24 апреля 1913 года в ежедневной варшавской еврейской газете «Гайнт» («Сегодня») появился такой анонс: «В завтрашнем номере „Гайнт“ Шолом-Алейхем начинает публиковать письма Менахем-Мендла, адресованные его жене Шейне-Шейндл. Письма шолом-алейхемовского Менахем-Мендла из Касриловки давно известны в еврейской литературе и в свое время вызвали в широких читательских кругах такой интерес, что каждое новое письмо ждали с нетерпением. И вот, после перерыва в несколько лет, наш великий художник и юморист начинает для своих читателей новую серию писем Менахем-Мендла. В этих новых письмах Менахем-Мендл будет рассказывать своей жене о политике, войне, дипломатии, положении евреев и вообще обо всем, что творится и в еврейском, и в большом мире». Назавтра, 25 апреля 1913 года, в № 86 появилось первое послание из новой «связки писем» Менахем-Мендла. Дальше, то с большой, то с меньшей регулярностью, газета стала публиковать письма Менахем-Мендла, вскоре к ним добавились ответы Шейны-Шейндл. Эту продолжавшуюся почти весь 1913 год публикацию (последнее письмо было напечатано 10 ноября в № 246) Шолом-Алейхем называл «Менахем-Мендл. Второй том». Всего в новую «связку» вошло 45 писем. Так, накануне Первой мировой войны Менахем-Мендл неожиданно вернулся к еврейским читателям. Хотя Менахем-Мендл и неизменно ворчливая Шейна-Шейндл сохранили узнаваемые черты героев знаменитой эпистолярной повести, но многое изменилось и в их образах, и в том, какие задачи на этот раз ставил перед собой их автор.
Великие писатели создают типы, скажем, Гамлета, Чичикова или Дон Кихота. Затем эти литературные типы начинают жить своей, независимой от воли автора, жизнью, становятся именами нарицательными, эталонами определенных качеств человеческой натуры и характера. Шолом-Алейхем создал три таких типа: Тевье-молочника, Мотла, сын хазана Пейси (известного русскому читателю как «мальчик Мотл») и Менахем-Мендла. Тевье — герой национальной утопии, персонаж на все времена, точнее, вне времени, не то библейский патриарх, не то фермер, не то кибуцник, а точнее, и то, и другое, и третье; стремительно американизирующийся Мотл — человек завтрашнего дня, еврей XX века; Менахем-Мендл — современник и сверстник писателя, даже отчасти его alter ego.
Менахем-Мендл — «луфтменч», «человек воздуха». Соблазнительно увидеть в этом определении намек на аристотелевскую стихию и продолжить классификацию. Тевье, несомненно, — «человек земли», протеистичный мальчик Мотл — «человек воды», а пламенных «людей огня», всех этих революционеров, от бундовцев до сионистов, типа жгучего Перчика — персонажа «Тевье-молочника», Шолом-Алейхем откровенно побаивался, хотя и любовался ими, и восхищался, но и посмеивался им вслед, как же без этого.
Менахем-Мендл, эталонный «человек воздуха», тип, не похожий ни на своих местечковых предков, ни на своих городских потомков, сгустился из «особенного еврейско-русского воздуха» (по определению поэта Довида Кнута) пореформенной России. Тысячи евреев из «приличных семей», покинув родовое гнездо, стали такими «людьми воздуха», и с горечью, смешанной с благодарностью, узнавали свой портрет в Менахем-Мендле. Общественный деятель и мемуарист Ехезкел Котик, определенный лукавой волей Шолом-Алейхема в постоянные собеседники Менахем-Мендла, писал в 1913 году в предисловии ко второй части книги «Мои воспоминания»: «Я — настоящий галутный еврей, скитающийся, бродячий, еврей с тяжелой ношей, ищущий, как заработать, меламед, арендатор… Менахем-Мендл, кидающийся туда-сюда и не способный ни к чему практическому». И не один Котик, а целое поколение его сверстников могло сказать о себе то же самое.
Менахем-Мендл был продуктом разложения традиционной еврейской общины, начавшегося в 1860-х годах и ставшего одним из последствий эпохи «Великих реформ» Александра II. В первой половине XIX века абсолютное большинство еврейского населения Российской империи проживало в местечках, малых владельческих городах Западного края. Еврейское общество отличалось низкой социальной мобильностью и жесткими межсословными рамками. Высшим сословием были арендаторы, евреи, откупавшие у помещиков те или иные части их владений и доходов, а то и все имение целиком. Именно арендаторы воплощали в себе триединую систему традиционных ценностей: богатство, родовитость и ученость. Арендатор жил спокойно, гордился почтенными предками, располагал постоянным доходом и свободным временем для каждодневных занятий в бесмедреше, женил детей в своем кругу и, умирая, завещал «своего» помещика сыну или зятю.
Отмена крепостного права разрушила помещичью экономику и нанесла удар по тесно связанной с ней еврейской элите. Особенно радикально реформы протекали в Западном крае. Их катализатором стало подавление польского восстания 1863–1864 годов. Многие помещики, поддержавшие повстанцев, были арестованы, сосланы или даже казнены, а их имения — конфискованы. Более того, желая опереться на православное украинское и белорусское крестьянство в своей борьбе с поляками, царское правительство освободило крестьян Западного края на гораздо более льготных условиях, чем в центральных губерниях: крестьянские наделы были увеличены, в том числе за счет конфискованной помещичьей земли, а выкупные платежи существенно снижены. Российская империя встала на путь капиталистического развития, при этом ее западные окраины развивались опережающими темпами. Этот социально-экономический поворот разорил множество богатых еврейских семейств, связанных со старой помещичьей экономикой, а тысячи подающих надежды родовитых молодых евреев превратились в «людей воздуха», в Менахем-Мендлов.
В сущности, Менахем-Мендл — фигура трагическая. Это обедневший, слабый потомок аристократического рода, чем-то напоминающий пушкинского Евгения из «Медного всадника». Он, Менахем-Мендл, уже не может жить старой, патриархальной жизнью своих отцов и дедов, ведь теперь в местечке нужно переходить от обслуживания помещиков к торговле с крестьянами, чего он и не умеет и не хочет делать. Местечко вытолкнуло из себя Менахем-Мендла. С другой стороны, он видит, как в изменившейся, пореформенной России, охваченной капиталистической лихорадкой, в одночасье возникают новые огромные состояния, и Менахем-Мендлу кажется, что, фланируя по бульварам или сидя в кафе с другими биржевиками, он тоже сможет заработать свои миллионы. Так, в напряжении между невозможным вчера и несбыточным завтра и бьется в горячке своих «комбинаций» Менахем-Мендл. Деньги нужны ему не только для существования, но и как способ поддержания привычного, но утраченного статуса.
Создавая Менахем-Мендла, Шолом-Алейхем воплотил не только социальный опыт своего поколения и круга, но и свой собственный опыт житейских неудач. В 1886 году его жена Ольга Лоева получила большое наследство. Начинающий писатель поселился в Киеве и начал делить свое время между изданием литературного ежегодника «Еврейская народная библиотека», с одной стороны, и игрой на бирже — с другой. Такой двойной нагрузки не могло вынести никакое наследство. В 1891 году Шолом-Алейхем, спасаясь от долгов, уехал за границу. В конце того же года, примирившись с кредиторами, писатель вернулся в Россию и поселился в Одессе. В 1892 году появляется первая «связка писем» «Лондон», посвященная приключениям Менахем-Мендла на одесской бирже. Проигрыш в биржевых спекуляциях обернулся для Шолом-Алейхема крупным литературным выигрышем. Именно с писем Менахем-Мендла начинается период литературной зрелости писателя.
Уже в первой «связке писем» была найдена та конструкция, которую Шолом-Алейхем продолжал воспроизводить во всех последующих. Менахем-Мендл пишет о своих «комбинациях», планах, надеждах и разочарованиях преданно ждущей его жене Шейне-Шейндл. Та в ответных письмах яростно бранит непутевого мужа и уговаривает его вернуться домой, в Касриловку. Касриловка — еще одно изобретение Шолом-Алейхема. Это типичное еврейское местечко, местечко как принцип, как символ неподвижного мира традиции, противостоящего динамике больших городов и железных дорог.
Пара Менахем-Мендл — Шейна-Шейндл дала возможность Шолом-Алейхему не только посмотреть на мир с двух разных позиций, статической и динамической, но и, к радости искушенных читателей и к ужасу переводчика, продемонстрировать гендерные регистры идиша. Менахем-Мендл — человек письменной культуры, Шейна-Шейндл — устной. Менахем-Мендл уснащает свои письма гебраизмами и арамеизмами, цитатами из Писания и Талмуда, которые его жена заведомо не поймет. Шейна-Шейндл пишет бесконечно длинными, захлебывающимися предложениями, перескакивает с пятого на десятое, явно не различая устное и письменное слово, она сыплет пословицами, иногда украинскими, и по любому поводу ссылается на «ходячую Библию», свою маму. При этом мама для пущей значимости того или иного своего высказывания сопровождает очередной перл житейской мудрости указанием на то, что так сказано в Писании. Понятно, что ничего такого нигде не сказано.
Шолом-Алейхем создавал отдельные «связки писем» Менахем-Мендла между 1892 и 1903 годами, печатая их в различных периодических изданиях, а в 1909 году при подготовке юбилейного собрания сочинений заново отредактировал и собрал в виде эпистолярной повести. Кроме редактуры текста, он поменял ряд заголовков, исключил некоторые письма (о чем подробней будет сказано ниже) и расположил «связки» в новом, нехронологическом с точки зрения первоначальных публикаций порядке, так, чтобы взаимное расположение частей образовывало подобие сюжета, завершаемого логичным финалом: Менахем-Мендл, прогорев на очередной комбинации, вынужден бежать в Америку. Именно в канонической редакции 1909 года «Менахем-Мендл» вошел во все остальные издания произведений Шолом-Алейхема, как оригинальные, так и переводные.
Шолом-Алейхем предполагал вернуться к излюбленному герою, хотел описать его жизнь в Америке, но дальше одного письма, написанного в 1904 году, дело не пошло. Впоследствии на роль «американского» героя писателю понадобился новый персонаж — мальчик Мотл. Казалось, Менахем-Мендл исчерпал свой потенциал к саморазвитию. Новое время требовало новых героев.
Однако Менахем-Мендл вернулся. В 1913 году Ш.-Я. Яцкан, редактор крупнейшей варшавской еврейской газеты «Гайнт», обратился к Шолом-Алейхему, который только что закончил публиковать в этой газете свой роман «Кровавая шутка», с предложением вести политическую колонку, написанную в форме писем Менахем-Мендла своей жене. Сперва писатель отнесся к этой затее без энтузиазма, он сомневался, сможет ли его Менахем-Мендл как «человек действия» усидеть в редакции. Потом все же решил попробовать и вскоре понял, какие возможности открывает для него новый Менахем-Мендл-журналист.
Надо пояснить, какую функцию выполняли письма Менахем-Мендла и Шейны-Шейндл в газете «Гайнт». Конечно, они не были источником информации о текущем моменте. «Гайнт», серьезная политическая газета, информировала своих читателей вовсе не с помощью беллетризованных колонок Шолом-Алейхема. Рядом с письмами Менахем-Мендла о Второй Балканской войне на страницах «Гайнт» были и телеграммы с фронтов и из столиц воюющих государств, и подробные отчеты о ходе военных действий, и, например, интервью с хахам-баши (главным раввином) Адрианополя. Письма Менахем-Мендла о Государственной думе соседствовали с парламентскими отчетами; письма с сионистского конгресса — с хроникой конгресса, интервью с делегатами и подробными статьями собственного корреспондента «Гайнт» в Вене; письма о процессе Бейлиса — с десятками статей и интервью, посвященных процессу, и т. п. Таким образом, Шолом-Алейхем взял на себя роль автора аналитических колонок, правда написанных в очень необычной форме. Новизна его решения осталась не вполне понятной даже заказчику.
Вскоре после публикации первых писем Яцкан написал Шолом-Алейхему осторожное, но разочарованное письмо: он, Яцкан, не видит Менахем-Мендла с его ошибками, с его «Скеторье» вместо Скутари и т. п., в качестве журналиста. Не лучше ли, дескать, было Шолом-Алейхему сделать своего героя лакеем в редакции, который, перевирая, сообщает жене подслушанные в редакции разговоры. Шолом-Алейхем с негодованием отверг эту идею. Более того, в № 93 от 6 мая, то есть через одиннадцать дней после начала работы над новой колонкой, в газете появляется первое письмо от Шейны-Шейндл, что, кажется, первоначально запланировано не было. Новый «Менахем-Мендл» был тепло встречен читателями, но вызвал неоднозначную реакцию в среде литераторов. Многие, как, например, известный прозаик Янкев Динезон, полагали, что все эти письма — не более чем газетная поденщина для заработка. В целом о новом «Менахем-Мендле», и при жизни Шолом-Алейхема, и впоследствии, писали мало, снисходительно упоминая, что «Новые письма» Менахем-Мендла слабее «канонической» эпистолярной повести «Менахем-Мендл». Причину этого критики и литературоведы видели в том, что писатель, не собрал (не смог, не успел, а может быть, не захотел) эти письма в книгу и тем самым не подверг их окончательной редактуре. Между тем эти «Новые письма» — произведение, написанное по иным законам, нежели общеизвестный «Менахем-Мендл», а потому сравнивать эти две работы не вполне продуктивно.
Менахем-Мендл и Шейна-Шейндл — типы, созданные воображением Шолом-Алейхема, они словно жуки, насаженные на булавку для всестороннего исследования. Это исследование было закончено в 1903 году. С тех пор Менахем-Мендл и Шейна-Шейндл стали уже именами нарицательными, с ними можно было начинать играть, и в 1913 году автор по-новому использовал своих же собственных героев. Шолом-Алейхем превратил объекты реалистического препарирования в речевые маски, с помощью которых выступил по политически злободневным вопросам. Его персонажи заговорили не «от себя», а стали рупором для Шолом-Алейхема-публициста. Конструкция была выбрана очень удобная. Маска «Менахем-Мендл» высказывалась в основном по вопросам международной политики, маска «Шейна-Шейндл» — по вопросам внутреннего положения евреев в России.
Дистанция между маской «Шейна-Шейндл» и ее автором все время остается величиной переменной: они то сближаются для прямых публицистических высказываний на злобу дня, то отдаляются — и тогда письма Шейны-Шейндл превращаются в знакомые трагикомические зарисовки из жизни Касриловки.
Зато маска «Менахем-Мендл» почти без зазоров приросла к лицу ее создателя. По существу, благодаря этому у нас есть возможность получить развернутую картину политических симпатий и антипатий Шолом-Алейхема. Маска «Менахем-Мендл» пришлась Шолом-Алейхему впору прежде всего потому, что между персонажем и автором было не только социальное и биографическое, но и психологическое сродство. Достаточно сравнить стиль писем Менахем-Мендла с таким серьезным документом, как завещание Шолом-Алейхема. Вот фрагмент устава общества «Ахносес кале», которое Хаскл Котик (еще один прожектер) продиктовал своему другу Менахем-Мендлу:
Параграф номер четыре: каждый женатый человек, у которого есть дочери, может стать членом братства, и для этого он уплачивает, как только у него рождается девочка, пятерку, но с условием, что как только девочке исполнится год, он должен будет заплатить уже на рубль больше, то есть шесть рублей. На следующий год он платит уже семь рублей. На третий год — восемь рублей. На четвертый год — девять рублей. На пятый — десять рублей. На шестой — одиннадцать рублей. На седьмой — двенадцать рублей. На восьмой — тринадцать рублей. На девятый — четырнадцать рублей. На десятый — пятнадцать рублей. На одиннадцатый — шестнадцать рублей. На двенадцатый — семнадцать рублей. На тринадцатый — восемнадцать рублей. На четырнадцатый — девятнадцать рублей. На пятнадцатый — двадцать рублей. На шестнадцатый — двадцать один рубль. На семнадцатый — двадцать два рубля. На восемнадцатый — двадцать три рубля. А на девятнадцатый год его дочь получает в приданое триста рублей и тогда уже должна выйти замуж. (Семнадцатое письмо Менахем-Мендла)
А вот фрагмент из завещания Шолом-Алейхема:
Из всех доходов, перечисленных в предыдущем параграфе, отчислить в пользу фонда для еврейских писателей (пишущих на еврейском и древнееврейском языках) с пяти тысяч рублей в год — пять процентов; если же доход превысит 5000 рублей в год, то десять процентов (например; с 6000 руб. — 600, с 7000 — 700, с 8000 — 800 руб. и т. д.). (Перевод М. Шамбадала) [635]
Из следующей фразы этого завещания выясняется совершенно менахем-мендловская подробность; фонд, которому должны поступать деньги, пока не создан и когда будет создан — неизвестно. Кстати, о создании такого фонда печется в своих письмах и Менахем-Мендл.
Между прочим, сближение Менахем-Мендла со своим автором пошло первому явно на пользу. Менахем-Мендл-журналист — это Менахем-Мендл, который впервые в жизни начал процветать. Еще в Америке он, занявшись литературным трудом, не только добился некоторого успеха, но и понял, что писательство — единственная профессия, которая его по-настоящему привлекает. Потом, устроившись работать в «Гайнт», он обеспечил своей семье безбедную жизнь, а себе — общественное призвание. Можно сказать, что Менахем-Мендл повторил карьеру своего автора; разорился на бирже и преуспел в качестве литератора.
Менахем-Мендл, окончательно став alter ego Шолом-Алейхема, теперь высказывает именно его взгляды и на «большую» и на еврейскую политику. Каковы же они, судя по его письмам 1913 года? Шолом-Алейхем, гуманист и пацифист, верит, хочет верить в мир во всем мире даже на пороге Первой мировой войны. Он, следуя точке зрения маскилов (просветителей), надеется, что смягчение нравов обеспечит процветание и еврейскому народу. В частностях же взгляды Шолом-Алейхема достаточно консервативны. В международных делах он сочувствует Турции и не одобряет страны Балканского союза. Такова в те годы была точка зрения большинства еврейских, прежде всего, сионистских лидеров. Владимир Жаботинский в своей мемуарной книге «Слово о Полку» с раздражением писал о том, что в начале Первой мировой войны у евреев было «какое-то нелепо-сентиментальное отношение к Турции, к „кузену нашему Измаилу“». Это «нелепо-сентиментальное отношение» как раз и есть позиция Менахем-Мендла, то есть Шолом-Алейхема.
Что касается собственно еврейской политики, то Шолом-Алейхем — типичный оппортунист в лучшем смысле этого слова. Если так можно выразиться, партия Шолом-Алейхема — это партия беспартийных. Он в равной степени сочувствует территориалистам и сионистам (последним еще и по сентиментальным соображениям), ведь и те и другие хотят блага еврейскому народу, но не готов прямо занять чью-либо сторону в их препирательствах. Его политическое кредо выражено словами «Отцепитесь вы от меня, я не сионист, и не территорист, и не кто там еще, я не кто иной, как еврей…» (Двадцать второе письмо Менахем-Мендла). Между прочим, именно диалог Менахем-Мендла и Шейны-Шейндл дает возможность их автору не встать со всей определенностью ни на одну из противоборствующих платформ. Шейна-Шейндл, воплощенный скепсис и здравый смысл, постоянно дезавуирует идеологические восторги своего мужа.
Из всех еврейских партий, пожалуй, только социалисты с их пролетарским интернационализмом столь неуместным в юдофобской Польше начинают раздражать Шолом-Алейхема, но о них он упоминает мельком. У Менахем-Мендла, то есть у его автора, есть только один устойчивый объект ненависти и презрения — это те евреи, которые торгуют своим человеческим и национальным достоинством.
Меньше всего Шолом-Алейхема можно обвинить в последовательности и принципиальности. Он издевается над русской черносотенной политикой, но говорит о России «мы». Он восхищается сионистскими лидерами, но тут же подсмеивается над ними. Он желает всяческого процветания ивриту, но не за счет уничтожения идиша.
Единственное, в чем Шолом-Алейхем принципиален, это отстаивание прав идиша и литературы на идише. В 1913 году положение идиша стало его всерьез беспокоить. Еще десять лет тому назад ему казалось, что многомиллионная еврейская масса естественным образом говорит на еврейском языке, а изучение других языков — это необходимое культурное и социальное благо. И вдруг национальный писатель с некоторым изумлением увидел, как сфера бытования родного языка начала стремительно сжиматься. Идиш на глазах проигрывал соревнование русскому, польскому, английскому, ивриту. Теперь идиш нуждался в специальных мерах поддержки и защиты, поэтому во многих письмах Менахем-Мендла и Шейны-Шейндл звучат саркастические и тревожные ноты, посвященные отказу от идиша в среде молодого поколения.
Публицистическая проза «Новых писем» привлекательна еще с одной, может быть, наиболее интересной современному читателю, стороны. Откликаясь своими колонками на политическую злобу дня, Шолом-Алейхем вынужден был отказаться от создания сюжета для нового «Менахем-Мендла». Сюжет для новой «связки писем» предлагала сама постоянно меняющаяся политическая реальность. Этот элемент творческой несвободы писатель компенсировал как никогда широким набором формальных экспериментов. Как это часто бывает с младшими, «безответственными», жанрами, Шолом-Алейхем делает свою газетную прозу намного более экспериментальной, чем обычно. Здесь можно упомянуть и вставленное в девятое послание Шейны-Шейндл письмо несчастных эмигрантов, написанное в технике «потока сознания», и пятнадцатое письмо Менахем-Мендла с неожиданно разухабистыми стихами, и похожую на пьесу абсурда историю о попугае пристава (восьмое письмо Шейны-Шейндл), и сложное смешение языков, при котором уличный английский сталкивается со «святым языком» ешивы, а русский канцелярский — с деревенским украинским. Шолом-Алейхем был в сложных отношениях с И.-Л. Перецем и его многочисленными последователями, в 1910-х годах задававшими тон в литературе на идише. В эти годы Шолом-Алейхем, не приняв символизма Переца, оказался в значительной степени вытеснен на обочину литературного процесса. Читая «Новые письма» Менахем-Мендла из нашей сегодняшней перспективы, мы понимаем, что Шолом-Алейхем в позднем творчестве не остановился в развитии и, через голову символистов, предвосхитил многие достижения авангарда.
«Менахем-Мендл. Новые письма» — интересное во многих отношениях произведение, но его судьба сложилась неудачно. Сам Шолом-Алейхем не собрал эти письма в виде книжной публикации. Исследователи, писавшие о канонической повести «Менахем-Мендл», в лучшем случае упоминали о существовании продолжения. В 1948 году в СССР начало выходить новое собрание сочинений Шолом-Алейхема, в которое планировали включить и обсуждаемое здесь продолжение «Менахем-Мендла», однако развернувшаяся политика государственного антисемитизма остановила намеченное издание.
Впервые как цельный текст «Менахем-Мендл. Новые письма» под заголовком «Второй том „Менахем-Мендла“» был опубликован в журнале «Советиш геймланд (Советская родина)» во 2–5 номерах за 1969 год. Публикацию предваряла содержательная статья видного советского литературоведа Герша Ременика (1905–1981). К достоинствам советской публикации можно отнести также отличные иллюстрации, выполненные известным графиком Гершом Нигером (1910–1995). Однако в эту публикацию вошло менее двух третей писем, опубликованных в 1913 году в газете «Гайнт». Из нее без всякого предуведомления были изъяты письма, не отвечавшие советскому идеологическому контексту. Были полностью изъяты письма Менахем-Мендла, написанные с сионистского конгресса в Вене. Более того, в публикацию не вошла и «речь» Менахем-Мендла в Государственной думе (десятое письмо Менахем-Мендла) — блестящая антиюдофобская сатира Шолом-Алейхема, уж очень опасные ассоциации с политикой государственного антисемитизма могли возникнуть у советских евреев при чтении этого письма.
Полный текст «Новых писем» под заголовком «Менахем-Мендл (Нью-Йорк — Варшава — Вена — Егупец)» впервые был издан в книжной форме в Израиле в 1976 году издательством «И.-Л. Перец-фарлаг». Публикатор Авром Лис подготовил издание на основе экземпляров газеты «Гайнт» с собственноручной правкой автора, хранящихся в архиве «Бейс Шолом-Алейхем» в Тель-Авиве. Это издание также не свободно от некоторых недостатков, в частности, в отличие от советской публикации, израильское издание не содержит ссылок на номера «Гайнт», в которых впервые были напечатаны отдельные письма. Наконец, оба издания, и советское, и израильское, не содержат никаких комментариев.
Как уже было сказано выше, Шолом-Алейхем в 1909 году при подготовке окончательной редакции «Менахем-Мендла» исключил несколько писем. Все они, опубликованные в различных периодических изданиях между 1900 и 1904 годами, представляют собой письма Менахем-Мендла, адресованные своему автору. Шолом-Алейхем отказался от них потому, что размыкание диалога Менахем-Мендла с женой нарушало цельность повести, и, кроме того, прием «письмо персонажа автору» стал основой другого его произведения — «Тевье-молочника».
«Новые письма», созданные в 1913 году, начинаются с того, что Менахем-Мендл возвращается из Америки в Россию. При подготовке как советского журнального, так и израильского книжного издания публикаторы поставили эти ранние, не включенные в окончательную версию, письма в начало своей публикации, так как в этих письмах «обосновывается» отъезд Менахем-Мендла в Америку и его мытарства в Нью-Йорке. Публикаторы не избежали соблазна повторить работу Шолом-Алейхема и создали из писем, написанных в разное время, сквозное повествование, как бы новый эпистолярный роман. Я не считаю это решение правильным: что позволено автору, то не входит в компетенцию публикатора. Кроме того что «изъятые» письма и письма 1913 года разделяет десять и более лет, они и по своей задаче, и по стилю решительно отличаются друг от друга. В то же время сами по себе эти «изъятые» письма представляют несомненный интерес. В нашем издании они размещены в Приложении.
Два из числа «изъятых» писем, а именно «В Америку» и «Адьё!», представляют собой различные версии прощания Менахем-Мендла со своим автором. При этом «В Америку» было републиковано в «Советиш геймланд», а «Адьё!» — в израильском издании. Понятно, что «Советиш геймланд» выбрал то письмо, где речь не идет о сионистском конгрессе. Отказ от публикации «В Америку» в израильском издании можно объяснить желанием создать сюжет для нового «романа». В этом случае две параллельные версии одного и того же эпизода выглядели бы странно. В израильское издание не включено также письмо «В спешке». В этом письме Менахем-Мендл рассказывает о том, как он, наконец, приехал на праздники к жене в местечко. Понятно, почему Шолом-Алейхем не включил его в окончательную редакцию «Менахем-Мендла», изданную в 1909 году. Сложившаяся к этому времени концепция книги требовала, чтобы Менахем-Мендл никогда не доехал до своей желанной, но недосягаемой жены. Непонятно, однако, почему это письмо не было включено в израильскую публикацию.
Перевод для настоящей книги выполнен по израильскому изданию. Два письма «В Америку» и «В спешке» были переведены по публикации в «Советиш геймланд». Таким образом, в эту книгу входят все письма Менахем-Мендла и его жены, которые до настоящего времени оставались неизвестны русскому читателю.
«Менахем-Мендл. Новые письма», теперь и в русском переводе, возвращает читателя к одному из главных героев Шолом-Алейхема, а его автора представляет в новой, неожиданной роли публициста и политического сатирика.