Глава 1

Лорд Толлер Маракайн достал из подарочного футляра блестящий меч и повернул так, чтобы по всему клинку заиграло солнце. Ослепительная красота меча пленяла, стоило лишь взять его в руки. В отличие от черного – традиционного оружия соотечественников Толлера – этот меч как будто обладал потусторонним, сверхъестественным свойством, роднившим его с солнечным лучом, пронзающим тонкое марево. Но лорд знал наверняка: в его силе нет ничего запредельного. Испокон веков меч – даже самый примитивный – был лучшим оружием человеческой расы, и Толлер весьма преуспел в его усовершенствовании.

Нажав на кнопку, скрытую в узоре рукояти, он заставил изогнутую накладку пружинисто встать торчком над полостью, где хранился тонкостенный стеклянный сосуд с желтоватой жидкостью. Убедившись, что все в порядке, Толлер со щелчком вернул накладку на место. Убирать меч в футляр не хотелось, и он еще несколько секунд наслаждался знакомым, почти родным ощущением рукояти в ладони и великолепной балансировкой оружия, а затем рубанул воздух и принял стойку фехтовальщика.

В этот миг его черноволосая постоянная жена очередной раз напомнила о своей сверхчеловеческой способности появляться в самый неподходящий момент – она отворила дверь и вошла в комнату.

– Прошу прощения, я думала, ты один. – Джесалла улыбнулась с наигранным весельем и окинула комнату удивленным взором. – Кстати, а где же твой противник? Искромсан на мелкие кусочки, да так, что без лупы и не разглядишь? Или он от рождения невидимка?

Толлер вздохнул и опустил меч.

– Ирония тебе не к лицу.

– А тебе не к лицу играть в солдатики. – Джесалла легко и бесшумно преодолела расстояние между ними и обняла мужа за шею. – Толлер, сколько тебе уже? Пятьдесят три. Когда же ты наконец избавишься от дурной привычки сражаться и убивать?

– Как только люди обретут святость, но едва ли это случится в ближайшую пару лет.

– Так кто из нас теперь иронизирует?

– Это, наверно, заразно. – Толлер с улыбкой глядел на Джесаллу сверху вниз, блаженствуя от одного ее вида; за долгий срок супружества это чувство почти нисколько не увяло. Двадцать три года, большинство из которых были полны испытаний, не сильно изменили ее облик и нисколько не обезобразили изящную фигуру. Разве что в глаза бросалась одинокая полоска серебра в волосах, но и ее, возможно, добавил к прическе искусный куафер. Джесалла по-прежнему любила длинные воздушные платья мягких тонов, хотя текстильная промышленность Верхнего Мира еще не научилась создавать прозрачные ткани, которые жена Толлера предпочитала на старой планете.

– В котором часу аудиенция? – Отступив на несколько шагов, она окинула мужа строгим взглядом. Супруги то и дело ссорились из-за того, что Толлер, вопреки обычаям своего сословия, ходил в одежде простолюдина, чаще всего в рубашке с открытым воротом и клетчатых штанах.

– В девятом, – ответил он. – Скоро отправляться.

– И ты собираешься предстать перед королем в этом… облачении?

– А почему бы и нет?

– Вряд ли оно годится для аудиенции. Король Чаккел может воспринять это как неуважение.

– Ну и пусть, если ему так хочется. – Толлер состроил гримасу, опуская меч в кожаный футляр и щелкая замком. – Порой мне кажется, что я уже сыт по горло августейшими особами и их чванством. – Он заметил мелькнувшую на лице жены тревогу и тут же пожалел о своих словах. Засунув футляр под мышку, он снова улыбнулся – мол, не беспокойся, я весел, любезен и в здравом рассудке, – и, взяв жену за руку, повел ее к парадной двери. Дом Маракайнов был одноэтажным, как и большинство зданий на Верхнем Мире, и почти лишен архитектурных излишеств. Лишь каменная кладка и широкие стены, вместившие десять просторных комнат, выдавали его принадлежность к имениям знати. После Великого Переселения прошло двадцать три года, но каменщиков и плотников по-прежнему не хватало, и многим верхнемирцам приходилось довольствоваться хлипкими лачугами.

Любимый меч Толлера покоился в ножнах, висящих на перевязи в коридоре. Лорд по привычке потянулся за ним, но тотчас спохватился – ведь рядом Джесалла, – резко опустил руку, отвернулся и распахнул дверь. Солнце за нею сверкало так ослепительно, что казалось, стены и мостовая сами по себе излучают сияние.

– Что-то я нынче не видел Кассилла, – удивился Толлер, жмурясь под теплыми лучами. – Где он?

– Рано встал и сразу уехал на рудник.

Толлер одобрительно кивнул.

– Он удивительно трудолюбив.

– Это у него от матери, – сказала Джесалла. – К малой ночи успеешь вернуться?

– Конечно. Очень мне надо засиживаться у Чаккела!

Подойдя к своему синерогу, терпеливо ожидавшему возле декоративного куста, который садовые ножницы превратили в подобие копья, Толлер притянул ремнем кожаный футляр к широким ляжкам животного, забрался в седло и помахал Джесалле на прощание. Она ответила одним-единственным кивком; вопреки обыкновению, лицо ее было угрюмым.

– Послушай, – проговорил Толлер, – я ведь всего-навсего еду во дворец. Что на тебя нашло?

– Не знаю. Может быть, предчувствие. – Джесалла едва заметно улыбнулась. – Наверно, ты слишком долго был паинькой.

– Ну почему ты разговариваешь со мной, как с мальчишкой-переростком? – возмутился Толлер.

Джесалла открыла было рот, но в последний момент решила не отвечать и вернулась в дом.

Толлер, немного расстроенный, пустил синерога вперед. Возле деревянных ворот отменно выдрессированное животное боднуло носом изобретение Кассилла – пластину, отпирающую замок, – и через секунду-другую Толлер уже скакал вдоль изумрудного пастбища.

Дорога – гравийно-галечная полоса, окаймленная с обеих сторон шеренгами валунов, – вела точно на восток, пересекаясь вдалеке с трактом на Прад, крупнейшим из городов Верхнего Мира. На землях Толлера трудились фермеры-арендаторы, и оттого поместье имело сходство с лоскутным одеялом из всевозможных оттенков зеленого, но за его пределами холмы сохранили природную монотонность цвета; яркая зелень стелилась до самого горизонта. На небе не было ни облачка, лишь самые яркие звезды мерцали на этом куполе бездонной и вечной чистоты да случайный метеорит изредка вспыхивал на фоне вселенской прозрачности. Как раз над головой, прикованный к своему брату гравитационной цепью, нависал гигантский диск Старого Мира – нависал, но не угрожал, а просто напоминал об очень важном эпизоде истории Колкоррона.

Такие дни обычно дарили Толлеру умиротворенность, ощущение гармонии с собою и со всей вселенной, но гнетущее чувство, порожденное мрачным настроением Джесаллы, никак не покидало его душу. А вдруг это действительно предвестие, намек на грядущий переворот в их жизни? Или, что вероятнее, Джесалла, зная его лучше, чем он сам, уловила в поведении мужа некие признаки, о которых лично он и не подозревал. Нельзя отрицать, что в последнее время его гложет непонятное беспокойство. Исполняя поручения короля, помогая изучать и осваивать единственный континент Верхнего Мира, Толлер Маракайн обрел богатство и славу. Он взял в жены единственную женщину, которой удалось пробудить любовь в его сердце; у них рос сын, каким в пору гордиться. И все же, как ни удивительно, жизнь казалась пресной. Мысли о приятном и невозмутимом существовании до самой старости, до смертного одра, вызывали удушье. Толлер сам в себе видел предателя и изо всех сил старался скрыть от Джесаллы свои терзания. Но обманывать жену подолгу ему ни разу не удавалось…

Неожиданно Толлер заметил впереди небольшую группу солдат, направляющихся на север по Прадской дороге. Несколько минут он едва удостаивал их вниманием, пока не подумал, что для верховых они двигаются чересчур медленно. Радуясь любой возможности отвлечься от тоскливых раздумий, он достал из кармана короткую подзорную трубу и навел ее на далекий отряд. Тотчас стала ясна причина их медлительности: четверо мужчин верхом на синерогах сопровождали пешего – по всей вероятности, узника.

Сложив и убрав подзорную трубу, Толлер задумался: на Верхнем Мире почти нет преступности. Во-первых, у населения хватает других дел, во-вторых, лишь очень немногие владеют имуществом, достойным кражи, а в-третьих, нарушителям закона трудно затеряться на малонаселенной планете.

Разгоревшееся любопытство заставило его пришпорить синерога и домчаться до перекрестка, чуть опередив неторопливый отряд. Там Толлер остановил скакуна и внимательно рассмотрел приближающихся мужчин.

Эмблема в виде зеленой латной рукавицы на груди каждого всадника подсказала ему, что перед ним – солдаты из наемного отряда барона Пэнвэрла. В центре ромба, образованного четырьмя синерогами, ковылял тщедушный человек лет тридцати в одежде простолюдина. Его руки были скованы спереди, а от черной шевелюры, свалявшейся колтуном, тянулись по лицу полосы засохшей крови. Судя по всему, с ним не церемонились.

Толлеру сразу не понравились эти вояки, еще до того, как он поймал взгляд узника, буквально одеревеневшего от неожиданности. Этот взгляд подхлестнул память Толлера. Плачевный вид крестьянина не сразу позволил лорду узнать его, но теперь Толлер вспомнил: это Оуслит Спеннель, садовод, чей надел лежит милях в четырех к югу от перекрестка. Время от времени Спеннель привозил ягоды в усадьбу Маракайна и имел репутацию мирного, добродушного трудяги.

Изначальная неприязнь Толлера к наемникам переросла в откровенную враждебность.

– Добрый утренний день, Оуслит, – обратился он к пешему, разворачивая синерога так, чтобы загородить путь отряду. – Странно видеть тебя в столь сомнительной компании.

Спеннель поднял руки в оковах.

– Милорд, меня арестовали по навету…

– Молчать, жук навозный! – Сержант, возглавлявший отряд, злобно замахнулся на Спеннеля, затем недобро взглянул на Толлера. Он был коренаст, с бочкообразной грудью и, пожалуй, староват для своего чина. Грубые черты его лица несли на себе печать многих жизненных передряг и испытаний, не давших сержанту никакой выгоды. Взор его зигзагами скользил по Толлеру, а тот хладнокровно ждал, понимая, что наемник пытается увязать скромность его наряда с богатством сбруи синерога.

– С дороги! – крикнул наконец сержант. Толлер отрицательно покачал головой.

– Я хочу знать, в чем обвиняют этого человека.

– Ты слишком многого хочешь… – сержант поглядел на своих спутников, и все трое заухмылялись, – для того, кто разъезжает по дорогам без оружия.

– В этих краях оно мне ни к чему. Я – лорд Толлер Маракайн. Вероятно, вам доводилось слышать это имя.

– Кто же не слышал про убийцу королей… – пробормотал сержант, подчеркнув неуважительность тона тем, что надолго оторвал от фразы должное обращение: – Милорд.

Толлер улыбнулся, запоминая его лицо.

– Так в чем же провинился этот несчастный?

– Эта свинья виновна в измене и сегодня же познакомится со столичным палачом.

Переваривая новость, Толлер неторопливо спешился и приблизился к Спеннелю.

– Оуслит, что я слышу?

– Это клевета, мой господин, – зачастил Спеннель севшим от страха, блеклым голосом. – Клянусь вам, я ни в чем не виноват. Я вовсе не хотел оскорбить барона.

– Ты имеешь в виду Пэнвэрла? Он-то тут при чем?

Прежде чем ответить, Спеннель затравленно оглянулся на солдат.

– Милорд, мой сад примыкает к владениям барона. Воды ручья, что питает мои деревья, стекают на его землю, и… – Спеннель умолк и беспомощно покачал головой.

– Говори смелей. Я не смогу тебе помочь, если не узнаю, что случилось.

Спеннель звучно сглотнул.

– Вода заболачивает низину, где барон объезжает синерогов. Два дня назад он пришел ко мне и приказал завалить источник камнями и залить цементом. Я ответил, что без воды в хозяйстве никак не обойтись, и предложил отвести ручей от его имения. Тогда он разгневался и потребовал, чтобы я немедленно засыпал ключ. Я пытался доказать ему, что едва ли от этого будет польза, ведь вода обязательно найдет другой путь к поверхности, но барон обвинил меня в оскорблении и уехал, поклявшись добиться у короля моего ареста и казни по обвинению в измене.

– И все это – из-за клочка болотистой земли? – Толлер озадаченно мял пальцами нижнюю губу. – Не иначе, у Пэнвэрла помутился рассудок.

На лице Спеннеля появилась убогая карикатура на улыбку.

– Едва ли, милорд. Да будет вам известно, все остальные фермеры уже лишились своей земли. Их права перешли к барону.

– Так вот оно что! – глухо, но весомо произнес Толлер. Очередная иллюзия рассыпалась в прах – эта вереница разочарований подчас превращала его в затворника. Было время – сразу после перелета на Верхний Мир, – когда он искренне верил, что судьба подарила человечеству шанс начать все заново. В ту горячую пору изучения и обживания зеленого континента, что опоясывал планету, Толлер воображал, будто люди смогут наконец обрести равенство и отказаться от прежнего нелепого и расточительного образа существования. Он цеплялся за эти надежды, даже когда действительность колола глаза, но в конце концов был вынужден прямо спросить себя: а не зря ли совершен межпланетный перелет и стоит ли это горькое испытание хоть ломаного гроша?

– Не бойся, – ободрил он Спеннеля. – Ты не взойдешь на эшафот ради выгоды Пэнвэрла. Даю слово.

– Спасибо, милорд! Спасибо! Спасибо! – Крестьянин вновь посмотрел на солдат и перешел на шепот: – Но разве в вашей власти немедленно освободить меня из-под стражи?

Толлер был вынужден отрицательно покачать головой.

– У этих солдат – королевский ордер. Освободить тебя сейчас – значит усугубить положение. Кроме того, если вы и дальше будете так тащиться, я вас намного опережу и успею договориться с королем.

– Еще раз благодарю, милорд, благодарю от всего… – Бедняга стушевался, словно пристыженный торговец, понимающий, что товар, который он так горячо расхваливает, – та еще дрянь. – Милорд, если со мной все-таки что-нибудь случится, не откажите в любезности, известите мою жену и дочь и позаботьтесь о них.

– Ничего с тобой не случится. – Толлер едва сдерживал раздражение. – Возьми себя в руки и позволь мне уладить это досадное недоразумение.

Он повернулся, ровным шагом приблизился к синерогу и забрался в седло, с горечью подумав, что, несмотря на все его уверения, Спеннелю все-таки грозит смерть. «Грядут новые времена, – усмехнулся лорд про себя, – я больше не в фаворе у короля, и об этом, похоже, известно всем». Вообще-то подобные пустяки его мало заботили, но сейчас… Да, стало быть, это не такой уж пустяк… если ты не в силах помочь бесправному крестьянину, попавшему в беду.

Он подъехал к сержанту и спросил:

– Ваше имя?

– А зачем оно вам, – вопросом на вопрос ответил наемник, – милорд?

Неожиданно, к своему удивлению, Толлер обнаружил, что глаза ему застилает багровый свет – тот самый, что в молодости всегда сопутствовал самым безумным вспышкам его ярости. Сверля наглеца взором, он подался вперед и увидел, как с физиономии сержанта сползает дерзкая ухмылка.

– Я спрашиваю в последний раз, сержант, – рявкнул он. – Ваше имя?

Тот помедлил, но лишь мгновение.

– Гнэпперл.

Толлер широко улыбнулся.

– Прекрасно, Гнэпперл. Теперь мы знакомы и даже можем стать добрыми друзьями. Я еду в Прад, где Его Величество удостоит меня аудиенции. И первое, о чем я там позабочусь, – это чтобы с Оуслита Спеннеля были полностью сняты обвинения в измене, которой он не совершал. А пока я беру его под свою защиту, и как ни прискорбно мне говорить об этом – мы же теперь добрые друзья, – но если с ним что-то случится, то пеняй на себя. Надеюсь, ты все понял…

Сержант ответил ненавидящим взглядом. Его губы кривились – на волю рвалась грязная брань. С издевательской ухмылкой Толер кивнул ему и, развернувшись, пустил синерога легким галопом. Столица Колкоррона лежала почти в четырех милях, и если поспешить, можно на час опередить Гнэпперла и его отряд. Толлер поднял глаза на далекую планету-сестру, висящую в зените здоровенной румяной краюхой, – судя по ширине этого залитого солнцем полумесяца, Толлер будет во дворце задолго до назначенного времени и, даже если задержится, чтобы похлопотать за Спеннеля, все равно успеет вернуться домой прежде, чем солнце скроется за Старым Миром. Конечно, если только король проявит здравомыслие…

«Для начала, – решил Толлер, – попробую-ка я сыграть на его недовольстве тем, что знать то и дело норовит расширить свои владения».

Когда возникло государство Колкоррон, первый в его истории ненаследственный монарх Чаккел постарался утвердить свое положение, жестко ограничив размеры дворянских угодий особым указом. Естественно, это не всем пришлось по вкусу, особенно возмущались члены прежнего августейшего семейства. Но Чаккел твердо настоял на своем, не побрезговав даже пустить кое-кому кровь. В ту пору Толлеру было не до дворцовых интриг, а ныне далекие годы рождения страны казались сном. Он даже почти забыл, как выглядит строй небесных кораблей – этакий стог высотою в сотни миль, медленно падающий из зенита, из зоны соприкосновения планетных атмосфер. Вскоре после приземления большинство кораблей были демонтированы, а льняная оболочка баллонов почти вся пошла на шатры для переселенцев. По прихоти Чаккела несколько воздушных судов оставили в целости и сохранности, заложив тем самым основу музейной коллекции, – однако Толлер давно уже не видел ни одного из них: громоздкая и заплесневелая вещественность этих кораблей казалась ему несовместимой с вдохновенным динамизмом тех славных дней, высочайшего подъема в его жизни.

Одолев продолговатый холм, Толлер увидел перед собой Прад. По мнению Толлера, выглядел город довольно необычно, ибо совсем не напоминал Ро-Атабри, где прошли его зрелые годы. Строители явно руководствовались некоей абстрактно-стратегической идеей. В излучине реки посреди овражков и рощиц теснились здания административного центра, прочие же строения выглядели весьма убого. Кое-где уже виднелись контуры будущих проспектов и площадей, где-то сохранились клочки леса, но в основном в глаза бросались лишь побеленные известью валуны да сваи. Каменные административные здания напоминали одинокие аванпосты цивилизации, осажденные армией трав и кустарников; почти везде царила неподвижность, и только шары птерты плавно скользили по открытым пустошам или ползали вдоль заборов, будто высматривая лазейки.

Толлер двинулся дальше по прямому тракту, в город, где он бывал довольно редко. Все чаще встречались пешеходы – мужчины, женщины и дети; мало-помалу он погружался в суетливое кипение жизни, точно такое же, как в торговых городах Старого Мира. Вдоль улицы стояли общественные здания в традиционном колкорронском стиле, с характерными геометрическими узорами каменно-кирпичной кладки – дань суровым условиям этой планеты. Каменщикам не мешало бы облицевать все углы и кромки багровым песчаником, но его залежей на Верхнем Мире еще не обнаружили, а потому в дело шел бурый гранит. Тем не менее львиная доля магазинов и гостиниц имела точно такой же вид, как на Старом Мире; порой Толлеру даже казалось, что он перенесся назад в Ро-Атабри.

И все же незавершенность, «недопеченность» многих домов подтверждали его мнение, что король Чаккел слишком широко размахнулся. На Верхний Мир благополучно переселились всего-навсего двадцать тысяч человек, и хотя население быстро росло, сейчас оно едва достигло пятидесяти тысяч. Многие были еще слишком молоды, и решимость Чаккела создать мировое государство разбросала их крошечными общинами по всей планете. Даже Прад – так называемая столица – едва насчитывал восемь тысяч человек; по сути, это была деревня, изрядно тяготившаяся своей славой и столичной атрибутикой.

Когда Толлер добрался до северной оконечности города, впереди, между домами, замелькал фасад королевского дворца – прямоугольного сооружения, совсем еще недостроенного, томящегося в ожидании крыльев и башен; при всей своей нетерпеливости Чаккел был вынужден оставить их возведение потомкам. Сквозь ряды молодых деревьев ослепительно сиял белый и красный мрамор кладки. За несколько минут Толлер пересек реку по дивно разукрашенному одинокому мосту и приблизился к воротам из бракковых брусьев. Здесь его узнал начальник стражи и жестом позволил войти без проволочек.

Во дворе стояло десятка два фаэтонов и столько же оседланных синерогов – стало быть, у Его Величества деловой малый день. Толлеру пришло в голову, что аудиенция может быть и отложена, и в душе его зашевелилась тревога за Спеннеля. Как бы угроза, высказанная им сержанту, не утратила силу в присутствии палача и влиятельных вельмож, наделенных правом выносить смертные приговоры.

Толлер спешился, отвязал футляр с мечом и поспешил к арке парадного входа. Его и там почти сразу узнала наружная охрана, но, как он и опасался, у резных створок путь ему преградили два стражника в черных доспехах.

– Прошу прощения, милорд, – сказал один из них. – Его Величество занят, вам придется подождать.

Толлер огляделся: людей в коридоре хватает, среди них парами и тройками стоят придворные с эмблемой «меч и перо» – королевские вестники.

– Но мне назначено в девять.

– Милорд, другие ждут уже с семи часов.

Тревога возросла. Толлер стал выписывать круги по мозаичному полу, набираясь решимости, затем напустил на себя смиренный вид и приблизился к охранникам. Завязалась беседа о пустяках; стражники казались благодарными за развлечение, но не настолько, чтобы утратить бдительность. Они не спускали глаз с двери приемной залы. Через несколько минут, исчерпав все темы для разговора, Толлер уже собрался отойти, но тут за дверью раздались шаги.

Каждый стражник распахнул по створке, и в коридор ступила небольшая группа мужчин, по виду – королевских советников. Они удовлетворенно кивали – очевидно, беседа с Чаккелом принесла желанные плоды. Из толпы ожидающих вышел светловолосый человек в костюме наместника – он явно надеялся на королевское приглашение.

– Прошу прощения, – шепнул Толлер и устремился мимо него.

Опешившие латники попытались его задержать, но Толлер, хоть и разменял шестой десяток, не утратил былого проворства и беспечной силы, коими славился в молодые солдатские годы. Он без труда растолкал обоих и секундой позже уже шагал по залу с высоким сводом к помосту, где восседал Чаккел. Король поднял голову, настороженный лязгом доспехов стражников, вбежавших в зал следом за Толлером, а затем тревога на его лице сменилась гневом.

– Маракайн! – рявкнул он, поднимаясь на ноги. – Это еще что за наглость?

– Ваше Величество! Вопрос жизни и смерти! – Толлер позволил стражникам схватить себя за руки, но не давал оттащить обратно к двери. – Под угрозой жизнь ни в чем не повинного человека, и я умоляю вас без промедления рассмотреть этот вопрос. А еще я прошу, чтобы ваши привратники оставили меня в покое. От них будет мало проку, если я оторву им кисти.

Эти слова заставили стражников удвоить усилия, но Чаккел ткнул в их сторону пальцем, а затем медленно показал на дверь. Гвардейцы тут же отпустили Толлера и, кланяясь, попятились к выходу. Чаккел стоял, мрачно разглядывая Толлера, пока они не остались вдвоем. Тогда он тяжело опустился на трон и хлопнул себя по лбу.

– Маракайн, я отказываюсь верить своим глазам. Выходит, я напрасно надеялся, что ссылка в поместье Бернор научит тебя держать в узде свой проклятый норов. Значит, я рано радовался.

– Не вижу смысла… – Толлер запнулся, сообразив, что выбрал не тот тон, и внимательно посмотрел на короля, пытаясь определить, не слишком ли он успел навредить Спеннелю. Чаккелу уже стукнуло шестьдесят пять, почти все волосы разлетелись с его загорелой лысины, а тело заплыло жирком. Но при всем при том он ничуть не утратил живости ума. Он славился твердостью характера, упрямством и нетерпимостью и вряд ли желал излечиться от жестокости, которая ему так часто помогала и даже в свое время подарила трон.

– Ну, давай договаривай. – Брови Чаккела сдвинулись, образовав сплошную полоску. – В чем ты не видишь смысла?

– Не важно, Ваше Величество. Самым искренним образом прошу извинить меня за бесцеремонное вторжение, но повторяю: речь идет о жизни невинного человека и на волокиту нет времени.

– Что еще за невинный?! Какого черта ты лезешь ко мне с пустяками?

Пока Толлер описывал недавнее событие, Чаккел играл с синим алмазом, что носил на груди, и недоверчиво ухмылялся. Дослушав до конца, он спросил:

– Откуда ты знаешь, что этот твой приятель из подлого сословия не оскорблял Пэнвэрла?

– Он поклялся.

Чаккел не расставался с улыбочкой.

– Что значит слово паршивого фермера против слова дворянина?

– Я лично знаю этого фермера, – упорствовал Толлер, – и ручаюсь за его честность.

– Но какой барону резон лгать из-за такой ерунды?

– Земля. – Толлер дал королю время подумать. – Пэнвэрл выживает небогатых соседей и прибирает их участки к рукам. Его намерения совершенно ясны, и смею надеяться, вы их не одобрите.

С широкой ухмылкой Чаккел откинулся на спинку позолоченного трона.

– Дорогой мой Толлер, я верю тебе на слово, но если барону угодно хапать крестьянские клочки – на здоровье. Пройдет тысяча лет, прежде чем его потомки станут угрозой для монархии. Ты не обидишься, если я вернусь к более насущным проблемам?

– Но… – Толлер растерялся. Внезапное благодушие короля и обращение к подданному по имени не сулили ничего хорошего. Провал! Смертью невинного он, Толлер, будет наказан за прежние и нынешние проступки. Эта мысль превратила тревогу в ледяной ужас.

– Ваше Величество, – пробормотал он, – мне ничего не остается, как воззвать к чувству справедливости самодержца. Одному из ваших подданных, беззащитному труженику, грозят лишением имущества и смертью.

– Но ведь тут все по справедливости, – беспечно парировал Чаккел. – Ему не помешало бы подумать о возможных последствиях, прежде чем оскорблять Пэнвэрла, а значит – косвенно, – и меня. Сдается мне, барон поступил правильно, и я бы не стал сердиться, пришиби он олуха на месте, вместо того чтобы просить суда над ним.

– Это лишь для того, чтобы придать своему злодейству видимость законности.

– Поосторожнее, Маракайн! – Со смуглого лица короля слетела маска благодушия. – Ты рискуешь слишком далеко зайти.

– Виноват, Ваше Величество! – Отчаявшись, Толлер решил выложить главный козырь. – Мое единственное намерение – спасти жизнь невиновному человеку, а посему я осмеливаюсь напомнить об известной услуге, за которую вы передо мной в долгу.

– Услуге? Услуге?

Толлер кивнул:

– Да, Ваше Величество. Я имею в виду тот случай, когда я спас жизнь не только вам, но и королеве Дасине, а также троим вашим отпрыскам. Прежде я ни разу не затрагивал этой темы, но времена…

– Довольно! – Возмущенный крик Чаккела эхом раскатился под сводами. – Я готов допустить, что ты, спасая собственную шкуру, ненароком выручил мою семью, но ведь это было двадцать с лишним лет назад! Ни разу не затрагивал этой темы, ха! Как только у тебя язык поворачивается! Да ты всякий раз ее касался, когда что-нибудь у меня клянчил. Если хорошенько поразмыслить, то выйдет, что другой темы у тебя отродясь не бывало! Нет, Маракайн, впредь этот номер не пройдет.

– И все же, Ваше Величество, что значит жизнь простого крестьянина в сравнении с четырьмя августейшими…

– Молчать! Хватит! Все, не лезь ко мне с этой ерундой. И вообще за каким лешим ты сюда явился? – Чаккел схватил с этажерки возле трона стопку бумаг и торопливо перелистал. – Ах да! Ты заявил, что хочешь преподнести мне особый подарок. Ну и где же он?

Сообразив, что перегибать палку не стоит, Толлер открыл кожаный футляр и продемонстрировал его содержимое.

– Именно особый, Ваше Величество.

– Металлический меч! – Чаккел страдальчески вздохнул. – Маракайн, твои навязчивые идеи иногда ужасно надоедают. Ведь мы, кажется, раз и навсегда договорились: в оружейном деле железо бракке не замена.

– Этот клинок – из стали. – Толлер взял меч и уже хотел протянуть его королю, когда ему в голову пришла идея. – Мы открыли, что руда из верхней части печи дает необыкновенно твердый металл. Если затем снизить в нем содержание углерода, можно изготовить идеальный клинок. – Опустив футляр на пол, Толлер принял первую позицию фехтовальщика.

Чаккел беспокойно заерзал на троне.

– А ты знаешь, Маракайн, что говорится в протоколе о ношении оружия во дворце? Уж не вызвать ли мне стражу…

Толлер ответил с улыбкой:

– Извольте, Ваше Величество. Вы дадите мне желанную возможность доказать ценность подарка. С этой вещицей в руке я одолею любого рубаку из вашей армии.

– Не смеши! Забирай свою блестящую игрушку, а мне позволь заняться более важными делами.

– Я слов на ветер не бросаю. – В голосе Толлера прозвучала жесткая нотка. – Готов сразиться с вашим лучшим фехтовальщиком.

Чаккел недобро прищурился.

– Похоже, годы подточили твой разум. Надеюсь, ты слыхал о Каркаранде. Ты хоть представляешь, во что он может превратить человека твоих лет?

– Пока у меня этот меч, у него ничего не выйдет. – Толлер опустил клинок. – Я настолько уверен в себе, что готов поставить на кон мое единственное поместье. Ваше Величество, всем известно, что вы азартны. – Решайте же. Все мое имение за жизнь одного простолюдина.

– Вот оно что! – Чаккел отрицательно покачал головой. – Я не расположен…

– Если вам угодно, мы можем драться насмерть.

Чаккел вскочил на ноги.

– Маракайн! Ты приставучий дуралей! Ну, на сей раз ты получишь то, чего так усердно добиваешься с первого дня нашего знакомства! С величайшим удовольствием посмотрю, как в твой толстый череп проникнет луч солнца!

– Спасибо, Ваше Величество, – сухо ответил Толлер. – Ну а пока… как насчет отсрочки казни?

– В этом нет необходимости. Сейчас же все и уладим. – Чаккел воздел руку, и сутулый секретарь, подглядывавший, должно быть, в шпионский глазок, через маленькую дверь вбежал в приемную залу.

– Ваше Величество? – Он так энергично кланялся, будто хотел дать Толлеру понять, что свою осанку выработал за годы усердной службы.

– Во-первых, – сказал Чаккел, – сообщи тем, кто ждет в коридоре, что я отлучился по срочным делам, и пусть им послужит утешением, что мое отсутствие будет недолгим. Во-вторых, передай коменданту дворца, чтобы ровно через три минуты здесь был Каркаранд, при оружии и готовый к разделке.

– Слушаюсь, Ваше Величество. – Секретарь опять поклонился, после чего бросил на Толлера долгий изучающий взгляд и двинулся к двустворчатой двери нетерпеливой походкой человека, которому в конце скучного дня выпало запоминающееся приключение.

Толлер проводил его глазами, использовав паузу, чтобы подумать: а не переступил ли он в своем заступничестве границу здравого смысла?

– В чем дело, а, Маракайн? – К Чаккелу возвратилась веселость. – Никак на попятный?

Не ожидая ответа, он поманил Толлера пальцем и направился к занавешенному черному ходу. Ступая за монархом вдоль стен, облицованных деревом, Толлер вдруг вспомнил лицо Джесаллы в момент их расставания и ее глаза, исполненные глубокой тревоги. Он совсем растерялся. Неужто у нее было предчувствие, что во дворце Толлера подстерегает беда? Конечно, встреча со Спеннелем и его конвоирами – чистейшей воды случайность. В обществе, где жил Толлер, насильственная смерть вовсе не считалась редкостью, и в былые годы известия о скором и неправедном суде не лишали его душевного равновесия. Может, все дело в том, что неудовлетворенность, точащая душу, давно ждала случая подвергнуть Толлера смертельной опасности, и такой случай подвернулся по пути в Прад?

Что ж, если Толлер подсознательно стремился к риску, то он здорово преуспел. Он никогда не приглядывался к Каркаранду, однако знал, что это редкая птица: боец на мечах, абсолютно не обремененный моралью или хотя бы почтением к человеческой жизни; по слухам, он обладал такой силищей, что одним ударом кулака валил синерога. Для человека преклонных лет, чем бы он ни вооружился, идти против этой смертоносной машины – безрассудство на грани самоубийства. А ставить на кон все состояние рода – это вообще вершина идиотизма.

«Прости меня, Джесалла. – Толлер съежился под воображаемым взглядом постоянной жены. – Если посчастливится пережить этот эпизод, до конца дней своих буду образцом благоразумного мужа. Обещаю, я стану тем, кем ты хочешь меня видеть».

Король Чаккел дошел до наружной двери, в полном несоответствии с протоколом отворил ее сам и дал Толлеру знак пройти вперед, на плац. Из чувства приличия тот слегка помедлил, но в следующий миг, заметив улыбку Чаккела, разгадал значение его жеста: король счастлив на время поступиться субординацией ради возможности уложить своего старого советника в гроб.

– Что с тобой, Толлер? – Король веселился от души. – Любой на твоем месте пошел бы на попятный. Неужели ты наконец прислушался к внутреннему голосу? Неужели каешься?

– Напротив. – Толлер ответил королю улыбкой. – Я жду не дождусь легкой разминки. – Он опустил футляр на гравий и достал меч. Отменная балансировка клинка и твердая боевая стойка отчасти вернули ему уверенность в себе. Он посмотрел вверх, на громадный диск Старого Мира. Шел только девятый час, а значит, он еще успеет вернуться домой до наступления малой ночи.

– Это кровосток? – полюбопытствовал Чаккел, пристально разглядывая стальной меч. Он показал на желобок, что тянулся по всему лезвию. – Зачем доводить его до рукояти при таком длинном клинке? Или я не прав?

– Новый материал, новая конструкция. – Толлер, не желая раньше срока открывать секрет, отвернулся и обвел взглядом ряды приземистых складов и казарм, обступавших плац. – Где же фехтовальщик, Ваше Величество? Надеюсь, в бою он порасторопнее?

– Очень скоро ты в этом убедишься, – невозмутимо отозвался Чаккел.

В ту же секунду в дальней стене отворилась дверь, и на плацу появился человек в походном солдатском мундире. Следом за ним вышли другие солдаты и бесшумно образовали цепочку зрителей по периметру плаца. Толлер понял, что слух о дуэли разлетелся по дворцу моментально и привлек сюда всех, кто был не против, чтобы унылый тон казарменного дня украсился алым мазком.

Он вновь устремил взгляд на бойца, который вышел первым и теперь шагал к нему и королю.

Вопреки ожиданиям Толлера Каркаранд оказался не так уж высок, но зато обладал широченным торсом и колоннообразными ногами такой силы, что она без труда обеспечивала этой живой горе пружинистую поступь. Ручищи были настолько перегружены мускулами, что не могли висеть вертикально и торчали вперед под тупыми углами к бокам, придавая и без того устрашающему облику солдата налет чудовищности. Лицо Каркаранда тоже поражало шириной, хотя заметно уступало могучей шее. Рыжеватая щетина слегка затушевывала черты его лица. Зрачки у него были такие бледные и ясные, что едва ли не фосфоресцировали в тени браккового шлема.

Толлер сразу понял, что погорячился с вызовом. Перед ним стояло не человеческое существо, а живая машина-убийца; разрушительная сила, которую природа заключила в эту уродливую фигуру, не нуждалась в оружии: даже голыми руками Каркаранд все равно мог довести поединок до победы. Повинуясь рефлексу, Толлер стиснул рукоять меча и, решив, что ждать бессмысленно, нажал кнопку. Он ощутил, как внутри разбился стеклянный пузырек и освободил порцию желтой жидкости.

Каркаранд отдал королю честь.

– Ваше Величество. – Его голос оказался на удивление благозвучным.

– Славный утренний денек, Каркаранд, – пропел Чаккел ему в тон: беспечно, даже буднично. – Наш лорд Толлер Маракайн, о котором ты, несомненно, наслышан, кажется, слегка влюбился в смерть. Не в службу, а в дружбу – доставь ему удовольствие, соедини поскорее с возлюбленной.

– Есть, Ваше Величество. – Каркаранд вновь отдал честь и, грациозно продолжая это движение, выхватил меч. Вместо обычных королевских эмблем черноту браккового клинка оживляли мазки красной эмали, похожие на кровавые брызги, – знак того, что владелец меча – фаворит Его Величества.

Каркаранд не спеша повернулся к Толлеру; безмятежность на лице фехтовальщика соседствовала с легким любопытством. Он поднял меч. Чаккел отступил на несколько шагов. Толлер принял боевую позицию; сердце тревожно забилось в ожидании атаки. Он рассчитывал на внезапный натиск Каркаранда, но его противник избрал иную тактику. Медленно двинувшись вперед, Каркаранд поднял меч над головой и опустил – самый что ни на есть обыкновенный прямой удар наотмашь, так – понарошку – сражаются мальчишки. Сбитый с толку бесхитростностью противника, Толлер машинально парировал удар – и чуть не крякнул, когда невероятная тяжесть обрушилась на меч, едва не выбив его из руки. Запястье заныло.

Первым же ударом Каркаранд чуть не обезоружил его!

Толлер крепче сдавил отбитыми пальцами все еще вибрирующую рукоять – как раз вовремя, чтобы отразить второй такой же удар. На сей раз он подготовился лучше, но зато и боль оказалась острее. Она волной хлынула в запястье.

Каркаранд уверенно шел вперед, с каждым шагом нанося немудреные удары, и Толлер разгадал его замысел: убить и опозорить. Каркаранд действительно был наслышан о лорде Толлере Маракайне и, надвигаясь на него, как стенобитная машина, решил поднять собственный престиж, демонстративно сокрушив соперника одной лишь голой силой. Особого искусства в этой дуэли не требуется – вот что должны уяснить очевидцы и рассказать остальным. Встретив настоящего бойца, великий лорд Толлер Маракайн превратился в жалкий кусок мяса.

За миг до того, как очередное соприкосновение с карающим черным клинком должно было завершиться поражением Толлера, он отскочил назад – перевести дух. Он уже заметил, что оружие Каркаранда массивнее обычного боевого меча и скорее годится для показательной казни, чем для долгого поединка. Только сверхчеловеческая сила Каркаранда позволяла ловко орудовать им в бою. Проблема, однако, заключалась в другом: в устаревшем стиле фехтования. Металлический клинок Толлера обладал преимуществами, но Каркаранд, сам о том не подозревая, выбрал против него наилучшее средство – череду неослабевающих ударов в вертикальной плоскости. Чтобы выйти из поединка живым и убедить короля в своей правоте, Толлеру требовалось радикально изменить тактику боя.

Наконец, решившись, он дождался, когда меч Каркаранда опять взлетит над его шлемом, и кинулся вперед, блокируя удар снизу. Клинки сомкнулись у рукоятей. Ничего подобного Каркаранд не ожидал – такой прием годился только для бойца, превосходящего его силой, а это был совершенно не тот случай. Каркаранд моргнул, затем самодовольно хмыкнул и надавил вниз огромной правой ручищей, вынуждая Толлера к бесславному отступлению, которое едва не закончилось падением. Зрители отреагировали на это смешками и аплодисментами; в их голосах Толлер уловил предвкушение. Решив сыграть на этом, он поклонился Чаккелу, но тот лишь нетерпеливо махнул рукой, веля продолжать дуэль. Толлер быстро повернулся к противнику. Теперь он успокоился и даже приободрился, зная, что мечи соприкасались достаточно долго, чтобы клинок Каркаранда хорошенько пропитался желтой жидкостью.

– Хватит шутки шутить, убийца королей. – Здоровяк снова двинулся вперед, и снова засвистел воздух, рассекаемый вертикальными взмахами черного меча.

Вместо того чтобы отражать его контрударами справа налево, Толлер прибег к технике работы с коротким мечом. Стальное лезвие пронеслось над бракковым, описало круг и обрушилось на него сбоку. Черный клинок сломался над самой рукоятью и поскакал прочь по гравию, следом нелепо запрыгал Каркаранд. На плац внезапно опустилась тишина; тем отчетливее прозвучал одинокий крик изумления и гнева.

– Маракайн, что ты наделал? – взревел через секунду король, семеня ему навстречу. Его живот колыхался в такт шагам. – Что еще за фокусы?

– Никаких фокусов. Смотрите сами, Ваше Величество. – Толлер говорил во весь голос, но не глядел на короля, а лишь косился. Если бы здесь действовал дуэльный кодекс, поединок можно было бы считать законченным или приостановленным, но все знали, что для Каркаранда правила чести – пустой звук, он всегда готов на любую подлость, лишь бы разделаться с противником.

Еще секунду Толлер поглядывал на короля, а затем резко повернулся на каблуках. Его меч описал сверкающий горизонтальный полукруг, и Каркаранд, который уже подбегал, воздев над головой кулак – этакую дубину из плоти и крови, – замер, налетев животом на острие. По грубой серой ткани камзола быстро побежала алая струйка, но он удержался на ногах и даже, сопя, напирал, хотя сталь все глубже погружалась в его солнечное сплетение.

– Выбирай, болван, – ласково произнес Толлер. – Жизнь или смерть.

Не напирая больше, но и не пятясь, Каркаранд безмолвно глядел на. него, и глаза его превратились в бледные щелочки, затянутые кровавыми паутинками. Физиономию Каркаранда пересекли вертикальные складки, и Толлер поймал себя на мысли, что готов к поступку, противоречащему его натуре.

– Каркаранд, пошевели мозгами, – изрек Чаккел, приближаясь к дуэлянтам. – Какой мне прок от фехтовальщика с разрубленным хребтом? Ступай, займись своими обязанностями, а это дельце мы уладим в другой раз.

– Есть, Ваше Величество. – Каркаранд отдал честь и отступил, ни на миг не сводя глаз с лица Толлера. Наконец он повернулся кругом и строевым шагом направился к казарме. Кольцо зрителей поспешно разомкнулось перед ним. Чаккел, склонный прощать своих помощников (исключая Толлера), дал толпе знак разойтись, и она мигом исполнила королевскую волю. Через несколько секунд Толлер и монарх остались вдвоем на залитой солнцем арене.

– Ну, Маракайн! – Чаккел протянул руку. – Показывай.

– Конечно, Ваше Величество. – Толлер открыл полость в рукояти и продемонстрировал расколотый пузырек, выпачканный в желтой жиже. В теплом воздухе растекся резкий запах, напоминающий зловоние белого папоротника. Держа меч за основание клинка, Толлер протянул его Чаккелу. Тот брезгливо сморщил нос.

– Бракковая слизь?

– Да, только очищенная – так она легче снимается с кожи.

– Не важно. – Чаккел опустил глаза и пнул рукоять Каркарандова меча. На черном обломке клинка в тех местах, где дерево подвергалось разрушительному воздействию жидкости, виднелась пена. – Все-таки я повторяю: это хитрый фокус.

– А я утверждаю, что тут нет никакого фокуса, – возразил Толлер. – Когда солдату предлагают новое, совершенное оружие, только дурак будет упрямо держаться за прежнее – таково непреложное требование военной логики. С этого дня оружие из бракки можно считать устаревшим. – Он сделал паузу и многозначительно посмотрел на грандиозную выпуклость Старого Мира. – Оно принадлежит прошлому.

Чаккел вернул ему стальной меч и широкими шагами описал по плацу круг, прежде чем пронзил Толлера суровым взглядом.

– Не пойму я тебя, Маракайн. Ну почему ты вечно ищешь неприятностей?

– Необходимо прекратить вырубку бракки. И чем раньше, тем лучше.

– Ага, снова за свое! А если я всем расскажу про твои плутни?

– Слишком поздно. – Толлер быстро обвел большим пальцем ряды казарм. – Многие солдаты видели, как мой стальной меч выдержал самые сильные удары Каркаранда, видели, что произошло с его клинком. Им рот не заткнешь, Ваше Величество. Отныне они будут волноваться и очень неохотно пойдут в бой, зная, что их оружие – не самое лучшее. А потом вспыхнет мятеж… Понимаю, эта мысль кажется вам возмутительной, но изменник, возглавивший его, не постесняется посулить гвардейцам новые стальные мечи. Этого хватит, чтобы с сотней подручных он взбаламутил тыс…

– Довольно! – Чаккел с хлопком прижал к вискам ладони и простоял так, шумно дыша, несколько секунд. – Отдай дюжину своих проклятых мечей Гагрону из Военного Совета. Я его предупрежу.

– Премного благодарен, Ваше Величество! – Толлер постарался заглушить в своем голосе нотку торжества. – А как насчет помилования фермера?

Что-то шевельнулось в коричневых недрах царственных глаз.

– Ты слишком многого требуешь, Маракайн. Ты одолел Каркаранда хитростью, так что твоя ставка прогорела. Скажи спасибо, что я не требую положенной платы.

– Но ведь я четко сформулировал условия. – Толлера обозлила новая уловка короля. – Я сказал, что смогу одолеть любого вашего фехтовальщика, пока в моей руке – этот меч.

– Ну вот, теперь ты юлишь, как дешевый кейлианский стряпчий. – На лице Чаккела потихоньку вырисовывалась ухмылка. – Или забыл, что считаешься человеком чести?

– Здесь только один человек, в чьей чести можно усомниться.

Эта реплика – смертный приговор самому себе – быстро растаяла в окружающем безмолвии, однако Толлеру казалось, что ее эхо все еще блуждает по галереям его разума. «Наверно, я и впрямь решил покончить с собой, – подумал он. – Ну почему тело опережает разум? Почему оно спешит навстречу смерти? Может быть, знает, что ум робок, и на него нельзя положиться? Неужели каждому самоубийце свойственно колебаться над склянкой яда?»

Охваченный тягостными раздумьями, он заставил себя заткнуться и окаменеть лицом, ибо единственное, что он мог сделать в эти минуты перед королем, – выказать хоть тень раскаяния. Поздно было просить прощения; содеянного не исправишь. В государстве Колкоррон оскорбление правителя неизбежно каралось смертью, и Толлеру оставалось только одно – мысленно проститься с Джесаллой, которая скоро узнает, что ее муж сам себе возвел эшафот.

– Мне всегда это чем-то напоминало игру, – произнес Чаккел скорее укоризненно, нежели гневно. – Раз за разом я прощал тебе выходки, за которые с любого другого заживо содрал бы шкуру, и даже сегодня, если б ты дрался с Каркарандом как полагается, я бы охотнее остановил его меч под конец, чем увидел твою смерть. По моей личной прихоти, Толлер. По правилам нашей тайной игры. Ты хоть понимаешь?

Толлер отрицательно качнул головой.

– Ваши намеки слишком туманны, чтобы хотелось их разгадывать.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. И еще ты знаешь, что минуту назад игра закончилась, ибо ты нарушил все правила и не оставил мне другого выбора, кроме…

Слова вдруг перестали проникать в сознание Толлера, поскольку через плечо короля он увидел гвардейского офицера, бегущего к ним от дверного проема в северной стене дворца. «Наверно, Чаккел подал тайный знак», – решил он, и сердце его екнуло, а рука сильнее сдавила рукоять меча. На мгновение родился соблазн взять короля в заложники и выторговать себе беспрепятственный выход из города, купить свободу – но упрямая половина его характера взяла верх. К тому же идея бежать от людей, как зачумленное животное, выглядела малопривлекательно. Да и семье злодея, поднявшего руку на короля, пришлось бы несладко. Лучше всего смириться с мыслью, что настал его последний час, и распрощаться с жизнью, сохранив достоинство и честь.

Протягивая меч, Толлер шагнул к Чаккелу и тут только сообразил, что офицер с оранжевым гребнем на шлеме ведет себя не как стражник, производящий арест. Он был один, выглядел взволнованным и вместо обнаженного меча держал в руке бинокль. Вдалеке на краю плаца появились другие военные и чиновники; запрокинув головы, они смотрели в небо на юг.

– …Если не окажешь сопротивления, – продолжал Чаккел. – Иначе мне останется только… – Звук приближающихся шагов встревожил его, он оборвал фразу и резко повернулся к офицеру.

– Ваше Величество, – обратился капитан, – по солнечному телеграфу пришла депеша от небесного маршала Еапарда. Чрезвычайно срочная! – Капитан остановился, отдал честь и замер в ожидании.

– Докладывай, – буркнул Чаккел.

– Ваше Величество, к югу от города замечен небесный корабль.

– Небесный корабль? Небесный корабль? – Чаккел осклабился, глядя на капитана. – Не иначе, Еапард рехнулся!

– Ваше Величество, иными сведениями я не располагаю. – Капитан нервным движением протянул бинокль в кожаном футляре. – Маршал сказал, что вы, наверно, захотите взглянуть.

Чаккел схватил бинокль и направил в небо, а Толлер положил меч на землю и полез в карман за подзорной трубой. Вскоре его прищуренный глаз нашел сияющее пятнышко на полпути между южным горизонтом и диском планеты-сестры. Толлер быстро навел резкость и поймал пятнышко в центре ясного круга синевы. Увеличенное изображение всколыхнуло в нем бурю эмоций, да такую мощную, что она вытеснила все мысли о неминуемой смерти.

Даже с такого расстояния шар в форме жемчужины казался огромным. Под ним Толлер увидел прямоугольную гондолу с торчащей кверху горелкой и даже различил едва заметные линии ускорительных стоек, что соединяли гондолу с оболочкой. Именно вид этих стоек, характерных для кораблей, сконструированных специально для Переселения более двадцати лет назад, и подтвердил его интуитивную догадку, отчего сумятица в душе разгулялась еще сильней.

– Ничего не вижу, – проворчал Чаккел, слишком быстро водя биноклем. – Откуда тут взяться небесному кораблю? Я же никому не позволял их восстанавливать.

– Похоже, как раз на это и намекает небесный маршал, – спокойно заметил Толлер. – К нам пожаловали гости со Старого Мира.

 

Глава 2

Караван секты Исконного Первородства – тридцать с лишним фургонов – продвигался со всей возможной скоростью. Но деревянные части повозок рассохлись и растрескались, краска почти полностью облупилась, а поломки так участились, что в день едва удавалось преодолеть какой-то жалкий десяток миль. Синероги – тягловая сила переселенцев – отощали и ослабли. Кормили их в пути сносно, но плохая вода и неотвязчивые паразиты брали свое.

Вожжи головного фургона держал Бартан Драмме, проводник. Когда обоз справился с подъемом на невысокую гряду, впереди открылись диковинно расцвеченные топи с преобладанием тошнотворной белизны и чахоточной зелени в крапинах поникших, уродливо асимметричных деревьев и кривых шпилей черного камня – неприглядная картина даже для обычного путешественника, а уж для того, кто взялся довести обнадеженных фермеров до сельскохозяйственного рая, и вовсе гнетущая.

Сопоставив в уме противоречивые факты, Бартан застонал вслух. Потребуется по меньшей мере пять суток, чтобы добраться до противоположной кромки болотистой низины – вон она, на горизонте, подле цепочки приземистых сине-зеленых холмов. За последние дни Джоп Тринчил, задумавший и возглавивший это переселение, похоже, утратил все иллюзии, и новая неудача Бартана едва ли улучшит их взаимоотношения. Хорошо еще, если хоть кто-нибудь из прочих фермеров согласится впредь иметь с ним дело. Они давно не обращались к проводнику без крайней нужды, и Бартана тяготило предчувствие, что без успеха даже верности Сондевиры, его невесты, хватит ненадолго.

Решив, что прятать глаза от общественного гнева недостойно мужчины, он натянул вожжи, поставил фургон на тормоз и спрыгнул на траву. Выглядел Бартан что надо – высокий черноволосый парень лет тридцати, хорошо сложенный, ловкий, с круглым мальчишеским лицом. Вот оно-то – гладкое, веселое, умное на вид лицо – и служило в основном поводом для трений с фермерами, не склонными (за редкими исключениями) доверять человеку, вылепленному не из их теста. Понимая, что ближайшие несколько минут ничего приятного ему не сулят, Бартан изо всех сил постарался выглядеть человеком-скалой, знатоком своего дела, и дал обозу сигнал остановиться.

Как он и думал, созывать митинг не понадобилось. Стоило фермерам увидеть впереди убогую равнину, как они со всей родней высыпали из фургонов и столпились вокруг него. Каждый орал что-то свое, внося посильный вклад в общую какофонию, но Бартан смутно догадывался, что их неудовольствие делится поровну между его способностями проводника и последним из череды бесплодных, не стоящих затраченного труда «географических открытий». Даже маленькие дети глядели на него с нескрываемым презрением.

– Ну, Драмме, какую байку ты придумал на сей раз? – Голос Джопа Тринчила не сулил ничего хорошего. Патриарх стоял, сложив руки на мясистой подушке-груди. Он был сед и рыхл, но избыточный вес носил с легкостью; его руки смахивали на лопаты, и было похоже, что в кулачном бою он разделается с Бартаном, даже не запыхавшись.

– Байку? О чем это ты? – Бартан тянул время, напустив на себя оскорбленный вид. – Байки – не по моей части.

– Ну да? А кто мне вкручивал, что знает эти земли, как свои шесть пальцев?

– Я говорил, что несколько раз пролетал над этой местностью с отцом, но это было давным-давно, и вообще есть пределы тому, что способен увидеть и запомнить один человек.

Последние слова Бартан выпалил не подумав и тотчас обругал себя: опять дал старикашке повод блеснуть так называемым остроумием.

– Дивлюсь я, как ты вообще ухитрился запомнить, – изрек Тринчил, лукавым взглядом поощряя аудиторию на смешки, – что струю, когда мочишься, нужно направлять по ветру.

«А сам-то ты не забыл, как вообще мочиться?» – Бартан не без труда удержал при себе эту шпильку; все кругом, особенно дети, покатились со смеху.

Джоп Тринчил был законным опекуном Сондевиры, мог запретить ей брак с чужаком и, проигрывая в словесных дуэлях, имел обыкновение так выходить из себя, что невеста взяла с Бартана клятву никогда не заводить старика.

– Не вижу смысла ехать дальше на запад, – вмешался светловолосый молодой фермер по имени Рэйдран. – Я – за то, чтобы повернуть на север.

– Согласен, – кивнул другой. – Ежели синероги не подкачают, то мы приедем, куда с самого начала хотели, только с другой стороны.

Бартан отрицательно помотал головой.

– На севере только Новый Кейл, а там и без нас народу хватает. Нам придется рассеяться и занять самые плохие участки. А мне сдается, вы для того и снялись с места, чтобы застолбить хорошие земли и жить общиной.

– Так-то оно так, да вот только дали мы маху – взяли в проводники одного олуха, который ни шиша в этом деле не смыслит, – сказал Джоп Тринчил. – Тебя.

Правда, заключенная в этом обвинении, ужалила Бартана ощутимее, чем язвительный тон патриарха. Вскоре после того, как Бартан познакомился с Сондевирой и влюбился в нее, он с великой досадой узнал, что она вместе с караваном переселенцев уехала из-под Ро-Амасса. В стремлении примкнуть к сподвижникам Тринчила Бартан несколько преувеличил свои познания в географии этой части континента и даже себя наполовину убедил в том, что сможет восстановить в памяти все детали обширнейшего ландшафта. Но чем дальше фургоны пробирались к западу, тем ярче проявлялось несоответствие действительности и тонкой кипы листов с кроками. Теперь Бартан пожинал плоды авантюры, в которую он втянул такую уйму народу, и в поведении Тринчила сквозил намек, что среди этих плодов может быть и физическая расправа.

Встревоженный Бартан, прикрыв глаза от солнца ладонью, вновь принялся изучать мерцающую топь, пытаясь выхватить на местности какую-нибудь деталь, способную стимулировать его память. Почти сразу на горизонтальной линии, отмечающей дальнюю границу болотистой равнины, он заметил излом – возможно, там участок топи узким клином вдавался в речное русло. Как бы это выглядело с высоты птичьего полета? Тонкий белый перст, указующий на запад? Неужели он опять обманывает себя, или подобная картинка все же притаилась где-то на задворках его сознания? И не связан ли этот образ с еще более смутным видением – холмистые угодья, обильно поросшие сочной травой и испещренные чистыми водными потоками?

Решившись на последнюю авантюру, Бартан громко расхохотался, используя все свои вокальные способности, чтобы смех его звучал как можно естественней. Покрытая седой щетиной челюсть Тринчила отвисла, демонстрируя крайнюю степень изумления патриарха. Недовольное бормотание остальных членов секты разом прекратилось.

– Не вижу ничего смешного в нашем положении, – процедил Тринчил. – А в твоем – и подавно, – зловеще добавил он.

– Ну, извини, извини. – Бартан фыркнул и картинно зажал себе рот костяшками пальцев, будто человек, борющийся с приступом неподдельного веселья. – Переборщил я, но, знаешь, просто не могу удержаться от невинных шалостей. Да ты бы сам посмотрел на свое лицо, когда решил, что все предприятие пошло коту под хвост! Приношу свои искренние извинения.

– Ты что, совсем спятил? – Тринчил угрожающе подбоченился. – А ну-ка выкладывай!

– С превеликим удовольствием. – Бартан театрально обвел рукой болотистую равнину. – Все вы будете весьма рады услышать, что вон та бадья заплесневелой каши и есть заветный ориентир, к которому я вел вас с самого начала. По другую ее сторону, сразу за теми холмами, вас ожидает вдоволь самой что ни на есть плодородной земли, раскинувшейся на многие мили во всех направлениях, куда ни кинь взгляд. Друзья мои, наше путешествие вот-вот подойдет к триумфальному завершению. Вскоре вашим тяготам и лишениям наступит конец, и вы сможете застолбить себе…

– Хватит трепаться! – прикрикнул Тринчил, взмахом руки обрывая раздавшиеся было среди зрителей восторженные возгласы. – Мы уже вдосталь наслушались твоих россказней в прошлом. С какой стати нам верить тебе на этот раз?

– Вот я и говорю, – выступил вперед Рэйдран, – давайте свернем на север. И чем раньше – тем лучше! Зачем нам транжирить время, кружа по топям, по прихоти какого-то шута горохового?

– Шут – мягко сказано, – вмешалась Фиренда, дородная жена-стажерка Рэйдрана. После секундной заминки она выдала более подходящее, по ее мнению, определение, вызвавшее одобрительный вздох у некоторых ее товарок и бурю восторга у ребятни.

– Ну, знаете, сударыня, – обиделся Бартан. – Если б не то, что вы женщина… – В глубине души он сомневался, что продержится хотя бы несколько секунд в схватке с этой великаншей, и – вот ведь напасть! – она и впрямь принялась энергично мять в своих кулачищах внушительный узел на поясе.

– Значит, тебя останавливают лишь мои юбки? – проскрежетала Фиренда. – Тогда мы быстро…

– Предоставь-ка это мне, женщина! – Тринчил выпрямился во весь рост, наглядно демонстрируя, кто здесь хозяин. – Мы тут все благоразумные люди, и, стало быть, нужно решать наши споры разумным путем. Согласен со мной, господин Драмме, а?

– Целиком и полностью! – с облегчением воскликнул Бартан, подозревая, правда, что Тринчил вовсе неспроста сменил гнев на милость. Поверх голов собравшихся незадачливый проводник заметил, как златовласая Сондевира приоткрыла полог фургона и занесла ножку над бортом. Похоже, до сих пор она не решалась показаться на глаза, смекнув, что жених попал в новую переделку, и не желая усугублять его замешательство своим присутствием. На ней была зеленая безрукавка и плотно облегающие штаны в темную клетку – вполне обычный наряд для молодой женщины в сельской общине, но Бартан мог поклясться, что Сондевира носит свою одежду с особым вкусом, отличавшим ее от всех остальных девушек секты. И пусть кто-нибудь скажет, что это не есть признак ее редких умственных способностей! Даже в нынешней весьма затруднительной ситуации Бартан не мог не испытать острого удовольствия, краем глаза наблюдая, как его невеста с томной грацией соскальзывает по борту фургона на твердую землю.

– Так вот, господин Драмме, в сложившихся обстоятельствах, – продолжал Тринчил, поворачиваясь лицом к фургону Бартана, – думаю, самое время растолкать твою задремавшую попутчицу и стребовать с нее положенную плату за проезд.

С первых дней экспедиции Бартан из кожи лез, чтобы отдалить сей момент.

– Но… это вызовет уйму хлопот.

– Не больше, чем если бы мы перевалили за те холмы и нашли там очередное болото или пустошь.

– Да, конечно, но…

– Что такое? – Тринчил дернул за грязный полог фургона. – У тебя там воздушный корабль, и ты умеешь им управлять, разве нет? Если окажется, что ты заморочил голову моей племяннице, то я очень рассержусь. Ты еще не знаешь, каким я бываю сердитым. Даже не представляешь.

Бартан взглянул на приближающуюся Сондевиру – и опешил: невеста смотрела на него с откровенным любопытством, если не сказать – сомнением.

– Да, конечно, у меня тут воздушный корабль, – произнес он скороговоркой. – Ну, корабль – слишком громко сказано, это, скорее, лодка, но могу тебя заверить, что в небе я как рыба в воде.

– Корабль, лодка, корыто – без разницы. Хватит с нас отговорок. – Тринчил принялся расстегивать полог, другие мужчины взялись ему помочь.

Бартан не решился возразить и следил за ними с нарастающим унынием. В свое время тяга к полетам настолько овладела его отцом, что даже погубила старшего Драмме, и в наследство сыну досталась одна-единственная ценная вещь – корабль. Воздухоплавательное искусство Бартана было в высшей степени сомнительным, но он не стал об этом распространяться, когда предлагал Тринчилу свои услуги. Воздушная разведка – великое подспорье для каравана, напирал он, возьмите меня с собой, жалеть не придется, – и Тринчил скрепя сердце выделил для корабля место в фургоне. Как назло, в пути иногда возникали ситуации, когда воздушная разведка была бы не лишней, и всякий раз изобретательность Бартана испытывалась на предельные нагрузки; он ломал голову, выдумывая убедительные причины, чтобы остаться на земле. Но теперь, по всей видимости, его час пробил.

– Глянь, как им не терпится, – сказал он, приблизившись к Сондевире. – Для них это развлечение. Бьюсь об заклад, они не верят в мои пилотские способности.

– Скоро ты покажешь, на что способен. – В голосе девушки было меньше тепла, чем хотелось бы Бартану. – Надеюсь, пилот из тебя получше, чем проводник.

– Сонди!

– А что? – без тени раскаяния откликнулась она. – Ты не можешь отрицать: за что бы ты ни брался, получалась только распрекрасная свиная задница.

Бартан оторопело глянул на нее и залился краской. Наверно, за всю свою жизнь он не видел девичьего лица прелестнее. Эти широко расставленные синие глаза, идеальный носик, изящно очерченные чувственные губки заставляли его сердце трепетать, и инстинкт подсказывал ему, что у Сондевиры есть и другие, скрытые достоинства – под стать внешним. Но то и дело с ее губ срывались словечки, приличествующие только этим грубиянам и неряхам, среди которых она выросла. А что, если она это делает не случайно? Может быть, таким образом Сондевира – на свой манер – предостерегает Бартана, что судьба селянина, которую он себе уготовил, – не для маминых сынков?

В следующее мгновение его мысли вернулись к более насущным проблемам.

– Осторожно! – закричал он, бросаясь к фургону. Один из фермеров вознамерился скинуть за борт зеленый ящик. – Там же кристаллы!

Фермер равнодушно пожал плечами и отдал ящик Бартану.

– Давай заодно и пурпурный. – С двумя ящиками под мышками он отошел в сторонку, к плоскому валуну. Зеленые кристаллы пикона и пурпурные – халвелла (и те, и другие извлекались из почвы корнями бракки) не были опасны, если их не смешивать в замкнутом пространстве. Они стоили дорого и за пределами больших поселений встречались редко, поэтому Бартан пуще глаз берег отцовские припасы.

Понимая, что от полета, как и от связанных с ним опасностей, уже не отвертеться, Бартан взялся руководить распаковкой и сборкой воздушного корабля. Маленькая гондола, несмотря на ее исключительную легкость, тревоги не вызывала, а газовая горелка из древесины бракки практически не знала износа. Больше всего Бартан беспокоился из-за оболочки. Еще до отъезда каравана пропитанная лаком парусина выглядела неважно, и уж явно она не стала лучше, пока тряслась в задней части фургона. Когда оболочку расстелили на земле, Бартан проверил швы и крепежную тесьму и пришел к неутешительным выводам. На ощупь ткань казалась не прочнее бумаги, а тесьма была так истрепана, что напоминала бахрому.

«Это безумие, – подумал Бартан. – Я не дам себя угробить! Ни за что!»

Но как это сделать – вот вопрос. Выбор был небогат: либо пойти на попятный и тогда иметь дело с Тринчилом, либо тайком испортить шлюпку, продырявив оболочку.

И тут он заметил, что переселенцев будто подменили. Люди спрашивали о конструкции и предназначении разных деталей корабля и с интересом выслушивали его ответы. Присмирели даже самые непослушные дети. Постепенно до Бартана дошло, что переселенцы еще ни разу не прикасались к действующему летательному аппарату и у них возникло предвкушение чуда. Шлюпка с ее загадочными механизмами была прямо перед глазами, доказывая, что ее хозяин – на самом деле воздухоплаватель. В считанные минуты Бартан обрел авторитет, он был уже не фермером-новичком, всеобщей обузой, а хранителем тайного знания, редчайшего искусства, обладал божественным даром парить среди облаков. Их уважение было весьма отрадным, но, увы, недолговечным. В этом Бартан почти не сомневался.

– Сколько тебе нужно времени, чтобы добраться на этой хреновине до холмов? – спросил Тринчил без тени обычной снисходительности в голосе.

– Минут тридцать. Что-то около этого.

Тринчил присвистнул.

– Ничего себе! И не страшно?

– Ничуточки. – Бартан вздохнул, жалея, что не может больше откладывать признание. – Видишь ли, в мои намерения совершенно не входит испытывать на прочность это…

– Бартан! – Рядом возникла Сондевира в ореоле золотых кос и обвила рукой его талию. – Молодчина! Я тобой горжусь!

Огромным усилием воли он заставил себя улыбнуться.

– Я должен кое-что…

– Хочу пошептаться. – Она пригнула вниз его голову и прижалась теплой грудью к его ребрам, а лобком – к бедру. – Прости, что я была такая грубая, – выдохнула она ему в ухо. – Испугалась за нас, очень уж дядя Джоп рассердился. Если бы свадьба сорвалась, я бы этого не пережила. Но теперь снова все в порядке. Бартан, покажи им всем, какой ты молодчина. Хотя бы ради меня.

– Я… – Голос Бартана поблек, когда он поймал на себе инквизиторский взгляд Тринчила.

– Ты хотел что-то сказать. – Казалось, застарелая злоба в глазах фермера вспыхнула с новой силой. – Насчет того, что не собираешься лететь.

– Не собираюсь лететь? – Бартан почувствовал, как рука Сондевиры скользнула по его спине и остановилась на ягодицах. – С чего ты взял? Я имел в виду, что не боюсь, потому что не собираюсь испытывать корабль на прочность. Слетаю на разведку и вернусь, а рекордов скорости или воздушной акробатики от меня не жди. Сам знаешь, для меня воздухоплавание – всего лишь работа.

– Рад слышать, – ухмыльнулся Тринчил. – Провалиться мне на этом месте, если я начну давать советы такому доке. Но все-таки можно я тебе дам один-единственный пустяковый советик?

– Пожалуйста. – Бартан недоумевал, почему его совершенно не успокаивает стариковская улыбка.

Огромными ладонями Тринчил сдавил плечи Бартана и игриво встряхнул его.

– Если там, за холмами, вдруг не окажется хорошей земли, лети-ка прямиком дальше и позаботься, чтобы между мной и тобой было как можно больше лиг.

Шлюпка легко поддавалась управлению, и если бы Бартан не опасался разрыва оболочки, он, как в детстве, вознесся бы над планетой в той же мере духовно, что и телесно. Сконструированный и построенный его отцом корабль – сущая диковина для фермеров – имел всего лишь три основных двигательных узла. Дроссель регулировал подачу пикона и халвелла в камеру сгорания, и производимый там раскаленный газ маглайн выпускался через кормовое сопло, что и делало навигацию возможной. Благодаря румпелю сопло могло поворачиваться в горизонтальной плоскости. А когда требовалось набрать высоту или хотя бы удержаться на прежней, в купол подавался газ. Даже остывший маглайн был легче воздуха, и это позволяло строить небольшие, удобные и надежные воздушные корабли.

Бартан поднял лодку на пятьдесят футов и описал над фургонами круг, чтобы порадовать Сондевиру, но прежде всего – чтобы испытать соединения и швы добавочными нагрузками поворота. Придя к утешительному открытию, что корабль вполне способен держаться «на плаву» – пока, во всяком случае, – он сдержанно помахал рукой зачарованным переселенцам и двинулся на запад. Был почти полдень, солнце стояло близко к зениту, так что защищенный от ярких лучей тенью шара Бартан с удивительной четкостью видел расстилавшееся внизу болото, похожее на снеговое поле с разводами пастели; с ним резко контрастировали далекие холмы, казавшиеся почти черными. На небосводе любоваться было нечем за исключением редких вспышек ярких сверх обычного метеоров. Сияние солнца затмевало все, кроме самых горячих звезд, и даже Дерево – главное созвездие южного небосклона – едва виднелось слева по курсу.

Спустя несколько минут ровного полета страх начал понемногу таять. Звук сопла быстро угасал в вечном покое. От Бартана почти ничего не требовалось – знай держи курс да подкачивай воздух в резервуар, из которого подаются кристаллы в камеру сгорания. Он бы даже наслаждался полетом, если бы в ушах не звучали прощальные слова Джопа Тринчила. В который раз Бартан пожалел, что так и не убедил Сондевиру расстаться с сектой Исконного Первородства.

Когда случилось Великое Переселение, ему было всего два года – возраст, от которого почти не остается ярких воспоминаний. Но подробные отцовские рассказы восполнили пробелы в памяти и дали четкое представление об исторической подоплеке. Король Прад, чтобы спасти свой народ от птертовой чумы, был вынужден построить эвакуационный флот, способный перекочевать с Мира на Верхний Мир. Идея встретила серьезную оппозицию в лице Церкви. Основной догмат альтернистской религии гласил: душа умершего перелетает на Верхний Мир, там реинкарнируется в младенце, живет до кончины физического тела и возвращается на Мир тем же путем – вечный и неизменный цикл. Идея государя – создать тысячу кораблей для путешествия на Верхний Мир физических тел – глубоко оскорбила тогдашнего лорда-прелата. Он возглавил мятеж и едва не сорвал королевскую затею, но все-таки Прад, надо отдать ему должное, добился своего.

Когда стало ясно, что на Верхнем Мире никаких людей нет, как нет и двойника цивилизации мирцев, колонисты постепенно расстались с религиозными предубеждениями, и если суеверия не искоренились полностью, то в этом, считал отец Бартана, виноват лишь неистребимый человеческий иррационализм.

«Ладно, мы ошибались, – выкладывали главный козырь последние адепты, – но только оттого, что наши умы слишком ничтожны и не в силах понять и принять всей грандиозности промысла Великого Постоянства. Мы знали: после смерти душа перелетает на другую планету. Но сколь жалки мы были в невежестве своем, полагая, что эта другая планета – Верхний Мир! Теперь мы понимаем, что душа, отделясь от тела, на самом деле переселяется на Дальний Мир. Горний Путь, братие, – это гораздо выше, нежели нам представлялось».

Дальний Мир находился раза в два дальше от солнца, чем пара Мир – Верхний Мир. «Еще не одно столетие пройдет, пока небесные корабли Верхнего Мира смогут преодолеть такое расстояние, – говорил Влодерн Драмме, передавая сыну свой природный цинизм. – Так что первосвященники придумали неплохо. Теперь им долго не придется беспокоиться о куске хлеба…»

Как выяснилось, он заблуждался. Пестуя новорожденное общество Верхнего Мира, король Чаккел – давний враг Церкви – позаботился о том, чтобы свести государственную религию под корень. Уничтожив духовенство как профессию, он, довольный собой, занялся другими делами, не обращая внимания, что брешь, которую его указы пробили в идеологии, поспешили заполнить проповедники новой формации. Типичным их представителем был Джоп Тринчил. В религию он подался уже в матером возрасте – сорока лет. Он добровольно участвовал в межпланетном перелете, не особо сокрушаясь по поводу осквернения Горнего Пути. Его жизнь на Верхнем Мире большей частью свелась к упорному труду на крошечном участке в районе Ро-Амасса. К шестидесяти годам Тринчил распростился с иллюзиями, свойственными каждому нормальному фермеру, живущему своим горбом, и возжелал стать мирским проповедником. Неграмотный, неряшливый в речах и манерах, склонный к насилию… При всех этих изъянах он обладал суровой внутренней силой – природным задатком лидера – и вскоре обзавелся маленьким приходом, чьи пожертвования оказались приятным довеском к плодам физического труда. В конце концов в голову ему втемяшилась идея увести своих сподвижников в неосвоенные дебри Верхнего Мира, где они смогут отправлять свои обряды без оглядки на посторонних, особенно на проклятых чиновных хлопотунов, с которых вполне станется накапать в префектуру Ро-Амасса о темных делишках Тринчила.

Он как раз собирал караван, когда повстречал Бартана Драмме, который вполне сносно, хоть и нерегулярно, зарабатывал на жизнь, торгуя дешевой бижутерией собственного изготовления. Обычно его коммерческие предпочтения увязывались со здравым смыслом, но в ту пору он ненадолго потерял голову, увлекшись красотой новооткрытых мягких металлов – золота и серебра, и в итоге остался с носом и кучей безделушек, которые напрочь отказывались покупать на любом приличном рынке, где царило консервативное предпочтение традиционных материалов, таких, как стекло, керамика, мыльный камень и бракка. Упрямо не желая опускать руки, он стал путешествовать по сельским общинам Ро-Амасса в поисках менее разборчивых покупателей – и повстречал Сондевиру. Ее рыжие волосы околдовали его пуще золота, и в считанные минуты он безнадежно влюбился. Бартан мечтал взять ее в постоянные жены и увезти в город, и она благосклонно ответила на его ухаживания, явно обрадованная перспективой выйти замуж за парня, который внешностью и манерами заметно отличался от молодых фермеров. Тем не менее планы Бартана наткнулись на два существенных препятствия. Во-первых, девичью тягу к новизне вскоре пересилило нежелание менять образ жизни («Только на ферме, и больше нигде», – упрямо твердила Сондевира). А во-вторых, он и сам вдруг открыл в себе потаенную любовь к сельскому хозяйству и пришел к мысли, что обрабатывать собственный клочок земли – не так уж и плохо. «Быть посему», – решил он в конце концов, но очень скоро убедился, что сделаться фермером не так-то просто. Они с Джопом Тринчилом мгновенно прониклись обоюдной неприязнью. Не было нужды в столкновении интересов, даже в пустяковой перебранке, – взаимное отвращение родилось в первую же секунду знакомства и молниеносно пустило глубокие корни. Тринчил сразу записал Бартана в юродивые, – ну, какой из этого городского придурка муж и отец? А Бартан раскусил – сам, без всякой подсказки, – что святости в Тринчиле ни на грош, и религия для него – только способ набить мошну.

Однако племянницу Тринчил любил искренне, этого Бартан не мог не признать. И свадьбе старик не препятствовал, хоть и не упускал малейшего случая подчеркнуть Бартановы недостатки. Так было вплоть до сегодняшнего дня, и теперь Бартан осознавал, что его будущее висит на волоске. Не лучшим образом влияли на его настроение и мысли о том, как Сондевира вела себя на импровизированном собрании. Создавалось впечатление, что ее любовь дала трещину и она готова порвать с Бартаном, если его последнее обещание окажется пустой болтовней.

Малоприятные эти раздумья заставили Бартана прикипеть взглядом к излому на ровном краю болотистой низины. На сей раз, находясь гораздо ближе, он убедился, что там болото действительно уходит в глубину хребта. А если так, то память, возможно, его все-таки не обманывает. Старательно убеждая себя в этом, он скормил шару несколько порций маглайна, и корабль стал медленно набирать высоту, чтобы перелететь через холмы. Черные зубцы скал внизу, торчащие из бледной поверхности болота, съежились, превращаясь в огарки черных свеч.

Вскоре лодка плавно понеслась над едва различимым краем болота. Бартан убедился, что узкий палец топи тянется прямо на запад мили на две. С растущей уверенностью и волнением он вел корабль вдоль старого речного русла. Когда под лодкой показались травянистые контуры, он заметил небольшие стада животных, похожих на оленей, – заслышав рев сопла, они разбегались в стороны, и вздрагивающие белые огузки выдавали их страх. С деревьев то и дело слетали потревоженные птицы, как сорванные ветром пучки цветочных лепестков.

Бартан не сводил глаз со склонов. Гряда вздымалась все выше и выше, словно задалась целью ни за что не пропустить его. Затем горизонт внезапно отскочил назад, и под кораблем раскинулось свободное пространство – сложная мозаика из лугов, покатых холмов, озер и редких перелесков.

Бартан испустил восторженный крик, увидев эту роскошь, этот сон переселенца, ставший явью. Первым его порывом было развернуть корабль и поспешить с радостной вестью обратно, к Тринчилу и остальным. Но склон холма полого стелился вперед, словно предлагая лететь дальше, и Бартан решил: худа не будет, если он потратит еще несколько минут на изучение этих земель. Может, удастся найти реку – удобное место, чтобы стать лагерем на первое время. Фермерам это придется по вкусу, и они поймут, что Бартан – человек серьезный и бывалый.

Позволив шару остывать, а лодке – терять высоту, Бартан держал путь на запад. То и дело он заливался радостным смехом, то и дело вздыхал с облегчением – еще бы, ведь он был так близок к позорному изгнанию! Детали ландшафта громоздились друг на друга, прозрачность воздуха приближала горизонты, как в тщательно исполненном рисунке, позволяя за милю увидеть любую черточку скального образования или растения, что с земли, конечно, было невозможно. От белой крапинки на холме Бартана отделяли добрые пять миль, однако он сразу понял, что это такое.

Сельский дом!

Острая боль разочарования, казалось, затмила солнце и остудила воздух. С губ сорвался невольный стон. Бартан знал, что Чаккел, взойдя на престол, одним из первых указов закрепил за Колкорроном статус единственного государства в мире. Поэтому флот больших воздушных кораблей долгое время был занят исключительно тем, что развозил иммигрантов по всему Верхнему Миру. Ростки общин служили затем отправными точками для энергичной экспансии. Но эту часть континента Бартан считал почти не тронутой. Чтобы держать под контролем стремительный рост числа населенных пунктов, фермеры, что осваивали новые земли, имели право столбить большие участки, чем те, которыми наделялись жители относительно густонаселенных мест. Именно это и послужило одним из мотивов, которые заставили Тринчила сняться с места, и оно же, вероятно, теперь разрушит все его планы – а заодно и планы Бартана, если только он не обнаружит, что заселение этих краев началось совсем недавно и здесь хватит земли для вновь прибывших.

Короче говоря, необходимо добыть точные сведения, прежде чем вернуться к каравану.

Согреваемый искоркой надежды Бартан взял курс чуть севернее, прямо на прямоугольную белую микроскульптуру. Прошло совсем немного времени, и вот он уже в пределах мили от дома и способен различить неряшливую покраску хозяйственных строений. Он готов был сбросить высоту и приземлиться, когда заметил нечто странное во всем облике фермы: ни животных, ни повозок, да и землю, ныряющую под нос шлюпки, едва ли можно назвать обработанной. Робкая игра цветовых тонов говорила о том, что некогда здесь растили злаки в общепринятом шестипольном севообороте, но края полей были нечеткими, и вторжение туземных сорняков казалось наплывом всепоглощающего зеленого тумана.

Догадка, что ферма брошена, застигла Бартана врасплох. Неужели по этим краям прошлась какая-то эпидемия? Или владельцы были новичками – разочаровались и вернулись в город? Но в таком случае непременно бы нашлись охотники занять местечко, где уже проделана вся черная работа.

Любопытство разгоралось. Бартан погасил горелку, и шлюпка поплыла вниз, навстречу голой земле, которая окружала дом и пристройки. Легкий ветерок помог аккуратно посадить шлюпку в считанных ярдах от запущенных лоз кровяники. Едва пилот выбрался из гондолы, корабль сделался легче воздуха и рванулся вверх, но Бартан удерживал его за один из полозьев, пока не накинул швартов на ближайшую лозу. Летательный аппарат плавно взмыл на всю длину каната и присмирел, чуть покачиваясь в слабых воздушных потоках.

Бартан направился к дому. Его недоумение возросло, когда он увидел плуг, лежащий на боку и покрытый слоем пыли. Тут и там он замечал другие мелкие сельскохозяйственные орудия – в основном из бракки, но встречались и железные, этот металл становился общедоступен. По налету ржавчины он определил, что инструменты как минимум год пролежали нетронутыми. Прикинув цену брошенного инвентаря, Бартан нахмурился. Похоже, хозяева просто взяли и ушли с фермы. По прихоти. Или по какой-то неизвестной причине.

Странные мысли посещали Бартана, пока он стоял под лучами солнца в разгаре вечернего дня. Тем более странные, что прежде он ничего, кроме презрения, не испытывал к легковерным, охочим до баек о сверхъестественном людям. Откуда взялось это болезненное осознание факта, что его народ всего лишь двадцать четыре года живет на Верхнем Мире и успел изучить только малую часть планеты? Прежде Бартана всегда вдохновляла идея, что он – колонист на новой, почти неосвоенной планете, но сейчас те же мысли почему-то вызывали гнетущее чувство…

– Кончай дурака валять, – приказал он себе. – Ты же не ребенок. Чего тут бояться?

Он повернулся к дому – добротному строению из пиловочника, утепленному паклей и побеленному известью. На совесть сработано. Таким домом можно гордиться, особенно если сам его построил. Бартан снова нахмурился, заметив желтые шторы за стеклами, поблескивающими в тени широких карнизов. Сорвать занавески – минутное дело. И совершенно естественное для человека, покидающего любимый дом. Что за спешка, спрашивается? А может, никто и не уезжал? Может, вся семья осталась здесь, вымерла от какой-нибудь заразы? Или… перебита злодеями?

– До меня бы сюда наведались соседи, – вымолвил он вслух, чтобы поставить заслон косяку вопросов. – И не посмотрели бы, что ферма на отшибе. Явились бы как миленькие за инвентарем и унесли все подчистую. Фермеры – народ бережливый.

Успокоенный этим простым доводом, он подошел к одноэтажному дому, снял щеколду с зеленой входной двери и распахнул ее. Внутри царил полумрак, и глазам, привыкшим к яркому солнечному свету, понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть невиданного зверя, который подстерегал его за порогом.

Захлебываясь криком, Бартан отпрянул и споткнулся. Жуткая картина заполнила его сознание… Высокая – со взрослого человека – прямая и темная пирамида туловища медленно колыхалась, мешковатая физиономия с ранами на месте глаз расплывалась… Единственная конечность – скользкое щупальце – неторопливо тянулась вперед…

Бартан шлепнулся в пыль на спину и локти, кувыркнулся назад. Еще бы мгновение, и он, вскочив на ноги, ринулся бы сломя голову прочь от дома, но тут картина перед его глазами заколебалась и изменилась. Вместо кошмарного чудовища он увидел бесформенный ворох изношенной одежды на стенном крюке: темная накидка, рваный жакет, шляпа и грязный передник с одной лямкой – она взметнулась на сквозняке, когда Бартан распахнул дверь.

Он медленно встал и стряхнул пыль, неотрывно глядя в темный прямоугольник входа. В прихожей виднелось старое тряпье – виновник наваждения, – и Бартану стало стыдно; тем не менее входить в дом как-то не тянуло.

«А почему я раньше хотел войти? – поинтересовался он у себя. – Это же чужая собственность, с какой стати я должен…»

Бартан повернулся и сделал шаг к лодке, но тут его остановила новая мысль. Он убегает, вот что он делает. Драпает, потому что боится до полусмерти. А коли так, он не мужчина. Стало быть, Тринчил прав.

Бормоча под нос проклятия, Бартан повернулся на каблуках и твердым шагом вошел в дом.

Быстрый осмотр заплесневелых комнат убедил, что наихудшие из его опасений – беспочвенны. Людей на ферме не осталось, мебель в основном была вывезена. Но он нашел еще одно подтверждение тому, что жильцы съезжали в превеликой спешке. В двух комнатах лежали забытые циновки, а в кухне, в нише над каменным очагом, стоял керамический горшок, полный соли. В нормальных обстоятельствах фермеры таким добром не разбрасываются. Бартан не мог отделаться от подозрения, что в недалеком прошлом на этой уединенной ферме разыгралась какая-то страшная драма.

Приободренный соображением, что больше нет причин задерживаться в этой тяжкой атмосфере, он вернулся в прихожую, проскочил мимо покачивающейся на сквозняке одежды и двинулся прямиком к воздушной шлюпке. За это время газ в оболочке успел остыть, корабль опустился и легко касался полозьями земли. Бартан отвязал швартов, расположился в гондоле и поднял шлюпку в воздух. Полдень миновал совсем недавно, и после недолгих раздумий он решил лететь дальше на запад, над линией дороги, слабо прочерченной в пышной зелени ландшафта. Когда-то в незапамятные времена по равнине прошелся ледник, основательно покрыв ее маленькими, горбатыми, овальными холмиками. Лежали они так аккуратно, что напоминали гигантские яйца в корзине. «Вот и название для этой плодородной долины, – подумал Бартан. – Корзина Яиц». Вскоре он увидел еще одну ферму, приютившуюся на склоне овального холма. Он сделал вираж и направился к ней и на этот раз – поскольку был настороже – сразу понял, что и это жилье безлюдно. Чтобы убедиться в этом, он описал над фермой круг на небольшой высоте, однако не заметил ни инструментов, ни иного пригодного скарба. Ферма выглядела разграбленной подчистую. Значит, съезжали отсюда не так поспешно, собирались основательно. Но все-таки – почему?

Теряясь в догадках, Бартан вел корабль дальше, теперь уже зигзагами, что серьезно замедляло продвижение к западу. За час он обнаружил еще восемь ферм, все – на отменных, просто идеальных угодьях, и на всех – ни души. Наделы были слишком велики для одиноких семей; видимо, люди, застолбившие их, думали о процветании своего потомства. Со временем народу на Верхнем Мире поприбавится, и тогда пионеры смогут выгодно продать земельные излишки. С таким богатством нелегко расставаться, но что-то же вынудило твердолобых крестьян собрать пожитки и сняться с насиженного места?

Вдалеке показалось слабое мерцание. Присмотревшись, Бартан различил внушительной ширины реку и подумал: «Долечу до нее, и хватит на сегодня». Над северным концом одной из петель лениво покачивался столб дыма – первый признак человеческого присутствия, замеченный им за десять с лишним дней пути. Он еще больше заинтриговал и обнадежил Бартана – наверно, там можно кое-что разузнать об этих пустующих землях. Он изменил курс, и шлюпка полетела с предельной скоростью, которую допускал ветхий бодрюш. Вскоре Бартан понял: впереди – не очередная ферма, а целый городок.

Возле него в реку впадал приток, отчего она напоминала двузубую вилку. Когда воздушная лодка поднесла Бартана поближе, он насчитал около полусотни домов; некоторые из них, довольно большие, видимо, служили складами. Белые квадраты и треугольники парусов наводили на мысль, что река отсюда и до южного океана судоходна. Очевидно, перед ним был торговый центр, имеющий шансы на богатство и процветание, отчего загадка покинутых ферм выглядела еще таинственнее.

Задолго до того, как шлюпка достигла окраины, рев сопла привлек внимание жителей. Навстречу галопом вылетели двое верхом на синерогах. Бартан направил лодку вниз, к ровной площадке возле моста через приток, и всадники, энергично размахивая руками, поскакали вдогон. Мигом из окружающих домов высыпали мужчины и женщины и образовали кольцо зрителей. Не дожидаясь просьбы Бартана, несколько юношей ухватили полозья и удерживали корабль на месте, пока пилот швартовал его к крепкому молодому дереву.

К Бартану приблизился полноватый человек с красным лицом и рано поседевшими волосами; держался он уверенно – видимо, не впервой было выступать от лица общественности. Короткий меч на его боку вызвал у Бартана недоумение – насколько он знал, в таких поселениях было не принято носить оружие.

– Я – Мэджин Кэрродалл, мэр города Новый Миннетт, – дружелюбно сообщил краснолицый. – Не так уж часто в наши края залетают воздушные корабли.

– А я – разведчик каравана переселенцев, – ответил Бартан на немой вопрос. – Зовут меня Бартан Драмме, и я был бы очень признателен за глоток воды. Я нынче не собирался так далеко залетать, а эта работенка, надо сказать, сушит горло.

– Пожалуйста, выпивай хоть всю реку, но, может быть, ты не откажешься от доброго коричневого эля? Что скажешь?

– Скажу: лучше уж доброго коричневого эля. – Бартан заулыбался – он с первого дня пути не брал в рот хмельного. Раздался гул одобрения, толпа повалила к дому, похожему на сарай без фасада, по всей видимости, здешнему клубу и таверне. Тут Бартана усадили за длинный стол, а вокруг него расположились Кэрродалл и еще десяток мужчин, в основном – хозяева складов и матросы-речники, как они сами представились. Оживленный гомон позволял предположить, что неурочные собрания вроде этого случаются здесь довольно редко и что прибытие воздушного гостя – хороший повод развеять скуку.

На стол перед Бартаном водрузили объемистый кувшин с двумя ручками; он отхлебнул и нашел, что эль прохладен, крепок и не чересчур сладок – не эль, а мечта. Неожиданное гостеприимство успокоило его; он утолял жажду и отвечал на вопросы о себе, о воздушном корабле и о целях сподвижников Тринчила.

– Что ж, парень, боюсь, ты вовсе не это хочешь от нас услышать, – сказал Кэрродалл, – но думаю, придется тебе повернуть на север. К западу отсюда – сплошь горы, и на юге, у океана, горы, и все хорошие земли в этих краях давно застолблены и зарегистрированы. На севере, в Новом Кейле, лакомые куски тоже расхватаны, но я слыхал, одна-две тихие долинки по ту сторону хребта Преграда еще не тронуты.

– Видел я те долины, – вмешался толстяк по имени Отлер. – Там, коли захочешь прямо стоять, изволь отрастить одну ногу длиннее другой.

Грянул смех. Бартан подождал, пока он утихнет.

– Только что я пролетел над отменными пахотными землями к востоку от реки. Я, конечно, понимаю, что мы опоздали, но вот вопрос: почему там нет людей на фермах?

– Никогда не поздно занять это проклятое место, – пробормотал Отлер, уткнувшись взглядом в кувшин.

У Бартана мигом проснулось любопытство.

– Это ты к чему?..

– Не слушай его, – поторопился вмешаться Кэрродалл. – Это все пьяные бредни.

Отлер выпрямил спину, на круглой физиономии появилась оскорбленная мина.

– Пьяные бредни?! Ты что, думаешь, я пьян? Я не пьян…

– Он пьян, – уверил Кэрродалл гостя.

– И все-таки мне интересно, что он имеет в виду. – Бартан видел, что его настойчивость раздражает мэра, но загадочная фраза Отлера все еще звучала в ушах. – Мне очень важно это знать.

– Мэджин, да скажи ты ему, – попросил один из речников. – Он же все равно докопается.

Кэрродалл вздохнул и метнул в доброхота зловещий взгляд, а когда заговорил, в его голосе уже не было легкости.

– Землю, о которой ты толкуешь, у нас прозвали Логовищем. И с той поры, как ей дали это имя, все заявки на нее потеряли силу. Теперь ты знаешь об этом, но никакого проку в том нет. Твои люди никогда там не приживутся.

– Почему?

– А почему, по-твоему, мы зовем этот край Логовищем? Потому, дружище, что там обитает зло. И тот, кто туда сунется, попадет в беду.

– Из-за духов? Из-за привидений? – Бартан даже не пытался скрыть недоверие и насмешку. – Значит, если я правильно понял, только гоблины имеют право на эти земли?

Кэрродалл помрачнел, взгляд его стал колючим.

– Плохим бы я был советчиком, если бы предложил тебе там осесть.

– Спасибо за предупреждение. – Бартан осушил кувшин, поставил на стол и демонстративно поднялся. – И за гостеприимство спасибо, господа. Премного благодарен, и обещаю: я в долгу не останусь.

Он вышел из-за стола и, покинув таверну, утонул в сиянии вечернего дня. Ему не терпелось подняться в небо и вернуться к каравану с хорошими новостями.

 

Глава 3

Легкий ветерок нес воздушный корабль на восток. Он плыл над оврагами и кустарниками, и преследователям нелегко было держаться с ним вровень.

Полковник Мандль Гартазьян, скакавший во главе кавалькады, не сводил глаз с корабля, доверив синерогу самому преодолевать препятствия. Вид огромного шара и гондолы величиной с хижину разбудил поблекшие воспоминания и вызвал душевную боль, которую он не испытывал с первых лет жизни на Верхнем Мире. И все-таки он не мог отвести взор от корабля…

Полковник был мощного телосложения – типичного для военного сословия Колкоррона, – и мало что в его облике указывало на то, что ему уже минуло пятьдесят. С тех пор, как он спешно покинул Ро-Атабри, только пепельный налет появился на коротко подстриженных черных волосах да несколько глубоких складок пролегло на квадратном лице, а в остальном он оставался тем же молодым романтиком, что в звании лейтенанта без рассуждений занял свой пост на одном из военных кораблей, которые первыми покидали обреченный город. С тех пор он тысячи раз проклял себя за наивную веру в командиров, навсегда разлучивших его с женой и маленьким сыном.

Роноде и мальчику достались места на гражданском транспорте, и Гартазьян расстался с ними, не сомневаясь, что армия вполне владеет ситуацией, что график переселения будет соблюдаться и разлука не затянется надолго. И лишь когда бинокль открыл ему хаос, растущий далеко внизу, он испытал первый приступ страха, но было уже слишком поздно.

– Сэр, поглядите! – раздался голос лейтенанта Киро, скакавшего рядом. – Кажется, они решили садиться.

Гартазьян кивнул.

– Похоже, ты прав. Напоминаю: когда корабль коснется земли, попридержи людей. Ближе, чем на двести шагов, не подходить, даже если возникнут затруднения с посадкой. Откуда нам знать, что у них на уме? Не исключено, что на корабле мощное вооружение.

– Понимаю, сэр, но все же с трудом верится… Неужели они действительно могли пролететь весь путь от Мира?

Неуместные замечания и вопросы вредили дисциплине, но розовощекое лицо Киро светилось таким возбуждением, что полковник решил посмотреть на это сквозь пальцы. Будь ситуация попроще, Гартазьян не дал бы ему спуску.

– Они со Старого Мира, тут сомневаться не приходится, – сказал он. – Но зачем пожаловали – вот первый вопрос, который мы должны себе задать. Что им от нас понадобилось столько лет спустя? И кто они? Горстка бедолаг, которым посчастливилось выдержать все натиски птерты и в конце концов бежать? Или… – Гартазьян не договорил. Идея была притянута за уши. Да мыслимо ли, что птертовую чуму одолели, или она отступила сама, пощадив достаточное количество людей для восстановления цивилизованного общества? Нет, этого не стоит высказывать вслух. Ибо это абсурд, фантазия из тех, которые младшему офицеру слушать ни к чему, особенно если в ней таятся семена гораздо более дикого вымысла. Ронода и Гэлли… а вдруг они все-таки выжили? И тогда эти страшные годы, полные угрызений совести и горя, пропали зря? И напрасны все попытки самооправдания? Почему он – дальновидный, смелый и предприимчивый – за все это время не добился разведывательного полета на Мир?

Лавина вопросов, фейерверк страстных фантастических грез… Во всем этом Гартазьян не нуждался, если собирался и дальше руководить операцией. Мысленно он закатил себе оплеуху и усилием воли сосредоточился на реалиях сложившейся ситуации.

Прошло уже больше минуты, как он услышал гулкий, раскатистый рев горизонтальной дюзы: стало быть, экипаж выбрал подходящее место для осадки. Гондола плыла всего футах в двадцати над землей, у ее борта Гартазьян видел несколько человеческих силуэтов – похоже, матросы разворачивали пушку, установленную на планшире. Он встревожился: достаточно ли безопасна дистанция в двести шагов? – и тут пушка бабахнула. В землю вонзились четыре гарпунных якоря на канатах. Не теряя времени даром, матросы стали выбирать канаты, и гондола послушно двинулась вниз. Над ней тяжело раскачивался шар – он остался неспущенным.

– Теперь ясно одно, – сказал Гартазьян лейтенанту. – У наших гостей нет намерения задерживаться, иначе бы они открыли клапан.

В ответ лейтенант лишь поспешно отдал честь. В сопровождении сержанта Киро отъехал прочь, чтобы развернуть отряд в кольцо вокруг корабля. Гартазьян достал из седельной сумки бинокль, направил на гондолу и навел резкость. В поле зрения попали четверо членов экипажа – все они занимались швартовкой, – но его внимание привлекла иная деталь. Конструкция гондолы почти не изменилась со времен Переселения, однако на корабле не имелось противоптертовых орудий. При всей их тяжести они были крайне необходимы для прохождения нижнего слоя атмосферы Мира, поэтому Гартазьяна заинтриговало их отсутствие. Неужели нашлось подтверждение тому, что птерты – летучие шары, практически подчистую выморившие Колкоррон, – оставили человечество в покое? У Гартазьяна подпрыгнуло сердце, стоило ему вообразить цивилизацию двух планет: все те, кто разочаровался в Верхнем Мире, вольны вернуться на Мир… где их ждет чудесное воссоединение с любимыми, которые считались давно почившими…

– Дурак! – обругал он себя шепотом, опуская бинокль. – Опять бредовые мечты! Или ты такой выдающийся военачальник, что можешь безбоязненно тратить время на хмельные грезы? – Прежде чем двинуться вперед, он напомнил себе о двух важных обстоятельствах. Его служебной карьере мешала амбивалентность, проистекавшая из чувства вины, и ныне судьба, приведя его к месту посадки инопланетного корабля, сулила прекрасное вознаграждение за все неприятности. Из Прада сообщили по солнечному телеграфу: «Король Чаккел скачет к вам во весь опор. Полковник Гартазьян наделяется полномочиями выяснить обстановку и принять любые меры, какие сочтет необходимыми». Выгодно показать себя в таком деле – значит получить в будущем неисчислимые блага.

– Оставайтесь здесь, – приказал он лейтенанту, только что вернувшемуся назад, и нарочно умерил шаг синерога, давая гостям понять, что намерения у него не враждебные. Полковник подъезжал к кораблю, терзаясь неприятной мыслью: кираса из вываренной кожи – слабоватая защита от огневого залпа. Но в седле он держался прямо, излучая уверенность в себе и готовность к любым неожиданностям.

Заметив его приближение, незваные гости бросили работу и столпились у борта гондолы. Гартазьян высматривал капитана, но весь экипаж казался на одно лицо: всем лет по двадцать, на каждом – форменные коричневые рубашка и камзол. Правда, кружки на лацканах камзолов различались по цвету, но Гартазьяну это ровным счетом ничего не говорило.

К удивлению полковника, посланники Мира оказались настолько похожи друг на друга, то их можно было принять за братьев: одинаково узкие лбы, близко посаженные, выпуклые миндалинки глаз и острые, торчащие вперед подбородки. Въехав в тень шара, он с тревогой разглядел у всех четверых желтушную кожу со странным металлическим отливом, будто к ним совсем недавно прикасалась некая жестокая хворь. С этим никак не вязалось высокомерие новоприбывших; на Гартазьяна они взирали с выражением, которое показалось ему насмешливо-презрительным.

– Я – полковник Гартазьян, – представился он, остановив синерога в нескольких ярдах от гондолы. – От имени короля Чаккела, владетеля планеты, приветствую вас на Верхнем Мире. Мы были в высшей степени удивлены, увидев ваш корабль, и нас беспокоит масса вопросов.

– Приветствия и вопросы оставьте при себе, – с незнакомым Гартазьяну акцентом произнес самый высокий из четверки, стоявший с правого края. – Мое имя – Орракоульд, я командир корабля и прибыл на эту планету с посланием от короля Рассамардена.

Нескрываемая враждебность в голосе пришельца поразила Гартазьяна, но он решил держать себя в руках.

– От короля Рассамардена? Никогда не слышал о таком.

– Это неудивительно, учитывая все обстоятельства. – Орракоульд презрительно улыбнулся. – Вообще-то я предполагал, что к этому времени Прад умрет, но как удалось Чаккелу занять трон? А какова судьба принца Леддравора? И Пауча?

– Тоже мертвы. – Гартазьяну нелегко было пропускать мимо ушей вызывающий тон пришельца, но он старался – ради чести гвардейского офицера. – Чтобы еще лучше прояснить ситуацию, я намерен изменить форму нашего диалога. Теперь я буду спрашивать, а вы – отвечать.

– А что, если я решу иначе, а, старый вояка?

– Ваш корабль окружен моими людьми.

– Это не ускользнуло от моего внимания, – ухмыльнулся Орракоульд, – но так как ваши блохастые скакуны не способны воспарить, подобно орлам, нам на все наплевать. Мы можем взлететь в любое мгновение. – Он отвернулся от борта, и секундой позже в подбрюшье шара ударила струя раскаленного газа, отчего корабль дернулся вверх.

Напуганный хлопком синерог полковника вскинулся на дыбы, и, к великому удовольствию зрителей, Гартазьяну понадобилось применить всю свою сноровку, чтобы удержаться в седле. Тут он понял, что «гости» и правда в гораздо более выгодном положении и выбранная им тактика оставляет желать лучшего. Если так пойдет и дальше, он станет посмешищем. Полковник обвел взором широкий круг всадников, показавшийся теперь таким далеким, и попробовал действовать по-другому.

– Никто из нас не видит смысла в ссоре, – спокойно произнес он. – Упомянутое вами послание королю могу передать я, или, если угодно, сами дождитесь прибытия Его Величества.

Орракоульд склонил голову набок.

– И сколько это займет времени?

– Король уже в пути и может появиться здесь с часу на час.

– Но уж не раньше, чем будут подтянуты дальнобойные пушки. – Орракоульд окинул взглядом заросшую кустами равнину, будто выискивал признаки передвижения войск.

– С какой стати мы должны подозревать вас в злом умысле? – запротестовал Гартазьян, раздраженный отсутствием логики у собеседника. Ну, какой из него посланник? И чего стоит правитель, возложивший на такого олуха столь важную миссию?

– Послушай, старик, не принимай меня за идиота. Послание короля Рассамардена я передам безотлагательно. – Орракоульд наклонился, скрылся на миг за бортом гондолы и появился вновь, доставая из кожаной тубы желтоватый свиток.

Пока длилась пауза, Гартазьян поймал себя на том, что мысль его ухватилась за сущую, казалось бы, мелочь. Орракоульд унижал его каждой фразой, но с особенной брезгливостью он произносил слово «старик», как будто в его запасе не было эпитета оскорбительнее. Впрочем, эта загадка по сравнению с прочими его странностями была пустяковой, и Гартазьян, хоть и не считал себя стариком, сознательно выбросил ее из головы, наблюдая, как Орракоульд разворачивает желтый бумажный квадрат.

– Я – орудие короля Рассамардена, и сейчас Он говорит моими устами, – торжественно произнес Орракоульд. – Я, король Рассамарден – полноправный сюзерен всех людей мужеского и женского пола, уродившихся на планете Мир, и их потомков, где бы они ни обитали, а посему все наново освоенные земли на планете Верхний Мир считаются Моими владениями, и следовательно, Я – государь Мира и Верхнего Мира. Да будет вам известно, что Я намерен взыскать с вас всю дань, коя Мне принадлежит по праву.

Орракоульд опустил лист и бросил на Гартазьяна зловещий взгляд, ожидая его отклика.

Несколько секунд Гартазьян смотрел на него с открытым ртом, а потом расхохотался. Дикая нелепость послания вкупе с кичливостью герольда неожиданно превратила все в фарс. Напряжение разом отпустило Гартазьяна, сменившись весельем, и он не без труда восстановил дыхание.

– Старик, ты что, утратил рассудок? – Орракоульд согнулся над планширом, вытянул бронзовую шею, как змея, готовая плюнуть ядом. – Я не вижу ничего смешного!

– Только потому, что не видишь себя со стороны, – объяснил Гартазьян. – Не возьму в толк, кто из вас двоих глупее: Рассамарден, сочинивший это «послание», или ты, совершивший такой дальний и опасный перелет, чтобы его передать.

– За оскорбление Его Величества тебя ждет смертная казнь.

– Я трепещу.

Орракоульда передернуло.

– Гартазьян, я тебя не забуду. Но пока у меня есть дела поважнее. Скоро малая ночь. Как только стемнеет, я подниму корабль, дабы не соблазнять тебя возможностью совершить подлое нападение. Но на высоте тысячи футов я задержусь до полудня. К этому сроку Чаккел наверняка уже приедет, и ты по солнечному телеграфу передашь мне его ответ.

– Ответ?

– Да. Либо Чаккел добровольно преклонит колени перед королем Рассамарденом, либо его заставят это сделать.

– Воистину ты – безумец, пересказывающий бред другого безумца. – Один из матросов пустил в шар новую порцию газа, и Гартазьяну опять пришлось удерживать синерога на месте. – Ты что, намекаешь на войну двух планет?

– Совершенно недвусмысленно.

Борясь с растущим изумлением, Гартазьян спросил:

– И как же она будет выглядеть, эта война?

– Мы уже строим небесную флотилию.

– И большую?

Тонкие губы Оррокоульда сложились в улыбку.

– На вас хватит.

– Нет, не хватит, – спокойно возразил Гартазьян. – Каждому кораблю наши солдаты приготовят теплую встречу.

– Старый вояка, надеюсь, ты не рассчитываешь, что я на это куплюсь. – Улыбка заметно расползлась по лицу Орракоульда. – Я-то знаю, как распылено ваше население. Умело маневрируя, мы сможем приземлиться практически где угодно. Мы могли бы сажать наши корабли под покровом ночи, но вряд ли нам понадобится скрытность, ведь мы располагаем таким оружием, которого у вас нет даже в мыслях. И помимо всего прочего… – Орракоульд сделал паузу, чтобы окинуть взглядом своих спутников и дождаться трех подтверждающих кивков, – Новые Люди имеют еще одно несомненное преимущество.

– Люди – они и есть люди. – На Гартазьяна слова Орракоульда не произвели впечатления. – Откуда взяться новым?

– А вот об этом позаботились природа и птерта. Мы родились с надежным иммунитетом к птертовой чуме.

– Так вот оно что! – Глаза Гартазьяна обежали четыре удлиненных лица – с этим неестественным металлическим отливом они вполне могли бы принадлежать статуям, вышедшим из одной изложницы. – Значит… значит, я не ошибся, птерта отступила.

– Птерта не отступила, но ее атаки тщетны.

– А как насчет таких, как я? Кто-нибудь выжил?

– Нет! – Орракоульд не скрывал самодовольного торжества. – Все старые – сметены!

Несколько секунд Гартазьян безмолвствовал, прощаясь в душе с женой и сыном, затем его мысли вернулись в настоящее, к необходимости выведать все, что можно, у инопланетных «гостей». В подтексте немногих уже высказанных Орракоульдом слов легко угадывалась жуткая картина: смертные судороги цивилизации Мира, летучие шары птерты, кишащие в небесах, тесня человечество к грани исчезновения…

«Желудок! Горит!»

Жжение было столь резким, что Гартазьян сложился чуть ли не пополам. За считанные мгновения жаркий ком под грудью распустил щупальца по всему торсу – а вместе с тем воздух вокруг, казалось, слегка остыл. Не желая выдавать недомогания, Гартазьян выпрямился в седле и стал ждать, когда минует спазм. Но тот никак не хотел утихать, и полковник решил не обращать на него внимания, пока не соберет точных сведений.

– Сметены? Все? Это значит, ваше поколение родилось уже после Переселения?

– После Бегства – ибо никак иначе мы не можем называть этот акт малодушия и измены.

– Но как удалось выжить детям? Без родителей? Неужели такое…

– Наши родители обладали частичным иммунитетом, – резко перебил Орракоульд. – Многие из них прожили достаточно долго.

Гартазьян сокрушенно покачал головой, обдумывая эту новость и силясь не замечать пламени, разгорающегося во внутренностях.

– Но, должно быть, многие и погибли. Какова численность вашего населения?

– Нет, ты явно держишь меня за дурака. – Темная физиономия Орракоульда скорчилась в глумливую мину. – Я прилетел на эту планету, чтобы разузнать о ней побольше, а не за тем, чтобы разбрасываться секретами моей родины. В общем, все, что нужно, я увидел, и поскольку малая ночь уже наступила…

– Нежелание отвечать на мой вопрос само по себе достаточно красноречиво. Вас очень мало, наверно, даже меньше, чем нас. – Гартазьян вздрогнул всем телом от контраста жара внутри и липкого холода снаружи. Он тронул скользкий от пота лоб, и тут в глубине его мозга родилась жуткая идея – родилась и зашевелилась, как червяк. С тех пор, как он юношей покинул Мир, Гартазьян ни разу не видел больного птертозом, но в память его поколения накрепко въелись симптомы… Сильный жар в желудке, обильное потовыделение, боль в груди и быстро растущее чувство подавленности…

– Я вижу, ты побледнел, старик, – сказал Орракоульд. – Что-нибудь болит?

Гартазьян заставил себя ответить спокойно:

– Ничего у меня не болит.

– Но ты вспотел и дрожишь… – Орракоульд перегнулся через борт, обшаривая взглядом лицо Гартазьяна, а у того расширились зрачки. На мгновение возникло нечто вроде телепатического контакта, а затем Орракоульд выпрямился и шепнул своим матросам краткий приказ. Один из них скрылся из виду, и корабельная горелка испустила протяжный рев; двое остальных тем временем торопливо отвязывали швартовы от глядящей вниз пушки.

С холодной ясностью Гартазьян осознал прочитанное в глазах собеседника, и в этот миг – миг смирения со своим приговором – разум его простерся далеко за узкие пределы настоящего. Совсем недавно Орракоульд хвастался оружием, которого на Верхнем Мире никто даже вообразить не в силах, и при этом сам не отдавал себе отчета, сколько в его словах жуткой истины. Орракоульд и его экипаж – сами по себе оружие, разносчики столь заразной формы птертоза, что способны убить незащищенного человека, даже не дотронувшись до него.

Их королю – на взгляд Гартазьяна явному безумцу – все же достало расчетливости послать разведывательный корабль, чтобы оценить силы будущего противника, но когда он узнает, что его армия почти не встретит сопротивления, ибо защитников Верхнего Мира можно выморить птертозом, его алчность разгорится еще пуще.

«Нельзя отпускать корабль!»

Мысль эта пришпорила Гартазьяна. Его люди слишком далеко – не подоспеют. А корабль уже идет вверх, и вся ответственность ложится на его, Гартазьяна, плечи. Остается только одно: бросить меч в огромный шар, проделать в нем дыру. Он обнажил клинок, замахиваясь, повернулся в седле и хрипло вскрикнул, когда в груди взорвалась боль и парализовала поднятую руку. Он опустил меч в позицию для броска снизу и увидел, что Орракоульд целится в него из диковинного на вид мушкета.

Рассчитывая на задержку, без которой не обходится ни один выстрел пиконо-халвеллового оружия, Гартазьян повел рукой вверх. Послышался непривычный сухой треск, и его развернуло ударом в левое плечо, а слабо брошенный меч пролетел далеко от цели. Полковник соскочил с перепуганного синерога и кинулся к своему оружию, но боль в плече и груди превратила быстрый бег в походку пьяного калеки. Когда меч вновь оказался в руке, гондола уже качалась в добрых тридцати футах над его головой, а несущий ее шар – и того выше.

Гартазьян стоял, провожая чужаков беспомощным взглядом; личная катастрофа выглядела для него пустяком по сравнению с чудовищной участью планеты. Небесный корабль быстро набирал высоту и, хоть и находился почти в центре мутно-голубой тарелки Мира, терялся из виду, так как дальше, почти на этой же прямой, висело солнце, уже серебря восточную кромку планеты-сестры. Гартазьян оставил попытки проникнуть взором за головокружительно-слепящий хоровод лучей и иголок света и, опустив голову, уставился себе под ноги, размышляя о бездарном провале, что подвел черту и его карьере, и жизни. Только близкие шаги синерога отвлекли его от переживаний, напомнив про ответственность, которую никто с него не снимал.

– Стойте на месте! – крикнул он лейтенанту Киро. – Не приближайтесь ко мне!

– Сэр! – Киро натянул поводья, но все-таки не остановил синерога.

Гартазьян наставил на него меч.

– Лейтенант, это приказ! Не приближайтесь! Я заражен.

– Заражены?

– Птертоз. Думаю, вам знакомо это слово.

Верхняя половина лица Киро пряталась под козырьком шлема, но Гартазьян увидел, как рот юноши исказила гримаса ужаса. Чуть позже под призматическими лучами солнца замерцали холмы западного горизонта и потемнели, когда по безлюдным землям на орбитальной скорости заскользила тень Мира. Ее краешек затмил сцену трагедии, вызвав краткую – сумеречную – фазу малой ночи, и стало видно, как на меркнущем небосводе раскручивается гигантская спираль размытого свечения; рукава ее искрились белыми, голубыми и желтыми звездами. Мысль, что он последний раз в жизни глядит на ночное небо, наполнила Гартазьяна желанием запомнить его со всеми подробностями, до мельчайшего смерчика звездной пыли, до последней кометы, – и унести это сияние туда, где света нет и в помине.

Очнувшись от раздумий, он крикнул лейтенанту, ожидавшему ярдах в двадцати:

– Киро, слушайте внимательно. До исхода малой ночи я умру, и вы должны…

Крик раздул в легких неистовое пламя, и Гартазьян расстался с намерением передать драгоценные сведения на словах.

– Я постараюсь написать рапорт королю. Вам же приказываю во что бы то ни стало сделать так, чтобы король его получил. Достаньте ваш журнал для приказов. Убедитесь, что карандаш не сломан, и оставьте его на земле вместе с книгой. Сразу после этого возвращайтесь к солдатам и ждите Его Величество. Расскажите ему о том, что со мной произошло, и напомните, что минимум пять дней никто не должен приближаться к моему телу.

Долгая и болезненная речь вытянула из Гартазьяна последние силы, но он держал спину по-военному прямо, пока Киро спешивался и клал журнал на землю.

Лейтенант выпрямился, вернулся в седло, но отъезжать не спешил.

– Сэр, мне так жаль…

– Ничего, – перебил Гартазьян, тронутый человечностью юноши. – Не горюйте обо мне. Езжайте и заберите моего синерога. Мне он больше ни к чему.

Киро неловко отдал честь, взял под уздцы осиротевшее животное и исчез в сумерках. Гартазьян двинулся к журналу. С каждым шагом ноги подкашивались все сильнее; возле журнала он мешком осел на землю, и пока вытаскивал карандаш из кожаного кармашка, последний отблеск солнца исчез за изгибом Мира. Но и в полутьме Гартазьян видел достаточно, чтобы писать, – выручали гало Мира и причудливые блестки, собранные кое-где в плотные круглые грозди.

Он попробовал опереться на левую руку и тут же рывком выпрямился – в раненом плече вспыхнула боль. Потрогав пальцами входное отверстие, полковник слегка утешился тем, что бракковый цилиндрик почти всю свою силу растратил на пробивание кожаного валика на краю кирасы: он засел в плоти, но кости не повредил. Гартазьян напомнил себе: надо записать, что оружие чужаков стреляет без обычной задержки. Он сел, положил журнал на колени и начал составлять подробный рапорт тем, кому вскоре предстояло столкновение с чудовищными пришельцами.

Работа дисциплинировала разум, помогая не думать о близком конце, но тело, сопротивляясь яду птерты, то и дело напоминало о проигранной схватке. Казалось, в желудок и легкие насыпали раскаленных угольев, грудь сжималась в мучительных спазмах, и судороги временами вынуждали руку сбиваться на едва разборчивые каракули. Смерть подступала так быстро, что, закончив рапорт, Гартазьян с тупым удивлением понял: от сознания и сил остались жалкие крохи.

«Если я уйду отсюда, – подумал он, – то журнал можно будет забрать без промедления и риска для жизни».

Он положил журнал, а на него – чтобы легче было найти – свой шлем с красным плюмажем. Встать на ноги оказалось гораздо труднее, чем он ожидал. Борясь с головокружением, полковник обвел взглядом окрестности – в глазах рябило, и казалось, что они покрыты огромной скатертью, по которой бегут медлительные волны. Киро уже собрал людей, они разбили лагерь и разожгли большой костер – ориентир для Чаккела. Сумерки превратили солдат и животных в аморфную массу; все вокруг было неподвижно, кроме беспрестанно мерцающих метеоритов на фоне звезд и густых туманностей.

Гартазьян догадался, что большинство глаз в лагере смотрит на него. Он повернулся и побрел прочь, по-клоунски шатаясь. С пальцев левой руки на траву капала кровь. Шагов через двадцать ноги запутались в папоротниках, он рухнул ничком, да так и остался – лицом в щетинистых листьях.

Бессмысленно вставать. Бессмысленно цепляться за остатки сознания.

«Ронода и Хэлли, малыш, я возвращаюсь к вам, – подумал он, когда в его глазах начала угасать вселенная. – Скоро мы…»

 

Глава 4

Услышав скрежет отодвигаемого засова, Толлер Маракайн прежде всего испытал облегчение. В камере ему разрешалось писать, и хотя он всю малую ночь просидел с блокнотом на коленях, пытаясь сочинить письмо Джесалле и как-то объяснить свой поступок, на бумаге осталась одна-единственная покаянная фраза:

«Мне очень жаль».

Три слова погребальным колоколом звучали в мозгу, словно мрачная эпитафия жизни, выброшенной на свалку, и он желал – искренне и глубоко, – чтобы поскорее истекли ее последние мучительные секунды.

Толлер встал и повернулся к отворяющейся двери, ничуть не сомневаясь, что сейчас перед ним возникнет палач в сопровождении наряда тюремной стражи. Но вместо этого в расширяющемся прямоугольнике дверного проема появилась упитанная фигура короля Чаккела, а по бокам его – гвардейцы с каменными физиономиями.

– Воистину, я должен гордиться собой, – сказал Толлер. – Сам король провожает меня к эшафоту.

Чаккел поднял журнал в кожаном переплете – армейский журнал для приказов.

– Маракайн, твое поразительное везение не оставило тебя и на этот раз. Пойдем, ты мне нужен. – Он вцепился в руку Толлера с силой, которой позавидовал бы палач, и вытащил его в коридор, где зловонно чадили фитили в недавно расставленных плошках.

– Я вам нужен? Неужели это означает?..

Как ни парадоксально, в этот миг, когда к нему вернулась надежда, Толлер испытал страх такой сильный, что на лбу выступил холодный пот, а голос сел.

– Это означает, что я готов простить тебе дурацкую выходку в нынешний утренний день.

– О, Ваше Величество! Я вам так благодарен… От всей души! – сбивчиво отвечал Толлер, а про себя клялся Джесалле, что больше никогда в жизни не подведет ее.

– Ну еще бы! – Чаккел вывел его из тюремного корпуса, а после – за ворота, где охранники вытянулись перед ним в струнку; и вот Толлер снова на плацу – казалось, после поединка прошло целое тысячелетие.

– Наверно, все дело в том небесном корабле, – вслух предположил Толлер. – Он на самом деле с Мира?

– Поговорим об этом наедине.

Толлер и Чаккел с гвардейцами, не отстающими ни на шаг, вошли во дворец через заднюю дверь. Следуя за монархом по коридорам, Толлер ощутил мыльный запах пота синерога, идущий от его одежды. Значит, король долго ехал верхом. Очень интересно. Наконец они добрались до потайного входа в кабинет, где из мебели был только круглый стол с шестью скромными стульями.

– Прочти. – Чаккел вручил Толлеру журнал для приказов, а сам уселся за стол и уставился на свои крепко сжатые кулаки. На его медной от загара лысине блестели капельки пота. Было заметно, что он очень взволнован.

Рассудив, что едва ли стоит задавать вопросы раньше времени, Толлер сел напротив короля и раскрыл журнал. В молодости чтение давалось ему нелегко, но с годами это прошло, и теперь он за считанные минуты пробежал глазами несколько страниц, исписанных карандашом, хотя буквы кое-где дико плясали. Дочитав до конца, он закрыл журнал, положил его на стол и только потом заметил кровавые пятна на обложке.

Король, не поднимая головы, глянул из-под бровей; глаза его превратились в желтые полумесяцы.

– Ну?

– Полковник Гартазьян умер?

– Разумеется. И если судить по этому рапорту, мертвецов будет еще много. Вопрос в другом: что мы можем сделать, как защититься от этих заразных выскочек?

– Вы считаете, Рассамарден не шутит насчет вторжения? Очень уж нелепо это выглядит, ведь в его распоряжении – целая пустая планета.

Чаккел показал на книгу.

– Ты же сам читал. Мы имеем дело с ненормальными. Гартазьян уверен, что все они чокнутые, а больше всех – их правитель.

Толлер кивнул.

– Обычное дело.

– Ты говори, да не заговаривайся, – предостерег Чаккел. – По части небесных кораблей у тебя больше опыта, чем у любого другого, поэтому я хочу услышать твои соображения.

– Ну… – На несколько секунд Толлером овладело нечто вроде веселья, но оно тут же сменилось стыдом и раскаянием. Ну что он за человек?! Давно ли клятвенно обещал себе никогда ничего не ставить выше блаженного покоя, милого домашнего уюта, – и вот его сердце бьется чаще при мысли о приключении, о новой, необыкновенной войне. А может быть, это просто реакция на неожиданное спасение, на то, что жизнь продолжается? Или в душе у него – фатальный изъян, как у давно усопшего принца Леддравора? Последнее допущение выглядело слишком серьезным – но сейчас не время рассуждать об этом.

– Я жду, – нетерпеливо произнес Чаккел. – Только не лги, что от страха лишился дара речи.

Толлер глубоко вздохнул и начал:

– Ваше Величество, если враг действительно замышляет нападение, надо принимать меры, которые диктует обстановка. По известной причине в открытом столкновении мы обречены, поэтому нельзя допустить, чтобы нога так называемого Нового Человека ступила на нашу планету. Следовательно, нам остается только один выход.

– Какой?

– Не подпускать! Выставить заслон! Подстеречь неприятельский флот в зоне невесомости, на полпути между планетами, и уничтожить. Это единственный способ.

Чаккел вгляделся в лицо собеседника и остался доволен его искренностью.

– Насколько мне помнится, там слишком холодно – долго не протянешь.

– Потребуются корабли принципиально иной конструкции. Гондолы – больших размеров и абсолютно герметичные. Возможно, удастся сгущать воздух при помощи огненной соли. И еще много чего понадобится, чтобы подолгу жить в зоне невесомости.

– Мыслимое ли это дело? – спросил Чаккел. – Если я правильно понял, ты имеешь в виду надежные крепости, висящие в небе? А как же вес?

– Старый небесный корабль поднимает двадцать пассажиров плюс необходимые припасы, а если удлинить гондолу и поставить на нее два шара, это увеличит грузоподъемность.

– Неплохая мысль. – Чаккел встал и зашагал вокруг стола, время от времени бросая на Толлера хмурый взгляд. – Я намерен учредить новую должность – специально для тебя. Будешь отвечать за противовоздушную оборону Верхнего Мира. Отчитываться – только передо мной. Получать любые ресурсы, какие только понадобятся для успешного выполнения задачи, в том числе и людские.

Жизнь вновь обрела цель и смысл. Толлер приободрился и с удивлением поймал себя на том, что не очень хочет плыть по течению Чаккеловых идей. Когда тебя то обрекают на казнь, то через мгновение возносят на вершину власти – ты не кто иной, как пешка, кукла без чести и достоинства, начисто лишенная индивидуальности.

– Если я решу принять ваше предложение, – сказал он, – то у меня будут некоторые…

– Если решишь принять?! Если?! – Чаккел вскочил на ноги, пинком отшвырнул стул, хлопнул ладонями по столу и наклонился через него. – Да что с тобой творится, Маракайн? Где твоя преданность королю?

– Не далее, как в нынешний утренний день мой король приговорил меня к смерти.

– Ну, ты же знаешь, что я бы не зашел так далеко.

– Правда? – Толлер не скрывал недоверия. – Когда я один-единственный раз обратился к вам с просьбой, вы отказали…

Чаккела его слова явно озадачили.

– О чем это ты?

– О жизни фермера Спеннеля.

– А, вот оно что! – На миг Чаккел поднял глаза к потолку, выказывая раздражение. – Ладно, Маракайн, будь по-твоему. Из-за всей этой суматохи в городе казнь могла и не состояться. Я велю скороходу бежать со всех ног, и если твой драгоценный приятель еще жив, ни один волос не упадет с его головы. Доволен? Надеюсь, что доволен, ибо не знаю, чем еще могу тебе угодить.

Толлер неуверенно кивнул, удивляясь, как все-таки легко можно заткнуть рот совести.

– Скороход должен отправиться незамедлительно.

– Сказано – сделано. – Чаккел повернулся к обшитой панелями стене, в которой Толлер не различил ни одного отверстия, и кивнул, после чего рухнул на стул рядом с перевернутым. – Теперь надо прикинуть, с чего начинать. Ты сможешь сделать чертеж небесной крепости?

– Думаю, смогу, но мне понадобится Завотл. – Толлер имел в виду человека, с которым летал еще в составе Экспериментальной Эскадрильи Небесных Кораблей и который позднее, во времена Переселения, служил одним из четырех королевских пилотов. – Ваше Величество, по моим сведениям, он водит один из ваших курьерских кораблей, так что отыскать его будет несложно.

– Завотл? Это не тот ли тип с такими потешными ушами? А почему именно он?

– Он очень умен, и мы долго работали вместе, – ответил Толлер. – Без него мне не справиться.

Завотлу было далеко за сорок, но он выглядел совсем молодым – трудно поверить, что во времена массового бегства с Мира он командовал кораблем Его Величества. С годами он лишь чуть-чуть пополнел, но волосы остались темными, а короткая стрижка по-прежнему подчеркивала диковинность его ушей – крошечных, свернутых в трубочки. Он предстал перед Чаккелом и Толлером через десять минут, будучи вызван с летного поля, которое соседствовало с дворцом. Желтый мундир воздушного капитана сидел на нем неаккуратно – видно было, что Завотлу пришлось в спешке покинуть сортир.

Он напряженно выслушал рассказ об угрозе вторжения Новых Людей, то и дело, по своему обыкновению, записывая что-то в блокноте изящным убористым почерком. Манеры его тоже не изменились ни на йоту; дотошность бросалась в глаза, и по-прежнему от каждого его слова и движения веяло уверенностью в том, что нет проблем, которых нельзя одолеть с помощью логики.

– Теперь ты все знаешь, – сказал ему Чаккел. – Так что будь любезен, поделись, какие у тебя соображения насчет обитаемых крепостей в зоне невесомости.

Его отнюдь не восхитила идея взять в советники какого-то безродного капитана, но он выполнил просьбу Толлера и даже, демонстрируя серьезное отношение к делу, усадил Завотла рядом с собой. Задав вопрос, король критически воззрился на вновь прибывшего и чем-то похож был в этот миг на школьного наставника, которому не терпится «срезать» выскочку-ученика.

Завотл выпрямился и, видимо, понимая, что от его слов сейчас зависит очень многое, твердо ответил:

– Это возможно, Ваше Величество. Собственно говоря, это необходимо. Другого способа нам не изобрести.

– Понимаю. А как насчет длинной гондолы с двумя шарами?

– Ваше Величество, при всем моем уважении к лорду Толлеру вынужден сказать, что эта мысль мне не по душе. – Завотл покосился на Толлера. – Гондола получится слишком длинной. Думаю, возникнут серьезные проблемы с управлением.

– Так ты – за один огромный шар?

– Нет, Ваше Величество. С этим связаны совершенно новые, незнакомые нам затруднения. Несомненно, мы их рано или поздно преодолеем, но ведь у нас нет времени.

Было заметно, что король начинает злиться.

– Тогда что же ты предлагаешь, капитан? Есть у тебя что-нибудь на уме, или одни только «нельзя»?

– Мне кажется, следует использовать обычные шары, к которым мы привыкли, – ответил Завотл, не теряя хладнокровия. – Надо строить и поднимать небесные крепости по частям и монтировать уже в зоне невесомости.

Чаккел уставился на Завотла, и сердитое выражение лица сменилось изумленно-почтительным.

– Ну конечно! Конечно! И впрямь другого способа нет.

А Толлер испытал прилив гордости за своего протеже.

Идея Завотла вызвала у лорда цепочку головокружительных образов.

– Илвен, ты молодчина! – воскликнул он. – Я знал, что ты пригодишься. Хотя работенку ты нам подсунул – аж кишки леденеют! Когда под тобой тысячи миль пустоты, как ни привязывайся, все равно чуть-чуть не по себе.

– Да, для многих это вовсе непосильная задача, – кивнул Завотл. – Но сложности можно свести к абсолютному минимуму. Осмелюсь предложить цилиндрические секции, соединенные друг с другом обычными захватами и герметизированные замазкой. Для одной крепости понадобятся три такие секции.

– Пока мы не начали забивать себе головы деталями, я хочу узнать, сколько всего требуется небесных крепостей, – сказал Чаккел. – И чем больше я об этом думаю, тем больше у меня сомнений в целесообразности этого плана. Даже если забыть про объем и рассматривать зону невесомости как плоскость, диск – это все-таки миллионы квадратных миль. Шутка ли? Будь у меня даже ресурсы старого Колкоррона, я бы и то не смог наделать столько крепостей… Кстати, сколько? Тысячу? Пять тысяч?

Завотл посмотрел на Толлера – мол, твоя очередь отвечать, – но тот отрицательно качнул головой. Толлеру показались дельными возражения короля, и хотя по невозмутимому выражению лица друга он определил, что ответ существует, сам он пока не мог до него додуматься.

– Ваше Величество, нам не обязательно защищать всю зону, – заговорил Завотл. – Действительно, у наших планет общая атмосфера, но она имеет форму водяных часов с очень узкой перемычкой. Небесным кораблям пришельцев с Мира придется держаться середины, узкого воздушного мостика, если можно так выразиться. Там мы и приготовим им теплую встречу. Не знаю, насколько решительно они настроены, однако, если мы уничтожим первые ряды кораблей, остальные, вероятно, постараются обойти нас на безопасной дистанции. Но это очень рискованно – на таком расстоянии от воздушного моста экипажи могут потерять сознание и задохнуться.

– Завотл, ты начинаешь мне нравиться. – Чаккел улыбнулся краем рта. – Так сколько понадобится крепостей?

– Немного, Ваше Величество. Думаю, не больше десятка или дюжины. И сотня – потом, когда исчезнет фактор внезапности, а пришельцы придумают эффективные контрмеры. – Завотл снова посмотрел на Толлера, видимо, все еще надеясь втянуть его в разговор. – На этом этапе планирования я не могу назвать точные цифры. Очень многое будет зависеть от дальности обнаружения вражеских кораблей… Впрочем, лорд Толлер подтвердит, что на большой высоте глаз становится удивительно остер. Важна также дальнобойность нашего оружия, но в этом отношении мой опыт ничтожно мал по сравнению с опытом лорда Толлера. Возможно, он скажет…

– Пока продолжай без меня, – благодушно произнес Толлер, оценив дружеские старания Завотла. – Я нахожу твои рассуждения интересными и полезными.

– Твой приятель Толлер, – шепнул Чаккел Завотлу, – настолько уверен в себе, что не боится даровитых и многообещающих заместителей. Ладно, – он повысил голос, – есть еще одна закавыка, более прозаичная, но боюсь, тебе не так-то просто будет ее разрешить.

– Ваше Величество?

– Я лично курировал строительство миграционного флота и хорошо усвоил, что для оболочек небесных кораблей годится только один материал, легкий и прочный, – лен. – Чаккел нахмурился и покачал головой, давая понять, что ему не по нраву оттенок легкомыслия, закравшийся в разговор. – Возможно, вы знаете, что льняное семя, которое мы привезли с собой на Верхний Мир, почти не прижилось. Несколько акров тут, несколько акров там – вот и все земли, которые дали приличный урожай, да и тот почти без остатка уже летает по небу. Многоопытные советники, я позволю себе вопрос: можно ли сшить новые шары из оболочек кораблей, которые уже служат?

– Нет! – в один голос ответили Толлер и Завотл, но Толлер – чисто машинально, поскольку ему опять нечего было предложить. А напрасно, ведь ему следовало бы помнить, что монархом Чаккела сделал не каприз генеалогии – он имел феноменально глубокие познания в тех областях сельского хозяйства, промышленного производства и торговли, которые служили опорами государственной власти. Но Толлер снова предпочел переложить всю ответственность на плечи Завотла и удивился, если не сказать – восхитился, когда тот со спокойной улыбкой произнес:

– Ваше Величество, оболочки необходимо сделать из нового, первосортного материала. Но его потребуется немного. Идея лорда Толлера насчет засады великолепна, и нам тем более на руку, что шары в этом случае будут только помехой, причем серьезной.

Чаккел нахмурился еще пуще.

– Похоже, мы расходимся во мнениях. Завотл, к чему ты клонишь?

– Ваше Величество, я говорю о новой стратегии, в основе которой, впрочем, лежат давно известные принципы. Важно, чтобы противник как можно позже обнаружил нас, и совершенно очевидно, что шары, из-за своей величины заметные в сверхпрозрачной зоне невесомости с расстояния многих миль, в данном случае сослужили бы нам плохую службу. Без них крепости будут действовать гораздо эффективнее…

Толлер начал постигать замысел Завотла и, казалось, ощутил на миг стужу высокого неба, просачивающуюся в его тело.

– Ты хочешь отсоединить шары и…

Завотл кивнул.

– И вернуть на землю, чтобы поднять другие секции крепостей. Не вижу причины, по которой нельзя использовать оболочки многократно.

– Я это вовсе не так себе представлял, – произнес Толлер. – Ты хочешь оставить в небе совершенно беспомощных людей? Не способных предотвратить падение корабля?

Лицо Завотла обрело абсолютное, нечеловеческое спокойствие.

– Милорд, речь идет о зоне невесомости. Вы сами однажды задали вопрос: как можно упасть, не имея веса?

– Да, конечно, но… – аргументы Толлера иссякли, – но мне это не нравится.

– А мне нравится! – воскликнул Чаккел и улыбнулся Завотлу; было видно, что его приязнь к небесному капитану уже достигла полного расцвета. – Еще как нравится!

– Да, Ваше Величество, – сухо вымолвил Толлер, – но ведь вы там сидеть не станете.

– И ты, Маракайн, – парировал Чаккел. – Я тебя назначил маршалом за прекрасное знание небесных кораблей, а не за болтливый язык и драчливый норов. Нет уж, голубчик, ты у меня останешься на твердой почве. Будешь командовать снизу.

Толлер помотал головой.

– Это не в моих правилах. Я командую в строю. Если людям прикажут доверить свои жизни… бескрылым птицам, то я хочу быть среди первых.

Чаккел заметно рассердился, но, когда он посмотрел на Завотла, выражение его лица стало хитрым.

– Поступай как знаешь, – сказал он Толлеру. – Наделяю тебя властью рекрутировать любого из моих подданных, кого сочтешь нужным. Смею предположить, что твой друг Завотл займет важный пост советника.

– Это с самого начала входило в мои намерения.

– Отлично. Я рассчитываю, что вы оба поживете во дворце, пока мы не обсудим все основные аспекты обороны. И поскольку на это уйдет немало времени…

Чаккел умолк. В кабинет, усердно кланяясь, вошел сутулый секретарь и приблизился к столу.

– Зачем ты прервал меня, Пелсо?

– Нижайше прошу Ваше Величество простить меня, – ответил Пелсо дрожащим голосом. – Но вы приказали безотлагательно сообщить вам насчет казни.

– Казни? Какой еще… ах да. Ну, выкладывай.

– Ваше Величество, я отправил гонца, велев передать, что исполнение приговора откладывается.

– В этом не было особой нужды. Я просто хотел узнать, сделано ли дело. Ну, так где твой человек?

– Ждет в восточном коридоре, Ваше Величество.

– Да на черта он мне нужен в коридоре? Сюда его веди, старый болван!

Пока секретарь, отвешивая поклоны, пятился к выходу, Чаккел барабанил пальцами по столу. Толлер, хоть и не хотел отвлекаться от важного разговора, посмотрел в сторону двери. Там возникла коренастая фигура Гнэпперла. Сержант не выказывал ни малейшего беспокойства, хотя скорее всего впервые в жизни явился пред очи короля. Он приблизился к Чаккелу строевым шагом, отточенным движением отдал честь и застыл, ожидая позволения говорить. Но его глаза уже встретили взгляд Толлера, и было в них зловещее торжество, которое делало слова излишними.

Толлер потупился от печали и стыда. Словно наяву он увидел перед собой несчастного фермера, встреченного по дороге утренним днем. Неужели это было так недавно? Он обещал Спеннелю помочь, но не сдержал слова. И тем острее была его мука, что он помнил: Спеннель на него не надеялся.

Как же он спасет целый мир, если даже одного человека не сумел защитить?

– Ваше Величество, предатель Спеннель казнен во исполнение законного приговора, – доложил Гнэпперл, когда Чаккел жестом позволил ему говорить.

Король пожал плечами и повернулся к Толлеру:

– Я сделал все, что мог. Ты удовлетворен?

– У меня к этому человеку пара вопросов. – Толлер поднял голову и сцепился взглядом с Гнэпперлом. – Я надеялся на отсрочку казни. Разве появление небесного корабля не вызвало в городе суматохи?

– Суматохи было предостаточно, милорд, но мне это не помешало исполнить свой долг. – Сержант говорил с нескрываемым злорадством, изощренно глумясь над Толлером. – Даже палач убежал за кораблем с толпой зевак, и я был вынужден проскакать несколько миль, чтобы найти его и вернуть в город.

«Это первый палач, которого ты нынче встретил, – подумал Толлер. – Я – второй».

– Сержант, это весьма похвально, – сказал он вслух. – Вы, похоже, из тех солдат, для которых долг – превыше всего.

– Так оно и есть, милорд.

– В чем дело, Маракайн? – вмешался Чаккел. – Только не говори, что собираешься мстить обыкновенному солдату.

Толлер улыбнулся.

– Совсем напротив, Ваше Величество. Я так ценю этого сержанта, что хочу взять его в свои войска. Не правда ли, вы сами дали мне такое право?

– Да, я сказал, что ты можешь брать кого угодно, – проворчал Чаккел.

– Я хотел, чтобы сержант услышал это из ваших уст. Произнося эти слова, Толлер посмотрел на Гнэпперла, и тот встревожился, с опозданием сообразив, что его рвение оборачивается против него же.

– Скоро нам предстоит испытывать новые небесные корабли, и у меня будет много опасных поручений. Сержант, вас ждут полеты в высоком небе, полеты без шаров. Для такого дела необходимы люди, которые превыше всего ставят воинский долг. Отошлите ваших помощников к Пэнвэрлу с моими поздравлениями, а затем обратитесь к коменданту.

Побледневший, охваченный тяжелыми предчувствиями Гнэпперл отдал честь и покинул кабинет; по пятам за ним удалился согбенный секретарь.

– Ты с ним чересчур разоткровенничался, – недовольно сказал Чаккел.

– Чем быстрее разлетится новость, тем лучше. Кроме того, я хочу, чтобы сержант уже сейчас представлял свое будущее.

Чаккел укоризненно покачал головой и вздохнул.

– Если ты решил его прикончить, то поспеши. Нечего тратить драгоценное время на пустяки.

– Ваше Величество, мне никак не удается понять одну вещь, – заявил Завотл. Пока Толлер пикировался с сержантом, он рассеянно потирал живот, склонив продолговатую голову над журналом Гартазьяна. Его уши торчали, как крошечные кулачки, а лицо было озадаченным.

– Ты насчет мушкета?

– Нет, Ваше Величество, насчет самих мирцев. Если эти удивительные Новые Люди – всего лишь потомки мужчин и женщин с частичным иммунитетом к птертозу, не будет ли логичным допустить, что и среди наших детей есть такие?

– Может, и есть, – отозвался Чаккел без особой заинтересованности. – Вероятно, родители поспешили от них избавиться, не слишком о том распространяясь. Впрочем, если иммунитет – скрытый, он никак себя не проявит, покамест на этих выродков не подействуют яды. А на Верхнем Мире птерта не ядовита.

– Пока, – напомнил Толлер. – Но если мы и дальше будем изводить бракку, шары обязательно изменятся.

– Ну, насчет этого пускай беспокоятся потомки. – Чаккел, точно кувалдой, постучал по столу кулаком. – А перед нами – другая проблема, и решить ее надо в ближайшие дни, а не в грядущие столетия. Ты понял? В ближайшие дни.

«Да, я тебя понимаю». – Мысленно Толлер уже поднимался в зону невесомости, в чертог хрустальной пустоты, рассекаемой искрами метеоритов, – туда, где он побывал всего два раза в жизни. И не надеялся, что побывает еще.

 

Глава 5

Сон возвращался снова и снова, унося Бартана обратно в день полета.

Только что он привязал лодку и направился к побеленному известью дому. Внутренний голос исходил криком, умоляя остановиться, но Бартан не мог повернуть назад. Сняв с зеленой двери щеколду, он распахнул ее, и там, за порогом, поджидавшая его тварь неспешно тянула к нему единственное щупальце. Как и наяву, он отскочил назад и упал, а когда вновь заглянул в дверной проем, чудовище превратилось в ворох старой одежды на стенной вешалке. С реальностью сон расходился лишь в том, что передник продолжал апатично подманивать лямкой, и это шевеление, которое не мог вызвать мимолетный сквозняк, почему-то нагоняло больше жути, чем встреча с самим чудовищем.

На этом моменте Бартан всегда просыпался от собственного тревожного стона и с невыразимым облегчением узнавал вокруг себя обычный ночной мир. Но стоило опять заснуть, как все начиналось сызнова.

Вскоре он привык радоваться наступлению дня, хоть и вставал с закисшей усталостью во всем теле. По воле Тринчила он застолбил себе целый надел и каждый день работал до упада, готовя ферму к приезду Сондевиры.

Но когда на подновленном фургоне он ехал во владения семьи Форатере, солнечные краски утра, столь несхожие с мрачными тонами ночных страхов, взбодрили душу и начисто вытравили усталость.

Ночью прошел дождь, и воздух теперь был свеж, густ и сладок; дыша полной грудью, Бартан испытывал странное возбуждение, словно он вновь стал мальчишкой с мечтательным взором, когда будущее кажется озаренным вот таким же золотистым сиянием. И радость эта подогревалась мыслью, что будущее не обмануло его, оправдало врожденный юношеский оптимизм.

Жизнь – хороша!

Позволив синерогу брести не спеша, Бартан вспоминал обстоятельства, сделавшие этот день особенным. От мэра Кэрродалла пришло известие, что все заявки Тринчила благополучно зарегистрированы в главном городе провинции. Фермеры счастливы были занять готовые дома и расчищенные земли, и в Бартане видели благодетеля. Через двадцать дней он женится на Сондевире – дату назначил сам Джоп Тринчил. А сегодня вечером – праздник, поселенцы хотят отметить утверждение заявок, будет пир горой и танцы до глубокой ночи.

Вряд ли гулянка начнется в назначенный час, но обязательно разойдется, когда с окрестных наделов подтянется семейный народ. Бартан выехал из дому загодя, надеясь, что Сондевира поступит точно так же и у них будет несколько лишних часов. Они уже тринадцать дней не виделись, и Бартан истосковался по красоте ее лица, по нежности голоса, по головокружительным прикосновениям к ее телу. А может, она уже у Форатере? Едва подумав об этом, он подхлестнул синерога и вскоре достиг вершины небольшого холма, откуда глазам предстал широкий простор пасторальной безмятежности – картина, прекрасно подходящая его настроению. Ночной дождь оттенил синеву неба – тем яснее в нем виднелись несколько светлых завитков вдобавок к щедрому сиянию звезд. На горизонте проглядывали девственные луга, где ничто не шевелилось, кроме случайных отблесков от почти невидимых отсюда шаров птерты, кочующих по воле ветров. На полпути к ним, в бахроме вспаханных полей, расположилось поместье Форатере – несколько белых и серых прямоугольничков. Ферма эта стояла в центре поселения, поэтому Харро и Эннда Форатере предложили устроить гулянку у них.

Насвистывая, Бартан скатил фургон с холма по подсохшим дорожным колеям. Подъехав к самому большому – жилому – дому Форатере, он увидел возле хлева несколько фургонов, но повозки Тринчилов, в которой всегда ездила Сондевира, среди них не было. Пока, видимо, собрались лишь те семьи, чьи женщины вызвались помочь с приготовлениями к пирушке.

Уже был сооружен длинный стол, и возле него, праздно беседуя, стояла небольшая группа гостей. Поблизости с криками и смехом играла разновозрастная стайка детей, и взрослые не обращали на них внимания. Остановив фургон около хлева, Бартан понял, что они чем-то встревожены.

– Здорово, Бартан. Чего-то ты рано. – От толпы отделился краснощекий парень с жесткой щеткой соломенных волос на голове.

– Здравствуй… Крэйн. – Бартан не без труда припомнил имя этого молодца – у Харро Форатере было много домочадцев, в том числе несколько племянников, схожих возрастом и обличьем. – Рано, говоришь? Может, мне уехать и вернуться попозже?

– Да нет, все в порядке. Тут, понимаешь, стряслось кое-что, и маленько нам подпортило обедню.

– Что-то серьезное?

Крэйн, похоже, пребывал в замешательстве.

– Ты… зайди в дом, ладно? Харро просил. Мы уж было собрались за тобой верхового посылать, ан глядь – твой фургон с холма катит. – Он повернулся и отошел, прежде чем Бартан успел задать хоть один вопрос.

С растущим интересом Бартан поднялся на крыльцо. Харро Форатере был типичным крестьянином, обремененным большим семейством, – хитроватый неразговорчивый мужик сорока лет. В отличие от других поселенцев он не проникся симпатией к Бартану и если уж попросил его зайти в дом, значит, и впрямь случилось что-то из ряда вон выходящее. Бартан постучал в дверь, обитую рейками, переступил порог и оказался в большой квадратной кухне. Там, у другой двери, что вела, должно быть, в спальню, стоял Харро. К щеке он прижимал тряпку, и его лицу недоставало густого румянца – родовой черты всех Форатере.

– Ага, Бартан, вот и ты, – сдержанно произнес он. – Хорошо, что так рано. Тут без тебя никак не обойтись. Я, конечно, виноват, до сих пор не шибко жаловал тебя, но…

– Не бери в голову, – сказал Бартан, подходя ближе. – Так чем я могу помочь?

– Говори потише, ладно? – Харро прижал к губам указательный палец. – Помнишь, ты нам показывал чудные такие инструментики, ну, эти, для ремонта побрякушек. Они у тебя с собой?

Удивление Бартана сменилось растерянностью.

– Да, у меня всегда кое-что с собой… В фургоне.

– Можешь отпереть эту дверь? Даже если с той стороны в замке ключ?

Бартан осмотрел дверь – необычайно добротную для крестьянского дома, с замком вместо засова – свидетельством того, что прежний владелец был не из простолюдинов. Впрочем, сам замок был дешевым, очень примитивной конструкции.

– Дело нехитрое, – прошептал Бартан. – У тебя там жена, да? Она что, заболела?

– Да, там Эннда, только я боюсь, у нее с головой неладно. Вот почему я не выломал дверь. Стоит только до ручки дотронуться, как она – в крик.

Бартан вспомнил Эннду Форатере – красивую, хорошо сложенную женщину лет тридцати, лучше воспитанную и более сдержанную на язык, чем жены остальных фермеров. Она славилась практичностью и редким чувством юмора, и уж от нее-то Бартан никак не ожидал душевного недомогания.

– С головой неладно? С чего ты взял?

– Это ночью началось. Просыпаюсь, гляжу – Эннда ко мне жмется… ну, ты понимаешь – в любовном смысле. Настойчиво так подбирается да еще постанывает, я, конечно, пошел навстречу. Да и выбирать-то не приходилось, ежели правду сказать. – Харро помолчал, вперив в Бартана жесткий взгляд. – Но это – между нами, ладно?

– Конечно. – Бартан давно заметил, что фермеры, хоть и сыплют напропалую сальными словечками, весьма неохотно рассказывают о своих интимных отношениях с женами.

Харро кивнул.

– Так вот, как дошли мы до этой, ну, как ее…

– Вершины блаженства, – подсказал Бартан.

– Ага… Эннда как цапнет зубами!

– Но… – Бартан замялся, удивляясь, сколь велика, оказывается, разница в любовных играх горожан и селян. – В порыве страсти… разве это редко бывает?

– Вот так вот? – Харро отнял тряпку от щеки, и Бартан содрогнулся, увидев рану в форме открытого рта – почти замкнутый круг, зашитый внахлест черной ниткой и щедро припудренный толченым перечным цветом – излюбленным кровоостанавливающим снадобьем колкорронцев, – но все же кое-где сочилась кровь. Кожа вокруг укуса сильно потемнела, и было ясно, что шрам останется на всю жизнь.

– Извини, – промямлил Бартан. – Ничего не понимаю.

– А после как накинется! Как начнет вопить и дубасить меня кулаками по голове! Убирайся, кричит, из комнаты! Я так растерялся, что пулей оттуда вылетел, а когда спохватился, Эннда уже заперлась. И все время выкрикивала что-то вроде: «Не сон! Не сон!» А потом умолкла, и уже несколько часов – ни звука. Только если кто-то пытается отпереть дверь… Бартан, я за нее боюсь. Надо к ней попасть, а то как бы она чего с собой не сотворила. Как она кричала! Как…

– Жди здесь. – Бартан вышел из дома и, не реагируя на вопросительные взгляды гостей, быстро зашагал к своему фургону. Там он открыл ящик и вытащил сверток с ювелирными инструментами. Рядом появился Крэйн Форатере.

– Сможешь, – осведомился он, – с дверью справиться?

– Надеюсь.

– Молодчина. Знаешь, Бартан, когда она развопилась, мы все побросали и – в дом. Глядим, а он – голый и в кровище. Напялили на него тряпье какое-то, рану заштопали, в кухне прибрали… Он ничего не рассказывает – стесняется, наверно. Думали, может, не стоит нынче гулянку устраивать, дела-то вон какие…

– Посмотрим, когда в спальню войдем, – сказал Бартан, торопясь назад. – Держись рядом. Понадобится помощь, я тебя кликну.

– Молодчина, Бартан! – пылко повторил Крэйн.

Харро сидел на корточках около двери в спальню. Бартан опустился рядом с ним на колени, хорошенько рассмотрел замок и удовлетворенно хмыкнул. Затем выбрал подходящий инструмент и поднял голову.

– Сейчас надо действовать быстро, чтобы она не успела ничего сообразить, – произнес он. – Когда открою, сразу вбегай, понял?

Харро кивнул.

Одним движением Бартан провернул ключ в замочной скважине и отпрянул. Харро кинулся на дверь плечом. Через дверной проем в свете из разбитого окна Бартан увидел Эннду Форатере – она забилась в дальний угол, дико взлохмаченные черные волосы падали ей на лицо, в котором не осталось почти ничего человеческого. Зрачков не было видно, одни белки, а на подбородке запеклась кровь, и на груди, на ночной рубашке, тоже багровели потеки.

– Ты кто?! – визгливо крикнула она мужу. – Убирайся! Не подходи!

– Эннда! – Харро метнулся вперед и обхватил жену за плечи, не замечая града ударов. – Разве не узнаешь? Это же я! Я только помочь хочу! Только помочь! Эннда, пожалуйста!

– Ты – не Харро! Ты… – Она умолкла, прижав ладонь ко рту. – Харро? Харро?

– У тебя был кошмар, но все уже позади. Успокойся, милая. – Харро подвел жену к постели и заставил сесть, многозначительно косясь на Бартана и кивая на окно – мол, постереги.

Бартан подошел к окну, распахнул ставни, превратив полоску сияния в поток солнечного света. Эннда непонимающе оглядела комнату и повернулась к мужу.

– Лицо! Посмотри, что я сделала с твоим лицом! – Послышался всхлип, жалобнее которого Бартану не доводилось слышать, после чего Эннда опустила голову и, увидев кровавые пятна на тонком хлопке ночной рубашки, стала рвать ее с себя.

– Пойду воды принесу. – Бартан двинулся к выходу.

Крэйн переминался у порога, и Бартан махнул ему рукой, чтобы пока не входил. Затем окинул взглядом кухню и обнаружил на буфете кувшин из зеленого стекла и таз. Как можно неторопливее налил в таз воды, взял мочалку, мыло и полотенце и постучался в спальню. Там уже лежала на полу ночная рубашка, а ее хозяйка куталась в простыню, сдернутую с кровати.

– Все в порядке, дружище, – сказал Харро. – Входи.

Бартан вошел в комнату и держал таз, пока Харро смывал кровь с лица жены. По мере исчезновения безобразного струпа Харро заметно веселел, и Бартан подумал, что уход за страждущими в равной степени полезен и ухаживающему. У него тоже полегчало на душе, хоть и было совестно за свой эгоизм – как-никак особенный, долгожданный праздник едва не сорвался. Эннде Форатере приснился очень плохой сон с довольно тяжелыми последствиями, но жизнь возвращается в свою привычную колею, и вскоре Бартан будет отплясывать с Сондевирой – живот к животу, бедра к бедрам.

– Вот так-то лучше, – сказал Харро, вытирая полотенцем лицо жены. – Всего-то навсего кошмар приснился… Скоро все позабудешь и…

– Это не кошмар. – Голос Эннды звучал надломленно, плачуще, что слегка ослабило оптимизм Бартана. – Все было на самом деле.

– Да что ты несешь! – возразил трезвомыслящий Харро.

– А как же твое лицо? – Эннда принялась ритмично раскачиваться вперед-назад. – На сон это было не похоже. Как наяву. И мне казалось, так будет всегда… Всегда-всегда…

Харро решил пошутить:

– Разве это могло быть хуже, чем мои сны после твоей стряпни – особенно пирогов на нутряном сале?

– Я ела твое лицо. – Эннда спокойно – и оттого жутко – улыбнулась мужу. – Харро, я не просто укусила тебя за щеку. Я съела все твое лицо. За несколько часов… Я отхватывала тебе губы и пережевывала их. Оттягивала зубами ноздри и тоже пережевывала. Прокусывала глаза и высасывала жидкость. Когда я закончила, у тебя не осталось лица. Ничего не осталось, даже ушей… Только красный череп с клочком волос на макушке. Вот что я с тобой сделала сегодня ночью, мой любимый. Так что не рассказывай мне про кошмары.

– Все уже позади, – произнес Харро с тревогой в голосе.

– Ты так думаешь? – Эннда закачалась энергичнее, точно под воздействием невидимого двигателя, который вдруг прибавил обороты. – Но ведь это еще не все. Я тебе не рассказала про черный подземный ход… Про кишащих во мгле гадов… которые льнули ко мне плоскими чешуйчатыми телами…

– Я, пожалуй, лучше пойду. – С тазом в руках Бартан повернулся к двери.

– Э, нет, парень, не уходи. – Харро поспешно вскинул руку. – В компании ей легче.

– У них много ног… и у меня… у меня было много ног… и туловище… и щупальца… Они росли прямо из горла. – Эннда перестала раскачиваться, подперла щеку плечом, вытянула руку перед собой и начала ею плавно покачивать. Она явно кому-то подражала, и этот «кто-то» жил в глубинах сознания Бартана, порождая безотчетный страх.

– Ну, я только таз вынесу. – Он сам себе казался предателем: знал, что ни секунды не задержится в доме, и пускай эта злосчастная парочка улаживает свои проблемы без него. А он тут вообще случайный человек, и чужие дела его совершенно не касаются. Бартан увернулся от руки Харро, торопливо вышел на кухню и поставил таз с хлюпающей в нем мочалкой на каминную полку. Он уже повернулся и двинулся к выходу, но тут хозяйка дома, не заметив, что с ее нагого тела соскользнула простыня, поднялась на ноги и пустилась в диковинный танец, раскачивая и дергая перед собою рукой.

– Начиналось это странно, – шептала она. – Правда очень странно. И негоже говорить «начиналось», ведь я возвращалась в дом… в обыкновенный крестьянский дом… белый, с зеленой дверью… Но входить было страшно… и все-таки пришлось… Когда отворила дверь, за ней не было ничего… только какие-то тряпки на стенной вешалке… Старая шляпа, старая накидка, старый фартук… Я понимала: надо сейчас же бежать, иначе быть беде, но что-то заставило войти…

Похолодев, Бартан замер в дверях спальни. Эннда глядела прямо на него. Сквозь него.

– Знаешь, а ведь я ошиблась. Не было там старой одежды. Это был один из них… Он тянул ко мне щупальце… Так медленно…

Харро шагнул к жене и схватил ее за плечи.

– Прекрати! Эннда! Прекрати!

– Но ты же не понимаешь. – Она улыбнулась, обвивая рукой шею мужа. Простыня снова упала на пол. – Дорогой, на меня не нападали… Это было приглашение… приглашение к любви… И мне ее хотелось… Я вошла в дом и обнялась с ужасом… и была счастлива, когда в меня вошел его сизый член… – Эннда рывком прижалась к Харро, ее голые груди набухали и сокращались.

Кинув на Бартана умоляющий взгляд, дородный Харро мигом повалил жену на кровать, а Бартан шагнул в комнату, захлопнул за собой дверь и, бросившись к семейной чете, схватил Эннду за ноги. Зубы ее щелкали, кусая воздух, бедра двигались вверх-вниз, но движения эти уже ослабевали. Устало смежились веки, расслабились мускулы. К ней вернулся покой.

Захватив инициативу, Бартан накрыл женщину простыней, а мысли его между тем были далеко, блуждая в незнакомом континууме сомнений и головоломок. Возможны ли такие совпадения, когда двум людям в разных местах снится одно и то же? Наверно, если обоим очень близко знаком предмет сновидения, но это же не тот случай… «И прежде всего, со мною это было не во сне!» У Бартана проступила на лбу холодная испарина, едва он вспомнил, как входил в тот дом через зеленую дверь… Но его чудовище в реальности оказалось иллюзорным, а в иллюзии Эннды оно было реальным.

«В нашей вселенной так не бывает, – сказал себе Бартан. – Что-то неладно с нашей вселенной».

– Кажись, ей полегче. – Харро гладил супругу по лбу. – Еще поспит нормально часок-другой, и совсем отпустит. Вообще-то я знаю, что ей нужно.

Бартан встал, силясь привязать мысли к действительности.

– Ну а как праздник? Может, нам разъехаться?

– Нет, я хочу, чтобы все остались. Будет лучше, ежели Эннда проснется среди друзей. – Харро встал на ноги и поглядел Бартану в глаза. – Ни к чему об этом распространяться, верно, дружище? Не хочу, чтобы ее считали помешанной, особенно Джоп.

– Я ничего не скажу.

– Спасибо тебе. – Харро подался вперед, чтобы пожать Бартану руку. – Джопу не по нутру вся эта болтовня про ночные кошмары. Он говорит, тому, кто трудится не покладая рук, ничего по ночам не снится.

Бартан заставил себя улыбнуться.

– А что, еще кому-то снятся дурные сны?

Не об этом ли предупреждал мэр Кэрродалл? Может быть, это лишь начало ужаса, который сгонит с земли новых поселенцев, как уже случилось с их предшественниками?

– Сам-то я, когда кладу голову на подушку, – уныло произнес он, отбрасывая воспоминания о сегодняшнем мучительном кошмаре, – точно помираю до зари. Хоть бы что-нибудь приснилось.

– Еще бы, ты же за целый надел взялся в одиночку. Нелегкая работенка, особенно с непривычки.

– Мне соседи помогают. – Бартан говорил, что на ум взбредет, стараясь свыкнуться с новой картиной мира. – А когда женюсь…

– Надо бы мне перевязать боевую рану, – перебил Харро, бережно ощупывая щеку. – Ты выйди, скажи, что мне невдомек, почему это все стоят сложа руки, вместо того чтобы готовиться к празднику. Передай, что нынешний день всем должен запомниться.

Вскоре пришла весть, что Джоп Тринчил и его семейство появятся не раньше середины дня, поэтому Бартан мыкался, предлагая где только можно свои услуги. Это воспринималось с добродушием, но вскоре женщины дали понять, что он больше путается под ногами, чем помогает. Он и правда был рассеян; все валилось из рук. В конце концов Бартан отошел к скамье перед фруктовым садиком, где несколько фермеров млели на солнышке, распивая кувшин зеленого вина.

– Вот и правильно, парень. – Корад Ферчер с дружелюбной улыбкой вручил Бартану полную чашку. – Оставь баб в покое, они сами распрекрасно управятся. – Ферчер был средних лет, и его желтоватые волосы выдавали близкое родство с Форатере.

– Спасибо. – Бартан отхлебнул сладкой жидкости. – Столько суеты, ну я и подумал: без меня пока обойдутся.

– Вон из-за чего вся суматоха. – Фермер махнул рукой в сторону ярко-синего небосвода. – На старой планете с наступлением малой ночи в самый раз бывало начинать гулянку, а тут солнце все жарит и жарит, никак не приноровиться. Неправильно это, чтоб ты знал, жить на отшибе. Я – верноподданный, как и любой другой, да только думается мне, наш король зря задумал расселить нас по всему шару. Ты глянь-ка, глянь на небо! Пустота! Так и мерещится, будто за тобой следят.

Его соседи по скамье дружно закивали и затеяли спор о неудобствах жизни на этом полушарии Верхнего Мира, с которого никогда не увидишь планету-сестру. Некоторые их гипотезы о воздействии непрерывного дня на рост сельскохозяйственных культур и повадки животных показались Бартану довольно сомнительными. Он поймал себя на том, что остро истосковался по обществу Сондевиры; временами в голову лезли мысли об Эннде Форатере и ее ужасном сне наяву. Он был вынужден исключить совпадение, однако, быть может, ключ к тайне лежал в самой природе снов. Неужели есть зерно истины в слухах о том, что в часы сна разум отделяется от тела? Если это так, то две души способны ненароком повстречаться во время своих ночных блужданий и повлиять на сны друг друга.

Бартану не хотелось расставаться с картиной идеального будущего, и новая схема мироздания, казалось, сулила выход. Когда крепкое вино ударило в голову, в мозгу забрезжило малоприятное, но полное и четкое объяснение некоторых сложностей и тонкостей природы. Возвращению бодрости духа поспособствовала и вышедшая во двор Эннда, желающая принять участие в донельзя затянувшихся приготовлениях к вечеринке. Поначалу она выглядела несколько заторможенной, но вскоре уже смеялась вместе с подругами, давая понять Бартану, что черный юмор минувшей ночи предан забвению, а впереди – радостный день.

К тому моменту, когда вдали показался фургон Джопа Тринчила, непривычный к вину Бартан обрел веселую пустоту в голове, и воодушевление, которое он уже познал этим утром, вернулось к нему. Первым импульсом было пойти прямиком навстречу Сондевире, но тут возник игривый замысел удивить ее внезапным появлением. Он направился туда, где стояли фургоны, притаился между двумя высокими повозками и стал ждать, когда неподалеку остановится вновь прибывший экипаж. Оттуда высыпало больше дюжины Тринчилов, наполнив двор жизнерадостным гамом; дети состязались со взрослыми, окликая знакомых и друзей. Внушительный вес не помешал Джопу Тринчилу первым оказаться на земле. Настроен он был, по всей видимости, на знатную гульбу и тотчас рванул к праздничным столам, предоставив своим женщинам вытаскивать из фургона детей и корзинки со съестным. Бартан сомлел, увидев на Сондевире ее самое лучшее платье светло-зеленого цвета с оливковым филигранным рисунком – наряд идеально гармонировал с цветом ее кожи и волос и лишний раз утвердил Бартана во мнении, что перед ней все остальные женщины общины – серые замухрышки. Из фургона Сондевира спускалась последней. Когда она с томной грацией поднялась на ноги, у Бартана чаще забилось сердце, и он едва не бросился к ней, но тут заметил возле кибитки одного из сыновей Джопа, семнадцатилетнего молодца с преждевременно развитой мускулатурой, – он приглашающе тянул к Сондевире руки. Она улыбнулась и свесила ноги за борт, позволив огромным ручищам обхватить ее за талию. Парень легко поднял ее и осторожно поставил на землю, но отпускать не спешил. Они так и простояли несколько секунд, прижимаясь телами и глядя друг другу в глаза, и в поведении Сондевиры не было и намека на неудовольствие. Затем она слегка качнула головой, и Глэйв тотчас убрал руки, сказал что-то, чего Бартану не удалось расслышать, и побежал вслед за остальной родней.

Бартан, осерчав, покинул свое укрытие и подошел к Сондевире.

– Милости просим на вечеринку.

Вопреки его ожиданиям она нисколько не смутилась, сообразив, что за ней следили.

– Бартан! – С лучезарной улыбкой Сондевира подбежала к нему, обняла за талию и прижалась губами к его щеке. – Я тебя целый век не видела!

– Да неужели? – буркнул он, не отвечая на объятия. – Разве ты не нашла приятный способ убить время?

– Ну что ты?! – Ощутив напряженность в его теле, она шагнула назад и изумленно посмотрела на него. – Бартан, да что с тобой?

– Я тебя видел с Глэйвом.

У Сондевиры дрогнул подбородок, затем она расхохоталась.

– Бартан! Да ведь Глэйв – всего-навсего мальчишка! И к тому же мой родственник.

– Настоящее родство? По крови?

– У меня с ним ничего нет. И вовсе не за что меня ревновать. – Она подняла левую руку и показала бракковое кольцо на шестом пальце. – Любимый, я его никогда не снимаю.

– Это не доказательство… – Бартан не смог договорить – перехватило горло.

– Почему мы ведем себя, как чужие? – Сондевира устремила на него нежный, но твердый взгляд, после чего снова обняла – на этот раз за шею – и привлекла к себе.

Бартан еще ни разу не ложился с ней в постель, но, прежде чем закончился поцелуй, ему отчетливо представилось, как это будет выглядеть, и мысли о соперничестве – да и обо всем остальном – разом вылетели из головы. Он отвечал ей с ненасытной страстью, пока она не оторвалась от него.

– Работа в поле сделала тебя силачом, – прошептала она. – Вижу, мне надо быть осторожной и завести побольше подруг.

Бартан повеселел и был польщен.

– А детей завести ты разве не хочешь?

– Хочу, и много, но не сразу. Сначала надо хорошенько потрудиться.

– Сегодня – праздник, и давай забудем о работе. – Бартан взял Сондевиру за руки и потянул прочь со двора, в солнечный покой беспределья, где блестели и сужались, уходя в даль, полосы спелых и неспелых злаков. Добрый час прошагали они бок о бок, наслаждаясь близостью друг друга, любовно болтая о пустяках и считая метеориты, которые иногда прочерчивали в небе серебряные штрихи. Бартан рад был гулять с Сондевирой хоть ночь напролет, но рыцарски уступил, когда она решила возвратиться к началу танцев.

К тому времени, когда они подошли к дому Форатере, Бартана разобрала жажда. Рассудив, что от вина лучше воздержаться, он в поисках напитка послабее набрел на компанию возле бочонка с пивом. Пропустив мимо ушей сальные шуточки насчет их с Сондевирой отсутствия, он выбрался из толпы с увесистым кувшином в руке. Под навесом снова заиграло трио скрипачей, и несколько молодых женщин, в том числе и Сондевира, переплели руки и начали первый танец.

В блаженной отрешенности Бартан прихлебывал пиво и смотрел, как растет толпа танцоров, как фермеры один за другим забывают всю свою степенность и пускаются в пляс. Он осушил кувшин, поставил его на ближайший стол и шагнул к Сондевире… и тут его взгляд упал на стайку малышей, играющих на траве возле огорода. Им было по три-четыре года, и они, образовав круг, танцевали на свой манер – бесшумно, медленнее, чем взрослые. Их подбородки уткнулись во вздернутые правые плечи, а правые руки тянулись вперед, плавно извиваясь и покачиваясь, как змеи.

В танце не было ничего человеческого, он вызывал омерзение и в точности совпадал с движениями Эннды Форатере, когда она описывала свои ночные ужасы.

Бартан отвернулся и нахмурил лоб. Неожиданно он почувствовал себя одиноким, и невинное веселье испарилось без следа.