Глава 1

Несмотря ни на что, Тевернеру не сиделось дома, когда для неба приходило время загораться.

Напряжение грызло его желудок большую часть вечера, и работа над ремонтом судовой турбины казалась все более трудной, хотя он знал, что ему просто не хватало сосредоточенности. В конце концов он отложил сварочный пистолет и выключил свет над верстаком.

И сразу же возникло нервное беспокойство в клетке кожистокрылых в противоположном конце длинной комнаты.

Крепкие, похожие на летучих мышей создания не любили резкой смены интенсивности освещения. Тевернер подошел к клетке и, взявшись за нее, почувствовал, что прутья вибрируют под его пальцами, как струны арфы. Он наклонился, вдохнул холодный от биения крыльев воздух и послал мысль повизгивающим млекопитающим с серебряными глазами:

— Успокойтесь, маленькие друзья. Все хорошо. Все хорошо…

Шум в клетке сразу же утих, кожистокрылые вернулись к своим насестам, и в ртутных пятнышках их глаз сияло подобие разума.

— Так-то лучше, — прошептал Тевернер, зная, что телепатические способности животных уловили его собственное раздражение.

Он закрыл дверь мастерской, прошел через гостиную и вышел из одноэтажного дома в теплую октябрьскую ночь.

Год на Мнемозине состоял почти из пятисот дней, и здесь не было сезонов, но люди принесли в космос свои календари. В северном полушарии Земли деревья в это время одевались в медь и золото, значит, на Мнемозине и на сотне других колонизированых миров тоже был октябрь.

Тевернер посмотрел на часы. Осталось пять минут. Он достал из кармана трубку и, успокаивая себя, набил ее табаком и закурил. Раскаленные кусочки полетели вверх, и он прижал их загрубевшим от работы пальцем. Он прислонился к стене темного дома, а дым растворялся в ночном воздухе. Тевернер представил себе, что запах проникает в гнезда и норы в окружающем лесу, и задумался, как относятся к этому их мохнатые обитатели. Уже сотню лет они вынуждены были привыкать к присутствию людей в их мире и, за исключением кожистокрылых, держались с мрачной, настороженной сдержанностью.

За две минуты до полуночи Тевернер сконцентрировал свое внимание на небе. Ни над одной планетой, которые посещал Тевернер, не было такого неба, как над Мнемозиной. Много геологических веков назад две большие луны ходили там, притягиваясь друг к другу, пока не столкнулись. Следы этого космического столкновения можно было обнаружить на всей планете в виде метеоритных кратеров, но основное свидетельство этого было в небе.

Остатки лунных фрагментов — некоторые достаточно большие, чтобы их неровные контуры можно было увидеть невооруженным глазом, — постоянно оставались в тени слабых звезд, образуя как бы занавес от одного полюса до другого. Рисунок блестящих черепков ни разу не повторялся, а экран был довольно плотен. Когда тень Мнемозины пересекала небо, группы лунных обломков проходили через все цвета спектра, исчезали в черноте и затем появлялись и проходили цветовую гамму в обратном порядке.

На таком небе трудно было различить даже звезду первой величины, но Тевернер знал точно, куда надо смотреть. Его глаза задержались на одном качающемся пятнышке света — Звезде Нильсона. Находясь на расстоянии почти семи световых лет, она терялась в калейдоскопе ночного неба Мнемозины, но ее незначительность скоро должна была смениться известностью.

В последние секунды напряжение внутри Тевернера усилилось до того, что он ощущал его в виде твердого шарика страха. "Я могу разрешить себе это", подумал он.

В конце концов, само событие произошло семь лет назад, когда земной Звездный инженерный корпус — эгоизм этого титула всегда пугал Тевернера выбрал Звезду Нильсона, решив, что это классический тип для их цели. Почти двойная — установили рапорты. Главный компонент в гигантской последовательности диаграммы Герипринг-Расседа; второй компонент маленький и плотный; планет нет.

Прогноз для модификации: великолепный.

Громадные баттерфляй-корабли Корпуса на своих магнитных крыльях окружили обреченного гиганта, бороздя его поверхность злобными жалами лазеров и вливая энергию гамма-лучевой частотности до тех пор, пока поток не дошел до невыносимой интенсивности, до тех пор…

Зубы Тевернера сжались на чубуке трубки, когда с внезапностью включенной в комнате лампы, окружающий его лес, горная цепь вдали, все небо залились резким белым светом. Его источником была Звезда Нильсона, которая стала теперь точкой опаляющего блеска, столь сильного, что Тевернер отвел глаза. Даже на расстоянии семи световых лет первоначальная ярость Новой могла ослепить. "Прости нас, — подумал он, — пожалуйста, прости нас!"

Лес стоял неподвижно, как бы ошеломленный непостижимым взрывом Новой, а затем выпрямился в протесте против этого совершенно неестественного события. Миллиарды крыльев били воздух в каком-то неистовстве. Поток света, лившийся с изменившегося неба, тут же потускнел, когда каждое существо, способное летать, бросилось в воздух, кружилось и металось, ища спасения. Их дружный вызов раздражению дал Тевернеру удивительное ощущение, что сам он ослабел. Затем до него донесся звук. Крики, визг, свист, стоны, рев, щелканье, шипение смешивались с хлопаньем крыльев, хрустом сухих листьев, топотом ног…

Полная тишина…

Лес следил и ждал.

Тевернер обнаружил, что его охватила неподвижность, низведшая его до уровня лесного создания Мнемозины, фактически безмозглого, однако он чувствовал в этот момент родственные связи жизни в пространственно-временном континууме, чего люди обычно не понимают. Обширные призрачные параметры вечной проблемы, казалось, проходили по поверхности мозга, частью которого он вдруг сделался. Жизнь. Смерть. Вечность. Божественность. Панспермизм. Тевернер почувствовал прилив необыкновенного энтузиазма. Панспермизм — концепция вездесущей жизни. Не оправдание ли это верящему, что всякий мозг связан с другими и что так было всегда? Если так, то Новая и Сверхновая слишком хорошо были поняты дрожащими обитателями темных нор и защищенных гнезд вокруг Тевернера. Много ли звезд в этой Галактике впадало в неистовство? Миллион? А в вечности галактик? Сколько цивилизаций, бесчисленных миллиардов жизней сгорело от существования звезды-смерти? И подавало ли каждое существо, разумное или неразумное, в эту последнюю секунду одно и тоже сообщение в панспермический всеобщий мозг, делающий это доступным для любого чувствующего существа, которое когда-либо будет жить в темной бесконечности континуума? Смотри, меньшой брат, ходишь ли ты, ползаешь, плаваешь или летаешь, когда небо внезапно заливается светом, будь спокоен, будь спокоен…

Энтузиазм Тевернера возрастал. Он был на краю понимания чего-то важного, но, затем, поскольку эмоции были продуктом его индивидуальности, неясный контакт потерялся в ускоряющемся желании соскользнуть в нормальное состояние. Был момент разочарования, но и это исчезло в чем-то меньшем, чем память. Он снова закурил трубку, стараясь привыкнуть к изменившемуся окружению.

В сообщениях Военного бюро говорилось, что через две недели Звезда Нильсона станет в миллион раз ярче, но все-таки будет в десять тысяч раз менее яркой, чем солнце Мнемозины. "Эффект лунного света на Земле", подумал Тевернер. Пугала только внезапность вспышки и осведомленность Тевернера о страшной цели, стоящей за этой внезапностью.

Звук приближающейся машины вывел Тевернера из задумчивости. Прислушавшись, он узнал мягкое подвывание личной машины Лиссы Гренобль еще до того, как увидел фары, протягивающие топазовые пальцы сквозь деревья.

Сердце его билось ровно и спокойно. Он стоял неподвижно до тех пор, пока машина не подъехала почти вплотную к дому, и только тогда осознал, что старается показаться ей таким, каким она больше всего восхищалась бы: солидным, независимым, физически сильным. "Нет дурака глупее старого дурака", — подумал он, отталкиваясь от стены.

Он взялся за ручку пассажирской дверцы и выровнял машину, когда она села на грунт. Лисса вышла через дальнюю дверцу. Как всегда, вид ее чуть излишнее полного тела и чуть излишне толстых губ вызвали извержение вулкана, находящегося в области поясницы Тевернера, и огонь поднялся прямо к его глазам.

— Машина стучит хорошо, — заметил он, чтобы сказать хоть что-то.

Лисса Гренобль была дочерью Говарда Гренобля, Планетного Администратора, но Тевернер встретился с ней так же, как обычно встречался с жителями Мнемозины: после ее просьбы отремонтировать машину. На планете не было металла, и ни один баттерфляй-корабль не мог пройти через пояс лунных фрагментов и привезти груз с Земли или из промышленных центров других планет. Так что даже первые семьи на Мнемозине, при всем их богатстве, предпочитали платить за неоднократный ремонт старых машин, чем идти на фантастические расходы ради новой, привезенной баттерфляем на орбитальную станцию, а оттуда реактивным почтовым кораблем на Мнемозину.

— Конечно, хорошо, — ответила Лисса. — Ведь вы сделали ее лучше новой, не так ли?

— Вы читали рекламу? — Тевернер был польщен, хотя старался не показать этого.

Лисса обошла машину, взяла Тевернера за руку и наклонилась к нему. Он поцеловал ее, упиваясь ее невероятной реальностью, как умирающий от жажды хватает первый глоток воды. Ее язык был более горячим, чем полагалось бы.

— Эй! — Тевернер оторвался от нее. — Вы сегодня рано начали.

— Что это значит, Мак? — спросила Лисса, очаровательно надувая губы.

— Спаркс. Вы пили спаркс.

— Не валяйте дурака. Разве от меня пахнет спарксом?

Тевернер недоверчиво фыркнул и откинул голову назад, когда Лисса шутя укусила его за кончик носа. Летучий аромат летних лугов — запах спаркса отсутствовал, но Тевернер все-таки не верил. Сам он никогда не пил Грезовый ликер, предпочитая виски — еще одно напоминание, что Лиссе было девятнадцать, а ему ровно на тридцать лет больше. Правда, теперь возраст человека был мало заметен, так что между ними физический барьер не стоял, но Тевернер считал, что таким барьером были годы.

— Пошли в дом, — сказал он, — от этого ужасного света.

— Ужасного? А мне он кажется романтичным.

Тевернер нахмурился. Лисса преувеличивала.

— Романтичный! А вы знаете, что он означает? — Он взглянул на яркую точку света — теперь уже заметно рельефный объект, каким стала Звезда Нильсона.

— Ну, конечно, знаю. Это означает, что открылась новая скоростная коммерческая линия на Мнемозину.

— Нет. — Тевернер почувствовал, что напряженность снова охватила его. — Этим путем идет война.

— Чудак вы! — Лисса взяла его под руку, и они пошли в дом. Тевернер хотел включить свет, но она удержала его руку и снова прижалась к нему. Он инстинктивно сделал то же, но никогда не расслабляющаяся часть его мозга метнула смутную мысль. "Это, — подумал он, — самая неуклюжая попытка обольщения, какую он когда-либо видел".

Почувствовав что-то вроде обмана, Тевернер абстрагировался, чтобы пересмотреть свои отношения с Мелиссой Гренобль, начиная с их встречи три месяца назад и до настоящего времени. Хотя увлечение было мгновенным и взаимным, близкие отношения были бы нежелательны в основном из-за разницы их положения в строго регламентированной социальной структуре Мнемозины. Должность Говарда Гренобля была, вероятно, наименее политической в Федерации из-за многочисленных особенностей планеты, но тем не менее у него был ранг Администратора и его дочь не могла спутаться с…

— Подумайте, Мак, — прошептала Лисса, — целых десять дней на южном берегу. Только мы вдвоем.

Тевернер постарался сосредоточиться на ее словах.

— Ваш отец будет в восторге.

— Он не узнает. В это же самое время на юг едет экспедиция художников. Я сказала отцу, что поеду. Эту экскурсию организует Крис Шелби, и вы знаете, что он сама скромность…

— Вы хотите сказать, что его можно купить, как жевательную резинку?

— Причем тут резинка?

В голосе Лиссы слышалось слабое нетерпение.

— Зачем вы это делаете? — спросил он нарочито флегматично, чтобы разозлить ее. — Почему сейчас?

Она поколебалась, затем сказала прозаично, наполнив его странным беспокойством:

— Я хочу вас, Мак. Я хочу вас, сколько я могу ждать?

Неужели это так трудно понять?

Стоя с ней в темноте, грудь к груди, Тевернер почувствовал, что его отчужденность крушится. "Почему бы и нет? — пронзила его мысль. — Почему нет?"

Почувствовав капитуляцию, Лисса обняла его за шею и вздохнула, когда он наклонил к ней лицо. На секунду он замер, потом резко оттолкнул ее, полный внезапно нахлынувшей злобы.

Только потому, что они были в полной темноте, он увидел между ее открытых губ крутящиеся золотые искорки.

— Вы не позволили мне включить свет, — начал он через несколько минут, когда они ехали к Центру по гладкой лесной дороге.

— Мак, скажите мне, в чем дело?

— Запах спаркса можно убить довольно легко, а люминесценцию — труднее.

— Я…

— Как насчет этого, Лисса?

— Я вам уже сказала.

— Да, конечно. Наши прекрасные отношения. Но сначала вы накачались спарксом.

— Не все ли равно, что я пила?

— Лисса, — сказал он нетерпеливо, — если мы не можем быть честными друг с другом, давайте не будем говорить вообще.

Они надолго замолчали, и он сосредоточился на том, чтобы удержать быстро несущуюся машину на середине дороги. Листья деревьев с каждой стороны сверху были залиты серебром от света Звезды Нильсона, а снизу золотом от мощных фар машины. Тевернер нажал на газ, и хорошо отлаженная машина сразу же прибавила ход.

Двигаясь со скоростью около ста миль в час, машина пронеслась мимо океана, срезая верхушки волн и превращая их в перья из белых брызг, которые таяли далеко позади. Широкий черный океан лежал впереди, и Тевернер вдруг почувствовал потребность убежать от войны, что вот-вот придет, выжать газ до конца и держать путь прямо, прочертив светлую линию на темной воде, пока турбины не разрушат себя, их и громадную тяжесть его вины…

— Интересно, — сказала Лисса, — счетчик оборотов дошел до красного. А я никогда не могла добиться, чтобы он перешел хотя бы через оранжевый сектор.

— Это было до того, — ответил Тевернер с благодарностью, приходя в себя, — как я сделал ваш агрегат лучше, чем новый. Помните? — Он замедлил машину до более респектабельной скорости и повернул к Центру. — Спасибо, Лисса.

— За что?

— Может и не за что, но все равно, спасибо. Куда едем?

— Не знаю… — Пауза длилась довольно долго, а Тевернер напряженно ждал, удивляясь собственной подозрительности. — Ах, да, я ведь хотела к Жаме!

— Не знаю, милая, — Тевернер инстинктивно уклонялся. — Сомневаюсь, что могу выдержать сегодня эти проклятые вертящиеся зеркала!

— Ах, да не будьте вы старым троллем! Мне хочется поехать к Жаме!

Тевернер заметил чуть заметное подчеркивание в слове «старый» и понял, что его втягивают в темную дуэль на невидимых шпагах. Лисса пыталась бесспорно, рассматривая это как великую хитрость, — оказать на него давление. Сначала это была любительская попытка обольщения, теперь она тащила его в известный бар.

— Ладно, поехали к Жаме.

Тевернер удивлялся, почему он так легко согласился.

Из любопытства? Или в виде наказания за то, что он старше ее на тридцать лет, что он слишком стар и опытен для того, чтобы она вертела им, и поэтому в каком-то смысле обманул ее?

Он молчал, пока машина не свернула и остановилась на стоянке. Лисса взяла его под руку и прижалась к нему, стараясь укрыться от соленого ветра, провожавшего их до бульвара, огибавшего бухту. Витрины больших магазинов сияли, и Лисса тоскливо поглядывала на выставленные в них платья и драгоценности, по привычке притворяясь, что она не в состоянии купить все, что хочет.

Тевернер почти не слушал ее. Странное поведение Лиссы вызвало в нем недовольство, которое усилило его. Похоже, что сегодня на улицах было больше обычного военных.

Мнемозина была далеко от мест сражений, насколько это было возможно для планеты Федерации, но конфликт с сиккенами начался почти полстолетия назад, и солдат можно было встретить во всех мирах. Кто отдыхал, кто лечился, кто занимался неопределенными делами в невоенных отраслях, которые так легко плодятся в технологической войне. "Но все-таки, — подумал Тевернер, — я не помню, чтобы ранее встретил так много военных. Не связано ли это со взрывом Звезды Нильсона? Так скоро?"

Когда они дошли до бара Жаме, Лисса вошла первой.

Тевернер вошел за ней в большое красноватое помещение и огляделся, скрывая настороженность, в то время как Лисса приветствовала группу друзей, расположившихся у стойки. Они сверкали и звенели, как металлические, источая радостное самодовольство интеллектуалов, вышедших на ночь в город. Вокруг них появлялись и отступали зеркала.

— Дорогая! Как приятно вас видеть! — Крис Шелби отвернулся от стойки волнообразным движением крупного, безупречного тела, словно, подумал Тевернер, кто-то дернул шелковый шнурок.

— Хэлло, Крис, — улыбнулась Лисса и, все еще держа Тевернера под руку, повела его к месту, которое группа освободила для нее.

— Хэлло, Мак, — Шелби явно собирался уколоть Тевернера и слегка улыбался. — Как чувствует себя сегодня наш замечательный ремесленник?

— Не знаю. Я никогда не интересовался вашими партнерами.

Тевернер вежливо глядел в лицо высокого человека и с удовольствием увидел, что улыбка исчезла. Шелби был богат, обладал настоящим графическим талантом, считался светилом в артистической колонии, которая составляла большую часть постоянного населения Мнемозины. Все это, по его собственной оценке, давало ему естественные права на Лиссу, и он отнюдь не собирался скрывать свое раздражение, что она привела Тевернера в их кружок.

— На что вы намекаете, Мак? — величественно начал Шелби.

— Ни на что, — серьезно ответил Тевернер. — Вы спросили, как чувствует себя ваш замечательный ремесленник, и я ответил, что не знаю этого джентльмена. Я посоветовал бы вам спросить об этом его самого. Может, он отделывает вашу квартиру…

На лице Шелби появилось скучающее выражение.

— У вас тенденция к преувеличению.

— Простите. Я не знал, что коснулся чувствительного места, — упрямо сказал Тевернер, и девушка, стоявшая позади группы, хихикнула. Шелби холодно взглянул на нее.

— Я хотела бы выпить, — поспешно сказала Лисса.

— Позвольте мне… — Шелби сделал знак бармену. — Что будете пить, Лисса?

— Спаркс.

— Какой-нибудь особенный вариант?

— Нет, обычный, расслабляющий.

— Я возьму бурбон, — вступил Тевернер, не ожидая вопроса; он знал, что неприязнь к друзьям Лиссы может толкнуть его на грубость.

Получив бурбон, он отпил половину, поставил стакан на стойку и огородил его с обеих сторон локтями. Он смотрел на свое отражение, как оно расплывалось и искажалось в зеркалах, полностью закрывавших стены. Зеркала были гибкие и изменяли свою форму, когда соленоиды позади них оказывали давление в случайном порядке, под действием тепла, исходящего от тел клиентов, сигарет и выпивки. По ночам, когда дела в Жаме шли хорошо, стены безумствовали, конвульсивно дергались и стучали, как камеры гигантского сердца.

Тевернеру активно не нравилось это место. Он наклонился над стойкой и гадал, что общего у Лиссы с Шелби и его командой культурных надоед. "Для них война просто не существовала", — думал он и заинтересовался собственными эмоциями. Он приехал на Мнемозину, чтобы забыть о войне и о том, что она принесла ему, однако злился на людей, которым посчастливилось пребывать в неприкосновенности, когда громадный баттерфляй-корабль Федерации плыл в космосе на ионных крыльях…

Он так глубоко ушел в свои мысли, что не сразу обратил внимание на ссору.

Рыжеволосый гигант в светло-сером костюме Межзвездного передвижного дивизиона мрачно пил пиво в дальнем конце бара. Тевернер увидел его, как только вошел, но не заметил появления второго солдата, усевшегося в противоположном конце, у двери. Этот был в темно-серой форме Тактического резерва. Он был выше другого, но более худым, с белым лицом.

— Вшивый резервист, — пьяно рявкнул рыжий, когда Тевернер прислушался к ссоре. — Только и дела, что жрать, пить да прижимать жен настоящих солдат!

Резервист оторвался от своей выпивки.

— Опять ты, Молен? Как это ты оказываешься в каждом баре, куда я захожу?

Молен повторил свое замечание слово в слово.

— Не думаю, чтобы какая-нибудь женщина пошла за тебя, — кисло комментировал резервист.

— Ш-што ты сказал?

Низкий голос Молена прозвучал во внезапно затихшем баре.

У резервиста, видимо, были какие-то зачатки воображения.

— Я сказал, что если какая-нибудь баба и выйдет за тебя, то только та, что может остаться в безопасности в одной камере с бандой насильников.

— Ш-ш-што ты сказал?

— Я сказал… а, да пошел ты!

Резервист сделал пренебрежительный жест и вернулся к своему стакану.

— Ну-ка повтори.

Резервист поднял глаза к потолку, но не сказал ничего.

Тевернер заметил, что бармен в белой куртке исчез в телефонной будке. Рыжий издал нечленораздельный рев и начал прокладывать себе путь через бар. Он протянул громадную, поросшую оранжевым пухом руку к ближайшему к нему человеку, отшвырнул его и двинулся к следующему. Пока он откинул четырех клиентов Жаме со своего пути, остальные бросились прочь от стойки. Никто и не подумал возражать против поведения гиганта.

Группа, собравшаяся вокруг Лиссы и Шелби, отхлынула от места действия в возбужденном волнении; сверкающие и звенящие девушки хихикали. "Нереально, — подумал Тевернер, — словно часть какого-то скверного фильма". Он взял свой стакан и приготовился подойти к Лиссе, когда заметил торжествующий взгляд Шелби.

— Правильно, Мак, — успокаивающе сказал Шелби, — идите сюда, здесь безопасно.

Пораженный Тевернер, ругаясь про себя, поставил стакан обратно.

— Не глупите, Мак, — сказала Лисса с чуть заметной тревогой, — не стоит.

— Правильно, Мак, не стоит, — передразнил Шелби.

— Заткнись! — крикнула Лисса.

Тевернер повернулся к ним спиной и наклонился над стойкой, яростно глядя в стакан. "Что происходит со мной? Почему я позволяю типам вроде Шелби…"

Рука, напоминающая экскаваторный ковш, сомкнулась на левом плече Тевернера и потащила его. Тевернер напряг мышцы, вцепившись в гладкое дерево стойки, и рука соскользнула с его плеча. Рыжий недоверчиво хрюкнул и снова схватил плечо Тевернера. При первом контакте Тевернер оглядел рыжего, определил, что тот умелый, но не особенно одаренный боец в рукопашной, и решил применить метод, которым можно быстро оттолкнуть нападающего, не нанося ему большого вреда. Он отклонился в сторону, а его правый кулак ударил в выпуклые мускулы как раз под ребрами. Рыжий был слишком высок и тяжел, чтобы упасть назад; он рухнул вертикально, словно ему подрубили ноги, но затем, придя в себя, вскочил и нацелился схватить Тевернера за горло. Тевернер нырнул под смыкающиеся руки и, быстро восстановив равновесие, хотел нанести удар, когда услышал за собой знакомый недовольный вой станнера. Он успел обернуться и увидеть, что в него стрелял белолицый резервист.

Затем бар Жаме накрыла тьма.

По всем правилам, Тевернер должен был потерять сознание немедленно, но он много раз в жизни получал заряды станнера, и его нервная система почти научилась противостоять жестокому шоку. Почти, но не совсем. Был период, когда свет не направлялся, а кружился над Тевернером, как звук; голоса, шум бара внезапно приобрели полярность и стали ничего не означающими радиальными струями вибрации.

Спустя вечность, пришло сознание. Он был на улице, где ночной ветер сеял соленую воду, и грубые руки поднимали Тевернера в машину. Внутри знакомо пахло инструментами, маслом, тросом. Армейская машина? На Мнемозине?

— Он в порядке? — спросил женский голос.

— В порядке. Как насчет монеты?

— Вот. Вы уверены, что не причинили ему вреда?

— Угу. Но я не уверен насчет Молена. Вы не сказали, что этот парень гладиатор.

— Забудьте о Молене, — сказала женщина. — Вам обоим хорошо заплатили.

Тевернер тяжело вздохнул. Он узнал голос Лиссы, и боль от измены осталась с ним, когда он снова погрузился в темноту.

 

Глава 2

Камера была восьми квадратных футов и настолько новая, что Тевернер различал мелкие спирали блестящего чистого металла в углу за туалетными приспособлениями.

Пахло резиной и пластиком, здесь явно никто не бывал до Тевернера.

Последний факт показался ему неопределенно-тревожным — не было возможности узнать, где он.

Эта камера, бесспорно, не в здании Центральной полиции, не в комплексе Федеральной администрации в южной части города. Тевернер видел и то и другое, работая по ремонтным контрактам, и помнил, что камеры там больше, более старые, и с окнами. Кроме того, ни полиция, ни люди Федерации не оставили бы его одного так надолго. Его часы показывали, что прошло почти пять часов с тех пор, как он пришел в себя и обнаружил, что лежит одетый на длинном эластичном зеленом пластике, служившем постелью.

Он встал и стукнул ногой по двери. Невыразительный белый металл принял удар со звуком, намекавшим на массивность. Тевернер выругался и снова лег, уставившись в люминесцентную плоскость потолка.

Это был голос Лиссы. Точно. Лисса заплатила резервисту, чтобы вызвать Тевернера и нокаутировать. В Жаме была разыграна настоящая мелодраматическая сцена. Зачем? Зачем было Лиссе приезжать к нему, выпив сначала спаркса, пытаться обольстить его, затем, потерпев неудачу, затащить его в бар, где она же поставила ему ловушку?

Шутка? Она знала, что компания Шелби заходила довольно далеко в своих шутках, но Лисса явно не равнялась по ним. А может, равнялась? Тевернер неожиданно понял, что он, в сущности, мало что знал о Лиссе Гренобль. А сейчас он даже не знал, ночь или день…

В нем снова вспыхнула злость. Он спрыгнул с постели и Ударил всем телом в дверь. В ней открылась маленькая панель. Через отверстие на него смотрела пара твердых серых глаз.

— Откройте дверь, — резко сказал Тевернер, скрывая изумление. Выпустите меня отсюда.

Глаза, не мигая, посмотрели на него, затем панель захлопнулась. Через несколько секунд дверь распахнулась.

За ней стояли трое в темно-серой форме пехоты. Один был тяжеловесный сержант; на чисто выбритом, но синем подбородке виднелся старый лазерный шрам. Двое других — рядовые; они носили оружие с беспечностью, которая никого не могла обмануть. Все трое смотрели враждебно и настороженно.

— Что, к дьяволу, здесь происходит? — спросил Тевернер, сознательно пользуясь интонациями, которые дали бы понять опытному уху, что он тоже был военным.

Серые глаза сержанта стали еще более каменными.

— Лейтенант Клей хочет вас видеть. Пошли.

Тевернеру показалось, что в этом есть что-то нелепое, но видел, что сержанту этого не внушишь, и во всяком случае лейтенант Клей будет лучшим источником информации. Он пожал плечами и пошел по коридору мимо дверей, за которыми, похоже, были такие же камеры. В конце коридора был лифт, которым управлял вооруженный солдат. Сержанту не потребовалось давать команду: лифт тут же поднялся на очень небольшую высоту.

Они вышли в другой коридор, в который выходили стеклянные стены кабинетов. Служащие в форме деловито сновали по своим прозрачным кубам, столбы сигаретного дыма клубились в воздухе. Обилие света причиняло боль глазам Тевернера, и он понял, что все еще болен и слаб. Он вошел вслед за сержантом в приемную; там стоял большой стол, за которым сидело множество людей в форме. Все здание пахло новизной и выглядело совершенно новым. Быстрый взгляд через входную дверь определил геометрию Центра, изгибающуюся с юга по линии бухты.

Но, сумев определить свое местопребывание, Тевернер оставался в недоумении: он был уверен, что в этом месте еще вчера не было никакого большого здания. На любой другой планете такое было возможно, потому что военные инженеры при необходимости собирают значительные сооружения за несколько часов. Но на это требуется много оборудования, а привезти его на Мнемозину можно было только на старомодных реактивных кораблях, топливо для которых вполне можно было назвать жидкими деньгами.

Тевернер считал невозможным какое-либо развитие на Мнемозине, оправдывавшее даже умеренное распространение вооруженных сил Федерации. "А теперь, — с неудовольствием вспомнил он, — они взорвали Звезду Нильсона…"

Из кабинета позади большого стола вышел лейтенант Клей. Это был узкоплечий молодой человек с коротко остриженными черными волосами, такими густыми и такими приглаженными, что они казались мехом.

— Лейтенант, — решительно заговорил Тевернер, — надеюсь, вы объясните мне все это?

Игнорируя вопрос, лейтенант заглянул в бумагу.

— Вы Мак Тевернер?

— Да, но…

— Я решил не задерживать вас больше. Можете идти.

— Вы… что?

— Я разрешаю вам уйти, Тевернер. Но учтите, я делаю это только потому, что военное положение было объявлено незадолго до инцидента, и есть шанс, что вы не слышали объявления.

— Военное положение? — ошеломленно переспросил Тевернер.

— Именно. Отныне избегайте военных, не лезьте в неприятности.

— А кто лез в неприятности? — Тевернер с тоской понял, что говорит как какой-нибудь мелкий хулиган, пойманный в неположенном месте. — Я занимался своим…

— Солдат, что вывел вас из строя, сказал, что вы нанесли один удар. Другие свидетели подтвердили это.

— Это они, пожалуй, могут, — пробормотал Тевернер.

Голова его болела, во рту пересохло, он чувствовал необходимость в чашке крепкого кофе, за которой последовала бы еда. — Военное положение, говорите? А с какой стати?

— Мы не можем сказать.

— Должны же быть у вас какие-то причины?

Клей иронически усмехнулся.

— Война. Понятно?

Один из солдат хихикнул, но сержант движением руки пресек этот непорядок. Клей снова посмотрел в бумагу и задумчиво поднял глаза на Тевернера.

— Мисс Гренобль приблизительно через четыре минуты будет здесь, чтобы увезти вас.

— Меня здесь не будет. Скажите ей…

— Что? — заинтересованно спросил Клей.

— Ладно, оставим это.

Тевернер пошел к двери, кипя от злости. Он вспомнил что-то неопределенно-странное в той части улицы, которую увидел за входной дверью. Бульвар вроде обычный, уличное движение тоже, но общая сцена выглядела какой-то нереальной. Может быть, эффект освещения? Он слегка тряхнул головой и распахнул дверь.

— Да, Тевернер, — безразличным тоном окликнул его Клей.

— Что?

— Чуть не забыл. Загляните в наше бюро гражданской компенсации вторая дверь по улице. Там есть для вас какие-то деньги.

— Скажите им… — Тевернер напряг мозг в поисках чего-то нового из ругательств, но удовольствовался только возмущенным жестом.

Вид здания снаружи поражал новизной. Громадный гладкий куб выглядел так, словно его просто поставили здесь, а делали где-то в другом месте. По его периметру работали группы армейских инженеров: они направляли кран экскаватора, уплотняющего сырую глину и выкладывающего ее в формы из полированного мрамора на квадратных оливково-зеленых машинах. Люди на тротуаре с любопытством поглядывали на работу, но не задерживались и шли дальше. Тевернер пытался вспомнить, что было раньше на месте здания, но ему смутно вспоминались какие-то домишки, возможно, магазинчики. Он еще раньше заметил, что знакомая часть улицы как-то изменилась, но не мог точно вспомнить, какая она была.

Он знал только, что любил и часто посещал эти места, пока их не захватила армия, и его возмущение все возрастало.

На углу он свернул в сторону океана и шел минут десять, прежде чем нашел ресторанчик. Он набрал на распределителе «кофе» и увидел на полированной поверхности машины свое отражение. Темное небритое лицо. Щетина была длиннее, чем он предполагал, и в нем зародилось подозрение.

— Какой сегодня день? — спросил он старика за соседним столиком.

— Четверг, — удивленно ответил тот.

— Спасибо.

Подозрения Тевернера подтвердились: он потерял два дня. Регулятор станнера можно поставить на низкий разряд, который уложит человека на десять минут, но он, как видно, получил полную дозу. Он вспомнил лицо резервиста, стрелявшего в него, и постарался запомнить его.

Хоть и военное положение, но он кое-что должен резервисту.

Согрев желудок чашкой кофе, Тевернер решил отложить обед до возвращения домой, где он почистится и позаботится о кожистокрылых. Они, конечно, голодны и нервничают, не видя его два дня. Он хотел было позвонить из столовой и вызвать такси, но решил, что быстрее поймает машину на улице. Он вышел из такси и сразу повернул к лесу.

Леса не было.

Шок, испытанный Тевернером, был почти равен заряду станнера. Он застыл на месте, уставившись на удивительно голый горизонт. Прохожие толкали его, но он не замечал этого. Центр огибал бухту на расстоянии восьми миль, но напрямую было около мили, так что лес был всегда виден в конце перекрещивающихся улиц. Он тянулся на пять миль, а за ним шли зеленые холмы до голых скал континентального плато. В жаркие дни рощицы широколистых тейтов выпускали в небо столбы водяного пара, а ночью по тихим улицам шел тяжелый сладкий запах цветов.

Но теперь между западной окраиной города и серым плато не было ничего. Забыв о такси, Тевернер пошел к исчезнувшему лесу, а его негодование сменилось болезненной тревогой.

Вот почему дневной свет показался ему странным: отсутствовал зеленый компонент, отражавшийся от деревьев.

Проходя через коммерческий пояс Центра и жилые кварталы, он видел впереди нетронутое пространство парков, выглядевшее вполне нормальным. Гражданские ховеркары проносились над парками или лежали на траве, как яркие лепестки, в то время как семейные группы организовывали поблизости пикник. Тевернер шел как во сне и постепенно Дошел до невысокого хребта, откуда можно было оглядеть всю равнину.

Неподалеку виднелись две отдельные ограды. Ближайшая была очень высока и имела нечто вроде навеса по ту сторону; дальняя сияла красно-белыми столбами. Это означало, что изгородь электрифицирована, если не хуже. За оградами, там, где должен был находиться лес, тянулось ровное место, желтое с серебряными и бледно-зелеными завитками, похожее на замерзшее море, на бальный зал, созданный для пира сказочных королей.

Тевернер, видевший такие вещи раньше, упал на колени.

— Выродки, — шептал он, — мерзкие, проклятые ублюдки!

 

Глава 3

— Вставай, вставай, — говорил продавец мороженого.

За дверью, в другом мире, рыдала в панике женщина.

Небо стало дробиться, и Мак подумал об обломках звезд, падающих в соседние сады.

— Скорее, — говорил мороженщик. Ледяные пальцы его больших рук сжимали ребра Мака сквозь пижаму.

— Я не хочу мороженого, — закричал Мак, — я раздумал.

— Прости, сынок.

Лицо мороженщика расплылось и вдруг стало лицом отца. Отец поднял Мака и взвалил на плечо. Мак ударился лицом обо что-то твердое: это было дуло охотничьего ружья, висевшего на плече отца. Теплый сон разом слетел с Мака. Он почувствовал возбуждение и первые намеки на тревогу.

— Я готова, — сказала мать. На ней было наспех застегнутое платье. Лицо залито слезами. Мак хотел защищать ее, но с сожалением вспомнил, что порвал тетиву своего лука и потерял большую часть стрел.

— Ради бога, бежим скорее!

Отец в три прыжка сбежал с лестницы. Ощущая силу взрослого, Мак был горд и уверен. Сиккенам придется плохо, если они когда-нибудь подойдут близко к Масонии.

Отец Мака хороший воин и лучший стрелок во всем поселке. Дверь была мгновенно открыта, и они вышли в холодный ночной воздух к кругу припаркованных коптеров.

Волнообразный вой сирен ударил в уши Мака. Другие семьи тоже бежали к своим машинам. Мелькали вспышки выстрелов, от деревьев на севере поселка неслись крики и особый пронзительный вой.

— Дейв! — Голос матери был почти неузнаваем. — Они уже у коптеров!

Мак скорее почувствовал, чем услышал тихий стон отца. Мака спустили на землю и поволокли за руку быстрее, чем он мог бежать. Отец свободной рукой снял с плеча ружье и начал стрелять во что-то. Знакомый прыгающий грохот оружия успокоил Мака — он знал, что оно пробивает полудюймовую стальную пластину, но отец почему-то стал яростно ругаться в промежутках между выстрелами, и Мак испугался.

Впереди, возле коптеров, двигались веретенообразные неземного роста фигуры. Зеленые вспышки летели от их членов и от вспучивающейся, содрогающейся земли. Кто-то всхлипнул рядом с Маком. В ослепительном свете Мак увидел настоящих сиккенов и прикрыл глаза. Коптер вдруг оказался прямо перед ним. Он схватил ручку дверцы, но его пальцы соскользнули с влажного металла. Отец протянул руку, рывком открыл дверцу и втолкнул Мака внутрь.

— Заводи его, сынок, как я тебе показывал, — хрипло крикнул отец. — Ты можешь это сделать.

Мак нагнулся к контрольной панели, включил ладонью кнопки, и заряд стартера взорвался, включив турбину.

Коптер зашевелился.

— Садись же, папа! — голос Мака задрожал, когда он увидел, что отец один. — Где мама? Где она?

— Я останусь с ней. Больше я ничего не могу для нее сделать. А ты улетай отсюда!

Отец повернулся и пошел к веретенообразным фигурам, безнадежно стреляя. Мак приподнялся на сиденье, но в открытой двери показалась мяукающая и щелкающая удлиненная фигура. Она, как показалось Маку, состояла частично из костей, частично из слизи и из видимых внутренностей, блестевших, как голубой шелк. Страшная вонь тут же заполнила кабину.

Мак не осознал толком, что случилось потом — все сделали его инстинкты и рефлексы. Он отчаянно дернул Дроссель и повернул общий рычаг. Коптер взвился в воздух. Чуждый воин выпал наружу. Через несколько секунд восьмилетний Мак оставил битву — и свое детство — далеко позади.

Почти через сорок лет Тевернер еще раз посетил свою Родную планету Масонию.

Как единственный выживший при коварном нападении сиккенов на Масонию в поселке 82 — хотя Мак был тогда слишком мал, чтобы понять это, — он оказался подарком для армейской пропаганды Военного бюро. В любом рейде мало кто оставался в живых, поскольку сиккены явно не имели других целей, кроме уничтожения человеческих существ. Они не пытались захватить или уничтожить материальные ценности. Как ни странно, даже Федеральные корабли, не раз попадавшие в их руки, оставались нетронутыми, и, что с точки зрения Федерации было более важным, их технические секреты не использовались сиккенами.

Психология сиккенов, произвольно названных так по имени планеты, на которой люди впервые с ними столкнулись, поставила в тупик всех земных ксенологов, но наибольшей тайной, которую люди не могли разрешить, было отсутствие у сиккенов каких-либо знаний о баттерфляй-кораблях. Сиккены были хорошо знакомы с тахионами — отраслью науки, являющейся зеркальным отражением физики Эйнштейна и имеющей дело с частицами, которые не могут двигаться медленнее света. Сиккены даже овладели "тахионным методом" техникой создания микроконтинуума, в котором космический корабль из нормальной материи может выявить некоторые атрибуты тахионов и таким образом путешествовать со скоростью, многократно превышающей скорость света. Но — в прежние годы Федерация едва могла поверить этой удаче сиккены так и не сделали следующего логического шага в межзвездных перелетах.

Этот шаг — развитие баттерфляй-корабля, известного на Земле как прямоточный воздушно-реактивный двигатель Буссарда. Баттерфляй-корабль весил не более ста тонн и получил свое имя от гигантских магнитных полей, которыми он сметал межзвездные ионы, чтобы использовать их как реактивную массу в большом радиусе полета.

Развернутые в полный размах на несколько сотен миль, магнитные крылья давали возможность легкому кораблю эффективно развивать скорость 6Ж, при которой тахионная форма обретала жизнь. Баттерфляй-корабль был быстрым, экономичным в изготовлении и управлении, высокоманевренным, однако сиккены продолжали пользоваться громоздкими, неуклюжими судами, несущими собственную реактивную массу. Даже с помощью тахионной физики и эффективного превращения массы в движущую энергию, сиккенский корабль весил свыше миллиона тонн в начале полета. Тяжело пробиваясь сквозь космос по фактически неизменному курсу, растрачивая целое состояние кинетической энергии, такой корабль мог съесть себя самого — секцию за секцией, пока его реактивная масса не истощится до такой степени, что он становился только топливным складом или просто бесполезным корпусом.

Шел второй год войны, когда родители Тевернера погибли вместе с другими колонистами на Масонии. Тогда КОМсэку — Высшему Командованию Федерации — стало ясно, что, несмотря на худшее качество сиккенских кораблей, ликвидация чужаков будет делом долгим и дорогостоящим. Проблема заключалась в том, что планеты, подвергавшиеся атакам сиккенов, располагались на окраине Федерации, тогда как деньги и ресурсы для ведения войны держались в метрополиях.

Вот тогда и появился Мак Тевернер, восьмилетний мальчик, видевший, как его родители были убиты пришельцами. Его лицо и голос фигурировали в каждой тахионной передаче пропагандистской кампании, которая пользовалась всеми известными трюками. Для давления на общественное мнение побег мальчика на геликоптере был представлен, как его первый полет, хотя отец не раз позволял ему управлять машиной. Позднее Тевернер нанес личные визиты в каждую метрополию системы. Когда Тевернеру минуло пятнадцать, пропагандистский потенциал истощился, но это уже не имело значения: сиккены начали производить глубокие вылазки в районы космоса, контролируемые Федерацией.

Тевернер вступил в армию почти автоматически. Пока он был курсантом, а затем младшим офицером, желание просто уничтожать сиккенов, соединенное с разумом, с какой-то безжалостной эффективностью довлело над его личностью и всеми его официальными оценками. За десять лет он прошел то, что называлось "максимум взаимопроникновения" и достиг ранга майора в таком окружении, где способность просто остаться в живых требовала инстинктивной гениальности.

Затем родился МАКРОН.

Новый компьютер, размером со спутник, но такой плотный, каким только могла сделать его оптоэлектроника, координировал военные усилия Федерации едва ли неделю, когда Тевернер прибыл на Землю. Он узнал, что досье и карты тестов способностей, которые годами лежали в темных кабинетах десятков миров, были сопоставлены и изучены МАКРОНом. Они показывали, что Тевернер имел исключительно высокую одаренность в таких категориях, как механика, инженерия, теория оружия. МАКРОН решил, что Тевернера лучше использовать в департаментах Проектирования оружия и Экспериментальном, как бы ни были превосходны его боевые успехи.

После короткого установочного курса на Земле, Тевернер вылетел на Макартур, в отдел департамента Легкого оружия. В течение короткого путешествия Тевернер все еще оглушенный и растерянный, стал думать о проблеме общения с кругом специалистов. На следующее утро он проснулся на своей койке, потея и дрожа одновременно.

Старый кошмарный сон вернулся с новой силой. Он снова был ребенком, бежал в адовой темноте, спотыкаясь и качаясь, в то время как отец тащил его за руку. Впереди двигались высокие веретенообразные фигуры. Ружье отца стреляло, но ни разу не попало в цель. "Спасай маму, — молча кричал мальчик, — не жди меня!" Но отец только тяжело и грубо ругался, и гром выстрелов продолжался — голос выхолощенного бога, бессильного, жалкого…

Тевернер долго лежал, глядя на переплет верхней койки. Он был захвачен идеей, парализован чувством ликования, которое сопровождает истинное озарение.

Прошел год рутинной работы в опытной механической мастерской, прежде чем Тевернер рискнул выдвинуть свою идею. Он был почти удивлен, что ее приняли благосклонно. Как только его первоначальный экстаз прошел, он был убежден, что Отдел слишком занят тысячью других, лучше сформулированных проектов, чтобы обратить внимание на его дилетантские наброски. Но руководство выслушало его робкое предположение, были организованы встречи на разных уровнях, и Тевернер вдруг был выдвинут в ведущую секцию, где в его распоряжении оказалась не только первоклассная мастерская, но и бригада специалистов, готовых воплотить в металлическое изделие его первые расплывчатые видения.

Изделие было неуклюжим и невероятно безобразным, казавшимся чем-то средним между базукой и автоматом.

От автомата оно отличалось только прикладом; триггер и толстая внешняя обшивка были в контакте со стреляющим.

Остальные рабочие части — ствол, казенная часть, магазин и прицел плавали в плотном магнитном поле, ограждающем их от вибрации. Другими компонентами, отсутствующими в обычном ружье, были гиростабилизационный блок и аналоговый компьютер, анализирующий частоту и интенсивность вибрации в системе и изменяющий в соответствии с этим магнитное поле. Гиростабилизатор включался нажатием кнопки, когда цель была определена.

В некоторых, особо легких моделях были добавлены цифровой компьютер и инерционный памятный блок для согласования с большой подвижностью стрелка. Несмотря на возможность применения, усовершенствование было введено департаментом в какой-то мере из снисхождения к Тевернеру, поскольку департамент не мог оценить необходимость такого ружья, из которого человек мог попадать в цель, действуя одной рукой, в то время как другой он тащил ребенка. Оружие было официально названо КРТ — Компенсированным Ружьем Тевернера — ярлык, от которого Тевернер получил сомнительное удовлетворение. Никто, кроме него, не понимал, зачем эта компенсация; даже сам он не вполне сознавал, каким образом годы работы над этим оружием облегчили ноющее чувство вины, убеждение, что его мать умерла, потому что отец сумел спасти только его одного.

Тевернер понимал: в первый раз с тех пор, как он стал взрослым, он может жить, говорить и улыбаться, как всякий другой. Он может дышать, не чувствуя зловонного запаха сиккенского воина.

KPT MK-I вступил в фазу производства, и Тевернер занялся другими проектами, но его изобретательская вспышка, казалось, угасла, и теперь работа утомляла его.

Он три года боролся со своими склонностями, но в конце концов стал просить перевода обратно в действующую армию. В сущности он мог, даже в военное время, выйти в отставку — людей хватало, — но он не мог представить себе жизнь вне армии.

В конце концов в возрасте сорока двух лет полковник Мак Х. Тевернер вернулся к активной деятельности, но не в тех областях, где он обрел свою профессию. Он обнаружил с ощущением шока, что Федерация впуталась не в один конфликт. Война с сиккенами затянулась на четыре десятилетия — достаточно долгий срок, чтобы создался постоянный фон политической жизни, и внутренние проблемы Федерации возникли снова. Некоторые системы, особенно те, что были вдали от военных действий, стали возражать против расходов на далекую от них войну. Выдвинутая платформа уменьшения налогов быстро продемонстрировала старинное искусство поддерживать любых темных политических лидеров, и Федерации пришлось провести целую серию дорогостоящих политических операций.

Тевернеру тяжело было видеть, как его КРТ в течение четырех лет направлялось против людей, но переломный пункт произошел на Масонии, в его родном мире. Граница боев проходила через этот сектор всего три раза, и каждый раз планета страдала — не очень серьезно, иначе там не осталось бы политических проблем, но достаточно тяжело, чтобы убедить население в том, что глупо предоставлять свой мир для размещения стратегических материалов. Политико-религиозный лидер выступил перед Палатой с абсурдной, но привлекательной для усталого народа теорией, что сиккены являются причиной несправедливости. Он раздувал головню примирения хорошо рассчитанными напоминаниями, что справедливость — в его понимании этого слова — состоит в том, чтобы не платить военных налогов.

Прежде чем Земля могла что-то предпринять, Палата Масонии приняла решение удалить с планеты весь военный материал. В результате политических действий население, страдавшее от случайных сиккенских рейдов, одним росчерком пера отказалось подчиняться Земле.

Тевернер, находившийся в это время где-то в другом месте, знал только основные детали дела: что планета была захвачена Землей с минимальным кровопролитием и максимальной скоростью. Случай привел его сюда на неделю, и он растянул этот случай еще на несколько дней, чтобы пройти по местам своего детства, по лесу вокруг поселка 82.

Лес все еще оставался, но очень сильно изменился. Он давал хорошее укрытие масонийским партизанам, а их необходимо было ослабить. Тевернер провел целый день, блуждая по зелено-серебряным озерам целлюлозы. К вечеру он нашел место, где этот слой был прозрачным.

Из-под янтарной поверхности на него смотрело женское лицо. Он благоговейно опустился на колени и долго смотрел на бледный овал этого лица. Черные пряди волос застыли, сохранившись на вечные времена. Его вина. Он обманывал себя, думая, что в какой-то мере искупил ее.

В эту ночь он закончил свою тридцатилетнюю службу, уволился из армии и решил приглядеть себе убежище.

 

Глава 4

Тевернер шел на север по линии изгородей. Спотыкаясь о пучки травы, он прикрывал ладонью глаза от света и пытался разглядеть что-нибудь на равнине. Яркий свет усиливал его головную боль, но он различил признаки активной деятельности. Далеко за целлюлозным озером блестели миражи. За ними воздвигалось большое здание. Похожие на драконов рабочие коптеры, громадные даже на таком расстоянии, проносились по воздуху, ставя на место целые стены, и дым их моторов вспенивался в мираже, разбрасывая в небе свет и цвет.

Оценивая величину здания Центра, Тевернер прикинул, что эта деятельность развернулась как раз на месте его бывшего дома. Дом — это еще не так важно, а сколько живых существ в лесу погибло! Он вспомнил лицо женщины на Масонии, глядевшее вверх из своей янтарной тюрьмы.

Через десять минут Тевернер дошел до ворот в изгороди. Они носили все военные атрибуты: барьеры, контрольно-пропускной пункт, вооруженная охрана. Заново проложенная дорога шла от равнины через парк и сливалась с одной из главных магистралей Центра. По ней уже шли машины на колесах и на воздушных подушках.

Отличное качество оборудования потрясло Тевернера.

Только перенести все это с орбитальной станции — и то должно было стоить миллионы. Что бы ни случилось на Мнемозине, это было чудовищным и, очевидно, планировалось заранее.

Вероятно, он был прав в своих догадках, что война идет сюда. Взрыв Звезды Нильсона затопил весь район заряженными частицами и создал такой объем пространства, в котором большие корабли могли развивать максимальную скорость. Фантастическая операция уничтожения звезды разрабатывалась предварительно, в течение семи лет, так что теперь он был свидетелем кульминации семилетнего планирования со стороны КОМсэка. Но для чего КОМсэку Мнемозина? Зачем вводить армию в мир, расположенный в трехстах световых годах от ближайшего места военных действий?

— Эй! — Энергичный молодой охранник вышел из контрольной будки, покровительственно улыбаясь. — Что-нибудь ищете?

— Информацию, — ответил Тевернер. — Какого дьявола здесь делается?

Лицо охранника окаменело.

— Пошел ты…

— Нет информации?

— Я тебе сказал.

— Тогда я пройду — там мой дом.

Тевернер указал через равнину и шагнул вперед. Часовой сдернул с плеча ружье, но слишком медленно. Тевернер схватил ружье и повернул, вывернув запястье солдата.

Тот хотел схватить Тевернера другой рукой, но Тевернер дернул дуло ружья вперед и вниз, давя, как рычагом, на руку солдата.

— Полегче, — сказал он спокойно. — Может, ты хочешь, чтобы твой локоть вывернулся в обратную сторону?

Лицо охранника посерело.

— Ты заплатишь за это.

— Ты готов на это ради денег?

Тевернер подпустил нотку удивления в голосе, но в нем тут же поднялось отвращение к себе. Кажется, он начал радоваться уничтожению людей — это была худшая замена уничтожению сиккенов.

— Я сам служил тридцать лет. Специалист по оружию.

Четыре электронных звезды.

Охранник не подал вида, что признает эти слова за извинение.

— Что вы хотите, мистер?

Тевернер отпустил ружье.

— Я хочу поговорить с кем-нибудь из начальства.

— Пошел ты… — сказал солдат и взмахнул ружьем. Тевернер парировал удар, но при этом повредил левую руку.

Правым плечом он ударил солдата в подмышку и сбросил его в пыль. Охранник подкатился к нему, волоча ружье.

Тевернер мог бы пнуть его, но остался стоять. "Хватит", — подумал он.

Из пропускного пункта вышли сержант и два солдата.

Сержант был чуточку староват для своего ранга, с брюшком, с рыжеватой щетиной в ямке подбородка.

— У меня там участок земли, — быстро сказал Тевернер, — я хочу до него добраться.

Сержант подошел ближе.

— Вы Теннер?

— Тевернер.

— Ну, так у меня для вас новости, Теннер. У вас был участок земли. Он занят 73 армией Федерации.

— А как насчет моего дома? Вы его перенесли?

— Не было времени. Наши парни смели его.

Сержант, похоже, был доволен собой. Охранник встал на ноги и устремился было вперед, но сержант толкнул его обратно. Это, видимо, был предметный урок для гражданских, которые много о себе воображают.

— А как же имущество?

— Все пропало. Составьте список и отдайте его офицеру по компенсации в нашем городском здании. Он уплатит вам, какова бы ни была стоимость.

Тевернер выбирал место, куда бы приложить кулак.

Ямка на подбородке была очень соблазнительной, но область четырех пуговиц, одна из которых особенно выпирала на брюхе, была бы более эффективной. Упоминание об офицере по компенсации напомнило Тевернеру разговор с лейтенантом Клеем. Так вот что имел в виду лейтенант!

— Вы были там, сержант, когда ломали дом?

— Да, был.

— Вы не знаете, выпустил ли кто-нибудь моих кожистокрылых, прежде чем все уничтожать?

— Вы говорите об этих проклятых летучих мышах? — Сержант, казалось, был безмерно удивлен. — Если хотите, можете выцарапать их из-под целлюлозы, когда армия Уйдет. Они будут ждать вас там.

Другие охранники ухмыльнулись. Сердце Тевернера начало переполняться адреналином. Глаза затянуло красным туманом. "Кожистокрылым, — думал он, никогда не нравилось быть в клетках". Три-четыре раза в день он садился перед клетками и передавал ощущение тепла и безопасности, пока нервные движения крыльев не затихали.

Как объяснить этим внимательным серебряным глазам, что их телепатические способности исключительно редки и поэтому их нужно изучать? А как они реагировали, когда солдаты подошли и разглядывали их с отвращением, излучая ауру смерти? Кожистокрылые чувствовали, что с ними будет, и, возможно, сумели передать свое предвидение миллионам других бессловесных тварей, которые должны погибнуть в лесу…

Простой удар был всего лишь выражением гнева Тевернера — в эту минуту он мог бы ударить по каменной стене, окажись она перед ним, — однако сержант свалился замертво. Заверещал свисток, и солдаты окружили Тевернера. Они глядели ошеломленно и настороженно. Он стоял над упавшим человеком, чувствуя себя чем-то вроде железной статуи, глухой к ударам кулаков, сапог и оружейных прикладов. Он видел и слышал, как его тело получает удары, но не ощущал боли. Было только невероятное оцепенение, ощущение сгущающейся тьмы, по краям которой кружились лица, похожие на двумерные маски, враждебные, но несущественные.

— Мак! — донесся до него голос через бездну желтого солнечного света. Испуганное лицо Лиссы глядело на него из открытой дверцы машины, которая внезапно вынырнула перед ним, разбрасывая пыль и гравий на крутом вираже.

Он погрузился в мягкое сидение, турбина взвыла, и маленькая машина бросилась скачками через парковую территорию.

Стоя у окна, Тевернер смотрел на бухту и видел, как мыс за мысом отступают к югу. Заходящее солнце смягчалось серией склонов красно-золотого цвета, которые напомнили Тевернеру богатую старинную масляную живопись, и наиболее крупные лунные фрагменты уже показались на голубом своде неба.

Отвечая на почти осязаемое ощущение мира и покоя, Тевернер достал свою трубку и закурил. Он слегка морщился при каждом движении своего избитого тела, но здоровый аромат табака, казалось, отгонял боль, и он с удовольствием курил в зале с мраморными стенами, пока за его спиной не открылась дверь.

Вошли Лисса и ее отец. Говард Гренобль был всего на десять лет старше Тевернера, но, видимо, был из тех редких людей, на которых питательные уколы оказывают мало влияния. Волосы его были неестественно прочеркнуты сединой, а длинное благородное лицо покрыто глубокими морщинами. Единственной чертой, оставшейся молодой, был его рот с красными губами, почти по-женски подвижными. Небольшого роста и всегда безукоризненно одетый, он был воплощением старого государственного чиновника, и Тевернер подумал, что, может быть, Гренобль сознательно не пользуется питательными уколами.

Лисса в огненно-оранжевом платье выглядела девочкой рядом с отцом. Ее лицо омрачилось, когда она увидела Тевернера на ногах, а не на кушетке, где он? его оставила.

— Ну, я уладил это дело, молодой человек, — сказал Гренобль, шутливо надув на секунду губы, так же, как это делала Лисса. — Не без труда, должен сказать.

— Спасибо вам, сэр. — Тевернер чувствовал искреннюю благодарность за то, что его избавили от тюремной больницы. — Я доставил вам кучу хлопот.

— Это верно, — подмигнул ему Гренобль. — Вы не сказали мне, молодой человек, что были полковником в армии.

Тевернер искоса глянул на Лиссу. Ее глаза широко раскрылись.

— Когда я вышел в отставку, я вышел полностью.

— Значит, ваш ремонт машин — просто хобби?

— Более или менее. Я люблю работать с машинами.

Тевернер не стал упоминать, что сильно поистратился за двухлетние межзвездные шатания, которые кончились, как только он услышал легенды о Мнемозине, планете поэтов. Он чувствовал себя неловко, как ухажер, над которым подшучивает его предполагаемый тесть.

— Интересно. Полагаю, вы станете продолжать это дело, получив материал?

— Думаю, что да, — ответил Тевернер.

Гренобль кивнул.

— Ну, теперь я должен вас оставить. Сегодня я обедаю в Доме Федерации с новым Главнокомандующим генералом Мартинесом. Вы останетесь здесь, пока не найдете себе нового дома. Я сказал своему секретарю, чтобы вам приготовили комнату.

Тевернер пытался протестовать, но Гренобль уже исчез в дверях, подняв руку ладонью наружу. В наступившем спокойствии Тевернер решил, что ему в любом случае следует лечь. Он доковылял до кушетки и лег, вспомнив старую истину, что для усталого отдых лучше пищи, воды, любви и свободы. Лисса села рядом и укрыла его одеялом до подбородка. Тевернер смотрел в красивое полногубое лицо. Теперь она уже не казалась маленькой девочкой.

— Ох, Мак! — прошептала она. — Вы все-таки почти сделали это.

— Что сделал?

— Дали убить себя, и мне так трудно было вытащить вас из этого дела.

— Вы знали о военном положении и обо всем прочем заранее? — спросил Тевернер.

— Да. Отец сказал мне.

— Поэтому вы и приглашали меня в поездку на юг.

— Да, но я догадывалась о ваших моральных устоях по отношению ко мне, поэтому придумала… другой способ.

— Довольно радикальный, не правда ли?

Серые глаза Лиссы наполнились тревогой.

— Я не имела представления, Мак… Но во всяком случае, вы живы. Разве вы оставили бы спокойно свой дом по приказу инженеров?

— Конечно, нет. — Вспышка злобы разрушила его сонливое состояние. — Но они не убили бы меня.

— Вы думаете? Однако они убили Джири Вейводу.

— Как?

— Он отказался оставить свою студию. Вы знаете, он работал над фреской два года. Я не знаю точно, что произошло, но слышала, что он угрожал им старинным пистолетом… И он умер. Все это так ужасно!

Глаза Лиссы затуманились.

Тевернер приподнялся на локте.

— Но армия не может так поступать на собственной территории! За это они пойдут под трибунал!

— Отец сказал, что здесь — нет. Проект имеет десять главных пунктов.

— Десять! Но ведь это…

— Я знаю. Максимум, — самодовольно сказала Лисса, демонстрируя новые знания. — Отец говорит, что, если у проекта десять главных пунктов, любой, кто задерживает его хотя бы на минуту, может быть расстрелян.

Она наклонилась и прижалась лицом к его щеке. Тевернер почувствовал тяжесть ее грудей, но внезапно в нем возникло раздражение от женской способности оплакивать бедствие, лить слезы над мертвыми и в то же время сохранять все заботы самки.

— Ваш отец говорил, что это за проект?

Лисса покачала головой.

— Президент ничего еще не прислал в дипломатической сумке, а отец так занят официальными делами, что просто не может наводить справки. Может быть, генерал Мартинес что-нибудь скажет на обеде.

Тевернер вздохнул и снова лег. Официальные дела.

Обеды. Лисса унаследовала не так уж мало выражений своего отца. Гренобль развлекался, называя тахионный коммуникатор дипломатической сумкой, одеваясь по-местному, оставляя волосы седыми и называя Тевернера "молодым человеком", хотя они принадлежали к одному поколению. Лисса играла в те же игры.

— Так приходит война, Лисса, — устало сказал он. — Разве вы или ваш отец не пытались узнать, почему? Неужели Мнемозина доживет до ударов или плача?

— Постарайтесь уснуть, — мягко сказала Лисса. — Вы зря возбуждаетесь.

— О, Господи! — беспомощно выдохнул Тевернер, когда комната тяжело накренилась.

Довольно скоро, как ему показалось, он проснулся от необычного ощущения в ногах. Он открыл глаза и подумал, не сон ли это. Он лежал на кровати. Вместо запачканной кровью куртки и брюк на нем была зеленая пижама. Та часть спальни, которую он видел, была освещена утренним солнцем, и он чувствовал себя отдохнувшим.

Только ноги были какие-то странные, неподвижные, потому что на них давило что-то теплое.

Приподнявшись, он обнаружил, что мышцы, так болевшие накануне, стянулись, как сырая шкура на солнце. Он упал на спину и попытался снова подняться, но уже более осторожно. Сначала он поднял голову.

— Хэлло, — сказал детский голос.

— Хэлло. — Тевернер снова опустил голову на подушку. — Ты, наверное, Бетия.

Лисса редко упоминала о ней, но Тевернер знал, что ее кузина Бетия живет у Говарда Гренобля, потому что ее родители погибли от несчастного случая.

— Откуда ты знаешь? — разочарованно спросила Бетия.

— Слезь с моих ног, и я скажу тебе.

Он ждал, пока она сползет в сторону и стоически переносил боль в избитых ногах.

— Ну?

— Мне сказала Лисса. Я все про тебя знаю. Ты кузина Лиссы, ты живешь здесь и тебе три года.

— Три с половиной, — торжествующе сказала Бетия. — Не очень-то много ты знаешь!

— Значит, три с половиной? Как же это Лисса так ошиблась?

— Лисса делает кучу ошибок. Я боюсь за нее.

Манера говорить и смысл ее слов поразили Тевернера.

Даже тембр голоса отличался от того, какой можно было ждать от трехлетнего ребенка; отличие слабое, но безошибочное, как эхо в театре отличается от эха в соборе. Тевернер решил посмотреть на Бетию и постарался сесть, с ворчанием пуская в ход мышцы.

— Ты чувствуешь боль.

— Чувствую, — согласился Тевернер, с любопытством разглядывая ребенка. Худенькая, но крепкая, с перламутровой кожей. Большие серые, как у Лиссы, глаза смотрели на него с круглого личика, которое уже намекало на будущее совершенство. Волосы цвета полированного дуба падали на вырез зеленой туники.

— Дай мне почувствовать эту боль.

Бетия скользнула на край кровати и положила маленькие пальчики на его левую руку. Глаза ее расширились как у совы.

— С болью это не выйдет, — улыбнулся Тевернер. — Я могу ее чувствовать, а ты нет.

— Так говорит Лисса, но она ошибается. Тебе больно здесь, здесь и здесь… — легкие пальцы Бетии двигались по его телу под простыней по направлению к избитому паху.

— Эй! — схватил он ее за руку. — Хорошие девочки не ведут себя так с незнакомыми мужчинами!

Часть его мозга отметила любопытный факт, что, хотя его синяки были скрыты под пижамой, каждое прикосновение пальцев приходилось на главный болевой центр.

— Ну, тогда сам и выпутывайся! — сердито сказала Бетия и сползла с постели.

— Вернись, Бетия.

Она повернулась лицом к нему, но смотрела в другой конец комнаты. Глядя на крошечную частицу человечества, хрупкий, но упрямый кораблик, которого не поколеблют просторы космического океана, хотя он только что вышел в плавание, Тевернер чувствовал редкое для него желание иметь собственного ребенка, "Уже поздно, — подумал он, — тем более теперь, когда ясно, что идут сиккены". Он с надеждой состроил лучшую свою улыбку.

— Лисса не говорила мне, что у тебя такой характер.

— Лисса всегда все делает не так, — Бетия фыркнула так громко, насколько позволял ее игрушечный носик.

— А ей понравится, если она услышит твои слова?

— Она не услышит.

— Я имею ввиду, что ты не должна бы так говорить.

— Даже если это правда?

— Ты не знаешь, правда это или нет. — Тевернер чувствовал, что увязает все глубже. — Лисса женщина, а ты еще ребенок.

Бетия раскрыла рот и обвиняюще взглянула на Тевернера.

— Ты такой же, как и все! — взвизгнула она и исчезла, оставив Тевернера со смятыми несоразмерно случаю чувствами.

"Я спугнул ее", — печально подумал он, вставая с постели.

Осмотр комнаты показал ему, что его одежда висит в шкафу, выстиранная и высушенная. Другая дверь вела в обширную душевую. Он включил горячий душ, снял пижаму и благодарно встал под горячий конус. Он стал намыливаться и только тогда заметил, что его левая рука, особенно пострадавшая накануне, больше не болит. Черные кровоподтеки еще остались, но боль ушла; то же произошло с безобразной черной опухолью с левой стороны груди, куда пришелся удар ружейного приклада. Напряженные рубцы все еще покрывали его тело.

— Здорово, будь я проклят! — сказал он вслух.

— Да. И будешь, — прозвенел ликующий голос Бетии у дверей. Ее круглое лицо сияло, когда она заглядывала в душевую, готовая убежать.

— Не уходи, — сказал Тевернер, решив не делать на этот раз неверного шага. — Это ты сделала? — Он вышел из-под душа, с удовольствием сгибая свою левую руку.

— Конечно, я.

— Это замечательно. Ты целительница, Бетия.

Она благодарно взглянула на него и вошла в душевую.

— Как ты это делаешь?

— Как? — растерянно спросила Бетия. — Никак. Просто делается. Вот так.

Она с важным видом подошла к нему. Он встал на колени и позволил ее рукам пройтись по всему его мокрому телу; он даже не смутился, когда кончики ее пальцев бегло коснулись его половых органов. Когда он снова встал, все следы боли исчезли из его тела, а мозг был полон чувством общения, которого он никогда не испытывал. Бетия улыбнулась, и он вдруг почти испугался ее. Он быстро вытерся, вернулся в спальню и оделся. Бетия вышла за ним, внимательно глядя на него.

— Мак!

— Ты знаешь мое имя?

— Конечно, знаю. Ты солдат?

— Нет.

— Но ты сражался.

— Если ты не против, Бетия, поговорим о чем-нибудь другом.

— Я не против, Мак!

— Да?

— Сиккены обязательно придут сюда?

— Нет. — И подумал: "По крайней мере до тех пор, пока ты не подрастешь".

— Ты уверен?

— Бетия, они даже не знают этого места. Я уверен в этом.

— Я думаю — это объясняет.

— Что объясняет?

Тевернер посмотрел в сияющие серые глаза со странным предчувствием, но Бетия покачала головой и отступила. Ее только что блестевшие глаза теперь потускнели, как свинцовые диски. Она повернулась и медленно выплыла из комнаты, как пушинка чертополоха.

Тевернер окликнул ее, но она, казалось, не слышала, Он решил разузнать о ней побольше за завтраком. Но едва он начал есть, как узнал от Лиссы невероятную причину вторжения армии: Мнемозина, планета поэтов, стала оперативным и планирующим центром войны с сиккенами.

 

Глава 5

Крошечные буквы прыгали в воздухе в нескольких футах от пола. Пылая рубиново-красным и топазовым светом, они составляли одну фразу:

"Джири Вейвода не умер".

— Теперь увеличить масштаб, — сказал Йорг Бин, один из лучших светоскульпторов в Центре, регулируя свой переносной проектор. Устойчивое изображение внезапно увеличилось и взмыло к потолку, наполняя бар Жаме ярким светом; зеркальные стены множили слова во всех направлениях; буквы изгибались и вытягивались в беспорядочном танце. Помещение пылало непривычным блеском.

— Что вы думаете об этом? — Бин беспокойно взглянул на группу.

— Исключительно точно, как раз то, что нужно, — сказал Крис Шелби. Это сообщение, а не творческая работа.

Он говорил с резкой убедительностью, что удивило Тевернера, только что вошедшего в бар. Тевернер сел и с некоторым любопытством следил за группой артистов человек в двадцать. Похоже, они планировали марш протеста и даже оделись для такого случая в рабочие комбинезоны. Его внимание отвлекло появление в глубине зала самого Жаме — старый, большой, толстый, сильно вспотевший в золотом костюме, — это было одно из его редких появлений.

— Выключите свет! — закричал он и бросился за стойку, столкнув с дороги бармена.

Шелби повернулся к нему.

— Что вам не нравится, мсье?

— Мистер Шелби, — выдохнул Жаме, — вы старый и ценный друг, но мои клиенты не захотят, чтобы их выпивка освещалась прожекторами… а я не хочу никаких протестов в своем баре.

— Это плохо для бизнеса, мсье?

— К сожалению, мистер Шелби, многим приходится работать, чтобы жить.

— Конечно. Извините, это не ваша борьба.

Шелби сделал характерный для него изящный жест, и Бин выключил проектор. Громадные буквы потускнели, съежились и вернулись в аппарат. При упоминании о борьбе, Тевернер почти невольно фыркнул, чем привлек внимание Шелби. Как только Жаме с ворчанием удалился в свое зеркальное убежище, Шелби повернулся к Тевернеру.

Его длинное аристократическое лицо слегка вспухло от возбуждения.

— Вернулись, Мак?

Тевернер кивнул.

— Послушайте, я очень извиняюсь за то, что было сделано в ту ночь. Никто из нас не слышал об объявлении военного положения, и мы не сообразили, что вы выступили против сумасшедшего… Я хочу сказать, что мы все очень сожалеем о том, что произошло.

— В основном это была моя вина.

Тевернера удивила явная искренность Шелби.

— Они и меня сбили с ног, вы знаете? — Шелби грустно улыбнулся, показывая синяк на челюсти.

— Вас? Нет, я не знал.

— Да. Я попытался заставить одного слизняка назвать свой номер и имя. Я так и не узнал, кто меня двинул.

Тевернер уставился на Шелби, увидев его в новом свете.

— Выпьем?

— Я уже пропустил одну. Могу я поставить вам виски?

— Выпьем для разнообразия спаркса.

Известие о появлении на Мнемозине КОМсэка, похоже, парализовало пищеварение Тевернера, и то, что он съел у Лиссы, камнем лежало в желудке. Спаркс, с его отрицательной калорийностью, может быть, пойдет лучше, чем алкоголь. Шелби сделал знак бармену, и тот поставил узкий стакан бледно-зеленой жидкости, капнув туда одну каплю глюкозы. Когда капля прошла через жидкость, в стакане закружились золотые блестки. Тевернер сделал глоток и почувствовал в желудке ледяной холод. Грезовый ликер всегда был холодным, потому что он жадно поглощал тепло и углеводороды, превращая их в люминесценцию, которая затем улетучивалась в воздух.

— Удивительная штука, — сказал Шелби. — Без нее я, наверное, разжирел бы как свинья.

— Я предпочитаю сгонять лишний вес работой.

Шелби поднял руку с браслетом.

— Вы такой ханжа? Я надеялся, что мы на некоторое время отменим вражду.

— Простите. — Тевернер сделал второй глоток. — Я выплескиваю старые обиды.

— Все мы так. Кстати, что вы намереваетесь делать с этой новой ветвью негодования, которое мы все чувствуем?

— Ничего.

— Ничего! Вы слышали, что Федерация организует военную штаб-квартиру на Мнемозине?

— Для них это не Мнемозина — армия пользуется официальным картографическим названием.

— Возможно, но для нас — она Мать Муз.

— Для вас, — подчеркнул Тевернер. — Я не художник и не писатель.

— Но вы присоединитесь к демонстрации? — Дружелюбие Шелби стало пропадать. — Господи, они же разрушили ваш дом!

— Я уже устроил личную демонстрацию по этому поводу и нахватал шишек. Послушайтесь моего совета, Крис, держите свою маленькую банду демонстрантов подальше от этого дела.

— Это всего одна группа.

Настроение Тевернера тоже стало портиться.

— Крис! Хватит играть в демократию. Вернитесь в реальный мир, где идет война. КОМсэк решил двинуться сюда — я не знаю, почему, — и уже взорвал для этого звезду.

Они готовы переделать эту часть Вселенной. Как вы думаете, откажутся они от этого, если вы помашете перед ними плакатами?

Шелби презрительно взглянул на него.

— И вы покорно принимаете?

— Так же, как и ты, друг, — Тевернер допил стакан и поставил его. — В госпитале.

Когда Тевернер пришел в маленький отель на южной стороне, он внезапно осознал, что у него очень мало денег. Практически все, что он имел, было вложено в дом и мастерскую. Он победил гордость и поехал к новому военному зданию. Работа по отделке была уже закончена, над главным входом висела табличка: "73 армия". Он прошел в отдельную дверь с надписью: "Служащий гражданской компенсации", назвал себя и через десять минут получил чек на Первый Центральный межзвездный банк почти на тридцать тысяч стеллеров. Торговаться не пришлось, потому что сам Тевернер оценивал свою собственность в двадцать тысяч и предполагал, что получит пятнадцать.

Он тут же взял другое такси, поехал в свой банк, депонировал чек и взял тысячу наличными. С деньгами в кармане он почувствовал прилив детской радости, но тут же сообразил, что это — действие стакана спаркса. Анализируя свои чувства, он обнаружил, что то же ощущал во время учения, когда возвращался в лагерь с перспективой горячего душа, еды и свободного уик-энда. Во всей Вселенной не было ничего, что могло бы омрачить его радость. Он даже одобрил спаркс, но другой Тевернер, тот, что всегда следил с высокого уровня сознания, холодно приказал никогда больше не прикасаться к Грезовому ликеру.

Вспомнив, что Лисса еще не знает, что он сбежал из ее дома, он опять взял такси и велел везти себя в резиденцию Администратора. Машина зажужжала и двинулась на север, но через два квартала вынуждена была остановиться, потому что на перекрестке скопился транспорт и собралась толпа. Глядя поверх головы водителя, Тевернер увидел, что с запада по поперечной улице медленно тянется процессия, направляясь к новому военному полю. Над идущими плыли трехмерные лозунги. Большинство светоскульпторов удовольствовалось призывами разной степени полноты, но один выполнил реалистическую маску покойного художника Джири Вейводы, дополненную струйкой крови из уголка рта. Сверкающая голова двадцатифутовой ширины, слегка просвечивающая на солнце, пьяно раскачивалась.

— Видали? — с отвращением сказал водитель. — Думают ли эти парни о женщинах с детьми, идущих из магазинов? Что тут делать с ребятишками?

— Не могу сказать, — ответил Тевернер, все еще чувствующий безмятежность.

— Вы хотели бы, чтобы ваши ребятишки видели это?

— Пожалуй, нет.

— А эти парни не думают об этом. Они в состоянии войны, а сами верещат, если кого-то из них покалечат.

Вшивые артисты! — Затылок водителя побагровел от злости. — Надеюсь, что наши парни окажут им горячий прием на поле.

"Наши парни", — повторил про себя с удивлением Тевернер и вспомнил необычную реакцию Жаме. Ему пришла мысль, которая показалась его одурманенному спарксом мозгу разумной.

— Как идет работа в последние дни? — спросил он. — Хорошо?

— Отлично. Эти солдаты прямо швыряются деньгами… — Он повернул к Тевернеру потемневшее от подозрения лицо. — А вам-то что, мистер?

— Ничего, — успокоил его Тевернер. — Почему бы вам и не заработать?

Его заинтересовало открытие, что, хотя он сам как практик не занимался никакой отраслью искусства, он определял Мнемозину исключительно как планету художников, писателей, поэтов, музыкантов и скульпторов. Легенды о ней ходили в сотнях миров, ее называли Планетой Поэтов. Тевернер почти случайно попадал в правильные места в течение его двухлетнего пьянства на просторах Федерации. Впервые он услышал название Мнемозины в унылом городе на Парадоре, который был также первым местом, где он попытался оценить "мозговую живопись". Рыхлая подушка, проецирующая свет и краски рисунка прямо сквозь затылок на зрительные участки коры головного мозга, воспроизводила неопределенный образ призматического ночного неба Мнемозины; визуальные импульсы гармонировали со строчками "Гимна интеллектуальной красоте"

Шелли:

Внезапно тень упала на меня.

В экстазе вскрикнул я, всплеснув руками.

Художница, седая женщина с бельмом, объясняла свое видение, в то время как они давили бутылку инопланетного бурбона… Творчество бессмертно, потому что каждый лунный фрагмент в разбитом небе — последний редут, откуда маяк человеческого гения посылает золотые лучи в галактическую тьму… Мир, который наслаждается долгим, долгим летом вдохновения…

Увидев нестерпимую жажду в здоровом глазу женщины, Тевернер импульсивно предложил ей оплатить для нее билет на Мнемозину. Она молча отшатнулась, как будто ее ударили, и только много времени спустя он понял: она боялась, что ей нечего будет предложить там, что тигель Мнемозины сотрет бриллианты ее души в бесполезную пыль.

Но другие совершали паломничество, чтобы затеряться в мире, осужденном оставаться темным захолустьем, потому что баттерфляй-корабли — главный транспорт Федерации — не могли садиться там. Однако расстояния и растущей веретенообразной тени сиккенского воина не хватало, чтобы стереть имена большинства пилигримов.

Метрополии не раз слышали о них через световые годы.

Даже Тевернер знал имена Стемфли и Хиндерфорда — поэтов; Дельгадо, однорукого пионера световой скульптуры; Гейнера, чья мебель была предельным синтезом искусства и функциональности, и многих других. Он воображал, сам не зная почему, что идет по следу этих людей, когда направился на Мнемозину. В сущности он почти не осознавал тот факт, что планета имеет своих политиков, деловые центры, легкую промышленность и людей, которые счастливы видеть армию, пробившуюся сквозь осколки луны, поскольку это означало лишний вклад в их карманы…

— Приехали, — сказал через плечо водитель. — В следующий раз, когда я увижу перед собой этих лодырей, я поеду прямо на них!

Когда такси остановилось у резиденции Администратора, Тевернер увидел молодого вылощенного лейтенант-полковника, вышедшего из военной машины. Пока Тевернер расплачивался, молодой офицер велел своему шоферу подождать и медленно пошел по широким ступеням, оглядывая зеленый с белым мраморный фасад здания, словно будущий покупатель. На верхней ступеньке он обернулся и оглядел окрестности, кивком одобрив лужайки, устроенные террасами, и сияющие голубые воды бухты. Он был высок и худощав, с романтической красотой, которая каким-то образом подчеркивалась преждевременным поредением его черных волос. Что-то в его лице, возможно, слишком большая доля яркого белка в его карих глазах, создавало впечатление, что это легкомысленный, нестабильный и, может быть, даже опасный человек. И было в этом лице что-то знакомое Тевернеру.

Внезапно осознав, что следовало бы надеть новую одежду вместо весьма потрепанного комбинезона, Тевернер поднялся по ступеням и с удивлением обнаружил, что сверкающая зеленая форма загородила ему дорогу.

— Вы уверены, — спросил офицер, — что идете в нужный вход?

— Совершенно уверен, благодарю вас.

Тевернер шагнул в сторону, вспомнив свое решение вести себя с иностранцами в более взрослой манере.

— Не торопитесь.

Офицер тоже двинулся, по-прежнему загораживая путь.

Его глаза были внимательными, злыми.

— Послушай, сынок, — спокойно сказал Тевернер, — ты позоришь красивую форму швейцара, которую надел.

Он сделал попытку пройти, но офицер схватил его выше локтя с такой силой, что это показалось почти ударом.

Стараясь избежать открытой драки на крыльце дома Гренобля, Тевернер согнул руку, защемив пальцы офицера между бицепсом и предплечьем, и усилил давление. Лицо офицера побелело — то ли от боли, то ли от злости, то ли от того и другого. Так они стояли несколько арктических секунд. Затем главные двери распахнулись, и появился Говард Гренобль в сопровождении группы секретарей и чиновников. Тевернер опустил руку.

— Рад снова видеть вас, Джервез! — быстро сказал Гренобль, протягивая руку.

— И я рад видеть вас, сэр, — сказал офицер и снова повернулся к Тевернеру. — Но сначала…

— Позвольте мне представить вас друг другу, — перебил его Гренобль. Лейтенант-полковник Джервез Фаррел — полковник Мак Тевернер. Мак — друг моей дочери, и он остановился у нас на несколько дней.

Если Гренобль был смущен присутствием Тевернера или сценой, которую он, вероятно, видел, то не подал вида.

Фаррел не мог скрыть своего удивления. Его глаза обежали гражданскую одежду Тевернера, а затем он сказал:

— Мне очень жаль, что я…

— Я больше не полковник, — ответил Тевернер. — Я вышел в запас несколько лет назад.

— Это правда. У Мака инженерный концерн прямо здесь, в Центре.

Гренобль улыбнулся, лукаво дернув бровью, что Тевернер перевел как: "Не могу же я представить вас как мастера на все руки".

Едва заметно кивнув в знак того, что понял, Тевернер извинился и прошел мимо группы. Пересекая приемный зал, он слышал, как Гренобль заговорил с Фаррелом с заметной теплотой:

— Ну; Джервез, как ваш дядя? Я не видел его целую вечность…

Тевернер уже наполовину поднялся по лестнице, когда его медлительная память включилась от произнесенного Греноблем слова «дядя» и установила личность Фаррела.

И он споткнулся. Тот небывало молодой полковник, которого Тевернер чуть не сбросил с крыльца, был племянником Беркли X. Гуга, Верховного Президента Федерации.

Тевернер видел его портреты в армейских журналах, но никогда не обращал на них особого внимания, потому что с детства получил отвращение ко всему, что относилось к пропаганде. Тылы Фаррела объясняли его почти хозяйское отношение к резиденции Администратора.

Он нашел Лиссу на широкой веранде, выходящей на бирюзовую воду бассейна. Лисса наклонилась над треногой широкоэкранного электронного телескопа, наводя его на юго-запад, на нестерпимо-яркое серебряное озеро нового военного поля, видимое сквозь деревья. Тевернер позволил своим глазам насытиться неумышленно-чувственной позой, черными волосами, смуглой кожей, сверкающей под солнечными лучами и контрастирующей с белизной простого платья.

— Догадайтесь, что я чуть было не натворил, — сказал Тевернер.

— Ох, Мак!

Она испуганно посмотрела на него и улыбнулась. На загорелом лице ее зубы казались флюоресцирующими. Тевернер почувствовал знакомую дрожь где-то внутри и подавил ее, сосредоточившись на своих сорока девяти годах против ее девятнадцати. Он описал инцидент на крыльце.

— Джервез Фаррел? — сказала она. — Не думаю, что когда-нибудь встречалась с ним, разве что очень давно, так что забыла об этом. Отец хочет, чтобы он остановился у нас.

— Здесь? — Тевернер подосадовал на пронизавшую его боль ревности. Это необходимо?

— Нет, не необходимо, но это, кажется, хорошая идея, — беззаботно сказала Лисса, налаживая треногу, и Тевернер подумал, почувствовала ли она его ревность и не расплачивается ли он теперь за упрямый отказ принять великий дар. После нескольких месяцев знакомства он достаточно хорошо узнал Лиссу и подозревал, что, чем выше мотивы его отказа спать с ней, тем сильнее ее обида. Он внимательно смотрел ей в лицо, когда сообщал, что нашел себе другое место для временного жилья и уходит отсюда.

— Я сегодня утром говорила по телефону с Крисом, — сказала она, видимо не зная, что Тевернер виделся с ним, — и просила его не выступать в марше протеста, но он и слушать не хотел.

— Разве это так важно?

Лисса посмотрела на него встревоженными глазами.

— Это меняет все. Отец представляет Верховного Президента на Церуле.

Тевернер впервые услышал от нее это официальное картографическое название Мнемозины.

— И что?

— Ну, я никогда не думала, что Крис свяжется с антифедеральным движением. Как ни странно, Мак, я считала бы скорее вас предназначенным для протеста, чем Криса.

— В свое время я предназначался для множества дел, но мне ни разу не предлагали такого демонстративного несоответствия, как "Джири Вейвода не умер".

— Это не смешно.

Лисса снова повернулась к электронному телескопу и включила экран.

— Я пойду попрощаюсь с Бетией.

Тевернер почувствовал себя униженным.

— У нее послеобеденный сон. Загляните к ней в спальню.

— Ладно.

Задетый безразличным голосом Лиссы, Тевернер покинул веранду и пошел искать комнату Бетии.

Комната была небольшая и по стилю ничем не отличалась от остальных. Ни детской мебели, ни игрушек. Крошечная фигурка лежала прямо и неподвижно в середине постели, спокойная, самоуверенная, но одинокая. Он снова почувствовал желание иметь своего ребенка. Он вошел в поляризованные сумерки и остановился у постели, глядя на румяное, беззащитное лицо и пытаясь совместить его детскую обычность с аурой странности, преждевременного развития и целительных прикосновений библейской святой.

Глаза Бетии были закрыты, но у Тевернера было отчетливое впечатление, что она не спит. Он шепотом окликнул ее. Ответа не было. Он отошел от постели со сверхъестественным чувством вины за какое-то святотатство.

Возвращаясь на веранду, он услышал голос Лиссы, прерываемый незнакомым мужским смехом. Войдя, он обнаружил рядом с Лиссой Джервеза Фаррела.

— Вот и он! — воскликнул с энтузиазмом Фаррел. Возбуждение изменило его темное лицо. — Где вы были, Мак?

Говард привел меня к своей очаровательной дочери, и я рассказал ей, как чуть не вышвырнул вас из дома.

Тевернер прищурился.

— Странно. А я ей рассказал, как чуть не выкинул вас.

— Превосходно!

Фаррел радостно засмеялся, словно Тевернер сказал что-то страшно забавное, и все время не сводил глаз с Лиссы, приглашая ее посмеяться тоже. Тевернер удивился, что Лисса ответила ломким звенящим смехом. Но еще больше его заинтриговала игра Фаррела, так резко отличавшаяся от упорной неприязни, которую Тевернер видел в его глазах после вмешательства Гренобля в инцидент на крыльце.

— Я ходил попрощаться, — сказал Тевернер и поглядел на Лиссу. Спасибо за гостеприимство. Может быть…

— Но это же смешно, — прервал его Фаррел. — Словно вы вынуждены уйти из-за моего появления.

— На этот счет будьте спокойны, — ответил Тевернер.

— Мы еще встретимся, — в глазах Фаррела сияло ликование. — Я две недели добирался на Церулу, а я люблю хорошую компанию, и она у меня будет! Вы оба должны быть моими гостями в вечер открытия новой офицерской столовой. Эту ночь будет чем вспомнить, уверяю вас.

— Сожалею, но я не вполне персона грата на базе и в любом случае должен держаться своего места.

— Очень жаль, — немедленно согласился Фаррел и повернулся к Лиссе с мальчишеской ухмылкой. — Но вы-то придете, не так ли? Будут другие мужчины…

Он замолчал, заметив, что внимание Лиссы приковано к сцене на экране телескопа.

До главного входа на базу было около двух миль, но изображение было ясным и четким: видны были даже такие мелкие детали, как пуговицы на мундирах охранников.

Экран заполняло беспорядочно роящееся движение мятежной толпы. Насколько мог понять Тевернер, колонна демонстрантов дошла до пропускного пункта и пыталась силой пройти через него. Военные машины и пешие солдаты оттесняли темную человеческую волну от ворот, над которыми дико качались лозунги, полосуя воздух цветными огнями.

Волна отступила. Люди, находившиеся дальше всех от ворот, почуяли перемену ветра, повернулись и побежали.

Их беспрепятственный бег позволил им выиграть расстояние у своих менее счастливых товарищей. Те, что остались позади, составляли беспомощный кипящий котел, в который врезалась на полной скорости громадная колесница Джагернаута на воздушной подушке, подминая и заглатывая людей под свои пульсирующие края. За машиной шли роботоподобные солдаты — боевые машины, которых не могло остановить никакое реальное сопротивление, — с ружьями наперевес. Ружья качались: вперед — наклон приклада по диагонали вверх, вперед — наклон…

— Это атака! — недоверчиво и почти ликующе воскликнул Фаррел. — Откуда эта толпа?

— Эта толпа — часть прославленной колонии искусства этой планеты, тихо сказала Лисса и прикрыла руками рот, не сводя глаз с экрана.

— Но ведь этот район находится на военном положении! Дурачье, они могут погибнуть из-за этого.

— Так оно и есть, — сказала Лисса. — Один из них, которого мы все уважали, уже убит. Он отказался оставить свой дом, когда ликвидировали лес.

Глаза Фаррела пронзили лицо Лиссы, выслеживая ее эмоции.

— Вы знали этого человека? — сочувственно спросил он, положив руку на ее плечо. — Мне очень жаль. Я знаю, что умершему уже не поможешь, но я проведу расследование, и чья бы ни была вина, виновный будет наказан.

— Браво, — иронически сказал Тевернер и вышел. Он видел, как пьянели глаза Фаррела от этих далеких сцен насилия, и возбужденный блеск их сказал Тевернеру, что долгое, долгое лето Мнемозины кончилось.

 

Глава 6

За одну неделю произошли большие перемены. Вблизи Центра, где когда-то был лес, с фантастической скоростью строился новый город. Одни гигантские коптеры непрестанно кружили, собирая за час двадцатиэтажный блок, в то время как другие сновали туда-сюда, привозя ранее изготовленные секции. Южное небо в этом районе, ранее нарушаемое только раз в неделю скромными корабельными огнями, теперь стало преддверием ада. Оно постоянно рвалось атомными молниями несущей массы кораблей, соперничая с солнцем.

Как только заканчивалось строительство здания, его заполнял военный и гражданский персонал. Дорога от базы до Центра была забита автомобилями, а магазины, бары и ночные клубы получали фантастическую прибыль.

Сначала Тевернер почувствовал себя как бы живущим в вакууме. Прежние места, где он бывал, стали незнакомыми, захваченными тяжело ступающими иноземцами. Радио и телевидение работали как всегда, словно бы вторжения и не было. Тевернер с опозданием вспомнил, что деньги, полученные за его собственность, принадлежат не ему одному: в мастерской осталась кое-какая ремонтная работа, в частности, довольно дорогая турбина. Он потратил день на встречу с владельцами и расплатился, а затем снова скис.

Несколько человек, которые, как он знал, остались живы после злополучного марша протеста, странно уклонялись, когда их спрашивали об этом деле, но в конце концов Тевернер узнал кое-какие факты, наиболее страшным из которых было то, что в свалке был убит один охранник базы. Никто не знал, как это случилось, но ходили слухи, что Пит Троянос, керамический дизайнер, свернул солдату голову. Никто также не знал, каковы были потери со стороны выступивших с протестом, потому что все те, кто не сумел бежать, были увезены на базу. Оставалось только гадать, где они: в камерах, в госпитале или в морге.

Вскоре Тевернер начал замечать, что отряды военной полиции прочесывают Центр, проверяя документы, и внезапно понял, почему участники марша столь неохотно разговаривают с ним: некоторые из них — возможно, большая группа были в бегах.

Как будто в подтверждение его догадок радио впервые упомянуло о переменах в Центре. Это приняло форму повторяющихся анонсов о важном объявлении, которое будет сделано офицером внешней безопасности "Армейской базы номер I на Церуле". Включив телевизор, Тевернер почти не удивился, увидев лицо Фаррела. Его лицо было чуть светлее коричневой полевой формы.

— Граждане Церулы, — начал Фаррел, — как все вы знаете, Федерация оборудовала важную военную базу вблизи главного города планеты — Центра. Не секрет, что эта база создана как главный оперативный и планирующий центр для ведения войны с чуждыми формами, которые, по всей вероятности, решили полностью уничтожить человечество.

Фаррел сделал эффектную паузу, и Тевернер заметил, что обертоны доверия и оптимизма — неизменные черты публичных выступлений по поводу войны — отсутствуют.

Он также знал по собственному опыту, что все подразумеваемые кавычки в офицерских объявлениях точно рассчитаны семантиками. Напрашивался вывод, что военное положение ухудшилось. Мысли Тевернёра вернулись к важной тайне, лежавшей за всеми событиями последних дней: почему, почему КОМсэк перенес все свои оперативные центры в самое неподходящее, удаленное и невероятное место во всей Федерации?

— …тот, кто не приложит все свои силы к сотрудничеству, предает не только политическую концепцию или национальные идеалы, но предает каждого мужчину, женщину и ребенка человеческой расы. Моя печальная обязанность сообщить вам, что молодой солдат Федеральной 73 армии был убит, но не в бою с сиккенами, а здесь, на Церуле, настоящими изменниками, о которых я упоминал, людьми, жизнь которых он призван защищать.

Ко многим, ответственным за это убийство, уже приняты меры, но небольшая группа их еще не задержана. Я знаю, что вы не меньше меня хотите, чтобы правосудие восторжествовало, но я пренебрегу своим долгом, если не сделаю одну вещь совершенно ясной для вас: любой, помогающий этой крайне малочисленной группе мятежников, будет рассматриваться, как виновник убийства солдата.

Объявление резко закончилось на предупреждающей ноте, и трехмерное изображение головы и плеч Фаррела исчезло с экрана. Тевернеру показалось, что он видит белый ободок, висящий там, где остальное изображение исчезло, и он вспомнил сценку из классической детской книжки. Он задумчиво закурил трубку.

Группа бежавших, конечно, не осталась в Центре. Разве что они еще более наивны в такого рода делах, чем подозревал Тевернер. Оставался только лес, опушка которого еще существовала между армейской базой и почти вертикальными стенами плато. К северу от Центра прибрежная равнина простиралась на какие-то тридцать миль, а дальше шли океан и плато. Треугольное пространство густо заросло лесом и перерезалось десятками ручьев, представляя таким образом отличное убежище для группы, которая хотела скрыться от хорошо экипированной армии.

Если бы Тевернер собрался в бега, он направился бы на север. "К счастью, — вспомнил он, — это не его борьба".

Однако когда он в эту ночь лег в постель, знакомый мерзкий запах начал преследовать его.

Утром запах все еще оставался, и любопытство побудило Тевернёра потратить час-другой и посмотреть, не видно ли на севере армейской деятельности. "В конце концов, — рассуждал он, — мне все равно нечего делать". Он рано позавтракал, позвонил в фирму проката, и машина тут же подъехала к отелю. Он взял с собой пару биноклей, сэндвичи и пиво. Он дольше, чем обычно, ехал по улицам Центра, поскольку они были заполнены народом, решив, что ехать прямо к океану опасно: если дилетанты-беглецы были там, где он предполагал, то наверняка вся северная граница движения будет внимательно просматриваться.

Проехав через город, он оставил направляющую дорогу и поехал по береговой на высшей скорости, какую могла дать старая машина.

Было чистое, прозрачное утро, обычное на Мнемозине.

Молчаливый лес, пустой голубой океан направо легко позволили ему расслабиться и глубоко задуматься о всей своей жизни. Первые восемь лет его жизни были прекрасны, но их нечего считать — теперь они кажутся принадлежавшими кому-то другому. Что же пошло не так в остальные сорок лет? Многие теряют родителей в равно травмирующих обстоятельствах, однако приобретают опыт и добиваются нормальной доли счастья. Может быть, виною тут его чувство ответственности? Он единственный остался в живых после налета сиккенов, но это случилось благодаря усилиям его отца — усилиям, которые могли бы, не будь Мака, спасти обоих родителей. Какую кару он должен понести за это? Служить в армии, убивать сиккенов, но даже тут не стремился ли он бессознательно к смерти, которой умерли его отец и мать? Звездами Электрума награждались только те, кто ставил в заклад свою жизнь в необычном самоубийстве, максимально проникая в глубь вражеских районов. Его, второго человека из всех живых или мертвых, наградили четырьмя.

И когда его военная карьера отклонилась — столь слабо, что он даже не заметил перемены, — к уничтожению человеческих существ, не возникло ли снова, и с удвоенной силой, его чувство вины? Возможно, потому что с тех пор все стало много хуже. Сознательно растратив военную пенсию, которая обеспечила бы его до конца жизни, он занимался чистыми пустяками. Похоронив себя в песках Церулы, он не поможет никому, потому что сейчас он — у него даже похолодело внутри от этой мысли — рассматривается как присоединившийся к самому безнадежному мятежу во всей человеческой истории.

— Нет, — пробормотал он, — должны быть более легкие пути к самоубийству.

Он повернул машину, намереваясь отправиться обратно в город, уже на небольшой скорости, но в это время что-то громадное и темное с угрожающей внезапностью появилось над ним, и его мысли разметал звук взрыва. Воздух наполнился облаком взбитой пыли, запахом горючего. Он включил тормоза, и его оцепеневшие чувства сказали ему, что на него спикировал патрульный вертолет. Тот спустился со своего высокого наблюдательного поста в свободном падении, и только взрыв ретроракеты остановил его в нескольких ярдах от машины Тевернера. Стандартная техника военного коптера, ничем не оправдываемая в данных обстоятельствах. Тевернер опустил стекло в машине. Коптер сел на дороге впереди, и из него выскочил лейтенант в полной боевой форме, с пистолетом в руке.

— Развлекаетесь? — первым заговорил Тевернер.

— Куда вы едете? — угрюмо спросил лейтенант.

— Я направлялся в город, пока вы чуть не смели мою машину с дороги.

— Но сначала вы ехали на север. И быстро. А затем повернули обратно.

— Я, знаете, не переселенец, — ответил Тевернер с притворной рассудительностью. — Прокатился и повернул назад домой.

Лейтенант прищурился.

— Вы повернули, когда увидели наш патруль?

Тевернер покачал головой. Он собирался было изобрести какой-нибудь сарказм, но его глаза сами собой сфокусировались на солдатах в открытых дверях геликоптера.

Оружие, которое они держали в руках, было специально предназначено для стрельбы с вибрирующих платформ.

Когда он увидел толстые, короткие барабаны КРТ, его ноздри заполнил отвратительный запах сиккенского воина, запах его, Тевернера вины. "И этот груз вины, — подумал он с искрой удовлетворения, — может снять только смерть".

 

Глава 7

Аромат тела Лиссы все еще был с Тевернером, когда он оставил позади парк и стал пробиваться через опушку леса.

Всего в нескольких сотнях ярдов позади была северная граница военной базы; она тянулась на запад, к черной стене плато. Случайные стрелы красного света из внутренней ограды достигали Тевернера в темноте, но он зашел глубже в лес, где стволы деревьев сближались, и эта слабая видимость цивилизации исчезла. Он осторожно продолжал путь, пользуясь в качестве освещения лишь светом лунных обломков и угасающего теперь свечения Звезды Нильсона.

Надо думать, по периметру базы поставлены следящие устройства, а у него не было ни малейшего желания, чтобы за ним бежали с оружием под гнетущими волнами инфракрасного света.

Войти в лес близко к базе было рискованно, но он предпочел этот вариант вместо того, чтобы быть захваченным на шоссе, у побережья. Лейтенант, остановив его утром, весьма неохотно отпустил его после того, как обыскал всю машину и не обнаружил ничего подозрительного. "По всей вероятности, на меня завели досье, — думал Тевернер, — и скоро оно разбухнет". Затем его мысли оттолкнулись от всяких предположений насчет ближайшего будущего и вернулись к трем часам, проведенным с Лиссой…

У Тевернера было твердое намерение только проститься с ней.

Лисса выразила удивление и легкую холодность, когда он позвонил ей домой. Когда же он намекнул о встрече, она почти не колебалась, приехала за ним в отель, и они повернули нос ее машины к востоку. Когда тени и призматические лунные осколки начали свой медленный ход по небу, Тевернер не сказал ей, куда он пойдет, сказал только, что оставляет Центр, но она что-то почувствовала в нем и, похоже, интуитивно перевела правильно. Ее слезы удивили его. Он поставил машину на автоуправление, обнял Лиссу за плечи и пытался найти подходящие слова, кладущие конец никогда не существовавшей любви. Но получилось так, что он, независимо от слов, уверил Лиссу как раз в существовании этой любви…

Позднее, когда они неумело помогали друг другу одеться, Лисса снова всплакнула, но уже без горечи…

Заря начала приглушать свет лунных фрагментов, когда Тевернер остановился поесть и отдохнуть. Он достал из рюкзака фляжку-термос с кофе и уселся на замшелом корневище. Он прошел пять миль, и по такой местности это было неплохое расстояние. Листва над его головой отлично защищала от наблюдения с воздуха, и еще не было изобретено автомобиля, который мог бы пройти через такую баррикаду деревьев. После еды он попытался было уснуть, но, несмотря на усталость, сама мысль об этом показалась ему смешной. Он снова пустился в путь и через час добрался до первой из многочисленных высохших речек, пересекающих равнину. Здесь перед ним встала проблема: идти ли на запад по руслу речки или пересечь его и пройти еще несколько миль к северу.

По предыдущим экскурсиям в эти места он помнил, что одна из рек все еще несет поток воды, падающей с плато.

Эта река была хорошо известна по картинам и театральным эскизам, потому что в последней части своего падения вода делала двухсотфутовый прыжок в углубление, которое посылало ее обратно вверх сверкающими перьями, изменяющими свою форму на ветру. Поток был лучшим источником питьевой воды во всем тридцатимильном треугольнике, и Тевернер был убежден, что найдет беглецов где-нибудь недалеко от этого потока. Как только Джервез Фаррел ознакомится с географическими деталями, он, вероятно, придет к тому же выводу. Вот почему Тевернер не хотел терять времени.

Неизвестно, как далеко вглубь они могли зайти, так что Тевернер решил идти к северу и перейти поток как можно ближе к побережью. Выбрав место, где не было побегов, на которые можно напороться, он прыгнул вниз, перешел русло и взобрался на другой берег. Жар длинного дня Мнемозины чувствовался даже в тени деревьев, и воздух дрожал от движения крыльев насекомых. На Мнемозине было очень мало опасных созданий, однако крупные насекомые тыкались в лицо с таким неуклюжим дружелюбием, что Тевернер предпочел бы нападение ос.

Пока он с трудом прокладывал себе путь по неровной местности, он снова понял истину, которую тысячу раз уже открывал в прошлом: эта планета не стала второй Землей только из-за того, что ее нанесли на карту, измерили и колонизировали. На дружелюбной планете вроде Мнемозины люди могли жить в городах земного типа, развивать общество по образцу земного, выращивать земные культуры, но стоило им пройти несколько шагов от своей задней двери, перевернуть камень, посмотреть, что выползет оттуда, — и Земля тут же отойдет назад. Безрассудный трепет, неуправляемый страх скажут человеку, что космос слишком огромен, что он, человек, сейчас во многих световых годах от дома и видит то, чего никогда не видели его предки. Даже на Земле вид привычного существа вроде паука повергает иного человека в панику, столь же сильную, как если бы он думал, что это членистоногое и родственные ему твари внеземного происхождения. Как будет чувствовать себя такой человек, когда сдвинет камень и обнаружит под ним нечто более чуждое? Ведя солдатскую жизнь на десятках неизученных миров, Тевернер привык ко многим шуткам природы, но однажды в ужасе проснулся от ползущей по его груди белой, пухлой жирной руки, оставляющей скользкий след. Оказалось, что это всего лишь безобидная личинка, желавшая напиться и учуявшая его слюну. Насекомые, которые сейчас бились об его лицо, жужжали как шмели, но он даже не разглядывал их, поскольку знал, что это не шмели, а точнее знание их отличий могло сделать эти мимолетные прикосновения непереносимыми.

Был уже почти полдень, когда Тевернер добрался до потока и повернул на запад по заросшему кустарником краю оврага, в котором бежал поток. Солнце было в зените, жара стала невыносимой, а лес был спокоен, так же как и его обитатели. Там и сям виднелись столбы пара, поднимавшиеся от тейт-деревьев: их широкие листья отдавали влагу, впитанную ими за ночь. Тевернер занял свои мысли предположениями, какой прием его ожидает, если, конечно, он встретит беглецов.

Его размышления были прерваны ленивым щелканьем геликоптера. Тевернер повернулся и увидел машину, летящую от побережья, и схватил бинокль. Лопасти лениво крутились, а увеличенное изображение подтвердило опасения Тевернера. Из боков фюзеляжа торчали паучьи лапы теле-термоэлементов. Военная версия этого прибора могла обнаружить тепло человеческого тела на расстоянии более трехсот футов, в зависимости от условий. Она могла также действовать как контролирующая система огня для любой группы бортовых орудий минометной батареи.

Геликоптер был теперь меньше чем в миле, и это означало, что секунд через тридцать он будет прямо над головой Тевернера. Лоб Тевернера покрылся холодным потом, когда он вглядывался в овраг, ища нависающий край, под которым можно было укрыться. Но стенки оврага были гладкими, а глубина воды внизу не превышала нескольких дюймов. Тевернер бросил взгляд на неподвижный столб белого пара от тейта в пятидесяти ярдах позади. Он бросился туда, отчаянно петляя между деревьями, и пробился сквозь стену лиан явно одной лишь кинетической энергией.

Звук геликоптера превратился в ритмичный гром, когда Тевернер достиг подножия дерева и скорчился за ним, глядя вверх сквозь сине-зеленый зонтик листьев. Ветви качнулись, когда коптер пролетел почти на уровне вершины дерева, и Тевернер затаил дыхание. Он надеялся на охлаждающий эффект испарений дерева, благодаря чему термоэлементы отметят дерево как холодное пятно, и излучение тела Тевернера аннулируется в этом охлаждении.

Но что, если…

Звук коптера резко изменился; это означало, что несущие винты поворачиваются для маневра. Тевернер переполз по другую сторону ствола. Биение винтов машины внезапно потонуло в грохоте орудийной пальбы. Тевернер напрягся, ожидая, что сейчас будет засыпан лавиной выкорчеванной земли.

Но огонь каким-то чудом прекратился еще до того, как геликоптер повернулся, набирая высоту. Затуманенному мозгу Тевернера трудно было сразу сделать заключение, что коптер, похоже, обстреливал что-то другое. Тевернер встал и начал вглядываться туда, где, видимо, была мишень. Видел он плохо, ко ответ мог быть только один. Коптер позади него высоко поднялся и стремительно полетел вниз. Бросив рюкзак, Тевернер дикими прыжками помчался меж деревьев, рискуя выколоть глаза. Он проскочил низкий бугор и очутился на поляне одновременно с коптером. Машина пробороздила небо, и тут же ее орудия хлестнули по земле как бы кипящей жидкостью, от которой в панике бежали люди.

— Сюда! — закричал Тевернер. — Держите на дерево тейт!

Он бежал к поляне, крича и размахивая руками, пытаясь собрать растерявшихся людей. Некоторые послушались, другие смотрели на него ошалелыми глазами.

— Быстро! — крикнул чей-то голос. — Делайте, как он велит!

Тевернер повернулся и увидел Криса Шелби. Даже сейчас его высокая жилистая фигура сохраняла некоторую элегантность, но левая рука бессильно повисла, и по пальцам текла кровь.

— Хватит кричать, бежим! — Тевернер схватил Шелби за здоровую руку и поволок к ближайшему тейту.

— Вы дурак, Мак, — болезненно улыбнулся Шелби на бегу. — Вы даже не свой на Мнемозине.

— Когда-нибудь буду.

Тевернер глянул сквозь кроны деревьев, где быстро мелькнули винты коптера, который готовился ко второму заходу над поляной. Сомнительно, чтобы Тевернеру удалось избежать ловушки, которая начала смыкаться вокруг него с момента рождения.

 

Глава 8

Кожистокрылый встревоженно пищал, когда Тевернер открыл его плетеную клетку.

Тевернер послал ощущение уверенности, и плотное тело расслабилось, серебряные глаза смотрели на человека в тусклом свете пещеры. "Так и надо, маленький друг, — думал Тевернер, — именно расслабиться". Он перенес кожистокрылого на кучу сухой травы, служившей постелью. На полу рядом с постелью лежала шестифутовая стрела. Она была примерно в дюйм толщиной и сделана из твердой как сталь травы-копья, в изобилии росшей в овраге. Столь же удивительным, как и размер стрелы, был ее наконечник, непропорционально широкий, выпуклый, вырезанный из дерева. Частично от был полым, и в его нишу можно было поместить кожистокрылого. Тевернер осторожно сделал это и проверил, чтобы куполообразная голова животного не зажималась, а глянцевитые крылья могли свободно двигаться. Удовлетворенный, он отнес животное обратно в клетку и запер ее.

— Как вы думаете, Мак, когда придут за нами? — спросил Шелби, едва заметный у входа в пещеру.

— Уверен, что завтра.

— Вы не думаете, что они рискнут на ночную атаку?

Я хочу сказать, что у них есть инфракрасные приборы и оружие, а у нас нет.

— Никакого шанса, — твердо сказал Тевернер. — Мы не видели усыпанного голубыми звездами коптера Фаррела весь день, а они не двинутся, пока он не появится.

— Вы, кажется, весьма уверены.

— Да. Видите ли, это игра Фаррела. Сколько времени они уже обстреливают нас?

— Два месяца.

— А сколько людей мы потеряли?

— Восемь.

— Понимаете, что я имею в виду? Если бы Фаррел был действительно встревожен, мы умерли бы за несколько минут. Он мог бы распылить весь район, сжечь лес или расплавить все вокруг нас. Он мог бы поставить на коптеры тактические атомные бомбы, и все мы погибли бы в один день.

— Но это плохо отразилось бы на общественных отношениях, не так ли? Персонал базы предпочитает в городе отдыхать.

— И плохо отразится на личных отношениях. — Тевернер подумал о Лиссе и манере, с какой Фаррел обхаживал ее прямо с первой встречи. Зная ее отношение к артистической колонии, Фаррел сделает все возможное, чтобы Лисса не узнала о происшедшем в лесном треугольнике.

Вслух он добавил:- Человек, воспользовавшийся атомными бомбами для уничтожения нескольких мятежных блох, будет плохо выглядеть в блестящем армейском рапорте.

Кроме того, я уверен, что это его игра. Это личный олений загон Фаррела, и убийство произойдет при свете дня и с его правом на выстрел.

— Он, похоже, очарователен. — Шелби вошел в пещеру. — Хотите выпить, Мак?

— Нет, спасибо, — Тевернер поставил стрелу в ряд с пятью другими. Много ли этой дряни вы взяли с собой?

Шелби хмыкнул.

— Всего одну фляжку, но я берег ее, а сейчас подумал, что если не выпью ее сегодня, то могу не выпить вообще.

— Люди выбивались и из худших углов.

— Возможно, но если мы пробьемся через эту линию, мы не поднимемся выше жизни на архипелаге. Все это, похоже, довольно бесцельно.

Тевернер понимал, что имеет в виду Шелби. Пещера была в основании утеса по западному краю леса, глубоко спрятанная в расщелине, которую пробил когда-то бежавший здесь поток. Армейцы еще не знали точного ее местонахождения, но они сузили поиск до двухмильной протяженности утесов и окружили этот район. Тевернер планировал пробиться через этот кордон и идти на север в более дикую необитаемую часть континента. У него была слабая надежда, что, если они скроются с глаз, о них постепенно забудут. Однако он понимал, что для таких людей, как Шелби, это означает лишь сменить быструю смерть на медленную.

— Вспомните Гогена, — сказал он.

— Гогена? — Шелби сел на постель. — О, я понимаю, что вы имеете в виду. Не в том дело. Я не могу жить без живописи. Живопись — это единственное, что я умею делать хорошо. Утешительно сознавать истину и отказаться от попыток ее осуществления.

В голосе Шелби слышалась странная нота, напомнившая Тевернеру о женщине с бельмом, которая не решилась ехать на Мнемозину.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать… ни у кого из нас нет сейчас места.

Скоро ли придут сюда сиккены, Мак?

— Могут и совсем не прийти.

— Не шутите со мной. Война началась до нашего рождения, и мы увязнем в ней.

— Вы так думаете?

— Я знаю, несмотря на скромность Военного бюро относительно этого. Вы знаете, Мак, странный мир — Мнемозина. Здесь самая высокая доля артистов, поэтов, музыкантов по сравнению со всеми человеческими колониями.

Никто не знает с уверенностью, почему они приехали сюда — они просто прибежали сюда как леминги. И знаете, что они привезли с собой?

— Выкладывайте. Слушаю.

Тевернер взял трубку и кисет с остатками табака.

— Они привезли сюда душу человечества или то, что от нее осталось. Может, для вас это звучит дико?

— Вовсе нет, — уверил его Тевернер, скрывая свое удивление перед артистическим мозгом.

— На этот раз, мой друг, вы перехватили в серьезности. — Шелби отвинтил крышку фляги. — За эти два месяца я научился любить вас, Мак, но вы и в самом деле ремесленник. То, о чем я вам говорю, истина, такая же, как и ваш драгоценный второй закон термодинамики, только в другом плане реальности. Это вас не оскорбляет? Вы не обвините меня снова с гомосексуализме?

Тевернер фыркнул.

— Нет, после того как я слышал вас в дальнем конце пещеры с Джоан М'ваби.

— В минуты опасности жизненные силы возрастают, это закон природы.

— В основном это больше походило на матч борьбы.

Шелби взвизгнул от удовольствия.

— Так оно и есть, и я добился большей покорности, чем любой другой мужчина в подобных обстоятельствах.

Но я говорил о другом. Искусство, принимаете ли вы эту идею или нет, есть зеркало человеческой души. У артиста бывает озарение, и когда оно приходит, он не более чем инструмент его. Вот поэтому искусство столь ценно. Истинная работа искусства показывает вам, какова суть вещей, и учит вас, как на них смотреть. Высококультурное существо смотрит, скажем, на фреску бедняги Вейводы и видит в ней весь человеческий опыт, даже если сам Джири был всего лишь инструментом и не был бы способен на такую полную интерпретацию.

— В чем же суть живописи, если ее нельзя понять? — спросил Тевернер с пробудившимся интересом. Слова Шелби отозвались слабым серебряным эхом к глубине его мозга, отражая полуоформившуюся мысль о вездесущности жизни, пришедшую к нему во время призрачной тишины при трансформации Звезды Нильсона.

— Но она может быть понята частично, и только осмысленное течение человеческой жизни увеличивает степень понимания. Классическая абстракция содержит ту же информацию, бесконечно умножающуюся, какую дает хорнеровская таблица условных ценностей жизни и вероятностей разрушения технических цивилизаций.

— Содержала ли фреска Вейводы сведения о военном положении?

— Можете верить или не верить — содержала. Она сказала бы вам, что Человек почти утратил свой дух, что его гений погиб, что он продолжает войну с сиккенами, потому что потерял право на победу.

— Вы были правы насчет меня, — сказал Тевернер. — Я ремесленник.

— Вы человеческое существо, как и все мы, но один стакан спаркса может сделать условия более приемлемыми.

Шелби достал из кармана кусочек сахара и бросил его во фляжку. В зеленой жидкости тут же закружились искорки золотого цвета. Некоторые вылетели в воздух из голышка, но Шелби поймал их губами и вдохнул в себя.

— Олимп ждал этого тысячу лет, но так и не дождался, — прошептал он как бы про себя. — Порция зеленого льда, аромат лотоса, солнечный свет и грезы… Вам я больше не стану предлагать.

— Я верен этому. — Тевернер закурил трубку.

Кордон располагался полукругом на три мили в длину и состоял из шести лазерных оград, поставленных с полумильными интервалами. Каждая ограда была оснащена лазерными лучами, которые располагались между двумя прожекторными станциями. Лучи были низкой мощности, и их не было видно даже ночью. Но если движущееся тело пересекало луч, автоматически включался прожектор, и лазеры били слепящими лучами.

Тевернер знал по опыту, что единственная слабая точка в таком кордоне — это прожекторная станция, где лазерные блоки стоят спиной друг к другу. Стандартная техника могла либо включить физический барьер между блоками, либо оставить заманчивые «ворота» и разместить за каждой станцией отряд с приказом открыть огонь по любому, кто попытается пройти здесь. В этом отношении, по оценке Тевернера, Фаррел и его люди были довольно-таки беспечными. Они оставили два прохода, охраняемые каждый четырьмя людьми и пулеметом, предполагая, что безоружным беглецам никак не удастся пробиться…

Тевернер встал и разбил свою трубку о стену: он выкурил свой последний золотой орех табака, оставленный, как и спаркс Шелби, на последние несколько часов пребывания в пещере. Было слишком темно, чтобы что-нибудь видеть, но он слышал выжидательный шорох двадцати трех мужчин и четырех женщин, с которыми прожил последние два месяца.

— Речь! — иронически сказал кто-то. Тевернер узнал хриплый голос Пита Трояноса. Тевернер замялся, откашливаясь. Он хотел сказать им много важного: как он восхищен их мужеством и адаптированностью, как горько сожалеет о погибших, как ясно чувствует их огорчение по поводу того, что удержал их, практически безоружных, от начала настоящей партизанской войны, как благодарен им за теплоту их дружбы, когда сам он не считал себя способным на нормальные человеческие отношения, — но он знал, что у него не хватит слов, чтобы сказать все это.

— Сейчас не время произносить речи. — Все вы точно знаете, что надлежит делать, так давайте вырвемся отсюда к чертям!

Его слова были встречены полным молчанием, за которым чувствовалось разочарование, и он понимал, что должен иметь ответ на их требования, что он заплатит за свое запоздалое присоединение к человеческой расе…

— И слушайте, — он отчаянно заморгал в темноте, сражаясь с холодным, бесплодным течением его прошлого, — берегите себя, потому что… потому что…

— Хватит, Мак, — спокойно сказал мужской голос. — Мы готовы.

Они вышли из пещеры в холодную ночь. Звезды слабо сияли за экраном лунных осколков, и создавалось впечатление бесконечной глубины неба, чего не бывало на других планетах. Тевернер глубоко вздохнул и заставил себя расслабиться, пока остальные входили в широкий пояс кустарника, отделявшего собственно лес от утесов.

В миле позади, прямо через кустарник, располагалась центральная станция кордона. Первым шагом в плане группы было подобраться примерно на четыреста ярдов к станции и ждать сигнала Тевернера. Он предпочел бы, чтобы они подошли ближе, но риск быть замеченными следящей аппаратурой был слишком велик. Когда последняя безмолвная фигура исчезла в кустах, Тевернер и Шелби взяли шесть громадных стрел и шесть клеток. Они шли некоторое время за основной группой, а затем свернули чуть южнее, к маленькому лысому бугру, который был заранее выбран.

По дороге Тевернер чувствовал нервный трепет пленных кожистокрылых и угадывал, что они чуют запах смерти и это им не нравится. Он испытывал привязанность к смелым маленьким млекопитающим, чья инстинктивная мораль была выше самых великих этических систем, придуманных человечеством. Кожистокрылые не чуждались убийства, но брали с экологического банкетного стола только свою точную порцию. Он обнаружил это, когда пытался тренировать их в охоте на мелкую дичь. Их метод отправлять добычу на тот свет подал Тевернеру идею, что их можно превратить в новый вид оружия.

Когда он впервые увидел кожистокрылого в действии, он подумал, что присутствует при захватывающе-эффектном самоубийстве. На закате солнца животное взлетело, а затем как бомба упало в колонию псевдоящериц, гревшихся на скалистом выступе. Жестокий удар был слышен за сотню ярдов. Заинтересованный Тевернер бросился к скале и успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как кожистокрылый снова взлетел в воздух с мертвой рептилией в когтях.

Тевернер изучал кожистокрылых несколько месяцев, прежде чем заметил, что ошибался в одном из главных своих предположений насчет них. Их ночной образ жизни и внешнее сходство с летучими мышами привели его к ошибочной мысли, что они пользуются какой-то формой звука в темноте, как земные летучие мыши. Оказалось, что у них ограниченная форма телепатии. Хищники, которые могут идти на вспышку разума жертвы, были известны в разномастных владениях Федерации, но Тевернер подозревал, что способности кожистокрылых имеют необычно высокую степень телепатии. Он провел эксперименты, которые доказали, что эти животные могут определять не только излучения мозга. Одна из серий опытов состояла в том, что Тевернер фиксировал свои мысли на каком-то одном из группы предмете, а затем со всей силы бросал кожистого на них. Как только он научился проецировать отчетливое изображение, прямые попадания на выбранный предмет стали стопроцентными.

Идея биологически управляемой стрелы пришла к нему чуть позже, в таком же парализующем чувстве откровения, какое он испытал на транзитном корабле по дороге на Макартур. Он разрабатывал эту идею время от времени; иногда у него появлялось отвращение к делу, которым его руки, казалось, занимались добровольно, но работа имела и положительный аспект, когда стало ясно, что именно могут делать кожистокрылые. Оказалось, что их можно научить ездить в наконечнике стрелы, управлять точкой соприкосновения в границах, поставленных реактивной массой и размахом крыльев животного, и вырываться на свободу перед самым ударом.

Тевернер как раз начал работу над подходящим укрепленным на подставке арбалетом, когда его дом, мастерская и лес вокруг были уничтожены армией…

С вершины холма можно было видеть слабый свет прожекторных станций.

— Они облегчат нам работу, — с презрением сказал Шелби.

— Нет, — Тевернер опустил свой груз. — Я поставил луки раньше, при дневном свете. Жалею только, что не могу сжечь пару нулевых установок — это значит уж слишком много требовать от наших маленьких друзей.

— Я не огорчаюсь. Я видел, как вы кое-что сожгли.

— Да, но это только в дневное время. Такие луки — из гибкого дерева и с волокнистой тетивой — меняют свои характеристики в зависимости от температуры и влажности. И это ограничивает дисперсию, которой могут управлять кожистокрылые.

— Моему мозгу нечего делать, мой друг.

— Тогда займите его чем-нибудь. Проверьте фистмел, пока я натягиваю лук.

— Что проверить?

— Фистмел — расстояние между упором стрелы и тетивой. Это удобный показатель натяжения. — Тевернер дал Шелби палочку с зарубкой почти у самого конца. — Поставьте этот конец на упор стрелы. Тетива должна пересечь зарубку. Если она не доходит до зарубки — лук натянут слишком слабо, и нам придется накрутить тетиву, чтобы укоротить ее.

— Все это необходимо?

— Я ремесленник, не забывайте. Положитесь на мои слова в этом деле.

Тевернер начал натягивать шесть массивных луков, яростно ворча насчет усилий, нужных для победы над неумолимым сопротивлением. Два фистмела показали слишком малое натяжение, и эти луки пришлось натягивать снова, укоротив тетиву. Пока Тевернер закончил, он облился потом, и сердце его неприятно колотилось, напоминая ему, что осталось всего несколько недель до его пятидесятилетия. Он укрепил луки на подставках, но сейчас стояла еще более тяжелая задача: натянуть каждый, держа лук обеими руками и оттягивая тетиву ногами. Когда шестой лук был натянут, Тевернер лег и стал размеренно дышать, пока сердцебиение не успокоилось.

— Хотел бы я помочь, — сказал Шелби, с отвращением глядя на свою левую руку, которая никогда не поправится, потому что трицепс был разорван пулей пополам.

— Берегите свою силу для бега.

Тевернер встал, удостоверился, что подставки луков стоят на заранее намеченных точках, и установил стрелы.

Он открывал клетки одну за другой, сажал кожистокрылых в вырезанные для них ниши, гладя и целуя теплые крепкие тельца с куполообразными головками и шепча успокаивающие слова. Серебряные глаза сияли ему в темноте и говорили то, что он смог бы понять, если бы не был заключен в человеческую оболочку. Он встал на колени перед первым луком и собрал свои мысли для создания ясного и четкого мысленного образа, как делал раньше, бросая кожистокрылых к мишени. Он мысленно представил себе четырех безликих солдат, жизни которых он собирался взять, и в коротком общении с мозгом, никогда не знавшим ни зла, ни чувства вины, смущенно пытался объяснить концепцию уничтожения жизни ради спасения жизни, несмотря на смутную уверенность, что на этом уровне понимание невозможно.

— Все в порядке? — тревожно прошептал Шелби.

— Молчите!

Тевернер дернул триггер, и громадная стрела с легким шелестом взвилась в ночное небо, не задев лука своим оперенным хвостом в чистом полете. Это доказывало, что пропорции длины и натяжения хорошо соотносились с силой лука. Не теряя времени, Тевернер двинулся по линии луков, посылая стрелы в их пятисотярдовое путешествие. Необходимо было действовать быстро, прежде чем четыре солдата, подвергшиеся атаке, поднимут тревогу. Послав пятую и шестую стрелы, оставшиеся в резерве, Тевернер встал и вгляделся в слабый свет прожекторной станции. Он горел ровно, не указывая, что он освещает: жизнь или смерть…

— Давайте сигнал к выходу, — сказал Тевернер.

Шелби издал резкий звук своим тростниковым свистком, и все побежали. Бежать через кустарник на любой скорости, превышающей медленный шаг, было опасно, но перед Тевернером маячил призрак командного поста, проверяющего станцию по обычному радио и обнаруживающего какие-то нелады. Поэтому он бежал непосредственно перед Шелби, чтобы своим весом проламывать путь сквозь заросли. Хруст на севере сказал ему, что он бежит в ряд с основной группой. Он ускорил шаг. Если стрелы не выполнили своей задачи, он первым должен встретить последствия. До станции, по его оценке, оставалось около двухсот ярдов.

Небо неожиданно расцвело предупреждающими вспышками. Тевернер споткнулся, и Шелби налетел на него. Первым импульсом Тевернера было дать сигнал к возвращению в пещеру, но затем он заметил, что вспышки шли с севера и с юга, а не с места впереди.

Похоже, стрелы накрыли цель, как планировалось. Не было времени размышлять, знают ли уже об этом на других станциях.

— Бегите! — крикнул он, толкая Шелби вперед. — Бегите!

Шелби встал рядом с Тевернером, и они бросились в темноту, подгоняемые страхом. Продолжительный призыв и снижающиеся вспышки оранжевого огня на юге показывали, что там взлетело два реактивных геликоптера. Тевернер пытался бежать быстрее, но возможности его крепкого костяка уже перешли свой лимит. По небу пронеслись яркие мушки света — команда геликоптера готовила свои орудия.

Тевернер достиг станции чуть раньше лидеров основной группы. Он прорвался в узкую щель между прожекторными установками и пробежал последние пятьдесят ярдов яркого света от полевой лампы у входа в палатку.

На склоне палатки торчали концы двух стрел. Тевернер встал на колени, заглянул внутрь и увидел два распростертых тела. Один из солдат, видимо полз к двери, когда ему пришел конец. Головы трупов представляли собой кровавое месиво.

Тевернер встал на ноги и оглянулся. Члены отряда бежали мимо него в лес. Шелби стоял у отверстия, протаскивая через него людей и толкая их к лесу. Звук геликоптеров наполнил воздух, в небе появились новые вспышки зловещий маятник, разбрызгивающий угрожающий свет.

Тевернер поглядел на линию деревьев и увидел тусклый отблеск пулеметного барабана. Он побежал туда. Недалеко от пулемета лежал еще один труп. Рядом с его откинутой рукой был полевой коммуникатор, все еще мигавший красным светом передачи. Тевернер залег за пулемет и обернулся к югу. Поток бегущих людей прекратился, но Шелби все еще стоял в воротах.

— Уходите к чертям оттуда, Крис! — закричал Тевернер. — На нас вот-вот спикируют!

Шелби покачал головой.

— Нет. Еще не все прошли.

— Сколько осталось?

— Четверо.

— Пусть сами о себе позаботятся. Уходите!

— Среди них Джоан. Я буду ждать.

— Господи! Она…

Голос Тевернера потерялся в оглушающем реве геликоптера, спикировавшего прямо на палатку. Палатка обрушилась в буре пыли и листьев, полевое освещение заплясало по земле. Тевернер установил пулемет и твердо нажал на пусковую кнопку, направив оружие на реактивный двигатель на боку фюзеляжа. Оранжевое пламя растеклось по фюзеляжу. Геликоптер завалился набок, заковылял по земле, размалывая шасси, и повернул мимо Шелби, застывшего в проходе. Лазерное ограждение ударило своими мечами в сердце этой новой звезды и разнесло коптер в куски, взорвав его боеприпасы и баки с горючим. Тевернер чувствовал себя на твердой земле как на морском судне, когда воздушная машина разлагалась на тысячи взлетавших, кружившихся и падающих фрагментов. Часть их упала далеко за кордоном, чтобы снова быть рассеченной лазерными вспышками.

При вторичных вспышках стало ясно, что Шелби уже не стоял на ногах. Тевернер бросился к нему, но остановился, прикрыв рукой глаза: в Шелби попал кусок летящего металла, и даже с пяти шагов было видно, что он мертв.

Тевернер взглянул на узкое отверстие между бронированными лазерными приборами: Шелби говорил, что четверо еще не прошли. Земля встала дыбом, когда второй геликоптер появился над головой Тевернера и грянул из своих орудий. Земля снова опустилась, но Тевернер каким-то чудом остался невредим, если не считать аккуратной дырки в левом сапоге. Он повернулся и побежал к пулемету. Пулемет оказался разбитым вдребезги.

Второй геликоптер спускался вниз, и Тевернер увидел на его боках голубые звезды. Как раз в это время в проходе показались Джоан и другие отставшие. Все орудия с этой стороны геликоптера одновременно выстрелили, и их огонь вместе с огнем лазерной защиты, казалось, отнесли людей назад, как ветер несет сухие листья.

Медленно и осторожно, как глубокий старик, Тевернер побрел в темноту леса.

 

Глава 9

Приближаясь к побережью, Тевернер чувствовал себя на удивление усталым и потрясенным. Слишком много лет прошло с тех пор, как он стоял как каменный на боевых линиях, а события этой ночи могли потрясти любого. Когда его колени сами собой начали подгибаться, несмотря на его усилия управлять ими, пришло запоздалое подозрение, что дыра в сапоге была не просто неудобством.

Он сел и стянул сапог. Тот сошел со странным сосущим звуком, и первые лучи солнца показали, что вся нога блестит от темной крови. Когда он снял носок, второй палец ноги отвалился.

Ошеломленный Тевернер долгое время с укоризной разглядывал покалеченную ногу — брешь, где должен был находиться палец, заполняла густая жижа. Он истекал кровью во время всего пути через лес.

Сознание, что он ранен, как бы сняло нейтрализующий шок: в ступне и во всей ноге зажглась боль, и с ней пришла тревога, что рана была какой угодно, только не гигиенической. В течение двух месяцев им едва хватало воды для питья, так что о мытье и говорить не приходилось. И, вдобавок к накопленной грязи, сколько еще набилось в сапоги во время ходьбы.

Он с отвращением поднял потяжелевший носок и отбросил его подальше, а затем обыскал карманы в поисках относительно чистой тряпки, в которой раньше был табак.

Забив тряпкой брешь в пальцах, он надел сапог и пошел снова. Другие направились к северу, пока не выйдут из леса, а затем по ночам перейдут границы цивилизации.

Тевернер же считал, что самое большее через час он должен лечь и оправиться после потери крови.

Мысль о сне приходила ему и раньше, но лес не место для отдыха, если только человек не готов к риску быть похороненным под целлюлозой. Память о черных кудрявых застывших волосах. Потеря двенадцати, если не больше человек и геликоптера последней модели могла изменить всю природу операции, поскольку это касалось армии.

Фаррела сочли бы дураком, не сообщи он обо всем немедленно.

Солнце поднялось сквозь оловянный туман, когда Тевернер вышел из леса. Перед ним был пологий спуск, а дальше, в нескольких сотнях ярдов, шоссе, сообщающееся с Центром цепью мелких дорог вдоль побережья. За шоссе тянулась травяная полоса, которая с неожиданностью, типичной для безлунных планет, кончалась в океане. Вдоль этой полосы были разбросаны высокодоходные жилища разных размеров и архитектурных стилей. Тевернер разумно рассудил, что где-нибудь там он найдет врача — если сможет перейти шоссе незамеченным. В этот ранний час движения почти не было, но ощутимая пульсация в небе намекала на воздушный патруль, и любой, пересекающий белую ленту шоссе, будет выделяться, как паук в ванне.

Тевернер прошел немного к югу, держась за кустами и высокой травой, и добрался до водосточной трубы. Пока он полз по туннелю под шоссе, невидимые создания просыпались под его руками и либо убегали вперед, либо запутывались у него в ногах. Он помнил, что на Церуле почти нет вредных форм жизни, но все равно чувствовал себя неуютно. Та жирная, похожая на руку личинка, которую он нашел когда-то на своей груди, тоже была безвредным, даже дружелюбным созданием.

Когда он встал на ноги по ту сторону шоссе, он был облеплен грязью, а нога горячо пульсировала. Он прошел вдоль молодых деревьев, отделявших боковую дорогу от шоссе. Сонные дома блестели на солнце — пастельных тонов, чистые, нормальные и удивительно нереальные в глазах Тевернера. Может, он сам нереален? Он был из тех, кто не принадлежит никакому обществу, холодный призрак человека, почти лишенный тепла и, возможно, эмоций, негатив человечества, ориентированный на вину, как другие на радость, на ненависть, на любовь. Моменты контакта с людьми вроде Лиссы, Шелби и даже маленькой Бетии, служили лишь напоминанием о его собственных недостатках, потому что эти люди отдавали, а он мог только брать, как непонимающие детские пальцы воруют яйца из гнезда дикой птицы, лишая их рождения.

Его внимание привлекла вывеска. Он подошел ближе, увидел на ней имя доктора и почувствовал глубокую благодарность к ностальгическому традиционализму, неизменно заставлявшему людей в спокойных деревушках на чужих планетах вешать почтовые ящики на воротах и зеленые ставни на окнах. Этот человек — Норман Р. Парсонс — вероятно, имел шикарный кабинет в центральном здании Медицины, но все-таки прибил вывеску на собственные двери. Тевернер надеялся, что сентиментальность доктора Парсонса не принесет больших неприятностей на его, Тевернера голову.

Дом был небольшой, одноэтажный, главный вход углублен в портал. Тевернер подумал, что надо производить как можно меньше шума, чтобы разбудить только доктора, но не его соседей. Дверной колокольчик мелодично зазвенел — опять-таки ностальгия. Прошло пять минут без ответа, прежде чем Тевернер решил, что ему повезло. Доктор Парсонс либо мертвецки пьян, либо его нет дома. Он быстро обогнул дом и заглянул в гараж. Там было пусто.

Тевернер собрал остаток сил и, молясь, чтобы не поднялась тревога, нажал плечом на створку двери дома. Косяк расщепился, и Тевернер услышал, что замок запрыгал по полу. Прикрыв за собой дверь, Тевернер быстро обошел все комнаты. Дом был пуст, но вещи мужчины и женщины лежали на местах и говорили, что хозяева ушли ненадолго.

Одна из комнат была оборудована как рабочий кабинет. Тевернер открыл белую дверцу стенного шкафа и извлек хирургический перевязочный материал, тюбик искусственной плоти и различные антибиотики. В шкафу в спальне он нашел целый ряд костюмов, которые выглядели чуть узковатыми в плечах для Тевернера и длинноватыми, но все равно это было неизмеримо приличнее его рваного барахла. В ящиках лежали рубашки, белье и носки. Он также нашел обувь, которая была ему чуть-чуть широковата.

Забрав свои сокровища, он пошел в ванную, разделся и вымыл поврежденную ногу. Палец был ампутирован чисто по суставу, но удалить грязь и удостовериться, что в ране не осталось осколков костей, было тяжелой задачей даже при терпимости Тевернера к боли.

Когда рана была приведена в порядок, засыпана антибиотиком, заклеена искусственной плотью и заключена в непромокаемый бинт, Тевернер включил душ и чуть не застонал от удовольствия, когда увидел за перегородкой обширную ванну. Он наполнил ее горячей водой, отскреб с себя грязь, сменил воду, включил термостат и позволил себе расслабиться, полежать в воде и отдохнуть. Слабенький голосок говорил ему, что расслабляться опасно, но Тевернер не обратил на него внимания.

"Уснуть бы, — подумал он. — Поесть, конечно, тоже неплохо, но это потом. Самое главное — спать. Спать…"

Он неожиданно проснулся и растерянно заплескался в воде, пока память не вернулась к нему. Сон — малая смерть — ив самом деле захватил его. Он вылез из ванны, вытерся и поскорее оделся. Хозяева дома не возвращались.

Это было чистой удачей, а среди солдат и инженеров только дурак надеется на удачу. Дурак или тот, кто подсознательно стремится к провалу.

Он вынул из своей старой одежды нож, разбитую трубку и толстую пачку банкнот. Руки и ноги Тевернера дрожали от слабости, вызванной потерей крови и долгим пребыванием в горячей воде. Теперь его главной заботой была пища. Старую одежду он спустил в мусоропровод и направил в топку, чтобы она не попалась никому на глаза. В холодильнике он нашел бифштексы, рыбу и синтетические яйца, но все это нужно было еще приготовить. Он заколебался было, но затем взял два куска мяса и шесть упакованных в пластик яиц.

Жарящееся мясо пахло очень вкусно. В ожидании он выпил два пакета молока. Молоко, сделанное машиной из местной травы, было сильно забродившим, но Тевернер жадно глотал его. Когда яйца и мясо были готовы, он потратил драгоценное время еще и на то, чтобы положить их на тарелку, и сел за стол с ножом и вилкой. "Хорошо бежать с холма, — говорил теплый голос, — потому что ваши шаги длинные и легкие, а энтропия — это сопутствующий ветер, подгоняющий вас к смерти, которая есть не что иное, как отдых, только под другим названием…"

На кухонном столе стоял радиоприемник. Тевернер включил его и за едой слушал музыку, что создавало атмосферу домашнего уюта. Затем он встал, отделил от пачки стостеллеровую банкноту и положил на стол. С остальными деньгами, в чистой одежде и с полным брюхом он может идти на север и встретиться с беглецами на далеких берегах озера Брус. Оставалось только выйти на дорогу и шагать.

Когда он взялся за ручку двери, радио стало передавать известия. Тевернер остановился, подумав, что стоит послушать о реакции армии на события ночи.

"Сегодня стало известно, что в ближайшее время состоится свадьба мисс Мелиссы Гренобль, дочери Планетарного Администратора, с лейтенант-полковником Джервезом Фаррелом, теперь прикомандированным к базе № 1 на Церуле, племянником Верховного Президента Беркли X. Гуга. Профессионально-восторженный голос сделал паузу. — Помолвка была оглашена сегодня утром самим Администратором Греноблем, который сказал, что поздравительная тахиграмма от Президента Гуга уже получена. Дальнейшие детали вы услышите позднее от нашего…"

Тевернер выключил радио, ошалело потряхивая головой. Лисса и Фаррел! Не может быть! Его мысли вернулись к последней ночи с Лиссой в ее ховеркаре. Она принадлежала ему. А теперь она будет принадлежать Фаррелу. Эта мысль билась в голове Тевернера, и он все еще не мог принять ее. Он вышел из дома и некоторое время стоял, глядя на голубой океан за деревьями. "Нельзя порицать ее, — рассуждал он. — Какой выбор у нее был? С одной стороны — Фаррел, молодой, красивый, богатый, известный, социально равный ей, один из самых видных женихов во всей Федерации. С другой стороны Тевернер, беглец средних лет, с ледяной водой в венах и сморщенной душой от ненависти и жалости к себе".

— Нельзя порицать ее, — сказал он вслух, закрыл глаза и прислонился к косяку двери, потому что боль кипела в нем. И с болью пришло новое понимание: его частые приступы самоанализа были постыдными неискренними попытками поставить экран вокруг настоящего Тевернера.

Если по честному, то он осуждал Лиссу. Конечно, он был слишком стар для нее, конечно, о браке не могло быть и речи, но он хотел, чтобы она провела остаток жизни в одиночестве, страдая по нему, как принцесса, плененная в высокой башне, куда не доберется ни один мужчина. Это было смехотворным видением старинных романов, вроде легенд о короле Артуре, но именно этого и требовало раздутое, трепещущее эго Мака Тевернера. Он медленно пошел прочь от дома.

Через некоторое время он осознал, что идет не в том направлении — идет на юг, к Центру и к Лиссе Гренобль, но повернуть назад не было сил.

 

Глава 10

Резиденция Администратора была большим величественным шестиугольником, облицованным местным мрамором; дом стоял на вершине округлого холма как глазурь на пирожном. Тевернер презирал его вид днем за настойчивую приверженность к колониально-губернаторской архитектуре прошлого Земли, но ночью дом выглядел гораздо лучше.

Тевернер перепрыгнул через ограду, окружавшую холм, морщась от боли в ноге, и стал подниматься вверх. Здание, льющее свет из многих окон, висело в темноте над ним и выглядело театральным, двумерным. Думая, не задает ли Говард Гренобль один из своих любимых обедов, Тевернер подошел к задней стороне дома. Он попытался еще раз решить, что он скажет Лиссе, разумеется, если ему удастся встретиться с ней незаметно для других. О своей инстинктивной уверенности, что Фаррел ей не пара, несмотря на его молодость, богатство, красоту и связи? Что он, Тевернер, великодушно пересмотрел свои прежние решения, и теперь она может стать женой человека, ожидающего, возможно, смертного приговора? Или просто скажет «Прощай»? Ну, что-нибудь да скажет.

В задней части дома было темно. Тевернер подергал двери и оконные рамы: все было закрыто, и он полез по витому столбу на балкон. Одна из спален на этом этаже принадлежала Лиссе, но он сам не знал, которая, да и в любом случае Лисса вряд ли была там, если был поздний обед. Самое лучшее спрятаться где-нибудь, пока все не лягут спать, а потом войти внутрь и отыскать комнату Лиссы. Он оглядел балкон. Несколько стульев и медленно вращающиеся лунолюбивые растения находились у балюстрады, но представляли сомнительное укрытие.

— В мою комнату никто никогда не заходит, — сказал знакомый тонкий голосок. — Почему бы тебе не спрятаться там?

Бетия! Тевернер скрыл испуг и обернулся.

— С чего ты взяла, что я хочу спрятаться?

Миниатюрная фигурка в длинном халате смотрела на него из арки в конце балкона. Он на минуту почувствовал злобу на обстоятельства, вынудившие ее расти в одиночестве.

— Пройди здесь, — сказала Бетия.

Тевернер заметил манеру, с какой она отделалась от его вопроса, и улыбнулся. Он вспомнил, что для трехлетнего ребенка нет ничего удивительного в том, что кто-то вдруг захотел спрятаться. Он кивнул и пошел за ней через арку. Она прошлепала перед ним в свободных домашних туфлях, удостоверилась, что в коридоре никого нет, и поманила его с видом заговорщицы. Ее комната, первая по коридору, была освещена только одной лампой у кровати.

И Тевернер снова поразился, что комната не имеет никаких признаков детской.

— Где твои игрушки, Бетия?

— В ящике, конечно, — удивленно ответила она.

— А почему ничего из них не лежит на твоей постели?

Кукла или еще что-нибудь.

— Это негигиенично.

— Но они составили бы тебе компанию.

Бетия громко фыркнула:

— Кукла для компании!

Она тихо засмеялась, и Тевернер почувствовал, что его переполняют эмоции, которых он не мог определить. Возможно, любовь, но сильно затушеванная почтением. Эта крошечная пылинка человечества за три коротких года своей жизни развила интеллект, юмор, мудрость. "Способность производить таких детей, как Бетия, — подумал он вдруг, — было главной претензией человечества на право защищать Вселенную, взять верх над сиккенами. Однако где-то что-то пошло неправильно, и каждый час сотни хрупких мужественных бетий умирают под ногами сиккенских воинов на границах Федерации. Сколько лет будет Бетий, когда чужаки доберутся до Мнемозины? Двадцать?

Может, меньше. Никакого общения ни мыслью, ни словом никогда не происходило между человеком и сиккеном, но перенос штаб-квартиры КОМсэка на Мнемозину может стать известным сиккенам, и в этом случае планета станет первой целью…"

— Ты пришел увезти Лиссу?

— Нет. Я хотел бы, но теперь это невозможно. Я просто хотел поговорить с ней.

— А почему ты не увезешь ее?

— Не могу. — Тевернер заколебался. — К тому же ведь она выходит замуж за полковника Фаррела.

— Да, но…

— Что — но?

— Он темный человек.

— Темный? — Тевернер заметил, что она подчеркнула это слово, и решил проверить. — Лисса тоже темнокожая.

Кукольное лицо Бетий выразило разочарование.

— Он темный человек, — спокойно повторила она. — Но у тебя и у Лиссы… один цвет. Это очень странно.

— Что ты имеешь в виду, Бетия?

— Мне пора спать, — сказала она решительно, вылезая из халата.

Тевернер помог ей лечь в большую постель и укрыл ее прямое маленькое тело. Она лежала в центре кровати, вытянув руки по бокам, на лице была спокойная сосредоточенность.

— Спокойно ночи, милая, — сказал Тевернер, но ответа не последовало. Он с минуту смотрел с растущим чувством печали на отливающие перламутром черты ее лица, а затем погасил свет. Бесполезность его собственной жизни как бы окружила его стенами темноты. Он подошел к окну и раздвинул тяжелые шторы.

Блеск лунных фрагментов отражался в бассейне. Далеко за деревьями свет Центра и еще более ослепительный — нового города подчеркивали претензии человека на эту часть Галактики, но надолго ли? Даже без угрозы сиккенов, долго ли человеческий караван сможет идти через яркий блеск сокровищ мироздания? Сколько столетий? Душа требует, чтобы ответ составлял бесконечное число, потому что меньшее ее не удовлетворяет, но разум знает другое. Удивительно, что такое, казалось бы, мелкое событие, как открытие одной элементарной атомной частицы в маленькой лаборатории на Земле в начале XXI века, могло разбить надежды человечества на коллективное бессмертие.

Тахион, не могущий существовать при скоростях ниже световой, набрал скорость распространения энергии до такого ускорения, что смог пересечь Галактику за долю секунды. Он открыл космос человеческому роду, но в тоже время закрыл двери будущего, потому что континуум молчал. Благодаря тахионному коммуникатору цивилизации могли переговариваться через расстояния в тысячи световых лет. Единственное ограничение состояло в том, что с увеличением скорости уменьшалась энергия частицы. Но вместо эфирного соприкосновения с голосами разума, поиск тахионов не дал ничего. Протяженность времени слишком велика. Цивилизации поднимались, расцветали и умирали, но быстролетные мгновения галактического времени, когда соседи были на своей технологической вершине, редко совпадали.

Только горсточка пульсаров — искусственно включенных маяков, терпеливо подающих сигналы, шептали о культурах, которые родились, насладились своим коротким часом и исчезли в невообразимо далеком прошлом. И новая информация означает, что ценности, указанные в страшной таблице Ван Хорнера для времени жизни и вероятностях разрушения технологических цивилизаций, должны быть радикально пересмотрены. Земная цивилизация вошла в фазу развития, описанную как Тип II — способность утилизировать и направлять полный объем излучения своей звезды, — и жизнь, согласно первоначальной таблице Ван Хорнера, предположительно продлится 6500 лет.

Но пост-тахионный пересмотр уменьшил цифру до 2000 лет. А неудачная космическая шутка, поместившая человеческую и сиккенскую цивилизации в одном пространстве и времени, похоже, уменьшит этот жалкий отрезок времени до точки исчезновения…

Все это кружилось в голове Тевернера, когда он услышал за окном голос Джервеза Фаррела. Он поглядел вправо и увидел, что конец балкона всего в нескольких футах от окна Бетии. Фаррел наклонился над балюстрадой и смотрел на новый город. Он был в вечернем костюме и курил тонкую сигару.

— …сознаюсь, что вы потрясли меня, мой мальчик, — отчетливо слышался голос Говарда Гренобля, хотя самого его Тевернер не видел. — Я нахожу, что во все это весьма трудно поверить.

— Да? — холодно отозвался Фаррел. — Я не привык, чтобы в моих словах сомневались.

— Нет, нет, я не собирался предположить… это просто… просто я не представлял, что КОМсэк так доверяет решениям МАКРОНа.

— МАКРОН — логическая машина, в распоряжении которой вся сумма человеческих знаний. И она не выдает готовых решений. Это надежный инструмент для определения вероятности ценностей, но никоим образом не для выноса решений. — В голосе Фаррела слышалось раздражение. — Я оправдался?

— Все ясно, спасибо. Но почему здесь, на Церуле? Какие факторы повлияли на МАКРОН, что он сделал эту… рекомендацию?

— Ответ на этот вопрос знают не больше шести человек во всей Федерации, — сказал Фаррел.

— Ясно…

— Вы понимаете необходимость этого?

— Конечно, такое знание должно быть ограничено.

Простите меня за мои вопросы… — Голос Гренобля стал больным. — Война казалась всегда такой далекой от Церулы, и вдруг вся штаб-квартира КОМсэка налетела на нас…

— Налетела на вас… Можно подумать, что вы говорите о саранче.

— Вовсе нет. Я польщен. Весь мой штат гордится. Наверное, именно это МАКРОН и имел…

Фаррел резко, ядовито засмеялся.

— МАКРОН встал вам поперек горла, не так ли, Говард? Я скажу вам, что именно вас раздражает во всем этом деле: тот факт, что решение разместить здесь штаб-квартиру исходит не от моего дядюшки, который сказал бы что-нибудь вроде: "Я знаю идеальную планету, джентльмены. Вы будете очень рады остановиться на Церуле — у старого Говарда Гренобля отличная кухня и первоклассный винный погреб".

— Вы слишком далеко заходите, Джервез.

— Просто пытаюсь вернуть вас к реальности. Мы, армия, ведем войну с невообразимо сильным и опасным врагом…

— О, да, — вставил Гренобль, — я слышал, что прошлой ночью обстреляли ваш геликоптер.

В наступившем молчании Тевернер улыбался, оценив умение старика пользоваться стилетом. Он, вероятно, отлично понимал, как Фаррел будет уязвлен напоминанием, что он никогда не был ближе десяти световых лет к областям максимального проникновения.

— Ваш друг Тевернер ответствен за это, — возразил Фаррел. — Я не разрешал использовать тяжелое оружие, но я знаю, что пять рейдеров не будут надоедать вам более, а скоро я получу и остальных.

— Вы возьмете остальных? Со слов генерала Мартинеса я понял, что вам поручена совсем другая работа.

— Мы получим остальных — какая разница? — Сигара Фаррела яростно вспыхивала, противореча небрежности его слов.

Тевернер вздохнул с облегчением. Пятью «рейдерами», упомянутыми Фаррелом, видимо, были Шелби и те четверо, включая Джоан М'ваби, которые были аннигилированы, когда пытались пройти в ворота. Вспоминать об их смерти было больно, но Тевернер по крайней мере знал, что никто из остальных не схвачен. Два месяца интенсивной тренировки на самосохранение, которую он дал им, видимо, пошли на пользу. Все они теперь на пути к озеру Брус и, миновав его, затеряются в северном архипелаге.

Это многое снимало с его совести.

— Однако холодновато, — сказал Фаррел.

— Я думал, что мы поговорим насчет организации свадьбы. Времени остается мало, знаете. Все было решено так поспешно…

— Я оставляю все детали на вас, Говард. Вы лучше разбираетесь в этих вещах. А сейчас наши гости, наверное, удивляются, куда мы исчезли…

Мужчины ушли с балкона. Тевернер остался у окна на несколько минут, а затем задернул шторы. Пройдет еще несколько часов, прежде чем он получит шанс пробраться в комнату Лиссы, а легкая дрожь в коленях говорила, что он еще не оправился от большой потери крови. Он подошел к постели и прислушался к дыханию Бетии. Она спала. Он лег на пол подальше от двери и заставил себя расслабиться.

Когда он проснулся, в доме стояла абсолютная тишина.

Часы показывали два часа ночи. Он с трудом встал и приоткрыл дверь. В коридоре было ночное освещение, но полная неподвижность воздуха убедила его, что можно выйти.

Взглянув последний раз на одинокую фигурку Бетии, он закрыл дверь ее спальни и пошел к лестнице. Комната Лиссы была на том же этаже, но, кажется, в другом крыле, и ему нужно было пройти три стороны широкой лестничной клетки. Пройдя застеленный ковром коридор, Тевернер остановился, ругая яркое освещение на площадке. Кто-то по небрежности не выключил полный свет на потолке, а агорафобия Тевернера, заботливо воспитывающаяся в течение последних двух месяцев, заставляла рассматривать ярко освещенное место как решительно небезопасное.

На стене коридора, у поворота, он увидел два выключателя. Один, наверное, был для коридорных ламп, но как насчет второго? Относится ли он к освещению на площадке? Надеясь, что при выключенном свете он привлечет меньше внимания, чем при полном освещении, Тевернер повернул выключатель. Свет на площадке замигал, но не выключился.

Тевернер с удивлением уставился на выключатель, пытаясь представить себе электрическую схему, при которой свет тускнеет, а затем загорается снова. Может, этот выключатель относился к какому-то узлу, берущему энергию, в этом случае лучше всего оставить его в покое. Он повернул выключатель в его первоначальное положение. На этот раз свет на потолке выключился на целую секунду, а затем загорелся в полную силу.

Решив, что в выключателе какой-то странный дефект, он вдруг сообразил: схема самая обычная. Виной тому двухсторонний выключатель. Видимо, кто-то в другом конце схемы включил свой выключатель чуть-чуть позднее Тевернера. И этот кто-то находится в другом коридоре, всего в нескольких ярдах, скрытый от него поворотом стены!

— Кто там? — громко спросил мужской голос.

Тевернер повернулся и бесшумно побежал назад, мимо комнаты Бетии и закрытой теперь балконной двери, пока не обогнул тупой угол здания. Он прижался к стене и подождал. Услышав легкий шелест приближающихся шагов, он пробежал по коридору, открыл дверь в конце его и остановился на площадке главной лестницы, прямо перед вооруженным охранником. Ружье охранника висело на плече, а в руках были две чашки кофе.

— Отставить, солдат, — сказал Тевернер командирским голосом. — Тебе повезло, что полковник спит.

Он прошел мимо охранника к лестнице. Мозг его работал четко. Вооруженная охрана в резиденции Администратора? Значит, гости, о которых упомянул Фаррел — высокое начальство, военное или какое-нибудь другое. Он, Тевернер, выбрал самую лучшую ночь, чтобы посетить Лиссу! Он начал спускаться по лестнице в главный холл, который казался пустым. Солдат на площадке растерянно смотрел ему вслед. Тевернер еще не дошел и до половины лестницы, когда из коридора на площадку выскочил тяжеловесный сержант, тот самый рыжий сержант, которого Тевернер оглушил в воротах армейской базы.

— Остановить этого человека! — заорал сержант.

Тевернер метнулся вниз, перепрыгивая через ступеньки с риском упасть. Летящий прыжок вынес его на середину холла — как раз тогда, когда из швейцарской выскочил второй охранник. Столкновение отнесло Тевернера прямо на мраморную колонну. Он отступил, вроде бы не пострадав, но затем упал, как подрубленное дерево.

Швейцарская была длинной и узкой, освещенной одной холодной люминесцентной полосой, которая бросала зловещий свет на скудную меблировку. Тевернер со скованными за спиной руками сидел на жестком стуле и пытался совладать с болью, пронизывающей его тело при каждом вдохе.

"Я сломал себе ребра", — подумал он. Зрение с трудом сфокусировалось. Рыжий сержант стоял у двери с поднятым пистолетом. Повернув глаза, Тевернер увидел Фаррела, сидевшего на краю стола. Волосы его были взъерошены, сквозь незастегнутый мундир виднелась коричневая густо заросшая грудь. Глаза горели от возбуждения.

— Ладно, сержант, — сказал он. — Можете оставить нас одних. Не думаю, чтобы тут были какие-нибудь неприятности.

— Есть, сэр.

Сержант повернулся к двери.

— Да, сержант.

— Да, сэр?

— Как только придет коробка, сразу же вернетесь сюда.

— Есть, сэр.

Сержант исчез.

— Вы мне не нравитесь, Тевернер, — сказал Фаррел, как только они остались одни. — И знаете, почему?

— Возможно, потому, — Тевернер подавил сильный позыв к рвоте, — что вы лысеете, а я нет?

— Отлично, полковник. Прямо в точку. — Фаррел небрежно покачал ногой. — Причина, по которой вы мне не нравитесь, кроме этого факта, что вы, архаически выражаясь, деревенщина, состоит в том, что вы встаете мне поперек дороги.

— Собираетесь еще раз столкнуть меня с лестницы?

— Продолжаю, полковник. Как я уже сказал, вы становитесь мне поперек дороги, а я не могу позволить никому ставить мне подножку, потому что для родственника Президента тропа уже достаточно крепка, и я хочу строить свою военную карьеру своими силами.

Тевернер хотел было насмешливо хмыкнуть, но что-то булькнуло у него в горле. Он подозревал, что это кровь.

— Это дельце с геликоптером прошлой ночью было направлено против меня. Генерал Мартинес воспользовался этим как предлогом, чтобы перевести меня на другую работу.

— Крепко, — с трудом выговорил Тевернер.

— Подобная вещь плохо выглядела бы в моей характеристике. Но теперь, когда вы так любезно предоставили себя моему попечению, все будет читаться совсем по-другому.

— Вот как?

— Да, потому что вы скажете мне, где я могу взять ваших друзей немедленно и без всякого шума.

— Сожалею, но не знаю, где они.

Тевернер забыл даже о боли в груди. Прийти в дом Лиссы в этих обстоятельствах было безумием, флиртом со смертью и, кроме того, непростительным эгоизмом. Он точно знал, где беглецы предполагали встретиться, а дни, когда мужественный человек мог утаить информацию от инквизиторов, давно миновали.

— Вы не знаете, где они? — спокойно сказал Фаррел, доставая сигару из нагрудного кармана. — Тогда вам не о чем жалеть — в этом смысле, по крайней мере.

Он закурил и непринужденно выпускал завитки дыма.

Его хмурый, расхристанный вид и расстегнутый парадный мундир напомнили Тевернеру персонаж из классической оперы, и его мозг — совсем некстати начал придумывать название к опере.

В дверь постучали. Когда она открылась, Тевернер увидел толпившихся в холле военных. Вошел сержант с черным ящичком в руке и быстро прикрыл дверь.

— Хорошо, сержант. — Фаррел погасил сигару. — Команда военной полиции не прибыла еще?

— Нет, сэр. Они в пути.

— Отлично. Это не займет много времени. Вы умеете обращаться с иглой?

— Нет, сэр.

Сержант явно чувствовал себя неловко.

— Ничего сложного. Воткнете ему в шею и нажмете поршень. А пока дайте-ка мне это. — Он указал на пистолет сержанта и нетерпеливо пошевелил пальцами, пока пистолет не лег ему в руку. — Теперь — начинайте.

Сержант открыл ящичек и достал гиподермический шприц, извиняющимися глазами глядя на Тевернера. Сердце Тевернера забилось. Он не был уверен, что именно было в шприце, но не сомневался, что через несколько секунд после проникновения этого препарата в кровь он выболтает Фаррелу все, что тот хочет знать. Он безуспешно пытался снять наручники, в то время как его нервы выкрикивали невыносимое отчаяние: "Отец, мать, простите меня, простите меня…" Этот безмолвный крик замолк, когда Тевернер нашел единственный выход в зияющую, милосердную беззвездную ночь.

Он низко опустил голову и позволил сержанту вогнать иглу. Боли не было, лишь ощущение дергающего жара. Он подождал, пока вынут иглу и руки сержанта расслабятся, а затем стремительно вскочил со стула головой вперед.

Фаррел, все еще сидевший на краю стола, был так удивлен, что не успел отклониться. Тевернер опрокинул его на спину и впился зубами в его горло.

Он слышал прерывистое дыхание Фаррел а, чувствовал дуло пистолета на своем боку. Пистолет щелкнул раз, второй. Тяжелые пули прошли через грудную клетку, и смерть расцвела перед глазами Тевернера, как черная роза, раскрывающая лепестки ночи.

И он упал в нее, благодарно отдавая жизнь, которая никогда по-настоящему не принадлежала ему.

 

Глава 11

Мелисса Гренобль не знала, долго ли она простояла у высокого окна, прижавшись лбом к холодному стеклу.

Заря нарисовала призрачные серые арки на небе, когда Лисса увидела, как выносят металлический контейнер с телом Мака Тевернера. И когда военный грузовик поехал с легкомысленной скачущей скоростью, у Лиссы потекли слезы. Она перебрала в памяти каждую минуту, проведенную с ним, горечь утраты длилась вечность — однако мир снаружи не изменился: все еще была заря, сверкающий серебряный туман лежал над миром и искажал перспективу так, что здания Центра стали обрубленными силуэтами.

Стекло как бы вытянуло весь жар из ее тела, но она не могла уйти. Одно слово звучало в ледяном холоде ее мозга: почему? Почему? Почему? Что было сутью всей жизни Мака? Почему смерть так рано коснулась его, потребовала его к себе до финального факта суетности?

Под печалью лежало тупое чувство оцепенения. Когда она впервые встретила Мака, на нее произвели впечатление его физическая сила и самостоятельность мышления.

Но его самоуверенность, его преувеличенная сдержанность во всем, что касалось проявления эмоций, отталкивали ее, как и всех, кто встречался с ним.

Но она увидела и совсем другого Мака Тевернера, который смотрел на все аспекты жизни с безграничным сочувствием. Она старалась выявить этого скрытого Мака и нашла новый уровень выполнения этой высшей формы созидательного искусства. Их последняя ночь была доказательством, в котором она нуждалась…

И теперь она спрашивала себя, можно ли поверить, что ориентировавшийся на смерть Мак сыграл свою высшую игру, что он пришел из леса, как волк-убийца и был застрелен в зверином акте убийства. Джервез показывал ей свое изорванное горло, но она вспоминала спокойные мученические глаза Мака и трясла головой, инстинктивно отступая.

Был и еще один фактор, на интеллектуальном уровне: она знала фантастическую компетентность Мака. Если бы он пришел ночью как убийца, он выполнил бы свое намерение быстро, тихо и профессионально. Но какова же альтернатива? Из глубины ее тела пришел шепчущий ответ — дрожащий, грустный, убедительный. Может, Мак услышал о ее помолвке, и это известие пустило по ветру весь его инстинкт самосохранения. Не потерял ли Мак свою жизнь из-за любви к ней? Если это так, она не станет женой Джервеза, да и ничьей вообще…

— Лисса, — раздался за ее спиной слабый голосок. — Лисса!

Она повернулась и увидела поднятые к ней серые глаза Бетии, наполненные слезами, и вспомнила, что ребенок и Мак испытывали друг к другу удивительную привязанность.

— Что с тобой, Бетия?

Лисса встала на колени, чтобы ее лицо было вровень с торжественным, неправдоподобно идеальным лицом Бетии.

Неожиданно они обнялись.

— Не кричи, Лисса. Я чувствую, что ты молча кричишь. Я чувствую боль.

— Я не могу удержаться. Не могу. Ты не понимаешь. — Лисса почувствовала, что ее самоконтроль ускользает с возрастанием эмоционального давления. Бетия, странная маленькая Бетия была единственной в мире, кому она могла доверить свои мысли. — Я думаю, что Мак приходил увидеть меня. Я думаю, что я виновата в… Ох, Бетия, я не могу больше оставаться здесь.

— Но… куда же ты пойдешь?

— Не знаю. Может быть, на Землю. Я должна уехать.

— Значит, ты не выйдешь за полковника Фаррела?

— Нет, я…

Лисса почувствовала, как тонкое тело Бетии напряглось и оттолкнулось от нее.

— Мак был прошлой ночью в моей комнате. Я говорила с ним.

Лицо у Бетии изменилось и стало надменным как у маленькой императрицы.

— В твоей комнате! — горло Лиссы сжал безотчетный страх. — Зачем?

— Он там прятался. У него был нож, он сказал, что ударит им меня, если я пикну.

— Я не…

— Это правда. — Бетия внезапно как бы стала выше ростом. Глаза были невидящие, голос звучал неумолимо, безжалостно. — У него был нож. Он сказал мне, что собирается убить полковника Фаррела.