О чужих свадьбах

Голубая гостиная была в распоряжении княжны, но пользовались ей редко. Однако я знала, что комнаты Всеволода, Ярого и советников как раз неподалёку.

Отчего-то хотелось поспешить, словно можно опоздать. Как? К чему? Ноги однако не слушали, почти бежали вперёд. Вряд ли Людмиле что-то грозило, не стали бы её насильно княгиней делать, но лучше убедиться. Не хочу, чтобы она попала под раздачу.

Ах ты ж, надо было подумать прежде, чем вбегать в гостиную без стука! Конечно, ничего не случилось… непоправимого, просто Людмила и Ярый разговаривали у окна. Тихо говорили, с серьёзными лицами. Только Людмила голову опустила и стояла смущённая, а Ярый… я и не знала, что он тоже может вот так смотреть – словно его ничего не бесит.

– Я не помешала?

Не бежать же обратно в коридор, это и вовсе будет глупо.

– Какое это теперь имеет значение? – Ярый ухмыльнулся, внимательно посмотрел на меня. – Ты, Жгучка, реши уж, другом меня считаешь или врагом. И если другом – доверяй!

Нет, он прав, конечно, и что смотрит с укоризной, и что мимо проходит, качая головой, да и я на самом деле другом его считаю… Но Людмила – это тоже подруга.

– Жгучка?

Когда мы остались одни, Людмила улыбнулась.

– Ты чего вбежала? Пожар? Наводнение? Стены рухнули?

– Нет, не рухнули. Просто я узнала… он тебе что сейчас говорил? Неужели предложение делал?

Ага, глаза опускает, а по лицу видно – делал.

– Ты выйдешь за него замуж и станешь Великой княгиней? Верно?

– Да.

– Правда, я не знаю… ну, стоит так или нет, мне главное, чтобы ты сама этого хотела. Ярый и без руки, конечно, кого хочешь уговорит. Да ещё – княгиня! Но почти за первого встречного… Не то чтобы я не желала тебе… Я о нём хорошо думаю, правда! Он хороший! Семью если заведёт, то честен будет. Просто… Я хотела сказать, если не хочешь, можешь не выходить за него замуж. Я попрошу, меня послушают!

– Нет. – Людмила странно вздрогнула. – Я поняла, о чём ты. Но ведь мне необязательно соглашаться, они сказали, заставлять не станут, если что, другую можно найти. Только дело вовсе не в том, что я этого сама хочу. Не знаю. Может показаться… вроде как я стану богатой и как бы отомщу отцу своему, которому я никогда не была нужна, за всё сразу. Нет, это не так. Не знаю, какими словами объяснить, но я… я словно должна стать княгиней. Будто знаю, что так правильно. Что так должно случиться. Словно на роду написано, так говорят.

– Да, но замуж… Ты ж его не знаешь.

Она пожала плечами.

– Он мне только что сказал, что постарается сделать меня счастливой, если я пойду навстречу, а я поверила…

Вот и весь разговор.

Не смеяться же? Сказал – а она поверила. Хотя, если вспомнить, сколько нас таких, и ведь не крикнешь – никогда и никому не верь! Ведь на самом деле один сказал – наврал, второй… а потом встретился тот, что сказал правду.

– Свадьба уже завтра. Поможешь мне?

– Я не знаю, чем.

– Сказали, только платье да украшения подобрать, чтобы все видели, кто я. А угощение и для местных, и для гостей с улицы уже готовят. Бумаги тоже составят.

– В платьях я мало разбираюсь, как княгиня одевается, тем более.

– Значит, вдвоём и научимся. – Людмила тихо улыбнулась. – Тебе ведь тоже придётся.

Об этом я не думала, не хотела. Слышала, конечно, что Гордей стал князем, но это не укладывалось пока в мою бедную голову, которую ещё недавно занимали только прыжки по саду и сладкие мозговые косточки.

Странно, но мы успели. Всегда казалось, чтобы свадебный пир закатить, нужно месяцы потратить, каждую мелочь предугадать да до ума довести, а вышло, если очень нужно, и дня хватит. Конечно, не обошлось без тётушек-нянюшек, которые остались, хотя княжну Анатосию давно отправили к схимникам, а подружек её по домам. О бывшей княжне я тоже не думала. Вернее, когда я узнала, жалко было, конечно, но я просто представила, что сделали бы люди Великого князя с сёстрами Гордея, если бы те попались им в руки… и монашеский путь показался не таким уж страшным.

Так вот, тётушки и швей привели, и платье вынули из сундука, ещё то, в котором первая жена Великого князя замуж выходила, да недолго прожила после этого. Была слаба здоровьем, все говорили, а Великий князь всё одно пожелал на ней жениться. Любил, говорят.

Платье было таким красивым, что слепило глаза. Ничуть не пожелтело, нигде не прохудилось, да я сама бы в таком замуж вышла!

Ну, так я сказала Людмиле, чтобы лишний раз не напоминать, что платье чужое. Да и всего-то нужно было, в нём перед толпой показаться, что на площади собралась, а на само празднование можно переодеться в другое, швеи много готовой одежды принесли, которую прежде никто не надевал.

Саму свадьбу я мало запомнила, волновалась так, будто у самой сейчас судьба решается. И Людмила как снежная статуя была, испуганная, покрытая сверкающий инеем, то есть множеством драгоценностей, которые вытащили из сокровищницы. Нянюшки теперь причитали над Людмилой так, будто всегда вокруг неё прыгали, а ведь я помню, как её шпынял каждый встречный, как слуги её недолюбливали.

Во время обряда Ярый смотрел на невесту с каким-то удивлением, по-новому, словно пытаясь рассмотреть, что в ней не такого, как у остальных женщин. Что в ней из тех качеств, которые приводят к долгой счастливой семейной жизни?

Мы с Гордеем стали почётными гостями, но мне было позволено не выходить к народу. А зрелище было ещё то: забитая людьми площадь, и все стоят столбами и молчат, как на поминках. Когда же к ним вышли Великий князь с княгиней, толпа взорвалась воплями, не знаю, от радости ли, от ненависти, но они орали как оглашенные.

За короткий перерыв перед ужином Людмила отвела меня в зал, где стояли присланные боярами подношения и ткнула пальцем в один из сундуков.

– Вот. Себе возьмёшь.

Слуга откинул крышку – внутри горой лежал белый мех.

– Шуба это, шапка да головной платок, всё белоснежное, новое. Дарю тебе к твоей свадьбе. Пусть у тебя своё будет, я ведь знаю, как неохота к мужу нищенкой приходить.

Я никогда не думала, что нищенкой прихожу. Вообще не думала о деньгах и о приданом. Вернее, раньше, когда с Малинкой жила, а после… Не до денег стало. Конечно, теперь я мамино наследство могу забрать… и заберу, не заслужил отчим ни копеечки! И ещё попрошу расспросить его хорошенько, отчего же мама умерла?! Но на это нужно время, а нам уезжать скоро, а по приезду ждёт меня свадьба, Людмила права – не хотелось бы предстать на обряде в обносках с чужого плеча, пусть даже богатых.

– Спасибо.

Мы обнялись, Людмила вздохнула тяжело, а после всё же улыбнулась.

– С Богом, Жгучка!

Не поняла я, мне она это напутствие произнесла, или самой себе, ну да ладно.

Мы вернулись к людям. Толпу на улице уже обносили угощением, пришёл черёд дорогих гостей. Музыка звучала отовсюду – с площади, из зала, казалось, с самого неба спускалась.

Зал был битком набит приглашёнными. Только мы вошли, как угощение стали разносить, хмельные бочки выкатили. Бояре радовались, тосты поднимали, недовольных почти не было. Жены и дочери их к Людмиле присматривались, теперь место подле неё самое выгодное.

К молодым, однако, близко никого не подпускали, окружили их советники, да Гордей с Всеволодом рядом сели. Даже волхв неподалёку пристроился. Так и сидели они на людном месте, словно на торгах, расписными болванчиками.

Я вскоре ушла спать. Не нравились мне эти людные сборища, где каждый улыбается широко, а в душе кого-то ненавидит. Да и с Людмилой не поболтаешь, только и можешь, что переглядываться да плечами пожимать.

Гордей оставался с Ярым долго, вернулся уже под утро, качался так, словно купался в бочке с пивом, но хмельным от него почти не несло.

– Скоро домой, – бормотал он, с трудом раздеваясь и падая рядом. – Скоро домой.

Слова, от которых теплом веет.

Ещё через день мы отправились домой, к Звериной земле.

***

Говорить они не говорили, но каждый понимал – теперь Ярого увидишь нескоро – придётся заранее запланировать поездку и проделать неблизкий путь. Это было странно, ведь сколько лет они вместе, каждый день вместе, за редким исключением. Руку протяни наощупь – и то его схватишь.

А теперь отдельно.

Всеволод вздохнул, но неожиданно для самого себя улыбнулся.

– Счастья тебе.

Людмила гостей провожать не вышла, со Жгучкой они попрощались ещё вечером. Теперь на пороге в накинутом тулупе стоял и дышал морозным воздухом один Ярый. И надо сказать, выглядел куда бодрей, чем в день приезда.

Гордей крепко обнял друга.

– Счастья тебе.

– И тебе, Князь.

Они переглянулись.

– От тебя теперь многое зависит. Мир между нашими народами или… не мир.

– Всё будет хорошо. Но помни про подарок, предмет людского бога… который ты обещал людям.

– Скорее, тебе обещал. До людей мне сейчас нет дела. Может, когда-нибудь… но тоже нет. Тебе – пришлю.

– И тогда я устрою праздник и вас всех приглашу. Погуляем на славу, как раньше… Ну, может, не совсем как раньше, но погуляем! Ты приедешь?

Гордей усмехнулся.

– Я ещё уехать не успел.

– Ладно.

Всего, что душа говорит, вслух не скажешь. Вскоре Ярый остался на крыльце один, смотреть, как затихает вдалеке след его былого.

***

Поход походил на побег. И вроде возы с золотом, большой отряд отборных воинов, сам Князь с ними – а ехали спешно, будто прятались да прочь от беды бежали. Хотелось ощутить родную землю под ногами, потому и летели вперёд без сна и отдыха.

Снег уже лёг плотно, до весны не растает, а вот морозы не пришли, так, схватывали день ото дня.

В людских деревнях нас встречали как врагов, которым нужно угождать, чтобы живыми остаться. Видимо поэтому ночевать мы становились чаще в лесу. Мне ставили палатку со стенами из плотных шкур, разводили огонь, и я не мёрзла. Волки вообще спали на улице, завернувшись в меховые одеяла, с утра, если ночью шёл снег, они походили на белые холмики, лежавшие вокруг костра. Гордей ночевал с ними. Оно и понятно – лишнего места в палатке из шкур не было, да и с воинами ему было проще. Я это чувствовала. Не оттого, что меня видеть не хотел, а будто его воины его держали, ну, как молодые деревья поддерживают друг друга, не давая рухнуть.

И вот, ночевали мы, быстро завтракали да ехали дальше. И всё бы хорошо, однако чище такие ночёвки не делали, наоборот, пахло от меня день ото дня хуже. От воинов так вообще, пожалуй, несло, если их понюхать, но я их нюхать не собиралась, конечно. Но ветром доносило иногда, да так, что дыхание спирало.

Верно, поэтому, как только пересекли границу людских земель, так объявили в первой же деревне стоянку на два дня, чтобы все хорошо отмылись и отстирались.

Деревню ждали, словно родного дома. И вот она показалась – большая, вольно раскинувшаяся на холмах, но дыма из труб, ой, как мало! Дальше – больше, самые большие и хорошие дома в ней оказались сожжены дотла, а народу набралось треть от прежнего. Местные вывалили навстречу, и впервые сердце отдохнуло – нас встретили приветливые лица.

Но как же их было мало! Всё больше женщины, дети всех возрастов, несколько стариков. Молодых мужчин почти нет. Знаю, отчего нет, и боль опять накатывает. Не такая душная да липкая, как в людских деревнях, а та, что никогда полностью не проходит, разве что стихает слегка. Та, с которой ты сживаешься до конца своих дней.

Встретили нас тихо и ласково. Продуктов в деревне было с избытком, навезли с людских земель, баню тут же истопили, мне составили компанию местные девчонки, которые так отхлестали меня берёзовыми вениками, что был миг, когда я заподозрила, что они хотят моей смерти.

За ужином в большом доме, куда набилась чуть ли не вся деревня, выяснилось, что за мужскую работу браться некому, отчего многие дела стоят и, если не помочь, останутся не сделанными до весны. А там посевная… в общем, плохо с рабочими руками.

Пока старики говорили, я видела, сколько женских взглядов привлекли воины, Гордей да Всеволод. Даже волхву досталось. Глазки им, конечно, никто не строил, на Гордея вообще смотрели с почтением, но всё равно было неприятно, будто что-то моё пытались забрать. Но… и судить я их не могла. Вот так останься на сотню здоровых женщин пяток мужчин, взвоешь от одиночества хуже зверя.

Оказалось, до морозов местные хотели достроить ещё три дома, но не успели запастить деревом. А деревья в здешнем лесу такие, что десяток баб не дотащит. В общем, решено было остаться на пару дней, помочь заготовить вдоволь брёвен, оттащить в деревню, а дальше местные сами распилом, сушкой да стройкой займутся.

Утром, поместив под навес телеги с золотом и оставив несколько охранников ходить вокруг и зевать, все, включая Гордея, отправились в лес. Мне предложили отдыхать или гулять, дышать свежим воздухом, но я не могла вот так просто сидеть, ведь женщины как встали на рассвете, так и не присели ни разу.

Лезть в чужое хозяйство я не стала, напросилась помочь, с чем дадут. Меня пожалели, посадили за ковёр узелковый. Кропотливая работа, но такой узор дали, что не испортишь. Я вначале удивлялась, к чему, до ковров ли, когда проще дорожку войлочную сделать, а оказалось, на продажу делают. Весной соберут и в горные земли отвезут – там за такие ковры каменьями драгоценными платят. Повели меня потом показать готовые, их всего два было – прежние растащили, когда людское войско деревню жгло и грабило. Так вот – мелкий витой узор просто завораживал. Я так и смотрела, следила, как он вьётся, словно ручей по земле бежит.

– Нравится?

Девчонки, что ковры делали, разулыбались, довольные.

– Ещё как!

– Раз нашей будущей княгине нравится, подарим к свадьбе. – Сказала женщина, которая всеми руководила.

– Нет, не нужно!

Я как представила – всей деревней вяжут, а нитки спрячь из шерсти чего стоит, покрасить в такие цвета! А тут я мимо проезжала и половину заработка забрала. Представила и испугалась.

– Не спорь! Чего ты нас обижаешь?

– Я буду рада! Но может, в следующем году?..

В общем, не понял меня никто, слушать не стал. Скатали оба ковра и поставили в сенях, чтобы перед отъездом в телегу загрузить.

Вечером, как часть мужчин вернулась, подошла я к советнику, который обозом распоряжался, и попросила за ковры заплатить.

– Как так заплатить? Подарок, говорят. Откажутся они, а то и обидятся. – С улыбкой ответил тот. – Мы ж вот за работу не ждём от них платы, так чего им ждать?

– Мы всё равно мимо ехали, всего-то на пару дней задержались, да не особо перетрудились. А они… Заплатите им, не смогу на эти ковры смотреть и думать, сколько труда на них положено! Или как хотите, но не возьму ковров!

Тот аж крякнул.

– Иди, разберусь. – Махнул рукой.

Не знаю, как он там разобрался, не до того стало. Наступило время ужинать, почти все волки вернулись, а Гордей нет.

Как последняя партия работяг появились из лесу, волоча за собой огромное бревно, так я выскочила на улицу встречать. Гордея снова нет! И глаза каждый встречный отводит.

А, ну хоть Всеволод!

– Стой!

Не успел мимо проскочить, схватила его за рукав.

– Где Гордей?

– А, Жгучка.

Вроде как только меня заметил, хотя я видела, как чуть раньше в сторону пытался свернуть.

– Где он?

– Остался там, на стоянке. Я сейчас за ним пойду.

Ровно говорит, вроде не к чему прицепиться, а кровь словно стужей заполняет.

– Что с ним?

– Всё хорошо, приведу скоро. Ну, чего ты, чего? Не бросил бы я его в беде, неужто не понимаешь?

Он поднял руку, погладил меня по голове, словно я младенец, требующий ласки.

Не бросил бы ни за что, я знаю. Только всё одно Всеволод чего-то не договаривает!

– Хорошо. Собирайся, я тут подожду. С тобой пойду.

– Зачем же?

– С тобой пойду!

– Жгучка, знаешь что? Нечего тебе по лесу бродить. Сиди тут в тепле и жди!

Всеволод рассердился, развернулся и пошёл в избу, а я осталась ждать снаружи. Ждала, ждала… а он, как после оказалось, в окно сиганул, обошёл с той стороны, в кусты – и в лесу пропал.

Тогда я вернулась в комнату, где меня поселили, саму от страха аж трясёт.

Села в угол, дверь заперла, глаза закрыла.

«Где ты?» – спрашиваю. Он же слышит меня иногда, я знаю, слышит. А я слышу его.

Но сейчас – словно стена каменная между нами построена, да не абы какая, а с той стороны поддерживают, упасть не дают.

«Ответь мне, ответь».

Но ничего нет. И знаю, вроде, что жив-здоров, а места себе не нахожу. Уж в двери ко мне стучали… даже волхв заходил, а он громогласный, грозный, капризы не любит – и тот снизошёл под дверью вкрадчиво поинтересоваться, не случилось ли чего?

Но я уже поняла, что правды мне не откроют, раз сам Всеволод промолчал, раз Гордей не отвечает, а ведь слышит!

И вот сижу одна в темноте, и думаю… Теперь, когда я словно срослась с ним, душой прикипела так, что не оторвать – кровью изойдёшь, выходит, теперь я без него не существую? Не могу даже помыслить, что живу без него… что он далеко или вовсе с другой.

Меня без него нет, выходит. И такая жуть от этих мыслей, от знания, что связь наша навечно, ничем её не разорвать, ничем не разделить… аж трясёт.

Но тогда его нет без меня?

Отчего же он закрывается? Что пытается скрыть?

Я ведь уже верю ему, как самой себе. И так обидно, что пытается скрыть!

Позже я почувствовала, что Гордей близко. Не выдержала, сорвалась, выскочила на улицу, только-только накинув тулуп да сунув ноги в сапоги. Там темно, звёзды за снежными тучами прячутся.

С Гордеем Всеволод идёт, медленно идут, словно не спешат никуда. А у меня ноги как окаменели – стою, шагу сделать больше не могу.

Гордей сам подошёл, взял за руку. А пыльцы у него – слабые, слабые, холодные, как лёд. И лицо белое, словно снег. Улыбается, а глаза блестят, словно в лихорадке.

– Жгучка, прости.

– Что случилось? Почему так долго?

Он молча пожал плечами. А самого качает, будто от болезни какой помирает.

– Ему в баню нужно, согреться. Намёрзся за день. А после поговорите, хорошо? – Хмурится Всеволод. От такого разве откажешься? Не станешь же на морозе любимого держать?

Я отступаю, конечно. И только когда они пропадают в гостеприимно исходящей паром бане, понимаю… От Гордея пахло кровью.

Чужой кровью.

***

Чем ближе к дому, тем чаще встречаются деревни. И все полупустые, и в каждой не хватает рук. Но не это самое страшное.

С ним уже ругались и советники, и волхв. Только Всеволод молчит. Как те крики заводят, только голову опускает, хмурится и молчит. И Гордей знает – друг на его стороне.

Он не спорит, не тратит время. Даёт старшим выговориться и уходит спать, стараясь не столкнуться со Жгучкой. Ночует со Всеволодом, волхва просит Жгучке наплести про усталость и раздумья важные о княжестве, а сам только и может, что упасть ночью и переждать, перетерпеть то, что случается по вечерам.

Впервые он встретил Зверя, когда они лес валили. Здорово было – мороз, смех, работа, прямо как прежде!

А потом вышел он…

Чёрный как-то, исхудавший, потому что зима, еды мало. И на чём кожа держится? Шерсти на боках нет, только полосы рваные, поджившие. Дышит так, что туман вокруг клубится. Глаза как красные огни горят.

Все, кто работал, замолчали, замерли. Не от страха, от скорби.

Гордей оставил тогда топор, которым рубил ветки, снял рукавицы. Не отводя взгляда от Зверя, стал раздеваться. Пока все молчали, Всеволод достал кинжал, протянул князю.

Зверь, оскалив белоснежные, сверкающие зубы, зарычал и бросился прочь.

– Уверен?

Всеволод всё же заколебался на миг, отвёл руку.

– Да.

– В деревне не говорили… не говорил никто, что в лесу дикий.

– И что, Всеволод? Не время сейчас!

Гордей тяжело, с сипом вздохнул, как хлебнул, воздуха.

– Извини.

Когда кинжал оказался в руке Гордея, тот медленно, не оборачиваясь, ушёл вслед за Зверем, а остальные продолжили работу.

Будь то единичный случай, было бы проще. Но дни шли, деревни сменяли одна другую, и в каждой им встречались Звери.

Первым встревожился волхв, свёл свои седые брови и загудел, зашептал на ухо советникам. Те рады стараться – оба за него взялись.

– Гордей, ты что творишь? Извести себя хочешь?

А он только вернулся, руки ещё дрожат, запахов никаких, кроме горячей крови, не видит ничего, только красные глаза, которые гаснут, отдавая жизнь. Только тощие лапы, прижавшиеся в поисках последнего тепла ко впалому животу. И с этим как-то нужно сживаться.

А они нудят.

Ответ только один.

– Я должен.

Если бы кричали, было бы проще – рыкнул бы разок в ответ, отправил восвояси, запретил лезть к Князю с ерундой. Но они сами через подобное проходили, у Доды шрамы боевые до сих пор не зажили. Смотрят, словно начистоту читают.

– Так нельзя.

– Можно.

– Ты… ты не видишь со стороны, верно, но ты себя изведёшь. До смерти угробишь. О невесте своей подумай!

– Моя невеста – я и буду решать!

Не выдержал всё же Гордей, оскалил зубы, но злость схлынула, потому что была не к месту.

Разговора никакого не вышло. Но на следующий раз, когда из чащи снежной раздался яростный, полный боли зов, плечом к плечу с Гордеем встал Всеволод.

И они пошли вдвоём.

***

Говорили, до Сантанки осталось не больше семи дней пути.

Только вот я боялась, что там ничего не изменится.

Что-то происходило: страшное, непобедимое, неподвластное моим слабым силам, и оно шло вместе с нами. По лесу шло, бок о бок, не преследовало, но рядом держалось.

Это что-то забирало у меня Гордея.

А волхв травок каких-то дал, так что страшно не было. Вообще не было никак, мысли ворочались ленивые, толстые, еле шевелились.

Да ещё в одной из деревень мастерицу встретила человеческую, она мне пояс небеленый подарила и нитки. Теперь я вышиваю узор – красивый, яркий, такой же сильный, как Гордей.

И сегодня… Разбираю эти нитки, стежок за стежком кладу, а мысли крутят и никак понять не могу – что происходит? Какие такие дела держат моего зверя так далеко? От чего он устаёт и нет сил даже ко мне прийти? Разве что на словах передаёт, что порядок, мол, только немного отдохнуть нужно, вскоре всё обязательно наладится.

И что-то подсказывает, что травки, которые даёт волхв… А вот он и сам, лицо угрюмое, словно травить пришёл. Каждый день приходит, я уже привыкла.

– Как чувствуешь себя, Жгучка? Здорова?

– Да.

Ответить получается только на второй вопрос, на первый говорить слишком много бы пришлось.

– Ну, на тогда, пожуй.

Насыпает мне скомканные сухие листья в ладонь. Они на вкус вначале горчат, а после вкус совсем пропадает, зато словно покачивать начинает на волнах. И не страшно становится.

– Ага.

Только сегодня волхв уходит, а до рта я травки не доношу, переворачиваю ладонь – коричневая шелуха сыплется на пол, шуршит, словно прах.

И думаю, если не узнать, что происходит, только прах от нас и останется.

Я долго вышиваю, неторопливо и аккуратно примеряя каждый стежок, и когда приносят ужин, и когда заглядывают, чтобы сказать – пора спать.

Мне топят печь, чтобы хоть как-то согреть. Спрашивают, всего ли вдоволь?

Да, конечно, всё хорошо, пора спать. Я раздеваюсь, ложусь под одеяло и закрываю глаза. Смыкается темнота, тишина, только поленья в печи трещат. Да и те со временем затихают. Улеглась даже скотина в хлеву, который боком к дому пристроен для тепла.

Тогда и время приходит. Пора одеваться.

Мне придётся долго идти, так что надену штаны и два платка на голову намотаю. Теперь ещё рукавицы, да пояс, чтобы тулуп плотно к телу прилегал.

Надо идти, надо.