Умные люди, изучающие мир животных, уже давным давно пришли к убеждению, что самым неблагодарным существом является человек. Возьмите, например, нас — тринадцать Робинзонов. Чего нам недостает?

Для кого сияет это чудесное солнце? На кого глядит безоблачное небо? Для кого зеленеет трава? Цветут цветы? Журчит ручей? Поют птицы? Шумит море? Для кого собраны здесь козы? И для кого Б-г создал пещеры? Разве не для нас? И все же мы неблагодарны и еще как! Я вам опишу утро на Острове тринадцати.

Все встали, вышли из пещеры, умылись, а уже навстречу идет пролетарий с сияющим лицом и приглашает к столу.

«Стол» — это огромный камень, где-то найденный пролетарием. Внизу он круглый, а сверху гладкий и ровный, словно кто-нибудь обстругал его. Наш пролетарий здорово вспотел, пока ему удалось докатить этот камень до нужного места. Покончив с этим камнем, он стал подыскивать другие и соорудил тринадцать стульев. Помочь себе он никому не позволил, заявляя, что это исключительно его обязанность.

— Работать должен каждый. Каждый человек обязан на себя работать.

Так сказал социалист и при этом счел своим долгом прочесть длинную лекцию о развитии общества. Но пролетарий раз навсегда заявил, что это его дело, и твердо стоял на своем.

Со своей улыбочкой простого человека он сказал:

— Если вы не обидитесь, то позвольте мне сказать, что бывает всякая работа. Работа работе рознь. Есть работа и есть работа. Один работает руками, другой — ногами, а третий — головой.

Упрямый человек! — что с ним поделаешь? Когда он успевает все сделать — мы не знаем. Кипит у него работа.

Когда мы просыпаемся, мы уже находим на столе молоко, воду, бананы, орехи, а также черные ягоды (он где-то нашел их); эти ягоды очень вкусны, похожи на виноград. Любопытно поглядеть, как мы шествуем к столу. Впереди всех мадам — единственная женщина на нашем острове. Рядом с ней капиталист, который считается в нашей колонии элегантнейшим джентльменом.

За ними идут по порядку: атеист, ортодокс, сионист, территориалист, социалист, националист, ассимилятор, идеалист, материалист, а уж за ними я — писатель. Последним идет пролетарий. Мы все усаживаемся, едим, пьем и разговариваем. Мы говорим о религии, о политике. Разбираем социальные и этические вопросы. И у каждого из нас свое мнение и, конечно, оно идет вразрез с мнением другого.

Часто из-за этого вспыхивают небольшие ссоры и бывают различные неприятности: дуемся друг на друга, перебрасываемся колкостями, иногда едкими насмешками или просто грубостями. Порой мы чувствуем, что успели уже надоесть друг другу хуже горькой редьки. Мы перестаем разговаривать — и постепенно рождается мысль, что нам надо разойтись — раскинуться по всему острову. Надо каждому найти свой уголок. Тринадцать человек — тринадцать уголков.

Эта мысль нравится всем. В начале, конечно, об этом говорится намеками. Потом, чем дальше — тем все откровеннее.

— Если бы я знал, что вы не обидитесь, я бы предложил следующее, — так заявляет пролетарий, начиная по обыкновению с извинений. — Гора, на которой мы живем, велика и обильна. Пещер здесь достаточно. Здесь могут жить не только тринадцать человек, но даже тринадцать семейств. Если вы мне позволите, я возле каждой пещеры положу по камню, чтобы знать, какая кому принадлежит…

После коротких дебатов, занявших несколько часов, предложение пролетария было принято, и все остались довольны, даже сам пролетарий. Как видно, и мы ему здорово надоели. Неудивительно: у каждого из нас свой вкус, свои привычки, свои капризы. Например: один любит много солнца, другой, наоборот, любит прятаться в тени. Один любит, чтобы молоко было теплое, только что от козы, а другой — холодное. Один предпочитает бананы очищенными, а другой как раз любит их в натуральном виде. Поспать тоже всякий по-своему любит. О даме уже и говорить нечего. Женщине сам Б-г велел быть капризной. Наша дама требовала по утрам свежий букет цветов. Когда он отсутствовал, наша дама ни с кем не разговаривала. А когда хмурилась дама — хмурилось небо. А когда дулась дама — дулась земля, дулся лес, и все мы ходили надутыми. Вполне понятно, как легко стало на душе, когда мы разбрелись по своим пещерам, когда каждый занял свою собственную «территорию». Тринадцать человек — тринадцать территорий. Самая большая территория досталась, конечно, капиталисту. Он привык, по его словам, жить широко и свободно. Он не виноват: его с детства приучили жить в светлых, больших комнатах. Крошечная территория выпала на долю рабочего. По правде говоря, когда он находится в пещере? Ведь все равно он с утра до позднего вечера занят работой, а поспать пару часов не все ли равно где?

— Я, — говорит он, — спал дома не лучше.

Работы ему тоже не прибавилось, кроме чистки и уборки. Раньше он убирал одну пещеру, а теперь их тринадцать. Хорошо хоть, что не нужны отдельные столы. Чуть-чуть мы не обзавелись ими. После ряда долгих и горячих дебатов было решено, что столовая должна быть общей — под открытым небом. Самое удобное место, где мы можем два раза в день видеть друг друга.

Удивительно! Живя на одной территории, мы не выносили друг друга, а разойдясь — стали скучать. Но как только собирались вместе — ссорились. Спорили, потом прибегали к колкостям, вплоть до ссор.

После этого извинялись друг перед другом. И все это продолжалось до тех пор, пока не решили (конечно, после продолжительных дебатов) образовать отдельные колонии.

Первый заговорил о колонизации и о разделении имущества капиталист. Он доказал, оперируя своим опытом, что мы только тогда заживем хорошо, когда у каждого из нас будет свой уголок, свой собственный кусок земли, свой лес и свой скот (он имел в виду наших коз).

— Одним словом, — закончил капиталист, — собственность — это вечный двигатель, приводящий в движение весь мир. Без собственности нет прогресса.

— Они правы! — подхватывает ортодокс, еврей-литвак из толстых бородатых литваков. — Еще наши ученые талмудисты говорили, что каждый человек обязан заботиться о себе. Каждый еврей должен строить дом, разводить огороды и устраивать хозяйство. Еще наш праотец Ной…

И ортодокс обрушился на нас градом изречений, цитат, притч и примеров, но его перебил атеист, уничтожив его в один миг и заявив, что он поддерживает капиталиста исключительно с точки зрения удобства.

— Человек создан из земли и должен на земле устроиться.

— Как сказано в Писании, — подхватывает ортодокс. — Из праха ты взят…

Тут же произошел небольшой инцидент между материалистом и идеалистом. Идеалист сказал, что он поддерживает капиталиста с идеалистической точки зрения, а материалист сказал, что только с материалистической. После них слово за сионистом и территориалистом. Оба они интеллигентные горячие головы.

— Позвольте мне хоть слово сказать! — говорит сионист. — Если я не ошибаюсь, речь идет о колонизации. Я не понимаю, как евреи могут говорить о какой-либо другой стране, кроме Палестины. Как это евреи могут говорить о другом убежище? Разве могут евреи заняться колонизацией на чужой земле, в то время как земля наших предков уже более двух тысяч лет стоит брошенной и одинокой, словно вдова, и ждет нас — своих детей, которые, увы, находятся в изгнании и разбросаны по всему миру?

— Как сказано в Писании, — подхватывает ортодокс, — мать Рахиль плачет над своими детьми…

— Э, это лирика, сентиментализм! — говорит территориалист. — Вашим оплакиванием сироты-Израиля и вашими дифирамбами по адресу святой земли наших предков вы ничего не сделаете. Земля израильская — она только на бумаге, в старых книгах, а принадлежать — она принадлежит другим. Вы будете петь ваши красивые песенки, а Израиль будет по-прежнему скитаться среди чужих народов, которые и знать его не хотят. Посмотрите-ка, что творится на Б-жьем свете — в России, в Румынии, в Марокко и в других цивилизованных государствах! Нет, Израиль не в силах больше ждать, он просит земли. Дайте ему земли! Кусочек земли! Маленький уголок, но уголок! Где бы его не били, не гнали, не издевались над ним. И там будет наша Палестина!

— Как в Талмуде сказано, — вставляет ортодокс, — велика земля Израиля и распространится она на все страны.

— Панове, в этом наша миссия, — поддерживает ассимилятор, еврей из глубины Польши, поляк моисеева вероисповедания с бородкой a la Мерзжвинский. — Мы, израелиты, должны быть всюду, мы должны потонуть среди народов, чтобы вести их к источнику настоящего прогресса…

— Потонуть? — переспрашивает националист, русский еврей. — Значит вы проповедуете ассимиляцию? Стоило в течение многих веков гореть на всех кострах инквизиции, блуждать по всему миру, быть козлом отпущения чужих грехов — и все это для того, чтобы в начале двадцатого века исчезнуть, раствориться среди других народов, вычеркнуть слово «еврей»? Это значит, попросту говоря, на старости лет покончить самоубийством? Зачем же вы говорите намеками? К чему все эти аллегории? Говорите откровенно, как миссионеры делают, и скажите: окропите себя водицей и вы избавитесь от всех бед. Или еще проще: евреи, креститесь, чтобы вам пусто было, — и кончено!

— Избави Б-же, — вставляет ортодокс, глубоко вздыхая.

Тогда встает социалист — студент русского университета, худощавый молодой человек с горящими глазами, в черной косоворотке, говорящий на смешанном диалекте из русских и еврейских слов. Он заявляет, что здесь идет речь не о религии и национальности, а разбирается социальный вопрос о колонизации острова или, говоря проще, об образовании государства старого порядка, который основан на принципе собственности. Так начал социалист и в горячей речи напал на капиталиста. Закончил он свою речь следующими словами:

— Хотя я только социалист, а не анархист, но все же могу доказать при помощи авторитетных мнений, что собственность — это кража. Прогресс, основанный на грабеже, не прогресс. Слово «собственность» должно быть вычеркнуто из человеческого лексикона. Нет собственности! Да здравствует социализм! Ура!

Когда все вдоволь наговорились, я встал и сказал, что вопрос о колонизации разработан и рассмотрен уже всесторонне и что поэтому надо приступить к баллотировке, как водится во всяком порядочном обществе…

— Кто за колонизацию — пусть поднимет руку.

Но тут мы наткнулись на препятствие: впервые нам пришлось столкнуться с женским вопросом, который снова вызвал продолжительные дебаты.

Некоторые утверждали, что в баллотировке должны участвовать только мужчины. Кое-кто выступил в роли горячего защитника женского равноправия. В особенности атеист. Он — свободный американский гражданин и за женскую эмансипацию стоит горой.

— Мистер черман, леди и джентльмены! — так начал атеист свою речь — широко, на американский манер. — Нигде женщины не пользуются в такой мере равноправием, как у нас в Соединенных Штатах. В некоторых штатах они занимают даже высшие должности. Почитать женщин — это у нас первое правило. Я вам могу привести один факт из нашей американской жизни. Это не ложь, а достоверный случай из истории Северо-Американских Соединенных Штатов. Произошло это еще в 1851 году. Кто не хочет слушать — тот может уйти. Рассказать?

— Рассказывайте! Рассказывайте!

— В июле 1851 года в самую сильную жару в Вашингтоне происходило собрание свыше ста тысяч женщин, сторонниц женского равноправия. Они разрабатывали проекты новой одежды, которая бы не особенно отличалась от мужской. Проекты представили лучшие дамские портные Америки, но все они были отклонены. Только один костюм был принят. Этот костюм как раз был выдуман не женщиной, даже не портным, а обыкновенным «бутчером». Костюм этот, леди и джентльмены, состоял из простого жакета и пары, извините за выражение, штанов. Этот костюм усиленно поддерживала известная миссис Амалия Блюмер, редактор газеты «Лили», горячо агитируя за него. В знак благодарности эти, извините за выражение, штаны были названы «блюмерс». Правда, эти «блюмерс» не долго жили: запротестовали мужчины, особенно так называемые моралисты, и подняли бурю протеста против этих дамских штанов. Дошло до того, что линчевали тех женщин, которые осмеливались показываться в таких костюмах. Конечно, президенту Соединенных Штатов пришлось издать указ, чтобы все эмансипированные женщины сбросили штаны…

— Я должен заметить вам, мистер, что в присутствии женщины вы могли бы изъясняться более корректно.

Так сказал капиталист, который сам взял на себя роль постоянного председателя на всех наших собраниях.

Американский атеист покраснел до корней волос и рассердился, что его перебили на самом интересном месте. Он вытер красное бритое лицо и продолжал:

— Ол-райт! Леди и джентльмены! Я мог бы привести вам еще много фактов из истории Соединенных Штатов, чтобы доказать, как высоко стоит у нас женщина, но так как мистер черман перебил меня и я не могу злоупотреблять вашим вниманием, то откладываю это до следующего раза и кончаю свою речь. Я надеюсь, что мы откажемся от того нелепого предрассудка, который является позором культурных народов. Леди и джентльмены! Позор, если мы на этой свободной территории не захотим признать нашу даму полноправным гражданином во всех отношениях. Что скажет пресса? Что скажет весь мир? Европа поднимет нас на смех. Леди и джентльмены! Не поддавайтесь влиянию моралистов, которые веруют в Библию и не хотят знать, что говорит Библия о первой женщине. Разве там не сказано, что она кость от нашей кости, плоть от нашей плоти?

Колония наградила оратора продолжительными криками «браво».

И мы поставили вопрос о колонизации на баллотировку — то есть образовать ли тринадцать отдельных колоний. Результат оказался блестящим: громадное большинство высказалось за. Двенадцать рук поднялись одним взмахом. Только одна осталась неподвижной. Но этим еще устройство нашего общества не окончилось. Впереди еще много-много работы!

Единственный, кто голосовал против, был сионист.