А.И. заканчивал четвертый десяток лет жизни. Несмотря на болезнь, он продолжал плодотворную работу. Но А.И. был цельной натурой, и только работой его жизнь конечно же не ограничивалась, каким бы занятым он не был, и как бы не мучила его болезнь. Говорят, что мужчина должен сделать в жизни три дела: воспитать детей, посадить дерево и построить дом.

К подраставшей дочке, которую он нежно любил и называл не иначе как Зайкой, в 1947 году добавился сын. Глядя на то, как он ползает по полу А.И. мечтал, не очень веря в это, дожить хотя бы до того времени, когда сын пойдет в школу.

К воспитанию детей мы еще вернемся, а пока перейдем к постройке дома.

После войны жизнь на даче Ивана Акинфиевича восстановилась, но непринужденной довоенной атмосферы уже не было. Слишком мал стал этот дом для разросшихся четырех (включая незамужнюю Клавдию с сыном Юрой) семей. Летом сорок седьмого у Ивана Акинфиевича и Прасковьи Петровны было уже две внучки и двое внуков. А.И. стал подумывать о собственной даче.

В 1947 году он получил участок тоже недалеко от Болшева в районе Тарасовки, в дачном поселке Мурашки. На самом деле от Мурашек нужно было еще довольно далеко идти, так как участок располагался на самом отшибе, практически примыкая к водоохранной зоне водопроводного канала от Акуловского гидроузла до Сталинской (теперь Восточной) насосной станции. Вдоль канала проходит шоссе, проезд по которому был разрешен только по специальным пропускам. Участок находился почти напротив одного из шлюзов, охранявшихся милицией. Чтобы доехать туда на машине, нужно было свернуть влево с Ярославского шоссе, остановиться у шлагбаума и предъявить пропуск милиционеру, который открывал дорогу только после его тщательного изучения. Далее шел переезд через Северную ж. д. у станции Челюскинец и мост через Клязьму. За мостом еще один пост и шлагбаум и еще одна проверка документов.

Таким образом, спереди новая дача была отсечена от внешнего мира запретной зоной, с боков шел лес, тянувшийся вдоль канала, а сзади, в заболоченной низинке, к которой спускался участок, протекал ручей. В долине Клязьмы, куда тек ручей, было большое болото, ограниченное с одной стороны (нашей) более высоким местом, поросшим прекрасным лесом, а с другой — косогором, на котором располагались Мурашки. Добраться оттуда до участка А.И. можно было только по довольно неудобной, местами заболоченной тропке мимо обнесенного высоким глухим забором пустовавшего громадного участка бывшей дачи знаменитого полярника И. Д. Папанина. Все эти искусственные и естественные преграды настолько затрудняли доступ к даче, что любое появление людей перед нашим забором было из ряда вон выходящим событием.

Вот в такой безлюдной обстановке и проводили мы летние месяцы в течение лет шести, когда мама жила фактически одна с тремя детьми (кроме своих еще и с племянницей). Иногда с нами жила ее мать — бабушка Евдокия Дмитриевна. Отец работал и в сталинские времена приезжал далеко не каждый день, и то поздно ночью. Учитывая особенности расположения дачи, он брал с собой пистолет и иногда, будучи очень горячим, стрелял из него в воздух, отпугивая непрошеных гостей, забиравшихся в сад. Ему было жалко не яблок, а собственных трудов, так как жулики варварски обламывали ветки деревьев.

Об истории соседней дачи Папанина сейчас в прессе появились кое-какие не во всем верные сведения.

Проза жизни была такова, что возглавлявший во время войны Главсевморпуть и подчинявшийся непосредственно Сталину полярник, потерял чувство скромности и использовал при ее строительстве служебное положение, привлекал солдат. Какое то время на нашем участке валялись куски вагонеток, а посреди болота долгие годы чернел трактор, застрявший там при попытке начать его осушение, но было ли это связано с Папаниным, или осталось от строительства канала неизвестно.

Дом Папанин построил по тем временам действительно громадный, чуть ли не в три этажа, но абсолютно некрасивый, без какого-либо намека на архитектуру. Гораздо привлекательнее была рубленая, украшенная резьбой сторожка, весело желтевшая свежим проолифенным деревом, — как из сказки! Сталин, узнав о размахе строительства, о том, что в нем участвовал чуть ли не саперный батальон, дачу у Папанина отобрал. Якобы он сказал адмиралу, что прослышал о его благородном поступке — строительстве летней дачи для детского сада, и тому ничего не оставалось делат, как отдать ее под детский сад. Так сейчас пишут журналисты и возможно кое-что так и было, но я знаю совершенно точно, что детского сада там не было никогда. Дача стояла пустая года до пятьдесят пятого, и только в сторожке жила одинокая женщина с собакой. Потом там устроили государственную дачу Совета Министров РСФСР, и в доме поселилось несколько семей.

А.И. приложил к строительству дачи и благоустройству лесного участка много сил. Он купил сборный щитовой дом ("финский"), по-видимому, из той же серии поставок по репарациям, что шла на постройку коттеджного поселка немецких специалистов во Фрязино, а потом откупил у одного из своих товарищей не нужный тому комплект еще на полдома, и дача получилась довольно большой. В ее центре, так же как у Ивана Акинфиевича в Болшеве, стояла печка-голландка. Помимо дачи на большом — в один гектар — участке были еще душ, колодец с электрическим насосом, гараж с утепленными стенами и сарай. В гараже стояла купленная в Германии машина, на которой на моей памяти он поначалу немного ездил, потом прекратил и впоследствии продал. Он собирался купить "победу", копил деньги, долго ходил по воскресным утрам отмечаться в очереди (никаких писем и распределений тогда еще не было), но в конце концов раздумал.

Пока строилась собственная дача лето семья по-прежнему проводила на даче Ивана Акифиевича. Здесь в 1948 году в семье А.И. (члена партбюро аппарата Комитета?3) состоялось важное событие: крещение детей.

Инициатором и организатором всего была бабушка Прасковья Петровна. Произошло это не в церкви, а на даче, в мансарде, где была установлена купель. Священника, совершившего обряд, она пригласила из прихода соседнего села Образцово. Моими крестными стали Алексей Петрович Ярцев, старый товарищ отца и сослуживец по Комитету и Лидия Васильевна Гуринова — знакомая матери.

Муж Лидии Васильевны был актером Малого театра, человеком страстно влюбленным в свою профессию. А.И., любивший слегка подтрунивать над людьми, частенько рассказывал историю о том, как Иван Васильевич пригласил их с женой на спектакль, где был занят, а после его окончания стал интересоваться их мнением о своей игре. Гости были несколько сконфужены и не знали, что ответить. Весь спектакль прождали они появления Ивана Васильевича на сцене, но ни в ком из персонажей так его и не признали. Артист обиделся: "Ну как же, ведь я выходил во втором акте в роли мажордома и зажигал свечи".

После этого случая в нашей семье он получил подпольную кличку "мажордом". Однажды Ивану Васильевичу повезло и он снялся в кино в фильме "Сельская учительница" в роли жандарма, арестовывающего главного героя. Кажется, на этот раз роль была со словами.

Итак, с раннего детства мы с сестрой знали, что нас крестили, знали и своих крестных родителей. Я любил разглядывать свой золотой крестик, хотя не носил его. Мне никогда не говорили, что это нужно скрывать, что со мной совершили что-то, о чем не нужно никому рассказывать. Я и рассказывал.

А.И., в бога не веривший, считал что так на Руси нужно, и все. Мать свою он почитал и перечить ей не стал, отбросив опасения возможных последствий по партийной линии. Впрочем, в тот период отношение к церкви было намного мягче, чем в хрущевские времена, когда гонения на нее достигли наивысшего уровня.

Вообще, он, проживая отдельно от родителей, как мог заботился о них. Он устроил отца на работу начальником тарного цеха завода? 706, помогал деньгами. На почве этой заботы у А.И. ухудшились отношения с братом и сестрой, так как он считал, что те мало думают о родителях. А.И. даже в анкетах писал, что родители находятся частично на его иждивении.

Прасковья Петровна скончалась В 1950 году. Смерть ее от сердечного приступа была легкой — ночью во сне. А.И. сильно переживал эту смерть. Теперь все его сыновни заботы сосредоточились на отце. Иван Акинфиевич по-прежнему был крепок и продолжал работать, правда перейдя из начальников цеха в мастера. А.И. считал для себя недостойным, что его отец продолжал работать, что он как бы не в состоянии обеспечить старость отца, и периодически заводил разговор об уходе на пенсию. Иван Акинфиевич никак этого не хотел, но потом сдался — когда ему было уже семьдесят восемь лет. Уйдя с работы, он тут же начал болеть, и как А.И. не старался лечить его в только что открывшейся в Кунцево больнице 4-го Главного управления при Минздраве СССР, умер, прожив на пенсии всего года полтора. А.И. потом всю жизнь корил себя за свои уговоры.

А.И. был хорошим сыном и сам стал замечательным отцом. Несмотря на занятость, он всегда старался найти время позаниматься с детьми. В сталинские времена видеть их ему приходилось редко, но и тогда — утром за завтраком, или вечером в обеденный перерыв — он любил повозиться, поговорить, рассказать что-либо интересное. Мы всегда ездили с мамой встречать его из командировок, а иногда и провожать (сама она в те годы делала это всегда). Чаще всего он возвращался на "Красной стреле" из Ленинграда. Я ждал какого-нибудь подарка из магазина "Новинка", но дожидался его не каждый раз: значит, было некогда.

Но не это было главным. Когда мы шли по перрону к выходу, то впереди нас ждал паровоз: ИС, или "Победа".

А.И. всегда просил машиниста поднять меня в паровозную будку, и я не помню случая, чтобы ему отказали. Какое это было счастье! Иногда в обеденный перерыв, уже затемно, часов в восемь вечера, он ездил со мной на ближайший к дому Белорусский вокзал специально, чтобы посмотреть на паровозы. Мы покупали перронный билет и шли смотреть работу маневровых "овечек" или на какой-нибудь Су, стоящий во главе поезда. Благодаря отцу я хорошо знал годам к пяти основные части паровой машины: цилиндры, поршни, золотники, шатуны и т. д., и как они работают, знал и такие слова, как сухопарник, эжектор, песочница. Немудрено, что мечтал я стать, когда вырасту, машинистом.

По воскресеньям в зимнее время, когда на дачу пройти уже было трудно, А.И. вызывал машину и вся семья отправлялась на прогулки. Обычно это были Ленинские горы, Подушкинское шоссе в районе Барвихи и Архангельское, где мы — дети катались на санках или на лыжах. Родители этим не занимались. Позднее вошло в обычай устраивать по воскресеньям пешие прогулки по Подушкинскому, или Красногорскому шоссе (8 и 10 километров соответственно), а еще позднее в окрестных Горкам-10 лесам.

А.И. любил посещать музеи, старался делать это во всех своих многочисленных поездках и детей приучал к этой любви. Побывали мы с ним и в Абрамцево, и в Загорске, и в Коломенском (это была еще не Москва), и в музеях Революции и Красной армии (и не по одному разу), и в Историческом и во многих других. И в Мавзолее В. И. Ленина побывали еще при жизни И. В. Сталина, и на выставке подарков И. В. Сталину в музее изящных искусств мы.

Прекрасно запомнилось, как 1 Мая 1952 года отец взял меня на Красную площадь на парад и демонстрацию. Мы долго шли пешком через Никитские ворота и дальше по улице Герцена, миновав многочисленные кордоны с проверкой документов, и вот мы уже на трибуне Б, что ближе к Спасской башне. "Смотри!" — сказал вдруг отец, и показал рукой на Мавзолей. Там стоял Сталин, подошедший к правой стороне трибуны, чтобы поприветствовать нас поднятой рукой. В послевоенные годы он редко бывал на праздниках; тем сильнее была овация тех, кому повезло его на этот раз увидеть.

После смерти Сталина произошло слияние мужских и женских школ и осенью 1954 года я пошел в первый класс уже вместе с девочками и оказался в одной школе с сестрой, которая пошла уже в седьмой класс. Теперь, когда режим работы государственных служащих был нормализован, отец мог уделять внимание нашей учебе. Основную роль играла конечно Серафима Яковлевна, бывшая непременным участником родительского комитета и много общавшаяся с директором новой школы Антоном Петровичем Полехиным, одним из лучших в Москве. Она и познакомила его с А.И…

Дважды, А.И. договаривался с Антоном Петровичем взять сына с собой в отпуск на юг во время учебы во втором и третьем классе. В обоих случаях он сам становился основным моим учителем, и надо сказать, что школьную программу по русскому языку и арифметике мы обгоняли месяца на два, если не на три.

Несмотря на всю свою доброту и ласку, А.И. воспитывал детей в строгости. В отличие от матери, которая иногда в качестве меры воспитания могла применить и ремень, самым страшным без всяких кавычек наказанием с его стороны было молчание. Он переставал разговаривать с провинившимся и это могло длиться днями и даже неделями, и страшнее наказания нельзя было придумать. Характер его был таков, и мы это знали, что без объяснений понимания вины, без покаяния не могло быть и прощения и возврата к прежним отношениям.

Когда упорядочили рабочий день и свободного времени стало побольше, А.И. стал больше внимания уделять даче и саду: копать ямы, сажать плодовые деревья, ухаживать за клубникой и т. д. Он не боялся любой работы, хорошо владел инструментами и многое стремился делать своими руками: дорожки, скамейки и прочее, хотя болезнь, начало которой совпало со строительством дачи, не давали ему развернуться пошире.

Много души и здоровья вложил он в этот участок, создав в густом лесу райский уголок, и впоследствии иногда сетовал на это. Сырой воздух, шедший от заболоченной низины, да и от канала вызывал у него приступы астмы.

Но все же с дачей в Мурашках связано немало хороших, веселых минут в жизни А.И. Здесь они с женой были полноправными хозяевами, лет ему было немного за сорок, в жизни многого удалось добиться. За дачей Папанина жили некоторые из коллег по радиолокации: Валаев, Копусов, Балакирев. На день рождения жены в разгар лета съезжались гости. Иногда приезжали пожить сестра жены или знакомые. Компании собирались шумные. И хозяева, и гости умели быть раскованными и непринужденными настолько, что нам, следующему поколению остается этому только завидовать. Отец мастерски умел вести стол и любил это делать. Сам небольшой любитель до выпивки, он внимательно следил за тем, чтобы гости не уклонялись от своих застольных обязанностей, а те, кто пытался это сделать становились штрафниками. Застолье обычно переходило в прогулку на Клязьму или просто по лесу, а по возвращении пили чай. Однажды А.И. попался в собственную ловушку.

Кто-то из соседей принес на стол вишневую настойку собственного изготовления, и хозяин, попробовав ее и обнаружив, что по крепости она близка к соку, решил пить именно ее. Гость, принесший подарок, предупредил:

"Александр Иванович, не увлекайтесь. Это штука опасная". — Но хозяин не поверил и продолжал пить казавшийся невинным напиток. Голова у него оставалась вполне ясной, что его и устраивало. Выйдя из-за стола, все отправились на речку купаться. Тут А.И. почувствовал, что что-то не так у него с ногами. Со временем действие напитка только усиливалось. По дороге обратно он отстал от компании с еще одним товарищем (М. И. Лапировым-Скобло), пившим то же самое. Им нужно было подняться на небольшой бугорок, а местность там, как я уже упоминал сырая, местами болотистая, и бугорок был скользким. Попытка преодолеть его с ходу была тщетной — ноги не слушались. Сколько времени ушло на преодоление препятствия, сейчас трудно сказать, но правильнее было бы измерять его в часах. Для этого после многих тщетных попыток и падений, перемазавшись с ног до головы в жидкой грязи пришлось встать на четвереньки. При ясной голове. Долго потом отмывались они в душе.

На следующий день Марк Исаакович во время совещания в получил у себя в кабинете сверток, переданный от Александра Ивановича. Развернув сверток, он тут же снова его свернул, и, стараясь, чтобы никто не заметил содержимое, поскорее спрятал в ящик стола. Это были его огромные черные сатиновые трусы, выстиранные и выглаженные хозяйкой дачи.

Отец никогда не собирал гостей, чтобы просто выпить. Всегда было много шуток, песен, танцев, иногда розыгрышей, и мы — дети — иногда тоже показывали какие-то номера. Однажды, стремясь доставить таким образом своим гостям удовольствие, отец пригласил на дачу нового человека, с которым недавно познакомился. Так же, как и А.И. он был в составе делегации, выезжавшей в Венгрию, и как выяснилось хорошо пел, в том числе такую модную тогда, как лещенковские "Журавли".

Поначалу гость чувствовал себя в малознакомой компании несколько стесненно и отнекивался. А.И. был вынужден применить к нему все свое искусство хозяина застолья, и, наконец, после серьезных возлияний стеснение было преодолено. Певец-любитель встал и исполнил те самые "Журавли". Все были в восторге, громко захлопали и стали просить спеть еще. Он спел еще и после этого уже не смог остановиться. Как только он садился, и кто-либо пытался взять инициативу на себя, чтобы произнести очередной тост, он тут же вставал снова и со словами: "А вот еще", — начинал очередную песню. И так без конца. Пришлось всем остальным встать из-за стола и отправиться на прогулку в лес. Певец этого сделать не смог и залег спать в стоге сена, стоявшем на участке. Остальные гости погуляли, вернулись, посидели еще и отправились на станцию, с провожавшими их хозяевами.

Проснувшись, и обнаружив себя в лесу, певец ничего не понял и пошел куда глаза глядят. К его счастью дом, не очень заметный за деревьями, был рядом, и блуждал он недолго. У дачи он встретил старушку (Евдокию Дмитриевну) и спросил: "Где я?" — Бабушка пояснила ему, что он на даче у Шокиных, и предложила попить чаю. Больше у нас дома его не видели, а А.И. с тех пор стал относиться к таким любителям с опаской.

Еще одна история, многократно излагавшаяся потом в рассказах А.И., произошла несколько позднее, после того, как наша дача в середине пятидесятых была окружена еще несколькими участками. Один из них принадлежал директору одного из заводов радиотехнической промышленности. И сам он, и частично сын семнадцати лет, и особенно его жена были любителями несколько прихвастнуть, не гнушаясь и приврать. Даже старая учительница их сына, приехав погостить, заражалась этим свойством, рассказывая соседям о небывалых сборах клубники. А.И. с женой слегка посмеивались над этой привычкой соседей.

Еще у них была собака — эрдельтерьер Джипси, или, как звала ее хозяйка — Джипа-собака. И вот однажды летом, на очередной день рождения Серафимы Яковлевны на даче А.И. собралась довольно многочисленная компания. Были приглашены и соседи. Как обычно после застолья пошли гулять в лес к Клязьме. Когда проходили одну из красивейших полян с сосной "лира" (так мы прозвали ее за два изогнутых в разные стороны ствола), хозяин собаки стал рассказывать о ее необыкновенных способностях. А.И. в своей манере легкого подначивания разыгрывал Фому — неверующего. Тогда разгоряченный сосед предложил пари: он зароет на поляне свой кошелек, а потом от Клязьмы пошлет собаку найти его и принести хозяину. Ударили по рукам, припрятали под кочкой кошелек и пошли. Когда дошли до реки, сосед дал Джипе-собаке команду, и та рванулась в сторону леса, а вся компания тоже начала потихонечку возвращаться в том же направлении. Вскоре собака прибежала назад, но без кошелька. Вновь команда, и опять рывок собаки. Так было раза три, пока все не дошли до поляны.

Всю дорогу А.И. продолжал подтрунивать над собакой и ее хозяином, но когда пришли к месту, где зарывали кошелек, и не обнаружили его, он отошел в сторону и даже присел на землю от хохота. Потом он говорил, что большего смеха в своей жизни не испытывал.

Сосед заметно расстроился, хотя и ответил на чей-то вопрос, что денег в кошельке была: "какая-то мелочь, так, рублей сто", (еще до реформы 1961 года). Остальные гости тоже притихли. "Вот, товарищи, — сказал потерпевший — видите, как здесь следят буквально за каждым нашим шагом". Началось обсуждение этой темы, и тут А.И., немножко остыв от смеха, подозвал потихоньку меня, вынул из кармана злополучный кошелек и вручил его мне со словами: "На, отдай". Что я и выполнил. Оказывается, он, чуть поотстав, сразу же вытащил из укрытия кошелек, чтобы разошедшийся подвыпивший сосед и впрямь не расстался с ним навсегда. Умная собака действительно бегала к месту и раскапывала землю, но почему она не показала на отца, непонятно