Утром, когда миссис Роббинс гоняла нас по анатомии, за мной прислала доктор Бьюкнелл — я нужна была ей в качестве переводчика.

— Она итальянка, это пока все, что удалось выяснить, — сказала мне доктор. — Болезненной комплекции, как вы видите. Пульс учащенный и, судя по всему, постоянные боли в брюшной полости.

Я подвинула стул ближе к кушетке и села так, чтобы девушке хорошо было меня видно. Моего возраста, худенькая, в простом ситцевом платье, какие обычно носят фабричные работницы. Она сказала, что ее зовут Франческа де Сантис, что она работает на фабрике мистера Леви на Баттери-стрит, пришивает карманы к брюкам, которые все называют синими джинсами. Ее акцент был настолько родным, что я едва не всхлипнула от нежности. Она из Абруццо и, похоже, в Америке совсем недавно, от нее веяло запахом нашей земли и нашего хлеба.

— Ее родные здесь? — попросила меня узнать доктор Бьюкнелл.

— Нет, никого нету, — ответила Франческа. — Я приехала к сестре, но она еще до того умерла от воспаления легких.

Когда я выразила ей сочувствие и сказала, что и сама оказалась в Америке совершенно одна, она придвинулась ко мне, словно впитывая мои слова.

— Давно вы в этой стране, Франческа? — спросила я.

— Кто вы? — прошептала она.

— Ирма Витале из Опи. Я учусь в медицинской школе.

— Опи? — выдохнула девушка. — Так близко от нас. Я из Сканно.

— Сканно! В ясные дни нам видно вашу деревню.

— И нам вашу.

Капли пота выступили у нее на лбу, когда она протянула мне бледную ладошку. Я крепко зажала ее в своей руке.

— Когда ты поправишься, Франческа, мы поговорим о доме. Мы все подроб…

Доктор Бьюкнелл легонько кашлянула.

— Симптомы?

— Франческа, доктор спрашивает, где у тебя болит.

Она указала на живот, пониже пупка, палец ее подрагивал.

— Вот здесь. Там что-то шевелится, как змея, и горит.

Я перевела, и доктор быстро записала это себе в блокнот, нервно дернув карандашом, когда за окном раздался взрыв смеха.

— Значит, боли перемежающиеся. Посмотрите, обложен ли язык. — Да, он обложен. — Спросите, чем она лечилась.

— Я пила воду с горчицей, чтобы вызвать рвоту, а потом один человек на фабрике посоветовал, что надо проглотить пули.

— Пули? — мысленно я ужаснулась. — Свинцовые пули?

— Да. Он сказал, что они надавят и закупорка раскроется. Я проглотила их и пошла домой, но потом, наверно, потеряла сознание. И кто-то привез меня сюда.

Доктор Бьюкнелл отшвырнула карандаш, когда я ей это перевела.

— Идиоты! Абсолютные идиоты! Не важно, давайте положим ее в постель. Попробуем обойтись без оперативного вмешательства.

Да, София тоже всегда говорила, что вскрыть живот означает распахнуть дверь для инфекции.

Франческа прижалась ко мне.

— Ирма, — прошептала она, — у меня кровь, когда я писаю.

Я перевела это доктору Бьюкнелл, и ее выразительное «эх» вызвало ужас у бледной, и без того перепуганной девушки. София никогда, ни одним мускулом не реагировала на то, что говорили ей пациенты. Теперь Франческа вцепилась в меня с отчаянной силой.

— Я умру? Больше не увижу Сканно? Я обещала маме, что приеду обратно.

— Мы позаботимся о тебе. Ты увидишь Сканно.

Франческа закрыла глаза.

Шепотом я спросила у доктора Бьюкнелл:

— Мы ведь поможем ей? Она поправится?

— Не давайте неосмотрительных обещаний, мисс Витале, — покачала головой доктор. — Мы сделаем все, что в наших силах.

С помощью Сюзанны я переодела Франческу в длинную льняную сорочку и дала ей немного бульону. Мы сделали ей на живот припарки и давали каломель, соду и пепсин. А еще морфий, чтобы снять боль, и будили ее — для регулярных испражнений, но всякий раз в моче я видела тонкие кровяные нити. Свинцовые пули не выходили. Я расчесывала ее темные волосы и пела песни, которые мы пели в Опи, но с каждым часом она все больше погружалась в обособленный мир, где надо всем властвовала только боль.

Утром следующего дня доктор Бьюкнелл привела студенток к постели Франчески, рассказала о симптомах и велела прощупать живот, почувствовать, какой он горячий и твердый.

— Непроходимость и обширная инфекция, — объяснила она им в соседней комнате. — Вероятно, дело в аппендиксе.

— И как это лечить? — спросила Сюзанна.

— Обычно просто дают опиум, чтобы пациент не мучался перед смертью. Но мы можем, по крайней мере, хотя бы попытаться устранить гнилостные последствия инфекции. Организм молодой, дальше, возможно, справится сам. Я вызвала мистера Бенджамена.

Пухлый, щеголеватый молодой человек вскоре явился — при нем была банка, накрытая марлей, и там, в мутной воде, неторопливо плавали пиявки.

— Самые лучшие экземпляры, доставлены из Франции, — гордо заявил м-р Бенджамен. — Это последние из той партии, они уже страшно изголодались. За каждую плачено по пятьдесят центов.

Он осмотрел Франческу, прослушал ее и даже обнюхал.

— Ну, тут, я полагаю, понадобится с десяток.

— Тогда и ставьте десять, сэр, — сказала доктор Бьюкнелл, — и, пожалуйста, поскорее.

Мистер Бенджамин аккуратно извлек из банки пиявку, нежно приложил к животу Франчески и поглядел, как она там устроилась. Затем достал еще одну, и еще — пока весь ее живот не оказался усеян черными кровожадными закорючками. Они радостно подрагивали, присосавшись к бледной, вздутой коже.

— Где-то с час будут питаться, — заявил он и достал тоненький сборник стихов, которые намеревался читать, пока его алчные подопечные утоляют свой аппетит.

Франческа пробормотала что-то, но не проснулась. Когда пиявки перестали подрагивать, он с легкостью отодрал их и сложил в деревянную коробку. Выкинет в нашу помойку, сказала мне доктор Бьюкнелл. Пиявочники высшего разряда используют этих тварей лишь единожды, свежие — для каждого пациента.

— Ну, прекрасно поработали, — мистер Бенджамен был доволен.

И правда, живот опал и стал помягче. Франческа проснулась, попросила пить, и голос у нее был прежний, почти нормальный.

— Хорошо. Отдохните, мисс Витале, вы, вероятно, еще будете нужны попозже, — сказала мне доктор Бьюкнелл.

Я поставила стул у кровати Франчески, закрыла глаза и почти сразу заснула.

Посреди ночи меня разбудили ее стоны. Вокруг крошечных ран от пиявок возникло нагноение, живот страшно вздулся. Я послала Сюзанну за доктором Бьюкнелл, она пришла, осмотрела Франческу и печально отошла в сторону.

— Очень сильное воспаление, — со вздохом признала она, — если не спадет, боюсь, она умрет.

— Еще поставим пиявки?

— Нет, что могли, они сделали. Я только что прочитала отчет доктора Мортона из Филадельфии — там был бакалейщик, те же симптомы. Его тоже пользовали пиявками. Это не помогло, доктор вскрыл брюшную полость, вычистил гной, перевязал аппендикс и удалил его. Другой пациент с теми же симптомами и лечением скончался, а бакалейщик преотлично выжил. Надо оперировать. Других шансов у девочки просто нет. Вы уж, пожалуйста, заручитесь ее согласием.

Я разбудила Франческу и объяснила, что сказала доктор.

— Нет, — выдохнула она. — Отец умер, когда они его разрезали. Я видела его. — Она вцепилась в подол моего халата. — Позовите маму. Ой, Ирма, мне ужасно больно.

— Франческа, ну, прошу тебя, давай мы попробуем. Доктор очень умелая.

Ее скрутило от боли.

— Ирма, не могу больше! Не могу… помоги мне.

— Франческа, позволь нам тебя оперировать. — Бледные пальцы судорожно взмахнули над одеялом. — Это твой единственный шанс.

Она нащупала мою руку и сжала ее.

— Ты не уйдешь, Ирма? Будешь со мной?

— Конечно. Но, пожалуйста, соглашайся на операцию.

Она кивнула и закрыла глаза, по-прежнему не отпуская мою руку.

— Мисс Витале?

— Она согласна.

Доктор Бьюкнелл еще раз изучила отчет из Филадельфии, а тем временем мы с Сюзанной простерилизовала инструменты, подготовили операционный стол и протерли спиртом живот Франчески. Другие студентки заполнили комнату, встали вдоль стен, многие зажимали нос руками.

— Фу, пахнет хуже, чем на помойке, — прошептала одна.

— Мисс Миллер, — жестко откликнулась доктор, — нет нужды обсуждать очевидное.

Губы Франчески слабо шевелились — она читала молитву. Затем перекрестилась, и тогда я взяла ее за руку, а доктор Бьюкнелл принесла стеклянную пробирку с эфиром и дала ей несколько раз глубоко вдохнуть. Когда Франческа не отреагировала на укол острым инструментом, доктор взяла скальпель и занесла над вздутым животом.

— Начинаем, — скомандовала она, — делаем все как можно быстрее.

Она провела надрез, и раскрылась зияющая полость. Оттуда хлынули зловонные потоки гноя, которые Сюзанна собирала в тазики, а студенты моментально уносили их прочь. Как же тело может настолько разложиться, а при этом человек еще живет?

— Пули, — пробормотала доктор, бросив все три в тазик, где они запрыгали, как вишневые косточки. В пульсирующей красной массе она нашла аппендикс, перевязала его шелковой нитью, затем аккуратно удалила и наложила мелкие швы.

— Теплую воду, — велела она, и Сюзанна принесла мензурку. — Тампон. — Она промокнула кровь, затем свела края разрезанной полости вместе и отодвинулась от стола: — Мисс Витале, заканчивайте, — и указала, где накладывать швы. После того, как я закрепила последний узелок, доктор отошла в сторону, подняла руки, и Сюзанна сняла с нее заляпанный кровью халат.

— Теперь, все что мы можем сделать, это заботиться, чтобы ей было удобно. Давайте морфин, от болей. Все в руках Провидения.

Сначала Франческа спала спокойно. Сердце у нее билось ровнее, дыхание успокоилось и лихорадка спала.

— Это хорошие симптомы. Я запишу отчет об операции, а потом немного посплю. — Доктор устало провела рукой по лбу. — Если что, сразу меня будите.

Я сидела у постели Франчески, держа ее руку в своей.

— Ты увидишь Сканно, — шептала я. — Увидишь свою маму.

Я пыталась убедить себя, что ей лучше, что участившееся дыхание — добрый знак, организм борется с инфекцией. Она начала дрожать, и я накрыла ее одеялом, потом еще одним, затворила окно и развела огонь в небольшой печке.

— Ирма, — сказала Сюзанна, придя нас проведать, — одеяла не помогут. — Она заставила меня пощупать пульс, он был бешеный.

— Сердце работает, — настаивала я в отчаянии. — Она окрепла, разве нет?

— Ирма, отойди, прошу тебя, — Сюзанна мягко отвела меня в сторону и позвонила в колокольчик. Кто-то открыл окно и погасил огонь. Еще кто-то принес виски и велел мне его выпить. Торопливо вбежала доктор Бьюкнелл. Передо мной словно разворачивалась безмолвная пьеса: ушла и вернулась Сюзанна, с ней пришел священник, помазал Франческе елеем лоб, прочел молитву и удалился.

Дыхание ее стало свистящим. Голубые тени легли на руки и возле рта. Один раз она открыла глаза и прошептала:

— Мамочка.

— Франческа, очнись, — умоляла я. Но в ответ в тоненьком горле раздалось только страшное клокочущее бульканье. Продребезжал на улице трамвай. Запоздавшие пьяницы громко переругивались, выходя из таверны, лаяли собаки, и мальчишки шумно играли в мяч. И среди всей этой разноголосицы жизни грудь Франчески опала, а пульс исчез. Я закрыла ее глаза и стояла, раскачиваясь от горя. Доктор Бьюкнелл увела меня из комнаты.

— Почему? Ну почему? — я не могла смириться с тем, что произошло. — Доктор, ведь мы все сделали правильно. Мы все вычистили.

— Хирургия — всегда риск. Не забудьте, бакалейщик выжил, а другой пациент скончался. В любом случае, это был ее единственный шанс. — Доктор утерла платком лоб. — Возможно, мы слишком долго откладывали.

— Она мне поверила! Я обещала, что она вернется домой!

Доктор Бьюкнелл взяла меня за руки.

— Ирма, мы сделаем вскрытие.

Как «люди доктора».

— Нет! Пожалуйста, не надо.

— Это наша возможность понять, в чем мы ошиблись, Ирма. А потом похороним ее, как положено, и пошлем семье телеграмму. Вы должны быть уверены — мы сделали все, что смогли.

Я кивнула в полном изнеможении. Что же, ее мать хотя бы будет знать, Франческа умерла не в одиночестве. С ней были те, кто пытался облегчить ей смертный час. Домой я шла в тяжких раздумьях. В ателье у Элен мы всегда точно знали, каков будет фасон нового платья, мы кроили, шили и подгоняли его ровно по фигуре заказчицы. Все выходило так, как было задумано. И дамы всегда были довольны нашей работой. Но здесь мы разрезали и зашили Франческу без толку, только заставили ее страдать понапрасну.

— В этот раз вам не повезло, но ведь скольким людям вы уже помогли. И еще поможете, — возразила мне Молли, выслушав эти грустные мысли.

— Пойми, я обещала, что она вернется домой. Обещала!

— Возможно, она туда и вернулась. И сейчас видит родные края.

Ночью я глядела на горящие в высоте звезды и молилась, чтобы душа Франчески отыскала себе дорогу в Сканно.