Это случилось сразу после майских праздников. Никто из наших не догадывался, что новая гардеробщица – моя мать. Нет, Чибис и Дубинина, само собой, это знали. Но помалкивали, да и кто с ними общается?

В тот день мы решили сбежать с информатики. Без всякой причины, просто захотели прошвырнуться по набережной. Если честно, я-то не сильно рвался гулять, но ковыряться в алгоритмах тем более не жаждал.

Ну а то, что мать увидела бы, как я прогуливаю, меня теперь не только не останавливало, а, наоборот, подогревало. Последний месяц я внаглую сбегал то с одного урока, то с другого. То заявлялся через полчаса после звонка. Стиснув челюсти, она принимала или выдавала одежду, но ни слова не говорила. Мы же друг с другом не разговариваем.

Первым к окошку раздевалки сунулся Сачков, сразу со стопкой номеров. Мать увидела меня, оглядела всех и вдруг высказалась:

– А вот не дам. Нечего с уроков сбегать.

– Не имеете права! – возмутилась Голубевская.

– Я вот сейчас позову Ирину Борисовну, и обсудим мои права и ваши обязанности.

– Ты чё, тётка? Берега попутала? А ну быстро выдала нам одежду! – крикнул Сачков.

Мальцев подтолкнул Яковлева, и тот добавил:

– Одна уже тут выступила. Теперь дома сидит. Тоже хочешь?

– Идите на урок, бесстыжие, – тихо сказала мать. На меня даже не посмотрела. И закрыла окошко.

– Ещё нам всякая поломойка указывать будет! – фыркнула Голубевская.

– Сейчас сама пойдёшь отсюда, коза! – влез Яковлев и смачно плюнул на стекло. – Вот сука! Ты…

Он не договорил, потому что я всадил ему апперкот в челюсть. И вдогонку – мощный тычок в кадык. Рухнул как подкошенный, распахнул рот и закашлялся, корчась на полу.

– Это тебе за козу, – рявкнул я. – А это – за суку.

И от души врезал ему в пах ногой. Яковлев взвыл на всю школу.

– Отпусти его, ненормальный! – закричала Голубевская.

Ко мне подбежали Сачков и Мальцев – поначалу-то они остолбенели, теперь же пытались схватить за руки.

– Решетников, ты чего творишь? Ты с ума сошёл?

– На хрен пошли! – я оттолкнул их, и снова ринулся к Яковлеву: – Вставай, урод! Извиняйся сейчас же перед моей матерью!

Я поднял его за шкирку и подтащил к окошку. Разбитыми губами он чуть слышно пролепетал извинения.

– А теперь вытирай за собой. Рукой вытирай, а то сейчас твоей мордой вытру! Вот так.

Мать всё это время стояла сама не своя. Потом прибежала Ирина Борисовна. Её кабинет – первый по коридору от гардероба.

– Так! Что здесь происходит? Одиннадцатый «А», в чём дело?

– Решетников избил Яковлева, – не моргнув глазом, слил меня Мальцев.

– А следующий ты на очереди, – крикнул я ему всё ещё в запале.

– Олег! – воскликнула Ирина Борисовна. – Тебе мало было неприятностей с Сорокиным? И так с трудом удалось замять дело! Ты хоть понимаешь, что второй раз с тебя совсем другой спрос будет? Ты пойдёшь уже как рецидивист и так легко не отвертишься. Да и вообще, что ты творишь? Создаётся впечатление, что ты…

– Ирина Борисовна, – подала голос мать, – Олег, конечно, не сдержался, но он просто заступился за меня. – И передала всё слово в слово.

– Ах, ну конечно, мамаша что угодно скажет, чтобы выгородить сынка, – влезла Голубевская. – Не было ничего такого. Врёт она.

– Ну ты и тварь, – прошептал я.

– На себя посмотри, – прошипела Голубевская в ответ. – Какая ты звезда? Ничтожество. Сын поломойки.

– Ну и дальше что? Заглохла? Пошла отсюда.

– Олег! – одёрнула меня завуч. – Никто никуда не уйдёт. И вы не беспокойтесь, никто на вас напраслину возводить не будет. С нового года у нас тут установлена камера, так что мы сейчас всё посмотрим. Пойдёмте со мной.

Все уныло поплелись за ней. Я – в самом хвосте. Голубевская на полпути остановилась и обернулась ко мне. Весь её запал уже иссяк.

– Даже не думай, что после всего я ещё буду с тобой встречаться, – процедила она.

– Да я только счастлив, – засмеялся я. – Меня от тебя уже тошнило.

– Ну так беги к своей Дубине! Идеальная парочка получится – хромой сын поломойки и убогая.

– Этой убогой ты и в подмётки не годишься.

– Конечно, – самодовольно усмехнулась она.

Ни за что бы ей этого не сказал, если бы не эта самовлюблённая улыбочка, которую так захотелось стереть с её лица.

– Она всегда мне очень нравилась. И Сорокина я бил из ревности. И, если бы мы с ней не рассорились, я бы на тебя даже не взглянул. Я и ходить-то с тобой начал от скуки и чтобы ей досадить.

– Сволочь! – зло выплюнула Голубевская, развернулась и побежала за остальными. Но улыбочка-то сползла…

С матерью мы помирились, а за разбитую яковлевскую физиономию мне ничего не было. Так, только пожурили, вправили мозги, что называется. Типа, словом надо бить, а не кулаком. Но моей бывшей компашке тоже промывку мозгов устроили. Правда, прибегал в школу папашка Яковлева, тряс кулаком, грозил связями. Но Ирина Борисовна быстро его угомонила, уж не знаю чем. Папашка-то угомонился, а вот Яковлев – нет.

Через неделю меня подкараулили по пути из школы он, Мальцев, Сачков и ещё три незнакомых рожи. Вшестером на одного, круто! Однако не всегда количество переходит в качество. Я резко метнулся к Мальцеву, те и глазом не успели моргнуть. Словил кучерявого и выкрутил ему руку. Он издал дикий вопль.

– Считаю до десяти, если увижу после этого хоть одно рыло ближе чем на сто метров, ломаю ему кость.

И для наглядности завёл руку посильнее. Мальцев тут же отозвался новым воплем.

– Раз, два…

Они растерялись. Стоят, переглядываются.

– Три…

Первым рванул Яковлев, следом – остальные. Бить Мальцева я не стал, только дал под зад такого хорошего пинка, что тот завалился коленями в грязь.

– Слушай сюда, на первый раз прощаю. Но ещё раз подобные фокусы повторятся, и ты – калека. И мне плевать, кто всю эту фигню придумал. Больно будет тебе.

Я и не предполагал тогда, что Яковлев решит отомстить по-другому.

Однако ещё до этого успела отличиться и Голубевская. То, что она растрепала всем в классе, что я – сын поломойки, мне уже было без разницы. За спиной, может, они посмеивались и кости мне мыли, но в глаза-то всё равно никто ничего сказать не смел. Но эта дрянь вызнала каким-то образом про отца. Через пару дней после неудачной попытки побить меня Голубевская вдруг окликнула:

– Олег!

Была перемена. Сидела Наташка теперь, естественно, не со мной. И до этого дня делала вид, что в упор меня не замечает. Однако я отозвался:

– Тебе чего, Голубевская?

– Просто хотела спросить, зачем ты нам наврал, что твой отец какой-то там директор, когда он у тебя зэк? Я точно знаю. Надёжные источники поделились.

Я почувствовал, как густо краснею. Тем не менее процедил:

– Ну раз знаешь, то должна понимать, что связываться со мной – себе дороже. Наследственность и всё такое.

Она подошла ближе.

– Ого, как мы заговорили! Может, тоже с кулаками на меня кинешься?

– Скачи отсюда, коза!

– Сам ты… козёл, – прошипела она, но отошла подальше.

А на следующей же перемене, выбрав момент, когда весь класс уже собрался в кабинете, Голубевская наигранно невинным тоном крикнула Потаниной:

– Вер, а ты попроси Чибисова, пусть он с тобой позанимается. Он не откажет, правда, Чибис?

– А вдруг откажет? – кокетливо подыграла ей Потанина.

– Не-не, он же тебя любит. Я точно знаю. Информация, можно сказать, из первых рук.

Чибисов моментально вспыхнул и так на меня посмотрел, что хоть под парту лезь. А Голубевская не унималась:

– Чибис, что молчишь? Хочешь заняться с Веркой этим… ну… как его… русским?

Весь класс ржал, как табун боевых меринов. Макс подорвался и выскочил из класса.

– Ну и тварь ты, – сказал я Голубевской.

Та в ответ лишь рассмеялась.

Пусть мне Чибисов не друг, но всё же препогано получилось. Я предал, растрепал его самую сокровенную тайну. Да ещё кому! Как ни крути, а поступок сволочной. И Дубинина так и обожгла меня взглядом, а через минуту прислала эсэмэску. Номер её я помнил, хоть и удалил из контактов. Так что, увидев на конце три семёрки в строке отправителя, сразу понял – от неё. Текст был кратким, но ёмким: «Какой же ты подонок!»