Был солнечный, с блеском мокрого асфальта и наивной синевой апрельского неба московский день. Мы гуляли с сыном в парке возле нашего дома, он время от времени убегал и, скрываясь из виду, с каждым разом возвращался все грязней и грязней. Я догадывался, что потомство мое, по всей видимости, «становится на крыло» и в прямом смысле учится летать. В этом наблюдении было немало грустного: вот-вот он совсем оперится, первым делом отбросит надоевшую вязаную шапочку, а потом и все надоевшее, в том числе и эти наши совместные прогулки. И куда его понесут затем легкие, одним лишь родителям видные крылья? Бог весть…

Так или иначе, но «птичья» тема не покидала меня, готовые образы и сравнения услужливо возникали в голове, и, честно говоря, я даже не удивился, когда, присаживаясь на влажную еще парковую скамейку, увидел в руках у сидевшего на ней парня журнал «Дикие гуси».

Впрочем, еще раз прочитав заглавие, я уже внимательнее всмотрелся в своего соседа: это был невысокого роста, коренастый парень лет двадцати пяти, он не разглядывал обвязанных пулеметными лентами (и только) глянцевых красоток на разворотах, не изучал с видом знатока оружейные новинки, его интересовали небольшие объявления на последних страницах. Их он подолгу прощупывал взглядом и, казалось, старался вычитать что-то между строк.

Очередная отлучка моего чада явно затягивалась, и когда я, проискав его какое-то время и перехватив уже на берегу огромной лужи (на смену «летной» шла «морская» романтика), вернулся на скамейку, парня там уже не было…

* * *

Об этом журнале, русском варианте «Солдата удачи», рассказал мне Вовка. Во время нашей последней встречи. Самой последней, как оказалось…

От кого-то из наших общих институтских знакомых он узнал мой московский телефон — и вот спустя семь лет после того, как мы с ним виделись в последний раз (кстати, на проводах в армию одного из последних наших «олимпийцев»), он объявился в первопрестольной, о чем тут же радостно известил меня по телефону.

В Москве, как выяснилось, он и раньше бывал часто, «приезжал погулять»… Правда, в тот раз гулянье у нас с ним не заладилось — у моего малыша обнаружили круп, он температурил и задыхался. Поэтому мы немного посидели с Вовкой на кухне, а потом он и сам, провожая взглядом невыспавшуюся и замотанную Вальку, убиравшую со стола, засобирался и, как водится, наврал, что ему еще куда-то нужно. Причем врал он все так же, будто и не было этих страшных лет, — щуря свои честные, пронзительно-синие глаза.

Что Вовка мне рассказал в тот приезд? То, что я уже и раньше слышал о нем: что после дембеля он уже несколько раз устраивался служить по контракту, что деньги хорошие, только платят их не пойми как, да еще и норовят недодать, что надоело ему работать (он так и сказал — «работать») здесь. Спрашивал меня про журнал «Дикие гуси», а так как я не знал, то заодно и просветил, что это журнал для наемников и что через него можно завербоваться куда-нибудь «на хорошие бабки». Странно, но он совсем не изменился, хотя по тогдашним нашим семейным обстоятельствам у меня и не было времени особо в него вглядываться, но, по-моему, так оно и было: Вовка как Вовка.

Вот, пожалуй, и все, что я помню о той нашей встрече, ничего необычного, разве что он на полном серьезе несколько раз назвал себя «рейнджером» да жетон этот на груди показал. Я еще тогда спросил: «А что же крест не носишь?» Но Вовка только рукой махнул…

Все это я сбивчиво и рассказал в новогоднюю ночь за столом, Валя уже ушла спать, мы с Евгением Николаевичем сидели одни.

— Ты смотри, — сказал Вертаков, — как мир тесен! А я ведь специально тебе все это приготовил.

Выяснилось, что кроме жетона он привез из Африки еще записную книжку — обыкновенную, в добротном кожаном переплете, с пятнами — скорее всего, от спиртного — на бумаге, с подплывшими кое-где записями.

— Я начал читать, ты знаешь, это очень интересно. Мне ее, как соотечественнику убитого, тогда же полковник Акпата и отдал вместе с жетоном. Книжку нашли у него в вещах. Был там еще и кожаный мешочек с алмазами, но его, как ты понимаешь, честные нигерийцы успели разделить задолго до нашего приезда. А это, я подумал, тебе будет интересно, может, и опубликуешь…

Нет! Мир не только тесен, он еще и чудесен — ведь надо же было так перепутаться судьбам, самолетным трассам и узеньким тропам в джунглях, чтобы в эти первые часы третьего тысячелетия у меня в руках оказался последний привет от друга, частичка его души, неумелая летопись жизни! Все же Бог есть — ведь не может же так быть, чтобы от человека ничего не осталось здесь, на земле, кроме звонкого кусочка железа, грубого солдатского жетона! Вот и твои записи, Вовка, уж точно по Его воле отыскали меня на этом шарике, поэтому, если я в чем и не прав, публикуя их такими, какими получил, не взыщи — тебе оттуда, от престола Всевышнего, конечно, виднее.

И знаешь, я почему-то не сомневаюсь, что ты — там. Ведь суд Его — не наш, и мы не знаем, как будет судить Господь всех нас и это наше страшное время.