О многоликих духах, в которых и человеческое осталось

Я тихо выхожу на крыльцо, спускаюсь на притоптанный снег.

Вначале ноздри обжигает ледяной воздух – сильный мороз сковал сегодня землю впервые. С непривычки и нос ничего не чувствует, но я терпеливо жду. Куда мне спешить?

Вот он… еле вьётся над снегом, словно бестелесная змейка – его запах. Можно хоть глаза закрыть, всё равно мимо не пройти. Жаль только, идти далеко.

Так, шаг за шагом в тёмный стылый лес.

И ничего, что ноги проваливаются до колен, это же ерунда, когда впереди полно времени. Луна серебрит сугробы и запах крови, его и чужой, слишком дразнит, чтобы спать.

Сколько можно спать?

Я иду.

А ведь прежде я побоялась бы войти одной в зимний лес, да ещё когда мороз хватает, словно насмерть хочет заобнимать. Боялась ли?.. Или память моя такая дырявая стала, вначале зверем бегала, теперь волхв травками закормил… не со зла, я знаю. Но также знаю, что надо идти и увидеть… понять.

Чем дальше, тем свежей в голове. Вот уже и холод чувствую… хорошо. Верно, совсем не околела потому, что рысь, человеком, помню, я сильней мёрзла. А тут кровь горячая по венам бежит, да ещё сердце спать не даёт, гонит к нему.

От чего ты закрываешь меня, Гордей? Чему отдаёшь себя с такой силой, что на собственную душу ни капли не остаётся?

Почему раньше ты хоть ночевать возвращался, а теперь, бывает, лишь к утру появляешься? Взглянешь да прочь, под крыло к Всеволоду.

Рано или поздно, стоянку волчью я нашла. Была в кругу вытоптанного грязного снега палатка, из которой пар валил – самодельная баня, были палатки для сна, очаг, от которого шёл серый дым, да несколько воинов.

Ох и всполошились же они! Стоят, переглядываются, глазами лупают. А сказать ничего не могут. Как меня заставить прочь убраться? Никак.

Подошла я к огню, чувствую, ноги отнимаются. Села, не спросив, на самый большой чурбан, мехом крытый, такие зимой использовали на стоянках вместо стульев.

– Где Гордей?

Они все его князем называют, а я пока не могу этого разумом своим охватить. Думала, когда встретились, что он парень деревенский, хоть и зажиточный, а оказалось вначале, что оборотень из богатой семьи, а после – что Вожак звериного народа, да ещё и княжич. А теперь… Словно в сказке, и не сказала бы, что в доброй.

– Ушёл.

– Куда это?

Молчат, головы повесили, мнутся, как перед тёщей. И сказать, похоже, не могут, и не ответить нельзя. Всеволода нет среди них, даже легче стало. Где бы ни был Гордей, он там не один.

– Ладно. Подожду.

Они переглядываются, но ничего не поделаешь. Один, кудрявый, со вздохом приносит мне горячий взвар. Вначале хочется вылить, выплеснуть в снег, уж больно запах похож на травки волхва, но… к чему этим, в лесу, ватная голова? К чему им меня непонятно чем поить? Да и ягодами взвар пахнет.

Он горячий, только сделав глоток, я понимаю, как холодно. Мелкая дрожь бьёт, приходится крепче обхватить кружку руками.

Воины отошли подальше, шепчутся, тревожатся. Зря, ничего не случилось, нормально дошла я и в охране не нуждаюсь!

Обратно меня никак не отправить, даже слушать не стану, так что вскоре они смирились. Снова жгли дрова да топили снег, да смотрели вперёд.

А я всё же раньше увидела… Почувствовала.

Так и сидела, когда Гордей вышел из леса. Босиком прямо по снегу. В одних портках, прямо как когда купаться на берегу хотел, но тогда было лето, а сейчас… Белый, словно изо льда, мокрые чёрные волосы сосульками висят. Сам почти трясётся, в руке длинный кинжал.

И весь залит кровью. Чужой кровью. Она как текла с него, так и застыла. Словно кровяной панцирь.

Вот тогда-то мне и стало плохо. Словно волной хлынула его боль, его страх, смирение. Как обухом по голове – его усталость, которая прорвалась, как вода сквозь плотину, и хлынула, затопив всё вокруг.

И только лица, лица… Будто мёртвых вокруг много, а сил похоронить не хватает. И лежишь среди них, уставший до смерти, но живой, смотришь с небо, и просишь лишь об одном – только бы хватило сил их похоронить. Предать земле, как предками завещано. Только бы хватило, а что дальше, уже неважно.

– Жгучка…

Он разжал руку, и кинжал выскользнул, утонул в сугробе. Бросился ко мне.

– Тебе плохо?

Да, мне было плохо. Так плохо, что сказать ничего не получалось, одно мычание. Я бы верно, свалилась в снег, если бы не сидела, а так только крепче ногами в землю упёрлась и удержалась. Но боли было! Не в теле, а в голове, как будто взрывается что-то, пульсирует, и каждый раз всё больше. Не телесная боль, душевная. Его боль.

– Это я, это я виноват.

Он сел рядом, протянул руки, но увидел на них кровь и отдёрнул.

– Прости меня.

Всеволод вышел из лесу за ним следом. Он выглядел таким же белым и мрачным, но сил отчего-то сохранил больше.

– Пошли.

Всеволод подошёл, тронул Гордея за плечо.

– Пошли, кровь смоем. Она уже всё видела, чего теперь.

Они ушли, и не скажу, что я была против. Этот вал боли, который на меня обрушили – вот оборотная сторона души, единства, которое оставил им в подарок их Звериный бог.

Вот он, подвох. А я всё думала – отчего же мне так повезло? Я полюбила, больше жизни его полюбила, да ещё и взаимно. И до конца своих дней мы будем вместе, любые препятствия преодолеем и никогда не расстанемся.

Но не всё так просто. Вот она, недоговорённость. О чём Гордей молчал. Я чувствую его не просто когда хочу, или когда хочет он. Иногда это случается против нашего желания, и тогда держись! К такому разве подготовишься?

Я наклонилась, зачерпнула снега и умылась им.

Не знаю, сколько времени прошло, но Гордей вышел, уже чистый и одетый. Подошёл.

– Пойдём домой? Или тут переночуем?

Тут ночевать не хотелось.

– Домой.

И мы отправились обратно. Ломкий снежный наст хрустел под ногами, луна серебрила наш молчаливый путь. Морозный воздух освежал, снимал ожоги, оставленные выбросом его боли.

Мы вначале шли, потом брели, покачиваясь, как расшатанные ветром берёзы. Вышли к дому, где я жила. Долго сбивали снег с обуви и вещей на крыльце, но куда тянуть? Зашли внутрь.

Я разворошила угли в печи, подкинула поленьев – и огонь набросился на них, разгорелся, сыто урча.

– Жгучка.

Гордей сел у стола, не стал мне помогать. Думаю, сил у него ни на что не осталось.

– Что?

– Ты как?

– Нормально.

Он долго молчал.

– Я должен. Должен это делать, понимаешь?

– Да.

– Почему ты не спрашиваешь, что?

Я впервые обернулась.

– Зачем? Разве ты ответишь?

Он подался вперёд, перехватил мою руку, потянул к себе, как тогда, в таверне, после того как помог затащить на чердак колыбель. Тогда я хотела отнять руку, а теперь нет.

– Сядь… Послушай меня, я всё расскажу. После… после войны остались в лесу они – дикие… звери, которые перекинулись в ярости.

– Людоеды?

– Прошу, не называй их так!

– Хорошо.

– Ты не понимаешь, – он покачал головой, скорбно сжал губы. – Я объясню. Есть у нашего народа… такая особенность. Когда их близким грозит смертельная опасность, когда их семьи убивают, они превращаются в бешеных зверей. Приобретают силу, буквально сносят врагов, но… никогда больше не вернутся в человечий облик. Никогда. Они навсегда, добровольно расстаются со своей жизнью, чтобы остановить врага. Ярость крови, вот как это называется. Чтобы нас всех не перерезали, многие из моего народа погрузились в Ярость, принесли самую великую жертву из всех возможных. И они больше никогда не вернутся обратно. Посмотри… мы проезжаем деревни, а мужчин нет. И многие из них ходят вокруг, как людоеды… их тянет в родные места, но у них нет разума. Они могут вернуться и загрызть собственную семью – тех, ради кого пожертвовали всем, что имели. Как думаешь, хотели бы они такого для своих родных? Нет, конечно, нет. И мне приходится… останавливать их.

– Убивать?

Он кивнул с таким трудом, будто потратил последние силы. И тут же навалился на стол.

– Я понимаю, Гордей. Но скажи – почему ты?

Он вытер лицо рукой, поднял глаза:

– А кого я пошлю? С ними только я и альфы смогут совладать без потерь, остальных подерёт, а то и вовсе убьёт. Мне больше некого отправлять.

Некого?

Я не ожидала такого. В начале его рассказа казалось, просто чувство долга толкает, но как же некого?

– Подожди! Можно же найти выход. Отправить не вас вдвоём, а несколько воинов. Не подерёт же он их, когда они вместе! Даже люди, помнишь, в Вишнянках?... Конечно, помнишь, это же вы убили оборотня. Ты убил?

Он снова кивнул.

– Так вот, даже люди его остановили. Значит, и твои воины смогут! Или… ты просто не хочешь? Не хочешь их отправлять?

Больше он не поднимал головы.

– Ты просто не представляешь, Жгучка, просто не представляешь, скольких я уже отправил умирать. Сколько крови на моей совести. Не могу больше. Пусть… пусть ты тоже чувствуешь, тебе тоже бывает плохо, я знаю, бывает, но я не могу кого-то отправлять больше… лучше сам уйду. Прости меня, прости за это, но теперь это сильней меня.

И тишина. Произнесенные слова словно клятва, не нарушить.

Чего тут скажешь? Успокаивать его? Вижу, никакие слова не помогут. Да и нет у меня этих слов. Хотелось бы помочь, дать правильный совет, но какой?

– Ложись спать, Гордей.

Он будто не сразу слышит. Я подвожу его к кровати, укладываю, укрываю одеялом, подтыкаю края, как мама нам с сестрой делала.

– А ты?

– И я сейчас лягу.

Не успела косу расплести – он уже заснул. Как лежал, так только глаза закрыл и в сон провалился. Лицо такое скорбное, больное.

И ведь дальше ничего не изменится, будут эти походы в лес жизненную силу его сосать, пока до дна не выпьют. А нет его – нет меня.

Что делать, не знаю. Где выход искать? У кого совета просить? От Всеволода, волхва да советников ничего дельного не услышишь, они с самого начала всё знали и ничего поделать не могли.

У кого же тогда просить?

Отчего-то вынесло меня на крыльцо. Вокруг темно, мороз, а я глаза пялю в мрак и думаю – что делать, что делать?.. Как его уберечь?

И не знаю ответа.

Чем помочь? Нечем. Самой разве что с ним в лес ходить, да толку от меня? Только хуже сделаю.

Заглянула я тогда в самую лесную глубину и не сдержалась:

– Что же делать? Что делать мне? Отчего ему столько выпало? Как ему со всем этим справиться? А мне помочь? Он не заслужил! Не заслужил такого! Отчего ты молчишь?

Словно с кем-то живым говорила. Словно на миг позволила представить себе что там, в лесу, ходит живой Звериный бог.

Конечно, ночь мне не ответила. Пусто в голове стало, словно последняя надежда вместе со словами ушла, я вернулась, забралась к нему под одеяло и легла спать. Ещё подумала, вот было бы, верно, облегчение, найди утром нас кто-нибудь мёртвыми. Заснуть и не проснуться, уйти легко, безболезненно, вместе – не это ли высшая радость?

И так думала, думала, даже во сне.

Пока там, в пустоте, гулкой, как открытое поле и густой, как кисель, не знаю, как это вместе складывается, не раздался хрустальный смех.

– Ну и дура ты, девка.

И соткалась из тумана изба. Стены белённые, печь жарко полыхает, под потолком пучки душистых трав висят. На лавке девка сидит, кривая, косая, а глазки бойкие. Ухмыляется. На ней сарафан синий, словно васильковое поле, на волосах – лента мелкого бисера, обзавидоваться можно. А зубки у нее белые и острые.

– Чего смотришь? – Задорно спрашивает она. – Любопытно тебе?

– Не то чтобы очень.

Отчего-то обида во мне взыграла, та, что ещё с вечера копилась, тяжесть, которую разделить не с кем было. Такая обида на весь мир, что даже мысли о последнем – о смерти в голову полезли.

– А то смотри, я и такая бываю.

Миг – и передо мною иссушенная голодом молодая женщина с искажённым яростью и болью лицом. Её глаза безумно сверкают, сарафан изодран и покрыт кровью, волосы как пакля, а в руках её… тошнота навалила – в руках её голова бородатого мужика с зажмуренными глазами и свалянной в грязи бородой.

– Не надо!

Я зажмурилась, а как открыла глаза – передо мной снова юная девка, хоть и калеченая.

И ухмыляется, белые зубы щерит.

– Кто ты?

– Получница я.

Не человек. И сразу горло сковало… Промелькнула где-то вдалеке мысль, что я сплю, во сне страшного не случается, оно остаётся в ночи, отпускает, когда утром проснёшься, а всё одно двинуться не могу.

– Чего примолкла?

Весело ей, погляди.

– Рада встрече. А я Ожега.

– Рада, значит? – Она захихихала, но не противно, а словно сосульки на ветру друг о друга бьются, стучат. После же её лицо мгновенно закаменело. – Чему ж рада? Что мысли твои дурные про смерть прервала?

Откуда она знает?

– Чего смотришь? Знаю, знаю, всё вижу на лице твоём. Дура ты. И все вы… люди, народ звериный, лесные да дивы – все вы дурные. Забыли, что в мире не одни живёте. Только горные и помнят, с духами своими общаются, подношения делают да совета просят.

– Вы хотите подношения?

Она брезгливо скривилась.

– Дура и есть! Я про одно – она про другое! Жениха-то своего будешь с того света вытаскивать или ну его?

– Что?..

Где Гордей? Нету никого за спиной, только стена, а я на лавке сижу, и платье на мне простое, белое. Я вскочила, не зная, в какую сторону бросаться.

– Где он? Он умер?

Когда я подумывала о смерти, каюсь, дала слабину, там мы ушли вдвоём, никому из нас не пришлось одному оставаться. А сейчас… Как она сказала – с того света?

– Где Гордей?

– Не кричи, сядь, живой он. Спит, где и спал.

Я рухнула обратно на скамейку, спина словно пополам сложилась. Получница молчала.

Минута, другая, третья… Тихо, лишь за окном вьюга воет да метель метёт.

Я подняла голову.

Не зря же сон этот… или не сон ко мне пришёл? Не бывает таких совпадений, раз оказалась я в этой избе, увидала двуликого духа, о котором почти никто не слыхал, верно, есть тому причина.

– Как мне его спасти?

– Тебе его не спасти. Да сядь ты обратно, всё прыгаешь! – Разозлилась Получница. – Сам он себя спасти должен, ты разве что поможешь.

– Как?

– А нужно ли говорить?

– Скажи, прошу! Что хочешь для тебя сделаю, слышишь? Чего хочешь?

– Не сейчас. – Она равнодушно отмахнулась. – Не то время, чтобы торговаться. Войну вы, живые с горячей кровью устроили, много наших испортили, растворили своей злобой да агонией. Мало духов, да всё меньше становится. Забываете вы о нас, и не только, когда вам хорошо. Вскоре решите, что только вы в мире и существуете. Даже колдуны ваши да волхвы только и знают, что статуэтки каменные делать да к ним обращаться. К живым духам-то мало кто идёт, боятся. А ты боишься?

– Боюсь.

– Правду говоришь. – Глаза Получницы радостно блеснули. – За то скажу, что делать вам. Эх, дурёха! Жениху своему скажи, Князю земель Звериных, – тут она покривилась, – что к духах ему идти надо и помощи просить.

– Куда идти?

– Место он сам должен найти. К духам ему, дурню! А то всё сам да сам, ручки белые хоть и не боится испачкать да тяжкой работой занять, да куда одному волку с таким делом совладать? Жизни не хватит. Всё я сказала. Теперь прочь иди.

Словно кошку какую-то гонит!

Получница глянула на меня искоса и снова радостно рассмеялась.

– Иди, иди, кошка! Злоба твоя не к месту, тебе о другом думать нужно.

Она щёлкнула пальцами, и я вскочила… в своей кровати, в тёмной горнице, где только из окна лунный свет, печь погасла давно. Гордей зато рядом, я тут же нащупала его рукой и вздохнула. Приснится же!

Вот и дыхание успокаивается, грудь опускается. Тихо в ночи, только кажется, от мороза скрипят стёкла. Скоро утро, набегут местные да друзья-советники, и все будут спрашивать, как Князь.

Князь… Хм.

Молодой какой, когда спит. Он младше меня на несколько месяцев, смешно даже. И сколько им уже пройдено!

Пока день не начался, хоть посмотреть на него, полюбоваться им. На то, как сомкнуты его ресницы, как приоткрыты губы, которые хотелось бы поцеловать… да не время. Снова не время! Будто и не жених с невестой мы, а так, случайные встречные.

Не успела заря заняться, как, конечно, в дверь забарабанили, стали Князя звать. Я вышла, сказала, через полчаса соберёмся и выйдем к завтраку. Еле выпроводила советников этих.

Но Гордей проснулся, конечно, глаза протёр – и словно не спал вовсе. Тут уж, пока снова кто незваный не припёрся, я к нему подсела и всё рассказала. Про свой страх, про смерть, которую имела слабость желать, и про приход Получницы, которая велела ему с духами связаться.

– Знаешь где? – Спросила я. Ума не приложу, где духов нужных искать. А он глянул встревожено и сразу ответил:

– Знаю.

У меня даже челюсть отвисла. Может, Получнице к нему стоило прийти? Они бы, думаю, лучше договорились.

Стоило представить, как горячо стало от ревности. Хоть и кривенькая она, а дух, верно и в красотку оборачиваться умеет.

Вот, бесы проклятые, опять попутали! Нашла время ревновать!

– Гордей?

Он повернулся, глянул с улыбкой.

– Где это?

– То самое место, помнишь, где я замуж тебя взять собирался? Уверен, там кишмя кишит духами. И… если они не помогут…

Гордей не договорил. Но мы оба понимали – нет выхода, иной подсказки. Будет как дальше – хорошего конца не жди.

И понеслись мы… насколько позволяли сани с казной, в Сантанку, столь обожаемую Гордеем. Если и останавливались где, то на одну ночь, а то и вовсе на несколько часов, и снова в путь. Слухи о блуждающих вокруг озверевших волках до нас доходили, как без этого, но пути нашего не удлиняли. Гордей слушал и, стиснув зубы, спешил вперёд.

В Сантанку мы приехали чуть позже обеда. Я вначале думала – постоялый двор дорожный, а гляжу – сани останавливаются, ряды воинов разворачиваются обратно, двор маленький, вокруг четыре дома да сарай, за которыми белоснежный лес, где еле-еле видна тёмная зелень хвои. А ещё дальше – невысокие горы.

Сани с казной остались на дороге стоять перед домом. Гордей, Всеволод да советники собрались в кучу, да прямо на улице, на морозе, давай решать, что с казной делать. Почему-то они все думали, что в сарай казна поместится, а вышло, что нет. Чего уж говорить о двух сотнях воинов, тут больше двух десятков ни за что не поместится, даже если их как селёдок в бочку напихать. И вообще, с чего Гордею вожжа под хвост попала сюда ехать? Пусть бы в крепости остановились, как положено погибших помянули, с казной разобрались, свадьбу сыграли – и тогда делал бы, что хотел!

Ох и вопили они, словно от крика легче станет. А Гордей стоит среди них, а словно один, ничего не слышит. Смотрит в лес, думает о чём-то далёком. Всеволод наблюдал за нам, а после вздохнул и говорит.

– Не будет толку от споров наших! Гордей, что предлагаешь?

– А?

– Ты смотри, он будто и не слышит! – Сердится Беляк, но добродушно сердится, уже отошёл. Волхв тоже смотрит в лес, словно прикидывает, что же видит там Князь.

– С казной что делать будем? Со свадьбой твоей? А? – Терпеливо повторяет Всеволод.

– А что тут делать? Казну забирайте и езжайте все в Гнеш. Там советники пусть решают, на что тратить. А мы со Жгучкой здесь останемся.

И он снова отворачивается к лесу.

Так… И что он имеет в виду? Морозец и без того радовал, кусал больно, а остаться одним… Дрова-то хоть есть? А, вижу поленница сложена, от холода не умрём. Еда… ну, еду даже в зимнем лесу найти можно, хотя при мысли о перекидывании трясти начинает.

– Подожди. – Беляк, наконец, отмирает. – Совсем одного?

– Ненадолго. Могу я с душой своей наедине побыть? Без ваших вечно снующих вокруг рож?

– А свадьба? Ты забыл, что Князь? И свадьба должна быть княжеской!

– И будет. Пусть мать с отцом готовятся, как в Гнеш приедем, сыграем. А пока оставьте нас!

Волки тут же заулыбались.

– Одних не оставим, – ухмыляясь, сообщил Беляк. – Дюжина воинов с тобой останется, в другом доме поживут. Одного кашевара вам всем и одного снабженца. Казну забираю в Гнеш, после разберёмся. Свадьба когда?

Гордей снова посмотрел в лес, будто что-то звало, влекло его в белую мучную даль.

– Потом. Скоро.

– Родителям твоим что сказать?

Наконец, Гордей повернулся к советникам, осмотрел ставшим горячим взглядом.

– Скажи, пусть ждут, скоро приедем. Передохнём пару дней, в себя придём – и в путь. Жгучка, хочешь что передать сестре – Всеволоду скажи. Всеволод, езжай в Гнеш, останешься там, отдохнёшь. Всем нам отдых нужен. Хочу, чтобы ты не с нами сидел, как наседка, а с остальными альфами да с приятными собеседницами время проводил.

– Нужны мне собеседницы. – Недовольно буркнул Всеволод.

– Езжай.

Гордей вновь отвернулся.

– Ну как знаешь.

Что передать Малинке? Как вместить в несколько слов всё, что случилось, что я пережила, сколько передумала? Я не знала. Всеволод и без этого расскажет, что жива-здорова, вскоре встретимся.

Думаю так и иду. Мы отошли в сторону по скрипучему снегу.

– Ну?

Всеволод словно больше стал, или это плечи от тулупа в стороны раздались.

– Скажи Малинке… что я её люблю.

– Ладно.

Всеволод ещё чуть смотрел серьёзно, а после вдруг улыбнулся.

– Всё хорошо будет, слышишь? Уже всё налаживается. К весне счастливы будете, и не вспомните о прошлом, о дурном.

Конечно, мы оба знали – не бывать этому, ничего нам всем не забыть. Но приятно слышать.

– Спасибо.

– Я тоже останусь, – вдруг сказал волхв. Все переглянулись, пожали плечами.

– Да как хочешь! – ответили советники. – Нравится в глуши сидеть, скучать – вперёд.

Быстро вытащив из саней наши вещи, советники развернули остальное войско и уехали прочь. До ближайшей деревни два часа ходу, а в Сантанке всё одно ночевать негде, не поместились бы все.

Тот дом, что побольше, отдали охране, меньший достался нам. Самый маленький нежилой – волхву, в четвёртом жили местные. В Сантанке, оказывается, было население – старик, старуха и больной головой подросток, которого они приютили.

Вскоре я радовалась, что нас не оставили одних, потому что волки уже составили список дежурства, и ужин приготовили, и баню истопили. Я с бабкой пошла, других женщин не было. Смотрю на неё и думаю – как бы не упрела до смерти, жар-то волки развели что надо! Я сама с трудом дышала.

Однако бабка прыткая оказалась.

– Ложись-ка на скамью, – мне говорит, да таким тоном, что не откажешься.

Потом веник взяла да как хлестнула по попе! Я чуть не взвыла.

– Чего голос подаёшь? Отпарю так, что надолго запомнишь!

Она оказалась права, эту парилку я надолго запомнила. Потом думала, это одно из самых приятных моментов всего этого странного путешествия – возвращения в родной дом, где прежде не был.

Мучила она меня и веники минут двадцать. Потом и говорит:

– Теперь ты.

Ну, я ей тоже веника не жалела! Бабка только кряхтела довольно, да боками поворачивалась.

Вышли мы из бани, и тут же половина волков туда побежала, и Гордей среди них.

И вот оказалась я в доме, который нам выделили. Одна большая комната, потолок только низкий, вещей вроде немного было, а весь угол завален.

– Вот тут вода, вот дрова, если замёрзнете. Кухня, чай чтоб делать, готовить – не готовь, крикни, если что, принесём. Помочь вещи-то разобрать? Может, что найти нужно? Ишь сколько привезла, до утра копаться будешь.

Бабка покачала головой при виде сундуков да сумок. Я и сама не думала, что у меня столько вещей! Откуда они взялись-то? Может, по ошибке чужие выгрузили?

В любом случае, сама разберу, что я, белоручка какая, старого человека работать вместо себя принуждать?

– Не нужно, я сама, спасибо.

Бабка крякнула и ушла, чем-то прогромыхав в сенях. Но не убилась, дверь хлопнула, и стало тихо.