В хрустальной пепельнице дотлевала сигарета. Мужчина, прикуривший ее — спортивного вида, чуть меньше тридцати, с правильными чертами лица, — сделал всего лишь одну затяжку и вот теперь, застыв неподвижно в кресле, смотрел, как огненный ободок медленно ползет к фильтру, превращая дорогой табак в пепел. Наконец полоска огня достигла цели и исчезла.
«Вот такая азбука маленьких звезд… Прямо как в жизни», — подумал мужчина. Оцепенение, охватившее его, отступило.
— Светлана! — Он нажал кнопку селекторной связи. — Вы отослали факс госпоже Григорьевой?
— Дизайнеру? Да, час назад.
— Ответного факса не было?
— Нет, Андрей Николаевич, не было.
— Звонок?
— Я указала только телефон вашей трубки, как вы просили.
— Понятно… Света, как по-вашему, что такое счастье?
— Счастье? — опешила девушка от неожиданного вопроса. — Никак не могу привыкнуть к вашим поворотам… По-моему, у счастья нет определений… Хотя у Ницше: счастье мужчины — я хочу, счастье женщины — он хочет.
— Для моей секретарши вы слишком умны. C’est clair comme le jour — это ясно, как день, — сказал он по-французски и тут же перевел фразу на русский. После возвращения в Россию эта манера говорить: французское слово или выражение и тут же — перевод, стала для него чем-то вроде дурной привычки. Он пытался избавиться от нее, но пока безуспешно.
— Я уволена? — бесстрастным голосом спросила Светлана.
— Нет. С сегодняшнего дня вы получаете больше на десять процентов.
Разговор на этом закончился.
«Гусар… — усмехнулся про себя Андрей. — C’est ridicule — это смешно! Получаете больше… Десять процентов… Ого! А в год?! Гусар…»
И он вновь погрузился в свои мысли. Расслабиться не дали.
В кабинет вновь вошла Светлана, молодая женщина, с лицом, на котором застыло трогательное легкое удивление. Это выражение и подкупило Андрея, когда он выбирал себе секретаря-референта. Конечно, все остальное; длинные, стройные ноги, которые позволяли девушке с полным правом носить только короткие юбки, фигура, красивые руки… — тоже сыграло свою роль. Но основное — вечное легкое удивление.
— Пришли из Комитета по строительству, — сказала Света.
— Уф… Давай его сюда. И два кофе, пожалуйста.
Андрей поднялся, вышел из-за стола и встретил гостя стоя. В кабинет вкатился мужчина невысокого роста, с двойным подбородком и хитрыми глазами.
— Господин Хохлачев… — поприветствовал вошедший.
— Господин Уткин… — натянул улыбку Андрей.
Гость и хозяин сели за небольшой столик в углу кабинета, секретарша принесла кофе с печеньем, и беседа началась.
— Вы же не первый год в строительном бизнесе, господин Хохлачев, — начал издалека Уткин. — Можно сказать: акула французского бизнеса.
— Не совсем… Я восстановил российское гражданство.
— А-а-а!.. Теперь вы не только француз, но и опять русский… Поздравляю.
Андрей кивнул.
— Вы, конечно, догадываетесь, — потер двойной подбородок Уткин, — что не все так просто. Окраинные районы города — ваши. Но я понимаю: вам нужен центр!.. Старая застройка!.. Мансарды — это дело такое. С одной стороны, благо — дополнительное дешевое жилье, а с другой — меняется облик города и не всем это нравится. И тех, кому это не нравится, надо уговаривать…
Дальше Уткин мог ничего не объяснять. Ведя дела во многих странах Европы, Андрей, конечно, знал, через что ему предстоит пройти, заключая договор на строительство мансард в Петербурге. Чиновники всех стран, по наблюдению господина Хохлачева, имели один общий рефлекс — хватательный.
«Каждый из них тянет одеяло на себя, даже если кто-то и пытается накрыть другого…»
Андрей не стал бы мучить бедного Уткина и давно умаслил бы его, но… Но…
Петербург для Андрея Хохлачева был больше, чем город, где можно было сделать деньги, как в том же Париже, Праге или Гданьске. Андреи родился в Питере, прожил здесь почти семнадцать лет, а потом… Потом судьба сделала немыслимый кульбит — и он оказался во Франции. Может быть, юный Хохлачев никуда бы и не поехал. И родители не смогли бы уломать сына покинуть страну навсегда, но как раз тогда ему было все равно куда ехать: хоть на лысую гору, хоть в царство мертвых…
Ее звали Алла. Алла Григорьева. Сказать, что он любил ее — значит оскорбить его чувства к ней. Селедку под шубой тоже любят. Это слово было в глазах Андрея дискредитировано. Боготворил? Может быть… И то не полно… Он зависел от нее, как от сильнейшего наркотика. Не видеть ее день — смерть!.. Смерть… И вот прошло десять лет. И все это время он жил без нее. Жил, лелея в себе мечту вернуться и сказать ей всего четыре слова: я не люблю тебя! Слишком много было пережито, выстрадано, чтобы, наконец, понять это. И вот он вернулся… Вернулся именно для того, чтобы сказать те самые слова, которые жгли его все эти годы… А бизнес… Бизнес может пока подождать…
«Нет, Уткин, — прервал сам себя Андрей, — я тебе ни копейки не дам, как ни намекай. Такова жизнь: кто чего хочет, тот того и не получит…»
Представитель Комитета по строительству ушел, унося в душе смятение. Ему все больше не нравился этот несговорчивый бизнесмен, у которого не поймешь что на уме.
Хохлачев остался один, допил свой кофе, вернулся за рабочий стол, и в этот момент «заиграл» мобильный телефон. Андрей сказал одно только слово: слушаю. Сердитый женский голос огорошил его короткой, но напористой речью. Хохлачев не успел ничего ответить, как пошли короткие гудки. Оглушенный, он долго сидел и пытался понять, что же произошло? Это была она? Ну да — Алла Григорьева. Почему она назвала его Хохмачевым? Издевается? И что значат эти фантастические требования? Он и так завысил сумму договора раза в три; пусть знает, кем он стал, кого она так грубо отвергла. Мальчишество? Ну и что! Это его деньги! И вот ее ход — ей мало… Ей всегда было мало…
Мысли Хохлачева скользнули в прошлое — туда, где он впервые встретил девушку по имени Алла.
Он увидел ее весной на дискотеке. Грохотала музыка, полумрак разрезали лазерные ножи. Царило общее возбуждение, общий восторг… А она стояла у стены и что-то зарисовывала в альбом. Это было необычно и странно. Андрей сразу заметил ее, как только вошел в дансинг-зал. Его поразила одна простая мысль: она есть! Никого нет — все слились в единую массу — а она есть. Стоит себе, что-то рисует, независимая, с особым, почти восточным разрезом глаз, короткой стрижкой, в черном свитере с замысловатым рисунком. Андрей прошел мимо нее и заглянул украдкой в альбом. Девушка срисовывала интерьер зала: шары под потолком, стальные скелеты колонн, алюминиевые ребра стен… Закончив работу, она ушла. А он, забыв о том, что пришел как следует оттянуться, последовал за ней.
Тогда ему было шестнадцать. К тому времени он уже успел потерять невинность, и ему казалось, что он знает о женщинах все. Но он ошибался.
Познакомились они через месяц. Она сама подошла к нему. Точнее, подкараулила. Он каждый день перед школой (приходилось прогуливать первый урок) провожал ее до «Мухи» — художественно-промышленной академии, носившей до недавнего времени имя скульптора Мухиной. Девушка, околдовавшая его, училась там. Академия находилась недалеко от ее дома. Однажды Андрей свернул за угол, за которым исчезла Алла — тогда он уже знал, как ее зовут, — и наткнулся на ее внимательный ироничный взгляд. Девушка устроила ему засаду.
— Слушай, чудик, мне надоели твои преследования! — сказала она.
— Это не преследования, а почетный эскорт, — сумел парировать он.
Алла смягчилась.
— Тебя как зовут?
«Что в имени тебе моем?» — хотел ответить он, но предпочел прямой ответ на прямой вопрос.
Знакомство состоялось. Алла позволила ему находиться рядом с собой, но на значительном расстоянии. И он был рад этой дистанции между ними. Он просто не представлял, как себя поведет, если их отношения уйдут в глубокий интим. Он не хотел ничего сверх того, что уже имел. А имел он много — свет внутри себя. Он просыпался, и первая мысль была о ней — сразу становилось хорошо, так хорошо, как никогда не бывало. Жизнь наполнялась смыслом, все было в радость… даже плохое, потому что на свете была она. Чего еще он мог хотеть?
— Чего ты хочешь? — часто спрашивала Алла, веселыми глазами глядя в его глаза. И ни в коем случае нельзя было отвечать банально. Он инстинктивно чувствовал, что от него ждут совсем другого.
— Хочу сидеть на берегу океана, чтобы волны играли у ног и чтобы, кроме меня, ни одной души во Вселенной.
— Хорошо… А ты у меня поэт…
И снова:
— Чего ты хочешь?
— Хочу забиться в пыльный угол и тихо оттуда всех ненавидеть…
— Чего ты хочешь?
— Хочу спокойно спать и видеть беспокойные сны…
Это произошло примерно через месяц после их знакомства. Был конец мая, но, несмотря на календарную весну, стояла невыносимая жара, летняя жара. В густом воздухе плавал первый тополиный пух. Город млел от зноя и млели люди. Женщины оставляли на себе не одежду — ее символ. Мужчины, пресытившиеся созерцанием полуобнаженных женских тел, искали глазами ларьки с холодным пивом.
Андрей встретил Аллу, как обычно, на углу Соляного и Пестеля. Она, в белых облегающих джинсах и полупрозрачной блузке, попрощалась с подругой и подошла к нему. Взгляд у нее был странный — «с чертиком»? Андрею даже стало не по себе.
— Все нормально? — спросил он.
— Пойдем, — коротко ответила она.
Алла привела его на квартиру, где снимала комнату.
— Хозяева на даче, — пояснила она, и глаза ее горели странным огнем. — Их не будет целую неделю… Понимаешь?
Андрей молчал, чувствуя, как оплывает телом и душой, словно свеча, расплавленная жаром другой свечи.
— Я приму душ, — проговорила Алла, голос ее неожиданно стал хриплым и низким. — А ты подожди меня…
У Андрея не было сил даже на то, чтобы сесть. Он так и остался стоять посередине комнаты, окруженный чужими вещами, пахнущими незнакомыми, смущающими запахами. Он услышал, как Алла включила душ, представил, как она снимает блузку, джинсы, белье — остается голая, беззащитная… Вот она становится под струи воды, гладит свое тело руками. Ладонь скользит по плечу, по груди, зажимает между пальцами сосок, скользит дальше по животу — ниже, ниже…
Андрей все еще стоял на том же месте, когда Алла вышла из ванной — только капельки воды на теле — и больше ничего. Мокрые, спутанные волосы, набухшие губы и взгляд, требовательный, умоляющий… Андрей стоял не шевелясь, глядя в ее глаза. Немая сцена длилась, казалось, вечность.
— Что же ты стоишь, дурачок? — прошептала наконец Алла. — Иди сюда.
Но Андрей не шелохнулся. Ноги, руки… — все тело перестало ему подчиняться. Кровь пульсировала в самых неожиданных местах, на глаза навернулись слезы. Он не понимал, что с ним творится, потому что такое случилось в первый раз.
— А-а-а, — протянула Алла, — мальчик хочет, чтобы я сама подошла. Подойду. Я не гордая.
В ее голосе появились металлические нотки, настроение ее неуловимо изменилось. Она встала перед ним на колени и расстегнула ремень… Андрей опомнился, вцепился в брюки обеими руками.
— Нет, нет… Не надо, — взмолился он.
Алла рассмеялась.
— Ты что, в первый раз?
— Нет. Но я не могу.
— Почему?.. Не молчи! Отвечай: почему не можешь?
— Потому… Потому что я люблю тебя…
— Вот видишь, как все хорошо складывается. И я люблю тебя. Снимай штаны.
Вместо того чтобы подчиниться, Андрей еще сильнее вцепился в брюки.
— Я люблю тебя не так — по-другому.
— Как по-другому, глупенький?
— Мне от тебя ничего не надо… Это убьет мою любовь к тебе. Не прикасайся ко мне…
— Что, что? — Алла поднялась с колен. — А это уже диагноз. Ты зачем ходишь за мной? Разве не за этим? — разозлилась вдруг она. — Так бери, малахольный. Больше такого случая не представится.
Она грубо схватила его руку, приложила к своей груди.
Андрей отшатнулся, словно дотронулся до раскаленного железа.
— Прости, я не могу, — упрямо повторил он.
— Господи, да что же это делается такое?! — сквозь слезы простонала Алла. Быстрым движением она сорвала скатерть со стола — хрустальная ваза, стоявшая на столе, грохнулась на пол и разбилась с мелодичным звоном — прикрылась. — Ты же все испортил, дурак несчастный. Уходи!
Андрей не двигался с места.
— Убирайся, слышишь! — Она ударила его по щеке, и лицо ее запылало, как будто она ударила себя. — Проваливай! — уже закричала она и снова ударила его.
Он не пошевелился.
И тогда она стала просто избивать его. Плача, ругаясь на все лады. Она колотила его обеими руками, делая больно и ему и себе. Скатерть, которой она прикрывалась, давно валялась на полу, но она этого не замечала… только била, била, била…
Что на нее тогда нашло? Этот вопрос навсегда остался для него без ответа.
Он так и не вспомнил, как ушел от нее, как добрался до дома… Казалось, он не простит ей этого свидания никогда, но простил. И она делала вид, что ничего такого между ними не произошло. До полного разрыва было еще далеко…
Из прошлого десятилетней давности в настоящее Хохлачева вернул голос секретарши Светланы. Андрей не заметил, как она вошла в кабинет.
— Андрей Николаевич, я уберу чашки?
Он кивнул.
Света наклонилась над столом, и Хохлачеву показалось, что вот сейчас на стеклянную столешницу капнут ее глаза, губы, нос…
— А чего вы хотите от жизни, Светлана?
Она взглянула на него с привычным выражением легкого удивления.
— Зарплату вы мне уже прибавили… Любви!
— А любовь?.. Что такое, по-вашему, любовь?
— Любовь?.. Любовь — чувство переходящее…
— Проходящее?
— Переходящее.
Светлана забрала кофейные чашки и направилась к выходу.
— Да… Света. У меня к вам последних три поручения, и на сегодня можете быть свободны.
— Слушаю вас, Андрей Николаевич.
— Закажите, пожалуйста, столик в ресторане на двоих.
— В каком?
— В любом… Арендуйте где-нибудь белый «кадиллак»… Да, да — белый «кадиллак» без водителя. Свяжитесь с Семеном — машину поведет он. И последнее: подготовьте договор с мадам Григорьевой… Сумму гонорара увеличьте втрое, а срок вдвое.
— Сумму втрое?! — удивилась секретарша. — Я вас правильно поняла?
— Именно! Вот такая азбука маленьких звезд…