Пришлось отступать к стене, но в нашем узком коридоре сложно разминуться, так что он почти сразу же заполнил собой все свободное пространство и навис сверху.

— У меня есть и другой подарок, — заговорщицким тоном сообщил Костя, — на случай, если первый не подойдет. Показать?

— Давай.

Он распахнул пальто — за поясом джинсов торчала небольшая книжка в светлой обложке. Вынул, поворачивая титульной картинкой, на которой девчонка с двумя торчащими в разные стороны куцыми косичками стояла, выставив вперед одну ногу и уперев руки в тощие бока. Над ее головой раскинулась разноцветная надпись — Pippi Longstocking.

— Про Пеппи? — я протянула руку и ухватилась за книжку, которую тут же мне отдали. В детстве мы зачитали историю Пеппи Длинныйчулок до дыр и кажется, Костик даже немного жалел, что он не девчонка, так что таким, как Пеппи ему точно никогда не стать.

— Нравиться?

— Да. А мне нужно выбрать какой-то один подарок или оба отдашь?

— Ну… у меня есть и третий, так, на всякий случай.

— Доставай уж тогда предъявляй третий, я выберу.

— Они все перед тобой, — ревностно заверил Костя, распрямляясь и вытягиваясь струной.

— Я жадная, — предупреждаю его, внимательно рассматривая предложенное. Даже и не знаю, кто мне нравиться больше — Костик расчёсанный или Костик не расчёсанный. Но в любом случае от последнего подарка я точно не откажусь, можете быть совершенно уверены.

— Все такие, — спокойно отвечает Костя но, как ни странно, в словах нет злости, они ни на что не намекают и не задевают.

— Тогда я возьму два последних, а конфетку, так и быть, оставь себе в утешение. Непросто лишиться сразу двух подарков, правда?

— Очень непросто, — горестно подтверждает, наклоняясь ближе. — Здравствуй…

Минут через десять я вспомнила о чем-то настолько важном, что даже смогла от него отодвинутся.

— Через три часа ко мне придут гости!

— Хорошо, — он разжал руки и стал рассматривать мой фартук с огромным яблоком на груди и закатанные по локоть рукава. — А что ты делаешь?

— Я готовлю.

— Правда? — пальто оказывается у него в руках и теперь я улыбаюсь футболке — спираль из точек и плавных линий жутко режет глаза, а посреди всего этого безобразия рисунок — голова с ирокезом в профиль. Необычно, но мне нравиться.

— Хочешь, закажем ужин в ресторане и не надо будет готовить?

— Зачем? Я люблю готовить, — говорю уже по дороге на кухню.

— Давай тогда помогу. Я люблю тебе помогать. Что мне делать?

Конечно же, я свалила на него работу, которую всегда стараются свалить на мужчин — чистку картошки и резку лука.

— Кстати, ко мне придут девчонки из института, Цукенина… Не боишься, что тебя тут увидят?

Костя в ответ только хмыкнул и продолжил тщательно срезать с картофелины кожуру. Судя по результату, специально пытался срезать ее тонкими полосками строго по спирали. Надеюсь, он помнит, что готовить я буду не очистки, пусть даже такие фигурные, а все-таки сердцевину.

Девчонок присутствие в коридоре моей квартиры Танкалина ввергло в состояние шока. Особенно когда он вежливо улыбнулся и принялся помогать им снимать верхнюю одежду. А я знала, что с ворочающейся в сердце ревностью мне придется встречаться еще очень часто. И это будет непросто.

Цукенина и Стоцкий его присутствию, наоборот, совершено не удивились. Славик и Лена восприняла Костю спокойно, как любого другого незнакомого человека, так как о его репутации слыхом не слыхивали. Маринка прийти не смогла — улетела с родителями к родственникам во Владивосток.

Вечер был отличный, я чувствовала себя совершено счастливой. Разве могло быть иначе, если рядом Костя? Правда постоянно приходилось себя одёргивать, борясь с желанием его обнять и не отпускать. Не то чтобы я стеснялась гостей, но вот саму себя…

Когда Славик немного выпил, у него в голове что-то щелкнуло и он вскричал, глядя на Танкалина диким просветлевшим взором.

— Так ты Костя? В смысле, тот самый?

— Не понял? — теплое плечо, на которое я опиралась, немного напряглось.

— Да тот самый, о котором Аленка мне все уши в детстве прожужжала! Ох и доставучая же была…

Славик выпрямляется, поджимает губы, округляет глаза и тонким голоском начинает кривляться:

— Фу, эти конфеты? Убери, Костик говорил, они невкусные!.. — Потом складывает руки на груди и растеряно хлопает ресницами. — Что? Ловить голубей? Зачем?! Костя говорил, они глупые!

Вокруг все уже хихикали. Славик вошел во вкус и принял томный вид.

— Целоваться? — слегка отгородился от Ленки плечом, одновременно косо на нее поглядывая, — ну давай, Костя ничего такого не говорил.

Сомневаюсь, что именно так все и было, но выглядело действительно комично. Под оглушительных хохот я краем глаза увидела Костино лицо… Он смотрел на Славика не отрываясь, оценивающе и весьма кровожадно, а подобный излом губ никак нельзя назвать улыбкой. Смех замер где-то в районе груди. Это… Неужели это и есть пресловутый эффект ревности? И что мне, кстати, в таких случаях делать?

— А учиться ты на Светке из Г! — грозно прорычала Ленка, толкая Славку в бок и решив за меня все проблемы, — она мне все рассказала!

— А как на Аленке можно было учиться, если она все время хихикала? — получив все причитающиеся восторги по поводу своего выступления, Славка успокоился и вернулся к еде. Я смотрела — Костино лицо успокаивалось, он оглянулся на меня и даже слегка улыбнулся, так что никто никакого напряжения не заметил.

Гости разошлись только к двум часам, девчонкам Танкалин вызвал такси, хотя они, похоже, планировали остаться на ночь. Я не мешала, смотрела на Костю и игнорировала все подначивающие взгляды Насти. За долгий вечер я выпила и съела столько, что глаза закрывались, но сначала хотелось убедиться, что он не уйдет вместе с остальными. Вдруг ему нужно попасть домой или к дяде Паше?

Последними ушли Славик с Леной, я заперла за ними дверь и выключила в коридоре свет.

Костя уходить никуда не собирался. Пока он уносил на кухню последнюю посуду, а после складывал и убирал стол, я расстилала диван, смутно раздумывая, что будет дальше. Потом пошла в ванну переодеваться в футболку, потому что при нем этого сделать не рискнула.

Когда я вернулась в комнату, он раздетый до трусов уже валялся на диване, прижимая к себе подушку, а свет был выключен.

— Чего ты так долго? Иди спать, — сонно пробормотал.

Я с готовностью залезла на диван. Хотя было темно, сквозь шторы лез свет от фонарей, что у дороги прямо рядом с нашим домом и мне жутко захотелось рассмотреть Костю поближе. У него на левом плече должен быть шрам, который он заработал, упав с дерева и пропоров кожу сучком.

Недолго думая, я схватила его за плечо и развернула — шрам оказался на месте, правда вытянулся, побледнел и стал не такой выпуклый. Я провела по нему пальцами. Три шва. Это падение обернулось для него тремя швами.

— Лучше не трогай, — пробурчал Костя, высвобождая руку и хлопая ладонью по одеялу рядом, — ложись и спи.

— Я думала, ты с другими намерениями явился, — сообщила я, восхищаясь такой выдержкой и непредсказуемостью.

— С другими, с другими. Но не люблю пьяного секса. Хочу, чтобы все произошло в здравом рассудке, — серьезно ответил он. В голосе звучала провокация, но я не стала поддаваться, решив, что он прав. Пьяный секс меня совершено не прельщал. Даже с… все, все, спать!

Я уже спокойнее вытянулась рядом. Не знаю только, как спать, когда рядом, прямо за спиной горячее… его тело и…

И я заснула.

Когда проснулась, Костя еще спал. Сколько лет я не видела его спящим… Неужели и правда сейчас вижу?

Удалось удержаться и его не трогать, хотя жутко хотелось нажать на нос или погладить по голове. Пусть отдыхает, кто знает, успевает ли он в последнее время высыпаться? Тем более есть чем заняться — на кухне разгром, потому что на такой подвиг, как мытье посуды в два часа ночи я не способна. Но сначала я пошла в душ, смыть мерзкое ощущение липкой кожи, которое преследует меня после каждого вечера со спиртным. В ванной достала и выпотрошила подарок Цукениной — набор для душа. Все тюбики перенюхала — запахи легкие и потрясающе приятные. Шампунь фруктовая, гель цветочная, масло травяное. Больше всего мне понравилось мыло — оливковое, с несильным ароматом, оно почти не мылилось, но до чего приятно скользило по коже! Да уж, к качественной природной косметике даже привыкать не нужно — эта привычка у всех женщин в крови.

С большой неохотой выйдя из-под душа, я натянула обычную домашнюю одежду — футболку и серные спортивные брюки. А потом отправилась разбираться с остатками вчерашнего пиршества. Каждый праздник так — сначала готовишь целый день, а после разгребаешь еще полдня, стоит все это заранее представить и отмечать уже совершенно не хочется.

Не знаю, через сколько времени проснулся Костя, но посуду я почти домыла. Услышала, как в ванной включилась вода и замерла…

Мне все еще не верилось, что он действительно находится со мной в одной квартире. Раньше я только представляла, что он рядом, а теперь, слушая аудио-доказательства, терялась от непривычной скованности.

Но отвлекли мысли о завтраке. Мне есть до сих пор не хотелось, слишком плотно вчера наужиналась. А что любит на завтрак Костя, даже не знаю. И что пьет — кофе, чай? Сок или даже молоко?

Я как раз над этим раздумывала, когда Костя в одном полотенце появился в дверях кухни.

— Завтракать будешь? — спросила я, бесцеремонно рассматривая его нового, взрослого. В детстве, если подумать, его внешность интересовала меня куда как меньше. Теперь же кожа знакомого бронзового оттенка невероятно притягивала взгляд. Как и грудь, и росчерк ключиц, и тот самый шрам на плече.

— Обязательно, — уверено заявил Костя и сделал шаг ко мне, — но попозже.

Кажется, прикосновения его рук я ощутила раньше, чем он на самом деле до меня дотронулся. Рука в волосах тут же заставила откинуть назад голову. И дыхание у шеи…

— Давай сразу договоримся, — глухо сказал он и несильно подул на ухо. — Ты не станешь меня останавливать, не станешь сопротивляться и спорить.

Спорить хотелось только по одному поводу — почему он замер и не продолжает? Но и остатки разума, как ни странно, сохранились.

— Ты меня пугаешь. Неужели ты жуткий извращенец и собрался использовать меня в своих грязных делишках?

Теплые пальцы проникли под футболку на пояснице и медленно поползли вдоль позвоночника вверх. Костя с интересом следил за моим лицом.

— Ну уж нет… Ничего жуткого, но все равно обещай. Да?

— А что мне за это будет? — получилось выговорить, несмотря на пальцы, добравшиеся до лопаток и обхватившие замок бюстгальтера. Расстёгивать он его не спешил, а просто вертел в пальцах и поглаживал, словно ласкал.

— Взамен… я о тебе позабочусь, — его присутствия было так много, что в конце концов оно просто накрыло с головой.

Кажется, я кивнула, не помню.

И как мы попали в комнату, не помню, и кто кого раздевал.

Только горячие руки по всему телу. И желание, чтобы они сжимали крепче и гладили сильнее. А мне впервые в жизни хотелось прикасаться к мужчине. И смотреть, как он отреагирует на мои прикосновения и какие из них понравятся ему больше всего.

Конечно, я поняла, о чем он просил, когда этот момент настал. Вот я прижимаю к животу его голову… а секунду спустя он выскальзывает и пропадает с поля зрения. Сдержаться и не сопротивляться было очень непросто, поэтому я просто зажмурилась. Это же… наверняка негигиенично! Но, черт возьми…

Вскоре на сопротивлении был поставлен жирный крест, я даже была готова уговаривать его продолжать дальше. Хорошо, что уговаривать не пришлось.

А потом, еще позже, ко всему прочему примешалось легкое удивление, когда я поняла, что эти странные глухие звуки в такт его движениям издаю я сама…

Честно говоря, если бы мой первый опыт близости был похож на этот, я бы, наверное, давно уже пошла по рукам.

Все правильно… Он лежал рядом, лениво перебирая пальцами прядь моих волос, а я думала, что именно так и должно быть. Это с ним я должна была учиться целоваться. И именно он должен был стать моим первым мужчиной, потому что только Косте я верила настолько, чтобы простить подобную боль. И что только нелепый случай развел нас тогда в разные стороны.

На завтрак (который наступил только после обеда) Костя предпочитал кофе и яичницу с ветчиной, а также омлет, сырники, блины и даже бутерброды. Главное — не кашу, которой его пытались пичкать домработницы, исполняя главное озвученное при приеме на работу условие отца — обеспечить ребенку правильное питание.

Улетал он в полдень следующего дня.

— Осталось меньше месяца, — говорил, скользя губами по моему плечу и я не была уверена, что сейчас способна понять сказанное правильно, — потом я вернусь… хотя и страшно.

— Страшно? Почему?

— Это… как уродство.

— Что?

Он невесело хмыкнул.

— Вещь, с которой я живу. Как физический недостаток. Люди не любят уродов. Или жалеют. Я имею в виду, нормальные люди, а не такие же уроды.

— Но… — и рот тут же плотно накрывает рука.

— Но я вернусь и тогда поговорим. Сейчас меня интересует совсем другое.

— Что? — я сдаюсь, потому что сложно сопротивляться, когда его пальцы вытворяют такое.

Он прижимает губы к моему уху.

— Ты так забавно стонешь… Хочу послушать еще.

Все-таки здорово, когда желания людей полностью совпадают.

Утром Костя довез меня до института, остановился на стоянке и еще минут десять целовал, крепко обхватив голову руками.

Я очнулась от свиста и увидела, как в окно машины заглядывают ребята из Ашников. Правда, при виде хмурого Танкалина они быстро отступили и отправились восвояси.

Костя о чем-то задумался, но вздохнул, дернул головой и переключился на меня.

— Иди, Алена…

Жаль, что он опять уезжает. Ждать теперь будет проще — потому что мы стали гораздо ближе, но одновременно сложнее — по целиком и полностью своему мужчине скучаешь куда больше.

Впрочем, отвлечься получилось очень быстро. Помогли не только лекции, на которых приходилось усилено сосредотачиваться, но и разные другие происшествия.

— Так это правда, что ты встречаешься с Танкалиным? — спросили девчонки, как только я распрощалась с Костей и встретилась с ними у входа. Не вдаваясь в долгие объяснения, я просто кивнула.

— Даже и не знаю, что сказать, — задумчиво сообщила Соня и этому стоило порадоваться. Толку теперь говорить? Да и без них желающие найдутся. К концу дня понеслось…

Я встретилась с ними в коридоре у столовой.

— И как тебе Танкалин? Добилась, чего хотела? — преувеличено вежливо интересовалась Векина, обходя вокруг и небрежно задевая плечиком. Еще две стояли чуть поодаль, холодно разглядывая нас обеих. — А то у нас тут клуб любителей образовался, присоединяйся.

— Попозже присоединюсь.

Она мстительно усмехнулась, а мне почему-то было сложно на нее смотреть. И даже стыдно, будто я взяла чужое. Видимо, она все еще продолжала что-то испытывать к Косте, иначе какая ей разница, с кем он сейчас? Я ведь теперь знаю, как это — быть с ним рядом и как сложно без этого остаться. Похоже, моя жалость отразилась во взгляде и была для нее очень неожиданной и неприятной — Ася быстро, демонстративно отодвинулась от меня подальше и поспешила уйти.

А сегодня всего лишь вторник, так что впереди целая неделя и надо как-то дотянуть до пятницы, но зато к понедельнику по идее уже найдется другая новость и жить станет попроще.

И действительно, утром понедельника компания девчонок во главе с Зайцевой прошли мимо, почти не обращая внимания и без единого комментария. Хотя проходившие мимо Ашники во главе с Париным остановились поближе к Бшникам и громко заговорили вслух, сообщая всем окружающим об обнаружении единственного верного способа поработить Бшника — дать ему хорошенько в глаз — и он ваш навеки, что я, по их мнению, и проделала с Танкалиным. Бшники спорить не стали, но меня изучали настойчиво и основательно, так что я побыстрее убралась от них подальше.

В среду с утра ко мне подошел Парин, причем тайно, подкараулив в дальнем коридоре, куда я шла на пару в одиночестве. Позвал и так неловко замялся, что просто удивительно — я его таким неуверенным никогда не видела.

— Слушай, Павлова. Мне нужно с тобой поговорить… пожалуйста.

— Говори.

— Не здесь и не сейчас. Не хочу, — он опять замялся и даже немного отвел глаза, — чтобы кто-нибудь узнал. Так что давай после занятий в этом маленьком новом кафе на углу у остановки? Колибри называется, знаешь, где? Я угощаю кофе. Придешь? Пожалуйста…

— Ну, ладно… — не имею ни малейшего представления, что ему понадобилось, но и отказываться причин вроде нет.

— Только не говори никому, — кисло поморщился, — опять проходу не дадут, станут болтать — Парин за помощью уже и к девушкам обращается, сам потому что ничего не может.

За помощью? Он собирается просить у меня помощи? Как интересно, и чем же я могу пособить такому… странному юноше, как Парин? Ладно, после занятий и узнаем.

— Не скажу.

Как только закончилась последняя лекции, я отправилась в кафе. К счастью, девчонки ушли раньше, потому не пришлось объясняться, отчего я не собираюсь с ними домой, а собираюсь куда-то совсем в другое место. Здание кафе находилось почти сразу за остановкой, спрятанное под аркой двух домов, так что вход был виден только если подойти к нему вплотную. Это кафе — небольшое помещение на восемь столиков — открыли совсем недавно, но как ни странно, оно было довольно дорогим — наверное, как раз и рассчитывали на тайные встречи и секретные разговоры, а ни них не экономят. Сейчас народу внутри почти не было — только Парин за столиком у окна и еще двое ребят из его компании за другим. Они о чем-то болтали, не обращая на меня внимания, за стойкой бара прятался бармен, похоже, читал книжку и только Парин быстро приподнялся над стулом, когда я вошла.

— Спасибо, что не отказала, — нервно заговорил, приглашая присаживаться, потом развернулся к стойке.

— Два фирменных кофе, пожалуйста, — крикнул. Бармен поднял голову и быстро кивнул. Руслан неспешно уселся обратно и заулыбался неожиданной, детской и ясной улыбкой. Я никогда не видела такого Парина и почему-то мне это зрелище не особо понравилось. Захотелось побыстрее распрощаться и уйти.

— Так чего ты хотел? — перешла я к делу.

Он стал серьезным и смотрел почти жалобно.

— Я хочу помириться с Костей. Когда-то мы дружили. Но потом поссорились, по глупости, из-за недоразумения. И с тех пор… как-то не получается это недоразумение разрешить.

Он замолчал, когда перед нами поставили по чашке кофе, которое от стойки бармена принес один из Ашников. Я быстро поблагодарила и снова посмотрела на Парина, ожидая продолжения истории. Но он молча сыпал в кофе сахар. Потом насыпал и мне, видимо, в попытке поухаживать. Ну ладно, может ему так проще, вон как старается. Я вежливо поблагодарила.

— Меня он не станет слушать, — заминаясь, продолжил Парин, сжимая в пальцах сахарницу. Невидяще посмотрел на нее, поставил на стол, — а тебя хотя бы немного…

Фирменный кофе отдавал чем-то жжённым. У кофе такое бывает, но я думала в подобном месте оно должно быть покачественнее. И с чего это собственно он решил, что Костя станет меня слушать? Или что я стану лезть к нему с советами насчет вещей, в которых ни черта не смыслю?

— Пожалуйста, — сказал Парин, с тревогой глядя на чашку, которую я попыталась отставить. — Ты настолько меня не переносишься, что как в компании врага, ни крошки в рот?

Пришлось выпить. Надо же, какие иногда людям важны мелочи. Обиделся, что его угощение не ценят. Странный он все-таки какой-то.

— Мы тогда друг друга не поняли… — говорил Парин, вертя в руках полупустую чашку, — а случай на редкость глупый. Его друг обидел мою родственницу, поматросил и бросил. Я вступился. И покатилось… к чему, непонятно… Нелепо как-то.

— Так чего именно ты от меня хочешь? — суть его рассказа улавливалась с трудом, слушать эту белиберду надоело и я, отставив пустую чашку в сторону, все-таки решилась его прервать.

— Чего? — он вдруг замер, только глаза бегали, рассматривая предметы на столе. Потом осторожно посмотрел на меня, задумчиво, словно оценивая.

— Павлова, а ты живешь с Танкалиным? В смысле, в одной квартире?

Не поняла, с чего такие вопросы пошли. Ответила видимо от неожиданности.

— Нет, — изумилась я.

— Нет? — он тоже, казалось, удивился, но почти сразу расслабился, откидываясь на спинку и упираясь рукой в стол. — Ты знаешь… он же ни с кем никогда не жил. Выставлял своих девок, даже до утра мало кто дотягивал… Даже с дачи умудрялся домой отправлять. Надо же, — его пальцы вдруг пробили по крышке быструю дробь, — а я думал — ты с ним живешь. Думал, ты ему более дорога, чем эти все… Неужели ошибся?

Он вдруг еще раз внимательно уставился в мое лицо, даже наклонился вперед, как близорукие люди, которые плохо видят. Его губы растянулись в довольной улыбке.

Неожиданно закружилась голова.

— Неужели и ты ему безразлична… Впрочем, вот и проверим, — теперь он улыбался еще шире, а к головокружению присоединилось тихое равномерное гудение в ушах.

Я обернулась к его друзьям — теперь они не делали вид, что очень заняты разговором и внимательно смотрели на нас, вернее, на меня. Спокойно смотрели, терпеливо, как на мышь в прозрачной банке, из которой не убежать. А ведь Парин говорил что-то насчет болтовни и нежелании посвящать посторонних в наш разговор. А пришел не один…

Тогда я поняла. Вспыхнули предохранители, разом среагировав на опасность и сплавились в черное ничто. Кое-чему мое детство меня научило — приход шатающейся незнакомки, повергающий в шок, когда понимаешь, что это существо — твоя собственная мать. И узнаешь — с таким существом невозможно наладить контакт, невозможно договориться, невозможно даже упросить, как ни умоляй. Передо мной сидело существо гораздо худшей породы — его вело не сознание, отравленное алкоголем, он делал это в здравом уме. Просить и взывать к совести бесполезно.

— Мне нужно в туалет, — быстро сказала я.

И тут же попыталась встать. Получилось сразу, хотя и шатало.

Слева подскочили две тени. За стойкой бармена было пусто.

— Пусть идет, — милостиво разрешил Парин, — а то машину еще изгваздает… Сумочку оставь, — лениво кивнул мне.

Я опустила ремень сумки и пошла к двери в туалет. Они тут были небольшие — одна кабинка. Дверь удалось запереть только с третьей попытки и сразу подкосились ноги, так что пришлось опуститься прямо на пол и опереться на стену.

Совать два пальца в рот уже поздно — напрасная трата времени, уже усвоенного организмом для их цели вполне хватит. Единственный мой шанс, к счастью, находился в кармане джинсов и был незаметен под длинным свитером. Парин не знал, что я не ношу телефон в сумке, потому что он поставлен на виброзвонок, а в сумке виброзвонка не слышно.

Жуткая слабость… отупляющая. И кому звонить? Костя… денег не хватит на звонок, да и что он сделает? Бабушка… девчонки. Размышлять времени не было, я нажала пятерку, единственного человека, который поймет, с чем мне пришлось столкнуться. И даже может помочь… если захочет.

Я приложила трубку к уху, пытаясь придавить сильнее — пальцы разжимались…

— Павлова, ну что тебе? — Цукенина злилась, хотя ответила всего после второго гудка, — я стою в самом начале длиннющей долбаной пробки и немного занята!

Похоже, она говорила что-то еще, но звук отдалялся и растворялся в гудении.

— Я в… в туалете. Кафе Колибри. Парин… чем-то меня напоил, — удалось выговорить и следующее слово уже застряло. Во рту пересохло, а свет над головой стал наливаться серой свинцовой тяжестью.

— Сиди и не вздумай выйти! — вдруг заорала Олеся и пошли гудки. Я старательно пыталась сообщить что-то еще, но не могла вспомнить, что должна сказать. Потом телефон выпал, совершено беззвучно опускаясь на пол, а перед глазами плавал и переливался чужой незнакомый мир.

Рисунок плитки на стене зашевелился, перетекая друг в друга. Где-то в глубине грохотал колокольный звон. Потом меня озарило потрясающим по силе, практически божественным откровением — это бьется мое сердце…

Я жила в мире, где звук моего пульса перекрывал все остальное и все остальное не имело ни малейшего значения. Эту восхитительную мелодию можно было слушать вечно… И я слушала.

Стук и грохот изменился, зазвучал странно. Словно в мелодичный колокольный звон примешались чужие, неблагозвучные, треснутые звуки. Дверь распахнулась, вошел какой-то человек… знакомый. Стоцкий.

— Одного хватит, — кричала Олеся, — следи, чтобы не рыпались! Вадик, пусть мою машину заберут, ты нас повезешь.

Стоцкий прикасается к лицу… Наверное… никаких изменений я не чувствую. Знакомый рассерженный голос ближе…

— Бери ее!

Меня качает, как будто корабль из штиля попал сразу в шторм, и волны вокруг, и тучи, и люди… незнакомые. Один шкафообразный у входа, вокруг него шевелится тьма… Другой у окна, нависает над сидящими за столом. Неразличимый.

Мягкое сидение без дна, куда начинаешь проваливаться, в котором тонешь… Качает.

— Что ей дали? — лицо Цукениной перебивает звон, хочется от нее отмахнуться, но рука не слушается. Я могу умереть, если перестану слышать мелодию, это же мое сердце…

— Давай на скорую отвезем, — еле слышный голос Стоцкого.

Качает… Бесконечный океан… Откуда тут колокола?

— Уже пришла обдолбаная, а потом ее просто срубило? Конечно, они не признаются. Спасибо, Ленька, не трогай их, у тебя будут неприятности. Мы по-своему разберемся. Все, еще раз спасибо.

Качка… Стук дверцы… Какие-то стены… однотонные.

Потолок невероятно высоко.

Чьи-то холодные пальцы на запястье, шее, глазах.

— Можно промыть, — незнакомый голос.

И потоки воды, ледяной горькой воды, от которой хочется отплеваться, но не получается — она вся внутри и раздувается, распирает… впитывается.

Спазмы в животе и рвота, долгая и при этом необъяснимо медленная, как в замедленной съемке.

— Тепло и жидкости побольше, — мужской голос.

И такой родной колокольный звон. Везде…

Очнулась я в незнакомой комнате, большой, полутемной — один ночник у стены. Почти сразу зашла Олеся.

— Ну как ты, отошла? — спросила, присаживаясь на кровать.

В теле была жуткая тяжесть и казалось, оно принадлежит мне не целиком, а только местами.

— Не знаю… плавает все и думается… медленно.

— Пройдет, — она поднялась и куда-то отошла. Вернулась со стаканом, протянула, — пей.

Послушно пью. Похоже на обычную воду, но почему-то теплую.

— Спасибо… Сразу за все.

— Не за что… Повезло, что папины ребята недалеко были и в центр ни одной пробки. Повезло, что эти идиоты слишком расслабились и не спешили тебя увозить. Боже, Павлова, как ты меня напугала…

— И себя, — равнодушно.

— Ничего, все уже хорошо… До утра поспишь, денек отлежишься — к вечеру никаких следов не останется. Но ты все-таки везучая, — она облегчено вздохнула. — Останешься у меня?

Двигаться не хотелось. Думать, смотреть, говорить. Но есть люди, за которых отвечаешь.

— Домой надо… тетя. Сколько времени?

Она смотрит на часы.

— Одиннадцать.

— Поздно…

Цукенина беспечно пожимает плечами.

— Тоже мне проблема. По сравнению с решеными. Скажешь, была у меня в гостях, заболела голова, выпила таблетки, но незнакомые, переборщила с дозировкой, поэтому такая сонная.

Я молча киваю. Самой выдумать какое-нибудь подходящее объяснение явно не получится.

Поездка запомнилась как-то урывочно, как и разговор с тетей. Олеся поднялась со мной и все уладила. Даже не представляю, что бы я без нее делала…

С трудом раздевшись, я упала на диван и почти сразу же провалилась в сон.

Утро, как обычно, началось со звонка будильника. Тетя спит, она поднимается не раньше обеда. Я машинально встаю, иду на кухню, включаю чайник. Выпиваю чашку кофе. Потом еще чашку. Цукенина говорила, чтобы я сидела дома, но как сидеть — что тете сказать? Я прикидываю — если дома, то врать тете и опять слишком много думать от безделья. В институте хотя бы есть возможность отвлечься и не задаваться вопросом…

За что? Вопрос за границами моего понимания. Что я сделала Парину? А ведь он может… попробовать опять и продумать план гораздо тщательнее. И никто не помешает…

Страшно. Со своими страхами следует бороться. Я оделась и поехала в институт. Как ни странно, дорога пролетела практически незаметно, видимо, благодаря привычке и туману в голове.

В фойе меня встретили девчонки.

— Что-то случилось? — испугано спросили, когда я медленно к ним доковыляла. В ушах гудело, казалось, народу так много, что вскоре они просто перестанут тут помещаться. Я молча оперлась спиной на стену, осматриваясь по сторонам. Ашников сегодня не наблюдалось. Вернее, я встретила насмешливый взгляд Парина, и он находился в компании всего одного дружка. Они стояли прямо посреди холла. Что же он за человек такой?

Думалось еще очень медленно, невыносимо тягуче.

— Ты в порядке?

Я киваю Соне, потому что говорить неохота. Слишком сложно говорить, да и нечего.

Потом открылась входная дверь, запуская очередных студентов. Кстати, время-то уже… не опоздаем на пару?

В холле вдруг сгустилось необычное напряжение, голова сама собой развернулась ко входу вслед за Соней и Настей. Танкалин шел неторопливо, уже поймав взглядом цель впереди и больше ни на что не реагируя, так что стоящие на его дороге предпочли посторониться. Видимо решили, что иначе он пройдет по головам и даже не заметит. Мне тоже так показалось.

Следом за ним шел Смирнов.

Парин тоже заметил что-то необычное и тоже догадался обернуться ко входу. Улыбка резко спала с его лица. А я смотрела на Костю и не узнавала — у него был взгляд смертника. И Парин вдруг… развернулся и побежал.

Самый верный способ заставить сомневающегося хищника все-таки начать на тебя охоту — это попытаться от него сбежать. Костя рванул с места и догнал Руслана почти сразу, повалил на землю, каким-то неестественно быстрым движением перевернул на спину и уселся сверху, прижимая к полу.

Потом резко замахнулся и ударил кулаком прямо в лицо. Впервые в жизни я увидела, как брызжет кровь, самая настоящая кровь, не красочным фонтаном, как в кино, а несколькими тяжелыми темными каплями.

Потом там сгустилась целая толпа людей и ударить второй раз ему не дали. Я беззвучно за это поблагодарила — сам бы он не остановился…

Костю оттащили от Парина, Смирнов удерживал его за плечи и что-то говорил. И постепенно Костя стал к нему прислушиваться, а после даже посмотрел.

Но зато теперь, когда Танкалина крепко держали, Парин поднялся, возвращая на лицо привычную улыбочку. Картинно сплюнул на пол кровью и поморщился.

— В полночь на Каперсой. Жду тебя, самый крутой мачо.

— Идет. Только сам не забудь — не явишься — найду и силком притащу, — ровно сказал Костя.

Стоять опять стало сложно и даже стена за спиной почти не помогала. Парин уже удалялся, а Костя так точно повернулся прямо в мою сторону, будто спиной видел, где именно я стою. Быстро подошел и я почти сползла ему в руки.

Он молча дышал на макушку. Потом обернулся к подошедшему Смирнову.

— Отвезешь?

Тот кивнул.

— Алена, езжай домой, тебе лучше поспать, отдохнуть, — как-то нетвердо сказал Костя.

— А ты?

— У меня дела. Я приеду, когда с ними разберусь.

Вдруг дошло.

— Костя… Не надо! Не езди с ним. Он уже столько людей в эти гонки втянул. Там уже двое погибли… Пожалуйста.

Танкалин резко мотнул головой, словно отгоняя назойливое насекомое.

— Он должен запомнить, что мое трогать нельзя.

— Но я не твое… Я живой человек.

Его лицо совершено не изменилось, он даже дышал ровно и так же ровно сообщил.

— Он тебя тронул только потому, что посчитал моим. Ты ведь даже не понимаешь, что он мог сделать, да? Это хорошо. Но с такими, как Парин лучше иметь четкую принадлежность. В твоем случае — ко мне. Не спорь, просто прими, как сказано.

Тут он меня отпустил и отошел на шаг.

— Костя… Я боюсь за тебя!

— Бойся. — Он кивнул, словно давая разрешение, — но бойся дома.

Развернулся и пошел вглубь здания. Смирнов поддержал меня под локоть.

— Поехали. Не мешай ему. Такого Костю и я опасаюсь.

Стоило выехать со стоянки, как меня начало тошнить. Коля остановился, открыл окна — несколько минут я просто дышала. Так же неожиданно стало легче. Дальше мы ехали в сопровождении его неторопливого голоса.

— Ну, слава богу, все обошлось. На него же страшно было смотреть, хотя Олеся сказала, что ты в порядке.

Я залезла на сидение с ногами и всем телом навалилась на спинку, так было легче.

— Что обошлось? Он же собирается гонять с Париным…

Коля осторожно повернул, машина двигалась плавно, без резких движений. Неожиданно я поняла — это тот самый джип, на котором Танкалин вез нас с Софи домой в новогоднюю ночь. Сразу такое чувство накатило странное, как будто я оказалась дома.

— У Кости хватит ума не дать втянуть себя в какие-то бессмысленные гонки.

— Правда? — я с какой-то неожиданной надеждой посмотрела на Смирнова, что он почти смутился.

— Определено. А вот если он будет волноваться за тебя, то станет нервничать и может наделать глупостей. Но ты ведь будешь сидеть дома и никакого повода за себя волноваться не дашь? — мягко, как с маленьким ребенком, говорил Коля.

— Буду, — горячо согласилась я, не желая, чтобы Костя делал глупости.

Выходить из машины не хотелось. Но я собралась и вышла, еще раз поблагодарив Смирнова. Хотелось верить, что он сможет проследить за Костей и в случае чего остановить.

Весь день я спала и проснулась только после десяти часов вечера. Долго сидела в ванной, чтобы поменьше разговаривать и отвечать на тетины вопросы. Потом мы с ней смотрели какой-то фильм и каждая минута растягивалась, как будто вместо 60 секунд увеличилась до 600. В полночь я не выдержала и позвонила Косте, но телефон был отключен.

Потом наступил самый страшный час за последние несколько лет моей жизни… Я увидела столько ужасов, в моей голове возникало столько леденящих кровь картин, что хотелось сойти с ума, только бы это прекратилось.

Костя пришел в начале второго.

— Прошу прощения, — сказал возмущённой тете, вышедшей посмотреть, кто смеет трезвонить посреди ночи, — что пришел в такое позднее время, но мне нужно поговорить с Аленой. Прямо сейчас.

— Проходи, — сказала я раньше, чем тетя успела что-то ответить. На первый взгляд с ним все было хорошо. Я провела его на кухню и плотно закрыла за нами дверь. Тетя будет недовольна, но сейчас меня занимает совершено другое. Я подошла к Косте, он сидел, потеряно разглядывая свои руки.

— Ты в порядке?

— Да, все закончилось, Аленка… Теперь уже все.

— Что с Париным? С гонками?

Хотелось его растормошить, чтобы узнать все побыстрее.

— Гонок не было, — ровно ответил Костя. — Глупо играть в игры с сумасшедшим, да еще и по установленным им правилам.

Прямо от сердца отлегло…

— А Парина запрут в какую-нибудь закрытую клинику санаторий и будут лечить. Я разговаривал с его отцом, он не станет с нами сориться, это очень невыгодно… финансово. К тому же удалось убедить его не дотягивать до момента, когда Парин сделает что-то непоправимое. И еще в полночь я привез его мать, она видела, как ее сын гоняет по улице и почти впала от этого зрелища в истерику… Так что теперь Парин безопасен. Сядь.

— Зачем?

— Пора поговорить, раз уж такой день… Не хочешь сесть?

Сидеть не хотелось, я столько времени его ждала, что теперь хотелось каких-нибудь действий.

— Я убил своего деда. Мне было пятнадцать.

Через секунду я уже сидела на стуле, с трудом соображая, когда и как успела опуститься. Почему-то подумалось, что Костя не разделся… так неудобно, наверное.

— Слушаешь? — он на секунду отвлекся, убедился, что я молчу.

— Он болел. Людей на такой стадии оправляют в больницу, но у нас было достаточно денег, чтобы позволить деду умереть среди родных… Неоперабельный рак брюшной полости. Обезболивающие кололи уже по максимуму, и они не помогали. Он кричал. Но хуже было, когда он начинал просить… Я помнил его сильным, веселым. Он мог напугать до дрожи в коленках одними нахмуренными бровями, а тут… Однажды я сделал, как он хотел — принес ему целый пузырек лекарства, одного из тех, что должны были подойти. Высыпал таблетки ему в ладонь — он даже руку на весу не держал, сил не хватало. Потом поднес стакан воды. Через два часа деда не стало.

Он очень глубоко, с каким-то болезненным хрипом вздохнул.

— Ты даже не представляешь, Аленка, как легко убить человека. И не только больного. Прибыла команда врачей, зафиксировала смерть и все… даже проверять никто ничего не стал. А всего лишь один анализ крови и ежу было бы понятно, что дед умер не своей смертью.

Это сколько же надо повторять подобные слова, чтобы сейчас говорить их как Костя — ровно, заученно, почти не слушая смысла?

— Я понял только на похоронах. Весна… В окно лезут яркие солнечные зайчики. И… ссохшееся лицо среди белоснежного атласа. Как будто громом шарахнуло — он лежит здесь, потому что я его убил.

Он опять судорожно вздохнул.

— Ты не думаешь, что в этом нет ничего страшного? Ведь он все равно бы умер, а так хоть не мучился?

Теперь схватить воздуху хотелось мне, но я сдержалась. Еще хотелось сказать что-нибудь такое, чтоб ему стало легче. Но я не стала. Я сказала правду, как думала.

— Нет, Костя, я не думаю, что смерть может быть ерундой. Как и твое вмешательство.

— Я рассказал отцу, — тут же продолжил он. — Отец долго думал, а потом ответил, я и сейчас помню этот ответ дословно: "Ты не убийца, ты никого не убивал, запомни раз и навсегда. Я не хочу больше ни разу об этом слышать. Забудь".

Костя вдруг странно, одними губами усмехнулся.

— Забудь… не было ни одного дня, чтобы я не вспоминал.

Я молчала и ждала. Сколько же лет он с этим живет? Неужели совсем один?

— Когда мне стукнуло 16, я по пьяни рассказал трем своим лучшим друзьям, — резко продолжил он. — Среди них был и Парин. Они… решили, что это круто и теперь я буду их лидером, потому что после убийства мне доступен некий скрытый высший жизненный смысл. С тех пор Парин помешан на желании кого-нибудь убить и вполне может быть однажды…

Он замолчал резко, словно усилием заставил себя остановиться.

— С этими тремя идиотами я расстался, но друзей как-то не выбирал, кто попадался, с теми и общался. До Смирнова… и вспомнить-то не о ком. Так, обычные петушиные компании. Начистить рыло за косой взгляд? Унизить? Увести бабу в счет личного долга? Да легко, ведь хуже того что я уже сделал ничего нет… Остальное так, ерунда.

Потом каким-то сонным, слегка заторможённым движением Костя развернулся ко мне.

— Готовься, Аленка, сейчас еще кое-что скажу.

Я замерла.

— И вот… хуже уже стать вроде и не мог, а помнишь тогда у машины? Ты на меня кричала и ударила. И вдруг такая мысль пришла, холодная, четкая, ясная — я могу сейчас заткнуть тебе рот, забросить в машину и просто увезти. А потом сделать все, что хочу. Отыметь сколько угодно раз и ничего мне за это не будет. Даже если ты расскажешь — ну и что? Я могу найти сотню свидетелей, что находился с ними в другом месте и что ты вообще с детства на учете в наркодиспансере, к примеру. И вот когда все это промелькнуло у меня в голове, тогда я и понял — вот оно, хуже. Думал, невозможно, но оказалось, я до сих пор хожу по самому краю пропасти и мне остался всего один шаг, чтобы туда свалиться, навсегда потерять шанс жить нормально. Дышать свободно.

Он внимательно, пристально меня осматривал.

— Ты не боишься? — почти неслышно спросил.

Я все-таки задумалась, а что было бы, если бы он тогда… И нет, я не верила, что он на самом деле на такое способен.

— Ты бы не стал этого делать.

Он болезненно поморщился.

— Я и сам не знаю…

— У всех бывают некрасивые и даже ужасные мысли. Но если они остались нереализованными, если тебе самому они противны — это не считается.

— Ладно. Может и так.

Он поднял серьезные глаза.

— Теперь ты знаешь.

Я кивнула.

— И что будешь делать?

Конечно, придется много думать, что со всем этим делать. Столько времени жить с таким грузом. Ах, дядя Паша, что же вы… единственного сына. Хотели как лучше, а получилось, как всегда? Думать придется, но не сейчас. Слишком нервный день позади, и у меня и у Кости, поэтому первым делом нужно хорошенько отдохнуть. Уже спокойно, без нервотрепки, потому что все скелеты из шкафа вытащены и разложены прямо на свету. Сдать их в музей или закопать на кладбище — другой вопрос.

— Я… Ну, может ты есть хочешь? Или чаю?

Никогда раньше не видела, чтобы такое простое и вполне приличное предложение приводило к настолько странной реакции — Танкалин просто уткнулся лицом в ладони и у него даже плечи задрожали. Может он ждал от меня каких-то мгновенных решений? Но ведь невозможно решить такие вещи за минуту!

— Костя… что-то не так? Мы обязательно со всем разберемся, но не прямо сейчас. У нас полно времени.

Теперь он негромко смеялся.

— Все хорошо. У нас полно времени, да. Мне чаю, несладкого, — попросил, опуская руки. Лицо спокойное… Прямо от сердца отлегло.

И мы пили чай и Костя говорил уже совсем другим, немного насмешливым голосом.

— Я тебя когда увидел, первый раз, на стоянке, сразу подумал — вот оно, мое наказание… Знаешь, как злился? Почти единственное время жизни, не затронутое смертью деда, и тут на тебе — Аленка собственной персоной. Думал, ну кто там мог вырасти? Сейчас эта провинциальная девица начнет вопить на каждом углу, что мы с ней друзья детства, переть тараном и требовать на основе этого каких-то привилегий. Но наказание оказалось куда более изощрённым…

Он уже не пил, а просто крутил чашку, смотря, как в жидкости плавают чаинки.

— Перестань пододвигать мне это печенье. Я не хочу его есть. Так вот… когда тетка твоя в больницу попала, ты мне даже не сказала. Как будто вообще в расчет не брала. Было обидно и… тогда я понял, что не все так просто. А потом вообще, знаешь, о чем стал думать, все чаще и чаще?

Я мотаю головой. Пока не знаю, но говорят, если прожить вместе лет двадцать, мысли друг друга можно угадать безо всякого усилия. Думаю, стоит проверить, не врут ли?

— Я думал, что это ты должна была быть рядом со мной в тот день, у деда. Ты должна была держать меня за руку, когда я протягивал ему эти проклятые таблетки. Понимаешь?

— Я была рядом. Скоро ты вспомнишь…

И он слегка улыбнулся, а глаза немного смягчились. Совсем чуть-чуть, но главное — начать.

Потом Костя широко зевнул, мельком глянул на часы.

— Ого… начало третьего, пора и домой. Иди собирайся, возьми самое необходимое, завтра за остальными вещами заедем. Хочу, чтобы ты спала рядом, как и положено, а не на расстоянии пяти километров.

От неожиданности даже сказать сразу ничего не получилось.

— Костя… но тетя…

— Что тетя? Зачем оттягивать? Пусть привыкает, ты все равно будешь жить со мной. Не могу же я переехать к вам? Это будет неудобно в бытовом плане, да и глупо — у меня есть своя квартира.

Кстати, вот еще одна вещь, с которой мириться я не собираюсь. Пусть сразу знает!

— Слушай… Если ты собираешься на самом деле со мной уживаться, тебе нужно разговаривать по-другому. Не ставить перед фактом, а спрашивать! Предлагать свой план и ждать моего согласия, понимаешь? Или отказа, но в любом случае слушать, что думаю об этом я!

Он замер, удивлено моргая.

— Ладно, я подумаю над твоими, словами, обещаю. Ты иди пока одевайся… То есть, — он посмотрел на меня, осторожно подбирая слова, — я хотел сказать: не хочешь ли пойти одеться? Или поедешь прямо так, в футболке? Предупреждаю, на улице еще холодно, — совершено серьезно закончил.

Я поглубже вздохнула и не выдержала — рассмеялась. Ну ладно, для начала пойдет. А там… видно будет.

Через десять минут, собрав только самое необходимое и оставив за спиной ошарашенную новостью о моем переезде тетю, мы спускались к машине. Тетю было жаль, с ней еще долго придется объясняться, уговаривать, убеждать, но должна же она понять?..

В лифте Костя крепко обнял меня и прижался щекой к макушке. Пока неизвестно, как мы будем жить с тем грузом, что он на себя взвалил. И со всем остальным. Это, конечно же, будет непросто. Но одно я знала совершенно точно — больше всего на свете я хочу, чтобы он меня не отпускал. Никогда…

(C) декабрь 2010