Дожди в ту зиму неслись с Тихого океана один за другим. Я шлепала в школу по лужам в мужских ботинках. Две недели прошли, я подумала, что у начальника порта, возможно, уже есть новости о «Сервии», и на рассвете пошла в бухту. Дождь прекратился, в воздухе висела морось, голодные чайки оглушительным хором встречали рыбацкие лодки. Перекрикивая их пронзительное карканье, капитан громко сказал:

— «Сервия»? Да, мисс, у меня есть новости. Пройдемте в контору.

Вот так, все просто. Густаво, быть может, уже на пути в Сан-Франциско. И среди матросов должны быть порядочные, славные парни, которые ведут себя на берегу так же, как на море. Капитан поворошил бумаги, разгладил усы и откашлялся. Еще одна лодка пришвартовалась у причала, и чайки заорали, как безумные.

— Вы получили известие о «Сервии», сэр?

— Да, получил. К несчастью, она погибла в ледяной шторм в Магеллановом проливе. Это нижний край Южной Америки, там дьявольски опасный проход даже летом. Ненасытная Магелланова глотка, сколько народу сожрала. На грузовом судне из Ливерпуля видели, как «Сервия» пошла ко дну.

Его слова метались, как сумасшедшие чайки, в моей голове.

— Пошла ко дну?

— Затонула, мисс, погибла. Капитан грузовика пытался к ней подойти, но не давали высокие волны. Он сообщил, что выживших нет.

— Разве там не было шлюпок?

— Она слишком быстро затонула. Иногда такое случается, мисс. Ни на что уже нет времени.

— Но «Сервия» была крепкая. По пути из Неаполя мы три дня провели в бурю.

— Вы уж извините, но это Северная Атлантика. Волны были, — он вслух прочитал сухие строчки сообщения, — они были высотой в шестьдесят футов. Вон там, видите, «Роза Мария»? Так вот, это вдвое выше ее грот-мачты. — Я посмотрела, куда он указывал, и охнула. — Любой, кто окажется в такой шторм за бортом, почти тут же замерзает насмерть. Но еще раньше тебя разобьет в лепешку, и «Отче наш» прочитать не успеешь. Сожалею, мисс. Значит, все-таки там был ваш сердечный друг?

Я не ответила, поблагодарила его и ушла. Нет, Густаво не был моим сердечным другом, он едва ли был просто другом, скорее, лишь надеждой, сладкой мечтой моего сердца, разбитой беспощадными волнами. Когда умерла Дзия Кармела, никого не удивляло, что я скорблю о ней. Но прошлое, объединявшее нас с Густаво, было тоньше вуали, такое же хрупкое и недолговечное, как те рисунки, что он прислал мне. Оплакивать несбыточную мечту — полная глупость, сказали бы американцы, а мне было тягостно и знобко, хотя солнце уже светило вовсю, и я чувствовала себя голой, беззащитной, словно остриженная по весне овца. Я бесцельно брела среди портовой суматохи, матросов, пассажиров и тех, кто пришел встречать своих близких. С корабля, только что приплывшего рейсом с Восточного побережья, сошло шумное семейство — у трапа их дожидался высокий смуглый мужчина. Дети скакали и болтали без умолку, взахлеб рассказывали о путешествии, а родители неспешно шли рядом, рука об руку. Как легко смерть могла схватить одного из них, невзирая на то, что они молоды и полны сил, и как велико было бы горе утраты. Уж лучше быть одной и сносить холод одиночества. Я развернулась и зашагала в амбулаторию.

— Плохие новости из дома? — сочувственно спросила доктор Бьюкнелл в начале занятия.

Как сказать, что потеряла то, чего никогда и не имела?

— Нет, просто неважно себя чувствую, — солгала я.

— Мисс Миллер, принесите, пожалуйста, субнитрат висмута для мисс Витале, — попросила она Сюзанну, круглолицую хохотушку из Техаса.

Я поблагодарила и села позади тучной блондинки, чтобы меня не замечали и не жалели.

На следующем уроке обсуждалось, как мыть и кормить лежачих больных. Склонившись над тетрадью, я представила себе, как воет буря в узкой Магеллановой глотке. Видел ли Густаво ту последнюю волну, которая вздыбилась над мачтой «Сервии»? Смотрел ли он в разверстую пасть океана, как Иона в чрево кита? Искал ли опору на скользкой обледеневшей палубе?

— Мисс Витале! Мы говорим о пролежнях.

Вздрогнув, я вернулась обратно к реальности и рассказала, как в Опи мы подкладывали под дряхлых стариков овчину: пусть и ненадолго, но это помогало оттянуть появление язв.

— Отличное народное средство, — одобрила доктор Бьюкнелл. — А теперь вы, мисс Макларен…

Как ни тяжко было потерять Софию, все же я могла прикоснуться к ее недвижным рукам и поцеловать холодный лоб, слышала скорбь и благодарность в словах тех, кто пришел с ней проститься. Если когда-нибудь я приеду в Опи, то найду людей, которые знали Карло и помнят его. «Да уж, — скажут они, — помнишь, как он набросился на того волчару? А как они подрались в таверне с Габриэлем, ну, в последний-то раз?» Кто-нибудь наверняка видел, как Карло собирал травы, когда мама болела. Мой Карло был своим для всего Опи, и если он погиб для меня, то погиб для всех нас. Кто мог разделить мою печаль о Густаво? Он был точно отшлифованный морем камешек, который так долго носишь в кармане, что прикипаешь к нему душой. Но что, в сущности, я о нем знала? То немногое, что он успел мне рассказать, могло быть просто выдумкой. Даже китовую пластинку, возможно, вырезал вовсе и не он. Не служил ли Густаво, как это вечно твердила мне Молли, лишь удобным предлогом, чтобы не замечать призывные мужские взгляды, избегать похода на танцы, укрываясь за упорной фантазией, что если и есть на свете хорошие мужчины, то все они где-то далеко-далеко за морем?

Занятие кончилось, и я побыстрее ушла, пока доктор Бьюкнелл не стала расспрашивать, как я себя чувствую. Снова зарядил дождь, я промокла, устала и почти уже не уворачивалась от грязных брызг, летевших из-под колес повозок. Литания Девушки-Воротничка звучала у меня в голове: режь, шей, работай. Что же мне делать теперь? Читай, учись, ухаживай за больными. Дорога пошла вверх, и я устремилась вперед под холодным ливнем, думая о тех, кто первыми взобрался на верхушку нашей горы и основал там Опи.

— Капитан порта узнал что-нибудь? — спросила Молли после обеда.

— «Сервия» затонула в Магеллановом проливе.

Молли перестала мыть посуду.

— Может, он был на другом корабле.

— Может.

Но я не могу провести свою жизнь в гавани, встречая корабли. Я буду работать, просто работать, как это делала София. Лечить больных и стать своей в компании таких же лекарей — мне этого достаточно. Более чем достаточно, повторяла я, кутаясь в одеяло, чтобы согреться в холодной сырой ночи.

В ближайшие дни мне не придется спать в своей постели.