О встрече с неизбежным

Волхв день спал, а ушёл вечером.

– Куда он в ночь-то собрался? – Удивилась Малинка, провожая взглядом худую спину, быстро пропавшую в зарослях.

– Так ему что ночь, что день, одинаково. Он же в лесу, что дома. – Ответил Ясень. – Мы-то когда в Гнеш пойдём?

Сестра тут же уставилась на меня, ответа ждёт.

– Ясень, а что если я попрошу тебя Малинку в Гнеш отвести, а сама к Гордею пойду?

– Забудь! – В один голос ответили они. Славно спелись!

– Мы не знаем, где Вожак, на месте он не сидит. – Заявил Ясень.

– Я тебя одну не оставлю!

– Малинка, иди в Гнеш, а?

– Размечталась! Она, значит, ближе к своему жениху собралась, а я иди прочь в Гнешь? У меня тоже есть причина идти с тобой.

– Глупая ты! Там не до любви. Сама знаешь кто тоже не шибко обрадуется, если ты появишься.

– Чего ж ты тогда туда рвёшься?

Ах, как же объяснить? Не из упрямства или глупости. Я ведь тоже всё понимаю… И что опасно. И что может быть не до меня, только помехой стану. Только не могу далеко, слишком далеко от него уходить, словно корнями приросла – как их рвать? Кажется, довольно было бы просто знать, что он за стеной, или в соседнем доме, близко. Даже видеть его необязательно. Только бы не так далеко…

– Ладно. – Ясень сжал кулаки и дёрнул головой. – Хватит! Мы пойдём к Вожаку, и пусть скажет, что с тобой делать. Разберётесь с ним сами! Если он передумал тебя далеко отправлять – пусть с собой таскает. А может, на месте сами увидите, что не до вас, да быстрее ветра в Гнеш побежите.

– Спасибо! – В один голос выдохнули мы с сестрой. Ясень поморщился, ему стало понятно, что мы не очень-то верим, что по собственному желанию побежим в Гнеш.

И вот собрались мы к утру и пошли в сторону Осин, за которыми сейчас должен был стоять отряд Гордея. Ведун говорил, душа может понять, где искать свою половину, в этом заминки не будет. Только вот осторожно нужно идти, я ведь не хочу угробить Князя?

Как будто сам ответ не знает!

Так что идти пришлось по самой сложной дороге, если так можно назвать наш извилистый путь. Лезли мы по горному хребту, заросшему лесом, продирались сквозь чащу, да вдоль рек, и дело шло совсем не быстро. Ясень несколько раз останавливал нас и долго нюхал что-то в воздухе, не зря у него прозвище было – Нюхач, а после мы меняли дорогу и шли другой. Я тоже пыталась нюхать и много чего чувствовала – землю и животных, птиц и ягоды, болота и спрятанные кости… но что чуял он, так и не поняла. Видно, рысь из меня не особая бы вышла.

Зато идти было просто – словно во мне новая сила проснулась. Конечно, к вечеру и я уставала, с ног валилась, но Малинка уставала больше. И что странно, почти не жаловалась. Только привычку взяла странную – сидеть и смотреть в небо, будто оттуда Всеволод на неё свалится.

Съестные припасы быстро закончились и пришлось Ясеню охотиться, а нам грибы и коренья собирать. Я всё порывалась ему помочь с охотой, но стоило вспомнить, как больно перекидываться, да и усталость от похода этого, когда лезешь через валежник и только и думаешь, когда уже вечер наступит и можно стоянку делать… и мы сдавались на волю провожатого.

Однажды вечером он принёс зайца, из которого мы быстро сварили похлёбку, наелись от пуза и на утро ещё осталось. Малинка после ужина сидела у поваленной берёзы, привычно прилипнув глазами к небу.

Она-то первая и заметила птицу.

– Смотрите!

Птица – простой серый селезень словно углядел мельтешение и стал снижаться кругами. Серый, маленький, с чёрной каёмкой на хвосте и крыльях. Ясень поднял руку… и птица рухнула, села ему на запястье, потом открыла клюв и что-то проклокотала.

– Молодец, ты молодец.

Ясень осторожно погладил птицу по вертлявой головке, а после подбросил обратно в воздух. Селезень тут же распахнул крылья и куда-то полетел.

– Нас ищут.

Провожатый указал в сторону, где птица стала величиной с точку, а после и вовсе пропала.

– Кто?

– Свои.

– И что делать? Навстречу идти или тут ждать?

– Тут ждите, а я пойду.

Мы кивнули – привыкли уже его слушаться, но хотя и было сказано, что идут свои, всё равно боялись, конечно. Я села рядом с сестрой, мы сомкнули руки как можно крепче, хотя это не особо помогало, и стали ждать. Так тихо сидели, что сердца наши бились громко, и казалось, весь лес окружающий распугали.

Кто там может быть? Что за «свои» такие? У Ясеня, поди, половина местных «свои», а нам зато чужие.

Пять минут, десять… Кажется, часы прошли, а то и дни, кажется, весь мир за такое время можно обогнуть… хотя солнце не успело закатиться за горизонт. Долго в общем мы ждали.

Потом из лесу послышались шаги, которые я уловила раньше Малинки.

– Слышишь, идут?

– Кто?

– Двое.

– Нет.

Вот дела! Она мотает головой, но я точно слышу тихие шаги, два человека идут, тяжёлые, но ловкие, осторожно ступают! Ни с чем иным эти звуки не спутаешь!

– Значит, в зверином слухе дело! – Малинка глубоко вздохнула. – Значит, вот отчего Ясень не боится нас водить – он услышит людей заранее и успеет увести нас в сторону. А я всё думала – отчего он так рискует, столько нам позволяет? Отчего Гордей тебе всего одного охранника оставил? Ты же его душа.

– Толку от охраны? Наоборот, если их много, сразу видно – что-то ценное провожают. Правильно они решили – один волк-нюхач скорее нас от беды убережёт. Я думала, ты знаешь, ну, что мы запахи лучше чуем.

– Откуда? А ты, выходит, знала?! Могла бы и сказать! Тут не все оборотни, если что. – Обиделась сестра.

И правда, как-то я не подумала.

– Извини.

– Хорошо. Страшно было думать, что можно столкнуться с такими… ну, которые ту резню устроили у моста, а защитить некому. Мне даже спокойней стало.

И вот, когда уже мочи не было ждать, появились они – Ясень и Всеволод.

Сестра тихо ахнула. Да чего там, я сама от радости духом воспряла. И хотя знала, что шли двое, не могла не смотреть им за спины – вдруг Гордей появится? Остановится, увидев меня, и улыбнётся своей безумной радостной улыбкой.

– Ну, вот и хорошо. – Всеволод тоже улыбнулся, но он был таким уставшим, что тут же бросил свои вещи возле наших, сел и его глаза стали закрываться, а голос становится шёпотом. – Вот и хорошо, что я вас нашёл. Что вы целы.

– Давай я тебе одеяло достану, отдохнёшь. – Суетилась рядом Малинка. Он, верно, устал до смерти, раз не пытался отодвинуться от неё и состроить из себя каменную глыбу.

Жаль его было тормошить, но я не сдержалась, села рядом, прикоснулась к обтрёпанному рукаву.

– Как Гордей?

Мутные глаза Всеволода на миг разлепились.

– Жив, здоров, кошка. Не волнуйся.

Тут же его глаза закрылись плотно, голова свесилась на грудь, и Всеволод натурально заснул и не шелохнулся, даже когда Малинка укрывала его одеялом. Его птица тоже приблизилась, села на ветку ели и стала вытирать о кору клюв. Потом нахохлилась и заснула.

Мы переглянулись с сестрой и по глазам было видно, что она, как и я, думает – всё может наладиться.

В дальнейший путь мы отправились все вместе. Всеволод наши планы увидеть Гордея выслушал молча, говорить ничего не стал, просто свистнул селезня, взял часть вещей и повёл нас на север. Ясень был доволен, то и дело улыбался – не одному ему теперь приходилось с нами таскаться, не одному за нас ответственность нести.

О войне Всеволод не рассказывал, а мы и слышать не хотели. Что там может быть хорошего? Знать, сколько народу убили, сколько домов разграбили? Как именно? Нет, хватит нам своих ночных кошмаров.

Мужчины разговаривали ночью, когда мы с Малинкой спали. Я, правда, не совсем, сон мало в последние дни шёл, да и звериный слух невольно пригодился. Ясень спрашивал, как дела на границе и Всеволод вначале просто молча качал головой, а после стал рассказывать. Я разобрала далеко не всё, но хорошего мало. Зверей уверенно оттесняли прочь от границы, в глубину Тамракских земель и пока переломить ход наступления не получалось. Зато и потери среди зверей малые. Имущества, конечно, много покрали, домов пожгли, а жизней вот забрали всего ничего.

– Наш Князь не любит жертвовать своими людьми. – Кисло усмехнулся Ясень.

– Да. Но ему придётся.

Они переглянулись, на миг показалось даже, что они одного возраста – и молча разошлись спать. А я только крепче в одеяло куталась, старалась не поддаваться нахлынувшему отчаянию и думала – куда же мы идём?

Но я не могла не идти! Это отчего-то было не в моих силах, словно и не я собой теперь управляю, а тяга, какая-то непреодолимая власть, которая говорит одно – к нему. К нему – и ничего больше!

Тот день был краше прежних, солнечный, с чистым ласковым небом. Целый день мы пробирались по лесу, забитому валежником, обошли две горы и мы с сестрой так измучились, что потеряли последние силы и были готовы упасть, как Всеволод в вечер своего появления, и уснуть.

– Немного осталось. Тут неподалёку стойбище небольшое, пять дворов. – Всеволод указал на фруктовый сад по левую сторону от тропинки, по которой мы сейчас шли. – Там переночуем.

Я кивнула, потому что говорить себя заставить не могла. Хотя нет… пришлось говорить.

– Мне нужно… отойти. Малинка, пойдёшь?

Она покачала головой, даже отказаться вслух не смогла. Остановилась, с трудом заправила под край косынки выбившиеся пряди – а они раз – и снова на лицо лезут! Хочешь, не хочешь, а улыбнёшься, такая она милая.

– Я быстро.

Кусты, однако, были редкими, деревья тонкими, пришлось глубже в лес забираться. Груды валежника словно испарились, всё на версту видать!

И вот что странно – с ног вроде валишься, а когда стыд тебя берёт, не на людях же свои дела делать? – и усталость прочь отступает. Я сама не заметила, как забралась далеко в лес, только когда тихо совсем стало, тогда и остановилась.

И как-то вместо лесной чащи вышла я на заброшенную дорогу. Ездили по ней мало, ясно почему – колея глубокая, кривая, да ямы такие, что любое колесо сломаешь. Но всё одно – дорога.

И стоило столько идти? Придётся назад в лес отступать.

Как я вообще досюда добралась, ноги ведь не шли? Какого лешего не остановилась за первыми же кустами, ведь подглядывать точно бы никто не стал!

А, что толку ругать себя? Нужно разворачиваться да обратно идти.

И только я так подумала… как на дороге показались конные. В глаза бросились сверкающие латы, алые плащи княжеского войска и лошади в тёплых попонах. И… полная тишина, будто это было видение.

Тут? В этой глуши? Целый конный отряд, а я не слышала? Мне мерещится, да? Ладно, мой слух не самый тонкий, но не слышал ни Всеволод, ни Нюхач? Такого не может быть! Даже пара верховых гремят так, что за несколько вёрст слыхать! Им и Малинку не обмануть!

Или… дело в колдунах, что ехали в гуще конных?

– Ага, вот и она!

Одни из колдунов вскинул руку, указывая на меня.

И всё.

Колдовская сеть спеленала моё тело в тот же миг, так сильно, что руки прижало к телу, косу к спине, а платьем обмотало ноги. Одна из игрушек моего деда, которую мама вспоминала со злостью. Говорила, только плохие люди могли такое придумать – лишать человека возможности двигаться.

И стал слышен каждый звук. Целый отряд! Ещё как слышно – кони дышали и нетерпеливо переступали по утоптанной земле, доспехи бренчали, люди болтали, смеялись.

Я могла бы кричать, сетка рот не закрывала. Но что кричать?

– Нашли девку-то! Точно Софийко! Теперь князь не поскупится!

Главный из них, бородатый, тучный воин в возрасте подъехал вплотную.

– А точно она? – Спросил сверху, его острые глаза словно кололи.

– Она, кто ещё! – Тут подоспели колдуны – двое тощих, с лицами недовольными. Колдуны – они комфорт любят, почёт и уважение, а делами заниматься – это только если заставить или если очень много заплатить. – Мы своё дело знаем! И слежку вести умеем. Не сумневайся, барин, она это!

– А вторая где ж?

Не кричать! Только не кричать!

Я прикусила губы. И не смей дрожать!

Рядом спешился другой воин, молодой. Глаз тяжёлый и наглый, словно уже ни одну честь отнял.

– А она ничего так. Молоденькая, кожа чистая, здоровая.

Его рука прошлась по моей спине.

– А ну руки прочь, – беззлобно, но твёрдо заявил главный. – Чтоб и пальцем мне не смели! Целая она нужна, замуж её отдадут. А Царейка, сам знаете, как за порченое мстит!

– И что? Другую найдёт, всё одно они у него мрут словно мухи! Каждый год по новой жене!

– Так что, хочешь Царейке дорогу перейти? – Вскинул брови главный. – Сказано – девку Софийко привезти для замужества, за то большие деньги обещаны. Ну? Спорить будешь? Из-за женского тела, в котором и так недостатка не имеется, станешь деньгами рисковать?

– Была бы нужда!

Меня оттолкнули, так что я встретилась с лошадиным крупом. Не больно, обидно разве что, но это самая малая из моих бед.

А это что? Теперь, развернувшись, я видела то место, откуда вышла на дорогу. За кустом сидел, спрятавшись за ствол дерева, Всеволод.

Хорошо, что за мной никто не следит! А могли его заметить.

Всеволод осматривал воинов. Но даже мне понятно – ему их не одолеть. Три колдуна! Хотя теперь я знаю, что на волков колдовство мало действует, ну или не так сильно, как на людей, но одному против троих всё же не устоять. Да они его на части разорвут раньше, чем он до меня доберётся.

Взглядом. Я показала ему взглядом – иди назад! Там сестра. Храни мою сестру! А я разберусь.

Он слегка прищурился.

– Давайте назад поворачивайте! – Крикнул один из колдунов. – Некогда нам тут бродить! Если не вернёмся быстро к себе, пелена беззвучия спадёт, на нас дикари местные со всей округи сбегутся!

Значит, они и правда скрывали звуки? Тогда понятно… Никто их не слышит, такой большой отряд! Я и подумать не могла, что так можно.

Хотя, что я знаю о колдовстве? Байки всякие, колдуна живого только случайно и видела. А уж если у них дивьи штуковины… среди них, мама говорила, такие злые выдумки попадаются, что нормальному человеку и на ум не придут.

– Девку кто-нить в седло возьмите! – Приказал старший. – И чтобы осторожно везли, или сами будете перед Царейкой ответ держать! А потом передо мной, если живы останетесь. Шевелитесь!

Всеволод потянулся к поясу и медленно достал кинжал, сверкнувший, словно молния.

«Стоять»!

Я словно крикнула, хотя ни звука ни было. Но Всеволод замер.

«Храни сестру»!

Если бы он всё же попытался меня отбить, я бы сама ему тумаков надавала! Неужели он не понимает, что шансов нет?

Ах… он понимает. Снова быстро скользнул глазами – и на меня. Я дура, да? Ты же понимаешь, что не уйдёшь отсюда? Но всё равно собираешься?.. Почему?

– А где вторая-то?

– А, одной хватит! Жутко тут ходить, головой рисковать.

– Ну, давай! Левак, ты её к себе бери!

Один из воинов молча схватил меня за шкирку и затащил на коня. Сетка не давала сопротивляться, но даже если бы дала, я бы всё равно не стала. Убежать не выйдет, догонят, а вдруг заодно и лес прочешут, Малинку поймают, а вот спутников наших не пощадят.

«Нет»!

Всеволод дёрнулся. Он меня слышит… Не знаю, как и отчего, но слышит.

Только вот слушать не собирается. Отчего-то ему важно мня спасти, важнее своей собственной жизни. Безумец… Мне пока ничего не грозит! Они собираются отдать меня отчиму, а после выдать замуж за Царейко, того самого, за кого подругу мою выдали. После свадьбы и будет грозить… но не раньше.

– Поехали!

Главный развернулся, я в последний раз встретилась глазами со Всеволодом.

«Не смей! Отвечаешь за сестру»!

И больше не могла смотреть – заметили бы. Отряд быстро двинулся по дороге, а я только и молила небеса – пусть он не бросится, пусть не бросится! Только бы жив остался! А я как-нибудь сумею спастись, вывернуться, сбежать, не впервой.

Но его не остановят мои просьбы и приказы, хоть он их и слышал. Разве что на секунду-другую.

Дурак, какой дурак! Сожмёт сейчас зубы и с последних начнёт, как только отряд спинами развернётся. После перекинется… и окажется в такой же сети, как я. Только приказа не трогать никто отдавать не станет.

– Жгучка? Где вы?

Голос… Она кричит? Глупая Малинка!

Но княжеский отряд не услышал. Крики тут же прервались, похоже, не без участия Ясеня, который наверняка слышал отряд, слышал – что-то не так и заставил Малинку замолчать. Спасибо ему.

А потом… Всеволод ушёл. Тихий шорох, лёгкий прыжок – и тишина. От сердца отлегло. Если бы он бросился… выбил бы мне, верно, возможность уйти, но какой ценой?

Я бы никогда себе этого не простила. Никогда!

Ехали мы долго, быстро, по большей части молча, этого требовало странное колдовство, которое колдуны почему-то называли «нелюдским». Пелена скрывала отряд под покровом тишины. Левак, который сидел за моей спиной, вёл себя спокойно, щупать не пытался, да и вообще обращался как с тюком тряпья.

А я понять не могла… как всего за миг судьба моя снова взбрыкнула, скинула с себя и сбежала, задрав хвост, словно балованная кобыла.

Не в первый раз со мной такое происходит. Тогда, когда Гордей перекинулся и на врагов бросился, тоже в один миг всё решилось. Большая моя часть восстала и осознала, что этот зверь – мой.

Всего за миг было решено то, чего больше никогда не изменить.

А когда очнулась? Всего за миг мы с ним расстались. Только обрела своего суженого – и тут же потеряла.

Выходит, с этим смириться не смогла? С тем, что меня так легко бросили? Всё стремилась к нему, хоть на минутку, хоть издалека увидеть и убедиться, что Гордей в порядке, и не просто. Что он всё ещё навечно мой.

Но снова миг – и я уже в плену, возвращаюсь туда, откуда бежала. Растерянная, сбитая с толку… Не зная, что дальше.

Это тупая усталость, что ли, заставляет теперь сидеть смирно, словно я сдалась? Можно бороться с людьми, может, даже победить, но как справиться с этим Мигом? С тем, что навсегда меняет твою жизнь?

Я закрыла тогда глаза и ни о чём не думала.

Позже сеть с меня распутали и сняли колдуны, скрутили руки верёвкой, но всё равно ехать стало проще, хотя бы кости не выворачивало. Кони, верно, также были заговорёнными. Дорога ложилась под их копыта, словно ровная полоса.

Скрываться отряд не особо скрывался – ехал себе через брошенные деревни, по ровным полям, всё больше приближаясь к людской границе. Я знала, что мы близко к ней шли, Всеволод говорил, но не думала, что настолько.

Вечером остановились на ночёвку. Меня заперли в комнате дома на окраине какой-то деревни, где вся середина была сожжёна. Я поглядела в окошко, мало что увидела, но и увиденного хватило, чтобы тоской захлестнуло с головой – чёрные остовы когда-то крепких домов, словно огромные гнилые зубы, вонь гари, серый от пепла ветер, брошенный вдоль дороги хлам, большие обглоданные кости то ли коровы, то ли лошади на обочине. Разруха, смерть и мрак.

Трогать меня не трогали, не разговаривали, еды дали. Я и сама старалась тише стать и на глаза никому лишний раз не попадаться. Стерегли так, что и мышь не проскользнёт – и у дверей и у окна по охраннику.

Спали недолго – с раннего утра отряд снова двинулся в путь, мне даже толком умыться не позволили, но зато и связывать больше не стали. И снова неслись по дорогам, словно на крыльях летели.

Вскоре я поняла, что завесу беззвучную колдуны сняли. Люди стали переговариваться, веселиться, всё больше мечтали о том, куда деньги полученные за возвращение наследницы Софийко денут.

Оказалось, что мы границу Тамракских земель пересекли, и уже по людским землям едем. Две недели – и я в гости к Великому князю попаду, в его расписные терема, что в самой середине столицы, прям хоть прыгай от радости!

Сердце, тем не менее, было не на месте, тоской полнилось. Меня увозили от него, увозили всё дальше. Каждый шаг словно отрывал внутри что-то живое, истекал болью, оставался на дороге кровавыми каплями.

А я ещё я вовсе не понимаю, зачем всё это отчим задумал. Наследство мама большое оставила, это да. Я и не знала о его размере, только слухи ходили – мол, женщине и такие деньги дадены! Мама впервые вышла замуж за отца Малинки, который взял жену уже в тяжести. Родилась я, потом сестра. Отчим был солидного возраста, даже, скорее, стар, видно, мама не от хорошей доли за него шла, не столько любви искала, сколько защиты. Но после она отзывалась о нём всегда с добром, ни слова плохого мы с Малинкой не слышали. Он богат был, оставил ей всё, что имел. А от деда ей досталась коллекция колдовских штук. Мы мало о них знали, только, что дед к концу жизни очень на всё в мире колдовство зол был да наказал дочери никогда его наследства без крайне надобности не касаться. Знаю только, что запер он все эти штуковины в крепкие сундуки и спрятал в подвале.

После смерти деда и Малинкиного отца с двумя дочерьми на руках мама жила скромно, однако все знали – имущества у неё на хранении немало – золотых монет да драгоценных каменьев, несколько домов, даже в столице, и большой кус торгового флота. Любой был бы рад их заполучить. Отчим, помнится, по-всякому маму уговаривал отдать ему деньги, чтобы пустить в дело. Мол, чего они зря лежат, должны ведь работать! Мама отказывалась, всё с усмешками да с шуточками, мол, пусть лежат, хлеба не просят. Отчим злился сильно, только поделать ничего не мог. Раньше. Однако мамы больше нет. И что мешает отчиму объявить нас с Малинкой мёртвыми да забрать всё имущество себе? Зачем на колдунов да на награду за поимку тратиться? Так далеко поиски засылать?

Что-то не складывалось. Даже… может, они знают, что я душа Гордея? Душа Князя, как оказалось? Может, его убить хотят?

Меня словно в кипяток от этих мыслей бросило.

Но нет, этого не могло быть. В дороге захватчики мои ни словом не обмолвились, как такое возможно? Ведь подобного не скроешь, от радости хоть один бы разбойник да проговорился! Да и причину тогда с замужеством не стали бы придумывать – лишние хлопоты.

Они не знают, что жизнь Звериного князя теперь от моей зависит, что она у нас одна на двоих.

И эту тайну нужно хранить пуще всех остальных! Чтобы никому даже в голову не пришло!

Вот какая у меня теперь задача.

Позже на пути показалась деревня. Людская деревня, в которой были жители. Они выходили на дорогу, насторожено смотрели и не приветствовали княжеский отряд с той радостью, что следовало.

Не успели мы подъехать к большому двору, где, судя по зажиточности жил староста, как навстречу высыпало несколько людей в воинском облачении. Выглядели они не очень – доспехи не блестят, местами ржавые и примятые, лица уставшие, кое-кто после лечения, руки-ноги перебинтованы.

– О, кто прибыл!

Княжеский отряд встретили тут без приязни. Кивали, но провожали настороженными взглядами. На меня смотрели без интереса.

Главному боярину княжеского отряда местный староста был знаком – заезжали как к себе домой. Тесно было за воротами, конюшня уже другими конями занята, двор вещами забит. Будто где-то собрали и привезли, свалили кучей.

Не из звериных ли земель?

Вон кухонная утварь, серебряная, вон вышитые скатерти… Шапка меховая, одеяло пуховое… а вот вовсе старая кастрюля, рваный тулуп. Они всё подряд гребли?

Во рту кисло как стало, мерзко.

– Ссаживай её. В дом веди на кухню, пусть там пока сидит, – приказал боярин, который командовал отрядом. Был он тучен, дорога давалась ему тяжело, так что все от его злобы стонали. – А ты, девка, вздумаешь бежать, помни, что тут собак на улицу выпускают, натравливают на чужаков, далеко не уйдёшь да помрёшь страшной смертью.

Левак схватил меня за локоть и потолкал на кухню.

– Да куда! – Басовито крикнул с крыльца хмурый мужчина в льняной рубахе в пятнах пота. – Наследит в доме! С заднего хода веди!

Видимо, сам староста. Левак послушался и мы принялись обходить дом по двору, по утоптанной земле, покрытой сором.

Да, набежало к старосте местному гостей, ничего не скажешь. И всех же накормить да спать уложить нужно. Накладно, поди, и отказать не посмеешь.

– Шевелись!

Сказать бы ему, что и сама дойду, только какой толк? Левак хоть не злой, плевать ему на меня, он сам сказал, но тумака дать может, просто так, с досады.

А чёрный двор, огороженный старым забором из тех досок, что уже погнулись или жучок их поел… большой, оказывается.

А посреди двора у колуна для дров стоит клетка.

– Чего встала?

И не только встала, а и зажмурилась, будто это могло что-то изменить.

Клетка – а в ней волк. Свернулся клубком на дощатом полу, лапой нос прикрыл. Ушки только торчат – аккуратные такие. Или, постой-ка… Волчица?

– Чего, говорю, уставилась? А ну иди, не охота мне с тобой возиться дотемна!

Волчица подняла голову. Точно… глаза разумные. Так и есть – поймали оборотницу и заперли. Не на верёвку посадили, как обычную собаку, а в клетку, чтобы точно не сбежала.

Нельзя себя выдавать. Как не хотелось остановиться и узнать, в чём дело, пришлось отвернуться и послушно идти на кухню.

Там тепло, но хозяйка зато злая, встретила меня как бродяжку, разве что не укусила. На Левака посмотрела и посторонилась, давая проход. Тут же меня, чтобы зря не сидела, к работе приставили – и не шутками да уговорами, а просто сказали – не станешь делать, что скажу, ночевать пойдёшь во двор, а там мужичьё, войной да смертью разогретое, которое девок не стесняется под себя подминать!

Всего и оставалось, что потупиться долу и работать. Тут, в бабском царстве, слово боярина, что трогать меня нельзя, могут и мимо ушей пропустить. Скажет потом хозяйка, мол, запамятовала, не слышала, теперь-то что? Да и какой с дурной бабы спрос? А поздно будет.

Работа была простая, только отвыкла я за последнее время, да и устала в дороге. Хозяйку это не заботило, хотя доставалось не мне одной.

– Куда столько масла льёшь! Куда столько перцу сыпешь! – То и дело выговаривала она кухарке. – Конечно, чужое добро щедро можно раздавать! Сыпь меньше, сказала! И так съедят!

После жаловалась, причитала в голос. Выходило, что деревня их большая, богатая была, теперь не бросишь нажитое – а как война с дикарями началась, так все войска княжеские как сговорились через них в Тамракские земли идти! Как будто тут бесплатная поляна с яствами да хмельными напитками!

– Дикари проклятущие! – Начинала хозяйка, когда придираться к кухарке было не за что. – Людоеды! Чтоб вы все там от чумы передохли, расходы какие на вас! Эти дармоеды тоже ездят… девку мне намедни испортили сенную! А уж какая старательная была! Всё из-за дьяволицы этой, которую достать не смогли! Перекинулась, курва, а у меня девку вместо неё замучили, толку теперь с неё, выхаживать нужно, время тратить. А оборотнице проклятущей хоть бы что! У, посидит пусть теперь, тварь! Сдохнет у меня, уж я постараюсь, со свету сживу!

Хозяйка выдохлась нескоро, пошла в комнаты, только тогда я свободно вздохнула. И кухарка со мной.

– Ещё с чем помочь?

Видно было, тяжело ей одной приходится. А помощников нет, даже мальчишек. От хозяйки, понятное дело, помощи не дождёшься, криков да ругани только.

– Да. В углу корзина, повыбирай морковь получше, спрячем, а что похуже на ужин дружинникам пустим.

Повыбираю, чего нет. Корзина огромная, но полупустая.

Выбирать почти не из чего. Новый урожай ещё не созрел, а из прошлогоднего лучшее съели, но удаётся найти кое-что, отложить в сторону.

– А что это за волк в клетке на чёрном дворе? – Спрашиваю между делом.

– Испугалась?

– Да!

– Ты, девка, лучше бойся тех волков, что с парадного ходят. Они-то не в клетке.

– А они волки?

Кухарка недовольно обернулась, только тогда я поняла, сколько надежды было в голосе.

– Во, дурная! Не оборотни они, а всё равно… зверюги! Той волчице, что в клетке сидит, ничего дурного сделать не могут, а тебя поймают, мало не покажется! Сама слышала, поди, что на днях случилось. Я, как только темнеет, на улицу ни-ни, и тебе того же советую!

Тут уж я не сплоховала, задрожала от страха. Хотя, признаться, и притворяться особо не пришлось.

– Ладно, – умилостивилась кухарка. – Тут сиди, на кухне, глядишь, пронесёт.

– И шага за порог не сделаю! А что за волчица-то?

– Ох, неугомонная!

Однако видно, сама хочет поболтать. Когда руки делом заняты, язык-то приложить некуда.

– Да, войско княжеское вернулось из Тамракских земель. Хорошую добычу привезли, много врагов положили и девку вот привели.

Так, не думать про добычу и положенных врагов… так похожих на тех простых жителей, которые из деревни уходили до нас с Малинкой и Ясенем.

– Девку?

– Да. Повеселиться, знамо дело, хотели, а она раз – и в волчицу перевернулась. Теперь не до веселья. Вот и сунули в клетку, ждут, пока обратно перекинется.

– А она?

– Она нет, перекидываться не спешит, ума поди хватает. Уж они её и хворостиной хлестали, и шерсть подпаливали – нет, не перекидывается.

– И нет способа заставить её в человека оборотиться?

– Нету.

– И колдуны не знают?

– И колдуны!

– А я вроде слыхала, амулет такой делают, что не даёт зверем быть.

– Ну, этого я не знаю. Может и есть что такое, только я давеча сама слыхала, как колдун говорил – если, говорит, перекинулась девка ваша и зверем ходит, нипочём её назад не вернуть, как ни колдуй! С колдуном не поспоришь, поняла?

– Поняла.

Вот так-так… Значит, правду Ясень говорил, что женщины звериного народа так от насилия могу спастись. В случае чего и мне пригодится. Раскрывать, кто я на самом деле, не лучший выход, но если придётся…

– Давно она сидит?

– Да почитай дней дюжина как прошла.

Плохо это. Немного я про зверей знаю, а слова помню – чем дольше ты в зверином обличье, тем больше себя саму забываешь.

Тут хозяйка подоспела, а за ней несколько человек за едой пришли, княжеские воины ужинать собрались. К счастью, меня не трогали, не заставляли за столом прислуживать. Боярин только передал, что завтра с утра я дальше поеду малым отрядом и скоро отчима своего увижу.

Хозяйка и думать не собиралась, где меня уложить, шикнула только:

– Тут где-нибудь пристроишься, не сахарная!

Кухарка хоть пожалела, позволила лавку на кухне занять и кофту свою шерстяную дала укрыться.

Вот и ужин прошёл, кухня опустела, в доме поутихло. Пьянствовать староста у себя запрещал, так что все гости незваные спать легли. Только неспокойно всё равно было, словно тревоги и страхи как птицы бестелесные по дому метались, в стены и двери бились. Спалось плохо.

Только дело за полночь, я проснулась. Слышу – на заднем дворе звуки какие-то.

Я тихонько поднялась, подошла к окну. Так и есть – двое парней возле клетки с волчицей прохаживаются, что-то шепчут и ржут обидно.

Я хотя бы в кухне… а вот так, в клетке, да не перекинешься обратно, ведь голой окажешься, да и вокруг одни вражьи дети! Вокруг люди. Звери – они лучше. Вон старостиха девку свою сенную жалеет, мол, попортили, не спросили, а эту волчицу? Выходит, чужую можно обижать? Чем она заслужила? Или можно только потому, что она с Тамракских земель, где война зажглась, значит, не своя?

После таких мыслей не до сна было. Сердце болело за всех. А как Малинку бы поймали?... Не хочу думать!

Долго ещё дурни эти ходили по двору, зверя дразнили, но ничего не добились. Потом ушли, наконец, прочь.

Я накинула кофту на голову и вышла. Темно ещё, глядишь, и не заметят, а заметят – не узнают.

Волчица почуяла меня, подняла морду. Глаза у неё были тусклые, больные, дыхание тяжёлое. Из пасти вывалился язык, толстый, как будто опухший.

– Тебя не поят что ли?

Могла бы и догадаться! Конечно, они её жаждой и голодом морят, как того людоеда из Вишнянок! Первым делом – мучить, мучить! Виноват, нет, главное – насмерть замучить!

А того людоеда, выходит, волки убили? Прутька не врал, выходит, и правда кто-то из них в клетку пролез и удушил. Казнили они его или от мучений спасти хотели, не знаю, но что они убили, теперь сложилось. А ведь могли отпустить своего-то. Значит, не звери они, понимали, что людоед не остановится! Просто не хотели, чтобы над смертником зазря издевались!

Так чем они хуже людей?

– Сейчас принесу чего-нибудь.

С кухни я принесла и воду, и еду, со вторым было хуже. Всё что мне с ужина перепало, я сама съела, а так только сухари нашла старые, в молоке их вымочила, надеюсь, сильно за молоко не заругают.

Волчица долго нюхала еду и воду.

– Не бойся. Посмотри на меня лучше – я не обижу.

Наклонилась, заглянула в жёлтые звериные глаза. Кажется, разума в ней не так много. Отчего? Не полоумную же тащили развлекаться? Хотя, они могли.

Или звериное обличье всё же начало стирать людское? И что потом? Истает человеческая суть, останется только зверь?

Ещё немного понюхав, волчица принялась есть.

Теперь можно и клетку осмотреть.

Крепко сделана, замок без ключа не открыть, петли прикованы, как и дно из крепких досок, не выбить. Прутья толстые, не разогнуть. Не получится её выпустить.

Волчица уже кружила у пустых плошек, суя нос в щели.

– Не могу тебя открыть. Ключа нет.

Она стояла и помахивала хвостом.

– Чёрт!

Не знаю, что делать. Оставить тут? Но тогда рано или поздно её замучают. А я буду знать, сердце будет не на месте. Я понимаю, что и сама не в том положении, чтобы бросаться на защиту всех сирых да убогих, но точно говорю – её положение хуже.

Однако моё намерение помочь с треском провалилось – кто-то открыл окно. И раньше, чем этот кто-то выглянул и меня увидел, пришлось уходить. Не к добру на глаза попадаться.

Потом ещё в кухне сидела, думала – всё зря! Не смогу я волчицу выпустить! И так крутила, и сяк, нет у меня доступа к ключу и возможности сломать или согнуть прутья. Да и толку? Выпущу её из клетки, а псы бойцовые? Боярин правду сказал, целая свора по улице бегала. Чёрные, злющие, такие и на медведя идут. Сможет ли волчица от них уйти? Я нет, даже рысью, затравят.

Волчица скулила, когда я убегала, когтями доски скребла, видно, что-то ещё понимала.

Наверное, самое тяжёлое – как раз оставлять в беде тех, кого не можешь вытащить. Придётся, хочешь не хочешь, с этим смириться. Надеяться, что не пропадёт оборотница.

Но хотя бы сестру я спасла!

Утром, ни свет ни заря, на кухню спустилась хозяйка, растормошила меня, заставила печь разжигать и кашу на завтрак варить, целый чан – еле справилась.

Не успела я позавтракать, как спутники мои уже были готовы выезжать. Правда, количество их уменьшилось – стало вполовину меньше, а вот что ещё было нового – клетку водрузили на телегу, чтобы взять с собой.

– Великому Князю покажу, – важно сказал боярин, крутя усы и прохаживаясь вокруг. – Пусть своими глазами глянет, с какими чудовищами-дикарями мы вынуждены сражаться. Пусть ценит!

По мне так чудовищами-дикарями тут была вовсе не волчица, но я молча стояла и ждала, пока обо мне вспомнят.

– А этой плащ какой дай! – Указал на меня боярин. Хозяйка тут же кивнула. – Пусть лицо прикроет!

– Будет сделано, господин. – И побежала в дом. Там, где боярин её не увидит, ругать будет по-чёрному, а на глаза, смотри какая отзывчивая да сердешная.

Плащ принесла старый, зато мужской, огромный, с головой меня скрыл.

– В телеге поедешь! Там на задке место есть, тебе хватит. – Указал барин и забыл про меня.

Я залезла, между бортом телеги и клеткой места было мало, но не мне перебирать – втиснулась, конечно. Волчица тут же рядом оказалась, ужом вилась, но пока никто не заметил. Отряд вперёд отправился, телега следом.

– Не лезь, заметят – обеим худо будет! – Сказала я как только все отъехали дальше. – Отойди пока!

Но волчица то и дело пыталась прижаться к тому углу клетки, где я сидела, пасть высунуть и меня лизнуть. А мне и деваться некуда! Уж я смотрела на неё грозно, а толку нет!

Но и злиться на неё не получалось. Я поди тоже полезла бы к своим, сиди я целыми днями в клетке и думай, как скоро жизнь твоя завершится и как страшно.

Трясли нас по дороге долго, все бока отбила о телегу. Волчице ещё хуже – мотало её по клетке, зацепиться-то не за что. Отстала она давно, лежала в середине на полу и только дышала тяжело.

Боярин лично подъезжал время от времени, проверял, всё ли с нами хорошо.

– Не покусала тебя? – Важно спрашивал.

– Нет. Куда ей кусать, она полудохлая. Скоро совсем околеет.

Ответ ему чем-то не по нраву пришёлся, волчице после этого еды целую миску принесли, да с мясными обрезками. Вон как напугался!

Однако вскоре боярин о нас забыл. С его-то весом на коне болтаться, кто угодно настроение испортит.

Так и пошла дорога. День мы тряслись с волчицей в телеге, на ночь останавливались на чьём-то дворе, где народ тут же сбегался на волчицу глазеть. Хорошо хоть их близко не пускали, помню я, чем это заканчивается. Кормили её редко, я делилась тихонько, чем было, хотя и самой не всегда хватало. Хотя я вроде и не пленницей была, но и не равной, сторожили меня несколько человек сразу. Чуть что случись – спеленают и повезут как тюк, так что я молчала, делала, что боярин велел, и думала только, как бы волчицу вызволить.

А может и не надо вызволять? Дойдёт ли она до своего дома? Доберётся ли? Звериные земли всё дальше, людская столица всё ближе, кругом жилые места. Вдруг человеческого в ней почти не осталось, так и будет бегать диким зверем? Вдруг сожрёт кого и это на моей совести останется?

Изредка, когда телега вдруг останавливалась – боярин с приближёнными решали какие-то свои дела, я смотрела в звериные глаза.

И решила – даже пусть она останется обычной волчицей, пусть лучше живёт вольной жизнью. На свободе.

***

Лесные на севере объединились. Большое войско шло волной, медленно, но без остановок. Воде не преградить путь – она обтекает препятствия, просачивается сквозь дыры и течёт дальше.

Тогда Гордей понял, что всё, простые времена закончились. Если раньше ему удавалось держаться на грани, беречь жизни, обходиться малыми жертвами, то теперь… а что теперь?

«Теперь» наступило со смертью двух отрядов, пойманных в тиски и растерзанных объединённым войском лесных. С гибелью Зверей, чьи тела остались гнить в лесах северной границы. А всё, что могли остальные – видеть Ведунским оком да молча зубы в пыль стирать. Чтобы добраться и похоронить, нужно лесное войско насквозь пройти, значит, разбить. Вот и остались братья не захороненными…

С тех пор Гордей перестал спать. Как ни закроет глаза, перед ними всё эти мёртвые, и обереги на их шеях, которые так и не сняли, чтобы передать родным.

Верно, не годился он для княжества, слишком слаб духом. Смотреть в глаза своим воинам, смотреть в последний раз и отправлять их на верную гибель – этого он не мог. Кто-то должен, верно, но заставить себя, взять на себя это решение, кому жить, кому умирать… Нет, невозможно.

Уйти самому? Отказаться от княжества, лечь там, на поле боя, позволить душе своей улететь высоко, к предкам… а примут ли предки такого труса?

Ему не мешали, то ли понимали, какие демоны грызут Князя, то ли боялись. Ярый, который в последнее время даже ругался без удовольствия, уходил, оставляя Гордея в одиночестве, следить за крошечным язычком свечи. Уходил, потому что не мог помочь. Не мог посоветовать – какой тут может быть совет? Не мог разделить бремя, лежавшее на плечах друга.

Когда пришла птица от Всеволода, Ярый забежал в дом, шаги грохотали по пустому коридору. Их отряд стоял в Осинах, чего теперь скрываться? Лесные идут напролом и прятаться по норам больше нет смысла.

– Гордей!

Рука у Ярого дрожала, на лице было всё написано.

– Говори!

Тот сглотнул.

– Они забрали её, Гордей. Люди забрали твою душу.

– Повтори!

Он закрыл глаза, за которыми встала густая алая пелена. Как легко… как легко теперь всех убить, всем отомстить, ведь так можно и не думать о чужих жизнях, напитаться обидой, закрыть глаза и отправлять на смерть указом, не выходя во двор прощаться. Хоть всех положить. Отравиться местью, пожертвовать каждым, до последнего. За неё.

– Всё не так плохо. Сядь.

Гордей и не помнил, как вскочил. Но сел на лавку, расправив плечи, как и подобало встречать дурные вести Князю.

– Прочту, что пишет Всеволод. «В трёх днях пути от Осин Жгучку захватил людской отряд. Остальных не заметили. Отряд шёл под покровом беззвучия, и колдуны вели поиски наследницы Софийко, любой из двух. Поисковик, как и пелена, были из остатков дивьего колдовства. Оно нынче на вес золота, значит, сёстры им очень нужны. Вышло так, что первой им встретилась Жгучка». Дальше… он кается, Гордей, что не попробовал освободить твою душу, думает, что следовало бы. Но она приказала заботиться о своей сестре. Она говорила с ним «Княжеским гласом» и он послушался. Однако Всеволод проводил отряд и выяснил, что зла Жгучке не делают, им нужно отвезти её к Великому князю и выдать замуж. Гордей!

Тот покачнулся, Ярый, не опуская письма, схватил друга за плечо.

– Она жива, её не трогают. Подожди!

Опустив, наконец, письмо на стол, Ярый наклонился.

– Если бы с ней случилась совсем беда, ты бы узнал.

– Мне Мохорейн травы даёт, чтобы притупить… чтобы не слышать, иначе, как он сказал, похоронят меня вперёд всех остальных.

– Не верю я в такие травки! Беда бы была, сквозь любую пелену бы душа пробилась! Но она… и война эта, как тебя всего скрутило! Всё уже началось, и само не закончится. Я вижу, ты не знаешь, что делать.

– Да.

– И не могу тебе помочь. Я тоже не знаю, что делать. И Совет наш многомудрый не знает. Никто не ожидал, что лесные пойдут войной, что это на самом деле произойдёт! Значит, нам нужно спросить совета у того, кто знает.

– У кого? Все самые умные думали, как могли, но без толку.

– Хорошо. Умные думали, ты их слушал. Давай теперь послушаем безумных?

– Чего?

Гордей взглянул на друга так, словно тот и правда ополоумел.

– Тут за Осинами живёт безумный Махов, помнишь?

– Ведун?

– Древний, как сама Звериная земля. Сходи к нему.

– К безумцу? – Невесело усмехнулся Гордей.

Ярый отпустил его, отступил на шаг.

– К… равному?

Думать о письме было ещё хуже, чем о лесных, идущих с севера. Ещё немного – и они объединятся с людьми. Просить помощи не у кого, боги не лезут в дела земные, значит, только на свои силы расчёт. А безумный волхв… чем не шутка?

– В народе местном слух ходит – кто хочет совета, иди к безумному Махову. От его советов веет смертью, но ответ ты всегда получишь! Словно с того света с тобой покойники говорили… так рассказывают про него те, кто ходил. Что мы теряем? А вдруг правда?

– Едем. – Решил Гордей, поднимаясь на ноги.

Они вышли во двор, встретив по пути двоих советников, которые были весьма недовольны этой выходкой – вот-вот хлынут лесные, а Вожак едет с безумцем болтать.

Ярый тихо шепнул им что-то и советники поутихли, отстали. Впрочем, они видели, что всё равно остановить молодого Князя не в силах.

Гордей и сам вёл себя как безумец. Хотелось вырваться из города, вырваться из княжества, из войны, обязанностей и долга, сковавшего сердце крепкими оковами. Подняться над всем этим, глянуть сверху, убедиться, что всё это – земная глупая суета… и растаять. Пусть даже растаять навеки, только бы не быть тем, кто лишает жизни. Кто отправляет на смерть.

Да только нельзя.

Они гнали, словно огонь пятки лизал. Выскочили на склон, поросший лесом, где у низкой хижины стоял безумный Махов, стоял, словно ждал гостей. Маленький, щуплый, ручки что птичьи лапки на навершии посоха сложены, бородка редкая, глаза бельмами заплыли. Однако смотрел, словно давно гостей ждал и даже был недоволен, что гости задержались.

Гордей спешился, бросил коня, подошёл и молча поклонился, согнулся, как сломанный, а потом сам не понял как упал перед старцем на колени. И казалось – не безумец пред ним, а сам Бог. Отец, но не тот, кто родил и воспитал, а другой, который душу твою создал. И повелел – живи по совести. И это веление не даст покоя, никогда.

Сухая рука вдруг махнула Ярому, который хотел было подойти следом – прочь! Тот спорить не смел, взял обеих лошадей, увёл за деревья, ниже по склону.

В самом конце пути его нагнал горький крик. Ярый дёрнулся было, но только крепче сжал поводья.

Крик вожака, который выплёскивал, наконец, вырывал из души всю свою боль и отчаяние, стоя на коленях перед старцем, упираясь лбом в сырую землю и запустив в нее когти. Который рвал себя, отрезал как ножом по плоти от прежнего мирного времени, обрывал корни, росшие из мирной земли.

И ничего не осталось.

Теперь ему предстояло питаться лишь от войны.