Размышления о женихах и их отличиях

Тем днём мы ехали по такой разбитой дороге, что у телеги сломалось колесо. А так как со склона катились, телегу развернуло, клетка выпала и упала на бок, волчица взвыла от удара, я же чудом удержалась и не вывалилась лицом в пыль.

Подымать нас никто не торопился, устали люди в дороге, боярин так вообще только и мечтал, как от обеих сдыхаться. Даже в сердцах однажды сказал, что готов обеих за половину обещанного отдать, только бы немедленно! Выходит, не только за меня деньги обещаны, оборотницу тоже не на потеху везут?

А зачем тогда? Кому?

Вечером очередной сарай, где нас заперли, каши бросили в большой миске и ведро с водой сунули, даже без кружки. Чем дальше, тем меньше обо мне заботились, и еды меньше давали, и отдыху. Видно, посчитал в дороге боярин, что не такая уж от меня прибыль?

За волчицей я давно сама ухаживала, остальным до неё дела не было. Никого не заботило, чистая ли солома в клетке, на своих ли лапах волчица ходит, не издохла ли.

Стала воду ей наливать в пасть сквозь прутья… край досок-то и отогнулся. Смотрю – а два прута при ударе смялись и в сторону отошли. Теперь, если доски снять и подвинуть, получиться такая щель, что волчица без труда проберётся.

Встала столбом, стою, жду чего-то.

Только вот выпущу… что со мной боярин сделает? Деньги потеряет, так просто меня не оставит, жадный больно.

Она ещё не понимает, лижет мне руки, хвостом виляет. Глаза как у ребёнка. Я аж отпрянула. Чего так смотришь, будто мне веришь? Я ведь могу тебя отпустить, да не отпускаю!

Легла я в тот вечер спать подальше от клетки, в комок от стыда сжалась. Волчица ночью скулила, лапой меня пробовала достать, но на сердце было тошно, не могла к ней подойти и всё тут!

Утром в путь отправились… как обычно. Не смогла я её выпустить. Струсила.

А клетку когда на телегу ставили, чуть не увидели дыру-то. Хорошо их больше волновало, быстро ли мы в путь-дорогу отправимся. И снова целый день я думала, ни о чём другом не могла, даже о Гордее и о сестре не могла – только отчего я такая трусиха. Отчего не даю другому свободы, когда могу?

Выходило, по собственной слабости. По собственной трусости.

Невесело о себе такое думать, но и от собственных глаз не скроешься, от стыда не спрячешься.

Вот что я такое – слабая трусливая дрянь! И как это душило, горло сдавливало, хоть криком кричи!

Потом вдруг небо словно потемнело, будто мгновенно тучи сгустились – тёмные, как черничная поляна, густые, как кисель.

И такая тоска невыносимая нахлынула, такая безвыходность. Я легла на спину, стиснула зубы, чуть в пыль не стёрла. Небо притягивало, если вот так пристально смотреть, не мигая, может, удастся в нём затеряться? Спрятаться от всего.

А от чего?

Но откуда вдруг эта горечь, словно всё страшное со мной уже случилось? Сгустилось вокруг горе, как живое можно пощупать, вдохнуть его… хочешь того или нет. Дышишь им, не можешь перестать. Как будто всё позади. Жизнь прошла, пролетела единым мигом, а ты следил и не мог ни на что повлиять. Моё отчаяние ширилось, пока не заняло собой всю землю и всё небо.

Или… не моё?

Про стыд я и не вспоминала. Огромная чужая боль рухнула сверху, и этой тяжести не было сил вынести. Уже кости хрустели, ещё немного и останется от меня мокрое место.

Волчица скулила, пыталась ткнуть меня носом. Кажется, чувствовала – что-то не так. Тело покрылось холодным потом, и, может, меня трясло, не пойму. Только всё равно было – жить дальше или нет.

Но это не моя душевная боль. Не меня так корёжило, будто ломалась, как при перекидывании… не тело, а душа.

Гордей. Это с ним что-то произошло. Боль со временем отступала, но так медленно и неохотно, что хоть волком вой.

Только бы не умер! Могла ли я услышать его последние секунды? Его прощальный зов?

Нет, я бы поняла, почувствовала! То, что произошло, немногим лучше, но телесно он хотя бы жив.

Чем ещё я могла успокоиться? Одна, вдали от сестры, вдали от любимого, от всего того, к чему прикипело моё сердце… что ещё я могла?

Только сильней стиснуть зубы.

И порадоваться, что до меня и до телеги никому из охранников давно уже дела нет. Слишком личная эта боль, словно открытая рана, которую хочешь от всех сберечь.

Я медленно вытерла рукой глаза. Слёз было немного, но каждая жгла как щёлочь.

Держись! Ты держись там, а я буду держаться тут. Каждый на своём месте, по тому пути, которым ведёт его судьба. Я не сдаюсь. Слышишь? И ты не смей!

Я словно крикнула, и слова, хоть и невидимы, вонзились в голубое небо и ушли. Надеюсь, к нему.

А у меня тоже дело есть. Исправить то, что гниёт во мне изнутри. С чем я не смогу расстаться до конца жизни, если поддамся.

Волчица еле стояла на дрожащих лапах, покачивала хвостом, радостная, что я пришла в себя, похожая на щенка-подростка. Кажется, она очень молода. Или всё же зверь в ней побеждает. Услышит ли она меня? Поймёт ли?

Вот и узнаем.

– Слушай.

Я поглядела – боярин с всадниками как обычно ехали впереди, позади только плёлся один охранник с дудкой, лениво смотря по сторонам. Но если я сорвусь и побегу – он в дудку сразу дунет, и меня бросятся догонять.

Конечно, я не побегу. Чтобы перекинуться, надо время, а сколько, не знаю, да и пока из одежды выпутаешься... Стрелы быстрей летают. Про человечий облик и говорить глупо – куда моим ногам до лошадиных! Так что сбежать не выйдет, а вот что я ничем не отличаюсь от этой, в клетке, они сразу поймут и тогда моя дорога будет совсем иной – в той же клетке, только снаружи нет никого, кто хотя бы воды поднесёт.

Волчица замерла, потом нерешительно вильнула хвостом.

– Тут в углу клетки твоей доски отходят. Когда начнётся горка какая, я толкну клетку, чтобы она углом о борт ударилась. Буду сильно толкать, верно, ты ударишься тоже, но так надо. Поняла?

Она облизалась и снова уставилась на меня. Похоже, понимает.

– Попробуй в клубок свернутся или… не знаю, что, но ты пробуй.

Удобное место не сразу попалось. Но всё же нашлось. Как телега вверх поползла, так сразу понятно стало – вниз быстро покатимся.

– Если получится… если уйдёшь, найди вожака. Скажи ему…

Я задохнулась – столько слов, которые хотелось сказать, да только самой. Чтобы глаза его видеть, чтобы теплом его дышать.

– Передай, душа его сказала, что справится. Что дождусь его! Пусть поступает, как велит ему его долг и как зовёт его кровь. Пусть думает о своём народе! Сделает всё для спасения Тамракских земель. Тогда, может, и нам будет счастье. Ну, всё. Скоро уже вниз покатимся. А ты помни – как я в лес отойду, ты вылезай и беги. Дорогу найдёшь?

Она навострила уши, потом снова вильнула хвостом. Как собака какая-то, ей-богу!

– Смотри, если не получится у нас, не знаю, рискну ли я ещё раз. Сложится ли ещё раз.

Ну вот, замахала ещё больше. Тут и телега заскрипела, наклонилась и вниз поехала. Лошади заспешили, легче стало, они и рванули. Так, никто не смотрит… и пора тогда!

Отперевшись спиной о борт, я со всей силы толкнула ногами клетку, где волчица так и стояла, даже не пыталась голову лапами прикрыть, дурная! Ну, я предупредила.

О, я и не ожидала, что выйдет такое! Клетка наклонилась, упёрлась в угол и стала переваливаться за борт. Борта у телеги низкие, уклон большой, в общем, меня аж сердце встало от испуга. Ну, думаю, угроблю сейчас волчицу! Сама, своими руками, считай, со свету сжила.

Возница увидел, конечно, пытался телегу остановить, но как? Лошадей-то на склоне нелегко тормозить, да ещё, когда тяжесть какая сзади подпирает.

Пока ещё никто не видел, я снова толкнула клетку. Та всё-таки наклонилась, борт не выдержал, треснул и отвалился, клетка выпала на обочину. Грохот стоял такой, словно все прутья полопались, а доски сломались.

Ох и суматоха началась! Боярин подъехал, раскричался на возницу, хотел было хлыстом стегнуть, да вспомнил, что тогда и телегой некому будет править.

Воины его недовольны были, понятно дело. Опять задержка! А им в столицу нужно, за деньгами и кутить так, чтобы дым коромыслом и все знали, какие они герои! Колдуны так вообще глаза презрительно закатывали – опять эти мелкие людишки ничего не могут!

Пока они все разом припирались, кто виноват, да думали, что делать, я на дорогу вылезла и к кустам, к кустам попятилась.

– А ты куда? – Вскинулся боярин.

– Так это… Раз стоим, я в лес схожу.

– Тьфу! Ещё одна! Чего вам спокойно не сидится?

Я только голову молча склонила да зубами скрипнула. Чего нам не сидится в неволе? И правда. Сам, поди, смирно бы сидел и радовался.

В лес меня отпустили и чуть кольцом не окружили, пока вели. Всё потому что третьего дня пропал один из слуг боярина. Ушёл вот так в лес по делам и не вернулся. Искали его, говорили потом, что лесовик дорогу ему спутал и в лес увёл. А после такого знамо дело не возвращаются.

Не знаю, правда ли, нет, может и лесовик замешан – нечисть нынче лютует, даже до спокойных мест, ведь тут-то войны нет, и то волна докатилась. А может, сбежал слуга или вообще кто из неприязни прибил по-тихому.

Но зато теперь за мной почти вся охрана увязалась, чтоб не сгинула. Без заслуженной награды ведь останутся.

Конечно, мало приятного в лес по личным делам прогуливаться, когда такая кодла народу тебя пасёт, словно дикую лошадь, но потерплю. Клетка-то как нужно упала, на бок, теперь дело от волчицы зависит – сообразит или нет? Остался в ней разум или нет?

Когда мы обратно шли, я только и думала – услышала ли она меня, поняла ли? Смогла ли на волю выбраться?

Вылезаем не спеша из лесу – и что я вижу?

Сидит волчица в клетке, как ни в чём ни бывало, глазами лупает, а угол уже досками заколачивают.

Так и не узнала я, отчего ей не удалось выбраться. Может, ударилась, когда падала и не успела в себя прийти, может, так и не поняла, что случилось.

А вечером на перевале нас встретил другой отряд. Издалека их видать – все как один в парадной форме, блестят, словно на праздник какой вырядились. На лошадях попоны цветные, с золотой каймой, на головах перья, смешно. Зачем лошади на голову цеплять пучок перьев, который болтается там, как на ободранной курице? Ну, умора!

Впереди ехал молодой статный воин. А уж сидел как, смотрел как! Орёл да и только. Вот уж Огнию до кого далеко, ещё расти и наглеть. А я уж подавно на таких больше не падка. После Гордея-то, от чьей простоты и искренности душу щемит, да этот хлыщ разряженный?

Верно, было бы это всё смешно, но тут из-за хлыща выехал отчим. Я даже глаза прикрыла от жгучей ненависти, будто это могло помочь от него спрятаться.

Вот и попалась.

Боярин уже расплылся в улыбке, грузно слез с лошади приветствовать гостей, изогнулся весь почтительно.

– Где же она? Где моя невеста? – Воскликнул хлыщ на коне, останавливаясь боком, чтобы горделивый профиль всякому был виден. Смотрел он отчего-то вверх, словно призывал небеса в свидетели.

Боярин опешил и неуверенно указал на телегу.

Ох ты, боженька! И отчим повернулся, и этот странный тип, весь в орденах.

Да это ж Царейко! Как я глупая сразу не поняла. Один в один, как описывали – настоящий столичный красавчик, гроза женских сердец.

Смотри-ка. Едет прямо ко мне и улыбается так, словно мы давние знакомые. И я не на телеге в дорожном платье в скрюченной позе сижу, а на балу у Великого князя вся великолепная жду, пока меня танцевать пригласят. Такой принц, ясен перец, как он.

– А вот и вы, моё сердце! Как я рад нашей встрече, вы даже представить себе не можете!

Только бы не вздумал за руки меня хватать!

Он спешился, поклонился, красиво так, ножку отставил, голову опустил.

– Ожега! Наконец-то!

Это отчим подоспел. Хитрый, как лиса, был бы хвост, стучал бы им по ногам.

– Мне искренне жаль, что вы вынуждены были путешествовать в таком неудобном… положении. Но я больше этого не позволю! Вскоре тут будет карета и обещаю, вы доберётесь до моего дома с подобающим вам комфортом! – Заявил Царейко, мой жених.

– Надеюсь, ты здорова. – Вставил отчим. – Мы так волновались! Ну, ничего, ты дома, и я о тебе позабочусь.

Про Малинку он не спросил, значит, дела ему до сестры нет. Выходит, и одной дочери Софийко для их планов хватит? Ну, что это спектакль, и так понятно. Но вот, что меня Царейко прилюдно невестой назвал… ой как нехорошо!

Тут и волчица заскулила.

Царейко тут же перевёл на неё свой взгляд и слегка скривился.

– Оборотница что ли? Давно уже колдуны ждут, новые приёмы пробовать хотят, а не на ком. Так, оборотницу тоже ко мне доставить, сам Великому князю передам.

– Но как вы её повезёте? – воскликнул боярин. – Только так, в клетке, безопасно! Видите, мы для этого телегу тащим, еле едем!

– Хм. – Царейко тут же потерял интерес, повернулся и пошёл к своей лошади, поправил зацепившийся бубенец из золотой нити. – Ладно, везите, только быстрей! Колдуны без дела сидят.

Он забрался на своего коня и простёр руку в мою сторону:

– Ждите, любовь моя, карета скоро прибудет! Я приказал ехать вам навстречу. А мне разрешите откланяться, я немедленно отправляюсь домой, чтобы приготовить для вас подходящие условия. Моя жена будет жить в роскоши!

Раз – и нет отряда, даже отчим умёлся, забыв напоследок на меня взглянуть.

– Ну, поехали быстрей. – Как только вычурный отряд унёсся, крикнул барин с досадой и мы снова потряслись вперёд. До столицы осталось всего ничего, лес закончился, поля начались, обжитыми местами запахло.

А я в себя прийти не могу.

Волчицу везут колдунам, опыты ставить. Ох, как плохо!

Меня в самом деле хотят выдать замуж за Царейко, человека, который был женат на моей подруге… и ещё на нескольких девушек, и все они умерли. Умерли молодыми, здоровыми, не оставили даже детей. Зато оставили богатое наследство.

Плохо вдвойне.

Телега медленно поползла по дороге, я наклонилась, прижимаясь к прутьям лицом. Волчица тут же оказалась рядом, лизнула меня в нос. А потом словно всхлипнула, совсем по-человечески.

– Ну что, теперь нам нипочём нельзя дальше ехать. Бежать нужно.

Она молчала, смотрела только неотрывно.

– Ты не бойся, я тебя не брошу. Что-нибудь придумаем. Пока мы живы – всегда есть выход!

Я и сама в это верила. Повернись всё иначе – я могла тоже оказаться в клетке. И думать, что тебе никто не поможет ух как страшно! До последнего будем выход искать, и она, и я.

Жаль только мечтам нашим не всегда суждено сбываться. С тех пор как Царейко заявился, вокруг телеги ехало несколько воинов и глаз с нас не спускали.

Вскоре и карета показалась – такая же кичливая и фальшивая, как Царейко. Нет, он красивый, конечно, но то чудовище, которое мы с сестрой в Старом лесу видели, тоже по-своему красивое. Но сожрёт – и не поморщится.

С каретой кроме возницы прибыло двое слуг в ливреях. Соскочили, и давай наперебой меня приглашать, мол, переходите в карету, что же вы мучаетесь на этой ужасной телеге. Не по чину вам!

Я медлила. Они настаивали.

Наконец, решилась.

– Волчицу нужно взять.

Боярин тем временем подъехал. Хмурый и злой, добычу-то из-под носа увели, считай. Глянул на волчицу с такой ненавистью, что та тут же оскалилась. Поняла, видно, что сейчас разлучат нас.

– Как ты её возьмешь? – Сплюнул боярин, утёр бороду рукавом.

– Завяжу ей пасть тряпкой и на верёвку посажу. В дороге привыкла она ко мне, я же её кормила да поила, даст подойти.

– Она ж всё слышит!

– Дак. – Я сделала вид, что растерялась. – Говорят же, что когда оборотни такие… они просто звери, разума у них нет. Врут что ли?

Боярин не шибко-то в этих вопросах разбирался, поэтому не ответил. Спросил только:

– А разорвёт тебя? Что я Царейко скажу?

– Смотри.

Раньше, чем он крикнул, я сунул руку в клетку по локоть. А волчица только понюхала меня и бросаться не стала.

– У, дурная девка! – Выдохнул боярин.

– Не тронет она меня! Так я свяжу?

– Ну… А зачем тебе? – Он нахмурился.

– А как вы её вытаскивать будете? Вдруг покусает кого? А я свяжу, и спокойно отведёте куда нужно. Я к ней тоже привыкла.

Он хмыкнул.

Но позволил. Верно, любопытно было посмотреть, не передумает и не сожрёт ли меня оборотниха. Нет, не сожрала. Я связала ей пасть куском тряпки и крепкую верёвку на шею накинула. Вывела на дорогу. Правда, верёвку у меня тут же отобрали и потащили волчицу к карете. Боярин собственной персоной почти волоком тащил.

Волчица испугалась, заскулила, но я ничего не могла поделать.

– Сам дальше повезу! Прямо к колдунам доставлю! А то знаю я их братию, ещё год бегать за деньгами придётся! Или сразу отдадут или вовсе товар не получат!

Так и думала, что боярин меня обманет! Хочет сам волчицу притащить, показать, какой смелый. Конечно, как руки в клетку совать, так и близко не увидишь, а как связали – так он тут как тут!

Ну, ничего. Пусть.

– Прошу, госпожа, пойдёмте.

Слуги снова бросились подталкивать меня к карете. А боярин уводил волчицу. Страшно ей, вон как беснуется, лапы в верёвке запутались. Хорошо, зато никто не посмеет близко подойти, значит, и не увидит, что перевязь на её пасти вот-вот свалится.

Ну, всё, прощай. Я успела поймать её взгляд перед тем, как сесть в карету. Что могла, я сделала, теперь только от тебя самой зависит, увидишь ли ты свободу.

Ехать в карете, конечно, куда приятней. Трясёт мало, большие обитые шёлком сиденья словно подушки, над головой крыша от дождя и солнца. Куда там той телеге! А главное, никто любопытный глаза не пялит. Но, положа руку на сердце, лучше бы я ноги оббивала по обочинам дорог, которая вела к нему.

А ещё дверцы снаружи заперли… вроде как для моей безопасности, но понятно же, для того, чтобы в дороге бежать не вздумала. Не зря же карету два охранника провожали.

А, чего зря думать! От лишних мыслей только тоска множится. Будет, как суждено, моё дело верить, что суждено хорошее.

На ночь остановились мы на богатом постоялом дворе, там меня и в бане отпарили, и в красивое платье нарядили. И снова заперли, да ещё тётку какую-то в комнате ночевать оставили! Храпела она словно гром гремел, но просыпалась, стоило мне с бока на бок перевернуться.

А на следующий день столица показалась. Терем княжеский белокаменный раскинулся по берегу реки, а вокруг дома богатых горожан. Царейко, верно, тоже где-то там проживает.

Оказалось, так и есть. Приехали мы в дом с каменными стенами и высокой крышей. Целых три этажа! Башенки, острые окна, лепнина, куда ни плюнь. Лестница перед входом раскинулась с колонами, двери, что две телеги сразу проехать могут.

Какой огромный дом! Зачем же ему одному столько?

Встречать меня все слуги вышли. Вернее, высыпали, как горох. Слуг столько, что глаза разбегаются и все в форме и кланяются без конца. Повели в комнаты, мне выделенные, сказали, к ужину спускаться, жених мой наречённый и отец меня там встретят.

Тёток каких-то набежало, всё причитали да обихаживали. Только в глаза ни одна не смотрит! Щебечут что-то себе под нос, вроде как я умница да красавица, счастливая невеста и что у меня хорошо всё будет. Зубы заговаривают.

Ни на секунду не забуду, что я в плену!

Дёргали в разные стороны, одевали, причёсывали да губы красили. Я украдкой слижу помаду, они тут же заохают, снова красят. Одна такая настырная попалась, руки свои толстые суёт и суёт! Ну, я и клацнула зубами, не сдержалась.

И как ветром сдуло, губ моих больше никто не касался.

Там и время ужинать пришло. По алым с золотом коврам провели меня в пиршественный зал, весь в цветах, с огромным столом посередине и выряженными слугами вдоль стен.

Не будь я в плену, верно, испугалась бы такой роскоши. Вдруг я выгляжу не так? Или веду себя не как положено? Место ли мне, хоть и богатой, но неучёной наследнице в таком доме?

Но я же не по своей воле в этих хоромах!

Царейко тут как тут – вскочил при виде меня, с восторгом уставился, аж челюсть отвалилась. Должно быть знатно постарались помощницы, сделали из меня красу ненаглядную. Платье вон всё золотом шитое, так и сверкает.

Первая ли я, кто его надевал? Аж вздрогнула.

Царейко ко мне чуть не бегом бежит. А в памяти при виде его распомаженого лица только Гордей встаёт, перекрывает собой всё вокруг. Вижу, как живого. В ту минуту, когда вошёл в магазинчик и ко мне повернулся. И словно зажёгся, засветился изнутри… Теплом от него повеяло. Царейко только снаружи холодно горит, а в душе как был пустой, так и остался.

– Вы сделали этот день самым счастливым днём в моей жизни!

Поспешил ко мне, поцеловал руку. Противно.

– Присаживайтесь, госпожа Софийко. Сюда.

Стульчик мне отодвинул, поклонился. Вернулся на место. Теперь можно и отчима рассмотреть. Вот уж кто не изменился! Такой же юркий и хитрый, на крысу похожий.

И даже про Малинку ничего не спрашивает, будто ему всё равно.

– Попробуйте вот это блюдо – буженина с черносливом! Новинка столицы, все от неё без ума! На княжеском столе первей хлеба появляется! Специально для вас готовили.

Есть не хочется, кусок в горло не лезет. Мясо синее какое-то, кто добровольно в рот такое положит? И пахнет не как мясо.

– Что же вы, Ожега! – Царейко волнуется. – Хоть кусочек! Вы так худы, так бледны… поешьте.

Отчим коротко смотрит на меня и отворачивается к своей тарелке. Вот уж у кого аппетит здоровый – еду – и синюю, и не синюю прямо заглатывает.

Так и пошёл наш ужин – отчим жевал, Царейко восклицал какую-то ерунду, я молча смотрела в пустую тарелку.

– Нет, так дело не пойдёт! – Сказал Царейко, основательно подкрепившись. – Марк, оставь нас.

Отчим тут же подымается и… кланяется Царейко, а тут величественно кивает. Словно он и есть Великий князь!

– Ну что, Ожега, давайте поговорим начистоту, как будущие супруги. Вижу, вы волнуетесь.

А он когда ближе подходит, перестаёт казаться таким громким и придурковатым. Наоборот, опасностью от него веет, хочется прочь отодвинуться, да некуда.

– Вижу… не рада ты.

Уже и на “ты” перешёл.

Он садится рядом, ближе подтягивает стул к моему. Потом берёт мою руку, которую я тут же сжимаю в кулак, но его ничего не смущает.

– Ну-ну, успокойся, не нужно тревожиться. Всё хорошо будет. Отчим твой со мной сговорился – станешь моей женой. К субботе и свадьбу сыграем. Я тебя любить буду, жить станешь в роскоши. Моя жена должна жить в роскоши!

– Сколько у тебя было жён?

Не знаю, как хватило сил прошептать. Хотелось выдернуть руку, но он крепко держал, не заботясь, больно ли мне.

– Несколько, – небрежно ответил Царейко. – Не везло мне, вдовец я. Только ты слухов не слушай – совесть моя чиста. Всех их я любил, всех до единой! И все они так же волновались, переступая порог моего дома, как ты сейчас. Молоденькие, испуганные. Но вскоре влюблялись в меня без памяти. Скоро я и тебе покажу…

Его рука стала не просто держать меня, а и гладить.

– Станешь мужней женой, поймёшь, какой сладкой бывает любовь. Все мои юные жёны боялись да краснели, отворачивались да сжимались, как птенцы, а потом и сами не могли от меня оторваться. Вначале я, а потом уж они о любви просили. И ты запросишь.

– У меня уже есть жених.

Царейко будто и не услышал, так и гладил мою сжатую в кулак руку.

– К субботе Великий князь нас обвенчает. И всё станет у нас общее, и любовь, и наследство твоё. Видишь, какой у меня дом? Роскошная жизнь дорогого стоит.

Он медленно поднял мою руку и поцеловал в костяшки.

И я не выдержала, задрожала. Гадко было, но ещё больше было страха. Вот она, предписанная мне участь – выйти замуж за Царейко и оставить ему своё наследство.

– А моя сестра?

– Сестра твоя? – Он даже не задумался. – Покойная? Горе великое, такая юная была… Но что поделать, таков мир.

Признаться, вначале я онемела. Потом зубы мои сомкнулись накрепко и страх ушёл.

Малинка жива, я знаю. Значит, отчим делает вид, будто осталась только я одна. И наследница тоже я, и своей, и сестринской доли.

Не понимаю… почему просто не признать мёртвыми обеих? В чём тут загвоздка?

И что мне делать?

Царейко тем временем всё жал мой кулак, гладил и целовал. Потом на запястье перешёл. Вот только кроме отвращения ничего во мне это не вызывало. Еле сдерживалась, чтобы брезгливо не скривиться.

Наконец, отпустил.

– Все вон!

Слуги, словно тени, быстро и бесшумно покинули зал. Стало ещё тише, только сквозняк шумел в пустом камине.

Думаю, и мне пора. До субботы несколько дней, может, свезёт найти как сбежать. Из города-то всяко проще.

Чт…

Царейко вдруг как с ума сошёл. Бросился, схватил меня и повалил на стол, сгребая рукой в сторону посуду. Тарелки со звоном посыпались на пол, еда с чваканьем падала сверху, скатерть скрипела.

– А не будем мы ждать субботы… – Он тяжело дышал, а его руки рвали платье, драгоценную вышивку, вот уже и грудь обнажилась, и ноги. – Распалила ты меня! Смотришь, как лиса из норы. Меня это страсть как заводит! Чем быстрей моей станешь, тем быстрей меня полюбишь. Любовь, она знаешь какая? Вначале боль и слёзы, а после блаженство. Потерпи, после сладко будет. Ни одна моя жена не жаловалась!

Конечно, я вырывалась, но даже моей злости не хватило. А когда я укусила его за плечо до крови, он просто перевернул меня и ткнул головой в стол. Вроде несильно, а боль словно молния голову пронизала, слёзы из глаз так и брызнули.

– Лежи тихо, боли не избежать. И не бойся, нет тут позора – вскоре поженимся. Кто ж осудит молодых, что кровь горячую не сдержали?

Его руки шарили по телу и от отвращения меня била крупная дрожь.

Я не могла вырваться, не могла…

И тогда я сделала то единственное, что могла.

Я перекинулась.

***

Сантанка была совсем маленькой деревней, всего-то пять дворов у леса и большой выгон для лошадей, которых нынче почти не осталось. И из-за своего удачного местоположения Сантанка стала постоянным военным штабом Звериного войска.

Вожак больше не прятался, не рыскал вдоль границы с малочисленным отрядом, пытаясь перебить недруга по одному. Теперь он копил войска. За прошедший месяц с людьми и лесными они столкнулись дважды. Две большие битвы, сотни погибших на счету каждой стороны. Непростая победа единственно за счёт Ярости крови, на которую шли смертники. По своему желанию, понимая, что иначе гибель всем… но шли.

Ярый давно ходил за Вожаком, словно вторая тень. Он приучился молчать, давить в себе несогласие, протест, давить и молчать, хотя раньше не было ничего, способного заткнуть Ярого, если ему хотелось высказать своё недовольство.

Теперь всё изменилось.

По правде говоря, он боялся того человека, который вернулся от безумного Махова. Боялся, но не мог не признать, что действовал новый Князь куда лучше себя прежнего. Пропали сомнения, пропала лишняя жалость, мельтешение в попытках избежать неизбежного. Звериное войско стало теснить захватчиков, только вот цена… Ярый думал иногда, наблюдая, как Вожак обходит палатки своих людей, как ровно смотрит на них… что совсем не знает своего Князя. Что вырос с ним рядом, а теперь не может заглянуть тому в душу.

В мирное время затащил бы его куда выпить, залил хмельным мёдом, растряс. Заставил бы вылить всю черноту, высказать, что на душе, отпустить... Но сейчас, когда и сам погряз в черноту, и каждый из них мог не дожить до завтра… не до того было. Не время.

А впереди – главная битва, к которой шли и они, и люди с лесными. Та, после которой станет ясно, чьей будет Тамракская земля. Там схлеснётся вся мощь обеих сторон и если прежде это вызывало отчаянную горечь, сейчас все смирились с неизбежной бедой.

На совете, созванном после возвращения от Махова, Князь сказал:

– Враги не уйдут сами. Мы можем растянуть войну на долгие годы, даже на десятилетия. Можем рожать новые поколения и воспитывать их для битвы, ненависти и мести. Прятаться в лесах по норам и кусать оттуда, как дикие звери, а после сбегать. Или может сейчас, пока не поздно, пока нас не загнали в угол, собрать силы в кулак и нанести один удар. Все потеряют многое… Но война закончится. Останется только добить тех, кто этого не понял. И мы это сделаем.

Советники выходили в тот вечер из комнаты как оглушённые, молчаливые, смурные.

А Гордей вышел с тем самым видом, как зашёл. Невозмутимый, холодный, словно промороженная земля, на которую вот-вот опустится снег.

Время шло, было выбрано место и придумано, как заманить туда людское войско. Сделано две попытки пустить слухи по лесным землям, которые хранили в своих древних манускриптах истории о Ярости звериной крови. Истории, от которых накатывал страх, ведь спасу от этой напасти не было.

Многие лесные боялись повторения. Но не все.

Между основным делом были и прочие, мелкие.

Та стычка вышла небольшой, только и дела, что перехватить отряд лихих разбойников, что не состояли в людском войске, а просто собрались из сброда и мародёрствовали по Звериным землям, по брошенным деревням, как мародёрствовали бы при случае и по людским.

Просто те слишком близко подошли к Сантанке и даже сопротивляться толком не смогли.

Князь шёл по поляне, на которой остались лежать тела невезучих грабителей. Надо же… хотели лёгких быстрых денег, ласковых женщин, а вместо этого так глупо распрощались с жизнью. Из своих только двое раненых. Вокруг тела… молодых, так глупо умерших, из-за добычи, что тут же валяется. Богатая добыча по нынешним временам – даже серебро и золото есть. Пусть лежит себе, покрытое кровью, несущее словно проклятье чужую лихую судьбу.

– Князь!

Он вышел из леса, кто-то увидел и крик поднял. Огромный зверь с красными глазами. Остановился, вдыхая запахи крови, вонь вспоротых животов и прелой листвы. Вдыхая, как любимое лакомство, запах тлена.

Гордей долго стоял, смотря ему в глаза. Зверь был спокоен, насколько возможно, пришёл поздно, битва закончилась. В мирное время они становились людоедами, если могли добраться, убивали и своих. Из такого мнимого спокойствия превращались в комок неудержимой ярости всего за мгновение. Даже звери с отменной реакцией не всегда успевали остановить нападение, чего уж говорить о людях.

– Что делать? – Кто-то из помощников осторожно встал рядом. – Уйдёт же.

– Пусть идёт. Уходи.

Зверь, стоящий каменным изваянием, даже не зарычал. Ветер шевелил его свалявшуюся шерсть, грудная клетка как будто и не шевелилась вовсе, только гулко гудела от дыхания.

– Уходи, брат.

Миг – и зверь пропал, исчез так, что ни травинка не шевельнулась.

– Своих же может… – Проговорил помощник.

Гордей не стал отвечать, отвернулся и пошёл прочь. Когда война закончится, когда они отстоят свою родину, свою землю, тогда, верно, и этот грех придётся взять на душу. И эти жизни, жизни тех, кто добровольно превратился в убийц. Верно, они и сами бы того желали. Ведь их целью было принести мир, а не убивать в беспамятстве своих собственных родичей.

Но пока пусть живут. Разуются мелочам, звериной свободной жизни. Да и пользы от них больше.

Гордей шёл, не смотря больше под ноги и по сторонам, только невидящим взглядом вперёд, шёл, а в ушах вместе с ветром шумел голос безумного Махова:

– В князе должно быть зло. Он должен делать зло. Знаешь, в чём отличие князя от прочих лихоимцев? Это зло не принесёт ему ни выгоды, ни даже радости. Это зло будет точить его изнутри всю жизнь, не даст покоя. Всю твою долю, сколько ни суждено, ты будешь бороть в себе это зло, не выпуская наружу, носить его в себе, как плошку с ядом. И только князь на это способен. Одолеть, не пролить едкую отраву на других, на свой народ, на близких. Не дать никому почуять… Вот твой долг. Невидный простому люду тяжкий жестокий долг.

Гордей не спорил тогда. И сейчас не спорил. Его дни стали как один – бесконечными, но летящими словно клинки. Острые, опасные, несущие на своём блестящем жале смерть.

Его люди умирали, его народ снялся с места и прятался в глубине земель, дети голодали, а женщины становились вдовами.

Где-то там, далеко, его душа. А он не может к ней пойти. Не может бросить всё, и уйти спасать её!

В глазах белело от отчаяния. Но долг…

– Быть князем – это не в красивом платье ходить. – Говорил безумец. – Это – отдать за своих всё, что у тебя есть. Легко отдавать ненужное – удобную перину, тёплую печь да ласки щедрых подружек. Однако отдать свою душу – настоящая жертва. То, что может только истинный князь.

Гордею в те мгновения хотелось убить Махова, оттаскать за тощую бороду, поднять старую голову кверху и перерезать горло, которое столько говорит.

Но он Князь.

И сейчас ненавистный голос, сказавший правду, слышался в шуме ветра, в шорохе травы. До Сантанки Гордей дошёл пешком, физические нагрузки утомляли тело, не давали по ночам метаться то в жаре, то в ознобе.

Издалека увидел у своей избы тонкую мальчишескую фигурку, которая изнывала, дёргалась, нипочём не сидела на месте. Во дворе кроме мальчишки был только Ярый, сидел на лавке с угрюмым лицом, наблюдал за гостем, который словно тёк по двору.

Подойдя, Гордей взглянул гостю в лицо и на миг опешил. Вовсе не мальчишка, девка.

– Вожак!

Тонколицая, рыжая, юркая.

– Ну?

Она рухнула на одно колено, склонила голову, но тут же задрала вверх, глаза так и сияли. Веснушками усыпана, а кожа розовая, как у наливного яблока.

– Я принесла тебе весть.

– Ты?

– Да! – девчонка словно и не заметила насмешки. – Твоя душа спасла меня и передала тебе кое-что.

Гордей думал, что покачнулся. Удивился ещё – отчего Ярый не бросается на помощь. Потом понял – нет, не было такого. Стоит, словно ноги в землю вросли. Словно тощая девчонка не принесла весть от единственного на свете существа, о котором все мысли.

– Твоя душа выпустила меня из клетки! Нас обеих везли в столицу к Великому людскому князю. Я волчицей оборотилась, когда меня поймали, чтобы не тронули. Ну вот, она в дороге придумала, как меня выпустить! Притворилась, что я ручная, пасть мне вроде как тряпкой замотала. Только тряпку совсем не затянула! В общем, я верёвку перегрызла, покусала парочку людей и сбежала! Всю дорогу бежала, ни ночи целой не отдохнула! Она просила тебе кое-что передать. Слышишь, Вожак?

– Говори.

– Она сказала, что справится. Что будет ждать тебя, сколько потребуется, а ты зря не волнуйся. Поступай, как должен. Вот что она сказала!

Ярый опустил глаза.

Ответить было нечего. Глупая маленькая волчица верила в то, что принесла, но Гордей… Как его душа может справится?

– Зачем её везли к Великому князю?

Впервые восторг на почти детском лице поутих. Ненадолго.

– Хотят выдать замуж за Царейко! Не знаю, кто такой, но я видела его… как кукла ряженая! Отчим её сговорился.

– Ярый? Царейко это же воевода княжеский? Тот, что воевода на словах да на получение почестей? Народу вместо красивой картинки показывать?

– Да. Настоящий у них другой, тёртый вояка, не чета Царейко этому.

– Не будет, не будет свадьбы! – Юная волчица почти пританцовывала на месте.

– Отчего же?

– Придумает она что-нибудь, точно! Мы долго вместе были, я узнала твою душу – она выкрутится!

Девчонка снова склонила голову и важно добавила:

– Вожак, оставь меня в своём войске. Я буду помогать! В бой пойду!

Гордей покачался на месте, повернулся к дому.

– Нет. Возвращайся в деревню, ищи мать. Есть у тебя?

– Да. И братья с сёстрами, но я не хочу домой. Возьми меня врага бить!

– Нет.

– Но я! Подожди! Я знаю, что женщины в ваших рядах есть. Что они тоже защищают Звериный народ и землю! И даже в Ярость впадают! И ты им не отказываешь. А мне почему нельзя?

– Иди прочь. – Коротко повторил Гордей и ушёл в дом. Нужно ещё прочесть новости. Лесные хотя и приостановили наступление, испугались жертв, но назад не развернулись.

– Почему? – Кричала со двора девчонка. – Почему мне нельзя помочь?

– Иди домой, – это уж Ярый подоспел. – Князь сказал, решения своего не изменит.

– Но я могу!

– Что ты можешь? Побывала в плену, шкуру целой сохранила благодаря удаче, думаешь, можешь теперь много?

– Да! У вас тут есть женщины!

– Те, что всех потеряли. И они умирают так же легко, как мужчины. Ты думаешь, именно тебя пронесёт, именно ты живой останешься, но это не так. Ты не переживёшь первой схватки.

– Но я…

– Всё.

Ярый не повышал голос, давно за ним такого не водилось. Но слушались теперь его куда быстрей.

– Иди в деревню. Спасибо за новости.

Вскоре Ярый вошёл в избу, быстро сел рядом с Гордеем, опустил ему руку на плечо.

– Она справится.

– Да.

– Ты говоришь, но сам не веришь. Но я видел Жгучку… она правда справится.

Гордей не отрывал рук от лица.

– Царейко был женат пять раз. И пять раз вдовец.

– Я знаю.

– Как она с этим справится?

– Ты чего больше боишься? Того, что она умрёт или…

– Что он мою душу женой возьмёт насильно? Нет, не этого. Я её любую заберу, и детей… если будут, как своих приму. Но время. Такой большой срок. Она может не дожить.

– Она выдержит.

Ярый не знал, чем ещё успокоить друга. Всеволод, может и нашёл бы слова, но снова был в отъезде. Первым делом отвёз Малинку в Гнеш, лично до порога доставил и с рук на руки матери Гордея передал. По пути обратно дело у него было, жаль, до сих пор не вернулся. Успокаивать он умел лучше всех, просто смотрел по-доброму и светлей становилось. А свет – этого Князю не хватало так сильно, что даже слепой увидит.

Пришлось справляться своими силами.