Когда Оглоблин предрекал, что Сергей будет добираться до Берлина на автобусе, то имел в виду всю труппу, а не только рабочего сцены. Кузьмин, сразу забывший «страшное» предсказание, настраивался на самолет. И вдруг действительно — автобус! Это было неожиданно и… любопытно. До сих пор Сергей пересекал российскую границу только по воздуху.

Труппа, включая неартистов, почти не оставила в автобусе свободных мест. Поехали все, кого даже не предполагалось занимать в спектакле, который театр вез на фестиваль. И дело здесь было не в большом и добром сердце руководителя театра, главрежа и главного художника в одном лице — Даниила Оглоблина. «Пилигрим» спонсировал в оба конца по полной программе один немец — Гюнтер Рицке, бизнесмен, страстный любитель театра. Он был как раз в Питере, когда театр открылся. Пересмотрел все спектакли, пришел в восторг и на правах одного из учредителей пригласил оглоблинцев приехать летом на фестиваль за его счет.

— Он, что, этот Гюнтер, святой? — узнав всю подноготную в день подписания трудового договора с театром, спросил у Оглоблина Сергей.

— Если бы… Нормальный, жутко правильный капиталист. Положено сегодня давать на искусство, он и дает. Но скупо. Был бы святой, дал бы нам всем по миллиону или, на худой конец, отправил бы чартерным рейсом. Но у него, видишь ли, здесь свой бизнес — транспортные перевозки с автопарком. Ему дешевле отправить нас на собственном транспорте, да еще с проживанием в дешевых гостиницах. Но, как говорится: и за это спасибо.

— Откуда он на вас свалился?

— Я разве не говорил? А ведь не говорил! Его привела Вероника. Они были каким-то образом знакомы раньше. Так что не исключено, что работу ей предложил именно Гюнтер. Чувствуешь, как все поменялось? Считай, Вероника у нас в кармане.

«Жутко правильный» господин Рицке положил глаз не только на «Пилигрим». Еще один театр из Минска, где у Понтера тоже были экономические интересы, должен был присоединиться к ним по дороге.

Декорации, костюмы, реквизит, аппаратуру, которую Оглоблин использовал в постановке, вез небольшой мерседесовский грузовик. Грузовик, так же как и автобус (тоже мерседесовский, с тонированными стеклами и рекламой Берлинского театрального фестиваля на бортах), как уже успел поведать Оглоблин, были собственностью господина Рицке. В этом грузовике ехала и коллекция Кузьмина. Замотавшись с новой должностью рабочего сцены, которую, как оказалось, следовало понимать в очень широком смысле (все, что нужно сделать, не откладывая на потом, начиная с замены перегоревшей лампочки и кончая влажной уборкой зала и его окрестностей!!! — все лежало на рабочем сцены), Сергей чуть не забыл о ящике с картинами. Он простоял в его мастерской до самого последнего дня. Ящик забрасывали уже непосредственно в грузовик. Было раннее утро, и захлебывающиеся звуки, издаваемые двигателем, треск сломанных веток тополей, наверное, перебудили весь квартал тихого спального района, где жил и не хотел пока никуда переезжать Кузьмин.

Бумаги на коллекцию, пролежавшие все это время в папке на ящике, Сергей вручил Оглоблину, как руководителю группы — она же труппа.

Леры в день отъезда дома не было. Она уехала к родителям накануне. А уезжая, поцеловала Кузьмина в щеку (против такого поцелуя он ничего не имел) и сказала:

— Встретимся в Берлине.

Сергей воспринял эти слова как желание Валерии досадить ему напоследок. А зря.

Маршрут движения колонны из двух, а после Минска четырех машин был оговорен заранее. По ходу движения были забронированы места в гостиницах, оплачено и проживание, и питание — спасибо Гюнтер! Туристическая поездка, да и только. Хорошо! Смотри себе в окно, а наскучит — беседуй с приятной соседкой.

Соседкой же Кузьмина была, конечно, Вероника. За неделю знакомства между ними сложились похожие на дружеские отношения. Вероника любила похохмить, обожала розыгрыши, хохотала над всеми анекдотами подряд, которые ей рассказывал Сергей. Она смотрела на него всегда с немаскируемым интересом зелеными с коричневыми крапинками глазами, в которых время от времени загорались яркие звездочки. Значение этих звездочек Кузьмин прекрасно понимал. Но что он мог поделать? Имя — это еще не человек. Он думал о Веронике. Но та Вероника, о которой он думал, была еще далеко.

Думать-то он думал, однако локоточек с подлокотника (их с этой Вероникой общего подлокотника) не убирал. И Вероника делала вид, что ничего такого особенного в том нет, что их обнаженные руки (он в серой с «лейблом» популярной спортивной фирмы футболке, она в красной с глубокими боковыми вырезами маечке, надетой на голое тело — жарко) похожи на руки сиамских близнецов — срослись.

До поры до времени Сергей придерживался нейтральных тем, но потом решил, что пора поговорить о Веронике — той.

— Разве вы были знакомы? — удивилась эта Вероника. — Странно. Она мне ничего не говорила.

— Не то чтобы знакомы… хотелось бы узнать о ней побольше.

— Вот так, значит, — улыбнулась Вероника. — Ну хорошо… Что я могу рассказать? Как актриса она — середнячок. Леди Макбет ей не сыграть. Хотя выстрелить один разок может. Она скорее актриса в жизни, чем на сцене. Что еще? Очень скрытная. Ничего о себе. Но прекрасный слушатель. Настоящий громоотвод. Вываливай на нее все свои несчастья, ни за что тебя не пошлет. Я это не раз замечала: после разговора с ней становится легче. За это одно ее все у нас любили.

— А как она познакомилась с Гюнтером Рицке, не знаешь?

— С Гюнтером! — Вероника подняла левую бровку. — Не знаю. Знаю только то же, что и все: это она привела его к нам.

— Не скрытничай. Вы ведь дружили.

— До определенных пределов — да.

— Ладно… А скажи… У нее кто-нибудь был? — ощущая мгновенную противную слабость, спросил Сергей.

— Муж? Мужа не было. А вот мужчины… Артисты — народ увлекающийся. Хочешь любви — сыграй ее. Главное — это не потерять чувство реальности. А то и в оркестровую яму можно угодить.

— Так был у нее кто-нибудь?

— Был! И есть!

Услышав, что у Вероники есть любовник, Сергей испытал такое чувство, будто заглянул в бездонный провал, провоцирующий сделать роковой шаг. А ведь он был готов получить такой ответ — вот и получил.

— Эко как тебя перекосило, — отметила Вероника. — Еще вопросы будут?

Кузьмин дулся на обеих Вероник всю дорогу до Минска, в который они въехали поздним вечером, измученные дорогой. Горели фонари. В центре машин было мало, прохожих тоже не густо. Ночная жизнь в Минске не популярна.

Они пересекли город и остановились у гостиницы «Спортивная». На оформление ушло минут пятнадцать. Одноместных номеров не было. Только двух- и трехместные. Сергей оказался в одном номере с Оглоблиным. Тот сразу вручил ему ключ и предупредил:

— Я иду к нашим попутчикам-минчанам. Надо обсудить кое-какие детали. Может быть, задержусь на всю ночь. Но на всякий случай не закрывай дверь, чтобы я тебя не будил.

Отужинав в буфете (ресторан был битком), все тут же разбрелись кто куда: кто в бар, кто погулять, кто в казино при гостинице.

— А ты сейчас куда? — спросила Кузьмина Вероника.

Они стояли в холле среди раскидистых пальм в кадках, под голубым плафоном, напоминавшим кусочек неба. Глаза Вероники, зеленые с коричневыми крапинками, смотрели на него так выразительно, с таким ожиданием, что Сергей просто был обязан пригласить ее с собой, даже при условии, что он никуда не шел, а собирался лечь в постель.

— Устал… — сказал Кузьмин. — Пойду лягу.

— Хорошая идея, — похвалила его Вероника. — Последую-ка и я твоему примеру.

Слова Вероники нужно было понимать буквально. Но Сергей не понял. Он поднялся в свой номер, разделся, принял душ и забрался в чистую, широкую постель, рассчитанную скорее на двоих, чем на одного. Душ разогнал сон. Сергей лежал в темноте, спиной к двери, стараясь избавиться от мелькающих перед мысленным взором деревьев, когда дверь тихонечко открылась, тут же закрылась, щелкнул замок, и в номер на цыпочках прокрался Оглоблин.

— Да не сплю я. Можешь не маскироваться, — не поворачиваясь, сказал Кузьмин.

Данила ничего не ответил. Слышался только тихий шелест поспешно отбрасываемой одежды.

— Как прошла встреча? — не поворачиваясь, спросил Сергей.

Данила промолчал и вдруг… полез в его постель! Кузьмин настолько обалдел, что ничего не успел предпринять, застыв, будто в столбняке. Он почувствовал, как скользнула по его ногам гладкая кожа, как прижалось к спине что-то мягкое и горячее… И только уловив тонкий аромат духов, все понял.

— Вероника?! — прошептал Кузьмин.

— Если ты меня оттолкнешь, — услышал он знакомый хрипловатый голос, — я покончу с собой.

Пока Сергей лихорадочно размышлял: ее слова — это всего лишь игра или все на полном серьезе? — губы Вероники уже обжигали его плечо и шею, а ее рука гладила его грудь, перемещаясь в сторону живота и далее в том же направлении. Нужно было срочно что-то делать. Но Кузьмин упустил момент, когда еще мог контролировать ситуацию. Голова предательски отключилась, передав все управленческие функции спинному мозгу.

Кузьмин, вспыхнув, перевернулся на спину. Вероника тут же скользнула ему на грудь, и губы уже обжигали его лицо. Ладони Сергея двинулись по ее спине и вдруг наполнились ее ягодицами. Вероника замерла, прижавшись щекой к его щеке.

— Вероника, — прошептал Кузьмин.

— Ника… Зови меня Ника, — попросила она и добавила: — Только, пожалуйста… не торопись.

Сергей ничего не ответил, поймал ее губы своими губами, обнял и бережно, но властно подмял под себя…

* * *

— Зачем ты это сделала? — спросил он, когда все было позади, туман в голове немного рассеялся и края сознания деловито грызла совесть, всегда почему-то остающаяся ни при чем — чистенькая.

Ника, прилепившаяся к нему влажным боком, вздохнула, провела указательным пальцем по его груди.

— Я ничего не сделала, — тихо произнесла она. — Меня кинуло к тебе… Что я могла? Наступить себе на горло, а потом казнить себя за то, что наступила? Нет… Сегодня была моя ночь, и я ее не упустила. Завтра все будет по-другому. Я знаю. Ты уже жалеешь… Но несколько минут назад ты стонал от наслаждения. Ведь стонал?

Ника ущипнула его за сосок.

Кузьмин ничего не ответил. Он действительно стонал. И сейчас готов был стонать, слушая Нику. Ведь тогда, в доме на Фонтанке, он именно наступил себе на горло. Он оттолкнул Веронику. Правда… ничего произойти и не могло. Но откуда у него такое ощущение, что он упустил свою ночь? И вот он гонится за ней по свету, за этой упущенной ночью, в надежде все вернуть. А вот вернет ли?

Ника, словно чувствуя его настроение, затихла подле него. Он даже не слышал ее дыхания, как ни прислушивался. Так, пытаясь уловить дыхание женщины рядом, собрать свои мысли, он незаметно уснул. А когда проснулся, Ники уже не было.

Границу с Польшей они пересекали через КПП «Варшавский мост», перед которым образовалась небольшая очередь. Но время простоя было потрачено с пользой для дела. Оглоблинцы наконец-то как следует познакомились со своими минскими коллегами. Минчане тоже были негосударственным театром — театром пантомимы. Что по нынешним временам большая редкость.

Главреж минчан, который просил называть себя по имени — Илья, сразу положил глаз на Нику. И та, словно назло Сергею, принимала знаки внимания Ильи и посылала ответные. Почему-то это было неприятно.

Ника появилась в автобусе в самый последний момент, свежая, без намеков на почти бессонную ночь и села на свое место — рядом с Сергеем. Она вела себя так, словно ничего не произошло. Его это вполне устраивало. Да, все, что приключилось ночью, — было прекрасно. Но это был «несчастный случай», после которого осталось легкое чувство неудовлетворенности. И со временем, если продолжать отношения, неудовлетворенность только накапливалась бы. Лучше разорвать сразу.

Однако сделать это было не так-то просто. Доказательство: предательское сердцебиение, после того как, улучив удобный момент, Ника шепнула:

— Я схожу с ума. Я хочу тебя. Я не дотерплю до Варшавы. Еще одну ночь. Еще только одну ночь. Придешь?

Кузьмин, презирая себя, кивнул.

До самой проверки документов Сергей находился в расстроенных чувствах. Он был убежден, что Ника — это его главная дорожная неприятность. Но, как очень скоро выяснилось, Кузьмин глубоко заблуждался.

Когда они въехали на территорию контрольно-пропускного пункта, их тут же завернули на особую площадку, и таможенники, попросив всех выйти, вплотную занялись питерскими машинами, в то время как у минчан не возникло никаких проблем. Дальше — больше. К Сергею, словно он чем-то особенным выделялся из толпы (ничем он не выделялся!), подошли двое таможенников и предложили следовать за ними. Объяснение — выборочный личный досмотр.

Его привели в полупустую комнату: стол, несколько стульев, — и начался спектакль из серии «Случай на границе».

— Нам все известно, Кузьмин, — сказал старший с узкими желтыми скулами. Его люди в количестве двух человек просвечивали Сергея рентгеновскими взглядами. Он буквально чувствовал, что у него от этих взглядов начинают чесаться кости.

— Что вам известно? — осторожно спросил Кузьмин, понимая, что, кажется, влип в какую-то историю.

— Где прячете наркотики? Лучше признайтесь сами. Все равно найдем.

— Какие наркотики? — удивился Сергей. — С чего вы взяли?

— Значит, по-хорошему не хотите? Хорошо… Приступим к формальностям. Попрошу вас раздеться.

Сергей начал было качать права, но таможенники очень быстро доказали ему, ограничившись перечислением длинного списка пунктов и параграфов таможенных правил, что раздеться все равно придется и чем быстрее, тем лучше. Пришлось подчиниться. Пока пограничники осматривали одежду, Сергея пригласили в соседнюю комнату, где стоял рентгеновский аппарат. Врач исследовал ему желудок, но, к своему удивлению, ничего не нашел. Ничего не нашли и таможенники.

Кузьмин оделся, ожидая, что его сейчас с извинениями отпустят, но не тут-то было.

— Посидите, — предложил желтоскулый. — Сейчас все выяснится.

Сидеть пришлось больше часа. Наконец в комнату вошел один из тех таможенников, которые проверяли машины, и что-то шепнул скуластому на ухо, отчего скулы поменяли цвет — стали розовыми.

— Можете идти, — сказал старший. Извиняться за беспокойство, естественно, он и не собирался.

— Только намекните мне, — попросил на прощанье Сергей, — чем я вам не понравился?

Скуластый подумал и ответил:

— Кто-то вас очень не любит. Это все, что я могу сказать.

Озадаченный таким ответом, Кузьмин вышел на воздух и направился к автобусу, где его ждала вся группа.

— Ну я тебе скажу — представление! — встретил его Оглоблин. — Они чуть ли не по винтикам разобрали наш автобус и грузовик. Мы уж думали, ты нас подставил.

— Похоже, кто-то подставил меня, — ответил Сергей. Он не хотел верить, но имя того (той!), кто просигналил куда следует, что рабочий театра «Пилигрим» Сергей Кузьмин везет через границу партию наркотиков, было ему известно — Любовь Аркадьевна Ярцева, мать Леры. Она подставила его один раз — частному детективному агентству, вполне логично предположить, что и в этот раз его подставила тоже она.

«За что же она меня так?! Ведь добилась же своего — расстроила свадьбу. Или именно за это? Ерунда какая-то…»

Все сели в автобус.

С пограничниками, слава Богу, никаких проблем не возникло. Взлетел шлагбаум, открывая путь на мост, за которым их уже заждалась Польша. Поляки разобрались с россиянами в пять минут. Сергей посмотрел на красный шестигранный штемпель, который поставили в паспорт, вздохнул и убрал его в дорожную сумку.

— А где минчане? — спросил Сергей у Данилы, когда граница осталась позади.

— Они будут ждать нас в Варшаве в гостинице, — ответил Оглоблин, занявший место Ники рядом с Кузьминым. То, что рядом с ним Данила, до Сергея дошло только сейчас, так он был расстроен.

— А она с минчанами поехала, — словно угадав мысли Кузьмина, сообщил Оглоблин.

«Кинуло в объятия другого? Или не хочет, чтобы кто-нибудь что-нибудь заподозрил? Тогда это серьезно. Очень серьезно…»

— Интересно, — продолжил Данила, — кто же все-таки тебя… нас! подставил? Неспроста все это. Чувствуется железная режиссерская рука. Как будто кто-то хотел с нашей помощью отвлечь внимание таможенников. Не находишь?

— Еще как нахожу, — усмехнувшись, подхватил Кузьмин. — Подставил нас, конечно, господин Рицке. Он специально придумал эту поездку, чтобы вывезти из России ценнейшие раритеты. А раритеты были в минском автобусе, в тайнике! Похоже?

Сергей рассмеялся. Но Оглоблин только изобразил улыбку, кислую, и тут же стал говорить о чем-то другом, умно, но очень скучно.

Кузьмин погрузился в свои мысли, рассеянно глядя на фермерские дома, уносящиеся назад, на костелы, сверкающие стеклом, придорожные кусты, ничем не отличающиеся от российских. Данилу он слушал вполуха. Слишком неудачную тему тот выбрал — творчество. Его — Сергея — творчество. Оглоблин хвалил картины Кузьмина… И вдруг — это был настоящий удар током — до Сергея дошло, что речь идет о его последних картинах, которые еще никто не видел, и Оглоблин в том числе.

Сергей уставился на Данилу, и тот, сразу замолчав, тоже уставился на него.

— Ты был у меня в мастерской? Тайком? Лера?

— Почему в мастерской… Я успел разглядеть их при проверке, — удивился его реакции Оглоблин.

— Какой проверке? — ничего не понимая, спросил Сергей.

— Да этой. Разве еще были?

— Какой «этой»?!

— Да… Здорово с тобой таможенники поработали.

— Стоп!.. — остановил и себя, и Оглоблина Сергей. — Ответь только на один вопрос. Где ты видел мои работы?

— Господь с тобой… Ты же везешь их с собой.

— Я везу их с собой?! Слушай, хватит меня разыгрывать! Не смешно.

Данила ничего не ответил. Но взгляд его сказал многое. Слишком многое. В голове Кузьмина качнулся весь огромный мир и тяжело встал на место. Сергей почувствовал, как его, словно героя какого-нибудь любовного романа, сначала бросило в жар, потом в холод. Он пару раз открыл рот, пытаясь издать хоть звук. С третьей попытки ему это удалось.

— Ты хочешь сказать, что я везу свои собственные картины? — чужим голосом спросил он.

— Ну да, — подтвердил Оглоблин. — В ящике — твои картины.