мог нанести тяжелую рану противнику даже слабый стрелок (вспомним дуэль Безухова с Долоховым), более отвечал своему назначению орудия Божьего суда, к которому прибегал оскорбленный.

Русские правила дуэли на пистолетах были куда более жестокими, нежели западноевропейские. Часто стрелялись на 8–10 шагах, в крайних случаях – на 3-х. Европейские правила предписывали, что крайним расстоянием являются 15 шагов, а нормальным – от 25 до 35 шагов. Пушкин издевательски высмеивал французскую традицию стреляться на 30 шагах. Западноевропейский кодекс требовал, чтобы тот из противников, кто совершил выстрел, оставался на месте в полной неподвижности. Русский обычай, напротив, предполагал, что стрелявший выходит к барьеру, подставляя себя под близкий выстрел противника. Наиболее опытные дуэлянты быстро выходили к барьеру и ожидали, пока соперник преодолеет это же расстояние. Противник терял самообладание, стрелял на ходу и промахивался. Тогда, подойдя к барьеру в 10-ти шагах от неприятеля, он становился беззащитной мишенью. Европейцы такие условия воспринимали как неслыханное варварство. И дело было не в особой храбрости русских дуэлянтов, а в разных подходах к дуэлям. В Европе самого выхода к барьеру было достаточно, чтобы показать смелость и достоинство обеих сторон. Для русских мистическая сторона дуэли была гораздо важнее. Известное русское стремление к крайностям («или пан, или пропал») находило свое выражение в особенностях русской дуэли.

С поправками на местные особенности, в России действовал французский кодекс Шатовильяра. Его русский вариант, составленный В. Дурасовым, появился уже тогда, когда дуэли стали экзотикой – в 1912 г.

Дуэль, как ритуальное действо, имело свои правила. Нарушение правил могло привести к тому, что поединок превращался в убийство. Так, в «Герое нашего времени» заряжает пистолеты только один из секундантов – секундант Грушницкого. Печорин и его секундант, Вернер, это знают, но не вмешиваются. И только случайность позволяет Печорину избежать смерти. Дуэль Печорина с Грушницким содержит несколько нарушений дуэльного кодекса, включая и требование Печорина перезарядить его пистолет. Ритуализировались не только действия во время самого поединка, но и предшествовавшие ему события – ссора и вызов.

Повод для ссоры мог был каким угодно, как впрочем и истинная причина – женщина, честь полка, карты, любое недоразумение, грубая шутка и т. п. – все это могло стать поводом для того, чтобы произнести учтивую фразу: «Сударь, я требую объяснений» или «Это не может так оставаться». Никогда не говорили: «Я вызываю вас на дуэль», – обходясь намеками, впрочем, ясными обеим сторонам. В случае резкого конфликта в ход шло оскорбление, как словом, так и действием – пощечина, удар перчаткой. Присутствующие обычно и становились секундантами. Особенно часто такие ссоры возникали на приятельских пирушках. Кто-то не понял шутки, оскорбился, и вот уже закадычные приятели переходили на убийственное «вы», а на другой день один мог убить другого. Яркий пример – одна из дуэлей знаменитого бретера графа Федора Ивановича Толстого-Американца. Во время игры в карты Нарышкин обратился к Толстому со словами: «Дай туза». Тот в шутку, продемонстрировав мощные руки, ответил: «Изволь». Такая игра слов («туз» и «тузить») обидела Нарышкина, он вызвал Толстого на дуэль и был убит. Декабрист Михаил Лунин, столь же прославленный дуэлянт, как и Толстой, не слишком затруднялся в поиске повода для дуэли. Современник свидетельствует: «Когда не с кем было драться, Лунин подходил к какому-нибудь незнакомому офицеру и начинал речь: „Милостивый государь! Вы сказали…“ – „Милостивый государь, – отвечал тот, – я вам ничего не говорил“. – „Как? Вы утверждаете, что я солгал? Я прошу вас мне это доказать путем обмена пулями“. Объяснение происходило и в письменной форме. Противнику посылали „короткий вызов иль картель“, и тогда вступали в дело секунданты. Согласно дуэльному кодексу, обязанностью секундантов, вне зависимости от их желания, было стремиться к примирению противников на всех этапах дуэльной истории. Поэтому Клементий Россет отказался стать секундантом Пушкина, заявив, что не менее того желает смерти Дантесу и готов приехать прямо на место дуэли. Пушкина это не устроило, и он нашел Данзаса. Секунданты вырабатывали и условия дуэли – где и когда, на скольких шагах, порядок выстрелов (по очереди, произвольно или по команде), количество выстрелов в случае, если после первого залпа оба противника остаются живы. Этот документ скреплялся подписями секундантов. Личности секундантов придавалось особое значение. Как и противники, они должны были обладать безупречной репутацией и принадлежать к тому же кругу. Когда Онегин привозит на место дуэли своего лакея Гильо, он насмехается и над самой идеей этой дуэли, и над секундантом Ленского – Зарецким, который такой же „честный малый“, как и лакей-француз. И хотя обычно стремились избрать секундантом товарища, верного дружбе и опытного в дуэлях, частые переезды дворян-офицеров по служебным и личным делам приводили к тому, что секундантом могли избрать и первого попавшегося представителя благородного сословия. Отказаться от чести стать секундантом было столь же неприлично, что и отказаться от дуэли.

Поединок чаще всего происходил рано утром, до того как начинались служебные дела участников (большинство из них были офицерами). Стремились уехать за город, в уединенное и безлюдное место, где можно было не опасаться, что в дело вмешается полиция. Для дуэли выбирали ровную площадку и размечали барьеры, обозначая их воткнутыми в землю саблями, положенными шинелями и т. п. Тогда, совместно зарядив пистолеты, секунданты делали последнюю попытку примирить противников. Если повод для ссоры был незначительным, что понимали и дуэлянты, удавалось избежать поединка. Обиженному приносились корректные извинения, и вся компания отправлялась отмечать это событие. Когда же один или оба противника выражали желание стреляться, секунданты давали команду начинать дуэль.

В большинстве случаев дуэльные условия не оговаривали очередность. По команде: «Сходитесь!» или по счету: «Раз! Два! Три!» – дуэлянты начинали медленно шагать навстречу друг другу к барьеру. Как уже говорилось выше, опытные дуэлянты стремились быстрее дойти до барьера с заряженным оружием и ожидали, экономя свой выстрел. Это нервировало соперника, и тот торопился выстрелить. Тогда, вызвав неприятеля к барьеру, бретер мог спокойно убить его, либо, испытав некоторое время, выстрелить в воздух. В воздух часто стреляли и опытный бретер М. С. Лунин, и А. С. Пушкин. Выстрел в воздух (тогда говорили «на воздух») означал, что противник, выдержавший выстрел, не желает смерти соперника и готов его простить. Такое поведение было позой, признаком отчаянности. Но также могло и демонстрировать презрение к сопернику. По свидетельству современников, Пушкин в Молдавии стрелялся с немцем, которого пришлось долго уговаривать выйти на дуэль. От страха немец поспешил выстрелить и не попал. Тогда Пушкин вызвал его к барьеру, вышел сам на край дистанции и облегчился…

После первого обмена выстрелами дуэль могла прекратиться – один из противников был ранен или убит, либо, доказав свою храбрость, дуэлянты мирились, – а могла и продолжиться. Лунин, вызвавший на дуэль Алексея Федоровича Орлова (будущего шефа жандармов) только потому, что тот никогда ранее не дрался на дуэли, выждал первый выстрел соперника и выстрелил в воздух, не переставая подсмеиваться над Орловым. Тот рассвирепел и потребовал перезарядить пистолеты. Лунин вновь стал иронизировать, советуя Орлову тщательнее целиться. Орлов сбил с Лунина шляпу, а тот вновь выстрелил в воздух. Вмешательство секундантов остановило дуэль. Надо сказать, что выстрел в воздух был правом только второго стрелявшего. В случае, когда первый из дуэлянтов стрелял в воздух, его сочли бы трусом.

Дуэльная традиция стала сходить на нет в 1830-е гг. Поколение Лунина и Пушкина уходило со сцены. Те, кто не попал под следствие по делу декабристов и не был выслан из Петербурга, переходили в категорию людей пожилых и солидных, которым уже не к лицу было стреляться. А сменившая их гвардейская молодежь была отравлена атмосферой николаевского деспотизма и идею защиты чести считала пустым звуком.

В 1830 г. кавалергардский офицер граф Платер ударил своего сослуживца поручика Ключинского перчаткой по носу. Тот ответил ударом в лицо. Дело закончилось разбирательством у начальства, а вовсе не дуэлью. В том же Кавалергардском полку спустя несколько лет произошла, по словам А. В. Никитенко, следующая история: «…Несколько офицеров, и в том числе знатных фамилий, собрались пить. Двое поссорились – общество решило, что чем выходить им на дуэль, лучше разделаться кулаками. И действительно, они надавали друг другу пощечин и помирились…» Представить себе такую историю десять лет назад было невозможно. Офицеры, поколотившие друг друга как простолюдины, получили бы всеобщее презрение и бойкот. Честь, собственное достоинство, товарищество, протест против деспотизма – эти идеи уходили из гвардии. В 1832 г. во главе Пажеского и других кадетских корпусов встал генерал Сухозанет, прославившийся еще при Александре I тем, что во время ссоры с подчиненным предпочел отвернуться и получить пинок в зад, нежели удар по лицу, и тем избежать дуэли. Сухозанет и ему подобные стремились вытравить свободолюбие из офицерства, одним из признаков которого были дуэли. «Я ненавижу дуэли, это варварство, – говорил Николай I, – на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского».

Впрочем, и без давления со стороны властей дуэльная традиция уходила в прошлое. Историк Я. А. Гордин подводит итог: «Классическая русская дуэль изжила себя вместе с несбывшейся мечтой русского дворянства о создании гармоничного и справедливого государства, общества, построенного на законах дворянской чести, общества гордых, независимых, уважающих друг друга людей».

Голгофа российского дворянства

Пореформенное время обозначило упадок дворянства. Лишившись сословных привилегий и доходов от эксплуатации крепостных, дворянство стало уступать лидирующие позиции в государстве. Стремительно уходила из рук дворян земельная собственность. «Одним концом по барину, другим по мужику» ударила, по словам одного из героев Некрасова, крестьянская реформа.

«Оскудение дворянства» – термин, широко употреблявшийся публицистами второй половины XIX в., весьма справедливо обозначает этот исторический процесс. В 1861 г. среди дворян было около 80 % землевладельцев, в 1895 г. – около 55 %, а в 1912 г. – 37 %. За полвека, начиная с 1862 г., общая площадь дворянских имений сократилась с 87,2 миллиона десятин до 41,1 миллиона, то есть на 53 %. Так выглядел процесс «оскудения» в экономических показателях. Другую его сторону – утрату ценностей дворянской культуры, рисует «Вишневый сад» А. П. Чехова и аналогичные ему литературные произведения.

Вместе с тем, катастрофой пореформенные перемены для дворянства не были. Одни дворяне успешно сдавали земли в аренду, другие с выгодой продавали их, третьи смогли приспособиться к новым условиям и получать выгоду от сельскохозяйственной, промышленной и торговой деятельности. Сословные рамки постепенно размывались, и с ними уходила социальная и культурная обособленность не только дворянства, но и других сословий – купечества, духовенства. Дворяне осваивали новые профессии, ранее почитавшиеся недостойными благородного сословия, и добивались больших успехов на этом поприще. Из дворян выходили прекрасные актеры, выдающиеся адвокаты, врачи и т. д. Единственной сферой, где дворянство еще сохранило свои привилегии, являлась государственная служба. Как и столетия назад, она была одним из самых главных занятий дворянского сословия. Таким образом, дворянство не стало лишним в новом, буржуазном мире.

Но при этом, как единая политическая сила, дворянство и даже аристократия уже не существовали, будучи раздробленными на правых, центристов, левых, монархистов, республиканцев и даже революционеров… Высказывали конституционные пожелания даже губернские Дворянские собрания. Бесполезными оказались и монархисты. Одни скомпрометировали себя черносотенной идеологией и погромами, другие вступили на скользкий путь заговоров (убийство Распутина, идея удаления императрицы Александры Федоровны в монастырь). В конце концов, когда расшатываемое с разных сторон здание Российской империи в 1917 г. рухнуло, дворянство оказалось первой жертвой этой катастрофы.

Большевики считали необходимым уничтожить дворянство целиком как враждебный класс, одна принадлежность к которому является основанием для смертного приговора. Пожалуй, только казачество большевики истребляли так же методично и беспощадно.

«Не ищите в деле обвинительных улик: восстал ли он против Совета с оружием в руках или на словах, – указывал казанским чекистам М. Я. Лацис. – Первым делом вы должны спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы и должны решить судьбу обвиняемого».

Руководствуясь этим, большевики начали планомерное уничтожение представителей дворянского сословия. Жертвами большевистского террора с 1917 г. по начало 1950-х гг. стали сотни тысяч дворян. Только в 1922 г. в Крыму уничтожили 50 тысяч офицеров и чиновников – всех, кого смогли обнаружить карательные органы. Сколько их было – расстрелянных, забитых до смерти, замученных на пытках, погибших от нечеловеческих условий и мучительных болезней в тюрьмах и лагерях, – точно неизвестно. Так гибли лучшие люди России, умные, образованные, благородные, талантливые.

Благородное сословие на пороге XXI в.

Общественные перемены 1980-х гг. вызвали к жизни и возрождение монархической и дворянской идеи. Представители дворянских родов, уцелевших после репрессий, смогли заявить о своем существовании, чем вызвали немалый ажиотаж перестроечной прессы. Сам факт того, что кто-то из потомков прославленных российских фамилий выжил, несмотря на большевистские преследования, казался удивительным. С не меньшим удивлением смотрели и на дворян-эмигрантов, которые стали приезжать в Россию, уже, в основном, после распада СССР. Газеты и телевидение рассказывали о судьбах Романовых, князей Голицыных, князей Трубецких, графов Шереметевых, князей Юсуповых, о потомках Столыпина, Деникина, Колчака… Возвращение забытых и оболганных имен представлялось чудесным залогом грядущего возрождения России.

На волне перестроечных перемен в мае 1990 г. была создана старейшая организация, объединяющая потомков российских дворянских родов, – «Союз потомков российского дворянства – Российское дворянское собрание». Приняв за основу структуру дореволюционных собраний, Российское дворянское собрание внесло в нее коррективы, вызванные новыми условиями его деятельности, – были созданы Департамент Герольдии, в чьи обязанности вошла генеалогическая экспертиза документов, а также другие департаменты, отвечавшие за различные направления, – Международный, Культуры и т. п. По образу полковых судов чести, Суд чести, состоящий из самых уважаемых членов собрания, был создан и в РДС.

Предводителем Российского дворянского собрания был избран князь Андрей Кириллович Голицын (род. 1932), художник-график, потомок знатнейшего аристократического рода, семья которого подвергалась многочисленным преследованиям в 1920–1950-е гг. Собрание смогло заручиться поддержкой властей и получить в аренду часть особняка князей Долгоруковых в Малом Знаменском переулке, д. 5.

Сформировавшись как общественная организация, Российское дворянское собрание создало и общественно-политическую концепцию, выдержанную в традиционно-консервативном духе: православие, самодержавие и народность. Монархическая форма правления, возрождение духовности и патриотизма, возвращение к исторической правде о дореволюционной России, осуждение коммунистического режима и его репрессий, неприкосновенность частной собственности и возможность реституции, признание ведущей роли Православной Церкви в духовной жизни России и уважение к традиционным религиям – эти основные принципы дальнейшего развития страны выдвинуло Российское дворянское собрание. В качестве легитимного монарха Собрание поддержало великую княгиню Марию Владимировну, дочь Владимира Кирилловича и внучку Кирилла Владимировича, именовавшегося своими сторонниками императором Кириллом I. Впрочем, никто из Романовых более не претендует на российский трон.

Первое десятилетие деятельности РДС можно считать вполне успешным: было создано около 70 региональных отделений, налажены контакты с дворянскими организациями дальнего и ближнего зарубежья, начался выпуск газеты «Дворянский вестник», альманаха «Дворянское собрание», серии книг. Правда, стать серьезной общественно-политической силой у дворян, как, впрочем, и у монархистов в целом, не получилось. Вероятно, так и должно было произойти с организацией, имеющей сословные ограничения. Дворянское собрание замкнулось в себе, а вскоре начался кризис – организация потеряла особняк в Знаменском переулке, руководство собрания обвинило предводителя в финансовых и прочих нарушениях, Голицын – своих противников в стремлении к расколу… В результате некрасивого конфликта в мае 2002 г. новым предводителем РДС стал князь Андрей Сергеевич Оболенский, а Голицын возглавил созданные им заново Московское дворянское собрание и Международный союз дворян.

Раскол, несомненно, сказался и на деятельности РДС, и на авторитете самой идеи дворянского движения, однако и объективные условия современной политической жизни таковы, что перспективы монархической и дворянской идеи в том виде, в каком ее проповедует РДС, невелики. Если представить, что РДС было бы менее щепетильным, призывало короновать Владимира Владимировича Путина и раздавало бы княжеские и графские титулы влиятельным лицам из администрации президента, правительства Москвы, банкирам, нефтяным магнатам и т. п., – тогда еще можно было бы говорить о каком-то, пусть маргинальном, но все же политическом влиянии. Но к чести Собрания, такие методы политической деятельности для него невозможны.

Зато есть немало весьма экзотических самозванцев, ведущих вполне успешную торговлю (а иногда и раздачу) различных титулов и званий – от «великокняжеского» до дворянского. Первым начал подобную практику Алексей Брумель, брат известного спортсмена, объявивший себя «регентом» Российской империи. За ним последовали – «ассирийская царица» Джуна Давиташвили, «князь Аркадий Бугаев-Понятовский», «граф Лежепеков» (одно имя достойно пера Салтыкова-Щедрина, не говоря уже о титуле – «глава Лиги возрождения традиций Российской монархии, великий магистр 6-ти орденов и 4-х медалей, генерал-аншеф лейб-гвардии, профессор, почетный доктор исторических наук, академик МАИ») и даже императоры – «Павел II» и «Николай III», мифические потомки императорского дома Романовых.

Каждый из них смело раздает титулы и ордена, кому бесплатно ради рекламы, а кому и за деньги. Например, в числе тех, кого осчастливил «регент» Брумель, оказались «князья» Хасбулатов и Руцкой. Первому президенту России щедрой рукой был пожалован титул «великого князя», затем, правда, Брумель передумал и понизил Ельцина до «графа». В числе «клиентов» Джуны оказались бывший председатель Госплана СССР Николай Байбаков и сенатор Людмила Нарусова (соответственно «князь Байбаков» и «княгиня Нарусова»); последняя не без умиления рассказывала СМИ о том, что голубая кровь ее дочери Ксении Собчак чувствуется по ее узкой лодыжке. Видимо, «цари» и «регенты» не сильно мешают друг другу, находя возможность обработать (может, и не по разу) известных политиков и бизнесменов. «Великий магистр Международного орденского капитула» Бугаев-Понятовский пожаловал княжеский титул Лужкову и Михалкову, графский – Аяцкову и Анатолию Карпову и т. п.

Во всей этой вакханалии страшно не то, что подобные проходимцы существуют и процветают, а то, что, казалось бы, серьезные люди, облеченные и политической властью, и крупными капиталами, с детской радостью попадаются на сию нехитрую удочку. Впрочем, к судьбе российского дворянства в настоящее время эти казусы отношения не имеют.

Начался XXI век, очень далекий от Средневековья, в котором появилось на свет российское дворянство. Не только в России, пережившей большевистскую тиранию, но и в большинстве стран мира дворянства как общественной группы не существует. Уходят из жизни последние носители подлинной дворянской культуры, сохранявшейся через все страшные годы советской власти. Какова же судьба российского благородного сословия? Представляется, что ответ на это вопрос зависит от самих дворян: окажутся ли они достойными звания, унаследованного от предков. Какой путь изберут в современной, вновь буржуазной России? Как двигаться вперед – вместе или поодиночке? Время покажет…

Потомки Святого Даниила

История рода князей московских более, чем любой другой ветви Рюрикова древа, связана с историей государства Российского. Эта династия объединила российские уделы вокруг Москвы, возглавила борьбу с внешними врагами России и начала территориальную экспансию на Восток. Многие из московских государей показали себя мудрыми правителями, но семейного единства в роду князей московских не было. Неумолимая логика борьбы с уделами толкала московских государей на преследование родственников – двоюродных и родных братьев, дядей, племянников. Чем сильнее становилась Российская держава, тем слабее становилась династия московских государей, сокращаясь с каждым поколением, пока не составила одну семью – царя и великого князя Ивана Васильевича Грозного. Судьба династии стала заложницей политики деспота. Старший сын Грозного погиб от удара отцовского посоха. И хотя впоследствии царь каялся и плакал о своем преступлении, его гнев на наследника был вызван страхом заговора. Второй сын царя, Федор, наследовал престол в 1581 г. Его дети от Ирины Годуновой рождались мертвыми или умирали в младенчестве. Но развестись, как дед Василий III, царь Федор и не помышлял.

К тому же этого не допустил бы влиятельный шурин царя Борис Годунов. В 1598 г. со смертью бездетного царя Федора род московских государей прекратился.

Родоначальником князей московских был князь Даниил Александрович, младший сын Александра Невского. Он родился в 1261 г., а спустя два года Александр Невский скончался и до возмужания Даниила Москва находилась под управлением великокняжеских наместников. Впервые Даниил Московский упоминается в летописях 1282 г., когда он участвовал вместе с тверским князем Святославом Ярославичем (своим двоюродным братом) в походе против старшего брата, Дмитрия Переславского.

В борьбе сыновей Александра Невского, Андрея Городецкого и Дмитрия Переславского, за великое княжение тверской князь Михаил Ярославич и московский князь Даниил выступали в союзе то с одним, то с другим соперником. Во время нашествия знаменитой «Дюденевой рати» в 1293 г. татары, подойдя к Москве, «московского князя Даниила обольстиша (обманули), и тако въехаша в Москву… и взяша Москву всю, и волости, и села». Вероятно, обмануть князя помог Андрей Александрович. Даниил не простил брату разорения своей столицы, стал его непримиримым врагом и сблизился с сыном Дмитрия Александровича – Иваном Дмитриевичем. После кончины князя Дмитрия Даниил Московский возглавил борьбу против Андрея. На его стороне выступали тверской и переславский князья. Даниилу Московскому удалось утвердиться даже в Новгороде, который обычно признавал только великих князей. Правда, вскоре Даниил был вынужден уступить Новгород брату, но компенсировал эту потерю походом на Рязань и присоединением к Московскому княжеству Коломны, имевшей большое значение как речная пристань на Оке, центр плодородной волости и важный опорный пункт. Впоследствии Даниил присоединил к своим владениям Переславль-Залесский, доставшийся ему по завещанию племянника князя Ивана Дмитриевича. Даниил Александрович Московский скончался 5 марта 1303 г., приняв перед смертью монашество и схиму.

Даниил Московский справедливо считается основоположником могущества Москвы. В его княжение происходит рост численности жителей города, повышается торговое значение Москвы, увеличиваются казна и войско князя, что дало возможность Даниилу активно участвовать в борьбе за власть в Северо-Восточной Руси, а в конце XIII в. возглавить оппозицию великому князю владимирскому.

Житие Даниила Московского, включенное в «Степенную книгу» (60-е годы XVI в.), повествует, что князь был погребен в Даниловом монастыре. После перевода архимандрии в кремлевский Спасский монастырь могила князя оказалась в небрежении, и Даниил, как говорится в житии, являлся молодому сыну боярскому из стражи Ивана III с напоминанием своему потомку о необходимости почтить его память. При Василии III князь Иван Шуйский, садясь на коня, наступил на надгробную плиту князя Даниила, и в тот же момент конь пал, чуть не задавив седока. С этого времени было установлено пение соборных панихид по князю. При Иване Грозном совершилось исцеление у гроба Даниила Московского, было установлено местное почитание князя как святого, а монастырь возобновлен и в нем отстроен каменный храм. 30 августа 1652 г. были обретены мощи святого князя Даниила Московского, а его церковное почитание в лике святых установлено в конце XVIII – начале XIX в.

О Данииле Московском рассказывает не только его житие, рисующее образ благочестивого московского князя, но и романтически-авантюрная повесть XVII в. «Сказание об убиении Даниила Суздальского и о начале Москвы», которая называет главного героя князем Даниилом Александровичем Суздальским, а его брата – Андреем Александровичем. Ничего общего с реальной биографией князей эта занимательная повесть о женском коварстве, жестокой расправе и последующем возмездии не имеет, но ее действие происходит в реальное время жизни прототипов – в конце XIII в.

Повесть причудливо сплетает воедино московские легенды с летописным рассказом об убиении князя Андрея Боголюбского. Согласно «Повести», князь Даниил Суздальский силой взял к себе в службу двух сыновей боярина Стефана Кучки, чьи «красные села» располагались на Москве-реке. При дворе князя Даниила молодые Кучковичи «приглянулись Данилове княгине Улите Юрьевне, и уязви дьявол ея блудною похотью, возлюби красоту лица их; и дьявольским возжеланием сжилися любезно». Любовники решают убить князя. Братья нападают на него на охоте, но Даниилу удается убежать от них. В панике князь бежит вдоль берега Оки и прячется от убийц в «срубце» – погребальном сооружении-домике: «погребен ту был упокойный мертвый». Князь прячется в срубец, «забыв страсть (страх) от мертвого». Кучковичи в ужасе возвращаются ни с чем к княгине, опасаясь, что Даниил ушел во Владимир к брату Андрею и скоро возвратится с большим войском вершить суд и расправу. Однако Улита знает способ найти беглеца: верный княжеский пес-выжлец может сыскать Даниила и на побоище среди мертвых тел, и раненого, неизвестно где лежащего. Кучковичи с псом отправляются на поиски: «и побежав пес зле Оку-реку, и добежав до струбца упокойного, где ухоронися князь, и забив пес главу свою в струбец, а сам весь пес в струбец не вместися, и увиде пес государя своего Данила, и нача ему радоватися ласково». Тут подъезжают Кучковичи и копьями убивают князя. Но расплата уже близка: узнав об убийстве, князь Андрей Александрович собирается в поход. Кучковичи в страхе бегут и прячутся у отца. Княгиню Улиту князь Андрей казнит «злою смертью», а сам отправляется против Стефана Ивановича Кучки. Захватив боярина и его сыновей, князь Андрей казнит и их «всякими казнями разноличными лютыми», а на месте боярских «красных сел» ставит город Москву, в котором начинает княжить сын Даниила – Иван Данилович.

В правление Даниила готовилась экономическая, политическая и военная мощь Москвы, с которой его сын Юрий Данилович выступил против тверских князей. Юрию удалось победить главного соперника – князя Михаила Ярославича Тверского, и получить великокняжеский ярлык. Однако торжество Юрия было непродолжительным. В 1325 г. сын Михаила Тверского, князь Дмитрий Михайлович по прозвищу Грозные Очи, в седьмую годовщину смерти отца, своей рукой зарубил князя Юрия Данииловича в ставке ордынского хана. Правда, хан был возмущен таким своеволием и приказал казнить Дмитрия Михайловича, но великокняжеский ярлык вернулся в Тверь, а на Москве начал княжить Иван Данилович Калита.

Младший сын Даниила Московского Иван родился, вероятно, в конце 1280-х гг. В отличие от старшего брата, энергичного и жестокого Юрия Даниловича, Иван был человеком спокойным и расчетливым. Он был благочестив и преклонялся перед авторитетом духовных лиц, но, когда того требовали обстоятельства, мог быть суров и жесток.

Согласно легенде, прозвание «Калита» он получил от кожаной сумки-калиты, из которой щедро раздавал подаяние. Но возможно и то, что Калитой современники прозвали князя потому, что тот был богат и стремился всегда увеличить свое состояние. Нет сомнений лишь в том, что Калита был благочестив и начитан. Эти качества привлекли к нему главу Русской Церкви митрополита Петра. Когда князь Юрий бывал в походах или в Орде, именно Иван принимал владыку в Москве. Дружба с Калитой и предчувствие, что Москва может стать лидером Руси, привели Петра к решению перенести митрополию в Москву. Строительство Успенского собора началось еще при жизни Юрия Даниловича, но вел его Иван Калита, совместно с митрополитом.

Став московским князем, Калита продолжил украшать свою столицу каменными храмами – в 1329 г. была возведена церковь во имя Иоанна Лествичника, византийского святого, патрона Ивана Даниловича; в 1330 г. на месте деревянного собора Спасского монастыря был возведен каменный, а в 1333 г. построен храм в честь Михаила Архангела, ставший усыпальницей московских князей. 25 ноября 1339 г. начались работы по строительству новых деревянных стен Москвы, закончившиеся в Великий пост 1340 г.

Калита завершил первый этап борьбы с Тверью. Когда в 1327 г. в Твери произошло восстание против Орды и были убиты ордынский наместник, его войско и слуги, Калита вместе с другими князьями принял участие в разгроме Твери армией хана Узбека. В 1328 г. он получил в Орде ярлык на великое княжение. Калита был верным союзником Орды. Он добился четкой организации сбора дани и отправки ее в Орду. Московские войска «выбивали» дань для Орды по всей Руси. Многие историки осуждают Калиту за «непатриотическую позицию», но этим московскому князю удалось добиться того, что «престаша погании воевати Русскую землю и заклати христиан, и отдохнуша… христиане от великой истомы и многой тягости, от насилия татарского…» Летописец говорит о княжении Калиты как о времени «тишины великой». Именно тогда и начало готовиться грядущее сопротивление Орде, родилось поколение, не побоявшееся выйти против Орды на Куликово поле.

По мере того, как укреплялось политическое могущество Москвы, росло богатство и самого московского князя. Копилось ли оно за счет денежного потока, шедшего через московских сборщиков в Орду, или происходило из других источников, например, от кормлений – права управления волостями со сбором налогов, дававшегося княжеским слугам при условии выплаты ими половины полученного – мы не знаем. Источники дают основание только констатировать факт концентрации в руках московского князя значительных средств. Вероятно, еще в 1328 г. Иван Данилович купил в Орде ярлыки на Галич, Белоозеро и Углич. В 1389 г. этими землями как своими владениями распоряжался внук Калиты, Дмитрий Донской. Калита расширил территорию Московского княжества, покупал земли за его пределами, начал создавать систему обеспечения военных служилых людей землями – поместьями. При нем существенно выросла и Москва, став крупным городом Руси, центром международной торговли. Князь был суров по отношению к разбойникам, стремился установить в своих владениях справедливый суд, много жертвовал в храмы. Конечно, Калита не был безгрешен, но вряд ли стоит обвинять его в безнравственности. Союз с Ордой был в то время единственно верной политикой. Благодаря ему при Калите и его сыновьях Москва сумела накопить значительные силы, которые позволили ей во второй половине XIV в. начать борьбу против Орды и процесс объединения земель в единое государство.

Старший сын Калиты Семен Иванович без споров получил в Орде великокняжеский ярлык. Летописи доносят характерное прозвище этого князя – Гордый. Влияние московского князя, стараниями его отца, дяди и деда, настолько возросло, что Семен Иванович мог позволить вести себя по отношению к другим князьям весьма решительно. Есть известие, что новгородские посадники вымаливали у Семена Гордого мир, стоя на коленях. Необуздан был князь Семен и в личной жизни. Он рано женился на литовской княжне Августе-Анастасии, дочери основателя литовского государства Гедимина. В 1345 г. княгиня умерла, и Семен Иванович женился на Евпраксии, дочери смоленского князя Федора Святославича, которую вскоре отослал обратно к отцу и приказал выдать замуж. За Евпраксией не известно другой вины, кроме того, что она не понравилась великому князю. Развод и вступление в новый брак считались на Руси тяжелейшим нарушением канонов, но митрополит Феогност, судя по всему, снес это безропотно. Зато, когда Семен Иванович женился в третий раз – на дочери тверского князя Александра Михайловича Марии, – владыка не выдержал: «Владыка не благослови его и церкви затвори». На великого князя это, по-видимому, не произвело никакого впечатления, он продолжал жить с третьей женой, которая родила ему четырех сыновей. Возможно, позднее Семену Ивановичу приходила мысль о том, что Бог наказывает его за беззаконный третий брак – четыре сына от двух браков скончались в детстве еще при его жизни, двое других – вскоре после смерти отца. Из многочисленного потомства Семена Гордого выжила только дочь Василиса, ставшая в 1350 г. женой кашинского князя Михаила Васильевича.

Семен Гордый первым начал указывать свой титул на печатях: «великий князь всея Руси». Он уже осознавал себя верховным владыкой всех Русских земель. Но на пути к установлению реальной власти над Русью московскому князю нужно было преодолеть не только сопротивление удельных русских князей, но и стремление к гегемонии своего западного соседа – Литвы. Камнем преткновения стал Новгород. Новгородцы, часто выступавшие против великих князей, в случае реальной угрозы спешили прибегнуть к их помощи. Так было и когда литовский князь Ольгерд, сын Гедимина, начал воевать Новгородскую землю. Семен Гордый приехал в Новгород, и это заставило Ольгерда остановить свой поход и вернуться в Литву, довольствовавшись откупом. Литовский князь искал помощи в Орде, но хан поддержал Семена Ивановича и не только отказал Ольгерду, но и выдал его послов московскому князю. Ольгерд был вынужден смириться и запросил мира. Он был заключен и скреплен брачными союзами: Ольгерд женился на сестре княгини Марии Александровны Ульяне, а его брат, волынский князь Любарт Гедиминович, – на двоюродной сестре Семена княжне Ростовской.

Судьба судила Семену Гордому нелегкую смерть. В 1352 г. на Русь из Западной Европы пришла эпидемия «черной смерти» – чумы, поразившей население Европы с 1347 г., когда она была занесена туда генуэзцами из Крыма. «Сношаху к церкви мертвых до двадесяти и до тридесяти, и всем тем едино надгробное пение отпеваху… и тако полагаху по пяти и по десяти во едину могилу», – сообщает летописец. Весной эпидемия достигла Москвы. 11 марта скончался митрополит Феогност. На той же неделе умерли сыновья великого князя – Иван и Семен. 26 апреля, в возрасте 37 лет, умер и великий князь Семен Иванович, успев перед смертью принять монашеский постриг с именем Созонта. Едва минули сорочины по великому князю, 6 июня скончался его младший брат, двадцатипятилетний Андрей. Московский престол и великое княжение перешли к среднему брату – Ивану, носившему прозвище Красный, то есть Красивый.

Летописец называет этого князя кротким, тихим и милостивым. Иван Красный не обладал твердостью отца и решительностью старшего брата. Когда рязанский князь Олег захватил московскую волость Лопасню, новгородцы враждовали с великим князем, противопоставляя ему князя Константина Васильевича Суздальского, а в самой Москве шла усобица между боярами. 3 февраля 1356 г. утром на одной из московских площадей было найдено тело тысяцкого (начальника городского ополчения и старшего боярина) Алексея Петровича Хвоста. Вслед за убийством поднялось волнение среди бояр, и старшие из них, Михаил и зять его Василий Васильевич Вельяминов, отъехали на службу в Рязань, но впоследствии Иван Иванович «перезвал» их обратно. Правление Ивана Красного было недолгим – он скончался 13 ноября 1359 г., приняв, по обычаю, перед смертью монашество и схиму.

Академик М. Н. Тихомиров, отмечая слабый и нерешительный характер Ивана Ивановича, писал: «Но Московское княжество окрепло, и судьба его уже не зависела от личных способностей великих князей». Это отчетливо проявилось во времена малолетства следующего московского князя – Дмитрия Ивановича, когда государственное управление сосредоточилось в руках митрополита Алексия и московских бояр.

После смерти Ивана Красного во главе московского княжеского дома остались три князя-ребенка: девятилетний Дмитрий Иванович, его младший брат Иван Иванович – сыновья Ивана Красного, и шестилетний Владимир Андреевич, сын Андрея Ивановича, родившийся вскоре после смерти отца. Весной 1360 г. московские бояре с князем Дмитрием отправились в Орду, но хан отдал ярлык Дмитрию Константиновичу Нижегородскому и Суздальскому. Московские бояре не придавали особого значения этой неудаче. В том же году был захвачен и присоединен к Московскому княжеству Дмитров, а в 1362 г., воспользовавшись начавшейся в Орде усобицей, бояре сумели добыть ярлык и изгнали нижегородского князя из Владимира. Власть над Русью перешла в руки московских бояр и митрополита Алексия, выступавшего в тесном союзе с ними. В 1363 г. от имени князя Дмитрия из Ростова, Галича и Стародуба были изгнаны враждебные Москве князья, а в 1366/67 гг. юный московский князь уже начинает вступать в свои права. По его решению в Москве строится белокаменный кремль.

Правление Дмитрия Ивановича – блестящая эпоха в истории Москвы. Им была окончательно побеждена Тверь и отражены походы Литвы. Дмитрий заставил правителей других княжеств признать над собой его старшинство. Наконец, именно Дмитрий Московский встал во главе организованного сопротивления Золотой Орде и нанес на Куликовом поле сокрушительное поражение ордынскому правителю Мамаю. В народной памяти он остался бесстрашным князем-витязем, наделенным почетным прозванием Донского, а Русская Церковь в воздаяние великого подвига князя причислила его к лику святых.

Супругой Дмитрия Донского была Евдокия, дочь князя Дмитрия Константиновича Суздальского и Нижегородского. После кончины супруга она постриглась в монахини с именем Евфросиньи и основала в Кремле Вознесенский монастырь. Евфросинья почиталась как святая еще современниками, а после кончины была причислена к лику святых.

При сыновьях Дмитрия Донского, прежде единое Московское княжество распалось на уделы. Старшего сына, Василия (род. 1371), Донской «благословил» «своей отчиной великим княжением». Кроме того, отец завещал Василию Коломну с волостями, традиционно передаваемую наследнику великого княжения, «старейший путь в городе» и половину городских пошлин, вторая половина передавалась остальным младшим сыновьям. «А дети мои, молодшая братья княжи Васильевы, – заповедал Донской – чтите и слушайте своего брата старшего в мое место своего отца…»

Другим сыновьям великий князь выделил уделы в таком составе: князю Юрию (род. 1374) – Звенигород и Галич, князю Андрею (род. 1382) – Можайск и Белоозеро, князю Петру (род. 1385) – Дмитров и Углич. Князь Иван Дмитриевич получил только три волости. Он был слаб здоровьем и, вероятно, недееспособен. Впоследствии Иван принял монашество с именем Иоасафа и скончался в 1393 г.

Несколько волостей великий князь завещал своей вдове Евдокии Дмитриевне и заповедал ей решать все споры между сыновьями: «А вы, дети мои, слушайте своее матери во всем, из воли ее не вступайтеся ни в чем». Видимо, по воле Евдокии Дмитриевны братья впоследствии выделили в удел младшему сыну Донского, Константину, родившемуся за четыре дня до смерти отца, в удел Углич.

Ко времени составления завещания старший сын Донского, Василий, не был женат и не имел детей. Предусматривая, что Василий может умереть, не оставив наследника, Дмитрий Донской писал: «А по грехом отымет Бог сына моего князя Василья, а хто будет под тем сын мой, ино сыну моему княж Васильев удел…» Это распоряжение послужило поводом к длительной усобице между князьями московского дома, начавшейся почти через сорок лет после смерти Донского и известной под названием феодальной войны.

Феодальная война сотрясала Московское княжество с 1425 по 1453 г. Первоначально, после смерти Василия I, против малолетнего племянника-наследника Василия II Васильевича выступил князь Юрий Дмитриевич Звенигородский. Он не признал прав Василия Васильевича и, опираясь на слова духовной Донского, пытался отвоевать у него престол. В 1434 г. Юрий захватил трон, разгромив и изгнав Василия II. Но Бог не судил ему править Русью – вскоре князь скончался. Тогда знамя борьбы подхватили его сыновья – Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Косой был разбит и попал в плен к Василию II. Тот приказал ослепить кузена (1436). Посеявший зло, его же и пожинает. Когда в 1446 г. Дмитрий Шемяка взял в плен Василия II, то тоже приказал его ослепить. Но даже это не помогло Шемяке удержать трон. Когда, поддавшись уговорам митрополита Иона, Шемяка освободил бывшего великого князя из заточения, тот очень быстро вернул своих союзников и двинулся в поход на Москву. Не сумев отстоять столицу, Шемяка бежал в свой удел в Галиче. Начался последний этап войны. В 1450 г. московские войска выбили Шемяку из Галича, и он укрылся в Великом Новгороде. Лишенный удела и войска, он все равно был опасен для Василия II. Великий князь приказал тайно отравить соперника, что и было сделано. В 1453 г. Шемяка скончался от отравления.

Под действием мышьяка тело Шемяки мумифицировалось, что привело к удивительным посмертным приключениям мятежного князя. В Смутное время шведы, грабившие новгородский Юрьев монастырь, в котором был погребен Дмитрий Шемяка, вскрыли его могилу в поисках сокровищ. Тело князя мародеры поставили к стене, где его и обнаружил новгородский митрополит Исидор. Владыка принял тело Шемяки за мощи святого князя Федора Ярославича, брата Александра Невского, и приказал поместить его в раку в Софийском соборе. Так вплоть до революции тело Шемяки, некогда преданного церковному проклятью, являлось предметом почитания…

Участниками феодальной войны были также другие князья Московского дома, внуки Донского и его двоюродного брата Владимира Серпуховского. Победив Шемяку, Василий II расправился и с ними. В 1454 г. он отнял удел у князя Ивана Андреевича Можайского, а в 1456 г. приказал заточить князя Василия Ярославича Серпуховского, своего шурина. Василий всегда поддерживал великого князя, но это не спасло его от жестокой расправы. Такова была неумолимая логика объединительных процессов. К концу правления Василия II из прежних уделов смог удержаться только Верейский и Белоозерский, в котором правил князь Михаил Андреевич, внук Донского, человек безынициативный, целиком преданный великим князьям.

Василий Темный оставил пятерых сыновей, достигших зрелого возраста. В своем завещании он традиционно выделил им уделы: Юрию – Дмитров, Можайск и Серпухов; Андрею Большому – Углич, Бежецк и Звенигород; Борису –Волок, Ржеву и Рузу; Андрею Меньшому – Вологду и Заозерье. Однако доля старшего наследника, Ивана Васильевича, превышала количество земель, завещанных его удельным братьям. Иван Васильевич получил 16 городов, его братья, все вместе, – 12. Ивану достались наиболее крупные города (Владимир, Переславль-Залесский, Кострома, Галич, Суздаль, Нижний Новгород, Муром и др.) и треть Москвы.

Великое княжество Московское, пройдя через длительную междоусобицу, обрело внутреннее единство, а власть великих князей приобрела черты единоличной власти. Но на пути к созданию единого государства с самодержавным правлением стояли реалии удельного порядка. Преодоление раздробленности и объединение земель государства вокруг Москвы выпало на долю великого князя Ивана III Васильевича (1462–1505).

Детство будущего «государя всея Руси» пришлось на кровопролитную феодальную войну. В 1446 г. он стал свидетелем захвата его отца, Василия II, отрядом Дмитрия Шемяки в Троице-Сергиевом монастыре. Ивану и его брату Юрию удалось убежать, но впоследствии Шемяка обманом захватил княжичей и отправил в заточение. Эти события, несомненно, повлияли на характер великого князя – он был суров и крайне осторожен и, опасаясь крамолы, не останавливался перед расправой с ближними родичами – братом, невесткой, внуком. Были в опале от Ивана III и его жена, Софья Палеолог, и сын Василий. Но, в отличие от внука Ивана Грозного, Иван III был трезвым и расчетливым правителем. Жестокость была одним из инструментов его политики, но не главным. В историю он вошел как стратег, тактик и дипломат. В источниках отмечено одно из прозвищ великого князя – Правосуд. А это значит, что современники уважали Ивана III за справедливость – главное качество государя.

Иван III довершил объединение русских земель вокруг Москвы, начатое Иваном Калитой. В результате походов 1471 и 1477 гг. к Москве была присоединена богатая Новгородская республика – оплот своеобразной древнерусской демократии. В 1474 г. московским владением стал Ростов, в 1485 г. – Тверь, в 1489 г. – Вятка, в последней четверти XV в. московские войска отвоевали у Литвы Верховские княжества, Вязьму, Медынь, Новгород-Северский, Дорогобуж и другие города.

Параллельно с этим Иван III начал освобождение от ордынской зависимости. В 1470-е гг. он прекратил выплату дани. Золотая Орда к этому времени распалась на несколько государств, но ее наследники сохраняли грозную силу. В 1480 г. хан Большой Орды Ахмат попытался восстановить власть над Русью. В результате «Стояния на Угре» московские войска одержали победу. Ахмат бежал и был убит. Московское княжество отныне стало свободным суверенным государством. Вскоре после этого в документах появляется его новое наименование – «Россия», а Иван III принимает титул «государя всея Руси».

С 1480-х гг. великий князь занялся обустройством своей державы. Началось создание новой системы центрального и местного управления. В 1497 г. вступил в действие единый свод законов – Судебник. Великий князь создал мощную армию, широко наделяя служилых людей поместьями. Военная мощь Московской державы при Иване Васильевиче восхищала современников. Его свояк, молдавский господарь Стефан Великий, говорил: «Я на коне и с мечом постоянно в походах, и то не могу защитить пределы своей державы, а он, сидя в Москве, успешно отражает своих многочисленных врагов на окраинах государства».

Иван III особенно заботился об украшении и благоустройстве столицы. При нем был построен новый Успенский собор, началась перестройка Кремля. Обладая широким кругозором, лишенный фобий и фанатизма, великий князь привлек к строительству итальянских мастеров, прославившихся своим искусством по всей Европе. При Иване III начал действовать Пушечный двор – центр высокоразвитых технологий в области артиллерии и литейного дела. Великий князь издал указы о создании вокруг Кремля противопожарных зон, регулировании ширины улиц, защите улиц от разбойников «решетками».

Ивана III современники также именовали Грозным, но впоследствии это прозвание закрепилось за его внуком – Иваном IV. По отзыву Сигизмунда Герберштейна, под пристальным взглядом великого князя молодые женщины падали в обморок. Герберштейн же приводит зарисовку, относящуюся к последним годам правления Ивана III. Несомненно, что австрийцу рассказал об этом один из его русских информаторов. Во время пиров стареющий великий князь, выпив хмельного меда, частенько засыпал. И тогда все присутствующие, пораженные страхом разбудить правителя, ждали, пока государь проснется, в полнейшей тишине…

В борьбе за объединение страны и становление российского самодержавия стали жертвами не только независимые земли и княжества Руси, но также и князья московского дома. Обрубая одну за другой удельные ветви, великие князья, сами того не замечая, привели московскую династию к ее угасанию. В 1491 г. Иван III заточил своего родного брата Андрея Углицкого и его сыновей – Дмитрия и Ивана. Другим братьям великий князь, по-видимому, запрещал жениться с тем, чтобы их род прекратился. Умерли бездетными братья Ивана III – Юрий Дмитровский и Андрей Вологодский. Оставил наследников только Борис Васильевич Волоцкий, но и его род пресекся со смертью сына, бездетного князя Федора Борисовича (ум. 1513).

В конце жизни перед Иваном III возник еще более драматический выбор. На право стать наследниками великого князя претендовали внук Ивана III, Дмитрий Иванович, и его сын от второй жены, Софьи Палеолог, – Василий Иванович. Великий князь в конце концов сделал выбор в пользу сына. Внук Дмитрий и его мать Елена, дочь молдавского господаря Стефана Великого, были заточены и умерли в темнице. Ради сына Иван III обрек на гибель внука. Такова оказалась неумолимая логика централизации.

В 1505 г., после смерти отца, великим князем стал Василий III. При нем династия продолжала сокращаться. В 1523 г. Василий III приказал заточить в тюрьму князя Дмитрия Ивановича Шемячича, внука Шемяки. Родные братья Василия III – Юрий, Дмитрий и Семен – умерли бездетными. Смог жениться только Андрей Иванович Старицкий, и то только в 1533 г., когда у Василия III во втором браке родились два сына.

Когда после смерти Василия III в 1533 г. престол перешел к его вдове Елене Глинской, она в лучших традициях «кровопийственного рода» (выражение князя А. М. Курбского) великих князей уморила в заточении князей – Юрия Ивановича Дмитровского и Андрея Ивановича Старицкого, братьев покойного супруга, расчищая дорогу своему малолетнему сыну – Ивану IV Грозному (1530–1584).

«Грозный царь Иван Васильевич» – одна из самых популярных фигур русской истории. Одни видели в нем грозного завоевателя и мудрого правителя, радевшего за интересы государства и простого народа, другие – садиста-психопата, погубившего будущее московской династии и вызвавшего кризис Смутного времени. Причина столь различных отзывов в бурных и разнообразных событиях эпохи Ивана IV Грозного, сочетавших выдающиеся достижения и страшные катастрофы.

Многие историки сходятся в том, что на формирование личности Ивана Грозного решающее влияние оказала обстановка его детства. Круглый сирота с 7-ми лет, Иван номинально был правителем огромной державы. При этом за власть в стране боролись боярские группировки. Мальчик не раз становился свидетелем сцен расправ и насилия. Он был заброшен, лишен опеки, заботы и правильного воспитания. Все это сформировало в юном государе подозрительность и жестокость. В 13 лет юный великий князь вынес свой первый смертный приговор. С тех пор, как пишет летопись, «начали бояре боятися, от государя иметь страх и послушание». Иван вскоре оправдал эти ожидания – последовали новые казни.

Однако были люди, которые действовали на государя благотворно. В первую очередь, это митрополит Макарий. Видимо, он был инициатором принятия Иваном IV царского титула в 1547 г. Новый сан должен был внушить государю чувство ответственности. Однако этого не произошло. Одумался царь, лишь когда испытал сильное потрясение – после страшного пожара Москвы в столице началось восстание. Жизнь самого Ивана оказалась под угрозой. С этого времени Иван осознал, что государство требует «устроения» – восстание было вызвано многочисленными злоупотреблениями правителей. Вокруг государя сложился кружок единомышленников, который принято называть Избранной радой.

С деятельностью Избранной рады в 1550-х гг. связан период наивысших успехов страны. Были совершены победоносные походы на Казань и Астрахань, создано стрелецкое войско, система приказов, проведена реформа местного управления, успешно началась Ливонская война в Прибалтике. Но в конце 1550-х гг. царь перессорился со своими советниками. Ему казалось, что не все идет так скоро и хорошо, как надо. Вместо пути постепенных преобразований, Иван избрал новое средство укрепления центральной власти – террор.

Наивысшего апогея террор достиг в 1565–1572 гг., когда Иван разделил страну на свой особый удел (опричнину) и остальные земли (земщину). Вся земщина автоматически была под подозрением в измене. Опричники разоряли и грабили земских, были казнены многие бояре, дьяки, дворяне. Тысячами убивали простых горожан и крестьян. В 1570 г. царь подверг страшному разгрому целый город – Великий Новгород. Храбрые в борьбе с безоружным населением, опричники не смогли остановить нашествие крымского хана Девлет-Гирея, который сжег Москву в 1570 г. Вскоре опричнина была отменена, но казни не прекратились.

В последние годы на царя одна за другой обрушивались неудачи. Русские войска потерпели ряд поражений в Ливонской войне, и польский король вторгся в Россию. Мир, заключенный в 1582 г. привел к потере всех завоеваний в Прибалтике. Годом ранее царь в гневе убил сына-наследника царевича Ивана. Грозный слабел духом и телом, его мучили болезни и страх перед Судом Всевышнего. Царь разослал по монастырям списки казненных, повелев поминать их во время церковной службы. Этим он пытался снять с души грех за бессудные расправы. Но не только у церкви искал спасения Иван Грозный. Он повелел собрать колдунов и предсказателей, чтобы те определили день его кончины, но когда узнал о результате гадания, то не поверил в него, пригрозив кудесникам казнью. В тот же день, 18 марта 1584 г., царь умер.

Иван Грозный знаменит не только казнями, но и авторством новаторских литературных произведений. Это, в первую очередь, его переписка с князем Андреем Курбским, опричником Василием Грязным, монахами Кирилло-Белозерского монастыря, европейскими правителями – английской королевой Елизаветой, польским королем Стефаном Баторием, шведским королем Юханом. Эти письма составляют целую эпоху в развитии древнерусской литературы. Иван Грозный был высокообразованным книжником и прекрасным стилистом. Не менее важна и идеологическая основа его произведений – апология деспотизма, – которая красной нитью проходит через все сочинения царя.

Иван Грозный довершил процесс уничтожения рода Калиты. Его единственным родичем по отцовской линии был двоюродный брат – князь Владимир Андреевич Старицкий. В 1569 г. царь приказал отравить брата, вместе с ним погибли жена и две дочери. Племянника, Василия Старицкого, Грозный почему-то пожалел. Но и ему не было суждено жить и продолжить род. В 1574 г. этот князь скончался. Младшая дочь Владимира Старицкого, Мария, выданная дядей за датского герцога Магнуса, вернулась в Россию в 1585 г. при царе Федоре Ивановиче. По тайному приказу Бориса Годунова, она, вместе с дочерью Евдокией, была пострижена в монахини.

Грозному довелось увидеть надвигающийся конец своего рода. Старший сын царя – Дмитрий – утонул во время царского путешествия на богомолье в Кириллов монастырь. Второй сын – царевич Иван Иванович, нравом и дарованиями очень схожий с отцом, – пал жертвой царского гнева. В 1581 г. Иван Грозный в ссоре нанес наследнику удар посохом в висок. От нервного потрясения и раны царевич тяжело заболел и вскоре скончался. Третий сын царя – Федор, – слабый физически, был неспособен к управлению. Не было надежд и на то, что он может стать отцом. Наконец, в 1582 г., за два года до смерти Грозного, его последняя, седьмая жена Марфа Нагая, родила сына – царевича Дмитрия. Этот мальчик был помехой на пути к трону Борису Годунову, мечтавшему занять престол после смерти бездетного шурина – царя Федора Ивановича. В 1591 г. при невыясненных обстоятельствах царевич Дмитрий погиб в Угличе. Народное мнение обвиняло в этом Бориса. В 1598 г. тихо угас царь Федор Иванович. Династия Даниила на московском престоле пресеклась.

Правообладатели российского трона. Князья Шуйские

Князья Шуйские – вторая по старшинству линия Рюрикова рода после московских князей. Этот знатнейший род на протяжении XVI в. находился у подножия трона, и в начале XVII столетия его представитель достиг царского трона, но не сумел удержаться на нем. В XVI в. Шуйские были наиболее влиятельным и знатным родом Московского государства, однако события Смутного времени сломили его.

Предком Шуйских был брат Александра Невского, Андрей Ярославич. Он в числе первых на Руси выступил против владычества Орды, но потерпел поражение и был вынужден смириться с тем, что великое княжение перешло к его знаменитому брату, придерживавшемуся политики непротивления Орде.

Потомки Андрея Ярославича княжили в Суздале и Нижнем Новгороде. В XIV в. суздальско-нижегородские князья, Константин Васильевич и его сын Дмитрий Константинович, были опасными соперниками московских князей в борьбе за великое княжение. В 1360 г. Дмитрий Константинович Нижегородский, пользуясь тем, что московский князь Дмитрий Иванович (будущий знаменитый победитель Мамая на Куликовом поле) был еще ребенком, получил в Орде ярлык на великое княжение и занял престол во Владимире. Однако спустя несколько лет московские бояре изгнали князя из стольного града и добыли для Дмитрия Московского великокняжеский ярлык. Дмитрий Константинович смирился с потерей, выдал свою дочь за московского князя и на долгие годы стал его союзником в борьбе против Орды. Ответные военные походы ордынцев разорили Суздальско-Нижегородское княжество, и Дмитрий Константинович отказался от политики противостояния Орде. В 1382 г. он открыто предал прежний союз. Сыновья Дмитрия Константиновича, князья Василий и Семен, сопровождали войско хана Тохтамыша, наступавшего на Москву, и уговорили москвичей отворить ворота крепости (самого Дмитрия Донского тогда не было в городе). Князья клялись, что Тохтамыш не причинит вреда горожанам, и даже поцеловали крест в знак искренности своей клятвы. Москвичи поверили родичам своей княгини и открыли ворота. Татары ворвались в Москву, подвергли ее страшному разгрому и сожгли.

Измена Дмитрия Нижегородского не повлекла за собой войны между нижегородцами и москвичами, видимо, у Дмитрия Донского не было достаточно сил, чтобы воевать против тестя. Однако преемник Донского – Василий I – поквитался с Нижним Новгородом за разорение Москвы. В 1391 г. он получил в Орде ярлык на Суздальско-Нижегородское княжество и присоединил его к своим владениям. Сыновья и внуки Дмитрия Константиновича вплоть до первой четверти XV в. пытались бороться за возвращение своего удела, опираясь при этом на войска Орды, однако потерпели поражение.

В это время небольшой Шуйский удел (центр в городе Шуе, ныне – в составе Ивановской области) еще сохранялся. Родоначальником удельных князей Шуйских был Юрий Васильевич, внук Дмитрия Константиновича. Однако в середине XV в. жизнь в крошечном уделе перестала удовлетворять его правителей. Князь Василий Васильевич Шуйский, по прозвищу Гребенка, служил Великому Новгороду. Его родственники, князья Василий и Федор Юрьевичи (сыновья первого князя Шуйского), вступили в союз со злейшим врагом великого князя Василия II Васильевича – Дмитрием Шемякой и подписали с ним договор, согласно которому в случае, если Шемяка займет московский престол, то Суздальско-Нижегородское княжество будет восстановлено и перейдет к братьям Шуйским. Однако этот договор остался только на бумаге. В 1450 г. Шемяка потерпел сокрушительное поражение от Василия II и покинул Галич, князь Василий Юрьевич вскоре умер, а князь Федор принес свои «вины» Василию II. Не было успешным и противостояние Москве князя Василия Гребенки Шуйского. В 1456 г. он возглавлял новгородское войско в сражении с москвичами. Новгородцы были разбиты, а раненого князя Шуйского, едва живого, вывезли с поля боя.

При Иване III Шуйские переходят на государеву службу и занимают одно из первых мест. В Русско-литовской войне начала XVI в. прославился князь Василий Васильевич Шуйский, по прозвищу Немой. Он участвовал во многих походах на Литву, а после взятия Смоленска в 1514 г. был оставлен в нем воеводой. Князь Василий Немой раскрыл заговор, имевший целью передать Смоленск Литве, и, захватив заговорщиков, велел их повесить на виду у подступившего к городу литовского войска.

В малолетство Ивана IV князь Василий Васильевич был главой деятельной боярской партии, боровшейся за власть. Ему удалось устранить соперников и стать правителем государства. В довершение князь женился на двоюродной сестре Ивана IV – Анастасии – дочери крещеного татарского «царевича» Петра и сестры Василия III княжны Евдокии Ивановны. Он получил титул московского наместника и занял кремлевский двор князя Андрея Старицкого, покойного брата Василия III. Но в 1538 г. смерть сразила престарелого князя Василия Васильевича.

Брат Немого, князь Иван Васильевич, занял его место, но в борьбе против князей Бельских не сумел удержаться и был выслан из Москвы на воеводство во Владимир. Тем временем в Москве сторонники Шуйских подготовили заговор против Бельских. Князь Иван Васильевич ночью прискакал в Москву (3 января 1542) и взял власть в свои руки. Глава правительства князь И. Ф. Бельский попал в тюрьму, где был убит, его сторонники также отправлены в тюрьмы. Митрополита Иоасафа, поддерживавшего Бельских, заговорщики чуть не убили и сослали в Кирилло-Белозерский монастырь, а на его место поставили новгородского архиепископа Макария. Новгородцы вообще поддерживали Шуйских, памятуя о том, что один из них был последним воеводой вольного Новгорода.

Впоследствии Иван Грозный с горечью вспоминал о времени своего сиротства. Бояре, по воспоминаниям царя, оказывая ему внешний почет и уважение, на деле не заботились о нем и его брате. Младший брат Ивана – глухонемой Юрий – не мог быть ему хорошим товарищем. Мальчик чувствовал себя заброшенным.

Особую ненависть Грозного вызывал Иван Шуйский. В первом послании к Андрею Курбскому Иван IV вспоминал картину из своего детства: «Бывало, играем мы, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем на постель отца нашего и положив ногу на стул, а на нас и не взглянет – ни как родитель, ни как опекун, ни уж совсем как раб на господ…» Венценосных детей, вспоминал Грозный, содержали «как убогих слуг». По словам царя, дети великого князя даже голодали.

Торжество князя Ивана Шуйского было кратковременным: в мае 1542 г. он скончался, и правительство возглавили его родственники, князья Иван и Андрей Михайловичи Шуйские, и князь Федор Иванович Скопин-Шуйский. Первенствовал между ними князь Андрей Михайлович, носивший прозвище Частокол. Ранее он прославился своей жестокостью и корыстолюбием, когда был наместником в Пскове (1539–1540). Псковский летописец сообщает, что «мастеровые люди все делали для него даром, а большие люди подавали ему дары…» Жители псковских пригородов опасались ездить в Псков, дабы не попасться на глаза наместнику, а игумены из монастырей «убежали в Новгород». «Были наместники во Пскове, – заключает летописец, – свирепыми, яко львы, и люди их, яко звери дивные до крестьян».

Пока бояре враждовали друг с другом и расхищали государственную казну, юный Иван IV подрастал. Свою обиду и злость мальчик начал вымещать на бессловесных тварях. По словам бывшего друга, а затем идейного противника царя князя Андрея Курбского, юный Иван IV сбрасывал с крыш высоких теремов кошек и собак. Когда же он подрос, то начал скидывать и людей. С компанией сверстников юный великий князь скакал по площадям и рынкам на конях и начинал избивать встреченных ему по дороге горожан. Бояре одобряли жестокие забавы маленького государя, говоря: «О храбр будет сей царь и мужествен!»

Дворцовая борьба сопровождалась насилием, которое наблюдал и малолетний великий князь. Иван Васильевич был умен и сметлив, насилие глубоко впиталось в его сознание еще с детского возраста. В 13 лет он вынес свой первый смертный приговор, приказав убить главу боярской партии Шуйских – князя Андрея Михайловича Шуйского (1543). С тех пор, как пишет летопись, «начали бояре бояться, от государя иметь страх и послушание».

Убив в начале своего правления князя Андрея Шуйского, Иван Грозный как будто исчерпал свою ненависть к этому роду. В дальнейшем, даже в годы опричнины, ни один из представителей семьи Шуйских не был казнен. Правда, в феврале 1565 г. в числе первых жертв опричного террора были обезглавлены боярин князь Александр Борисович Горбатый-Суздальский, прославленный воевода, отличившийся при взятии Казани, и его сын Петр – родственники князей Шуйских. Однако сами Шуйские были в доверии у царя.

Сын правителя князя Ивана Васильевича – князь Петр Иванович – участвовал в Казанском взятии 1552 г., покорял марийские и удмуртские земли, в Ливонской войне взял Дерпт, Мариенбург и другие города. В 1564 г. военное счастье изменило князю Петру Ивановичу – в битве с гетманом Радзивиллом он был разбит, потерял коня и пешком пришел в соседнюю деревню. Литовские крестьяне, узнав русского воеводу, ограбили его и утопили в колодце. Тело Шуйского было погребено гетманом Радзивиллом в Виленском костеле, рядом с прахом великой княгини литовской Елены Ивановны, дочери Ивана III.

В конце 1560-х гг. останки Шуйского стали предметом дипломатической переписки между правительством Ивана Грозного и польско-литовскими «панами». В начале 1569 г. царю «били челом» князья Иван и Никита Петровичи Шуйские о том, чтобы царь позволил обменять тело их отца на тело жены литовского воеводы Станислава Довойны, умершей в русском плену и похороненной в Москве. Договоренность об этом была почти достигнута, но воспротивился виленский воевода, враг Довойны, и прах князя Шуйского так и остался на чужбине.

Сын князя П. И. Шуйского князь Никита погиб в 1571 г. Во время набега Девлет-Гирея на Москву татары подожгли город. В Москве начался страшный пожар. Население было охвачено паникой и бросилось из Кремля и Китай-города по Живому (наплавному мосту) через Москву-реку. В этой давке князь Никита попытался пробиться, но один из холопов князя Татева всадил в него нож, и князь умер от раны.

Старший брат князя Н. П. Шуйского князь Иван Петрович прославился героической обороной Пскова от войск польского короля Стефана Батория. Вместе со своим родичем князем Василием Федоровичем Скопиным-Шуйским князь Иван Петрович был отправлен в Псков, к которому в августе 1580 г. подошла армия польского короля. Героическая оборона Пскова продолжалась пять месяцев. Защитники города выдерживали жестокий огонь неприятельской артиллерии и сами активно обстреливали королевский лагерь из пушек, отражали приступы и уничтожали подкопы. Осаждавшие захватили одну из башен города – Свиную, – но псковские пушкари ударили по ней из знаменитой огромной пушки, носившей имя Барс, и взорвали ее. Телами поляков и литовцев, вперемешку с остатками башни и стен, наполнился доверху ров псковской крепости. Потеряв пять тысяч человек убитыми, король был вынужден отказаться от захвата Пскова. 1 декабря он покинул лагерь, поручив продолжать осаду гетману Яну Замойскому, но боевые действия велись вяло. Неудача под Псковом тяжело отразилась на военных и материальных ресурсах Речи Посполитой, и вскоре был заключен мир.

В начале правления царя Федора Ивановича князь Иван Петрович Шуйский вошел в регентский совет при государе. Он стал главой партии противников Бориса Годунова. Шуйские собирались нанести удар по основной опоре влияния Годунова: в 1586 г. Шуйские, заручившись поддержкой митрополита Дионисия и епископа крутицкого Варлаама, обратились к царю с тем, чтобы он, «чадородия ради», постриг свою жену Ирину Годунову в монахини, а сам вступил бы во второй брак. На стороне Шуйских выступили и видные московские купцы. Но Борису удалось одолеть своих противников. Вскоре митрополит Дионисий был отстранен от престола, князь Иван Петрович Шуйский и его родственники – братья князья Андрей, Василий, Александр, Дмитрий и Иван Ивановичи Шуйские – сосланы, а московские купцы Нагай и Голуб «с товарищи» казнены. В ссылке И. П. Шуйский и А. И. Шуйский были убиты своими приставами, первый – в 1588 г., а второй – в 1589 г.

После смерти князя Ивана Петровича главой рода стал князь Василий Иванович, внук казненного Андрея Частокола. Впервые он упоминается в источниках в 1574 г., когда был в числе голов в государевом полку в походе Ивана Грозного против крымцев. В 1580 г. князь Василий был дружкой царя на его свадьбе с Марией Нагой. Согласно некоторым известиям, Василий Шуйский, еще при Иване Грозном, обнаружил честолюбивые стремления относительно престола. Впрочем, это известие вполне может быть навеяно последующими событиями. В 1584 г. князь получил боярство, затем, вместе с другими Шуйскими, попал в опалу, потерпев поражение в придворной борьбе с Годуновым.

Борис Годунов опасался Шуйского, ему и главе Боярской думы князю Ф. И. Мстиславскому было запрещено жениться с тем, чтобы их род пресекся. Но в 1591 г. князь Василий был назначен главой следственной комиссии, посланной в Углич для расследования дела о смерти царевича Дмитрия, и он возвратился с решением, выгодным для Годунова: царевич «самозаклался» из-за небрежения Нагих. Брак князя Дмитрия Шуйского, брата Василия и Екатерины Григорьевны Скуратовой-Бельской, свояченицы царя Бориса и дочери Малюты Скуратова, укрепил союз Годунова с Шуйским.

Когда появились первые слухи о самозванце, принявшем имя «царевича Дмитрия Угличского», князю Василию Шуйскому пришлось для успокоения москвичей выходить на Лобное место и торжественно заверять и клясться в том, что царевич погиб в результате несчастного случая. Это не помешало ему потом вместе с другими боярами признать царское происхождение Лжедмитрия I. Вскоре после этого он стал душою заговора против самозванца и говорил, что новый царь – самозванец, а царевич Дмитрий убит по приказу Годунова. Таким образом, князю Василию приходилось, согласуясь с обстоятельствами, трижды менять свою точку зрения на судьбу и гибель царевича Дмитрия. Вряд ли его следует винить в этом, Василий Шуйский действовал так же, как и другие бояре, вовсе не стремившиеся к подвигам во имя истины.

Через два дня после убийства самозванца бояре – участники переворота – провозгласили царем князя Василия Ивановича Шуйского. Несомненно, Василий Шуйский имел гораздо больше прав на престол, нежели Борис Годунов и уж тем более безродный самозванец Гришка Отрепьев. Если рассматривать династическую ситуацию конца XVI в. с точки зрения традиционного княжеского права Древней Руси, то вслед за пресечением рода московских князей трон уже в 1598 г. должен был перейти к следующей по старшинству линии князей Шуйских. Однако в Смутное время действовали уже иные факторы.

Современники отмечают, что избрание нового царя не было делом всего народа, а результатом сговора узкой группы лиц. Троицкий келарь Авраамий Палицын пишет, что после провозглашения Василия Шуйского царем вся Россия «устроилась… в двоемыслии; одни любили его, другие же ненавидели».

Свое правление Василий Шуйский начал с обнародования уникального документа – Крестоцеловальной записи, которая гарантировала подданным царя соблюдение их прав – справедливый суд и предотвращение несправедливых ссылок и казней. «Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам» – так оценивал значение этого документа великий русский историк В. О. Ключевский. Крестоцеловальная запись могла бы изменить весь политический облик государства, однако эти обещания были лишь декларацией. Василий Шуйский создал при своем дворе атмосферу подозрительности и доносительства, часто нарушал Крестоцеловальную запись, ссылая, отправляя в тюрьмы и подвергая казням без справедливого суда и следствия. За царем прочно утвердилась слава человека бесчестного и склонного к интриге и обману.

Раскрывает атмосферу доносительства и неправого суда, процветавшего при Шуйском, донос на сторонников Василия Шуйского, поданный королевичу Владиславу. Согласно доносу, думный дворянин В. Б. Сукин «сидел в Челобитной избе и людей втайне сажал в воду (т. е. топил) по Шуйского веленью и сам замышлял»; стольник В. И. Бутурлин – «и на отца родного доводил»; стольники князья Г. Ф. Хворостинин, А. П. Львов, И. М. Одоевский и другие названы «шептунами». Подтверждается этим документом и известие о пристрастии Шуйского к колдунам: спальник И. В. Измайлов, наиболее близкий к царю человек, «был у Шуйского у чародеев и кореньщиков», т. е. приглядывал за чародеями и знатоками волшебных и ядовитых трав и кореньев.

Современникам казалось, что именно в нарушении Шуйским своей присяги скрывается причина бедствий, постигших Русское государство при этом государе. Другие думали, что причиной наступивших смут является поспешное возведение Шуйского на трон узким кругом сторонников, без участия «всей земли», т. е. всего населения страны. Как бы то ни было, в первые месяцы после смерти Лжедмитрия I его призрак обрел силу и значение, вновь стал знаменем для недовольных и мятежников. Царь Василий Шуйский принял все меры для того, чтобы предотвратить развитие самозванческой авантюры: обезображенный труп Лжедмитрия, три дня пролежавший на площади, был брошен в скудельницу, а затем сожжен и прах забили в пушку и выстрелили из нее в сторону Польши. В то же время царевич Дмитрий был признан святым мучеником, убитым по приказу злодея – Бориса Годунова. Но это не помогло.

На окраинах государства начались восстания против царя. Имя «царя Дмитрия», чудесным образом вновь восставшего из мертвых, стало знаменем, объединившим всех недовольных воцарением боярского государя. Вскоре появился и вождь – бывший боевой холоп Иван Болотников, принявший имя воеводы «царя Дмитрия».

Успехи Болотникова впечатляют. Через несколько месяцев он стоял уже под стенами Москвы и угрожал царскому войску, обессиленному дезертирством и плохим командованием. Но счастье оказалось на стороне Шуйского. В мятежной армии произошел раскол, и вожди рязанского дворянского ополчения, составлявшего значительную часть восставших, Истома Пашков и Прокофий Ляпунов, во время решающих сражений под Москвой перешли на сторону царя. Болотников был разбит и отступил к Калуге, откуда перешел в Тулу. Царь Василий проявил мудрость и стремление к примирению – сложившие оружие казаки Болотникова были приняты на государеву службу и получили жалованье. Но «воры», взятые в плен в бою, были утоплены. Осадой Болотникова в Туле руководил сам царь. Мятежники отчаянно оборонялись, нанося значительный урон вражеской армии, но через несколько месяцев осады в городе начала сказываться нехватка съестных припасов, а затем наступил голод. «Жители поедали собак, кошек, падаль на улицах, бычьи и коровьи шкуры», – пишет участник тульской обороны К. Буссов. По совету муромского дворянина Фомы Кравкова осаждавшие преградили течение реки Упы, и Тулу стала заливать вода.

Положение болотниковцев стало отчаянным, вода залила остатки съестных припасов, началось дезертирство и возмущение против руководителей обороны – Болотникова и его союзников. Защитники крепости вынудили Болотникова вступить в переговоры с Шуйским и капитулировать. Царь обещал вождям восставших неприкосновенность, но не сдержал своего слова – все они были казнены.

Едва очаг смуты, полыхавший в Туле, был с большим трудом затушен, как пламя мятежа разгорелось на окраинах государства. Терские казаки, создавшие Лжепетра, выдвинули нового самозванца – «царевича Ивана-Августа», «сына» Ивана Грозного от брака с Анной Колтовской. Этому самозванцу покорились Астрахань и все Нижнее Поволжье. Вслед за ним появился «внук» Грозного, «сын» царевича Ивана Ивановича «царевич Лаврентий». В казачьих станицах самозванцы росли как грибы: явились «дети» царя Федора – «царевичи» Симеон, Савелий, Василий, Клементий, Ерошка, Гаврилка, Мартынка. Но главную опасность представлял появившийся в Литве зимой 1607 г. новый «царь Димитрий», вошедший в историю как Лжедмитрий II, или Тушинский Вор.

Самозванец выступил в поход в сентябре 1607 г. и двинулся на помощь осажденной Туле. В день ее капитуляции он находился уже в Козельске, но успел оказать помощь осажденным и в страхе перед царским войском бежал на Северщину. Весною 1608 г. самозванец выступил в поход на Москву. Главнокомандующим армии из казаков, поляков и уцелевших болотниковцев стал литовский магнат князь Роман Рожинский. Начальствовали над казаками полковник Александр Лисовский и атаман Иван Заруцкий. Разбив под Болховом армию, которой командовал брат царя боярин Дмитрий Шуйский, самозванец подошел к Москве и стал лагерем в Тушине, от чего и получил от современников прозвание Тушинского Вора.

Началось длительное противостояние между Лжедмитрием II и Василием Шуйским. Москва оказалась в кольце осады, правда, не сомкнутом. Между враждующими лагерями происходили жестокие бои, но далеко не все москвичи проявляли желание умирать за царя Василия. Из Москвы в Тушино начали перебегать князья, стольники, служилые люди, дьяки.

Царь Василий пытался остановить измену. Он предложил служилым людям либо оставаться в Москве и целовать крест в знак своей верности, либо честно оставить осажденный город и перейти в Тушино, но не бежать обманом. Многие изъявили желание умереть за царя, но уже на другой день некоторые из клявшихся быть верными Шуйскому отъехали в Тушино. Попытка сплотить служилое сословие оказалась неудачной. В то же время на стороне Шуйского активно выступал патриарх Гермоген, рассылавший по городам грамоты с призывами служить истинному царю и не уклоняться на вражескую прелесть. Пока Тушинский Вор стоял под Москвой, его войска грабили страну, совершая дальние походы на северо-восток. На сторону самозванца перешли или были взяты города Переславль, Ярославль, Кострома, Вологда, Владимир, Суздаль, Муром, Касимов, Арзамас и другие.

Василий Шуйский обратился за помощью к шведскому королю Карлу IX. В Новгород для переговоров со шведами был послан родственник царя – молодой князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский (сын князя Василия Федоровича, руководившего псковской обороной наряду с князем И. П. Шуйским), успевший к тому времени проявить себя как талантливый воевода. Ему удалось привлечь на русскую службу наемную армию в 15 тысяч шведов, немцев, шотландцев и других выходцев из Западной Европы и собрать в северных областях русское ополчение в 3 тысячи человек.

10 мая 1609 г. он двинулся из Новгорода «на очищение Московского государства». Но перед этим посланные Скопиным-Шуйским воеводы сумели отбить у тушинцев Вологду, Ярославль и некоторые другие северные города. В нескольких боях Скопин-Шуйский разбил главные силы Тушинского Вора. По пути следования Скопина-Шуйского к Москве его армия пополнялась отрядами из освобожденных городов. Тушинский гетман Ян Петр Сапега, опасаясь наступающего русского войска, снял осаду с Троице-Сергиевого монастыря, в жестоких боях и штурмах длившуюся почти четыре месяца.

12 марта 1610 г. князь М. В. Скопин-Шуйский вступил в Москву и был встречен ликующим народом. Но среди торжествующей толпы сердце одного человека наполнялось злобой и ненавистью. Это был князь Дмитрий Иванович Шуйский – брат царя и бесталанный воевода, проигравший множество сражений. Он обоснованно опасался молодого воеводы – в случае смерти бездетного царя Василия князь Дмитрий должен был занять трон, но огромная популярность Скопина-Шуйского внушала царскому брату опасение, что народ провозгласит его наследником, а затем и царем. Некоторые источники свидетельствуют, что и сам царь Василий опасался Скопина-Шуйского.

Подробно излагает дальнейшие трагические события «Писание о преставлении и погребении князя Скопина-Шуйского», согласно которому, на крестинах княжича Алексея Воротынского крестная мать – «злодеянница» княгиня Екатерина Шуйская (как уже говорилось выше, она была дочерью Малюты Скуратова) – поднесла своему куму – князю М. В. Скопину-Шуйскому – чашу с ядом. Молодой полководец проболел несколько дней и скончался 23 апреля 1610 г. С плачем и криками толпы народа проводили тело князя на погребение в царскую усыпальницу – Архангельский собор. Царя, и прежде не пользовавшегося особой любовью, со смертью Скопина-Шуйского стали ненавидеть как виновника его гибели.

Тушинский стан со смертью Скопина-Шуйского ободрился. Но Лжедмитрий II, как и Василий Шуйский, чувствовал себя неуютно в своей «столице». В сентябре 1609 г. король Сигизмунд III объявил войну России, заключившей союз с его злейшим врагом и племянником – шведским королем Карлом IX, лишившим Сигизмунда шведского трона. 1 октября король появился под стенами Смоленска, и началась героическая оборона этого города, которую возглавлял боярин Михаил Борисович Шеин.

Постепенно среди поляков, окружавших самозванца, возник план: передать его в руки короля, а самим выступить на стороне Сигизмунда III и добыть ему или его сыну Владиславу московскую корону. Поляки и некоторые русские тушинцы вступили в переговоры с королем. Самозванец подвергся домашнему аресту, но сумел бежать из Тушина в Калугу, где вновь привлек к себе множество сторонников – казаков, русских и часть поляков – и повел войну уже с двумя государями: царем Василием и королем Сигизмундом. Тушинский стан опустел, сторонники короля уехали к нему под Смоленск, а сторонники самозванца – в Калугу.

Василий Шуйский отправил против поляков князя Д. И. Шуйского и иноземных наемников во главе с шведским полководцем графом Я. Делагарди. 24 июня Дмитрий Шуйский был разбит в битве с польским гетманом С. Жолкевским у села Клушина под Можайском. Причиной поражения была измена иноземных наемников, которым Дмитрий Шуйский не захотел выплатить жалованье, отговариваясь отсутствием денег. Клушинское поражение решило судьбу Василия Шуйского. 17 июля в Москве начались волнения. Согласно летописи, московские «воры» сговорились со сторонниками калужского самозванца о том, что они откажутся от Лжедмитрия II: «а мы де все отстанем от московского царя Василия», и все вместе выберем царя. Толпа заговорщиков во главе с Захарием Ляпуновым пришла во дворец, и Ляпунов начал выговаривать царю: «Долго ль за тебя будет литься кровь христианская? Земля опустела, ничего доброго не делается в твое правление, сжалься над гибелью нашей, положи посох царский, а мы уже о себе как-нибудь помыслим».

Шуйский уже не в первый раз испытал подобное. В феврале 1609 г. князь Р. Гагарин, Т. В. Грязной, М. А. Молчанов и другие также пытались «ссадить» его с престола, царь мужественно вышел им навстречу, и мятежники бежали. Но на этот раз все было по-иному. Царь отвечал Ляпунову бранью и схватился за нож. Захарий – мужчина высокий и сильный – выкрикнул в ответ: «Не тронь меня, а то как возьму в руки, так и сомну всего!» Заговорщики вывалились из дворца, но не затем, чтобы отступить. За Москвой-рекой, у Серпуховских ворот, собрались толпы народа, и здесь было решено бить челом царю, чтобы оставил престол, потому что из-за него льется кровь христианская. Свояк Шуйского, князь И. М. Воротынский, был послан в качестве парламентера и добился от Шуйского согласия оставить престол, а довольствоваться уделом, состоящим из Нижнего Новгорода.

Обрадованные москвичи бросились к тушинцам требовать, чтобы и те низвергли Лжедмитрия II. Но те лишь посмеялись над ними: «Что вы не помните государева крестного целования, царя своего с царства ссадили, а мы за своего готовы умереть». Патриарх Гермоген пытался воспользоваться этим и потребовал, чтобы царю Василию вернули трон, но зачинщики мятежа не могли смириться с этим. Утром 19 июля они пришли на двор царя Василия и насильно постригли бывшего царя и супругу, царицу Марию Петровну, в монахи. Шуйский не хотел постригаться и не говорил слова отречения от мира, как положено согласно обряду. Заговорщиков это не смутило, вместо царя произнес слова отречения князь Василий Тюфякин. Патриарх Гермоген не признал этого пострижения, а утверждал, что монахом должен быть Тюфякин, но с мнением владыки никто не считался. В Москве установилась Семибоярщина – боярское правление. «Седьмочисленные бояре», опасаясь наступления Лжедмитрия II, поспешили заключить договор с С. Жолкевским о призвании на русский престол польского королевича Владислава. Войско Жолкевского вступило в Москву, а бывший царь Василий, его супруга и братья, Дмитрий и Иван, увезены в Польшу.

Польские источники подробно описывают королевскую аудиенцию, данную Шуйскому в Варшаве 29 октября 1611 г. После речи Жолкевского, восхвалявшего счастье и мужество короля, Шуйский низко поклонился и поцеловал королевскую руку, а братья его били челом до земли.

Однако русские летописи описывают дело совсем по-другому. Согласно одной из них, на требование поклониться королю царь Василий отвечал: «Не подобает московскому царю кланяться королю; то по Божественной воле приведен я в плен; не вашими руками взят, но московскими изменниками, своими рабами был отдан».

Даже в далекой Сибири вспоминали о плене царя Василия и приписывали ему не свойственное мужество и не существовавший подвиг. Царь Василий, согласно Сибирскому летописному своду, отвечал королю: «…Сам ты король поклонись мне, царю московскому, поскольку я глава тебе». Король же разъярился, отослал его в Польшу и там уморил мученической смертью.

Царь Василий провел последние годы жизни в польском плену и скончался в 1612 г. Над его могилой поляки возвели пышную гробницу, украшенную надписями, восхваляющими торжество Речи Посполитой над Московией. Тело Василия Шуйского было выдано русскому послу – князю А. М. Львову – по настоятельному требованию царя Михаила Федоровича в 1635 г. Царский наказ предписывал давать выкуп за тело царя Василия в огромную сумму – до 10 000 рублей, но послам удалось лишь ограничиться богатыми подношениями польским вельможам, и дело было улажено. 10 июня гроб с телом Шуйского, его брата Дмитрия и его жены Екатерины был торжественно встречен на подъезде к Москве, в Дорогомилове. Государь встретил тело у Успенского собора, а на другой день состоялось погребение.

Лишь младший из Шуйских, боярин князь Иван Иванович, возвратился живым из польского плена (1620). На Избирательном соборе его имя называлось в числе возможных кандидатов в цари, однако всерьез кандидатура князя Ивана Шуйского участниками собора не рассматривалась. После правления царя Василия Шуйского, сопровождавшегося многочисленными бедствиями, сторонников у царя из этого рода не было. Правда, уже при царе Алексее Михайловиче в Польше появлялись самозванцы, называвшие себя «царевичами» и детьми Василия Шуйского – Семеном и Иваном. Оба были вытребованы московским правительством – первый попался в Молдавии, второй после долгих странствий оказался в Германии – и казнены. Человек, принявший имя Ивана Шуйского, – беглый подьячий Тимофей Анкудинов – был необыкновенно талантлив и образован для своего времени. Во время заграничных скитаний он выучил несколько языков, знал астрологию и астрономию, писал стихи. Однако это не спасло его от мучительной казни в декабре 1653 г.

Князь Иван Иванович Шуйский не дожил до появления своих мнимых племянников. При царе Михаиле Федоровиче он

руководил Владимирским Судным приказом и скончался в 1638 году, не оставив потомства. Но род Шуйских не пресекся. Согласно польским генеалогическим справочникам, в Польше существовал род князей Шуйских, католиков, происходивший от князя Ивана Дмитриевича, в 1566 г. бежавшего из России в Литву. Возможно, этот род продолжается и ныне.

Род «спасителя отечества». Князья Пожарские

Имя князя Дмитрия Михайловича Пожарского навечно вписано в славные страницы российской истории. Своей деятельностью по освобождению Москвы от польских интервентов и восстановлению государственного порядка он справедливо заслужил имя «спасителя Отечества», данное ему историками XIX в. Княжеское происхождение играло важнейшую роль в формировании мировоззрения князя, что, в свою очередь, отразилось и на его служении России. Вот как об этом пишет известный русский историк С. Ф. Платонов: «С высоким понятием о своей родовой чести и с консервативным настроением Пожарский, разумеется, не мог ни служить самозванщине, ни прислуживаться Сигизмунду. Он и в Тушине не бывал, и королю ни о чем не бил челом; напротив, крепко бился с тушинцами и первый пришел под Москву биться с поляками и изменниками… Все это, вместе взятое, создало Пожарскому определенную репутацию и остановило на нем выбор нижегородцев».

Пожарские принадлежали к потомкам Всеволода Большое Гнездо. Родоначальник этой ветви стародубских князей Василий Андреевич Пожарский владел селом Пожар. Его потомки в XVI в. были суздальскими землевладельцами и ничем не выделялись среди других сыновей боярских. Князь Иван Иванович сложил свою голову в Казанском походе 1552 г. Князь Федор Иванович Немой в 1550 г. был зачислен в «московский список» (возможно, тогда же он и получил поместье в Ржевском уезде). Опричнина нанесла удар по роду Пожарских. Вместе с другими потомками удельных князей Северо-Восточной Руси они попали в опалу и были сосланы в Казанский край. В Поволжье оказался и князь Федор Иванович. Там он нес службу в должности головы. Впоследствии часть родовых земель была возвращена Пожарским, в том числе и село Мугреево в Суздальском уезде.

Сын князя Федора Ивановича – князь Михаил Федорович Глухой – не сделал никакой карьеры, ему даже не удалось дослужиться до чина головы. Он упоминается в 1571 г., когда купил у своего родственника, князя П. Т. Пожарского, деревню Три Дворища в Стародубе Ряполовском за 15 рублей и шубу беличью «хребтовую». В 1573 г. князь Михаил вместе с отцом дал в Троице-Сергиев монастырь на поминание предков и своей души сельцо Калман Юрьевского уезда. За ним были вотчины и поместье за пределами Суздальской земли. Он был женат на представительнице старомосковского боярского рода Евфросинье (Марии) Федоровне Беклемишевой, от которой имел двух сыновей: Дмитрия (род. 1578) и Василия (род. 1583, умер до 1611, в монашестве – Вассиан), и дочь Дарью. Скончался князь Михаил Федорович в 1587 г., и с этого времени его старший сын Дмитрий упоминается в источниках.

Сохранился подлинник грамоты князя Д. М. Пожарского, в которой он дает суздальскому Спасо-Евфимьеву монастырю деревню Три Дворища, пожалованную им «по приказу отца» в 1586–1587 гг. Возможно, что отец князя Дмитрия в это время был еще жив, но из-за болезни не мог сам оформить акт дарения и поручил это сыну. На это указывает то, что грамота содержит требование поминать «родители» вкладчика без упоминания имен. Если бы грамота была написана вскоре после смерти князя М. Ф. Пожарского, скорее всего, князь Дмитрий Михайлович особо выделил бы имя отца. Несмотря на то что в 1586–1587 гг. князю Д. М. Пожарскому было не более девяти лет, грамота не только составлена от его имени, но и подписана им собственноручно.

В 1588 г. за князем Дмитрием и его братом Василием были закреплены поместья отца в Мещевском и Серпейском уездах 405 четвертей (четверть – мера площади, равная 0,5 десятины, т. е. немногим более 0,5 гектара). Царская грамота указывала молодым князьям начать службу с отцовского поместья с наступлением совершеннолетия, т. е. в 15 лет. Братья должны были также обеспечивать свою мать, вплоть до ее смерти, и сестру, княжну Дарью, – до ее замужества.

Князь Дмитрий начал службу при дворе с чина стряпчего. В 1598 г. он подписал грамоту об избрании на царство Бориса Годунова. Однако вскоре после воцарения Годунова, князь Дмитрий Михайлович неизвестно по какой причине попал в опалу, в которой находился до 1602 г. После того как для Пожарского, по его собственному выражению, «милость царская возсияла», он получил чин стольника, а его мать заняла видное положение боярыни царевны Ксении Борисовны. Однако князя Дмитрия это не устраивало, и он начал местнический спор с князем Борисом Михайловичем Лыковым (из черниговских Рюриковичей, впоследствии видный деятель Смутного времени), мать которого была назначена верховой боярыней царицы Марии Григорьевны. Этот спор так и не был решен, но впоследствии повторился еще раз. Не имея возможности опираться на заслуги своих прямых предков, служебное продвижение которых затормозила опала, князь Дмитрий Михайлович приводил «случаи» служб своих родичей – князей Ромодановских, Татевых и Хилковых.

При первых известиях о появлении самозванца князь Дмитрий Михайлович был призван в полк и получил годовое жалованье – 20 рублей. Из этих денег князь приобрел боевого коня. В составе московского войска князя Ф. И. Мстиславского Пожарский совершил поход на «украйну» и участвовал в битве при Добрыничах и других военных столкновениях.

Из других источников известно, что царь Борис Годунов благоволил к князю Дмитрию Пожарскому. Однако и вступление на престол Лжедмитрия I способствовало дальнейшему продвижению Пожарского. Пожарский дважды упоминается в церемонии царских пиров, в том числе на злосчастной царской свадьбе 8 мая 1606 г., за которой последовало низвержение и убийство самозванца.

Падение Лжедмитрия I не принесло перемен в служебную карьеру Пожарского. Он продолжал оставаться в чине стольника. Только осенью 1608 г. он получил первое самостоятельное поручение – был отправлен к Коломне на выручку воеводе И. М. Пушкину, которого теснили тушинские отряды. Из-под Коломны князь Дмитрий выступил против тушинцев и «литовских людей», стоявших в селе Высоцком в 30 верстах от города. Воевода напал на врагов на утренней заре, «и их побил наголову, и языков многих захватил, и многую у них казну и запасы отнял».

Осенью 1609 г. оказалась под угрозой Владимирская дорога. На ней обосновался «хатунский мужик» Салков с отрядом разбойников. Салкову удалось разбить в нескольких сражениях царских воевод, и он беспрепятственно грабил на дороге. Москва была в осаде от тушинцев, и освобождение подъездных дорог было важнейшей задачей. Царь отправил на Салкова нескольких воевод, и только князь Дмитрий Пожарский сошелся с «воровским» атаманом на речке Пехорке. В долгом бою Пожарский разбил отряд Салкова. Предводитель разбойников с оставшимися людьми бежал, но затем явился с повинной к царю в Москву.

За военные подвиги и участие в московской осаде князь Дмитрий был пожалован вотчиной в Суздальском уезде – он получил село Нижний Ландех с двадцатью деревнями и семью «починками» (сельскими поселениями), располагавшееся неподалеку от Мугреева. Жалованная грамота отмечала, что князь Дмитрий Михайлович «против врагов стоял крепко и мужественно», царю Василию и Московскому государству «многую службу и дородство (воинскую силу и храбрость) показал», «на воровскую прелесть и смуту… не покусился, стоял в твердости разума своего крепко и непоколебимо».

Всего же при Василии Шуйском за князем Дмитрием Пожарским были поместья и вотчины, общая площадь которых составляла более 3700 четвертей, что представляется весьма значительным владением. Согласно «Уложению о службе» 1555–1556 гг., он был обязан выставить со своих владений 36 человек боевых холопов на конях и с вооружением. Естественно, в годы Смуты это было невозможно. Земли Пожарского, как и владения тысяч других вотчинников и помещиков, были разорены поляками, казаками и русскими разбойниками. Добившись определенного продвижения по службе, упрочив свое имущественное положение по сравнению с положением отца и деда, князь Дмитрий Михайлович, конечно, горевал о том, как гибнут результаты его трудов и приобретений. К тревоге за державу у Пожарского прибавлялась и боль за судьбу своих владений. Иначе быть не могло, ведь князь был человеком своего времени, убежденным в том, что долг дворянина – с саблей в руке служить царю и Отечеству, долг крестьянина – кормить и обеспечивать дворянина, долг купца – торговать, священника и монаха – молиться о христианах, а царя – справедливо управлять государством.

Весной 1610 г. князь Д. М. Пожарский был послан на воеводство в Зарайск, на рязанской окраине государства. Пожарский прибыл на воеводство в нелегкое время. Рязанская земля была охвачена волнением. Местный дворянин Прокопий Ляпунов возглавил движение, оппозиционное царю Василию Шуйскому. Он вступил в переговоры с Лжедмитрием II и воеводами в соседних городах, призывая подниматься против царя Василия Шуйского. К Пожарскому Ляпунов отправил своего племянника Федора. Дмитрий Михайлович отверг предложение Ляпунова, послал его грамоту в Москву и запросил у царя помощи. Вскоре к нему прибыло подкрепление – воевода Семен Глебов и стрелецкий голова Михаил Рчинов. Узнав об усилении зарайского гарнизона, Ляпунов прекратил свою переписку с Лжедмитрием II и, видимо, оставил свои планы переворота.

Вскоре опасность нависла над Зарайском с другой стороны. Лжедмитрий II из Калуги начал поход на Москву. Сторону самозванца приняли Коломна и Кашира. Посланцы с «воровскими грамотами» прибыли и в Зарайск. Посадские люди восстали и пришли «всем городом» на князя Дмитрия Михайловича. Воевода заперся с небольшим отрядом в Кремле и объявил о своей твердой поддержке царя. Видя, что взять крепость штурмом им не удастся, «мужики» вступили в переговоры. Обе стороны сошлись на том, что будут держать сторону того царя, который «будет на Московском государстве» – «будет на Московском государстве по-старому царь Василий, ему и служить; а будет кто иной, и тому так же служить». Это решение было скреплено крестным целованием, и мир в городе восстановился.

Справившись со смутой в Зарайске, князь Дмитрий Михайлович организовал походы против сторонников самозванца и восстановил власть царя Василия Шуйского в Коломне. В зарайских событиях проявилась твердая воля и решимость князя Пожарского. Он предстает человеком цельным и верным своей присяге, что в годы «шатанья» было большой редкостью среди его «братии» – дворян. Как бы ни относился князь Дмитрий Михайлович к царю Василию, тот был единственным законным правителем, служба истинному государю была равнозначна службе Отечеству.

С началом Первого ополчения князь Дмитрий Михайлович принял активное участие в его организации. Поляки отправили против Прокопия Ляпунова, ставшего вождем ополчения, отряд запорожских казаков (черкесов) и русских изменников во главе с воеводой Исаком Сумбуловым. Ляпунов был осажден в Пронске, и положение его было крайне тяжелым. Пожарский поспешил на выручку Ляпунову. Собрав коломенские и рязанские отряды, он пошел на Пронск и снял осаду с города. Из Пронска князь поспешил вернуться в Зарайск – и вовремя. Сумбулов приступил к городу и сумел взять острог. Пожарский совершил вылазку из крепости и нанес противнику поражение – черкесы вернулись на Украину, а Сумбулов «побежал» к Москве. Попытка остановить земское движение провалилась.

В Москве люди, подобные Пожарскому, считались изменниками и врагами государства. В 1611 г. дворянин Григорий Орлов бил челом Сигизмунду III и Владиславу с просьбой пожаловать его «изменничьим княж Дмитреевым поместьицем Пожарского» (т. е. поместьем изменника Пожарского. – С. Ш.) – селом Нижний Ландех. На обороте этого прошения польский наместник Москвы А. Гонсевский написал, обращаясь к дьяку И. Т. Грамотину: «Милостивый пане Иван Тарасьевич!.. Пригоже… дать грамоту государскую жалованную». Правда, это и многие подобные решения Гонсевского оставались лишь на бумаге – ни у наместника Сигизмунда III, ни у его сторонников не было возможности проводить их в жизнь.

После отражения нападения Сумбулова на Зарайск имя Пожарского исчезает из источников вплоть до марта 1611 г. Историки предполагают, что он мог тайно приехать в Москву для подготовки восстания против интервентов. В любом случае, во время московского восстания 19 марта 1611 г. Пожарский был в числе немногих воевод Первого ополчения, оказавшихся в столице и вступивших в бой с поляками. Основные силы ополчения во главе с Ляпуновым, Трубецким и Заруцким были еще на подступах к столице.

Восстание возникло стихийно и, вероятно, застало князя в его доме на Сретенке, неподалеку от Лубянки. Князь Дмитрий Михайлович успел только собрать пушкарей с соседнего Пушечного двора и стрельцов из ближайшей слободы. Были у воеводы и пушки с того же Пушечного двора, и пушкари расстреливали с близкого расстояния поляков и немецкую пехоту. Воины Пожарского не только отбили врагов, но и заставили их отступить под стены Китай-города, а сами поставили на скорую руку острожек у церкви Введения на Лубянке – приходской церкви Пожарского.

Понимая, что им не справиться с вооруженным восстанием, поляки по совету бояр-изменников подожгли город. Солдаты зажгли стены Земляного города, и огонь расчистил путь полякам. Введенский острожек Пожарского оставался одним из последних центров сопротивления. К вечеру 20 марта полякам и немцам удалось прорвать оборону. Большинство защитников острожка пало в бою, а воевода получил тяжелое ранение в голову. Его едва смогли вынести с поля битвы, укрыли в возке и привезли в Троице-Сергиев монастырь.

Такова была деятельность Пожарского до принятия им предложения возглавить нижегородское ополчение. Уже тогда он снискал себе широкую известность как патриот и твердый сторонник законной власти, храбрый воевода и талантливый организатор. Рана Пожарского надолго вывела его из строя. Он лечился в Мугрееве и там получил первые известия о начале освободительного движения в Нижнем Новгороде. Пожарский далеко не сразу согласился стать во главе ополчения. Нижегородцы ездили к нему в Мугреево несколько раз. Был у Пожарского и Минин. Очевидно, тогда и сложился между ними дружеский союз единомышленников, во многом обеспечивший успехи Второго ополчения. С этого времени начинается новый этап в деятельности князя Дмитрия Пожарского, составившей ему бессмертную славу спасителя Отечества.

Позволим себе опустить описание роли Пожарского в освобождении Москвы – она хорошо известна. Следует только сказать, что во главе Второго ополчения князь Дмитрий Михайлович проявил себя не только выдающимся военачальником и военным организатором, но также дипломатом и администратором.

Царь Михаил Федорович в полной мере оценил заслуги Пожарского в восстановлении государства. Во время царского венчания Пожарский принял из рук молодого царя один из государственных символов – державу. Скипетр и царский венец держали в руках соответственно князь Д. Т. Трубецкой (видный деятель Смутного времени и один из руководителей Первого ополчения) и И. Н. Романов (дядя царя). Это было новшеством в обряде венчания на царство. Юный государь стремился показать, что в своем правлении будет опираться на ближайшее окружение из верных и опытных советников. На следующий день после церемонии князь Пожарский был возведен в сан боярина, а его соратник Кузьма Минин пожалован чином думного дворянина.

Советские историки писали, что ни Пожарский, ни Минин не получили достойного вознаграждения за свою службу. Наравне с ними, а порою и более щедро были награждены бояре, входившие в Семибоярщину и проявившие себя как сторонники польской оккупации. Однако не стоит забывать, что, согласно представлениям той эпохи, не отличавшийся особой знатностью князь Дмитрий Пожарский, ни тем более худородный Минин не могли быть пожалованы более, чем представители знатнейших родов. Кроме того, герои освободительного движения на самом деле были награждены достаточно щедро: Пожарский получил чин боярина, минуя предыдущий чин окольничего. Помимо этого за князем Дмитрием Михайловичем было закреплено село Ландех, а в придачу он получил богатое село Холуй, знаменитое своими соляными промыслами и мастерством иконописцев, и другие земли в Суздальском уезде (всего вотчины и поместья – 2500 четвертей; в 1613 г. владения князя насчитывали 4350 четвертей).

Первые годы правления Михаила Федоровича посвящены борьбе против польско-литовских отрядов, казачьих и разбойничьих шаек, грабивших мирное население в разных концах государства.

В 1615 г. на западные уезды напал отряд полковника Лисовского. Против него был послан князь Д. М. Пожарский. Столкновение этих выдающихся деятелей Смуты знаменательно. Отчаянный храбрец и авантюрист, Лисовский являлся антиподом Пожарского – удаль, стремительность, жестокость и сила разрушения всегда были на его стороне. Он воевал и грабил под знаменами Лжедмитрия II, королевича Владислава, короля Сигизмунда и сам по себе. Лисовский стал настолько знаменит, что его отряд, получивший имя «лисовчиков», прославился и в Западной Европе. Поход Лисовского на Россию в 1615 г. – наиболее удачное из его военных предприятий. Против неуловимого полковника успешно действовал лишь князь Дмитрий Пожарский, умевший сражаться с тем же напором и отчаянностью.

Согласно указу, боярин должен был выступить в поход с семитысячным войском, однако в Москве едва нашлась тысяча ратников. Остальных воеводе предстояло набрать по дороге, мобилизовав местных служилых людей. В Белеве и Болхове отряд Пожарского пополнился дворянскими, татарскими и казацкими отрядами.

Лисовский не стал ждать встречи с прославленным полководцем, сжег Карачев и двинулся на Орел. Пожарский поспешил наперерез Лисовскому, к Орлу, и нагнал его. Завязался бой. Воевода ертоульного полка (авангарда) Иван Гаврилович Пушкин не выдержал натиска «лисовчиков». Дрогнул и побежал второй воевода – Степан Исленьев. Один только Пожарский, собрав в кулак наиболее боеспособные части, отважно и стойко сражался с неприятелем. И хотя Лисовский имел двойное численное преимущество, Пожарский говорил воинам: «Лучше тут же умереть, нежели бежать!» Шестьсот человек стояли против двухтысячного отряда поляков. Русские окружили себя телегами и сражались под защитой обоза до темноты.

Ночью к главному воеводе вернулся Степан Исленьев и бежавшие ратники. На другой день Лисовский, не возобновляя сражения, ушел к Кромам. От Кром он двинулся на Болхов, а оттуда решил идти к Калуге. Однако Пожарский сумел разгадать маневр противника и опередил его, послав к Калуге дворянские сотни. К Пожарскому подошло подкрепление из казанских дворян, и он двинулся против Лисовского к Перемышлю, но полковник опять уклонился от боя и ушел на север, пройдя между Можайском и Вязьмой. Князь Дмитрий Михайлович не мог продолжить преследование – неожиданно он тяжело заболел; едва живого, воеводу увезли в Калугу. Войско, лишившееся военачальника, не решилось последовать за Лисовским, а он совершил дерзкий рейд, описав петлю вокруг Москвы на расстоянии 200–300 км от столицы – через Ржев, Кашин, Углич, Ярославский, Костромской, Суздальский, Владимирский, Муромский, Коломенский, Рязанский и Тульский уезды, и опять вернулся на Северщину.

Князь Дмитрий Михайлович быстро оправился от тяжкой болезни. В июне 1616 г. в чине наместника коломенского он участвовал в переговорах с английским послом Д. Мериком, выступавшим посредником во взаимоотношениях между Россией и Швецией.

В 1617 г. с запада в Россию пришла новая беда. На Москву двинулся королевич Владислав, решивший завоевать обещанный ему русский трон. Русские войска бежали из-под Смоленска и Дорогобужа. Вязьму, покинутую воеводами, поляки также заняли без боя. Изменники сдали Козельск, за ним был взят Мещовск. Повторялся сценарий страшных 1610–1611 гг. В страхе перед поляками жители Калуги отправили посольство в Москву с просьбой защитить их. Калужане ждали с подмогой именно Пожарского, подвиги которого были им хорошо известны.

Царский наказ воеводе гласил: «А о всем боярину и воеводе князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому государевым и ратным и всяким земским делом промышлять с великим радением, смотря по тамошнему делу, как его Бог вразумит; положил государь то свое государево дело на нем…» Царь мог быть спокоен: Пожарский приложит все силы, чтобы оправдать его доверие. Сложная обстановка, в которой оказался Пожарский, действительно требовала самостоятельных и решительных действий. Собранные в Калуге служилые люди и небольшой отряд самого воеводы не могли противостоять армии королевича. Пожарский сумел привлечь на свою сторону казаков, стоявших за рекой Угрой. Он положил казакам «государево жалованье», равное дворянскому, и казаки оказали воеводе существенную помощь. Были мобилизованы посадские люди. Еще тысячу стрельцов и казаков с «огненным боем» (с ружьями и пищалями) воевода отозвал в свое войско из южных крепостей, пользуясь тем, что в это время крымские набеги не так угрожали «украйнам».

Эти меры оказались своевременными. Вскоре под городом показались отряды полковников Опалинского и Чаплинского (последний командовал «лисовчиками» после внезапной смерти их знаменитого предводителя в Комарицкой волости). После нескольких неудачных приступов к Калуге поляки отступили от города на 15 верст и обосновались станом в селе Товаркове. Противники вели между собой постоянные бои. Наконец Опалинский, «видя утеснение», отошел к Вязьме, соединившись там с войском королевича.

Польская армия осадила Можайск, который оборонял князь Борис Михайлович Лыков. На помощь ему двинулись князь Д. М. Черкасский из Волоколамска и князь Д. М. Пожарский из Калуги. Даже объединив свои силы, они не решались вступать в сражение с превосходящей их по численности армией противника. По царскому наказу воеводы принялись укрепляться в Рузе и Боровске. Отряды Пожарского поставили острог в Пафнутьевом-Боровском монастыре. Укрепившись в Боровске, ратники «посылали много отрядов под королевичевы таборы и литовских людей убивали, языков брали и утеснение им делали великое».

Тем временем поляки усилили натиск на Можайск. Можайский гарнизон оказался блокирован, в городе начался голод. Князю Пожарскому поручили вывести из Можайска основные силы, что он успешно выполнил. Защитники Можайска отошли к Боровску, оставив в городе небольшой по численности отряд пехоты во главе с Федором Васильевичем Волынским.

Выведенные из Можайска полки встали на Оке, перекрыв дорогу в Москву гетману П. К. Сагайдачному, который шел на столицу из Ельца. Пожарский и посланный к нему на помощь князь Григорий Константинович Волконский стояли в Боровске. В это время союзники королевича, казаки и черкасы, начали грабить под Серпуховом. Пожарскому и Волконскому приказали идти против казаков, но в Серпухове князь Дмитрий Михайлович тяжело заболел и был отозван в Москву.

В сентябре 1618 г. под стенами Москвы появилась армия королевича. Едва оправившись от болезни, князь Д. М. Пожарский принял деятельное участие в защите столицы. Царская грамота Пожарскому отмечает, что князь «на боях и на приступах бился, не щадя головы своей». Приступы польского войска к Москве и Троице-Сергиеву монастырю потерпели неудачу. Поляки вступили в переговоры, которые закончились подписанием 1 декабря 1618 г. Деулинского перемирия, согласно которому Смоленск и Северская земля переходили к Польше и Россия получала наконец долгожданный мир. Согласно условиям перемирия, из польского плена возвращались многие русские люди, и в их числе отец царя Филарет Романов.

Филарета торжественно встречали уже на польском рубеже, на речке Поляновке. В Можайске навстречу ему вышли рязанский архиепископ Иосиф, князь Д. М. Пожарский и окольничий князь Г. К. Волконский. В Москве, на Пресне, митрополита встретил сам царь и поклонился ему в ноги. Вскоре после прибытия в столицу Филарет был возведен в сан патриарха и занял положение соправителя при сыне.

Государство вернулось к мирной жизни. И хотя шайки разбойников и народные волнения еще продолжали тревожить, главным стало восстановление разрушенной экономики и государственного порядка. Дальнейшая служба князя Дмитрия Михайловича проходила на этом поприще. В 1619–1620 гг. он был воеводой в Твери, в 1621–1628 гг. возглавлял Ямской приказ, а в 1628–1630 гг. – на воеводстве в Великом Новгороде.

На двух свадьбах царя – в 1624 г. с княжной Марией Владимировной Долгоруковой и в 1626 г. с Евдокией Лукьяновной Стрешневой – князь Пожарский играл роль дружки жениха, а во второй свадебной церемонии принимала участие и его жена – княгиня Прасковья Варфоломеевна, она была свахой со стороны царя.

В 1632 г., воспользовавшись благоприятными внешнеполитическими обстоятельствами, русское правительство начало новую войну с Польшей за Смоленск. Во главе армии должны были встать боярин М. Б. Шеин, прославившийся героической обороной Смоленска от войск короля Сигизмунда III, и князь Пожарский. Однако у Пожарского открылась тяжелая болезнь, и его освободили от командования. Князю был поручен сбор средств на ведение войны. Сам Дмитрий Михайлович также жертвовал на военные нужды. Бояре и служилые люди доставляли хлебные припасы к Смоленску на своих подводах. Больше всех пожертвовал дядя царя И. Н. Романов – 300 четвертей сухарей (четверть как мера веса была равна 4 пудам, или 64 кг), князья И. Б. Черкасский и Д. М. Пожарский доставили по 200 четвертей, остальные бояре – меньше.

Однако боевые действия под Смоленском шли неудачно. Неожиданно для Шеина король Владислав сумел быстро провести мобилизацию и выступил на защиту Смоленска. Осада города превратилась в блокаду русского войска. На помощь Шеину отправились князья Д. М. Черкасский и Д. М. Пожарский, но они задержались в Можайске, ожидая, пока соберутся ратные люди. Тем временем Шеин, не имея возможности сопротивляться полякам, подписал договор о капитуляции, затем, оставив артиллерию со свернутыми знаменами, вышел из-под Смоленска.

Начались мирные переговоры, в которых участвовал и князь Дмитрий Михайлович. Историки отмечают, что сам Пожарский переговоров не вел, но его присутствие должно было оказать психологическое давление на послов – прославленный полководец и победитель королевских войск являлся олицетворением силы и могущества России.

После Смоленской войны Пожарский продолжал службу, несмотря на то, что находился уже в весьма преклонном по меркам того времени возрасте – в 1634 г.

ему исполнилось 56 лет. В 1634–1640 гг. (с некоторыми перерывами) он возглавлял Московский Судный приказ, разбиравший различные судебные тяжбы. В 1637 г. руководил земляными работами на Яузе при возведении оборонительных сооружений на случай нападения на Москву крымского хана. В 1638 г. по известиям о возможном набеге крымцев князя Дмитрия Михайловича отправили воеводой в Переяславль-Рязанский. Весной 1640 г. он участвовал в переговорах с польскими послами. Это была последняя служба Пожарского.

Князь Дмитрий Михайлович скончался 20 апреля 1642 г. Есть предположение, что перед смертью Пожарский принял монашество с именем Козьмы, вероятно, в честь своего сподвижника Кузьмы Минина. Он был похоронен в родовом некрополе в Спасо-Евфимьевом монастыре в Суздале.

В этот монастырь князь Дмитрий Михайлович неоднократно делал многочисленные вклады. Среди его пожертвований – огромный колокол в 355 пудов, паникадило на 28 свеч, серебряное золоченое кадило, икона Преображения Господня, несколько богослужебных книг. Но этим благочестие князя Дмитрия Михайловича не исчерпывалось – на свои средства он восстановил Макарьевский Желтоводский монастырь под Нижним Новгородом, разрушенный в середине XV в. Небольшой монастырь находился и в родовой вотчине Пожарского – неподалеку от Мугреева.

Князь владел большой библиотекой. Из его книг известны тома Четьий-Миней (сборник житий святых), изготовленных еще для царя Ивана Грозного, «Общая Минея», пожертвованные им в Спасо-Евфимьев монастырь книги – «Толкования на деяния апостольские», Четьи-Минеи (12 томов), Псалтырь, «О иконном поклонении» и другие.

Нельзя не упомянуть и еще об одной важной черте, отличавшей князя Д. М. Пожарского. Академик С. Ф. Платонов отмечал, что Пожарский обладал «высоким понятием о своей родовой чести». Естественно, он не мог избежать и многочисленных местнических столкновений. Далеко не все из них великий полководец сумел выиграть. Однако, исходя из сложившихся традиций местнического ритуала и счета, ни царь, ни боярский суд не могли решать эти споры иначе. За свою долгую службу князь Дмитрий Михайлович «местничался» 22 раза. Из них 7 споров решено в пользу Пожарского, 3 спора он проиграл, а остальные дела либо остались нерешенными, либо – что происходило чаще – заканчивались приговором «быть без мест», что обычно означало правоту обеих сторон или какие-то особые обстоятельства службы одного из спорящих. Вопреки мнению некоторых историков о том, что при царе Михаиле Федоровиче князя Д. М. Пожарского не ценили и не награждали, эта ситуация представляется в ином свете: преобладание приговоров «быть без мест» означало защиту Пожарского со стороны верховной власти от других служилых людей. Не имея заслуженных предков – ни отец, ни дед Пожарского, как мы уже говорили, не носили даже воеводских чинов, – князь Дмитрий Михайлович не мог рассчитывать на победы в местнических спорах, и царь таким образом принимал в них сторону прославленного полководца.

Помимо местничеств еще один случай из жизни князя Д. М. Пожарского свидетельствует о чрезвычайно развитом у него осознании родовой чести и чувстве собственного достоинства. В 1634 г. князь Дмитрий Михайлович вместе с четвероюродным братом князем Дмитрием Петровичем Лопатой Пожарским подали царю весьма примечательную челобитную. «Племянник наш, – писали Пожарские, – Федька Пожарский у нас на государевой службе в Можайске заворовался, пьет беспрестанно, ворует, по кабакам ходит, пропился донага и стал без ума, а нас не слушает. Мы, холопы твои, всякими мерами его унимали: били, на цепь и в железа сажали; поместьице свое, твое царское жалованье, давно запустошил, пропил все и теперь в Можайске из кабаков нейдет, спился с ума, а унять не умеем. Вели, государь, его из Можайска взять и послать под начал в монастырь, чтоб нам от его воровства впредь в опале не быть». Перепробовав все домашние средства усмирения беспутного племянника, старшие Пожарские были вынуждены просить царя жестоко наказать их родственника – ссылка в монастырь могла стать пожизненной. Однако по мысли князя Дмитрия Михайловича, пусть уж лучше племянник окончит жизнь в монастырской тюрьме, чем будет позорить славное имя Пожарских.

Пожарский был женат дважды. Девичья фамилия его первой супруги Прасковьи Варфоломеевны неизвестна. После ее кончины в августе 1635 г. князь женился на княжне Феодоре Андреевне Голицыной (ум. 1651). От первого брака у Пожарского было шестеро детей: сыновья Петр, Федор и Иван и дочери Ксения, Анастасия и Елена.

Сыновья князя Дмитрия Михайловича ничем не проявили себя. Князь Федор скончался в юности. В дворцовых разрядах он упоминается в чине рынды – одного из четырех оруженосцев, стоявших в белом платье с золотыми топорами возле трона. Старший сын Пожарского, Петр Дмитриевич, по-видимому, был настолько бесталанным человеком, что держался при дворе лишь благодаря влиянию отца. До 1642 г. он упоминается в дворцовых разрядах, но после кончины князя Дмитрия Михайловича и вплоть до смерти самого князя Петра в 1647 г. о нем нет никаких известий. Членом Боярской думы он так и не стал, а служил в стольниках. Князь Иван Дмитриевич в 1658 г. получил чин окольничего. Его служба в основном проходила при дворе. В 1660 г. он был воеводой в Тамбове, а в 1659 и 1667 гг. возглавлял Челобитенный приказ. Со смертью в 1685 г. сына Ивана Дмитриевича – стольника князя Юрия Ивановича Пожарского, мужская линия рода Пожарских, по-видимому, пресеклась.

Женское поколение рода Пожарских – дочери и внучки князя Дмитрия Михайловича, по своим бракам достигли большего значения, чем их братья. Дочери полководца вышли замуж за видных бояр того времени: Ксения – за князя Василия Семеновича Куракина, Анастасия – за князя Ивана Петровича Пронского, Елена – за князя Федора Ивановича Лыкова. Внучки Д. М. Пожарского составили себе не менее выгодные партии. Княжна Аграфена Ивановна вышла замуж за князя Дмитрия Алексеевича Голицына, ее сестра Анна – за окольничего князя Юрия Даниловича Милославского, младшая сестра княжна Евдокия – за боярина князя Михаила Алегуковича Черкасского (см. очерк о Черкасских). Их двоюродные сестры, дочери князя Петра Дмитриевича, также удачно вышли замуж: Анна в первом браке была за князем Афанасием Борисовичем Репниным, во втором – за царским родственником Иваном Андреевичем Милославским; Евдокия – в первом браке за Иваном Петровичем Шереметевым, во втором – за знаменитым полководцем князем Юрием Алексеевичем Долгоруковым. От этих браков потомство князя Дмитрия Михайловича продолжается до сих пор.

Кроме князя Дмитрия Михайловича в военной истории России XVII в. проявили себя его четвероюродные братья – князья Дмитрий Петрович Лопата и Роман Петрович Перелыга Пожарские. Оба они являлись сподвижниками своего знаменитого родственника в годы борьбы с поляками. Князь Дмитрий Лопата в 1612 г. – один из видных воевод Второго ополчения. Во главе военного отряда он был отправлен из Нижнего Новгорода в Ярославль, чтобы не дать «воровским» казакам атамана Просовецкого захватить город. Князь Дмитрий Петрович исполнил эту миссию успешно. Из Ярославля воеводу послали против казаков в Пошехонье. Там князь нанес казакам поражение, затем, соединившись в Кашине с князем Д. М. Черкасским, двинулся против неприятеля к Угличу. Перед сражением часть казацких атаманов перешла на сторону Второго ополчения, остальные потерпели поражение и разбежались.

В походе Второго ополчения к Москве князь Д. П. Пожарский был отправлен раньше основных сил с отрядом в 700 человек. Ему поручалось поставить укрепленный острог у Тверских ворот и ожидать подхода большого войска.

После очищения Москвы от поляков князь Дмитрий Лопата продолжал ратную службу. В 1614 г. он воеводствовал в Самаре и участвовал в борьбе с атаманом Заруцким, укрепившимся в Астрахани вместе с вдовой обоих Лжедмитриев Мариной Мнишек и ее сыном «царевичем» Иваном. В следующем году Дмитрия Петровича отправили против полковника Лисовского, вторгшегося в западные уезды. Царь поручил воеводе идти в Можайск, но князь не смог сделать этого. Он оправдывался тем, что «ратные люди со службы разбежались, а которые есть, и те бедны». Несмотря на то что вины Пожарского в том, что он не исполнил царский приказ, не было, государь велел посадить его в тюрьму в Можайске – для острастки и примера другим воеводам. Царского доверия князь Дмитрий не утратил. В следующем году он нанес поражение шайке разбойников в Суздальском уезде. Из Суздаля князь Дмитрий Петрович поспешил на новую службу – в Тверь. По дороге он выдержал столкновения с поляками и победил их.

В 1615–1620 гг. князь Дмитрий Лопата находился на воеводстве в Твери и многое сделал для восстановления этого города. Он упорядочил и увеличил доходы казны, руководил строительством новых башен, мостов, пополнил крепостную артиллерию. При нем на соборной колокольне установили новый колокол в 200 пудов и часы с боем.

В дальнейшем князь Дмитрий Петрович исправно нес службу – воеводствовал на Двине (1623), в Верхотурье (1625–1626), Порхове (1627) и Пскове (1628–1630), участвовал в дипломатических приемах и придворных церемониях. Правда, во время псковского воеводства Пожарского обвинили в злоупотреблениях, и большинство этих обвинений впоследствии подтвердились. Однако царской опалы на князя не последовало – вероятно, проступки Пожарского мало чем отличались от обычной практики воеводской службы.

Умер князь Дмитрий Петрович в 1641 г., незадолго до смерти приняв монашество с именем Дионисия. Жена Пожарского княгиня Феодосия Андреевна, происходившая из рода Очиных-Плещеевых, ушла в монахини еще при жизни мужа. Это было редкостью. Обычно монашеский постриг принимали оба супруга одновременно. Вероятно, что-то было неладно в семейной жизни князя Дмитрия Петровича.

Князь Роман Петрович Перелыга также выдвинулся как воевода Второго ополчения. Из Нижнего Новгорода он был отправлен в Суздаль с отрядами нижегородских и балахнинских служилых людей для охраны города от казаков. После освобождения Москвы князь Роман Петрович участвовал в Избирательном соборе 1613 г. и подписал грамоту об избрании на престол Михаила Романова. В том же 1613 г. князя послали на Рязань помогать воеводе князю И. Н. Одоевскому в борьбе против Заруцкого.

В 1626–1627 гг. князь Роман Петрович был воеводой в Брянске, а в 1631– 1632 гг. – в пограничной с Литвой Вязьме. Примечательно сообщение, которое воевода послал из Вязьмы в Москву. Пожарский сообщал, что посылал разведчиков за литовский рубеж, и те сообщили, что «в литовских городах баба ведунья наговаривает на хмель, который из Литвы возят в наши города, чтобы тем хмелем в наших городах на людей навести моровое поветрие». Суеверный, как и все люди той эпохи, князь Роман Петрович полагал, что эпидемии – результат колдовства литовской ведьмы.

Сын князя Романа Петровича – Семен – начал службу с придворной должности стольника в 1635 г. В 1644 г. он был воеводой в Переяславле-Рязанском, а в 1645–1646 гг. – в Курске. В 1646 г. из Курска он ходил походом против крымских татар на Азов. Поход завершился успехом, и в том же году князь Семен Романович получил чин окольничего.

В дальнейшем князь исполнял различную службу – был городовым воеводой, сражался на Русско-польской войне, собирал ратных людей, управлял приказами. Погиб князь Семен Романович Пожарский как герой.

В 1659 г. он находился в войске князя А. Н. Трубецкого, осаждавшем литовский город Конотоп. Неожиданно украинский гетман-изменник Иван Выговский привел на русские отряды обширное войско крымского хана. В сражении татары применили хитрость – напали и тут же стали отступать. Князь Семен Романович Пожарский так увлекся преследованием неприятеля, что попал в западню и был схвачен. За отказ принять мусульманство хан велел жестоко казнить воеводу. В народной памяти князь Семен Пожарский остался мучеником. Ему посвящена народная песня. Сохранился также тропарь князю Семену Пожарскому, воспевающий его как нового святого.

Философ и священник П. А. Флоренский писал: «Род стремится к выражению своей идеи, перед ним стоит заданная ему историческая задача, которую он должен выполнить». Выполнившие эту задачу члены рода – «это благоухающие цветы или вкусные плоды данного рода… Будет ли от них потомство – вопрос уже не существенный, по крайней мере, в жизни данного рода…» Эта мысль П. А. Флоренского вполне применима к истории рода князей Пожарских. Со смертью князя Дмитрия Михайловича род Пожарских еще продолжал существование, но его энергия была уже исчерпана, поэтому потомки освободителя России ничем себя не проявили, а потомство его продлилось лишь до третьего колена.

Князья Ромодановские

Ромодановские – ветвь Стародубских Рюриковичей – прославились в XVII– XVIII вв. При Петре I и Екатерине I трое представителей этого рода поочередно управляли Москвой. Наиболее знаменит из них грозный князь-кесарь Федор Юрьевич – личность крайне противоречивая и загадочная. Занимая видное место в шутовских играх молодого Петра I с властной иерархией и традиционными старомосковскими обрядами, он вовсе не был смешным и послушным орудием царя-реформатора, а играл зловещую роль карающего меча государства.

Родоначальником князей Стародубских был сын Всеволода Большое Гнездо князь Иван Всеволодович (ум. около 1247), получивший небольшой удел с центром в Стародубе на Клязьме (Стародуб Ряполовский). Правители этого небольшого княжества почти сразу выбыли из наследования великокняжеского престола и довольствовались своим уделом. Правнук родоначальника, князь Федор Иванович Стародубский Благоверный, был убит в Орде в 1330 г. и позднее почитался как местночтимый святой.

Со второй половины XIV в. Стародубские князья попадают в орбиту влияния Москвы. Сын Федора Ивановича, князь Иван Федорович, пытался противиться воле великого князя московского, но в 1363 г. был изгнан из своего удела. Вместе с таким же изгнанником, как и он, князем Дмитрием Галицким, Иван Федорович ушел к князю Андрею Константиновичу Нижегородскому и, вероятно, сделался его служилым князем.

Служилыми князьями именовались в Московском государстве XIV – первой половины XVI в. князья, потомки удельных, сохранявшие часть своих владельческих прав на определенных территориях (чаще всего, своих родовых уделах). Этими правами являлись – право суда, право раздачи земель, содержание своих военных дружин. Вместе с тем служилые князья потому и назывались «служилыми», что несли военную службу великому князю. Это весьма редкие в России отношения по принципу классического феодализма: сюзерен – вассал. Ведь большинство военных слуг великого князя пользовались крайне ограниченными правами на своих землях. Во второй половине XVI в. в связи с усилением власти московских государей корпорация служилых людей прекратила свое существование.

Младший брат и преемник Ивана Федоровича князь Андрей уже не пытался противостоять Дмитрию Московскому. В 1380 г. в числе других удельных князей он воевал с татарами на Куликовом поле, командуя отрядами в полку левой руки. Ранее погиб на великокняжеской службе племянник князя Андрея Федоровича – князь Семен Дмитриевич, по прозвищу Крапива. Он командовал воинским отрядом на границах Московского княжества и в 1368 г. был убит в волости Холхле в сражении с войском великого князя литовского Ольгерда, наступавшего на Москву.

Внук Андрея Федоровича, князь Василий Федорович, носил прозвище Ромодановский – от одного из сел Стародубского удела – Ромоданова. Любопытно происхождение этого названия. Вероятнее всего, его основой является тюркское собственное имя Рамадан – Рамазан, которое, в свою очередь, происходит от одноименного арабского наименования девятого месяца в году. На этот месяц приходится важнейший мусульманский пост и праздник Рамазан. Поэтому часто ребенок, рожденный в это время, получал имя в честь названия месяца.

Ромоданово стало центром мелкого удела Ромодановских; другие села дали наименования фамилиям их родичей – знаменитых Пожарских (село Пожар), Ряполовских (Ряполово), Льяловских (Льялово) и других. Первое поколение Стародубских князей, сохраняя вотчины в Стародубе Ряполовском, уже не могло довольствоваться прозябанием на своем крошечном уделе. Сыновья князя Василия Федоровича действовали вдали от родовых земель. Старший из них, князь Василий Васильевич, служил боярином у одного из удельных князей московского дома князя Михаила Андреевича Верейского и Белоозерского. Его братья – Иван Телеляш (Лихач), Семен, Юрий и Борис Васильевичи – водили в бой полки великого князя московского. А князь Федор Васильевич выбрал службу удельному – Семену Ивановичу Калужскому, сыну Ивана III.

Эпоха, в которую жили и действовали первые Ромодановские (вторая половина XV – начало XVI в.), была временем становления и укрепления единого Российского государства. Под знаменами Москвы объединенная Русь вела войны с Литвой, Ливонским орденом, Шведским королевством, Крымским и Казанским ханствами. Ежегодно воеводы Ивана III сражались с многочисленными недругами своего государя и Отечества – литовцами, немцами, шведами, татарами. Ратные труды, кровь и храбрость служилых людей рождали величие и могущество России. Славной боевой службой отмечена и деятельность Ромодановских.

Ромодановские были не простыми служилыми людьми – они входили в «государев двор» – верхушку служилого сословия, из которого формировались кадры для руководства войсками, управления городами и областями в мирное время, исполнения дипломатических поручений, ведения суда от лица великого князя.

Князь Василий Васильевич Ромодановский после кончины Михаила Верейского в 1486 г. перешел на службу к Ивану III. В 1490 г. он был послом в Крым, в 1492 г. – вторым воеводой полка правой руки в походе на «Северу», т. е. на Черниговско-Северскую землю. В 1496 г. – вторым воеводой передового полка участвовал в походе против шведов в Финляндию. Ранее, в 1495 г., с титулом боярина князь Василий сопровождал в Литву великую княжну Елену Ивановну, дочь Ивана III, выданную замуж за великого князя литовского Александра Казимировича. В 1498 г. опять ездил в Литву, но уже в качестве посланника, а в сентябре того же года возглавлял передовой полк в походе на Казань.

Государева опала в 1499 г., вероятно связанная с дворцовой борьбой между наследниками Ивана III – внуком Дмитрием и сыном Василием, и сопровождавшейся опалой на крупнейших вельмож бояр и князей Ивана Патрикеева и Семена Ряполовского (однородец Ромодановского), недолго тяготела над Василием Васильевичем. Около 1499–1500 гг. он ездил в Литву с протестом против принуждения Елены Ивановны к католичеству. В 1501, 1502 и 1507 гг. был воеводой в походах на Литву. В 1509 г. уже весьма престарелый князь Василий Васильевич был оставлен в Москве во время похода великого князя Василия III на Новгород. В это время он упоминается в чине окольничего.

Под старость князь Василий Васильевич удалился в московский Богоявленский монастырь и принял монашество с именем Вассиана. О высоком положении старца Вассиана Ромодановского свидетельствуют монастырские акты – в купчей монастыря на сельцо в Волоцком уезде его имя упоминается сразу же за именем игумена Геннадия. Вероятно, Вассиан был одним из «соборных» старцев, принимавших участие в управлении монастырем, совместно с игуменом.

Князь Иван Васильевич Телеляш не отставал от брата. В 1485 г. он был воеводой в походе на Казань. В 1487 г., также в походе на Казань, был воеводой в судовой рати. Этот поход положил начало русскому протекторату над Казанью. Согласно летописному свидетельству, воеводы «град взяша, и царя поимали, и посадиша на Вологде со царицами его, а в Казани посадиша брата его меншаго на царство, и бысть тишина велика в тех странах от татар». До 1505 г. казанцы не предпринимали военных экспедиций против русских.

В 1507–1516 гг. князь Иван Васильевич являлся наместником одной из «третей» Москвы – ее частей, ранее являвшейся принадлежностью одного из удельных князей московских. Такое назначение свидетельствовало о доверии государя. Около 1514/1515 гг. он получил боярство, а в конце жизни, по примеру брата, удалился в Богоявленский монастырь.

Сохранилась духовная грамота (завещание) князя Ивана Васильевича, датированная 1521/1522 г. Духовная И. В. Ромодановского крайне интересный документ, который дает редкие сведения о частной жизни этого видного представителя правящего сословия Российского государства.

Князь Иван Васильевич встречал закат своей жизни одиноким человеком. Как явствует из духовной, его жена Аграфена, сыновья Дмитрий и Андрей, дочь Мария и внучка Екатерина скончались еще при жизни главы семейства. Из всей семьи пережила старого князя только сноха Аксинья, вдова князя Дмитрия Ивановича, происходившая из старомосковского боярского рода Захарьиных-Юрьевых. Смерть детей и пресечение своего рода, несомненно, было глубокой драмой для князя Ивана Васильевича.

Одинокого старика не радовали обширные и богатые земли, медовые пасеки, рыбные ловли, табуны коней, богатое оружие, любовно собиравшиеся и прикупавшиеся им для своих потомков. Бывший удалой воевода и распорядительный администратор, князь Иван удалился от мира и поселился в монастыре. Почему-то он не принял монашеского пострига и жил в обители мирянином. При князе были свои «старцы», он содержал обширные келии с запасами – привычка к комфорту и роскоши не оставляла Ромодановского даже в печальном угасании сложной и многотрудной жизни.

Богатое недвижимое и движимое имущество старый князь разделил между своей снохой Аксиньей, братом Борисом и его сыновьями и другими племянниками, сыновьями покойных братьев. Борис Васильевич в это время томился в литовском плену, но Иван Васильевич надеялся на благополучное возвращение брата.

В родовом Стародубе Ряполовском князю Ивану Васильевичу принадлежали четыре села – Татарово (Тогарово), Шустово, Никольское и Петровское. Кроме того, он прикупил еще два владения – подмосковные деревни Чурилово и Лобково в Каменском стану и села Покровское (Княже) и Оничкино в Коломенском уезде. Только в стародубских вотчинах князя Ивана было более 6000 десятин пахотной земли, к селам «тянули» деревни, сотни десятин леса, рыбные ловли, бортные «ухожеи» (места добычи меда).

На лугах одного Татарова ставилось свыше 1000 копен сена. В Татарове, Шустове и Петровском стояли церкви, а при Татарове и Петровском – два вотчинных «монастырька» святого Ивана и святого Николы. В Москве князю принадлежало четыре двора – в приходе церкви Николы в Гнездниках (современные Гнездниковские переулки – между Тверской и Никитской), за Яузой и за рекой Неглинной, в приходе церкви Св. Димитрия (в начале Воздвиженки), судьба и местонахождение еще одного из дворов неясна, здесь утрачена часть документа.

По разделу Татарово переходило к брату Борису и его сыновьям, село Шустово – племянникам Петру и Василию Семеновичам, а село Никольское – племянникам Ивану и Михаилу Юрьевичам. Княгиня Аксинья получала село Петровское и часть земель и угодий, «тянувших» к Татарову. Коломенские (весьма обширные – более 2000 десятин пашни) и подмосковные вотчины также передавались Аксинье. Ей же «приказывал» завещатель решать вопросы по разделу части своего движимого имущества и заботиться об «устроении» его души. Аксинье поручалось раздать запасы зерна, стада лошадей и «всякую животину» из стародубских вотчин местным крестьянам и нищим, ведать лошадьми подмосковной конюшни, отпускать холопов на свободу, продать личное имущество из монастырской кельи и клетей завещателя и раздать нищим.

Большинство из своих холопов и зависимых людей князь Иван Васильевич, согласно обычаю, отпустил на свободу. Обычно эти люди нанимались в холопы к новому владельцу. Однако своей снохе князь «дал» 145 семей слуг, ключников и «деловых» людей (ремесленников). Здесь были – рыболовы, портные, скорняки, конюхи, сермяжники, ключники (приказчики), бортники и даже дьяк. «А которые будут не надобные, и на тех людей отпустит на слободу», – пишет князь Иван Васильевич.

Впрочем, положение княгини Аксиньи, столь же одинокой ветви, как и сам Иван Васильевич – бездетная вдова, – завидным не назовешь. Если она выходила замуж, то лишалась всего имущества, полученного по завещанию свекра. Оно переходило в Богоявленский монастырь (коломенские и подмосковные вотчины) или к племянникам Ромодановского (с. Петровское). Эти же распоряжения действовали и в случае смерти княгини. Таким образом, она владела своими землями и другим имуществом «до ее живота» и не имела права самостоятельно ими распоряжаться.

В целом распоряжения князя Ивана Васильевича вполне четко отражают его стремление сохранить наследственные вотчины в пределах рода – все стародубские земли рано или поздно переходили к племянникам князя, а купленные им вотчины – после кончины снохи должны были отойти в монастырь на «помин души» Ромодановского и его семьи.

Заботам о посмертном «устроении» своей души и душ умерших жены, сыновей, дочери и внучки уделен значительный раздел духовной Ромодановского.

Согласно завещанию князя Ивана Васильевича, в Богоявленский монастырь переходили после кончины его снохи земли в Коломенском и Московском уезде, общая стоимость которых равнялась 163 рублям (по ценам 1490-х гг.). Кроме того, еще при своей жизни князь Иван дал в монастырь 100 рублей и распорядился в завещании, чтобы его наследники давали в обитель ежегодно 11 пудов меда и 50 «пластей» (мера веса) рыбы. В монастырь переходили и две богато украшенные иконы князя – Образ Пречистой и Никола Чудотворец. За этот вклад в монастыре должны были поминать князя Ивана Васильевича и его семью, а также «весь род» его и особенно – предка князя Федора Ивановича, убитого в Орде в 1330 г. Память его отмечалась 22 июня, а сам он назван в документах «благоверным». Такой богатый вклад, несомненно, позволял рассчитывать на «вечное» поминовение, «доколе монастырь стоит».

Были определены завещателем раздачи и в другие обители, церкви и просто нищим. Так, князь Иван Васильевич из 300 рублей, которые ему был должен Григорий Андреевич Колычев, приказывал взять с него 200 и те раздать «по церквям и нищим». Общая сумма раздач на помин души и денежных придач родственникам, которой спокойно распоряжался завещатель (не считая стоимости имущества – урожая хлеба, коней, одежды, вооружения и т. д.), была весьма значительной – 750 рублей.

Своей «рухлядью» – личными вещами – старый князь распорядился следующим образом. Старшему племяннику, князю Михаилу Васильевичу Козлу, которого дядя по какой-то причине не любил, он пожаловал серебряный крест и 30 рублей – «а до отчины до моеи ему дела нет». Племянникам – Василию, Федору и Ивану Федоровичам – по 10 рублей, кроме того, каждый получил доспех и шлем. Племянник Иван Юрьевич получил больше других – 15 рублей, пять коней, четыре седла, два саадака (богатый набор вооружения – лук со стрелами), две сабли, кунью шубу и опашень (широкий кафтан с короткими рукавами) из дорогой ткани. Его брату Михаилу достались 10 рублей денег и лошадь. Жены братьев, Бориса и Юрия, получили соответственно 50 и 100 рублей. Очевидно, что раздел был не вполне справедливым, однако вряд ли родня позволила себе роптать на предсмертные распоряжения властного и могущественного князя.

Наконец, следует сказать и еще об одной примечательной черте из жизни князя Ивана Васильевича. Не будучи монахом, он тем не менее жил на территории монастыря, владел своей «келией» и «клетьми», и при нем даже находились какие-то старцы. Жилище князя в Богоявленском монастыре было далеко от аскетического. На монастырской земле стояли принадлежащие ему сени с лестницами, столовая горница, еще одна горница, повалуша (спальная горница), ледник для хранения продуктов, погреб, житница (палата, где хранился хлеб), поварня. Таким образом, за монастырской оградой находилось целое хозяйство, подобное богатой городской усадьбе, составлявшее личную собственность князя. Такое было возможно вследствие особенности монастырского устава Богоявленского монастыря – он был особножитийным, а не общежитийным. В отличие, например, от Троице-Сергиева и Иосифо-Волоколамского монастырей, в Богоявленском монахам позволялось владеть собственным имуществом. Половина строений князя переходила к монастырю, другая – его старцам: Леонтию «с товарыщи».

Завершая рассказ о судьбе князя Ивана Васильевича, следует сказать, что его сноха Аксинья исполнила распоряжения свекра. В своей духовной грамоте (1542– 1543) она передает коломенские и московские земли в Богоявленский монастырь, а село Петровское в Стародубе – князю Михаилу Юрьевичу Ромодановскому.

Третий из братьев, князь Семен Васильевич, подвизался более на дипломатической службе. В 1495 и 1498–1499 гг. был послом в Крыму, а в 1502 г. вторым воеводой сторожевого полка в походе из Новгорода на Литву.

Младший, князь Борис Васильевич в 1495 г. был воеводой в походе на шведов, а в 1514 г. в неудачной для русских войск битве с литовцами под Оршей попал в плен, где и умер.

Вместе с Борисом был пленен и его сын князь Петр Борисович Шарап, однако он впоследствии вернулся в Россию и в 1550 г. упоминается как сын боярский по Стародубу – своему родовому имению. В 1559 г. он был одним из воевод в Казани.

Видная военная служба первого поколения Ромодановских не сумела значительно выдвинуть этот род. Из внуков и правнуков родоначальника выделяются только князья Антон Михайлович и Федор Борисович. Князь Антон Михайлович участвовал в церемонии первой свадьбы Ивана IV, а в 1550 г. был зачислен в московское дворянство (по 3-й статье). В 1562 г. он был послом в Данию. В 1564 г. в числе других воевод послан в погоню за ханом Девлет-Гиреем, разорившим Рязанскую землю. В 1574–1576 гг. – воевода в Васильсурске, а в 1579 г. – в Серпухове. Князь Федор Борисович, сын литовского пленника Бориса Васильевича, начал военную карьеру воеводой в 1537 г. Участвовал в неудачном Казанском походе 1549 г., а после строительства Свияжска был оставлен в нем «годовать» третьим воеводой. Впоследствии он получил боярский чин, но ничем особенным себя не проявил.

В конце XVI в. Ромодановские постепенно отошли на вторые роли. В начале опричнины, как и многие другие потомки удельных князей Северо-Восточной Руси, Ромодановские попали в опалу, были лишены своих родовых вотчин и сосланы в Казань «на житие». В казанской ссылке оказались князья Иван Борисович, Никита Иванович и Афанасий Андреевич Нагаев Ромодановские. Разделили эту участь и другие потомки Стародубских князей – Стригины-Ряполовские, Пожарские, Гагарины, Ковровы, Кривоборские, а также несколько сотен князей Ярославских, Ростовских, Оболенских и нетитулованные дворяне и дети боярские.

Казанская ссылка 1565 г. решала для Ивана Грозного две важные задачи. Во-первых, во владение царя переходили обширные, хотя и разрозненные, вотчины опальных в центральных уездах страны. Во-вторых, ссыльные были одними из первых русских поселенцев в новоприобретенном крае, и таким образом, решалась проблема русификации Казанской земли.

Князь Андрей Курбский неоднократно обвинял царя в стремлении захватить себе чужие земли и богатства. Это несомненно было так. О земельных богатствах одного из семи сыновей князя Василия Федоровича Ромодановского – князя Ивана Телеляша – подробно говорилось выше.

На конфискованных землях царь мог посадить тех людей, в чьей верности не сомневался. Облагодетельствованные тираном, они служили бы ему лучше, чем местные старинные землевладельцы. Лишая потомков удельных князей их старых вотчин, Иван Грозный разрывал сложившиеся веками связи между крестьянством и старинными вотчинниками. Князья лишались не только обеспечения, но и остатков былого чувства независимости и самостоятельности, превращаясь в бесправных холопов царя.

В число земель, конфискованных Иваном Грозным, попало и Ромоданово. Оно в духовной грамоте (завещании) Ивана Грозного упоминается как царское владение. Соседние восемь сел (в том числе и выше упоминавшиеся Татарово и Никольское), принадлежавшие разным представителям рода Ромодановских, также перешли к царю.

Современники событий, немцы И. Таубе и Э. Крузе, свидетельствуют о тех лишениях, которым подверглись казанские ссыльные: «Представители знатных родов были изгнаны безжалостным образом из старинных унаследованных от праотцов имений, так что они не могли и не имели права взять с собой даже движимое имущество и вообще ничего из своих имений… Они были переведены на новые места, где им были указаны поместья. Их жены и дети были также изгнаны и должны были идти пешком к своим мужьям и отцам, питаясь в пути подаянием. Это тиранство он (царь. – С. Ш.) облекал в такую видимость, будто эти несчастные тяжко перед ним провинились».

Впоследствии царь простил часть опальных и даже вернул им родовые земли, а другим – предоставил новые земли. Однако прежнее чувство наследственного владельца у большинства бывших казанских ссыльных было отбито навсегда. Ведь даже свои родовые земли они получили обратно из рук государя, который имел теперь полное право отобрать их обратно.

Дальнейшая судьба рода связана с сыновьями князя Петра Борисовича Ромодановского Меньшого, младшего сына Бориса Васильевича. Князья Григорий и Иван Петровичи начали военную службу в 1580-х гг. Это было время тишины и спокойствия, особенно по сравнению с бурным грозненским царствованием. На престоле сидел «кроткий» и «тихий» Федор Иванович, более преданный молитвам и богомольям, нежели государственным делам. Управление страной крепко держал в руках проницательный и дальновидный шурин царя – Борис Федорович Годунов. Одаренный способностями государственного деятеля и тонкого политика, Годунов в первые годы после кончины Ивана Грозного сумел устранить своих политических противников и занять положение правителя при безвольном и апатичном царе Федоре. В управлении государством при царе Федоре Борису Годунову удалось добиться больших успехов – как во внутренней, так и во внешней политике. Укрепление международного престижа, борьба с южной угрозой, активная внешняя политика на севере и наступление на Сибирь требовали столь же мощного напряжения народных сил, как и в предыдущие эпохи. Служилое сословие по-прежнему несло все тяготы многочисленных войн и столкновений с врагами Отечества.

Впервые князь Григорий Петрович упоминается в разрядах в 1583 г. как «сборщик» ратных людей для похода на шведов, а князь Иван Петрович – в 1588 г. как второй воевода в Одоеве, в полках, собранных на случай вторжения татар. С этого времени и начинается долгая ратная служба обоих: командование полками на «крымской украйне» (в Михайлове, Дедилове, Орле, Крапивне, Туле, Ливнах, Серпухове), участие в Русско-шведской войне, местнические столкновения с другими воеводами – такова основная канва деятельности братьев в 1580 – начале 1600-х гг.

В 1590 г. во время шведской войны оба брата были назначены командовать военными отрядами при штурме Нарвы. Князю Григорию поручалось идти на приступ с лестницами к угловой башне, а князю Ивану – к средней башне. Приступ состоялся 19 февраля, но крепость устояла. В бою оба брата получили ранения.

Немалое место в служебной карьере братьев занимали местничества.

За свою карьеру князь Григорий Петрович Ромодановский местничался 21 раз. Первый раз – в 1589 г., последний – уже в чине боярина – в 1622 г. В числе его противников были известные деятели того времени – боярин князь Д. И. Хворостинин (по отзыву Флетчера, «старый и опытный воин», сыграл решающую роль в разгроме Девлет-Гирея под Москвой в 1572 г.), окольничий Петр Федорович Басманов (фаворит Бориса Годунова и Лжедмитрия I, убитый во время майского восстания 1606 г.), боярин князь Юрий Яншеевич Сулешов (о нем см. в очерке о Сулешовых), боярин Иван Никитич Романов (дядя будущего царя Михаила Федоровича), князь Дмитрий Михайлович Пожарский (однородец Ромодановского, глава Второго ополчения). Решения большинства местнических судов по столкновениям Г. П. Ромодановского со своими «сослуживцами» неизвестны; из тех, которые известны, – большую часть он проиграл, но все равно упорно продолжал требовать «обороны» в обиде и утверждать, что имеет право быть выше такого-то. Столько же (22 раза) за свою более короткую службу местничался и младший из братьев – князь Иван.

Столь высокая активность в местнических столкновениях происходила вовсе не от склочного характера обоих братьев. Выбыв из высшего слоя «государева двора» вследствие казанской ссылки при Иване Грозном, Ромодановские пробивали себе путь наверх, стремясь восстановить утраченные позиции. Забегая вперед, скажем, что это им удалось, и во многом благодаря деятельности Григория и Ивана Петровичей. Представители других фамилий сами пробивались к вершине и не собирались пускать вперед себя Ромодановских, потомков некогда влиятельного, но утратившего свои позиции в середине XVI в. рода. С аналогичной проблемой сталкивался и «спаситель Отечества» князь Д. М. Пожарский, родич Ромодановских. Его отец и дед и вовсе не служили по «московскому списку», поэтому в местнических делах князю Дмитрию Михайловичу приходилось туго. В 1602 г. в споре с князем Б. М. Лыковым он, не имея возможности опираться на заслуги своих прямых предков, приводил в свою пользу «случаи» служб своих родичей – Ромодановских, Татевых и Хилковых.

И хотя позднее (1622) Г. П. Ромодановский сам вступил в спор с Пожарским, в столкновениях с другими родами они помнили о своем общем происхождении.

Внешнее спокойствие и благополучие 1580–1590-х гг. было обманчивым. Глубокие противоречия и кризисы, порожденные тиранией Ивана Грозного, подспудно разрастались и ждали своего часа, чтобы вырваться наружу разгулом анархии, русским бунтом, «бессмысленным и беспощадным», грозящим уничтожить и само Российское государство. Тяжелым наследием грозненского царствования был не только социально-экономический упадок, но и династический кризис. Наследник Грозного, царь Федор Иванович, был слаб здоровьем; от брака с Ириной Годуновой здоровых детей у него не рождалось. Со смертью единственной дочери царя, Феодосии (1594), надежды на продолжение царского рода по линии Федора угасли. Оставался младший сын царя – царевич Дмитрий, – отправленный Годуновым на «удел» в Углич (фактически сосланный). Ко времени кончины Ивана Грозного царевичу было всего два года, но Годунов и другие участники дворцовой борьбы за власть опасались, что Нагие (братья матери царевича) могут использовать его права на престол и возьмут верх. Шло время. Царь Федор тихо угасал. Годунов правил страной и лелеял мысль о верховной власти в случае кончины бездетного царя. Угличский изгнанник представлял для правителя большую опасность. Его воцарение грозило Годунову потерей не только влияния, но и головы.

15 мая 1591 г. в Угличе при загадочных обстоятельствах скончался от ножевой раны царевич Дмитрий. Официальное заключение следственной комиссии о гибели царевича в результате несчастного случая при игре в ножик не успокоило взбудораженные умы. Обвинение Годунова в организации убийства широко распространилось в народе, и уже никакие меры правителя спасти свою репутацию не имели успеха. В то же время, кончина царевича Дмитрия расчистила Годунову путь к престолу. 6 января 1598 г. скончался царь Федор Иванович. На Избирательном соборе 1598 г. Борис Годунов был избран царем и принял царский венец. На некоторое время все успокоилось и пошло по-старому, но страшное бедствие – голод – зажгло пламя гражданской войны. Началась пора тяжких испытаний России – Смутное время.

В 1602 г. в Литве объявился человек, объявивший себя чудесно спасшимся царевичем Дмитрием Ивановичем. Правительство Бориса Годунова быстро провело розыск и установило истинное имя самозванца – Юрий Богданович Отрепьев, в монашестве Григорий, бывший инок московского Чудова монастыря, ранее – боевой холоп бояр Романовых. Однако все попытки Годунова противостоять самозванческой интриге оказались тщетны. Лжедмитрию I (так принято именовать первого русского самозванца) удалось собрать войско, и в 1604 г. он вторгся на территорию России.

Скоропостижная смерть Бориса Годунова решила исход противостояния. В царской армии поднялся мятеж, и она перешла на сторону самозванца. В июне 1605 г. Лжедмитрий I вступил в Москву и занял престол. Царствование самозванца было недолгим – пренебрежением к русским обычаям он быстро восстановил против себя практически все сословия государства. В мае 1606 г. заговор, созревший в боярской среде, увенчался успехом – Лжедмитрий I был убит, а на трон сел глава заговорщиков – боярин князь Василий Иванович Шуйский, права которого основывались на его происхождении. Шуйские были второй по старшинству ветвью Рюриковичей, после московских князей. Известно только о двух службах Ромодановских при Лжедмитрии I. 13 апреля 1606 г. князь Г. П. Ромодановский «сказывал боярство» кравчему князю Б. М. Лыкову, а 8 мая на злосчастной свадьбе самозванца с Мариной Мнишек князь И. П. Ромодановский был в числе участников свадебного «поезда».

Воцарение нового государя не успокоило страну. Города «южной украйны» поднялись против боярского царя, подняв знамена в очередной раз «чудесно» спасшегося «Дмитрия». Правда, истинного царя пока никто не видел, но князь Г. П. Шаховской (один из противников И. П. Ромодановского по местническим спорам), засев в Путивле, писал от имени «царя Дмитрия Ивановича» грамоты и запечатывал их печатью, украденной во время майских беспорядков 1606 г. Вскоре во главе сил, враждебных Шуйскому, встал Иван Болотников – талантливый и энергичный военачальник, выходец из боевых холопов, как и Лжедмитрий I.

Василий Шуйский двинул против мятежников верные ему силы. Уже летом 1606 г. на Северщину было отправлено войско во главе с князем Ю. Н. Трубецким. Сторожевой полк возглавлял князь Г. П. Ромодановский, к тому времени пожалованный в окольничьи. В боях с Болотниковым войско Трубецкого потерпело поражение. Его причиной было дезертирство ратных людей. Воеводы отступили к Орлу и стали ждать подкрепления. 22 сентября на реке Угре царская рать нанесла поражение Болотникову, но вновь отступила – теперь уже к Москве – из-за восстания соседних городов.

В обороне Москвы от Болотникова и последовавшей за ней осаде мятежников в Калуге Ромодановские не упоминаются. Воспользовавшись оплошностью воевод, Болотников в мае 1607 г. перешел в Тулу, гораздо лучше укрепленную, чем Калуга. В Туле в то время уже обосновался союзник Болотникова – «царевич Петр», новый самозванец, появившийся у терских казаков. Царь Василий предпринял общее наступление и осадил Тулу. В составе многочисленного войска вторым воеводой в передовом полку к Туле выступил и князь Григорий Петрович. В октябре 1607 г. Тула капитулировала, вожди мятежников – Болотников и Лжепетр – были казнены, Шаховского пощадили и сослали на Кубенское озеро.

В то время, когда князь Григорий Петрович сражался против Болотникова и Лжепетра, его брат, князь Иван, нашел свою смерть на другой окраине государства. В 1607 г. он был отправлен послом в Персию и на обратном пути погиб. Источники сообщают различные версии его гибели. Согласно одной из них, Ромодановский был убит калмыками, согласно другой – казнен Лжепетром в Царицыне, наконец, согласно третьей, наиболее вероятной, – погиб от рук другого самозванного «царевича» – Ивана-Августа – в Астрахани. При царе Алексее Михайловиче племянник князя И. П. Ромодановского князь Григорий Григорьевич добавил свою фамилию родовым прозвищем Стародубский. Царю это показалось неприличным, и он запретил князю Григорию писаться Ромодановским-Стародубским. На это тот подал челобитье: «Прислана твоя, великого государя, грамота, написано, чтоб мне впредь Стародубским не писаться. До твоего указа я писаться не стану, а прежде писался я для того: тебе, великому государю, известно, князишки мы Стародубские, а предки мои и отец и дядя писались Стародубские-Ромодановские (это не совсем соответствует действительности. – С. Ш.), да дядя мой князь Иван Петрович в Астрахани за вас, великих государей, пострадал от вора лжеименитого Августа, по вашей государской милости написан в книгу, и, страдания его объявляя, на соборное воскресение поминают Стародубским-Ромодановским. Умилосердись, не вели у меня старой нашей честишки отнять». Государь внял челобитью.

Смута разрасталась. На место Болотникова и Лжепетра появился из Литвы Лжедмитрий II. Под его знамена встали поляки, литовцы, казаки, русские, татары. Огонь гражданской войны с окраин перекинулся на центральную часть государства. Летом 1608 г. Лжедмитрий II, разбив царских воевод, встал лагерем в подмосковном селе Тушино (отсюда и данное ему современниками прозвище Тушинского Вора).

В сражениях с Тушинским Вором князь Г. П. Ромодановский возглавлял передовой полк. Бои шли на окраинах Москвы, на реках Ходынке и Пресне. Натолкнувшись на упорное сопротивление царских войск, самозванец решил блокировать Москву и отправил военные отряды на север и северо-восток с тем, чтобы лишить Василия Шуйского поддержки верных ему областей. К Троице-Сергиеву монастырю был послан литовский гетман Ян-Петр Сапега. Против Сапеги царь отправил войско во главе со своим братом, князем Иваном Шуйским. Передовой полк, как и прежде, возглавлял Григорий Ромодановский. Войска сошлись под селом Воздвиженским, в 10 верстах от Троицы. Во время боя дрогнул воевода сторожевого полка Федор Головин, и царские отряды были разгромлены. Летопись отмечает, что в сражении «многую храбрость и мужество показал» князь Григорий Ромодановский. Погиб в бою, сражаясь рядом с отцом, князь Андрей Григорьевич. Сам князь Григорий Петрович был ранен. Воеводы отступили к Москве.

В обороне Москвы от тушинцев зимой 1608 – весной 1609 г. князь Григорий Петрович защищал Петровские ворота. В 1609 г. мы видим Ромодановского воеводой в Кашире. Вокруг было неспокойно. Коломну осаждали тушинцы, на Коломенской и Владимирской дорогах хозяйничал разбойник Салков. Но с севера уже шел на помощь Москве со шведской подмогой князь М. В. Скопин-Шуйский, а по Волге поднимался с верными царю войсками боярин Ф. И. Шереметев. В марте 1610 г. Скопин-Шуйский освободил Москву от блокады тушинцев. Тушинский лагерь распался, а самозванец бежал в Калугу. Торжество царя было преждевременным, вскоре неожиданно умирает Скопин-Шуйский, и доверие к царю Василию, которого подозревали в отравлении своего родственника из-за боязни потерять трон, резко падает. С запада в Россию вторгся польский король Сигизмунд III, а в Калуге активизировался Лжедмитрий II.

В это время вспыхнул мятеж в Коломне. Несмотря на сопротивление воевод, город передался Лжедмитрию II. Пламя мятежа перекинулось и в Каширу. Летопись отмечает, что князь Ромодановский не хотел присягать «вору», и едва не был убит горожанами. Понимая, что нет смысла более сопротивляться, воевода присягнул самозванцу. Пленником князь Ромодановский был отправлен к Лжедмитрию II с повинной.

Неизвестно, как удалось Ромодановскому покинуть лагерь Лжедмитрия II, но в 1611 г. он был в Москве. К этому времени царь Василий Шуйский был низложен, а боярское правительство в Москве (Семибоярщина), опасаясь взятия города войсками Лжедмитрия II, заключило договор с поляками о призвании на престол польского королевича Владислава. Бояре впустили в город польское войско во главе с гетманом Станиславом Жолкевским. Успокоения стране это не принесло. В конце 1610 г. под Калугой был убит Лжедмитрий II. Его воеводы разбрелись по стране, убивали и грабили мирное население. Гетман Сапега попытался захватить Москву, но отошел и двинулся под Переяславль-Залесский. В погоню за ним из Москвы боярское правительство отправило князя Григория Ромодановского и других воевод, но Сапега разгромил русские войска.

В Москве установилась власть польской администрации во главе с королевским наместником А. Гонсевским. Ромодановский принадлежал к тем, кто считал нужным сотрудничать с поляками. В совместном русско-польском правительстве он вершил суд между поляками и русскими «в мелких делах». Между тем в стране поднималось движение, направленное против захватчиков. В январе 1611 г. в Рязани стало собираться Первое ополчение во главе с П. П. Ляпуновым, поставившее себе целью освободить столицу от поляков. Первое ополчение распалось, так и не сумев взять Москву, но на его место пришло Второе ополчение из Нижнего Новгорода во главе с князем Д. Пожарским и К. Мининым. В августе 1612 г. Второе ополчение осадило Москву. Вскоре поляки удерживали лишь Китай-город и Кремль, а 22 октября были выбиты и из Китай-города. Положение польского гарнизона и других кремлевских «сидельцев» было ужасным: «…и запасы своими конечно оскудеша, всякое скверно и нечисто ядяху, и сами себя тайно побиваху, и друг друга съедаху, и ослабеша от глада, измроша от глада мнози…» Вероятнее всего, Г. П. Ромодановский, как и другие участники русско-польского правительства, перенес все ужасы осады.

26 октября поляки капитулировали. В Москве собрался Избирательный собор, на котором 21 февраля 1613 г. был провозглашен царем Михаил Федорович Романов. На избирательной грамоте царя Михаила стоит подпись Ромодановского. При новом царе Ромодановский занял одно из видных мест. В 1615 г. он был отправлен на съезд с крымскими послами, а в следующем году пожалован в бояре. Во время похода королевича Владислава на Москву в 1618 г. Ромодановский был в числе воевод, руководивших обороной города. В 1623–1626 гг. он воеводствовал в Великом Новгороде, вел переговоры со шведами, используя титул «наместника Брянского».

Скончался князь Григорий Петрович в 1628 году. Отпевал старого воеводу патриарх Филарет в церкви Преображения Господня на Тверской улице.

Князь Григорий Петрович был отцом восьми сыновей: Андрея (убит 1608), Василия Большого, Ивана Большого, Петра, Василия Меньшого (ум. 1671), Федора (ум. 1689), Ивана Меньшого и Григория (убит 1682). Трое из них (Василий Меньшой, Федор и Григорий) сделали видную карьеру и достигли боярского чина, остальные служили стольниками и воеводами. Наиболее знаменит младший из сыновей князя Григория Петровича – князь Григорий Григорьевич, унаследовавший воинское мужество отца.

Служба князя Григория Григорьевича Ромодановского тесно связана с активизацией внешней политики России при царе Алексее Михайловиче. В результате польской и шведской интервенции в годы Смуты Россия лишилась значительной части западных территорий. При преемнике царя Михаила государство окрепло, а Речь Посполитая, напротив, раздиралась внутренними противоречиями и слабела. С 1620-х гг. государство сотрясали казацкие мятежи. Казаков, оборонявших южные рубежи королевства от татар и турок, начиная с конца XVI в., угнетали местные магнаты, стремившиеся низвести казачество до уровня крепостного крестьянства. Преследовалась и православная вера казаков. Отчаявшись достичь компромисса, казаки в 1648 г. подняли восстание, во главе которого стоял Богдан Хмельницкий. Из Москвы внимательно следили за ходом событий, но вмешиваться в войну не спешили.

Только в 1653 г., после усиленных просьб казаков «принять их под государскую великую руку», царь созвал Земской собор, на котором было решено принять «Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское с городами и землями их» в российское подданство. На Украину для приведения новых подданных к присяге было отправлено посольство во главе с боярином В. В. Бутурлиным. В составе посольства на Переяславскую раду находился и стольник князь Григорий Григорьевич Ромодановский. Это была его первая служба. Уже с самого начала своей карьеры судьба Ромодановского оказалась сопряженной с борьбой России за Украину.

В следующем году началась война. Царь Алексей Михайлович сам выступил против неприятеля во главе войска. В «царском полку» среди сотенных голов (младших офицеров) упоминаются князья Федор и Григорий Ромодановские. В августе того же года князь Григорий в составе отряда князя Ф. Ф. Куракина участвовал в походе на Дубровну. Это была первая боевая операция молодого головы, и можно полагать, что он зарекомендовал себя хорошим воином. С этого времени имя князя Григория Ромодановского постоянно упоминается в сводках о походах и сражениях.

1 марта 1655 г. вместе с боярином Бутурлиным Ромодановский был отправлен в Белую Церковь для соединения с войском Хмельницкого. Поход был успешным, воеводы захватили несколько городов, глубоко вторглись в Галицию, осадили Львов. 18 сентября князь Ромодановский, командуя отдельным отрядом, разгромил польского гетмана Станислава Потоцкого и захватил Слонигородок. За победу над гетманом Ромодановский был пожалован в окольничьи, приглашен к «государеву столу», получил в награду кубок, шубу и «придачу» к денежному окладу.

В 1656–1657 гг. Ромодановский служил воеводой в Белгороде. Белгород был крепостью на южной окраине Московского государства, центром целого военного округа – Белгородского разряда. Это назначение было весьма ответственным. Однако впереди князя Григория Григорьевича ждали еще более важные «службы».

После смерти Б. Хмельницкого казаки избрали его преемником Ивана Выговского. Этот выбор был сделан без ведома Москвы и сильно расстроил царя. Желая внушить казакам должное уважение и обеспечить контроль над ситуацией на Украине, царь отправил к Выговскому представительное посольство во главе с одним из наиболее видных воевод – князем А. Н. Трубецким. Посольство подкреплялось значительными военными силами, которыми командовали князь Г. Г. Ромодановский и В. Б. Шереметев. Ромодановский вступил на Украину и занял Переяславль и Пирятин. Выговский, не имея возможности оказать сопротивление, был вынужден явиться на переговоры к Ромодановскому. Гетман смирился и даже согласился на водворение московских воевод в украинские города.

Смирение Выговского было ложным. В 1658 г. он изменил России и заключил Гадячский мир с Польшей, признав над собой власть короля. В поход на Украину вновь отправились полки во главе с князьями Ф. Ф. Куракиным и Г. Г. Ромодановским. Они восстановили власть царя над Левобережной Украиной, не оказавшей почти никакой поддержки мятежному гетману. Немногочисленные попытки сторонников Выговского оказать сопротивление русским войскам Ромодановский подавлял без труда.

В следующем году князь захватил и сжег крепость Борзну, затем, соединившись с Куракиным, разгромил Выговского под Нежином. Гетман бежал в Польшу, а на его место был избран сын Богдана Хмельницкого – Юрий. В Переяславле во время утверждения нового гетмана находился с полками Григорий Ромодановский.

Встреча победоносного воеводы в Москве была торжественной. В январе 1660 г. сам царь встречал полки Ромодановского за Калужскими воротами и пожаловал воеводу «к руке». Беспрецедентное проявление царской милости было признанием выдающихся заслуг князя в покорении Украины. Богатые награды – шуба на золотом атласе, кубок, придачи к окладу (80 рублей и «на вотчину» 600 ефимков (золотых монет)) – ожидали князя в Москве. Однако отдохнуть от ратных трудов ему не удалось, уже через три дня он скакал в Белгород, снова приняв должность тамошнего воеводы. Украина опять забурлила, и Ромодановского ждали новые походы.

На этот раз изменил Москве Юрий Хмельницкий. В союз с ним вступили крымские татары. Ромодановский ограничивался оборонительной стратегией – таков был приказ Москвы. Тем временем на Украине взяли верх сторонники России. Хмельницкий был изгнан, но летом 1662 г. вернулся с новым войском и осадил Переяславль. Князь Григорий Григорьевич в союзе с верным Москве гетманом Самко выступил против изменника.

Русские войска в жестоком бою захватили укрепленный лагерь Юрия Хмельницкого под Каневом и наголову разгромили его полки. Самому незадачливому гетману чудом удалось избежать плена. Ромодановский отошел за Днепр, предоставляя казакам самим разбираться, кого они желают видеть своим гетманом.

Братоубийственная война на Украине продолжалась. Летом 1663 г. гетманскую булаву принял кошевой Запорожского войска Иван Брюховецкий. Его власть распространялась только на Левобережную Украину. На Правобережье считался гетманом Павел Тетеря, которого поддерживали польский король и крымский хан. Король Ян Казимир вторгся на Украину, но не смог удержаться и в январе 1664 г. двинулся на север, против русских сил. Навстречу ему к Глухову подошел Ромодановский. Битва продолжалась целый день, и король принял решение отступать. Московские полки преследовали польское войско. Ромодановский накрыл огнем пушек переправу королевских войск через Десну. Ян Казимир отступил с большими потерями.

Ромодановский вернулся к руководству Белгородским разрядом. В 1665 г. он был пожалован в бояре и три следующих года провел в Москве. В 1667 г. был заключен Андрусовский мир с Польшей, закрепивший за Московским государством обширные западнорусские и белорусские территории. Левобережная Украина признавалась владением царя, Правобережная с Киевом – короля.

Брюховецкий, потеряв надежду на помощь Москвы в борьбе с новым гетманом Правобережной Украины Петром Дорошенко, обратился к турецкому султану. В Москву стали проникать известия, что Брюховецкий намеревается передаться в турецкое подданство. В январе 1668 г. гетман начал изгонять московских воевод из украинских городов. Князь Григорий Григорьевич был снова призван к полкам. В марте он находился уже в Белгороде. Тем временем Брюховецкий был убит, а Дорошенко объявил себя гетманом обеих частей Украины. На Левобережье он отправил наказным гетманом Демьяна Многогрешного.

В сентябре 1668 г. Ромодановский освободил от осады Нежин и Чернигов, где оборонялись московские воеводы. Многогрешный вступил в переговоры с воеводой и изъявил желание служить России. В январе 1669 г. в Глухове, на дворе боярина и воеводы князя Григория Ромодановского, состоялось избрание Многорешного гетманом Левобережной Украины. Временное спокойствие было достигнуто. Новая смута началась в 1672 г. Казацкие старшины обвинили гетмана в тайных сношениях с Дорошенко и желании перейти на сторону султана. Многогрешный был арестован и отправлен в Москву. Для решения вопроса о новом гетмане на раду в Конотоп прибыли боярин Ромодановский и воевода Иван Иванович Ржевский.

Вероятно, Ромодановский оказал решающее влияние на выбор нового гетмана. Им стал генеральный судья Иван Самойлович. Надвигалась война с могущественной Турцией, и боярин стремился утвердить на Украине верного и сильного союзника. Как показало дальнейшее развитие событий, гетман не ошибся.

В украинских делах все более и более ощущалось турецкое влияние. В 1672 г.

Дорошенко принял турецкое подданство. Османская империя обратилась против Польши. Огромная турецкая армия вторглась в южные пределы Речи Посполи-той и разгромила поляков. Турки взяли Каменец. Король был вынужден уступить Подолию. Теперь угроза нависла и над Левобережной Украиной. Московское правительство стремилось обойтись без войны, однако армию Ромодановского держало на Днепре. Воеводе предписывалось вести переговоры с Дорошенко, стараясь переманить его на свою сторону, но на правый берег не переходить.

Война началась в 1674 г. Русские полки и казаки Самойловича разбили Дорошенко, захватили его столицу – Чигирин и другие города. Но перед турецко-татарским войском Ромодановский и Самойлович отошли за Днепр и укрепились. Боевые действия этого года стали прелюдией к грядущим сражениям за Чигирин.

Летом 1676 г., повинуясь царскому приказу, Ромодановский выступил в сторону Чигирина. В начале похода из 52 тысяч ратников, числившихся по «наряду», налицо было всего 32 тысячи. Отдельные отряды вливались в войско по ходу движения. Дорошенко сдался на милость победителя и прибыл в Москву, где был прощен. Длительная борьба за Украину подходила к концу. Теперь под властью нового московского государя – Федора Алексеевича – находились обе части Украины. Особое значение имел Чигирин – ключевой стратегический центр Правобережья. Однако это завоевание еще предстояло удержать.

В июне 1677 г. турецкая армия Ибрагим-паши, соединившись с крымской ордой Селим-Гирея, двинулась от Днестра к Чигирину. По разным сведениям, численность объединенного войска колеблется от 200 до 100 тысяч человек. В Чигирин был срочно отправлен генерал-майор Афанасий Федорович Траурнихт со стрелецкими полками. Он приказал укреплять город, расставлять войска по стенам крепости. Стрелецко-казацкое войско, защищавшее Чигирин, насчитывало 10 тысяч человек. Ибрагим-паша полагал, что одно появление его огромной армии так испугает гарнизон Чигирина, что тот сразу сдастся. В турецком войске находился и Юрий Хмельницкий, рассылавший призывы к казакам с требованием подчиниться султану.

Чигирин оказал решительное сопротивление туркам. Штурмы и бомбардировки в первые недели осады унесли тысячу человек из числа защитников. В ночь с 26 на 27 августа 80-тысячная армия Ромодановского и Самойловича под прикрытием артиллерии форсировала Днепр и с ходу вступила в сражение. Непрерывный бой продолжался до 29 августа. Турки и татары пытались сбросить русско-казацкое войско в Днепр, но не выдержали натиска и сами обратились в бегство. На протяжении пяти верст Ромодановский преследовал неприятеля. В тот же день Ибрагим-паша отступил из-под Чигирина, бросив осадные орудия. Вскоре турки покинули Украину. Победа была блестящей. Турки потеряли около 20 тысяч человек, армия Ромодановского – две с половиной тысячи. Битва на Днепре явилась одной из вершин полководческого искусства князя Григория Ромодановского.

Восстановив чигиринские укрепления, ушла с Правобережной Украины и армия Ромодановского. Российское правительство заняло оборонительную позицию, ожидая, какой урок извлечет из чигиринского поражения своей армии Мухаммед IV.

Султан был в гневе. Он заточил Ибрагим-пашу в тюрьму, лишил престола и сослал Селим-Гирея. Турция готовилась к новой войне. Во главе стотысячной армии встал великий визирь Мустафа-паша. Еще пятьдесят тысяч вел с собой новый крымский хан Мурад-Гирей.

В Москве осознали неизбежность новой войны и приняли необходимые меры. Под командованием Ромодановского было сосредоточено около 75 тысяч человек. Это были лучшие части русского войска – рейтарские, драгунские и солдатские полки «иноземного строя», организованные и вооруженные по принципу европейских армий, отборные «приказы» московских стрельцов. Под началом гетмана Самойловича находилось 50 тысяч казаков, включая ополченцев. Был усилен гарнизон Чигирина, общая численность которого составила 12 тысяч человек, в основном казаков, но были также стрельцы, солдаты и драгуны. Во главе обороны были поставлены воевода Иван Ржевский и полковник Патрик Гордон, шведский выходец.

Гордон оставил подробный дневник обороны Чигирина (о себе он говорит в третьем лице). Согласно дневнику Гордона, турки прибыли под Чигирин 9 июля, а на следующий день начали боевые действия. Обратимся к этому документу:

«10-го на рассвете турки начали стрельбу с двух батарей, соединенных ими как раз против середины больверка кронверка, и с третьей, устроенной против города около холма и уставленной пушками. Они стреляли безостановочно, целя прямо в бойницы и бруствер… Гарнизон также усиленно стрелял в осаждавших из ружей и пушек, но русские канониры не были достаточно искусны. Около 3 часов пополудни был убит подполковник Александр Ландельс из драгунского полка Гордона осколком бомбы, упавшей на валу саженях в 40 от него; это был исправный и бравый воин. Часа через два после этого был убит на валу пушечным ядром Станислав Боровец, лейтенант драгунского полка Гордона. Сам Гордон был контужен в левую руку между плечом и локтем щепкой, отбитой пушечным ядром… В этот день было убито 27 солдат и несколько офицеров и около 40 человек ранено большей частью гранатами и щепками; в город и замок попали 278 ядер и 88 бомб…

В ночь на 11-е турки устроили еще 3 батареи; одна из которых с 5 пушками, а другая с 2 были направлены на город; третья же, на которой было 3 картауны, прямо на исходящий угол среднего больверка; турки усиленно стреляли весь день и сделали несколько проломов в бруствере; ночью Гордон велел заполнить их. Турки разбили у двух пушек лафеты, взорвали одну пушку и разрушили несколько бойниц… Янычары стреляли из своих траншей в бойницы настолько удачно, что ни один русский не мог выглянуть, не подвергаясь опасности быть убитым. В этот день в замке было убито 18 человек и ранено 25. В город и замок попало 468 ядер и 246 бомб…»

На следующий день осажденные предприняли вылазку: «Гордон обещал каждому из своих солдат, который захватит знамя или пленника, 5 руб. из своего кармана; впрочем, он наперед знал, что немногим рискует. Итак, 3000 человек был отдан приказ сделать в 3 часа пополудни вылазку из разных мест. Они дошли до траншей, вогнали в них после храброго сопротивления турок и нанесли им сильное поражение. Захвачено было также два знамени, которые, однако, были так изодраны русскими и казаками (так как каждый хотел принести их), что невозможно было решить, кому принадлежала обещанная награда. Между тем турки сделали вылазку из своих траншей, находившихся около холма, и принудили русских поспешно отступить, причем у русских было убито 2 стрелецких капитана и 11 рядовых, а ранено 27 человек…»

День за днем, под артобстрелом, в вылазках, восстановлении разрушенных укреплений и отражении турецких атак шла оборона Чигирина. Гарнизон постепенно таял. 3 августа был убит бомбой наместник города Иван Ржевский, и Гордон – к тому времени неоднократно раненый – принял главное командование. 11 августа турки прорвались в город и захватили его, осаждавшие отступили в Чигиринский замок. Гордон отмечает, что воинский дух защитников Чигирина слабел, под градом ядер и бомб, ежедневно теряя своих товарищей, они надеялись на скорую помощь главных сил, но не получали ее. «Русские солдаты, – пишет Гордон, – совсем потеряли мужество после бесплодных вылазок последних нескольких дней, турки же, напротив, значительно ободрились».

Что же делал в это время боярин Ромодановский? Почему отчаянные призывы чигиринского гарнизона о помощи оставались безответными? Войско Ромодановского и Самойловича перешло Днепр 12 июля и укрепилось на правом берегу. Однако турецкая армия была столь велика, что могла вести боевые действия и под Чигирином, и по всему фронту расположения армии Ромодановского. В сражении с крымско-турецкой армией боярину удалось одержать победу. Но 15 июля турецкая и крымская конница вновь появилась перед русским лагерем. Главнокомандующий не предпринимал решительных действий. Причиной этого был царский приказ не наступать вплоть до прихода подкрепления – князя Каспулата Черкасского с калмыками и служилыми татарами. Ромодановский ждал, а между тем положение Чигирина осложнялось. Наконец, 28 июля Черкасский прибыл в русский лагерь, через два дня главнокомандующий перешел в наступление. В жестоком бою русские захватили Стрельникову гору – господствующую местность, на которой стояла турецкая артиллерия, препятствовавшая русским подойти к Чигирину. Решающую роль в сражении сыграли «выборные» солдатские полки под командованием Аггея Шепелева и Матвея Кравкова. Взяв Стрельникову гору, русские немедленно установили на ней свои орудия и нанесли их огнем значительный урон туркам, в беспорядке отступавшим за реку Тясьмин. Около восьми тысяч турок погибли под огнем русской артиллерии и в давке у переправы.

4 августа Ромодановский встал лагерем в двух верстах от Чигирина. К этому времени у него уже был приказ в случае невозможности дальнейшей обороны вывести из Чигирина войска, разрушив городские укрепления. Вступать в генеральное сражение главнокомандующий счел рискованным – слишком невыгодными были условия местности. Он продолжал надеяться на стойкость защитников Чигирина и отправил в город еще шесть тысяч стрельцов и казаков. Однако оборона города была прорвана многочисленными подкопами и минами турок. Ромодановский посылал новые и новые отряды в Чигирин, но это уже не могло переломить ситуацию. Приходилось думать не о Чигирине, а о спасении всей армии, и главнокомандующий отдал приказ оставить город. Ожесточенно сопротивляясь, защитники постепенно вышли из Чигирина, для многих отступление превратилось в паническое бегство – прорывались через турецкое наступление, переплывали Тясьмин. Всего же при отступлении из Чигирина погибло около 600 человек.

Гордону удалось сжечь часть запасов и установить зажженные фитили в мушкетных бойницах. Успели ли русские поставить мины в пороховом складе или он взорвался в общем пожаре или от небрежности – неясно, но ворвавшиеся в замок турки в буквальном смысле взлетели на воздух от огромного взрыва. При этом погибло четыре тысячи человек. Мустафа-паша получил вместо города горящие развалины. «Так был защищен и потерян Чигирин; он был оставлен, но не покорен», – пишет Гордон.

Собрав защитников Чигирина, русская армия укрепилась обозами и двинулась к Днепру. Повторилась ситуация, возникшая перед оставлением Чигирина. Русские полки встали укрепленным лагерем на правом берегу и вели постоянные бои с турками и татарами. 19 августа Ромодановский предпринял наступление, но, дойдя до турецкого лагеря и не имея сил для штурма, русские отступили. Войска готовились к новому сражению, но неожиданно на следующий день турки снялись с позиций и отступили, оставив разрушенный Чигирин. Причиной этого были, несомненно, значительные потери наступавших. Мустафа-паша потерял от тридцати до шестидесяти тысяч человек. Русские потери были на порядок меньше – чуть более трех тысяч убитыми и пять тысяч ранеными. Оборона Чигирина унесла жизни триста тридцати человек (согласно официальным источникам; Гордон пишет о тысяче трехсот погибших). Таким образом, Ромодановский сохранил боеспособную и мощную армию, в то время как турки, утомленные войной, уже не могли вести активные боевые действия. Фактически кампания 1678 г. была выиграна Ромодановским, однако сдача Чигирина все же была негативно воспринята в России.

Ромодановский бил челом об отставке от службы в Курске «за многия его кровавые нужные (тягостные. – С. Ш.) службишки». Старый воевода просил также сменить и его сына князя Михаила Григорьевича. Воеводу отозвали в Москву.

Мог ли Ромодановский продолжать защищать Чигирин? Был ли смысл в этой трудной борьбе? Еще в наказе к князю Григорию Григорьевичу в начале войны царь предусматривал возможность сдачи Чигирина. Этот акт в разгаре войны имел важное символическое значение, потеряв уже стратегические. Русское правительство понимало, что Мустафа-паша не может остановиться, не взяв Чигирин. Опасаясь судьбы своего предшественника, турецкий главнокомандующий будет биться за город до последнего солдата. Уступив Чигирин, Ромодановский крепко прикрывал Украину, препятствуя туркам напасть на Киев и другие города. Таким образом, сдача Чигирина была уступкой, необходимой для того, чтобы перейти к мирным переговорам, и в то же время не имела решающего стратегического значения.

Недоброжелатели Ромодановского, не зная об этих обстоятельствах, распространяли слухи об измене старого воеводы. Дело в том, что еще в 1668 г. в сражении с Дорошенко в татарский плен попал старший сын князя Григория Григорьевича – Андрей. Якобы в обмен за жизнь своего сына главнокомандующий приказал оставить Чигирин. Вышеизложенные обстоятельства сдачи Чигирина оправдывают Ромодановского.

После отставки от командования Белгородским разрядом князь Г. Г. Ромодановский важных назначений не получал. Он участвовал в дворцовых церемониях и, вероятно, занимался устройством своих обширных вотчин, до которых ранее у него просто не доходили руки.

В XVII в. Ромодановские успешно восстановили свои земельные богатства, утраченные в годы опричнины, и вошли в число крупных землевладельцев. В 1627 г. за всеми представителями рода числилось 18 вотчин с 525 дворами; в 1646 г. – 30 вотчин, 769 дворов и 2545 душ; в 1678 г. – 35 вотчин, 1848 дворов и 8695 душ. Кроме того, определенное число земель им принадлежало на поместном праве и постепенно передавалось в вотчину.

Кроме земель, князь Г. Г. Ромодановский владел дворами в Москве: на Тверской, возле церкви Спаса Преображения, и на Дмитровке, подле Георгиевского монастыря. Загородный двор его находился за Петровскими воротами.

Кончина князя Григория Григорьевича Ромодановского была ужасной. В 1682 г. умер царь Федор Алексеевич. Ромодановский в числе других бояр «дневал и ночевал» у гроба покойного государя. Между тем во дворце шла борьба за власть между родственниками жен царя Алексея Михайловича – Милославскими и Нарышкиными. Первые выдвигали своим кандидатом на престол царевича Ивана, вторые – царевича Петра. Сторону Нарышкиных держали и князь Григорий Григорьевич с сыновьями. Временно взяли верх Нарышкины, и тогда Милославские, во главе которых стояли умная и властолюбивая царевна Софья Алексеевна и искусный интриган боярин Иван Михайлович Милославский, спровоцировали восстание московских стрельцов.

Стрельцы, крича, что Нарышкины покушаются убить царевичей и захватить трон, ворвались в Кремль и стали избивать представителей этой фамилии. Погибли также и многие другие бояре, ненавистные стрельцам. Князю Григорию Григорьевичу стрельцы припомнили тяготы Чигиринских походов, его схватили у патриарха и, обвиняя в измене, закололи протазаном в Кремле, напротив Посольского приказа. Позднее стрельцы в челобитной на имя царей Ивана и Петра Алексеевича объясняли убийство Ромодановского тем, что он якобы «будучи на ваших государевых службах у ваших государевых служилых людей воеводою, город Чигирин турским и крымским людям с вашею государскою казною и служилыми людьми отдал, забыв страх Божий и крестное целование и вашу государскую к себе милость…»

Попал в руки стрельцов и сын князя Григория – Андрей, но его убийцы пощадили, памятуя долголетние страдания князя в крымском плену. Он был пленен крымцами в 1668 г., а возвратился в Россию только в 1681 г. Вероятно, долгий плен подорвал здоровье князя Андрея Григорьевича – он скончался в 1686 г.

Выдающийся русский историк С. М. Соловьев дает следующую характеристику Г. Г. Ромодановскому: «Князь Григорий, как говорят, отличался свирепостью характера и телесною силою, он был более солдат, чем вождь; превосходил всех военной пылкостью, неутомимой деятельностью, быстротою и львиным мужеством; в Малороссии… он приобрел расположение жителей». Память о Ромодановском на Украине держалась долго – проложенную им дорогу от Путивля к Чигирину народ еще два столетия спустя называл «Ромоданом».

Младший сын князя Г. Г. Ромодановского Михаил в 1669 г. упоминается в чине стольника. Многие годы он был верным сподвижником отца, сражался на Украине с врагами Москвы, татарами и турками. В 1678 г. князь Михаил Григорьевич получил боярский чин.

В борьбе между Милославскими и Нарышкиными Ромодановские, как уже говорилось выше, занимали сторону последних. После стрелецкого восстания в стране было установлено формальное двоевластие обоих царей – Ивана и Петра. Однако реально власть принадлежала царевне Софье. Царица Наталья Кирилловна Нарышкина с сыном Петром и узким кругом приближенных удалилась в подмосковное Преображенское. Среди сторонников нарышкинского двора до своей кончины в 1686 г. оставался князь Андрей Григорьевич Ромодановский. В 1682 г. князь Михаил Григорьевич был назначен главой Разбойного приказа, а в 1685–1687 гг. находился на воеводстве в Пскове. Возможно, правительница не случайно стремилась удалить из Москвы этого авторитетного сторонника молодого Петра. По возвращении с воеводства, князь М. Г. Ромодановский был назначен главой Владимирского судного приказа (1688).

Власть Софьи пала в 1689 г., и управление перешло к Нарышкиным. Молодой Петр в то время не придавал особого значения государственным делам, его увлекали воинские «потехи», первые опыты плавания на Яузе и Плещеевом озере, застолья в Иноземной слободе в кругу друзей. Одним из первых назначений нового правительства стала отправка князя М. Г. Ромодановского на воеводство в Киев. Хорошо знакомый с украинскими делами, он стал «государевым оком» на Украине, приглядывая за гетманом И. С. Мазепой. Уже тогда воеводе посылали доносы на гетмана, но Мазепа сумел оправдаться и убедить Ромодановского и московские власти в своей верности.

В 1692 г. Михаил Григорьевич возвратился в Москву. Четыре года он провел в Москве, а в 1696 г. получил новое назначение – идти в Великие Луки на польский рубеж, где встать с полками новгородских дворян. Из-под Азова к нему были посланы «не займовая Москвы» стрелецкие полки. Стрельцы были утомлены длительной службой, после взятия турецкой крепости Азова они намеревались отдохнуть в Москве, а попали вновь на службу, на другую окраину государства. Стрельцы проявили непокорность – «с голоду», они бежали в Москву «бить челом» и, получив жалованье, успокоились, однако ненадолго.

Жалованья и запасов стрельцам давали так мало, что зачастую им приходилось просить милостыню. За это многие из стрельцов были наказаны батогами.

В марте 1698 г. 175 стрельцов опять бежали со службы в Москву. Они обратились с жалобами на свое бедственное состояние к начальнику Стрелецкого приказа боярину князю И. Б. Троекурову. Удома боярина в Георгиевском переулке собралась целая толпа стрельцов, и только после выдачи им жалованья, при помощи солдат, власти смогли выгнать стрельцов из Москвы к их месту службы. Однако это было только начало стрелецкого выступления. В мае 1698 г. четыре полка были переведены из Лук в Торопец. Стрельцы надеялись, что их вернут в Москву, но этого не произошло; правительство решило развести полки по разным городам. Кроме того, вышел указ о наказании стрельцам, бегавшим в Москву в марте. Но когда командующий князь М. Г. Ромодановский попытался арестовать беглецов, в полках начался бунт. Стрельцы отбили своих товарищей, отказались подчиняться командирам и на совете решили всем войском идти в Москву.

К этому времени царь уже более года находился за границей в составе Великого посольства. По Москве ползли слухи, что он умер «за морем». Большинство стрельцов, двигавшихся в Москву, не имели никаких политических намерений. Устав от походной жизни, они хотели отдохнуть и встретиться с женами и детьми, однако среди зачинщиков бунта были и те, кто стремился повторить события стрелецкого мятежа 1682 г. Они хотели перебить бояр, генералов, солдат и иноземцев, убить Петра, когда он вернется из-за границы, и царевича Алексея, освободить из Новодевичьего монастыря царевну Софью и возвести ее на престол. При розыске удалось установить, что Софья из своего заточения вела какую-то переписку с главарями мятежа, но ее содержание осталось неизвестным.

Боярская дума отправила против мятежников во главе с генералиссимусом и боярином А. С. Шеиным и генерал-поручиком П. И. Гордоном 3700 человек, в основном, солдат Преображенского и Семеновского полков. Шеин разгромил стрельцов под Воскресенским монастырем (Новый Иерусалим) на реке Истре. Мятежников привели в Москву, и начался розыск. Впоследствии Петр был в гневе на руководителей розыска за то, что те, как ему казалось, провели розыск «наскоро», не выявив корни мятежа и его связи с давним врагом царя – сестрой Софьей. По приговору Боярской думы было казнено 122 человека, 140 биты кнутом, а 1987 человек – сосланы.

Вечером 25 августа 1698 г. в Москву прибыл царь. После известия о бунте стрельцов он спешно прервал свое путешествие и из Вены отправился в Москву, первые три дня не останавливаясь даже на ночь. Вскоре начался новый розыск, поразивший москвичей, уже привыкших к виду казней и истязаний на площадях города, своим масштабом и кровавостью.

Петра интересовали, прежде всего, политические корни заговора. Стрельцов начали свозить в Москву, и в Преображенском приказе усиленно заработали палачи. Руководил следствием сам царь. В ходе расспросов, хотя и не удалось добыть убедительных свидетельств о причастности царевны Софьи к восстанию, но, по крайней мере, было установлено, что царевна пользовалась у стрельцов популярностью как вероятный кандидат на престол.

В сентябре начались новые казни. В первый же день казней Петр I собственноручно отрубил головы пяти стрельцам. Царь не только сам рубил головы, но и заставлял это делать также придворных и офицеров. М. Г. Ромодановскому было приказано обезглавить четырех стрельцов – по одному из вверенного ему полка. Иные были колесованы на Красной площади. Большинство стрельцов были повешены. Их вешали не только на виселицах, но и на зубцах стен Белого города (тогда родилась мрачная поговорка: «что зубец – то стрелец»). Троих стрельцов повесили под окнами кельи царевны Софьи в Новодевичьем монастыре. Всего было казнено более тысячи человек.

Утихли ужасы расправ над стрельцами, и царь отправился в Воронеж заниматься устройством верфи для строительства кораблей (весна 1699). Идея создания русского флота давно увлекала Петра. В 1697–1698 гг. по его указу были созданы «кумпанства» – объединения богатых служилых и торговых людей для постройки на личные средства кораблей. Участвовал в «кумпанстве» и князь М. Г. Ромодановский, на его деньги строился «корабль борколон». Мы не знаем, что было причиной, но во время воронежской поездки Петра Ромодановский чем-то вызвал «гнев и опалу» царя и был сослан под караулом в свою деревню на Клязьме.

После возвращения из Воронежа царь вновь заинтересовался расследованием стрелецкого мятежа. Для «розыска» в Москву был привезен князь Михаил Григорьевич и были проведены очные ставки боярина со стрельцами. «Розыск» не принес князю неприятностей, ему удалось оправдаться от обвинений в пособничестве стрельцам. Царь привлек Ромодановского к составлению нового свода законов – Уложения, а с началом Северной войны мы вновь видим князя Михаила Григорьевича в строю.

В 1703 г. он был награжден за Сумской поход, в 1705–1707 гг. возглавлял Провиантский приказ, ведавший снабжением армии, а в 1711 г. собирал дворянские войска в Путивле в связи с возобновлением войны с Турцией.

В 1712 г. Ромодановский был назначен московским губернатором. По указу об образовании губерний (1709) в Московскую губернию вошла огромная территория Центральной России – 39 городов с уездами – Владимир, Суздаль, Коломна, Серпухов, Калуга, Можайск и другие. Некоторые из них находились на расстоянии более 300 верст от столицы. Подобное назначение было крайне ответственным и трудным, тем более в военное время.

В новой должности князь Михаил Григорьевич вступил в конфликт с Сенатом.

Он доносил о притеснениях и обидах, «чинимых господами сенаторами», но Петр I не поддержал губернатора. На время управления Ромодановским Москвой падает майский пожар 1712 г., после которого князю пришлось восстанавливать столицу, и проведение указа о мощении улиц. Вскоре, 30 января 1713 г., князь Михаил Григорьевич скончался.

Князь М. Г. Ромодановский не принадлежал к числу близких сподвижников царя, однако некоторое время был своим человеком в компании петровских собутыльников. Он входил в так называемый Всешутейший собор и носил данное им Петром I шутливое прозвище «преосвященного Мишуры» (от имени).

Гораздо более известен своей деятельностью при Петре I другой представитель рода – князь Федор Юрьевич. Он был правнуком Григория Петровича и, следовательно, троюродным племянником князя Михаила Григорьевича. Отец князя Федора – Юрий Иванович – служил воеводой и стольником. В 1654 г. он находился в государевом полку в польском походе, воевал против поляков и в другие годы. В 1658 г. князь был послан к патриарху Никону с выговором от царя Алексея Михайловича. Затем он был воеводой в Могилеве и Казани, руководил Пушкарским приказом (1667–1671). В 1668 г. он получил боярство. Князь Юрий Иванович был крупным землевладельцем. В шести уездах он владел 406 дворами.

Австрийский посол А. Мейерберг (Мейерн), бывший в России в 1661– 1663 гг., сообщает, что князь Юрий Ромодановский, являясь родственником царя с материнской стороны, пользовался особым доверием Алексея Михайловича.

«С этим князем, – замечает австриец, – отличающимся более силою легкого остроумия, нежели суждения, да и чуть не сверстником царя, Алексей часто беседует по-приятельски, сложив с себя суровую важность величества. Этот до сих пор благоразумный любимец не распускает большого паруса по ветру царского расположения к себе, а скромно принимает его малым, чтобы этот ветер не умчал его в открытое море зависти, впрочем, не всегда придерживается и низких песков безбрежья…» Оставим на совести Мейерберга отзыв об умственных способностях князя Юрия Ивановича. Однако его показание о том, что Ю. И. Ромодановский пользовался особым расположением царя, подтверждает и П. Гордон, называющий его в «Дневнике» любимцем царя.

Впрочем, получая знаки доверия и приязни, князю Юрию Ивановичу приходилось испытывать на себе проявления царского гнева – Алексей Михайлович был вспыльчив, хотя и отходчив. Известен случай, когда иноземные офицеры, служившие под командой Ромодановского, обидели на рынке торговцев. Царь вызвал к себе князя Юрия и сделал ему выговор, а когда тот начал оправдываться, государь «в припадке гнева так оттаскал его за бороду, что он не на шутку пострадал». Впрочем, подобные эксцессы не нарушали царского доверия к князю. Вероятно, к фавору князя Юрия Ивановичу у царя Алексея восходили те особые отношения, которые сложились между их сыновьями.

Князь Федор Юрьевич (ок. 1640–1717) начал свою службу в числе «московских дворян» при царе Алексее Михайловиче. К 1682 г. он был комнатным (или ближним) стольником царя Федора Алексеевича. По какой-то причине он не получал ответственных назначений при царях Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче, либо они были столь незначительны, что мы о них ничего не знаем.

После смерти Федора, 16 июня 1682 г., он был «пожалован» в спальники царя Петра. Таким образом, князь вошел в ближний круг Петра еще во времена пребывания царицы Натальи Кирилловны и юного царя в Преображенском. Тогда же началось их сближение, несмотря на то, что Ромодановский был более чем на тридцать лет старше Петра I.

В воинских потехах молодого царя в начале 1690-х гг. князь Федор Юрьевич занимал видное место. В 1691 г. князь Федор Юрьевич командовал армией, состоявшей из «потешных» и солдатских полков, рейтар и драгун. Ему был дан чин «генералиссимуса» с именем «Фридриха». Войском противника – стрелецкими полками – командовал также «генералиссимус» Иван Иванович Бутурлин. Маневры окончились пленением Бутурлина, захватом обоза и знамен, а затем совместным пиром победителей и побежденных и салютом.

В мае–августе 1694 г. Ромодановский участвовал в архангельском походе. Петр I, подшучивая над князем, писал, что тот «человек зело смелый к войне, а паче к водяному пути», и назначил его на должность адмирала. Ромодановский не был ни воином – ничего не известно о его воинских подвигах, – ни тем более моряком. По возвращении из архангельского похода, согласно церемониалу встречи, составленному Петром I, придворные встречали в Мытищах не царя, а именно Ромодановского, как главнокомандующего. Вероятно, уже тогда, вслед за шутовскими должностями генералиссимуса и адмирала, Петр I начал воздавать Ромодановскому почести как шутовскому «государю», но окончательно оформил эту игру позднее.

После плавания по Белому морю, Петр I организует новые масштабные военные маневры. Под деревней Кожухово (возле Симонова монастыря) был сооружен земляной городок, в котором сел в осаду со стрельцами «польский король» И. И. Бутурлин. «Генералиссимус» Ромодановский выступил во главе значительного воинского отряда – более семи тысяч человек – потешных Преображенского, Семеновского и Бутырского полков, дворянской конницы и рейтар. В числе артиллеристов находился и бомбардир Преображенского полка Петр Алексеев, т. е. сам царь.

В нарушение плана маневров армия Ромодановского слишком быстро захватила штурмом земляной городок. Осаждавшие залили городок «из медной трубы водою» и взяли его. «Польский король» засел в обозе, но потерпел поражение и попал в плен – «самого его взяли ж, и завязали руки назад, и со всеми ближними людьми, и привели в шатер к князю Федору Юрьевичу Ромодановскому». Отличился в Кожуховском походе и бомбардир Петр Алексеев – он взял в плен стрелецкого полковника.

По окончании маневров, как сообщает в своем дневнике современник, думный дворянин И. А. Желябужский, «князю Федору Юрьевичу Ромодановскому дано новое звание государичем». Вероятно, именно к осени 1694 г. относится начало титулования Ромодановского «князь-кесарем», «государем» и «цесарем» со стороны Петра I и всех членов его «компании» и воздаяния ему внешних почестей как государю. В своих письмах Петр I называл Ромодановского не иначе как «Sir» или «Konig» и отчитывался перед ним в своих действиях. Победы русского оружия, по письмам Петра к Ромодановскому, представлялись победами армии, подвластной князю-кесарю. «…Известно вам, государю, буди, что благословил Господь Бог оружия ваше государское: понеже вчерашнего дня, молитвою и счастьем вашим государским, азовцы, видя конечную тесноту, сдались…» – писал Петр I из второго Азовского похода после взятия крепости. Подписывал свои письма к князю-кесарю Петр так: «Вашего величества нижайший подданный Piter». Ромодановский в ответ именовал царя: «Господин капитан Петр Алексеевич» или «Господин бомбардир Петр Алексеевич».

Игра в «князя-кесаря» имела и внешние проявления. По возвращении из Азовского и других походов полки представлялись князю-кесарю. Он принимал парад и награждал победителей. Ромодановскому ходатайствовал о своем производстве в чины и сам Петр I. После Полтавской битвы он обратился к фельдмаршалу Б. П. Шереметеву с просьбой рекомендовать «государям нашим (обоим) о моей службе…». «Государи», т. е. Ромодановский и И. И. Бутурлин, не заставили себя упрашивать и произвели Петра в чин контр-адмирала, а по сухопутной иерархии – генерал-лейтенанта. В ответ царь так благодарил князя-кесаря: «И хотя я еще столько не заслужил, но точию ради единого вашего благоутробия се мне даровано, о чем молю Господа сил, дабы мог вашу такую милость впредь заслужить». В 1712 г. Ромодановский произвел царя в полные генералы, но Петр задержал этот указ, считая, что вследствие несчастного Прутского похода он как военачальник не заслуживает такого повышения. Лишь через год, после очередной победы русского оружия, к которой царь имел непосредственное участие, Петр возобновил ходатайство о своем производстве. 12 августа 1713 г. он писал Екатерине I: «При сем объявляю, что в 6-й день сего месяца господин адмирал объявил мне милость государя нашего – чин генерала полного, чем я вас, яко госпожу генеральшу, поздравляю».

Эта часть «игры в князя-кесаря» представляется важной педагогической мерой царя по отношению к своим подданным. Как и прочие, он получал повышения и награждения не по своему рангу царя, а за реальные военные заслуги. При этом эти заслуги оценивал также не сам Петр I, а третье лицо.

Помимо титулатуры в письмах и порядка чинопроизводства, почести князю-кесарю подчеркивал и церемониал. Царь презирал проявления этикета в кругу своих сподвижников, поощряя демократическое обращение (конечно, в меру). В отношении князя-кесаря, Петр напротив проявлял внешние знаки почтения – снимал шляпу, входил на двор к Ромодановскому только пешком, оставляя карету за воротами, в карете не садился рядом, а садился впереди. Однажды, как свидетельствует токарь Петра I А. К. Нартов, царь позабыл снять шляпу и получил выговор от Ромодановского. Тот пригласил царя к себе и, не вставая с кресла, отчитал его: «Что за спесь, что за гордость! Уже Петр Михайлов не снимает ныне цесарю и шляпы».

Тем более и сподвижники Петра были вынуждены отдавать подобные почести Ромодановскому. Своей властью князь-кесарь пользовался в духе, свойственном тому грубому времени. Будучи большим любителем спиртного, он заставлял напиваться и своих гостей. В сенях его дома на Никитской улице приезжего встречал обученный медведь с чаркой водки. Тех же, кто отказывался пить, медведь драл…

Внешнее почтение, как мы увидим далее, не закрывало царю глаза на недостатки Ромодановского. Ему приходилось делать грозные внушения князю-кесарю, и тогда становится очевидно, кто на самом деле государь.

Историки обратили внимание на сходство «игры в князя-кесаря» Петра I и Ромодановского со странным эпизодом времен Ивана Грозного – «вокняжением» Симеона Бекбулатовича. В 1575 г. царь неожиданно уступил трон крещеному татарскому хану Симеону Бекбулатовичу. На имя того Грозный посылал смиренные челобитные, именуя себя «князем Иванцом Московским». Симеон восседал на троне, а Иван Грозный – на лавке среди бояр. Правда, Симеон не пользовался царским титулом, а именовался «великим князем». Через год Иван Грозный столь же неожиданно свел Симеона с престола и дал ему в удел Тверь. Логичного объяснения этого поступка Ивана Грозного мы так и не имеем. Есть свидетельство, что царь опасался предсказания волхвов о том, что в этом году случится «смерть московскому царю», и сделал так, что царя вообще не было. Другая версия гласит, что Грозный «искушал» людей, проверяя их благонадежность. Есть определенное сходство между ситуацией – Симеон Бекбулатович по своему происхождению от ханов Золотой Орды был потомком верховных сюзеренов московских князей, а Ромодановский, помимо своего происхождения от Рюрика, был еще и свойственником царя (его сын был женат на сестре царицы Прасковьи Федоровны Салтыковой, жены Ивана V Алексеевича). Тем не менее, помимо педагогического значения «игры в князя-кесаря», реальной пользы от этого нововведения не заметно. Представляется, что Петр, которому был ненавистен весь старомосковский обиход, высмеивал таким образом «старину» с ее сложным церемониалом. Таким образом, шутливая «игра в царя» с Ромодановским была подобна шутливой и малопристойной «игре в патриарха» и «Всепьянейший собор», которую Петр I вел со своим старым воспитателем Н. М. Зотовым и другими приближенными лицами.

Однако Ромодановский был не только шутовским «генералиссимусом», «адмиралом» и «князь-кесарем» – он исполнял множество важнейших и ответственных поручений, и прежде всего возглавлял вплоть до своей кончины всю сыскную и карательную службу. Еще в 1686 г. Ромодановский стал главой (судьей) Преображенского приказа – особого учреждения, со временем ставшего основным инструментом карательной политики Петра I. В ведении Ромодановского находился розыск по всем уголовным и политическим преступлениям, занимавший значительное место в государственной деятельности Петра. Жесткая ломка старых устоев вызывала негодование в различных слоях общества, оно выражалось как в осуждающих речах, так и в реальных антиправительственных действиях – заговор И. Е. Цыклера и А. П. Соковнина 1697 г. с целью убить Петра I, стрелецкое восстание 1698 г. и другие. Широкий размах приобрели и уголовные преступления – убийства, грабежи, казнокрадство, взяточничество. Со всем этим железной рукой боролся князь-кесарь. В должности начальника Преображенского приказа ему не было замены.

Взглянем на интенсивность розыскных и карательных мероприятий, согласно вышеупомянутому «Дневнику» И. А. Желябужского:

«Января в 24 день (1695) в Потешном дворце пытан боярин Петр Авраамович Лопухин, прозвище Лапка, в государственном великом деле и января в 25 день, в ночи, умер…

Марта в 5 день бит кнутом Поместного приказа дьяк Кирила Фролов перед Разрядом за то, что золотые купил у подьячего у Глеба Афанасьева без поруки. Да тут же перед Разрядом бит кнутом разрядный подьячий Глеб Афанасьев за то, что покрал золотые, те, которые было довелось дать по указу великих государей ратным людям за последний Крымский поход…

Июня в 4 день прислал воевода с Белой Оську Старченка в Стрелецкий приказ, и он, Оська, расспрашиван, а в расспросе говорил про многих своих товарищев. И по указу великого государя он, Оська, из Стрелецкого приказа отослан в Преображенский, пытан и по розыску повешен и с товарищами своими…

Федор Лаговщиков, тульский воевода, бит батогами вместо кнута.

Князь Савин Горчаков в Преображенском вместо кнута бит плетьми.

Декабря в 19 день 205 (1696) года в субботу в Преображенском чинено было наказание бывшему полковнику Алексею Лаврентьеву сыну Обухову, бит на козле кнутом нещадно за то, что в прошлых годах его стрельцы в Батурине крали гетманские деньги и пытаны, и с пытки говорили на него, Алексея, что те деньги краденые отдавали ему…»

И так день за днем, и год за годом проходила служба Ромодановского в Преображенском приказе. Розыскные мероприятия того времени отличались особой жестокостью – пытка, зачастую, не только обвиняемых, но и доносителей (для проверки правдивости показаний) была обычным средством судопроизводства. Кроме того, русская система наказаний, в отличие от западноевропейской, отличалась более редким употреблением смертной казни, но более частым и широким употреблением телесных наказаний – секли кнутом, батогами, плетьми, клеймили, отрезали нос и уши, отрубали руки… При такой повседневной деятельности человек постепенно терял человеческий облик – отсюда жестокость и непреклонность Ромодановского и его стремление к чарке. Сам Петр указывал князю-кесарю, что тот пьет «для страху». Однако о другой службе для князя-кесаря царь не мог и подумать.

Отзывы современников описывают характер Ромодановского и его деятельность во главе политического и уголовного сыска. Иронический и едкий князь Б. И. Куракин писал: «Сей князь был характеру партикулярного: собою видом как монстра; нравом злой тиран; превеликий нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству верный так был, как никто другой». Солидарен с Куракиным и брауншвейгский резидент Ф. Х. Вебер: «Он наказывал подсудимых, не спрашиваясь ни у кого, и на его приговор жаловаться было бесполезно». А. А. Матвеев (см. очерк о Матвеевых) более благосклонен к Ромодановскому. «Муж верный и твердый, со всегдашним надзирательством», – характеризует его Матвеев.

Безусловную верность и еще одно редкое для петровских сподвижников качество – бескорыстие высоко ценил Петр I в Ромодановском. Отправляясь за границу в составе Великого посольства, царь поставил во главе управления государством Ромодановского и боярина Т. Н. Стрешнева.

Из курляндской столицы Митавы царь отправил князю-кесарю «некоторую вещь на отмщение врагов маестату (государства. – С. Ш.) вашего». Этой «вещью» был топор, и, как отвечал Ромодановский Петру, он вскоре был опробован в деле и лишил жизни двух преступников. Жадный до технических новшеств Петр позднее отправил к Ромодановскому специальную машину для рубки голов («мамуру»), вероятно, прообраз гильотины, но князю-кесарю, приверженцу традиций, «мамура» не приглянулась.

Из-за границы царь вел постоянную переписку с Ромодановским. В январе 1698 г. он извещает князя, что удалось договориться о покупке 15 тыс. ружей «к службе вашей государской».

Следующее письмо показывает раздражение Петра Ромодановским. В Амстердам прибыли к царю волонтеры, среди которых был Яков Вилимович Брюс, еще один из знаменитых сподвижников преобразователя. Брюс приехал с обожженной рукой и отвечал царю, что пострадал от Ромодановского. «Зверь, – написал в раздражении царь князю-кесарю, – долго ль тебе людей жечь? И сюды раненые от вас приехали. Перестань знаться с Ивашкою (Ивашка Хмельницкий – русский вариант Бахуса. – С. Ш.). Быть от него роже драной!» Ромодановский с достоинством отвечал царю, что Брюс сам обжегся, будучи пьян, а самому князю недосуг пьянствовать: «Неколи мне с Ивашкою знаться, всегда в кровях омываемся; ваше-то дело на досуге стало знакомство держать, а нам недосуг. А что Яков Брюс донес, что от меня руку обжег, и то сделалось пьянством его, а не от меня». Выше говорилось, что царь не поверил в трезвый образ жизни Ромодановского, он слишком хорошо знал его характер. «Писано, что Яков Брюс с пьянства своего то сделал: и то правда, только на чьем дворе и при ком? А что в кровях, и от того чаю, и больше пьете для страху. А нам подлинно нельзя, потому, что непрестанно в ученьи».

Затем последовало еще более серьезное негодование на Ромодановского. В Москве началось стрелецкое восстание. Еще в мае Ромодановскому удалось усмирить первые волнения стрельцов, выдав им жалованье и выпроводив из Москвы. Узнав об этом, царь сделал строгое внушение князю-кесарю: «Для чего ты сего дела в розыск не вступил?» Понимая, что растерянность Ромодановского вызвана задержкой почты, он с гневом пенял ему: «А буде думаете, что мы пропали, и для того боясь и в дела не вступаешь… Я не знаю, откуды на вас такой страх бабий!» Однако в конце письма примирительно добавлял: «Пожалуй, не осердись: воистину от болезни сердца писал».

Известие о вооруженном восстании царь получил от Ромодановского лишь спустя месяц после начала событий. «Пишешь… что семя Ивана Михайловича растет, в чем прошу быть вас крепких; а кроме сего, ничем сей огонь угасить не мочно». Вспомнив покойного И. М. Милославского, вдохновителя восстания 1682 г., царь указывал на политические корни нового стрелецкого бунта – царевна Софья и партия противников реформ. Как уже говорилось выше, Петр поспешил в Москву. В Польше царь получил известие о подавлении бунта и замедлил бешеную скорость своей скачки.

По прибытии в Москву радость по поводу подавления стрелецкого восстания сменилась у царя резким недовольством тем, как Шеин и Ромодановский провели расследование. Царь находился в постоянном раздражении и по любому поводу срывался. На пиру у Лефорта он обвинил во взятках Шеина и обнажил шпагу, намереваясь наказать генералиссимуса. Ромодановский, Зотов и Лефорт поспешили на выручку Шеину, и каждому досталось от царя, который «до того разгорячился, что, махая обнаженным мечом во все стороны, привел тут всех пирующих в ужас». Ромодановскому досталось шпагой по пальцам, Зотову – по руке, Лефорта царь «крепко хватил по спине». И только Меншикову удалось смягчить гнев царя.

Царь подозревал, что руководители «розыска» поспешили не случайно, а намеревались утаить от него важную политическую составляющую бунта. Даже Ромодановский попал под это подозрение.

Петр писал князь-кесарю о смерти одного из стрельцов, запытанного до смерти: «И в том, суди тебя Бог, что ты, не боясь его, хочешь воровство это замять». Ромодановский оправдывался, доказывал свою верность и преуспел в этом.

В новом розыске по делу о стрелецком бунте, который возглавил лично царь, Ромодановский был его заместителем. Казнив стрельцов и ужесточив содержание своей сестры Софьи в монастыре, царь принялся за бояр. Началось знаменитое пострижение бород. Среди тех, кто подвергся этой участи, оказался и Ромодановский. В быту князь-кесарь был сторонником прежних обычаев. Узнав, что боярин Ф. А. Головин сменил русское платье на иноземное, он воскликнул: «Не верю я такой глупости и безумству Головина, что он мог пренебречь одеждой родного народа». Теперь и самому Ромодановскому пришлось расстаться с дорогим его сердцу обликом.

Временное неудовольствие царя действиями Ромодановского во время стрелецкого восстания 1698 г. было забыто.

В 1702 г. за Преображенским приказом было закреплено исключительное право ведения следствия по политическим делам. Все представители администрации обязаны были отсылать челобитчиков, сказавших «Государево слово и дело», к князю Федору Юрьевичу Ромодановскому.

Преображенский приказ ведал также формированием, комплектованием и финансированием гвардейских (бывших «потешных») полков, организацией новой регулярной армии, приемом даточных, вольных и рекрутов, подготовкой военных операций (в частности, Азовских походов), полицейскими функциями в Москве, налогообложением дворцовых сел, табачной торговлей и многими другими делами. Помимо Преображенского приказа, Ромодановский управлял также Аптекарским и Сибирским приказами, возглавлял Боярскую думу (не имея чина боярина!), занимался обеспечением армии во время Северной войны (изготовлением орудий на Пушечном дворе), восстановлением Москвы после пожара 1701 г. и т. д. Фактически Ромодановский до учреждения должности московского губернатора руководил огромной массой дел, касающихся управления Москвы.

Грозный князь-кесарь скончался в 1717 г., оставив единственного сына – князя Ивана Федоровича. Петр I счел, что его старый сподвижник и после смерти должен послужить государственной пользе, и распорядился похоронить князя-кесаря не в родовом некрополе московского Георгиевского монастыря, а в новооснованном Александро-Невском монастыре в Санкт-Петербурге.

Князь Иван Федорович Ромодановский при жизни отца был его помощником по управлению Преображенским приказом. В сентябре 1698 г. он участвовал в розыске по делу о стрелецком мятеже. После кончины отца он обратился к Петру I «со всегорестными слезами о конечном сиротстве», прося не оставить пожаловать его батюшкиным «наследством». Царь внял челобитной и закрепил за сыном должность руководителя Преображенского приказа (с 1720-х гг. – канцелярии). Более того, на сына перенес Петр I и «игру в князя-кесаря».

Однако Иван Ромодановский был менее значительной личностью, чем его отец. В его управление Преображенским приказом роль главного сыскного органа государства переходит к Тайной канцелярии, учрежденной Петром I в 1718 г. по случаю начала розыска над царевичем Алексеем. После смерти Петра I интенсивность розыскной деятельности падает, и в 1726 г. Екатерина I распорядилась ликвидировать Тайную канцелярию и передать ее дела и штат в ведение Ромодановского. Новые веяния, новые люди и реорганизации управления после смерти Петра I были не по душе князю-кесарю Ивану Федоровичу, и в 1728 г. он отказался от управления Преображенской канцелярией под предлогом нездоровья.

Одновременно с управлением Преображенской канцелярией, Иван Федорович, как и его отец, ведал многими делами, касающимися прежней столицы – Москвы. В 1719–1724 гг. он был «главным начальником» Москвы, во главе которой находились вице-губернаторы И. Л. Войков и П. И. Вельяминов-Зернов. В указе Верховного Тайного совета от 8 мая 1727 г. на князя Ивана Федоровича были возложены обязанности московского губернатора. На время управления Ромодановским Москвой к ней вновь переходит значение столицы.

6 мая 1727 г. скончалась императрица Екатерина I. Ромодановский начал свое вступление в должность губернатора с приведения москвичей к присяге новому губернатору – Петру II, внуку Петра I и сыну несчастного царевича Алексея. В феврале 1728 г. юный государь в сопровождении двора прибыл в Москву для коронации. Московская жизнь увлекла Петра II, и он не торопился возвращаться в Петербург, проводя время в охотах в подмосковных угодьях, балах и иных развлечениях. Все управление государством сосредоточилось в старой столице. Ромодановский к тому времени уже достиг преклонного возраста, его одолевали различные болезни. Князю было трудно ужиться в кипящем водовороте государственных дел и придворных интриг, наполнивших Москву. В 1729 г. он подал в отставку, а в следующем году скончался и был похоронен в Георгиевском монастыре на Никитской улице в Москве.

Князь-кесарь Иван Федорович оставил только одну дочь – княжну Екатерину (1702–1791), вышедшую в 1722 г. за графа Михаила Гавриловича Головкина (1698– 1755), сына петровского канцлера графа Гавриила Ивановича. Свадьба была пышно отпразднована в Москве с участием царя, который исполнял на свадьбе роль маршала, т. е. главного распорядителя церемонии. Императрица играла роль посаженой матери невесты.

Сохранилось подробное описание торжества, оставленное гольштейнским камер-юнкером Ф. В. Берхгольцем. Он описывает не только пышность и роскошество церемонии, пира и фейерверка, но и любопытные подробности происходившего. «Будучи… в прекрасном расположении духа, государь шутил с одним из своих денщиков, именно с молодым Бутурлиным, и давал ему свой большой маршальский жезл поднимать за один конец вытянутой рукою; но тот не мог этого сделать. Тогда его величество, зная, как сильна рука у императрицы, подал ей через стол свой жезл. Она привстала и с необыкновенной ловкостью несколько раз подняла его над столом прямою рукою, что всех немало удивило». Позже Петр I пожелал открыть в зале для танцев окно, поскольку ему показалось, что там слишком жарко. Когда же выяснилось, что окно забито гвоздями, император велел подать ему топор «и работал сам до тех пор, пока, наконец, при помощи двух маленьких своих денщиков, таки добился, что мог вынуть раму». «По окончании фейерверка, – пишет далее Берхгольц, – начался прощальный танец невесты. Император, как маршал, весело прыгал впереди со своим большим жезлом и отвел танцевавших в спальню новобрачной, где еще несколько времени пили за столом, который в таких случаях всегда ставится там с сластями и за который садятся все свадебные родные, не вставая обыкновенно до тех пор, пока жениха не споят совершенно (по здешнему обычаю, он непременно должен на первую ночь лечь в постель пьяный). Впрочем, на этот раз молодой дешево отделался, да и пир в спальне продолжался недолго».

Этот брак принес дочери князя-кесаря немало горя. Граф Михаил Гаврилович выдвинулся в правление Анны Леопольдовны и достиг чина кабинет-министра и вице-канцлера. Он имел большое влияние на правительницу и соперничал со всемогущим А. И. Остерманом, намереваясь создать антинемецкую партию при дворе. Головкин готовил проект объявления Анны Леопольдовны императрицей, но переворот Елизаветы Петровны 21 ноября 1741 г. разрушил его надежды. Головкин был обвинен в государственных преступлениях и приговорен к смертной казни, которую новая государыня заменила ссылкой в Якутию.

Графиня Екатерина Ивановна добровольно последовала за мужем в ссылку, хотя Елизавета Петровна предлагала ей остаться при дворе, обещая сохранить за ней звание статс-дамы. Долгие годы провели Головкины в ссылке в Среднеколымске. Местное предание говорит, что ссыльных строго стерегли, разрешая выходить только в церковь. Более того, в воскресенье и праздники Михаила Гавриловича, даже больного, насильно приводили в церковь, чтобы он слушал, как священник после литургии читает обвинительный акт и приговор. В это время солдаты «приставляли штыки к груди политического преступника».

После смерти мужа графиня Екатерина Ивановна возвратилась в Москву. Позднее, в 1767 г., ей удалось перевезти тело в Москву и похоронить на родовом некрополе в Георгиевском монастыре. Графиня прожила долгую жизнь, пользуясь глубоким уважением и почтением москвичей, и умерла в 1791 г. К этому времени хоронить в центральных монастырях Москвы было запрещено, и Е. И. Головкина была упокоена в Знаменской церкви Спасо-Андроникова монастыря.

Мужская линия рода князей Ромодановских пресеклась со смертью князя-кесаря Ивана Федоровича. В 1798 г. по указу Петра I Николаю Ивановичу Лодыженскому, мать которого Екатерина Андреевна, урожденная княжна Ромодановская, была внучкой князя Михаила Григорьевича Ромодановского, именоваться князем Ромодановским-Лодыженским.

Действительный тайный советник и сенатор Н. И. Ромодановский-Лодыженский умер в 1803 г., оставив от брака с баронессой Марией Исаевной Шафировой (внучка известного петровского дипломата – барона П. П. Шафирова) единственного сына – генерал-лейтенанта Александра Николаевича. Последний был отцом двух сыновей – Константина и Юрия, не оставивших мужского потомства. В 1871 г. род князей Ромодановских-Лодыженских пресекся.

Аристократия духа. Князья Трубецкие

С именем князей Трубецких связаны многие славные страницы истории Отечества. Многовековое служение России на поле брани, государственной службе и на ниве русской культуры выработало в Трубецких истинное благородство, соединенное с чувством общественного долга и святости добродетели.

Сын великого князя литовского Ольгерда, князь Дмитрий-Корибут, получил от отца в удел города Трубчевск, Брянск и Новгород-Северский на реке Десне – старинные южнорусские земли, включенные в состав Литвы Ольгердом и его отцом Гедимином. Из всех Ольгердовичей Дмитрий-Корибут и его брат Андрей-Вингольд Полоцкий в большей степени, чем остальные, были союзниками Руси. В 1379 г., когда князь Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский (двоюродный брат Дмитрия-Корибута, перешедший на службу к московскому князю) осадил Трубчевск, трубчевский князь не стал сопротивляться. Он вышел из города и признал своим государем великого князя московского Дмитрия Ивановича.

Великий князь пожаловал его городом Переславлем-Залесским. В 1380 г. Дмитрий и Андрей Ольгердовичи сражались в Куликовской битве и прославились храбростью и мужеством. Свою жизнь князь Дмитрий-Корибут окончил на поле брани. В 1399 г. в знаменитой битве на Ворскле между великим князем литовским Витовтом и татарским полководцем Едигеем князь Дмитрий Трубчевский и два его сына были убиты. Всего же в битве полегло 30 князей – потомков Гедимина и Рюрика.

Потомки Дмитрия-Корибута – князья Трубецкие – сохранили свою власть над Трубчевском вплоть до XVI в., когда их удел вошел в состав Российского государства. Царь Иван Грозный в своем завещании, составленном в 1571–1572 гг., приказывал своему наследнику, сыну Ивану, не трогать вотчину князей Трубецких. К этому времени уже третье поколение князей Трубецких служило на государевой ратной службе.

В годы опричнины выдвинулся князь Федор Михайлович Трубецкой, вошедший в опричную Боярскую думу. Вместе с ним царская милость коснулась и других членов рода – князь Никита Романович Трубецкой в 1571 г. нес службу оруженосца царя. Впрочем, не одни только милости видели Трубецкие от Грозного. В самом начале своего правления Иван IV приказал «удавить» пятнадцатилетнего юношу – князя Михаила Богдановича Трубецкого.

При царе Федоре Ивановиче и Борисе Годунове Трубецкие входили в Боярскую думу. Вышеупомянутый князь Никита Романович вместе с Петром Федоровичем Басмановым после известия о появлении в российских пределах Лжедмитрия I был послан в Новгород-Северский. Это единственный на всей Северской «украйне» город, оказавший сопротивление самозванцу. Впрочем, основная заслуга в организации новгород-северской обороны принадлежит не Трубецкому, а Басманову, который был щедро вознагражден царем.

В Смутное время выдвинулся племянник Н. Р. Трубецкого – князь Дмитрий Тимофеевич. К началу Смуты он был еще молодым человеком. В 1608 г. князь служил в стольниках. В том же году он покинул царя Василия Шуйского и перебрался в Тушино. Как знатнейший из перебежчиков, Трубецкой получил не только чин боярина, но и звание главы тушинской Боярской думы. Наряду с этим Трубецкой вместе с дьяком И. Т. Сафоновым возглавлял в тушинском правительстве Разрядный приказ. После бегства самозванца в Калугу Трубецкой последовал за своим «государем» и занял при его дворе то же место, какое занимал ранее в Тушинском лагере. Несмотря на многочисленные интриги при «дворе» и подозрительность Лжедмитрия II Трубецкому удалось сохранить значительное влияние как на самозванца, так и на его сторонников. Последнее стало причиной того, что калужские войска Лжедмитрия II после смерти самозванца признали своим командиром Трубецкого.

Князь Дмитрий Тимофеевич, наряду с рязанским дворянином П. П. Ляпуновым и казацким атаманом И. М. Заруцким, стал одним из лидеров Первого ополчения, двинувшегося на освобождение Москвы от поляков весной 1611 г. Первое ополчение осадило город и нанесло полякам несколько поражений. Однако само освободительное движение не было единым. Его раздирала вражда между дворянской и казацкой частями ополчения. Заруцкий интриговал против Ляпунова, а Трубецкой старался держаться в стороне. Закончилось это противостояние плачевно – Ляпунов был убит казаками, и дворяне стали покидать подмосковный лагерь ополчения. Освободительное движение распалось, но под Москвой остались казаки и часть дворян, которые вышли из калужского лагеря и не боялись казацких сабель. Командование над ними перешло к Заруцкому и Трубецкому.

Руководители подмосковных «таборов» (так стали называть эти остатки Первого ополчения) не имели достаточно сил для активной борьбы с поляками и большей частью интриговали, чем воевали. Так, с появлением в Пскове нового самозванца – Лжедмитрия III – Заруцкий и Трубецкой признали его истинным «царем Дмитрием» и принесли присягу. С появлением Второго ополчения Трубецкой и Заруцкий выступили против него. В ответ князь Дмитрий Пожарский осудил подмосковных воевод, призвав их не поддерживать самозванцев, а примкнуть к общему делу освобождения. По поводу присяги подмосковных таборов Лжедмитрию III он писал: «Как сатана омрачил очи их! При них Калужский их царь убит и обезглавлен лежал всем на видение шесть недель, и о том они из Калуги к Москве и по всем городам писали, что царь их убит, и про то всем православным христианам ведомо».

Главным врагом Пожарского и Минина был Заруцкий. Он посылал казацкие отряды по пути следования Второго ополчения и пытался остановить его, но не достиг в этом успеха. Тогда Заруцкий отправил в Ярославль двух казаков, которые должны были убить Пожарского. Но и этот замысел провалился. С приближением Второго ополчения к Москве Заруцкий ушел с частью казаков в Коломну, а оттуда – в Рязанскую землю, где пытался укрепиться, провозгласив царем сына Марины Мнишек «царевича» Ивана, прозванного русскими людьми «Воренком».

Трубецкой остался в одиночестве в подмосковных таборах. Он отказался от поддержки псковского самозванца и пытался с помощью властей Троице-Сергиева монастыря примириться с Пожарским. Однако глава Второго ополчения, хорошо зная характер бывшего тушинского боярина, не спешил объединяться с подмосковными таборами.

Рознь между ополчениями проявилась в боях за Москву против гетмана Ходкевича в августе 1612 г. Не раз казаки Трубецкого отказывались идти в бой, говоря про участников Второго ополчения: «Богатые пришли из Ярославля, сами отстоятся от гетмана». Князь Дмитрий Тимофеевич тоже не горел желанием сражаться за общее дело. Лишь пламенная энергия троицкого келаря Авраамия Палицына подвигла казаков вступить в сражение, объединенными усилиями Ходкевич был отражен от Москвы, и началась осада польского гарнизона, засевшего в Кремле и Китай-городе.

В конце сентября Пожарскому и Трубецкому удалось договориться между собой. Военное руководство обоих ополчений было объединено. Для встреч и совместного решения различных вопросов была выбрана местность, располагавшаяся примерно в равном удалении от лагеря Пожарского и таборов Трубецкого, – Труба (ныне – Трубная площадь в Москве). С этого времени грамоты рассылались уже от имени обоих воевод, причем имя Трубецкого, как боярина и представителя более знатного рода, стояло первым.

В октябре 1612 г. поляки капитулировали, и началась организация Земского собора, который должен был решить вопрос о выборе государя. Наибольшие шансы имели аристократы, входившие в ополчение, – князья Д. Т. Трубецкой, И. Б. Черкасский и П. И. Пронский.

Активную предвыборную деятельность развил князь Трубецкой. Он «учреждал трапезы и столы честные и пиры многие для казаков и в полтора месяца всех казаков, сорок тысяч, зазывая толпами к себе на двор во все дни, честь им воздавая, кормя и поя честно и моля их, чтоб быть ему на России царем…».

Вскоре после освобождения Кремля от поляков Трубецкой расположился на бывшем дворе царя Бориса Годунова, подчеркивая этим свои претензии. Была подготовлена и грамота на пожалование Трубецкого огромной по территории волостью Вага (на Двине), владение которой являлось своеобразной ступенькой к царской власти – Вагой владел в свое время Борис Годунов. Под этой грамотой поставили свои подписи высшие иерархи и руководители объединенного ополчения – князья Д. М. Пожарский и П. И. Пронский, однако рядовые участники собора отказались подписать грамоту. Они хорошо знали о сомнительных достоинствах бывшего тушинского боярина и его колебаниях во время боев за Москву. Кандидатура Трубецкого не смогла набрать достаточного количества голосов.

Когда царь Михаил Федорович занял трон, Трубецкой получил щедрые пожалования. Как и Пожарский, он участвовал в церемонии царского венчания и держал в руках царский скипетр.

Молодой царь Михаил Федорович поспешил удалить честолюбивого боярина из столицы. В сентябре 1613 г. его отправили в Новгород, с задачей отбить этот город у шведов. В войске Трубецкого было «нестроение» – казаки не слушались воевод, грабили местное население. Рать зимовала в Торжке, а весной подошла к Новгороду. Шведы напали на русское войско и нанесли ему тяжелое поражение. Летопись говорит, что воеводы ушли пешими, едва уцелев после схватки. Попытка отбить Новгород провалилась.

После возвращения из польского плена патриарха Филарета, положение Трубецкого ухудшилось. Царь и раньше не жаловал бывшего тушинца, а при всесильном патриархе князь Дмитрий Тимофеевич попал в опалу. Он отправился воеводой в далекий Тобольск, где и умер в 1625 г.

Двоюродный брат князя Дмитрия Тимофеевича – князь Алексей Никитич Трубецкой – проявил себя как один из видных воевод при царе Алексее Михайловиче. Впервые он упоминается в документах в 1618 г. На царском пиру князь «смотрел в большой стол», т. е. распоряжался подачей кушаний и «наряжал вина» на царском столе – исполнял обычные обязанности стольника. Служба при дворе продолжалась десять лет, когда в 1629 г. Трубецкой получил назначение на воеводство в Тобольск, где ранее служил его знаменитый родич. Но если для боярина тобольское воеводство было ссылкой, то для стольника оно являлось весьма почетным назначением. Трубецкой пробыл в Тобольске три года, а после возвращения в 1633 г. отправился на новое воеводство в Астрахань. Вероятно, князь Алексей Никитич показал себя толковым администратором, в 1640 г. царь поручил ему ответственную должность тульского воеводы. Под командованием Трубецкого находились также и воеводы соседних городов, которым в случае нападения крымцев предписывалось действовать согласно распоряжениям князя.

При царе Алексее Михайловиче Трубецкой занял одно из первых мест – вторично воеводствовал в Туле, где командовал не только местными военными силами, но и специально посланным туда «государевым двором» (1646), привлекался к посольским переговорам, участвовал в дворцовых церемониях. В 1650 г. царь пожаловал князя Алексея Никитича в ближние бояре. И все же основные заслуги и свершения в жизни Трубецкого были еще впереди.

С началом Русско-польской войны 1654–1667 гг. князь был назначен командовать войсками, посланными из Брянска на Рославль, Мстиславль и Борисов. Войску Трубецкого царь поручил прикрывать с юга наступление основных сил на Смоленск, начатое в мае 1654 г. Действия воеводы были успешными. Он без боя взял город Копысь и, взаимодействуя с основной ратью князя Я. К. Черкасского, заставил литовского гетмана Я. Радзивилла отступить к Борисову. Теперь гетман не мог оказать никакой помощи осажденному царским войском Смоленску. В дальнейшем продвижении на запад Трубецкой развил эти успехи. Он взял города Рославль, Мстиславль, Шклов, Горы, нанес поражение Радзивиллу на реке Шкловке, совместно с Черкасским заставил капитулировать крепость Дубровну.

Поход 1655 г. стал не менее успешным – армия Трубецкого, действовавшая уже в польских владениях, взяла города Клецк, Мышь, Ляховичи, Столбовичи, Миргородок, повсюду одерживая победы над польско-литовскими отрядами. Но неожиданно в войну с Россией вступила Швеция, обеспокоенная усилением позиций России в Прибалтике. Царь приказал заключить временное перемирие с Речью Посполитой и готовить поход на Ригу. Основные силы под командованием князя Я. К. Черкасского двигались к оплоту шведского владычества в Прибалтике по Двине, а князю А. Н. Трубецкому и его товарищу князю Ю. А. Долгорукову поручалось наступать на запад из Пскова. В отличие от главных сил, которые так и не сумели взять Ригу, Трубецкой и Долгоруков действовали успешнее. Воеводы захватили мощную крепость Юрьев Ливонский (Дерпт), а также менее значительные города – Кастер, Мариенбург, Нейгаузен – и нанесли поражение отрядам шведов. Шведы вступили в переговоры о мире, а центр военных действий вновь перенесся в Белоруссию и на Украину.

Преемник Богдана Хмельницкого Иван Выговский изменил России и перешел на сторону польского короля. В союзе с крымским ханом Выговский начал войну против русских на Украине. Против гетмана был послан князь А. Н. Трубецкой. Ему поручалось стремиться к мирному решению конфликта и, прежде всего, уговорить казаков Выговского «в винах своих государю добить челом».

Переговоры с Выговским ни к чему не привели. Гетман затягивал время, ожидая помощи от поляков и татар. Трубецкой начал боевые действия и осадил город Конотоп, где оборонялся сторонник Выговского – полковник Гуляницкий. Тем временем к Конотопу подступил Выговский с крымским ханом. После первого столкновения казаки отступили, заманивая русских в ловушку. Отправленный Трубецким преследовать казаков воевода князь С. Р. Пожарский не заметил этого и попал в плен. Большая часть его войска погибла. Князь Алексей Никитич был вынужден отступать под давлением превосходящих сил противника. Огородившись телегами, русские отошли к реке Сейм. Казакам и татарам не удалось прорвать эту оборону, и войско Трубецкого, переправившись через Сейм, смогло укрыться в Путивле.

Тем временем на Украину были отправлены новые полки. Русские перешли в наступление, и Выговский бежал с Украины. 1 ноября 1659 г. в присутствии царских воевод, князей А. Н. Трубецкого и Г. Г. Ромодановского, в Переяславле новым гетманом избрали Юрия Хмельницкого. Он обещал верно служить России, как ранее его отец – знаменитый Богдан Хмельницкий. Правда, дальнейшие события показали, что надеяться на Хмельницкого преждевременно, но тогда об этом и не подозревали. Избрание Хмельницкого рассматривалось как большой успех. Князь Алексей Никитич в честь этого получил щедрые пожалования: шубу на золотом бархате ценой 360 рублей, золотой кубок, прибавку к денежному окладу, и – самое главное – в полное владение свою прародительскую вотчину – город Трубчевск с уездом. Кажется, со времен царя Ивана Грозного никто из московских служилых людей не получал в вотчину целое удельное княжество.

Кампанией 1659 г. завершилась славная боевая служба князя А. Н. Трубецкого. В дальнейшем он не выезжал из Москвы – первенствовал в Боярской думе, вел переговоры с иностранными послами, управлял Сибирским приказом. В 1672 г. престарелый воевода стал крестным отцом царевича Петра Алексеевича – будущего знаменитого преобразователя России. Ему же завещал Трубецкой и свое родовое Трубчевское княжество. Сам князь Алексей Никитич потомства не оставил. Скончался знаменитый воевода в глубокой старости, в 1680 г., приняв перед смертью монашеский постриг с именем Афанасия.

Со смертью Алексея Никитича род не пресекся. Еще в Смутное время старший брат боярина, князь Юрий Никитич (сторонник Владислава и Сигизмунда III), уехал в Польшу и принял там католичество. Его внук, князь Юрий Петрович, возвратился в Россию, получил сан боярина и женился на сестре знаменитого фаворита царевны Софьи князя Василия Васильевича Голицына.

Старший сын Юрия Юрьевича – князь Иван Юрьевич (1667–1750) – был последним русским боярином. И. Ю. Трубецкой получил боярство от Петра I. Согласно легенде, царь всецело доверял князю и поручил ему стеречь царевну Софью, заточенную в Новодевичьем монастыре. Однажды стрельцы, сделав подкоп, ворвались в монастырь и попытались освободить царевну и убить Трубецкого. Ни того ни другого у них не получилось. Один из мятежников, бывший ранее брадобреем князя, спас его. Когда же мятежников поймали и приговорили к казни, то князь, увидев среди осужденных своего спасителя, вымолил у царя прощение ему.

Князь Иван Юрьевич участвовал в несчастливой осаде Нарвы и вместе с другими русскими военачальниками попал в шведский плен, где протомился восемнадцать лет. Возвратившись, он служил губернатором в Киеве. Петр II пожаловал старого князя в фельдмаршалы, а Анна Иоанновна назначила его московским генерал-губернатором. Как государственный деятель князь Иван Юрьевич ничем особенным не отличался. Современники свидетельствуют и о его личных качествах: князь был человек добрый, но не умный и чрезвычайно гордый.

Князь Иван Юрьевич оставил только дочерей и незаконнорожденного сына Ивана Ивановича, который получил усеченную родовую фамилию Бецкой. Иван Бецкой (1704–1795) – выдающийся русский педагог и меценат, сподвижник Екатерины II в развитии образовательной системы, инициатор создания воспитательных домов для незаконнорожденных и подкидышей в Москве и Санкт-Петербурге, а также знаменитого Смольного института благородных девиц в Санкт-Петербурге. Одно время он являлся личным секретарем императрицы, затем возглавил все созданные по его проектам учебные заведения, а также Академию художеств. Роль Бецкого в развитии российской образовательной системы столь велика, что он удостоился беспрецедентной награды. В честь Бецкого выбита медаль с его профилем и надписью «Иван Иванович Бецкой», а с другой стороны – «За любовь к Отечеству».

Род Трубецких продолжился от брата последнего боярина – князя Юрия Юрьевича (1668–1739). Он оставил шестерых сыновей, давших начало различным линиям рода. Наиболее известен старший – князь Никита Юрьевич (1699–1767). В 1730 г. он деятельно участвовал в борьбе между сторонниками ограничения самодержавия («верховниками») и приверженцами неограниченной монархии. Императрица Анна Иоанновна в награду за верность Трубецкого пожаловала ему чин тайного советника и генерал-прокурора. Эту должность он исполнял в дальнейшем двадцать лет. За эти годы Трубецкой неоднократно играл роль «карающего меча» государства – руководил следствием над А. П. Волынским (1740), А. И. Остерманом (1741), А. П. Бестужевым-Рюминым (1758) и другими сановниками, потерпевшими поражение в придворной борьбе.

В 1756 г. князь Никита Юрьевич был произведен в генерал-фельдмаршалы, хотя особыми воинскими талантами ранее не отличался. Спустя четыре года Трубецкой покинул пост генерал-прокурора и был назначен главой Военной коллегии, что можно считать понижением. Однако в недолгое правление Петра III роль Трубецкого опять возросла. Он стал одним из главных советников императора и получил должность полковника Преображенского полка. Переворот Екатерины II лишил Трубецкого прежней роли. Императрица сама захотела стать полковником Преображенского полка и сместила князя на должность подполковника. Вскоре, в 1763 г., он ушел в отставку.

Современники дают противоречивые отзывы о князе Н. Ю. Трубецком. Одни называют его «пронырливым, злым и мстительным». Согласно другим отзывам, князь – человек «грубый, жестокий, с полным отсутствием нравственных принципов», но вместе с тем обладавший обширным и просвещенным умом. Родственник и друг князя Н. Ю. Трубецкого поэт Антиох Кантемир писал, что он «с нравом честным, тихим соединял совесть чистую». Мнение Кантемира, несомненно, пристрастно. Вся деятельность князя Трубецкого показывает, что он сочетал ловкость и мстительность, стремился уничтожать не только своих врагов, но и безвинных людей, лишь бы это способствовало его возвышению. К чести князя Никиты Юрьевича следует сказать, что он действительно был не чужд просвещению. В молодости входил в ученый кружок, группировавшийся вокруг архиепископа Феофана Прокоповича, затем покровительствовал людям искусства, в том числе и знаменитому Федору Волкову – основателю русского театра.

Из потомков князя Н. Ю. Трубецкого известен его правнук декабрист Сергей Петрович Трубецкой (1790–1860) – одна из наиболее загадочных и трагических фигур декабристского движения. Выпускник Московского университета, офицер, гвардеец, участник наполеоновских войн, неоднократно отличавшийся храбростью и распорядительностью на поле боя, он еще в 1816 г. стал одним из основателей тайного общества «Союз спасения». В дальнейшем Трубецкой – активный участник тайных обществ. В 1823 г. он стал одним из трех председателей «Северного общества». В тайных обществах Трубецкой более занимался организацией, чем разработкой теоретических проектов.

Обладавший богатым боевым опытом и высоким воинским званием (гвардейский полковник), князь Трубецкой накануне декабрьского выступления был назначен диктатором восстания. Но когда вожди восстания во главе мятежных войск вышли на Сенатскую площадь, то Трубецкого с ними не оказалось. В последний момент он не смог выйти на площадь и принять на себя огромную ответственность не только за судьбы людей и кровопролитие, но и за историческое будущее страны, творцами которого видели себя декабристы. Нет никаких поводов сомневаться в личной храбрости Трубецкого. Но храбрость воина и храбрость революционера не тождественны. Князь терзался сомнениями, скрывался в канцелярии Генерального штаба, буквально в двух шагах от мятежного каре, выходил, смотрел на войска, стоявшие на Сенатской площади, но так и не смог найти в себе силы, чтобы присоединиться к товарищам.

Неявка Трубецкого стала одной из причин поражения восстания. Рылеев и другие лидеры мятежников не могли допустить мысли, что Трубецкой предаст их. Они долго ждали диктатора и теряли драгоценное время для решительных действий.

После разгрома восстания Трубецкой укрылся в доме своего родственника – австрийского посла Лебцельтерна (они были женаты на родных сестрах – графинях Лаваль). Силой вторгнуться в дом иностранного дипломата – означало вызвать международный скандал. Николай I не мог пойти на это и только требовал от Лебцельтерна выдать Трубецкого. Тот поначалу запротестовал, но затем согласился. В это время часть компрометирующих Трубецкого документов успели уничтожить.

Николай I встретил князя гневной речью. «Что было в этой голове, – указывая пальцем в лоб Трубецкому, закричал царь, – когда вы с вашей фамилией вошли в такое дело? Гвардии полковник! Князь Трубецкой! Как вам не стыдно быть вместе с такой дрянью? Ваша участь будет ужасна!»

И все же царь смягчился к Трубецкому. Вероятно, повлияли весьма откровенные признания князя. Незадавшийся диктатор и тут не проявил должной твердости. Одним из первых он дал подробные показания о составе заговорщиков и целях восстания. Николай I призвал к себе князя и приказал ему писать письмо к жене. Впоследствии Трубецкой вспоминал: «Я начал писать: „Друг мой, будь спокойна и молись Богу…“ Император прервал: „Что тут много писать! Напишите только: „Я буду жив и здоров“. Я написал: „Государь стоит возле меня и велит написать, что я жив и здоров“. Я подал ему. Он прочел и сказал: „Я жив и здоров буду, припишите „буду“ вверху“.

Царь сдержал свое обещание. Судебный приговор к смертной казни через отсечение головы Трубецкому заменили на вечную каторгу в Сибирь. Сибирскую каторгу Трубецкой отбывал в Благодатском руднике вместе с другими видными декабристами – князьями С. Г. Волконским и Е. П. Оболенским, В. Л. Давыдовым и другими. Бывшие соратники Трубецкого ни разу его не упрекнули. Сразу же после окончания следствия и суда между декабристами установилось негласное правило: не обсуждать все происшедшее ни во время восстания, ни во время следствия, на котором далеко не каждый держался с честью.

Трубецкой с достоинством нес тяжкое наказание. Его жена, княгиня Екатерина Ивановна (1800–1854), одной из первых жен декабристов последовала за мужем в Сибирь, где и умерла.

Образ княгини Трубецкой воспел в поэме «Русские женщины» Н. А. Некрасов. Правда, поэт-демократ вложил в уста княгини несвойственную ей обличительную речь против самодержавия. Сын другого декабриста – князь Михаил Сергеевич Волконский – пытался протестовать против этой поэтической вольности, но Некрасов остался непреклонен.

В 1830 г. Трубецкой переведен на Петровский завод, а в 1839 г. каторжные работы для него заменены поселением в Иркутской губернии. Высочайший манифест об амнистии возвратил Трубецкому права дворянства, но не княжеский титул, сохраненный, впрочем, за его детьми, родившимися в Сибири. Бывшим ссыльным разрешили возвратиться в Европейскую Россию. Последние годы князь Сергей Петрович прожил в Москве, пользуясь глубоким уважением современников. Похоронен он на кладбище Новодевичьего монастыря.

Следующие поколения Трубецких проявили себя на поприще общественной деятельности, науки и искусства. Князь Николай Петрович (1828–1900) – четвероюродный племянник декабриста – видный сановник, тайный советник и калужский вице-губернатор, посвятил себя не государственной службе, а созданию Русского музыкального общества и Московской консерватории.

Семья князя Н. П. Трубецкого, давшая России выдающихся философов Сергея и Евгения, – была выдающимся сосредоточием духовности и культуры во второй половине XIX – начале XX в. Даже в то время, богатое для России талантами и личностями, семья Трубецких представляется исключительной. Но прежде скажем о личности двоюродного племянника князя Н. П. Трубецкого – Паоло (Петра Петровича) (1866–1938). Заграничный брак его отца, князя Петра Петровича, в России не признавали. Князь Паоло родился и воспитывался в Италии. В 1880-х гг. он обратился к изобразительному искусству и вскоре приобрел мировую славу как талантливый и самобытный скульптор-импрессионист. На рубеже XIX–XX вв. он жил и работал в Петербурге и Москве, преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Им созданы живописные, богатые движением, оригинальной пластикой и световыми эффектами работы – портреты, жанровые статуэтки.

Князь Паоло Трубецкой был автором скульптурных портретов таких несхожих людей, как Л. Н. Толстой и Александр III. Знаменитый памятник Александру III в Петербурге вызывает и по сей день самые различные оценки и отзывы, но ему нельзя отказать в блестящем воплощении идеи имперской мощи и державности.

Творчество Паоло Трубецкого связано прежде всего с развитием западноевропейского искусства, духовные же искания его двоюродных братьев, князей Сергея (1862–1905) и Евгения (1863– 1920) Николаевичей Трубецких, составляют неотъемлемую часть русской философской мысли. Воспитание и развитие братьев-философов происходило в уникальной атмосфере родительского дома, пронизанной истинно религиозным чувством, глубоким уважением к человеческой личности и высокими моральными принципами.

Личность князя Сергея Николаевича имела огромное влияние на его современников. Глубокий религиозный философ, человек цельный в своих высоких убеждениях и светлом образе жизни, на переломе эпох он, одним из немногих, стал духовным лидером общества. Во время революции 1905 г., как только правительство пошло на уступки бунтующему студенчеству и предоставило университетам широкую автономию, в том числе и право выбирать ректора, князь Сергей Николаевич был избран ректором Московского университета. Он сразу же включился в политическую деятельность. Как представитель общественности, он обратился к Николаю II с речью, в которой призывал к решительным демократическим реформам. В том же 1905 г. князь Сергей Николаевич скончался.

В. И. Вернадский так оценил общественную деятельность князя С. Н. Трубецкого: «Густой туман бессилия тяжелой пеленой ложился на человеческую личность. Иссякала вера в будущее. В это время рос и воспитывался дух маловерия в историческую роль русского народа… Университет замирал в тисках этих порождений общественного гниения. В это тяжелое время ярко засияла светлая личность Сергея Николаевича. Быстро засияла на всю Россию и так же быстро загасла. Хрупкая тонкая жизнь надорвалась в тяжелой обстановке».

Быть может, не только борьба с пережитками старого, деспотизмом и общественными кризисом, но и открывшаяся проницательному взору философа грядущая катастрофа ускорили кончину философа. Мы не знаем ответа.

Младший брат и последователь С. Н. Трубецкого князь Евгений Николаевич – один из выдающихся российских философов начала XX в. После Октябрьской революции он не принял диктатуру большевиков и примкнул к белому движению. Он надеялся на духовное возрождение России, стремился увидеть его в героизме Добровольческой армии и ожидал, что «новые смутные времени» завершатся победой духа над «царством зверя», которое строят большевики. С верою в будущее князь Е. Н. Трубецкой окончил свою жизнь. Он умер от тифа в январе 1920 г. в Новороссийске.

Князь Григорий Николаевич Трубецкой (1873–1929), брат философов, дипломат, а после революции – видный деятель белого движения, так характеризовал духовный облик братьев: «Оба брата имели души чистые, пламеневшие Богу, оба были одарены, но у каждого был свой характер дарования. Чуткий Сережа всеми порами воспринимал жизнь и отзывался на нее. Это составляло его особенную, свойственную ему прелесть и налагало печать на характер его творчества, полный созвучия с окружающим его миром и людьми. Женя уходил в себя и в своей душе находил источник своего вдохновения… Оба были просты, без всякой позы, но у Жени была какая-то своя особая простота – дар Божий. Он был похож на великолепную неотесанную глыбу гранита…»

Князь Сергей Николаевич Трубецкой был отцом двух сыновей: Николая (1890– 1938) и Владимира (1891–1937). Судьбы братьев далеко разошлись, но обоим довелось пройти свой путь мученичества и тяжелых испытаний. Кончина князя Николая Сергеевича была ускорена преследованиями немецких фашистов, а князь Владимир Сергеевич погиб в сталинских лагерях…

Интересы Николая Сергеевича определились довольно рано: уже в тринадцать лет он стал членом Московского этнографического общества, а в пятнадцать опубликовал свою первую научную работу. По окончании Московского университета слушал лекции в Лейпциге, затем стал приват-доцентом Университета. Октябрьскую революцию князь Николай Сергеевич не принял – уехал на белый Юг, был профессором Ростовского университета, а затем эмигрировал в Австрию. В эмиграции князь Н. С. Трубецкой приобрел мировую известность. Его труды по языкознанию, истории славянских языков и лингвистике оказали огромное влияние на развитие науки. Венская академия наук избрала князя своим действительным членом (1930).

Другим важнейшим направлением, которое разрабатывалось Трубецким, стало учение о евразийстве – концепции, утверждавшей особый путь России, как в истории и культуре, так и в общественном и политическом развитии будущего. По мнению Трубецкого и его единомышленников, Россия – особый историко-географический мир, сочетающий цивилизационные пути Запада и Востока.

Профессором Венского университета, князь Н. С. Трубецкой выступал с критикой расовой теории нацистов. После присоединения Австрии к Германии, фашисты припомнили ученому эти высказывания. Он подвергался допросам в гестапо и обыскам, что приблизило преждевременную смерть князя Николая Сергеевича.

Князь Владимир Сергеевич был далек от науки. Живой и артистичный, он покинул Московский университет, проучившись менее полугода на физико-математическом отделении, и ушел юнгой в плавание на миноносце «Витязь». Морская стихия захватила молодого человека, но другое, более сильное чувство заставило отказаться от моря. «Нет, надо было решаться на что-нибудь одно и положить на чашу весов любимую девушку и любимое море, – пишет в своих воспоминаниях В. С. Трубецкой. – Колебаться нельзя было: чувство наше слишком далеко зашло – мы были с невестой слишком дружны – и я отказался от моря». Избранницей Трубецкого была княжна Елизавета Владимировна Голицына, дочь крупного общественного деятеля, московского городского головы, князя Владимира Михайловича Голицына (1847–1932).

Для женитьбы необходимо было приобрести определенный статус. И князь Владимир Сергеевич вступил на службу вольноопределяющимся в лейб-гвардии Кирасирский Ея Императорского Величества императрицы Марии Федоровны полк (Синие кирасиры). В среднеазиатской ссылке в 1936 г. князь Владимир Сергеевич описал свою службу в вольноопределяющихся, офицерские экзамены и начало службы в полку. «Записки кирасира» отличают безукоризненная точность, остроумие и элегантность. В них блестяще рассказывается о гвардии – лучшей части российской императорской армии. «И странно думать, – пишет о гвардии Трубецкой, – что именно эти-то кадры – преданные и политически надежные – в первую же голову брошены были в огонь мировой войны». Памяти своих товарищей, погибших на германском фронте, посвятил Трубецкой свои «Записки кирасира».

В начале Первой мировой войны князь отличился храбростью в сражении при Гумбиннене и получил Георгиевский крест. Затем было ранение, госпиталь и служба в штабе знаменитого А. А. Брусилова. Брусилов назначил князя командующим первым в России автомобильным соединением. Трубецкому довелось спасать румынскую казну (Румыния была союзником России), когда немцы входили в Бухарест.

После Октября 1917 г. князь остался в России, несмотря на то, что большинство его родственников эмигрировали. В 1918 г. он участвовал в заговоре, имевшем целью освобождение Николая II и его семьи. Вместе со своим родственником М. С. Лопухиным Трубецкой ездил на Урал, но безуспешно.

В дальнейшем против советской власти князь Владимир Сергеевич не выступал. Для Трубецких наступили тяжелые времена. Князя Владимира Сергеевича часто арестовывали. Надо было кормить семью, где было восемь детей, но пути на государственную службу были закрыты. Трубецкой работал ремонтером при военкомате, тапером в кино и музыкантом в ресторане (шутя, он говорил, что жизнь выучила его играть одновременно на тридцати инструментах, дирижировать и сочинять музыку). Помогали уехавшие за границу родственники, в первую очередь брат Николай Сергеевич. Средств все равно не хватало, но князь никогда не падал духом: сочинил и поставил в Богородском театре оперетту, играл на семейных концертах. Часто брал ружье и собаку и отправлялся в лес – охоту он страстно любил еще с детства. Она же дала новый неожиданный заработок и проявила новый талант Трубецкого.

По предложению своего племянника, художника князя Владимира Михайловича Голицына, Трубецкой написал несколько охотничьих юмористических рассказов, опубликованных в журнале «Всемирный следопыт» под псевдонимом В. Ветов. Эти рассказы из серии «Необычайные приключения Боченкина и Хвоща», иллюстрации к которым рисовал В. Голицын, пользовались большой популярностью. Конец 1920-х годов был для Трубецкого относительно счастливым временем. От «Всемирного следопыта» он дважды ездил в командировки – на Байкал и на Каспийское море. Так появился сборник «Байкальские рассказы» и повесть для детей «Тюлень Яшка». Обе книжки были опубликованы с рисунками Голицына. И если «Тюлень Яшка» – проникновенная, немного грустная новелла о тюлене, жившем среди людей, но вернувшемся в природу, то «Байкальские рассказы» – рассказы охотника.

В 1933 г. вышел еще один сборник В. Ветова – «Веселый охотник» – отдельное издание приключений Боченкина и Хвоща. Это была последняя публикация Трубецкого. На смену либеральному периоду НЭПа пришло ужесточение режима, новые преследования и аресты.

«В нашем доме не было скорбных лиц, – вспоминал сын князя, Владимир Владимирович. – Помню, как отец, заходя в дом, громко напевал из оперы „Князь Игорь“: „Мужайся, княгиня, недобрые вести“. Это означало, что над семьей вновь сгущаются тучи». В 1936 г. семью Трубецких выслали в Среднюю Азию. Летом 1937 г. князь Владимир Сергеевич был снова арестован и расстрелян. Вместе с отцом погибла и княжна Варвара Владимировна (1917–1937), была арестована и другая дочь – Александра (1919–1943), погибшая в лагере.

Смерть главы семьи не остановила репрессий. Была арестована и умерла в 1943 г. в Бутырской тюрьме княгиня Елизавета Владимировна. Десять лет – с 1937 по 1947 г. – провел в лагерях князь Григорий Владимирович (1915–1975). Другие сыновья – Андрей, Владимир и Сергей Владимировичи – воевали на фронтах Великой Отечественной войны.

Удивительную историю своих странствий описывает в мемуарах «Пути неисповедимые» князь Андрей Владимирович Трубецкой. Он был призван в армию в 1939 г. Вскоре после начала войны Трубецкой получил тяжелое ранение и попал в плен. Чудесным образом заграничным родственникам удалось разыскать его в лагерном госпитале и забрать к себе. Имея возможность остаться на Западе, Трубецкой вернулся в Советскую Россию – воевал в партизанском отряде, затем вновь – в действующей армии, был награжден орденами и медалями. После войны он поступил на биологический факультет Московского университета, но и здесь вмешались всеведущие карательные органы. Отказ сотрудничать с МГБ повлек за собой арест и лагерь в Джезказгане. В лагере А. В. Трубецкой провел пять лет – с 1950 по 1955 гг., а после освобождения вновь поступил в университет и стал крупным ученым, доктором биологических наук.

Сыновья Е. Н. Трубецкого – Сергей (1890–1949) и Александр (1892–1968) – испили свою чашу страданий.

Выпускник Московского университета, ученик философа Л. М. Лопатина, князь Сергей Евгеньевич с начала Первой мировой войны служил в санитарном отряде: в действующую армию он не смог попасть по состоянию здоровья. После Октябрьской революции Трубецкой принял активное участие в деятельности тайных организаций – «Национального центра» и «Тактического центра», оказывавших из Москвы помощь Белой армии. Арестованный ЧК в январе 1920 г., он чудом смог избежать расстрела и получил приговор – десять лет тюрьмы. Судьба оказалась благосклонной к князю. Осенью 1922 г. он был выслан из СССР в Германию на знаменитом «философском пароходе», в числе более ста русских интеллигентов и общественных деятелей.

За границей семье удалось воссоединиться. Князь Александр Евгеньевич, штабс-ротмистр Конно-гренадерского полка, сражался в составе Белой армии, затем эвакуировался вместе с ее остатками в Константинополь, учился в Пражском университете, работал вагоновожатым, шофером такси… Для братьев началась эмигрантская эпопея.

Какие силы помогли Трубецким пройти через все круги ада, выпавшие на их долю, – две Мировые войны, революция, ленинские, сталинские и гитлеровские тюрьмы и лагеря, голод?..

«С понятием „аристократизм“ у меня с детства неразрывно связывалось чувство обязанности и ответственности, но никак не мысли о превознесении себя над другими и привилегиях», – пишет в своих воспоминаниях князь Сергей Евгеньевич Трубецкой. Говоря о разрушении усадебной культуры – процессе гораздо менее болезненном и мучительном, чем Голгофа русского дворянства в XX в., князь Евгений Николаевич пишет: «Мириться с этим можно было, когда уходили в добро, когда отрешались от всех дурных традиций старой усадьбы, но сохраняли все светлые, и в особенности духовный аристократизм, благородство внутреннего человеческого облика». «…Не сомневаюсь, что только благодаря этому отцовскому наследию, – пишет он далее, – я мог под музыку пулеметов, возвещающих рождение России новой, уйти целиком в созерцание той России, милых, дорогих отшедших, жить с ними в эти страшные минуты и черпать бодрость духа в этом общении».

Аристократизм духа – возвышенное понятие о чести, справедливости, вере, любви и патриотизме – вот та сила, благодаря которой Трубецким удалось перенести выпавшие на их долю испытания, сохранить высокую славу своего имени.

Крымские мурзы на службе у российского государя. Князья Сулешовы

Российское дворянство складывалось из многих этнически различных компонентов. Большое число русских дворянских родов восходят к выходцам из Казанского, Крымского, Сибирского ханств и Ногайской Орды. Среди них знаменитые своими заслугами перед Отечеством и большой ролью в развитии русской культуры – князья Юсуповы, князья Урусовы, князья Тенишевы, князья Ширинские-Шихматовы, графы Ростопчины, графы Апраксины, дворяне Тургеневы, Аничковы, Ртищевы, Огаревы, Языковы и другие. Даже царь Борис Федорович Годунов, согласно родословной легенде, был потомком мурзы Чета, «выехавшего» на службу к Ивану Калите. Крымских «выходцев» среди родоначальников русских дворянских фамилий тюркского происхождения меньшинство. Тем больший интерес представляет история рода князей Сулешовых, представители которого играли весьма значительную роль в государственной жизни России XVII в.

Отношения молодого Московского государства с государствами-наследниками Золотой Орды были довольно сложными. В период правления крымского хана Менгли-Гирея и Ивана III Крым и Москва являлись близкими союзниками, объединившимися против польского короля и хана Большой Орды. Однако уже преемники Менгли-Гирея не видели пользы в этом союзе и совершали опустошительные набеги на Россию. Отношения с Казанью претерпевали колебания от периодов русского протектората над ханством до затяжных войн. Астраханский правитель еще при Василии III признал себя вассалом великого князя московского, но был свергнут, и Астрахань заняла враждебную России позицию. В то же время с середины XV в. и по конец XVII в. на территории самой России существовало особое государство – Касимовское ханство, ханы которого (представители крымской и казанской династий) правили по воле русского государя, а мурзы ходили в походы под командованием русских воевод.

Очевидно, что нельзя считать отношения России с татарскими ханствами, окружавшими ее с юга и востока, исключительно враждебными. Постоянно поддерживались дипломатические связи; несмотря на все военные опасности, велась и торговля. Сближение происходило и в иной сфере. Упадок и распад Золотой Орды, а также внутренние междоусобицы в ханствах приводили к тому, что многие тюркские аристократы, а иногда и представители правящего рода Чингизидов стремились сменить хана на великого князя и «выезжали» на службу к московскому государю. «Русский улус», со времен Батыя воспринимавшийся ордынцами как часть Монгольской империи, к XV в. приобрел для потомков грозных завоевателей особую притягательность. Этому способствовали несколько факторов. Тюркские аристократы, появлявшиеся при московском дворе, приобретали довольно высокий статус. Вероятно, это было данью тому пиитету, который испытывали русские князья перед ордынскими владыками. Однако дело было не только в этом. Московский двор, при котором служили и потомки литовского Гедимина, и потомки Чингисхана, представлял для европейских дипломатов русского царя как «шахиншаха», государя над правителями Востока и Запада. Не случайно касимовские ханы и потомки сибирского Кучума носили в XVII в. титул «царевичей» и номинально занимали вторую, после государя, ступеньку в иерархии русского двора.

Демонстрация милости царя к «выходцам» преследовала и иные цели. Во-первых, это был аргумент в дипломатических спорах с Турцией, не раз угрожавшей России под предлогом защиты единоверцев. Во-вторых, пример «выезжих» аристократов был обращен к другим «царевичам», князьям и мурзам. От одних московское правительство ожидало признания вассальной зависимости, других было готово принять с их военными отрядами на службу.

Отсюда происходило и терпимое отношение царей к религии выходцев. Служить православному государю и занимать видные места при дворе и в военном командовании дозволялось и тем тюркским аристократам, кто не спешил отказаться от ислама. Успешно служили в конце XVI – первой четверти XVII в. и занимали высокие воеводские должности сибирские царевичи Маметкул Ялтоулович и Алей Кучумович. Распространялось такое отношение не только на высшую знать, но и на мелких князей и простых мурз.

Все это привлекало тюркскую аристократию и военно-служилое сословие на службу в Москву. Этот процесс шел на протяжении XIV–XVII вв. В наименьшей степени он коснулся крымских родов. Вероятно, причиной тому были многочисленные военные конфликты между государствами. Однако, несмотря на длительный период вражды, Россия и Крымское ханство постоянно поддерживали торговые, культурные и дипломатические связи. Как в Крыму, так и в России существовали сторонники дружеских (насколько это было возможно) отношений между державами.

К числу сторонников такой политики принадлежал знатный бийский (бии – один из высших разрядов кочевой аристократии) род Сулешовых, занимавший видное положение при ханском дворе. Его представители традиционно вели переговоры с русскими дипломатами. Русские источники неоднократно называют Сулешовых «московскими доброхотами». В 1578–1579 гг. приезжал в Москву Араслан-мурза Сулешов, который пробыл в ней до 1580–1581 гг. Впоследствии он еще раз упоминается в русских летописях. В 1610 г. крымские царевичи с Араслан-мурзой и другими татарами пришли на помощь царю Василию Шуйскому против Лжедмитрия II – Тушинского вора. Источники по-разному описывают дальнейшие события. Согласно «Новому летописцу», татары мужественно бились с войском самозванца в Боровском уезде, но затем ушли за Оку, сказав, что их истомил голод. Другой источник сообщает, что татары «на бой против Вора не пошли, а пошли они прочь в свою землю». Видным крымским вельможей был Ахмет-паша Сулешов. По воспоминаниям московских бояр Ахмет-паша был у хана «ближний и великой человек». В 1593 г. он приносил шерть (присягу) от имени хана при заключении мирного договора. В другой раз мы встречаем Ахмет-пашу в тяжелое для Российского государства время. В 1614 г. в Ливнах он вел переговоры с посланником нового царя Михаила Федоровича князем Г. П. Ромодановским о размере поминок, которые должны были высылаться в Крым. Крымцы стремились получить как можно больше, русские – дать как можно меньше. На переговорах Сулешов говорил: «Если не станет государь присылать ежегодно по 10 000 рублей, кроме рухляди, то мне доброго дела свершить нельзя; со мной два дела, доброе и лихое, выбирайте!» «Вы ставите шесть тысяч рублей в дорого, – продолжал крымский посол, – а я и на одних Ливнах вымещу; хотя возьму тысячу пленных и за каждого пленника возьму по 50 рублей, то у меня будет 50 000 рублей». И все же Ахмет-паша согласился удовлетвориться поминками в 4000 рублей с условием, что весной будут присланы «большие» поминки.

Участвовали в дипломатических сношениях с Москвой также братья Ахмет-паши – Янша-мурза и Ибрагим-паша.

Янша (Енша, Еньша)-мурза упоминается как крымский посол в Москву около 1584–1585 гг. Исполнив посольское поручение, Янша-мурза выразил желание остаться в России и служить царю Федору Ивановичу – редчайший случай в дипломатический практике и русско-крымских отношениях вообще. Мурза был пожалован вотчиной – селами в Бежецком Верхе, и впоследствии упоминается в разрядах. В 1591 г. он был послан в Новгород вместе с царевичами Арасланом Кайбуличем (астраханским), Маметкулом (сибирским) и Уразом (казахским). Эти военные приготовления были связаны с Русско-шведской войной 1590–1593 гг., в которой, как и ранее в Ливонской войне, хорошо проявила себя татарская конница.

Гораздо больше известно о сыновьях Янши-мурзы – князьях Юрии и Василии Яншеевичах Сулешовых. Старший – Юрий Яншеевич – принял православие в правление Бориса Годунова. Вероятно, примерно в то же время он женился на княжне Черкасской, дочери князя Мамстрюка, брата второй жены Ивана Грозного – царицы Марии Темрюковны (о ее роде см. в очерке о князьях Черкасских). Вероятно, вскоре после крещения Юрий Яншеевич получил придворный чин стольника. О доверии, которое питал к нему царь, свидетельствует почетное и ответственное поручение, данное князю Борисом Годуновым в январе 1605 г. После разгрома Лжедмитрия I под Добыничами Сулешов был послан в Новгород-Северский с золотыми для раздачи их отличившимся воеводам – князю Н. Р. Трубецкому и П. Ф. Басманову.

О деятельности князя Юрия Яншеевича в Смутное время известно мало, однако есть все основания полагать, что он не принадлежал к числу многочисленных «перелетов» и авантюристов той эпохи. Боярский список 1607 г. показывает стольника князя Ю. Я. Сулешова под Калугой, где мятежного Болотникова осаждали армия и двор Василия Шуйского. В 1611 г. Сулешов упоминается как воевода Первого ополчения; он был послан в Торжок. Впоследствии князь, вероятно, примкнул ко Второму ополчению, поскольку под грамотой, данной князю Д. Т. Трубецкому на владение волостью Вагой, упоминается его имя. Правда, Юрий Яншеевич русской грамотой не владел, и за него «руку приложили» товарищи.

Сулешову довелось участвовать в ликвидации последствий Смуты уже после избрания на царство Михаила Федоровича. 19 апреля 1613 г. из Москвы был отправлен «в поле» против мятежного атамана Заруцкого князь И. Н. Одоевский. Прикрывать его поход «берегом» были посланы к Алатырю князья Ю. Я. Сулешов и Ю. Н. Барятинский с конной ратью в 1969 человек.

Заслуги Сулешова в восстановлении законного порядка были оценены правительством царя Михаила Федоровича. Уже в коронационных торжествах в июне 1613 г. Сулешов неоднократно «смотрел» в большой стол при пиршествах, что было весьма почетной обязанностью. В сентябре 1613 г. Сулешов был назначен рындой – одним из четырех оруженосцев, стоявших в белом платье с золотыми топорами возле трона, – при приеме царем кизылбашского (персидского) посла. При этом назначении последовал местнический спор, показавший большое влияние Сулешова при дворе и особое расположение к нему государя.

Другой рында, Иван Петрович Шереметев, бил челом царю с тем, что ему «невместно» быть меньше князя Сулешова, потому что «князь Юрьи не бывал больши тех, кто ему, Ивану, в версту; и будет государь милости не покажет, велит ему, Ивану, со князем Юрьем быть, и государь бы его, Ивана, пожаловал, велел ему сказати, каково князь Юрьи в иноземцах и в московских родех отечеством; и будет в иноземцех и в московских родех ково будет князь Юрьи больши, а ему, Ивану, с ним быть мочно, и он, Иван, и со князем Юрьем быть готов же».

Местническая ситуация запутывалась тем, что предки князя Юрия Яншеевича не служили при московском дворе. Его отец упоминается в разрядах только один раз, и то вне связи с общей служебной иерархией. Отсюда происходила растерянность Шереметева, который, зная о том, что цари всегда благоволили к знатным тюркским выходцам, довольно точно определил их своеобразное положение при московском дворе: «Князь Петр Урусов и Юрьи Яншин – крымские роды, в Московском государстве отечество их неведомо, хто кого больши или хто меньши; то в государеве воле: похочет государь иноземцев учинить у себя, государя, честна и велика, и он учинит…»

Князь Сулешов защищался, вспоминая прецедент из службы князя Петра Араслановича Урусова, выигравшего местнический спор у князя М. В. Скопина-Шуйского, который был выше И. П. Шереметева. Сам же князь Юрий по родству старше Петра Урусова и, следовательно, выше Шереметева.

Для разрешения этого спора царь обратился к боярам, которые признали, что дядя князя Юрия Ахмет-паша Сулешов занимал высокое положение при ханском дворе, но не смогли ничего сказать по поводу родства между князьями Урусовыми и Сулешовыми. В результате спор был решен в пользу Сулешова. Правда, в 1619 г. Сулешов проиграл спор боярину Федору Ивановичу Шереметеву. Однако Ф. И. Шереметев приходился И. П. Шереметеву дядей.

Другое местническое столкновение князя Юрия Яншеевича ознаменовалось курьезом. В 1621 г. князь Григорий Петрович Ромодановский (герой одного из предыдущих очерков), заспоривший с Сулешовым о местах, вспомнил, что, когда он был отправлен на посольский съезд с Ахмет-пашой Сулешовым, то крымский посол приезжал к нему на съезд и в шатре у него был, а поскольку Ахмет-паша князю Юрию дядя, то и Ромодановский выше князя Юрия Яншеевича. На это смешение вопросов дипломатического престижа государства и местнической чести царь и патриарх резонно отвечали, что Ромодановскому дела нет до Ахмет-паши, который служит крымскому царю.

В дальнейшем Сулешов выигрывал все местнические споры. В 1622 г. «по государеву слову» ниже Сулешова сел знаменитый князь Д. М. Пожарский, а в феврале 1634 г. боярин Б. М. Салтыков, племянник царицы-инокини Марфы, «за бесчестие» Сулешова был даже отправлен в тюрьму.

В 1615 г. князь Юрий Яншеевич был пожалован в бояре и сразу занял весьма высокое положение. Согласно боярскому списку, его оклад равнялся 500 рублям. В это время в состав Думы входили 24 боярина, из которых только у 6 бояр был такой оклад, и только двое – князья Мстиславский и Воротынский – имели высший оклад 700 рублей. Не случайно в эпитафии князь Ю. Я. Сулешов назван «ближним боярином».

В 1615 – начале 1616 г. в Казанском крае началось восстание татар. На усмирение бунта был отправлен князь Ю. Я. Сулешов с отрядом в 1830 человек. В следующем году грозные события потребовали его присутствия уже на западном фронте. Еще в 1613 г. отвоевывать Смоленск у поляков был послан князь Д. М. Черкасский «со многой ратью». Воеводам удалось взять Вязьму, Дорогобуж и Белую, но Смоленск держался. С тех пор русские войска делали попытки овладеть этой крепостью, правда, не слишком энергичные. Для того чтобы выбить русских из-под Смоленска, отправились польские полководцы А. Гонсевский и полковник Чаплинский, возглавивший знаменитых «лисовчиков». Они окружили русский стан и создали воеводам «утеснение великое». На помощь русским под Смоленском были отправлены в январе 1617 г. воеводы – боярин князь Ю. Я. Сулешов, князь С. В. Прозоровский, князь Н. П. Борятинский. Им удалось отбить от Дорогобужа полковника Чаплинского, за что воеводы получили пожалования – князь Юрий Яншеевич был пожалован золотым в 5 золотых угорских.

Но в целом действия Сулешова были неудачны. Согласно «Новому летописцу», князь даже покинул впоследствии свой пост и самовольно возвратился в Москву. Вслед за ним бежали и другие воеводы, а Иванис Ододуров изменил царю и сдал Дорогобуж польскому королевичу Владиславу, наступавшему на Москву. В сообщении летописца о самовольном уходе Сулешова есть основания сомневаться. Известно, что царь положил опалу на князей П. И. Пронского и М. В. Белосельского, бросивших Вязьму. Сулешов же не только не пострадал, но и был награжден. Во время осады королевичем Владиславом Москвы в 1618 г. князь участвовал в ее обороне. 21 августа 1619 г. Юрий Яншеевич и его брат Маметша-мурза получили жалованную грамоту, в которой говорилось, что братья храбро сражались против поляков – «стояли и мужественно, и на боях и на приступах билися не щадя голов своих».

В дальнейшем вся деятельность Юрия Яншеевича протекала в сфере внутреннего управления. В 1621 г. он был поставлен во главе Приказа сыскных дел, которым управлял до 1623 г. В 1623 г. Сулешов был назначен воеводой в Тобольск – административный и церковный центр Сибири. Возможно, это назначение было формой почетной опалы. Об этом может свидетельствовать то, что преемник Юрия Яншевича на посту главы приказа начал пересматривать данные им грамоты. Однако вся деятельность Сулешова в Сибири свидетельствует о нем как об опытном администраторе.

Сибирские летописи сообщают, что князь Юрий Яншеевич пробыл в Тобольске с 8 июля 1623 г. по 29 мая 1625 г. За это время им было немало сделано для обустройства Сибири. Сулешов первым произвел в Сибири описание земель и угодий, которое было завершено уже к 1624 г. На основании полученных данных воевода «уложил» новые денежные и хлебные оклады служилым людям, ввел новые размеры ясачного обложения, упорядочил расходы и увеличил доходы в Сибирской земле. Прославился он и решительной борьбой с злоупотреблениями, снискав себе славу честного справедливого администратора. Деятельность Сулешова в Сибири была оценена дьяками Приказа Казанского дворца следующим образом: «Юрьи Яншеевич Сулешов Сибирскую землю, по своему высмотру, обновил и во всем устроил». По приезду в Москву боярин за труды был пожалован прибавкой к окладу в 50 рублей.

5 февраля 1626 г. Юрий Яншеевич участвовал в церемонии свадьбы царя Михаила Федоровича с Евдокией Лукьяновной Стрешневой. Там же присутствовала и вторая супруга – княгиня Мария Михайловна, дочь боярина Михаила Михайловича Салтыкова, весьма влиятельного деятеля в первые годы правления царя Михаила Федоровича.

В 1625–1630 гг. князь вновь возглавлял Приказ Сыскных дел, одновременно с этим, в 1628–1630 гг., управляя и Разбойным приказом. В 1630 г. он был послан в провинцию и «разбирал» служилых людей в Бежецком, Углицком и Звенигородском уездах. В 1630–1632 гг. Сулешов был воеводой в Новгороде, где в августе 1631 г. производил весьма непопулярное, но необходимое действие – отписывал в новгородских монастырях на государя «сбруи всякие». После возвращения в Москву Юрию Яншеевичу было опять поручено руководство Разбойным приказом, в котором он пробыл до 1636 г. Одновременно с этим он руководил Приказом сбора даточных людей.

В 1630-е гг. Сулешов довольно часто упоминается в дворцовых церемониях. Во время поставления патриарха Иоасафа в 1634 г. Сулешов «водил осляти» под новопоставленным владыкой. Этот обычай, как и «хождение на осляти» в Вербное воскресенье, символически повторял Вход Иисуса Христа в Иерусалим и являлся составной частью интронизации патриархов.

В 1635 г. князья Ю. Я. Сулешов и Д. М. Пожарский встречали за Арбатскими воротами тело царя Василия Шуйского, привезенное из Польши для погребения в Москве. Вероятно, обоим участникам событий Смуты было о чем вспомнить и поразмыслить над пышно украшенным гробом одного из главных героев и жертв «Московского разорения». С тех грозных времен прошло уже более двадцати лет, новое поколение, новые заботы и идеи владели государством, но сами князья еще продолжали нести государеву службу, невзирая на прожитые годы и болезни. В 1638–1639 гг. князь во второй раз был воеводой в Новгороде, а в 1640 г. упоминается как глава Разбойного приказа. Очевидно, в это время стал сказываться уже преклонный возраст боярина, и он более не упоминается в разрядах и других официальных источниках.

7 сентября 1643 г. князь Юрий Яншеевич, чувствуя приближение кончины, приказал составить завещание – духовную грамоту. Своими душеприказчиками Сулешов назначил патриарха Иосифа, боярина М. М. Салтыкова и московского дворянина М. С. Языкова. От двух браков у Сулешова не было детей, которые бы дожили до зрелого возраста, и поэтому он завещал свои обширные вотчины князю Якову Куденетовичу Черкасскому (родственнику своей первой жены) и князю Ивану Кореповичу Юсупову, который в завещании назван его «внуком». Возможно, родство Юсупова с Сулешовым было непрямым, но точных данных об этом не имеется. Помимо земельных владений, Сулешову принадлежал двор в Москве на углу Ильинки и Введенского переулка, который впоследствии был застроен расширившимся Гостинным двором.

Князь Юрий Яншеевич Сулешов скончался 8 сентября 1643 г. и был похоронен в Симоновом монастыре, под папертью Пречистенской церкви в «палатке» – каменной усыпальнице. Сулешов давно благоволил к этой обители и еще в 1629 г. возвел церковь, ставшую усыпальницей его рода. В 1637 г. в Симоновом, в «палатке» под папертью Пречистенской церкви, была похоронена супруга боярина Мария Михайловна, скончавшаяся 6 февраля. Там же нашли свое упокоение младший брат Юрия Яншеевича, князь Василий, его жены и дети. К Симонову отошел и двор князя В. Я. Сулешова в Китай-городе.

Вероятно, Сулешовы не случайно избрали своим родовым некрополем именно Симонов монастырь. На монастырском кладбище в XVII в. упокоились 17 представителей трех княжеских родов татарского и одного рода адыгского происхождения (Сулешовы, Урусовы, Юсуповы, Ахамашуковы-Черкасские): ничего подобного ни в одном из московских монастырей не было. Вероятнее всего, причиной такого сосредоточения крещеных представителей аристократических родов восточного происхождения в Симоновом монастыре является погребение в нем царя Симеона Бекбулатовича (ум. 1616) – крещеного татарского хана, который в 1575–1576 гг. по воле Ивана Грозного номинально занимал российский трон с титулом великого князя. Симеон Бекбулатович стал своеобразным символом, около которого обрели последнее пристанище представители родов из Большой Орды, Крыма и Кавказа, ощущавшие свое внутреннее единство, отличие от других российских аристократических фамилий.

Младший брат князя Юрия – Василий Яншеевич – был менее значительной фигурой. Он принял православие уже в правление царя Михаила Федоровича (известна дата его крещения – 7 марта). Вероятно, именно он упоминается под именем Маметша-мурза в жалованной грамоте братьям Сулешовым за храбрость при защите Москвы от королевича Владислава. С 1622–1623 гг. он упоминается в дворцовых разрядах в должности кравчего, в ведении которого состояла организация царских пиров, за которыми он прислуживал государю, и рассылка в торжественные дни угощения, пожалованного царем послам, боярам и людям иных чинов. С этого времени он упоминается исключительно на придворной службе: он «стоял у стола» во время различных торжественных пиршеств – на Рождество (25 декабря 1628), во время именин царицы Евдокии (1 марта 1629 и 12 марта 1629), во время крестин царевича Алексея (22 марта 1629). В октябре 1629 г. при встрече французского посла в «почетном карауле» стояло пять человек его «даточных людей», т. е. холопов-послужильцев, или боевых холопов. Там же стояли и 10 человек «даточных людей» князя Юрия Яншеевича, что говорит о том, что земельные владения старшего брата были вдвое больше, чем младшего – число даточных определялось размерами вотчин и поместий (в 1638 г. во владении Ю. Я. Сулешова находилось 843 крестьянских двора). Скончался князь Василий Яншеевич 28 октября 1641 г. и был погребен «в палатке» под папертью Пречистенской церкви в Симоновом монастыре.

Князь Василий Яншеевич был женат первым браком на Анне Ивановне (ум. 6 июля 1621), а вторым – на дочери Ивана Федоровича Басманова Фетинье (ум. 8 октября 1642).

Род Басмановых хорошо известен в бурных событиях XVI – начала XVII вв. Алексей Данилович Басманов был одним из инициаторов и руководителей опричнины. Его сын Федор – фаворит и любимец Грозного, – согласно свидетельствам Курбского и иностранных авторов, состоял с тираном в противоестественных отношениях. Это не помешало ему стать отцом двух сыновей – Ивана и Петра. Старший из братьев, окольничий Иван Федорович, погиб в 1604 г. в бою с армией мятежного атамана Хлопко под Москвой, а младший – боярин Петр Федорович – прославился обороной Новгорода-Северского от Лжедмитрия I, но затем стал ярым сторонником самозванца и возглавил его личную охрану. За преданность к Лжедмитрию I П. Ф. Басманов и поплатился – во время майского восстания 1605 г. он был убит вместе со своим государем.

Род Сулешовых пресекся и был забыт. Однако их судьба свидетельствует о том, какое большое значение приобретали в эпоху Московского государства знатные иноземные выходцы. Московские государи XVI–XVII вв. продолжали традиции Ивана Калиты, но если тот умножал свои земельные и денежные богатства, то цари умели ценить служилое сословие, умножая его талантливыми и верными людьми.

Потомки египетского султана. Князья Черкасские

15 июля 1561 года, в воскресенье, в Москву прибыли чужеземные гости. В сопровождении Ивана Андреевича Бутурлина в город въехали кабардинский князь Доманук-мурза, астраханский царевич Бекбулат, его сын Саин-булат, кабардинские и адыгские уздени, татарские и ногайские мурзы. Эта пестрая процессия сопровождала в столицу Российского царства молодую кабардинскую княжну Кученей, дочь грозного владыки Большой и Малой Кабарды князя Темрюка – нареченную невесту российского государя царя Ивана Васильевича.

Ненадолго вернемся к предшествующим событиям. По примеру отца молодой Иван IV (тогда еще его никто не называл Грозным) женился в 1547 г. посредством «выбора невест» со всех концов государства. Его избранницей стала Анастасия Романовна, дочь окольничего Романа Юрьева, происходившего из старомосковского боярского рода. В венценосной семье царили любовь и спокойствие, правда, иногда небосклон семейного счастья омрачался проявлениями необузданной натуры Ивана Васильевича. Анастасия родила шестерых детей, четверо из которых умерли в младенчестве и детстве. Вероятно, роды подорвали здоровье женщины – она стала часто хворать и летом 1560 г. умерла. Царь глубоко переживал смерть жены, однако горячий нрав самодержца брал свое. Поведение Ивана IV испугало митрополита и бояр, и они просили царя, чтобы он поскорее женился бы вторично, вероятно, чтобы безупречный облик носителя царского сана не портили любовные похождения государя.

Иван IV, находившийся в зените своей славы, решил изменить традицию и поискать себе невесту в чужих странах. Царские сваты отправились в Польшу, Швецию и на Кавказ – «у черкасских князей дочерей смотрети». «Черкесами» русские и западноевропейцы собирательно называли народы Северного Кавказа – адыгов, кабардинцев, карачаевцев («карачаевские черкесы»). Федору Вокшерину и Семену Мякину, посланным на Кавказ, и улыбнулась удача. Они сосватали за царя дочь кабардинского владыки.

Темрюк (Темиргука), сын Айдара (Идара) – князь-валий (владелец) Малой, а затем и Большой Кабарды, был одним из наиболее влиятельных правителей на Северном Кавказе. Род его, согласно легенде, восходил к некоему египетскому султану Иналу, который в XV в. переселился на Кавказ. Есть и другая версия генеалогии Темрюка – возможно, его род восходил к одной из линий Чингизидов. Враждуя с крымскими Гиреями, Темрюк обратил свои взгляды к России, успешно одерживавшей одну за другой победы на Востоке и прибиравшей к рукам дряхлые осколки Золотой Орды. В 1557 г. Темрюк и другие кабардинские князья били челом Ивану IV, чтобы «их государь пожаловал, велел им служити и в холопстве их учинил». Царь дал свое согласие, и Россия прибавилась новыми вассалами. При этом на деле Темрюк сохранил всю полноту своей власти и независимости, его подданство России выражалось в военной помощи со стороны могущественного северного соседа, не раз помогавшего ему ратными людьми в борьбе против Крыма, Турции, тарковского шамхала, других кабардинских и адыгских князей.

В 1558 г. в Москву приехали сыновья Темрюка Булгерук-мурза и Салтанкул (Салтан-мурза) с просьбой о помощи против тарковского шамхала. Булгерук-мурза поехал домой с обещанием царя помогать кабардинцам, а Салтанкулу приглянулась холодная Москва. Он изъявил желание креститься, получил имя Михаила и родовое прозвище Черкасский. Князь поселился на царском дворе, и государь велел учить его грамоте. Лихой кабардинец женился на московской боярышне и вошел в круг столичной аристократии, но кончина Анастасии и сватовство Ивана IV к сестре Михаила Темрюковича вознесли его еще более.

Вскоре после приезда княжны Кученей в Москву царь велел ей быть на своем дворе – «смотрел ее и полюбил». Свадьбу задерживать не стали. 6 июля царской невесте нарекли имя Мария, 20 июля ее крестили, а на следующий день состоялось венчание.

Женившись на дочери кабардинского князя, Иван IV породнился с правящими родами степных соседей Российского государства. Сестры Марии Темрюковны были замужем – одна за астраханским царевичем Бекбулатом (внуком грозного противника Ивана III – хана Ахмата), другая – за Тинехматом, сыном ногайского бия Исмаила.

Современники-иностранцы приписывали Марии Темрюковне идею создания опричнины (якобы такие же функции, что и опричники, исполняла стража горских князей), однако эти сообщения вряд ли достоверны. Плохо зная русские порядки, царица Мария вряд ли могла столь сильно влиять на решение государственных вопросов. Из летописей известно, что она вместе Иваном IV уговаривала митрополита Макария не оставлять престол, а в 1562-м и другие годы сопровождала царя в частых богомольях и поездках. В 1563 г. царица родила сына, которого нарекли Василием, но он прожил всего два месяца. Мария Темрюковна умерла 6 сентября 1569 г. в Александровой слободе после возвращения из длительного путешествия на Вологду. Уроженка солнечной Кабарды, царица Мария Темрюковна так и не смогла прижиться на своей новой, просторной и холодной родине, так не похожей на ее родной Кавказ.

Тем временем, брат Марии – князь Михаил – сделал великолепную карьеру. Он отличился в бою с татарами в 1559 г. В Полоцком походе 1562–1563 гг. был царским рындой с большим саадаком (оруженосцем, который возил набор, состоявший из лука и стрел), а после взятия города послан в Москву с вестью о победе. Затем князь Михаил Темрюкович получил в удел от царя целый город – Гороховец на Клязьме. В пределах своего владения Черкасский распоряжался как полновластный владетель – собирал налоги и пошлины, притеснял соседних землевладельцев. Позднее современники говорили, что в опричнину Черкасский был «человек великой и временной, управы на него добиться было не мочно».

С сентября 1567 г. князь Михаил Темрюкович упоминается в числе опричников. Он сразу занял одно из первых мест в управлении опричниной, получил боярство и возглавил опричную Боярскую думу и сам участвовал в расправах. Померанец А. Шлихтинг, живший в те годы в русском плену, пишет, что Черкасский «рассек на части казначея государева Хозяина Юрьевича Тютина с женой, двумя сыновьями и двумя юными дочерьми». Однако кровожадность князя не спасала его от гнева царя. Тот же Шлихтинг пишет о взаимоотношениях Грозного со своим шурином: «Тиран не пропускает никакого случая оказать ему свое расположение, понятно, в течение тех двадцати или тридцати дней, когда он не свирепствует. Но как только его душа воспламенится чем-либо возбуждающим жестокость и вспыльчивость, он приказывает привязать к каждым воротам (его дома) пару или две диких медведей, в силу чего несчастный не может выйти не только сам, но и никто вообще…»

Вместе с тем Черкасский продолжал нести боевую службу. В 1571 г. он командовал передовым полком в Ливонском походе, а летом того же года во время набега хана Девлет-Гирея в 1571 г. был назначен главнокомандующим опричными войсками и получил приказ выступить в поход. Но до войска князь Черкасский так и не доехал. Между 16 и 23 мая 1571 г. зарублен по дороге из Москвы в Серпухов. Его жена с шестимесячным сыном казнены еще раньше, по приказу царя их тела были брошены на дворе Черкасского непогребенными.

Причина казни М. Т. Черкасского неизвестна, возможно, он был казнен в связи с опалами на своих родственников Захарьиных-Юрьевых. Другие версии связывают ее с возможным участием Темрюка в походе Девлет-Гирея, или же ложными слухами об этом. Вероятно также, что мнительный царь опасался предательства со стороны князя Михаила.

Иван Грозный постарался скрыть казнь шурина от своей кавказской родни. В наказе русскому послу С. Клавшову было велено говорить, что «князь Михайло был в полку с царевыми и великими князя воеводами, и в царев приход (т. е. набег Девлет-Гирея) ехал из полку в полк и изгиб безвестно». Позднее, в 1583 г., учреждая поминовение опальных, Грозный прислал в Троице-Сергиев монастырь большой вклад на помин души князя Михаила Темрюковича. Таковы были взлет и падение первого из князей Черкасских.

В народной памяти князь Михаил Черкасский остался удалым злодеем-опричником. Он является героем песен о «Костюке-Мастрюке», царском шурине, который на пиру:

Финал этих песен везде одинаков – появляются два брата-борца, «два Андрея два Андреича», с которыми Кострюк-Мастрюк борется. И если поединок со старшим заканчивается своеобразной ничьей, то младший брат одолевает царского шурина:

Мотивы этой песни использовал М. Ю. Лермонтов в своей «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова».

В 1565 г. в Россию приехал брат Михаила-Салтанкула – Мамстрюк, – имя которого причудливым образом в народной памяти перенеслось на его более знаменитого брата. Мамстрюк прожил в России недолго, он возвратился на Кавказ, но остался союзником русских – участвовал в строительстве русской крепости на Тереке, боролся с турками и крымскими татарами. В 1570 г. он был пленен крымцами и провел в плену восемь лет. В 1588 г. князь Мамстрюк вновь был в Москве вместе с двоюродным братом Куденетом, сыном правителя Кабарды Канбулата, и вновь просил царя «об обороне от недругов». В 1589 г. Мамстрюк и его дядя Канбулат посылали отряды конных на «государеву службу» для участия в походе против шведов.

Более известен сын Мамстрюка – князь Каншов, в крещении – Дмитрий Мамстрюкович. Он прибыл на Русь около 1591–1592 гг., вероятно, еще совсем молодым человеком, если не ребенком.

Первые самостоятельные действия князя Д. М. Черкасского известны уже в Смутное время. В 1608 г. он был стольником. Страна полыхала в огне гражданской войны. Престарелый и бесталанный царь Василий Шуйский с трудом удерживал свою власть над Москвой, отбиваясь от атак Лжедмитрия II, засевшего в Тушине. Многие служилые люди не выдерживали искушения поискать лучшей доли при дворе самозванца. Был среди них и князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский. При дворе самозванца, благодаря своему высокому положению, он сразу занял видное место и получил боярский чин. В это время вокруг Лжедмитрия II собираются члены кружка, связанного родственными связями с боярским родом Романовых. Князь Д. М. Черкасский, по бракам своих дядьев, князя М. Т. Черкасского и князя Б. К. Черкасского, принадлежал к этому кружку.

Изменив царю Василию, Черкасский сохранял верность Лжедмитрию II до самой смерти самозванца в 1610 г., хотя вряд ли верил в в истинность его «царского происхождения». Сражаясь за самозванца, князь нанес под Шацком поражение царскому воеводе – князю В. Ф. Масальскому. После смерти Тушинского вора князь присоединился к освободительному движению и участвовал в Первом ополчении.

В 1612 г. Черкасский был одним из видных воевод Второго ополчения. Весной этого года он был в Ярославле, в составе ополчения и «Совета всея земли». Князь Д. М. Пожарский отправил Черкасского и князя Ивана Федоровича Троекурова (еще один член романовского кружка и бывший приверженец Лжедмитрия II) с ратными людьми против украинских казаков, стоявших в Антоновом монастыре. Казаки не посмели биться с воеводами, ушли из Антонова монастыря и пошли к литовской границе, а князь Черкасский остановился в Кашине «до указу». Из Кашина Пожарский приказал Черкасскому идти на Углич, где обосновались «воровские казаки». Князь Дмитрий Мамстрюкович, соединившись с другом, воеводой Второго ополчения князем Д. П. Пожарским, прибыл под Углич. Казаки были разбиты, а часть их, еще до сражения, перешли на сторону Второго ополчения. Черкасский и другие воеводы прибыли в Ярославль и приняли «от начальников и от всей земли» «честь великую».

В конце июля 1612 г. Второе ополчение выступило к Москве. Князь Д. М. Черкасский не заметен в боях за столицу, но он, несомненно, был под Москвой и с началом Избирательного собора стал одним из активных участников предвыборной борьбы. Среди имен кандидатов, возникших на первом этапе работы собора, называлось имя троюродного брата Дмитрия Мамстрюковича – князя Ивана Борисовича Черкасского. Однако наибольшие шансы были у князя Д. Т. Трубецкого. Его поддерживали церковные иерархи и участники Второго ополчения (в том числе и Д. М. Пожарский). Соглашался на его избрание и князь Д. М. Черкасский. Его подпись стоит под жалованной грамотой Трубецкому на двинскую волость Вагу, являвшуюся своеобразной ступенькой к трону. Черкасский русской грамотой не владел, и за него расписался другой воевода – Василий Бутурлин.

Однако рядовые участники собора не поддержали кандидатуру Трубецкого, и борьба развернулась с новой силой. Возникли новые имена: стольник Михаил Федорович Романов, князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, князь Иван Иванович Шуйский. Военные заслуги, знатность рода и свойство с царствующим домом были на стороне Черкасского, однако этого оказалось мало. В конечном итоге, одержала верх кандидатура Михаила Федоровича Романова, достоинствами которого были его родство с прежней династией (племянником царя Федора Ивановича) и незапятнанность в изменах и усобицах Смуты. Оба Черкасских, входивших в романовский кружок, могли быть довольны этим выбором. Их подписи стоят на «Утвержденной грамоте» царя Михаила Федоровича Романова.

Одним из первых своих указов царь Михаил Федорович в июле 1613 г. (через несколько дней после венчания на царство) поручил Д. М. Черкасскому двигаться в Калугу «на очищение» края от «литовских и воровских людей», а оттуда – к Смоленску. Новый царь, оценив военные таланты своего родича, поручил ему важную миссию, исполнение которой не терпело промедления.

В товарищах с Черкасским были назначены воевода Михаил Матвеевич Бутурлин и дьяк Афанасий Царевский. Воеводы освободили Калугу, Мещовский и Серпейский уезды, затем, двигаясь вслед за отступающим неприятелем, пришли в Вязьму и Дорогобуж и привели эти города к крестному целованию за нового государя. Оттуда Черкасский двинулся к городу Белой и заставил его гарнизон капитулировать (среди тех, кто сдался русским войсками и перешел на царскую службу, был родоначальник Лермонтовых – шотландец Георгий Лермонт, о нем см. в очерке о Лермонтовых). Под Белой Бутурлин был тяжело ранен пушечным ядром («кость из головы вырвали, немногое от тое раны не умер»), и на его место царь прислал князя И. Ф. Троекурова.

После этого Черкасский осадил Смоленск. Из-под Смоленска он отправил Троекурова к литовскому рубежу: поставить острожки и не пропускать литовцев к городу. Осажденные терпели голод и нужду во всем, и уже готовы были сдаться, но «грехов ради» русское войско на рубеже заволновалось и наперекор воле Черкасского покинуло свои укрепления и пошло под Смоленск. Литовцы проникли к Смоленску и сумели помочь своим соплеменникам. Смоленск остался за Речью Посполитой. В июне 1615 г. Черкасский был отозван в Москву, а на место отправлены другие воеводы.

Несмотря на то что Смоленск остался за Литвой, царь был доволен службой Черкасского. Князь получил щедрое пожалование – «шуба камка бурская, круги золотые, на соболях, цена сто осьмнадцать рублев и деветь алтын з деньгою, кубок серебрян с покрышкою, а в нем весу три гривненки шесть золотников». Высоко оценивали деятельность Черкасского и современники. В «Сказании о бедах и скорбех и напастех…» говорится следующее: «Послал государь под Смоленск своих государевых воевод, князя Дмитрия Мамстрюкова да князя Ивана Троекурова, и воеводы государевым делом промышляли с радением, и едва города не взяли; но бояре этих воевод переменили и других послали, новые воеводы распоряжались уже не так…»

Русско-польская война ненадолго затихла, но в 1617 г. вспыхнула с новой силой. Королевич Владислав, опираясь на свои мнимые права на русский трон по договору с Семибоярщиной 17 августа 1610 г., выступил в поход на Москву. В Российском государстве срочно собирали войска. В Ярославль был послан для сбора ратных князь Дмитрий Мамстрюкович. С собранным войском (5000 человек) он был послан к Волоку Ламскому, а оттуда – в Можайск, на помощь к князю Борису Михайловичу Лыкову, осажденному королевичем Владиславом. Первое столкновение с польско-литовским войском было неудачным. Войска королевича отбили московскую рать от Лужецкого монастыря, и русские едва отошли в Можайск, где сели в осаду.

Вскоре к городу подошел сам королевич. Осада усилилась, на Можайск был обрушен постоянный огонь сильной артиллерии. Ранили пушечным ядром и самого Черкасского, и «едва от той раны ожил» (27 июля 1618). Царь принял решение спасать защитников Можайска, вывести воевод и дворянскую конницу, оставив в городе небольшой гарнизон. Выручать Черкасского и Лыкова поручили знаменитому Пожарскому. Он блестяще справился со своей задачей. Тяжело раненного Черкасского вывезли из города, вслед за ним вывели и войска. Королевич так и не смог занять Можайск и двинулся в Москву. В обороне города князь Черкасский не участвовал, вероятно, он еще не оправился от ранения.

За «многую службу, и дородство (доблесть. – С. Ш.), и храбрость», проявленные Черкасским при отражении похода королевича Владислава, царь пожаловал князя «государевым жалованьем», т. е., вероятно, денежным пожалованием в размере годового оклада.

Осада королевичем Москвы была неудачной. Война завершилась, и государство вернулось к мирной жизни. На первое место выдвинулись задачи восстановления разрушенного государственного устройства и экономики. Черкасский в 1619 г. получил боярский чин, руководил приказом Приказных дел, Казанским дворцом и Сибирским приказом – учреждениями, ведавшими управлением обширными территориями Поволжья и Сибири. В 1624 г. он упоминается в церемонии свадьбы царя Михаила Федоровича на княжне Марии Владимировне Долгоруковой, как «дружка» царя. Другим «дружкой» был князь Д. М. Пожарский.

В Смутное время, пользуясь истощением России, Речь Посполитая и Швеция захватили значительную часть русских коренных территорий. Правительству Михаила Федоровича удалось добиться политической и экономической стабильности в стране, и оно стало думать о возвращении русских земель, захваченных соседями-врагами. Важнейшей задачей стало возвращение Смоленска, который неудачно осаждал в 1613–1615 гг. князь Дмитрий Мамстрюкович.

Воспользовавшись благоприятными внешнеполитическими обстоятельствами, русское правительство еще в апреле 1631 г. начало готовиться к новой войне с Польшей. Командование войсками на литовской границе было поручено князьям Д. М. Черкасскому и Б. М. Лыкову. Но последний счел себя обиженными «невместным назначением». Лыков бил царю челом, что он не может быть «в товарищах» у Черкасского, поскольку старше его, служил государю уже сорок лет, из которых «лет с тридцать ходит со своим набатом», т. е. является первым воеводой. Говорил Лыков также, что у Черкасского «нрав тяжелый» и будто бы им, «князем Дмитрием, люди владеют» (т. е. Черкасский подвержен влиянию различных злопыхателей). Царь не принял этого челобитья, за бесчестие Черкасского с Лыкова было велено взыскать огромную сумму в тысячу двести рублей (два годовых оклада Черкасского), но обоих князей пришлось отставить.

Новым главнокомандующим был назначен боярин М. Б. Шеин, прославившийся героической обороной Смоленска от войск короля Сигизмунда III в Смутное время. Шеин выступил к Смоленску и осадил город. Однако боевые действия шли неудачно для русских. Король Владислав IV сумел быстро собрать войско и блокировал армию М. Б. Шеина под Смоленском. Русское войско страдало от недостатка припасов и оружия, началось дезертирство иноземных наемников.

Царь обнадеживал Шеина, обещая ему в помощь войско во главе с двумя другими знаменитыми воеводами – князьями Д. М. Черкасским и Д. М. Пожарским, но они стояли в Можайске, ожидая, пока соберутся все ратные люди. Воеводы опоздали – 16 февраля 1634 г. Шеин подписал договор о капитуляции, затем, оставив артиллерию со свернутыми знаменами, вышел из-под Смоленска.

Дальнейшая служба князя Дмитрия Мамстрюковича была мирной – он участвовал в дворцовых церемониях и управлял приказами. В 1635 г. он «ведал Москву» во время отсутствия государя. В 1639– 1640 гг. Черкасский был назначен воеводой в Тулу. Там он производил смотры служилых людей и иноземцев и «прибирал» на ратную службу.

Черкасский пользовался большим уважением царя и играл видную роль в управлении государством. Расположение царя Михаила Федоровича проявлялось в неизменной поддержке князя Дмитрия Мамстрюковича во время местнических споров. Строгий выговор и огромный штраф ожидал старого и заслуженного боярина Б. М. Лыкова (по жене он приходился дядей царя), когда тот вздумал местничаться с Черкасским. Такой же исход венчал и другие попытки бить челом на Черкасского. Князю Ивану Андреевичу Голицыну было сказано от имени государя, что «боярин князь Дмитрий Мамстрюкович – человек великий и честь их старая, при царе Иване Васильевиче дядя его, князь Михаил Темрюкович, был в великой чести, и бывали с ним многие». За «невместное» челобитье Голицын отправился в тюрьму, ранее за такую же провинность в тюрьме оказались князья Одоевский и Куракин. Знаменитый князь Д. М. Пожарский без возражений соглашался быть «в товарищах» у князя Черкасского.

Популярен Черкасский был и во «мнении народном». Уже при царе Алексее Михайловиче его имя называлось в числе бояр, которые поднимутся против царских фаворитов и временщиков Бориса Ивановича Морозова и Ильи Даниловича Милославского, и за которыми пойдет народ «побивать и грабить Морозова, Милославского и других». Примечательно, что в дальнейшем народная любовь к Черкасским оставалась неизменной, перейдя на других представителей этого рода – князей Якова Куденетовича и Михаила Алегуковича.

Черкасский был одним из самых богатых людей своего времени. Его денежный оклад – 600 рублей в год – являлся одним из самых высоких. Его вотчины располагались в семи уездах. В 1638 г. за ним было 838 крестьянских дворов, в 1646 г. – 1542. Самым крупным его владением было село Панино в Нижегородском уезде – 711 дворов, в которых проживали 2413 человек мужского пола. Немногим меньше было село Васильевское в Суздальском уезде – 677 дворов и 1813 человек. В Москве князю принадлежали два двора – на Никитской улице и на Кисловке (район Арбата). По его имени переулок, прилегающий к кисловскому двору князя, стал именоваться Мамстрюковым или Мамстрюковским. Со временем это сложное название трансформировалось в Мерзляковский, и под этим названием переулок существует до сих пор, в искаженном виде сохраняя память о князе Дмитрии Мамстрюковиче.

Князь Дмитрий Мамстрюкович прожил очень долгую жизнь. Он пережил не только своего знаменитого сподвижника князя Дмитрия Михайловича Пожарского, но и государя Михаила Федоровича, которого еще совсем юношей избирал на престол. В царствование Алексея Михайловича он оставался одиноким свидетелем далеких времен злодейств Бориса Годунова, сотрясений гражданской войны при Василии Шуйском и восстановления государственного порядка при царе Михаиле Федоровиче. Черкасский скончался в 1651 г. и был погребен в московском Новоспасском монастыре, являвшемся родовой усыпальницей бояр Романовых. Он не оставил детей, и поэтому обширные вотчины князя Дмитрия Мамстрюковича перешли к его родственнику – князю Якову Куденетовичу Черкасскому, боярину и видному военачальнику эпохи царя Алексея Михайловича.

Со смертью князя Дмитрия Мамстрюковича старшая линия рода Черкасских в России пресеклась. Другая ветвь пошла от князя Канбулата (ум. 1589), родного брата Темрюка, ставшего владельцем Кабарды после смерти последнего. В 1578 г. он прибыл с посольством в Москву. Сын Канбулата, Хорошай, остался в Москве, принял крещение с именем Бориса Канбулатовича и вступил на царскую службу.

Князь Б. К. Черкасский занял одно из высоких мест в воеводской иерархии. В 1583 и 1589 гг. он был воеводой большого полка в Новгороде, в 1585 г. находился на «береговой службе» в Серпухове, также командуя большим полком.

«Береговая служба» была важнейшим элементом обороны границ Российского государства. Ее зачатки можно проследить в создании укрепленной линии по Оке во время набегов хана Ахмата в 1470-е гг. и особенно в 1480 г. Усиление военной активности Крымского ханства в начале XVI в. побудило московское правительство, ранее полагавшееся на местные военные силы (служилых князей и население Рязанского и Тульского края), посылать для отпора татарам воевод из Москвы. К 1512 г. относится первая роспись полков «на берегу» Оки. Они располагались по Оке – в Кашире, Серпухове, Тарусе, Рязани, на Осетре и на берегу реки Угры. Наказ воеводам на Угре предписывал «людей расставить по берегу, вверх по Угре и вниз по Угре до устья, по всем местам, где пригоже», таким образом, создавалась сплошная линия обороны. Наказ предписывал также возможность активных действий против татар – «смотря по делу», надо было посылать «легких воевод». Предусматривалось и наступление основными силами. В этом случае на берегу должны были оставаться дети боярские, пищальники и «посошные» (крестьяне, реже, посадские, мобилизованные в порядке принудительной повинности для перевозки военного снаряжения, сооружения укреплений, строительства мостов и других вспомогательных действий в походах). В дальнейшем «посылки» воевод «на берег» практиковались ежегодно.

Таким образом, была выработана схема обороны от набегов крымских татар, основным звеном которой было ежегодное с апреля по ноябрь стояние русских полков по берегу Оки и «украинным городам» – у Серпухова, Тулы, Каширы, Переславля-Рязанского, Путивля и других. Одновременно осуществлялась разведка в степи, и вестовщики, высланные в «поле», обычно успевали сообщить о готовящихся набегах и нашествиях крымских татар. Московское правительство активно использовало и другую информацию о планах крымцев – донесения дипломатов, показания полоняников, вышедших из Крыма, и т. п. – и по этим вестям определяло необходимость усиления обороны.

Система укреплений и «береговая служба» совершенствовались и укреплялись. В последней четверти XVI в. было начато сооружение Засечной черты – грандиозной линии укреплений уже за Окой, по линии – Дедилов – Тула – Болхов. Она включала в себя земляные сооружения, валы, остроги, «засеки» (лесные завалы), препятствовавшие движению татарской конницы в центр страны, систему «сторожей» и дозорных. В XVII в. засечные черты продвигались на юг, по мере укрепления военной мощи России, темпов русской колонизации «Дикого поля» и Поволжья и ослабления Крымского ханства. Возникли Белгородская, Симбирская, Изюмская, Закамская и другие засечные черты.

В 1591 г. Черкасский вновь на «береговой службе». Он возглавлял большой полк на Туле, затем участвовал в отражении набега Казы-Гирея от Москвы и преследовании отступающих крымцев. За свою службу против татар князь Борис был награжден «золотым» – золотой монетой, являвшейся эквивалентом медалей в средневековой России.

В 1592 г. князь Борис Канбулатович получил боярский чин. Д. Флетчер в своем описании России упоминает Черкасского среди других бояр, отмечая, что тот (как и глава Боярской думы князь Ф. И. Мстиславский) не отличается «никакими особенными качествами».

По своей жене – Марфе Никитичне Романовой – князь Борис вошел в круг московской аристократии. Одна из его дочерей была женой Ф. И. Шереметева, также близкого к Романовым. Однако это родство и погубило Черкасского. Опасаясь Романовых как своих династических соперников, царь Борис Годунов в 1600 г. приказал арестовать их по ложному обвинению в намерении отравить государя. Родственный кружок Романовых – Черкасские, Сицкие, Шестуновы, Репнины, Карповы и другие – подвергся разгрому.

Князь Борис Канбулатович с семьей был сослан на Белоозеро в тюрьму, где и скончался. Сын Бориса Канбулатовича – стольник князь Иван Борисович – во время следствия подвергся пыткам, а затем был сослан в Малмыж (Вятка). Разгромив сильную боярскую группировку Романовых, царь Борис перестал их бояться. В 1602 г. князь Иван Борисович был переведен в Нижний Новгород. Приставу при князе И. Б. Черкасском В. М. Хлопову наказывалось везти опального «простого, а не сковав», однако за Черкасским и И. Н. Романовым, также переведенным в Нижний из Уфы, «береженье держати великое», беречь «накрепко», «чтоб ко князю Ивану… никто не подходил, и не разговаривал с ними ни о чем, и писма б никакого не поднес…». Следовало также наблюдать, чтобы опальные «лиха над собою никоторого не учинили». В Нижнем Новгороде приставам указывалось «корму» Черкасскому и Романову и их слугам «давати в посные дни по шти (шести. – С. Ш.) блюд рыбы, какова лучится (будет. – С. Ш.), а в мясные дни по три части боранины да по три части говядины, а хлеб велено давати как им мочно быть сытым быть без нужи, а пить велено давать квас житной, а будут просити пива или меду, и вы б им пиво и мед давали, а имали б есте пиво и мед с кабака…». Затем Черкасский и Романов были переведены в Москву.

При царе Василии Шуйском И. Б. Черкасский занимал должность кравчего – распорядителя во время царских пиров. Весной 1607 г. он был послан царским жалованьем («золотыми») к И. Н. Романову, разбившему на реке Вырке сторонников Болотникова, пытавшихся прорваться на помощь осажденным мятежникам в Калугу. В 1608 г. во время противостояния Тушинскому Вору под Москвой князь И. Б. Черкасский был назначен воеводой сторожевого полка. Вероятно, особыми воинскими талантами князь Иван Борисович не отличался, поэтому его имя более не встречается в разрядах за время правления царя Василия Шуйского.

После свержения царя Василия Черкасский примыкал к сторонникам поляков, однако, не был столь ярым приверженцем Сигизмунда III и Владислава, как Салтыков. Его польская ориентация была столь же сдержанной, как и у князей Ф. И. Мстиславского и Г. П. Ромодановского (см. очерк о Ромодановских) и родичей Черкасского – И. Н. Романова и Ф. И. Шереметева.

Как уже говорилось выше, на Избирательном соборе 1613 г. князь И. Б. Черкасский назывался в качестве одного из кандидатов на престол. Избрание царя Михаила Романова означало возвышение и всего романовского кружка. Первым это почувствовал на себе князь Иван Борисович, пожалованный в бояре в день царского венчания 11 июня 1613 г. (по данным других разрядов – на следующий день). «Сказывал» боярство князю боярин Василий Петрович Морозов – тесть Черкасского.

В 1618 г., когда королевич Владислав подходил к Москве, Черкасский был отправлен в Ярославль собирать ратных людей. В это время польские и литовские отряды из-под Москвы отправились «воевать галицкие места, и костромские, и ярославские, и пошехонские, и белозерские места». Тогда же явились к боярину с повинной «воровские» казаки, разорявшие дворцовую Ярополческую волость, Черкасский сказал им «милостливое слово» и послал казаков вместе с русскими ратными людьми против поляков и литовцев под командованием своего товарища – князя Г. В. Тюфякина. Тюфякин с честью выполнил поручение – он разбил врагов в Белоозерском уезде, хотя, как свидетельствует летописец, «в ту пору поход труден был: голод был самим [людям] и коням, потому что в ту пору была пора зимняя».

И хотя сам князь Иван Борисович воинской доблести не проявил, его распорядительность получила высокую оценку. За «многую службу» он был пожалован серебряным кубком и атласной шубой на соболях, ценою в двести рублей.

В правление царя Михаила Федоровича князь Иван Борисович, являвшийся двоюродным братом царя, занимал значительное место. Черкасский не отличался военными дарованиями, зато был видным администратором. В его ведении находились следующие приказы: Сыскной (1619), приказ «Что на сильных людей челом бьют» (1618/19–1619/20), Поместный (1620–1621), Большой Казны (1622– 1642), Стрелецкий (1622–1642), Панский (1622–1623), Аптекарский (1623–1636/37), Иноземный (1624–1642). Согласно сложившейся практике, князь управлял несколькими приказами одновременно. Фактически князь И. Б. Черкасский являлся главой правительства при царе Михаиле Федоровиче. Его влияние особенно усилилось после смерти патриарха Филарета Никитича, бывшего соправителем сына. Черкасский активно участвовал и в международных делах, вел дипломатическую переписку и переговоры, в том числе и тайные.

Примечательной структурой был приказ «Что на сильных людей челом бьют». Аналогичный орган действовал в годы реформ Избранной рады при Иване IV Грозном, но в дальнейшем практика принятия челобитных на «сильных людей» была забыта. Поставив Черкасского главой подобного приказа, царь обоснованно ожидал от него справедливого и беспристрастного рассмотрения народных жалоб на самоуправство вельмож.

Назначение Черкасского главой Аптекарского приказа свидетельствует об особом доверии царя к боярину. Ведь глава Аптекарского приказа отвечал за важнейшую составляющую всей государственной жизни – здоровье царя и царской семьи. Как ближайший родич царя, Черкасский привлекался для решения весьма щекотливых дел. Так, в 1623 г. царь и патриарх поручили И. Н. Романову, И. Б. Черкасскому и Ф. И. Шереметеву рассмотреть вопрос о здоровье нареченной царской невесты Марии Хлоповой, отставленной и сосланной в Тобольск за то, что якобы скрыла свою тяжелую болезнь. В ходе расследования бояре выяснили, что Хлопова пала жертвой интриг со стороны Салтыковых, родичей матери царя – царицы-инокини Марфы. Салтыковы были сосланы, но Михаил Федорович так и не женился на Хлоповой. Обиженная за родичей, мать царя воспротивилась этому браку.

Своим богатством князь И. Б. Черкасский даже превосходил троюродного брата – князя Дмитрия Мамстрюковича. Он слыл первым богачом на Москве. В столице ему принадлежало четыре двора – в Кремле, на Знаменке, Кисловке и Никитской. Еще один двор Черкасского находился за городом, в Пушкарской слободе. В 1638 г. ему принадлежало 2149 крестьянских дворов.

Князь И. Б. Черкасский скончался в 1642 г., не оставив потомства, и также был похоронен в Новоспасском монастыре.

На рубеже XVI–XVII вв. действовал еще один представитель рода – князь Василий Карданукович (до крещения Казы-мурза) – троюродный брат И. Б. Черкасского. Он был сыном князя Карданука Дударукова. Неизвестно, когда князь Василий Карданукович выехал на Русь, но в 1582 г. он упоминается в разрядах как воевода полка правой руки в Новгороде, в походе на шведов. В 1586 и 1588 гг. князь возглавлял передовой полк в походе на «украйны», в 1589 г. нес «береговую службу» в Кашире и Одоеве. Во время набега Казы-Гирея в 1591 г. был первым воеводой передового полка на Туле, а при обороне Москвы возглавлял полк левой руки. В дальнейшем князь В. К. Черкасский неоднократно нес службу на южных рубежах.

Царь Борис Годунов возвел князя Василия Кардануковича в бояре на следующий день после своей коронации. В отличие от своей родни, князь Василий ориентировался на Годунова, а не на Романовых. В апреле 1599 г. он местничался с князем Борисом Камбулатовичем и не без поддержки царя, одержал над тем верх. При Годунове он часто нес службу в столице, участвовал в дворцовых церемониях и приемах послов. Князь В. К. Черкасский был женат на сестре главы Боярской думы – княжне Анастасии Ивановне Мстиславской. Родство с влиятельным, но лояльным правителю и царю Борису Мстиславским было безопасным для карьеры Черкасского при Годунове. В 1604 г. князь Василий Карданукович был послан на воеводство в Смоленск. Стратегически важное положение этого города в момент начала самозванческой интриги в Литве подтверждает высокую степень доверия Бориса Годунова к князю В. К. Черкасскому.

В то же время близость к Годунову не повредила князю В. К. Черкасскому при Лжедмитрии I. В составленном при самозванце проекте Государственной Рады он включен в число советников. Правда, Лжедмитрий не пожелал оставить князя В. К. Черкасского в столице и отправил его в 1606 г. в Тулу «разбирать» служилых людей, а затем на воеводство в Рязань. Вероятно, там князь и был взят в плен в 1607 г. сторонниками нового самозванца – Лжепетра, выдававшего себя за никогда не существовавшего в действительности сына царя Федора Ивановича, царевича Петра, – и приведен в его резиденцию Путивль.

Лжепетр – истинное имя Илья Горчаков (Коровин) – был незаконнорожденным сыном муромского посадского человека. С юных лет он странствовал, был слугой торгового человека, холопом, стрельцом и, наконец, попал к терским казакам. Зимой 1605–1606 гг. казаки, жалуясь на задержку жалованья и голодную «нужу», винили во всем бояр. Среди казаков возник план провозгласить одного из своих молодых товарищей «царевичем Петром», сыном Федора Ивановича, и идти к Москве, искать милости государя. Выбор казаков пал на Илейку, или Муромца, потому, что он был в Москве и знаком со столичными обычаями. Илейка довольно быстро освоился со своей ролью и принялся с увлечением играть «в царевича». В январе 1607 г. Лжепетр с казаками появился в Туле, стремясь оказать помощь Болотникову, осажденному царскими войсками в Калуге. В мае Болотникову удалось прорваться в Тулу и соединиться с Лжепетром и другими своими сторонниками, но длительную осаду царя Василия Шуйского мятежники выдержать не смогли – они капитулировали, когда царь обещал сохранить им жизнь. Шуйский не сдержал своего слова – Лжепетр был повешен под Москвой, а Болотников утоплен в Каргополе. Лжепетр обладал весьма характерной простонародной внешностью. Источники называют его «детиной». Служилое сословие, признавшее Лжедмитрия I, отказывалось видеть в новом самозванце царевича. Дворяне, взятые в плен Лжепетром, «ничем не ужасались, их, воров, обличали, отнюдь на их вражью прелесть не прельщаясь, и все умерли за правду». Их ждала жуткая смерть – «иных с башни кидали; иных с моста в ров, иных вверх ногами вешали, иных по стенам распинали, руки и ноги гвоздями прибив, из пищали расстреливали». Так погиб и князь Василий Карданукович Черкасский.

В истории рода Черкасских в XVI– XVII вв. прослеживается любопытная закономерность. Князья Михаил Темрюкович, Дмитрий Мамстрюкович, Василий Корданукович, Иван Борисович не оставили потомков, и их богатство и влияние при дворе переходит к родичам – двоюродным или троюродным братьям либо представителям следующего поколения. При этом новый представитель был выходцем из Кабарды (за исключением князей И. Б. и М. Я. Черкасских), а не московским уроженцем. Как будто бы каждый раз этому роду для взлета требовался приток свежей крови.

В полной мере унаследовал как военные дарования князя Д. М. Черкасского, так и таланты государственного деятеля князя И. Б. Черкасского, князь Яков Кудетенович, сын правителя Кабарды Куденета Камбулатова. Куденет (Куденек) часто упоминается в русских документах. В 1588 г. он вместе с Мамстрюком был послом в Россию.

Его сын, Урускан-мурза, появился в России в 1624 г. и в том же году принял крещение с именем Якова. Крестным отцом князя стал боярин И. Н. Романов, родной дядя царя и князя И. Б. Черкасского. Так, с самого начала своей карьеры в России князь Яков Куденетович попал под опеку своих влиятельных родственников, и в первую очередь князей Дмитрия Мамстрюковича и Ивана Борисовича Черкасских.

С 1626–1627 гг. князь Я. К. Черкасский появляется в дворцовых разрядах в чине стольника. С весны 1641 г. он был воеводой в Туле. Боярство князь Яков Куденетович получил в 1645 г., до той поры ничем особенным еще себя не проявив. Черкасский был противником царского временщика Б. И. Морозова, его уважали и почитали москвичи. Отставив Морозова, царь Алексей Михайлович сделал князя главой правительства (июнь–октябрь 1648). Он возглавил Аптекарский, Стрелецкий, Иноземский приказы и приказ Большой Казны. Однако возвращение Морозова в Москву привело к отстранению Черкасского от должностей, переданных царскому тестю И. Д. Милославскому. При этом, как мы в дальнейшем увидим, Черкасский пользовался расположением царя и был близким к государю человеком. Однако до начала Русско-польской войны 1654–1667 гг. князь Яков Куденетович находился как бы в тени, несмотря на то, что уже в 1640-х гг. был едва ли не самым богатым землевладельцем России. Формально он занимал в придворной иерархии одно из самых высоких мест, но беспредельное влияние Морозова на царя не давало Черкасскому возможности развернуться в полную силу. Такая возможность представилась с началом Русско-польской войны 1654– 1667 гг.

В мае 1654 г. князь Я. К. Черкасский был назначен первым воеводой большого полка, т. е. фактически главнокомандующим. В составе армии находился и царь, к которому сходилось все управление войсками, но он двигался отдельно с государевым полком и дворовыми воеводами Б. И. Морозовым и И. Д. Милославским. Основные силы, численностью в сорок одну тысячу человек находились под командованием князя Якова Кудене-товича.

В войне Черкасский проявил себя талантливым и удачливым полководцем. Царь остался осаждать Смоленск, отправив князя наступать в Белоруссии. Черкасский заставил отойти от Орши к Копыси армию гетмана Я. Радзивилла. Под Шкловом гетман вступил в бой с ертоульным полком князя Ю. Н. Барятинского. Черкасский поспешил к нему на помощь, и вновь Радзивилл ушел на запад. Черкасский и командующий другой армией князь А. Н. Трубецкой преследовали гетмана, не давая ему напасть на каждого из воевод поодиночке.

26 августа войску князя без боя сдался Могилев, затем воевода осадил крепость Дубровну. Город упорно защищался. Осаждавшие предпринимали смелые вылазки на укрепленный лагерь Черкасского, но после подхода к основной армии свежих сил под командованием Трубецкого и тяжелой осадной артиллерии защитники Дубровны капитулировали (12 октября). Между тем сдался Смоленск, успешно действовали другие царские воеводы. Итоги военной кампании 1654 г. были впечатляющими: «А поручил Бог ему, государю, у литовских людей Смоленск и иных тридцать два города».

1655 г. оказался еще более успешным. Попытки польско-литовских войск перейти в контрнаступление закончились неудачей, и инициатива перешла к русским, которые продолжили наступление. Целью наступления была столица Литвы – Вольно. 20 июня царь отправил войско Черкасского за Днепр по направлению Орша – Борисов – Минск – Вильно. Передовой полк окольничего Б. М. Хитрово взял Борисов, князь Ф. Ю. Хворостинин одержал победу над литовцами под Минском, город был взят с налета – русские «на спинах» противника «в город и въехали». В начале июля основные силы под командованием князя Якова Кудене-товича сосредоточились под Минском. К нему присоединился с запорожским войском полковник И. Н. Золотаренко, затем с государевым полком – сам царь. Из-под Минска Черкасский был отправлен к Вильно, на подступах к которой гетманы Я. Радзивилл и В. Гонсевский сосредоточили двадцатитысячное войско, намереваясь дать генеральное сражение.

29 июля Черкасский вступил в бой с Радзивиллом и Гонсевским в полумиле от Вильно. Сражение продолжалось «от шестого часа до ночи». Гетманы потерпели поражение и бежали за реку Вилию. Потери польско-литовской армии были значительными – только казаки Золотаренко взяли двадцать неприятельских знамен. Войско Черкасского вступило в Вильно и, подавив сопротивление небольшого польского гарнизона, заняло город (31 июля). 4 августа царь Алексей Михайлович прибыл в Вильно, а русские войска под командованием князя Якова Куденетовича продолжили наступление – были взяты Ковно и Гродно. Посланные из-под Ковно князья С. А. Урусов и Ю. Н. Барятинский нанесли полякам поражение на Белых Песках, в 150 верстах от Бреста. Затем Урусов разбил литовского гетмана П. Сапегу в Верховичах.

Сокрушительные поражения, следовавшие одно за другим, сломили боевой дух литовцев. Гетман Гонсевский вступил в переговоры с Черкасским, запрашивая, на каких условиях царь согласен заключить мир. Между тем ситуация осложнилась.

Успешное продвижение русских войск в Белоруссии, Литве и на Украине вызвало большую тревогу у шведов. Само существование Речи Посполитой было поставлено под угрозу. Шведы не могли допустить, чтобы прибалтийские владения Литвы перешли к России, более того, они претендовали и на коренные литовские территории, тем более что часть литовской шляхты предпочитала союз и подданство короля шведского Карла X Густава тяжелой руке московского государя. Радзивилл принял имя гетмана шведского короля и Великого княжества Литовского и продолжал именоваться воеводой Вильно, в котором стояли полки Черкасского. Шведы вторглись в Ливонию, северные области Литвы и Польшу, отбили у русских город Друю.

Столкновение было неизбежным. 17 мая 1656 г. Россия объявила войну Швеции. Согласно заранее разработанному плану, армии князя Я. К. Черкасского поручалось через Витебск и Полоцк идти на Динабург и Ригу. Армией Черкаского штурмом был взят Динабург, переименованный в Борисоглебск, 14 августа русские полки захватили другую крепость на Западной Двине – Кокенгаузен. За Черкасским двигался царский полк.

21 августа войско Черкасского стояло под Ригой. Началась осада. По городу беспрестанно велся огонь тяжелой артиллерии. Шведы пытались сделать вылазки, но несли большой урон. В то же время мощные стены крепости и поддержка с моря позволяли гарнизону держаться довольно долго. Наступала осенняя распутица, а с ней затруднялась доставка припасов к стану осаждавших. Царь принял решение штурмовать город, однако накануне штурма шведы, получив известие от перебежчиков, совершили смелую и неожиданную вылазку. Русские понесли большой урон, нападавшим удалось уничтожить припасы, захватить пленных и взять 18 знамен. 5 октября царь отдал приказ об отступлении.

В результате похода за Россией остались двинские крепости Динабург и Кокенгаузен, но главная цель так и не была достигнута. Не следует винить в этом Черкасского. Без военного флота взятие приморской крепости, обладавшей крепкими укреплениями, было невозможно. Большую роль сыграла и стойкость шведского гарнизона под командованием графа Магнуса Делегарди. Спустя два года Россия заключила перемирие со шведами, война вновь перенеслась на Украину и в Белоруссию.

На некоторое время Черкасский был отозван в Москву. Главными воеводами новых кампаний стали князья А. Н. Трубецкой и Ю. А. Долгоруков. Опытный воевода понадобился царю в качестве дипломата. В феврале 1659 г. он участвовал в разработке плана действий на Украине против Выговского, одобренного царем и посланного князю Трубецкому. В 1661 г. Черкасский, Трубецкой и Долгоруков участвовали в переговорах с австрийским посольством А. де Мейерна (Мейерберга) и Г. Кальвуччи, пытавшимся играть посредническую роль на переговорах между Россией и Речью Посполитой.

В 1663 г. князь Яков Куденетович вновь отправился к войскам. Ему поручалось вести боевые действия против польского короля Яна Казимира в Белоруссии и на Украине. На этот раз военное счастье изменило князю. Ослабленный сопротивлением Украины, король в январе 1664 г. двинулся на север. На соединение с королем отправились гетманы Сапега и Пац. Наперерез к ним вышел к Брянску и Черкасский; гетманов удалось остановить, но король избежал столкновения с основными силами русского войска и осадил Глухов. На помощь Глухову пришел уже известный нам князь Г. Г. Ромодановский. Ян Казимир был разбит, а остатки его войска бежали за Десну. Если бы Черкасский подоспел к месту сражения, королевская армия была бы уничтожена полностью.

В июне 1664 г. начались русско-польские переговоры в Дубровичах. В это время армия Черкасского стояла в боевом порядке в Почепе. Положение русских дипломатов на съезде было тяжелым. Польские комиссары держались высокомерно, требования их были явно завышены. Они знали, что положение на фронте складывается не в пользу русских. Воевода князь И. А. Хованский потерпел поражение под Витебском и потерял обоз. Поляки осадили Витебск. Армия Черкасского бездействовала. Полякам стало известно, что его воины «оскудевают запасами, стоя на одном месте, утехи себе и прибыли не имеют…».

В Москве зрело недовольство действиями «большого воеводы». Царь предписал князю двигаться к Орше, отправив обширный наказ, в котором говорилось, «что б он, боярин и воевода, взяв себе на помощь крепко великого Бога и Его святой образ, безо всякого сумнения дерзал и помышлял о имени Его святом, не опасаясь ничего… Речам глупых людей не радовался бы, что король от него побежал и он хотя и не нашел, зато и не потерял…». Князю предписывалось не только вести активные боевые действия, но и оказывать давление на польских уполномоченных на съезде – встать в 30 верстах от посольского лагеря «для страху польским комиссарам». Князю Ю. А. Долгорукову, участнику переговоров, царь послал сказать тайно о содержании этого наказа: «Князю Якову Куденетовичу Черкасскому послано выговорить за прежнее его стоянье без промысла; если он впредь будет делать так же, то великий государь изволит идти в Вязьму, а на место Черкасского воеводою укажет быть ему, князю Юрию Алексеевичу…»

Несмотря на увещевания царя, Черкасский так и не смог предпринять решительных действий. 22 июля царь указал князю ехать в Москву под предлогом того, что он назначен дворовым воеводой во время предполагаемого царского похода на Литву. На место Черкасского был назначен Долгоруков. К чести князя Якова Куденетовича следует сказать, что и его преемник не сумел совершить ничего выдающегося. Долгоруков двинулся к Шклову и осадил город, опасаясь идти дальше. Однако и эта демонстрация произвела впечатление на послов. Они снизили свои требования и переговоры возобновились.

Недовольство царя Черкасским за неудачный поход 1664 г. не отразилось на высоком положении князя. Государь чтил его прежние заслуги и уважал государственный опыт боярина. Во время посольских приемов ближний боярин князь Яков Куденетович Черкасский стоял с правой стороны от царя. Значение Черкасского как первого вельможи в государстве отмечают иностранцы, посещавшие Московию. Видный голландский государственный деятель Н. Витсен, бывший в России в 1664–1665 гг., пишет, что князь Яков Куденетович «очень известный и в русском государстве, и в соседних странах». А. Мейеберг (Мейерн) называет Черкасского «первым боярином».

Царское письмо к Черкасскому от 19 апреля 1655 г., когда князь находился в зените своей воинской славы, показывает, что Алексей Михайлович поддерживал с ним дружеские отношения. За нарочито грубым тоном скрывается тревога за воеводу и доверие к нему, серьезные выговоры царь посылал воеводам совсем иным тоном:

«От царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Великия и Малыя Росии самодержца Черкаскому Косому. Писал ты к нам прежь сего, а ныне ты, страдник, худяк, ни к чему не надобен, не пишешь ни одной строчки. Отведаешь, как приехать, и увидишь наши очи, мы тебя, страдника, не велим и в город пустить. Писан в нашей отчине в Смоленске. Лета 7163 году, апреля в 19 день».

Князь Яков Куденетович унаследовал богатство своих бездетных родичей – князей Д. М. и И. Б. Черкасских, к нему же перешло состояние князя Ю. Я. Сулешова. По своим земельным владениям князь был крупнейшим землевладельцем России, уступая только царю. В 1646 г. он владел 3250 дворами, в которых жило 7161 крестьян мужского пола. К 1678 г. во владении сына князя Якова Куденетовича Михаила Яковлевича находилось 7159 дворов в 16 уездах. Во владениях князя жило 22 427 крестьян мужского пола. Если прибавить к ним женщин и детей, то общее число крепостных Черкасского составит примерно 70 тысяч человек. Несомненно, что основная часть этих вотчин перешла к князю Михаилу Яковлевичу от отца – сам он к 1678 г. ничем особенным себя не проявил и вряд ли мог существенно увеличить родовое владение.

Основные вотчины Черкасского располагались в Нижегородском и Суздальском уездах. Среди них выделяются села Богородское (685 дворов), Ворсма (810 дворов), Павлов Острог (863 двора), Иваново (1029 дворов) (данные на 1678 г.). Три из них стали впоследствии городами – Ворсма, поднявшаяся как крупный центр кузнечного промысла, Павлово, славившееся своими кузнецами и кожевниками и являвшееся крупным торговым центром, Иваново, текстильный промысел в котором начинает развиваться уже в то время. Среди населения вотчин Черкасского упоминаются люди разных профессий – иконники, красильщики, кузнецы, сапожники, ножовщики, портные, мастера поташного дела, купцы, казаки и даже скоморохи (целых 11 дворов в селах Ворсма и Павлово в 1646 г.).

Значительны владения Черкасского и в Москве – помимо кремлевского двора, ранее бывшего за князем И. Б. Черкасским, ему принадлежало еще четыре двора – на Кулишках, Моховой, Знаменке, Смоленской.

Но, как гласит одна из старинных эпитафий: «Цвет цветши опадает, человек живши умирает. Зри человече на сии кости и на мертвую главу, царь ли, или воин, или праведник, или грешник, богат или убог, все в равном достоинстве…» Пришел черед и князя Якова Куденетовича покинуть этот мир. 5 июля 1667 г. патриарх Иоасаф служил по нем панихиду и литургию в Новоспасском монастыре, где упокоились останки боярина.

Сын князя Якова Куденетовича, князь Михаил Яковлевич, активно действовал уже в петровскую эпоху. В 1671 г. он был комнатным стольником царя Федора Алексеевича, в 1682 г. был пожалован в ближние бояре. Автор записок о стрелецком бунте 1682 г. А. А. Матвеев пишет, что князь М. Я. Черкасский, как и его более влиятельный родич, князь М. А. Черкасский, примыкал к партии Нарышкиных. Тем не менее его участие в событиях той борьбы незаметно. В 1685 г. он был отправлен на воеводство в Новгород. В 1692–94 гг. Черкасский возглавлял Расправную палату, а в 1697 г. был послан на воеводство в Тобольск.

Управление Черкасским Сибирью ознаменовалось крупными событиями. Следуя указам и наставлениям царя, Черкасский занялся активной разработкой природных богатств Сибири, выстроил кирпичные заводы под Тобольском и железоделательные заводы на реке Каменке в Тобольском уезде и на реке Нейве в Верхотурском уезде. В 1702 г. были основаны заводы на реках Исети и Ухтусе (Тобольский уезд), в 1703 г. – на реке Алапаихе (Верхотурский уезд). На заводах, основанных Черкасским, лились пушки, мортиры и ядра, столь необходимые для войны со шведами.

Сподвижник Петра I, ученый и многоопытный дьяк А. А. Виниус, обозрев построенные Черкасским заводы, писал государю, что «толикое обрел множество руд железных, что, мню, до скончания мира не выкопаются, а чаю, что прежде леса выйдут, нежели руда» (1702). Сибирская летопись отмечает, что дьяк приехал «с милостливым словом» к князю М. Я. Черкасскому, его товарищу и сыну, князю Алексею Михайловичу, и «ко всем градцким тобольским людям». Царь был доволен деятельностью воеводы.

Радость от царского внимания омрачалась для князя Михаила Яковлевича личным несчастьем. Его сын, ближний стольник князь Петр Михайлович, первоначально назначенный «в товарищи» к своему отцу, скончался в Тобольске в сентябре 1700 г. Воевода просил прислать ему в помощники другого сына – князя Алексея Михайловича, – что царь и сделал. Это говорит о доверии Петра I к Черкасскому. Царь знал, что боярин не употребит своей власти для обогащения своей семьи. Князь Михаил Яковлевич славился среди администраторов той эпохи тем, что не брал взяток. Фантастическое богатство Черкасского, доставшееся ему от отца, позволяло князю Михаилу Яковлевичу презирать этот страшный порок, широко распространенный в его время. Многие другие не могли сдержать искушения нагреть руки на хлебных должностях. Таков, например, преемник Черкасского по управлению Сибирью, первый сибирский губернатор князь Матвей Петрович Гагарин. Он беззастенчиво обирал сибиряков и скопил баснословное состояние. О чудовищном казнокрадстве и взяточничестве Гагарина стало известно царю, который предал губернатора суду. Несмотря на заступничество знатной родни, по приговору суда князь Гагарин был повешен.

Впрочем, богатство Черкасского вряд ли может служить достаточным объяснением его бескорыстия. Тот же Гагарин или любимец Петра I Меншиков тоже владели огромными состояниями, но это не удерживало их от столь же масштабного воровства. Вероятно, родовая честь и представления о долге перед государем и Отечеством, которыми руководствовались его отец и родичи, не позволяли Черкасскому запускать руки в государеву казну.

Воровство Гагарина и его позорная смерть вошли в народные песни. О Черкасских сибиряки, напротив, сохранили добрую память. Историк Сибири П. А. Словцов (1767–1843) пишет: «Сии воеводы бескорыстным долголетним управлением и оправданною доверенностью утвердили правительство в сосредоточении воеводств в одну точку». В данном случае речь идет об образовании Сибирской губернии, но важен столь высокий отзыв об управлении Черкасскими Сибирью от историка и патриота Сибири Словцова. Князь М. Я. Черкасский покинул Тобольск в 1710 г. Его сыну, князю Алексею Михайловичу, довелось еще раз побывать в Сибири. С 1720 по 1722 г. он исполнял должность сибирского губернатора, сменив проворовавшегося Гагарина.

Князь Михаил Яковлевич Черкасский умер 28 июня 1712 г., оставив все свое состояние сыну – князю Алексею Михайловичу (1680–1742).

Князь Алексей Михайлович, подобно другим представителям родовитой молодежи, начал свою карьеру при дворе. В 1691–1692 гг. он упоминается в числе комнатных стольников царя Петра. Затем, как мы видели, в течение десяти лет Черкасский был помощником отца в управлении Сибирью и еще два года управлял самостоятельно. До этого, в 1712– 1715 гг., князь Алексей Михайлович был комендантом Санкт-Петербурга, а в последние годы правления Петра I – председателем канцелярии строений, и вызвал гнев царя своей нерасторопностью и медлительностью.

С кончиной Петра началась новая эпоха. На смену реформам и стремительным прорывам пришло время застоя в государственной деятельности и господства интриг и заговоров, борьбы придворных группировок и дворцовых переворотов. Для Черкасского, в отличие от многих его современников, людей более напористых и властолюбивых (Меншиков, Толстой, Остерман, Долгоруковы и другие), это было время спокойствия. Не отличавшийся особыми талантами и энергией, он спокойно поднимался в иерархии чинов и должностей. Богатство и знатность позволяли князю не заботиться о карьере, а удаленность от дворцовых интриг обеспечивала прочное положение при дворе. Супруга Черкасского – княгиня Мария Юрьевна (урожденная княжна Трубецкая) (1696– 1747) – считалась первой красавицей российского двора. Карьера Черкасского в эти годы шла успешно, без взлетов и падений. К 1730 г. он имел звание сенатора и чин тайного советника. Тогда-то и разыгрались события, нарушившие спокойную жизнь Черкасского и выдвинувшие его на авансцену политической жизни страны.

В 1730 г., после кончины Петра II, члены Верховного Тайного совета призвали на престол Анну Иоанновну, племянницу Петра I. Однако этот выбор верховники обусловили принятием новой государыней особых «кондиций». Согласно «кондициям», Верховный Тайный совет становился соправителем императрицы, и самодержавие ограничивалось властью аристократической олигархии. Но, к несчастью верховников, страсть к политическому переустройству овладела тогда многими. Москва, наполненная дворянами, съехавшимися на свадьбу Петра II, а попавшими на его похороны, бурлила от неясных слухов. Верховники готовили свой конституционный проект в тайне, но смутные известия о государственном переустройстве широко распространились среди дворянства. Таинственность членов Верховного Тайного совета, князей Голицыных и Долгоруковых, сыграла против них – дворянство видело в верховниках узурпаторов и не собиралось принимать, навязанные ими решения. В дворянской среде один за другим стали рождаться альтернативные проекты реформирования политической системы России. Автором и деятельным пропагандистом одного из них был историк, географ и государственный деятель Василий Никитич Татищев (1686–1750).

Проект Татищева, в отличие от проекта верховников, ограничивал власть императрицы не в пользу Верховного Тайного совета, а в пользу двухпалатного правительства (Вышнего правительства, или Сената, и Нижнего правительства), которые формировались из дворянства («шляхетства»). Избрание членом обеих палат осуществляется собранием палат, к которым присоединяются высшие чиновники государства (военный и статский генералитет). Татищев предполагал передать в ведение Вышнего правительства международные отношения, важнейшие внутриполитические дела, законодательную инициативу. Нижнее правительство должно было ведать «внутренней экономией, т. е. делами внутреннего управления. Важным моментом была передача Тайной канцелярии под контроль верхней палаты.

Таким образом, татищевский проект реформы, во многом опираясь на шведскую модель государственного устройства, предлагал конституционное ограничение самодержавия в пользу военно-государственной элиты и дворянства.

Кроме того, он содержал важные положения о создании системы образования для шляхетства, отмене петровского указа о единонаследии (майорате), поддержке духовенства, льготах купечеству и др. Некоторые из этих идей (например, создание шляхетских учебных корпусов) были в дальнейшем воплощены Анной Иоанновной.

Татищев не имел высокого чина, не обладал ни богатством, ни влиятельными связями, для продвижения своего проекта ему нужен был влиятельный и уважаемый человек, поддающийся умелому влиянию. Татищев избрал князя Алексея Михайловича Черкасского. Историк Я. А. Гордин, рассматривая причины, по которым инертный, не стремящийся к славе Черкасский поднялся на столь опасное предприятие, считал, что князь «был не робок и не чужд понятия долга перед отечеством». Со стороны столь вдумчивого исследователя, как Я. А. Гордин, этот отзыв весьма важен, тем более что роль Черкасского в дальнейших событиях была неоднозначной.

Кружок Черкасского являлся наиболее влиятельным среди шляхетства, но не отличался единством. Помимо В. Н. Татищева, в него входили лица, гораздо менее склонные к принятию конституционных идей и стремившиеся к восстановлению самодержавия. Противостояние с верховниками до определенной поры объединяло их с дворянскими конституционалистами, но идеологи самодержавной партии – видный государственный деятель Андрей Иванович Остерман и новгородский архиепископ Феофан – весьма успешно интриговали, вербуя новых сторонников и укрепляя свои позиции. Сам Черкасский по линии жены, через Трубецких и Салтыковых, приходился свойственником Анне Иоанновне. Сестра его супруги, Прасковья Юрьевна Салтыкова, активно действовала в интересах сторонников самодержавия. Положение князя в событиях, развернувшихся вокруг конституционного проекта верховников и призвания Анны Иоанновны, было двойственным. С одной стороны, родственные связи (фактор в то время весьма существенный) тянули его в лагерь сторонников самодержавия, с другой стороны, к конституционной партии влекли внутренняя потребность в переменах и умелая лесть и влияние Татищева. Следует отметить, что наряду с Черкасским проект ограничения самодержавной власти, подготовленный Татищевым, подписали также генералы Семен Андреевич Салтыков – родич императрицы, и Андрей Иванович Ушаков (при Анне он занял пост главы Тайной канцелярии) – оба непоколебимые сторонники самодержавия. Очевидно, в тот момент он считал проект Татищева меньшим злом, нежели проект Голицыных и Долгоруковых. Что же говорить о Черкасском?

Ситуация окончательно запуталась, когда Анна прибыла в Москву. Влияние и энергия адептов самодержавия существенно усилились. Верховники и дворянские конституционалисты, несмотря на идейную близость, так и не сумели найти общего языка, зато самодержавной партии удалось привлечь на свою сторону участников кружка Черкасского. Поддавшись на уговоры сторонников самодержавия, шляхетская партия признала средством к воплощению своих идей уничтожение «кондиций» и восстановление самодержавия, за которым последовало бы прошение о государственных преобразованиях (проект Кантемира).

Как только было достигнуто согласие между обоими партиями, события вновь усложнились. Наблюдая крах своих идей, Татищев проявил недюжинную энергию и подготовил новый документ – прошение об учредительном собрании. Под ним поставили свои подписи восемьдесят семь подписей, в числе которых Черкасский, Салтыков, Ушаков, шурин Черкасского князь Никита Трубецкой (такой же сторонник неограниченной монархии, как Салтыков и Ушаков). Вероятно, желание «прибавить себе воли», получить гарантии от деспотизма жило даже в этих приверженцах петровской военно-бюрократической системы. Благодаря Татищеву, Черкасский и другие вельможи, подписавшие оба проекта, вновь оказались в двусмысленном положении…

Развязка произошла 25 февраля. Утром этого дня во дворце собрались все участники противоборства. Здесь были члены Верховного тайного совета и дворяне, примыкавшие к кружку Черкасского, но главная сила принадлежала гвардии, которой командовал Салтыков. Князь Черкасский попросил императрицу об аудиенции, но вручил ей вовсе не тот документ, который она ожидала. Прошение дворян, которое тут же прочел вслух Татищев, содержало не требование восстановления самодержавия, а просьбу к императрице «собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два от фамилий, рассмотреть все обстоятельства, исследовать согласно мнениям по большим голосам форму правления государственного сочинить». Иными словами, императрице был представлен татищевский проект об учредительном собрании, что было для нее крайней неожиданностью.

Надо сказать, что Анна Иоанновна умело вышла из затруднения. Она подписала дворянский проект и удалилась во внутренние покои. Пока верховники обдумывали сложившуюся коллизию, а шляхетство томилось неизвестностью в одном из парадных залов, дворец наполнился гвардейцами. Они кричали, что требуют восстановления законных прав императрицы и готовы сейчас же расправиться со «злодеями», посягнувшими на самодержавие. Татищев и его сторонники были вынуждены признать себя проигравшими. Делегация Черкасского извлекла другую бумагу – проект Кантемира – и подала ее императрице. Спустя три часа после неудачной попытки просить об учредительном собрании, дворяне преподнесли прошение, в котором умоляли «всемилостливейше принять самодержавство таково, каково Ваши славные и достохвальные предки имели…». Анна собственноручно изорвала текст кондиций. Попытка ограничения самодержавия провалилась.

Как видно, князь Черкасский вовсе не был ярым сторонником самодержавия, как это иногда изображается. Конституционные идеи были близки к его представлениям, но князь не стал бороться за их воплощение. Императрица простила Черкасскому его сомнительное поведение во время кризиса самодержавной власти в 1730 г. и вознесла его на самую вершину государственной власти.

Вступив на престол, Анна Иоанновна уничтожила Верховный Тайный совет и восстановила Сенат, однако реально государством управлял Кабинет Ее Императорского Величества, одним из трех членов которого в звании кабинет-министра был сделан князь А. М. Черкасский. Подписи членов Кабинета министров приравнивались к подписям императрицы. Впрочем, роль Черкасского в Кабинете была ничтожной. Всеми делами в Кабинете заправлял А. И. Остерман, боровшийся за влияние на императрицу с Бироном. Деятельный участник событий аннинской эпохи, фельдмаршал Б. Х. Миних, в своих мемуарах писал: «Остерман считался человеком двоедушным, а Черкасский очень ленивым; тогда говорили: „В этом кабинете Черкасский был телом, а Остерман душой, не слишком честной“. Насмешливое наименование князя „телом кабинета“ как нельзя лучше соответствовало внешности Черкасского – он был человеком тучным и медлительным, с большим животом, что дало повод к еще одному ехидному прозвищу – Черепаха.

Еще более суров к Черкасскому историк князь Михаил Михайлович Щербатов, характеризующий его следующим образом: «Человек весьма посредственный, разумом ленив, незнающ в делах, и одним словом, таскающий, а не носящий имя свое и гордящийся едино богатством своим…»

Положение Черкасского было не только ничтожным, но порою и унизительным. Его жена, княгиня Мария Юрьевна, писала благодарственные письма Бирону, благодаря его за милости императрицы к мужу, и называла себя «нижайшей услужницей» фаворита. Сам Черкасский, получив известие о заговоре офицеров против Бирона, направился к фавориту и донес об этом. В июне 1740 г. Черкасский вместе с другими членами суда над кабинет-министром А. П. Волынским, утвердил жестокий приговор – Волынского приговорили к посажению на кол и урезанию языка, его сообщников, вина которых состояла лишь в недозволенных разговорах, – к четвертованию, колесованию и отсечению головы. Историк Е. В. Анисимов пишет: «Кто вынес этот лютый приговор? Не Бирон или Остерман, хотя именно они были тайными руководителями следствия, а члены суда – фельдмаршал И. Ю. Трубецкой, канцлер А. М. Черкасский, сенаторы – все русские, знатные люди, почти все – частые гости и собутыльники хлебосольного Артемия Петровича. Приходя в его дом, они любили посидеть, выпить да поесть с Артемием, наверное, ласкали его детей – сына и трех дочек, живших с Волынским-вдовцом. А 20 июня они, не колеблясь, приговорили самого Артемия к посажению на кол, а невинное существо – отроковицу Аннушку – старшую дочь своего приятеля – к насильному пострижению в дальний сибирский монастырь, и спустя четыре месяца, когда Волынского уже казнили, не воспрепятствовали этой жестокой экзекуции. Патриотическое, дружеское, любое иное гуманное чувство молчало, говорил только страх».

Такую цену пришлось заплатить Черкасскому за свою нерешительность в 1730 г. Кто знает, прояви тогда князь Алексей Михайлович больше твердости, по-иному сложилась бы не только его судьба, но и судьба России.

Черкасский, как и почти все вельможи той эпохи, был не только труслив, но и мстителен. Черкасский и другие участники конституционных «затеек» 1730 г. (граф М. Г. Головкин, князь Н. Ю. Трубецкой) преследовали Татищева, обвиняя его в мнимых преступлениях. После смерти Анны Иоанновны, Черкасский настаивал на провозглашении Бирона регентом. Когда же в результате заговора фельдмаршала Миниха всемогущий Бирон пал, князь Алексей Михайлович собственноручно избрал ему местом ссылки город Пелым – за годы управления Сибирью он хорошо изучил этот край и знал, куда надо ссылать.

И вновь князю удалось не только удержаться наверху, но подняться еще выше. Отметив, что за свое поведение относительно Бирона Черкасский заслуживает более наказания, чем награды, новая правительница Анна Леопольдовна пожаловала князю высшую должность империи – канцлера и должность президента Коллегии иностранных дел. Ни Анна Леопольдовна, ни Миних, ни Остерман не опасались возвышения Черкасского, считая его абсолютно лишенным политических амбиций. Дела вернулись к прежнему состоянию. Остерман был душой кабинета, а Черкасский – телом. Однако это спокойствие было недолгим. Новый переворот – на этот раз цесаревны Елизаветы, дочери Петра I, – потряс империю (21 ноября 1741), однако и на этот раз Черкасский выстоял. Более того, в который раз он вновь оказался судьей своего бывшего товарища – на этот раз Остермана. Старик Черкасский настаивал на четвертовании такого же дряхлого старика – Остермана. Во время казни больной Остерман сам не мог взойти на эшафот, его подняли и вдоволь помучили, положив головой на плаху и угрожая топором, затем объявили о монаршей милости – ссылке в Березов.

Падение Остермана произвело удивительную перемену в Черкасском. На девятом десятке лет он стал стремиться к реальному участию в государственных делах, проявлял твердость, спорил с влиятельным и опытным А. П. Бестужевым. По словам С. М. Соловьева, князь «под конец жизни заглаживал старые грехи, стоя твердо за русские интересы».

Князь Алексей Михайлович Черкасский умер в ноябре 1742 г. Его дочь, княжна Варвара Алексеевна (1711– 1767) – единственная наследница огромного состояния, – испытала немало горестей из-за своего исключительного положения. Немало женихов зарились на богатейшую невесту России. Брак княжны стал чуть ли не государственной задачей в правление императрицы Анны, большой любительницы разбираться в матримониальных делах своих подданных. В результате брак княжны с милым сердцу графом Петром Борисовичем Шереметевым (сын фельдмаршала) откладывался целых десять лет до тех пор, пока не умерла Анна Иоанновна.

Со смертью князя Алексея Михайловича потомство Камбулата Идарова в России прекратилось. Следующая линия рода происходит от младшего брата Темрюка и Камбулата – Желегота. Внук Желегота, Сунчалей Янглычев (Канклычев), служил русскому царю. В 1614 г. он получил жалованную грамоту царя Михаила Федоровича на суд над жившими в Терском городе аккинцами (окочанами) – выходцами из ингушского общества Акко. Из шести сыновей Сунчалея наиболее известны Муцал и Сунчалей.

Муцал Сунчалеев во главе кабардинских и ингушских отрядов воевал против турок и крымцев, которым был нанесен большой урон. В 1648 г. Муцала и его сына Каспулата принимал и награждал в Москве царь Алексей Михайлович. Позднее Муцал получил от царя жалованную грамоту, в которой он назначался князем над «окочаны и над черкесы, которые служат на Тереке», в его ведение передавались суд и взимание судебных пошлин.

Сын Муцала – Каспулат – унаследовал положение отца после его смерти в 1661 г. Он являлся деятельным участником войн России с турками и крымскими татарами. В 1675 г., соединившись с запорожским атаманом Иваном Серко, князь Каспулат напал на крымцев, проник за Перекоп, нанес татарам поражение и освободил русских пленных. Во время Чигиринских походов князь Каспулат во главе кабардинской кавалерии был послан в армию князя Г. Г. Ромодановского. Наградой ему стало пожизненное право на таможенную пошлину на Тереке. Активная роль Каспулата Муцаловича в русско-крымско-турецких столкновениях не ограничивалась военными походами. В 1680 г. по поручению российского правительства он вел переговоры с представителями крымского хана о заключении сепаратного мира между Россией и Крымским ханством. В том же году князь Каспулат Муцалович скончался.

Братья Муцала – Желегот и Сунчалей – выехали в Россию. Желегот принял в крещении имя Федора, а Сунчалей – Григория (1642). Князь Григорий Сунчалеевич Черкасский дослужился до боярского чина, в 1660–1663 гг. был воеводой в Астрахани, владел поместьями и вотчинами, однако видного положения при дворе так и не занял. В 1672 г. князь Григорий Сунчалеевич был убит в своей вотчине Саврасове дворовыми людьми, задумавшими ограбить боярина. Он был женат дважды. Первый раз на княжне Прасковье Никитичне Одоевской, дочери видного государственного деятели и дипломата боярина князя Н. И. Одоевского; второй раз – на княжне Евдокии Ивановне Пронской, род которой восходил к рязанским удельным князьям.

Единственный сын Григория Сунчалеевича – князь Даниил Григорьевич – был воеводой в Казани. Он так и не достиг боярства и служил в стольниках. Выше стольничьего чина не поднялся и брат князя Григория Сунчалеевича, князь Федор Сунчалеевич (ум. 1633), женатый на княжне Екатерине Ивановне Воротынской, родственнице царя Алексея Михайловича. Однако племянник Григория и Федора Сунчалеевичей, князь Михаил Алегукович (до крещения Алегук-мурза), известен как видный государственный деятель Петровской эпохи.

Князь Михаил Алегукович упоминается как стольник в 1668 г. В 1674 г. он был послан воеводой в Новгород и получил ответственное поручение – вести дипломатические переговоры с литовцами. Для представительности князю был дан титул «наместника Ярославского», что свидетельствует о важности вопросов, решение которых было доверено Черкасскому.

В 1677 г. князь Михаил Алегукович был пожалован в бояре, а в 1679 г. поставлен во главе большого полка в войске, направленном в Киев. Черкасский нанес поражение татарам под Киевом, был воеводой в этом городе и руководил строительством новых укреплений. В 1680 г. он отправлен на воеводство в Казань, а в 1681 г. руководил переговорами с крымцами, закончившимися заключением Бахчисарайского мирного договора, согласно которому Левобережная Украина с Киевом и Запорожье признавались владением России. Наградой за успешную дипломатическую службу князю стали новые вотчины в Московском и Суздальском уездах в 500 четвертей земли.

После смерти царя Федора Алексеевича князь Михаил Алегукович примкнул к партии Нарышкиных. Во время стрелецкого восстания в мае 1682 г. Черкасский был послан к мятежным стрельцам уговаривать их успокоиться. Стрельцы шумели, не слушали боярина и изодрали на нем кафтан. Когда началась расправа над боярами, князь попытался спасти боярина Артамона Матвеева, воспитателя царицы Натальи Кирилловны.

Сын Матвеева, Андрей Артамонович, в своих записках пишет: «И в тот час из бояр князь Михаил Алегукович Черкасский зело великодушное и высокой памяти достойное дело учинил, оставя смертный час, из рук (стрельцов. – С. Ш.) отнял его (Матвеева. – С. Ш.), упав на него. И тою верноискреннею христианства целостию сам избавитель наш Господь Иисус Христос своим божественным похвали словом тако: «Несть паче той любви, иже положит душу свою за други своя». И те неукротимые и человеческой крови исполненные руки, радостно и сладостно желательные, его боярина Матвеева, ни в чем не повинного, из-под него, боярина князя Черкасского, вырвав, разодрали на нем, упомянутом князе, платье и потом бросили с Красного крыльца на площадь против Благовещенского собора, и с таким своим тиранством варварскими бердышами все его тело рассекли и разрубили так, что ни один член целым не нашелся».

В октябре 1682 г. боярин был назначен судьей в Палате расправных дел. В правление царевны Софьи Черкасский поддерживал царицу Наталью Кирилловну и враждовал с фаворитом царицы – князем В. В. Голицыным. Последний считал князя наиболее опасным из своих врагов и из Крымского похода 1687 г. призывал своего клеврета дьяка Ф. Л. Шакловитого смотреть «недреманным оком на Черкасского».

При Петре I значение и влияние Черкасского возросло. Царь так уважал заслуженного и престарелого князя, что избавил его от унизительного брадобрития. Помимо Черкасского такой чести был удостоен только один боярин – царский «дядька» (воспитатель) Т. Н. Стрешнев. В 1696 г. при подготовке к первому Азовскому походу Петр возвел Черкасского в звание генералиссимуса и поручил главное командование войсками. Болезнь князя воспрепятствовала исполнению этого поручения, и главнокомандующим был назначен А. С. Шеин.

В 1697–1698 гг. Черкасский активно участвовал в строительстве кораблей. Обладая значительным богатством, он вкладывал большие суммы в создание русского флота.

Во время частых отлучек царя Черкасский оставался «управлять Москвою». В 1707 г. Петр, опасавшийся, что шведы могут дойти до Москвы, поручил князю руководить строительством городских укреплений, копить припасы и вообще готовиться к осаде.

Князь Михаил Алегукович был привлечен к расследованию стрелецкого мятежа 1698 г. На картине «Утро стрелецкой казни» В. И. Суриков изобразил Черкасского рядом с Петром I, восседающим на коне. Художник представил князя величавым боярином в старинном русском платье и с длинной бородой.

Несмотря на то что князь был верным сторонником Петра и дела преобразований, его личные пристрастия к старине, а также традиционное уважение к роду Черкасских привлекали к Михаилу Алегуковичу симпатии народа. Во время майской бойни 1682 г. он отделался лишь разорванным платьем, хотя рисковал жизнью. В 1700 г. еретик Григорий Талицкий, пытавшийся поднять новое стрелецкое восстание, призывал избрать в цари князя Черкасского, потому что тот «человек добрый».

Князь Михаил Алегукович не мог равняться по своему состоянию с первым богачом того времени – князем Михаилом Яковлевичем Черкасским, но также владел большим состоянием. В 1696 г. за ним числилось 1814 дворов. Крупное имение Черкасского располагалось в Московском уезде (село Рождественно Горетова стана). Ранее оно принадлежало вышеупомянутому А. С. Матвееву, затем было у него конфисковано и в 1678 г. передано Черкасскому. Усадьба вотчинника была любовно обустроена Матвеевым.

В селе стояла каменная церковь с колокольней (на ней большой колокол в 29 пудов и 9 маленьких), хозяйские хоромы, крытые тесом, комнаты в которых были украшены «стенным письмом», отдельно находились – изба поваренная, ледник и амбар, конюшня, баня, «клети людские» и другие постройки. К двору примыкал яблоневый сад, окруженный деревянными воротами. Хорошо развито было и вотчинное хозяйство – быки, коровы и свиньи на скотном дворе, мельница, запасы ржи, овса, ячменя, сена.

После возвращения из ссылки Матвеев получил Рождественно обратно, но к 1715 г. оно вновь вернулось к наследникам умершего к тому времени Черкасского. При дворе боярина княгине Евдокии Ивановне имение было вновь описано. Мы видим уже не одну, а две церкви (одна из них деревянная) и по-прежнему богатый двор вотчинника. Скотный двор расширился. Выделились особые конюшенный и птичий дворы, а для сельскохозяйственных припасов был создан житный двор.

После смерти княгини в 1739 г. Рождественно перешло к ее дочери Евдокии Щепотьевой. При новой владелице устройство усадьбы упростилось. Документы отмечают только одну деревянную церковь (вероятно, каменная стала ветхой), скотный и конюший двор вновь слились в один, зато на житном дворе количество житниц с 5 увеличилось до 9.

От двух браков (первый – с княжной Евдокией Данииловной Велико-Гагиной, второй – с Евдокией Ивановной Бобарыкиной, урожденной княжной Пожарской, внучкой прославленного полководца) у князя Михаила Алегуковича было трое сыновей: Андрей, Василий и Борис.

Сын князя Андрея Михайловича (комнатный стольник Петра I, участник Великого посольства, сержант Преображенского полка) от брака с княжной Анной Федоровной Куракиной – князь Александр Андреевич (ум. 1749) выдвинулся в правление Анны Иоанновны. В звании камергера и чине действительного статского советника он был назначен губернатором Смоленска. По интригам Бирона князь Черкасский был сослан в Сибирь, однако вскоре возвратился. Елизавета Петровна пожаловала князя Александра Андреевича в генерал-лейтенанты и назначила гофмаршалом.

Из его потомков наиболее знаменит праправнук князь Владимир Александрович Черкасский (1824–1878) – видный деятель эпохи «великих реформ» Александра II. Деятельность князя необычайно многообразна. Он внес огромный вклад в разработку и проведение крестьянской реформы, играл значительную роль в управлении Польшей, активно работал на посту московского городского головы, создавал гражданское управление в Болгарии, освобожденной от османского владычества в ходе Русско-турецкой войны.

Черкасский учился Московском университете почти в одно время с С. М. Соловьевым, М. Н. Катковым, Ф. И. Буслаевым, К. С. Аксаковым, Ю. Ф. Самариным и другими выдающимися общественными деятелями, учеными и литераторами, выдвинувшимися в конце 1850-х годов. По свидетельству Б. Н. Чичерина, князь «блестяще» окончил юридический факультет Университета и собирался писать магистерскую диссертацию о целовальниках – лицах общественного управления средневековой Руси. Однако диссертация так и не была написана. «Она была задумана в либеральном духе, – пишет Б. Н. Чичерин, – а с 48-го года нельзя было писать уже решительно ничего, носящего на себе хотя тень либерализма». После статьи о закрепощении крестьян и Юрьевом дне, написанной в 1852 г., но не пропущенной цензурой, Черкасскому было и вовсе запрещено выступать в печати.

Литературное поприще, а также широкое поле для государственной и общественной деятельности открылось для князя В. А. Черкасского с воцарением Александра II. В общественной и литературной жизни Москвы еще в конце правления Николая I сложились две знаменитые «партии» – славянофилов и западников. Черкасский примыкал к славянофилам, печатался в их журнале «Русская беседа», но, как замечает славянофил А. И. Кошелев, «расходился с нами в самых существенных убеждениях». По отзыву Кошелева, Черкасский «вовсе не считал православного Христова учения основой нашего мировоззрения, высказывался беспрестанно против сельской общины и любил насмехаться над народом-кумиром, коему, по его мнению, будто поклонялись Хомяков и К. Аксаков». Вторит Кошелеву и западник Чичерин: «Он не поклонялся древней России, весьма неблагосклонно смотрел на русского мужика, не возводил русского мужика в идеал, был поклонником свободных учреждений Запада, а в религиозных вопросах в эту пору был скептик». И все же патриотический настрой славянофилов был Черкасскому ближе, нежели скептическая позиция западников.

От нового государя ждали обновления государственного устройства империи, и Александр II оправдал эти ожидания. Выступая перед московским дворянством 30 марта 1856 г., государь заявил о необходимости произвести преобразования в положении крепостных людей и о том, что желательно произвести их «сверху», прежде чем они потребуются «снизу». Эта речь вызвала бурную реакцию в московском обществе. В либеральных кругах один за другим стали рождаться проекты преобразований в сфере крепостного права. Автором одного из таких проектов был и князь В. А. Черкасский. Губительность крепостного права осознавалась им давно. Еще с 1846 г. он освобождал крестьян в своем имении. В январе 1858 г. Черкасский, Ю. Ф. Самарин и А. И. Кошелев отправили свои проекты в Санкт-Петербург. Правительство привлекло авторов к работе над законом об отмене крепостного права, и Черкасский и Самарин вошли в состав Редакционных комиссий для составления положения о крестьянах (1859).

В работе над проектом крестьянской реформы проявилась огромная работоспособность и кипучая энергия Черкасского. «Работник он был неутомимый, – пишет Чичерин, – он сам вникал во все подробности и направлял всякое дело». Князь Владимир Александрович стал главным работником комиссии. В выработке законодательства о крестьянах Черкасскому пришлось столкнуться с противоположными идеями и воззрениями, приспосабливаться к колебаниям правительственного курса, согласовывать массу общих и частных факторов и обстоятельств. По свидетельству современников, первоначальный проект «Положения о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости» 19 февраля 1861 г. был написан рукой Черкасского.

«Во всякой другой стране человек, выдвинувшийся таким образом, ставший, единственно в силу своих способностей, одним из главных деятелей в величайшем из всех преобразований, получил бы влиятельное значение в государственной жизни… – пишет Б. Н. Чичерин. – Но русское самодержавие привыкло смотреть на людей как на орудия, которые можно брать и бросать. Выходящие из ряду вон способности внушали ему даже опасения, особенно когда они соединялись с независимостью характера». Главные деятели крестьянской реформы получили награды и были удалены от решения текущих вопросов государственной жизни.

Князь В. А. Черкасский удалился из Петербурга и взял на себя обязанности по воплощению в жизнь созданных при его активном участии законов. Он принял скромную должность мирового посредника Веневского уезда Тульской губернии. Согласно «Положению» 19 февраля, институт мировых посредников был введен для решения спорных вопросов между помещиками и крестьянами и проведения реформы в жизнь. Черкасский деятельно принялся за новое направление работы, но в 1863 г. был вновь призван в столицу для разработки крестьянской реформы в Царстве Польском.

Перед Черкасским и его товарищами встала задача особой сложности. Находясь в составе Российской империи с конца XVIII в., Польша так и не смогла смириться с потерей независимости. Ее неоднократно сотрясали масштабные восстания, последнее из которых охватило этот край в 1863–1864 гг. Лидером национального сопротивления было дворянство, но польское и литовское крестьянство тоже волновалось, поднимаясь как против царской власти, так и против своих помещиков.

Князь В. А. Черкасский был назначен на ответственную должность главного директора правительственной комиссии внутренних и духовных дел Царства Польского. Вместе с ним поехал в Польшу и Ю. Ф. Самарин, который не принял никакого официального звания. В Петербурге Черкасского поддерживал Николай Алексеевич Милютин (1818– 1876) – сенатор и статс-секретарь по делам Царства Польского, еще один выдающийся либеральный деятель той эпохи. Работа Черкасского усложнялась не только запутанной ситуацией в самой Польше, но и противоречиями в польской политике верховного правительства. Как пишет Чичерин, князь «был непосредственно подчинен наместнику (Царства Польского. – С. Ш.) и должен был вести против него постоянную подземную войну, противодействовать всем его тайным и явным стараниям парализовать предпринимаемые правительством меры и подставлять ногу назначенным от государя исполнителям».

По свидетельству А. И. Кошелева, Черкасский был сторонником ущемления прав польского дворянства. Согласно с планами правительства, он стремился предоставить льготы и экономические выгоды крестьянству в ущерб землевладельцам. Князь полагал, что, поощряя вражду между крестьянами и помещиками, можно добиться «невозобновления волнений в крае и попыток отложения его от империи». В целом же указ «Об устройстве крестьян в Царстве Польском», разработанный Милютиным, Самариным и Черкасским и вступивший в силу 19 февраля 1864 г., был гораздо проще в воплощении и выгоднее и для крестьян и для помещиков, нежели реформа в Европейской России.

Проводя важные преобразования в Польше, князь нажил себе множество врагов, как в российской администрации, так и среди поляков. Он неоднократно пытался выйти в отставку, но всякий раз был удерживаем Милютиным. Когда в 1866 г. Милютина сразила тяжелая болезнь и он удалился от государственных дел, Черкасский подал в отставку и переехал в Москву. Этот шаг вызвал крайнее недовольство императора, и пути к дальнейшей государственной карьере для князя были закрыты.

Частная жизнь продолжалась для князя В. А. Черкасского недолго. В 1869 г. по предложению московского городского главы князя А. А. Щербатова, уходившего в отставку, его преемником был назначен Черкасский. Современники отмечают, что новое поле деятельности было тесным для князя. Резкость во взаимоотношениях с подчиненными, выработавшаяся в Польше, была неуместной в работе на выборной должности. Но для города Черкасский смог сделать немало. Благодаря настойчивости князя в собственность города был передан водопровод, стала городской собственностью знаменитая Чертковская библиотека, были основаны пять городских училищ. Черкасский участвовал в выработке Городового положения 1870 г. и условий его применения к Москве.

Однако наиболее значительным деянием Черкасского на посту городского главы стали не достижения в области городского хозяйства, а смелая общественная акция – подача «Адреса» Московской городской думы, вызвавшего большой резонанс как в России, так и за рубежом. Поводом для подачи адреса стал отказ Александра II от выполнения унизительных условий Парижского мирного договора 1856 г. о запрете России держать флот в Черном море. Правительство ожидало и поощряло подачу от дворянских обществ и сословных учреждений верноподданнических адресов в поддержку этого шага.

Составленный князем В. А. Черкасским и дополненный И. С. Аксаковым адрес касался не только одобрения внешней политики правительства, но и пожеланий к дальнейшим реформам во внутренней. В частности, в нем говорилось о необходимости преобразований в сфере печати, предоставления «простора мнению и печатному слову, без которых никнет дух народный». Адрес был одобрен большинством голосов депутатами Московской думы, в восторге от него был и генерал-губернатор Москвы князь В. А. Долгоруков. Однако в Петербурге реакция была противоположной. Адрес возвратили, сочтя его «неуместным». 19 марта 1871 г. князь сложил с себя полномочия городского головы и вновь возвратился к частной жизни.

«Как он ни любил отдых, – пишет Б. Н. Чичерин, – однако бездействие стало наконец тяготить его. Он чувствовал себя полным сил, а приложить их было некуда. Государственное поприще было для него закрыто; мелкая общественная деятельность его не удовлетворяла; журнальная болтовня ему претила…» С началом Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. перед Черкасским открылось новое дело. Через военного министра Д. А. Милютина он предложил себя в качестве уполномоченного Красным Крестом в действующей армии. Эта инициатива была принята. Впоследствии Черкасскому пришлось решать вопросы, гораздо более широкого плана, нежели его обязанности на посту руководителя миссии Красного Креста. Он был назначен главой Временного гражданского управления Болгарии, освобожденной русскими войсками от власти турок, и начал разработку проекта государственного управления Болгарии. Этот проект лег в основу Тырновской конституции, принятой Учредительным собранием Болгарии в 1879 г., уже после смерти князя. В 1881 г. Тырновская конституция была отменена болгарским правителем Александром Баттенбергским, но в 1884 г. вновь восстановлена и действовала вплоть до фашистского переворота в Болгарии в 1934 г.

В своем последнем служении России князь Владимир Александрович вновь подвергся мелочным нападкам и унижениям. Он сделался раздражителен, томился невыносимым положением, но не хотел оставить незавершенного дела. Тяжкие условия, в которые он был поставлен, и работа на износ подломили здоровье Черкасского. Он умер 19 февраля 1878 г. в очередную годовщину обнародования «Положения о крестьянах» и в самый день подписания Сан-Стефанского мирного договора между Россией и Турцией.

Тело князя В. А. Черкасского перевезли из Сан-Стефано в Москву и похоронили на кладбище Данилова монастыря. В 1930-е гг. этот некрополь был разрушен, утрачена и могила князя Владимира Александровича.

По словам Ивана Сергеевича Аксакова, князь В. А. Черкасский «был человек государственный, но не принадлежал к сонму царедворцев и сановников, не проходил иерархической лестницы. Он всегда вольно и невольно сохранял за собой характер как бы представителя или делегата от общества на государственном деле, хотя бы он и был главным его руководителем». Высокую оценку Черкасскому дает и Б. Н. Чичерин, писавший, что уже одной деятельности князя по разработке крестьянской реформы «достаточно, чтобы вписать его имя в историю». «С ним умер человек, одаренный высшими государственными способностями, который сам собою выдвинулся в критические минуты, показал все свои силы, оказал отечеству незабвенные услуги и затем был кинут в сторону, как негодная тряпка», – пишет Чичерин.

Память о князе В. А. Черкасском хранят и до нашего времени Мыс Черкасского и Гора Черкасского на берегу Берингова моря, названные в честь него в 1881 г. экипажем клипера «Стрелок».

Линия потомков Александра Андреевича Черкасского, из которой происходил и князь В. А. Черкасский, пресеклась в конце XIX в. Другая ветвь рода происходит от младшего сына боярина и князя Михаила Алегуковича – Бориса Михайловича.

Стольник и поручик лейб-гвардии Семеновского полка князь Борис Михайлович Черкасский (ум. 1721) был женат на княжне Марфе Степановне Ромодановской (правнучка князя Г. П. Ромодановского – см. очерк о Ромодановских). Линия его потомков продолжается вплоть до начала XXI в.

Сын князя Бориса Петровича – князь Петр Борисович (ум. 1768) – начал службу при Петре I. Во время Русско-турецкой войны при Анне Иоанновне он воевал в чине полковника. В составе армии фельдмаршала Б. Х. Миниха Черкасский участвовал в броске за Перекоп и взятии столицы Крымского ханства Бахчисарая. В 1743 г., уже при Елизавете Петровне, Черкасский был назначен членом комиссии по расследованию «государственных преступлений» Ивана Степановича Лопухина и его родни. Преступления Лопухиных заключались в излишне вольных разговорах, осуждавших новую императрицу, однако повлекли за собой тяжелое наказание «виновных». В 1743–1760 гг. в чине генерал-майора Черкасский был губернатором в Новгороде, а в 1760 г. переведен на ту же должность в Москву с производством в генерал-поручики. На посту московского градоначальника Черкасский пробыл два года, и после воцарения Петра III вышел в отставку в чине генерал-аншефа. Благоволение государя выразилось в пожаловании князю Петру Борисовичу одного из высших орденов империи – ордена Александра Невского.

Князь П. Б. Черкасский был владельцем большой усадьбы в Китай-городе, в самом конце Никольской улицы, пожалованной еще в 1673 г. князю М. А. Черкасскому. Память об этом сохранилась в названии тамошних переулков – Большого и Малого Черкасских.

Потомки князя Петра Борисовича в XIX в. в основном служили на военной службе и традиционно в лейб-гвардии Семеновском полку. Потомок князя Петра Борисовича – князь Михаил Борисович (1882–1918) – связал свою судьбу с военным флотом России и известен как один из выдающихся офицеров императорского флота.

Князь М. Б. Черкасский окончил Морской корпус (1901) и на крейсере «Диана» ушел в плавание на Дальний Восток. На этом же судне он участвовал в Русско-японской войне, сражался с японским флотом 28 июля 1904 г. После прорыва «Дианы» в Сайгон крейсер был интернирован до конца войны.

После возвращения в Россию князь М. Б. Черкасский был назначен на линейный корабль и служил на нем с 1906 по 1909 г. В эти же годы он написал учебник «Морской практики», принятый для преподавания в Морском корпусе. Военная карьера Черкасского развивалась успешно – в 1910 г. он старший офицер-артиллерист на линейном корабле «Андрей Первозванный». В 1912 г. князь поступил в Николаевскую военную академию, служил в Морском генеральном штабе, создал ряд работ по теории и практике морской войны.

С началом Первой мировой войны в 1914 г. князь Михаил Борисович переходит в штаб командующего Балтийским флотом. После назначения капитана I ранга А. В. Колчака на должность командующего минной дивизией, князь Черкасский был переведен на его место флаг-капитаном оперативной части Балтийского флота. Летом 1917 г. он был произведен в контр-адмиралы и исполнял обязанности начальника штаба командующего флотом. После Октябрьской революции, в январе 1918 г., князь М. Б. Черкасский вышел в отставку и уехал к родственникам жены на Украину.

В это время создавалось Белое движение. Князь Михаил Борисович не вступил в борьбу, хотя командование Добровольческой армии намеревалось привлечь его в свои ряды, памятуя о Черкасском как о заслуженном и авторитетном офицере. А. И. Деникин в «Очерках русской смуты» вспоминает: «…Вся трудность заключалась в выборе лица, которое могло возглавить флот и успешно повести дело его возрождения. Я совершенно не имел никаких знакомств в морских кругах и вынужден был довольствоваться мнением моряков, находившихся в сношениях со Ставкой. Получалась картина полного безлюдья. Мне называли только два имени – контр-адмирал князь Черкасский, который где-то в Советской России и которого нам так и не удалось разыскать; другой – вице-адмирал Саблин…»

В этот момент время отсчитывало последние дни жизни князя Михаила Борисовича. Во время борьбы между гетманом Украины П. П. Скоропадским и С. В. Петлюрой, его призвали в гетманскую армию. В ноябре 1918 г. князь Михаил Борисович был расстрелян петлюровцами в городе Золотоноша Полтавской губернии.

Другие представители рода участвовали в борьбе с большевиками. Князь Михаил Алексеевич Черкасский (1867–1953) – выпускник училища правоведения, до революции был симбирским губернатором. В Добровольческой армии он служил по санитарной части. В 1920 г. князь заведовал санитарной службой в лейб-гвардии Кирасирском Его Величества полку, а в мае того года – санитарным транспортом в Гвардейском кавалерийском полку при эвакуации Крыма. В эмиграции жил в Югославии и Бельгии. Скончался он в Брюсселе в 1953 г.

В 1920 г. под Егорлыком погиб корнет Сводно-гренадерского кавалерийского полка Добровольческой армии князь Алексей Михайлович Черкасский. Выпускник Пажеского корпуса, штабс-ромистр лейб-гвардии Кирасирского полка Его Величества («желтый кирасир») князь Игорь Михайлович вступил в Добровольческую армию в 1918 г. В 1919 г. он командовал эскадроном, а в 1920 г. – дивизионом Кирасирского полка, был произведен в чин подполковника. В эмиграции князь И. М. Черкасский жил в Бельгии, участвовал в эмигрантских изданиях, написал книгу воспоминаний «Лейб-гвардии Кирасир Его Величества в гражданскую войну». Умер он также в Брюсселе в 1975 г.

В эмиграции род князей Черкасских пресекся, однако продолжился в Советской России. Единственный сын контрадмирала князь Борис Михайлович Черкасский родился 26 июля 1918 г., за несколько месяцев до гибели отца. Он окончил факультет точной механики МВТУ, в годы Великой Отечественной войны работал на военном заводе в Кронштадте, затем, – в Центральном артиллерийском конструкторском бюро в подмосковном Калиниграде. Князь Б. М. Черкасский принял деятельное участие в восстановлении Российского дворянского собрания в 1990 г. В лице князя Бориса Михайловича и его потомков род князей Черкасских продолжается до наших дней.

Наряду с основной линией рода Черкасских, в России XVI–XIX вв. действовали также и другие представители этой фамилии, определить точное место которых на родословном древе затруднительно. Более того, существовали целые роды, по-видимому, не имеющие прямого отношения к потомкам Темрюка и его братьев. Таковы, например, князья Ахамашуковы-Черкасские и Егуповы-Черкасские.

Весьма своеобразную известность получил при царе Алексее Михайловиче дальний родич бояр Якова Куденетовича и Григория Сунчалеевича князь Андрей Камбулатович Черкасский, сын князя Камбулата Пшимаховича. Он был захвачен Степаном Разиным в Астрахани в 1670 г. и во время разинского восстания против своей воли играл роль «царевича Алексея Алексеевича» при Разине. Князя везли в отдельном струге, обитом красным бархатом. В уездах, охваченных волнением, приносили присягу «царевичу». Этим Разин стремился подтвердить свою правоту, указывал на то, что воюет против «злых бояр» по воле истинного государя. После разгрома и пленения Разина князю Андрею Камбулатовичу удалось довольно скоро оправдаться. Его включили в состав конвоя, который вез пленного предводителя мятежа. Позднее, в 1682 г., он был пожалован из стольников в спальники царя Ивана Алексеевича.

В первой четверти XVIII в. большую роль в восточной политике России сыграл князь Александр Бекович Черкасский, который еще часто именуется в историографии Бекович-Черкасским. До крещения князь Александр Бекович носил имя Девлет-Кизден-мурза. С детства он воспитывался в Москве, в доме боярина князя Бориса Алексеевича Голицына, видного петровского сподвижника. Секретарь австрийского посольства И. Г. Корб, бывший в России в 1698–1699 гг. и встречавшийся с молодым князем Александром Бековичем, пишет, что в его чертах видны «благородство и твердость духа, обличающие воина по происхождению». Впоследствии князь женился на дочери Голицына – княжне Марфе.

В 1707 г. князь Александр Бекович был отправлен учиться в Голландию, а по возвращении исполнял ответственные дипломатические поручения Петра I. В 1711 г. он был послан на Кавказ поднимать кабардинцев против Кубанской Орды. Князь не только заручился поддержкой своих соплеменников, но и привел их к присяге царю. В 1714 г. он вновь противостоял турецкой дипломатии на Кавказе, донося об опасностях, грозящих России с этой стороны, и перспективах для российской дипломатии. Помимо дипломатической службы, Петр I поручил князю исследование Каспийского моря и прилегающих к нему территорий. Во время морских экспедиций в 1714–1716 гг. он обследовал восточный берег Каспия, основал там три крепости и составил карту этих мест.

Петр лелеял масштабные планы по проникновению в Среднюю Азию и Индию. Их выполнение было поручено князю Александру Бековичу. В 1717 г. князь был послан во главе военно-дипломатической экспедиции в Хивинское ханство. Задачи, которые поручалось выполнить отряду Черкасского, носили масштабный стратегический характер. Царь наказывал стараться склонить к подданству хивинского и бухарского ханов, разведать речной путь в Индию, который, как тогда считалось, лежит по Амударье, и искать залежи золота на Сырдарье. По сути дела, речь шла о вторжении в Среднюю Азию и установлении в ней решающего влияния России.

Поход на Хиву был начат весной 1717 г. из Астрахани сухим путем. В составе экспедиции Черкасского, помимо морских офицеров, навигаторов и инженеров, находилось до пяти тысяч казаков и солдат. За шесть дней пути до Хивы отряд князя подвергся нападению хивинцев. Ханское войско достигало 20 тысяч человек, но Черкасский успешно оборонялся в новоотстроенной крепости. Натолкнувшись на упорное сопротивление русских, хан пошел на хитрость. Хивинцы вступили в переговоры с Черкасским и на Коране поклялись соблюдать мир и не делать зла русскому войску. Хан пригласил Черкасского в Хиву, но, говоря, что такой отряд будет невозможно обеспечить продовольствием, уговорил его разделить войско на пять частей. Воспользовавшись тем, что русские потеряли бдительность, хивинцы поодиночке захватили отряды казаков и солдат в плен. Самого Черкасского и бывшего с ним астраханского дворянина Михаила Заманова хан приказал казнить, затем, отрубив головы и содрав кожу, набить травой.

Так трагически закончилась первая попытка установления российского влияния в Средней Азии. Нельзя отрицать определенную долю вины в этой трагедии самого князя Черкасского, безрассудно доверившегося хивинцам. Однако истинным виновником гибели экспедиции был Петр I, отправивший в далекий, неизведанный и опасный путь малочисленный отряд и поручивший ему выполнение столь амбициозных задач.

Дальнейшая история проникновения России в Среднюю Азию показывает, что покорение Хивинского и Бухарского ханств требовало больших материальных усилий и крупных воинских соединений. Обладая гораздо более значительным войском и имея в руках приблизительные карты местности, оренбургский губернатор В. А. Перовский зимой 1839/40 гг. также потерпел сокрушительную неудачу при попытке завоевания Хивы. Из отряда в 5 тысяч человек от холода и болезней погибли более половины солдат. При этом войска Перовского практически не вступали в сражения с хивинцами – мороз, ветры и болезни делали свое дело. Не дойдя до Хивы, Перовский был вынужден возвратиться обратно. Только создав линию опорных крепостей и наступая большими силами с разных сторон, тот же Перовский в 1850-х гг. положил начало закреплению России на северных границах Кокандского ханства, а М. Г. Черняев, К. П. Кауфман и М. Д. Скобелев развили и продолжили это наступление.

Потомки князя Александра Бековича носили фамилию Бекович-Черкасские или просто Черкасские. Правнук князя А. Б. Черкасского – князь Петр Дмитриевич Черкасский (1799–1852) – был членом декабристской организации «Практический союз», примыкавшей к московской управе Северного общества. Черкасский также входил в литературно-философское «Общество любомудрия», и в его московском доме проходили тайные собрания общества. Впрочем, за свое участие в тайных обществах князь Петр Дмитриевич не пострадал и к следствию по делу декабристов привлечен не был. Впоследствии он достиг чина действительного статского советника и был симбирским губернатором. Сын князя П. Д. Черкасского – князь Семен Петрович – в середине XIX в. славился как коллекционер произведений искусства.

Знаменитые авантюристы XVI в.

Малюта Скуратов – одна из самых мрачных фигур русской истории. Всесильный фаворит Ивана Грозного, царский любимец и палач, организатор опричного террора и его порождение, Малюта стал символом того кровавого времени, воплощением его духа.

В годы опричнины было не так уж сложно попасть в окружение царя – куда труднее было сохранить голову на плечах. «Кто был близок к великому князю, тот ожигался, а кто оставался вдали, тот замерзал», – свидетельствует современник событий немец-опричник Генрих Штаден. Лишь немногие близкие к царю люди избежали рук палачей. Малюта Скуратов был одним из тех, кто не изведал на себе царского гнева.

Подлинное имя Малюты – Григорий Лукьянович Бельский. Отец Малюты, Лукьян Афанасьевич, носил прозвище Скурат, значение которого нам неизвестно. По отцу Григорий назывался Скуратовым. Его личное прозвище было Малюта. Таким образом, Малюта Скуратов – мирское имя, образованное от двух прозвищ.

Уж не звериная ли жестокость стала причиной ироничного прозвища, данного этому человеку? Малюта – маленький, малыш. Юмор русского Средневековья был весьма специфическим.

С. М. Эйзенштейн в знаменитом фильме «Иван Грозный» сделал палача выходцем из низов, чем погрешил против истины. Отец Малюты, Лукьян Афанасьевич, происходил из рода звенигородских землевладельцев; в конце жизни он принял постриг в Иосифо-Волоколамском монастыре. Малюта Скуратов с братьями Нежданом и Третьяком в 1550 г. упоминается в числе дворян, внесенных в особый список «Тысячную книгу» и получивших поместья под Москвой, чтобы в любое время «быть готовыми в посылки», т. е. исполнять различные поручения.

Малюта начал служить в опричнине с самого ее основания. В своей опричной резиденции, Александровой слободе, царь обрядил «братию» в черные монашеские одежды, а сам, изображая игумена, по утрам звонил на колокольне. В этой псевдомонастырской иерархии Малюта был пономарем – мелким служителем, который должен готовить кадило, зажигать свечи и т. д. Но вскоре Малюта выдвинулся вперед.

В 1567 г. он руководил разгромом сел боярина И. П. Федорова и казнил 39 крестьян. Свирепость Малюты пришлась по душе Грозному, и тот поручил Скуратову вместе с двумя другими своими любимцами – Афанасием Вяземским и Василием Грязным – с отрядом стрельцов красть жен и девиц из домов служилых и торговых людей земщины. Дележом добычи занимался сам царь.

Скуратов становился заметной фигурой. Он участвовал в низложении митрополита Филиппа и руководил судом над Владимиром Старицким (двоюродным братом царя). Воздавая должное палаческим заслугам, царь пожаловал его чином думного дворянина, так как ни окольнического, ни боярского чина не мог дать своему худородному любимцу.

Пожар царевой «лютости» продолжал полыхать. В 1569 г. Иван Грозный обвинил в измене целый город – Великий Новгород – и двинул на него опричное войско. По дороге Малюта был послан в Тверской Отроч монастырь с тем, чтобы получить у заточенного там митрополита Филиппа благословение на разгром Новгорода. Мы не знаем, о чем говорили опальный иерарх и царский опричник. Можно предположить, что митрополит в гневе обещал проклясть царя и исполнителей его злой воли. Известно, что Малюта задушил предстоятеля церкви, а выйдя, объявил, что Филипп умер от духоты в келье.

Избиение новгородцев стало вершиной злодеяний опричников. Отряд Малюты Скуратова уничтожил 1505 человек. В Торжке Скуратов велел рубить пленных татар, но те отчаянно сопротивлялись и ранили ножом самого Малюту. Опричники спасовали и вызвали стрельцов на подмогу. Татары были расстреляны из пищалей.

Вершиной палаческой карьеры Малюты Скуратова стал 1570 г. Скуратову и Василию Грязному удалось одолеть главу опричного ведомства А. Д. Басманова, который был казнен, и занять руководящие должности в опричнине. В 1571 г. Малюта сосватал царю свою родственницу – Марфу Васильевну Собакину. После помолвки девушка стала недомогать, поползли слухи об отраве, но царь все-таки сыграл свадьбу. Через неделю Марфа умерла, так фактически и не став женой царя. Смерть Марфы не отразилась на судьбе Малюты. В 1572 г. он был дворовым воеводой в шведском походе, участвовал в переговорах с литовскими и крымскими послами. В декабре 1572 г. он находился в войсках, осаждавших ливонскую крепость Пайду (Вейсенштейн). Во время штурма крепости, 1 января 1573 г., Малюта был убит.

Исследователь опричнины С. Б. Веселовский высказал предположение, что Малюте, над которым в конце 1572 г. нависла угроза опалы, не оставалось другого выхода, как броситься навстречу верной смерти. Веселовский напоминал, что тогда же В. Г. Грязной был послан без соответствующего прикрытия на разведку в донецкие степи и попал в плен к татарам. Не было ли это завуалированной формой опалы? Впрочем, другой историк, В. Б. Кобрин, показал, что Малюта перед гибелью был влиятелен как никогда.

Тело Малюты по поручению царя перевез в Иосифо-Волоколамский монастырь, в усыпальницу Бельских, дворянин Евстафий Михайлович Пушкин. Пушкин, как и Скуратов, был связан с Иосифо-Волоколамским монастырем, служил в опричнине и пользовался доверием царя. Иван Грозный дал на поминовение души Малюты 1500 рублей – огромный вклад, больше, чем на панихиды по собственным дочерям, Анне и Марии, и брату Юрию. Вдова Малюты получила пенсию, в размере оклада своего покойного мужа – 400 рублей – случай для XVI в. уникальный, а его племянник Богдан Яковлевич был пожалован богатым поместьем. Дочери опричника еще при его жизни составили себе удачные партии: Анна вышла замуж за боярина, князя Ивана Михайловича Глинского (двоюродного брата царя); Мария – за боярина, впоследствии царя, Бориса Годунова; Екатерина (Христина) – за боярина, князя Дмитрия Ивановича Шуйского; четвертая дочь, неизвестная по имени, – за опричника, татарского князя Ивана Келмамаевича Келмамаева (ум. 1572/73).

Малюта Скуратов оставил по себе недобрую и долгую память. В народных песнях он изображается как злой гений царя Ивана, противостоящий «старому боярину» Никите Романовичу. В «Песне о гневе Грозного на сына» Малюта Скуратов хочет извести царевича и обвиняет его в измене. Когда Грозный велит казнить сына, Малюта берется за топор и радостно восклицает:

Ай же, Грозный царь, Иван Васильевич!

А моя-то работушка ко мне пришла!

Неограниченное доверие царя к Малюте унаследовал его племянник, Богдан Яковлевич Бельский, не менее дяди склонный к авантюрам. Любопытно, что царская милость не поколебалась даже тогда, когда Давыд Невежин Бельский, другой племянник Малюты, бежал в Литву. Богдан Яковлевич получил чин думного дворянина и должность оружничего, а в конце правления Ивана Грозного возглавил Аптекарский приказ.

Бельский сумел извлечь из своего положения максимальную выгоду. Он получил обширные вотчины и поместья в десяти уездах, скопил огромное состояние. В разные годы Богдан Яковлевич сделал в Иосифо-Волоколамский монастырь вклады на помин души своих родственников в 1000 рублей. Для сравнения скажем, что в XVI в. оклад служилого человека невысокого ранга равнялся 5–10 рублям в год, а высший боярский оклад – 400 рублям. Село с несколькими деревнями можно было купить за 100–200 рублей, а кунью шубу – за 5–6 рублей.

Заботам Бельского были поручены не только лекарства и травы в Аптекарском приказе. Незадолго до смерти, царь приказал собрать различных колдунов, чтобы те предсказали время его кончины. Бельскому, как наиболее близкому к государю человеку, было поручено передавать царю их предсказания. Согласно запискам английского дипломата Д. Горсея, чародеи оповестили Бельского, что «самые сильные созвездия и могущественные планеты небес против царя, они предрекают его кончину в определенный день; но Бельский не осмелился сказать царю так; царь, узнав, впал в ярость и сказал, что очень похоже, что в этот день все они будут сожжены». Когда же наконец наступил предсказанный день, Грозный отправил Бельского к колдунам, и «тот пришел и сказал, что царь велит их зарыть или сжечь живьем за их ложные предсказания. День наступил, а он в полном здравии как никогда. „Господин, не гневайся. Ты знаешь, день окончится, только когда сядет солнце“». Тем временем царь отправился в баню, а затем сел играть в шахматы. Внезапно с царем случился приступ, он упал навзничь и в суматохе «был удушен».

Историк В. И. Корецкий считал это сообщение заслуживающим внимания и полагал, что царь был убит своими приближенными – Б. Ф. Годуновым и Б. Я. Бельским, которым грозила расправа. Особой опасности подвергался Бельский, посмевший сокрыть от царя изначальное предсказание волхвов. Выводы В. И. Корецкого опираются и на слухи об отравлении царя Бельским, широко распространившиеся в Москве вскоре после смерти Грозного. «Враг добра роду христианского, хотя привести в последнюю пагубу, вложи в человецы мысль, что будто Богдан Бельской своими советники извел царя Ивана Васильевича, а ныне хочет бояр побити и хочет подыскати под царем Федором Ивановичем царства Московского», – сообщал «Новый летописец».

Дальнейшие события, произошедшие в Москве 2 апреля 1585 г., также довольно красочно описаны «Новым летописцем». «Чернь», «ратные московские люди» и дворяне из иных городов (среди которых летописец особо выделяет рязанцев Ляпуновых и Кикиных) подступили к Кремлю и повернули царь-пушку в сторону Фроловских ворот, намереваясь штурмом брать крепость. Боярам, которые вышли успокаивать волнение, толпа закричала: «Выдай нам Богдана Бельского! Он хочет извести царский корень и боярские роды». Бельский был сослан в Нижний Новгород, и волнение успокоилось.

Польский посол Л. Сапега, находившийся в это время в Москве, писал в депеше, что причиной волнения стала попытка Бельского произвести переворот. Он собирался внушить царю Федору, чтобы тот «двор и опричнину соблюдал так, как его отец». Одновременно тот же Сапега сообщает и о совершенно противоположных планах Бельского, который якобы намеревался возвести на престол царевича Дмитрия. Несмотря на противоречивость в известиях Сапеги, очевидно, что Б. Я. Бельский намеревался после смерти Грозного укрепить свое положение и занять ключевую роль в управлении государством, но потерпел поражение. Умелые действия его противников привели к восстанию и ссылке Бельского. В борьбе за власть Бельский опирался на круг худородных любимцев Грозного, в основном бывших опричников, вознесенных к вершинам власти волей покойного тирана (к этой группировке некоторое время примыкал и Борис Годунов). Противниками Бельского были родовитые бояре-князья, наиболее видными из которых были князья Шуйские.

В ссылке Богдан Яковлевич находился недолго. Уже в 1591 г. он возвратился ко двору и занял свою прежнюю должность оружничего и начальство над Аптекарским приказом. При вступлении на престол Бориса Годунова Бельский был пожалован в окольничьи, а вскоре получил ответственное назначение – строить новую крепость Царев-Борисов на Донце. Вскоре после своего возвращения в 1600 г. Бельский подвергся жестокой опале, причина который была неясна современникам.

«Новый летописец» сообщает, что Бельский, находясь в Цареве-Борисове, за свой счет обеспечивал местных служилых людей. Вскоре в Москве стало известно об этом. Бельского хвалили и прославляли. Борис Годунов, напротив, пришел в ярость – Бельский не только становился слишком популярен, но и самозванно присвоил себе право награждать и жаловать, принадлежащее царю. Царь приказал арестовать Богдана, по ложному обвинению окольничий подвергся пыткам и унижениям и был сослав в тюрьму в Поволжье.

Сходную версию излагает немец К. Буссов, дополняя эту картину демонстрации прямыми политическими обвинениями: «Когда же крепость была окончена, злодей (Бельский. – С. Ш.) посмел объявить, что он теперь царь в Борисграде, а Борис Федорович – царь в Москве». Эта похвальба и стоила Бельскому его карьеры и свободы.

Сохранившийся фрагмент следственного дела Б. Я. Бельского показывает совершенно иную причину его опалы. Он представляет собой часть «расспросных речей» «доктора» Аптекарского приказа Гаврила Юрьева. Гаврила извещал, что Бельский «знает всякие зелья, добрые и лихие, да и лечебники все знает же, да и то знает, кому добро зделать и чем ково испортить, и для того Богдану у государя блиско быти нелзе». Это утверждение подкреплялось и прямым обвинением в том, что Бельский поднес царю не то зелье, которое приготовил Гаврила вместе с другим доктором, а зелье, приготовленное «канун того дни». Когда же Гаврила пытался донести об этом, то Бельский приказал его арестовать. При повторном расспросе доктор продолжал твердить, что Богдан «аптекарское дело знает гораздо и ведает, чем человека испортить и чем его опять излечить, да и над собою Богдан то доделывал, пил зелье дурное, а после того пил другое».

Итак, очевидно, что Б. Я. Бельский был обвинен в попытке отравить царя, что и определило жестокую расправу над ним. По сообщению К. Буссова, царь Борис приказал «одному шотландскому капитану, по имени Габриэль… вырвать у самозванного царя (Бельского. – С. Ш.) пригоршнями всю густую и длинную бороду». Вряд ли будет натяжкой утверждение, что «доктор Гаврило Юрьев» из документов следственного дела и шотландец Габриэль у Буссова – одно лицо.

Опала на Бельского последовала в 1600 г. вскоре после опалы и ссылки могущественного клана бояр Романовых. Бельского и Романовых связывали определенные симпатии. В ссылке, насильственно постриженный в монахи, Филарет Романов жаловался на свою судьбу, обвинял своих недругов-бояр и говорил о них, «нет де у них разумного; один де у них разумен, Богдан Белской, к посолским и ко всяким делам добре досуж». Об этом же свидетельствует Буссов, искажая хронологию событий, он говорит, что Романовы «душевно скорбели о том, как поступили с Богданом Бельским».

В ссылке Б. Я. Бельский пробыл вплоть до смерти Бориса Годунова. Царь Федор Борисович Годунов – двоюродный племянник Бельского (его мать царица Мария Григорьевна, дочь Малюты Скуратова, была двоюродной сестрой Бельского) – возвратил опального из ссылки. Однако ненависть к годуновскому роду была у Бельского сильнее родственных чувств. Он принял деятельное участие в низложении царя Федора, произошедшем 1 июня 1605 г. Когда эмиссары Лжедмитрия I Г. Г. Пушкин и Н. М. Плещеев прочитали на Лобном месте грамоты самозванца с призывом покориться и выдать ему Федора Годунова, Бельский вышел к народу и стал говорить, что именно он спас царевича от козней Годунова, за что и претерпел гонения. Народ повалил в Кремль и начал грабить дворы Годуновых, но Бельский остановил мародерство, объявив, что годуновское добро принадлежит «царю Дмитрию», и обратил народный гнев против своих давних недругов – докторов-иноземцев.

Царь Федор Борисович и его мать Мария Григорьевна были убиты, а Лжедмитрий I вступил в Москву. Бельский снова выходил к народу, клялся, что самозванец есть истинный царевич, и целовал икону Николы. Лжедмитрий I пожаловал Бельского в бояре, но тот снова принялся за старое: пытался внушить новому царю мысль учредить опричнину по примеру его мнимого отца – Ивана Грозного. Самозванец не нуждался в советах, да и враги Бельского не дремали. Богдан Яковлевич снова, уже в который раз, оказался в ссылке – на воеводстве в Великом Новгороде. Царь Василий Шуйский услал Бельского еще дальше – воеводой в Казань.

Далее, вплоть до гибели Б. Я. Бельского в 1610 г., о нем нет никаких известий. Обстоятельства кончины Бельского весьма загадочны. Согласно «Новому летописцу», Б. Я. Бельский после низложения в Москве Василия Шуйского воспротивился принесению казанцами присяги Лжедмитрию II и призывал их целовать крест тому, «кто будет на Московском государстве». Позиция довольно трезвая и взвешенная, что не очень вяжется со всей предыдущей деятельностью Бельского – авантюриста и интригана. Однако «крепкостоятельство» Бельского имело для него весьма плачевные последствия – казанский дьяк Никанор Шульгин, стремившийся к тому, чтобы взять власть в Поволжье в свои руки, подговорил «воров» убить Бельского. Богдана Яковлевича схватили и сбросили с башни Казанского кремля. На третий день после убийства Б. Я. Бельского в Казань пришло известие о смерти Лжедмитрия II – «те же казанские убойцы раскаяшеся, что они целовали крест Вору и неповинно убили окольничево». Дьяк Никанор Шульгин, захвативший власть в Казани и прославившийся другими злодеяниями и грязными делами, за «воровство» был в первые месяцы правления царя Михаила Федоровича сослан в Сибирь, где и умер.

В источниках XVI в. упоминаются и другие представители этого рода, однако в дальнейшем их след затерялся. Они выбыли не только из состава московского боярства, но и вовсе из «дворового списка». Род, давший России двух знаменитых негодяев, как будто исчерпал себя и пропал в неизвестности.

Первая выборная династия. Годуновы

Крылатые пушкинские слова о Борисе Годунове: «Вчерашний раб, татарин, зять Малюты…» – прочно вошли не только в учебную литературу, но также и в серьезные научные труды. Еще со времен летописных повестей XVII в. за Годуновым утвердилось имя «лукавого раба». Вслед за ними отечественная историография от Н. М. Карамзина до С. Ф. Платонова отказывала ему в знатности происхождения. Подчеркивались и татарские корни – предком Годунова был мурза Чет, появившийся в России в XIII в. Однако вряд ли в эпоху Годунова кто-либо стал попрекать его происхождением, ведь ко времени его вступления на престол прошло чуть более 25 лет после недолгого царствования на московском троне крещеного хана Семена Бекбулатовича, ставленника Грозного. К тому же была жива память о татарах – владыках над великими русскими князьями.

Зятем опричного палача Малюты Скуратова Годунов действительно был. Однако делил эту сомнительную честь с двумя другими, еще более знатными представителями московского боярства (см. очерк о Скуратовых-Бельских).

Между тем если мы присмотримся к истории рода Бориса Годунова, то сможем вслед за известным знатоком истории московского боярства С. Б. Веселовским сказать, что переход русского престола в конце XVI – начале XVII в. к Годуновым и Романовым, происходившим из старомосковского боярства, не случаен.

Согласно родословной легенде, предок Годуновых и родственных им Вельяминовых и Сабуровых мурза Чет крестился на Руси с именем Захария и после чудесного ему видения основал на Костроме Ипатьев-Троицкий монастырь, где принял монашество и был похоронен. Его потомки тесно связаны с Ипатьевским монастырем. Со времен мурзы Чета и до XVII в. в стенах монастыря упокоился прах тридцати Годуновых, многие из которых были и монахами монастыря.

Сын мурзы, Александр Захарьевич, по прозвищу Зерно, был крупным костромским землевладельцем. Под 1304 г. летопись сообщает об убийстве Александра Зерно, но за что он был убит – неизвестно. Его сын Дмитрий Александрович Зернов около 1330 г. выехал служить московскому князю Ивану Калите и был у него боярином. Трое сыновей Дмитрия Зернова – Иван Красный, Константин Шея и Дмитрий – были боярами великого князя Дмитрия Донского, а двое старших подписались на духовной грамоте (завещании) великого князя в качестве свидетелей.

У Ивана Дмитриевича Красного было трое сыновей. Все трое – родоначальники разных родов. Федор Сабур – Сабуровых, Даниил Подольский – Подольских, Иван Годун – Годуновых. Боярин Федор Сабур был участником Куликовской битвы. Именно он обнаружил на поле боя лежавшего без чувств великого князя Дмитрия Донского. Его потомки, Сабуровы, впоследствии дважды породнились с потомками Донского. В 1505 г. наследник престола Василий Иванович (будущий Василий III) женился на Соломониде Юрьевне Сабуровой. Этот брак был бесплодным, и в 1523 г. великий князь развелся с женой и заточил ее в Суздальский Покровский монастырь. В 1572 г. Евдокия Богдановна Сабурова выдана замуж за царевича Ивана Ивановича, сына Ивана Грозного. Этот брак был еще менее продолжителен, и Евдокию постигла судьба старшей родственницы. Через один-два года после свадьбы ее насильственно постригли в монахини и заточили в монастырь.

Годуновы вплоть до середины XVI в. оставались в тени. В 1567 г. Костромской уезд, вместе с вотчинами Годуновых, был взят в опричнину. В отличие от аристократических землевладельцев, имения которых царь конфисковал, Годуновы не только не пострадали, а, наоборот, выдвинулись. Правнук Ивана Годуна, Дмитрий Иванович Годунов, приглянулся Ивану Грозному и в 1571 г. получил придворную должность постельничего, о которой уже говорилось выше. При мнительном царе Иване в руках постельничего сосредотачивалась огромная власть, тихие речи главного соглядатая страны могли сгубить не одно знатнейшее семейство. Дмитрий Иванович еще более упрочил свое положение, женив племянника Бориса Федоровича на дочери всесильного Малюты Скуратова.

Дмитрий Иванович и Борис Федорович успешно продвигались по служебной лестнице: в 1578 г. Дмитрий Иванович стал боярином, а Борис в различных походах был оруженосцем царевичей Ивана и Федора, а в 1573 г. и 1580 гг. на свадьбах царя – дружкой со стороны жениха. Удача сопутствовала Годуновым и в местнических делах. В 1570 г. Борис успешно местничался с князем Сицким (потомком Ярославских князей), а в 1575 г. в местническом споре одолел князя Бориса Давыдовича Тулупова, фаворита Грозного, впавшего в немилость у царя. Тулупова и его родственников казнили, а Борис Годунов получил их вотчины, которые после смерти Ивана Грозного отдал в монастырь на помин души казненных. Вершиной успеха Годуновых при Иване Грозном стала состоявшаяся в 1580 г. свадьба царевича Федора Ивановича и Ирины Федоровны Годуновой, племянницы Дмитрия Ивановича и родной сестры Бориса. В том же году Борис Федорович получил боярство и попал в число наиболее приближенных к Ивану Грозному людей.

Незадолго до своей смерти Иван Грозный назначил при своем сыне Федоре боярский совет, который, по мысли царя, должен был помочь его наследнику управлять страной. Однако сразу же после смерти царя Ивана в 1584 г. среди членов совета и Боярской думы началась борьба за власть и влияние на нового государя. К 1587 г. первенствующее положение при дворе занял боярин Борис Федорович Годунов. Он сумел одолеть влиятельную боярскую партию князей Шуйских и постепенно забрал в свои руки практически все рычаги управления государством. Англичане именовали Бориса в своих грамотах «лордом-протектором», а королева Елизавета называла его «любимым кузеном».

При царе Федоре Борису Годунову удалось добиться больших успехов – как во внутренней, так и во внешней политике. При Годунове приняты законы, направленные на улучшение материального положения дворян и тяглых (плативших налоги – «тягло») городских жителей. Большое значение придавалось каменному строительству. В 80–90-е гг. XVI в. были основаны и заселены многочисленные крепости в Поволжье, на южной окраине России и в Сибири. Некоторые проводимые Годуновым меры (борьба с взяточничеством, благотворительные акции) направлялись на то, чтобы снискать популярность в широких слоях населения, чего и удалось достичь правителю.

Во взаимоотношениях с другими странами Годунов стремился к укреплению мира и торговых связей. Боевые действия велись только со Швецией, но попытка отвоевать русские земли на Балтийском море окончилась неудачей. По договору 1595 г. Швеция возвратила России только г. Корелу, а выход русским судам в Балтийское море был по-прежнему блокирован шведами.

Именно в правление Годунова в Москве учреждено патриаршество (1589). До этого главой Русской Православной Церкви являлся митрополит Московский. Значение этого события трудно переоценить: отныне Русская Церковь обретала независимость от константинопольского патриарха, с которым была связана со времени крещения Руси. Первым русским патриархом стал Иов, верный союзник Годунова, обязанный ему своим возвышением.

Зловещей страницей правления Годунова, бросающей тень на его имя, является таинственная кончина в Угличе восьмилетнего царевича Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного. Официальное заключение следственной комиссии под началом боярина князя В. И. Шуйского о гибели царевича в результате несчастного случая при игре в ножик не успокоило взбудораженные умы. Обвинение Годунова в организации убийства широко распространилось в народе, и уже никакие меры правителя спасти свою репутацию не имели успеха. И руководство войсками, собранными для отражения нашествия крымского хана, и щедрая раздача милостыни пострадавшим во время московских пожаров – все это трактовалось в худшую для Годунова сторону: говорили, что он сам и призвал на Русь крымского хана, он же поджег Москву с тем, «чтобы одна беда перебила другую и каждый больше скорбел бы о собственном несчастье, нежели о смерти царевича».

Факт убийства царевича и преступления Годунова был официально признан канонизацией св. Дмитрия, царевича Углицкого. Она состоялась при царе Василии Шуйском (1606), пытавшемся таким образом побороть призрак возрождающегося самозванца. Единодушно обвиненяют Годунова все летописцы и авторы исторических повестей XVII в. В угличских событиях они видели главнейшую причину Смуты. Этот взгляд разделял и первый русский историк Н. М. Карамзин.

Виновность Годунова в убийстве царевича считалась в исторической науке XIX в. несомненным фактом. Исследователи последних десятилетий не столь единодушны. В настоящее время выдвинуты и аргументированы две точки зрения: о причастности Годунова к убийству царевича (А. А. Зимин) и о естественной смерти царевича, его «самозаклании» в припадке эпилепсии (Р. Г. Скрынников). В. Б. Кобрин выдвинул и третье предположение: Годунов способствовал смерти царевича, но не таким грубым и откровенным способом, как посылка убийц, а через мамку Дмитрия – Василису Волохову. Как было известно, приступы эпилепсии случались у царевича регулярно, и если обеспечить опасную ситуацию (например, нож в руке царевича), то смертельный исход был бы почти гарантирован.

Загадка смерти царевича Дмитрия, вероятно, так никогда и не будет раскрыта. Его кончина расчистила Годунову путь к престолу. 6 января 1598 г. скончался царь Федор Иванович, не оставивший после себя ни наследников, ни завещания. Бразды правления перешли к вдове царя, Ирине Федоровне, но она вскоре приняла монашество с именем Александры и удалилась в Новодевичий монастырь. Впрочем, на первых порах царица-инокиня Александра продолжала считаться правительницей государства: от ее имени издавались указы и посылались грамоты. Надо полагать, что за сестру-царицу распоряжался именно Годунов.

На пути Бориса Годунова к трону стояли серьезные соперники – семья Романовых, сыновья Никиты Романовича Юрьева, двоюродные братья царя Федора. Романовы пользовались большой популярностью благодаря своему родству с почитаемой в народе царицей Анастасией, первой женой Ивана Грозного. В то же время на стороне Бориса был богатый опыт управления страной и множество сторонников в различных слоях общества. Усердно ратовал за Годунова патриарх Иов.

В феврале 1598 г. в Москве открылся Земский собор – собрание представителей всех сословий государства для решения важнейших вопросов. На одном из его заседаний (17 февраля) Борис Годунов был избран царем. Согласно свидетельству современника, немца К. Буссова, участники Собора склонились на сторону Годунова потому, что он «до сего времени… вершил государственные дела так, как не вершил их никто с тех пор, как стоит их монархия…».

Начало царствования Бориса было безоблачным. Царю удалось добиться дипломатических успехов в отношениях с державами Запада и Востока. Годунов строил планы сближения с Западной Европой – для женитьбы на его дочери Ксении в 1602 г. в Москву приехал герцог Иоанн, сын датского короля Фредерика II. Герцога торжественно встречали в Москве. На пирах, устроенных в честь Иоанна, царь Борис показывал свое искреннее расположение к будущему зятю, но неожиданно, через месяц после приезда, герцог тяжело заболел и вскоре скончался.

Борис первым (за сто лет до Петра I) из царей посылал русских людей учиться за границу. Как русские, так и иностранные авторы восторженно отзываются о его государственной деятельности. Летописный «Хронограф 1617 года» сравнивает благие дела царя Бориса с цветущей финиковой пальмой, покрытой листвой добродетели. «Если бы, – замечает автор „Хронографа“, – злоба и зависть не помрачили добродетелей Бориса, то он мог бы уподобиться во всем древним библейским царям».

В царствование Бориса Годунова его родственники заняли ключевые позиции в государстве: Дмитрий Иванович стал конюшим (первым) боярином, Степан Васильевич (троюродный брат Бориса) – дворецким и начальником тайной полиции. Позднее его сменил на этой должности другой Годунов – Семен Никитич, которого называли «ухом царя». Другие Годуновы получили боярские и окольнические чины.

Царь Борис, слабый здоровьем, испытывал опасения за судьбу своей династии. Стремясь укрепить трон, он решил разделаться с наиболее выдающимися боярскими родами. В 1600 г. обвиненные в мнимых преступлениях, арестованы и разосланы по тюрьмам бояре Романовы и их родственники. Опасался Борис и других бояр: наиболее знатным членам Боярской думы, князьям Федору Ивановичу Мстиславскому и Василию Ивановичу Шуйскому, он запрещал жениться с тем, чтобы род их прекратился и не представлял опасности для потомков самого Годунова. Расправа с видными боярскими родами ужаснула современников. Впоследствии многие видели в ней одну из причин несчастий, постигших Годунова и все государство при его правлении.

В 1601–1603 гг. на Россию обрушился и страшный голод. Смертность достигала огромных размеров. Современники пишут о 127 тысячах умерших от голода. Вероятно, эти данные сильно преувеличены, но несомненно, что счет умерших шел на десятки тысяч. Стало распространяться людоедство.

Царь Борис как мог боролся с бедствием. Он повелел раздавать деньги и хлеб нуждающимся, организовал масштабные строительные работы в Москве, с тем чтобы прокормить население. Энергичные меры царя по оказанию помощи страдающему от голода народу не давали своего результата – приток голодающих, устремившихся в столицу, привел к быстрому истощению казенных запасов. В то же время монастыри и бояре предпочитали придерживать свои запасы зерна, наживаясь на бедствии.

В результате голода многие бояре распустили своих боевых холопов, поскольку не могли их обеспечить. Бывшие боярские холопы, привычные к военному делу, стали собираться в разбойничьи шайки. Сражение между отрядом царского воеводы И. Ф. Басманова и целой армией разбойников под началом атамана Хлопка произошло под самой столицей. Басманов погиб, но разбойники потерпели поражение, а их атаман был взят в плен и повешен. Остатки армии Хлопка бежали в пограничные с Литвой земли. Воеводы Годунова ловили и вешали мятежников, но волнение улеглось лишь ненадолго. Надвигались грозные события…

В 1602 г. в Литве появился человек, который принял имя умершего царевича Дмитрия, и утверждал, что он чудом спасся от рук убийц с тем, чтобы покарать Годунова и возвратить себе отцовский престол. Правительство Годунова довольно быстро установило истинное имя самозванца – им оказался дворянин Юрий Богданович Отрепьев, в монашестве Григорий. До 1600 г. Отрепьев служил Михаилу Романову, а после опалы на своего господина, принял монашеский постриг, вероятно спасаясь от наказания. Как зародилась в его голове мысль принять имя умершего царевича, мы, вероятно, никогда не узнаем, однако смелости и решительности самозванцу, который вошел в историю под именем Лжедмитрия I, было не занимать.

При тайном покровительстве польского короля Сигизмунда III самозванец довольно скоро собрал армию в три тысячи человек из польской шляхты (дворянства), русских беглецов, донских и запорожских казаков. 13 октября 1604 г. небольшое войско самозванца перешло границу и вторглось в пределы России. Появление «царя Димитрия», обещавшего народу щедрое жалованье и благоденствие, вызвало на охваченных недовольством и брожением землях эффект искры, попавшей в пороховой погреб. Приграничные города сдавались один за другим: народ хватал воевод и передавал их Лжедмитрию. Часть воевод сами перешли на сторону самозванца, признавая в нем «царевича».

Боевые действия царской армии против войска Лжедмитрия I были не слишком успешны. 21 декабря 1604 г. самозванец разбил годуновских воевод под Новгородом-Северским, но уже через месяц (21 января 1605) сам потерпел жестокое поражение при селе Добрыничи. Этот успех царской армии оказался и последним. Продвижение ее остановилось под небольшим городком Кромы, оказавшим правительственным войскам неожиданно упорное сопротивление. А в это же самое время вокруг самозванца собирались все новые и новые сторонники.

Действия царской армии способствовали пополнению армии самозванца. Воеводы жестоко казнили и мучили население тех земель, которые поддержали Лжедмитрия I. Местные жители бежали из своих сел и поднимались против Годунова.

Армия Бориса Годунова под Кромами таяла из-за дезертирства. В воинском стане начались болезни. Между тем оправившийся от поражения Лжедмитрий вел из Путивля активную и весьма успешную агитацию, обращаясь к населению Северщины и южных крепостей, да и к царским воеводам. Исход этого противостояния решила внезапная смерть царя.

13 апреля 1605 г. неожиданно для всех скоропостижно скончался Борис Годунов. Умирающего царя успели постричь в монахи с именем Боголеп, а на следующий день Москва принесла присягу царевичу Федору Борисовичу Годунову, единственному сыну покойного царя. Внезапная смерть вызвала множество слухов. Царь будто бы в ужасе и порыве раскаяния принял яд. Однако более верным представляется известие, что причиной смерти Бориса Годунова стал апоплексический удар – паралич. Годунова похоронили в древней царской и великокняжеской усыпальнице – Архангельском соборе Московского Кремля.

Судьба царя Бориса связана с удивительным парадоксом. Он стремился оказать реальную помощь народу, повысить его благосостояние, укрепить военную мощь и внешнеполитическое положение державы. Однако не только не был популярен, но и, наоборот, зачастую ненавидим. Причина подобного отношения к царю крылась, вероятно, в том, что общество не могло простить ему восхождения на царский трон из толпы подданных. В русских исторических повестях начала XVII в. Годунов часто называется «рабо-царем», т. е. царем из рабов. Восхождение его на престол разрушало идею священной и недосягаемой царской власти, имеющей не земное, а небесное происхождение. «Первый, – писал о Годунове и Лжедмитрии I современник событий дьяк Иван Тимофеев, – был учителем для второго… а второй для третьего и для всех тех безымянных скотов, а не царей, которые были после них».

Правление Федора Годунова – самое непродолжительное царствование в истории России – было лишь слабой попыткой остановить крушение династии Годуновых перед лицом торжества Лжедмитрия I.

Вскоре после смерти Бориса Годунова несколько воевод царской армии, стоявшей под Кромами, организовали заговор с целью перейти на сторону самозванца. Утром 7 мая мятежники бросились на воевод, верных Годуновым, и схватили их. Воеводы – князь М. П. Катырев-Ростовский, князь А. А. Телятевский и некоторые другие – попытались оказать сопротивление и сдержать мятеж, но были вынуждены бежать. Вместе с ними восставший лагерь покинули еще несколько сотен, верных царю Федору Борисовичу воинов. Мятежное войско соединилось с кромским гарнизоном и отправило посольство в Путивль с изъявлением покорности самозванцу. Участь царя Федора была решена.

Шествие Лжедмитрия I от Путивля до Тулы можно назвать триумфальным. Массы народа стекались приветствовать «истинного царевича». Из-под Тулы в Москву самозванец отправил гонцов – Г. Г. Пушкина и Н. М. Плещеева – с призывом к москвичам свергнуть царя Федора и его мать царицу Марию Григорьевну и признать его права на престол. Казаки атамана Корелы доставили посланцев Лжедмитрия I в Красное село, где Пушкин и Плещеев привлекли на свою сторону «мужиков красносельцов». В сопровождении большой толпы «мужиков» посланцы проникли в Москву и на Красной площади при большом скоплении народа прочли грамоту самозванца. Здесь вступил в дело Богдан Бельский. Он заявил, что самозванец – это истинный царевич, а Годуновы – узурпаторы престола. Стремясь отомстить Борису за унижения, Бельский не пожалел ни своей двоюродной сестры, царицы Марии Григорьевны, ни ее детей.

Это послужило началом к восстанию: народ бросился в Кремль, схватил Годуновых и начал грабить их дворы, а также дворы их однородцев – Вельяминовых и Сабуровых. Царя Федора, царицу Марию Григорьевну и царевну Ксению заточили на старом дворе Бориса Годунова. Погребение царя Бориса в Архангельском соборе было вскрыто, а его прах перенесен на кладбище Варсонофьевского монастыря, где хоронили бездомных и убогих. Москвичи принесли присягу новому царю.

10 июня 1605 г. в Москву прибыли любимцы самозванца – боярин П. Ф. Басманов, князь В. В. Голицын, князь В. М. Рубец Мосальский, дворянин М. А. Молчанов и дьяк А. В. Шерефединов. Они низложили и сослали из Москвы престарелого патриарха Иова, а затем, в сопровождении трех стрельцов, пришли к месту заключения Годуновых. Царицу Марию Григорьевну убийцы удавили быстро, но юный царь Федор оказал им отчаянное сопротивление. Наконец и он был убит. Князь В. В. Голицын объявил народу, что царь и царица приняли яд. Царевну убийцы пощадили: ее ждала печальная участь наложницы самозванца, а затем – монашеский клобук.

Современники, даже те, кто нисколько не симпатизировали царю Борису, единодушны в похвалах Федору Годунову. Князь И. А. Хворостинин называет его «благородным и светлейшим юношей». В народе сожалели о смерти царя Федора, вспоминая его добродетели и нравственные достоинства.

Англичанин Т. Смит дает Федору Годунову такую характеристику: «Лицо он имел женственное, речь его отличалась приятностью и живостью, голос же у него был громкий и звучный, а сам был высокого роста и крепкого телосложения; он был милосерд к бедным (каковым не был его отец) и благоклонен к знатным и умел нелицеприятно вознаграждать людей добродетельных и доблестных».

Падение царя Бориса привело к гонениям на род. Семена Никитича Годунова, одного из главных советников молодого царя Федора, сослали в Переяславль-Залесский, где тайно убили в тюрьме. Остальные Годуновы сосланы, их имущество разграблено. Пережив царя-племянника, Дмитрий Иванович скончался в ссылке. Кроме личного несчастья и крушения рода, Дмитрий Иванович испил чашу горя и в семейной жизни: его девять детей скончались в отрочестве и в младенчестве. Свои огромные богатства Дмитрий Иванович пожертвовал в Ипатьев монастырь – дал деньгами и утварью более 1000 рублей, колокол в 63 пуда, покрыл кровлей крышу и купола церкви, выстроил каменную усыпальницу предков.

Трагичной в Смутное время была судьба окольничего Ивана Ивановича Годунова (троюродного племянника царя). Он попал в плен к Лжедмитрию II в 1610 г. и по приказу самозванца сброшен с башни, но остался жив. Годунова бросили в Оку, он сумел выплыть и ухватился за борт лодки. Тогда приверженец самозванца, Матвей Бутурлин, отрубил ему руку, и Иван Иванович утонул на глазах у своей жены, Ирины Никитичны Романовой, родной сестры сосланных царем Борисом братьев Романовых.

При Романовых Годуновы ничем не выделялись: служили окольничими, воеводами и стольниками. Матвей Михайлович Годунов при царе Михаиле Федоровиче даже дослужился до боярского чина. Петр Иванович Годунов (ум. 1670) был воеводой в Тобольске и многое сделал для освоения природных богатств Сибири. Под его руководством составлена первая русская карта этого края.

Род постепенно угасал. К началу XVIII столетия остались доживать свой век: стольник Дмитрий Иванович и окольничий Григорий Петрович Годуновы. Дочь Григория Петровича, Анна, вышла замуж за генерал-адъютанта князя Юрия Юрьевича Одоевского, но детей у них не было, и с ней пресекся род Годуновых, давший России первую выборную династию.

Род матери Петра Великого

Род Нарышкиных не древен и не знатен. Нарышкины попали в московское боярство лишь в конце XVII в. в связи с женитьбой царя Алексея Михайловича на Наталье Кирилловне Нарышкиной. Однако то, что от этого брака родился Петр I, заставляет нас поближе приглядеться к этому роду. Еще В. О. Ключевский писал, что Петр Великий уродился в Нарышкиных – физически крепких, живых и бойких людей.

Согласно родословной легенде, Нарышкины происходят от «знатной богемской фамилии Нарисци», якобы владевшей городом Егру в Германии. Перед нами попытка облагозвучить типично русскую фамилию, причем весьма неудачно. Этимология Нарышкиных (от Нарышко-Нарыжко) столь же проста, сколь неблагопристойна (желающих получить более подробное представление отсылаю к словарю В. И. Даля).

Нарышкины впервые упоминаются в XV в., когда владели поместьями под Калугой. В Казанском походе 1552 г. был убит Иван Иванович Нарышкин. Его внук, Полуект Иванович, также сложил свою голову в бою – погиб во время Смоленского похода в 1633 г. Сыновья Полуекта, Кирилл и Федор, служили в полках «иноземного строя», т. е. в той части русской армии, которая была организована по европейскому образцу. Обычно в полках иноземного строя служили небогатые дворяне, недаром впоследствии враги царицы Натальи Кирилловны говорили, что в детстве она ходила в лаптях, как простая крестьянка. Но служба в полках иноземного строя оказалась для Нарышкиных счастливой. Федор Полуектович, служивший в чине ротмистра, подружился со своим полковником, Артамоном Сергеевичем Матеевым и женился на племяннице его жены – Евдокии Григорьевны, урожденной Гамильтон. Помимо глубокого ума и большой образованности, Матвеева отличали доброта и сердечность. Он взял на воспитание свою родственницу, Наталью Нарышкину, дочь Кирилла Полуектовича (1623–1691), с тем, чтобы дать ей образование и выдать замуж.

В доме Матвеева Наталью Нарышкину встретил царь Алексей Михайлович. Он был очарован ее красотой, умом и воспитанностью. Уезжая от Матвеева, царь сказал, что сам подыщет жениха его воспитаннице. К тому времени царь овдовел после смерти царицы Марии Ильиничны Милославской. Вскоре объявили смотр невест, на котором Алексей Михайлович, еще раз убедившись в превосходстве Натальи Нарышкиной над сотнями других девушек, избрал ее своей супругой. В последний момент свадьба чуть было не сорвалась – недруги Матвеева подбросили письмо, обвиняющее боярина в колдовстве и приверженности к чернокнижию (тогда к таким обвинениям относились очень серьезно), но все обошлось благополучно. Царь пожаловал Нарышкиных придворными чинами, а в 1672 г. в честь рождения царевича Петра Алексеевича возвел Кирилла Полуектовича Нарышкина и Артамона Сергеевича Матвеева в окольничьи.

Будущее Нарышкиных представлялось самым счастливым: от благополучного союза Натальи Кирилловны с царем родились еще две дочери. Царевич Петр (в противоположность сыновьям царя от первого брака) рос крепким и здоровым ребенком. Матвеев сохранял доверие царя. Но неожиданно судьба нанесла жестокий удар. В ночь с 29 на 30 января 1676 г., проболев всего несколько дней, скончался царь Алексей Михайлович. На престол вступил сын царя от первого брака – Федор, и Милославские (родня первой жены царя) тут же стали теснить Нарышкиных. Матвеева сослали, брата царицы, Ивана Кирилловича, по ложному доносу подвергли пыткам и отправили в ссылку, сослали также Афанасия Кирилловича, Федора Полуектовича и других Нарышкиных.

Царь Федор правил недолго и скончался в 1682 г. Его гроб еще стоял в церкви, а вокруг уже кипела борьба за власть между Милославскими и Нарышкиными. На престол претендовали царевичи – Иван (от первого брака Алексея Михайловича) и Петр. Иван был старше, но болен, слаб глазами и не мог самостоятельно править. Десятилетний Петр, напротив, обладал крепким здоровьем и был развит не по годам. Общим решением патриарха, бояр и московских «всех чинов людей» на престол избрали царевича Петра. Царица Наталья Кирилловна праздновала победу. Матвеев и Нарышкины возвратились из ссылки. Кирилл Полуектович и Иван Кириллович (в 23 года) получили боярство.

Однако Милославские, партию которых возглавляли боярин Иван Михайлович Милославский и старшая сестра царевича Ивана властолюбивая Софья, не дремали. Они нашли удобное орудие для исполнения своих замыслов – московских стрельцов. Забитые и замученные своим начальством, стрельцы подали челобитную, требуя наказать и сменить их полковников. Правительство поспешило исполнить их требования, что лишь подлило масла в огонь. Среди стрельцов стали раздаваться требования сослать неугодных бояр, а Милославские, пользуясь случаем, натравливали их на Нарышкиных и Матвеева, распуская слухи и раздавая деньги.

На рассвете 15 мая 1682 г. среди стрельцов поднялся крик, будто Нарышкины удушили царевича Ивана. Развернув знамена, полки под барабанный бой пошли в Кремль. Патриарх и царица Наталья Кирилловна вывели на дворцовое крыльцо царевичей – Ивана и Петра, показывая, что оба сына царя Алексея живы. Толпа затихла, но заговорщики стали кричать, чтобы им выдали Матвеева и Нарышкиных, потому что они все равно погубят царевича Ивана. Тогда к стрельцам вышел Матвеев. Своим обаянием он так подействовал на мятежников, что стрельцы, слушая его, притихли. Но только Матвеев умолк и возвратился во дворец, как боярин князь М. Ю. Долгоруков стал кричать на стрельцов и гнать их обратно в полки. Этого стрельцы не стерпели, схватили Долгорукова и, кинув на копья, полуживого изрубили бердышами.

Кровь замутила разум толпы. Стрельцы казнили Матвеева и ворвались во дворец. Афанасия Кирилловича Нарышкина нашли под престолом дворцовой церкви и убили прямо на паперти. Ивана Фомича Нарышкина убили в своем доме. Другие Нарышкины спрятались во дворце. Но на следующий день явились стрельцы, требуя выдать Ивана Кирилловича Нарышкина, которого ненавидели больше других.

Царице пришлось выдать Ивана. Горестным было их расставание, но бояре не дали Наталье долго прощаться с братом. «Сколько вам, государыня, не жалеть, отдавать вам его нужно будет, а тебе, Ивану, отсюда скорее идти надобно, иначе нам всем за одного тебя погубленными быть», – поторопил царицу и Нарышкина боярин князь Яков Одоевский, сам едва ли не стуча зубами от страха. Иван Нарышкин исповедался, причастился и соборовался. Взяв икону Божией Матери, он вышел к стрельцам, которые повели его на пытку. Не добившись от Нарышкина самооговора в злых умыслах против царевича Ивана, стрельцы изрубили его бердышами. Остальные Нарышкины были сосланы в Сибирь и отдаленные города, а отец царицы насильственно пострижен в монахи с именем Киприана и отправлен в ссылку в Кирилло-Белозерский монастырь.

Властвование царевны Софьи, правившей от имени царей Ивана и Петра, длилось семь лет. Петр, достигнув совершеннолетия, отстранил сестру от власти и заточил ее в монастырь. Нарышкины вернулись из ссылки, и один из братьев царицы, Лев Кириллович (1664–1705), получил боярство и стал главой Посольского приказа. В это время Петр гораздо более интересовался воинскими потехами, передав бразды правления матери и ее родственникам. Лев Кириллович на столь ответственном посту оказался не на высоте. Заносчивый и самолюбивый, приверженный к пьянству, он проводил много времени в интригах. Врагами Льва Нарышкина были дядька Петра – князь Б. А. Голицын, потом родня первой жены царя – Лопухины. В 1694 г. умерла царица Наталья Кирилловна, и влияние Льва Кирилловича пошатнулось. В конце концов Петр отстранил дядю от управления, передав посольские дела известному дипломату, боярину и адмиралу Федору Алексеевичу Головину.

С именем Л. К. Нарышкина связаны важнейшие перемены в русском искусстве. В своей подмосковной вотчине – селе Фили – он возвел в 1690–1693 гг. церковь Покрова – великолепный памятник московского барокко, называемого также нарышкинским барокко. Другие подобные ей постройки возводились и в других нарышкинских вотчинах, а также в родовой усыпальнице Нарышкиных – московском Высоко-Петровском монастыре. Нарышкинское барокко отличается многоярусностью храмовых построек, пышным белокаменным декором, затейливым и стройным орнаментом во внешнем и внутреннем оформлении. Сочетая западноевропейские и русские художественные элементы, нарышкинское барокко типично для конца XVII в. – времени раздумий и выбора пути, по которому пойдет европеизация и модернизация России.

Несмотря на удаление от дел Л. К. Нарышкина, его потомки и родственники продолжали занимать видное положение при дворе. Сыновья Льва Кирилловича, Александр (1694–1746) и Иван (1701– 1734), по указу Петра I обучались морскому делу за границей. По возвращении Александр Львович был назначен директором Морской академии (1721), был президентом Штабс-конторы (1725) и Камер-коллегии (1726). Петр I любил и уважал кузена, дружески называя его Львовичем.

С Петром II Александр Львович не ужился – на правах родственника он не раз делал молодому императору внушения за праздность и приверженность к развлечениям и охоте. Результат не заставил себя ожидать: Нарышкина сослали в его имение, где он пробыл до воцарения Анны Иоанновны. При Анне Иоанновне Нарышкин возглавлял Коммерц-коллегию и Дворцовую строительную канцелярию и дослужился до чина тайного советника. Елизавета Петровна также отличала Александра Нарышкина, пожаловав ему высшую награду России – орден святого Андрея Первозванного.

Сестра А. Л. и И. Л. Нарышкиных, Аграфена Львовна (ум. 1709), была первой женой князя Алексея Михайловича Черкасского (см. очерк о князьях Черкасских).

Сын Александра Львовича, Лев Александрович (1733–1799), прославился своим остроумием и светским блеском. В 1751 г. его назначили камер-юнкером ко двору наследника престола, великого князя Петра III, и его супруги Екатерины Алексеевны. К этому времени относится его сближение с Екатериной II. «Это был человек самый странный, какого когда либо я знала, – пишет императрица в своих записках. – Никто не заставлял меня так смеяться, как он. Это был шут до мозга костей, и если бы он не родился богатым, то мог бы жить и наживать деньги своим необыкновенным комическим талантом. Он был вовсе не глуп, многому наслышался, но все слышанное чрезвычайно оригинально располагалось в голове его. Он мог распространяться в рассуждении обо всякой науке и обо всяком искусстве как ему вздумается, употреблял технические термины, говорил непрерывно четверть часа и более, но ни он сам, ни его слушатели не понимали ни слова из его речи, хотя она текла как по маслу, и обыкновенно оканчивалась тем, что все общество разражалось смехом».

Между Екатериной II и Львом Нарышкиным, ставшим после ее воцарения обер-шталмейтером, существовали тесные дружеские отношения, продолжавшиеся вплоть до самой кончины императрицы. Нарышкин постоянно сопровождал Екатерину II во время поездок, составлял ей компанию во время вечерней игры в карты, принимал государыню в своем доме. Беседы с остроумным вельможей доставляли императрице большое удовольствие, хотя она не упускала случая подшутить над слабым образованием Нарышкина. В одном из писем к французскому философу Ф. М. Гримму Екатерина II сообщала: «Вы непременно должны знать, что я до страсти люблю заставлять обер-шталмейстера говорить о политике, и нет для меня большего удовольствия, как давать ему устраивать по-своему Европу».

Редкие размолвки между императрицей и Нарышкиным, благодаря комическому таланту Льва Александровича, завершались для него благополучно. Мемуаристы описывают следующий случай. Однажды Екатерина ехала из Петербурга в Царское Село, и в дороге у кареты отвалилось колесо. Императрица выглянула из кареты и сказала: «Уж я Левушке вымою голову». Нарышкин по своей должности был обязан следить за исправностью императорского экипажа. Нарышкин выпрыгнул из экипажа, добрался до въезда в Царское Село, вылил себе на голову ведро воды и стал ждать императрицу. Подъехав к Царскому Селу и увидев Нарышкина в таком виде, Екатерина II спросила: «Что ты это, Левушка?» – «А что, матушка! Ведь ты хотела мне вымыть голову. Зная, что у тебя и без моей головы много забот, я сам вымыл ее!»

Как и другие представители рода, Лев Нарышкин был большим знатоком прекрасного. Он разыскивал литераторов, художников и музыкантов, чтобы украсить ими светское общество, был щедрым меценатом и ценителем талантов. Как истинный русский барин, Нарышкин жил открыто и хлебосольно. Дверь его дома, по образному выражению Грибоедова, всегда была «отперта для званых и незваных». Ежедневно стол накрывался на пятьдесят и более персон, а многих из гостей хозяин не знал даже и по фамилии. Гостеприимный петербургский дом Льва Нарышкина на Мойке воспел Г. Р. Державин:

Старший сын Л. А. Нарышкина, Александр Львович (1760–1826), унаследовал отцовское остроумие, живость характера и приветливость. Его шутки и каламбуры долго ходили в обществе. Как-то раз на параде в Пажеском корпусе инспектор корпуса споткнулся и упал на барабан. «Вот в первый раз наделал столько шуму в свете», – заметил Нарышкин. Когда прусский принц гостил в Петербурге, во все время его пребывания шел дождь. Александр I высказал по этому поводу сожаление. «По крайней мере, – отвечал Нарышкин, – принц не скажет, что Ваше Величество его сухо приняли».

Как и его отец, А. Л. Нарышкин был тонким ценителем изящного. В 1799– 1819 гг. он возглавлял Дирекцию императорских театров. Эпоха управления Нарышкиным императорскими театрами считается важной эпохой в развитии российского театрального искусства. Он оказывал покровительство актерам, устраивал спектакли в своем петербургском доме. Немало было сделано Александром Львовичем и для развития музыкального искусства.

В нарышкинском доме часто устраивались вполне профессиональные концерты («петербургские серенады») роговой и духовной музыки. В течение летних месяцев каждый вечер крепостные музыканты нарышкинского ансамбля играли, разъезжая по Неве перед дворцом своего барина на Английской набережной.

Младший брат Александра Львовича, Дмитрий Львович (1764–1838), был не менее известен, однако слава его имела несколько иной, более скандальный характер. По отзыву мемуариста Ф. Ф. Вигеля, Нарышкин был «прекрасным мужчиной истинно аристократической наружности». Он также прославился как хлебосол и меценат, содержал уникальный ансамбль роговой музыки. Однако многие гости гостеприимного нарышкинского дворца, взирая на золоченые рога, в которые трубили музыканты этого ансамбля, вероятно, с трудом удерживались от мысли о других, не менее роскошных рогах, украшавших голову самого хозяина дома.

Женой Нарышкина была первая красавица Петербурга – княжна Мария Антоновна Святополк-Четвертинская (из польско-литовского княжеского рода, восходившего к Рюрику). Современники находили красоту Марии Нарышкиной «до того совершенной, что она казалась неестественною, невозможною». Ее воспевал Г. Р. Державин. Нарышкина позволяла себе появляться в свете в «простом креповом платье», украшенном одной лишь гирляндой незабудок на черных волосах. Дивная прелесть Марии Антоновны, которую современники сравнивали с образами Рафаэля, пленила императора Александра I еще в ту пору, когда он был наследником престола. Эта привязанность продолжалась несколько лет и особо не скрывалась в свете. «О взаимной любви ее (Нарышкиной. – С. Ш.) с императором Александром, – писал Ф. Ф. Вигель, – я не позволил бы себе говорить, если бы она для кого-нибудь оставалась тайной». Мария Антоновна стала матерью детей императора – дочери Софьи (1808–1824) и сына Эммануила (1813– 1902). Смерть Софьи Нарышкиной, молодой девушки, посватанной за графа Андрея Шувалова, глубоко огорчила императора Александра I. Не менее горевал и жених, лишившийся столь блестящей партии.

Таким образом, положение Нарышкина в свете было весьма двусмысленным, что нашло отражение в знаменитом анонимном пасквиле, полученном А. С. Пушкиным. Вспомним, что пасквиль представлял из себя диплом на звание члена «светлейшего ордена рогоносцев», великим магистром которого именовался Дмитрий Львович Нарышкин.

Вместе с тем Д. Л. Нарышкин известен и как щедрый благотворитель. Владелец 25 тысяч крепостных, в 1812 г. он обязался выплачивать ежегодно по 20 000 рублей в казну до тех пор, пока неприятель не покинет пределы России. Правда, как известно, более года Наполеон I в России не задержался. Меценатство и «щедрое барское житье» истощили богатство Д. Л. Нарышкина, и над его именем была учреждена опека.

Однако сын Марии Антоновны, Эммануил Дмитриевич Нарышкин, благодаря заботам Александра I, сохранил огромное состояние, которое щедро жертвовал на нужды просвещения. На его средства открыт Учительский институт в Тамбове, Общество для устройства народных чтений с библиотекой, читальней и музеем, помещавшееся в большом каменном доме, переданном им в собственность того же города Тамбова. Приверженность Э. Д. Нарышкина к Тамбову объясняется тем, что родовые нарышкинские земли еще с конца XVII в. находились в Тамбовской губернии. До наших дней сохранило память об Э. Д. Нарышкине название села Эммануиловка в Шацком районе, современной Рязанской области (ранее – в составе Тамбовской губернии). Народ, о просвещении которого так заботился Э. Д. Нарышкин, по-своему отблагодарил мецената: его восьмидесятилетняя вдова, Александра Николаевна (урожденная Чичерина, сестра философа и юриста Б. Н. Чичерина и тетка советского наркома Г. В. Чичерина), была расстреляна в Тамбове в 1919 г.

Вернемся к старшей линии Нарышкиных. Александр Львович Нарышкин от брака с дочерью адмирала А. Н. Синявина Марией Алексеевной (1762–1822), любимой фрейлиной Екатерины II, оставил двух сыновей, носивших родовые имена Льва и Кирилла.

Лев Александрович (1785–1846) уже в 14 лет получил высокое придворное звание камергера, затем вступил на военную службу в лейб-гвардии Гусарский полк. За участие в войне против Наполеона в 1806–1807 гг. он был награжден золотой саблей с надписью «За храбрость». В Отечественной войне 1812 г. Л. А. Нарышкин сражался под Смоленском и Бородином, затем был отправлен в Москву парламентером к Наполеону. Целью посольской миссии Нарышкина было предотвратить уничтожение французами Московского Кремля. Не посчитавшись с тем, что Нарышкин был посланником, французы при отступлении из Москвы взяли его в плен, но во время одной из лихих атак на остатки «великой армии» казаки освободили Льва Александровича. Впоследствии Л. А. Нарышкин участвовал во всех крупных сражениях 1813–1814 гг.

Младший брат Л. А. Нарышкина, Кирилл Александрович (1786–1838), служил при дворе, пользовался большим влиянием и достиг званий действительного камергера, члена Государственного совета и обер-гофмейстера. От него продолжилась старшая линия Нарышкиных, тесно связанная с двором и императорской фамилией. Сын К. А. Нарышкина, Лев Кириллович (1809–1855), отличился храбростью во время Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. и в подавлении польского восстания 1831 г. Сын последнего – Василий Львович (1839–1909) – известен как коллекционер живописи, произведений декоративно-прикладного искусства, оружия. Свое собрание он преподнес в дар императору Александру II. Дочь К. А. Нарышкина, Александра Кирилловна (1817–1856), в замужестве графиня Воронцова-Дашкова, восхищала своей красотой М. Ю. Лермонтова (о ней поэт пишет: «Как мальчик кудрявый, резва, нарядна, как бабочка летом…») и И. С. Тургенева.

Последним видным представителем этой линии при дворе был церемониймейстер Кирилл Васильевич Нарышкин (1877–1950), правнук К. А. Нарышкина. Он был женат на Вере Сергеевне Витте, приемной дочери видного государственного деятеля эпохи Николая II – графа С. Ю. Витте. К. В. Нарышкину удалось спастись во время революционных событий и эмигрировать. Его род продолжается до наших дней. В Париже живет внучка К. В. Нарышкина – Наталья Львовна Нарышкина (род. 1928).

Боковые ветви рода дали немало видных представителей. Любопытной фигурой был стольник Матвей Филимонович Нарышкин (ум. 1692), двоюродный брат Кирилла Полуектовича. Он играл роль первого патриарха шутовского «Всепьянейшего собора» при молодом Петре I и носил имя патриарха Милака. Сохранился портрет М. Ф. Нарышкина, изображающий его в этом странном виде. Со старинного полотна на нас смотрит крупный старик с окладистой бородой, одетый в простую рубаху и опирающийся на деревянный посох. На портрете заметны родовые нарышкинские черты – жгучие черные глаза и черные волосы, пробивающиеся сквозь седину. Весь облик «патриарха» исполнен вовсе не шутовского величия. Можно только догадываться, что заставляло М. Ф. Нарышкина, обладавшего, судя по портрету, незаурядной нравственной силой и энергией, играть столь незавидную и сомнительную роль.

Значительной фигурой при Петре I являлся Кирилл Алексеевич Нарышкин (ум. 1723), троюродный брат царицы Натальи Кирилловны. Он участвовал в Азовских походах 1695–1696 гг., находился на воеводстве в Пскове в 1697–1699 гг. и принимал участие в строительстве Петропавловской крепости, ставшей ядром будущей столицы империи – Санкт-Петербурга (1703). Кирилл Алексеевич руководил строительными работами на одном из бастионов крепости, названном впоследствии в честь него Нарышкинским. В течение шести лет Нарышкин исполнял должность обер-коменданта в Пскове и Дерпте (1704–1710), а затем в 1710–1716 гг. был первым комендантом Санкт-Петербурга. Из новой столицы К. А. Нарышкина перевели управлять старой. На посту московского губернатора (1716–1719) Нарышкин способствовал развитию московской промышленности, при нем построены новые кирпичные заводы, парусная фабрика на Клязьме, суконная мельница на Москве-реке, для которой специально построили плотину у Всехсвятского моста. В 1718 г. он являлся членом суда по делу царевича Алексея и, наряду с другими, подписал смертный приговор царевичу.

Сын К. А. Нарышкина, Семен Кириллович (1710–1775), получил образование за границей. В день вступления на престол императрицы Елизаветы Петровны он получил звание камергера, затем выполнял миссию чрезвычайного посланника в Англии, а по возвращении был назначен гофмаршалом наследника престола – великого князя Петра Федоровича, будущего Петра III. При Петре III и Екатерине II его карьера развивалась успешно: он получил одну за другой должности гофмаршала и обер-егермейстера, к концу жизни был генерал-аншефом и кавалером ордена св. Андрея Первозванного.

Он считался первым щеголем своего времени. В день бракосочетания Петра III Семен Кириллович выехал в карете, украшенной зеркалами как внутри, так и снаружи. В то время зеркала делались из серебра и очень дорого стоили. Кафтан Нарышкина был вышит серебряной нитью, а на спине вышито дерево, ветви и листья которого расходились по рукавам.

Как и многие из Нарышкиных, Семен Кириллович был заядлым театралом. Он содержал прекрасный домашний театр и оркестр роговой музыки. 8 декабря 1774 г. в присутствии Екатерины II в нарышкинском театре поставили оперу «Альцеста», сочиненную А. П. Сумароковым. После оперы зрители смотрели балет «Диана и Эндимион», поставленный более чем роскошно – на сцене даже бегали живые олени.

Внучатый племянник С. К. Нарышкина – Михаил Михайлович (1798–1863) – служил в лейб-гвардии Московском полку, затем в Измайловском и Тарутинском. Он был членом тайных обществ с 1818 г., участвовал в подготовке восстания в Москве в декабре 1825 г. Осужденный на каторжные работы сроком на восемь лет, Нарышкин отбывал наказание на Петровском заводе. В 1833 г. он отбыл на поселение в Курган, откуда переведен рядовым в действующую армию на Кавказ. В боях с горцами Нарышкин неоднократно отличился и был произведен в офицеры. В 1844 г. он вышел в отставку с чином прапорщика и поселился в Тульской губернии, не имея права свободного выезда, однако от тайного надзора бывший декабрист был освобожден. Умер он уже в эпоху Александра II, получив по амнистии свободу от всех ограничений.

Женой М. М. Нарышкина стала дочь генерала и героя Отечественной войны 1812 г. графа Петра Петровича Коновницына Елизавета Петровна (1802–1867), которая последовала за своим мужем в Сибирь. Братья Е. П. Нарышкиной, Иван и Петр Петровичи, также причастны к восстанию декабристов, а старший брат самого Нарышкина – Кирилл Михайлович (1785–1857) – женат на сестре декабриста А. Н. Сутгофа.

Выдающейся личностью была сестра Михаила Михайловича – Маргарита Михайловна (1782–1852), в замужестве Тучкова. Вдова героя 1812 года генерал-майора Александра Алексеевича Тучкова (1778–1812), погибшего в Бородинском сражении, она основала в память о муже на месте его гибели Спасо-Бородинский монастырь, приняла монашество с именем Марии и стала настоятельницей монастыря.

Нельзя не сказать и о Варваре Александровне Нарышкиной (1834–1913), дочери штабс-капитана Александра Михайловича, брата Михаила Михайловича и Маргариты Михайловны. Мать Варвары Александровны, Александра Васильевна (урожденная Беклемишева), рано умерла, и девочка осталась на попечении горячо любившей ее тетки – княгини Евдокии Михайловны Голицыной. Часто посещала в Спасо-Бородинском монастыре другую тетку – игуменью Марию. По словам биографа, «ее пленяло все возвышенное и прекрасное, в ней соединялось изящество с простотой, достоинство со смирением, сила воли с уступчивостью, глубокое благочестие со светской жизнерадостностью. Словом, это был своего рода тип русской женщины, идеал мирянки-христианки». Ее мужем был князь Петр Николаевич Туркестанов (1830–1891), потомок грузинских князей – «умный, серьезный, благородный, он обладал, кажется, еще более мягким сердцем и изысканно-утонченной деликатностью». Старший сын этой прекрасной четы – князь Борис Петрович (1861–1934), в монашестве Трифон (с 1889) – выдающийся церковный деятель и знаменитый московский проповедник 1920–1930-х гг. Его облик запечатлен на полотнах П. Д. Корина «Митрополит Трифон» и «Русь уходящая».

Известен как видный дипломат Семен Григорьевич Нарышкин (ум. 1747), сын боярина Григория Филимоновича, и троюродный брат царицы Натальи. Он получил образование в Вене и Берлине в самом конце XVII в., затем неоднократно отправлялся с различными дипломатическими миссиями в Австрию, Пруссию, Флоренцию и Англию. За участие в деле царевича Алексея С. Г. Нарышкин был выслан в свои деревни. После смерти Петра I он возвратился из ссылки, служил при дворе, получил чин полного генерала и орден святого Александра Невского.

Внучатый племянник С. Г. Нарышкина, Василий Васильевич (р. 1738), прославился весьма своеобразно. Вместе с братьями, Семеном (1731 – до 1800) и Алексеем (1742–1800), известными литераторами и друзьями Д. Дидро, Василий Васильевич входил в литературный кружок Н. И. Новикова при Московском университете. Он внимательно следил за либеральными веяниями в начале царствования Екатерины II (оба его брата были членами Комиссии для составления Нового уложения), но разочаровался в них. Тогда Нарышкин решил создать справедливое общественное устройство самостоятельно. В 1774 г. он добился назначения на должность начальника над Нерчинскими заводами в Забайкалье и принялся за осуществление коренных социальных преобразований. Он запретил чиновникам владеть землями, отсрочил сбор подушной подати, разрешил крестьянам подрабатывать, перевозя руду, и увеличил оплату за эти работы, учредил на местах институт судей, избираемых из крестьян. Принялся Нарышкин и за создание собственных вооруженных сил: сформировал из крещеных тунгусов эскадрон, привлек в свою армию яицких казаков и, взяв казенную артиллерию и припасы, повел свое войско против иркутского губернатора, по дороге привлекая к себе новые толпы сторонников. Закончил Нарышкин плачевно – был арестован и осужден в 1777 г. по обвинению в мятеже.

Любопытной личностью был четвероюродный племянник царицы – Иван Иванович Нарышкин (1668–1735). Несмотря на возвышение рода при Петре I и активное участие его родни в преобразовательной деятельности великого реформатора, Иван Иванович являлся ярым приверженцем старины. После смерти Петра I он испросил дозволение именоваться старинным чином комнатного стольника вместо действительного камергера. Женился он также вопреки семейным традициям и пристрастиям – на Анастасии Александровне Милославской (1700–1754), представительнице семьи злейших врагов Нарышкиных.

Внук И. И. Нарышкина, Иван Александрович (1761–1841) – сенатор, обер-камергер и обер-церемониймейстер, так же как и многие из Нарышкиных, прославился как меценат и меломан, он сам играл на скрипке на домашних концертах, посетителем которых был император Александр I. В воспоминаниях Е. П. Яньковой Нарышкин описывается как «небольшого роста, худенький и миловидный человек, очень учтивый в обращении и большой шаркун. Волосы у него были очень редки, он стриг их коротко и как-то особенным манером, что ему очень шло; был большой охотник до перстней и носил прекрупные бриллианты». По поводу прически И. А. Нарышкина следует сказать, что в екатерининскую и павловскую эпохи большинство мужчин носили длинные волосы, собирая их сзади в косу. Многие екатерининские щеголи (например, вышеупомянутый А. Л. Нарышкин) не расставались с косами даже при Александре I, когда это смотрелось уже забавным пережитком старины. Он женился на красавице баронессе Екатерине Александровне Строгановой (1769– 1844), тетке Н. Н. Гончаровой. Наталья Николаевна, уже в пору своего замужества, вместе с А. С. Пушкиным навещала тетку в ее московском доме на Пречистенке.

Старший сын И. А. и Е. А. Нарышкиных, Александр, видный и красивый молодой офицер, подававший большие надежды, обладал живым и вспыльчивым нравом. Во время карточной игры он поссорился со знаменитым бретером графом Ф. И. Толстым-Американцем и был убит им на дуэли (1809). Другой сын Ивана Александровича, Григорий Иванович (1790–1835), участвовал в Отечественной войне 1812 г. От брака с княжной Анной Васильевной Мещерской Григорий Иванович оставил сына, коллежского секретаря Александра Григорьевича (1818– 1855). Последний скончался в молодых годах, и его вдова Надежда Ивановна (урожденная Кнорринг; 1825–1895) покинула Россию; вместе с дочерью перешла в католичество и вышла замуж вторым браком за Александра Дюма-сына.

С именем Надежды Ивановны Нарышкиной – рыжеволосой красавицы и светской львицы – связана загадочная и драматическая история. Нарышкина была возлюбленной драматурга Александра Васильевича Сухово-Кобылина. В 1851 г. родилась их дочь Надежда, впоследствии удочеренная Сухово-Кобылиным. В то же время Сухово-Кобылин был женат гражданским браком на француженке Луизе Симон-Деманш.

Поздней осенью 1850 г. Луиза Симон-Деманш была обнаружена мертвой за одной из московских застав. Следствие установило, что молодая женщина умерла от раны, нанесенной ей тупым предметом по горлу. Эта смерть взволновала светское общество. Пошли слухи, что Сухово-Кобылин, желая развязать себе руки, убил свою любовницу, устраивавшую ему сцены ревности. Драматург был арестован и долгие годы провел под следствием. Нарышкина удалилась из Москвы.

В ходе расследования полиция установила, что убийцами являлись крепостные слуги Луизы Симон-Деманш, намеревавшиеся ограбить свою госпожу. Сухово-Кобылин был освобожден и оправдан. Однако и современники, и многие литературоведы полагали, что Сухово-Кобылин подкупил крепостных и они взяли всю вину на себя. Лишь исследования последних лет полностью оправдывают драматурга.

Сестра А. Г. Нарышкина, Надежда Григорьевна (1820–1874), также переселилась во Францию и основала в Париже общину сестер милосердия.

Нарышкины пострадали во время революции и Гражданской войны. Штабс-капитан лейб-гвардии Преображенского полка Петр Алексеевич Нарышкин расстрелян спустя два месяца после большевистского переворота – в декабре 1917 г. Тогда же погиб и подпоручик этого же полка – С. Г. Нарышкин. В 1927 г. по ложному обвинению в монархическом заговоре в Москве расстрелян бывший офицер Черниговского гусарского полка Борис Александрович Нарышкин (р. 1884). Б. А. Нарышкин был реабилитирован в 1992 г. О судьбе Александры Николаевны Нарышкиной, вдовы Э. Д. Нарышкина, уже говорилось выше.

Некоторым из членов этого рода удалось эмигрировать. Участник Белого движения, ротмистр лейб-гвардии Уланского полка Кирилл Дмитриевич Нарышкин, эмигрировал во Францию, где умер уже после 1963 г. Такая же судьба постигла и ротмистра лейб-гвардии Гусарского полка Льва Васильевича Нарышкина (ум. 1931). Эмигрировал также Кирилл Анатольевич Нарышкин (1868–1924), друг детства Николая II, флигель-адъютант и начальник Военно-походной канцелярии Его Императорского Величества.

И все же род Нарышкиных уцелел в Советской России. Ныне ветвь этого рода продолжается в нашем Отечестве. Другие представители фамилии живут в США, Южной Африке и Израиле.

Завершая рассказ о Нарышкиных, приведем цитату из работы современного историка рода Д. В. Сизоненко, верно характеризующую основной характер этой аристократической фамилии: «…Все свое значение они черпали из родства, связавшего их с основателем новой России, и олицетворяли собой праздничную сторону юной столицы: веселую роскошь быта, щедрую и легкомысленную расточительность, изящную утонченность вкуса, предупредительное, как бы естественное приноровление к веяниям двора. Ни одного военачальника, крупного дипломата за два века не выдвинула эта семья, но в то же время не запятнала себя ни лихоимством, ни жестокостью, ни даже высокомерным обращением с теми, кто стоял ниже. Неизменная милость сменявших друг друга монархов и монархинь поставила их на равную ногу со старыми и влиятельными княжескими и боярскими родами».

Предки, родственники и потомки Александра Пушкина

Генеалогия А. С. Пушкина неоднократно служила предметом пристального исследования. С одной стороны, это облегчает задачу того, кто берется писать о роде великого поэта, с другой – усложняет. Трудно и неинтересно ходить по следам чужих исследований, пересказывать уже известные факты и события. Но в то же время интерес к Пушкину, его творчеству и биографии не утихает, появляются новые данные и к родословной поэта, истории его предков и потомков. Это обстоятельство делает важным даже настоящий популярный очерк, ни в коей мере не претендующий на значение научного исследования.

Предки А. С. Пушкина – род Ратшичей – один из самых прославленных и значительных родов России, история которого тянется в глубокую древность. Ратшичи считали своим предком Ратшу, выехавшего в конце XII в. Сам поэт знал родовое предание о Ратше, что отразил в строках:

Александр Сергеевич несколько сместил хронологию событий – боевым соратником Александра Невского был не Ратша, а его потомок Гаврила Алексич, однако рассмотрим ранние страницы истории рода по порядку.

Некоторые исследователи отождествляли таинственного Ратшу с тиуном киевского князя Всеволода Ольговича, двор которого был разграблен во время городского восстания в 1139 г. Более правдоподобной представляется версия о новгородском происхождении Ратши. В ее пользу свидетельствует и само имя нашего героя – Ратша: вероятнее всего, это уменьшительное от славянского имени Ратибор или Ратислав. Так, в числе дружинников Александра Невского был Ратислав, погибший в бою с немцами в 1268 г. В некоторых летописях он называется Ратшей. Возможно, именно его ошибочно и считал своим предком поэт. Подобная форма уменьшительных имен была широко распространена в Великом Новгороде (Кирилл – Кирша, Даниил – Данша, Павел – Павша и др.).

Выдвигались и более экзотические гипотезы о происхождении Ратши. Разные родословные предания XVII–XVIII вв. считали его выходцем из Семиградии, Германии или Пруссии. Это не более чем досужие домыслы московских служилых людей, видевших в иностранном происхождении особую аристократическую прелесть.

Первое исторически достоверное лицо в родословной Ратшичей – Гаврила Алексич, правнук Ратши. Он был дружинником Александра Невского. Житие Невского подробно описывает подвиги Гаврилы в Невской битве: «Сей же наехал на судно и, увидев королевича, которого тащили под руки на корабль, въехал по мосткам до самого судна. И побежали все перед ним на корабль, но потом обернулись и сбросили его с мостков с конем в Неву. Он же, Божией милостию, выехал оттуда невредим и опять напал и бился с самим воеводой, посреди полка их». В бою Гаврила Алексич сразил воеводу и самого епископа шведов.

Сыновья Гаврилы Алексича – Иван Морхиня и Акинф Великий – были боярами князя Андрея Городецкого, младшего сына Александра Невского. После смерти князя Андрея Александровича в 1304 г. его боярам пришлось выбирать между тверским и московским князьями, которые начали борьбу за великое княжение. Из двух княжеств Акинф Гаврилович выбрал Тверь и вместе со своими сыновьями перешел на службу к Михаилу Ярославичу Тверскому.

Акинф принял деятельное участие в противостоянии Москвы и Твери. В 1304 г. Михаил Тверской и Юрий Данилович Московский отправились в Орду спорить о великокняжеском ярлыке. Пользуясь отсутствием князя, Акинф предпринял смелую авантюру. Он рассчитывал отвоевать у Москвы Переяславль-Залесский, а находившегося там князя Ивана Даниловича (будущего Калиту) захватить в плен.

Тверская рать во главе с Акинфом подошла к Переяславлю, но горожане оказали ей упорное сопротивление. На третий день осады подоспели московские полки – тверичи были разбиты. Акинф и его зять Давыд погибли, а сыновья Акинфа, Иван и Федор, бежали в Тверь.

Поражение под Переяславлем и другие неудачи тверичей привели к победе Москвы. Ратшичи решают сменить князя, и в 1339 г. «всем родом» переходят на службу к Ивану Данииловичу Калите. Сразу же после «выезда» в Москву они заняли высокое положение среди московского боярства. В 1339 г. Федор Акинфович и его двоюродный брат Александр Иванович Морхинин были воеводами московского войска в походе на Смоленск. В 1348 г. Иван Акинфович возглавлял поход на Новгород.

В дальнейшем потомки Акинфа занимали первые места в среде московского боярства во второй половине XIV– XVII вв., а в XVIII – начале XX вв. – в государственном управлении империи и при дворе российских императоров. Род Акинфа разветвился и дал России многие знаменитые аристократические фамилии: графов и дворян Бутурлиных, Челядниных, Замыцких, графов и дворян Каменских.

Однако Пушкины являлись потомками не Акинфа Великого, а его брата Ивана Морхини. Как уже говорилось выше, Александр Иванович Морхини в 1339 г. был московским воеводой. Он оставил четверых сыновей, которые стали родоначальниками дворянских родов Холопищевых, Гавриловых, Неведомициных и Пушкиных.

Младший сын Александра Ивановича, Григорий Александрович, носил прозвище Пушка. Его деятельность приходится на вторую половину XIV – начало XV в. Как раз в это время на Руси появляется и распространяется артиллерия. Само слово «пушка» впервые упоминается в летописях 1382 г. Почему Григорий Морхини, ничем не примечательный волоцкий вотчинник, получил такое прозвище? Есть предположение, что такое прозвание было дано ему за взрывной характер. Григорий Пушка оставил пятерых сыновей, родоначальников различных ветвей рода Пушкиных.

От старшего, Александра Григорьевича, происходит линия рода, владевшая поместьями в Новгороде. В конце XVII в. один из представителей этой ветви, Иван Калинникович Пушкин, женился на Матрене Даниловне Меншиковой, сестре знаменитого фаворита Петра I. Особых преимуществ от столь влиятельного родства новгородские Пушкины не получили: ни И. К. Пушкин, ни его родня не заметны в высоких чинах при Петре I. Однако поддержка Меншикова позволила Ивану Калинниковичу и его брату Петру, вопреки существовавшим законам и обычаям наследования недвижимости, в 1707 г. получить вотчины их дальнего родича Матвея Степановича Пушкина, сосланного в Сибирь.

Выдвинулись потомки Александра Григорьевича в середине XVIII в. Алексей Михайлович Пушкин при Елизавете Петровне занимал должность сенатора и тайного советника, отправлялся послом в Данию и Швецию. Его сыновьям, Михаилу (прокурор Коммерц-Коллегии) и Сергею, видимо, было скучно делать карьеру, подобно многим. Они ударились в авантюры, но попались на этом. В 1772 г. за изготовление фальшивых ассигнаций братьев сослали в Сибирь. Жена Михаила Алексеевича, Наталья Абрамовна (урожденная княжна Волконская), последовала за мужем в ссылку, а после возвращения поселилась в Москве. Ее литературный салон посещали известные литераторы – дальние родичи хозяйки Василий и Сергей Львовичи (отец поэта) Пушкины, князь Петр Андреевич Вяземский и другие.

Сын Михаила Алексеевича и Натальи Абрамовны, Алексей Михайлович, прославился как театрал, острослов и писатель. От брака с Воейковой он оставил сына Ивана Алексеевича, со смертью которого в 1875 г. старшая линия рода пресеклась.

От следующих сыновей Григория Пушки – Никиты и Василия – происходят дворянские роды Курчевых, Рожновых, Улитиных, Мусиных-Пушкиных, Кологривовых и других.

Наиболее примечателен род Мусиных-Пушкиных, вписавший свое имя в летопись отечественной культуры благодаря деятельности коллекционера и историка графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина.

Правнук Григория Пушки, Михаил Тимофеевич Улитин-Пушкин, носил прозвище Муса. Он жил во второй половине XV в. и скончался около 1490 г. От сыновей Михаила Мусы род разделяется на три ветви, старшая, от Ивана Михайловича Мусина-Пушкина, представляет наибольший интерес.

Праправнук Ивана Михайловича – Алексей Богданович – служил в стольниках при царе Алексее Михайловиче. Как считают историки древнерусской литературы, Алексей Богданович и его супруга Ирина Ивановна (урожденная Полозова) были авторами исторического сборника «Книга о великих князьях русских, отколь произыде корень их», содержавшего изложение древней русской и славянской истории, построенное не только на летописных известиях, но и на русских сказочных повестях и исторических преданиях. С именем Ирины Мусиной-Пушкиной связано загадочное следственное дело.

В 1675 году «для государева тайного дела и сыску» отправились в Ростов бояре – князь Яков Никитич Одоевский и Артамон Сергеевич Матвеев. Царский наказ повелевал им расспросить жену стольника Алексея Мусина-Пушкина Ирину и пытать ее «накрепко». Были приняты строгие меры для сохранения тайны. По дорогам разослали стрелецкие отряды, имевшие приказ допрашивать всех, кто едет из Москвы или в Москву, и досматривать, нет ли каких писем. Розыск кончился тем, что несчастную Ирину под караулом из 50 стрельцов сослали в дальнюю деревню на Вологде, ее брата Изота Полозова и двух сестер сослали в другие деревни, а имения отписали на государя. Сын Мусиной-Пушкиной, четырнадцатилетний Иван Алексеевич, содержался под караулом в Москве, после чего был сослан в ростовское имение, где пробыл вплоть до воцарения нового государя – Федора Алексеевича.

Чем же провинилась несчастная женщина и почему именно Матвеева, человека доверенного и расторопного, отправил царь для розыска по этому странному делу? С большой долей осторожности можно предполагать, что вся вина Ирины Мусиной-Пушкиной заключалась в том, что ее сын Иван был рожден от связи с царем Алексеем Михайловичем. Зная личность и характер царя, это представляется невероятным, но ряд косвенных доказательств подтверждают такое предположение. Петр I в своих письмах называл Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина «братцем». Сын И. А. Мусина-Пушкина, Платон, в 1716 г. был отправлен учиться в Голландию. Царь рекомендовал его голландскому резиденту князю Б. И. Куракину: «Господин подполковник! Посылаем мы к вам для обучения политических дел племянника нашего Платона, которого вам яко свойственнику свойственника (Куракин был женат на сестре царицы, Евдокии Федоровны Лопухиной. – С. Ш.) рекомендую. Петр».

Таким образом, все становится на свои места. Слух о царском происхождении Мусина-Пушкина стал потихоньку распространяться. Озабоченный этим, царь поручил Матвееву заставить замолчать Ирину Мусину-Пушкину и ее болтливую родню. К тому же у Артамона Сергеевича была личная заинтересованность поддерживать тишину и спокойствие вокруг семейной жизни Алексея Михайловича: его воспитанница за несколько лет до этого стала второй супругой царя, и в 1675 г. уже подрастал трехлетний царевич Петр.

В пользу гипотезы о том, что И. А. Мусин-Пушкин был сыном царя, свидетельствует и то, что она была впервые изложена князем П. В. Долгоруковым – знаменитым историком и генеалогом XIX в., большим знатоком сплетен и темных моментов в родословных знатных семейств. Таким образом, можно с достаточной долей уверенности считать, что эта линия Мусиных-Пушкиных является первой внебрачной ветвью царского рода Романовых.

Иван Алексеевич Мусин-Пушкин сделал блестящую карьеру при Петре I. В 1677 г. он служил в стольниках, спустя двенадцать лет назначен воеводой в Смоленск, а в 1693 г. получил чин окольничего, затем – боярство. Женатый на племяннице патриарха Иоакима, Мавре Тимофеевне Савеловой, он еще при жизни Иоакима вошел в дела духовного управления и участвовал в них и при следующем патриархе – Адриане. Это обусловило то, что после смерти Адриана в 1700 г. Мусин-Пушкин возглавил Монастырский приказ – светское учреждение, управлявшее церковными имениями на пользу государству.

Заслуги Ивана Алексеевича на этом поприще были столь значительны, что Петр возвел его в 1710 г. в графы (третьим по счету в России), а при учреждении Сената в 1711 г. назначил сенатором. Выше уже говорилось, что император Петр называл Мусина-Пушкина «братцем» и оказывал ему всяческое расположение. Впрочем, Мусин-Пушкин действительно отличался талантами видного администратора. Он также действовал на дипломатическом поприще, управлял Палатой Юстиции, руководил Монетным двором. По интригам А. Д. Меншикова Мусин-Пушкин был отстранен от должностей и сослан в Соловецкий монастырь, где и умер в 1729 г.

Старший сын боярина, Александр Иванович, был убит в Полтавской битве. Два других – Платон и Аполлос – обучались за границей. Платон возвратился в 1714 г. и хотел жениться на дочери сибирского губернатора князя Матвея Петровича Гагарина (впоследствии повешенного за хищения), но та, чтобы избежать этого брака, постриглась в монахини. Вскоре Платона вторично отправили за границу, сначала в Голландию, с уже известным нам рекомендательным письмом Петра, затем во Францию.

Сохранилась одна любопытная подробность французской жизни П. И. Мусина-Пушкина. Арап Петра Великого, знаменитый предок А. С. Пушкина по матери, Абрам Петров, также обучавшийся в то время во Франции, в своих письмах к секретарю императора А. В. Макарову жаловался на нищету и долги, добавляя: «ежели бы здесь не был Платон Иванович, то я бы умер с голоду. Он меня по своей милости не оставил, и я обедал и ужинал при нем все дни».

Заграничная жизнь младшего Мусина-Пушкина продолжалась недолго, престарелый отец, который к тому времени потерял уже двух сыновей (граф Аполлос Иванович умер в 1716 г.), упросил императора возвратить Платона в Москву.

По прибытии на родину Платон Иванович получил чин статского советника и должность в Московской конторе Сената. Потом он недолго разделял с отцом заточение в Соловецком монастыре, возвращен Анной Иоанновной и был назначен смоленским губернатором. В 1732 г. он служил губернатором в Казани, в 1743 г. – в Эстляндии, с 1736 г. занимал должность президента Коммерц-Коллегии, а в 1739 г. получил звание сенатора. В подчинении П. И. Мусина-Пушкина также находились Канцелярия конфискации и Коллегия экономии (последняя исполняла те же функции, что и Монастырский приказ).

Своим возвышением граф Платон обязан двум выдающимся деятелям эпохи Анны Иоанновны – вице-канцлеру князю Алексею Михайловичу Черкасскому, на родной племяннице которого, княжне Марии Петровне, он был женат, и своему другу – кабинет-министру Артемию Петровичу Волынскому. Падение Волынского погубило и Мусина-Пушкина. Привлеченный к «делу Волынского», он лишен всех чинов, орденов и графского достоинства, бит кнутом и после жестокой пытки, сопровождавшейся «урезанием» языка, сослан в Соловецкий монастырь. Трусливый Черкасский даже не попытался спасти своего родственника. Проведя менее двух месяцев в холодном и сыром каземате Головленковской тюрьмы на Соловках, Мусин-Пушкин тяжело заболел. 28 октября 1740 г. Бирон, именем императора Иоанна Антоновича, облегчил его участь. Платон Иванович был освобожден и сослан в Симбирский уезд, в одно из дальних имений своей жены. Императрица Елизавета Петровна велела простить Мусину-Пушкину его вину (которой и не было), но к делам не определять. Всеми забытый, он умер вскоре после этого.

Вдова графа Платона Ивановича долго хлопотала о возврате конфискованных имений Мусиных-Пушкиных. Канцлер граф А. П. Бестужев-Рюмин взялся ходатайствовать за нее перед императрицей и попросил составить список лучших имений. В результате Бестужев-Рюмин выпросил эти имения себе. Только при Екатерине II та часть земель графа Платона, которая еще оставалась в казне, была отдана его вдове.

Сын Платона Ивановича, граф Валентин Платонович, родился в 1735 г. Еще ребенком его записали на службу в гвардию (такова обычная для XVIII в. практика). Боевое крещение он получил в Семилетней войне при Елизавете Петровне, имея от роду всего тринадцать лет. Он участвовал в перевороте Екатерины II, за что в день коронации новой императрицы получил 600 душ крестьян и придворный чин камер-юнкера. В Русско-турецкую войну 1771–1775 гг. Валентин Платонович служил под начальством своего тестя князя Василия Михайловича Долгорукова-Крымского и за проявленную храбрость был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени. Впоследствии граф был награжден орденами Святой Анны, Святого Александра Невского и Святого Андрея Первозванного, получил чин генерал-аншефа и должность генерал-адъютанта.

В войну со Швецией, начавшуюся в 1788 г., В. П. Мусина-Пушкина назначили командующим армией, действовавшей против шведов в Финляндии, но особых успехов он не добился и был отставлен. Павел I возвел Мусина-Пушкина в фельдмаршалы и назначил шефом лейб-гвардии Кавалергардского полка. Граф Валентин Платонович умер в Москве 8 июня 1804 г. и был погребен в Успенском соборе московского Симонова монастыря.

Его вдова, графиня Прасковья Васильевна, возвела над могилой супруга придел соборной Успенской церкви во имя великомученика Валентина. Она скончалась в Санкт-Петербурге в 1828 г. и была погребена рядом с мужем. Впоследствии Валентиновский придел расширили и переименовали в придел во имя святых мучеников Валентина, Прасковьи и Василия (освящен в 1843). В 1930-е гг. большинство зданий Симонова монастыря разрушены. Был уничтожен и Успенский собор. Спустя почти шестьдесят лет, в 1987 г., при проведении реставрационных работ, захоронения Валентиновского придела вскрыли и исследовали.

В 1994 году во время проведения международной конференции «А. И. Мусин-Пушкин и его потомки в истории России» на месте погребения графов Мусиных-Пушкиных в Симоновом монастыре была отслужена церковная служба, на которой присутствовали ныне живущие представители этого рода.

Сын Валентина Платоновича – граф Василий Валентинович (1773–1836) – был женат на одной из богатейших невест России – графине Екатерине Яковлевне Брюс (правнучатой племяннице петровского сподвижника), единственной наследнице имений с 14 тысячами крестьянских душ. В 1796 г. граф Василий Валентинович выхлопотал разрешение прибавить к своей фамилии имя угасающего рода Брюсов и стал зваться граф Мусин-Пушкин-Брюс. Брак этот был несчастен: супруги не имели детей. Огромное богатство располагало графа к расточительности, в результате чего денежные дела семейства сильно запутались. Графиня даже просила в 1804 г. предоставить ей развод, но получила отказ, хотя все основания для этого имелись. Оба супруга пренебрегали верностью. Василий Валентинович от блиставшей в ту пору актрисы Нифодоры Семеновой (впоследствии вышла замуж за князя Гагарина) имел дочь Прасковью, которой и оставил все свое состояние. В свою очередь, у Екатерины Яковлевны был роман с графом Камилем Гритти. Сыновьям, Камилю и Александру Гритти, графиня Мусина-Пушкина-Брюс завещала свою часть семейного достояния.

Граф Василий Валентинович служил в основном при дворе. Он носил чин действительного камергера, был обер-шенком и кавалером высших российских орденов. Граф Мусин-Пушкин-Брюс являлся одним из видных русских масонов – он возглавлял некоторые масонские ложи и был почетным членом в других.

Не меньший интерес представляет и другая ветвь рода – потомки Саввы Яковлевича, троюродного брата Алексея Богдановича. Из этой линии наиболее знаменит граф (с 1797) Алексей Иванович Мусин-Пушкин (1744–1817), правнук Саввы Яковлевича.

Само происхождение вводило Алексея Ивановича в круг подвижников и знатоков отечественной культуры. Его матерью была Наталья Михайловна Приклонская, тетка поэта А. П. Сумарокова. Двоюродная сестра Натальи Михайловны, Лукерья Васильевна Приклонская, в замужестве Чичерина, является прабабушкой А. С. Пушкина. По линии Мусиных-Пушкиных, собирателями рукописей, монет и других «древностей», а также литераторами являлись Алексей Богданович, Ирина Ивановна, Иван Алексеевич и Платон Иванович Мусины-Пушкины.

Действительный тайный советник, обер-прокурор Синода и президент Российской академии художеств – таков лишь краткий список должностей Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. Однако он стяжал известность не на государственной службе и даже не своим покровительством российскому искусству, а скорее как историк и собиратель уникальной коллекции древних рукописей.

Алексей Иванович – открыватель и первый публикатор выдающихся произведений древнерусской литературы и памятников истории – «Слова о полку Игореве», Лаврентьевской летописи, надписи на Тмутараканском камне и других.

Драгоценное собрание размещалось в гостеприимном московском доме графа на Разгуляе. Им активно пользовался М. Н. Карамзин и другие историки той поры. В московском пожаре 1812 г. дом Мусина-Пушкина сгорел, с ним погибли коллекция древностей, библиотека и научные труды самого графа. Огонь уничтожил и единственный список «Слова о полку Игореве», известного нам теперь только по публикации, осуществленной графом А. И. Мусиным-Пушкиным в 1800 г. Алексей Иванович был страшно потрясен. Вскоре последовал и новый удар: 21 марта 1813 г. в сражении под Люнебургом погиб старший сын графа – Александр, которого отец готовил к занятиям российской истории. С тех пор и до самой кончины графа, как замечает историк и археолог К. Ф. Калайдович, «пасмурный взор его одушевлялся только в беседе любителей отечественной истории». Скончался граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин в 1817 г. в Москве и погребен в своем родовом имении Иломны Моложского уезда Ярославской губернии.

У Алексея Ивановича и его супруги Екатерины Алексеевны (урожденной княжны Волконской) было пять дочерей и трое сыновей. Старший Иван (1783– 1836), генерал-майор и обер-гофмейстер, от брака с княжной Марией Александровной Урусовой оставил четырех сыновей. Старшие из них, Алексей и Александр Ивановичи, были друзьями детства Л. Н. Толстого (в повести «Детство» – братья Ивины). Второй сын историка, Александр, как уже говорилось выше, погиб еще при жизни отца. Третий – Владимир Алексеевич (1798–1854) – был членом Северного общества и привлекался к следствию по делу декабристов. После полугодового тюремного заключения его перевели из гвардии в армию.

Женой графа Владимира Алексеевича была одна из самых блестящих красавиц Петербурга – Эмилия Карловна Шернваль фон Валлен (1810–1846). Влюбленный в графиню М. Ю. Лермонтов посвятил ей строки:

Ранее красоту другой Мусиной-Пушкиной – графини Марии Александровны, супруги Ивана Алексеевича, – воспел А. С. Пушкин.

Род графов Мусиных-Пушкиных в XIX – начале XX в. считался одним из самых блестящих дворянских родов Империи. Александр Сергеевич Пушкин писал в «Моей родословной»:

Несмотря на страшные потрясения XX в. (во время революции, Гражданской войны, большевистских репрессий и Второй мировой войны погибли 11 представителей фамилии) род графов и дворян Мусиных-Пушкиных продолжает свою историю и в наши дни. Ныне Мусины-Пушкины живут в России, Франции, США, Бельгии, Австралии, Южной Африке, Замбии. Младшие представители этого рода (XXIV поколение от Ратши): американский гражданин граф Николай Алексеевич (род. 1954); ветеринар во французском городе Нейти графиня Елена Владимировна (род. 1963); французская служащая графиня Анна Николаевна (род. 1966), в замужестве Баваззано; инженер фирмы «Томсон» парижанин граф Николай Алексеевич (род. 1966) и его брат, работник представительства фирмы «Содекс» в Москве, граф Петр Алексеевич (род. 1969); инженер компьютерной фирмы в Париже граф Андрей Андреевич (род. 1973); выпускница Высшей коммерческой школы в Лионе графиня Марина Андреевна (род. 1976); выпускница Университета в Гренобле (Франция) графиня Софья Николаевна (род. 1971), ныне работает в Швейцарии.

Примечательна история и других дворянских родов, происходящих от Григория Пушки – Кологривовых, Бобрищевых-Пушкиных, Шафериковых, Товарковых. Но, чтобы не утомлять читателей, сразу перейдем к потомкам младшего сына родоначальника Константина Григорьевича, т. е. к собственно Пушкиным.

В XV в. Пушкины известны тем, что владели вотчинами в Дмитровском уезде, там же, где и другие потомки Григория Пушки. Возвышение этого рода происходит во второй половине XVI в. и непосредственно связано с Иваном Грозным.

Праправнук Константина Григорьевича Пушкина – Семен Михайлович – упоминается в источниках в 1563 г. На церемонии свадьбы ливонского короля Магнуса и племянницы царя Ивана Грозного, княжны Марии Владимировны Старицкой, он нес «сорок соболей», предназначенных в подарок жениху. С введением опричнины С. М. Пушкин был зачислен в число новых слуг царя. В 1567 г. в Ливонском походе – второй воевода у царского знамени. В 1578 г. он описывал Волоколамский уезд, что означало не только занятия статистикой, но и исполнение судебных функций в этом регионе.

Служба С. М. Пушкина в опричнине дала возможность выдвинуться его племяннику Евстафию Михайловичу, человеку даровитому и незаурядному. Впервые он упоминается на свадебной церемонии Магнуса и Марии Старицкой (1563), затем на долгое время исчезает из источников.

В 1571 г. крымский хан Девлет-Гирей совершил неожиданный набег на Москву. Опричные воеводы не смогли отразить крымцев, и хан беспрепятственно дошел до столицы и сжег ее. Когда на другой год были получены известия о новом набеге крымцев, царь бежал в Новгород и, не доверяя ни опричным, ни земским воеводам, приказал расставить по дорогам стрелецкие заставы, выбрав для этого особо доверенных людей. Одной из таких застав – на дороге в Новгород, у Старицы – был назначен командовать Евстафий Пушкин.

В следующем, 1573 г., царь поручил Пушкину еще одно дело, свидетельствующее об особом доверии. Он должен был отвезти на погребение в Иосифо-Волоколамский монастырь тело Малюты Скуратова, убитого при штурме ливонской крепости Пайды.

Доверие царя не оставляло Евстафия и дальше, а административные и дипломатические способности благоприятствовали его успешному возвышению. В различных походах, начиная с 1576 г., он возглавлял передовой полк, а в 1580 г. назначен одним из воевод в Смоленске. В следующем году Пушкин проявил себя на дипломатическом поприще. Он был отправлен на переговоры к польскому королю Стефану Баторию со следующим наказом: «…А будут учнут укорять, или бесчествовати, или лаяти… ино отвечивати слегка, а не браниться».

Как известно, русские войска терпели от поляков и литовцев одно поражение за другим, и поэтому следовало, смирив гордыню, добиваться мира во что бы то ни стало. Но король не захотел принять послов. Иван Грозный в поисках мира был вынужден прибегнуть к посредничеству римского посланника, кардинала Антония Поссевино, который прибыл в Москву в 1582 г. При нем мы снова видим Евстафия Пушкина, выполняющего весьма деликатное поручение. Царь захотел показать Антонию православное богослужение, а дабы соблюсти порядок, не нарушив честь и почитание православных святынь, приставил к кардиналу Евстафия Пушкина и знаменитого дипломата Федора Писемского. И не напрасно. Антоний, не дожидаясь появления царя, хотел идти в собор. Но Пушкин и Писемский «его поуняли». Поссевино рассердился и стал было скандалить, но получил через дьяка Андрея Щелкалова строгий выговор царя. Кардиналу велели передать, чтобы он «не пригожева дела не делал».

Спустя пятнадцать лет Пушкин снова появляется на дипломатическом поприще. В 1595 г. он был товарищем князя Ивана Самсоновича Туренина в посольстве к шведам, заключившим «вечный» мир. Тогда же Евстафий Михайлович выполнил еще одно важное поручение. В Астрахани скончался крымский царевич Мурат-Гирей, сторонник России. Возникло подозрение, что царевича уморили присланные из Крыма колдуны. Для расследования этого дела был послан в Астрахань Евстафий Пушкин.

Летопись подробно повествует об этом загадочном и драматическом следственном деле. Колдуны были схвачены в татарских поселениях в степи. По приказу Пушкина их пытали, но никак не смогли узнать, по чьему приказу они «извели» царевича. Тогда следствие взял в свои руки местный лекарь, родом арап. Он приказал засунуть в зубы колдунам конские удила, подвесить их на балке и бить не по телу, а по теням на стене. Тогда злодеи рассказали все. После пытки Пушкин приказал сжечь колдунов в степи. Когда злодеев сжигали, то слетелось в поле множество ворон и сорок; и пока жгли колдунов, птицы кричали, а когда сожгли – исчезли. Царь Федор Иванович был доволен успешно проведенным розыском и пожаловал Евстафия Пушкина чином думного дворянина. Наградил царь и его помощника арапа.

Достижение Е. М. Пушкиным чина думного дворянина сыграло важнейшую роль в семейной истории Пушкиных. Теперь другие члены рода могли опираться на этот прецедент в местнических спорах и сами продвигаться по служебной лестнице. Вслед за Евстафием выдвинулись и его братья: Иван Большой, Никита, Леонтий и Иван Меньшой. Но в 1600 г. карьера братьев Пушкиных прервалась.

Историки, изучавшие генеалогию поэта, спорили: было ли удаление от дел Е. М. Пушкина около 1600–1601 гг. опалой и знал ли об этом Александр Сергеевич Пушкин. В трагедии «Борис Годунов» поэт не только выводит на сцену двух представителей своего рода – Афанасия Михайловича и Гаврилу Григорьевича Пушкиных, но и упоминает о том, что царь Борис преследовал Пушкиных. В уста Бориса Годунова поэт вкладывает слова: «Противен мне род Пушкиных мятежный». Гаврила Пушкин в начале повествования упоминается как «опальный изгнанник».

Академик С. Б. Веселовский приходил к выводу, что опала на Евстафия Пушкина не отразилась на благополучии всего рода, который вопреки словам поэта не был ни «мятежным», ни враждебным Годунову. Однако историк В. И. Корецкий, проанализировав архивные материалы, которые не были учтены С. Б. Веселовским, пришел к иным заключениям. В 1600 г., вскоре после опалы на Романовых и ссылки этого рода, холопы Евстафия Пушкина донесли, что их господин говорит крамольные речи, направленные против царя. Пушкин якобы жаловался своим братьям на то, что царь Борис, обещав в начале правления никого не наказывать, стал «розсылати в заточение таких великородных и ближних людей», как Федор Никитич Романов и его родственники. За это и сам Евстафий, и его братья попали в опалу и были высланы из Москвы на дальние воеводства в Сибирь, в основном вторыми воеводами.

Более того, как полагает Корецкий, А. С. Пушкин знал подробности этого следственного дела и пользовался какими-то семейными источниками, не известными Н. М. Карамзину, автору «Истории государства Российского», которая считается основным источником трагедии «Борис Годунов». В своем монологе Афанасий Михайлович Пушкин в доме князя Василия Шуйского повторяет те же обвинения, которые (согласно доносу) выдвигал против царя Евстафий Михайлович Пушкин:

Таким образом, Корецкий пришел к выводу, что прототипом Афанасия Михайловича Пушкина из трагедии «Борис Годунов» был думный дворянин Евстафий Михайлович Пушкин. Перемена имени могла произойти как от ошибки переписчика (древнерусская форма Астафий сходна с именем Афанасий), так и от того, что поэт сам придал ему более поэтическое звучание.

Евстафий Пушкин и его брат Никита оказались в Тобольске. Там Евстафий и скончался в 1603 г., приняв перед смертью монашество с именем Евфимия. Сына Евстафия – Луку – сослали в Мангазею, в другие сибирские города – Гаврилу Григорьевича (троюродный брат Е. М. Пушкина), Василия Никитича, Савлука Третьякова и Федора Семеновича (сын опричника) Пушкиных. Еще двое Пушкиных (Леонтий и Иван Меньшой Михайловичи) вообще лишились своих вотчин и «животов» (имущества) за «раскручинившее» царя Бориса местничество с князьями Елецкими и также оказались в Сибири.

Лишь с появлением у южных границ России армии Лжедмитрия I Борис Годунов, ощущая нужду в ратных людях, возвратил из ссылки некоторых Пушкиных. Гаврилу Григорьевича направили вторым воеводой в Белгород, Леонтия Михайловича – в действующую армию, впоследствии он погиб в бою под Кромами в 1605 г. Еще двое Пушкиных попали на литовский рубеж, и один из них, Афанасий Иванович, сложил голову в том же Кромском бою, где и Леонтий Михайлович.

Гаврила Григорьевич Пушкин – личность яркая и замечательная. Им восхищался поэт: «Он был особенно талантлив – как воин, как придворный и в особенности как заговорщик». Согласно семейному преданию, после рождения младшего сына А. С. Пушкин предложил Наталье Николаевне на выбор два семейных имени для новорожденного: Гаврила и Григорий. Супруга поэта выбрала второе.

Гаврила Пушкин был не больше ни меньше как зятем самого Ивана Грозного. В 1579 г. он женился на Марии Мелентьевне Ивановой, дочери казненного в опричнине дьяка и Василисы Мелентьевой, шестой жены царя. Дьяческая вдова, пожалуй, самая загадочная из всех жен Ивана Грозного. Одно время ее существование даже подвергалось сомнению – считалось, что запись об этом браке подделана владельцем «Хронографа о браках царя Ивана Васильевича» известным мистификатором Сулакадзевым. Однако существующие помимо этого источника документы подтверждают факт женитьбы царя Ивана на Василисе Мелентьевой. Не вполне ясно, был ли Иван Грозный женат на Василисе церковным браком. В любом случае, она недолго была женой царя и вскоре умерла.

К сожалению, А. С. Пушкин не знал о столь высоком родстве своего предка Гаврилы, иначе, можно полагать, он бы обыграл это в «Борисе Годунове» и, возможно, в других произведениях.

Впрочем, брак на падчерице грозного царя не повлиял на служебную карьеру Гаврилы Пушкина. В течение долгого времени Гаврила Пушкин прозябал в незначительной должности «татарского головы» (начальника отряда служилых татар). Опала на Пушкиных ухудшила его положение. Появление же самозванца решило судьбу Гаврилы Пушкина. Мы не знаем, на каком этапе продвижения Лжедмитрия I Гаврила Пушкин оказался в числе его сторонников, но после восстания в Кромском лагере (7 мая 1604) он встречается среди доверенных лиц самозванца.

Из Кромского лагеря Лжедмитрий I неоднократно посылал в Москву посланников с грамотами, но все они попадали в руки правительства. Наконец двоим, благодаря ловкости и удаче, удалось добиться успеха. Это были Гаврила Пушкин и Наум Михайлович Плещеев. Войдя в Красное село, они возмутили «прелестными грамотами» крестьян и в сопровождении большой толпы народа прорвались в Москву. В Москве на Красной площади Гаврила Пушкин с Лобного места прочитал грамоты Лжедмитрия I, призывавшие свергнуть царя Федора Годунова – дальнейшие события хорошо известны. Династия Годуновых пала, и на трон взошел Лжедмитрий I.

В награду за деятельное участие в воцарении самозванца Пушкин получил чин думного дворянина и должность сокольничего, которую сохранил и при следующем царе – Василии Шуйском. Во время борьбы Шуйского против Болотникова и Лжедмитрия II Гаврила Пушкин и его брат Григорий Сулемша неоднократно возглавляли войска в различных походах против мятежников. Участвовал Гаврила Пушкин и в злосчастной Клушинской битве, когда русские войска потерпели сокрушительное поражение от поляков. После разгрома Пушкину удалось через леса и болота бежать в Можайск, а оттуда в Москву.

Столица бурлила в преддверии нового мятежа. Свержение Василия Шуйского организовал Захарий Ляпунов. Гаврила Пушкин примкнул к заговорщикам и участвовал в насильственном пострижении царя Василия Шуйского в монахи (19 июля 1610).

Позднее Г. Г. Пушкин примкнул к Первому ополчению. В 1612 г. он находился в «таборах» князя Д. Т. Трубецкого, а после воцарения Михаила Федоровича защищал от поляков Устюжну, позднее был воеводой в Вязьме, а в 1619 г. возглавил Челобитный и Разбойный приказы. В том же году в составе торжественного посольства Гаврила Пушкин встречал государева отца Филарета Никитича Романова в Вязьме. Однако это не спасло его от немилости властного Филарета. Филарет, сам некогда насильственно постриженный в монахи и томившийся в польском плену, чтил память царя Василия Шуйского и преследовал его противников. Он отстранил Пушкина от управления приказами и в 1626 г. сослал его в имение, где Гаврила и умер, приняв перед смертью монашество с именем Герасима.

Сыновья Гаврилы Пушкина в начале правления царя Михаила находились в ссылке с отцом, потом возвратились ко двору и достигли значительных успехов. Григорий Гаврилович Косой в 1645 г. был пожалован в окольничьи, в 1646 г. входил в состав посольства в Швецию и тогда же получил боярство, а на следующий год должность оружничего, ведавшего не только царским вооружением, но также Оружейным и Ствольным приказами, Серебряной и Золотой палатами. Связь Г. Г. Пушкина с царскими мастерскими известна еще раньше. В 1643 г. он руководил работами по восстановлению фресок Успенского собора. Младший брат Гаврилы, Степан, достиг должности окольничего.

Из того же поколения, что и сыновья Гаврилы Григорьевича, вышел еще один значительный представитель рода – Борис Иванович, племянник Евстафия Михайловича, сын Ивана Большого. В 1611 г. он входил в состав русского посольства к Сигизмунду III, которое возглавляли Филарет Романов и князь Василий Голицын. Вместе с другими членами посольства Борис Пушкин был задержан поляками, протомился в плену восемь лет и возвратился вместе с Филаретом в 1619 г. При царе Михаиле он возглавлял различные приказы, воеводствовал в городах, а при Алексее Михайловиче получил чин окольничего.

Сын Бориса Ивановича – Никита Борисович (1620–1719) – был очень богатым, гордым и заносчивым человеком. Своего сына Афанасия он женил на дочери известного дипломата, думного дьяка Емельяна Украинцева, а дочь выдал за петровского сподвижника – адмирала графа Николая Федоровича Головина. Гордость Никиты Пушкина доходила до того, что в 1687 г., подавая роспись Пушкиных в Родословную палату, он не признал своими однородцами старшую линию новгородских Пушкиных. Те жаловались, что Никита Борисович «горд с ними, надеясь на свое великое богатство» и влияние при дворе.

Но богатство не принесло Никите Пушкину счастья. Семейным мучителем стал его сын Афанасий. Он пьянствовал и всячески досаждал отцу. В 1692 г. Афанасий Пушкин нанес побои отцу и матери, за что был заключен в Нилову пустынь. Игумен монастыря доносил, что Афанасий Пушкин и там буйствует и нет никакой возможности его усмирить. Афанасий дважды пытался бежать из монастырского заточения, но был пойман и умер в монастыре в 1694 г., всего 19 лет от роду. После смерти сына Никита Борисович затеял иск против его вдовы, обвиняя ее и ее отца, Украинцева, в краже. Долго судился, возводя на невестку поклеп за поклепом, но окончание судного дела до нас не дошло. В конце жизни Никита Пушкин постригся в монахи с именем Нифонта и умер, не дожив одного года до ста лет.

Вернемся к потомкам Гаврилы Пушкина. Его внуки, Матвей и Яков Степановичи, были боярами. По своим родственным связям братья Пушкины входили в ту партию, которая сложилась вокруг Милославских и оказывала сопротивление Петру I и его реформам. Сын М. С. Пушкина – стольник Федор Матвеевич – женился на дочери окольничего Алексея Прокофьевича Соковнина. Соковнин – личность в российской истории примечательная. Он – родной брат знаменитых проповедниц раскола – боярыни Феодосии Морозовой и княгини Евдокии Урусовой.

Вокруг А. П. Соковнина группировались враги петровских преобразований. В этой среде возник заговор, целью которого было убийство Петра I. Замешан в него был и Федор Пушкин. Когда заговор раскрыли, его участников казнили – Соковнину, Пушкину и полковнику Ивану Елисеевичу Цыклеру отрубили головы (4 марта 1697). О судьбе Федора Матвеевича Пушкина поэт писал:

Здесь слова «повешен им» скорее свидетельство незнания поэта о судьбе крамольного родича, чем поэтический вымысел.

Отца Федора – боярина Матвея Степановича – за вину сына лишили боярства и сослали вместе с внуком Федором Федоровичем в Енисейск. Якова Степановича отправили в его имения в Касимовском уезде, где он и умер в 1699 г.

Причастность Пушкиных к противникам Петра I подчеркивают и другие родственные связи этой семьи. Дочь Я. С. Пушкина Ирина в 1716 г. вышла замуж (третьим браком) за стольника Ивана Ивановича Цыклера, сына казненного Ивана Елисеевича. Родственница Матвея и Якова Степановичей Пушкиных, Ирина Федоровна Пушкина, была женой предводителя знаменитой Хованщины – князя Ивана Андреевича Хованского.

В результате опалы самая выдающаяся линия рода пресеклась. Сын Ф. М Пушкина, Федор Федорович, умер в Енисейске, не оставив детей. Родственные связи дочерей Ф. М. Пушкина чрезвычайно интересны. Евдокия Федоровна, в замужестве Боборыкина, оставила дочь Анну (род. 1746), вышедшую замуж за Юрия Петровича Лермонтова (см. очерк о Лермонтовых). Сестра Евдокии Федоровны, Прасковья, была замужем за сыном знаменитого украинского гетмана – Александром Петровичем Дорошенко. Ее правнучка, Наталия Ивановна Загряжская, вышла замуж за Николая Афанасьевича Гончарова и стала матерью Наталии Гончаровой. Таким образом, М. Лермонтов и Н. Гончарова приходились друг другу пятиюродными братом и сестрой. Наконец, Екатерина Федоровна была женой Грибоедова, одного из представителей семьи, давшей России великого драматурга, автора «Горя от ума». Вероятно, это был Федор Иванович Грибоедов – прапрадед Александра Сергеевича.

После пресечения ветви Гаврилы Григорьевича к началу XVIII в. осталась только одна линия рода – потомство опричника Семена Михайловича. Сын Семена Михайловича, Тимофей Семенович, в 1601 г. был воеводой в Цареве-Борисове, в 1618 г. – в Цивильске. Он оставил сына Петра Тимофеевича Черного Толстого, служившего воеводой сторожевого полка в Пронске в 1624 г. В 1625–1628 гг. Петр Тимофеевич воеводствовал в Тюмени и умер около 1634 г. От брака с Еленой Григорьевной Сунбуловой (из древнего рязанского рода) Петр Тимофеевич оставил сына – Петра Петровича, служившего в стольниках.

Петр Петрович прожил недолго и скончался в 1661 г. Его вдова, Анастасия Афанасьевна (урожденная Желябужская), известна по одному скандальному судному делу. В 1675 г. стольник, князь Иван Петрович Козловский, повинился царю в том, что «жил с племянницею своею с двоюродною с Петровой женою Петрова сына Пушкина с Настасьею Офанасьевой дочерью, лет с десять и больши» (т. е. состоял с ней во внебрачной связи). Царь Алексей Михайлович приказал взять Козловского под стражу, а Анастасию Пушкину отправить в Страстной монастырь, где держать «под крепким начальством». Неизвестно, сколько времени провела Пушкина в монастыре, но впоследствии она переписывалась с царевной Прасковьей Ивановной (внучкой царя Алексея Михайловича), из чего можно заключить, что прожила она долго.

Сын Петра Петровича, также Петр Петрович, стольник и второй судья Владимирского судного приказа, умер 12 февраля 1692 г. Он имел пятерых сыновей, из которых третий, Александр Петрович, был прадедом поэта по отцовской линии, а пятый, Федор Петрович, – прапрадедом по материнской.

Александр Петрович Пушкин родился в 90-е гг. XVII в. В 1718 г. он поступил на службу в лейб-гвардии Преображенский полк солдатом, а в 1722 г. произведен в сержанты и каптенармусы. Женой Александра Петровича стала дочь любимого денщика Петра I, а затем адмирала Ивана Михайловича Головина, Евдокия Ивановна. В 1725 г. Пушкин в припадке ревности или сумасшествия зарезал свою жену. За убийство Александр Петрович был арестован и умер в тюрьме. Двое детей Пушкина – Лев и Мария – остались сиротами, их взял на воспитание дед Головин, к которому перешли и управление семейными владениями Пушкиных. Эти имения располагались в Московском, Зарайском, Коломенском, Рязанском и Дмитровском уездах. Кроме того, в 1718 г. к Александру Петровичу по завещанию его бездетного родственника Ивана Ивановича Пушкина перешли все его земли, и в том числе знаменитое село Болдино в Нижегородском уезде. Когда-то это село пожаловал царь Михаил Федорович деду И. И. Пушкина Федору Федоровичу за «московское осадное сиденье», т. е. за участие в отражении похода на Москву королевича Владислава в 1618 г.

Лев Александрович Пушкин (1723– 1790), сын Александра Петровича, еще в детстве был записан в службу в лейб-гвардии Семеновский полк. Карьера его шла без особых взлетов и падений. В 1759 г. Л. А. Пушкин получил чин майора. Когда произошел переворот Екатерины II, Лев Александрович, верный присяге Петру III, отказался признать новую императрицу, попал под арест и, по некоторым данным, провел в заключении два года. В 1763 г. он вышел в отставку с чином подполковника и уже больше никогда не служил, а жил в Москве или в своих деревнях. А. С. Пушкин характеризовал своего деда Льва Александровича как человека «пылкого и жестокого».

Поэт сообщает, что свою первую жену, Марию Матвеевну (урожденную Воейкову), Лев Александрович заточил в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую любовную связь с французом, воспитателем его сыновей. Там она и умерла, а француза разъяренный муж велел повесить на черном дворе. Проверить это известие не представляется возможным, тем более что сын Л. А. Пушкина, Сергей Львович, отец поэта, решительно отрицал это. Тем не менее в формулярном списке Л. А. Пушкина находится следующая запись: «За непорядочные побои находящегося у него на службе венецианца Харлампия Маркиди был под следствием, но по именному указу велено его, Пушкина, из монаршей милости простить». Вероятно, эти «непорядочные побои» и послужили поводом для возникновения легенд о расправе над учителем-иностранцем, дошедших до Александра Сергеевича.

Вторая жена Л. А. Пушкина, Ольга Васильевна (урожденная Чичерина), (1737– 1802), много страдала от его жестокого нрава. По сообщению поэта, однажды Лев Александрович велел жене наряжаться и ехать с ним в гости. Та была беременна и плохо себя чувствовала, но не посмела отказаться. В дороге она почувствовала муки и прямо в карете родила. Сергей Львович Пушкин опровергал и это сообщение своего сына.

От двух браков Лев Александрович Пушкин оставил пятерых сыновей: подполковника артиллерии Николая (1745– 1821), подполковника артиллерии в отставке Петра (1751–1825), капитана Александра (1757 – после 1796), коллежского асессора Василия (1767–1830) и статского советника Сергея (1770–1848). Кроме того, он был отцом двух дочерей: Анны (1769–1824) и Елизаветы (1776–1848), в замужестве Солнцевой.

Трое старших сыновей Л. А. Пушкина были бездетны. Неудачен был и брак поэта Василия Львовича Пушкина с Капи-толиной Михайловной Вышеславцевой. Светская львица, блиставшая красотой и привлекательностью, она оставила дядю поэта, обладавшего неказистой внешностью, добилась развода и вышла замуж за Ивана Акимовича Мальцева. После этого гражданской женой В. Л. Пушкина стала московская купчиха Анна Николаевна Ворожейкина. У них было двое детей: Маргарита Васильевна (1810–1889), в замужестве Безобразова, и Лев Васильевич (род. 1812), носивший фамилию Васильев.

Род Пушкиных продолжился от Сергея Львовича, женатого на «прекрасной креолке» Надежде Осиповне Ганнибал (1775– 1836). Она приходилась внучатой племянницей своему супругу. Родителями Надежды Осиповны были капитан флота Осип (Януарий) Абрамович Ганнибал (сын знаменитого петровского «арапа») и Мария Алексеевна (урожденная Пушкина). Мария Алексеевна была дочерью капитана Алексея Федоровича Пушкина и внучкой стольника Федора Петровича, младшего брата Александра Петровича. Таким образом, потомство двух братьев соединилось через три поколения браком Сергея Львовича Пушкина и Надежды Осиповны Ганнибал.

От этого брака появились на свет: Ольга (1797–1869), в замужестве Павлищева, Александр (1799–1837), Лев (1805–1852). Еще пятеро детей С. Л. и Н. О. Пушкиных – Николай, Павел, Михаил, Платон и Софья – умерли в младенчестве и детстве. Николай, родившийся в 1801 г., был резвым и веселым мальчиком. Братья Николай и Александр играли, шумели и часто ссорились, а когда малютка заболел, старший брат с участием подошел к его кровати. Больной братец, желая подразнить его, показал брату язык и вскоре умер (30 июля 1807). Могила его находится в селе Большие Вяземы, в ограде Преображенской церкви.

Семейной истории потомков поэта посвящена книга В. М. Русакова «Рассказы о потомках А. С. Пушкина» (1992). Отсылая читателей к этой книге, ограничимся лишь краткими сведениями о потомстве Александра Сергеевича и Натальи Николаевны.

Старшая дочь поэта, Мария Александровна, родилась 19 мая 1832 г. и умерла 7 марта 1919 г., пережив других детей Пушкина. В 1860 г. она вышла замуж за майора, впоследствии генерала, Леонида Николаевича Гартунга. Гартунга постигла трагическая участь. В 1877 г. он был несправедливо обвинен и предан судебному преследованию. Не выдержав ложных обвинений, он застрелился в зале суда, и только после смерти Леонида Николаевича выяснилась его невиновность.

6 июля 1833 г. родился Александр Александрович Пушкин. По окончании Кадетского корпуса он вступил на военную службу в гвардию, и в 1861 г. вышел в отставку в чине полковника. В 1867 г. он вновь вернулся на службу, участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. и освобождении Болгарии, командуя Нарвским полком. За храбрость, оказанную в различных сражениях, Александр Александрович был награжден золотой саблей и орденом святого Владимира 4-й степени. В 1891 г. он вышел в отставку в чине генерал-лейтенанта и занялся общественной деятельностью – стал почетным опекуном различных учебных и благотворительных учреждений, входил в ученый совет Екатерининских и Александровских женских курсов. А. А. Пушкин умер 19 июля 1914 г. в день объявления Германией войны России от нервного потрясения, случившегося вследствие этого события.

Александр Александрович много сделал для сохранения наследия своего отца. В 1880 г. он передал в дар Румянцевской библиотеке рабочие тетради и письма поэта к жене. Современники отмечают, что А. А. Пушкин был очень похож на поэта. По их представлению, если бы Александр Сергеевич дожил бы до старости, то он выглядел примерно так же, как и его сын, умерший в возрасте 81 года. От двух браков (первым – на Софье Александровне Ланской; вторым – на Марии Александровне Павловой) Александр Александрович был отцом тринадцати детей, от которых и продолжился род Пушкиных.

Младший сын поэта, Григорий (род. 14 мая 1835), статский советник и мировой судья Опочецкого уезда, в отличие от своего брата, последние годы жизни провел затворником в родовом селе Михайловском. Он умер 5 августа 1902 г., не оставив детей.

Наконец, Наталья Александровна Пушкина родилась 23 мая 1836 года, за восемь месяцев до смерти отца.

В 2002 г. газета «Совершенно секретно» опубликовала сенсационный материал некоего А. Н. Зинухова под названием «Медовый месяц императора». В том же году эта работа в расширенном и дополненном виде увидела свет отдельным изданием в 5000 экземпляров. Согласно исследованию А. Н. Зинухова, младшая дочь Пушкиных – Наталья – на самом деле была дочерью не поэта, а Николая I, который вступил в любовную связь с Натальей Николаевной в начале сентября 1835 г. (сроки якобы детально высчитаны автором на основании свидетельств о третьей беременности Н. Н. Пушкиной). Зинухов пишет, что Пушкин в это время отсутствовал в Санкт-Петербурге, и император, долго подбиравшийся к жене поэта, смог наконец осуществить свое желание. Этим-то, согласно А. Н. Зинухову, и было вызвано настойчивое ухаживание Дантеса за Пушкиной, которое привело к трагической дуэли.

Оставим на совести А. Н. Зинухова его невысокое мнение о супружеской верности Натальи Николаевны. Инсинуации «исследователя-историка» (так назван автор книги в аннотации) опровергаются фактами. А. Н. Зинухов пишет, что Пушкин покинул семью 30 августа. Сознательно или случайно, автор упустил в своих расчетах и размышлениях строки из письма А. С. Пушкина к жене от 14 сентября 1835 г. «Вот уже неделя, как я тебя оставил, милый мой друг…» – пишет он жене. Следовательно, до 7 сентября супруги были вместе.

Что же Николай I? Из книги того же А. Н. Зинухова оказывается, что император выехал в Санкт-Петербург 9 сентября из городка Чембары Тамбовской губернии. Вряд ли он доехал до столицы ранее чем за 4–5 дней и оказался в Санкт-Петербурге около 13–14 сентября. Таким образом, вероятность того, что Николай I был отцом Натальи Александровны можно принять, если представить, извините, что император прямо с дороги отправился домой к Наталье Николаевне Пушкиной…

И это только цифры, которые кладет в основу своих доказательств А. Н. Зинухов. За бортом остаются предсмертные слова поэта о невиновности супруги и преданности царю. Умирающий поэт в рассказе А. Н. Зинухова предстает малодушным лжецом. Автор «сенсационных открытий» не считает заслуживающим внимания уважительное отношения к вдове поэта со стороны его друзей, людей с высоко развитым чувством чести и достоинства. Вряд ли они стали бы молчать, если жена Пушкина была виновна в смерти поэта. Наконец, игнорируются Зинуховым свидетельства современников о внешнем сходстве Натальи Александровны с поэтом. И. С. Тургенев писал своему брату Николаю, что Наталья Александровна «как две капли воды похожа на отца». Тургенев знал о чем писал – он три раза видел Пушкина и характерные черты лица поэта не мог не запомнить. Вторит Тургеневу и С. М. Загоскин, сын романиста. Впрочем, в этом может убедиться любой, сравнив портреты Александра Сергеевича и Натальи Александровны Пушкиной.

В книге А. Н. Зинухова много подобных «открытий». В кучу свалены все возможные сомнительные и вымышленные моменты биографии поэта: «кольчуга Дантеса», мифический «стрелок», якобы прятавшийся за спиной француза-дуэлянта и совершивший роковой выстрел, тайное захоронение Пушкина на одном из петербургских кладбищ, еврейское (караимское) происхождение Абрама Ганнибала и другие. Анализ этих «сенсаций» приводит к выводу о том, что все они рождены богатой, а порою извращенной фантазией автора и пренебрежением к достоверным источникам и фактам.

Наталья Александровна Пушкина в 1860 г. вышла замуж за полковника Михаила Леонтьевича Дубельта, сына начальника III отделения собственной императорской канцелярии Леонтия Васильевича Дубельта, приложившего руку к гонениям на ее отца. Этот брак был несчастлив. В 1868 г. супруги развелись, и Наталья вышла замуж второй раз, за немецкого принца Николая Вильгельма Нассауского, получила титул графини Мейерберг и уехала в Германию.

Дочь Натальи Александровны и Николая Вильгельма Насаусского, Софья (1861–1929), вышла замуж за великого князя Михаила Михайловича, внука Николая I. Этот брак, свершившийся против воли Александра III, не был признан в России, и великий князь с супругой поселились в Англии, где их миновали трагические события революции.

Потомки Натальи Александровны породнились с самыми знатными аристократическими фамилиями Англии. Старшая дочь Михаила Михайловича и Софьи Николаевны – Надежда (1896–1963) – вышла замуж за принца Джорджа Маунтбеттена, дядю принца Филиппа Эдинбургского, супруга ныне правящей королевы Елизаветы II.

Александр Александрович Пушкин был отцом пятерых сыновей: Александра (1863–1916), Григория (1868–1940), Петра (род. и ум. 1870), Сергея (1871–1893) и Николая (1885–1965).

Старший из них – Александр Александрович – имел придворное звание камергера, но не очень почитал дворцовую службу. Своей основной деятельностью А. А. Пушкин считал общественную деятельность. В 1890 г. он был избран земским начальником Бронницкого уезда Московской губернии, а в 1897 г. – председателем земской управы того же уезда. С этого времени и вплоть до конца жизни Пушкин возглавлял уездное земство и многое сделал для развития края. По его инициативе построены туберкулезный санаторий в деревне Коняшино, больница, две гимназии и библиотека в Бронницах, способствовал он и открытию больницы в деревне Колонец (на средства писателя Н. Д. Телешова), развитию уже существующих учебных и медицинских учреждений, прогрессу крестьянской кооперации.

Григорий Александрович Пушкин пошел по стопам своего отца и по окончании курса в Царскосельском лицее, в 1891 г. вступил на военную службу в чине подпоручика. Военная карьера Г. А. Пушкина двигалась успешно: в 1910 г. он произведен в полковники, а с началом Первой мировой войны назначен командиром 10-го Двинского полка. Он участвовал во многих сражениях и военных операциях и был неоднократно ранен и награжден за храбрость. После Октябрьской революции внук поэта, как и многие другие офицеры царской армии, принял решение служить советской власти и вступил в Красную армию. Во время Гражданской войны Г. А. Пушкин командовал войсками на Южном фронте, а в 1921 г. демобилизовался по состоянию здоровья – сказались контузии и ранения, полученные им в Первой мировой войне. Последние годы своей жизни он работал в рукописном отделе Государственной библиотеки имени В. И. Ленина и занимался описанием и изучением рукописей деда.

Сергей Александрович Пушкин также пошел по военной линии. Он служил корнетом в 3-м драгунском Сумском полку. Жизнь С. А. Пушкина оборвалась трагически в двадцать четыре года. Из-за отказа любимой женщины он застрелился.

Наконец, младший из внуков поэта, Николай Александрович, также служил в 3-м драгунском Сумском полку, но в 1908 г. вышел в отставку. Затем Н. А. Пушкин был земским начальником Веневского уезда Тульской губернии, позже – чиновником для особых поручений при тульском губернаторе. Во время Первой мировой войны он вновь вступил на военную службу, а после революции эмигрировал из России. Семья Н. А. Пушкина оказалась в Турции, после в Сербии, а с 1923 г. – в Бельгии, где внук поэта и скончался.

А. А. Пушкин был отцом восьми дочерей. Старшая из них, Наталья (1859– 1912), вышла замуж за Павла Аркадьевича Воронцова-Вельяминова. Мария Александровна (1862–1939) стала женой Николая Владимировича Быкова (племянника Н. В. Гоголя); ее сестры – Ольга (1864–1933) – Николая Николаевича Павлова (разведены); Вера (1872–1909) – Сергея Петровича Мезенцова; Елена (1889–1942) – Николая Александровича фон дер Розенмайер.

От внуков поэта Григория Александровича и Николая Александровича Пушкиных род разделился на две ветви – российскую и бельгийскую. К сожалению, мужская линия потомков А. С. Пушкина не имеет надежды на продолжение и должна пресечься. Российская ветвь уже прекратилась со смертью правнука поэта – Григория Григорьевича Пушкина (1913– 1997), сына Г. А. Пушкина. Григорий Григорьевич был сотрудником Московского уголовного розыска, воевал на фронтах Великой Отечественной войны, затем работал печатником в типографии газеты «Правда». В последние годы жизни – пенсионер. Сын Григория Григорьевича, Александр, скончался еще при жизни отца. Он избрал прозаическую работу водителя такси и был далек от литературы и пушкинистики.

В настоящее время единственным потомком поэта по прямой мужской линии является Александр Александрович Пушкин (род. 1942), живущий в Брюсселе и женатый на своей родственнице Марии Алексеевне Дурново (род. 1943), прапраправнучке поэта. Детей у этой четы нет.

Брат поэта Лев Сергеевич Пушкин, бравый офицер, а в конце жизни служащий Одесской таможни, женился на Елизавете Александровне Загряжской (1823– 1898). У них было четверо детей: Ольга (1844–1923), Анатолий (1846–1903), Софья (умерла в младенчестве) и Мария (1849–1928). Потомки «Левушки» в полной мере испили чашу страданий страшного для России XX столетия. Внук Л. С. Пушкина Александр Анатольевич (1872–1919) по окончании Царскосельского лицея поступил на военную службу. В 1912 г. он служил в чине ротмистра, а к 1917 г. – штабс-ротмистра. А. А. Пушкин примкнул к Белому движению, и в армии Юга России командовал бригадой кубанских казаков. В бою с горцами, поддерживавшими большевиков, он был убит.

Его вдова Екатерина (урожденная Чикина) и трое детей уехали в Эстонию. Единственный сын Александра Анатольевича, Александр, убит в 1941 г. при вступлении советских войск в Эстонию. Екатерина Пушкина с двумя дочерьми Аллой и Ириной оказалась после Второй мировой войны в лагере для перемещенных лиц в Баварии. Оттуда старшей дочери удалось эмигрировать в Венесуэлу, а вдова и младшая дочь писали в 1948 г. председателю Американского пушкинского комитета Б. Л. Бразолю с просьбой помочь им найти работу и после долгих мытарств устроить свою жизнь. Дальнейшая судьба потомков Л. С. Пушкина теряется в неизвестности.

Окончание рассказа о роде Пушкиных получилось печальным. Революционные потрясения XX в. поставили под угрозу все, что было дорого Александру Сергеевичу Пушкину, – прелесть литературы, независимость личности, гордость славою предков. Жестокой оказалась судьба и по отношению к потомкам и родственникам поэта. Но род поэта не прекратился. Его потомки по женским линиям – семьи Воронцовых-Вельяминовых и Воронцовых, Быковых, Данилевских, Клименко, Мезенцовых, Галиных и другие – живут и в наши дни. Несколько ветвей приняли родовое имя Пушкиных. История рода продолжается.

Древние предки философа Чаадаева

Любопытно, что фамилия одного из величайших русских философов Петра Яковлевича Чаадаева, ориентировавшегося в своих взглядах на Европу и европейскую цивилизацию, звучит столь откровенно по-восточному. Чаадаев – это несколько русифицированное Чегодаев, Джагатаев, сын Джагатая. Джагатай – собственное имя у монголов, означающее «храбрый», «искренний». Возможно, это отложило свой отпечаток на судьбу искреннего в своих убеждениях и храброго в их исповедании философа. Джагаем звали одного из сыновей Чингисхана, и легенда возводит род философа к нему. Было бы заманчиво следовать за ней, но истина указывает другой путь. Происхождение Чаадаевых не столь громко, но не менее интересно.

Семейная история Чаадаевых восходит к XV в. и берет свое начало в русско-литовских землях за Окой. На этих землях стояли несколько городов, в которых княжили потомки Рюрика и Гедимина (Верховские княжества). Те города, в которых не было князя, управлялись воеводами. В городе Мценске воеводствовал Григорий Протасьевич. Свою политику он проводил твердо и независимо, играя на противоречиях между своими сильнейшими соседями – великим княжеством Московским и великим княжеством Литовским. Не менее важными были и отношения с татарами.

В 1423 г. Григорий Протасьевич вместе с князем Одоевским разбил татарского князя Айдара. Но в 1429 г. Айдар вновь подступил к Мценску и, хитростью заманив Григория Протасьевича в ловушку, взял его в плен и привел к хану Улу Мухаммеду. Хан, человек прямой и не любивший коварства, велел отпустить воеводу домой, а Айдара отругал. В 1437 г. сам Улу Мухаммед, изгнанный из Сарая – столицы Золотой Орды, появился на русских границах, под Белевым. Григорий Протасьевич, посланный от литовского князя на помощь московским полководцам, князьям Дмитрию Шемяке и Дмитрию Красному, изменил русским и вступил в сговор с татарами. Убеждая русских воевод заключить мир с ханом, Григорий Протасьевич подал знак татарам напасть в самый неожиданный момент. Русские побежали, и прежде всех Григорий Протасьевич, крича: «Беги! Беги!» – и внося сумятицу и страх. Расчет Григория Протасьевича был прост – татары, довольные его поведением, не тронули Мценска. Но гнев московского государя оказался страшнее. В 1439 г. он схватил Григория Протасьевича и приказал ослепить его.

По-другому сложилась судьба сына Григория Протасьевича – Ивана Григорьевича. В 1425 г. Иван Григорьевич с сыном Кононом выехали в Москву на службу великому князю Василию I и были пожалованы землями на Устюге. Через три года, в 1428 г., Иван Григорьевич и Конон получили право управления со сбором налогов в городах Елатьме и Кадоме, на окраине русских земель, в Мещере, под Муромом. Там, на Муромской земле, потомки Ивана Григорьевича пустили корни и приобрели большие вотчины.

Иван Григорьевич погиб при загадочных обстоятельствах. Летопись сообщает, что он был утоплен неким Федором Блудовым весной 1440 г. Вскоре и сам Блудов получил по заслугам за свои злодеяния – был повешен на тополе.

Потомки Конона Ивановича – Протасьевы – осели на рубеже Рязанских и Муромских земель: в Кадоме, Елатьме, Касимове. Там же, рядом со своими вотчинами, они и служили. Правнук Конона, Иван-Келарь Петрович, в 1589 г. был наместником в Елатьме и Кадоме. Сын Келаря – Даниил – в Смутное время воеводоствовал в Шацке (1607) и Касимове (1610). Наконец, внук Даниила Ивановича – Александр Петрович – в конце XVII в. вошел в Боярскую думу с чином окольничего. За ним числилось 382 крестьянских двора. В 1699 г. Петр I назначил Протасьева руководить строительством кораблей в Воронеже. На этой службе А. П. Протасьев не удержался от весьма распространенного в те годы порока – взяточничества. Следствие выявило его вину, и окольничий честно признался в этом царю. Раскаяние его было столь велико, что вскоре Протасьев умер, по словам источника – «от печали и стыда».

Чаадаевы пошли от другого сына Ивана Григорьевича – Матвея Ивановича. Его сын Василий Матвеевич был богатым муромским землевладельцем. Сохранилось его завещание, в котором все свои земли и имущество он разделил между сыновьями Григорием и Василием, дав каждому по селу с деревнями и пустошами (пустыми землями), да дворы – один в Муроме, другой за городом. Кроме того, Григорию достался серебряный крест, а Василию икона в серебряном окладе – святой Георгий. Наконец, Василий Матвеевич дал в различные монастыри на помин души денежные и вещевые вклады – 18 рублей, куньи шубы и шкурки.

Григорий Матвеевич носил прозвище Чегодай, давшее имя роду его потомков. Он оставил сыновей – Дмитрия и Ивана (по прозвищу Черток – родоначальник Чертковых).

Сыновья Ивана Чертка, Василий и Гавриил, были воеводами в 1558 г. В конце XVII в. Василий Григорьевич Чертков, в монашестве Варсонофий, стал митрополитом Сарским и Крутицким. В XVIII в. известны: Евграф Александрович Чертков (ум. 1797), один из главных пособников Екатерины II при ее воцарении, и Василий Алексеевич Чертков (1726–1793), харьковский губернатор, автор комедии «Кофейный дом».

Самую большую известность приобрели Чертковы в XIX в. Александр Дмитриевич Чертков (1789–1858) прославился как историк, археолог и нумизмат, он был председателем Общества истории и древностей российских и основателем знаменитой Чертковской библиотеки в Москве. Сын А. Д. Черткова – Григорий Александрович (1832–1900) – исполнял должность егермейстера, т. е. начальника придворной охоты, а внук Григорий Григорьевич был журналистом и участником русско-японской войны.

Из другой линии рода Чертковых происходил не менее знаменитый Владимир Григорьевич Чертков (1854–1936) – друг и секретарь Л. Н. Толстого, писатель, публицист, издатель, редактор 90-томного собрания сочинений Толстого, общественный деятель, один из наиболее видных толстовцев, сыгравший большую роль в жизни писателя.

Потомки Дмитрия Григорьевича Чаадаева в XVI–XVII вв. ничем не выделялись из общей массы служилых людей. Они служили городовыми дворянами, стряпчими, стольниками. Иван Артемьевич (правнук родоначальника) служил городовым дворянином по Арзамасу. Его сын Иван Иванович начал службу в жильцах (низший придворный чин). В 1649 г. он был пожалован в стряпчие – на ступеньку выше в иерархии дворцовых должностей. Вскоре Иван Иванович получил воеводское назначение. Его послали на Украину в товарищи к воеводе Василию Борисовичу Шереметеву, где Чаадаев принял участие в Русско-польской войне 1654–1667 гг. Царь высоко оценил деятельность воеводы во время войны. Иван Иванович получил похвальную грамоту и был пожалован в московские дворяне. В 1663 г. Чаадаев получил назначение на пост киевского воеводы и заслужил уважение и признание жителей Киева за то, что заступался за них перед украинским гетманом И. М. Брюховецким.

В 1676 г. Чаадаев получил чин окольничьего, а в 1683 г. – ближнего окольничего. К 1670-м гг. относится расцвет его карьеры. Как знаток дел на Украине, он неоднократно был послом в Польшу: дважды в 1671 г., в 1677 и 1678 гг., потом опять дважды в 1683 г. В 1679 г. отправился с посольской миссией к австрийскому императору в Вену, потом в Венецию. Результатом его деятельности и всей внешней политики России стало заключение в 1686 г. «Вечного мира» с Польшей. Этот договор имел важное значение. Согласно условиям мира, Польша утверждала за Россией право на Киев, Смоленск, Новгород-Северский и Левобережную Украину, а Россия вступала в антитурецкую коалицию Польши, Австрии и Венеции. За заключение мира Чаадаев получил от царевны Софьи щедрые награды: серебряный кубок, атласный кафтан на соболях ценою 150 рублей, дополнение к денежному окладу и 3 тысячи ефимков.

Одновременно с дипломатией Иван Иванович трудился и на других поприщах. В 1672 г. вместе с князем В. В. Голицыным он проводил налоговую реформу. В 1682 г. в числе прочих бояр и думных людей Чаадаев подписал указ об уничтожении местничества, а через четыре года, вошел в комиссию по пополнению «Бархатной книги». После этого Иван Иванович отходит от государственных дел и упоминается только на придворной службе. В 1690 г. он служил воеводой в далеком северном Яренске. В том же году он участвовал в переговорах с польскими и персидскими послами, но эта служба оказалась последней. В январе 1696 г. Иван Иванович Чаадаев скончался. Поминальную службу над окольничим служил патриарх Адриан, а местом упокоения Чаадаева стала церковь Николы Явленного на Арбате, уничтоженная в 1930-е гг.

Иван Иванович был женат на Аксинье Семеновне и имел от нее двух сыновей – Ивана и Василия. О личной жизни древнерусского человека нам известно ничтожно мало. Но на этот раз мы можем что-то сказать об окольничем Чаадаеве. После смерти жены он сделал любовницей свою невестку, вдову сына Ивана, Аксинью Михайловну, урожденную Самарину. Глава петровского Всешутейшего собора Петр Иванович Бутурлин в одном из писем к царю писал, что Аксинью Михайловну «в крайнем угождении имел окольничий Иван Иванович Чаадаев, несмотря на то, что она ему невестка была».

Второй сын Ивана Ивановича – Василий (ум. 1723) – в 1682 г. начал службу комнатным стольником царя Ивана Алексеевича. В 1698 г. Василий Чаадаев вступил на службу капитаном в Семеновский полк, положив начало более чем столетней службе четырех поколений Чаадаевых в этом полку. Он участвовал в Северной войне и 28 сентября 1709 г. в битве у деревни Лесной был ранен в ногу. Василий Иванович был женат дважды – имя первой жены неизвестно, а второй была княжна Анастасия Ивановна Волконская.

Сын Василия Ивановича – Петр Васильевич – вступил на военную службу в Семеновский полк в 1726 г. В 1736 г. из сержантов произведен в прапорщики, в 1739 г. – в подпоручики. В 1740 г. в чине капитана Семеновского полка П. В. Чаадаев был послан в Москву с известием о вступлении на престол Елизаветы Петровны. В 1743 г. он стал одним из членов суда по Лопухинскому делу. В 1743 г. в чине майора Чаадаев был послан для проведения ревизии в Архангельскую губернию, а после возвращения у него обнаружились признаки сумасшествия.

Помешательство его состояло в том, что Петр Васильевич называл себя персидским шахом Надиром. Все усилия врачей оказались тщетны, и Чаадаев был передан в руки духовенства, которое пыталось изгнать из него злого духа, но безуспешно. Чаадаев, сохраняя во всем здравый и трезвый ум, продолжал именовать себя шахом. Многим это давало повод полагать, что Петр Васильевич разыгрывал из себя сумасшедшего, стремясь избежать наказания за взяточничество, в котором был заподозрен во время проведения ревизии. Истина оказалась неизвестной. Чаадаев скончался в 1755 г. в заведении для душевнобольных доктора Бургаве.

От брака с графиней Марией Ивановной Толстой (1720–1793), внучкой знаменитого петровского сподвижника П. А. Толстого, Петр Васильевич оставил трех сыновей – Ивана, Федора и Якова. Все они служили в лейб-гвардии Семеновском полку. Иван вступил в полк до сумасшествия отца, в 1742 г., а Федор и Яков уже после его смерти, в 1756 г.

Федор Петрович Чаадаев унаследовал психическую неуравновешенность отца и покончил с собой в 37 лет. Вообще вопрос о психических отклонениях в роду Чаадаевых весьма любопытен. Окольничий Иван Иванович сделал любовницей свою невестку – что было дикостью для того времени; его внук Петр Васильевич умер в сумасшедшем доме; Федор Петрович стал самоубийцей. Самый знаменитый представитель рода, философ Петр Яковлевич (внук Петра Васильевича), жаловался, что «нервическое воображение часто обманывает меня в своих чувствах». В молодости философа часто посещали галлюцинации. Его брат Михаил Яковлевич – внешне сдержанный и одинокий нелюдим, был подвержен «нравственному расстройству» или припадкам меланхолии, а двоюродный племянник П. Я. и М. Я. Чаадаевых – Дмитрий Васильевич (1793–1860), внук Федора Петровича, был признан «слабоумным» и находился под опекой своих родственников.

Принято считать, что официальное признание сумасшедшим Петра Яковлевича Чаадаева было связано с высказанными им критическими мыслями об истории и политическом устройстве России. Имел ли этот диагноз какое-либо медицинское обоснование? Быть может, Чаадаев, как и многие выдающиеся люди, в психическом отношении находился на грани между гениальностью и безумием. Вопрос остается нерешенным. По крайней мере, указанная наследственность Петра Яковлевича позволяет этот вопрос задавать и искать на него ответы.

Иван и Яков Петровичи Чаадаевы унаследовали от матери толстовский дар речи и подвизались на литературном поприще. Иван Петрович был переводчиком комедии Мольера, а Яков Петрович известен интересной литературной шуткой – наполовину памфлетом, наполовину мистификацией. В 1794 г. была опубликована книга под заглавием «Дон Педро Прокудуранте, или Наказанный бездельник. С гишпанского на российский язык переведена в Нижнем Новгороде». Казалось бы рядовая для того времени сатирическая комедия – ничего особенного. Однако никакого испанского оригинала у этой книги не было. Автором ее был сам Яков Чаадаев, а объектом насмешек – директор Нижегородской коллегии экономии П. Н. Прокудин, взяточник и плут. Сатира Я. П. Чаадаева была столь язвительна, что Прокудин решил уничтожить обличительную книгу, скупил сколько мог ее экземпляров и сжег их.

Кроме литературной деятельности Иван Петрович известен своей работой в Комиссии для составления Нового уложения (об этом учреждении см. в очерке о Лермонтовых). Он был депутатом от дворянства Муромского уезда (там находились родовые вотчины Чаадаевых), и на заседании Комиссии 27 мая 1768 г. высказывался против ограничения помещичьей власти. Как и многие образованные люди того времени, Иван Петрович был масоном.

Яков Петрович Чаадаев был женат на княжне Марии Михайловне Щербатовой, дочери историка и философа князя Михаила Михайловича Щербатова (1733– 1790), происходившего из Черниговских Рюриковичей. Князь М. М. Щербатов был одним из наиболее просвещенных и талантливых людей своего времени. Его трудами положено начало научному исследованию российской истории. Будучи одним из выдающихся деятелей русского Просвещения, князь Щербатов (как позднее и его внук) весьма критично смотрел на свою эпоху. Его сочинение «О повреждении нравов в России» резко осуждало государственную политику и общественные нравы, воцарившиеся в России после петровских реформ. Этот труд Щербатова казался Екатерине II и ее преемникам столь опасным, что он увидел свет только в середине XIX в. в вольной русской типографии А. И. Герцена в Лондоне.

Сын Якова Петровича и Марии Михайловны Чаадаевых – философ Петр Яковлевич (1794–1856) – один из самых выдающихся людей своего времени. Он учился в Московском университете, где его товарищами были А. С. Грибоедов и будущий знаменитый декабрист И. Д. Якушкин. С началом Отечественной войны 1812 г. Петр Яковлевич вступил на военную службу. Он сражался при Бородине, под Кульмом и Лейпцигом, получил боевые награды – орден святой Анны четвертой степени и железный крест.

В 1816 г. корнет лейб-гвардии Гусарского полка Чаадаев служил в Царском Селе. Он часто бывал у Н. М. Карамзина, где познакомился и с А. С. Пушкиным. На юного Пушкина Чаадаев произвел огромное впечатление.

Обращался Пушкин к Чаадаеву в стихотворном послании 1821 г. Эти строки могут вызвать недоумение. Поэт называет Чаадаева своим «единственным» и «неизменным» другом. Неужели Вяземский, Жуковский и Дельвиг, о дружеских связях которых с поэтом нам хорошо известно, были менее дороги Пушкину, чем Чаадаев? Дело в том, что именно могучий интеллект Петра Яковлевича в 1816–1820 гг. имел мощнейшее влияние на становление Пушкина как мыслителя и поэта. Размышления Чаадаева о судьбе России и мира, о предназначении и духовном развитии человека, роли поэта в жизни общества стали для Пушкина важной ступенью в осознании этих вопросов им самим.

Между тем Чаадаев успешно продвигался как по служебной линии, так и во мнении светского общества. Он был известен как один из блестящих гвардейских офицеров, пользовался расположением самого императора Александра I. Внезапно все разрушилось. В 1820 г. в Петербурге произошло восстание Семеновского полка. Солдаты не преследовали никаких политических целей. Они отказались подчиняться полковнику Шварцу, отличавшемуся патологической жестокостью. И все же для того времени этот бунт – событие большой государственной важности. С известием об этом к императору отправился Чаадаев. Мы точно не знаем, что произошло во время приема Чаадаева Александром I. Однако почти сразу после этого разговора Петр Яковлевич подал в отставку с военной службы.

В это время Чаадаев пережил глубокий внутренний кризис. Те идеи, которые волновали его ранее и находили свое воплощение в длительных разговорах с Пушкиных, мучили и терзали философа так, что он уже не мог удовлетвориться одними беседами. В 1829–1831 гг. Чаадаев пишет свои знаменитые «Философские письма». Это глубокие, наполненные гениальными озарениями размышления о России и ее месте в мире. О церкви, христианстве, обществе и личности, ответственности каждого человека. Письма вскоре стали известны публике и широко распространились в рукописях. Однако появление в печати первого из писем, чудом прошедшего цензуру и опубликованного в журнале «Телескоп» за 1836 г., произвело в русском обществе эффект разорвавшейся бомбы.

Чем же смутил Чаадаев умы своих современников? Прежде всего, в эпоху правления Николая I, когда официальная идеология строилась на основе трех основных идей: «самодержавие, православие и народность», Чаадаев громко заявил о лживости и несостоятельности этих принципов. Он обрушился на самодержавие и крепостничество, составлявшие основу общественного строя России: «Эти рабы, которые вам прислуживают, разве не они составляют окружающий вас воздух?.. И сколько различных сторон заключает в себе это ужасное слово: раб! Вот заколдованный круг, в нем мы гибнем, бессильные выйти из него».

Не менее жестоко оценивал Чаадаев и Российское государство, и российский народ. «Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу человечества». Так оценивал философ роль России в мировой истории. «Исторический опыт для нас не существует…» – утверждал он, подчеркивая оторванность России от западноевропейской цивилизации. Корни этого Чаадаев видел в оторванности православия от западной Церкви, – в которой в большей степени осуществлены идеалы истинного христианства.

Такой взгляд, опровергавший все, на чем держалась власть российских государей, казался официальным властям кощунством, более того – бредом безумца. И если цензор и издатель журнала, допустившие выход возмутительной статьи, были строго наказаны, то к Чаадаеву власти применили иные меры – он был объявлен сумасшедшим. Философа заключили под домашний арест, над ним установили медицинский досмотр (каждый день полицейский медик «осматривал» Чаадаева и доносил о его состоянии); ему строго запретили печатать свои сочинения в дальнейшем. Нельзя не признать пророческого взгляда А. С. Грибоедова, предсказавшего судьбу Чаадаева в «Горе от ума» более чем за десять лет до жестокого наказания автора «Философских писем». Как и Чацкий, Чаадаев (провидческое совпадение даже в звучании фамилий!) поплатился за свои обличения тем, что был признан безумцем.

А. С. Пушкин довольно резко реагировал на критику Чаадаевым исторической роли России. Он был категорически против основных выводов своего друга. Пушкин написал пространное письмо к Чаадаеву, но так и не отправил его. Он резко возражал, утверждал, что Россия внесла великий вклад в мировую историю, и писал, что «ни за что на свете» не желал «переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков». Впрочем, во многом поэт был вынужден согласиться с философом. С грустью, он отмечал, что Чаадаев прав, когда писал о «равнодушии к всякому долгу, справедливости и истине», циничном «презрении к человеческой мысли и достоинству». Сложно сказать, кто был прав в этом споре. Однако нельзя не заметить гениального предвидения Чаадаева, который писал: «Мы принадлежим к числу тех наций, которые существуют лишь затем, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок». События 1917 г. и последующих десятилетий с полной ясностью доказывают, что Чаадаев был прав. Россия преподнесла миру страшный урок господства тирании, который уже никогда не будет забыт.

Чаадаев прожил по меркам того времени долгую жизнь. В 1840-х гг. жесткий режим, установленный над ним властями, несколько ослаб. Он регулярно посещал аристократический Английский клуб, встречался с товарищами своей юности, оставался властителем умов и был глубоко почитаем среди образованных и просвещенных людей своей эпохи. Не публикуя ни строчки, Чаадаев продолжал занимать видное положение среди мыслителей 1840–1850-х гг. И западники, и славянофилы относились к нему с глубоким почтением. «Просвещенный ум, художественное чувство, благородное сердце – таковы те качества, которые всех к нему привлекали; но в такое время, когда, по-видимому, мысль погружалась в тяжкий и невольный сон, он особенно был дорог тем, что сам бодрствовал и других побуждал…» – писал о Чаадаеве его идейный противник, славянофил А. С. Хомяков, идеализировавший и Россию, и православие.

Чаадаев умер в 1856 г. и был похоронен в Донском монастыре рядом с могилой Евдокии Сергеевны Норовой (1799– 1835), которую он горячо любил, и пронес это чувство через всю жизнь.

Старший брат философа, Михаил Яковлевич (1792–1866), также окончил Московский университет и вступил в Семеновский полк. Он был участником Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов. В 1819 г. он перешел из Семеновского в Бородинский полк, а в 1820 г. вышел в отставку. В 1831 г. он женился на дочери своего камердинера – Ольге Захаровне Мардашевой, а спустя три года переехал в родовое имение Чаадаевых – село Хрипуново Ардатовского уезда Нижегородской губернии. Здесь Чаадаев прожил до самой смерти, целых тридцать лет не покидая барского дома. Он не только ни разу не выезжал в Петербург или в Москву, но не был даже в Нижнем Новгороде, и лишь по разу был в Ардатове или Арзамасе. Все время Михаила Яковлевича занимала переписка с друзьями и ученые труды по экономике, которые не дошли до нас. Часть была сожжена по его распоряжению после смерти автора, остальное довершило время.

Вдова Михаила Яковлевича надолго пережила мужа. Она никак не могла привыкнуть к барской доле. Мемуарист Б. А. Садовский вспоминает, что доход хрипуновской помещицы достигал весьма значительной суммы – 12 тысяч рублей в год. Из них старуха тратила на себя две тысячи – «прочие деньги при ней считал духовник, и барыня, перевязав пачку, прятала в кулек. Кулек назывался „кладушкой“ и вешался в амбаре. Точного числа кладушек барыня и сама не знала. Служанка начала понемногу таскать их. Долго Чаадаева не замечала покражи; наконец служанка похитила золотой медальон и с ним попалась».

Двоюродные племянники П. Я. и М. Я. Чаадаевых, Григорий и Дмитрий Васильевичи, были близнецами. Григорий (1793–1834) участвовал в Русско-турецкой войне 1828–1829 гг. После его смерти имения во Владимирской и Черниговской губерниях перешли к брату Дмитрию. Дмитрий, как уже говорилось выше, был признан сумасшедшим, и над ним была учреждена опека Марии Ивановны Рост (дочери И. П. Чаадаева) и Михаила Яковлевича Чаадаева, который и стал после смерти Дмитрия Васильевича единственным наследником всех чаадаевских имений.

Наконец, со стороны матери двоюродными братьями П. Я. Чаадаева были два декабриста – М. М. Спиридов и князь И. Д. Щербатов. Матвей Михайлович Спиридов (1796–1854) – сын историка и генеалога Матвея Григорьевича Спиридова и княжны Ирины Михайловны Щербатовой. Во время следствия над декабристами он проявил искреннее раскаяние и дал весьма откровенные показания. Это не спасло Спиридова от сурового наказания – он был осужден на вечную каторгу и умер под Красноярском, немного не дожив до амнистии.

Князь Иван Дмитриевич Щербатов (1794–1829) не был членом тайных обществ, однако он известен своим участием в восстании Семеновского полка, потрясшем весь Петербург незадолго до событий декабря 1825 г.

Сестра князя Ивана Дмитриевича – княжна Наталья Дмитриевна (1795– 1884) – вышла замуж за известного декабриста, князя Федора Петровича Шаховского (1796–1829). Шаховской участвовал в деятельности тайных обществ, но к 1825 г. уже давно отошел от них. С началом следствия он добровольно явился под арест с тем, чтобы дать разъяснения. Приговор князю был незаслуженно суров – лишение дворянства и ссылка в Сибирь навечно. Это так подействовало на Шаховского, что в 1828 г. он сошел с ума. Из Енисейска его перевели в Спасо-Евфимьев монастырь в Суздале, где он объявил голодовку и вскоре умер.

Таковы удивительные переплетения родословной Петра Яковлевича Чаадаева, несомненно оказавшие большое влияние на его талант, мировоззрение и судьбу.

Шотландские корни Михаила Лермонтова

В августе 1613 г., в ходе длительной русско-польской войны, русские войска осадили крепость Белую на западном рубеже. Гарнизон крепости, состоявший в основном из наемников-западноевропейцев, служивших Сигизмунду III за денежное вознаграждение, счел за благо сдаться. Многие из «бельских сидельцев», как сами они называют себя в челобитных, перешли на русскую службу. Среди них был шотландец Георг Лермонт.

В 1618 г. Георг Лермонт, принявший русское имя Юрия, защищал Арбатские ворота при обороне Москвы от войск польского королевича Владислава. В 1621 г. поручик Юрий Лермонт был пожалован поместьем в Галицком уезде (в Костроме), а в 1632 г. назначен обучать «хитростям ратного строения» дворян и детей боярских, а также новокрещеных немцев и татар. Уже в это время в русской армии появились и все более распространялись так называемые полки «иноземного строя». Лермонт служил в одном из таких полков и к 1632 г. дослужился до чина ротмистра и должности военного инструктора. Его жалованье было весьма значительным – 100 рублей. Для сравнения – жалованье стрельца составляло 6 рублей в год, незнатного дворянина – 10 рублей. Кроме денежного жалованья, Лермонт получил поместье в Чухломском и Галицком уездах – 600 четвертей.

Последней службой Георгия Лермонта стало его участие в Смоленском походе 1632–1633 гг. Армия М. Б. Шеина, посланная под Смоленск, насчитывала 21 тысячу человек, из которых 10 591 человек пехотинцев – иноземцев на русской службе и русских солдат, состоявших под командой иноземных офицеров. Среди них был ротмистр Юрий Лермонт, который и сложил свою храбрую голову в боях с поляками.

После него остались – «горькая вдова» Екатерина и два сына от этого брака, Петр и Андрей Лермонтовы, которые унаследовали отцовское поместье. Андрей умер в 1652 г., оставив вдову Елену и дочь Анну. Петр получил и его поместье, в 1653 г. принял православие и впоследствии был воеводой в Саранске (1656– 1657). Умер он в 1679 г.

Сыновья Петра Юрьевича – Евтихий (Юрий) и Петр – служили при дворе стряпчими (1679) и стольниками (1682– 1692). Для укрепления своих позиций в среде московского дворянства они подали в 1688 г. в Разрядный приказ свою родословную, которая представляет собой любопытный документ.

Своим предком Лермонтовы показали шотландского вельможу Лермонта, который принимал деятельное участие в борьбе Малькольма, сына короля Дункана, с Макбетом (XII в.).

Якобы из рода Лермонтов происходил и знаменитый шотландский бард Томас из Ерсельдуна (XIII в.), воспетый в поэме Вальтера Скотта «Томас Рифмотворец». По народным преданиям, Томас в детстве был похищен в царство фей, где получил поэтический дар. Через семь лет Томасу было разрешено вернуться, но с условием, чтобы он немедленно оставил землю, когда за ним придут.

М. Ю. Лермонтов не знал о столь романтичном родстве, однако считал Шотландию своей родиной и называл себя «последним потомком отважных бойцов». В начале 1830-х гг. он склонялся к другой, не менее романтической, но абсолютной недостоверной версии своего происхождения. Поэт ассоциировал свою фамилию с фамилией испанского герцога, министра двора и кардинала Франсиско Лермы (1552–1623). Среди акварелей М. Ю. Лермонтова есть и портрет «предка Лермы» (1832–1833). Испанские мотивы, наряду с шотландскими, присутствуют и в творчестве поэта.

Братьев Евтихия и Петра Лермонтовых волновали и другие проблемы, нежели доказательство своего древнего происхождения. В 1676 г. Евтихий Лермонтов («Ефтюшка») в числе других дворян из разных уездов подписал челобитную царю Федору Алексеевичу о сыске и выдаче помещикам беглых крестьян с их семьями без «урочных лет», т. е. без сроков давности. Дворяне указывали на то, что крестьяне бегут из вотчин и поместий, разоряя своих бывших владельцев, захватывая их лошадей и имущество. Беглецы укрываются на окраинах страны, а местные воеводы тех беглых не ловят, а записывают в книги как государственных крестьян. От этого, жаловались дворяне, они находятся в разорении и служить не могут – «оскудали, обезлошадели и обесхлебели».

Обе стороны этого конфликта можно понять. Помещичьи крестьяне центральных уездов, малоплодородных и разоренных длительным землепользованием, часто влачили жалкое существование. Особенно тяжко приходилось крестьянам мелких помещиков. Если богатый боярин мог дать крестьянину ссуду, помочь с инвентарем и запасами, освободить на год-другой от оброка и барщины, то мелкий владелец, вроде Евтихия Лермонтова, жил за счет своего поместья. Крестьянский труд не только кормил его, но и позволял снаряжаться на службу – содержать отряд «боевых холопов», лошадей, покупать оружие. Благосостояние помещика напрямую зависело от крестьянского хлеба, поэтому он стремился выжать из крестьян как можно больше. Само его существование обеспечивалось крестьянским трудом. Государство, опиравшееся на дворянское поместное войско, не могло допустить массового разорения землевладельцев. Это грозило военной катастрофой.

Крестьянам же, закрепленным за своими помещиками навечно (после отмены Юрьева дня в конце XVI в.), оставался только один выход из тяжких условий – бегство. В первой половине XVII в. это было еще возможно благодаря «урочным летам». Они действовали так: если за пять лет помещику не удавалось найти своего крестьянина, то он оставался у нового землевладельца или на государственных землях. Таким образом, «урочные лета» спасали крестьян от жестокости и жадности помещиков. Дворянство протестовало против «урочных лет», требуя их отмены. В 1641 г. «урочные лета» были доведены до 10 лет, а по Соборному уложению 1649 г. и вовсе отменены, но все же частично сохраняли свое существование.

По челобитной 1676 г. дворяне просили «сыскивать» и возвращать беглых крестьян из окраинных земель и царских волостей «без урочных лет». Царь принял соломоново решение. Он приказал узнать, с какого года ранее было «велено» отдавать беглых крестьян с этих территорий и возобновить действие этого правила. Таким образом, о полном возвращении всех беглецов-переселенцев на Белгородской и Саранской укрепленной черте, а также в Поволжье и на государственных землях речь не шла. Правительство было заинтересовано в том, чтобы крестьяне оседали на этих землях. Однако и помещики частично получили своих крепостных обратно. Мы не знаем, улучшилось ли в результате этого решения имущественное положения Е. П. Лермонтова.

Евтихий Петрович был женат дважды. Первым браком – на Фекле Матвеевне Перелешиной, вторым – на Прасковье Михайловне Белкиной. Он скончался в 1708 г., в глубокой старости.

Петр Евтихьевич (1698–1743), сын Е. П. Лермонтова от первого брака отца, служил на военной службе. В 1728 г. он был пожалован в капитаны. Он оставил детей: Александра (служил капитаном), Дмитрия, Юрия, Михаила (служил прапорщиком) и дочь Феклу (замужем за гвардейским унтер-офицером Фаддем Федоровичем Шиповым).

Третий сын Петра Евтихьевича – Юрий Петрович – в 1735 г. был поручиком, впоследствии секунд-майором. В 1767 г. дворянство Галицкого уезда избрало его своим депутатом в Комиссию для составления Нового уложения – законодательного кодекса. Создание Уложенной комиссии являлось важных актом первых лет правления Екатерины II. По указу императрицы были назначены выборы представителей от разных сословий, которым выборщики давали «наказы» – свои пожелания к улучшениям в законодательстве и государственной практике. Так, дворяне Галицкого уезда, в числе прочего, в наказе Ю. П. Лермонтову предлагали открыть дворянские училища в провинциальных городах, поскольку провинциальные дворяне «по бедности» и «за дальностью» не могут отправлять своих детей учиться в Москву или Петербург. Депутатами в Уложенную комиссию избирались самые уважаемые и достойные дворяне, и, надо полагать, Ю. П. Лермонтов был таким.

Судьба Уложенной комиссии примечательна. Созванная в начале екатерининского царствования, когда императрица стремилась к диалогу со своими подданными, эта Комиссия вскоре после начала работы оказалась ненужной. «Наказы» депутатов от разных сословий, да и от одного и того же сословия, оказались противоречащими друг другу. Создать работоспособный орган, подобный западноевропейскому парламенту, оказалось невозможным. Кроме того, Екатерина II, набрав державного опыта, пришла к мысли, что в государственном управлении лучше не советоваться с подданными, и распустила комиссию в 1768 г.

Точный и язвительный, хотя и не вполне справедливый отзыв составил об Уложенной комиссии государственный деятель и реформатор эпохи Александра I М. М. Сперанский: «Государыня Екатерина Вторая, пленясь понятиями философов, в то время в великой славе и во всей свежести бывших, вообразила народ российский довольно совершенным, чтобы допустить его к великому делу законодательства – хотела заставить черемис и остяков размышлять и умствовать. Но что произвели эти законодатели? Прочитайте их журналы… Parturiunt montes, nascetur ridikulus mus (Рожают горы, а родится смешная мышь)».

Юрий Петрович женился в 1746 г. на Анне Ивановне Боборыкиной. Ее отец, Иван Герасимович, принадлежал к старинному дворянскому роду, одного происхождения с династией Романовых, а мать – Евдокия Федоровна Пушкина – была дочерью стольника Федора Матвеевича Пушкина (см. очерк о Пушкиных). По этому родству М. Ю. Лермонтов приходился не только дальним родичем А. С. Пушкину, но еще более близким (пятиюродным братом) Наталье Николаевне Пушкиной (урожденной Гончаровой).

У Юрия Петровича и Анны Ивановны был сын Петр и дочери – Ирина (замужем за Яковом Никитичем Голохвастовым) и Екатерина (имя супруга которой неизвестно). Петр Юрьевич Лермонтов родился в родовом имении – селе Измайлове Чухломского уезда, принадлежавшего еще Е. П. Лермонтову. Он служил на военной службе и достиг чина поручика артиллерии, затем вышел в отставку. Как и его отец, П. Ю. Лермонтов пользовался уважением местного дворянства и в 1784–1787 гг. исправлял должность галицкого уездного предводителя дворянства. В Галицком уезде Лермонтовым принадлежали села Никольское, Туровское, Воронино, Лежнино. Позднее П. Ю. Лермонтов расстался со своими костромскими имениями. Так, Измайлово он продал в 1791 г.

Первенец П. Ю. Лермонтова и его жены Александры Юрий Петрович родился 26 декабря 1787 г. Его крестили в Никольской церкви села Никольского. Восприемниками при крещении стали «малолетний дворянин» Павел Логинович Витовтов и бабушка новорожденного – Анна Ивановна Лермонтова. В 1789 г. Юрий Петрович поступил в I Кадетский корпус в Санкт-Петербурге, по окончании которого, в 1803 г., вступил в службу в Кексгольмский полк прапорщиком. В 1811 г. он вышел в отставку по болезни с чином капитана. В следующем году Юрий Петрович вступил в Тульское ополчение, а по окончании Отечественной войны 1812 г. поселился в имении Кропо-товка Ефремовского уезда Тульской губернии.

По соседству с Кропотовкой находилось имение Арсеньевых – Васильевское, куда часто приезжала богатая вдова Елизавета Алексеевна Арсеньева (1773–1845) со своей единственной дочерью Марией Михайловной (1795–1817). Здесь-то и познакомился Ю. П. Лермонтов со своей будущей женой и вскоре пленил ее приятной наружностью и изысканными манерами. Елизавета Алексеевна была против этого брака, но, вынужденная уступить просьбам своей любимицы, согласилась, а чтобы не разлучаться с дочерью, поручила зятю управление своим имением Тарханы в Пензенской губернии.

Семейное счастье родителей поэта продолжалось недолго. Чуткая и романтическая натура Марии Михайловны, женщины болезненной и впечатлительной, не сочеталась с характером ее супруга. Юрий Петрович, хотя и был от природы добрым и отзывчивым человеком, порою становился крайне несдержан, а в минуты раздражения способен на самые дикие выходки. Рождение первенца, сына Михаила (в ночь на 3 октября 1814), не улучшило отношений между родителями. Болезнь Марии Михайловны усилилась, и в 1817 г. она «в слезах угасла», оставив трехлетнего сына на попечение бабушки. Елизавета Алексеевна занялась воспитанием внука, полностью отстранив отца, который скончался в 1831 г.

Род матери поэта – Арсеньевы – согласно преданию, восходит к Аслан-Чели-бей-Мурзе, «выехавшему» на службу к Дмитрию Донскому. От старшего сына мурзы Арсения Исупа происходят Арсеньевы и Исуповы. В Смутное время Маркелл-Воин Андреевич Арсеньев сражался против Тушинского Вора, за что был оставлен при царе Михаиле Федоровиче. Внук Маркелла-Воина – Еремей Яковлевич – участвовал в Русско-польской войне 1654–1667 гг. Он был в числе дворян, приехавших по приказу Петра I в Троице-Сергиев монастырь в 1689 г. для борьбы против царевны Софьи. Умер Е. Я. Арсеньев в глубокой старости в 1756 г.

Сын Еремея Яковлевича – бригадир Василий Еремеевич – в 1728 г. служил сибирским вице-губернатором, в внук – Василий Васильевич – в 1755 г. капитаном Преображенского полка. От брака с Евфимией Никитишной Ивашкиной Василий Васильевич оставил сына Михаила. Капитан Преображенского полка Михаил Васильевич (1768–1810), женатый на Елизавете Алексеевне Столыпиной, был отцом Марии Михайловны Лермонтовой.

Елизавета Алексеевна Арсеньева, бабушка поэта, оказавшая большое влияние на формирование его таланта и личности, происходила из пензенского дворянского рода Столыпиных, давшего России известного государственного деятеля – Петра Аркадьевича Столыпина (1862–1911).

Афанасий Григорьевич Столыпин в 1627–1631 гг. был муромским городовым дворянином, а его сын Сильвестр в 1672 г. поднялся до «московского списка», т. е. попал в число дворян, числившихся по Москве, что было ступенькой выше, нежели служба «по городу». Внук Сильвестра – Емельян Семенович, отставной капитан и товарищ воеводы в Пензе, – оставил двух сыновей: Дмитрия и Алексея.

Алексей Емельянович (1744 – после 1810) служил в лейб-гвардии Кавалергардском полку и вышел в отставку с чином поручика. В 1787–1790 гг. он был пензенским уездным предводителем дворянства. Известен был А. Е. Столыпин и в Москве. Ему принадлежал знаменитый в то время театр. Почти вся труппа Петровского московского театра (предшественник Большого театра) состояла из крепостных Столыпина. В 1806 г. он продал свою труппу, состоявшую из 74 человек, дирекции императорских театров за 32 тысячи рублей. Первоначально владелец просил 42 тысячи, но император Александр I счел, что это очень дорого, и Столыпин уступил десять тысяч.

Сыновья А. Е. Столыпина достигли значительных успехов. Александр Алексеевич был адъютантом великого Суворова. Аркадий Алексеевич достиг чина тайного советника; он примыкал к либеральной части государственных деятелей эпохи Александра I, был женат до дочери известного адмирала Н. С. Мордвинова, единственного из членов Верховного суда над декабристами, отказавшегося подписать смертный приговор, дружил с М. М. Сперанским. Николай Алексеевич дослужился до чина генерала, был награжден орденом святого Георгия III степени и погиб в Севастополе в 1830 г., когда был убит разбушевавшейся толпою во время бунта. Дмитрий Алексеевич был генерал-майором, его труды по артиллерийскому делу оказали влияние на действие русской артиллерии в Отечественную войну 1812 г. Внуком Д. А. Столыпина был премьер-министр и вдохновитель земельной реформы П. А. Столыпин. Наконец, младший сын А. Е. Столыпина – Афанасий Алексеевич – отличился храбростью в Бородинском сражении и впоследствии служил саратовским уездным предводителем дворянства. Кроме сыновей, А. Е. Столыпин оставил еще пять дочерей, из которых старшая, Елизавета Алексеевна, и была бабушкой поэта.

Столыпины следующего поколения составляли родственное и дружеское окружение М. Ю. Лермонтова. Выделяется среди них Аркадий Аркадьевич («Монго») – друг Лермонтова и севастопольский товарищ Л. Н. Толстого, переводчик, литератор и мемуарист. Его сестра Мария, в первом браке Бек, во втором – княгиня Вяземская, была женой сына поэта П. А. Вяземского, Павла Петровича. Хозяйку знаменитого остафьевского имения Вяземских Л. Н. Толстой называл «прелестной представительницей русских женщин». Ее дочь княжна Екатерина Павловна вышла замуж за историка графа С. Д. Шереметева.

Однако мы отвлеклись от истории Лермонтовых. После гибели поэта Михаила Юрьевича Лермонтова (15 июля 1841) эта линия рода пресеклась. Другая ветвь происходит от Михаила Петровича, младшего сына Петра Евтихьевича. Правнук М. П. Лермонтова – Михаил Николаевич (1792–1866) – адмирал и военный деятель.

Он служил в Гвардейском морском экипаже, во время Русско-шведской войны 1808–1809 гг. отличился в бою со шведами у острова Пальво. М. Н. Лермонтов участвовал в Отечественной войне и заграничных походах русской армии, сражался под Смоленском, Бородином, Баутценом и Кульме. После декабристского восстания он возглавлял следственную комиссию в Гвардейском экипаже и в дальнейшем пользовался расположением Николая I. Он участвовал в Русско-турецкой войне 1828–1829 гг., в 1832 г. был назначен вице-директором Инспекторского департамента Главного морского штаба, в 1848 г. – главным командиром Свеаборгского морского порта и военным губернатором Свеаборга.

Родной брат Михаила Николаевича – Дмитрий Николаевич (1802–1854) – оказался замешан в декабристском мятеже. Он также служил в Гвардейском экипаже, членом тайных обществ не был, но 14 декабря вышел вместе с экипажем на Сенатскую площадь. Затем Д. Н. Лермонтов покинул ряды восставших и явился с повинной к командиру. Во время следствия по делу декабристов Д. Н. Лермонтов содержался под арестом.

После декабристского восстания ситуация, когда один из членов семьи был жандармом и судьей, а другой – подследственным, была весьма распространенной. Алексей Федорович Орлов, активно участвовавший в подавлении восстания, упросил Николая I пощадить своего брата Михаила Федоровича – деятельного члена тайных обществ. На торжествах в честь коронации Николая I великий князь Константин Павлович, проходя мимо А. Ф. Орлова, сказал ему: «Я рад, что мой брат царствует, и сожалею, что твой – не повешен».

Впрочем, Д. Н. Лермонтова сочли случайно примкнувшим к мятежникам и поэтому простили. По высочайшему повелению от 15 июля 1826 г. он был освобожден и вернулся к месту службы. Впоследствии Дмитрий Николаевич участвовал в Русско-турецкой войне 1828– 1829 гг. и вышел в отставку в чине генерал-майора.

Брат М. Н. и Д. Н. Лермонтовых – Владимир Николаевич (1796–1872) – также служил на военной службе и дослужился до генерал-майора. Он был женат на Прасковье Гавриловне Вишневской, сестре декабриста Ф. Г. Вишневского, приговоренного к разжалованию в солдаты. Другая сестра Вишневского – Вера Гавриловна, в замужестве княгиня Долгорукова, – была матерью знаменитой Екатерины Михайловны Долгоруковой-Юрьевской, морганатической супруги Александра II.

Сын Михаила Николаевича Лермонтова – Александр Михайлович (1838– 1906) – участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., отличился при занятии Бургаса. С 1881 г. он командовал лейб-гвардии Кирасирским Ее Величества полком, затем 1-й и 12-й гвардейской кавалерийской дивизией, а с 1896 г. – кавалерийским корпусом.

Стремление к творчеству проявили двоюродные братья и сестры Александра Михайловича. Николай Дмитриевич (1834–1909) – судебный деятель 1860– 1890-х гг., в начале 1860-х гг. выступал издателем журнала «Народное чтение» и серии «Библиотека избранных романов и повестей переводных», содержал в Санкт-Петербурге типографию и создал библиотеку. Его младший брат, Владимир Дмитриевич (1845–1909), служивший в Санкт-Петербургском и Тульском поземельном банке, оставил несколько прозаических произведений. Надежда Ивановна Лермонтова (род. 1849), в замужестве Славутинская, – автор назидательного детского романа «Хромоногий бес». Юлия Всеволодовна Лермонтова (1846–1919) – первая русская женщина, получившая в 1874 г. степень доктора химических наук, была подругой знаменитой С. В. Ковалевской.

Революция 1917 г. разметала род Лермонтовых, как и многие другие дворянские фамилии. В Белом движении участвовали корнет лейб-гвардии Уланского полка Владимир Владимирович (род. 1899), сражавшийся на Северном фронте в 1918–1919 гг., и корнет (с 1920) Конно-гренадерского полка Николай Геннадьевич Лермонтов, умерший в эмиграции во Франции после 1928 г. По другую сторону «железного занавеса» остались другие представители рода. Подполковник Петр Николаевич Лермонтов сражался с фашистами во время Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг.

В настоящее время активно действует ассоциация семей, связанных родством с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. Успехи ее генеалогических разысканий впечатляют. Прослежена генеалогия рода Лермонтов вплоть до XIV в. – до легендарного Томаса Рифмотворца. Русские родственники поэта, Лермонтовы, разыскали современных Лермонтов, дальних потомков шотландцев, в Австралии и Америке.

Русские западники

«Приезжай поскорее, мои дети осиротели без тебя, мне не с кем посоветоваться», – писал самодержавный повелитель огромной России царь Алексей Михайлович боярину Артамону Сергеевичу Матвееву – человеку незнатному, но выдающемуся своими государственными талантами и личными достоинствами.

Артамон Матвеев был сыном дьяка. Дьячество, игравшее огромную роль в управлении государством, в то же время не пользовалось почетом у дворянского сословия. На социальной лестнице той эпохи дьяк стоял ниже самого захудалого дворянина. Не любили дьячество и в народе – взяточничество дьяков, их склонность к волоките, умение обжулить просителя – стали в то время притчей во языцех. Представить, что выходец их этого сословия станет боярином, для людей того времени, придерживавшихся принципов четкого разделения сословных функций («назвался груздем – полезай в кузов»), было невозможно. Однако Матвеев, благодаря своему уму и выдающимся способностям дипломата и администратора, достиг высших должностей в государстве.

Матвеев родился в 1623 г. и, таким образом, был на шесть лет старше царя Алексея Михайловича. Согласно некоторым данным, он воспитывался при царском дворе вместе с царевичем Алексеем, будущим царем. В 1641 г. упоминается как стряпчий, а 1642 г. (в 19 лет) стал стрелецким головой – чин офицерский, но не почетный.

Детская ли дружба или более позднее знакомство сблизили царя и Матвеева – до конца неясно, но Алексей Михайлович, как и его знаменитый сын-преобразователь, обладал умением выбирать людей. Артамон Сергеевич был привлечен царем к дипломатическим переговорам во время Русско-польской войны 1654– 1667 гг., и на этом поприще достиг больших успехов.

В 1653 г. Матвеев входил в посольство, отправленное к Б. Хмельницкому для выработки условий вхождения Украины в состав России. В следующем году Матвеев участвовал в Переяславской раде 1654 г., по окончании которой был отправлен в Москву с отчетом. Во время Русско-польской войны Артамон Сергеевич командовал военными отрядами, участвовал в осаде Смоленска, отправлялся по поручениям царя с наказами к воеводам. В 1669 г. он успешно провел переговоры с казачеством на Глуховской раде и добился избрания удобного для Москвы гетмана Демьяна Многогрешного (дальнейшие события показали, что этот выбор был неудачным).

Украинский вопрос стал камнем преткновения между главой Посольского приказа Афанасием Лаврентьевичем Ордын-Нащокиным и А. С. Матвеевым. Являвшиеся по своим взглядам и культуре своеобразными «западниками», они расходились во взглядах на формирование основной внешнеполитической линии. А. Л. Ордын-Нащокин считал важнее борьбу за выход к Балтийскому морю, ради чего предполагал пожертвовать Украиной. Для Матвеева укрепление российской власти на Украине стало делом его жизни. Царь принял позицию Матвеева. Ордын-Нащокин покинул пост главы Посольского приказа, а руководителем российского внешнеполитического ведомства стал Артамон Сергеевич (1671–1676). Одновременно Матвеев руководил Малороссийским, Аптекарским и другими приказами.

Возглавив дипломатическое ведомство России, Матвеев сосредоточил свое внимание на украинском вопросе. В 1672 г.

на переговорах с Речью Посполитой он добился закрепления за Россией Киева. Этот шаг имел огромное значение как для политической и экономической, так и для идеологической составляющих существования Российского государства. Исконный русский город, колыбель русской цивилизации, как ее понимали жители Московского государства XVII в., отныне переходил под власть московского государя. В 1674 г. Матвеев содействовал избранию на гетманство И. С. Самойловича, кандидатуру которого одобрял и один из главных военных специалистов по украинскому вопросу князь Г. Г. Ромодановский.

Наряду с внешнеполитическими делами Матвеев был привлечен к решению ряда сложных и щекотливых вопросов внутренней политики. В 1667 г. во время конфликта царя с патриархом Никоном Артамон Сергеевич вел переговоры с антиохийским и александрийским патриархами, прибывшими в Москву на собор для осуждения Никона. В 1673 г. Матвеев добился у запорожских казаков выдачи самозванца «царевича Симеона», выдававшего себя за сына царя Алексея Михайловича. В 1675 г. боярам, князю Якову Никитичу Одоевскому и Артамону Сергеевичу Матвееву, было поручено вести «тайный сыск» в Ростове. Об этом читайте в рассказе о Пушкиных и их ветви Мусиных-Пушкиных.

К концу жизни царя Алексея Михайловича Матвеев стал фактически главой правительства. Важнейшие документы подписывались особой формулой: «по указу великого государя и по приказу боярина Артамона Сергеевича Матвеева». В 1676 г. Матвеев возглавил Аптекарский приказ, о важнейшем значении которого уже говорилось (см. очерк о Черкасских). Матвеев много сделал для развития отечественной медицины, участвуя в работе Аптекарского приказа еще до своего назначения его руководителем. Матвеев наладил доставку из-за границы лекарств и книг по медицине.

Высокое положение А. С. Матвеева подкреплялось его личной дружбой с царем. Царский любимец, худородный Матвеев, был человеком скромным, не кичился своим могуществом и не враждовал со знатью, до времени довольствуясь чином думного дворянина, что еще больше располагало к нему царя. В 1671 г. произошло событие, усилившее влияние Матвеева, – царь женился на его воспитаннице Наталье Кирилловне Нарышкиной. Через год у царственной четы появился сын Петр, по случаю рождения которого Матвеев был пожалован в окольничьи (1672), а вскоре – в честь рождения царевны Феодоры Алексеевны – в ближние бояре (1674).

Не менее, чем государственная деятельность, заслуживает внимания и частная жизнь А. С. Матвеева. Он жил в приходе церкви Николая в Столпах (ныне – Армянский, а ранее – Артамонов переулок). Дом Матвеева, всегда открытый для гостей, был украшен западноевропейскими картинами, гравюрами, часами, картами, моделями кораблей, клетками с попугаями и прочими диковинами. Гостей встречали сам хозяин и его жена – первый случай появления женщины в обществе в допетровской Руси.

С домом Матвеева связана следующая легенда. Уступая желанию царя, хотевшего, чтобы у его любимца были каменные хоромы, Матвеев приступил к перестройке дома. Были готовы и материалы, и работники, не хватало только камня на фундамент, и боярин нигде не мог приобрести его. Однажды пришли к Матвееву толпы стрельцов и других москвичей со словами: «Мы слышали, что ты, отец наш, нуждаешься камнем на дом свой, так мы привезли его и тебе им кланяемся». Благодарный Матвеев хотел дать им деньги, но услышал в ответ: «Нет, Артамон Сергеевич, мы взяли эти камни с могил отцов и родственников наших и не продадим их ни за какие деньги, а тебе, благодетелю нашему, ими кланяемся». Изумленный боярин поспешил известить об этом царя. Царь ответил: «Прими, друг мой, сей подарок от народа; видно, что они тебя крепко любят, если обнажили для тебя могилы родительские. Такой подарок и я бы охотно принял от народа». Слепа народная любовь. Спустя несколько лет те же стрельцы предали Матвеева страшным мукам.

А. С. Матвеев был проводником западноевропейской культуры в России. Ему обязан своим возникновением русский театр. В 1673 г. Матвеев организовал первое театральное училище в Немецкой слободе, а в 1674 г. немцы и слуги боярина уже разыгрывали перед царской семьей пьесу «Как Алаферну-царю царица голову отсекла».

А. С. Матвеев долгое время считался автором нескольких исторических книг («Титулярник», «Книга избрания и венчания на царство Михаила Федоровича»). Но на самом деле он был руководителем работ по их составлению в Посольском приказе. Автором этих книг был переводчик Посольского приказа молдавский выходец Николай Гаврилович Спафарий. Николаю Спафарию Матвеев поручил и обучение своего сына Андрея: «по-гречески и по латыни литерам малой части».

Мы имеем немало свидетельств того, что труды Н. Г. Спафария были не напрасны. Андрей Артамонович, родившийся в 1668 г., был одним из самых образованных людей своего времени. Польский посол в России, француз де ла Невилль, называющий Матвеева-младшего «мой друг Артамонович», пишет о нем: «Этот молодой господин очень умен, любит читать, хорошо говорит по латыни, очень любит новости о событиях в Европе и имеет особую склонность к иностранцам». Обширные знания и глубокий ум А. А. Матвеева отмечает и язвительно настроенный ко всему русскому секретарь австрийского посольства И. Г. Корб (1698): «Матвеев знает латинский язык и даже имеет большие, сравнительно с прочими лицами сведения в этом языке; Матвеев слывет человеком весьма умным, почему и пользуется благорасположением государя».

Но своим блестящим образованием Андрей Артамонович был более обязан не урокам Спафария в гостеприимном родительском доме, а наставлениям поляка-учителя, сопровождавшего семью опального А. С. Матвеева в холодной пустоозерской ссылке. В 1676 г. неожиданно скончался царь Алексей Михайлович. Правление при юном царе Федоре Алексеевиче перешло в руки боярской партии Милославских, родственников первой жены царя Алексея Михайловича. Новые правители ненавидели А. С. Матвеева и вскоре добились его ссылки на воеводство в Верхотурье, затем обвинили в чернокнижии и отправили в ссылку в Пус-тоозерск, а оттуда – на Мезень, «где бедственное и зело скудное житие свое претерпел».

А. С. Матвеев тщетно пытался оправдаться и даже посылал слезные челобитные своим злейшим врагам – И. М. Милославскому и Б. М. Хитрово. Время шло, и влияние Милославских на царя Федора слабело. В 1682 г. царь, по просьбе своей второй жены Марфы Матвеевны Апраксиной (крестницы Матвеева), приказал освободить Артамона Сергеевича из-под стражи и перевести его в Лух. Там А. С. Матвеев получил известие о кончине царя Федора и срочный вызов в Москву, который исходил от царицы Натальи Кирилловны.

Разгоралась борьба за престол между Милославскими и Нарышкиными, и не было никого, кто бы мог заменить Матвеева в качестве главы партии царицы Натальи и ее сына Петра. В жаркие майские дни 1682 г. в столицу из ссылки прибыл А. С. Матвеев, которому сразу же вернули все его владения и чины. Царица надеялась, что Матвеев сможет усмирить грозный ропот стрельцов и одолеть Милославских, но было уже поздно.

Во время стрелецкого восстания 15 мая 1682 г. Артамон Сергеевич Матвеев был убит. Заступничество царицы и популярного в народе боярина князя М. А. Черкасского не спасло Артамона Сергеевича. Его сбросили с дворцового крыльца на копья и изрубили бердышами. Десятилетний царевич Петр стоял на крыльце и видел страшную смерть Матвеева и последовавшие за ней расправы с другими боярами. На всю жизнь запомнились ему эти минуты. Спустя много лет царь показывал Андрею Артамоновичу ту ступеньку дворцового крыльца, на которой окончил жизнь его отец. С тех пор у Петра стали проявляться приступы странной болезни – неожиданно царем овладевали корчи, его лицо дергалось, вид был ужасен. Согласно легенде, разрубленные части тела Матвеева на глазах убийц собрал и похоронил верный слуга боярина – крещеный араб Иван.

Стрельцы бегали по всему дворцу и убивали Нарышкиных и ненавистных им бояр, приказных, стрелецких командиров. Андрей Артамонович, находившийся в это время во дворце, писал в своих записках, что несколько Нарышкиных и сам младший Матвеев скрывались в чулане комнат царевны Натальи Алексеевны. Не раз проходили мимо спрятавшихся стрельцы и «в мягкие те подушки (брошенные в чулане. – С. Ш.) совав копьями безыменно скверными словами бранились и кричали, что „наши там везде были и изменников тут нет“».

Андрея Матвеева спасла находчивость дворцового карлика Никиты Комаря, который обрядил юного вельможу в платье конюха и вывел его из Кремля. Под чужим именем А. А. Матвеев скрывался «в простом платье… у разных низких самых людей». В то же время товарищи Матвеева по временному убежищу во дворце пострадали от стрелецкого гнева: Иван Кириллович Нарышкин был подвергнут пыткам и убит, другие Нарышкины отправлены в ссылку. К ссылке был приговорен и Андрей Матвеев, но оказался в числе тех, которые «не посланы для того, что их не сыскано».

После того как волнение улеглось, Матвеев появляется при дворе. Попечение над сиротой взяла царица Наталья Кирилловна. В это время Матвеев довольно часто общался к Петром, и даже должен был учить его, что, скорее всего, не состоялось или продолжалось очень недолго. В число близких друзей юного царя Матвеев не вошел. Он не участвовал ни в потешных играх, ни в других забавах молодого Петра.

Вскоре Андрей Артамонович женился. Его избранницей стала Анна Степановна Аничкова (1665–1698), дочь стольника Степана Александровича, представительница дворянского рода средней руки. Де ла Невилль пишет о ней: «Это единственная женщина в этой стране, которая не пользуется белилами и никогда не нарумянена, поэтому она достаточно хороша собой». Отзыв весьма ценный, если учитывать, какое важное значение, судя по свидетельствам иностранцев, занимали в жизни русской женщины того времени румяна и белила, нанесенные густым слоем на лицо. После смерти первой жены Матвеев женился на Анастасии Ермиловне (ум. 1720), бывшей в первом браке за Михаилом Аргамаковым.

В 1691 г. Матвеев получает свое первое назначение – воеводой на Двину, бывшую сосредоточием всей морской торговли с Западной Европой. Возможно, Петр I остался не очень доволен деятельностью Матвеева на этом посту, так как во время своей поездки в Архангельск в 1693 г. отстранил Андрея Артамоновича от воеводства, а на его место назначил Ф. М. Апраксина. Матвеев возвратился в Москву и предался ученым занятиям – перевел с латыни сочинение кардинала Цезаря Барония (1533–1607) «Церковные хроники» и другие сочинения.

В 1697 г. тихая жизнь Матвеева, протекавшая в стороне от бурной преобразовательской деятельности Петра I, была нарушена. Москва стала свидетельницей жестокого зрелища: по обвинению в покушении на Петра I казнили окольничего Соковнина, стольника Пушкина, полковника Цыклера и других заговорщиков. Вместе с живыми подвергся наказанию и мертвый. Гроб с телом боярина И. М. Милославского извлекли из семейного склепа в церкви Николая в Столпах (там же располагалась усыпальница Матвеевых) и привезли на шести свиньях в Преображенское. Прах боярина поставили под плахой так, что кровь казненных текла в гроб, а затем рассекли на части. А. А. Матвеев описывает это событие без страха перед произошедшим кощунством, а с чувством мести за отца, погибшего по интригам Милославского.

В 1699 г. Петр I назначил А. А. Матвеева постоянным представителем в столице Соединенных Штатов Нидерландов Гааге. Гаага была не только столицей одной из самых крупнейших западноевропейских держав, но и признанным дипломатическим центром всей Европы. Роль Матвеева на первом этапе Северной войны была необыкновенно велика, несмотря на то, что ему не удалось выполнить свою первоочередную задачу – изолировать Швецию и предотвратить ее дипломатическое сближение с Нидерландами и Англией.

От Матвеева царь напрямую получал информацию о внешнеполитических событиях в Европе, от чего зависело решение о вступлении в войну со Швецией. О ходе переговоров между турками и русским послом Е. И. Украинцевым в Константинополе Петр I быстрее узнавал от Матвеева, чем от самого Украинцева. В начале Северной войны практически все европейские страны были на стороне Швеции и не скрывали своего презрительного отношения к варварам московитам. После разгрома русской армии под Нарвой в 1700 г. Матвеев писал: «Жить мне здесь теперь очень трудно… Обращаюсь между ними (голландцами. – С. Ш.), как отчужденный, и от нарекания их всегдашнего нестерпимо снедаюсь горестию». Нелегко приходилось Матвееву и по другой причине. Например, в 1704 г. его жалованье достигало 15 000 гульденов в год; в то время как расходы (на наем квартиры, стол, содержание прислуги и др.) составляли до 27 193 гульденов. Разницу Матвееву приходилось восполнять из своего кармана.

Но А. А. Матвеев не падал духом. Его главной целью стало укрепление международного престижа России. После нарвского поражения он объявил о бесчестном поступке шведов, захвативших русский генералитет вопреки условиям капитуляции. Впоследствии Матвеев никогда не упускал возможности оповестить европейскую дипломатию об успехах русских войск и одновременно многое делал для их достижения: через него осуществлялась закупка оружия, наем иностранных инженеров и других специалистов. Далеко не все удавалось. Многочисленные попытки привлечь европейские страны в качестве посредника к заключению мира между Россией и Швецией успеха не имели. Более того, в 1707–1708 гг., когда Матвеев находился на переговорах в Лондоне, уже по завершении своей неудачной миссии, за несколько дней до отъезда, он подвергся нападению, был избит и заключен в тюрьму под предлогом неуплаты долга в 50 фунтов. Правда, в ту же ночь русского посла освободили, но этим позорным фактом Англия грубо нарушила все нормы международного права и нанесла личное оскорбление Петру I. В 1705–1706 гг. и 1707–1708 гг. Матвеев вел переговоры во Франции, а в 1712– 1715 гг. был русским посланником в Вене. Перед отъездом он получил от австрийского императора Карла V титул графа Священной Римской империи, впоследствии утвержденный Петром I.

В декабре 1717 г. Матвеев был пожалован в сенаторы и назначен президентом Юстиц-коллегии, затем – президентом Московской Сенатской конторы. В 1726 г. он проводил ревизию обширной Московской губернии. Первый биограф Андрея Артамоновича И. П. Сахаров пишет, что Матвеев строго преследовал злоупотребления и в Переславле-Залесском даже приказал повесить секретаря воеводской канцелярии, что вызвало недовольство двора. Открывшуюся ему картину злоупотреблений Матвеев описывает секретарю Петра I А. В. Макарову: «Непостижные воровства и похищения не токмо казенных, но и подушных сборов деньгами от камерира, комиссаров и подьячих здешних я нашел, при которых по указам порядочных приходных и расходных книг у них отнюдь не было, кроме валяющихся гнилых и непорядочных записок их по лоскутам; по розыску ими более 4000 налицо тех краденных денег от меня уже сыскано…»

В июне 1727 г. Матвеев вышел в отставку. Умер Андрей Артамонович 16 сентября 1728 г. и был погребен в церкви святителя Николая в Столпах – в одной усыпальнице с отцом и его злейшими врагами Милославскими.

Как уже говорилось, граф А. А. Матвеев принадлежал к тем деятелям Петровской эпохи, которые стояли несколько особняком от ближайшего круга сподвижников царя, хотя и служили ему верой и правдой. Возможно, как и другого видного дипломата того времени князя Б. И. Куракина, Матвеева отдалял от компании Петра I присущий ему аристократизм.

В быту Андрей Артамонович Матвеев был настоящим русским барином. В 1710 г. Петр I обратился к князю-кесарю Ромодановскому с просьбой прислать в Петербург для участия в церемонии свадьбы царевны Анны Иоанновны с курляндским герцогом «карл», т. е. карликов. При этом царь приложил список тех вельмож, в домах которых были карлики, содержавшиеся для забавы господ. Наряду с вдовствующими царицами Прасковьей Федоровной и Марфой Матвеевной, боярами князем М. А. Черкасским, А. С. Шеиным, Т. Н. Стрешневым и другими два карлика были и у окольничего А. А. Матвеева.

Вместе с тем А. А. Матвеев был человеком Нового времени. Он обладал одним из крупнейших книжных собраний петровской России. Известны 77 книг, принадлежавших А. С. Матвееву, половина из которых была на латыни. Его сын дополнил и расширил отцовское собрание. Установлены и описаны 136 рукописей и 766 книг из библиотеки Матвеева. Из них 724 книги на иностранных языках: 444 – на латыни, 155 – на французском, 43 – на польском; кроме того, в библиотеке были английские, голландские, греческие, древнееврейские, итальянские и немецкие книги и рукописи. Первое место среди книг Матвеева занимали труды по богословию и философии, в том числе значительное количество античных авторов. Сочинения на русском языке представлены летописцами, житиями, трудами Максима Грека, Симеона Полоцкого, братьев Софрония и Иоанникия Лихудов, Кариона Истомина, Дмитрия Ростовского, П. П. Шафирова («История Северной войны») и другими. В числе книг матвеевской библиотеки были два сочинения его современников, в которых он сам предстает одним из героев повествования – описание посольских миссий де Невилля и И. Г. Корба.

Сам Андрей Артамонович является автором нескольких историко-мемуарных сочинений. «Дневник неофициальной миссии ко французскому двору» составлен Матвеевым после его поездки в Париж в 1705–1706 гг. Это первая русская книга, посвященная Франции. Матвеев описывает государственное устройство, экономическое положение, вооруженные силы, внутриполитическую обстановку, королевский двор, культурную жизнь, архитектуру, памятники искусства, достопримечательности Франции. Его книга представляет собой подробный справочник, не упускающий и такие, например, сюжеты, как «О метресах или любовницах королевских». Этот труд оказал большое влияния на формирование дипломатической науки петровской эпохи, политической философии и реальных представлений о европейских странах в русском обществе.

Не меньшее значение имеет и другой труд А. А. Матвеева, условно называемый записками о стрелецком бунте. Писать записки о стрелецком бунте Андрей Артамонович начал сравнительно поздно после описываемых событий (по крайней мере, после 1716 г.). Кроме стрелецкого восстания в Москве в 1682 г. он описывает заговор А. П. Соковнина и И. Е. Цыклера в 1697 г. и стрелецкое восстание 1698 г. Матвеев явно не стремился быть беспристрастным. Его пером двигала ненависть к царевне Софье, боярину И. М. Милославскому, московским стрельцам. Через европейскую политическую философию, которой наполнены записки Матвеева, прорываются живые и страстные чувства автора.

А. А. Матвеев был истинным сыном своего века – европейски образованный и просвещенный, приятный в общении, обладавший прекрасными манерами и привлекательной внешностью, он таил в себе не только недюжинную силу, способствовавшую преодолению тягот и препятствий, но и обладал решительностью и жестокостью, искренне и яростно ненавидел своих врагов. Столь искренними были его чувства любви к тому, что было ему дорого – отец и его память, царская семья, Россия.

Следует отметить одно любопытное обстоятельство частной жизни А. А. Матвеева. Историк, великий князь Николай Михайлович (которому, вследствие его происхождения, были известны многие тайны императорской фамилии) пишет о том, что дочь Матвеева Мария Андреевна была любовницей Петра I. «Она занимала первое место среди любовниц великого императора, он любил Марию Андреевну до конца жизни и даже ревновал ее, что случалось с ним нечасто. Желая, чтобы кто-нибудь держал юную графиню „в ежовых рукавицах“, государь выдал 19-летнюю Матвееву за своего любимого денщика Александра Ивановича Румянцева…» Далее великий князь сообщает, что сын Марии Андреевны – великий русский полководец Петр Александрович Румянцев-Задунайский (1725–1796) – был сыном Петра I. Трудно судить о достоверности этого сообщения, однако известные анекдоты о Петре I косвенно подтверждают это.

Сын графа А. А. Матвеева – Федор Андреевич (1706–1734) – подполковник 2-го Драгунского Санкт-Петербургского полка принял активное участие в событиях, развернувшихся вокруг «конституционной затейки» верховников в 1730 г. Он был одним из лидеров «шляхетской партии», группировавшейся вокруг князя А. М. Черкасского (см. очерк о Черкасских). Но, в отличие от В. Н. Татищева, Матвеев в большей степени склонялся к идее восстановления самодержавия Анны Иоанновны. К этому его толкали и личные обстоятельства – мать Матвеева была доверенным лицом Анны, занимая должность гофмейстрины при курляндском дворе. Усилия Матвеева не пропали даром: линия, которой он придерживался, победила. Но сам молодой гвардеец не успел воспользоваться плодами этой победы – не дожив до тридцати лет, он скончался. Согласно генеалогическим справочникам, со смертью графа Федора Андреевича род Матвеевых пресекся.

Однако есть позднее мемуарное свидетельство о том, что потомки А. С. Матвеева дожили до XX столетия. Князь С. М. Голицын в «Записках уцелевшего» описывает первый день после своего возвращения из кратковременного тюремного заключения в 1929 г.:

«Раздался звонок. Вошел Николай Михайлович Матвеев, родственник Давыдовых, иначе дядя Кока – потомок известного деятели XVII в. Артамона Матвеева, чем он очень гордился. Это был одинокий старый вдовец, бывший судейский чиновник, а теперь неизвестно на какие средства существовавший. У него было семь знакомых семейств, каждое из которых он посещал раз в неделю. Когда он являлся к нам, его кормили, усаживали рядом с дедушкой, и они тихо беседовали, вспоминая былые времена.

А я в день моего чудесного возвращения на первых порах был в центре всеобщего внимания, продолжал рассказывать, сам расспрашивал…

Мои рассказы прервал Николай Михайлович:

– А когда в восемнадцатом году меня арестовала Моршанская Чека, то… – начал он унылым голосом.

Я замолчал. Из вежливости все стали слушать нудное повествование дяди Коки. Когда же он кончил, я вновь стал рассказывать. И он опять меня прервал:

– А когда в двадцать втором году меня арестовало Тамбовское Гепеу, то…

Мать не выдержала и бесцеремонно отрезала:

– Я не вас, я сына хочу слушать!..»

Пока нет данных, позволяющих доказать или опровергнуть происхождение Н. М. Матвеева от Артамона Сергеевича и Андрея Артамоновича Матвеевых.

Правнук А. А. Матвеева по женской линии, старший сын П. А. Румянцева, граф Николай Петрович, министр иностранных дел и канцлер, известен своей меценатской деятельностью. Им создан Румянцевский музей, библиотека которого явилась основой современной Российской государственной библиотеки. Среди других потомков А. А. Матвеева – знаменитая красавица Прасковья Юрьевна Кологривова (Татьяна Юрьевна из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума») и ее дочь княжна Вера Федоровна Гагарина, ставшая женой поэта князя Петра Андреевича Вяземского. Сын П. А. и В. Ф. Вяземских, князь Павел Петрович – известный историк и библиофил, а его внук по линии матери – граф Павел Сергеевич Шереметев – историк и первый директор Остафьевского музея, затворник Напрудной башни Новодевичьего монастыря. По нескольким линиям род А. С. и А. А. Матвеевых продолжается и до наших дней.

«Счастья баловень безродный» и его потомки

Феерическая судьба Александра Даниловича Меншикова (1673–1729) явилась буквальным воплощением пословицы «из грязи в князи». Между тем сам Меншиков знаменит не только своим взлетом из низов к подножию трона. В судьбе Александра Даниловича явственно проступают четыре различных Меншикова, знаменующих различные вехи его судьбы. Алексашка Меншиков – лучший друг царя Петра и блестящий полководец; светлейший князь и герцог Ижорский – вельможа и казнокрад, жизнь которого в последние годы правления великого преобразователя висела на волоске; генералиссимус и правитель государства, нареченный тесть императора Петра II; и, наконец, – «государственный преступник, заслуживающий самого сурового наказания», березовский ссыльный. Несомненно, более всего привлекателен Алексашка Меншиков, или, как его ласково называл Петр, Данилыч, – живой, веселый и азартный человек, душу которого еще не тронула язва корысти и честолюбия.

Пушкин со свойственной ему меткостью назвал Меншикова «счастья баловень безродный». Родословная светлейшего князя, повидимому, восходит к русскому крестьянству. Сам Меншиков пытался облагородить свое происхождение, возводя своего отца к «фамилии благородной литовской». Но фальсифицированная генеалогия Меншикова выглядит беспомощно. Неубедительны и попытки некоторых исследователей искать польские корни Меншикова. Сама фамилия Меншиковых имеет обыденное русское происхождение. Меншиком (Меньшиком) называли младшего сына в семье.

Отец Меншикова Данила был придворным конюхом. В одном документе 1689–1690 гг. говорится, что он служил в потешных полках, ставших впоследствии основой петровской гвардии. Широко известно, что юный Алексашка Меншиков бегал с лотком и торговал пирогами. А. С. Пушкин сомневался в достоверности этого сообщения, считая его выдумкой бояр, хотя и обыграл его в стихотворении «Моя родословная». Видный отечественный историк Н. И. Павленко, напротив, находит немало подтверждений этой версии. Так, токарь Петра I Андрей Нартов описывает в своих мемуарах весьма любопытную сценку, разыгравшуюся уже в конце жизни Петра I. Как-то раз Меншиков чем-то разгневал царя. «Знаешь ли ты, – в гневе закричал Петр, – что я разом поворочу тебя в прежнее состояние, чем ты был? Тотчас же возьми кузов свой с пирогами и скитайся по лагерю и улицам, и кричи: пироги подовые, как делал прежде. Вон!» Находчивый Меншиков, выбежал на улицу, схватил у первого попавшегося ему пирожника лоток с пирогами, вернулся во дворец и предстал перед Петром, выкрикивая: «Пироги подовые! Пироги подовые!» Царь расхохотался и простил Данилыча.

Впрочем, торговал ли Меншиков пирогами или нет, значения не имеет. Достоверно известно, что при встрече Алексашка приглянулся юному Петру своим умом, сметливостью и ловкостью. Меншиков был принят в потешный полк, а оттуда, вновь отличившись, был взят Петром в денщики.

Так, начиная с 1690-х гг., на целых пятнадцать лет Меншиков стал одним из ближайших к царю людей. Многое было на этом пути: в 1698 г. царь и Данилыч собственноручно рубили головы мятежным стрельцам, почти всю Северную войну Меншиков был главнейшим военачальником, не раз проявляя качества выдающегося полководца и энергичного стратега. Одно из самых знаменитых деяний Меншикова – пленение у Переволочины девятитысячным корпусом шестнадцатитысячной армии шведов, отступавших из-под Полтавы.

Не расставались царь и фаворит и за пиршественным столом. В эпоху Петра I любили крепко выпить и хорошо повеселиться. Не раз из-за широкого застолья светлейший князь падал замертво, а лицо его приобретало смертельную бледность – здоровье не выдерживало соревнования с могучим не только в делах, но и в выпивке императором. Доставалось Меншикову от царя и напрямую. Так, еще в 1698 г. Петр, заметив, что его любимец танцует с дамой, не сняв шпаги, залепил Меншикову такую пощечину, что у того пошла кровь из носа. Да и позднее царь не раз прибегал к физической расправе, только поводы были гораздо серьезнее. Тот же Нартов вспоминал, что Петр, в память о старой дружбе и в воздаяние бывших заслуг Данилыча, долго не хотел предать его суду за казнокрадство и по-отечески наказывал сам – дубинкой. Меншиков каялся, обещал, что более не будет, но опять пускался во все тяжкие. К концу правления Петра он уже неоднократно был под следствием, и, быть может (проживи император чуть подольше) Меншикова ждала бы участь сибирского губернатора князя Гагарина, повешенного за воровство.

Вряд ли стоит строго судить Меншикова за честолюбие и корыстолюбие, в конце концов сгубившие его. О нравах той эпохи свидетельствует эпизод, связанный с другим любимцем Петра I – Павлом Ивановичем Ягужинским. Однажды Петр в гневе приказал составить закон, по которому тот, кто украл из казны денег, хотя бы на стоимость куска веревки, должен был быть немедленно повешен. На это Ягужинский, знаменитый своей честностью, заметил, что так царь рискует остаться совсем без подданных.

Смерть Петра и воцарение Екатерины I (1725) не только спасли Меншикова от виселицы, но и вознесли его на самую вершину власти. Именно Меншикову была обязана Екатерина престолом – он привел в Сенат гвардейские полки и решил разыгравшийся спор о престолонаследии в пользу вдовы Петра. Екатерина никогда об этом не забывала. Не входя в детали государственного управления, слишком запутанного для ее простоватого ума, императрица передала все дела Меншикову. Он ведал внешней и внутренней политикой, боролся с противниками, укреплял свое положение и… беззастенчиво обогащался. Меншиков был крупнейшим землевладельцем своего времени: его имения, как у сказочного «маркиза де Карабаса», простирались на сотни верст. На Украине во владении Меншикова находился целый город Почеп, ранее принадлежавший гетману Мазепе, а под Воронежом – крепость Ораниенбург, выстроенная по чертежам самого Петра I.

Екатерина не обладала крепким здоровьем, и Меншиков понимал, что ее правление не будет долгим. Из возможных наследников Петра I он сделал ставку на внука императора – Петра II Алексеевича. Этот выбор был весьма рисковым. Ведь Меншиков был одним из активных участников суда над отцом Петра II – царевичем Алексеем, его подпись стояла под смертным приговором царевичу. Поэтому светлейший стремился подстраховаться. Он добился у Екатерины I согласия на брак своей дочери, красавицы Марии Александровны, с Петром II. Когда императрица умерла и трон перешел к юному Петру II (1727), Меншиков окружил его плотной опекой, стремясь оградить от постороннего влияния.

В это время Александр Данилович находился в зените своей славы – все нити государственного управления находились в руках светлейшего князя. Могущество Меншикова скрепили чин генералиссимуса и обручение княжны Марии с императором (25 мая 1727). Но в этот момент фортуна, досель щедро ласкавшая светлейшего князя, отвернулась от него. Летом 1727 г. он тяжело заболел и на месяц потерял влияние над молодым императором. Этим воспользовались враги Меншикова – князья Долгоруковы и опытный интриган вице-канцлер А. И. Остерман. Скучным поучениям Меншикова, наставлявшего Петра II на путь учебы и прилежных занятий государственными делами, Долгоруковы противопоставили безудержное веселье, охоту, карты, вино и женщин. Надо ли сомневаться, что юный царь скоро охладел как к нареченной невесте, так и к нареченному тестю.

Меншиков быстро понял в чем дело, но бороться уже не мог или не хотел. Светлейший был арестован, обвинен в государственной измене и хищениях, лишен имущества, чинов, должностей и наград и вместе с семьей сослан в сибирский город Березов. По дороге в ссылку скончалась супруга и верная помощница светлейшего – Дарья Михайловна (урожденная Арсеньева). За ней последовала в вечность уже в Березове и нареченная невеста императора – княжна Мария.

В ссылке в старом и больном Меншикове проявилось истинное величие. Он со смирением нес свой тяжкий крест, горевал о потере супруги и дочери, утешение находил в вере: срубил деревянную церковь, сам читал за дьячка и пел на клиросе. Александр Данилович скончался 22 октября 1729 г. и был погребен возле могилы дочери при построенной им церкви в Березове. В 1825 г. по инициативе тобольского губернатора, историка Д. Н. Бантыш-Каменского, могила Меншикова была вскрыта. Губернатор намеревался поставить над могилой князя надгробный памятник и хотел точно определить местоположение его захоронения. Когда могилу раскопали и сняли обледенелую крышку с гроба, то обнаружили тело Меншикова, пролежавшее нетленным в вечной мерзлоте. Светлейший князь был одет в халат и стеганую шапочку, на ногах туфли с остроконечными каблуками.

Дети Меншикова – Александр (1714– 1764) и Александра (1712–1736) – были освобождены и возвратились ко двору в 1731 г. Светлейший князь Александр Александрович до падения своего отца был пожалован обер-камергером (в 13 лет) и за нежный цвет лица, единственный из мужчин, получил женский орден святой Екатерины. По возвращении из Сибири он сражался в Русско-турецкой войне 1735–1739 гг. и за отличную храбрость был пожалован в капитан-поручики. Скончался он в чине генерал-аншефа. Его сестра Александра на другой день после возвращения из ссылки была выдана замуж за Густава Бирона, родного брата всесильного фаворита Анны Иоанновны.

Внук Александра Александровича – светлейший князь Александр Сергеевич (1787–1869) – был заметной фигурой в первой половине XIX в. Он начал службу на дипломатическом поприще, потом был в свите Александра I. Участвовал в Русско-турецкой войне 1806–1812 гг., Отечественной войне 1812 г. и заграничных походах русской армии. В 1821 г. он составил проект освобождения крестьян от крепостного права, чем заслужил славу вольнодумца, которую поддерживал своим независимым характером и острым языком. При Николае I Меншиков был назначен посланником в Персию, где был заточен и провел в тюрьме до 1827 года.

По возвращении он участвовал в Русско-турецкой войне 1828–1829 гг., командовал десантом при взятии крепости Анапа, руководил осадой Варны, где получил тяжелое ранение. В 1839 г. он с радостью принял предложение преобразовать Морское министерство и возглавил Главный Морской штаб. В 1841 г. Александр Сергеевич вошел в состав секретного комитета по вопросу об освобождении крестьян от крепостной зависимости и составил ряд законопроектов.

Во время Крымской войны Меншиков был назначен главнокомандующим сухопутными и морскими силами в Крыму. Ему довелось принять на себя первый удар неприятеля и организовывать оборону Севастополя. Военное счастье в этой кампании отвернулось от князя – он проиграл сражения при Альме и Инкермане. Смещенный с поста командующего в феврале 1855 г., Меншиков удалился от дел и никакой роли при Александре II не играл.

Александр Сергеевич Меншиков знаменит как один из блестящих остряков своей эпохи. Говаривали, что и бритва князю не нужна – он может побриться своим острым языком. Вот один из анекдотов о нем. В венгерскую кампанию 1848–1849 гг. гвардия ходила в поход, но остановилась в Царстве Польском, не слыхав и свиста пуль. Несмотря на это, гвардейцы рассчитывали, что и им раздадут медали. «Да, – сказал Меншиков, – и гвардейцы получат медали – с надписью „Туда и обратно“».

Единственный сын А. С. Меншикова – светлейший князь Владимир Александрович (1815–1893), также служивший на военной службе и дослужившийся до чина генерала от кавалерии, – потомства не оставил. С ним пресеклась мужская линия рода.

Правнуку А. С. Меншикова по женской линии, корнету Ивану Николаевичу Корейше (1865–1919 ?), высочайше было дозволено принять титул и фамилию предков и именоваться светлейший князь Меншиков-Корейша. Он быстро промотал богатое имение прадеда (в 1862 г. оно насчитывало 6498 душ крестьян и 22 тыс. десятин земли) и наделал долгов на 100 тысяч рублей. В 1911 г. над имением Меншикова-Корейши была учреждена опека, но революционная буря смела как опеку, так и имение и самого владельца. Светлейший князь Иван Николаевич Меншиков-Корейша скончался во время Гражданской войны. Детей он не оставил, но по другим линиям потомство Александра Даниловича Меншикова продолжается до наших дней.

Касимовское ханство и его правители

В лето 6953 от сотворения мира (1445) на Руси выпала череда тяжких бедствий. Двадцатый год продолжалась, то затихая, то, вновь разгораясь, кровопролитная усобица между князьями московского дома. Второй сын Дмитрия Донского, князь Юрий Звенигородский, после смерти старшего брата Василия I отказался признать права племянника Василия Васильевича на великокняжеский престол. Дяде дважды удавалось изгнать племянника из стольного града – в 1433 и 1434 гг., но, достигнув трона во второй раз, князь Юрий Дмитриевич скончался. Борьбу за великое княжение продолжили его сыновья – Василий Косой и Дмитрий Шемяка. В 1436 г. Василий Косой попал в плен к своему двоюродному брату великому князю Василию II Васильевичу, и тот повелел ослепить неудачливого соперника. Князь Дмитрий Шемяка на время притих, заключил с Василием II договор о мире, но затаил злобу.

В то время, когда русские князья в походах и битвах решали вопрос о старшинстве, усобица бушевала и в Орде. Внук знаменитого Тохтамыша хан Улу-Мухаммед был изгнан своими соперниками из столицы Золотой Орды Сарая. На недолгое время ему удалось обосноваться в Крыму, но и оттуда Улу-Мухаммед бежал, потерпев поражение от хана Сеид-Ахмеда. В 1437 г. беглец подступил к южным границам Руси и под городом Белевом расположился на зимовку. Василий II послал против него значительное войско, которое было разбито немногочисленным отрядом татар. Разбив русское войско, хан ушел из-под Белева, двинулся к Волге и обосновался на территории пришедшей в упадок Волжской Булгарии. После монгольского завоевания Булгария вошла в состав Золотой Орды. В XIV в. на ее землях происходили столкновения враждующих золотоордынских ханов, города приходили в упадок, селения разорялись. Большой урон Булгарии нанесли и сокрушительные походы русских войск (1374, 1376, 1432 и др.). Улу-Мухаммед занял северную часть страны, менее всего пострадавшую от разорения, и выбрал столицей своего улуса город Казан (Казань), носившей и второе название – Булгар ал-Джадид, т.е. Новый Булгар, подчеркивающее его преемственность в политическом и торговом отношении по отношению к Булгару, столице Волжской Булгарии. Утвердившись на Волге, Улу-Мухаммед начал воевать Русскую землю, стремясь заставить великого князя платить дань ему, а не сарайскому хану Кичик-Мухаммеду. В 1439 г. хан занял Нижний Новгород и осадил Москву, а на обратном пути сжег Коломну. В 1444 г. Улу-Мухаммед вновь взял Нижний, зимовал в нем и послал войско против Мурома, которое было отбито русским войском. Татары оставили Нижний, но в следующем году сыновья Улу-Мухаммеда Махмуд (Мамутяк) и Якуб вновь взяли Нижний и двинулись к Суздалю.

Великий князь Василий Васильевич встал во главе войск и двинулся против татар. 7 июля 1445 г. в битве под Спасо-Евфимьевым монастырем русские потерпели сокрушительное поражение, а сам Василий II был ранен и попал в плен. В Москве воцарилось состояние близкое к панике – впервые со времен Батыева нашествия великий князь попал в плен к неверным. Дмитрий Шемяка попытался воспользоваться сложившейся ситуацией, но не успел: Василий II обещал татарам выплатить за себя огромный выкуп и был отпущен из плена. Великий князь вернулся в Москву в сопровождении 500 казанских князей. Татары получили «в кормление», т.е. в управление с правом сбора налогов русские города и волости. Чтобы расплатиться с ханом, Василий II обложил население новыми налогами. Среди князей, бояр и простого народа зрело недовольство великим князем, установившим засилье татар. Дмитрий Шемяка не стал терять время зря. Заключив союз с князьями Иваном Можайским и Борисом Тверским, Шемяка захватил Василия II в Троице-Сергиевом монастыре. В ночь с 13 на 14 февраля 1446 г. бывший великий князь был ослеплен и вскоре сослан на Углич. На московском престоле, казалось бы, прочно утвердился Дмитрий Шемяка.

В Казани были недовольны таким оборотом событий. 17 апреля 1446 г. татары напали на Углич и двинулись далее на север Руси. На помощь Василию II отправились младшие сыновья Улу-Мухаммеда Касим (Касым) и Якуб. В Ельне, на литовском рубеже, они повстречались с отрядом князя Василия Ярославича Боровского, который шел из Литвы также на выручку Василия II. Боровский князь, также как и несколько видных бояр Василия II, не захотел служить Дмитрию Шемяке и бежал за рубеж. В Литве сторонники великого князя объединились и пошли походом к Угличу. Встреча двух отрядов началась перестрелкой, но затем все выяснилось. Татары изъявили желание воевать за Василия II «за прежнее его добро и за его хлеб, много бо добра до нас было». Тем временем Дмитрий Шемяка был вынужден выпустить Василия II из заточения, и вскоре вокруг слепого князя объединились его сторонники. Войско двинулось к Москве, Шемяка бежал, а Василий II занял трон.

Нет сомнений, что татары, вспоминая «добро», которое получали от великого князя, имели в виду русские города и волости, данные им «в кормление». Подобная практика не была новшеством для великих князей московских. Знатные выходцы из соседних государств и княжеств получали от великого князя города и волости в удел и кормление. Великий князь московский Семен Гордый дал своему тестю смоленскому князю Федору Святославичу в удел Волок Ламский. В 1406 г. литовский князь Александр Нелюб выехал на Русь и получил от Василия I Переславль. В 1408 г. другой литовский князь Свидригайло Ольгердович получил Владимир, Переславль, Юрьев и другие города. Однако еще С. М. Соловьев отмечал, что массовые пожалования татар владениями и административными должностями были случаем небывалым, что и вызвало всеобщее возмущение. Восстановление на престоле Василия II привело к возвращению татар на Русь (в послании русских иерархов Дмитрию Шемяке от 29.12.1447 г. говорится, что как только Шемяка «управится… во всем чисто по крестному целованию» с Василием II, тот «татар из земли вон отошлет»), но, вероятно, объем пожалований был уже не таким. Касим и Якуб остались на Руси. В 1446 г. Касим и его татары стояли на русско-литовском порубежье, а к 1449 г. он получил в удел город Звенигород, ранее принадлежавший Юрию Звенигородскому и его сыновьям. В 1449 г. Касим выступил из Звенигорода на реку Пахру против татар хана Сеид-Ахмеда и разбил их. Еще раньше он участвовал в походе против Шемяки к Костроме. Участвовали Якуб и Касим в походе на Шемяку в 1450 г., а Якуб в 1452 г. ходил с великим княжичем Иваном против союзников Шемяки какшаров – жителей устюжской волости по р. Кокшеньге. В промежутке между 1452 и 1456 гг. Касим получил в удел вместо Звенигорода город Городец Мещерский, расположенный на левом берегу реки Оки, в 156 километрах к северо-востоку от Рязани. Так было положено начало Касимовскому ханству.

Город Городец Мещерский был основан князем Юрием Долгоруким в 1152 г. Мещерский край, лесистый и болотистый в XII в., был заселен угро-финским племенем мещера. К XV в. местное население было сильно славянизировано, но еще сохраняло свою языковую и культурную самобытность. Как уже говорилось выше, Касим получил Городец в 1452–56 гг. Эту дату установил автор капитального труда «Исследование о касимовских царях и царевичах» востоковед Владимир Владимирович Вельяминов-Зернов (1830–1904). Историк Казанского ханства М. Г. Худяков (1894–1936) считал, что утверждение Касима в Городце и возникновение Касимовского ханства были условиями договора Василия II с Улу-Мухаммедом в 1445 г. В Касимовском ханстве М. Г. Худяков видел «первую попытку ханов татарских вступить в непосредственное управление на русской земле в качестве удельных князей». С этим утверждением согласиться трудно. Во-первых, существуют показания источников, которые упустил М. Г. Худяков, свидетельствующие, что Касим до 1452 г. в Городце не правил. Во-вторых, деятельность Якуба, Касима и его сына Даньяра, т. е. первых владельцев Касимова, свидетельствует о том, что они несли военную службу у великого князя московского, а не просто управляли частью Русской земли.

Наиболее важным периодом в истории Касимовского ханства является промежуток с 1467 по 1552 г., когда московские князья активно опирались на Касимов в борьбе с Казанским ханством и в попытках установить свой протекторат над Казанью. Предвидел ли Василий II, что Городец станет опорой в противостоянии с Казанью? Несомненно, великий князь учитывал окраинное положение Городца и утвердил в нем Касима из военно-стратегических соображений. Преследовал ли Василий II политические цели – неясно. Мы не знаем условий, на которых Василий II «посадил» Касима в Городце; ясно только, что Касимовское ханство изначально существовало под вассалитетом Москвы, хотя взаимоотношения великого князя и «царевичей» были своеобразными. В «Царевичев городок», т.е. в Касимов, наряду с Ордой, Крымом, Казанью и Астраханью платился «выход» – дань, раскладывавшаяся между всеми русскими князьями. Впервые об этом упоминается в духовной (завещании) Ивана III (1504). Это обстоятельство побудило М. Г. Худякова утверждать, что Касимовское ханство – результат насильственного проникновения татар на Русь. Здесь можно привести два существенных возражения. Во-первых, в духовной Ивана III говорится о «выходе» не только в Касимов, но и о «выходе» «и в иные Цари и во Царевичи, которые будут у сына моего Василия в земле». Как будет видно в дальнейшем, при Василии III число татарских царевичей, выезжавших на русскую службу, возрастает, почти все они получают в уделы русские города, но это, наоборот, свидетельствует о слабости татарских ханств, а не об укреплении их власти над Россией. Во-вторых, выплата ордынского «выхода» была прекращена Иваном III в 1476 г., с тех пор в Большую Орду и Крым выплачивались только «поминки», размер которых был значительно меньше. Между тем эта формула сохранилась в духовной Ивана III, составленной около 1504 г. Вероятнее всего, выплата «выхода» татарским владетелям, даже вассалам московского государя, являлась традицией, восходящей ко времени реальной зависимости Москвы от Орды, которую в XV–XVI вв. никто не собирался нарушать. До 1547 г. существовало определенное своеобразие в сочетании титулатуры московского и касимовского государей. Первый звался великим князем; второй – царевичем или царем. Титул царя в представлении русских людей средневековья был выше великокняжеского. «Царями» называли византийских императоров и ордынских ханов (что и распространилось на их потомков – ханов касимовских). Русская дипломатия XVI в. выдержала упорную борьбу с польской за признание за Иваном IV царского титула. Тем не менее великие князья (до принятия Иваном IV царского титула в 1547 г.) спокойно относились к тому, что под их властью находится «царь городецкий», и не пытались переименовать касимовских ханов в князей. Другой существенной особенностью в положении Касимова была его подчиненность Посольскому приказу. Воеводы и другие лица, осуществлявшие во второй половине XVI – первой половине XVII в. (т. е. уже в период, предшествующий упадку ханства) надзор за касимовскими ханами, назначались из Посольского приказа.

Уже при преемнике Василия II, Иване III, Касиму было суждено выступить проводником русской политики в отношении Казани. В 1467 г. казанские князья призвали Касима на престол вместо хана Ибрагима (двоюродного брата Касима). С внушительным русским войском Касим двинулся к Казани, но на Волге был встречен армией Ибрагима и отступил. Вскоре после этого Касим скончался.

После смерти Касима престол в Городце занял его сын Даньяр (более верное написание – Даниал). Известно, что при вступлении на престол Даньяр принес шерть (присягу) Ивану III, в условия которой, несомненно, входили: обязательства не поддерживать отношений с недругами великого князя и верно нести военную службу. Царевич Даньяр, помимо «выхода» из Москвы, получал дань в Рязанской земле, пошлины и ясак (натуральную подать) с мусульман, мордвы и мещеры, жившей в Касимовском крае. Столица ханства впервые называется Касимовым в источниках в 1471 г. Наряду с этим, часто использовалось название Городец или Царевичев городок; татары также называли Касимов Ханкирман, что значит Царский город.

В 1471 и 1477 гг. царевич Даньяр с касимовскими татарами участвовал в походах Ивана III на Новгород. В 1471 г. в битве на Шелони татары потеряли 40 человек, были пожалованы Иваном III, но, в то же время, им было запрещено брать пленных. Это и понятно – новгородцы были православными. В 1472 г. во время набега хана Ахмата царевич Даньяр стоял в Коломне, откуда возвратился в свой удел. В 1486 г. он скончался, и трон перешел к хану Нурдовлату (Нурдаулету).

Нурдовлат был сыном первого крымского хана Хаджи-Гирея. В 1466 и 1474– 75 гг. он занимал трон в Бахчисарае, но был изгнан своим братом Менгли-Гиреем. Мы не знаем, пресекся ли род Касима, или при назначении в Касимов Нурдовлата Иван III руководствовался какими-то политическими соображениями. В любом случае то обстоятельство, что на касимовском троне вплоть до последних десятилетий в истории ханства не удержалась ни одна династия, а ханы менялись по воле русского государя, еще раз показывает вассальное положение Касимова по отношению к Москве. Нурдовлат правил в Касимове незаметно, ничем не проявив себя, и после его смерти в 1491 г. ханом стал его сын Сатылган. Сатылган правил до 1508 г. В 1505 г. он был отправлен в Муром на случай отражения казанского хана Мухаммед-Эмина, а в 1506 г. участвовал в неудачном походе на Казань. В этих походах ему сопутствовал брат Джанай, который и занял Касимов около 1508 г.

В последней четверти XV – первой четверти XVI вв. России удалось добиться больших успехов в борьбе с Казанским ханством. В 80-е гг. в Казани создалась и укрепилась партия сторонников союза с Россией, при помощи которой Ивану III удалось установить некое подобие протектората над ханством. В 1487 г. силою русского оружия на престол был возведен хан Мухаммед-Эмин, сын Ибрагима. Изгнанный из Казани сибирским царевичем Мамуком в 1495 г., Мухаммед-Эмин бежал в Россию. Вскоре Мамук был низложен, и в Казани вновь утвердился русский ставленник – брат Мухаммед-Эмина Абдул-Латиф. Он показался русскому правительству недостаточно верным, и в 1502 г. был сменен на Мухаммед-Эмина. Но Мухаммед-Эмин начал войну с Россией и в 1506 г. наголову разбил крупное русское войско, пришедшее в Казань под командованием князя Дмитрия Жилки, брата Василия III. Однако через год был заключен мир, который продолжался до самой смерти Мухаммед-Эмина в 1518 г.

Одним из результатов активной восточной политики Ивана III и Василия III было то, что, наряду с касимовским ханом, в России появляются и получают уделы другие татарские ханы и султаны (цари и царевичи). Во время своего пребывания в России Мухаммед-Эмин сидел на уделе в Кашире; Абдул-Латиф в 1493– 1497 гг. правил в Звенигороде, а в 1508– 1517 гг. в Юрьеве, а затем в Кашире. В 1505 г. их брат Кудайкул, взятый в плен в 1487 г. и долгое время находившийся в заточении, принял крещение с именем Петра, а в следующем году женился на сестре Василия III. Царевич Петр Ибреимович владел уделом, состоящим из Клина, Городца (на Волге), и нескольких сел под Москвой. Его положение в служебной иерархии было необыкновенно высоким из-за его происхождения и родства с великим князем. В 1508 г. в Сурожике сидел царевич Шейх-Аулияр, племянник последнего могущественного хана Большой Орды Ахмата. В 1512 г. Шейх-Аулияр получил касимовский престол.

Таким образом, в первой четверти XVI в. в России формируется новый аристократический слой в составе правящего класса – служилые татарские цари и царевичи; и новая категория в составе дворянского поместного войска – служилые татары, составлявшие «двор» и войско царей и царевичей. На протяжении XVI в. татарские цари и царевичи с их отрядами были непременными участниками практически всех походов и других боевых действий русской армии. Но, несмотря на это, Касимовское ханство среди других уделов татарских царевичей занимало первое по значению и совершенно особое место. В период активного наступления России на Казанское ханство – 40– 50-е гг. XVI в. касимовский царь и касимовские татары сыграли значительную роль в покорении Казани. В истории Касимовского ханства этот период связан с именем хана Шах-Али, которого русские называли Шигалеем.

Шах-Али (1505–1567) был сыном царевича Шейх-Аулияра и внучатым племянником хана Ахмата. В 1516 г. после смерти отца он получил в удел Касимов. В 1518 г. после смерти Мухаммед-Эмина казанцы «прислали бити челом государю великому князю Василию Ивановичу, чтобы их пожаловал, дал им государя». Василий III отправил в Казань Шах-Али, не имевшего никакого отношения к угасшей династии Улу-Мухаммеда.

Источники единодушно свидетельствуют, что юный казанский хан (ему было 13 лет) обладал отталкивающей внешностью. По словам русского летописца, он был «зело взору страшного и мерзкого лица и корпуса, имел уши долгие, на плечах висящие, лице женское, толстое и надменное чрево, короткие ноги, ступни долгие, скотское седалище… Такого им, татарам, нарочно избраша царя в поругание и в посмеяние им». Сходное описание дает австрийский посол С. Герберштейн: «у него было огромное брюхо, редкая бородка и женоподобное лицо (на ушах свисали две длинные черные пряди)». Шах-Али продержался в Казани недолго. В 1521 г. он был изгнан и бежал в Россию, но сохранил за собой титул царя. В Касимове тогда правил его брат Джан-Али (Яналей), и Шах-Али некоторое время, по-видимому, вообще не имел никакого удела. В 1523 и 1524 гг. Шах-Али участвовал в походах на Казань. В 1532 г. казанцы, перед угрозой московского войска, просили дать им в ханы Джан-Али, что и было исполнено. Но Шах-Али и на этот раз не получил Касимова, а получил в удел Каширу и Серпухов. В 1533 г. в судьбе Шах-Али наступил крутой перелом – он был обвинен в ведении переговоров с Казанью, арестован и сослан на Белоозеро, где пробыл до 1535 г.

В 1535 г. Джан-Али был убит в Казани, а престол занял противник Москвы Сафа-Гирей из династии крымских ханов. Для противодействия Сафа-Гирею Шах-Али был освобожден из заточения и получил аудиенцию у юного Ивана IV и его матери Елены Глинской. После Шах-Али представлялась его супруга Фатима-султан и, встречая ее, пятилетний Иван IV «молвил царице „Табуг Салам“ (т. е. по-татарски: здравствуй!) и с нею карашевался (приветствовал ее)». Когда Шах-Али получил Касимов – неизвестно, во всяком случае, до 1540 г. В 1537/38, 1540 и 1541 гг. он участвовал в походах к Владимиру и Мурому для отражения возможного нападения казанского хана. В 1546 г. после смерти Сафа-Гирея Шах-Али вновь воцарился в Казани, но через три месяца бежал прямиком в Касимов.

С 1546 г. Шах-Али участвовал в походах на Казань ежегодно. В 1551 г. он руководил постройкой Свияжска, благодаря которому была достигнута блокада Казани. Казанцы были вынуждены выдать своего малолетнего хана Утямыш-Гирея, сына Сафа-Гирея, и просить в ханы Шах-Али. Вместе с Шах-Али в Казань прибыли 300 касимовских князей, мурз и татар и 200 русских стрельцов. Оказавшись в третий раз на престоле, Шах-Али попал в трудное положение. Русское правительство требовало от хана, чтобы он «укрепил бы Казань крепко государю, да и собе, как Касимов городок, чтобы при нем и после его была не подвижна, и кровь бы на обе стороны престала на веки…» Для сохранения Казанского ханства под русским протекторатом, правительство Ивана IV ориентировалось на реальный пример подобного образования – Касимовское ханство. С другой стороны, чтобы как-то добиться лояльности казанцев, Шах-Али должен был отстаивать их интересы. Оказавшись между молотом и наковальней, Шах-Али не мог ничего предпринять, чтобы улучшить свое положение. В марте 1552 г. по требованию русского правительства Шах-Али отрекся от престола и покинул Казань.

Наступили последние дни Казанского ханства. После отъезда Шах-Али в Казани произошел очередной переворот. Казанцы закрыли ворота перед русским воеводой, направлявшимся в крепость, чтобы ликвидировать ханство и установить воеводское управление, и пригласили на престол астраханского царевича Ядыгар-Мухаммеда (Едигера). Шах-Али с касимовскими татарами участвовал в походе Ивана IV на Казань в 1552 г., закончившемся падением ханства.

Иван IV и русские воеводы доверяли Шах-Али и касимовцам, но во время решающего штурма Казани, закончившегося страшной резней, царь и его татары были определены в войско, расположенное вокруг города с тем, чтобы не дать осажденным вырваться, и в самом штурме не участвовали. Зато в торжественном въезде Ивана IV в Казань Шах-Али ехал вслед за русским царем, а перед этим поздравлял его с победой. С падением Казани отпала необходимость в существовании ханов, находящихся «под рукой» великого князя московского, но Касимовское ханство продолжало существовать, причем до заката ему оставалось более полувека.

Касимовские татары очень скоро понадобились Ивану Грозному на новом фронте – в Ливонской войне (1558– 1583). Активным участником Ливонской войны был Шах-Али. В 1557–58 гг. он возглавлял полк в походе на Ливонию и произвел большое опустошение в этой стране. В 1561 г. он был послан под Смоленск, а в 1564 г. стоял в Вязьме. Касимовские татары и «царев Шигалеев двор» участвовали без своего государя в усмирении мятежей в Казанской земле в 1553, 1554 гг.; в походах на шведов в 1555, 1556 гг.; в 1556 г. стояли в Серпухове. Европейские писатели с ужасом пишут о жестокостях и бесчеловечности Шах-Али и татар. В части, касающейся пленных европейцев, эти сообщения недалеки от истины. Особым указом Иван IV запретил продавать пленных в Германию и Польшу, и они отправлялись, по словам иностранных писателей, в Татарию, Персию, Турцию и Индию. В Казанском ханстве издавна была хорошо налажена работорговля. Надо полагать, что волна ливонских пленников не миновала и Касимова.

Во второй половине XVI в. в положении Касимовского ханства существенных перемен не происходило. Преемником Шах-Али стал правнук хана Ахмата царевич Саин-Булат. Впервые его имя упоминается в 1570 г. на дипломатических переговорах между русским и турецкими представителями. Тогда русский посол говорил: «Мой государь вовсе не есть враг мусульманской веры. Слуга его, царь Саин-Булат господствует в Касимове, царевич Кайбула в Юрьеве, Ибак в Сурожике, князья ногайские в Романове: все они свободно и торжественно славят Магомета в мечетях…» В этих словах содержится указание на еще один аспект вопроса о судьбе Касимовского ханства после падения Казани – международный. Касимовское ханство играло важную роль в русско-крымских, русско-ногайских, русско-турецких и даже русско-казахских отношениях второй половины XVI в. Вассальное мусульманское государство было необходимо русскому правительству и как объект пожалования возможным претендентам, изгнанным со своих престолов, и как свидетельство лояльного отношения к исламу и отсутствие ущемления прав российских подданных-мусульман. В 1573 г. Саин-Булат принял крещение с именем Симеона Бекбулатовича, и сразу же лишился и касимовского престола. Правда, Симеона Бекбулатовича ждало более высокое призвание – в 1575/76 г., по воле Грозного, он занимал московский престол, а затем получил в удел Тверь. В Смутное время он стал династическим соперником сначала Годунова, затем Лжедмитрия I и Василия Шуйского, был ослеплен при помощи яда, а затем насильственно пострижен в монахи и отправлен в Соловецкий монастырь. Скончался Симеон Бекбулатович глубоким стариком в 1616 г.

О внутреннем состоянии и устройстве Касимовского ханства нам известно крайне мало. Касимовский хан назначался из представителей мусульманских (в основном, татарских) династий, выехавших, бежавших или взятых в плен в Россию и обязавшихся служить московскому государю. Все касимовские ханы, выходцы из Казани, Крыма, Астрахани, Казахстана и Сибири, были потомками Чингисхана, представителями старшей линии Джучидов, т. е. ханов Золотой Орды. При вступлении в должность хан приносил шерть. До нас дошла присяга Абдул-Латифа, данная им в 1508 г. при получении в удел Юрьева. В основные обязанности хана входило: верно служить великому князю; не вступать в сношения с недругами великого князя; не принимать к себе татар, служащих великому князю; в свою очередь Василий III обязался не принимать к себе татар, служащих Абдул-Латифу, за исключением представителей четырех знатнейших родов – Ширин, Барын, Аргын и Кипчак; татары Абдул-Латифа, проходя по русским землям, не грабят и не обижают христиан; преступников хан обязан выдавать, а пойманных на месте преступления – казнить. По-видимому, обязательства касимовских владельцев были весьма близки к этим.

В Касимове церемония возведения в звание хана проводилась торжественно. В мечети хана поднимали на золотой кошме. Этот обряд, восходящий к монгольскому обычаю, сохранялся в Казани, Крыму, Ногайской Орде и среднеазиатских ханствах. После этого три дня отмечался праздник, и хан раздавал пожалования и милости. Выше уже говорилось, что касимовский хан получал «выход» от великого князя московского и дань с Рязанской земли. В последний раз «выход» упоминается в договоре князя Владимира Старицкого с Иваном Грозным в 1553 г., но выплачивался ли он на самом деле или это только юридическая формула – неизвестно. Кроме того, хан собирал дань, пошлины и ясак с татар, мещеры и мордвы, живших на подвластной ему территории. В Касимовском ханстве жили мишари, бессермяне и ногайцы. Русское население до первой четверти XVII в. в судебном отношении подчинялось ханам (за исключением тяжких уголовных преступлений – «разбоя и татьбы с поличным»); хану же шли и судебные пошлины. Ямская слобода, возникшая в Касимове в середине XVI в., указом Ивана IV была освобождена от всех податей и государственных повинностей. Территорию ханства определить трудно. Известно, что она изменялась. В 1552 г. Шах-Али получил в придачу к имеющимся землям села на Мещере. Русский летописец, сообщая о пожаловании в 1600 г. касимовского престола хану Ураз-Мухаммеду, говорит, что Борис Годунов дал хану «Касимов со всеми волостьми и доходами».

Среди касимовских татар преобладали военные служилые люди. Они владели поместьями в Касимовском, Елатомском, Кадомском уездах и на Мещере. Помещики-мусульмане держали за собой села и деревни с православным населением. По социальному составу касимовцы делились на князей, мурз и простых татар, которых в источниках нередко называют казаками (казак – тюркское: вольный человек, бродяга). Касимовского хана окружали представители знатнейших татарских родов. В Казани, Крыму и Касимове они назывались карачиями. Эти роды, по договору Абдул-Летифа с Василием III имели право перейти от хана на службу к великому князю. Почти все они известны и в Касимовском ханстве: Аргын, Кипчак, Джалаир, Мангыт, Ширин. Отдельные ветви этих родов вошли в XV–XVII вв. в состав российской аристократии. Так, потомками Ширинов были князья Мещерские и Ширинские-Шихматовы, а потомками Мангытов – князья Урусовы и Юсуповы. Среди придворных упоминаются чины, встречающиеся при дворах казанского и крымского ханов – аталыки (воспитатели ханских сыновей) и имильдаши (молочные братья, ровесники и приближенные лиц ханского дома).

Сложнее определить положение сеидов. Сеидами называют потомков пророка Мухаммеда от его дочери Фатимы и пророка Али. В мусульманском мире они пользуются особым уважением. Помимо этого, в Казани и Крыму сеидом называли главу местного духовенства. В Касимове также сеидом назывался глава духовенства. В конце XVI–XVII вв. эта должность сохранялась в роде Шакуловых. В то же время, сеиды неоднократно упоминаются в документах как командующие отдельными отрядами касимовских татар. В 1573 г. князь Иван Сеитов Городецкий был включен в состав особого «двора» Ивана Грозного и получил высокий оклад в 200 рублей. В 1587 г. «Кошкей сеит» возглавлял касимовцев в одном из походов. В Смутное время активно действовал воевода князь Третьяк Сеитов. Эти сеиды, по-видимому, потомки халифа Али, которые занимали высокое положение и в Касимове.

Кроме сеидов, стоявших во главе касимовского духовенства, в Касимове известны муллы, данишменды (наставники в мусульманских училищах – медресе) и хафизы (мудрецы, наизусть знающие Коран). О татарах купцах и ремесленниках как о существенном социальном слое в Касимове ничего не известно.

Заканчивая обзор внутреннего состояния ханства, следует также отметить немаловажное значение Касимова как пункта на пути посольств и торговых караванов, шедших с низовьев Волги к Москве и обратно. В Касимове останавливались астраханские и ногайские послы, и касимовский владелец сообщал об их приезде в Москву. Через Касимов гнали многотысячные табуны скакунов татарские и ногайские купцы.

Саин-Булат правил в Касимове недолго. Его вступление на престол ознаменовано одним примечательным событием. «Посадив» Саин-Булата в Касимове, Иван Грозный придал ему титул царя, в то время как прежде касимовские владельцы, не занимавшие престолов в других государствах, именовались только царевичами. Из всех касимовских ханов до Саин-Булата в русских документах царями назывались только Нурдовлат, правивший в Крыму, и Шах-Али, сидевший в Казани.

В 1600 г. Борис Годунов пожаловал Касимов царевичу Ураз-Мухаммеду. Ураз-Мухаммед попал в Россию в конце 80-х гг. XVI в. Он был потомком основателя Казахского ханства Джанибека и племянником одного из наиболее выдающихся казахских ханов XVI в. Таваккула. До получения Касимова Ураз-Мухаммед, наряду с другими служилыми царевичами (Маметкулом Сибирским, Михаилом Кайбуличем и др.), участвовал в походах русской армии и придворных церемониях.

В начале XVII в. в России разразилась гражданская война, получившая у современников имя Смуты. Бурные события гражданской войны захватили и Касимов.

В 1606–1607 гг. Касимов, как и другие города Юга России, держал сторону И. И. Болотникова, выступившего под знаменами чудесно спасшегося «царя Дмитрия» против царя Василия Шуйского. В 1608 г. Ураз-Мухаммед признал истинным государем Лжедмитрия II и перебрался в его лагерь в Тушино. Сохранились письма царя касимовского к одному из главных деятелей тушинского движения – гетману Я.-П. Сапеге. В одном из них Ураз-Мухаммед просил у гетмана «оберегательных» грамот от постоя тушинцев для своих поместий в Углицком, Владимирском и Ярославском уездах. После бегства Лжедмитрия II из Тушина в Калугу, Ураз-Мухаммед недолгое время находился в лагере короля Сигизмунда III под Смоленском. По поручению короля он безуспешно пытался склонить смоленский гарнизон к сдаче. Вскоре хан покинул Сигизмунда III и перебрался в Калугу, где был встречен с почетом.

Касимовские татары активно участвовали в движении, охватившем в 1608– 1609 гг. большую часть Поволжья. Татары, мордва, мари и другие народы Поволжья осадили Нижний Новгород, подступали и под другие города. Боярин Ф. И. Шереметев, двигавшийся на выручку к Москве, разбил отряды восставших в Поволжье и осадил Касимов. Город держался стойко, боярин взял Касимов приступом «и воровских людей многих побил, а иных в живых взял; и тех, которых мучили в темнице за царя Василия, всех освободил».

В это время Ураз-Мухаммед находился при дворе Лжедмитрия II в Калуге. Русские и иностранные источники сходно сообщают о гибели Ураз-Мухаммеда. Сын хана, также находившийся в Калуге, донес Лжедмитрию II, что отец хочет ему изменить. Самозванец решил казнить хана, заманил его на охоту и вместе с двумя приближенными убил, а тело бросил в реку. Согласно эпитафии это произошло 22 ноября 1610 г. Сам Лжедмитрий II ненадолго пережил Ураз-Мухаммеда. Ногайский князь Петр Урусов решил отомстить самозванцу за смерть царя касимовского и 11 декабря убил Лжедмитрия II на охоте.

В 1614 г. царь Михаил Федорович посадил на касимовский престол хана Араслана Алеевича (Альп-Арслана). Новый хан был сыном сибирского царевича Али и внуком Кучума. В 1598 г. во время разгрома хана Кучума воеводой Воейковым, Араслан был взят в плен и привезен в Москву. В 1612 г. он был воеводой во Втором ополчении, и до 1613 г. стоял во главе отряда татар на Вологде. В правление Араслана московское правительство начало наступление на ханскую власть. Грамота 1621 г. Араслану о взимании пошлин показывает, что споры и иски между князьями, мурзами и татарами «царева двора» разбирали уже государевы приказные люди.

В конце 10-х гг. XVII в. касимовские татары активно действовали в походах и войнах против поляков, литовцев, казаков и «русских воров», разбойничавших в различных областях государства. В 20-е гг. касимовцы ежегодно несли «украинную» службу, т. е. были в войсках, стоявших на границах на случай возможного прихода крымских татар. В 1633–34 гг. касимовские татары участвовали в неудачном Смоленском походе боярина М. Б. Шеина.

В 1627 г. после смерти Араслана на престол вступил его сын царевич Сеид-Бурхан. В это время он был еще ребенком, и русское правительство воспользовалось этим, чтобы еще больше ослабить ханскую власть. Опись Касимова, составленная в том же 1627 г. показывает, что в самом городе практически все доходы принадлежали уже царю Михаилу Федоровичу. Государю шел доход с кабаков, таможенной избы и рыбных ловель. В малолетство Сеид-Бурхана был установлен строгий надзор за тем, чтобы он не имел никакого общения с иностранными послами и купцами, проезжавшими через Касимов. Немецкий путешественник А. Олеарий, посетивший Россию в 1634 г. в составе шлезвиг-голштинского посольства, пишет, что послы послали Сеид-Бурхану в подарок фунт табаку и бутылку французской водки, что весьма понравилось царевичу, и он благодарил, но извинялся, что не может принять их в своем дворце, боясь недовольства воеводы. Олеарий же сообщает, что русские уговаривали царевича принять крещение, обещая ему руку царской дочери, на что приближенные отвечали, что Сеид-Бурхан еще слишком молод, чтобы вести разговоры об этом. Падение значения Касимовского ханства отразилось и в титуле его владельца – Сеид-Бурхан, в отличие от отца, назывался не царем, а царевичем.

В 1653 г. Сеид-Бурхан принял православие с именем Василия Араслановича. Насколько добровольным был это шаг, сказать трудно. Визирь крымского хана в грамоте к царю Алексею Михайловичу укорял его в том, что русские «насильно окрестили султана Ханкирманского…»

Мы видели, что касимовский хан Саин-Булат после принятия православия в 1573 г. был лишен престола. Царевич Василий Арасланович остался править в Касимове. Это свидетельствует о том, что нужда в вассальном мусульманском государстве для России отпала. Вскоре после крещения царевича началось активное наступление и на касимовских мусульман. Помещики, переходившие из ислама в православие, получали значительные льготы за счет других, сохранявших прежнюю веру. Особенную активность в деле крещения татар, мордвы и мещеры проявлял рязанский архиепископ Мисаил, который, в конце концов, был убит мордвой и татарами в Шацком уезде, когда пытался окрестить мордовское село. Начиная с конца 20-х гг. в Касимове разворачивается широкое церковное строительство, в частности, возникает женский монастырь – Казанский девичий.

Ничтожную роль последнего касимовского царевича отмечают и современники. Подьячий Г. К. Котошихин, бежавший в Швецию и составивший там описание русского государства, писал: «Да в царском чину царевичи сибирские, касимовские, крещены в православную веру. Честию они бояр выше: а в думе никакой не бывают и не сидят… А служба их такова: как на праздники идет царь к церкве, и они его ведут под руки, да на всякой день бывают пред царем на поклонении». В этих словах вполне верно описано положение последних касимовских ханов. И Араслан и Василий по большей части участвовали в дворцовых церемониях, а не в походах. Царевич Василий Арасланович был в походах только два раза: в Рижском походе царя Алексея Михайловича в 1656 г. и в Чигиринском походе русской армии в 1678 г. Вскоре после этого царевич Василий Арасланович скончался.

Касимовское ханство просуществовало еще несколько лет под управлением Фатимы-султан, престарелой матери царевича Василия, вдовы царя Араслана. Русское правительство, не желая обижать царицу, дало ей возможность дожить свои дни на касимовском престоле, хотя ее управление было уже номинальным. После смерти Фатим-султан, наступившей около 1681 г., ханство было упразднено, а Касимов «отписан» на государя, т. е. перешел под его прямое управление. Еще раньше, в середине XVII в., Касимов был передан из ведения Посольского приказа в Приказ Казанского Дворца, управлявший Поволжьем и прилегающими территориями, Астраханью и Сибирью.

Так закончилась история Касимовского ханства, длившаяся более двух столетий. Род царевичей Касимовских, потомков Василия Араслановича, пресекся в первой половине XVIII в. Современный Касимов – районный центр Рязанской области. Ныне о былых временах напоминают архитектурные памятники – минарет, построенный в XV в. ханом Касимом; мавзолей Шах-Али; мавзолей Авган-Мухаммед-султана (1649), изгнанного из Хивинского ханства и нашедшего приют в России; мечеть, построенная в XIX в. на месте старой, разобранной при Петре I.

Сохранили свою самобытность и касимовские татары. В Касимове и Касимовском районе их проживает более тысячи человек. В XVIII–XIX вв. касимовским татарам пришлось испытать жестокое давление со стороны государства, стремившегося к ликвидации их землевладения и крещению их в православие. Многие знатные роды крестились и сохранили свои поместья. Основная масса служилых татар была переведена в разряд однодворцев, а затем приписана к тяжелейшим работам в Адмиралтействе. В это время многие касимовские татары покидали свою родину и перебирались на Урал и в Сибирь. В 1719 г. касимовских татар насчитывалось 5797 человек, а в начале XX в. – 4413 человек. Тем не менее, касимовские татары и ныне живут на земле предков, осознавая свое отличие не только от русских, но и от других татар.

«А был ли мальчик?..», или Загадка Суздальского кенотафа

В 1934 г. при археологическом исследовании усыпальницы Суздальского Покровского монастыря директором Суздальского музея А. Д. Варгановым было обнаружено странное захоронение. Оно находилось под могильной плитой, украшенной характерным для первой четверти XVI в. орнаментом «волчий зуб», представляющим собой два ряда противопоставленных вершинами друг другу треугольников. В могиле оказалась долбленая колода, в которой находились остатки рубашки мальчика 3–5 лет, сшитой из дорогой шелковой тафты и датирующейся первой половиной XVI в. Там же были еще и тряпки, но полностью отсутствовали следы костяка.

Эта находка поставила археологов в тупик. Подобные ложные захоронения носят наименование кенотафов. Они известны по мировой практике. Встречаются пустые курганы-кенотафы древнерусского времени, но для периода XIV– XVI вв. ничего похожего ранее не находилось. Инженером Г. Л. Григорьевым была выдвинута интересная версия, позднее развитая и дополненная писателем А. Л. Никитиным. Они предположили, что разгадка таится в семейной драме великого князя московского Василия III и его первой супруги Соломонии (Соломониды) Сабуровой.

Василий III женился на Соломонии в 1505 г. Свадьбе предшествовал первый в истории русского двора «смотр невест». Наследник трона («смотр» происходил еще при жизни Ивана III) выбирал будущую жену из многочисленной толпы девушек-дворянок со всех концов государства. Его выбор остановился на Соломонии Юрьевне Сабуровой, представительнице старомосковского боярского рода – не слишком знатного, но и не худого.

Надо полагать, что невеста отличалась красотой (иначе Василий не избрал бы ее в жены) и здоровьем (иначе бы ее забраковали придворные лекари). Однако этот брак не был счастлив. Бог не дал великокняжеской чете детей. Василий III сильно тужил по этому поводу, но не терял надежды. Он даже запретил жениться своим братьям, чтобы возможные племянники не перехватили трон. Катастрофа в личной жизни Василия III грозила династическим кризисом всему дому Калиты.

Переживала и сама Соломония. До нас дошел фрагмент следственного дела, содержащий допрос родного брата великой княгини Ивана. Он признал, что по просьбе сестры «добыл» ей некую «жонку» Стефаниду, которая на «воду наговаривала и смачивала ею великую княгиню, да и смотрела ее на брюхе…» Однако вердикт ведуньи был неутешен. Она пришла к выводу, что «у великие княгини детем не быти», но зато дала несчастной супруге заговоренную воду, которая должна была сохранить любовь к ней Василия III.

Между тем годы великого князя клонились к закату. В 1525 г. ему было уже 46 лет – возраст по тому времени весьма солидный. Уже сошли в могилу его братья Семен и Дмитрий. За двадцать лет он уверился в бесплодности брака с Соломонией, но церковные каноны запрещали развод, если не была удостоверена супружеская неверность. Страшная дилемма встала перед Василием III. Развестись и искать нового семейного счастья значило восстановить против себя церковных иерархов и ревнителей канонов. В противном случае, великий князь должен был похоронить надежду увидеть наследника. К счастью для Василия, глава Церкви – митрополит Даниил – был готов для государя и государственной пользы закрыть глаза на нарушение канонов. Его поддерживали и другие иерархи, привыкшие дружить с властью.

Известие о том, что Соломония прибегала к помощи колдуньи, вероятно, стало последней каплей, переполнившей чашу терпения великого князя. Он приказал постричь неплодную супругу в монахини. Посол австрийского императора при московском дворе, Сигизмунд Герберштейн, отличающийся большой осведомленностью, сообщает, что Соломония отказалась принять монашество. Ведь обряд пострига предусматривает произнесение монашествующим слов отказа от мира. Насильно заставить произнести эти слова трудно. А без них – и обряд может быть оспорен, как «невольный» и «неистинный». Так вот, по известию Герберштейна, любимец Василия III Иван Шигона Поджогин ударил великую княгиню кнутом, и тем сломил ее сопротивление.

Несчастную отправили в Покровский монастырь в Суздале, где она и умерла в 1542 г. Далее Герберштейн сообщает крайне любопытное известие. Оказывается, в монастыре Соломония родила сына, которого назвала Георгием! И это, можно сказать, в самый неподходящий момент, после двадцатилетнего неплодного супружества. Слухи об этом достигли великого князя, и он отрядил в Суздаль следственную комиссию. Но бывшая великая княгиня, а тогда уже монахиня Софья, отказалась предъявить ребенка следователям из Москвы, заявив, что «они недостойны видеть ребенка, а когда он облечется в величие свое, то отомстит за обиду матери». Вероятно, за этим последовала ссылка Соломонии в Каргополь, где она провела пять лет в келии, поставленной прямо в лесу и обнесенной «тыном» (забором).

Сопоставив это известие Герберштейна с поволжскими легендами о разбойнике Георгии Кудеяре, Л. Г. Григорьев и А. Л. Никитин пришли к выводу, что сын Соломонии был ею укрыт и впоследствии выжил. Чтобы спасти Георгия и был создан суздальский кенотаф. Он должен был показать московским властям – мальчик умер и проблема тайного наследника (а мифический Георгий был на пять лет старше сына Василия III и его второй жены Елены Глинской, Ивана Грозного) решилась. Тем не менее слухи о том, что «братец» жив, достигли Грозного. Тогда, как полагают Г. Л. Григорьев и А. Л. Никитин, царь создал опричный корпус, гонялся за Георгием по всей стране, и наконец настиг и убил в Новгороде, для чего разорил по дороге Тверь, а затем, за компанию, еще и Псков.

Такова версия Г. Л. Григорьева и А. Л. Никитина. С ее опровержением уже давно выступали выдающиеся российские историки А. А. Зимин и Я. С. Лурье. Тем не менее, в 1998 г. А. Л. Никитин под громким названием «Кого боялся Иван Грозный?» переиздал работу Г. Л. Григорьева, дополнив ее своей статьей (М., 1998). Впрочем, любой трезвомыслящий читатель и сам может наблюдать слабость аргументации Г. Л. Григорьева и А. Л. Никитина. Особенно отчетливо она видна в вопросе об «истинном смысле» загадочной опричнины. Цели опричнины, казавшейся загадочной В. О. Ключевскому, благодаря последующим исследованиям уже не представляются таковыми. Среди ученых есть определенные расхождения, однако, очевидно, что главной задачей опричнины было уничтожение любой оппозиции царю и создание в государстве режима абсолютной и неограниченной власти Ивана Грозного, главной опорой которой был всеобщий страх перед ужасами опричных расправ. Таинственный «Георгий» здесь вовсе не причем. Однако у Г. Л. Григорьева и А. Л. Никитина остается один важный аргумент – суздальский кенотаф. Если не «сына Соломонии», то кого скрыла плита ложной могилы?

Выдающийся знаток XVI в. академик М. Н. Тихомиров предложил свою любопытную гипотезу. Ее особенность уже в том, что она высказана в художественной форме. Это небольшой рассказ «Соломонида», созданный ученым в 1960-е гг. Он посвящен трагической истории великой княгини и завершается повествованием о второй свадьбе Василия III и рождении у него сына Ивана.

«Весть о рождении великого князя Ивана Васильевича, – пишет М. Н. Тихомиров, – быстро распространилась по городам и селам, дошла она и в Суздаль до Покровского монастыря, где томилась Соломонида, но Соломонида отнеслась к этому известию равнодушно. Она качала на руках тряпичную куклу, ласкала ее и называла своим любимым Юрочкой, великим князем Юрием Васильевичем, глядя радостными и в то же время бессмысленными глазами на небеса и плывущие по ним облака, на далекие облака, безмолвно смотревшие на людские преступления». Итак, согласно литературной версии М. Н. Тихомирова, несчастная Соломония сошла с ума, и придумала себе «ребенка» в виде тряпичной куклы.

И все же постараемся найти другой возможный ответ. Дают его этнографические параллели. У северных хантов зафиксирован обычай, когда при отсутствии тела умершего (он мог утонуть или пропасть без вести) делали заменитель погребального сооружения – «ура-хот» («ура-дом»). Это небольшое сооружение, подобное тому, в котором помещали тело покойника. Внутрь него клался собственно «ура» – изображение умершего, представлявшее собой комплект миниатюрной одежды, как правило без твердой основы.

По представлениям угров подобные кенотафы позволяли умершему, чье тело не найдено в загробном мире, занять свое место среди родственников.

Таким образом, суздальский кенотаф с тряпичным «мальчиком» может быть подобным заменителем могилы. Ребенок погиб и тело его не было обнаружено. Для родственников, а также для свершения заупокойных служб и изготовили ложную могилу. Смущает одно: изготовление подобной могилы в храме противоречит православным канонам. Однако в далеком XVI в., когда по дворцу ходили ведуньи, а царь вел на православный люд черное воинство опричников, могли и не смущаться по таким поводам.

Кто отравил царицу Анастасию Романовну?

Яды и отравления – классический способ убийства, известный еще в эпоху Древнего Востока. Смерть от яда встречается во многих исторических драмах и романах от Шекспира до Дюма. В первую очередь, вспоминаются времена «мрачного» Средневековья. Василевсы, короли, герцоги, бароны и даже римские папы – все они часто прибегали к яду, – для устранения претендента на трон, нелюбимой жены, опасного соперника. Средневековая Россия также не чуждалась этих традиций, о чем убедительно свидетельствуют новейшие исследования.

Археологии Московского Кремля под руководством заведующей отделом археологии Т. Д. Пановой проводят уникальное комплексное исследование усыпальницы великих московских княгинь и цариц XIV–XVII вв. По этой программе были выполнены пластические реконструкция внешнего облика многих великих княгинь и цариц московских – Евдокии Дмитриевны, супруги Дмитрия Донского, Софьи Палеолог, супруги Ивана III, Елены Глинской, супруги Василия III, царицы Ирины Годуновой, супруги последнего царя Федора Ивановича.

Одним из объектов исследования ученых стали останки первой жены Ивана Грозного – Анастасии Романовны. Царь женился на Анастасии, происходившей из старомосковского боярского рода, в 1547 г. и прожил с ней более 13 лет – больше, чем с другими своими женами (которых насчитывается еще шесть). Анастасия была матерью Ивана, скончавшегося от удара отцовского посоха, Федора, унаследовавшего после смерти Грозного престол, и других детей, умерших в детстве. Согласно летописи, царица скончалась 7 августа 1560 г. после тяжелой болезни. Царь так горевал о своей супруге, что на похоронах едва держался на ногах «от великого стенания и жалости сердца», но уже через неделю, по просьбе митрополита и бояр, начал думать о новом браке.

К сожалению, восстановить внешний облик царицы не удалось – кости черепа сохранились слишком плохо. Однако при антропологическом исследовании были получены интереснейшие результаты. В числе других анализов, было проведено химическое изучение волос из сохранившейся косы царицы. Результат анализов оказался сенсационным – в волосах содержалась ртуть, количество которой превышало все предельно допустимые нормы концентрации. Иного вывода, кроме как об отравлении Анастасии Романовны сделать невозможно. Кому же понадобилось убивать первую жену царя? Князь А. М. Курбский, бежавший от казней Грозного в Литву, писал, что царь, поссорившийся со своими советниками, возглавлявшими правительственный кружок, известный под названием Избранной рады – протопопом Сильвестром и окольничим Алексеем Адашевым, обвинял их в том, что они «извели» царицу Анастасию «чародейством». Действительно, царь в письме к Курбскому бросал ему, как стороннику Сильвестра и Адашева гневный упрек: «А и с женою вы меня про что разлучили?» В 1572 г. после смерти трех первых жен, царь решил вступить в четвертый брак, строго запрещенный церковными канонами. В свое оправдание, он говорил архиереям, что его жены были «вражиим наветом и злых людей чародейством и отравами» умерщвлены.

Казалось, все ясно – царицу отравили бывшие правители Сильвестр и Адашев, которые вступили с царем в конфликт из-за разных взглядов на решение проблем внешней и внутренней политики. Однако, смерть Анастасии, не принимавшей никакого участия в делах государственного управления, решительно ничего не давала деятелям Избранной рады. Да и способ не вполне сочетается с тем, что мы знаем о деятельности Сильвестра и Адашева, имевших большое влияние на царя, исключительно благодаря силе убеждений и призывов к благочестивой жизни. Что же касается слов Грозного на соборе 1572 г., то это, скорее всего, трафарет. Исследования показали, что вторая жена Грозного царица Мария Темрюковна умерла своей смертью.

Кто же тогда мог быть заинтересован в смерти царицы? Как ни странно, это в первую очередь, сам Иван Грозный. Необузданность царя в личной жизни хорошо известна. После 1572 г. он менял жен, что называется «как перчатки», но не убивал их, как Синяя Борода, а постригал в монахини. Быть может, с первой женой он не мог так поступить, поскольку она родила ему детей, а ведь именно бездетность цариц служила основанием для их удаления в монастырь. Не менее важно, что царь имел все возможности для такого деяния. Здесь могли быть и соображения государственного характера – после смерти царицы Иван IV объявил о решении искать супругу в «иных государствах», что отвечало задачам внешней политики России, вступившей в войну за овладение выходом к Балтике. Современники вполне допускали такую возможность. Один из летописцев начала XVII в., собравший множество слухов и преданий об Иване Грозном, писал, что царь отравил свою вторую жену Марию Черкасскую (теперь мы знаем, что это не так, но это сообщение весьма симптоматично). Тогда получается, что Иван IV Грозный был не только злодеем и тираном, но и необычайно умелым лицемером – старательно изображал скорбь на похоронах царицы и ловко избавился одновременно и от неугодной жены, и надоевших советников.

Подобное сверхковарство Грозного вполне допустимо. Однако следует учитывать и другую возможность. Женская половина московского дворца представляла из себя идеальную почву для рождения интриг и хитрых сплетен. Там были широко распространены представления о чародействе, всевозможные суеверия и наговоры. В 1467 г. умерла первая жена Ивана III. После ее смерти тело раздулось так, что висевший ранее покров теперь едва закрывал его. Стало очевидно, что княгиня умерла не своей смертью. Проведенное расследование обнаружило, что жена дьяка Алексея Полуектова ходила к великой княгине и послала ее пояс к ворожее. Иван III положил опалу на дьяка, однако, она была несравнимо мягкой – он только велел не пускать его к себе на глаза. Вероятно, доказательства были столь шатки, что окончательного обвинения не смогли сделать даже суеверные люди Средневековья. Известно, что общалась с ворожеей и брала у нее какие-то травы и коренья «для чадородия» несчастная первая супруга Василия III бездетная Соломонида Сабурова. Не будет натяжкой предположить, что именно среди придворных женщин Анастасии Романовны зародился план отравления царицы. Что послужило поводом мы, вероятно, никогда не узнаем, равно как и имя убийцы (убийц?). Однако царь умело использовал это обстоятельство для устранения опеки Избранной рады, стоявшей у руля государства с конца 1540-х гг., хотя сам не был уверен в их виновности – ведь даже в переписке с Курбским он не выдвигает прямых обвинений против ненавистных ему «попа» Сильвестра и «собаки» Адашева.

Библиотека Ивана Грозного: мифы и реальность

Особое место среди загадок древней столицы занимает таинственная Библиотека Ивана Грозного, по широко распространенному мнению, сокрытая где-то в московских подземельях. В тайне Библиотеки, не спешащей показаться на глаза публике, видят порой заклятие грозного царя, а порою – злонамеренность властей. Мол, «они» хорошо знают, где Библиотека, но не спешат открыть ее народу. Подобные взгляды во многом происходят от традиционной для России тенденции скрывать от общественного мнения не только опасные для власти вещи, но, порою и самые безобидные. Однако не меньшую роль играет обычное незнание и проистекающее из него мифотворчество.

Проблема Библиотеки Ивана Грозного распадается на несколько вопросов, и первый из них, как это ни странно, существовала ли Библиотека вообще? О существовании значительной библиотеки русских и греческих рукописных книг, принадлежавшей московским государям XV–XVI вв., имеется весьма незначительное число прямых указаний источников. Одно из самых ранних («Сказание» о выдающемся просветителе и философе Максиме Греке, греческом выходце, немало сделавшем для развития русской культуры) прямо говорит, что великий князь московский Василий III (правил в 1505– 1530), обнаружил в княжеских хоромах «бесчисленное множество греческих книг», для перевода которых и был призван Максим Грек. Ядро этого собрания, как полагают исследователи, составили остатки библиотеки византийских императоров, привезенной на Русь греческой царевной Софьей Палеолог, ставшей в 1472 г. супругой великого князя Ивана III (матерью Василия III). Другое указание содержит хроника ливонского (прибалтийского) пастора Ниеншанца, который пишет, что пастору И. Веттерману, взятому в плен во время войны Ивана IV за Ливонию, в 1556 г. в Москве показывали книги на латинском, греческом и еврейском языках, вынутые из замурованных подвалов. Наконец, последнее прямое свидетельство о Библиотеке, может также быть связано с пастором И. Веттерманом, или лицом, видевшим Библиотеку при подобных обстоятельствах. В 1822 г. профессор Дерптского университета Х. Дабелов опубликовал сообщение, что видел в архиве г. Пярну опись латинских и греческих книг Библиотеки Ивана Грозного, насчитывавшую 800 наименований (!), но списал из нее лишь часть названий, а впоследствии ни Х. Дабелов, ни другие исследователи не смогли обнаружить эту опись, из-за чего это сообщение принимается с недоверием. Вот, собственно, и все свидетельства о существовании Библиотеки московских государей XV– XVI вв. Их так мало, что можно было бы усомниться в реальности существования Библиотеки, однако, существуют еще косвенные свидетельства – упоминания о книгах царской библиотеки, разосланных Грозным по монастырям или наоборот, присланных в дар царю. В 1930-е гг. знаток древнерусской письменности Н. Н. Зарубин, обработав эти свидетельства, составил список книг, которые входили в Библиотеку и насчитал 154 книги, что по меркам XVI в. уже очень много. Последующие исследования добавили новые наименования к этому списку. Среди книг царской Библиотеки значительное место, естественно, занимали церковные книги: Евангелие, Библия, Псалтырь, жития святых; но были и другие – «История иудейской войны» И. Флавия, «Травник» (лечебник), «Космография» (книга о строении мира), какие-то «сербские», «татарские», «латинские» книги. Список Х. Дабелова указывает на сочинения Цицерона, Светония, Тита Ливия, Юлия Цезаря и других античных авторов.

Итак, существование Библиотеки Ивана Грозного – реальный факт, однако, из него не следует, что Библиотека сохранилась. Достаточно вспомнить о грандиозном пожаре Москвы в 1571 г., когда крымский хан Девлет-Гирей поджег посады и огонь охватил весь город. В огне погибли десятки тысяч москвичей. Не менее ужасным был пожар 1611 г., когда столицу зажгли поляки, отбивавшиеся от войск Первого ополчения. Наконец, в 1626 и 1730 гг. огонь небывалой силы бушевал в самом центре города – в Кремле и Китай-городе. Если из-за этих пожаров до нашего времени дошло не более 10 % документов государственного архива XVI в., то что говорить о Библиотеке? И здесь на помощь сторонникам существования царского книгохранилища приходит свидетельство о замурованных подвалах. Если рассуждать логически, то итальянские мастера, построившие в XV в. Московский Кремль для Ивана III с целой сетью разветвленных подземных ходов (их существование доказано археологически), то они должны были построить и подземное хранилище для книг, привезенных Софьей Палеолог. Свидетельство более позднего времени как бы подтверждает эти рассуждения. В 1682 г. дьяк Василий Макарьев по приказу царевны Софьи Алексеевны спустился в кремлевское подземелье, прошел через несколько ходов и обнаружил зарешеченную камеру, в которой до самых сводов стояли кованные сундуки с замками. Что находилось в сундуках и кто их туда поставил было загадкой для самого Макарьева. Это открытие на долгие годы кануло в забвение. Только в 1718 г. пономарь Конон Осипов, которому Макарьев перед смертью открыл тайну кремлевского подземелья, попробовал повторить его маршрут. Упрямый К. Осипов неоднократно пытался проникнуть в кремлевские ходы, обивал пороги канцелярии московского градоначальника, доносил о деле царю, смог добиться разрешения на поиски и выдачу рабочей силы, но его раскопки были неудачны. Поиски Библиотеки прекратились более чем на столетие.

Они возобновились только в 1894 г. под руководством директора Оружейной палаты князя Н. С. Щербатова, но были недолгими и никаких определенных результатов не дали. Тогда же возникла научная дискуссия о судьбе Библиотеки, продолжающаяся до настоящего времени. Скептики выдвинули несколько вполне заслуживающих доверия версий о судьбе царского книгохранилища. Помимо того, что Библиотека могла сгореть в пожаре, она могла просто раствориться в позднейших книжных собраниях или быть расхищенной во время польской оккупации Москвы в 1610–1612 гг. Одним из ярых сторонников существования Библиотеки в подземельях Москвы был археолог Игнатий Яковлевич Стеллецкий. Долгие годы он самоотверженно исследовал московские (и не только московские) подземелья, а в 1933 г. получил от самого Сталина разрешение на проведение раскопок, которые начал по предполагаемому маршруту В. Макарьева от Арсенальной башни. Ход раскопок, по мнению Стеллецкого, доказывал правоту его взглядов. Но менее чем через год работы были прекращены и Стеллецкий, как он полагал, остановился на пороге открытия.

Такова история поисков Библиотеки. С 1930-х гг. Кремль усиленно охраняет свои тайны. Археологам Музеев Московского Кремля разрешают только наблюдать над строительными работами, но и это дает порой многие уникальные находки. Например, в 1985 г. при ремонте брусчатого покрытия Ивановской площади было обнаружено захоронение великого князя Сергия Александровича (в 1995 г. его прах перенесен в Романовскую усыпальницу в соборе Новоспасского монастыря). Так что вопрос поисков Библиотеки, как ни странно, не столько научный, сколько политический. Предпринимались попытки искать Библиотеку не в Москве, а в других городах. Исследования с применением сложнейшей аппаратуры были проведены в Александровской слободе общественным объединением «Штаб поисков Библиотеки Ивана Грозного» под руководством Г. Л. Стерлигова, одного из первых послеперестроечных магнатов. И опять книги не найдены, хотя результаты исследования любопытны – обнаружены значительные пустоты под соборами слободы и широкий подземный тоннель, идущий от бывшей опричной резиденции грозного царя.

Интерес к Библиотеке периодически вновь возникает в прессе. Появляются новые планы поисков, некие общественные группы, самозванцы, достоверно знающие, где сокрыты царские книги. Но «либерея» Грозного по-прежнему оберегает свою тайну…

«Царь начат яр бытии и прелюбодействен зело»

Личная жизнь людей русского Средневековья нам почти не известна. Причина тому – малочисленность и слабая информативность источников, сохранившихся до нашего времени. Большинство из них носят официальное происхождение. Это – летописи, документы, публицистические сочинения. В них не принято было уделять внимание повседневности, подробностям интимного характера, тем более, если они содержали, выражаясь современных языком, «компромат» на царей и других героев повествования. Иван Грозный – счастливое исключение в этом ряду. Его буйный характер прорывается даже сквозь скупые строки официальной документации. Повезло историкам и в том, что об этом времени и личности первого русского царя сохранились редкие по своему происхождению и характеру источники – переписка царя с князем Андреем Курбским, другие сочинения этих авторов, отзывы современников-иностранцев о России XVI в.

Многогранная личность Ивана Грозного вызывала самые противоречивые суждения уже у его младших современников. Они простираются от оценки Грозного как безумного деспота и одного из самых зловещих тиранов до его апологии в качестве мудрого и справедливого царя-реформатора, наделенного многочисленными талантами и радевшего о благе народном.

Историки много писали о продолжительной и разнообразной эпохе Грозного, и меньше о нем самом как о личности. И все же в основных чертах облик этого человека выявлен – жестокий, мнительный садист, трус на поле брани и храбрец в застенке, царь был вместе с тем одним из самых образованных людей своей эпохи, обладал выдающимся даром слова и музыкальными талантами. Весьма основательны предположения о психической ненормальности царя. Однако ее характер, степень и влияние на политику не выявлены, да и не могут быть выявлены современными методами медицинской науки.

И все же его личность еще содержит множество загадок. Среди тем, которых не касалась отечественная историография – сексуальная жизнь Ивана Грозного. Ее изучение вызвано вовсе не досужим интересом. Как известно, Грозный считал себя образцом для подданных, учителем нравственности и истинного христианства. Разительный контраст между ролью, которую стремился играть царь Иван, и его реальными делами – еще одна из загадок истории XVI в.

Иван Грозный родился 25 августа 1530 г. Он был долгожданным первенцем великого князя Василия III (по тем меркам уже престарелого – 51 год) и красавицы литовской княжны Елены Глинской. Родился будущий царь спустя четыре года после свадьбы, что дало повод для сплетен о его незаконном происхождении. Будто бы отцом Грозного был не великий князь, а боярин князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский. Антропологическое исследование останков Грозного и его бабушки с отцовской стороны, Софьи Палеолог, убедительно доказало его законное происхождение. Спустя три года Елена родила и другого сына – Юрия, который был глухонемым. Некоторые историки видят в этом признак вырождения московской династии. В любом случае царь Иван и в юные и в зрелые годы отличался физической крепостью и здоровьем. Если на нем и отразилось вырождение московского дома и преклонный возраст отца, то не в физическом, а в психическом отношении.

В три года Иван Грозный лишился отца, а в семь лет – матери. Круглый сирота, он стал государем обширной державы, но власть в стране стала предметом соперничества враждующих боярских группировок. Детство Ивана вызывало различные оценки историков. Великий Ключевский, опираясь на сочинения самого царя, нарисовал яркую картину его сиротства, обид и притеснений со стороны опекунов-бояр. То обстоятельство, что Иван рос без родительской любви, в атмосфере страха и озлобления, Ключевский считал главной причиной того, что в царе «образовалось то, что называется страхом с великими глазами». Отсюда – вечная подозрительность и маниакальная жестокость.

Далеко не все ученые согласны с Ключевским. Есть мнение, что опекуны просто не могли справиться со своевольным государем-мальчиком, привить ему дисциплину и порядочность, а иногда и вовсе потакали ему в проявлениях самых грубых чувств. В любом случае последствия дурного воспитания сказались в Иване очень скоро. По словам Курбского, юный государь начал с того, что ради забавы бросал с высоких крыш теремов кошек и собак, а затем начал губить уже и людей. «Он собрал вокруг себя детей своих родственников и детей бояр-синклитников, – пишет Курбский, – стал ездить вместе с ними по дорогам и торговым площадям. Они скакали на конях и грабили и убивали всех встречных людей и творили злые разбойные дела, о которых даже и говорить стыдно, но его воспитатели-льстецы на беду свою продолжали восхвалять Иоанна. „О, какой храбрый и мужественный будет сей царь“, – говорили они». Не будет натяжкой считать, что среди тех дел, о которых стыдился подробно сказать Курбский, было и сексуальное насилие.

Можно считать, что Курбский возводит напраслину. Но вот свидетельство летописца: в тринадцать лет Иван вынес свой первый смертный приговор, приказав казнить главу боярской «партии» князя Андрея Шуйского, а спустя два года – вырезать язык одному из придворных, «за невежливое слово». Попали под топор палача и несколько придворных юношей, очевидно, товарищей Ивана по его своеобразным играм. С ранней юности царь повел отсчет жертв своей кровавой тирании.

Согласно официальным источникам, к совершеннолетию Иван вроде бы остепенился. Историки склонны приписывать это благотворному влиянию митрополита Макария, а позднее – лидеров «Избранной рады» священника Сильвестра и окольничего Алексея Адашева. Иван якобы произнес мудрую речь о том, что хочет принять царский титул, а затем и женится. 16 января 1547 г. в Успенском соборе Иван был торжественно «венчан на царство», а спустя месяц – женился. Правда, готовясь к свадьбе, Иван решил напоследок достойно повеселиться. Во время летнего похода к Коломне (1546) он играл в какие-то древние, еще языческие игры: «пашню пахал вешнюю и з бояры сеял гречиху и инны потехи, на ходулях ходил и в саван наряжался». Б. Н. Флоря сравнивает наряжание в саван с народной «игрой в покойника»: псевдопокойник лежит в избе, его отпевают самой отборной руганью, а по окончании «отпевания» девок заставляют прощаться с «покойником» и насильно принуждают целовать его открытый рот, набитый тыквенными зубами». Вероятно, покойником был сам великий князь. Заодно были казнены три боярина.

Между тем уже началась подготовка к свадьбе. Последнее мероприятие проводилось согласно уже создавшейся практике «выбора невест». В «города» были отправлены служилые люди и дьяки, которым предстояло, согласно царскому указу, «смотрети дочерей девок нам невесты». Сохранились, к сожалению, немного, и отчеты об этих своеобразных конкурсах красоты. Так, одна из кандидаток, княжна Авдотья Гундорова, по словам князя И. Мезецкого была 12 лет, «а телом ровна, ни тонка, ни толста, очи находили на черно, нос по лицу не долог, волосы темнорусы». Впрочем, провинциальные дворяне, понимая, что шансы стать царским тестем у них невелики, неохотно показывали своих «девок», за что царская грамота даже грозила им опалой и казнью. Однако дороги были дальними, а расстояния большими, и Иван, не дожидаясь всех итогов смотра, сыграл свадьбу с московской боярышней Анастасией Романовной Захарьиной-Юрьевой, дочерью покойного окольничего Романа Юрьевича, представителя старомосковского боярского рода.

О царице Анастасии с легкой руки Н. М. Карамзина в историографии господствовало мнение как о добром гении Ивана. Лишь она якобы могла обуздать бурную натуру царя и действовала на него благотворно. Но стоило царице умереть (1560), как Иван «преложи кротость на лютость», и из «доброго» покорителя Казани и Астрахани, превратился в «злого» творца опричнины. Карамзин писал об Иване и Анастасии, опираясь на свидетельство англичанина Джерома Горсея, впервые побывавшего в Москве в 1573 г. Он общался с Грозным, но об Анастасии знал только понаслышке. Горсей пишет: «Эта царица была такой мудрой, добродетельной, благочестивой и внимательной, что ее почитали и любили и боялись все подчиненные. Он (царь. – С. Ш.) был молод и вспыльчив, но она управляла им с удивительной кротостью и умом, в результате он с помощью своих храбрых князей, священнослужителей и совета сбросил ярмо дани, тяготившей его предшественников под властью Скифского Царя Крыма, завоевал царство и царей Казани и Астрахани…» Помимо частных ошибок, Горсей напутал и в целом. Более прав в оценке этого брака академик С. Б. Веселовский: «„В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань“. В первом браке Ивана на долю Анастасии выпала роль трепетной лани. А Иван был конем, да еще каким: при жизни Анастасии он был плохо обузданным конем, а после ее смерти и вовсе разнуздался».

Традиционные московские добродетели Анастасии вовсе не способствовали смягчению буйного нрава ее супруга. И доказательства этому мы находим в источниках. Не говоря уже о массовых пытках, которым подверг Иван псковичей-челобитчиков в июне 1547 г., есть свидетельства и о других проявлениях его необузданного темперамента. Правда, они косвенные, но вполне убедительные.

К концу 1540-х гг. относится поучение благовещенского протопопа Сильвестра (будущего главы «Избранной рады»), адресованное царю и направленное против «содомского греха», процветавшего в его окружении. Сильвестр гневно осуждал содомию при московском дворе, и требовал от царя исправиться: «Аще сотвориши се, искорениши злое се беззаконие прелюбодеяние, содомский грех и любовник отлучиши, без труда спасешися и прежних грех свой оцистиши». Правда, слово «любовник» в XVI в. тогда не имело столь прямого значения как сейчас, а означало «любимец», «приближенный», пояснение священника о «прежнем грехе» самодержца не оставляет сомнений – уже в юные годы Иван был гомосексуалистом, и даже женитьба не исправила этой склонности.

Помимо Сильвестра, о половой распущенности царя писал, хотя и не столь прямо, другой выдающийся церковный деятель той эпохи – Максим Грек. Великий философ, испытавший немало гонений в предыдущее царствование, доживал свой век в Троице-Сергиевом монастыре. По просьбе неких лиц, вероятно, намеревавшихся воздействовать на молодого монарха, книжник адресовал царю свое сочинение, в котором указывал, что тот, кто подчиняется «ярости и гневу напрасному и беззаконным плотским похотям», не человек, но «безсловесного естества человекообразно подобие».

Оба духовных лица, указывая на пороки царя, говорили, что они разлагают и общество. Что же будет с государством, вопрошал Сильвестр, если «в такое безстудие уклонятца» бояре, дьяки и служилые люди? А за аристократией и служилыми было немало и своих грехов, и в первую очередь неправый суд, казнокрадство и взяточничество. Неизвестно, как воспринял бы эти поучения Иван, если бы катастрофические события не показали ему слабость государственной системы и необходимость исправления как аппарата управления, так и личной жизни.

Летом 1547 г. в Москве разгорелся страшный пожар, жертвами которого стали тысячи человек. Доведенные до отчаяния москвичи обвинили в бедствии родственников царя князей Глинских. Один из царских дядьев был убит, другим удалось спастись. Сам Иван прятался от стихии во дворце на Воробьевых горах, куда к нему пришла бунтующая толпа требовать выдачи Глинских. Царь впоследствии вспоминал об этом: «Вниде страх в душу мою и трепет в кости моя». Не только страх за свою жизнь, но и осознание грозного высшего знамения – вот что испытал Иван во время этих событий. В его душе произошел перелом, и поучения Максима и Сильвестра пали на благодатную почву. Источник свидетельствует, что царь не только занялся делами государства и в первую очередь реформами, но и изменил образ жизни – «потехи же царьскые, ловы и иные учрежения, еже подобает обычаем царским, все оставиша».

В 1550-е гг. большое влияние на Ивана имели Сильвестр и Макарий – духовные лица, отличавшиеся и личным благочестием, и четким осознанием того, какие поступки противоречат высокому нравственному идеалу благочестивого государя. Можно думать, что к этому времени относится и некоторое упорядочение личной жизни Ивана. В браке с Анастасией один за другим рождались дети, правда, лишь двум сыновьям было суждено дожить до зрелого возраста. Когда закончилась эта относительная идиллия, неясно. В переписке Грозного с Курбским содержатся намеки на супружескую измену: «А будет молвиши, что яз о том не терпел, и чистоты не сохранил, – ино вси есмы человецы, – писал царь, и припоминая некие неприглядные дела самого Курбского, добавлял: – Ты чего для понял стрелецкую жену?» Позднее мы перейдем к тому обвинению Курбского, на которое огрызался царь. Пока же отметим, что ответный выпад оказался действенным. Князь сделал вид, что не понял намека, говоря, что все это «пианых баб басни, и ответу не потреба».

Царица Анастасия много болела, а 7 августа 1560 г. скончалась. Современник событий немец-опричник Генрих Штаден пишет, что царицу отравили. Позднее сам Грозный обвинял Адашева и Сильвестра в том, что они «извели» его жену чародейством. Парадоксальным образом эти свидетельства подтвердило исследование останков царицы. Антропологам и химикам удалось доказать, что Анастасия действительно была отравлена солями ртути. Представляется, правда, что деятели «Избранной рады» здесь ни при чем – нет достаточного мотива, да и методы для них не характерны. Скорее уж сам Иван мог избавиться от жены и свалить вину на Сильвестра и Адашева, с которыми вступил в конфликт вскоре после начала Ливонской войны. Однако более правдоподобной представляется версия о том, что царица стала жертвой каких-то дворцовых, чисто «бабских» интриг. Именно так погибла и первая жена Ивана III – княгиня Мария Борисовна.

Согласно официальной летописи, царь на похоронах супруги горько плакал и переживал, так что его пришлось водить под руки. Однако неофициальный источник свидетельствует о том, что эта скорбь была недолгой: «Умершей убо царице Анастасии царь начат яр быти и прелюбодействен зело». Непристойное поведение государя заставило митрополита Макария уже через неделю после кончины Анастасии обратиться к Ивану с просьбой, чтобы он «для крестьянские надежи женился ранее, а себе бы нужи не наводил». Эту просьбу владыка обосновывал деликатным указанием на то, что царь «тех еще лет не дошол, чтобы ему мошно без супружества быти».

Новая свадьба царя состоялась через год. На Кавказе русские посланники сосватали Грозному дочь кабардинского князя-валия Темрюка Гошаней, которую и привезли в Москву. Царь «смотрел ее и полюбил». Кабардинку окрестили с именем Марии, а венчание состоялось 21 августа 1561 г. Вторая супруга Грозного прожила недолго. Лишенная тепла и солнца родного Кавказа, она умерла в 1569 г. Вопреки сообщению некоторых источников, утверждавших, что царь отравил или постриг в монахини Марию, царица, как показывают данные антропологии, умерла своей смертью.

Брак Грозного с царицей Марией пришелся на самую страшную эпоху его правления – время опричнины (1565– 1572). Широко известны зверские нравы опричного монастыря в Александровой слободе, где многочасовые церковные службы перемежались столь же длительными пытками и разгульными пирами. Зная о гомосексуальных наклонностях царя, можно предполагать, что они проявлялись и в этом сугубо мужском окружении. И действительно, в первом послании к Грозному князь Андрей Курбский обвинял ближайших советников государя в том, что они поощряют кровавую вакханалию террора, да еще к тому же царя «подвижут на Афродитския дела и детми своими паче Кроновых жрецов действуют».

Касательно «афродитских дел» все понятно – речь шла о разврате. Упоминание о Кроносе (Хроносе) метило в одного из руководителей опричнины и ближайшего советника царя Алексея Даниловича Басманова. Известно, что его сын Федор Алексеевич был любовником Ивана Грозного. Курбский обвинял Басманова, что тот, подобно жрецам Кроноса, сжиравшего своих детей, пожертвовал сыном для удовлетворения царской похоти. Справедливость этого предположения доказывают свидетельства иностранцев, бывавших в России в то время. Померанский дворянин Альбрехт Шлихтинг, находившийся в московском плену, писал, что князь Дмитрий Овчинин «попрекнул его (Федора Басманова. – С. Ш.) нечестным деянием, которое тот обычно творил с тираном». Басманов нажаловался царю, и тот приказал казнить Овчинина. Об этом же свидетельствует и Штаден, говоря о казни Басмановых, он сообщает: «Алексей Басманов и его сын Федор, с которым великий князь обычно предавался разврату, были убиты». Современные поклонники царя, составляющие активную и шумную группу, настаивающую на его церковном прославлении в лике святых, отвергают свидетельства Курбского и иностранцев как недостоверные. Однако и сам Иван, в покаянном порыве, признавал, что осквернил свои «чресла» «чрезестественным блуждением».

Это, впрочем, не мешало царю предаваться и блуду традиционной ориентации. Указания на это в источниках также многочисленны. Ограничимся лишь некоторыми из них.

Курбский: «и девиц, глаголют, чистых четы собирающе, за соболю их подводами волочаще и нещадно чистоту их разтлевающе, не удовлетворився своими пятма или шестма женами».

Шлихтинг: «У этого тирана есть много тайных доносчиков, которые доносят, если женщина худо говорит о великом князе тиране. Он тотчас велит всех хватать и приводить к себе даже из спальни мужей; приведенных, если понравятся удерживает у себя, пока хочет; если же не понравится, то велит своим стрельцам насиловать ее у себя на глазах… Когда он опустошал владения воеводы Ивана Петровича, то в лагере у него были отборнейшие женщины выдающейся красоты, в количестве 50, которые передвигались на носилках… Этими женщинами он злоупотреблял для своей похоти. Которая ему нравилась, ту он удерживал, а которая переставала нравиться, ту приказывал бросить в реку».

О разврате в Александровой слободе повествует Пискаревский летописец в рассказе о свадьбе княжича Василия Владимировича Старицкого, племянника Грозного: «а свадьба была в Слободе с великим срамом и с поруганием. А выслал ея (невесту. – С. Ш.) за заставу в одной сорочке, и она ходила по деревням; нихто не смеет пустити; и тако скончалася».

Историк и современник Смутного времени князь Семен Шаховской: «И много жен и девиц блудом оскверниша».

Современник Шаховского дьяк Иван Тимофеев при рассказе о разгроме дворца князя Владимира Старицкого: «А всех рабов его дома, кроме доносчиков, предал различным мукам, всячески бесстыдно надругавшись над женским полом. Так как это благочестивым царям творить несвойственно, то и здесь говорить нельзя о том, что не подобает; поэтому и я не смею дерзкими словами раскрыть весь стыд его венца и рассказал кратко прикрытыми словами».

Другой свидетель и участник Смуты голландец Исаак Масса: «И оставил ли он незаконных детей, неизвестно, всего вероятнее, что не оставил, ибо поспав с какой-либо девушкой, – а он ежедневно приказывал приводить девиц из разных мест, и его приказание исполняли, – он тотчас передавал ее своим опричникам и сводникам, которые портили ее дальше, так, что дети у нее уже не могли родиться».

При этом, как известно, с 1570 г. царь официально женился еще четыре раза, и имел длительную связь с Василисой Мелентьевой, вдовой дьяка, с которой не был обвенчан. На этом Грозный не собирался останавливаться, и, состоя в браке с Марией Нагой, матерью царевича Дмитрия Угличского, вел сватовство к родственнице английской королевы Елизаветы I Марии Гастингс. Эти переговоры прервались кончиной тирана.

Итак, перед нами вырисовывается грязный облик царя-сластолюбца, бывшего к тому же еще и патологическим садистом. Нет никаких сомнений в достоверности столь многочисленных и независящих друг от друга свидетельств. Все это, конечно, важно для понимания личности и эпохи Грозного. Но не столько само по себе, а также и при сравнении нравственного облика царя с той ролью, которую он сам себе назначал. В своих многочисленных сочинениях Грозный представлял себя высшим судьей и наставником всех христиан, неоднократно утверждал, что получает Божественное покровительство и помощь. Как сочетались в Грозном столь низкий моральный облик и столь высокая самооценка – загадка для историков и психологов.

Сам царь на упреки Курбского, как мы видели, отвечал: «Вси есмы человецы». В ответ на пассаж о Кроносовых жрецах, Грозный выдвигал и вовсе абсурдный аргумент: «Толко бы вы у меня не отняли юницы моея, ино и Кроновы жертвы не было». Иначе говоря, если бы злые бояре не «счаровали» Анастасию, царь не стал бы искать развлечений с Басмановым и ему подобными. Вероятно, Грозный считал, что ему, ввиду его особого положения единственного истинно христианского государя можно творить что угодно.

Распутство подорвало здоровье Грозного. Джером Горсей свидетельствует: «У царя стали страшно распухать половые органы – признак того, что он грешил беспрерывно в течение пятидесяти лет; он сам хвастал тем, что растлил тысячу дев, и тем, что тысячи его детей были лишены им жизни». Очевидно, что Грозный в последние годы жизни страдал венерическими болезнями. Об этом свидетельствует и наличие солей ртути (впрочем, недостаточное для смертельной дозы), обнаруженных в его костях при антропологическом исследовании. Как известно, ртуть входила в состав лекарств, употреблявшихся в Средневековье для лечения сифилиса и гонореи. Впрочем, специалисты возражают против подобного диагноза – длительные половые болезни оставляют следы и на костях, которые при антропологическом исследовании останков Грозного не были обнаружены.

Изнемогая от болезней, царь остался верен своему похотливому нраву. Незадолго до смерти он пытался изнасиловать невестку – царевну Ирину, жену своего сына Федора. Ирину спасло то, что на ее громкие крики сбежались слуги. В отместку царь приказал казнить всех, кто помешал ему, а Федора призывал развестись с женой. Правда, царевич остался тверд, да и тиран недолго прожил после этого. 18 марта 1584 г. он умер, причем историки не исключают, что смерть царя ускорил заговор, одним из участников которого был Борис Годунов, брат Ирины.

«…А вашему разуму дивимся, что вы таким плутням веры имете…»: легенда о «царевиче Петре» и русские бастарды

Русские самозванческие легенды XVII– XIX вв. – плодотворная тема для историков и культурологов. Происхождение самозванческих легенд и систематизация сюжетов даны К. В. Чистовым. В особую категорию исследователь выделил вариант легенды, согласно которому «царевич-избавитель» был подменен девочкой-царевной. В чистом виде этот сюжет отражен только в легенде о происхождении «царевича Петра Федоровича», однако, как отмечает К. В. Чистов, можно проследить и характерные аналогии в представлениях более позднего времени. В кон. XVII – нач. XVIII вв. появилось предание, согласно которому, царица Наталья Кирилловна родила дочку, но, опасаясь гнева царя Алексея Михайловича (грозившегося сжечь ее в срубе) подменила царевну мальчиком – сыном боярыни (в другом варианте – немки) – который и взошел на престол с именем Петра I. К. В. Чистов указывает и другой пример бытования сюжета подмены, но уже в реальной династической практике: известно, что Петр I приставил к жене царевича Алексея Шарлотте людей следить за тем, чтобы девочка, если она родится у Шарлотты, не была подменена мальчиком. Наше особое внимание к легенде о «царевиче Петре Федоровиче» обусловлено тем, что Лжепетр в отличие от Лжедмитрия I был выдвинут казачьей средой, и легенда о его происхождении является первой народной самозванческой легендой.

Из всех самозванцев начала XVII в. Лжепетр является наименее загадочной фигурой. Его истинное происхождение стало известно в октябре 1607 г. после сдачи Тулы, взятия его в плен и допроса. Самозванец поведал следующее: «Родился де он в Муроме, а прижил де его, с матерью с Ульянкою, Иваном звали Коровин, без венца; а имя ему Илейка; а матери ево муж был, Тихонком звали Юрьев торговый человек. А как Ивана не стало, и его мать Ульянку Иван велел после себя постричь в Муроме, в Воскресенском девичье монастыре, и тое мать его постригли… и в том девиче монастыре матери его не стало и меня Илейку свез из Мурома в Нижний Новгород нижегородец торговый человек Тарас Грозильников, и жил де у него он Илейка годы с три…» Далее он рассказал о своих странствиях, закончившихся провозглашением его терскими казаками царевичем Петром Федоровичем и приходом в Путивль, а оттуда в Тулу к Болотникову.

Эти показания правительство Василия Шуйского постаралось обнародовать как можно шире. Но и раньше, до пленения Лжепетра, сторонники царя Василия были уверены в самозванстве «царевича». Посол в Польше князь Г. К. Волконский на вопрос панов рады о Петре отвечал:

«Как есмя поехал от великого государя нашего, и про такова вора не слыхали. А ныне слыша от вас так себе домышляем… воры волжские и терские казаки, ведая свою вину… так замыслили и которого будет вора, меж себя выбрав, таким именем именуют…» В наказе гонцу в Крым С. Ушакову (24.05.1607) предписывалось говорить: «Тот вор казак Илейка, что называли царевичем Петром, сына боярского Григорьевский холоп Елагина, и мать его и жена и сестры в черных пашенных людей и ныне живы…» Очевидно, что правительством был произведен розыск о самозванце и установлена некоторая ясность в отношении его личности, хотя часть сведений была ошибочной.

Не вдаваясь в крайне любопытный вопрос о механизме провозглашения Илейки «царевичем», необходимо отметить, что уже очень скоро его современники пришли к идее о «выборе» самозванцев «меж себя», и, как известно, активно пользовались этим. Недаром С. М. Соловьев отмечал, что в казачьих юртах «самозванцы росли как грибы». Это были известные по «Новому летописцу» и грамотам патриарха Гермогена «царевичи» Август, Осиновик, Ерошка, Гаврилка, Клементий и другие. В 1625 г. ряжский приказчик Васька Шолкин, сидя в кабаке вспоминал: «В меж де усобную брань, как был в Калуге вор, и де в те поры был у него на службе в Шацком, и собрався де Шацкого уезда мужики коверинцы, котыринцы, конобеевцы, и говорили де меж себя так: „Сойдемся де вместе и выберем себе царя“». Ответ Шолкину ямщика Кузьмы Антонова чрезвычайно интересен: «От тех де было царей, блядиных детей, которых выбирали в межьусобную брань межь себя, наша братья, мужики, земля пуста стала». Для данной темы важно не резкое осуждение самозванческих авантюр, а тесная связь их самозванства с внебрачным происхождением – ложный государь представлялся, спустя десять лет после Смуты, незаконным наследником – «блядиным сыном».

Наиболее полное отражение легенды о происхождении «царевича Петра» содержится у Ж. Маржерета. Он писал: «В конце апреля император Дмитрий получил известие, что между Казанью и Астраханью собралось около четырех тысяч казаков, которые разбойничали вдоль Волги и говорили, что с ними находится молодой принц по имени Петр, истинный (как они пустили слух) сын императора Федора Иоанновича, сына. Иоанна Васильевича и сестры Бориса Федоровича, который родился около 1588 г. и был тайно подменен, так как по их словам, на его место подставили девочку, которая умерла в возрасте трех лет…»

Близкую к этому рассказу версию изложили московским послам кн. Г. К. Волконскому и А. Иванову в конце декабря 1606 г. польские паны: «Сказывают де тот Петр как он родился, и его де переменили дочерью по Борисову велению Годунова, чтоб ему не быть на государстве…» Послы не замедлили выступить с опровержением, хотя не имели инструкций на этот счет: «То дело нестаточное и слышать того не годитца, а вашему разуму дивимся, что вы таким плутням веры имете: не токмо у великих государей, но у обычных людей тому состатися невозможно, как в то время прилучить иное дитя принести на государьской двор, и как бы такое дело утаилось и посяместа не объявилось…» Далее Волконский, для большей убедительности, поведал: «При государыне царице и великой княгине Ирины были всегда неотступно мои княж Григорьевы сестры княж Иванова княгиня Козловского да окольничего Ондрея Перовича Клешнина жена, и только бы такое дело сталось и они б меня в том не утоили».

В Белоруссии история царского происхождения самозванца отражена в «Сказке о Петре Медведке москале», которую Р. Г. Скрынников считает записанной со слов самого Лжепетра. «Кады се уродила, матка его Ырына познавше по небозщику брате своем, Борисе Годуну, и ж о панстве Московском промышлял, хотечы быть гдрем московским, и для тог его Петра уродивши, утаила, гды Борис пытал, штобы уродила, она отказала же не угоде полмедведка и полчовека, втом часе тот Борис дал покой, болш о том непыталсе…» Желая «ухоронить от смерти» Петра мать отдала его на воспитание «бабке» Гане Васильевой вдове, «аж пришол до розому, а матка его вже вособе его Петра повторе поведа брату своему, иж дочку уродила». После смерти царя Федора Годунов занял престол и «матку его в чорницы постриг», а потом, допытываясь у нее, жив ли царевич Дмитрий, «з запальчивости заразом сестру свою пробил, так иж заразом умерла». Осиротевший царевич покинул «бабку» Гану и «пристал» к астраханскому стрельцу Федору, а после воцарения «царя Дмитрия Ивановича» поспешил в Москву, куда прибыл на другой день после смерти и бежал в Литву, желая встретиться с «царем Дмитрием», который, по слухам, жив и спасается в Литве. О. М. Бодянский опубликовавший эту запись, отмечал сходные и различные моменты в биографии Петра Медведка и Лжепетра, но считал, что это были два разных лица, и предполагал в Петре Медведке Лжедмитрия II. Вопрос о тождестве Петра Медведки и Лжепетра решает показание одного польского источника, который сообщает, что «в Путивль прибыл с донскими казаками Петр Федорович, Недвядко (Niedzwiadko) по фамилии, который назвался сыном покойного царя Феодора Ивановича».

Очевидно, что прозвище Лжепетра – Медведка, связанное с его легендой о «получеловеке-полумедведке» было широко известно в Литве и Белоруссии. Сказочный сюжет о полузвере-полуцаревиче/царевне широко распространен в русском фольклоре («Царевна-лягушка», «Аленький цветочек» и др.), наиболее близко, почти текстуально соприкасается с начальным фрагментом «Сказки о Петре Медведке» сказка, записанная А. С. Пушкиным в с. Михайловское и ставшая основой для «Сказки о царе Салтане», в которой, согласно письму злой царицы-свекрови, царица рожает: «не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку».

Вместе с тем, в «Сказке…» отражена и истинная жизнь самозванца. Р. Г. Скрынников указывал на совпадение основных пунктов в биографии Петра Медведки и Илейки Муромца: сиротское детство, жизнь в Астрахани, движение в Москву по Волге. Любопытно также, что в «Сказке…» царевич укрылся после гибели «дяди» Лжедмитрия I в Москве у «неякого Ивана Мясника, на улицы Покровской», а Илейка Муромец, согласно его показаниям, жил в Москве «от Рождества Христова до Петрова дни у подьячего Дементья Тимофеева… а двор у того подьячего у Дементия у Володимера в Садех…», т. е. недалеко от Покровки.

Большинство источников без подробностей сообщают, что Лжепетр выдавал себя за сына царя Федора Ивановича. Находятся и иные варианты легенды. «Хронограф 1617 года» и «Иное сказание» утверждают, что самозванец называл себя сыном царевича Ивана Ивановича. И. Масса пишет, что самозванец «выдавал себя за Петра Федоровича, незаконного сына царя Федоровича, а царь Федор Иванович никогда и не помышлял пойти от своей жены к другой, чтобы прижить от нее бастарда, но жил как святой, как мы уже говорили». О том же сообщает в «Правдивой и достоверной реляции» П. Петрей, прибавляя, что у царя Федора действительно был побочный сын, «которого он прижил с одной пленной девицей из рода Тизен, да и тот вскоре умер». Это сведение нигде более не встречается, а его источник неясен. В «Истории о великом княжестве Московском» Петрей также говорит о Лжепетре, как о «незаконном сыне» царя Федоре Ивановича, спасавшемся от Годунова у казаков.

Вероятно, на показания Массы и Петрея о внебрачном происхождения «царевича» повлияли слухи о положении царевича Дмитрия Углицкого, рожденного от седьмого, не дозволенного церковными канонами брака Ивана Грозного. Д. Флетчер пишет: «Даже светским лицам неохотно позволяют вступать в брак более двух раз. Этим предлогом сейчас пользуются против единственного брата царя, шестилетнего ребенка, о котором не молятся в церквах (между тем как это всегда соблюдается по отношению к лицам царской крови) на основании того, что он незаконнорожденный». Об этом в 1598 г. вспоминал венский двор. В инструкции послу в России М. Шилю предписывалось узнать: «Имеет ли незаконный брат (Bastard Bruder) Великого Князя, отрок приблизительно 12 лет, по имени Дмитрий Иоаннович сторонников и не провозглашен ли или не избран в Великие Князья…» Неосведомленность венского двора о гибели царевича Дмитрия труднообъяснима, хотя это не имеет отношения к нашей теме.

В европейской практике XVI – начала XVII в. вопрос о правах бастардов на престол не поднимался, даже в случае пресечения династии. Так, сын Карла IX граф Шарль де Валуа бастард Французский (1573–1650) после смерти своего дяди Генриха III и пресечении династии Валуа не воспринимался как возможный претендент на престол ни парижским двором, ни Генрихом IV Наваррским.

Как уже говорилось выше, в дворянстве Франции конца XVI в. бастарды не имели прав на титул и майорат отцов, а довольствовались теми землями, которыми наделял их отец, и были обязаны носить герб со специальным знаком бастарда. В то же время королевич Густав, сын шведского короля Эрика XIV от морганатического брака с дочерью капрала Катериной Монсдоттер внушал опасения королю Сигизмунду III Вазе. Это было очевидно и для Бориса Годунова, по приглашению которого Густав прибыл в Москву в качестве жениха царевны Ксении, но затем оказался в почетной ссылке в Угличе. В 1605 г. русский посол в Литве, укоряя Сигизмунда III в поддержке Лжедмитрия I, говорил: «А нашего царского величества и в нашем господарстве и прамой господаръской сын дяди вашего швейского Ирыка короля сын Густав королевич, и нашему царскому величеству безпрестаны бил челом, штоб мы, великий государь дали ему помочь и позволили доступить Лифлянтские земли…» После прихода к власти Лжедмитрия I, Сигизмунд III через посла А. Гонсевского просил: «в Москве находится Густав, называющий себя сыном шведского короля Эрика, чтобы его не окружали уважением, на которое он вызывает, выдавая себя за шведского королевича, но чтобы держали под хорошим присмотром». Самозванец: «Просил нас преже сего не одинова король его милость чтоб мы Густава, который именует себя сыном короля Ирика, задержали не как королевича, но так, как его урождение есть. И то мы являем его королевской милости, что мы его по его королевской воле держим и ждем, что болша того над ним велит королевская милость делати». В 1644 г. царь Михаил Федорович не посчитал зазорным предложить руку своей дочери шлезвиг-голштинскому принцу Вальдемару, происходившему от морганатического брака датского короля Христиана IV с графиней Христианой Мунк. Таким образом, внебрачное происхождение этих западноевропейских принцев не смущало русский двор, также, как и не смущало современников происхождение царевича Дмитрия, от неканонического брака его отца.

Любопытно очередное совпадение биографий «царевича Петра» и Илейки Муромца – оба они оказываются незаконнорожденными. Тема внебрачного происхождения Лжепетра проходит в известиях С. Немоевского, который вел дневник в ярославской, а затем в белоозерской ссылке, активно питаясь разными слухами. Он пишет: «Сторона Василия… выдавала этого Петрашку за сына одного из думных бояр, князя Воротынского, рожденного вне брака от одной распутной женщины из Пскова, которую он потом, когда имел жениться, отослал назад в Псков».

Свод известий о происхождении Лжепетра показывает не только вариации легенды о «царевичах-избавителях», но и дает возможность передвинуть хронологические рамки бытования этого предания вглубь.

Князь Федор Иванович Мстиславский

Род князей Мстиславских берет свое начало от одного из младших сыновей великого князя литовского Гедимина князя Явнуты (Евнутий) (в крещении Ивана Гедиминовича). В 1341 г., по завещанию отца он занял великокняжеский престол, но в 1345 г. был смещен братьями Ольгердом и Кейстутом и бежал в Москву, где принял православие. Впоследствии он вернулся и получил в удел город Заславль. В отличие от своих энергичных братьев Явнута в борьбе за власть не участвовал и ничем особенным себя не проявил. Его сын князь Михаил Иванович Заславский (или Ижеславский) погиб в битве с татарами на Ворскле в 1399 г. Его внук князь Иван Юрьевич, женившись на дочери Мстиславского князя (также Гедиминовича), получил в удел Мстиславль. Внук последнего – князь Федор Михайлович, звавшийся уже Мстиславским, в 1525 г. выехал на Русь, но без вотчины и получил в вотчину Малоярославец, а в кормление Каширу. Князь Федор Михайлович женился на племяннице Василия III Анастасии Петровне, дочери крещеного царевича Петра Ибремимовича и великой княжны Евдокии Ивановны. Таким образом, его сын князь Иван Федорович являлся двоюродным племянником Ивана Грозного.

Отец нашего героя князь Иван Федорович Мстиславский являлся одним из крупнейших деятелей эпохи Грозного. В 1549 г. он получил боярства, а с 1553 г. входил в ближнюю думу при царе. Участвуя практически во всех походах 1547–70-х гг., начиная с 1550-х гг. он непременно возглавлял большой полк, т. е. являлся главнокомандующим. Наряду с этим князь Иван Федорович являлся главой Боярской думы. После введения опричнины вместе с князем И. Д. Бельским Мстиславский был поставлен во главе земщины. По свидетельству померанского дворянина А. Шлихтина, очутившегося в московитском плену, Мстиславский и Бельский стояли в глазах царя выше всяких подозрений: «…если кто обвиняет перед тираном этих двух лиц, Бельского и Мстиславского, или намеревается клеветать на них, то тиран тотчас велит этому человеку замолчать, говоря так: „Я и эти двое составляем три Московские столпа. На нас троих стоит вся держава“». В 1571 г. после пожара Москвы царь обвинил Мстиславского в том, что тот «навел» хана на Русь, и тот публично «винился» в этом, угодливо принимая на себя вину бездарной организации обороны и расстройства боеспособности русской армии, в чем был повинен исключительно царь. Иван Грозный по достоинству оценил угодливость Мстиславского: князь не только не подвергся опале, но и продолжал сохранять первенствующее положение в земщине и Боярской думе. По завещанию Грозного князь И. Ф. Мстиславский вошел в регентский совет при царе Федоре Ивановиче. Однако попытка тягаться со стремительно набиравшим силу Борисом Годуновым оказалась Мстиславскому не под силу. Он подвергся сравнительно легкой форме опалы – был вынужден удалиться в Кирилло-Белозерский монастырь, где принял постриг (1585) и скончался в 1586 г.

Тихий уход с политической сцены князя И. Ф. Мстиславского обеспечил прочное положение его сыну. Князь Федор Иванович унаследовал от отца положение главы Боярской думы и первостепенного боярина. К этому времени Ф. И. Мстиславский был уже вполне зрелым человеком. Он получил боярство еще в 1577 г., а ранее был кравчим. Встав во главе Боярской думы Ф. И. Мстиславский, по-видимому, не сразу отклонился от участия в борьбе, которая разворачивалась между князьями Шуйскими и партией Бориса Годунова. Согласно известию шведа П. Петрея, влиятельная партия, во главе которой стояли митрополит Дионисий и князья Шуйские, избрали сестру Мстиславского и били челом царю Федору, чтобы он по примеру деда и отца отправил в монастырь бесплодную Ирину Годунову и женился на княжне Мстиславской. Далее Петрей сообщает, что Годунову удалось разрушить этот замысел, а княжна Мстиславская была отправлена в монастырь (независимо от Петрея о насильственном пострижении Мстиславской сообщает и голландец И. Масса). Последнее сообщение недостоверно, однако, попытка развести царя Федора с Годуновой и женить на Мстиславской действительно имела место. Не случайно в том же 1585 г. княжна Мстиславская была выдана замуж за князя Василия Кордануковича Черкасского, и о заключении этого брака было велено объявить за границей дипломатам Посольского приказа.

В дальнейшем мы не имеем никаких известий о попытках Мстиславского противостоять Годунову. Видимо, он проявлял лояльность по отношению к правителю, а затем и царю Борису. Однако отношение Годунова к Мстиславскому было достаточно сложным. Внешне все обстояло вполне благополучно – Мстиславский продолжал занимать первое место в Думе и должность главнокомандующего в большинстве походов русской армии; однако, согласно свидетельству вдумчивого наблюдателя голландского купца И. Массы «Борис всегда старался погубить его (Мстиславского. – С. Ш.), ибо желал того, когда казнил родовитых людей, но его ни в чем не могли обвинить, так беспорочно он жил, а также весьма скромно, ибо холопы его жили лучше, чем он сам; однако Борис запретил ему жениться, чтобы он не имел наследников, и он умер бездетным…» Это сообщение, неверное в той части, где говорится о бездетности Мстиславского, достоверно в том, что Годунов действительно препятствовал свадьбе знатнейших лиц в государстве – Мстиславского и Шуйского, что подтверждают также Д. Флетчер и Ж. Маржерет.

Мстиславский женился уже в правление Лжедмитрия I на мнимой родственнице нового царя из рода Нагих, причем самозванец на его свадьбе «в отцово место был».

Настороженное отношение Годунова к Мстиславскому не повлияло на решение царя поставить боярина во главе армии, посланной против Лжедмитрия I. В первом же столкновении царской армии с самозванцем, главнокомандующий получил тяжелые ранения – польский отряд прорвался в центр русской армии, Мстиславский был сбит с коня и ранен в голову – «сечен по голове во многих местех». Борис поспешил обнадежить главного воеводу – послал для его лечения придворного врача, особо благодарил за верную службу и пролитую кровь, а также усилил армию новыми отрядами и дополнил командный корпус князем В. И. Шуйским. Как только князь Мстиславский «обмогся» армия предприняла наступление и в битве под Добрыничами 21 января 1605 г. Лжедмитрий I потерпел сокрушительное поражение, потерял большую часть своей армии, чудом спасся и укрылся в крепости Путивль.

Однако вместо того чтобы довершить разгром неприятеля и захватить самозванца, воеводы увлеклись жестокими репрессиями против жителей Комарицкой волости, поддержавших самозванца. Армия Мстиславского подошла к небольшой крепости Кромы, в которой засели верные самозванцу казаки во главе с атаманом А. Корелой, и начали осаду. Под Кромами армия надолго завязла и потеряла не только инициативу но и мобильность, и постепенно лишалась боеспособности вообще – эпидемии и дезертирство охватили войско, а Мстиславский и Шуйский не двигались из-под Кром, довольствуясь разорением окрестностей и репрессиями против сторонников самозванца. Современники были готовы предположить в этом измену главных воевод, однако С. Ф. Платонов, проанализировав ситуацию, пришел к выводу, что виной Мстиславского и Шуйского была их беспомощность в военном деле и отсутствие какой-либо инициативы.

После смерти царя Бориса Ф. И. Мстиславский и В. И. Шуйский были отозваны в Москву для помощи юному царю Федору в управлении государством, а в лагерь под Кромами присланы новые командующие – кн. М. П. Катырев-Ростовский и П. Ф. Басманов. В дальнейших драматических событиях – измена под Кромами и низложение Федора Годунова – Мстиславский был лишь безучастным свидетелем. Источники не донесли сведений о каком-либо его участии в возведении на трон Лжедмитрия I. С самозванцем у Мстиславского установились, надо полагать, хорошие отношения. Лжедмитрий I пожаловал боярину кремлевский двор Бориса Годунова, и, как говорилось выше, женил его на своей мнимой родственнице Прасковье Ивановне Нагой. Нет прямых данных об участии кн. Ф. И. Мстиславского в заговоре против самозванца, надо полагать, он и здесь не противился течению событий, но и не был в числе их движителей.

При царе Василии Шуйском положение Мстиславского оставалось неизменным. В качестве «большого» воеводы он руководил войсками, посланными против «воров» к Вырке (где был разбит отряд Лжепетра, пытавшийся прорваться к Болотникову, осажденному в Калуге), а в московской осаде от Тушинского вора возглавлял государев полк, стоявший у Никитских ворот. Других упоминаний о Мстиславском в разрядах того времени нет, видимо, царь Василий невысоко ценил военный талант своего старинного товарища по Боярской думе.

В событиях низложения Василия Шуйского Мстиславский, верный своей позиции невмешательства в политическую борьбу, не участвовал. Его имя называли в качестве кандидата на престол после сведения с трона Василия Шуйского, но князь Мстиславский пригрозил, что пострижется в монахи, если его будут принуждать принять царский венец. К этому времени у него, по-видимому, сложились определенные политические симпатии в пользу поляков. Сохранилось письмо Мстиславского к польскому гетману Я.-П. Сапеге, бывшему одним из руководителей армии Лжедмитрия II, в котором князь называет гетмана своим «другом и братом», просит того писать о своем здоровье и желает, чтобы Бог дал ему «очи твои (т. е. Сапеги. – С. Ш.) видеть». С. Ф. Платонов полагал, что даже если датировать это письмо временем, последовавшим за низложением Шуйского, оно все равно свидетельствует о давней дружбе боярина и гетмана. Видимо, неслучайно Мстиславский, возглавив семибоярщину и практически встав во главе государства, поспешил сблизиться с гетманом Жолкевским, активно участвовал в переговорах, составлении и утверждении договора о призвании королевича Владислава и запечатал его своей печатью. Вероятно, призвание природного государя, сопровожденное соответствующими гарантиями нерушимости религиозной и культурной самобытности и социального строя России, казалось Мстиславскому и его товарищам, лучшим выходом из кризиса. Однако реальная политическая коньюнктура была либо не учтена, либо игнорирована ими. Сигизмунд III не только не собирался соблюдать условия заключенного договора, но и практически дезавуировал его, заявив свои претензии на русский трон. Коренной ошибкой было согласие на введение в Москву польского гарнизона и установление совместного польско-русского управления, что привело к польской диктатуре.

«Новый летописец» показывает, что к Мстиславскому, как старейшему среди русских бояр, обращались надежды патриотов, стремившихся противостоять иноземному владычеству, но он оказался неспособным поддержать национальное движение. Согласно известию «Нового летописца» патриарх Гермоген, которого принуждали скрепить своей подписью грамоты, адресованные королю с призывом принять московский трон, твердо отказал в этом боярину М. Г. Салтыкову и проклял его, а Мстиславскому сказал «тихим голосом»: «Твое есть начало, тебе за то добро пострадати за православную христианскую веру; аще и прельстишься на такую дьявольскую прелесть, и преселит Бог твой корень от земля живых, да и сам какою смертью умрешь». «Тако ж збысться ево пророчество», – добавляет летописец.

Подробности кончины князя Ф. И. Мстиславского нам неизвестны, однако род Мстиславских, действительно пресекся с его смертью. От трех браков князь Ф. И. Мстиславский имел двух детей – князя Василия, умершего в младенчестве, и княжну Ольгу, умершую в 1609 г. Сам князь Федор Иванович умер 19 февраля 1622 г., сохраняя высшее положение среди московского боярства при царе Михаиле Федоровиче, но по-прежнему не пользуясь особым влиянием на решение государственных дел.

Фигура князя Ф. И. Мстиславского не типична для Смутного времени. Его отличало полное отсутствие политических амбиций и какой-либо активности вообще. Являясь вторым, после царя, лицом в государстве, Мстиславский никак не использовал свое выдающееся положение, благодаря этому сумел ужиться со всеми правительствами и окончил свою жизнь, окруженный домашним спокойствием и покоем. Однако в грозовые для Российского государства годы он не стал лидером патриотического движения и остался для потомков лишь носителем своего громкого имени.

Боярин Федор Иванович Шереметев

Боярин Федор Иванович Шереметев представляет противоположность князю Ф. И. Мстиславскому. Боярина Шереметева трудно обвинить в бездеятельности и слабости, однако, его энергичность была иного рода, чем у деятелей авантюрного склада – Б. Я. Бельского, М. Г. Салтыкова и иных. Шереметев был лоялен легитимной власти вне зависимости от того, кто занимал престол. Вместе с тем, это не было проявлением беспринципности или слабости, как у Мстиславского, просто в добросовестном несении государевой службы, борьбе с «ворами» и даже в соучастии в управлении поляками Россией Шереметев видел исполнение своего долга служения России. Видимо, не случайно Ф. И. Шереметев, не запятнавший себя изменой и «воровством», был в первые десятилетия после Смуты одним из первых лиц в государстве, сосредоточив в правление царя Михаила своих руках значительную часть функций по государственному управлению.

Согласно родословной легенде Шереметевы, как и Романовы, восходят к боярину великого князя московского Андрею Кобыле. Предание XVII в. видело в Кобыле потомка прусских королей – сына немецкого рыцаря, которого звали Гланда Камбила (отсюда и прозвище Андрея). Эту легенду подверг жестокой критике академик С. Б. Веселовский, однако, в недавнее время краевед и генеалог В. Н. Бочков высказал немало любопытных заключений, свидетельствующих в пользу ее достоверности. В любом случае, Андрей Кобыла – реальное историческое лицо, московский боярин XIV в., а его потомки Кошкины, Захарьины, Юрьевы, Романовы, Яковлевы, Ляцкие, Колычевы, Жеребцовы, Шереметевы занимали в XIV– XVI вв. выдающееся положение в среде московского боярства. Праправнук Андрея Кобылы Андрей Константинович Шеремет при Иване III по неизвестной нам причине подвергся опале, и его по-служильцы (военные слуги) были распущены и получили поместья в Великом Новгороде.

Внуки Андрея Шеремета братья Иван Большой, Иван Меньшой, Семен, Никита и Федор Васильевичи были выдающимися деятелями эпохи Ивана Грозного. Иван Большой был воеводой во многих походах, в 1555 г. был послан на Крым и в 150 верстах от Тулы вступил в бой с войском хана Девлет-Гирея, двигавшегося на Россию. В начале боя Шереметев был ранен и выбыл из строя, но другим воеводам А. Д. Басманову и С. Г. Сидорову удалось выдержать натиск татар. В 1565– 67 гг. он упоминается в числе старейших бояр, управлявших Москвой в отсутствие царя. Он попал в опалу и подвергся жестоким истязаниям по приказу Ивана Грозного, пытавшегося вымучить из боярина его родовые сокровища. Иван Меньшой в 1558 г. был пожалован в бояре, участвовал в неудачной попытке отразить хана Девлет-Гирея от Москвы в 1570 г. и в разгроме татар при Молодях в 1571 г. Он благополучно пережил опричнину и был убит при осаде Колывани (Таллинна) в 1577 г. У Ивана Васильевича Меньшого было двое детей – дочь Елена, ставшая женой царевича Ивана Ивановича, и сын Федор.

К концу XVI в. род Шереметевых сократился до двух представителей – Федора Ивановича и Петра Никитича (его двоюродный брат), вследствие чего в их руках сосредоточились обширные шереметевские вотчины, что сделало их крупнейшими землевладельцами среди нетитулованного боярства. Федор Иванович начал свою службу воеводой. В 1591 г. он отличился в отражении хана Казы-Гирея под Москвой, за что был пожалован полузолотым. Шереметевы, по дальнему родству с Романовыми, принадлежали к их партии. Опала на Романовых в 1600 г. ударила и по Ф. И. Шереметеву. Он был лишен своего двора и рязанской вотчины, а в 1601–1603 гг. находился на воеводстве в далеком Тобольске, что было скрытой формой опалы.

При появлении Лжедмитрия I Борис Годунов простил многих своих бывших противников и отправил их на командные посты в армию, отправленную против самозванца. В их числе был и Шереметев, назначенный действовать против мятежных Кром. В войско, посланное против самозванца, Шереметев выставил значительное число своих военных слуг – 60 человек, но под Кромами действовал вяло, то ли из-за неприязни к Годунову, то ли из-за нежелания ратников сражаться за царя Бориса.

При Лжедмитрии I Ф. И. Шереметев, так же как и другие пострадавшие от Годунова, был обласкан – получил боярских чин, самозванец устроил его свадьбу и был на ней «в отца место». Неизвестно, участвовал ли Шереметев в заговоре против Лжедмитрия I, во всяком случае, во время майских беспорядков 1606 г. вместе с другими боярами Федор Иванович разъезжал по улицам и восстанавливал порядок.

Когда в первые месяцы правления Василия Шуйского пламя мятежа запылало на окраинах государства, Шереметев получил назначение возглавить войско, отправленное против мятежной Астрахани, воевода которой князь И. Д. Хворостинин принял сторону «царя Дмитрия». Боярин подошел к Астрахани, но астраханцы не впустили его в город, а на штурм, вероятно, сил у Шереметева не хватало. Тогда государевы ратные люди выстроили рядом с Астраханью, на острове Балчике острог, где и засели. Положение отряда Ф. И. Шереметева было тяжелым. Отряд нес потери из-за внезапных нападений астраханцев, людей косил мор. Шереметев пытался привлечь на свою сторону ногаев, кочевавших под Астраханью, но те стремились придерживаться нейтралитета, номинально признавая власть царя Василия, но не оказывая боярину никакой помощи. Глава ногаев князь Иштерек одновременно вел переговоры и с Шереметевым, и с астраханцами.

В октябре 1607 г. Федор Иванович отступил к Царицыну и зазимовал там. В это время в Поволжье было неспокойно, мари, мордва, чуваши, татары волновались. Весной 1608 г. начал свой поход на Москву из Орла Лжедмитрий II и летом осадил столицу, расположившись лагерем в Тушино. Поздней осенью в Поволжье вспыхнуло восстание. Мордва, мари, татары, чуваши совместно с русскими «ворами», сторонниками Лжедмитрия II осадили Нижний Новгород, а в январе следующего года взяли Козьмодемьянск и Цивильск и осадили Свияжск. Воеводой у мятежников был князь Семен Юрьевич Вяземский, во время одной из вылазок осажденных он был захвачен в плен, а затем повешен. Шереметев не остался безучастным к происходящему. Получив предписание Василия Шуйского двигаться на «очищение» государства от «воров», он отправил к Нижнему отряд служилых людей, который пришел в город 1 декабря 1608 г. и принял участие в его обороне, а сам двинулся вверх по Волге весной 1609 г. По дороге к Нижнему он собирал в поволжских городах ополчение, в которое вошло немало иноземцев, очевидно, ливонских немцев, сосланных в Поволжье Иваном Грозным.

Подойдя к Нижнему, Ф. И. Шереметев разгромил остатки мятежных войск, уже порядком потрепанных воеводой А. С. Алябьевым. Боярин Шереметев «с товарищи под Чебоксары воровских людей побили на голову и многих живых поимали и воровских воевод и знамя воровское и набаты и борошни поимали». Затем Шереметев принялся за успокоение края – приводил к шерти мятежных черемис (марийцев). Из Нижнего боярин перешел в Муром, к тому времени признавший власть царя Василия, а затем двинулся на Касимов – центр вассального России мусульманского государства Касимовского ханства. Касимовский хан Ураз-Мухаммед держал сторону Лжедмитрия II, и хотя хана не было в Касимове, город оказал ожесточенное сопротивление царским войскам. Шереметев взял город приступом «и воровских людей многих побил, а иных в живых взял; и тех, которых мучили в темнице за царя Василия, всех освободил». В Касимов прибыли к Шереметеву царские посланцы князь С. Прозоровский и И. Чепчугов с милостивым словом за службу и вместе с тем с выговором за то, что «идет мешкотно, государевым делом не радеет». Из Касимова Шереметев двинулся во Владимир, а оттуда – на Суздаль, бывший оплотом тушинцев. Но на открытой местности понизовская пехота была разбита конницей тушинца А. Лисовского, и боярин еле смог спасти свое войско и спешно ушел во Владимир. Из Владимира боярин двинулся в Александрову слободу, где соединился с князем М. В. Скопиным-Шуйским, двигавшимся во главе шведского вспомогательного корпуса и ополчения северных городов к Москве – «князь же Михайло Васильевич их приезду рад бысть и нача с ними помышляти об государевом деле и об земском». Вместе с войском кн. М. В. Скопина-Шуйского Ф. И. Шереметев вступил в Москву 12 марта 1610 г.

В событиях низложения царя Василия Шуйского Ф. И. Шереметев, по-видимому, не участвовал. Источники не сохранили на этот счет никаких сведений. Как один из наиболее видных бояр он вошел в состав семибоярщины и был сторонником королевича Владислава. В семибоярщине Шереметев был в числе умеренных деятелей – не агитировал за короля, но и не протестовал против поляков. Во время осады Москвы Первым, а затем Вторым ополчениями в 1611–1612 гг. Шереметев находился вместе с поляками в Кремле и пережил все ужасы осады – терпел голод и был свидетелем людоедства, начавшегося среди поляков. Во время Избирательного собора 1613 г. в числе других кандидатов на престол называлось и имя Шереметева, но его сидение вместе с поляками в Кремле было памятно, и эта кандидатура не получила поддержки. Сам Шереметев, по-видимому, понимал, что его шансы быть избранным невелики, и вскоре примкнул к сторонникам Михаила Романова.

Ф. И. Шереметеву было поручено собором возглавить посольство к Михаилу Федоровичу Романову и его матери, старице Марфе, в Ипатьевский монастырь в Костроме. Переговоры с нареченным царем и его матерью происходили драматично – только после длительных молений и слез инокиня Марфа согласилась благословить своего сына на престол. Шереметев остался с новоизбранным царем и сопровождал его на длительном пути в Москву, оставаясь посредником в общении Михаила Федоровича с Избирательным собором. С начала правления юного царя Шереметев вошел в правящий кружок и находился у руля государственного управления вплоть до 1619 г., когда возвратившийся из польского плена Филарет Никитич потеснил всех советников своего сына и в государстве установилось соправительство царя и патриарха. Близость Шереметева к романовскому кружку еще при Борисе Годунове и его женитьба на дочери князя Б. К. Черкасского, двоюродной сестре царя Михаила Федоровича, подкрепляли высокое положение боярина.

В 1615 г. боярин был послан на выручку Пскову, осажденному армией шведского короля Густава II Адольфа, но сам попал в тяжелое положение – подвергся нападению шайки А. Лисовского, засел в Ржеве Володимеровой, еле смог отбиться от лисовчиков. В 1617–1618 гг. Ф. И. Шереметев возглавлял русскую депутацию на переговорах с поляками, закончившимися заключением Деулинского перемирия, после чего был пожалован в ближние бояре. В 1624 г. на свадьбе государя Шереметев сидел «в отца месте». После кончины патриарха Филарета Ф. И. Шереметев вновь приобретает решающее значение в государственном управлении. Он руководил переговорами с поляками, завершившимися заключением Поляновского мирного договора, возглавлял Разбойный, Судной Владимирский и другие приказы. Особенно усилилось влияние Шереметева после кончины в 1642 г.

другого члена правительственного кружка – кн. И. Б. Черкасского (брата жены Шереметева), когда царь передал в ведение Шереметева важнейшие приказы, которыми руководил Черкасский – Аптекарский, Стрелецкий, Новой Четверти, Оружейный, Иноземный. Один из источников называет Шереметева «тайнейшим и начальнейшим боярином». Сохранилась и другая оценка государственных качеств Федора Ивановича. Продолжение «Нового летописца», возникшее, по-видимому, в приказной среде говорит о нем: «сей Федор был жестоконравен а в делах неискусен».

Шереметев занимал первенствующее место среди бояр до самой кончины царя Михаила Федоровича, во время предсмертной болезни которого подавал ему лекарства. Однако к этому времени сам боярин был уже очень старым человеком. С 1643 г. он перестал выезжать к царским обедам и даже не был на аудиенции датскому королевичу Вальдемару, жениху царевны Ирины Михайловны. В челобитной царю от 14 марта 1645 г. он жаловался на различные дряхлости – «мало слышу и вижу, насилу брожу… впадох в различные болезни». В своей духовной, составленной около этого времени, боярин пишет: «к тому росписи за моею рукою нет, потому, что по грехом моим постигла меня слепота». В том же 1645 г. Шереметев был отставлен от своих должностей, и при новом царе Алексее Михайловиче управление важнейшими приказами взял в свои руки царский воспитатель Б. И. Морозов. В 1649 г. Шереметев принял постриг с именем Федосия, а в феврале 1650 г. скончался, приняв перед смертью схиму.

Федор Иванович был одним из наиболее значительных землевладельцев своего времени. Он владел наследственными вотчинами в Московском, Коломенском, Владимирском, Нижегородском, Костромском, Кашинском, Бежецком, Рязанском и Верейском уездах. Большинство этих земель перешло ему от отца И. В. Меньшого Шереметева, но часть вотчин и от бездетного дяди Ф. В. Шереметева. По росписи войска, посланного против Лжедмитрия I, Шереметев выставил 60 всадников, следовательно, его владения достигали размеров 6000 четвертей земли – 1 четверть составляла 1/2 десятины, т. е. 0,5 га.

Наконец, следует заметить, что боярин Ф. И. Шереметев был, по-видимому, человеком широкого кругозора. Он умел находить общий язык с поляками и умерять их непомерные требования на переговорах. Дипломатическая практика XVII в. показывает, что на ответственных местах в российской дипломатии в эту эпоху стояли люди, хорошо понимавшие Запад и стремившиеся к налаживанию тесных контактов между Россией и Западной Европой. Несомненно, общение Шереметева с поляками во времена семибоярщины дало ему необходимый опыт для восприятия Европы. Не случайно, что в 1640-х гг. Шереметев покровительствовал одному из первых русских западников А. Л. Ордын-Нащокину, возглавившему впоследствии руководство внешней политикой России и получившему звание печатника, который только начинал свою приказную карьеру. Вероятно, и общение с умудренным в государственных делах боярином много дало будущему канцлеру.

Князь Иван Андреевич Хворостинин

Личность князя Ивана Андреевича Хворостинина противоположна фигуре героя предыдущего очерка. Смута оказала огромное влияние на формирование его характера, и в эпоху восстановления государственного порядка Хворостинину далеко не сразу удалось смириться с возобновлением традиционных политических и культурных норм. Человек энергичный, но мятущийся, он мог бы воплотить свои чаяния при внуке первого из Романовых, однако, в свою эпоху князю Ивану Андреевичу не удалось реализоваться. В этом фигура Хворостинина не только примечательна, но, вероятно, и типична. Кто знает, сколько еще таких сторонников преобразований, ощущавших возможности перемен и модернизации России, оказались не у дел.

Князь Иван Андреевич принадлежал к ветви потомков ярославских князей (Рюриковичей). Самый известный представитель этого рода – князь Дмитрий Иванович прославился тем, что в 1572 г. нанес решающий удар по крымскому войску в сражении при Молодях.

Князь Иван Андреевич начал свою карьеру при дворе. В 1604 г. он был стольником царевича Федора Годунова (Хворостинин находился в родстве с Годуновыми – его двоюродная сестра Авдотья была замужем за окольничим Степаном Степановичем Годуновым). Со вступления на престол Лжедмитрия I начинается кратковременный взлет карьеры Хворостинина. Будем откровенны – фавор князя Ивана Андреевича опирался на его противоестественные отношения с царем-самозванцем. Бывший инок Григорий, дорвавшись до царского престола, не стеснялся в проявлениях своей буйной натуры. Подобно своему мнимому отцу, он не оставлял своим вниманием ни женщин, ни мужчин. В качестве одного из его партнеров источники единодушно называют князя Ивана Хворостинина. Современник событий Станислав Немоевский так описывает царского фаворита: «Красивый юноша в 18 лет, невысокий и, как говорят, любимец великого князя a secretis». Об этом же красноречиво свидетельствует и голландец И. Масса. Хворостинин получил чины кравчего и окольничего. На свадьбе самозванца (8 мая 1606 г.) «первым у стола стоял», на четвертый день ходил с самозванцем в баню. Вероятно, более ходить в баню с самозванцем Хворостинину не довелось – через несколько дней Лжедмитрий I был свергнут, и отправлен «под начал» в Иосифо-Волоколамский монастырь.

Намеки на доверительные отношения автора и царя содержат и «Словеса дней, и царей, и святителей московских» князя И. А. Хворостинина. Хворостинин приводит диалог между собой и Лжедмитрием I, при этом называет себя юношей, которого самозванец «много любил», и который «заботился о его спасении – более всех людей, находящихся под властью его».

После свержения Василия Шуйского, Хворостинин был освобожден. Позднее он примкнул к Второму ополчению и участвовал в освобождении Москвы от поляков. В 1613 г. он был назначен в поход против литовцев под Козельск, но «заместничал» с другим воеводой, князем А. Хованским, и отказался идти с ним в сход.

В первые годы правления царя Михаил Федорович служил вполне успешно. В 1614 г. был воеводой сторожевого полка в Новосили, в 1616 г. получил боярство, и сидел за столом при приеме английского посла, был воеводой в Переславле-Рязанском (1618).

В 1622 г. Хворостинина постигла опала. «Вины» князя подробно перечислены в указе 1626 г.: «Впал в ересь, и в вере пошатнулся, православную веру хулил, постов и христианского обычая не хранил… образа римского письма почитал наравне с образами греческими письма… говорил, что молиться не для чего и воскресения мертвых не будет… в 1622 г. всю Страстную неделю пил без просыпу, накануне Светлого воскресенья был пьян и до света за два часа ел мясное кушанье и пил вино прежде Пасхи… промышлял, как бы… отъехать в Литву… говорил в разговорах, будто на Москве людей нет, все люд глупый… будто же московские люди сеют землю рожью, а живут все ложью…» Иван Андреевич был сослан «на исправление» в Кирилло-Белозерский монастырь, и после «истязания в вере» обещал держаться православия.

Стремясь обелить себя от подозрений в западнических симпатиях, князь Иван Андреевич составил сочинение о Смутном времени, главным положительным героем которого является патриарх Гермоген – опора православия и русской государственности. Другое произведение Хворостинина – стихотворный трактат (один из первых в русской литературе) «Изложение на еретики-злохульниик», направленный против католичества, служило той же цели – оправдаться от обвинений и показать себя истинным приверженцем православия.

Авантюрист Михаил Андреевич Молчанов

Михаила Молчанова не назовешь мятущимся человеком. Это весьма типичная для Смуты, цельная фигура авантюриста и негодяя, не останавливавшегося ни перед чем ради собственной выгоды. Приближенный обеих Лжедмитриев, Михаил Молчанов оказал большое влияние на развитие событий в Смуту. Его преступная деятельность была хорошо известна современникам, не остается сомнений, что при царе Михаиле Молчанова ожидала бы плаха. Однако судьбе было угодно распорядиться иначе – ярый сторонник поляков, Молчанов был убит во время Московского восстания 1611 г.

Родство М. А. Молчанова весьма знаменательно. Его предки служили боярами у ростовских князей, а в XV в. перешли на службу к московским. Большинство однородцев этого корня – Грязные, Ильины, Ошанины, Молчановы – служили в уделах, но в XVI в. приблизились к царскому престолу. В 1566 г. в число опричников попадает Василий Григорьевич Грязной. Ему удалось сделать хорошую карьеру. Он участвовал в карательных экспедициях, расправах и оргиях. К 1570 г. Грязной и М. Скуратов заняли первенствующее положение в опричном руководстве. Василий Григорьевич получил чин думного дворянина – на большее он не мог рассчитывать из-за своего худородства (конечно, относительно «московских чинов»). За собой В. Г. Грязной потянул многочисленную родню – Г. Б. Грязной, его сын Н. Б. Грязной, В. Ф. Ошанин-Ильин, В. И. и И. И. Молчановы – также служили в опричнине.

В 1572 г. вскоре после гибели Малюты Скуратова под стенами ливонской крепости Пайды, фавор Грязного заканчивается. Григорий и Никита Грязные, Василий Ошанин-Ильин были казнены, а сам Василий Грязной отправлен на воеводство на Донец. Во время разведки в степи бывший царский любимец был взят в плен татарами. Узнав, что к ним попал думный дворянин и приближенный царя, татары решили обменять его на знаменитого крымского полководца Дивей-мурзу, взятого в плен в битве при Молодях, либо отдать за огромный выкуп – в 100 тысяч рублей. Содержание этих требований и передал Василий Грязной в своем первом послании. Первое письмо Грязного вызвало ответную отповедь царя и положило начало их переписке, не менее знаменитой, чем переписка Грозного с Андреем Курбским. Грязным было отправлено в Москву три письма, Грозным в Крым – одно. Особенность этой переписки в том, что в отличие от переписки Грозного с Курбским, рассчитанной на широкую аудиторию, переписка с Василием Грязным носит частный характер. Это и привлекало ученых, искавших в писаниях обоих авторов отражение их взглядов и позиций, высказанных в приватном диалоге государя и подданного.

Неизвестно, вернулся ли Грязной из крымского плена, однако, его родня, воспользовавшись временным возвышением Василия Григорьевича, сумела подвинуться на ступеньку выше при московском дворе. Михаил Молчанов начал свою карьеру при дворе Бориса Годунова уже в чине стольника (1601). Есть известия, что Молчанов смог войти в доверие к царю Борису благодаря своим познаниям в чернокнижии. Согласно многим свидетельствам, Годунов неоднократно обращался к чернокнижникам и астрологам.

В 1605 г. Молчанов переходит на сторону Лжедмитрия I. Вероятно, это произошло во время мятежа в Кромах. По крайней мере, на пути в Москву Лжедмитрий I отправил в столицу князя В. В. Голицына, П. Ф. Басманова, князя В. М. Рубца Мосальского, М. А. Молчанова и дьяка А. В. Шерефединова с тем, чтобы они низложили патриарха Иова, а затем расправились с арестованной семьей царя Бориса. Убийцы прибыли в Москву 10 июня. Взяв с собой трех стрельцов, они явились на старый двор Бориса Годунова, где содержалась арестованная царская семья. Годуновых развели по комнатам и удавили. Путь самозванцу был расчищен.

При Лжедмитрии I Молчанов стал одним из самых близких к самозванцу людей. По свидетельству И. Массы, Лжедмитрий I и Молчанов предавались грубому разврату. По приказу самозванца во дворец каждую ночь приводили понравившихся ему женщин, насильно захваченных на улицах, не взирая ни на замужество, ни на монашеский сан. Русские источники повествуют о том, что Молчанов при дворе Лжедмитрия I занимался чернокнижием. Именно за чернокнижие он был бит кнутом сразу же после низложения самозванца. Однако спустя несколько дней Молчанову удалось бежать из Москвы. Поляк И. Хвалибога пишет, что исчезновение царского любимца вызвало «всегласную весть в столице» о том, что «Димитрий с Молчановым и несколькими другими потаенно ушел…».

Михаил Молчанов обосновался в Самборе и на свой страх и риск начал новый этап самозванческой авантюры. И Молчанов, и приютившая его жена Ю. Мнишека, знали, что самозванец был убит во время московского восстания, но жажда мести и стремление восстановить свое высокое положение, подвигли их на возрождение призрака. В Самборе Молчанов выдавал себя за чудесно спасшегося «царя Дмитрия Ивановича». Он был осторожен и не часто показывался на публике, понимая, что его могут легко разоблачить. Однако слухи о том, что «истинный царь» во второй раз избегнул смерти и скрывается в Польше вскоре всколыхнули южную «украйну» Российского государства. Активно поддержал новую самозванческую интригу князь Г. П. Шаховской, также приближенный Лжедмитрия I, сумевший бежать из Москвы и обосноваться в Путивле. Ряд источников сообщают, что в суматохе переворота Шаховскому удалось выкрасть государственную печать, поэтому его путивльские грамоты от имени «царя Дмитрия» внушали доверие.

Правительство Василия Шуйского довольно скоро разобралось в происходящем и выяснило, кто выдает себя за покойного самозванца. Послу в Речь Посполитую князю Г. К. Волконскому на слова поляков о том, что Лжедмитрий I спасся и укрывается в Самборе было велено отвечать, что «самборский вор» не кто иной, как Михалко Молчанов. Посол приводил и словесные портреты Лжедмитрия и Молчанова с тем, чтобы доказать, что это разные лица. Согласно описанию Волконского, Молчанов был «возрастом не мал, рожеем смугол, нос немного покляп (горбатый), брови черны, не малы, нависли, глаза невелики, волосы на голове черны курчевавы, ото лба вверх взглаживает, ус чорн, а бороду стрижет, на щеке бородавка с волосы». Отмечалась и образованность Молчанова: «По полски говорить и грамоте полской горазд, и по латыне говорити умеет…»

Как можно видеть, Молчанов был вовсе не похож на Лжедмитрия I. Он мог обмануть только тех, кто никогда не видел первого самозванца, и вообще мало слышал о нем. Вскоре в Самборе произошла знаменательная встреча Молчанова с таким человеком, сыгравшим впоследствии огромную роль в событиях Смуты. Это был Иван Болотников, пробиравшийся из турецкого плена на родину. Молчанов изобразил перед ним царя, пожаловал страннику 30 дукатов, саблю, бурку и письмо, по которому поручил ему командование войсками против Шуйского. Вероятно, Молчанов сумел разглядеть в Болотникове полководческий талант, поскольку уже через несколько месяцев его армия осаждала царя в столице Российского государства.

Молчанов далеко не сразу примкнул к Лжедмитрию II. Он пытался действовать самостоятельно, плел интриги, и в 1608 г. объявился в Москве в числе заговорщиков против царя Василия. Заговор был раскрыт, а его участники схвачены. Молчанову довелось вновь отведать кнута, но он сохранил жизнь и, поправившись, поспешил на новые приключения. В 1609 г. Молчанов объявился в отряде польского гетмана Яна-Петра Сапега, откуда перешел в Тушинский лагерь Лжедмитрия II. От Тушинского вора Молчанов получил окольничество.

Когда после вступления Сигизмунда III на российскую территорию в Тушинском стане начался конфликт, Молчанов примкнул к пропольской партии тушинских бояр, возглавляемой М. Г. Салтыковым. Посольство от тушинских бояр (М. Г. Салтыков, князь Ю. Д. Хворостинин, князь В. М. Рубец-Мосальский, М. А. Молчанов, И. Т. Грамотин и другие) отправилось под Смоленск и предложило российскую корону королевичу Владиславу, сыну Сигизмунда III. Соответствующий договор был заключен 4 февраля 1610 г.

В польской администрации Москвы Молчанов получил должность управляющего ранее не существовавшим Панским приказом. Судя по его названию, он занимался вопросами, связанными с пребыванием поляков в Москве и государстве. Дальнейшая судьба Молчанова позволяет предполагать, что он не очень заботился об интересах русского населения и держал сторону поляков.

В «Новом летописце» содержится рассказ о том, как несколько бывших тушинцев, перешедших на сторону короля, пришли получить благословение у патриарха Гермогена. Тот поначалу отказался благословить изменников, но Михаилу Салтыкову удалось убедить патриарха в чистоте их намерений. Гермоген благословил пришедших, но заметил при этом: «…А если вы пришли с ложью, и разрушение православной христианской вере будет в вашем умысле, то не будет на вас милость Божия и Пречистой Богородицы и будете вы прокляты от всего вселенского собора». Когда же святитель увидел среди пришедших Михаила Молчанова, он проклял его и повелел с позором выгнать из церкви – в исправление этого негодяя патриарх не верил. Летописец сообщает, что пророчество патриарха сбылось – все, кто стремился установить в России польское владычество, умерли «злой» смертью. Одним из первых погиб Михаил Молчанов – он был убит во время восстания москвичей против поляков на Страстной неделе 1611 г.

Склонность к политическим авантюрам была, по-видимому, общей родовой чертой Грязных-Молчановых. Родственник Михаила Андреевича – сын крымского «полоняника» Тимофей Васильевич – в 1600 г. был приставом при опальном князе И. В. Сицком (следовательно, пользовался доверием Бориса Годунова). В 1609 г. Грязной участвовал в неудачной попытке свергнуть царя Василия Шуйского с престола, а затем бежал в Тушино. Как и Молчанов, Тимофей Грязной принес присягу королевичу Владиславу и получил от него чин окольничего, однако, после освобождения Москвы от поляков был лишен окольничества и земель, пожалованных ему Лжедмитрием II и королевичем Владиславом. Не отставал от отца и сын Т. В. Грязного – Борис – в 1634 г. во время Смоленской войны он бежал в Литву.

Тушинцы

Тушинцами принято называть сторонников Лжедмитрия II. После распада Тушинского лагеря многие из них последовали за «вором» в Калугу, а после его смерти активно участвовали в освободительном движении и своим ратным трудом искупили грех клятвопреступления, совершенный при переходе от Василия Шуйского к Лжедмитрию II. Впрочем, далеко не все приверженцы самозванца прониклись патриотической идеей спасения Отечества от поляков. Многие из них настолько привыкли к вольной жизни при самозванцах, что не желали восстановления прежнего порядка, и вступили в борьбу с поляками, преследуя собственные цели, а не национальные интересы. Ярчайший тому пример – атаман Заруцкий. Этот недюжинный человек понимал, что после восстановления российской государственности в тех формах, в которых она была до Смуты, он потеряет свою власть и влияние. Это и привело его к противостоянию Второму ополчению, а затем и к борьбе против царских воевод под знаменами «царевича Ивана Дмитриевича», сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II.

По-иному сложилась судьба главенствовавшего в тушинской «Боярской Думе» князя Д. Т. Трубецкого. Возглавив наряду с Заруцким Первое ополчение, он оставался под Москвой вплоть до подхода Второго ополчения. Затем, несмотря на трения с Пожарским, сумел договориться с ним о совместных действиях против поляков, а после освобождения Москвы был одним из кандидатов на престол, имевшим большие шансы на избрание. Поражение на Избирательном соборе определило дальнейшую судьбу Трубецкого – несмотря на оказанные ему почести, боярин не пользовался влиянием на государственные дела. В 1625 г. Трубецкого отправили в почетную ссылку – на воеводство в Тобольск, – где он и умер.

Членами «воровской» Думы были представители старомосковского боярского рода Плещеевых, еще в XVI в. перешедшего в состав фамилий, служивших по «московскому списку». Это – Иван Васильевич Глазун-Плещеев, Матвей Иванович Колодкин-Плещеев, Федор Кириллович Смердов-Плещеев. Иван и Матвей Плещеевы примкнули к Первому ополчению. В 1612 г. И. В. Глазун-Плещеев был послан в Псков для выяснения личности Лжедмитрия III («Псковского вора»). Воевода поначалу присягнул «вору», но затем арестовал самозванца и самолично привез его в Москву. Его подпись стоит под избирательной грамотой царя Михаила Романова, при котором Плещеев служил воеводой в Тюмени и Пскове. В Первом ополчении М. И. Колодкин-Плещеев «прославился» жестокими мерами против казаков – его попытка расправы над казаками, пойманными на грабеже, спровоцировала конфликт и распад ополчения. Впоследствии Матвей Колодкин-Плещеев присоединился ко Второму ополчению.

В освободительном движении участвовал и Ф. К. Плещеев, громивший в 1606– 1608 гг. восстания земцев против самозванца в Суздальской округе. В 1613 г. он был послан против шведов в Тихвин, а при Михаиле Романове стал воеводой в Белгороде и Тобольске.

Полна превратностей и судьба Михаила Матвеевича Бутурлина, одного из ближайших сподручников Тушинского вора. В 1610 г. он захватил для самозванца Калугу и собственноручно убил тамошнего воеводу И. И. Годунова. В том же году по приказу Лжедмитрия II Бутурлин лишил жизни касимовского царя Ураз-Мухаммеда. А в 1612 г. мы уже видим М. М. Бутурлина в составе Второго ополчения: он отбил от Переславля-Залесского казачий отряд Заруцкого. В 1614 г. вместе с князем Д. М. Черкасским Бутурлин воевал против польско-литовских отрядов на западной «украйне». При штурме крепости Белой на Смоленском рубеже он был тяжело ранен – ядром ему вырвало часть головы – и, покинув войско, из-за увечья был вынужден отправиться на излечение в Москву. В 1618 г. он участвовал в обороне столицы от королевича Владислава. Патриарх Филарет не жаловал Бутурлина, памятуя ему смерть И. И. Годунова, бывшего свойственником Филарета по Черкасским. Окольничество Михаил Матвеевич получил лишь при Алексее Михайловиче.

С 1608 г. и вплоть до смерти самозванца его поддерживал князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, впоследствии один из видных воевод Второго ополчения. В 1613–1615 гг. он воевал с поляками на западных рубежах. С 1619 г. – боярин и один из государственных деятелей эпохи Михаила Романова.

В составе Первого и Второго ополчений сражались И. И. Волынский, Ю. Беззубцев, И. Ф. Наумов, князь Ф. И. Волконский-Мерин и другие видные воеводы, бывшие активные сторонники Тушинского вора. Таким образом, пройдя через искушение самозванчеством в Тушине и Калуге, многие дворяне объединились в борьбе за судьбу державы. Некоторые из них затем сошли с этого пути и вновь уклонились в «смуту», но большинство твердо стояли за национальное возрождение и поддерживали освободительные движения.

Стрелецкие головы

В исторической литературе неоднократно отмечалось особое положение московских стрельцов, выполнявших роль царской гвардии. Видный петербургский историк А. П. Павлов указывал на то, что стрелецкие головы были верной опорой Бориса Годунова на его пути к верховной власти. В то же время, есть основания развить изучение этой темы, поскольку, источники показывают, что головы московских стрельцов в конце XVI в. не просто были верной опорой Годунова, но и исполняли особо деликатные поручения правителя, а затем и царя Бориса. Стрельцы набирались, в основном, из посадских людей. В то же время большинство голов (позднее – полковников и полуполковников) принадлежали к дворянскому сословию. Судьбы этих людей, их большое значение в событиях Смуты (особенно в первый период – династический (боярская смута) показывают не только большую роль московских стрельцов в политической борьбе того времени, но и особое положение самих голов, сравнимое только с гвардейскими офицерами при Петре I и его преемниках, вплоть до Павла I. Как можно видеть, в придворной борьбе как в начале XVII в., так и в XVIII в. роль гвардии была решающей.

Стрелецкое войско в количестве шести «статей» (позднее, приказов) по 500 человек было учреждено в 1550 г. К 1584 г., по свидетельству англичанина Д. Флетчера, московские стрельцы составляли 20 тысяч человек. Московские стрельцы, несшие охранную дворцовую службу, получали жалование по 7 рублей в год, что в десять раз превышало жалование рядовых стрельцов в городах. Уже при Иване IV из московских стрельцов выделился двухтысячный полк стремянных, т. е. верховых стрельцов, сопровождавших его во всех походах. При введении опричнины часть стрельцов вошла в состав опричного войска. Свидетели-иностранцы Генрих Штаден и Альберт Шлихтинг сообщают об участии в опричных расправах. Упоминаются особые дворовые Стрелецкие приказы; один из которых находился в 1573 г., сразу после отмены опричнины, в ведении Сулеша Артакова, занесенного в список «двора» (своеобразное продолжение опричнины) Ивана Грозного с высоким окладом в 100 рублей. Свидетельство польского посла Л. Сапеги о событиях, последовавших после смерти Ивана Грозного также показывает особое положение московских стрельцов: согласно Сапеге, после смерти царя Б. Я. Бельский склонил на свою сторону стрельцов, пообещав им «великое жалование» и привилегии, которыми они были пожалованы при Грозном, а царя Федора уговаривал держать двор и опричнину, как держал отец.

Роль стрельцов как воинского подразделения, облеченного особым доверием государя отчетливо видна в событиях воцарения и правления Лжедмитрия I. Когда посланные самозванцем князь В. В. Голицын, П. Ф. Басманов, А. В. Шерефединов и М. А. Молчанов отправились убивать Марию и Федора Годуновых, то они взяли с собой трех стрельцов. Лжедмитрий I уделял особое внимание стрельцам, поручив им охрану своей особы. Главой Стрелецкого приказа был назначен один из ближайших к самозванцу людей – Петр Федорович Басманов. Помимо обязанностей главы Стрелецкого приказа П. Ф. Басманов руководил и политическим сыском.

По спискам первой четверти XVII в. известно двадцать голов московских стрельцов, служивших при царях Иване IV и Федоре Ивановиче. Восемь из них активно действовали в политической борьбе конца XVI – начала XVII в. Их биографии примечательны.

Голова Федор Брянчанинов (Брянцев, Брянцов?) упоминается голландцем И. Массой как капитан охраны Лжедмитрия I, что показательно еще и тем, что вместе с ним упоминается Р. Дуров.

Ратман (Роман?) Михайлович (Федорович?) Дуров в 1598 г. расписался на утвержденной грамоте Бориса Годунова. В 1601 г. он был приставом при опальном Федоре Никитиче Романове и доставил его в Антоньев-Сийский монастырь на пострижение. В 1602 г. исполнял обязанности пристава у герцога Иоанна. По списку 1604 г. его денежный оклад жалования был равен 27 рублей 6 алтын и 2 деньги, причем из него были вычтены 6 алтын и 4 деньги за «опальную рухлядь», т. е. имущество, доставшееся Дурову, скорее всего, при конфискации имущества Романовых и других опальных по этому делу. В 1604 г. – стрелецкий голова в войске, посланном против Лжедмитрия I, в 1605 г. стрелецкий голова в Новгороде-Северском, находился под командой князя Н. Р. Трубецкого и П. Ф. Басманова во время знаменитой обороны города от Лжедмитрия I. В 1605–1606 гг. упоминается «капитан» охраны Лжедмитрия. В 1608 г. голова у Яузских ворот в московской осаде. Его сын Федор Ратманович в 1606 г. был послан в Литву с известием об убийстве и обличениями самозванца и подвергся длительному заточению.

Голова Темир Васильевич Засецкий в 1588–1589 гг. был приставом у грузинского посла. В 1591 г. сразу же после получения из Углича известий об убийстве царевича Дмитрия и народном восстании, в город был послан Темир Засецкий во главе стрелецкого отряда. В его обязанности вменялось наведение порядка и сбережение улик для следственной комиссии. В 1593 г. участвовал в церемонии приема турецкого посла. В 1598 г. подписал избирательную грамоту Бориса Годунова.

Леонтий Лодыженский упоминается в должности головы в 1585 г. В 1586 г. дворянин в посольстве, посланном на берег р. Плюс для переговоров со шведами. Посланник в Крым, возвратился в августе 1598 г. Его подпись стоит на утвержденной грамоте Бориса Годунова. В 1601 г. пристав у Александра Никитича Романова в Усолье-Луде, где удавил опального вельможу. В 1603 г. дьяк Разрядного приказа.

Биография следующего деятеля изумляет своими неожиданными поворотами. Голова Смирной Юрьевич Маматов в 1587 г. был приставом у князя Андрея Ивановича Шуйского, которого удавил в тюрьме. В 1598 г. вместо него на утвержденной грамоте царя Бориса расписался голова П. Г. Огарев. В 1601–1602 гг. – пристав у Ивана Никитича и Василия Никитича Романовых в Пелыме. Сохранились весьма красноречивые «отписки» Маматова об исполнении им этой миссии, после прочтения которых остается удивляться тому, что один из братьев – Иван Никитич все-таки выжил в тех условиях. В Пелым Василия Романова доставил к Маматову сотник Иван Некрасов, в Пелыме Маматов «посадил Василья Романова с братом, с Иваном, в одной избе на чепях же по углам». Состояние опального было крайне тяжелым. Мама-тов доносил: «Взял я, холоп твой, у Ивана, у Некрасова твоего государева изменника Василия Романова… больна, только чють жива, на чепи, опох с ног; и я, холоп твой, для болезни его, чепь с него снял… и преставился февраля 15-е число». Тяжело болел и брат скончавшегося: «А изменник твой государев, Иван Раманов болен старою болезнию, рукою не владеет, на ногу маленко приступает».

В 1604–1605 гг. в походе на Дагестан Маматов был головой. В бою при Тарках он был взят в плен. Очевидно, храбростью Маматов не отличался: чтобы спасти свою жизнь, он принял ислам и женился в Персии. Боевые товарищи Маматова – воеводы князья Владимир Бахтеяров и Владимир Долгорукий попали в тюрьму. Впоследствии пленники вернулись на родину, а вероотступника постигла заслуженная кара. Он был взят в плен русскими и казнен по приказу царя Бориса – Маматова долго мучили, а напоследок сожгли. Несомненно, царь Борис не мог не обратить внимание на измену человека, которому доверял самые подлые и темные поручения.

Григорий Иванович Микулин составляет достойную компанию С. Ю. Мама-тову. Он начал свою карьеру еще в 1569/ 1570 г., когда был поддатнем (помощником) у рынды царевича Ивана Ивановича в опричном походе на Новгород. В 1591 г. голова у черемис и мордвы. В 1600– 1601 гг. Микулин был послом в Англию. Сохранился портрет посланника, исполненный английским художником. Он изображает мужчину средних лет с широким лицом, заросшим щетиной, густыми черными усами и в расшитой шапке – типичного «хитрого московита». В 1602 г., в числе других послов Маматов, встречался с польскими послами на рубеже. В 1604 г. – голова в Орле, перешел на сторону Лжедмитрия I. За ревность при искоренении измены среди стрельцов пожалован Лжедмитрием I в думные дворяне. Согласно «Новому летописцу» Микулин своими руками убил («рассек на части») стрельцов, заподозренных в измене, за что был достойно награжден самозванцем: «той же Рострига ево пожаловал и от головства ево оставил и даде ему думное дворянство»). После свержения самозванца Микулин пытался бежать в Польшу, но в дороге был пойман в селе Вяземы. Очевидно, это был человек того же склада, что Маматов и Молчанов, единственно, чего нельзя отнять у Микулина – его дипломатических способностей. Проанализировав «статейный список» (отчет) посольства в Англию, Д. С. Лихачев писал, что миссия Микулина показывает в нем «ум, такт и умение с достоинством соблюдать интересы Русского государства».

Казарин Давыдович Бегичев в 1593– 1598 гг. был стрелецким головой в Смоленске. В 1604 г. упоминается как голова в Москве. Перешел на сторону Лжедмитрия II, а в 1611 г. находился в таборах кн. Д. Т. Трубецкого под Москвой. При появлении Лжедмитрия III, Иван Глазун Плещеев и Бегичев были послан в Псков, где признали (по словам «Нового летописца»: «не пожалев души своей и старости») в этом самозванце истинного царя. Псковский вор недолго смущал умы. Привыкшие к вольному обращению с «цариками», эмиссары Трубецкого передумали, схватили самозванца и в оковах доставили в Москву.

Голова Постник Григорьевич Огарев, напротив, представляется человеком, верным присяге и долгу. В 1590 и 1600 гг. он был приставом у польских послов. В 1598 г. подписал избирательную грамоту царя Бориса Годунова. В 1604 г. был послан в Польшу обличать самозванца. О деятельности Огарева при Лжедмитрии I ничего не известно, очевидно, он не сделал карьеры при самозванце. При Василии Шуйском Огарев защищал Москву от тушинцев и погиб во время одного из боев в 1610 г.

Ряд голов начала XVII в. связаны с деяниями царствования Ивана Грозного. Таков, например, голова Демид Черемисинов, погибший в битве при Тарках в дагестанском походе 1604 г., был одним из видных опричников. В 1570 г. он вывозил из Новгорода казну, награбленную во время царского похода. Сам Черемисинов не отставал от своего господина и существенно обогатился в опричнине. Другой голова, также погибший в Тарском походе, – Калинник Иванович Зюзин – племянник не менее известного опричника Василия Григорьевича Зюзина, возглавлявшего авангард в новгородском походе. Р. Дуров, Т. Засецкий, Л. Лодыженский, Г. Микулин и П. Огарев происходили из дворянских родов, представители которых были записаны в Тысячную книгу и Дворовую тетрадь. Из служилых родов происходили также Казарин Давыдович Бегичев, Ф. Брянчанинов и С. Маматов. Из старых дворянских родов происходили также и другие известные стрелецкие головы: С. Пушечников, Н. Лопухин, Ф. Мясоедов, Т. Змеев, Л. Скобельцин и др. Таким образом, состав стрелецких голов был однороден составу всего государева двора, что находит аналогию в принципе формирования опричного войска.

Примечательно, что провинциальные стрелецкие головы, в отличие от своих столичных сотоварищей, не исполняли столь деликатных миссий. Исключением может служить только посылка Смирнова Елизарьева Отрепьева в Литву с обличениями своего племянника Лжедмитрия II. С. Е. Отрепьев был стрелецким головой «на Низу»; в то же время то обстоятельство, что царь Борис не побоялся посылать его в Литву со столь ответственным поручением, говорит о том, что стрелецким головам царь доверял всецело. Все вышеперечисленные стрелецкие головы, кроме Г. И. Микулина, головство которого у московских стрельцов не подтверждено разрядной документацией, в походах и боевых действиях до 1604 г. участия не принимали. Очевидно, что правители берегли московский стрелецкий гарнизон и посылали стрельцов в походы лишь изредка.

Итак, очевидно, что головы московских стрельцов пользовались доверием Бориса Годунова и Лжедмитрия I и выполняли их ответственные поручения, в т. ч. и весьма деликатного свойства: посольские миссии, приставские должности у послов, приставство у опальных, часто сопровождавшееся тайным наказом об убийстве ссыльного, и т. д. Доверие и расположение царя распространялось и на весь московский стрелецкий гарнизон, осуществлявший личную охрану царя.

Сходная ситуация сохранялась и на протяжении второй половины XVII в., что отмечал автор записок о стрелецком бунте 1682 г. А. А. Матвеев, писавший о «нечастых службах…» московских стрельцов. Небезынтересно сравнить политическое могущество главы Стрелецкого приказа в 1605–1606 гг. П. Ф. Басманова и главы Стрелецкого приказа в 1682 г. – князя И. А. Хованского. В то же время, стрелецкие головы XVII в. не были облечены особым вниманием государей. Исключение составляет только А. С. Матвеев, но его возвышение вызвано исключительно его личными качествами. Да и внутриполитическая ситуация, отличавшаяся при первых Романовых относительной стабильностью, не располагала к существованию института особых доверенных лиц государя, наделенных властью над военными формированиями. Хотя при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче Стрелецкий приказ входил в число основных, руководство над которым давало перевес какому-либо лицу или группе лиц в правительстве. Участвовали стрельцы и в подавлении московского восстания 1662 г., начав по приказу царя рубить челобитчиков. Наконец, позиция московских стрельцов, провозгласивших себя спасителями династии и государства во время восстания 1682 г., несомненно имеет определенные исторические корни. В своих челобитных царям Ивану и Петру Алексеевичам московские стрельцы, перечисляя вины казненных ими бояр, просили за их верную службу царскому дому «искони века» переименовать стрельцов в «надворную пехоту», чем еще раз обозначили свою тесную связь с царским двором. Итак, налицо значительное сходство между стрельцами конца XVI–XVII в. и гвардией XVIII в. В связи с этим, формирование Петром I гвардейских полков кажется вызванным стремлением заменить стрельцов не только в военно-административном, но и в охранно-внутриполитическом отношении. При этом Петром был сохранен и перенесен в гвардию один из важнейших принципов формирования и управления московского стрелецкого войска.

Князья Куракины и князья Курагины из «Войны и мира» Л. Н. Толстого

Великая эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир» уже давно рассматривается литературоведами и историками не только как выдающееся художественное произведение, но и как ценный исторический источник. Источник не только для истории исторической и общественной мысли и для изучения исторического мировоззрения Толстого и его творческого метода, но и как источник по эпохе 1812 г. Последнее связано с большой и глубокой работой над документами, мемуарами, письмами и устными источниками, проделанной Толстым при создании романа.

Одним из первых заметил и бурно отреагировал на попытку Толстого сочетать в себе и историка Отечественной войны 1812 г. и художника этой эпохи старший современник писателя князь П. А. Вяземский – поэт, друг А. С. Пушкина, участник Бородинской битвы, знакомый со многими героями эпопеи. Он писал: «Начнем с того, что в упомянутой книге трудно решить и даже догадываться, где кончается история и где начинается роман, и обратно» (1868). Этот подход Толстого вызвал резкое неприятие Вяземского. Он укорял Толстого в многочисленных неточностях, и, главное, в недостоверности всего описания хода событий. «История и разумные условия вымысла тут равно нарушены», – отмечал Вяземский, рассуждая об одном из эпизодов «Войны и мира».

Как свидетель и участник событий, Вяземский имел полное право быть уязвленным толстовским взглядом на лица и явления, однако, среди замечаний князя одно представляется крайне важным для настоящей темы. Вяземский писал: «Встреча исторических имен или имен известных, но отчасти искаженных и как будто указывающих на действительные лица, с именами неизвестными и вымышленными, может быть, неожиданно и приятно озадачивает некоторых читателей, мало знакомых с эпохою, мало взыскательных и простодушно поддающихся всякой приманке. Но истинному таланту не должно было бы выгадывать подобные успехи и подстрекать любопытство читателей подобными театральными и маскарадными проделками».

Несомненно, Вяземский имел в виду имена и фамилии действующих лиц «Войны и мира», созвучие которых с реальными фамилиями представителей русской аристократии обескураживало уже первых читателей, и заставляет ломать над этим голову и по сей день. Даже в наше время читатель, мало-мальски знакомый с русской историей, без труда вычислит в графах Ростовых – графов Толстых; в князьях Болконских, Курагиных и Друбецких – князей Волконских, Куракиных и Трубецких; в Василии Дмитриевиче Денисове – Дениса Васильевича Давыдова, Марии Дмитриевне Ахросимовой – Анастасию Дмитриевну Офросимову и т. д. Наконец, эти лица, лишь слабо замаскированные, соприкасаются с реальными историческими деятелями – Александром I, Наполеоном I, Кутузовым, Багратионом, Ростопчиным и многими другими, включая и второстепенных персонажей той эпохи.

Откровенно прозрачный метод шифровки истинных фамилий в романе Толстого ставит перед исследователями важные вопросы. Во-первых, по возможности, дешифровать толстовских героев, и, во-вторых, постараться понять мотивы, по каким Толстой прибегнул к этому методу. Настоящая заметка ни в коей степени не претендует на попытку решить эти вопросы. Мною ставится гораздо более скромная цель – отследить реальные черты некоторых персонажей «Войны и мира», и в первую очередь князей Курагиных – целого семейства отрицательных героев.

Представляется, что все персонажи «Войны и мира» могут быть разделены на четыре категории: 1) реальные исторические лица; 2) лица, носящие имена и фамилии, созвучные именам и фамилиям их прототипов; 3) лица, носящие имена и фамилии, не созвучные с именами и фамилиями их прототипов; 4) лица вымышленные, носящие вымышленные имена и фамилии.

В первой группе императоры Александр I, Наполеон I Бонапарт, Франц I, военные и государственные деятели России и Франции (М. И. Кутузов, П. И. Багратион, М. Б. Барклай де Толли, С. К. Вязмитинов, И. Мюрат, А. Чарторижский, М. А. Милорадович, Д. С. Дохтуров, Н. Г. Репнин, Ф. В. Ростопчин, А. А. Беклешов, М. М. Сперанский, А. А. Аракчеев, А. Коленкур, Л. Л. Беннигсен, Л. Даву, А. Д. Балашов, Н. Н. Раевский, А. П. Ермолов, К. Ф. Толь и другие). Ряд известных лиц не действуют, но неоднократно упоминаются, придавая достоверность повествованию и вписывая его в определенный хронологический контекст – Ю. В. Долгоруков, И. И. Морков, Н. П. Румянцев, Ш. Талейран, В. Меттерних, М. А. Дмитриев-Мамонов, графы Разумовские, Апраксины, и, отметим особо – князь Александр Борисович Куракин, русский посланник в Париже.

Персонажи второй группы столь же очевидны. В первую очередь, это семьи графов Ростовых и князей Болконских, прототипами которых были предки Толстого графы Толстые и князья Волконские. Воспользовавшись образами предков для создания литературных героев, Толстой в обоих случаях вывел в романе только прямых своих предков по обеим линиям. Прототип графа Ильи Андреевича Ростова – дед писателя граф Илья Андреевич Толстой (1757–1820); графа Николая Ильича – отец, граф Николай Ильич (1794–1837), участник Отечественной войны 1812 г., подполковник в отставке. Также и по материнской линии. Старый князь Николай Андреевич Болконский списан с генерал-аншефа князя Николая Семеновича Волконского (1753– 1821). В образе княжны Марии Болконской писатель вывел свою мать – Марию Николаевну Толстую (урожденную Волконскую) (1790–1830). Им были введены в роман, почти без изменений, ее записи о воспитании детей.

Однако попытки дальнейшего отождествления членов семей Толстых и Волконских с персонажами «Войны и мира» терпят неудачу. Не совпадают ни состав семьи, ни имена. Так, князь Андрей Болконский не имеет прототипа на генеалогическом древе Волконских – у Н. С. Волконского не было сыновей. Подобные примеры можно умножать. Таким образом, и в подходе к своего рода «семейным» персонажам Толстой перемешал реальных лиц с вымышленными.

Довольно прозрачно, как уже говорилось выше, списаны со своих прототипов два колоритных персонажа «Войны и мира»: Мария Дмитриевна Ахросимова и Василий Дмитриевич Денисов. Сходство Ахросимовой с Анастасией Дмитриевной Офросимовой уже неоднократно отмечалось. Достаточно сравнить ее описание в «Войне и мире» со знаменитыми мемуарами Е. П. Яньковой. «Рассказы бабушки» раскрывают еще одного столь же прозрачного прототипа толстовского героя – это видный масон Осип Алексеевич Поздеев, выведенный Толстым как Иосиф Алексеевич Баздеев.

Не менее очевидна связь между Василием Денисовым и Денисом Васильевичем Давыдовым. Оба – кавалеристы, маленького роста, жгучие брюнеты и прославленные партизаны; обоим была свойственна страстность и на войне, и в любовных переживаниях. Совпадает возраст и даже чин – оба генералы в отставке.

Казалось бы, в эту категорию можно было бы отнести также князей Курагиных и Друбецких. Однако оставим пока в стороне рассмотрение этого вопроса, и обратимся к третьей категории лиц, для того, чтобы попробовать уяснить методы Толстого.

В первую очередь, это – графы Безуховы, отец и сын. Об отце, графе Кирилле Владимировиче Безухове, известно, что он екатерининский фаворит («в случае был»), вельможа и богач, отец многочисленных незаконных детей, из которых Пьер – любимец. Толстым дано и внешнее описание старого графа – крупного, сильного мужчины, с величественной головой, украшенной гривой седых волос. Наконец, уже в 3 части II тома говорится, что Пьер «бестолковый ревнивец, приверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец».

Очевидно, что образ старого графа вобрал в себя многие черты деятелей екатерининского времени – это указание на его фавор у императрицы, графский титул, богатство, описание обстановки дворца. Однако, можно выделить в этой фигуре черты отдельных исторических лиц – у Безухова присущая братьям Орловым и Потемкину физическая мощь и величественность; имя Кирилл напоминает о графе Кирилле Григорьевиче Разумовском. Усыновление Пьера и получение им графского титула имеет аналогию в семейной истории Орловых, когда внебрачные сыновья графа Федора Григорьевича Орлова получили в 1796 г. фамилию и титул отца. Можно вспомнить и об Александре Алексеевиче Чесменском (1762–1820), сыне А. Г. Орлова, мать которого была, вероятно, незнатного происхождения, но сам он получил дворянство, однако же не получил титул и фамилию отца. Сближает Чесменского с Пьером его жизнь в отцовском доме и внимание отца к его судьбе. О других «воспитанниках» А. Г. Орлова, как и графа К. В. Безухова нам ничего не известно.

Вместе с тем, указание на приступы бешенства и бешеной ревности отсылает нас к фигуре екатерининского фаворита – графа Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова (1758–1803). Представляется, что именно Дмитриев-Мамонов – главный прототип старого графа. Оставим пока вопрос о «бешенстве». Во-первых, Дмитриев-Мамонов, как и Безухов, жил и умер в Москве. Во-вторых, почти совпадает дата кончины. В-третьих, спорная ситуация вокруг наследства сложилась и в семействе Дмитриевых-Мамоновых, только в следующем поколении – в последние годы жизни графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова (1790– 1863). Согласно письменным источникам, граф Александр Матвеевич отличался высоким ростом, однако, если судить по портрету, он не был столь крупным мужчиной как Орлов и Потемкин.

Наконец, о приступах «бешеной ревности». Семейная жизнь графа А. М. Дмитриева-Мамонова сложилась непросто. Он стал фаворитом императрицы в 1784 г., однако его возвышение длилось недолго. Дмитриев-Мамонов влюбился в фрейлину княжну Дарью Федоровну Щербатову (1762–1801) и в 1788 г. получил разрешение Екатерины II на свадьбу, был осыпан дорогими подарками и удален из Санкт-Петербурга. Впрочем, вскоре Дмитриев-Мамонов глубоко разочаровался в своем поступке. Он неоднократно просил позволения вернуться на службу в Петербург, но получал отказы. Поразивший Екатерину II и двор поступок Дмитриева-Мамонова сразу же стали толковать как признак его сумасшествия. В июле 1789 г. императрица пишет Потемкину: «И есть ли б тебе рассказать, что было и происходило чрез две недели, то ты скажешь, что он совершенно с ума сошел; даже и друг его и конфидент Риборьер и тот говорит, что он аки сумашедший». Вновь Екатерина возвращается к этой теме спустя два месяца: «Здесь по городу слух идет, будто граф Мамонов с ума сошел на Москве, но я думаю, что солгано…» Об этом позднее писал М. С. Потемкин брату Павлу: «Об Мамонове говорят, что он с ума сошел и дерется с женою».

Толстой, хорошо знакомый с претензиями нетитулованных Дмитриевых-Мамоновых на наследство графа Матвея Александровича, оставил и прямой намек. Князь Василий Курагин незадолго до смерти старого графа говорит кузине: «Ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа».

Полагаю, этих указаний достаточно, чтобы считать, одним из главных прототипов старого графа – екатерининского фаворита А. М. Дмитриева-Мамонова.

Однако эти указания являются для Толстого вспомогательными, так он оттенил более важную линию: граф Пьер Безухов – граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов. Фигура М. А. Дмитриева-Мамонова блестяще исследована Ю. М. Лотманом, указавшем на многие черты сходства между этим лицом и Безуховым (богатство, огромный рост, физическая сила, приступы раздражения, доходившие до бешенства, организация полка в Отечественную войну 1812 г., увлечение масонскими и декабристскими идеями).

Особо следует отметить, что граф М. А. Дмитриев-Мамонов упоминается отдельно от Безухова как организатор казачьего полка, однако не выведен как действующее лицо. Также лишь упоминает или эпизодически показывает Толстой князя А. Б. Куракина, светлейшего князя П. М. Волконского и графа Н. А. Толстого – носителей фамилий, послуживших исходными для его довольно прозрачных преобразований. При этом и Волконский и Толстой – в той или иной степени, были родственниками предкам писателя – Толстым и Волконским. Выделяется еще одна своеобразная особенность творческого метода Толстого – носители исторических фамилий упоминаются и действуют вместе с персонажами, которым эти же фамилии даны в искаженном виде.

Поскольку вопрос с четвертой категорией персонажей романа – вымышленными героями, с вымышленными фамилиями, – ясен, можно вернуться к вопросу о соотношении Курагиных и Куракиных. Стоит только отметить, что персонажи, обязанные своими именами, фамилиями и характеристиками исключительно фантазии писателя, в основном невысокого происхождения или эпизодические. Это – солдат Платон Каратаев, капитан Тушин, поручик Телянин и другие.

Рассмотрим сведения, которые Толстой дает о князьях Курагиных. В романе упоминаются четыре представителя этой фамилии. Глава семьи – князь Василий Сергеевич в 1805 г. говорит, что ему шестой десяток. Следовательно, он родился около 1755 г. На последних страницах романа (1820) князь Василий упоминается как живой, но постаревший. Он – крупный чиновник. В имении князя Болконского называют «министром», однако, Курагин скорее всего не министр, а сенатор, именно сенаторам поручали производство ревизий, в которую едет князь Василий в ноябре 1805 г. Старый князь Болконский говорит, что когда-то определил Курагина «в коллегию» и вспоминает, что тот «в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и должностях». Возможно, при Екатерине II Курагин служил в Военной коллегии, но по духу он человек штатский. Его влияние на государственные дела не более, чем у других сенаторов.

О супруге князя Василия мы знаем мало. Она «массивная, когда-то красивая, представительная женщина», родственница старого графа Безухова. Лишь однажды князь называет ее по имени – Aline – Алина.

Князь Василий Курагин обладает состоянием, но не столь большим как Пьер. У него имения в нескольких губерниях и дом в Санкт-Петербурге. Тем не менее, дела Курагиных идут не блестяще, и он стремится поправить их, выдав дочь Элен за богача Пьера, и сына Анатоля за богатую наследницу княжну Марию Болконскую. Поведение князя во время предсмертной болезни графа Безухова напоминает суетливость министра С. С. Уварова, пытавшегося вступить в права наследства тяжело болевшего графа Д. Н. Шереметева, впоследствии выздоровевшего. Эта скандальная ситуация стала предметом для острой эпиграммы Пушкина на Уварова – «На выздоровление Лукулла». Не мог не знать об этом и Толстой.

Теперь переходим к детям князя Василия. Их трое, в возрасте от 30 до 20 лет.

Старший сын Василия Курагина – князь Ипполит – служит по дипломатической части. Он прекрасно принят в петербургских салонах, славится как волокита и блестящий светский молодой человек. Однако в деловом отношении князь Ипполит – ноль. Творцы русской внешней политики Билибин и его товарищи потешаются над Курагиным как над шутом. Он – один из петербургских хлыщей, занятых интригами, сплетнями, разговорами, но никак не реальным делом.

Второй сын Курагина – Анатоль – офицер конной гвардии. В 1805 г. он перевелся в армию, но так же к делам службы равнодушен. Он не может ответить на вопрос, где и как служит, чем окончательно роняет свою репутацию в глазах старого князя Болконского. Зато Анатоль, в отличие от Ипполита, красив, мужествен, уверен в себе. Он – блестящий повеса и волокита, принадлежащий к своего рода «золотой молодежи». И Анатоль и Элен вполне могли бы стать героями блестящей фальсификации князя П. П. Вяземского «Записки Омер де Гель», демонстрирующей развратную и пошлую изнанку петербургского двора. Анатоль виновник многих трагедий, которые он воспринимает лишь как невинные шалости. Это вполне жизненный тип, очень схожий с Дантесом.

Наконец, Элен (Елена Васильевна), вероятно, младше Ипполита, но старше Анатоля. Впрочем, точных указаний на это нет. Она вполне может быть младше или старше братьев. Ее нравственный облик также обрисован довольно четко, и нет смысла на этом останавливаться. В целом, отношение Толстого к Курагиным четко выражено словами Пьера: «Проклятая, бессердечная порода».

Теперь рассмотрим коллективный портрет князей Куракиных в эту эпоху. В 1805–1820 гг. род Куракиных состоял из четырех представителей: братья Александр (1752–1818), Степан (1754–1805) и Алексей Борисовичи (1759–1829), сын последнего – Борис Алексеевич (1783– 1850). Куракины принадлежали к высшей аристократии, владели огромным состоянием, сравнимым с состоянием графов Шереметевых, Разумовских, Орловых, князей Голицыных.

Старший из братьев – князь А. Б. Куракин – видный дипломат, посланник в Вене и Париже (1809–1812), один из творцов русской внешней политики накануне Отечественной войны. Он был другом Павла I, занимал пост вице-канцлера и носил второй по «Табели о рангах» чин действительного тайного советника I класса. В конце жизни, занимая высокое положение, он реального влияния на дела не имел, и тяжело болел – сказывались последствия ран, полученных в 1810 г., когда князь сильно обгорел при пожаре в Париже, на балу у князя Шварценберга. Куракин, единственный из всего рода упоминается на страницах «Войны и мира» как реальное историческое лицо.

Степан Борисович был участником обеих русско-турецких войн, усмирял восстание конфедератов в Речи Посполитой (1772–1773) и крымских татар (1783). При Павле I произведен в действительные тайные советники и получил звание сенатора. Он был знаменит умением организовывать пышные празднества, славился как тонкий знаток гастрономии. Однако роскошества не разоряли Куракина, умевшего расчетливо вести дела и перекладывавшего тяжесть безумных расходов на плечи крепостных.

Алексей Борисович также был крупной фигурой. При Екатерине II он был камергером и тайным советником, при Павле I – генерал-прокурором, при Александре I – генерал-губернатором Малороссии и министром внутренних дел, затем получил назначение в Государственный совет. Куракин стал первым покровителем М. М. Сперанского, оценив его государственные способности. Алексей Борисович, по отзыву князя И. М. Долгорукого, «то был горд, то слишком приветлив, все зависело от минуты, и такой характер в начальнике несносен. Всякий знак его внимания, даже самого благодетельного, был тяжел, ибо он покупался не столько подвигами, званию свойственными, как разными низкими угождениями, кои так противны всякому благородному сердцу».

Мужской род продолжился от его единственного сына сенатора и тайного советника князя Бориса Алексеевича. Две дочери князя А. Б. Куракина – Елена и Александра, – были выданы замуж. Первая – за графа Н. И. Зотова, вторая – за Н. С. Салтыкова, затем, была замужем за генерал-адъютантом П. А. Чичериным.

Как можно видеть, ни имущественное положение, ни состав семьи Курагиных и Куракиных не совпадают. Не находит никаких аналогий (за исключением совпадения имен Элен Курагиной и княжны Елены Алексеевны Куракиной) и именной ряд. В семье князя В. С. Курагина было принято давать сыновьям редкие, иностранные имена – Анатоль (Анатолий) и Ипполит. У Куракиных, напротив, набор старорусских имени – Александр, Степан, Алексей, Борис. Из Куракиных старшего поколения никого нельзя сравнить с князем Василием – ловким царедворцем, выискивающим материальную выгоду. Трое братьев были крупными государственными деятелями и пользовались большим влиянием. Александр Борисович – в сфере внешней политики, Степан Борисович – в военной сфере, а Алексей Борисович – во внутренней политике. Князь Василий Курагин гораздо мельче, нежели его ровесники, старшие Куракины. Относительно князя Бориса Алексеевича, то о нем слишком мало данных, чтобы сравнивать его с Анатолем или Ипполитом. Однако нет, и, вероятно, не может быть данных для его отождествления с этими литературными героями.

Таким образом, очевидно, что Толстой, создавая портретную галерею князей Курагиных не сравнивал их с князьями Куракиными, а просто воспользовался этой звучной и известной фамилией, изменив лишь одну букву. Аналогичную ситуацию, вероятно, надо видеть и по отношению к Трубецким. Здесь судить сложнее, выведены лишь два героя – княгиня Анна Михайловна и ее сын князь Борис. Однако уже незавидное материальное положение Друбецких не позволяет сравнивать их с состоятельными князьями Трубецкими, владевшими многочисленными имениями. Иными словами, Толстой обошелся довольно произвольно с реальными историческими фамилиями, присвоив их, лишь слегка исказив, вымышленным персонажам. В вышеприведенную систематизацию Курагины и Друбецкие явно не вписываются. Для них нужно создать особую категорию: лица вымышленные, носящие имена и фамилии, созвучные именам и фамилиям реальных лиц, не являющихся их прототипами. Вообще же Толстым этот прием использовался и в дальнейшем. Так, в «Анне Каренине» фигурируют Облонские и князья Щербацкие – фамилии, созвучные князьям Оболенским и Щербатовым. Вероятно, найдутся и другие примеры. В чем же причина столько странного отношения Толстого к историческим фамилиям? Скрывается ли за этим глубокое значение или экономия мысли, направленной на содержательную и идейно-философскую работу? Решение этой задачи – за литературоведами.