Мой самый страшный кошмар сбылся – я стала изгоем в собственном классе. Да и чего можно было ожидать после того, как я всех сдала с потрохами? Предала тех, с кем девять лет училась, с кем, можно сказать, дружила. И, самое главное, повторись та ситуация, я бы поступила точно так же. Но, Господи, как же мне страшно! В запале я не до конца осознавала происходящее, а потом, уже дома, поняла… И тут на меня навалился такой жуткий страх, что сделалось по-настоящему дурно. При этом, словно специально мучая себя ещё больше, я вспоминала и мысленно переживала мгновение за мгновением: как ловко директрисе пудрила мозги Запевалова, как Дима на меня презрительно смотрел, как на него кричали, обвиняли, грозили колонией, как встала я…

В первые минуты после моего выступления, которое и для меня-то было неожиданным, все впали в шок. Даже хладнокровная Запевалова потеряла дар речи. Да и Анна Карловна, видно было, остолбенела. Вот только на Диму я так и не посмотрела. Но это и к лучшему. Если бы поймала его взгляд, скорее всего, вообще не смогла бы говорить – так странно он на меня действует.

Я надеюсь, что помогла ему хоть чуть-чуть, что директриса изменит своё решение и не станет судить его слишком строго, а главное – не погонит из школы. Однако что же теперь будет со мной? Тут же вспомнилось, как мы всем классом травили то одну «жертву», то другую. Ну и конечно, все наши издевательства над Кристиной Волковой предстали так живо и ярко, будто и дня не прошло. Я зажмурилась и на секунду увидела на её месте себя. Непроизвольно крикнула: «Нет!» Меня передёрнуло, но… Ответ-то был очевиден. А ведь Волкова даже и не предавала никого – просто неудачное стечение обстоятельств. Я же сознательно заложила весь класс, я – предательница. В пику моим мыслям всплыли слова Запеваловой, сказанные не раз и не два: «Предательство – самый страшный грех. Предателям – самое страшное наказание». Ой мамочки! Что же теперь будет? Страх накатил с новой силой, я не выдержала, и меня стошнило. Подлетела мама:

– Таня, тебе плохо? Что случилось? Ты отравилась? Нет? Вот видишь, я же говорила – рано тебе идти в школу, ты ещё не выздоровела. Теперь ты понимаешь, что мама всегда права? Иди приляг, а я тебе смекту разведу.

Она кружила вокруг меня, охала, причитала и укоряла за упрямство. Как же меня раздражало это оханье, это «Танечка, Танечка!», этот приторный тон! Ещё сильнее досаждала, прямо бесила, её вроде и ненавязчивая, то есть не в лоб, а как бы между делом, манера внушать мне своё мнение: «Если бы ты маму послушала, то…» Чёрт! Если бы я маму послушала, то Диму бы на этом проклятом собрании уже давно бы закопали, а я бы даже не знала. Пришла бы через недельку, увидела, что его нет и… умерла бы… Не факт, конечно, что его и теперь оставят в школе. Но на этот случай я решила пойти до конца и, если потребуется, снова обратиться к директрисе и всё ей рассказать. Всё! И про Волкову, и про Майю Вячеславовну, и про Диму – в подробностях.

Мама принесла стакан со смектой.

– На, выпей. Пусть вся бяка…

– Мама! Не разговаривай со мной так!

– Как? – не поняла мама.

– Ну какая бяка? Мне не три года! И вообще…

Еле сдержалась, чтобы не нагрубить маме. А я ведь так её люблю. Да и разве виновата она в том, что произошло? Она ведь про собрание ничего не знала и не могла понять, что со мной творилось. С трудом взяв себя в руки, я сказала совсем не то, что рвалось наружу:

– Я просто устала и хочу спать.

Мама вышла из комнаты, продолжая что-то говорить, говорить, говорить. Я старалась не слушать. Не вникать. Иначе бы моё терпение точно лопнуло. Оно и так трещало по швам. Я закрылась в своей комнате, чтобы даже голоса маминого не слышать.

Последнее, что до меня донеслось из кухни, пробившись через все мои «не» – не слышу, не понимаю, не воспринимаю – было: «И помни, мама – твой лучший друг и всегда тебе поможет. Только скажи». Мама, конечно, друг. Но чем она здесь-то может мне помочь? Ничем. А притворяться, что всё в норме, чтобы она не изводила меня своей опекой, я была не в состоянии.

Внезапный приступ злости, даже бешенства, ненадолго заслонивший страх, почти так же быстро утих. И снова полезли мысли, одна другой дурнее. Успокаивала себя, как могла: Диму выручила, может быть, он перестанет меня так сильно ненавидеть и презирать. Хотя в последнем я была совсем не уверена – уж очень красноречив был его взгляд, когда Запевалова сказала, что он меня ударил. Такие чувства в одну секунду наверняка не рождаются и вряд ли быстро проходят. Но ведь не это главное. Важно, чтобы Диму оставили в школе. Остальное я переживу. Так я сама себе повторяла. Но самовнушение не срабатывало. Легче не становилось. Наоборот. Я буквально с ума сходила от страха. Места себе не находила. А потом пришла эсэмэска, первая: «Ты дорого заплатишь за своё предательство, тварь». Отправили через интернет и не подписались. Да и какая разница, кто отправил, ведь и так ясно, что кто-то из наших.

Следом прилетели вторая, третья, десятая… Текст разный, но суть везде одна и та же: скоро, очень скоро меня ждёт жестокая расправа за предательство. Были и с матом, и с похабщиной. Думаю, что по заданию Запеваловой писали все, и она, естественно, тоже. Её «почерк» я узнала сразу: «Только что видела Расходникова с Манцур. Или ты думала, что продашь класс – и он кинется к тебе? Ха-ха. Ты ему даже на разовый трах не нужна, тупая, подлая сука». Я чувствовала себя оплёванной, униженной, втоптанной в грязь. Что будет дальше?

И тогда я решила, что в школу вообще больше не пойду. Как мне видеть Диму, хоть иногда, изредка, я придумаю. Потом. Но явиться завтра в свой класс, где меня ждут, чтобы унизить, раздавить, уничтожить, – это казалось немыслимым. Всё равно что добровольно броситься в реку, кишащую аллигаторами.

Телефон опять завибрировал, но на этот раз долго – не эсэмэска, кто-то звонил. Номер был незнакомый, и отвечать я не стала, побоялась. Минуту спустя опять пришло сообщение. Отправитель – тот же номер, что перед тем звонил. Поколебалась, напряглась, приготовившись к очередной порции гадостных слов, но всё же открыла. И глазам не поверила! Это был Дима! Мой Дима! Всё ещё колеблясь – вдруг это чья-то изощрённая шутка – перезвонила. Это и правда был его голос! Мама, мама, мама, я чуть не умерла от счастья! Он говорил со мной. Спрашивал, как я. Беспокоился. Бог мой, да я и мечтать о таком не смела! А потом и вовсе сказал, что завтра, перед уроками, будет ждать меня у школы. Счастье так оглушительно громко ворвалось в меня, заполонив целиком и полностью, каждую клеточку, каждый уголок души, что и следа не оставило от страха, обиды и прочих гадких мыслей и тяжёлых чувств. Я смеялась, кружила по комнате, целовала телефон, целовала Димино фото – одно, самое любимое, где лицо его – крупным планом, я распечатала и хранила в надёжном месте. Наверное, я всё-таки старомодный какой-то человек: дневник вон веду, фотография эта… Хотя у меня есть Димины фотографии и на компьютере.

Я вихрем ворвалась на кухню, улыбаясь во весь рот и пританцовывая. Кинулась к изумлённой маме. Стиснула её крепко-крепко, обцеловала всю. И даже съела целую тарелку рагу, хотя десять минут назад от одной мысли о еде меня выворачивало.

– Танечка, что-то случилось? – осторожно спросила она.

– Не, всё нормально, мам. Просто отдохнула маленько, вот и аппетит проснулся.

Да уж, представляю, каково ей было наблюдать, как скачет моё настроение из крайности в крайность всего-то в течение двух часов. Однако мне было весело. Даже папино недовольное лицо казалось забавным. Я и папу чмокнула в лоб в порыве нежности и восторга. Мама смотрела на меня и улыбалась, но как-то совсем невесело, печально, даже вымученно.

Поужинав, я пошла к себе, спать. Задержавшись на миг в коридоре, услышала:

– Что с Таней происходит? Тебе не кажется, что в последнее время она какая-то неадекватная? – Папа был явно озадачен.

– Возраст такой, – ответила мама.

– Хм… Понимаю, что возраст. Но всё равно – такие перепады… Ты всё-таки проверь-ка её на наркотики. А то сейчас в школах чего только не случается, сама знаешь.

Папино предположение показалось мне таким смешным, что я даже не оскорбилась. Теперь, когда самое желанное, чудесное, невероятное, самое-самое, то, о чём я и мечтать не смела, вот-вот сбудется, да и сбылось, можно сказать, ничто не могло омрачить моей радости.

* * *

Ночью мне долго не спалось, ворочалась в предвкушении завтрашнего дня. Теперь даже не думала о том, чтобы не ходить в школу – наоборот, утра дождаться не могла. Единственное, что слегка беспокоило где-то в глубине души, – не была уверена, что Дима сдержит слово, что не передумает за ночь. Не то чтобы я в нём сомневалась, просто не верила, что вообще возможно такое счастье.

Несмотря на то, что проспала от силы часа три, встала бодрая, ещё и намного раньше времени, в самом начале седьмого. Приняла душ, обсохла. Упросила маму, чтобы она сделала мне косу с приплётом вместо обычного хвоста. Пока мама готовила завтрак, занялась макияжем, хотя в школу я обычно не крашусь, только когда у нас проводят вечера. Поэтому руки с непривычки подрагивали. Как сумела, нанесла румяна, слегка подвела глаза, мазнула тушью ресницы – не понравилось. Пришлось всё смыть и заново постараться. Очень хотелось выглядеть хоть чуточку привлекательнее, но так, чтобы ни Дима, ни ещё кто-то из класса не заметил, что я накрасилась. Перед Димой было бы неловко, ну а остальные бы меня просто высмеяли. И ведь, несмотря на то, что встала в такую рань, провозилась и чуть не опоздала. Пришлось бежать, только на подходе к школе замедлила шаг. Честно говоря, очень переживала и боялась, что Димы не будет в условленном месте. На этот случай я решила вернуться к плану «А», то есть вообще не пойти на уроки.

Но Дима (хоть до последнего момента в это и не верилось) и в самом деле поджидал меня у школьных ворот. Я увидела его издали, обрадовалась по-сумасшедшему. Даже голова закружилась. Вдобавок ко всему я ещё и разнервничалась. Опять эта дурацкая неуверенность: неужели он и правда меня ждёт? Он – и меня? Это что-то нереальное, невообразимое! Неужели я могу просто так к нему подойти? К нему, когда я на него и смотреть-то боялась! Тут же почувствовала слабость и предательскую дрожь в коленках. Дыхание перехватило. Но вот и он меня заметил, уверенно двинулся навстречу. Улыбнулся. Сердце ёкнуло. Боже, как я ещё на ногах устояла!

– Привет, – сказал запросто. – Ну что, нервничаешь?

Я поспешно кивнула. Знал бы ты, как я нервничаю!

– Идём, – и он подхватил меня за руку.

«Господи, вот бы это мгновение никогда не кончалось!» – думала я, блаженно улыбаясь. Да что там – улыбаясь! Я вся цвела, глупая, чувствовала себя на седьмом небе от счастья.

В вестибюле мы сразу же наткнулись на Аниту Манцур. Та смотрела на Диму с упрёком, на меня же взглянула коротко, но очень неприязненно, мол, это ещё кто такая здесь мешается. Выглядела она, конечно, на все сто: тёмно-серая трикотажная кофточка и чёрная короткая юбочка – всё по фигуре. Модные сапоги-чулки на длиннющем каблуке обтягивали ноги, а ноги у неё что надо! Да и лицо тоже – только завидовать остаётся. Ещё и натуральная блондинка. И не какая-нибудь там блеклая, белобрысая, невзрачная, а яркая и очень привлекательная. Светлые локоны уложены просто шикарно! Недаром все твердят, что она самая красивая в нашей школе. По сравнению с ней я не просто проигрывала – я выглядела настоящей уродиной, хуже гадкого утёнка. И все мои утренние потуги с марафетом показались мне убогими и жалкими.

Дима выпустил мою руку. Шепнул: «Иди пока. Я тебя догоню».

Я упала с небес на землю, а точнее, из рая в ад. Как запросто он меня отринул, стоило только подойти этой Аните. Хотя чего я ждала? Она ведь его девушка. Об этом как-то вчера забылось. Но… делать нечего – с тяжёлым сердцем я поплелась в класс.

В коридоре столкнулась с Шошиной, но Сова сделала вид, что не заметила меня, а ведь ещё вчера кинулась бы навстречу, ну, по крайней мере, разулыбалась бы. И плевать. Хорошо хоть, просто проигнорировала, а не отпустила какую-нибудь гадость. Впрочем, один на один Сова на это неспособна.

Перед кабинетом меня вновь сковал панический страх. Я остановилась, не в силах переступить порог. Ведь там – они. Поджидают меня, наверняка готовят какую-нибудь пакость. Дима, где ты? Как ты мог оставить меня в такой момент?! Дурацкая Анита, откуда она только взялась?!

Наверное, я бы так и не осмелилась войти, пока не пришёл учитель, если бы за спиной не нарисовался Зубков. Проходя, он издевательски хмыкнул, больно ткнул меня загипсованной рукой и оглядел с ног до головы таким взглядом, будто на уме у него что-то гадкое, непотребное.

Пришлось войти в класс следом за ним, потому что иначе он всё равно тут же объявил бы всем, что я стою за дверью и боюсь показаться им на глаза. А это ещё хуже. Тогда они клевали бы меня с двойным азартом и думали бы при этом, что абсолютно правы. Раз я боюсь – значит, и сама чувствую себя виноватой перед ними.

Запевалова и Лукьянчикова в окружении других девчонок стояли возле доски, что-то чертили маркером и посмеивались. Бородин и Лопырёв торчали у подоконника, прямо напротив двери. Только я вошла, Лопырёв позвал Запевалову:

– О! Женька, смотри, кто к нам пришёл-то! Стукачка!

– Предательница!

– Это я ее привёл, – похвастался Зубков-придурок. – Иду, смотрю, стоит такая перед дверью, мнётся.

Все смолкли и уставились на меня, кроме Бородина. Тот молча отвернулся к окну. Лопырёв и девчонки смотрели насмешливо, почти весело, мол, скоро позабавимся, Лукьянчикова – с оскорблённой миной, а Запевалова… в её взгляде было всё – и жгучая ненависть, и презрение, и знакомый задор.

– Что так? Застеснялась вдруг? А чего нас стесняться-то? Мы же все свои, родные, с первого класса вместе, дружим. Да? – голос Запеваловой был елейный, почти ласковый.

Но тут же она сказала резко, грубо, как выплюнула:

– Вчера надо было стесняться, тварь, когда своих продавала!

Повернулась к Айрамову, скомандовала:

– Марат, карауль дверь!

Айрамов послушно подскочил и загородил собой проём.

Внутри у меня всё оборвалось. Я буквально оцепенела от ужаса. А Запевалова, скрестив руки на груди, медленно шла на меня, буравя взглядом, в котором явственно читалось бешеное желание сделать мне больно, если вообще не убить. Остальные двинулись следом за ней. Я попятилась, лихорадочно раздумывая, что же делать: попробовать оттолкнуть Айрамова и выбежать из класса?

Но это вряд ли вышло бы. Закричать что есть мочи? Но не будут же они меня бить прямо здесь, когда в любую минуту может войти учитель. А вдруг будут? Нет! Набрала полную грудь воздуха и уже приготовилась закричать, как вдруг за спиной послышался шум. Айрамов вскрикнул и резко отскочил от двери. На пороге стоял Дима.

– Кому ещё чирка вломить? – Было видно, он совсем не шутил.

Тут даже Запевалова смолчала. Смерила нас взглядом, изображая ледяное презрение, и ушла за свою парту, не говоря ни слова. Остальные тоже разбрелись по местам.

Моя парта пустовала. Бородин переселился на другой ряд, к Запеваловой. Надо же, на какие жертвы пошла она ради моей персоны – поступилась своим одиночеством! Ну и замечательно. Потому что на место Бородина сел Дима. Мой же стул был испачкан какой-то тёмной вонючей гадостью – это вполне в духе наших. Я замешкалась, тогда Дима преспокойно взял его и поменял на стул Зубкова.

– Э! Алё! – вякнул Зубков, но ввязаться в перепалку не рискнул. Поменял на стул Шошиной, которой пока не было в классе.

* * *

Дима сидел со мной на всех уроках, не отходил ни на шаг и на переменах. А после школы провожал домой. При нём наши меня не трогали, самое большее, на что осмеливались – это шептаться за спиной и переглядываться. Но это такая мелочь по сравнению с тем, что Дима был рядом, разговаривал со мною, смотрел на меня, улыбался. Иногда, а точнее, очень часто ему звонила Анита. При мне он с ней не говорил, только коротко отвечал: «Позже перезвоню». Зато не стеснялся переписываться с ней эсэмэсками. Порой весь урок от телефона не мог оторваться. В такие моменты я ревновала его ужасно, хоть и делала вид, что мне всё равно. Быстро же человек привыкает к хорошему! Ещё неделю назад я была в эйфории только оттого, что вижу его. А теперь мне уже хочется большего…

Первые дни после того злосчастного собрания я вела себя с Димой как полная дура. Ни сказать толком ничего не могла, ни подумать, ни взглянуть на него. Просто клуша замороженная. Злилась на себя, настраивалась, что всё, беру себя в руки, но… ничего не получалось. Стоило ему подойти, взглянуть в упор, и всё – я тут же заливалась краской, теряла рассудок, дышала через раз. А уж если он что-то спрашивал, глядя при этом мне в глаза, то совсем беда. Самое большее, что могла, – это кивнуть. Там, где кивком было уже никак не отделаться, я мямлила, заикалась, бормотала себе под нос, при этом слова, даже самые элементарные, уплывали из памяти. Обидно – я столько хотела бы о нём узнать, да и просто поболтать было бы в удовольствие, а тут… Хорошо ещё, Дима относился ко всему этому с пониманием, однако порой мне казалось, что и у него проскальзывала усмешка, не злая, но снисходительная. Впрочем, к моему огромному облегчению, эта дикая скованность постепенно проходила. По крайней мере, по прошествии нескольких дней я уже вполне могла говорить ему «привет», «пока» и односложно отвечать на вопросы, не впадая при этом в дикое волнение.

Хотя и сейчас, немного привыкнув к Диме за эту неделю, даже чуть больше, я до сих пор очень смущаюсь смотреть на него в открытую. А если встречаемся взглядами, то тут же вспыхиваю. Что при этом творится во мне – словами не передать! И вообще, рядом с ним я словно под высоким напряжением. Его близость буквально кожей чувствую, а от случайных прикосновений меня всю как током пронзает. Как-то во время урока Дима неожиданно наклонился ко мне и прошептал… Я даже не знаю, что он прошептал… слух, понимание отключились, стоило только почувствовать, как близко его губы, как обжигает его дыхание, и меня будто волной захлестнуло, от шеи по всему телу пробежали мурашки. На несколько мгновений я словно впала в прострацию, ничего не видела и не слышала, переполненная этими невообразимыми ощущениями. А потом мне стало так стыдно, что я готова была умереть на месте. И, самое ужасное, Дима, кажется, заметил, как странно я на него реагирую.

Вечерами мы не видимся и не общаемся. Он не звонит, не пишет, ну а мне просто неудобно навязываться – до смерти боюсь ему надоесть. И остаётся только ждать следующего дня и прокручивать в голове день прошедший. Иногда досадую на себя, что сказала так, а не по-другому. Сочиняю какие-то новые реплики, весёлые, остроумные. Иногда вспоминаю волнующие моменты и придумываю им ещё более волнующее продолжение…

Раньше, когда Дима был для меня недостижимой мечтой, то есть даже просто подойти поговорить казалось мне немыслимым, я знала, что он меня не любит, не может любить. Я с этим почти смирилась и довольствовалась лишь тем, что вижу его. Может быть, и хотелось бы большего, но я прекрасно осознавала, насколько это нереально. Между нами была пропасть. Кто он? Видный, умный, спортивный, красивый, самый красивый, ещё и девушка у него такая… А кто – я? Самая обычная, даже похвастаться нечем. За все четырнадцать лет Бородин единственный, кто обратил на меня внимание, да и то на поверку его чувства оказались фальшивыми. То-то он от меня отвернулся. А на Диму почти все девчонки заглядываются. Со стороны-то видно. И если бы не Анита, с которой связываться – себе дороже, отбоя бы от них, наверное, не было.

И, несмотря на всё это, я начала лелеять надежду, что нравлюсь ему, хоть капельку. Подчас мне казалось, что я и правда Диме небезразлична, но иногда – наоборот, чувствовалось, как мало я его интересую, особенно когда он увлечён перепиской с Анитой. Или вот вечерами. Что бы ему мешало написать мне хоть одно, самое коротенькое сообщение, если бы я ему нравилась? В том-то и дело – если бы…

Но дуться на Диму за что бы то ни было – чёрная неблагодарность с моей стороны. Он один из всей школы со мной общается и плюет на мнение окружающих. Если бы не он, я бы, наверное, вообще не жила.

При нём меня особо не трогают. Но нет-нет да случается какая-нибудь пакость: то всё из сумки вытряхнут прямо на пол, то матом напишут в учебнике, то похабную картинку нарисуют, типа это я с Димой. Не говоря уж о том, что пришлось сменить сим-карту и удалить аккаунты из всех соцсетей – так меня терроризировали! Но и это не всё. Наверняка с подачи Запеваловой вся школа теперь пальцем на меня показывает, сплетни собирает, мол, бегаю за Димой, на шею ему вешаюсь, да и кое-что похлеще уже придумывают. Ещё и Анита Манцур при виде меня кривится так, словно я заразная, или смеётся вслед. Не знаю, как бы я выдержала все эти нападки, будь я одна. А с ним мне ничего, кажется, не страшно. Вот услышала о себе очередную гадкую сплетню, обсмеяли меня девчонки из класса Аниты, Лопырёв украдкой пнул по щиколотке, или ещё какая-нибудь неприятность случилась – в общем, настроение ниже нуля, хоть плачь, но стоит только Диме подойти, взглянуть, улыбнуться, и всё – я уже счастлива…