Покидая Палестину в конце мая 1907 г[ода], я на почтовой бумаге парохода “Шлезвиг” написал следующее: “В жизни каждого человека бывает момент, который как бы гранью отделяет прошедшее от будущего. И этот в высшей степени важный “момент”, к сожалению, часто приходит незаметно, не оставляя следа. Миллион причин мешают сосредоточиться и задуматься над тем, что составляет сущность жизни; и человеческое существование продолжается точно по инерции. И сколько жизней, способных служить украшением человеческого рода, гибнут в житейской сутолоке. Сколько благородных стремлений разбивается в так наз[ываемой] борьбе за существование! Сколько мечтаний, хороших побуждений, добрых намерений остаются невыполненными благодаря так называемой житейской мудрости!”

Не будучи сионистом, я оказался одним из первых среди москвичей, посетивших [Эрец — Исраэль]. В апреле 1907 г[ода] я сел на пароход в Севастополе и на др[угой] день же был в Константинополе. Я переживал исключительное душевное состояние.

Анализ музыкального] творчества открывал передо мною все душевное и духовное величие творцов музыки. Становилось ясно, что настоящий великий композитор велик и как личность (человек). Особенно это ясно на Бетховене. И благодарное чувство к этому титану от музыки вылилось в стремление создать учреждение для всестороннего изучения лучшего, что есть в творчестве Бетховена, его предшественников и последующих композиторов.

Так назревала идея создания Бетховенской студии, которая осуществилась лишь через несколько лет. Мечта о поездке в Бонн — на родину Бетховена — меня не покидала. И вот — за год до поездки в Пал[естину] — я посетил Бонн.

Предо мною письмо, написанное 27 авг[уста] 1906 г[ода] из Бонна. Привожу выдержки из него (перевод с иврита):

“И вот я в Бонне! Место, о котором мечтал как истинный мусульманин о Мекке или как религиозный еврей о святом городе Иерусалиме. И ничто не обмануло моих надежд. Я чувствую, что не напрасно стремился сюда, не напрасно горело во мне желание увидеть этот маленький домик, в котором родился один из величайших людей девятнадцатого века… Я задумал увидеть город, наполненный духом Бетховена, и вот передо мною обычный немецкий городок. Все, что осталось в нем с тех времен, это — дом, в котором родился величайший композитор, и комната, в которой он появился на свет. И какая комната! Б-же мой! Маленькая, низкая, с маленьким окошком, выходящим на стену соседнего дома, так, что не видно даже полоски неба… Но это не помешало гиганту развернуться, и он не стал из — за этого меньше любить природу и людей! И эта стена значительнее всех красот мира. Через два дня я поднялся на гору Рассельруэ (Rasselruhe), и передо мной открылся прекрасный вид на Рейн, на Бонн и его окрестности. Бетховен часто бегал здесь в детстве. Здесь зародилась его любовь к природе, которая выразилась со всей полнотой в его произведениях. В жизни своей не встречал такого прекрасного вида. Я хотел бы сохранить в своей памяти обуревающие меня мысли и чувства и записал в свой блокнот: “Только творчество ради творчества может принести желанные плоды. В мире Бетховена я остро чувствую отвагу и стремительность. Он покоряет сердца не только как художник, но и как личность. Если бы даже он не написал ни одной ноты, он остался бы для нас исключительной личностью только благодаря истории своей жизни”.

Здесь, в Бонне, на берегу Рейна в полном одиночестве я изучал все касающееся жизни и творчества Бетховена . Не раз сидел я у могилы другоге музыканта Шумана, который похоронен здесь.

Что — то глубоко трогательное есть в судьбе Шумана. Один из просвещеннейших музыкальных деятелей и композиторов, счастливый муж знаменитой Клары Вик , он, мучимый какими — то тайными страданиями, душевно заболевает и умирает около Бонна. Ровно 40 л[ет] спустя рядом с ним похоронили Клару… целыми — часами. Из Бонна я поехал в Эйзенах на родину С. Баха. С раннего утра и до позднего вечера я знакомился в течение нескольких дней со всем, касающемся Баха. В Лейпциге я побывал в Томас Кирхе, где последние 27 л[ет] своей жизни жил, работал и умер Себ[астьян] Бах. Посетил Гевандгауз, полный воспоминаниями о Мендельсоне. В музее смотрел знаменитую статую Клингера — Бетховен (+ сравнение ее с Аронсоном ).

В Берлине посетил могилу Мендельсона… Упоминаю об этом путешествии, связанном для меня со многими переживаниями, потому что оно явилось до некоторой степени подготовлением к моему посещению Пал[естины].

Если Бонн, Эйзенах, Лейпциг и Берлин разрешали мои музыкальные сомнения, то народно — национальное чувство, проснувшееся в тому времени, требовало настойчиво Пал[естины]. И вот в апреле 1907 г[ода] я сюда приехал (мое письмо от 31 г[ода] от “Я был […]* “все” и везде).

Я переписывался с тогдашним секретарем музыкальной школы Иерусалима — М-е Мари Ицхаки, которая сохранила все письма мои.

Вот некоторые выдержки из них: стр. 2, 3,4 до знака X. О […] до скорбью… и дальше: “Под впечатлением” до “из Берлина” — и дальше — от “Я ответил” до “живых”.