К Рождеству 1964 года Джон, Джордж и Ринго по повелению своих бухгалтеров купили себе по особняку в «биржевом поясе» близ Суррея. Джон поселился в «Кенвуде», псевдо-тюдоровском дворце за 40.000 фунтов стерлингов на вершине холма Св. Георгия, очень солидном доме в пригороде Уэйбридж. Ринго купил «Солнечные высоты», аналогичный особняк на холме Св. Георгия, а Джордж выбрал себе дом в расположенном поблизости Эшере.

Первоначально Джон планировал, что все четверо БИТЛЗ будут жить рядом и поэтому был немало озадачен, когда Пол, наиболее независимый участник группы, решил остаться в Лондоне. В то время связь Джона с остальными была настолько прочной, что он просто не представлял себе, что другие трое могут жить от него дальше нескольких минут ходьбы. До появления на сцене Йоко Оно, Джон постоянно испытывал почти маниакальную необходимость окружать себя близкими друзьями, чтобы, как всегда, оставаться «лидером банды». (Есть какая-то ирония в том, что дом, который Пол в конце концов купил в Лондоне, находился на Кавендиш-авеню в лесу Св. Иоанна, а дом Джона на холме Св. Георгия — на Кавендиш-роуд.)

Я же тем временем продолжал подыскивать себе новую жизнь, которую Джон столь великодушно обещал субсидировать, но до самых рождественских праздников, когда мы с Бет, моей сестрой Джин и ее мужем Фрэнком приехали к ним в Фэйрхем на южное побережье Англии, так и не нашел ничего подходящего.

Послонявшись несколько дней из угла в угол, я устал от безделья и решил выбраться в Фэйрхем (для чего бы вы думали?) — что бы подстричься, и эта стрижка, как оказалось, изменила мою жизнь. Выйдя из парикмахерской, я случайно обратил внимание на агентство «Трансферт бизнеса» и импульсивно зашел туда, чтобы выяснить, что мне могут предложить. Хоть я прежде и не помышлял о бизнесе за пределами Ливерпуля, мне показалось небезинтересным узнать, что и за сколько продается в этой части страны.

Выяснив, что я подыскиваю что-нибудь в пределах 20.000 фунтов, агент пустился в лирическое описание воскресного супермаркета, дополняемого почтовым отделением, на острове Хэйлинг, хотя меня супермаркеты совершенно не интересовали. И все же из простой вежливости я сунул в карман проспекты, которые он мне совал, и заверил его, что всесторонне обдумаю это предложение.

В тот же вечер во время незатейливой беседы за обедом я рассказал о своей поездке в Фэйрхем и о визите в агентство. Когда я упомянул супермаркет на острове Хэйлинг, глаза Фрэнка загорелись. Остров Хэйлинг! — воскликнул он. — Разве ты не знал, что прежде чем переехать сюда и найти себе этот дом, мы временно жили в одном доме-фургончике на Хэйлинге? Это отличный маленький курорт с пляжами и всем прочим. И вот что я посоветую, — продолжал он, — если завтра будет хорошая погода, мы можем туда съездить. Я буду не прочь снова повидать те места.»

Ясное солнечное утро следующего дня оказалось идеальным для такой экскурсии — и уже через несколько секунд после преодоления дамбы, соединявшей островок с «самым большим островом», я понял, что влюбился в Хэйлинг. Супермаркет находился на самой вершине острова. Я выбрался из машины, глубоко вдохнул соленый морской воздух, оглядел здание — и сказал: «Это — то!»

Вернувшись в Ливерпуль, я позвонил бухгалтерам Джона, рассказал им об этом супермаркете и попросил дать ему оценку. Через несколько дней пришло заключение о том, что это отличное место для бизнеса, и что нам с Джоном едва ли попадется что-либо лучшее. И вот к Пасхе 1965 года я уже занялся своей новой карьерой — управлением супермаркетом на маленьком острове, о котором четыре месяца назад даже не знал.

На мой взгляд, одним из главных достоинств острова Хэйлинг было то, что он располагался менее чем в часе езды от Уэйбриджа. Несколько следующих лет я проводил почти все свободные выходные дни вместе с Джоном, если, конечно, он не был занят битловскими делами. Он даже отвел мне в Кенвуде персональную комнату — голубую — названную так из-за своих голубых обоев, мебели и украшений.

Читателя, должно быть, удивляет, что великий Джон Леннон предпочитал мою компанию обществу прославленных и удивительных людей, с которыми он теперь постоянно общался. Одной из причин этого, наверное, являлось просто то, что я был не из мира индустрии развлечений и поп-музыки. Я и в самом деле был тем единственным человеком (помимо его жены), с которым он мог «отключиться», избавиться от необходимости говорить о музыке, бизнесе, вести себя как «звезда» или покоряться бесконечным «заседаниям» вопрос-ответного характера. Все в мире могло измениться, но мы двое всегда оставались теми же старыми Джоном и Питом.

Джон практически никогда не давал своему битловскому статусу в какой-то мере вмешиваться в отношения, установившиеся между нами так много лет назад. Если уж на то пошло, то это МНЕ иногда трудно было увязать бесподобный образ первых страниц и телеэкрана с образом моего старого приятеля из Вултона. Наверное, только те читатели, которые сами выросли вместе с будущей знаменитостью, могут полностью меня понять. Однако, что касалось наших отношений с Джоном, они были столь же прочными, как скалы Гибралтара.

«Я чертовски рад, что у меня есть ты, — однажды сказал он. — Ты — единственный человек, с которым я могу нормально поговорить и которому нравиться говорить нормально, а не лезть со всей этой мутью про Потрясную Четверку.» (Может показаться слишком самоуверенным, а сам я никогда не допытывался об этом у Джона, но мне лично показалось, что строка его песни «Help!» «я так благодарен тебе за то, что ты рядом», была адресована мне).

И все же Джон подстрекал меня пожинать коммерческие выгоды от нашей дружбы. «Слушай, Пит, — говорил он, — я хочу, чтобы ты имел как можно больше денег от знакомства со мной.»

«Перестань, Джон, — сказал я наконец, — я не хочу рисковать тем, что есть у нас с тобой. Ты же понимаешь, что все происходящее между нами совершенно конфиденциально. И если я начну фотографировать тебя, продавать свои рассказы о нас репортерам или вообще как-то наживаться на том, что я — твой приятель, это может разрушить твое доверие ко мне. Так что пусть лучше все останется, как есть.»

«Как хочешь, — пожал он плечами. — Тут все зависит от тебя.» (Единственными двумя писателями, пробившими брешь в моем обете молчания при жизни Джона были Хантер Дэвис, создатель «авторизованной биографии БИТЛЗ», которому я дал интервью по личной просьбе Джона, и Филип Норман, автор биографии БИТЛЗ «Shout!», которому я неофициально рассказал о Джоне — о событиях и пьянках в кабаках — после того, как он заверил меня, что его книга будет просто общей историей ливерпульской поп-музыки).

В те дни частные владения Джона представляли собой крепость, окруженную высоким забором и колючей проволокой. Кенвуд, как таковой — равно как и Уэйбридж — мало интересовали его. Они были для него просто крышей над головой и убежищем от Битломании.

Переехав в Кенвуд, Джон сразу истратил еще 40.000 фунтов — сколько стоил и сам особняк — чтобы построить в нем плавательный бассейн, привести в порядок лужайки и лесонасаждения, и отремонтировать, обставить и украсить 20 комнат особняка, из которых он пользовался только тремя. Остальные содержались домохозяйкой Джона, Дороти Джарлет, в первозданной чистоте и были отведены его любимым котам, которые бродили по дому и размножались по своему усмотрению.

Сохранив многолетнюю привычку, Джон встречал утренние часы в маленькой прямоугольной комнатке, расположенной возле кухни в задней части дома. Здесь он проводил многие часы, играя на пианино и валяясь на старом крохотном канапе, которое неизменно предпочитал дорогим и витиеватым диванам и софам, которые понаставил по всему дому. Цветной телевизор непрерывно работал целый день (часто с отключенным звуком) даже если Джон читал, писал или просто сидел и смотрел в окно.

Вторая его любимая комната, домашняя студия звукозаписи, находилась на верхнем этаже. Там он хранил свои гитары и орган «Vox», около дюжины магнитофонов и множество прочих технических устройств. В ней Джон и создал многие демонстрационные записи своих песен, а также экспериментировал с «пленочными петлями» и другими «не от мира сего» звуками.

И наконец, третьей была огромная спальня хозяина дома с 8-футовой кроватью (2,40 м — прим. пер.), которую он разделял со своей женой, хотя часы, проводимые ими там редко перекрывались, поскольку Синтия любила рано ложиться спать, а Джон предпочитал не спать всю ночь.

К 1965 году между Джоном и Синтией установились отношения точнее всего определяемые как «мирное сосуществование». У них не было ничего общего — и оба хорошо это знали — и все же их семейную жизнь нельзя было назвать несчастливой. Единственное памятное разногласие произошло из-за желания Син купить «Порше». Джон категорически возражал против ее стремления водить такую убийственно скоростную машину, но в конце концов уступил.

Сам я за «кенвудские годы» стал гораздо ближе к Син и часто проводил с ней те часы, когда Джон где-то задерживался. Всегда чуткая и вежливая, она не считала за труд приготовить мне что-нибудь поесть в любое время дня и ночи, и делала все для того, чтобы я почувствовал себя членом их семьи.

Стремящаяся как можно меньше попадать под внимание общественности, Син редко интересовалась работой и карьерой мужа. Но она по-прежнему обожала Джона и в безуспешной попытке возродить его энтузиазм, даже «выпрямила» свой римский нос. В Кенвуде Син занималась кухней и уходом за ребенком и придавала хозяйству Леннона рациональный, аккуратный и почти буржуазный характер, который Джон, нонкомформист и бунтарь, втайне находил вполне уютным. Свободное время она проводила за чтением, вышивкой и в компании жен остальных БИТЛЗ. Почти все это происходило в другом конце дома, в просторной библиотеке — эквиваленте любимой утренней комнате Джона.

Кроме того, Джон утратил свой первоначальный интерес к сыну по мере того, как Джулиан взрослел. И хоть он и получал удовольствие, балуя мальчика самыми восхитительными и дорогостоящими игрушками, он быстро раздражался, если ребенок путался под ногами и часто выставлял Джулиана за дверь по малейшему поводу, заявляя, что он «очень занят» или «разговаривает с Питом». (Несмотря на то, что сам Джон получал от своего отца еще меньше внимания, через несколько лет он вспомнил игнорирование Джулиана с глубоким раскаяньем, что и послужило одной из причин самозабвенной отеческой любви к его второму сыну — Шону).

Домохозяйка Дот считалась почти полноправным членом семьи. Необычайно приятная, заботливая и добродушная женщина примерно сорока лет, Дот нежно любила Джулиана, содержала дом в безупречном порядке, постоянно следила за содержимым кошачьих мисочек и отменностью любимых завтраков Джона, помогала Син по кухне и зачастую даже разделяла свою трапезу с хозяином, который требовал, чтобы она звала его просто по имени.

Муж Дот, м-р Джарлет, обычно каждый вечер заходил за ней. Имя этого джентльмена — Бернард — настолько забавляло Джона, что он в конце концов нарек им одного из своих котят. И Дот, не подозревавшая о смысле этого явно сардонического жеста, была глубоко тронута.

У Джона также в полном распоряжении находился здоровенный шофер, ранее служивший в Уэлше и беспрестанно жаловавшийся на тяготы нынешней работы. В свете того, что Джон редко куда-либо ездил, если не находился в турне или студии, за исключением домов Ринго и Джорджа, это казалось непостижимым: поездкам на выходные можно было только радоваться.

«Этот парень, — сказал я однажды, — настоящий м…к. Он только и делает, что заё…т всех жалобами на тебя.»

«Ну и х… с ним, — заявил Джон. Он всего-навсего водитель. Какое мне дело до того, что он думает?»

«Я с тобой согласен, — сказал я. — Но будь я на твоем месте, я не стал бы платить столько ради содержания такого говна.»

Третьим работающим у Джона полный день был садовник, которого он никогда не замечал, пока однажды ранним утром, через год после переезда в Кенвуд, мы с Джоном не досидели до рассвета. Мы накурились очень крепкого гашиша и решили перед сном побродить немного по холму Св. Георгия. По дороге нам попался садовник, возившийся на цветочной клумбе, и мы остановились поболтать с ним.

Он оказался вовсе не деревенщиной, которая могла бы вызвать у Джона антипатию, напротив, это был необычайно эрудированный джентльмен, потрясший нас обоих своими энциклопедическими знаниями об экзотической флоре, процветавшей в Кенвуде, о чем Леннон и не догадывался. Удивление Джона еще больше возросло, когда этот садовник поведал, что имеет ученую степень физических наук, но отказался от крысиных гонок и избрал своей профессией «первую любовь» за мизерную плату несколько фунтов в неделю.

«Вот те на, — изумился Джон. — Этот парень постоянно перекапывал мой сад — человек вне общества и мира сего занимался своим делом, и никто даже не сказал мне об этом!»

Еще одним персонажем жизни Джона в Кенвуде стала его теща. Несмотря на плохо скрываемую неприязнь Лилиан Пауэл к Джону, он никогда не высказывал вслух недовольства ее постоянным присутствием. Напротив, он организовал для нее щедрое ежемесячное содержание, которое обеспечил также тетушке Мими и нескольким другим близким родственникам, и даже купил ей поблизости персональный дом.

И тут выяснилось, что у Джулиана появился еще один прародитель, скрывавшийся в радиусе нескольких миль от Кенвуда. Это произошло, когда в один из отелей в Эшере устроился работать посудомойщиком Фредди Леннон.

Джон впервые узнал о местонахождении отца из статьи в газете, в которой Фредди рассказал о своей жизни и выразил горячее желание встретиться со своим знаменитым сыном. Это известие привело Джона в замешательство: он испытывал понятную злость за то, что Фредди бросил его, но, с другой стороны, испытывал глубокое волнение от возможности снова увидеть отца через двадцать лет.

В конце концов, Джон все же согласился на встречу, устроенную при помощи доброжелательного офиса «Дейли Экспресс». На следующий день я застал Джона в состоянии восторга. «Это просто здорово! — сообщил он. — Это забавнейший старик — такой же шизик, как и я!»

Но хотя Фредди Леннон и разделял с Джоном наплевательское отношение ко всему и начал с гордостью называть его «мой сын Джон», но был он все-таки всего-навсего спившимся бродягой.

Несмотря на их поразительное внешнее сходство, Фредди не мог похвастаться остальными подкупающими чертами Джона. Лично мне казалось, что старику эти частые поездки в Кенвуд стоили многих нервов, которыми он добивался явной выгоды от своих вновь возобновленных семейных отношений. Не удовлетворенный ежемесячным содержанием, заполученным у Джона, Фредди попытался начать карьеру звукозаписывающегося артиста и записал собственную песню, названную «That's My Life». Он даже дошел до того, что женился на молодой поклоннице БИТЛЗ.

Однако в конце концов Фредди исчерпал пределы терпения Джона — когда попытался соблазнить свою собственную невестку. Син была очень смущена, когда узнала, что Джон вышвырнул отца из дома и наотрез отказался встречаться с ним впредь. После этого Фредди вернулся к анонимной безвестности искателя приключений, и в таком амплуа он и умер от рака в 1977 году.

Тремя людьми, с которыми я больше всего общался во время регулярных поездок в Кенвуд помимо Джона были Пол, Джордж и Ринго. Я с ними очень подружился, хотя Пол, всегда самый обаятельный и дружелюбный с окружающими, всегда оставался и самым недосягаемым для НАСТОЯЩЕЙ дружбы: он был тем Битлом, который «играл, держа карты у самого подбородка». Особенно я полюбил Джорджа и мы остаемся с ним друзьями и по сей день. (Джордж, между прочим, предлагал уплатить половину за мой супермаркет на Хэйлинге, но Джон все-таки уплатил всю сумму сам).

В первый раз мы с Джоном посетили Джорджа через несколко дней после того, как я — наконец-то! — сменил свой старый драндулет на новенький «Спитфайр». «Он совсем как игрушечная машинка!» — воскликнул Джон, заметив его на тротуаре рядом с примелькавшимися «Роллс-Ройсами» и «Феррари». Он так вдохновился новизной этой обычной спортивной машины, что тут же предложил «сгонять» на моем «Спитфайре» к Джорджу. Более того, Джон захотел лично вести машину.

Прекрасно зная, что он — самый плохой в мире водитель, я все же уступил ему. После этого мы пронеслись от Уэйбриджа до Эшера на визжащих тормозах и голосовых связках, а Джон беспрестанно переключался не на те скорости. «Джон! …, …, …!!! — завопил я. — Ты же раскурочишь коробку передач!»

«Не переживай, — отозвался он, — я тебе куплю еще десять таких!»

«А мне не нужны десять других, — твердо сказал я. — Мне нужна эта.»

Как это ни странно, но мы — водитель, пассажир и машина — доехали до Джорджа в более-менее сохранном состоянии.

Дом Джорджа оказался очень длинным одноэтажным бунгало, стены которого он впоследствии разрисовал яркими психоделическими красками. Джордж с гордостью показал мне свое сокровище: рисунок, подаренный ему его (и Джона) тогдашним идолом, Бобом Диланом, и плавательный басейн, имевший форму гитары и разукрашенный мозаикой по иллюстрациям к «Своей манере письма» Джона.

Наш следующий визит достиг кульминации во время веселой ночной попойки, когда четверо БИТЛЗ и их девушки раздели Бет догола и бросили ее в бассейн. После этого Джордж включил прожектора, а остальные аплодировали Бет и подбадривали ее.

Как и Джон, Джордж привык к роли гостеприимного хозяина, ни в чем не ограничивавшего остальных БИТЛЗ и их друзей, жен и подруг. Даже Пол с регулярной частотой наведывался на «биржевые» земли, в свою очередь, его дом в Лондоне становился штаб-квартирой БИТЛЗ во время записей на Эбби-роуд. Но самым любимым местом группы, наверное, все же были «Солнечные высоты», возле которых Ринго возвел пристройку, известную под названием «Клуб». Оснащенный игральными автоматами и первым на моей памяти столом для игры в пул (разновидность бильярда — прим. пер.), который Ринго специально выписал из Штатов. Этот фешенебельный клуб предназначался только для четверых БИТЛЗ и нескольких избранных друзей.

Никогда еще не существовало и, возможно, не будет больше такой замкнутой и дружной группы, какой были БИТЛЗ в те дни. Их таланты и характеры сочетались удивительно гармонично. И до 1968 года я не был свидетелем и не слышал ни об одном серьезном разногласии между кем-то из них.

Однако, близкие отношения редко бывают простыми, и в отношениях Джона к Полу и Джорджу были определенные полутона, которые впоследствии и стали создавать проблемы. Только с Ринго у него всегда были честные отношения: Джон никогда не считал его чем-то большим (или меньшим), чем добрым простодушным парнем из Дингла, которому, как поется в песне, нужна была «маленькая помощь его друзей».

Пол был единственным из БИТЛЗ, кто мог соперничать с Джоном в авторитете и таланте. Понимая, что именно он является королем замка, и это само собой разумеющийся факт, Джон одновременно понимал, что держать в руках Джорджа и Ринго не так уж трудно, а более-менее равным себе он считал только Пола. Джон особенно уважал и восхищался — и в то же время слегка раздражался — независимостью Пола, его самодисциплиной и всесторонними музыкальными способностями: во всех этих качествах Джон уступал ему. Тем не менее, он никогда не забывал, что БИТЛЗ начинали как ЕГО группа, и когда Пол иногда забывал об этом, его это выводило из себя.

К Джорджу Джон относился почти как к младшему брату; он испытывал к нему искреннюю привязанность и, вместе с тем, не мог принимать его всерьез. В его глазах Джордж по-прежнему был маленьким мальчиком, который ходил за ним по пятам, умел играть на гитаре и за счет этого и добился включения в группу, но, по сути, как и Ринго, оставался немногим более, чем ассистентом, помощником, «второсортным Битлом». И много лет ни Джону, ни Полу, считавшим свои собственные творческие гении единственным ключом к продолжающемуся успеху БИТЛЗ, просто в голову не приходило, что юный Джордж тоже может обладать каким-то своим талантом.

Естественно, как только Джордж вырос из преклонения перед коллегами, в группе стали возникать все более и более возрастающие разногласия. Когда же он утвердил себя как плодовитый композитор и поэт, Джон и Пол стали иногда уделять ему место на альбомах БИТЛЗ, но делали это с тем нежеланием, с каким бросают собаке кость, чтобы она замолчала. И когда через несколько лет такие композиции Харрисона, как «While My Guitar Gently Weeps» и «Here Comes The Sun» были провозглашены одними из наилучших вещей соответствующих альбомов, Джон был необычайно удивлен. Лично мне казалось, что творчеству Джорджа долгое время мешали монументальные самомнения Леннона и МакКартни. И хотя я понимал, что не мне им об этом говорить, я уверен, что его таланты расцвели бы еще раньше, будь их отношение к нему ободряющим, а не снисходительным.

Естественно, что за уэйбриджский период я очень часто виделся и с женами и подругами БИТЛЗ. Однако все они, подходя под изречение Джона о том, что «женщина должна быть развратной и бессловесной», порхали на заднем плане, если только не поджидали своих «хозяев». БИТЛЗ, по укоренившейся северной традиции, все еще оставались убежденными сторонниками мужского шовинизма, хотя Пол и Джордж в этом отношении были несколько менее строгими по сравнению с остальными двумя.

Главным камнем преткновения был в те дни Джон. Он не сделал исключения даже для Бет, присоединявшейся ко мне иногда на «воскресные визиты». «Почему бы тебе не приезжать просто одному? — спросил он. — Зачем нам женщины, которые путаются под ногами?»

11 февраля 1965 года Ринго стал вторым женатым Битлом — и Морин Кокс Старки оказалась точно такой же приятной и земной, как и ее муж. «Мо», с которой Ринго был знаком примерно со времени включения в БИТЛЗ, работала раньше парикмахершей в Ливерпуле и за своими скромными манерами прятала немалый артистический талант. «Солнечные высоты» были усеяны ее уникальными творениями, одним из которых была большая фигура некоего гуманоида, собранная из кусков сверкающего серебристого металла и возвышавшаяся над комнатой, где жил Ринго.

Если у группы шла запись, Морин обычно терпеливо ждала, нередко до 5 часов утра, когда ее «Ричи» вернется домой. Из всех четырех жен БИТЛЗ она была не только самой преданной своему мужу, но и самой наивной и простодушной. Меня поразило ее необычайно болезненное восприятие всеобщего безумия, вторгавшегося в их жизнь.

Пэтти Бойд появилась вскоре после того, как Джордж встретил ее на съемках «A Hard Day's Night», но фактически поженились они только 21 января 1966 года. Пэтти одно время работала модельершей и поэтому за ней утвердилось первенство в моде в среде женского антуража БИТЛЗ, и даже Джон не мог скрыть своего восхищения ее нимфоподобными чертами. И если не принимать во внимание некоторую взбалмошность ее характера, Пэтти была очень милой девушкой с огромным чувством юмора.

Между Син, Морин и Пэтти сложились отношения близости и взаимопонимания, весьма напоминавшие отношения самих БИТЛЗ. «Чужой» оказалась лишь невеста Пола Джейн Эшер, рыжеволосая лондонская аристократка, считавшая себя слепленной из более качественного теста, нежели жены остальных Битлов. Талантливая актриса сама по себе, Джейн была единственной из них, считающей наиболее важным собственную карьеру. И ее нежелание перейти к семейной жизни и воспитанию детей Пола, по сути, стало одним из факторов их последовавшего вскоре разрыва.

На мои регулярные визиты в Уэйбридж Джон ответил всего один раз — уже когда заболел боязнью ехать или идти куда-то, если это не было совершенно необходимо. Собираясь время от времени, скажем, «навестить Пита и посмотреть на его знаменитый супермаркет», Джон всегда мог рассчитывать на неожиданное появление серьезного повода, чтобы остаться дома. В конце концов, он может просто заблудиться. Или машина попадет в аварию… Или его атакует визжащая толпа битломаньяков…

И все же как-то раз, днем, когда я уже собирался возвращаться на Хэйлинг после нескольких дней, проведенных вместе с семьей в Ливерпуле, зазвонил телефон моей матери, и не кто иной, как Джон с нескрываемой злостью заявил с другого конца линии: «Я торчу на этом ё…м острове… Какого черта ты там делаешь? Я чуть не зае…ся, пока сюда доехал, а тебя и на месте нет!»

«Нет, это я хотел бы спросить, какого черта ты там делаешь, — рассмеялся я. — Ничего, это приучит тебя заранее предупреждать по телефону.» Но когда я сказал ему, что уже собираюсь выезжать, он решительно заявил, что будет ждать меня пять часов или около того.

Вопрос о том, почему он сам решил туда приехать разрешился, когда я узнал, что Джон отправился на эту экскурсию в компании своего двоюродного брата Стэнли, который проводил те выходные в Кенвуде. Много лет назад Джон с заметным благоговением считал Стэна почти за старшего брата. Похоже на сей раз готовность развлекать Стэна превзошла даже его паранойю и летаргию. Когда я вернулся на Хэйлинг, они уже расположились «как дома» в моей маленькой квартирке прямо напротив магазина, а Бет усердно угощала их виски с кокой.

Я предложил Джону попутешестовать по супермаркету. «Это просто фантастика, — сказал он. — Я могу стащить отсюда все, что захочу — и никто меня не тронет!» После этих слов он принялся носиться от полки к полке, хватать разные вещи и распихивать их по карманам.

Но это шумное веселье было неизбежно прервано толпой местных ребят, просивших его автограф. Последовала цепная реакция, и Джон со всех ног помчался в мою квартиру, что, конечно же, не остановило его фанов, которые побежали за нами по лестнице и принялись заглядывать в окна и непрерывно стучать в дверь. «О, ё…й ужас! — застонал Джон. — Ну сколько можно! Пора отсюда съё…ть!»

Настояв на том, чтобы мы со Стэном поехали ночевать в Уэйбридж, Джон предложил устроить гонки, выставив своего когда-то зеленого «Феррари», которого он перекрасил в матово-черного, против моего маленького «Спитфайра». После этого я пережил самую жуткую поездку своей жизни (удивительно, что она не стала последней!). Преодолев несколько первых миль от Хэйлинга, мы вылетели на шоссе Портсмут-Лондон и поравнялись с белым «Ягуаром» марки «И», водитель которого сообразил, чем мы занимаемся, и присоединился к нашей забаве. Следующие 45 миль мы сознательно пытались обогнать друг друга, нарушая все правила дорожного движения.

В конце концов победа досталась «Феррари» Джона. Мой автомобиль, чихая и фыркая, въехал в Уэйбридж с почти разбитым двигателем, но я утешал себя сознанием того, что мой «Спитфайр» все же обогнал «Ягуара». Даже несколько часов спустя у Джона тряслись руки, но, тем не менее, он был в восторге. «Я уже сто лет не переживал ничего подобного, — восклицал он. — Надо будет повторить это в ближайшее время.»

В результате он начал подбивать на такие гонки по пустынным дорогам биржевого пояса остальных Битлов. Но они потеряли энтузиазм к любительским сумасшедшим гонкам после того, как Ринго, мчась в своей «Файсел Вега» на скорости 150 миль в час (около 240 км/час — прим. пер.), чуть не врезался в задник машины, неожиданно выехавшей на дорогу всего на 70 милях в час. Хотя никто и не пострадал, Ринго и Джон были глубоко потрясены пережитым ощущением, и по крайней мере Джон с тех пор предоставлял возможность сидеть за рулем другому.