Местность до Кабомпо была мне знакома еще со времен служебного патрулирования. Берега реки обрывистые и крутые на всем ее протяжении; тянущаяся вдоль русла полоса густого леса предохраняет их от размыва в период дождей.

Нас, видимо, уже ждали: не успел караван остановиться на берегу, как с той стороны отчалили две лодки. Я уже успел хлебнуть горя с туземными челноками, но таких страховидных посудин, столь узких и валких, мне еще не попадалось. Однако выбора не было, да и вообще, мы старались исповедовать спасительный принцип: чем меньше думать и говорить о переправе, тем глаже она проходит. Инталла! Первым в один из челноков бесстрашно забрался Райт. Усевшись с высоко поднятыми коленями, он тут же погрузился в свой любимый разбойничий роман и уже не обращал внимания ни на что, в том числе на воду, плескавшую через борт при малейшей волне. Его невозмутимость одновременно воодушевила и развеселила всех остальных, и переправа завершилась без осложнений.

От северного берега мы прошли около двадцати километров и остановились возле главной деревни Махангвы; она расположена на обоих берегах речушки Музонгвези. Мы разбили лагерь немного выше по течению; и то, что толпа местных жителей не сбежалась посмотреть, как мы ставили палатки и совершали свой несложный туалет, явно показывало, что местный вождь – человек властный и умный, способный контролировать действия своих импульсивных соплеменников. Вскоре нас удостоил посещением сам Махангва. Это был типичный аристократ-баротсе. Тонкие черты лица, довольно светлая кожа, одежда военного покроя и даже шнурованные сапоги на ногах – причем, в отличие от большинства негров, он держался в обуви уверенно и элегантно – все это, вместе взятое, делало его похожим на европейца, и никто из нас не колебался ни секунды, прежде чем обменяться с ним рукопожатием. Я упоминаю эту деталь потому, что не только белые африканеры считали унизительным для себя делом подать руку чернокожему, но и сами негры в то время еще не привыкли к этому обычаю и находили его нелепым и излишне фамильярным.

Махангва был родственником Леваники, так что в его жилах текла королевская кровь. Впоследствии я познакомился с одной из его жен; прелестными чертами лица она напоминала скорее индианку, чем уроженку Африки, и отличалась изяществом и грацией, недоступными, как мне кажется, никому из белых женщин.

В беседе с Махангвой выяснилось, что мы еще не дошли до страны Ва'Лунда и находимся на земле племени мамбунда; области вакагонде и мамбвера остались позади. Махангва не мог или не хотел сообщить что-либо о слонах; но прочая дичь, по его словам, водилась в окрестностях в изобилии, и он намекнул, что будет очень благодарен, если мы подстрелим пару бегемотов для обитателей деревни.

Пока мы разговаривали, жители принесли великолепную белую муку. Но это было не просо и не кукуруза, как мне сперва показалось, а маниока[]. Наши попытки испечь из нее хлеб остались безуспешными: даже при добавлении половинного количества пшеничной муки и удвоенной дозы столь драгоценного в буше пекарского порошка получившиеся лепешки были тверды, как камень. Впоследствии мы перешли на туземный способ: мука маниоки всыпается в кипящую воду и варится до получения густой каши. Из нее мы делали клецки и, обмакнув их в мед, с удовольствием ели.

Несмотря на европеизированную внешность, Махангва оставался сыном своего народа: он страстно любил подарки. Мы щедро оделили его разноцветным ситцем и искусственным жемчугом, но вождь все еще не чувствовал себя вполне удовлетворенным – как выяснилось, его сердце тосковало по моему старому дождевику армейского образца. Разумеется, я поспешил преподнести ему плащ и не прогадал: обрадованный Махангва прислал ответный дар – чудесную накидку из выделанных антилопьих шкур, национальную "парадную форму" баротсе. Эта накидка сохранилась и до сих пор украшает стену моего кабинета.

Мы тронулись в путь вдоль берега Музонгвези, но не успели сделать и восьми километров, как ко мне подбежал бой и доложил, что пятеро носильщиков (люди Калассы) побросали грузы и скрылись. Волей-неволей пришлось снова устраивать лагерь и слать гонцов к Махангве. Нашим посыльным поручалось изловить дезертиров, если представится такая возможность, или обратиться к Махангве с просьбой дать нам несколько человек.

Вождь прислал вежливый отказ – все его собственные люди остались в Лиалуи, и он не может ничем помочь. Мы не хотели без особой надобности слишком обострять отношения с одним из главных индун племени баротсе, но, желая все же достаточно четко определить свою позицию, велели передать, что не поколеблемся наказать даже его, племянника самого Леваники, если впоследствии окажется, что он дал пристанище нашим беглецам.

Пересмотрев содержимое брошенных ящиков, мы выбросили все, без чего могли обойтись. Остальные вещи пришлось присоединить к выкладке других носильщиков, и караван двинулся дальше. Дорога шла сквозь густые джунгли, переплетенные лианами; заросли доходили до самого берега, и ветви свешивались над водой. Эти леса занимают огромную площадь – весь бассейн рек Конго и Замбези представляет собой сплошной лесной массив. Многочисленные болота делают путешествие по здешним краям особенно трудным.

Ночью у меня снова началась лихорадка, и на следующий день я еле двигался – через каждые полчаса приходилось останавливаться и отдыхать. Не желая подводить друзей, я усилием воли заставлял себя преодолевать жар, озноб и слабость, чтобы не тормозить движение каравана.

Нужно было спешить – нас подгоняла необходимость. Было уже ясно, что рассчитывать на верность носильщиков не приходится, и удержать их от дезертирства мог только страх. Когда мы углубимся в страну ва'лунда, люди уже не рискнут бросить караван, понимая, что без нас вряд ли выберутся живыми. Если же мы промедлим и число беглецов возрастет, то наше положение может стать безвыходным – в том смысле, что не останется ничего другого, кроме как возвращаться в Родезию, где мы, конечно, сделаемся всеобщим посмешищем.

Нам не раз попадались свежие следы буйволов, но было принято единогласное решение – не терять времени на охоту, пока не окажемся в Валундаленде. И мы шли дальше.

Вскоре нам попалась покинутая жителями деревня – как впоследствии выяснилось, одна из деревень вождя Каконго, известного своими разбойничьими набегами. Осмотр показал, что люди жили здесь уже несколько лет; об этом свидетельствовали многочисленные, побелевшие от солнца и дождей черепа антилоп, прибитые к "священному дереву". До тех пор мне не приходилось видеть такой любопытный способ строительства: хижины были разборного типа, из плетеных бамбуковых щитов, и накрывались сверху общей крышей из огромных кусков дерна; вся трава на нем сохранялась. При необходимости щиты – стенки хижин – легко опрокидывались, дерн снова занимал свое естественное положение на земле, и все селение, таким образом, исчезало бесследно. Видимо, наше появление застало людей Каконго врасплох, и они разбежались, не успев осуществить эту операцию.

Конец июля – середина сухого сезона, но москиты ощутимо отравляли нам существование, и страшно было представить, что здесь начнется, когда пойдут дожди. Лес становился все гуще; попадалось много каучуконосных деревьев. Джума, старший бой, когда-то занимался сбором каучука для португальцев, и рассказал нам о применяемых для этого способах. Мы решили на досуге испытать их все и посмотреть, не удастся ли придумать что-нибудь получше.

Миновав еще одну деревню Каконго – она скрывалась в прохладной тамариндовой роще, но, по всем признакам, была уже давно покинута – мы вышли на заболоченный берег Манинги. Здесь даже имелся мост, но, посмотрев на него, все решили, что лучше поискать броды. Вода кое-где доходила до подбородка, но течение было слабым, и переправа прошла благополучно.

На противоположном, высоком, берегу виднелась деревня; думая, что ее населяют ва'лунда, мы не удивлялись отсутствию лодок и вообще какой-либо помощи при переправе. Однако на подходе к деревне нас встретила большая процессия людей племени мамбунда под предводительством очень юного индуны-баротсе. В первый момент мы приняли это за враждебную демонстрацию и приготовились к обороне, но быстро успокоились, увидев в числе идущих женщин и даже детей. Предводитель – звали его Чангонго, и ему было не больше пятнадцати лет – приблизился к нам, широко улыбаясь, и милостиво протянул руку для поцелуя. К возмущению свиты, этот дружественный жест встретил с нашей стороны самую невежливую реакцию: отпихнув желторотого владыку, Хэмминг, а за ним и весь караван, проследовал в деревню и расположился на отдых в тени большого дерева. Было уже ясно, что мы – первые европейцы, оказавшиеся в этих местах.

Вскоре принесли стул, и Чангонго уселся перед нами. В разговоре выяснилось, что он также приходится кем-то вроде внучатого племянника королю Леванике; оставалось непонятным, как он очутился в этой деревне, на границе враждебного Валундаленда. Между тем местные жители, вооруженные кремневыми ружьями, копьями и стрелами, уже перемешались с нашими людьми; оживленно переговариваясь, они осматривали и ощупывали ящики и даже непринужденно присаживались на них. Положение складывалось критическое, и требовалось немедленно предпринять какие-то шаги. Тут между Чангонго и Хэммингом состоялся краткий диалог; я привожу его дословно. Разговор шел на языке баротсе.

Хэмминг: Вы всегда оказываете такой прием караванам европейцев?

Чангонго: Мои люди еще никогда не видели белых, и я не знал, что этот караван ведет белый человек.

Хэмминг: Теперь ты это знаешь. Кроме того, ты знаешь, что мы устали и голодны – скажи, принесут ли нам еду?

Чангонго: О да, конечно. Я сейчас прикажу накормить вас.

Он отдал короткое распоряжение, и к нам направилась целая процессия – человек тридцать. Со многими и очень сложными церемониями они преподнесли провизию для каравана – две маленькие корзиночки с мукой, фунта по два в каждой, и четыре яйца. Мальчишка явно просто издевался над нами, но Хэмминг невозмутимо продолжал:

– Мы благодарны тебе за твой щедрый дар, о Чангонго – сейчас видно, что ты достойный племянник короля Леваники, известного своей неизменной дружбой с белыми. Но все же скажи, как нам прокормить всех наших людей?

Игра становилась все напряженнее, и парнишка начал нервничать.

– У вас много всяких ящиков – в них, конечно, достаточно продовольствия для всех носильщиков. А мы сами голодаем, и я не могу тебе дать больше никакой еды, – в его голосе прорывались нотки раздражения и испуга.

– Ну подумай, Чангонго, – ласково попросил Хэмминг и встал, держа в руке одну из корзиночек с мукой.

– Я вас сюда не звал, – злобно отвечал королевский отпрыск, – и если вам придется голодать, то лишь по своей собственной вине.

В это время четверо наших оруженосцев приблизились к собеседникам. Хэмминг погрустнел и задумался; затем, глядя Чангонго прямо в глаза, спросил:

– В этой корзиночке – вся мука, которую вы можете уделить нам? Это действительно так, Чангонго?

– Да! – выпалил юный вождь, и в ту же секунду Хэмминг спокойно и быстро нахлобучил корзинку с мукой ему на голову со словами:

– В таком случае, полагаю, будет лучше, если ты оставишь ее себе.

Густо напудренный белоснежной маниоковой мукой, Чангонго в своем парадном облачении индуны выглядел настолько похожим на циркового клоуна, что я покатился со смеху. Он вскочил, собираясь, видимо, убежать, но сильная рука Джумы мягко, но решительно удержала его на месте.

В толпе вокруг нас послышались возмущенные крики; мамбунда потрясали копьями, подбадривая друг друга. Мы не двигались и сохраняли полное спокойствие, хотя наши руки лежали на рукоятках револьверов. Такая невозмутимость, резко отличавшаяся от обычного поведения жестоких и трусоватых португальских метисов-мамбари, произвела куда более сильное впечатление, чем любые угрозы. Первым опомнился наш незадачливый притеснитель. Он успел отряхнуться и склонился к нашим ногам с негромким возгласом: "Калонга!" – приветствие, с которым рядовой член племени баротсе обращается к своему вождю. Тут же, как по мановению волшебной палочки, все переменилось.

Ружья и луки куда-то исчезли, и вот уже со всех сторон сверкают дружелюбные улыбки, жители тащат мешки с мукой, корзины с яйцами, связанных кур и всякую всячину; начинается оживленная торговля. Давно бы так!

Теперь, когда отношения наладились, мы решили задержаться здесь на пару дней, передохнуть и поохотиться. Я обещал Чангонго взять его с собой завтра утром на охоту за антилопами. На вопросы о слонах мы получили обычный ответ – "они дальше, в стране ва'лунда". Скорее всего, жители просто хотели поскорее спровадить нас из деревни.

Таким образом, перспективы на добычу слоновой кости оставались туманными. Было известно, что ва'лунда решительно препятствуют проникновению европейцев в их края, пользуясь всеми имеющимися средствами и не останавливаясь ни перед чем. Их селения, как правило, хорошо укреплены, а на лесных дорогах устроены завалы; повсюду расставлены ловушки, и тропы усеяны шипами. Эти шипы, хотя и не отравленные – весьма эффективное и коварное оружие. Представьте себе палочку из твердого дерева, длиной около десяти сантиметров, похожую на остро заточенный карандаш. Ее до половины втыкают в землю острым концом вверх, утрамбовывают и тщательно маскируют травой и листьями. Чаще всего их устанавливают возле пересекающих тропинку корней больших деревьев: не видя, что находится за толстым корнем, человек перешагивает через него и всей тяжестью наступает на шип. Для европейцев они неопасны – деревянное острие неспособно проткнуть подошву сапога; а вот идущий босиком носильщик, наколовшись на такой шип, получает болезненную рану и будет выведен из строя на несколько дней.

Мы услышали историю о каком-то белом – туземцы называли его Чама Кунгулу – пытавшемся не так давно проникнуть в запрещенный район. Ва'лунда убили двух его людей, и он был вынужден вернуться обратно. Впоследствии оказалось, что речь шла о Ларсене. В общем, чем больше я узнавал о ва'лунда, тем тверже становилось мое решение основательно познакомиться с их страной.

На следующее утро мы с Чангонго отправились на охоту. Берег реки постепенно понижался, переходя в заболоченную равнину, обрамленную густым лесом; это излюбленные места антилоп личи. По дороге туда нам то и дело попадались ловушки, поставленные деревенскими охотниками. Делаются они так: на лесной опушке устраивается заграждение из молодых деревьев, лиан и колючего кустарника – оно тянется на десятки метров, и в нем оставлено несколько проходов. В этих проходах на земле раскладывается петля из пальмового волокна. Рядом сгибают упругое молодое деревцо и закрепляют его в этом положении с помощью другого куска веревки, удерживаемой колышком; к верхушке деревца привязан свободный конец петли. Все устройство работает по принципу мышеловки: обходя преграду, антилопа идет в проход, задевает колышек и через мгновение повисает в воздухе. Охотнику остается только вынуть добычу из петли и снова наладить ловушку.

В период дождей мамбунда охотятся с лодок. Антилопы личи – очень чуткие животные, и к ним редко удается приблизиться на расстояние броска копья или даже полета стрелы (туземные луки бьют недалеко и используются обычно лишь для охоты на птиц). Но в дождливый сезон река разливается, и окрестные низины покрыты футовым слоем воды. Этого вполне достаточно для легких плоскодонных лодок; даже заболоченные участки оказываются легкодоступными, и антилопы, чьи движения вода только сковывает, становятся легкой добычей людей, вооруженных копьями.

В этот день мне повезло: с расстояния от полутораста до трехсот шагов я четырьмя пулями уложил трех личи. Результат неплохой и сам по себе, но для меня было важно произвести достаточно сильное впечатление на Чангонго. К сожалению, должен признаться, что впоследствии при охоте на личи и пуку мне не раз случалось промахиваться по десять раз подряд, так что успех в тот день следует признать случайным.

По словам моего чернокожего спутника, здесь водились и ситатунги. Я уже давно мечтал поохотиться на этих редких и красивых антилоп, но от попытки добраться до них скоро пришлось отказаться.Начались пловучие острова, а ходьба по ним для неопытного человека равносильна самоубийству. Такие острова образованы скоплением множества водяных растений; их корни и стебли переплетаются, образуя "костяк" острова. Постепенно все промежутки затягиваются илом, ветер наносит на них пыль, песок и семена сухопутных растений, и через пару лет над бездонным болотом возникает чудесная зеленая полянка, усеянная цветами; нередко там даже растут кусты, а иногда и молодые деревца. Но внешность обманчива, и горе путешественнику, принявшему эту зыбкую декорацию за твердую землю. Через несколько шагов ноги внезапно проваливаются в черную грязь, упругие, перепутанные стебли растений раздаются в стороны, и человек уходит под воду. Зеленый ковер смыкается над его головой, и спасение невозможно. Лишь долгая практика и особое чутье дают возможность передвигаться по пловучим островам, не рискуя жизнью.

Количество птиц на этих болотах не поддается описанию. Каких только видов пернатых здесь не было: бесчисленные дикие утки и египетские гуси плавали и ныряли меж островов; по мелководью важно вышагивали цапли и королевские журавли. Стаи пеликанов и марабу то и дело заслоняли солнце – нигде больше мне доводилось видеть их в таком количестве. Это был настоящий рай для охотников за птичьими перьями; недоставало только фламинго.

Забрав убитых антилоп, мы вернулись в лагерь.

Ночи во время сухого сезона довольно холодны, и поскольку у нас не было шерстяных одеял, мы воспользовались туземным способом сохранения тепла. Он заключается в следующем: к вечеру в лагере сооружался большой круглый шалаш конической формы, но без крыши. В центре раскладывается костер; время от времени часовой подкладывает в него топливо. Вокруг костра располагались наши походные кровати. Снаружи на стенки шалаша наваливают толстый слой свежих веток с листьями, так что теплый воздух не выходит из щелей. Этот способ – он называется музасса – оказался очень действенным, и я рекомендую его всем путешественникам, убедившимся, что и в Африке можно замерзнуть.

Когда мы собрались уходить, Чангонго долго не хотел давать проводника. Парнишка проникся к нам искренней привязанностью и со слезами на глазах объяснил, что никогда не простит себе, если поможет белым людям уйти на верную гибель в страну ва'лунда, и Леваника, конечно, строго взыщет с него за такую оплошность. Вероятно, ему очень хотелось еще разок-другой сходить на охоту в компании с европейцами, тем более, что половина добытой дичи доставалась жителям деревни. Но я прикрикнул на него, и Чангонго сдался: мы получили двух проводников.

Мы направились к селению Катетамбинги – одного из вождей племени ва'лунда. До него было около восемнадцати километров, то есть как раз дневной переход.

Дорога шла по высокому берегу Манинги. На заболоченных лугах и в прибрежном тростнике паслись многочисленные антилопы – в основном личи, и лишь изредка попадались пуку. Такая непропорциональность поначалу удивляла меня, так как обычно эти виды встречаются примерно в равных количествах. Но скоро все разъяснилось – по словам проводников, именно пуку становятся в первую очередь добычей местных охотников, поскольку они менее чутки и предпочитают болотам кустарниковые заросли и лесные опушки, где охотнику гораздо легче найти прикрытие и подобраться к животным.

Уже на подходе к деревне мы услышали глухой стук тяжелых пестов – женщины ва'лунда толкли маниоку. Значит, о нашем приближении здесь еще неизвестно. Это очень ярко показывало, что ва'лунда живут в полной изоляции от соседей – в любом другом районе Африки весть о нашем прибытии обязательно разнеслась бы за двое суток на полсотни километров вокруг.

Остановив караван, мы провели краткий военный совет. Было решено вступить в деревню с трех сторон, одновременно, по общему сигналу. Наиболее простым и естественным вариантом сигнала явился бы выстрел, но он мог быть истолкован ва'лунда как начало нападения, а мы не хотели давать им ни малейшего повода принимать нас за врагов. По предложению Вильзони, ему, как самому голосистому, поручили издать протяжный крик – услышав его, мы войдем в деревню.

Все удалось как нельзя лучше. Вильзони взвыл не хуже пароходной сирены, и в тот же миг мы вышли из-за деревьев. За каждым из нас следовал десяток слуг и носильщиков; грузы под охраной нескольких человек были оставлены в лесу. Наше появление ошеломило ва'лунда своей быстротой и неожиданностью, и они, застыв, кто где был, не пытались нам воспрепятствовать. Мы – трое белых – оставили свои винтовки в лесу, прихватив вместо них длинные бичи из кожи нильского бегемота. Кроме того, на поясе у каждого висел револьвер – оружие тогда еще малознакомое туземцам внутренних районов и не привлекающее к себе внимания. Когда наши отряды уже сходились в центре деревни, какой-то парень попытался сорвать ружье, висевшее на стене его хижины, но четырехгранный конец моего бича со свистом опустился на его голые плечи, и он с воплем схватился за вздувшийся рубец. Я взял ружье и передал кому-то из слуг.

Велев всем присутствующим сесть на землю, мы спросили, где Катетамбинга, и к нам тут же приблизились... два маленьких, до смешного похожих друг на друга старичка. Это и был вождь со своим братом – они сообща управляли деревней. Престарелые близнецы приветствовали нас по сложному ритуалу ва'лунда, включающему многочисленные поклоны, хлопки в ладоши и почтительные возгласы. Беседа шла на языке Мамбунда при помощи моего второго оруженосца Тома. Прежде всего надо было показать, что настроены мы решительно и шутки с нами плохи; поэтому мы велели привести человека, схватившегося за винтовку, и объявили, что каждый, кто осмелится поднять руку на европейца или его слугу, подвергнется строжайшему наказанию. Однако на первый раз, из уважения к Катетамбинге, мы прощаем его подданного. Тем не менее, чтобы привить ему понятие о хороших манерах, я приказал тут же разломать на куски его ружье.

Затем мы обратились к вождю и произнесли речь, в которой всячески подчеркивали дружественный и мирный характер нашей экспедиции. Все, что нам требуется – это возможность охотиться на их земле. Мы ничем не торгуем; все услуги и вся провизия, которые ва'лунда предложат нам, будут щедро оплачиваться. Особая премия ждет тех, кто сообщит о слонах. Кроме того, мы обеспечим защиту всем жителям в случае появления работорговцев.

В ответной речи Катетамбинга обещал нам помощь и поддержку, выразив готовность не только снабдить нас провиантом, но даже угостить некоторыми деликатесами – медом и медовым пивом.

Язык ва'лунда очень своеобразен. Хотя его относят к группе банту, он совсем не похож на них по звучанию. Обилие щелкающих согласных напомнило мне язык бушменов Калахари.

Мы были очень довольны достигнутым результатом, но впоследствии выяснилось, что Катетамбинга питал к нам далеко не столь нежные чувства, как желал показать. Впрочем, обещанные продукты, мед и пиво для каравана мы получили без проволочек.

Кстати, о пиве: оно приготовляется из меда и воды с добавлением каких-то ягод. Перебродив, напиток приобретает кисловатый вкус и легкие опьяняющие свойства. Мне оно не понравилось, но Хэмминг и Райт, попробовав, нашли его вполне достойной заменой европейскому пиву и осушили по целому калебасу. Через пару часов они уже горько каялись в своей невоздержанности, и я еще долго поддразнивал Хэмминга, напоминая ему о славной попойке у ва'лунда.

В этой деревне мы впервые встретились с культом животного: у границы леса находилось скульптурное изображение огромной змеи, очень реалистично вылепленной из глины. Возле ее головы стояла деревянная миска – туда клали торжественную пищу для идола. Вождь объяснил мне, что эта змея охраняет жителей деревни от другой, живой, гигантской ядовитой змеи, обитающей в окрестностях. Я поинтересовался, чем они кормят свое пресмыкающееся божество, и услышал в ответ: "О, она ест все, что ей дают, любые объедки."

Мы пробовали узнать что-нибудь о таинственном "Чама Кунгулу", но ва'лунда или действительно ничего не слыхали о нем, или предпочитали помалкивать. Вероятно, Ктетамбинга надеялся, что Ларсена уже нет в живых.

Жители деревни держали коз, и на ночь все стадо запиралось в общем крытом загоне; я обратил внимание на основательную постройку этого сооружения – оно выглядело крепче, чем хижины. Вместо двери служила загородка из толстых кольев, скорее даже бревен, весом около тридцати фунтов каждое. На ночь они вставлялись в специальные пазы в стенах загона, а утром поочередно вынимались, и коз гнали на пастбище. Мне объяснили, что такая конструкция нужна для защиты от леопардов и львов – когда есть дверь, хищнику часто удается вонзить в нее когти, просунув лапу возле косяка. Один могучий рывок, и дверь сорвана. А вытащить или выломать бревна звери не могут, и козы остаются в целости.

В лесу неподалеку от деревни я увидел самое настоящее кладбище – многочисленные могилы, обнесенные высокими загородками. Земляные холмики были отмечены белыми флажками. Игрушечные "хижины покойных", куда ставится еда для умиротворения духов, имели размеры большие, чем это принято у вакагонде; их украшали какие-то магические рисунки, смысл которых остался мне неизвестен. Как и многие другие племена, ва'лунда верят, что мертвецы могут выходить из могил, чтобы мучить живых, и, желая обезопасить себя от подобных неприятностей, родственники втыкают в могильный холмик даже не один, а два кола – в головах и в ногах дорогого усопшего.

Вечером мы сидели у огня в самом радужном настроении – было наконец получено достоверное известие о слонах. Достигнутые нами дипломатические успехи казались надежными, любезность Катетамбинги не иссякала, и мы легли спать в твердой уверенности, что все трудности остались позади.

Наутро нам выделили двух проводников – им предстояло провести караван к селению Чипавы, верховного вождя племени. Пройдя шестнадцать километров вдоль берега, мы повернули к водоразделу между бассейнами Манинги и Макондо. По мере удаления от реки ландшафт менялся – светлый лес акаций перешел в густые джунгли, и носильщики с трудом прокладывали себе дорогу; тропу то и дело перекрывали склонившиеся ветви, переплетенные лианами. К вечеру мы неожиданно натолкнулись на опустевшую деревню. Причина ухода жителей скоро разъяснилась: в центре между хижинами стоял украшенный затейливой резьбой деревянный гроб – здесь умер старейшина или индуна, и все население по обычаю перешло жить в другое место.

Было уже поздно, и поскольку рядом с деревней протекал ручей, мы остановились лагерем. Этот ночлег, как и последующие, оказался весьма беспокойным.

Началось с того, что наши люди, пошарив на заброшенном поле, принесли целый ворох маниоки. Подсушив корни перед огнем, они добавили их к своему вечернему рациону, и последствия не заставили себя долго ждать. То ли сказалось несоблюдение обычной процедуры обработки, то ли просто ворованное не пошло впрок, но вскоре у всех начались жестокие колики, и лагерь превратился в подобие больничной палаты во время эпидемии холеры. Хэмминг действовал со своей обычной решимостью: достав бутылку кротонового масла, он щедро наделил им всех страждущих. Это лишь усугубило положение: носильщики, до тех пор только жалобно стонавшие, теперь уже вопили благим матом. Но в конце концов снадобье подействовало, и они исчезли в ближайших кустах. Кротоновое масло – очень сильная штука.

Около полуночи снова поднялась суматоха. На этот раз причина была в проводниках – оба они ухитрились сбежать, хотя и легли спать между нашими боями. Мы сделали надлежащие выводы о том, каких событий следует ожидать в недалеком будущем, велели разложить новые костры и выставили часовых. Остаток ночи прошел спокойно.

Утром было решено перевести караван на военное положение: людям раздали запасные винтовки. Затем мы тронулись вдоль ручья.

Через два километра лес стал редеть, постепенно переходя в широкую луговину. Скоро стали попадаться маниоковые поля – верный признак близости селения. И действительно, вдали, на другом берегу ручья, виднелся высокий частокол, за которым поднимались крыши хижин.

Теперь уже мы шли не в одиночестве. В бинокль можно было заметить, что на краю леса то и дело показываются черные фигуры, вооруженные ружьями, и число их все время возрастало. Мы решили пока не обращать внимания на возможных противников и начали переправу через ручей. Берега были заболочены, и в течение получаса мы являли собой идеальный объект для нападения, так как находились на совершенно открытой местности и были по колено в воде. Сложив грузы на землю, мы направились к ограде.

Ворота были заперты. Когда мы приблизились, со стороны леса раздалось несколько выстрелов, и затем наступила тишина – она казалась угрожающей и заметно действовала на нервы; каждую секунду мы ожидали залпа. Я приказал взломать засов, и против ожидания нам никто не препятствовал. Войдя в деревню, мы увидели ва'лунда – люди молча стояли и сидели возле хижин, глядя на пришельцев без особой враждебности. Их ружья висели на стенах.

В глубокой тишине наш отряд прошествовал к центру деревни, и в этот момент прогремел выстрел. Кто стрелял, осталось неизвестным; думаю, что один из ва'лунда случайно или с перепугу разрядил ружье в воздух. Наши люди имели строгий приказ не открывать огня без непосредственной угрозы для их жизни. Как бы то ни было, звук выстрела словно пробудил деревню от спячки, оказав самое энергичное и удивительное действие: в мгновение ока все жители кинулись врассыпную – с обезьяньей ловкостью перебираясь через частокол, они стремглав мчались к лесу. Наши носильщики успели задержать часть беглецов, и мы решили пока оставить их в качестве заложников. Среди пленных было несколько женщин, которым позволили уйти. Это оказалось большой ошибкой, но, не зная обычаев ва'лунда, мы не хотели слишком озлоблять племя. Позднее выяснилось, что взяв заложниками именно туземных дам, можно было бы избежать многих затруднений и неприятностей.

Оставив пленников под присмотром Джумы и нескольких слуг, мы отправились вслед за беглецами – так или иначе, нам требовалось установить с ними какой-то контакт. В лесу то и дело попадались маленькие деревушки, по нескольку хижин в каждой, оставленные жителями. Нам приходилось прилагать постоянные усилия, чтобы удержать слуг от желания разорить и сжечь все поселения врага. Сделав людям строгое внушение, мы пошли лишь на одну уступку – разрешили им брать с собой все съестное, что удавалось найти.

Кое-где мы видели стариков и старух, слишком дряхлых, чтобы спасаться бегством; сидя у хижин, они покорно ждали решения своей участи. В таких случаях я оставлял в деревне часового – он должен был охранять покой и безопасность, пресекая любые попытки наших носильщиков обидеть или ограбить беспомощных стариков.

Во многих хижинах валялись брошенные луки и стрелы. В моменты опасности ва'лунда предпочитают пользоваться огнестрельным оружием, в котором не испытывают недостатка. Эти ружья, заряжающиеся с дула, изготавливаются в Португалии специально для сбыта диким племенам Африки; их в огромных количествах доставляют на Западное побережье, откуда они проникают во внутренние районы с караванами мамбари. Ружья очень легкие, с длинным стволом, стенки которого так тонки, что для меня оставалось загадкой, почему они не разрываются при первом же выстреле.

Не было сомнений, что караван работорговцев – не редкость в здешних краях; об этом свидетельствовало обилие дешевых португальских безделушек и искусственного жемчуга во многих хижинах. Еще более наглядным доказательством служили две женщины с очень светлой, почти белой кожей, увиденные нами в первой деревне – несомненный результат смешения двух рас.

Кое-где попадались разные идолы, раскрашенные белой и красной глиной; об их именах и назначении оставалось только гадать. Вообще я до сих пор жалею, что в ходе своих путешествий не уделял достаточного внимания изучению языков тех племен, с которыми приходилось иметь дело. Из-за этого мне остались мне остались неизвестными многие интереснейшие черты их культуры и нравов, и восполнить этот пробел я, к сожалению, уже не смогу.

Убедившись в бесполезности преследования, мы повернули обратно. Стало очевидно, что главное селение, ставка вождя Чипавы, находится где-то дальше. Между тем близилась ночь, и следовало позаботиться о ночлеге.

Мы решили соорудить нечто вроде укрепленного лагеря. Выбрав сухую открытую площадку в стороне от деревни, носильщики натаскали веток, и вскоре были готовы четыре огромных шалаша-"музассы": три в вершинах треугольника и один в центре – он предназначался для пленников. По периметру возвели ограду из колючих кустов. Готовое сооружение напоминало сделанную из хвои и листвы пародию на средневековый замок. Разложив костры, мы поужинали, выставили часовых и улеглись спать.

Около полуночи на другом берегу ручья поднялся шум – раздавались воинственные крики, затем прозвучало несколько выстрелов. Хэмминг и Райт схватили винтовки и приготовились к обороне. Но я уже составил определенное мнение о боевых качествах ва'лунда, к тому же очень устал. Отказавшись от участия в смертной битве, я повернулся на другой бок и, пожелав друзьям спокойной ночи, закутался в одеяло. Мое спокойствие подкреплялось очень простым соображением – ружья ва'лунда били не больше, чем на полторы сотни шагов, а расстояние от лагеря до деревни и до границы леса составляло добрых триста. Попытка же штурма представлялась мне совершенно невероятной.

Таким образом, мы никак не реагировали на устрашающие демарши ва'лунда. Потратив еще около часа на крики и стрельбу, отважные воины скрылись в темноте, глубоко уязвленные нашей бесчувственностью. Остаток ночи прошел спокойно.

Утром, отобрав восемнадцать носильщиков, зарекомендовавших себя лучше прочих, мы велели им переложить грузы на наших пленников; каждый человек, идущий налегке, отвечал за сохранность груза и арестанта. Мы рассудили, что ночное нападение дает нам право применить хотя бы такую меру взыскания, позволившую к тому же использовать "вражеские силы" для облегчения дорожных тягот.

Тропа по-прежнему шла через густые джунгли. На протяжении всего пути нас сопровождали вооруженные ва'лунда – прячась за деревьями, они двигались параллельно каравану, а с наступлением темноты опять начиналась пальба. Поскольку выстрелы не причиняли никому ни малейшего вреда, мы решили воспринимать их как ежевечерний почетный салют.

Через два дня, 3 августа 1906 года, между деревьями показались многочисленные хижины. Мы направились к селению в очень приподнятом расположении духа – сегодня нам впервые попались свежие следы слонов.