О счастье, одном на двоих, одинаковом и таком разном

То скопление людей взбудоражило меня. Силу девать в комнате некуда, я прыгала по шкафам и креслам так, что грохот стоял неимоверный! Завалила на бок тот белый, потёртый, ещё в одном оторвала дверцу, обивку мягкого кресла разодрала в клочья, а вату разогнала по всему полу.

Вот так!

Людмила куда-то ушла. Но теперь она хотя бы не плакала, стала серьёзной такой, скучной, ни поиграть, ни за ухом почесать.

Я выплеснула лишнюю игривость, и мне только и оставалось, что ждать. Я улеглась на пол, сложила лапы и уставилась на дверь. Людмилу слышно хорошо, но сейчас так шумно в замке, что не сразу разберёшь среди остальных звуков. Несколько раз к двери подходили хищники и что-то спрашивали. По-человечески, поэтому я не отвечала. А уж сколько раз бегали туда-сюда слуги, и вовсе не сосчитать.

Потом появилась Людмила! Её лёгкие шажки я узнавала издалека. А она не особо-то спешит! Оставила меня одну, ушла по своим неизвестным делам, хотя я скучаю.

Да ещё и идёт не одна, с ней двое. Шаги твёрдые, уверенные.

И один пахнет, один пахнет…

Я невольно зажмурилась на миг, прижала к голове уши.

Вот они останавливаются, ключ поворачивается в замке. Вот дверь приоткрывается… лапы подбрасывают моё тело в воздух – и мягкое приземление.

Входит Людмила, говорит:

– Она тут.

А за ней – он. Тот зверь, что стоял посреди зала, забитого людьми и хищниками. Тот, который напугал всех так, что страх до сих пор не выветрился из моей шерсти.

От него так притягательно пахнет. Глаза у него чёрные и блестящие, волосы выбились из хвоста, губы шевелятся.

– Жгучка!

Лапы несут меня к нему, этот зверь мне нравится. Меня он пугать не станет, для меня у него припасены другие слова.

Хорошо, что он сел на корточки, а то я не достала бы языком до его лица! Он вкусный. Нет, есть я его не буду, только облизывать! Ах… как он чешет за ушами! И треплет холку.

– Жгучка.

Мне нужно ему понравиться! Точно, так и сделаем! Для этого нужно ходить кругами, тереться о его ноги боком, урчать и лизать его лицо время от времени. Если он выйдет из комнаты, я пойду с ним.

– Она тебя узнала!

Чего это Людмила кричит? Ревнует? Ревнует… Ну и зря! Это мой зверь, всё равно что я сама. Нельзя же ревновать одну лапу ко второй? Одни глаз ко второму?

Голос зверя журчит, гладя не хуже рук.

– Ты умница… Ты меня дождалась, да? Хорошая, хорошая, кошка. Красавица!

Он берёт мою голову своими большими ладонями, смотрит в глаза, гладит переносицу. Может, он со мной поиграет? Побегает в саду?

Мне нужно ему что-нибудь подарить!

– Вот это откуда?

Мой зверь нащупывает на моей шее верёвку, запускает в шерсть пальцы и чешет под ней. М-м-м… какой удовольствие!

– Не знаю, Царейко однажды пришёл с колдунами, после них осталось. Я тогда испугалась, что ни что-нибудь ей сделают… но нет, только ошейник надели.

Ах, как я рада! Мой зверь пришёл, так и хочется кружиться по комнате. Нет! Нельзя отходить, вдруг он снова уйдёт, оставит меня! Я ведь его только увидела, значит, раньше его не было! Значит, может снова пропасть? Не отойду, не оттащат!

– Всеволод, веди колдуна. Этот ошейник просто так не снять.

– Хорошо.

Третий человек – хищник. Большой хищник, почти как мой зверь. Но он не злой, не опасный, смотрит сверху, а его глаза блестят от воды. Его лицо я где-то видела… или нет?

Хотя какая разница, когда рядом то, что нужно мне больше.

– Иди ко мне, дай себя обнять.

Мой зверь любит обниматься? Хорошо, но долго высидеть на месте не получается, приходится нагибаться, выскальзывать. Нужно бегать, бегать, прыгать! Неужели ему не хочется порезвиться со мной в саду? А я ещё, смотри, как умею! На шкаф, с него кубарем на диван и по кругу, так что пыль до потолка!

Нет, всё равно тут тесно и душно.

Ну же, Людмила, что встала столбом? Скажи ему, что в саду ещё лучше! Скажи, а то толкну!

– Она радуется… Узнала вас.

– Да.

– Я её не кормила сегодня. Мяса нет. Пятый день уже на каше сидит.

Ну вот о чём она! Хотя… мясо это хорошо. Только это я должна мясо принести, не наоборот.

– Иди, дай я тебя поглажу.

Мой зверь не хочет меня отпускать, прижимает к себе, не даёт вертеться.

– Если бы ты знала, как я рад… Как я рад, что ты жива и невредима. Пусть даже разум твой так далеко, сама ты так далеко… но ты вернёшься, обещаю. Я всех колдунов изведу, если мне тебя не вернут. Всех до единого.

Он смешно зарывается пальцами в шерсть, трогает ухо и нос, улыбается.

– Можно мне уйти?

Людмила по-прежнему стоит у порога, про неё все забыли.

– Иди.

Ах, как он чешет спинку! Где ты раньше был? Мне приходилось тереться о край шкафа!

– Спасибо, что не бросила её. Я этого не забуду.

У двери Людмила остановилась.

– А она… Говорили, она заколдованная, оборотни её в рысь превратили. А на самом деле она?..

– Она зверь, как и я. Часть звериного народа.

Людмила кивнула, бросила на меня любопытный взгляд и ушла.

Мой зверь не оставил меня, даже не пытался выйти из комнаты. Я бы не дала, конечно, увязалась бы следом, но он не спешил, сидел на месте и гладил, гладил. Раньше я думала, Людмила умеет за ушками чесать, но куда ей до него!

Вскоре и прыгать расхотелось, только лежать на его коленях, где так приятно и спокойно, мурлыкать от удовольствия и трогать его лапой, чтобы убедиться – мой зверь на месте.

Потом, правда, вернулся хищник, а с ним – старикашка в длинном халате. В природе такие не выживают, только у людей. В природе разучился сам пищу добывать – вскоре и смерть примешь.

Мой зверь поднялся, а руку держал на моей холке.

– Ты верховный колдун Великого князя?

– Я, точно так. – Величественно ответил колдун, не моргнув глазом.

– Вижу, ты долго держишься на своём посту. А значит, много знаешь.

– Точно так.

Старик еле видно наклонил голову.

– Тогда скажи мне, колдун, кто повесил моей невесте на шею эту штуку и для чего она предназначена.

Колдун, не отрываясь, смотрел на моего Зверя, а тот улыбался, чем дальше, тем шире. Потом сказал:

– Я не могу угрожать старому человеку, колдун, но может, мне и не придётся?

Вздохнув, старик безразлично скользнул по мне взглядом. Как будто мне он интересен! Тоже мне, седые волосы да тощие мослы! И пахнет неаппетитно, плесенью!

– А, узнаю кошку эту. Приходили ко мне наёмные колдуны Царейко, просили найти способ перекинуть зверя обратно в человечий облик. А я, сколько живу, способа такого не знаю. Но уж очень настырные были, денег обещали без меры, словно на них от того света откупишься! В общем, брякнул я в сердцах, что нельзя против воли перекинуть, и всё тут. Сохранить как есть – можно, не дать облик сменить – пожалуйста, а перекинуться – нет. Ну, они и ухватились. Царейко и говорит – сделай тогда так, чтобы невеста моя заколдованная в человека не перекинулась. Тоже, слышь, невестой её называл. – Колдун хмыкнул.

– Прошу, продолжай.

А зверь мой внутри какой сердитый! А снаружи весь стойкий да спокойный, под боком у такого, как за печкой!

– Ну, рассказал я, как запереть силу оборотничества. Вон, сплели они затвор да на шею ей повесили. И хитрым заговором заговорили – только родная кровь может затвор отворить.

Второй хищник, чуть старик замолчал, сразу сказал:

– Может, отправить за сестрой?

Мой зверь отказался.

– Долго. Ей нельзя больше такой быть. Если в ближайшие дни не вернём – некого будет возвращать.

Колдун тем временем молчал, после и вовсе зевнул.

– Спасибо за помощь, отец. Иди, отдыхай, тебя никто не тронет.

Мой зверь коротко поклонился.

– А ещё большее спасибо, что не вынудил меня на чёрное дело идти, у старого человека признание силой вырывать.

Колдун хмыкнул и вышел. Мой зверь тут как тут – на корточки сел, меня за шею обнял.

Как, как я жила до того момента, как он в дверь зашёл?

– Всеволод, что делать? Мы не дождёмся её сестру, никак не протянем! Что делать?

– Тише, не паникуй. Ты столько прошёл, столько вынес, небеса не дозволят тебе руки опускать. Выход есть, найдём.

– Кроме Малинки нет у неё кровных родственников.

– Стой, сказал, помолчи, дай подумать.

Мой зверь сидел, уткнувшись лицом в мою шерстку, и тихо шептал, что в случае чего пойдёт со мной в лес, будет на четырёх лапах бегать, но не оставит одну. Пусть звериная жизнь нам суждена, но только бы вместе.

Вначале я даже уши навострила, как представила, что мы на четырёх лапах с ним по лесу бежим, а сверху луна светит, и вокруг столько еды! Но какой-то он нерадостный был, словно ему этого вовсе не так сильно хотелось, как мне.

– Родная кровь. – Сказал второй.

– Я слышал, Всеволод! Слышал! И что?

– Отчим её на матери по всем законам женился, значит, перед богами тоже родная кровь.

Мой зверь как сидел, как и замер. После вскочил.

– Ты отправишь за ним людей?

– Я сам поеду.

Всеволод посмотрел на меня, улыбнулся.

– Мы вернём тебя, кошка.

И ушёл.

А потом, наконец, мы отправились в сад! Шли по коридору, и никто нам не мешал, все расступались! Передо мной и прежде все в сторону отходили, а тут чуть к стенам не прилипали.

А уж в саду как хорошо было! Стемнело, правда, поэтому мой зверь не спешил бегать, люди в темноте плохо видят, могут упасть, а уж я на радостях понеслась через весь сад, а после обратно!

И снова по кругу, пока вдоволь не набегалась. Там дальше за садом начиналась поминальная аллея, вроде так Людмила говорила, так там сейчас кого-то хоронить несли. В тишине, без музыки, без служителей. Я затаилась, любопытно стало.

А потом я почуяла их…

Добыча ещё слаще оттого, что ты сам её поймал!

А теперь у меня ещё был зверь! Ждал меня, где оставила, с места не сходил.

Я подошла и бросила добычу у его ног. Видел? Ты видел, какая я охотница!

Зверь присел на корточки.

– Что это?

Ты видел? Какая я!

Даже заурчала от удовольствия, вспарывая когтями землю. То-то он обрадуется!

– Ты принесла мне крысу?

Зверь поднял на меня глаза и рассмеялся. Такой счастливый… и смотрит, будто зовёт куда-то, а куда, не пойму. Вот же мы вместе, в саду, всё же хорошо?

– Жгучка, Жгучка.

Он подтянул меня ближе и снова зачесал за ушами.

– Ты отдала мне добычу? Хотя пять дней сидишь голодная? Это ведь моя забота – чтобы ты была сыта, моя. А я…

Опять он болтает, лучше бы прижался снова лицом к моей шее, подышал бы на ушки.

– За крысу спасибо. Но я такое не ем. Ты, конечно, тоже не станешь, а то после вспомнишь… Я её тут спрячу, у корней, видишь? Пусть пока полежит, может, кому пригодится. А мы пойдём.

В свою комнату я не вернулась, мой зверь привёл меня в другую, где большая кровать, занавешенная балдахином с кисточками. После прыжков по саду я сразу на неё забралась и легла.

– Ужин прикажу подать.

Зверь стоял у входа и улыбался. Как-то у него выходило так, будто он давно уже не улыбался, чему сам теперь удивлён.

Пришёл и ушёл слуга, я погрызла немного край подушки и подремала. Ну, так, несильно, чтобы слышать, не скрипнет ли дверь, не раздадутся ли шаги. Я не собираюсь отпускать своего зверя никуда. Если он прочь из комнаты – я за ним.

Но он не уходил. Вначале долго стоял у окна, потом какие-то бумажки читал, и на меня всё посматривал.

Еды нам принесли два подноса. И мясо! Не знаю, что за чудеса, но мяса целая миска, да всё огромные куски и хрусткие хрящики. Второй поднос несла Людмила, которая вошла и сразу стала бегать глазами. Увидела меня и вздохнула.

Скучала? Конечно, я спрыгнула с кровати – и к ней ластиться. Она рассмеялась, толкнула меня коленом.

– Отойди, дурная, опрокину сейчас! Будешь вся в соусе.

Сказала и замерла, уставилась на моего зверя. Ну что ты, не тронет он. Нашла кого бояться! Ручаюсь как за себя. Вот смотри, какой он ласковый – стоит голову в руку сунуть, как тут же гладит.

– Чего встала? Ставь поднос.

Людмила поставила поднос на стол, посмотрела на меня неуверенно. Первый слуга тоже поставив поднос и сразу же сбежал.

– Ты искала свою подопечную? Жгучка у меня в комнате останется. В твои обязанности больше не входит забота о ней.

– Да, я просто волновалась, как она там. – Людмила улыбнулась мне. – Её зовут Жгучка?

– Да. И я сказал, не бойся меня. За то, что ты её не бросила, кормила чем могла, а я знаю, что тут творилось перед нашим приходом, поди и своё отдавала? – я тебе должен. И за неё не бойся. Не обижу же я свою невесту.

– Невесту?

Ох, ну, сколько можно болтать, когда мясом пахнет? Пусть их, сама возьму.

Только раньше Людмила миску мне на пол ставила, а сейчас на стол вогрузила. Неудобно. Не в кресле же мне сидеть? Так грызть неудобно!

– Погоди.

Людмила взяла миску и поставила на пол.

– Вот!

Другое дело.

Чего они смотрят на меня, будто я их собственную ногу жую?

– Можно мне идти?

– Иди.

Мой зверь глаз от меня не отводит, подходит, садится в кресло за стол.

– Приятного аппетита.

Кажется, нужно ответить? Я быстро урчу, не отрываясь от пищи, мясо что надо, внутри почти сырое и без соли. Раньше я, кажется, солёное любила, а сейчас фу, язык от него жжёт больше, чем от перца.

Ну, сегодня мне столько еды принесли, что я даже не доела. Затолкала миску с остатками мяса под стол, пусть стоит, позже доем.

А теперь можно и поспать. Как хорошо! Живот полный, тепло, и мой зверь рядом. Правда, он опять на ногах, занят – к нему приходят какие-то люди, о чём-то рассказывают, о чём-то просят. Чаще это хищники, которые при виде меня улыбаются и кланяются, реже – плачущие люди, которые заходят, все дрожа, а уходят ещё более испуганными.

Один раз даже тётка какая-то забежала и рухнула моему зверю в ноги.

– Пощади! Молодая совсем девка, куда ей в скит монашеский! В чём её вина? Хочешь, мою жизнь возьми, а княжну пощади, не отсылай к схимникам. Пожалей!

А, вспомнила, видела её. Нянька княжны Ан… забыла, как зовут, круглая такая и пышная, словно булочка. Булочки я тоже люблю, не так как мясо, но сойдёт.

Чего тётка причитает, интересно? Мой зверь слушал, слушал, а после говорит:

– Обещаю, через несколько лет она сможет выбрать другой путь. Но сейчас или скит или плаха. Чего хочешь для своей воспитанницы?

Нянька замолчала, хлюпала носом и ушла, а в коридоре проклинала моего зверя какими-то злыми словами. Неужели скудным своим умишкой человеческим не разумеет, что звери слышат даже сквозь стены?

Я даже зарычала, чего она слова злые говорит? Но мой зверь рассмеялся, подошёл и задул свечу.

– Пусть ругается, хоть так душу отведёт. С нас все эти слова, что вода. Будем спать.

Он раздевался – люди умеют снимать свои шкуры, потому что у них только голая кожа. Жаль, был бы у моего зверя пушистый густой мех… я бы вылизывала его, чтобы блестел.

И устроен мой зверь неудобно – ноги слишком длинные. Обхватывает руками, вздыхает.

– Не о такой я ночи мечтал. Ну и пусть. Может, сегодня мне хотя бы не будет сниться, как ты умираешь. Как я бегу… но не успеваю, и в последний момент тебя убивают, твои глаза застывают, а из твоих губ течёт тёмная кровь, пачкает зелёную траву. И ты умираешь на моих руках. Я никому не рассказывал, к чему? Но я видел сотни раз твою смерть и не мог спать спокойно. Час, два… и до утра только и мыслей, как не сорваться, не бросить всё и не сбежать за тобой.

Я лизнула его в нос. Мой зверь расстроен, его нужно успокоить, я сумею.

– Я так люблю тебя, Жгучка.

И я. Видишь, лижу тебя в нос и урчу, словно дворовая кошка? Это из-за тебя, из-за твоей близости.

Он вздыхает, смыкает руки крепче.

И мы спим.

***

Утром Гордей первым делом лично выгулял рысь. Сел на лавку, наблюдая, с каким счастливым видом большая кошка играет и бегает. Пёстрая пятнистая спинка мелькала то тут, то там, ушки забавно шевелились и она снова принесла ему добычу – птицу. Пытается его накормить, значит, чувствует близость, только понять не может.

Она уходила всё глубже, даже Людмилу не сразу узнала, когда они столкнулись утром в коридоре, потому что память у животного короткая – дня за три забывает не только имена, но и места. Запахи разве что помнит, но не с чем они связаны. Конечно, она ощущала их связь, чувствовала зов и вздумай он сбежать, догнала бы, но это была связь зверя. Человека Гордей не чувствовал.

Тем странней было ему понимать, что он счастлив. Пусть даже так, но она рядом. А звери… можно и в зверином облике жить. Может, даже счастливей в зверином – бегать бог о бок по залитой луной траве и кататься в цветущих одуванчиках. Есть мягких кроликов и грызть горькие, но полезные корешки. Спать в норе, свернувшись тёплым клубком, когда снаружи шумит метель.

А рядом – она.

После прогулки Гордей отправился к своим воинам. Кроме охраны покоев им в последнее время нечем было заняться. От княжеской дружины и следа не осталось, кто жизнь сохранил, тот давно прочь сбежал. И теперь парни разве что на стену не лезли, видно было, жаждут отправиться домой. Там семьи, туда тянет сердце.

– Мы надолго тут, Князь? – Спросил один из них.

– А что? Пора обратно?

– Пора! Пора, Князь, – наперебой заговорили они. – Пока доберёмся, морозы стукнут, а в морозы лучше дома, с женами.

– Сегодня решим, когда будем выходить. Главное, дождаться советников с охраной. Они останутся в столице до тех пор, пока местные наместника не признают. Но это уже не наше дело, наше, считай, закончилось. Вскоре большую часть отпущу, домой поедете, мне и отряда хватит.

Гордей понимал желание своих волков как можно быстрей покинуть ненавистную людскую столицу и утешиться дома, на своей земле, где даже воздух пьянит. Понимал желание горевать по погибшим родным там, где жил с ними, там, где остался их прах.

Он и сам был счастлив сейчас только благодаря Жгучке, с которой, честно признаться, остальное было неважно.

Оставалось два дела – первое, конечно, Жгучку в человеческий облик вернуть и второе – поставить на место Великого князя наместника. Только вот кого? Гордей не шибко разбирался в человеческих характерах, никого из местных не знал. Послушать местных бояр? Ну, те наплетут, да так, что потом не разгребёшь. Наугад поставить? Тоже не дело.

Может, советники что придумают? Завтра-послезавтра подъедет Беляк, на него можно положиться, что-нибудь да выдумает.

Но это завтра.

А вначале Жгучка.

Всеволод уже должен вернуться, с утра птицу прислал, сказал, Марка Софийко нашёл и они немедленно выезжают. После обеда Гордей даже не стал из комнаты выходить, приказал только Всеволода, как только появится, к себе вести, а сам лёг отдохнуть. Рысь тут же рядом пристроилась, мурчала так, что кровать дрожала.

– Хорошо тебе? – Спросил Гордей, лёжа на спине, запустив руку в густую шерсть и с глупой улыбкой пялясь на потолок. – Мне вот хорошо.

Конечно, рысь не ответила. Она почти не понимала человеческую речь. По своему радовалась ему, по-своему ластилась, не отходила, но оставалась зверем. Иногда трогала лапой, как будто о чём-то спрашивала.

Но сейчас это не имело значения, ведь даже рысью она делала то, чего не мог никто другой – заставляла забывать его о пережитом горе. Или хотя бы не думать.

О смертях. О долге. О том последнем бое, которого не забыть, сколько бы ни прожил.

На самом деле Гордей всё ещё не верил, что остался живой. Что тысячи его собратьев остались лежать на красном от крови поле, а он живой. Что сотни ошалелых от Ярости зверей прочёсывают лес, пожирая всех, кого встретят, а он живой и даже счастливый. Сложить это счастье с горькой победой у него не получалось, да он и не пытался. Просто жил минуту за минутой, ощущая рядом свою душу.

Гордею не стоило труда представить себя на месте любого из своих воинов, мысленно он был на их месте каждую секунду, пока длился бой. И вот что думал.

Если бы он умер, то хотел бы знать, что умер не напрасно, что его семья, его потомки будут жить дальше свободными на своей родной земле.

Если бы он остался жив, то хотел бы, чтобы больше никогда не было войны. И хотел бы быть счастливым и делать счастливыми тех, кто рядом.

Ничем-то обычные звери не отличались от Князя и Вожака, а он – от них.

Сделать счастливой свою душу… Рысь по крайней мере счастлива.

Стук в дверь стал неожиданностью – так глубоко он задумался.

Это был Всеволод, который вначале втолкнул в комнату мужчину, такого скрюченного, будто хотел так спрятаться. Мужчина был небрит и нервно дёргался.

– Марк Софийко? – Спросил Гордей, уже зная ответ.

– Да.

Гордей отступил, открывая вид на кровать, где возлежала рысь. Она уже не спала, смотрела прямо, не моргая – янтарными глазами и только пёстрые бока слегка приподнимались. Кисточки на ушах стоймя стоят.

– Узнаешь?

Марк было переступил с ноги на ногу, рысь наблюдала.

– Узнаешь, спрашиваю?

– Да.

– Подойди к ней.

Рысь вывалила из пасти язык, чему Всеволод усмехнулся.

Марк сглотнул.

– Иди!

Гордей научился так говорить – негромко, но отчиму Жгучки будто в живот кулаком заехали. Он послушался, сделал несколько шагов.

Рысь с интересом наблюдала.

– У неё на шее верёвка, развяжи.

– А она… она…

– Просто делай, что велят, и ты выйдешь отсюда живым и невредимым. Иначе вовсе не выйдешь.

Всеволод замер, как и Гордей, только рысь тяжело и быстро дышала, сверкая золотом глаз. Марк не решался, мялся у самой кровати, руку то протягивал, то одергивал. Жгучка потом ещё и зевнула во всю пасть, клыки блеснули, как рыба в реке.

– Всеволод, помоги, иначе до рассвета будет на месте топтаться.

Гордей подошёл и обхватил рысь за морду, отворачивая в сторону, Всеволод тут же оттянул ошейник и сунул в руки Марка маленькие ножницы.

– Режь. Аккуратно только.

Марк нервно рассмеялся, представил, видимо, что произойдёт, если он станет действовать неаккуратно и поранит хищницу. Но теперь клыки были закрыты рукой Князя, захватившего людские земли и людскую столицу. Князя, что взялся ниоткуда и прошёлся кровавым вихрем, подавляя малейшие попытки сопротивления.

Теперь он чего-то хочет от него, от Марка. И если не сделать, жалеть не станет.

По отчиму было видно, легко читалось… Ему хотелось геройского, конечно, хотелось славы. Развернуться и воткнуть ножницы Князю в глаз, загнать лезвие так глубоко, чтобы остриё добралось до мозга и проклятый зверь издох на полу, корчась в судорогах. Только понимал, что за этим последует и его смерть – не охранник скрутит, так рысь сожрёт. Зачем ему слава, если жизнь отберут, не дадут славой насладиться?

Так что Марк стал пилить верёвку. Она сдалась быстро, почти осыпалась под ножницами истлевшими хлопьями. Даже удивительно, зачем они его тащили в такую даль, почему сами не сняли?

Как только ошейник спал, Марк отскочил, ножницы отбросил. Князь осторожно снимал остатки верёвки, гладя шею рыси, смотря на неё влюблёнными глазами. Вот так-так! Грех не воспользоваться.

– Это… – Промямлил Марк. – Я ж отчим её. А в наш двор недавно пришли, стали зерно увозить, шерсть всю выгребли! Я ж только с шерсти и живу! И сказали, снова вернутся. У меня уж ни слуг, ни денег не осталось! Может, как-то договоримся, чтобы меня не трогали больше ваши сборщики?

– Пошёл вон, – не оборачиваясь, приказал Князь, а Всеволод тут же вытолкал дорогого гостя из покоев, не озаботившись, как тот вернётся домой.

В комнате Гордей наклонился над рысью, осматривая по-новому, замечая каждое пятнышко, каждую полоску.

– Всеволод, воды горячей, чистое бельё.

– Понял.

Тот тут же исчез.

– Жгучка. – Большие пальцы прошлись по чёрным полоскам шерсти на мордочке. – Прости меня за то, что я сейчас сделаю. Но иначе никак.

Он задержал дыхание и крепко схватил морду так, чтобы рысь не смогла вывернуться или укусить. А та попыталась – так и сверкала глазами, так и скалила клыки, рыча и обвиняя в предательстве.

Будет обижаться, должно быть.

Гордей наклонился и голосом вожака приказал:

– Перекидывайся!

***

Как горишь в огне, я узнала. Не в том ласковом, когда баня растоплена жарко, до слёз, и не в том телесном, когда смотришь на него и не знаешь, чего именно хочешь… а в самом настоящем пламени, сжигающим твою плоть до углей.

Я не хотела меняться, меня всё устраивало. А мой зверь, ради которого я жизнь бы отдала, меня предал. Он заставлял меня вывернуться наизнанку, отдать ему больше, чем у меня было. Отдать не себя, а кого-то другого.

И лапы судорожно бились по полу, шерсть горела, а его глаза только сильней вбивали в голову приказ: «Перекидывайся».

Лучше этого не видеть! За что он так со мной? За что?!

Рысь в последний раз взвизгнула и исчезла.

А меня обступил туман. Тупой туман без мыслей, без слов. Комната как на рисунке, те же вещи, но словно их и нет, только пятна краски на бумаге.

Гордей.

Наклонился надо мной. Он – и словно не он, а его старший брат, проживший в два раза дольше. Одни только глаза нипочём не спутать.

– Гордей…

Он сглотнул. На его лбу выступили капли пота, он качался как умалишённый и улыбался своей улыбочкой, которая говорила: «Никуда ты от меня не денешься»!

– Жгучка.

Хотелось что-то спросить… много спросить? Но ничего в голову не приходило Она была пустой. К чему вопросы, когда его глаза такие чёрные, и тянут к себе, и зовут за собой в места, где ты будешь счастлив? Где ты станешь един с миром и со своей парой.

Он покачнулся, его рука соскользнула с меня.

А я… голая? Покрыта какой-то белесой слизью, словно только родилась. Кажется, даже кое-где прилипшей мокрой шерстью.

– Пришёл за мной?

– Пришёл.

Горло словно сухой паклей забито.

– А говорил, не быть нам счастливыми. Говорил ведь?

Он прижимает в моей щеке ладонь, обхватывает за плечи, придавливая к своей груди.

Не постучавшись, в комнату кто-то вбегает, и оторваться от Гордея, чтобы посмотреть, кто, невероятно сложно.

Это Всеволод, который накрывает меня чем-то мягким.

– Горячую воду сейчас дадут.

– Всеволод?..

– Жгучка, ты вернулась?

Разве я пропадала? Я была здесь уже… уже не помню сколько. Хотелось многое узнать, но главней всего одно-единственное:

– Малинка…

Сил не хватает даже несколько слов произнести. Но он понял.

– Всё в порядке с ней, она в Гнеше, в безопасности. Ей там хорошо, много подружек нашлось, о ней заботятся… в общем, о сестре не волнуйся.

Да и правда, раз всё хорошо, куда важней тогда снова смотреть на него. Как Гордей изменился! Глаза словно больные стали, от былой усмешки только слабая тень.

– Позвать кого-нибудь из служанок помочь с ванной? – Спросил Всеволод.

– Да, позови Людмилу, – ответил Гордей.

Шаги, стук двери, а я вижу только его лицо. Мысли тяжело ворочаются в голове, причиняя боль.

– Не думай ни о чём. – Говорит он.

Я и не думаю. Его руки сильные и горячие, он осторожно стирает тканью с моего лица слизь и остатки шерсти, а чувствую, как мои тяжёлые от влаги волосы касаются пола.

Вскоре прибежала Людмила. Вот она какая… пахнет иначе, лицо растерянное.

– Ванну набери, искупаешь её. – Не поднимая головы, приказывает Гордей.

Людмила бросается в ванну, шумит вода и вскоре Гордей поднимает меня, несёт в ванную комнату, полную пара, опускает прямо в ткани в горячую воду. Поколебавшись миг, садится на край, наклоняется:

– Я прямо тут, за дверью.

Ну что же ты, так и уйдёшь? Я сижу, не шевелюсь, но не могу его отпустить.

Вдруг он подался вперёд, сжимая мою голову руками, и поцеловал. Горячие губы, его дыхание, отчаянный вздох.

– Прямо за дверью.

Он ушёл, но ждал за дверью, как обещал. Людмила вначале осторожно подошла, потянула ткань, чтобы убрать, тогда я улыбнулась.

– Не узнаёшь меня?

Она покачала головой, но тоже улыбнулась.

– Спасибо… за всё.

– Не за что, – искренне ответила она. – Ну, давай теперь тебя отмоем?

Хотелось бы самой отмыться, но не вышло, сил не хватило. Однако не прошло и двух минут, как я готова была Людмилу торопить, возмущаться, отчего она так долго! Ведь там, за дверью, меня ждёт моя душа.

Через несколько минут с мытьём удалось покончить. Людмила помогла мне вытереться, надеть ночную рубашку, оставила полотенце на волосах.

Я сделала несколько шагов. Непривычно как-то, словно вместо летящей походки, когда ты парил, ты стал как калеченый на костылях скакать.

И руки… ими можно трогать, не как лапами, иначе. Лапой разве погладишь? Лапу разве запустишь в волосы? Сожмёшь на его плечах?

– Гордей!

– Да.

Он и правда прямо за дверью стоял, как будто лишнего шага прочь боялся сделать.

Обнял меня, а я его. Глаза закрывались. Голова просто раскалывалась!

– Ложись, отдохни. Тебе нужно прийти в себя.

– А ты?

– Тут побуду.

Людмила тихо проскользнула за нашими спинами, ушла прочь. Надо будет с ней потом познакомиться заново, ведь это единственный человек, который был рядом, заботился обо мне... Единственная светлая душа во всём этот мрачном месте.

А сколько времени прошло? Хотелось спросить, но голова закружилась.

– Ложись.

И я долго спала. И во сне я так же жила в замке Великого князя, но вот обстановка была другой. На стенах, на мебели и даже в прозрачных окнах проступала, словно всплывала изнутри, позолота. Старое золото, которое упрямо пробивалось наружу сквозь любую поверхность. Оно завораживало, хотелось встать на месте, дождаться, пока золото проявится так, что кроме него ничего больше не останется, хотелось водить по нему пальцем, любуясь, как расцветает узор, но стоило остановиться – волшебство пропадало. Неуловимое, долгожданное – было или нет?

Потом я проснулась, вспомнила и поняла. Это меня окружала его любовь.

Гордей по-прежнему сидел на краю кровати – наклонился, как только я открыла глаза. Сжал мою руку.

– Сколько времени прошло?

Я спрашивала вовсе не про сон, и он понял.

– Пять месяцев. Почти шесть. Скоро выпадет снег.

Могло быть и хуже. Могли пройти годы.

– Всё закончилось?

Он кивнул, но в его глазах не было радости. Сердце сжалось, и больше я ничего не спрашивала. Мы долго так просидели в тишине – он, сжимая мою руку, и я, неотрывно смотря на него. Между нами словно порхали невидимые, волшебные огни, связывая нас, хотя куда уж больше? Казалось, я могу услышать его мысли, если захочу, а он мои.

Но мысли даже близкого тебе человека… это слишком. Не потому, что я боюсь услышать что-нибудь, что меня напугает или вызовет отвращение. Я боюсь понять, насколько его опустошила война.

Кто передо мной? Кто он, мой любимый?

Звериный князь, который разбил людское войско. Прошёл по людским землям, сметая всё на своё пути. Тот, кто казнил Великого князя, а княжну сослал к схимникам. Тот, кто забрал на богатых людских дворах всё, что посчитал нужным.

И тот, кто спас меня и сестру от неминуемой гибели.

– Ты холодная, – наконец, заговорил Гордей. – Тебя знобит?

– Не знаю.

– Наверное, из-за смены формы. Телу сложно привыкнуть к другой температуре после перекидывания.

В тот же миг накатила паника. Память о тех мгновениях, растянувшихся в года боли, когда плоть горела и плавилась, а кожа рвалась, как старое гнилое полотно.

– Нет! Я не хочу больше перекидываться! Никогда! Никогда не хочу.

– Тише, Жгучка, тише… – Зашептал он. – Тебе не придётся больше перекидываться, никогда. Разве что сама захочешь.

– Я? Не захочу!

– Тише.

Его взгляд был каким-то полубезумным, губы дрожали. Я замолкла.

Вскоре пришёл кто-то из его подручных, и Гордею пришлось ненадолго уйти. Я не стала просить его остаться, потому что он не смог бы мне отказать.