1.

В июле Аленке исполнилось два года, заканчивалось третье Лизино замужнее лето. Это были нелегкие годы. Каждый новый день ложился на ее хрупкие плечи тяжелым грузом. Раздумывая о своей жизни, Лиза недоумевала, как она еще не обрушилась под непосильной ношей. Прежде она не догадывалась, какую страшную силу обретает над пьющим человеком огненная влага. Путь Семена в пьяное рабство оказался чудовищно быстр.

Лиза, по горло завязанная беспомощным маленьким человечком, упустила момент перелома к худшему. Тот самый момент, когда еще можно было повернуть судьбу близкого человека в светлую сторону.

Аленка кочевала из хвори в хворь, — ветрянка сменялась потницей, потница диатезом, не обошла дочку стороной и корь. Лиза на время оставила работу. Больница — поликлиника, поликлиника — больница. Маршрут ее и дочкиных скитаний стал удручающе однообразен. До мужа ли тут было? Приносит домой зарплату — ну и ладно. К двум годам малышка слегка окрепла. Лиза вернулась на службу. Можно было перевести дух и оглядеться. Она огляделась и всерьез обеспокоилась.

Муж уже не выпивал, он пил, и пил без всякой меры. Больше всего Лизу напугало то, что Семен не видел в своем поведении ничего дурного.

— Все пьют, — бездумно отговаривался он.

— Да ты сумасшедший, раз так думаешь! — в отчаянии кричала Лиза. — Боже мой, что ты творишь, Сема? Погляди на себя: руки трясутся, лицо как подушка, только и смотришь по сторонам — где бы выпить.

— А что? Зарплату я приношу, дома не скандалю, на стороне не гуляю — ну, подумаешь, выпил сотку. Кто ее сейчас не пьет?

Лиза всплескивала руками.

— Сотку?! Да разве я сказала бы хоть слово, ограничься дело соткой? Какая там сотка? Ведь ты себя к вечеру не помнишь. Как же ты не понимаешь, что нельзя дальше так жить, нельзя!

— Ну уж, не помню, — неуверенно возражал Семен. — Скажешь тоже — не помню!

Он действительно не очень помнил, как оно было на деле.

— И как только тебя такого на работе терпят? — снова подступала к нему Лиза. — Вот пойду в твое управление и спрошу начальника, что у тебя за служба такая, что каждый вечер ты домой на бровях приползаешь!

Семен багровел.

— На работе нажалуешься? Ну и чего ты этим достичь собралась? — глухо отвечал он. — Ну наклепаешь, ну уволят меня — и что дальше?

— Не уволят, — неуверенно возражала Лиза. — При чем здесь увольнение?

— Да я и сам уйду! — отрезал Семен. — Все равно после такого позора — какая работа? Иди, жалуйся, а я заявление на стол брошу!

Он поворачивался и уходил, громко хлопнув дверью. Лиза оставалась одна. В спальне хныкала Аленка. Через час мужа следовало ждать в добром градусе подпития. Лиза стискивала зубы. Как быть? Что предпринять? Как же он назывался, этот фильм? Лиза постаралась припомнить. Название ускользало. Ну да, впрочем, не в названии дело. Важно то, что в нем пьяницу легко перевоспитывал местком. Как же он это делал? Она напрягла лоб. Кинопропойцу хорошенько прочистили на собрании, потом прикрепили к нему пожилого мастера. Жена сначала плакала и жаловалась, а когда исправившийся муж принес ей букет цветов, она простила его. Киношный разгильдяй не угрожал жене, что бросит работу. Напротив, он очень испугался, когда речь зашла об увольнении, и именно с этого момента, как ей помнится, и началось возрождение.

Лиза вздохнула. Экранный вариант не очень подходил к ее случаю. Как же все-таки быть? Может, действительно пойти к нему на работу и попросить воздействовать? Но ведь приползал-то муж домой «в сплошном дыму» не из ресторана, а именно с работы, так что трудно было надеяться найти среди его сослуживцев того самого старого мастера из полузабытого фильма.

Лиза покачала головой. Она заподозрила, что на Семеновой работе пожаловаться на мужа некому. Может, сходить к участковому и попросить, чтоб он припугнул Семена? Мол, смотри у меня, будешь и дальше злоупотреблять, так… так… И все же — как поступить?

Выход из тупика подсказала вездесущая Сонька Калинова.

— В наркологию его! — азартно блестя глазами, выпалила она прямо в лицо оторопевшей от страшного слова подружке. — К психам! Там его, голубчика, враз человеком сделают. Вот у нас в цеху половина мужиков через это заведение прошла.

Лиза задумалась. Лечение, врачи, больница… Звучало заманчиво. В ней проснулась робкая надежда. Ведь раз лечат, так наверно и вылечивают. Не рак же. Вот только страшновато звучали слова — наркология и психиатр.

Лиза поразмыслила день-другой и позвонила подружке.

— Соня, где она находится, эта наркология?

— Ну наконец-то, мать моя. Давно бы так. Значит, слушай: второй корпус центральной больницы, наркоотделение, заведующий — врач Белялова Эльвира Латыповна.

— Женщина! — обрадовалась Лиза.

Она как-то сразу успокоилась. Женщина поймет. С женщиной и говорить о своем стыдном горе легче, чем с мужчиной.

2.

Второй корпус помещался в глубине большого старого сада. Одноэтажное длинное здание терялось в обступивших его высоченных платанах. У входа в корпус стояло несколько скамеек. За небольшим столом играли шахматисты. Их обступили болельщики.

Лиза украдкой скользнула взглядом по лицам. Люди как люди — во всяком случае, никто не только не кинулся ее укусить или обругать, но даже не обратил на нее внимания.

На скамейке рядом азартно забивали «козла». Мелькали руки, звучно врезались в подстеленный кусок фанеры доминошные косточки. И здесь дефектного народа не наблюдалось. Даже довольно приятные — и пьяницами-то не назовешь. Во всяком случае, сейчас ее муж выглядел сомнительней этих пациентов. Значит, вылечились. Значит, и Семену здесь помогут.

Лиза отворила дверь и вошла. Завотделением оказалась маленькой худощавой женщиной, вежливой и предупредительной. Лиза сразу прониклась доверием.

Она сидела в уютном кабинетике и, стиснув кулачки и подавшись вперед, рассказывала врачу о последнем периоде свое семейной жизни. Временами горло ее перехватывало, и тогда она смолкала, дожидаясь, пока растает перекрывший дыхание острый комок.

Эльвира Латыповна сочувственно внимала исповеди, она успокаивающе накрыла своей мягкой рукой судорожно стиснутый Лизин кулачок.

— Успокойтесь. Вы правильно сделали, что пришли. Мы вам поможем.

Лиза подняла засветившееся надеждой лицо.

— Помогите! — Это был крик ее души.

— Успокойтесь. Все будет хорошо. Вы должны привести его сюда.

3.

Понадобилось два месяца упорной и неотступной обработки, прежде чем Семен согласился предстать перед врачом-наркологом. Первые Лизины подступы он отверг с порога.

— Еще чего не хватало! Придумала — нечего сказать. Мало в алкаши, в наркоманы записала. Ну, спасибо! Только зря стараешься, в этой конторе мне делать нечего!

Лиза терпеливо пережидала громы и молнии. Ничего, пусть побушует. Капля камень точит.

Лиза усмехалась и чуть краснела. Все же она была ночной кукушкой, это что-нибудь да значило.

День за днем, ночь за ночью продолжались их трудные переговоры. Наконец Семен не то чтобы уступил, а словно заколебался. Очередная ночная беседа показала Лизе, что лед тронулся.

— Я, может, действительно последнее время… — Семен умолк, не осиливая сразу новое понимание своей незадавшейся жизни.

Лиза боялась шелохнуться и изо всех сил моргала ресницами, стараясь помочь прерывистому потоку долгожданных признаний. Семен снова заговорил:

— Как-то не так у нас все. А ведь не всегда у нас было «не так». Раньше… А помнишь, Лиз, — он оживился, поворачиваясь к жене, — а помнишь, как я у вас в садике ремонт делал…

В голосе его послышалось Лизе томительное сожаление о неведомо куда ушедших днях общего восторга и сердечного горения, которыми были так полны их встречи.

— Помнишь, Лиз?

— Помню, Сема, я все помню, — задохнувшись, всхлипнула Лиза и прижалась мокрым лицом к родному плечу. — Господи, какие же мы с тобой глупые, Сема, ничего ценить не умеем, ничего сберечь не можем. Господи, ведь плачу каждый раз, как вспомню, какие мы раньше счастливые были. А теперь?

Слезы текли по ее щекам. Семен завозился, тяжелая рука его ласково погладила Лизину голову.

— Ну чего ты раскисла? Все наладится. Вот посмотришь… Что я, сам не понимаю? Пойдем в твою наркологию, сказал, пойдем — значит, пойдем. Не плачь. Дочку, вон, разбудишь.

4.

В прохладной вечерней тишине маленького кабинета Эльвиры Латыповны разместились втроем. Врач — за столом, Семен — напротив, Лиза — на диване. Угловская фигура, казалось, заполнила собой всю комнату.

С любопытством Семен огляделся по сторонам и, не заметив ничего примечательного — ну, скажем, тюремных решеток на окнах или дюжего санитара за спиной, — разочарованно повернулся к врачу. «А я-то, дурак, боялся — психиатр, наркология. Подумаешь! Больница как больница, врач — пигалица какая-то».

— Вы не возражаете, если ваша жена поприсутствует при нашей встрече? — мягко обратилась к Семену Эльвира Латыповна. — Вам это не будет мешать? Мы с ней, правда, предварительно побеседовали, но я думаю, ей полезно будет послушать. Или вы хотите поговорить наедине?

Семен пренебрежительно повел тяжелым плечом. Скажи, какие нежности.

— Да нет, чего там. Пусть сидит.

— Ваша жена мне рассказала о последнем периоде вашей жизни. О том, что вы стали злоупотреблять алкоголем и хотите избавиться от этого недуга. Но хотелось бы услышать непосредственно от вас. Как вы оцениваете свое положение? Вот, например, — пить водку — это хорошо или плохо?

Семен прищурился. «Нет, на такую дешевую уловку меня не поймаешь. Скажу „хорошо“ — так сразу в алкаши запишешь. Не выйдет».

— Конечно, плохо, — ответил он уверенно. — Что же тут хорошего?

— Значит, вы понимаете, что плохо? И пьете?

Семен пожал плечами и ничего не ответил.

— Когда пили в последний раз?

— Вчера вечером.

— Сегодня опохмелялись?

— Утром сотку пропустил. — Углов помялся. — Ну и в обед бутылку на троих раздавили.

— Водки?

— Ясное дело.

— Встаньте, — сказала Эльвира Латыповна.

Семен поднялся.

— Закройте глаза. Вытяните руки вперед. Ладони вниз.

Углов послушно все исполнил. Его неожиданно качнуло и повело вбок. Чтобы не упасть, Углов принужден был схватиться за стол. Что за чепуха? Он открыл глаза и распрямился.

— Ясно, — сказала Эльвира Латыповна.

Семен озлился. «Что ей ясно? Какого черта?!»

— Да это я случайно, — объяснил он. — Вот теперь посмотрите.

Углов закрыл глаза, напрягся и вновь вытянул вперед руки. Ладони мелко дрожали. От усилия стоять ровно на лбу выступила испарина. Попытка оказалась тщетной, он снова оперся о стол.

— Коснитесь указательным пальцем кончика носа.

Семен недоуменно взглянул на врача. Ему показалось, что он ослышался. Женщина в белом халате, размеренно скандируя, пояснила:

— Закройте глаза, разведите руки в стороны и коснитесь указательным пальцем кончика носа. Сначала одной рукой, потом другой.

Он незаметно прижался бедром к краю стола, закрыл глаза и попытался выполнить задание. Результат оказался весьма неожиданным: едва не выколол себе правый глаз. Он сглотнул слюну и повторил опыт. Опять не получилось. После шестого промаха Углов сдался. Он открыл глаза, сел и молча уставился в стенку перед собой.

На диванчике подавленно притихла Лиза. Она старалась не смотреть на мужа. Результаты незатейливых тестов ошеломили ее.

На Семеновых скулах набухли розовые желваки. Он отчаянно ругал себя за уступку жене. А эта докторша, змея, раздраженно подумал он, перед собственной бабой опозорила. Что теперь Лиза подумает? Все, мол, конченный алкаш. Докторюга! Сама-то, небось, тоже с первого захода не попадет?

Словно прочитав его мысли, Эльвира Латыповна сказала:

— Вы, наверно, подумали, что это очень трудно? Совсем нетрудно. Вот, посмотрите.

Она встала, закрыла глаза, далеко развела в стороны ладони и стала раз за разом безошибочно касаться худеньким пальчиком искомого предмета..

— Правой, левой! Правой, левой! И вот еще раз! И вот еще раз! Нет, совсем не трудно.

Семен, с невольным интересом следивший за ней, отвел в сторону глаза.

— Хватит, — сказал он.

Эльвира Латыповна сочувственно взглянула на него.

— Для здорового человека не трудно, — тихо сказала она. — Для алкоголика трудно. Очень трудно, почти невозможно. Да вы, по-моему, сейчас в этом сами убедились. Теперь вам понятно, что вы нездоровы?

В комнате воцарилось молчание. Вскинувшийся было при слове «алкоголик», Семен проглотил отрицающий возглас. Собственные промахи произвели и на него сильное впечатление.

— Надо лечиться, — сказала Эльвира Латыповна. — И начинать немедленно. А то будет поздно. У вас ярко выраженная вторая стадия алкоголизма. Через год спрыгнете в третью. А третья — те, что просят двадцать копеек на углу улицы. Встречали таких?

Семен нервно дернул плечом.

— Недельку полежите в палате, потом продолжите курс амбулаторно, — сказала врач. — Согласны?

Углов решительно поднялся.

— Я подумаю, — ответил он и вышел из кабинета.

— Плохо, — вздохнула врач в ответ на молчаливый Лизин вопрос. — Очень плохо. Случай запущенный. Надо немедленно класть.

Лиза стиснула кулачки.

— Завтра он будет у вас.

5.

Однако прошла неделя, прежде чем Углов снова появился в наркологии. Ему весьма не понравились произведенные над ним опыты. Никакие уговоры не помогали.

— Пошли они в баню со своими фокусами! — шумел Семен. — Подумаешь, жонглеры — пальцем нос достань! Пусть сами достают, если интересно. Мне это ни к чему.

Лиза и объясняла, и ругалась, и умоляла — муж оставался тверже железа: не пойду!

Первый страх прошел, остался один только стыд от испытанного унижения.

Лиза поставила вопрос ребром:

— Или мы с Аленкой, или водка! Если не пойдешь лечиться, заберу дочку и уйду к маме.

Углов задумался. По решительному, побледневшему лицу жены он понял, что Лиза не шутит. Впервые в голове его мелькнула мысль: «А может, действительно на время бросить выпивать? А то как бы и вправду не запиться. Уйдет Лиза — точно запьюсь».

Впрочем, тут он несколько хитрил перед собой. Запиться Семен нисколько не боялся. Он был уверен в себе. «Захочу — совсем брошу. Эка невидаль. Я и без водки шутя проживу».

Да, запиться мог кто угодно, только не он — это было ясно ему как день. «Неделька, — подумал он. — Не съедят же меня там за эту недельку. Да, но с работой как быть? Ведь говорить, что пойду лечиться, нельзя ни под каким видом — позора не оберешься. Надо взять отгулы. У меня их и так за последний год столько скопилось — второй отпуск получится, если взять сразу все». Углов облегченно вздохнул. Все сложности легко улаживались. «Скажу Митряю, что в родные края надо на недельку смотаться. Мол, свояк дом строит, просил помочь. Что, Митряй не отпустит, что ли? Прорабство в плане, наряды только что закрыл, оба мастера на месте — можно недельку погулять. Ну а дальше, врачиха говорила, лечиться можно амбулаторно — это, видно, какие-нибудь порошки будут давать, — ничего никто не узнает».

6.

В субботу утром он был в наркологии. Полчаса ушло на оформление. Потом его снова взяла в оборот Эльвира Латыповна. На его взгляд, вопросы врача были самые диковинные. Например, когда он выпил свою первую рюмку? А шут его знает, когда. Давно. Семен и думать забыл, когда это впервые случилось. А другие помнят? Ну и память… если помнят… Семен сказал наугад первое пришедшее на ум число. «Чепуха какая-то». Задавались еще вопросы. Семен скучно отвечал. Наконец Эльвира Латыповна прекратила мучить его.

Переодевшись, он вышел во двор. Лиза сидела на скамейке у входа и задумчиво глядела вдаль. Она не заметила мужа. Семен залюбовался строгим, отрешенным лицом жены.

Молочной белизны щеки слегка отсвечивали, тяжелая копна волос густо осыпала плечи, тонкие изящные пальцы машинально перебирали складки платья.

Углов ревниво уловил, как бросают восторженные взгляды на Лизу два сидящих напротив его новых коллеги, и сердце его невольно сжалось.

— Ну ты иди, Лизок, — обратился он к жене. — Все в порядке. Оформили.

Он подал ей сверток с одеждой. Лиза взяла его и заговорила быстрым шепотом, стараясь не выдать внутреннего волнения:

— Я вечером к тебе приду, принесу поесть. Ты уж не перечь тут никому, ладно? Знаю я, какой ты порох — чуть что, и запылал. Потерпи, Сема, ладно? Ради меня… Ради Аленки…

Углов махнул рукой:

— А, чего там! Не оперируют же. Беги, а то опоздаешь на работу.

Лиза ласково коснулась его плеча, кивнула на прощание и ушла. Углов остался один. Он постоял у входа и побрел в палату. Через час его позвала процедурная сестра.

— Углов, идите укол делать.

— Уже? — удивился Семен.

— Уже.

За час, проведенный в палате, Углов узнал чертову уйму новостей о своей болезни, о врачах, медсестрах, лечении от алкоголизма и способах борьбы с тем лечением. Информацию можно было бы назвать курсом посвящения в профессиональные алкоголики, если бы, конечно, существовал такой курс.

В палате Углов оказался восьмым. У каждого из семи его новых коллег имелся свой опыт пьянства и своя теория жизни. Правда, опыт с теорией мало расходился.

Углов оказался единственным новичком среди великолепной семерки. Узнав, что Семен в наркологии впервые, все оживились. Новичка следовало поддержать. Посыпались советы, Последовала массированная промывка мозгов. Через час Семен впитал в себя всю пьяную мудрость, выкованную в непрерывной и тяжелой борьбе с трезвостью.

К моменту вызова в процедурную он окончательно дозрел. Все лечение оказывалось жутким обманом, плодом воображения врачей, хитростью, призванной отобрать у вполне нормальных людей остатки здоровья. Любая назначенная врачом и неосторожно проглоченная лечащимся пилюля по степени приносимого вреда приравнивалась к ведру водки, но водка, та хоть веселила человека, а какое, скажите на милость, веселье от таблетки?

Сосед слева продемонстрировал, как прятать таблетку под язык, делая при этом вид, что проглатываешь отраву; сосед справа прошептал на ухо наименование противоядия, которое следовало применять, если проклятая пилюля все же проскользнет в желудок. Рецепт оказался таинственен, как заклинание колдуна, и даже, кажется, слегка отдавал серой.

Ошеломленный Семен поверил, что попал в плен. Он не успевал внимать рассказам мудрых в борьбе с излечением алкоголиков. Они считали, что находятся в лапах врагов, и только неслыханная изворотливость могла сохранить разрушаемое врачами здоровье. Лишь один из семи, лежащий у стены, повернулся к Семену, когда почти все секреты были тому открыты, и глухо сказал:

— Братан, не будешь лечиться — станешь как я. — И снова отвернулся.

Углов мельком поймал выражение его страшного, почти нечеловеческого лица и слегка заколебался. Но остальные разом накинулись на супротивца.

— Нашел кого слушать. Это его сейчас от укола воротит, вот он и ошалел. Мелет всякое. Когда «менты» его привели, еще в себе был. После укола такой. Вот оно, лечение. Себя не помнит.

Зов медсестры прозвучал в ушах Углова набатным звоном. Новые знакомцы особенно напирали на особую вредность означенного первоначального укола. Увы, уклониться от него не представлялось возможным. Все это со вздохом признавали. Семену советовали держаться. Он обещал.

— Что за укол? — не утерпел Семен спросить у медсестры, набирающей шприц.

Интересно было узнать, чем и как врачебная наука маскирует свой ужасный обман. Однако никакой маскировки не оказалось. Медсестра улыбнулась в ответ.

— А вы будто не знаете? — сказала она. — Небось соседи уже наговорили всяких небылиц и ужасов?

Углов неопределенно пожал плечами. Медсестра попала в точку.

— Да вы не бойтесь, — успокоила она. — Страшнее водки все равно не будет. В вас сейчас столько этой дряни скопилось — и в крови, и в желудке! Вот мы всю эту отраву из вас и вышибем, почистим организм. Мозги, глядишь, и просветлеют. А что поболит маленько, так на то вы и мужчина, чтоб терпеть.

Медсестра усмехнулась.

— Правда, вы, мужики, на боль как раз квелые. Чуть что, сразу: ой, умираю, ой, спасите меня! Родили б разок, тогда бы поняли, какая она бывает, настоящая боль.

Медсестра шагнула к Семену, держа шприц в высоко поднятой руке. Углов нехотя взялся за резинку пижамных штанов.

«Не поймешь, кто тут врет, а кто правду говорит. Каждый свое гонит, и все правы».

7.

Дальше было не совсем хорошо.

К вечеру Углов пластом валялся на койке. Лицо его горело. Одежда была мокрой от пота. Нога, в которую сделали укол, казалось, увеличилась вдвое. Время от времени к нему наведывалась медсестра, мерила температуру и слегка подшучивала над Семеном, злодейка! Соседи молча поджимали губы — они сочувствовали страдальцу.

В восемь в палату проскользнула Лиза. Она принесла горячий бульон. По палате поплыл запах курятины.

Углов встретил жену громким стоном. Наконец стало кому пожаловаться.

— Помираю, — обессиленно прошептал он.

Лиза испуганно захлопотала возле постели. Деликатные соседи по одному потянулись к выходу. Свидание обещало быть прощальным. При виде жены Углов совершенно раскис. Дыхание стало вырываться из него, как атмосферы из проколотой камеры.

— Очень больно? Ты уж потерпи, Семушка, потерпи.

Она принялась доставать из сумки стеклянные банки и свертки. Семушка и не взглянул на них. Волны жара накатывались на него и тяжелыми ударами отдавались в голове. Водка покидала его организм тяжело, трудно, покидала, лишь повинуясь могучей силе лекарства, и, боже мой, как же ему было сейчас тяжело!

8.

Ночь прошла в нескончаемых мучениях, к утру ему стало легче. А вечером он с аппетитом ел принесенное Лизой. Лиза смотрела на него с умилением. Дело явно шло на поправку.

Воскресенье прошло терпимо, в понедельник Углов только слегка прихрамывал. Муки, принятые от страшного укола, остались в прошлом.

Лиза прибегала к нему трижды в день.

— Ну как ты, Сема?

На ее похудевшем лице было написано нетерпение, она безумно жаждала хоть крошечного, хоть малейшего сдвига в лучшую сторону.

Семен отмалчивался. Впервые за последние годы он был абсолютно, стерильно трезв. Шоковый удар вытряхнул из его клеток молекулы алкоголя. Трезвость оказалась состоянием непростым. Все внутри мелко дрожало. Неясное томление не давало покоя. Даже себе самому Углов не хотел признаться, что тоскует по спиртному.

В ночь на понедельник он почти не спал. Напряженность, написанная в Лизиных глазах, раздражала его.

«Ну чего она от меня ждет? Каких таких небывалых перемен? Что я, ребенок, что ли? Делай то, не делай этого. Да еще врач: если не пить, так не пить совсем! Да ну их!»

Семен вовсе не хотел не пить совсем.

«Пристают с расспросами, лезут в самую недру души, воспитывают, поучают… Обо всем им расскажи, доложи. Положим, и скрывать мне особо нечего, а все равно неприятно. Как на допросе…»

За два прошедших дня он был сыт наркологией по горло. «Рядом записные алкоголики — ни работы, ни семьи, ни детей… Я-то совсем не такой! Так чего же держат вместе? Унижают… Запугивают…»

Впрочем, и в наркологии можно было крутиться. Некоторые и здесь неплохо устроились.

Поздно ночью на кровати рядом с Семеном зашевелились две едва различимые в темноте фигуры. Забулькала жидкость, и хорошо знакомый Семену запах ударил в ноздри. Он невольно принюхался.

— Не спишь, корешок? — донеслось из темноты. — Примешь лекарство?

— Не хочу, — машинально ответил Семен и через минуту пожалел о сказанном.

Вино отбулькало и утихло. Углов лежал, заложив руки за голову, и ругал себя последними словами.

«И чего испугался, дурак? Ведь объяснили ребята, что после укола ничего, можно. Это после таблеток нельзя. Я ведь не собираюсь бросать выпивку совсем, так чего бояться?»

Но поправить дело было уже нечем — минуту назад пустая бутылка была выкинута в форточку. Теперь захорошевшие собутыльники вполголоса обменивались воспоминаниями. Углов почувствовал невольную зависть. «Эх, растяпа я. Нет во мне шустрости».

Он снова задремал и снова проснулся. Палата спала. В открытой фортке мерцала далекая звезда. Углов тоскливо загляделся на нее.

«Зачем живу?»

9.

Утром его пригласила к себе Эльвира Латыповна.

— Ну, как вы? — с едва заметной улыбкой спросила она. — Освоились?

Семен неопределенно пожал плечами. Нога все еще давала о себе знать. Наступать приходилось с бережением.

Эльвира Латыповна придвинула к себе температурный листок.

— Разгрузка организма от интоксикации алкоголем прошла у вас нормально, — сказала она. — Теперь вы, наконец, совершенно трезвы. Надо нам с вами, Семен Петрович, поговорить на светлую голову. Скажите мне по совести — что вы у нас ищете? Действительно хотите бросить пить или только так — скрываетесь от неприятностей? Только не говорите, что жена вас за руку привела, а вы сами тут ни при чем. Не захотели бы — не привела бы. Будем говорить откровенно?

Семен замялся.

— Надо бы подсократиться с выпивкой, — осторожно ответил он. — Неприятности, конечно. Это вы правильно сказали. И жена вот обижается, и на работе…

Эльвира Латыповна понимающе кивнула.

— Наверняка и прогулы были, Семен Петрович?

Углов отрицающе замотал головой.

— Ну, скрытые, скрытые, — пояснила докторша. — Вы утречком позвонили на работу, сказали, что загрипповали, не выйдете, а сами с похмелья умирали, встать не могли. Ведь было, а?

— Случалось, — нехотя ответил Семен. — Да это — что? Отработаю. Вот жена последнее время все пилит и пилит.

Эльвира Латыповна укоризненно покачала головой.

— Да ведь она же ваша единственная опора и спасение, Семен Петрович. Была бы ваша судьба ей безразлична, так разве она бы вас пилила? Неужели вы не понимаете, что мир в семье дороже всяких выпивок? Ведь счастливая семья, дети — это то самое, без чего жизнь человека теряет смысл. Зачем же рушить свое счастье собственными руками? У вас дочка. Подрастет — каково ей будет услышать: «Твой отец алкаш!»

Углова бросило в жар.

— Так сразу и алкаш, — пробормотал он.

Эльвира Латыповна покачала головой.

— Не обманывайте себя, Семен Петрович, — участливо ответила она. — Самообман еще никому, никогда и ничем не помогал. Вы сами убедились в субботу, как далеко дело зашло. Элементарных тестов выполнить не смогли — куда уж хуже? Слепому видно — хронический алкоголизм. А вы все словами играете: алкаш, не алкаш.

Семен угрюмо молчал.

— Дальше пропасть, Семен Петрович, — продолжала Эльвира Петровна, — бездонная пропасть. Никто вам помочь не сможет, коли сами себе помочь не хотите. Решайте для себя — как дальше жить? Думайте и решайте. Ну так что, будете всерьез лечиться?

— Да.

— Я вам назначила лечение. Эту неделю вы попринимаете лекарства, а в субботу сделаем пробу. Потом продолжите поддерживающий курс амбулаторно. Только надо главное себе уяснить, Семен Петрович: или совсем пить, или совсем не пить! Третьего не дано. Дешевый бред, что-де можно полечиться, а потом пить как все, надо из головы начисто выкинуть. Алкоголик не может пить, как все. Потому он и алкоголик.

Она встала, подошла к Семену и, глядя ему в глаза, сказала:

— Сейчас вы на переломе, Семен Петрович, и только от вашей воли зависит, куда повернется ваша дальнейшая жизнь — к свету или во тьму. Только от вас.

Семен молча кивнул и вышел из тесного кабинетика. Слова Эльвиры Латыповны произвели на него сильное впечатление. Идти в «алкаши» ему не хотелось.

10.

Палата встретила Углова добродушными усмешками.

— Ну что, исповедали?

— Грехи отпустили, теперь пилюлями причащать начнут! Сейчас позовут, готовься.

Углов нахмурился. Да что он, пацан, что ли? Каждый норовит за руку взять и в свою сторону повести. Что им всем надо от него?

Через полчаса его действительно позвали к причастию. В палату заглянула медсестра.

— Углов, в процедурную.

Он нехотя поднялся с кровати и, провожаемый улыбками, побрел за сестрой. В процедурной никого не было. Медсестра протянула на пухлой ладошке две небольшие таблетки. На столике стояла стопка с водой.

— Уж я вам в рот заглядывать не стану, — весело сказала медсестра. — Вы, я вижу, не такой отпетый, как некоторые. Ловчить не будете. Лекарство под язык не спрячете.

— А заглядываете? — неприятно удивился Углов.

Медсестра засмеялась.

— Народ-то вы какой, — ответила она. — Одно слово — пьющий. А пьющему какое доверие? Он ведь сам за себя ответить не может, никогда не знаешь, что он через минуту сделает. Обманывают некоторые, как дети. Приходится заглядывать. А так рассудить — кого обманывают? Себя же и обманывают.

Углов пожал плечами, бросил в рот таблетки и запил водой.

— Ну вот и хорошо, — одобрила его решительность медсестра. — В обед опять ко мне придете.

Углов миновал коридор, вошел в палату и сел на кровать. Вокруг было пустынно — народ разошелся на работу. Лишь в углу съежился на койке прибывший вчера с милиционером новичок. Впрочем, новичком его назвать было трудно — шестой заход на лечение говорил сам за себя. Он повернулся к Семену.

— Отравили?

Семен несколько секунд молча глядел на него, потом поднес ладонь ко рту и выплюнул на нее начавшие таять таблетки. Сосед оживился.

— Молодец! — одобрил он Семенову ловкость. — А я вот, по первому заходу когда пришел, чистым дураком был, — сунут мне таблетки эти, а я их взаправду проглочу. Целую неделю травился, а потом — проба. Так веришь, нет — только понюхал водяру и чуть не сдох! Вышел с лечения — целый месяц бормотушку в рот не мог взять. Вот они до чего доводят, таблетки эти. Самый вред от них.

Абориген палаты зло сплюнул.

— Травят, мать иху так! Последней радости в жизни лишают. Эх, кабы не «менты», только бы меня тут и видели!

Углов не слушал. Он недоумевающе смотрел на свою ладонь. Он и сам не вполне понимал, как так получилось, что он не проглотил лекарство. И вроде ни одной криминальной мысли не шелохнулось в Семеновом мозгу, когда он взял пилюли, но самовольный язык его сам принял и осуществил неожиданное решение. Сработал не ум Семена и не его соображение — сработало то, что было сильнее ума и соображения; сработало инстинктивное, глубоко притаенное нежелание бросить пить.

Семен, как завороженный, смотрел на таблетки. Он был напуган собственным поступком. Ведь он не хотел, честное слово, не хотел! Как это получилось? Почему?

Углов еще не осознал, что он раб, но и чувствовать себя свободным человеком больше не мог.

«Значит, я думаю одно, а делаю другое? — подумал он. — Значит, я уже не хозяин самому себе? Почему я не проглотил таблетки? Чего испугался?»

Ответа не было. А испугался Семен неведомого действия лекарства, отрезающего ему дорогу назад, к веселому времяпрепровождению у пивной стойки! Он отчаянно не хотел изменять привычного течения своей пьяной жизни.

Семен сжал кулак и сунул его в карман. Сосед посоветовал:

— Ты в кармане не держи. Неровен час, накроют. Кинь в фортку — и все дела. Потом никто ничего не докажет. На таблетках не написано, чьи они.

Углов молча встал, подошел к окну и выбросил таблетки. Теперь путь назад был ему отрезан. Он нахмурился. Ну и что случилось? Можно подумать, действительно преступление какое-то. Пилюли эти… Обойдемся и без пилюль.

Он был полон решимости не поддаваться больше ни на какие уговоры врачей. «Не нужно мне никаких ваших помощей и советов. Захочу бросить пить, так и без вас брошу. А не захочу — так тоже никого не спрошусь. Нечего всякие препоны ставить. Мое дело».

Он бросился на койку. Внутри подсасывало.

11.

Лизин день стал уплотнен до крайности. «В больнице, конечно, кормят, но что такое больничная еда? — рассуждала Лиза. — Семен привык к домашней пище, еще, пожалуй, не станет больничную есть, расстроится, разнервничается…»

Она простаивала у плиты чуть ли не до двенадцати ночи, а утром вскакивала чуть свет, разогревала пищу и, отведя Аленку к матери, мчалась через весь город к нему. Выкладывая на тумбочку теплые стеклянные банки, она виновато улыбалась Семену:

— Пока добралась, наверно все остыло.

Лиза прикладывала к выпуклому боку посудины тыльную сторону ладони.

— Ой, нет, теплое еще. Ты бы, Сема, поел, пока совсем не остыло. У холодного что за вкус?

Семен отводил в сторону глаза.

— Да ладно, чего там. И так всего полно. Кормят как на убой. Зря ты возишь.

Все эти дни он ловчил и изворачивался. Игра в искренность сделалась его второй натурой. После первого обмана, когда Семен так неожиданно ловко, прямо на глазах надул доверившуюся ему медсестру, следующие обманы стали легче и совершались как бы сами собой.

Медсестра ни в чем не подозревала Углова. Он умышленно выбирал время посещения процедурной, когда в ней толпилось много народу. Лекарственный час пик стал его верным союзником.

Лечащиеся шли толпой. Медсестра металась глазами по очередному больному, заглядывала в широко разинутый рот, вертела головой, стараясь высмотреть хитро припрятанные таблетки, — очередной алкашный мудрец отворачивался от острого взгляда, отводил в сторону хитроумную голову, маскируя потай в тщетной надежде избежать личного досмотра; медсестра, уловив подозрительную выпуклость щеки, лезла бесстрашным пальцем в необыкновенную секретку и торжествующе извлекала размокшую контрабанду, — пойманный на месте преступления делец, морщась, заглатывал найденное. Куда денешься?

Семен быстро протискивался сбоку, протягивал ладонь, медичка вытряхивала пару таблеток из стеклянного пузырька, — Углов размашистым, демонстративным движением бросал их в рот, запивал водой и уходил. Его не удерживали и не проверяли. Покинув процедурную, Семен воровато озирался по сторонам и выплевывал таблетки.

12.

В обед опять прибегала Лиза. Она захватывала по дороге что-нибудь вкусненькое и полчаса проводила с мужем на скамейке у входа в корпус.

Семен давно не видел жену такой оживленной и веселой. Она словно стряхнула с себя все неприятности последнего времени. Надежда на новое счастье заставила вновь радостно забиться ее исстрадавшееся сердце.

Как в первый год семейной жизни, она начала рассказывать Семену о своих служебных делах, делилась с ним планами и мечтами. Все их светлое дальнейшее будущее было уже Лизой обдумано и распланировано до мельчайших подробностей. Намечались и покупка необходимых вещей, и поездка на отдых к морю с мечтами о том, как загорит под солнцем, как окрепнет под животворным влиянием целебной морской воды их ненаглядная Аленка, как они втроем будут рано вставать, совсем рано, еще до восхода, еще до первого пробуждения дня, — и идти встречать ласковый рассвет на пустынную, отмытую соленой водой полоску черноморского пляжа…

Семен старался не смотреть на разгоревшееся лицо жены. Ему было не по себе. «Какой пляж, какое море, когда через пару дней „проба“, а я не принял ни одной таблетки. Вмиг попутают, раскроют весь обман».

Лиза, упоенная счастливыми мыслями, брала его под руку и прижималась к крепкому плечу.

— Ведь будет так? Правда, будет, Сема? Разве мы не имеем права на счастье? Нашли же мы друг друга, ведь могли и не найти. А теперь? Вон какая у нас дочка. Почему же нам не жить в радости? Знаешь, как тебя Аленка ждет, Сема? Все время спрашивает, где папа, где папа? Придет папа, придет, говорю, я и сама жду не дождусь…

Лиза счастливо смеялась, закидывая назад золотую под солнцем голову, а Семен все сгорбливал и сгорбливал отяжелевшие плечи. Жена не подозревала, что он поставил на лечении крест.

Семену очень не хотелось спугивать эту радость. «Потом, потом, — малодушно оттягивал он момент решительного объяснения. — Потом все расскажу». Слишком уж редким явлением стало то, что он сейчас наблюдал. «Куда что делось?» Он и сам удивлялся происшедшей в их отношениях метаморфозе. «Куда исчезло то постоянное, тихое ощущение счастья, возникшее в нем с первой же встречи с рыжеволосой начальницей детсада номер шесть; счастье, которое жило в нем весь первый год их семейной жизни?»

Он вспомнил, как трудно ему было даже привыкнуть к ошеломляющей мысли о том, что Лиза станет его женой; как невероятно было поверить, что его, такого обычного, ничем не примечательного парня, полюбила и доверила ему свою жизнь необыкновенная женщина, о которой он не мог и мечтать! Но это случилось, и это было счастьем и удивительной неповторимой удачей — так, словно он вдруг выиграл по копеечному лотерейному билетику своей внешности огромный капитал человеческого, женского богатства! И куда же он исчез, тот капитал, за последующие годы, на что растратился? Ведь было счастье, было! Как испарилось? И что тому виной? Неужели действительно водка? Ну, нет! Семен с возмущением отбрасывал эту нелепую мысль. Вон сколько вокруг семей, в которых мужики газуют, и ничего, живут же с ними жены. Что ж, они все несчастные? Нет, водка тут не причина. В лучшем случае, она только повод. Он и до женитьбы принимал сто граммов. Ну и что? Лиза внимания на такой пустяк раньше не обращала. Никогда и разговора никакого не завязывалось. Почему же сейчас водка стала камнем преткновения?

Водка, водка! Семен нахмурился. Один только и разговор в доме остался о той водке. О чем с женой ни заговори, все сразу к одному сведет: ты пьешь! Что же, раз пьешь — значит, уже по всем статьям не прав, ни в чем не разбираешься и голоса своего не имеешь?

Углов нахмурился. Меньше бы болтала о той водке, так самой же лучше было бы. А то так и пошло, и поехало — за каждым вторым словом — водка, водка! Слушаешь-слушаешь, терпишь-терпишь, а там махнешь рукой, пойдешь да трахнешь стакан водяры! Чтоб, значит, по делу крик шел.

Он взглянул на Лизу. Она стихла, прислонившись к его плечу и устало прикрыв глаза. Углов глянул на часы. Подходило к двум.

— Да ты сама-то обедала? — всполошился он. — Перерыв кончается. Успеешь?

Лиза только плотней прижалась к его плечу.

— Ничего. Бог с ним, с обедом. Лишь бы у тебя все было хорошо. Тогда и я спокойна.

Семен завозился.

— Не опоздаешь? Как бы там из начальства кто не подъехал?

Лиза спохватилась.

— А сколько уже?

Углов молча показал на циферблат.

— Ой, пора. Ну, ты не скучай. Вечером приду.

Лиза уходила, оглядываясь и каждый раз улыбаясь мужу. Семен провожал ее остановившимся взглядом. У него болезненно ныло сердце. «Что же ушло из наших отношений? Что? И почему ушло?» Он откидывался на спинку и закрывал глаза. «Радость ушла. Радость».

Таяли в небе просушенные солнцем белые облака.

13.

Подошла пятница. Семен начал мучиться с утра. На завтра была назначена «проба». Стационарный период лечения подошел к концу. За неделю массированного приема лекарства концентрация его в крови должна была достичь того уровня, при котором малейшая доза алкоголя вызывала рвотно-удушающую реакцию. На этом и основывалось лечение. Две, три пробы вырабатывали в организме устойчивую отрицательную реакцию на спиртное. Павловское учение об условных рефлексах торжествовало здесь во всей своей неотрицаемой силе.

Впрочем, имелся и психологический компонент воздействия на больного. Он заключался в беседах врача и чудодейственном влиянии трудотерапии. Все лечащиеся одновременно и работали. Процент излечения достигал… Впрочем, кто действительно хотел вылечиться, тот вылечивался. Трудно было захотеть. Прочие становились завсегдатаями наркологии. С небольшими перерывами они проводили тут годы.

Ни одна таблетка лекарства не попала в его желудок за прошедшую неделю. А утром — проба. Как быть? О том, чтобы опять «прогнать дуру», притвориться — нечего было и мечтать. Контроль реакции был объективен — кровяное давление, пульс, характер изменения зрачка.

Даже самые хитроумные советчики теперь были бессильны помочь Углову. Да, собственно, никто ничего и не советовал — бесполезно. Все, кто был в палате, с любопытством следили за новичком, — неофит лечения выказал недюжинные способности ловчилы, — как-то удастся ему выкрутиться дальше?

К обеду Семен понял, что остался один выход — немедленно удрать, не дожидаясь неизбежного разоблачения. Оно грозило обернуться катастрофой для их с Лизой отношений. И сейчас-то не доставало сил глядеть в ее верящие глаза. А завтра? Да и перед врачихой стыдно. А уж о сестричке из процедурной и говорить нечего. Углов ясно представлял себе, что обрушится на ее глупенькую, доверчивую головку после обнаружения обмана. «Зачем зря подводить людей? Сам надувал, сам и выкручивайся — чего других топить?»

Но и удрать из наркологии было непросто — всю его цивильную одежду жена унесла домой. Куда попрешься в больничном? Пришлось дожидаться жену.

В обед пришла Лиза. Она принесла два стаканчика мороженого. Углов усмехнулся. «Как маленькому. Примазывает». Супруги присели на скамейку.

— Слышь, Лиз, — осторожно начал Углов. — Ты вечерком захвати мое барахло. Ночевать сегодня дома буду. Хватит прохлаждаться.

Лиза вскинула на него испуганные глаза.

— Как, дома? А «проба»? Ведь завтра…

Семен не дал ей договорить.

— Проба пробой, — веско выговорил он, стараясь придать своему голосу максимум убедительности. — Надо — значит, надо. Никто и не отказывается. Утром приду и сделаю. А ночевать дома буду. Все, хорош!

Он обнял жену за плечи.

— Мужик я или не мужик? Сил больше нет терпеть. Целую неделю без тебя. Шутишь, что ли?

Лиза прикрыла ладонью порозовевшее лицо.

— Ну что ты кричишь? — прошептала она, смущенно оглядевшись. — Услышат же.

— Пусть слышат, — отрезал Семен. — Лечение лечением, а на монастырскую жизнь я не подписывался. Сегодня домой, и точка! А то в больничном сбегу!

Лиза слабо сопротивлялась.

— Сема, ну что тебе стоит еще день потерпеть? Сделай «пробу», чтоб моя душа была спокойна, а уж потом…

Углов был непреклонен.

— Иди к заведующей, проси, чтоб сегодня вечером домой отпустила, — стоял он на своем. — Сбегу, вот те крест, сбегу.

И он неожиданно для жены, да и для самого себя, широко и размашисто перекрестился, чего не делал никогда в жизни. Вид крестящегося мужа ошеломил Лизу. Она заколебалась. «Может, действительно, взять сегодня домой? Выпить он все равно уже не сможет — столько в нем сейчас чудодейственного препарата, так чего зря мучить?»

Углов, внимательно наблюдавший за женой, уловил ее колебания. Он потянулся встать со скамейки.

— Небось, завела там кого? — уронил Семен, стараясь не смотреть в Лизины глаза.

— Да как тебе не стыдно такое плести? — гневно спросила она. — Еще крестишься. Постеснялся бы лучше! Я только о тебе и думаю, только тобой да Ален-кой дышу, а ты…

Она задохнулась. Семен невольно залюбовался женой. Гордым достоинством дышало возмущенное и обиженное Лизино лицо. Углов смутился. Эх, елки зеленые, перегнул.

— Да ладно, чего ты? — протянул он примирительно. — Сразу закипела. Я же в шутку…

— Так не шутят, — отрезала Лиза. Она поднялась и направилась к двери отделения. — Жди здесь. Я поговорю с врачом. Если отпустит, вечером принесу одежду.

Углов проводил ее глазами и нахмурился. На душе было гадко. «Будто ребенка обманул, — подумал он. — Да, допрыгался. Мужик, нечего сказать. Хуже бабы стал».

Впрочем, он тут же одернул себя. «А куда денешься? Раз соврал, два соврал, а в третий — не хочешь, а приходится. Ладно, с женой как-нибудь договорюсь. В постели и каяться способней. Не убьет же. Скажу, так мол и так. Сам не знаю, как оно вышло, да только поправить не смог. Пить я все равно не стану, так какая разница — делать „пробу“, не делать? Важно, что осознал».

Семен успокоился. На крыльце появились Лиза и Эльвира Латыповна.

— Ну что же, он у нас примерный больной, — сказала докторша, ласково глядя на Лизу. — Никаких нарушений режима. Мы ему доверяем. По правилам, конечно, не положено отпускать, пока лечение не доведено до конца, но раз вы оба просите, то задерживать не станем.

Лиза благодарно закивала головой.

— Значит, как договорились. Завтра мы вас ждем, — напомнила ей Эльвира Латыповна. — И обязательно приходите вместе. — Она повернулась к Семену и шутливо погрозила ему тоненьким пальчиком: — Балует вас жена, ох, как балует. На руках носит, а надо бы, чтобы вы ее носили. Она больше того заслуживает. Смотрите, от жены ни на шаг.

Углов неловко затоптался на месте.

— Конечно, конечно. Как скажете.

На миг мелькнуло в нем острое желание сознаться в своем дурацком обмане, но вид женщин был так безмятежно доверчив, так доброжелателен, что Семену не хватило духа покаяться, не хватило духа поломать счастливое настроение двух болеющих за него слабых существ.

Он пошел провожать к воротам счастливую жену.

14.

Вечером супруги Угловы возвращались домой. Семен крутил по сторонам веселой головой — за неделю он пропитался больничной атмосферой и несколько отвык от привольностей гражданской жизни.

Лиза озабоченно прижимала к бедру сумочку — на дне ее хоронились выданные Семену спасительные таблетки.

«Три штуки принять вечером, три завтра утром. Никаких перерывов!» Ей надо было проследить, чтобы лекарство попало в Семена вовремя.

В автобусе Семен возбужденно оглядывался — людская толчея волновала его. Лиза плотнее взяла мужа под руку. Ей припомнился строжайший наказ Эльвиры Латыповны:

— Сейчас самый трудный и опасный момент. В организме высокая концентрация лекарства, а внутренняя установка на полную трезвость еще, возможно, не наступила. Потянет выпить, и он может не пересилить этого желания, сорвется.

Лиза облизала пересохшие от волнения губы. Ничего, еще три остановки — и дома. Там всего сто метров.

Автобус остановился. Угловы вышли. До дома оставались считанные шаги. Навстречу им, улыбаясь, шагнул высокий кудрявый парень.

— Здорово, Семен! Приехал, что ли? А я на мастерских был — нет прораба, на насосной был — нет прораба! Одни мастера крутятся. Где Семен Петрович, спрашиваю. Отвечают: деревню строит! — Парень расхохотался.

Семен высвободил руку, поздоровался.

— Да вот, — сказал он неловко, — сегодня прибыл.

— Ну как там родня, здорова? — улыбался знакомый. — Построили, что ль, домишку? Небось больше самогонку глушили, чем работали?

Углов засмеялся. Наконец-то он вернулся в привычную обстановку.

Это был Виталька Муратов, инженер ОКСа заказчика. Он курировал Семеновы объекты. Семен работал с ним вот уже третий год. За это время Углов не раз и не два пытался втереть Муратову очки, сдавая позиции с кучей недоделок. Но Виталька сам был парень жох, липа проходила редко. Впрочем, с ним можно было договориться. Муратов не один год отработал на линии, а стало быть — понимал, где жать Семена, а где и послабить.

— Дом-то хорошо построили, качественно? — опять взялся он за Семена. — Крыша течь не будет?

— Не будет, не будет, — поскорей закруглил фальшивый разговор Углов. — Тут-то у нас как? Что со сметой по мастерским?

Мастерские Сельхозтехники были основным его объектом последнего года. Прошлой зимой поставка стройматериалов и конструкций особенно хромала — люди просидели без дела почти два месяца. Пришлось занимать бригад мелочевкой — где можно было подштукатурить стены и потолки, там подштукатурили; на первом этаже выставили столярку, остеклили; вывезли со стройплощадки весь мусор — чтобы хоть что-то делать. Семен волком выл в эти проклятые месяцы, но без материалов работать так и не научился.

Второй этаж мастерских поднялся не доведенными до проектной отметки простенками — за два зимних месяца почти позабылось, как он выглядит, тот кирпич. Панели перекрытия ожидались — трест телефонограммой обещал помочь, но бумажкой той покрыть объект было невозможно.

Люди маялись бездельем, работали по часу в день, а есть, как ни странно, не разучились. Углов скрипел зубами, но наряды закрывал исправно. Без зарплаты рабочих не оставишь, у каждого семья, дети — пришлось залезать в смету с головой. Опроцентовал объект чуть ли не до дымовой трубы. Теперь настала пора рассчитываться. Денег на мастерских оставалось с гулькин клюв, работы — море. Вот Углов и интересовался у заказчика, что можно урвать по объекту сверх смены?

— Не надо было зимой объект грабить! — отрезал Виталька. — Говорил тебе — куда лезешь? Ведь отдавать придется.

— А что делать было?! — взвился Семен. — Чем людям прикажешь платить? Я, что ли, в чем виноват? Кто за поставку отвечает?

— Все отвечаем, — мудро ответил Виталька. — Теоретически. Нет материалов — актируй простой. Всех бить будут.

— Как бы не так, — усмехнулся Углов. — Вас побьешь. Вы всегда правы останетесь. А нам, стрелочникам, по шапке! Актируй простой. Меня самого тогда с ходу заактируют.

Лиза потянула мужа за рукав.

— Сема, пошли. Нам еще за дочкой зайти надо.

Семен раздраженно выдернул руку.

— Да что ты, в самом деле! Не видишь, дела у нас! Иди домой, я через полчаса подойду.

— Иди, иди! — прикрикнул он, заметив Лизино нежелание оставлять его одного. — Что ты дурью маешься? Сказал приду — значит, приду.

Он повернулся к Муратову.

— Там на непредвиденные расходы деньги были.

Лиза нерешительно шагнула прочь. Голос мужа был так жестко-повелителен, Семен так явно стыдился перед своим знакомым демонстративного женского контроля, что она не решилась публично противоречить. Да и разговор мужчин шел, на Лизин взгляд, самый деловой и безопасный; парень выглядел надежно — подтянутый, лицо интеллигентное. Она решилась поверить.

— Я тебя дома ждать буду, — тихо сказала Лиза. — Ты уж недолго, Сема, ладно? За Аленкой вместе пойдем.

— Ладно, ладно! — отмахнулся Углов. — Время есть. Успеем.

Лиза ушла. Муратов проводил ее глазами.

— Жена?

Семен досадливо кивнул. Ему было неловко перед Виталькой. Что она, спятила? Чуть ли не за руку тащит. Можно подумать, потеряюсь, если на шаг отойду.

— Строго она тебя держит, — подмигнул ему Муратов. — Что, вышел из доверия?

Семен криво усмехнулся.

— Это еще как сказать, кто кого держит, — пробормотал он.

Муратов рассмеялся.

— Оно и видно. До стекляшки-то пускает? — Он кивнул в сторону Акдарьи. — Дойдем, пивка разопьем за встречу? Говорят, свежее подвезли.

Углова как шилом укололо. Он сглотнул слюну и затоптался на месте.

— Стоит ли?

Виталька недоуменно уставился на него.

— Да ты что, заболел там, в этой деревне? Почему ж нет?

Углов подумал секунду. Действительно, почему нет? Пару пива? С заказчиком? Он решительно шагнул вперед.

— Поплыли.

Ноги сами несли Семена вперед. В горле его нарастало жадное предвкушение первого долгожданного глотка.

Рядом что-то бубнил не поспевающий за Семеном Виталька.

15.

Углов не помнил, как и когда он вернулся домой. Очнулся ранним утром на диване в гостиной. Он со стоном открыл глаза. Мир вокруг слегка покачивался. Семен огляделся.

Он лежал на диване в рубашке и мятых-перемятых, еще вчера отутюженных в ножевую стрелочку, брюках. В голове было неописуемо. Семен опустил ноги вниз и сел. «Где же это я вчера так набрался?»

Смутно припомнился Семену залитый пивом мраморный столик, бутылка водки, с которой он, неловко поддевая ногтем, срывал алюминиевый колпачок, и кажется, порезал при этом пальцы…

Семен поднес ладонь к глазам. На указательном пальце действительно был глубокий порез.

— Проснулся?

Семен вздрогнул. Жена сидела в кресле напротив дивана, свернув ноги калачиком и обхватив колени руками. Осунувшееся лицо ее было бледно. Сейчас становилось видно, что она провела ночь в кресле. Провалившиеся глаза ее с мукой смотрели на Семена.

— Проснулся? — повторила она.

Углов угрюмо молчал. Голова его соображала сейчас туго.

— Что же ты наделал? — спросила Лиза. — Выходит, ты врал мне всю эту неделю? Выходит, ты всех обманывал — и врачей и меня? Говорил одно, делал другое?

Страшное разочарование и усталость наложили свои свинцовые краски на Лизино лицо.

— Дальше что, Семен?

Углов тяжело поднялся с дивана. Его качнуло.

— Ты куда? — сухо спросила жена.

— Я сейчас, — выговорил Углов. — Через десять минут приду. Потом поговорим. Сейчас не могу. Голова не соображает.

Лиза соскочила с кресла и загородила ему дорогу.

— Опять пить? — спросила она. — Хватит вчерашнего. Никуда не пойдешь. Не пущу.

— Да брось ты! — Семен попытался отстранить жену.

Руки его тряслись. Углова мучило и корежило страшное похмелье. «Сейчас бы стаканчик вина — поставить голову на место, а потом можно и ответ держать».

Он снова попытался пройти. Жена не пропускала.

— Хоть убей, а пьянствовать больше не дам!

Семен, с трудом ворочая языком, попытался объяснить, что уйдет ненадолго, что одна нога там, другая здесь. Но, взглянув на закаменевшее в отчаянии Лизино лицо, понял, что добром из квартиры не выбраться.

Терпеть похмелье дальше недоставало мочи. Все внутри него тряслось. «Да что она, в самом деле! Говорю же, сейчас приду. И так целую неделю держала на полу-тюремном положении, а теперь с утра затевает скандал из-за чепухи!»

Он отодвинул Лизу, шагнул в прихожую и сунул ноги в разношенные «корочки». Она бросилась за ним, схватила за руку и потащила в комнату. Углов пошатнулся и ударился локтем о стену.

— А, ч-черт!

Острая боль током пронзила руку. Семен невольно выругался. Лиза упрямо волокла его назад. Они перевалили порог гостиной и едва не упали. Углов рванулся изо всех сил. Лиза отлетела в сторону. Разгоряченный борьбой, Семен шагнул к жене.

Ты что, драться будешь со мной? — задыхаясь, спросил он. — Драться? Я тебе сейчас покажу, как драться!

Рука его описала широкий полукруг, и звонкая пощечина откинула Лизу к двери. Внутри Семена вдруг вспыхнула холодная злоба.

— Взаперти держать? — пробормотал он, сам не осознавая, что говорит. — Пилюлями пичкать? Спрашивать я у вас буду, как мне жить? А ну, получи!..

Лиза шагнула к мужу, протягивая навстречу ему дрожащие руки:

— Семочка!

Сильный удар тяжелой ладони захватил половину щеки и переносицу. Лиза отлетела к дивану и освободила проход. Алые струйки крови хлынули из разбитого носа. Она схватилась руками за лицо.

Семен, не оборачиваясь, шагнул вперед и исчез в прихожей. Хлопнула входная дверь. В спальне плакала разбуженная Аленка.

16.

Понемногу начали сыпаться дела рабочие.

Семен перестал поспевать то на объекты, то на склад, то в контору. Забывал вовремя оформить накладные, вовремя завезти материалы на участок — досаднейшие дыры пробивала водка ниже ватерлинии угловского корабля. Служба его пошла неладно. Он сразу ощутил это по внезапно и резко изменившемуся отношению людей к своей полуначальственной персоне. Еще вчера он был уважаемым человеком, Семеном Петровичем, сегодня — словно воздух вокруг загустел в презрительную кличку — Угол!

Иногда Семен спохватывался. «Куда качусь? Нельзя!» День, другой, напрягая всю силу воли, ходил на службу трезвым. «Ну вот, можно же, можно!» — радовался он.

И вдруг накатывало. Разум словно мутнел. Голос совести замолкал, и, ничего перед собой не видя, Углов мчался в забегаловку. Первый же стакан вина, выпитый после двухдневного усильного воздержания, становился началом очередного двухнедельного запоя.

Внешне вроде бы ничего не изменилось. Семен все так же сидел в своем прорабском кресле и еще держал в ослабевших руках вожжи. Но какое-то звено лопнуло в его сцепке с людьми. Рабочие смотрели в его сторону с кривыми ухмылочками, бригадиры перестали всерьез реагировать на его накачки. Мастера, увидев его машину, старались ускользнуть на время с объекта. А дружки из дружков, первейшие кенты прорабы, начали подшучивать над Семеном что-то уж слишком остро.

Никола, так тот вовсе распоясался. Увидев Семена, вместо «здравствуй» вопил во всю ивановскую: «Ну што, примешь сотку, Угол?»

Не было уже ни силы, ни воли оборвать наглеца, публично топтавшегося на нем приятеля, и Углов только вздрагивал да пугливо озирался по сторонам — не слышал ли кто ужасного вопля?

Семен стал замечать, что прорабы обходят его стороной, собираясь на послерабочие складчины. Ему уже не кричали, как прежде, с веселой подначкой:

— Готовь красненькую, Семен, а то пиво скиснет!

Нет, ему не отказывали принять в компанию, если он подходил к мужикам сам, но зато и ухода его уже не замечали; не то что раньше, когда на малейший намек о заждавшейся жене дружно вставал всеобщий вопль: «Не рушь компанию, браток!»

Теперь же никто не считал, что, уходя в самом разгаре пивного загула, он рушит пирушку. Совсем наоборот — Углову начало казаться, что все только и ждут, когда он уйдет. Оборачиваясь, он видел облегчение в глазах вчерашних друзей. Может быть, причина в том, что он стал мгновенно пьянеть? Несколько раз его отвозили домой — все ж свои мужики, — но прошло не так уж много времени, и он стал просыпаться под самое синее раньё где-нибудь в кювете у дороги или на задворках пивной. Вчерашние друзья только пожимали плечами: что ж, бегать за тобой? Закосел, ну и попер неизвестно куда. Идешь, ну и иди — у стойки нянек нет!

Все. Вакуум. Худшего к себе отношения Семен не мог и представить.

Сегодня после обеда Углов провернул небольшой «левачок» — набежавшему клиенту занадобилась машина бетона — и теперь две новенькие, не бывшие еще в ходу красненькие весело похрустывали в Семеновом кармане. Отпустив машину, Семен стоял у гастронома, приятно раздумывая, как половчее их применить, и тут из-за угла на него вывернул Никола.

Углов возликовал, узрев желанного человека (на ловца и зверь бежит).

— Здорово, кореш! — раскрыл он широкие объятия. — А я-то маюсь, не знаю, с кем бутылек раздавить.

Против ожидания, Никола уклонился от горячестей встречи. Ловко вильнув медвежеватой статью, он избежал объятий.

— Спешу я, Углов, — бросил он, обходя коллегу. — Опять на растворном дурака валяют, вот бегу сам их пошевелить.

Углов удержал его за локоть. Ему показалось, что приятель не вполне понял его.

— Да есть бабки! — весело разъяснил он, вынимая из кармана красненькие. — Машину бетона клиенту загнал, так что не боись, путево побалдеем!

Никола остановился и, казалось, призадумался. Наконец он поднял голову, и крещенским морозом обдало Семена от его застекленевших глаз.

— Я тебе вот чего скажу, Семен, — проговорил он, с видимым усильным трудом перебирая грубые, как камни, слова. — Ежли ты уже с таким огнем играть начал, так хоть язык-то прибери, не пускай его гулять веником по улице!

Углов онемел. На лице его застыла забытая приглашающая улыбка. Никола нахмурился и продолжал бросать слова жестко и увесисто, словно молотком вбивая в угловскую голову невидимые гвозди.

— Я ведь постарше тебя буду, — сказал он. — Хоть на немного, а постарше. И прорабом пашу втрое больше твоего, а видел ты хоть раз, чтоб я левую торговлю открыл на своем участке? — И сам ответил: — Нет, не видел и не увидишь! Распоследнее это для настоящего мужика дело — в левые торгаши идти, а уж трепаться о таких своих подвигах и того хуже! А ты трепешься, да еще и пьешь вдобавок. И слишком сильно для наших с тобой должностей пьешь!

Пораженный небывалостью услышанного, Углов только и смог что растерянно спросить:

— А ты сам, что ж, не пьешь, что ли?

— Нет! — врезал ему под дых старый приятель. — Я не пью. Я выпиваю. А это большая разница. Я взял свои сто грамм и работать пошел, и пашу, заметь, как зверь! И бетон с участка в бормотуху не перевожу. Кладу его в фундаменты! А ты свои сто грамм взял и за следующими потянулся, а ведь они, вторые, уже не твои. Их другой принять должен, а не ты. А раз принял ты, так уж ты теперь не выпивающий, а пьющий! А таким в прорабах делать нечего.

— Вот не знал, — сказал Углов, криво улыбаясь.

Он мог ожидать таких побоев от кого угодно — от Лизы, от начальника управления, от парторга, — но Никола?! Весь мир перевернулся.

Углов ошалело глянул на мелко подрагивающие в руке деньги и, скомкав, сунул их в карман.

— Уже сам, один жрешь! — рявкнул Никола, раздражаясь. — Уже компания тебе тесна стала! Как же, в толпе своих ведра не выдуешь — помирай, а дели! Льешь в себя, пока с катушек не полетишь! Еще с другими лезешь равняться. Есть деньги, нет денег — пьешь! Что за праздник такой каждый день? Еще козыряет тут: сам-то, сам-то! Сам-то я пью, да ума не пропиваю!

— А я, выходит, пропил! — тихо спросил Семен. К горлу его подступала нервная тошнота. Да и похмелье скребло в желудке.

— Тебе виднее! — бросил Никола и отвернулся. — Ну ладно, — сказал он чуть погодя, некогда мне тут с тобой бары растабарывать. Было бы вовремя сказано, а там — твое дело, не маленький. Побежал я.

Семен стоял у магазина, глядя ему вслед. Неясная зависть кольнула его сердце. Да и пить вроде расхотелось. Впрочем, через минуту он стряхнул с себя мгновенное наваждение.

— Спятил! — объяснил себе Семен помрачение друга. Всерьез принимать его слова Углову никак не хотелось. Углов постарался немедленно забыть неожиданный удар штормового ветра. Надо же, Никола взялся его воспитывать, сам-то далеко ли убежал?

Он решительно двинулся в гастроном. Через минуту вывернул оттуда и бодро зашагал в сторону парка. Вот уж третий месяц, как, взяв бутылку в магазине, он забегал распить ее в парковую столовку. Стакан давали, а компания под разговор ждала таких, как он, добряков с самого синего утра.