Когда лейтенанту Блезу Конвери было четыре года, мать как-то сказала ему, что глухонемые люди «разговаривают руками».

Он тут же решил, что это будет полезным и очень интересным свойством и для совсем нормального человека. И следующие три года малыш Конвери каждый день, затворившись у себя в комнате, посвящал некоторое время тому, чтобы постигнуть тайну. Уставившись на свою правую кисть, он по-всякому сжимал и изгибал ее в надежде найти волшебное сочетание движений, которое заставит заговорить его ладонь. В конце концов он столь же случайно узнал, что его мать подразумевала язык жестов, и немедленно оставил свои упражнения, не испытав ни малейшего сожаления. Он установил истину и был доволен.

Когда лейтенанту Блезу Конвери было семь лет, его отец показал ему рисунок, состоявший из вписанного в круг квадрата, пересеченного двумя диагоналями. Отец сказал, что можно повторить этот рисунок, не отрывая карандаша от бумаги и не проводя его второй раз ни по одной из линий. В свободные минуты Конвери на протяжении шести лет пытался решить эту головоломку.

После первого же месяца он практически не сомневался, что повторить рисунок, соблюдая все условия, попросту невозможно, однако его отец, который тем временем скончался, утверждал, будто видел своими глазами, как это делается. И потому он продолжал возиться с головоломной. А потом случайно прочел в журнале биографию великого математика XVIII века Леонарда Эйлера, основателя топологии. В статье упоминалось, как Эйлер решил задачу с семью кенигсбергскими мостами, доказав, что можно перейти их все, причем дважды не проходя ни по одному. Далее в статье говорилось, что эйлеровское доказательство позволило сразу определять, имеется ли решение у подобной задачи или нет. Нужно только сосчитать линии, сходящиеся в каждой точке рисунка, и если число их окажется нечетным более чем в двух случаях, значить, повторить его, не отрывая карандаша от бумаги и не проводя его второй раз по какой-либо из линий, невозможно.

И вновь Конвери прекратил логическое следствие, удовлетворенный тем, что пришел к окончательному выводу. Вот так отшлифовывалась система мышления, благодаря которой он стал полицейским особого типа.

В полицию он пошел почти автоматически, однако — несмотря на отличную академическую квалификацию — не сделал той карьеры, на которую, казалось бы, имел все права. Хороший полицейский начальник выучивается ладить с профессиональной статистикой. Он смиряется с тем, что большинство преступлений раскрытию не поддаются, хотя есть и исключения, и распределяет свою энергию соответственно: преувеличивает успех, занимает неудачи.

А Блез Конвери слыл среди сослуживцев «пиявкой» — человеком по натуре неспособным, раз впившись в проблему, потом ее оставить. Начальство и товарищи с уважением относились к списку его служебных успехов, но в управлении бытовала шутка, что заведующий архивом время от времени совершал тайные налеты на письменный стол Конвери, чтобы заполнить зияющие пустоты на своих полках.

Конвери понимал и свои завихрения, и то, как они сказываются на его карьере Он часто решал изменить свой подход и месяц-другой свято придерживался своих благих намерений, но тут, когда он, казалось, уже достигал желаемого, его подсознание подкидывало ему новый подход к следствию, ведущему уже три года, и его желудок обжигала ледяная эгоистическая радость. Конвери знал, что этот момент решает все — его личный вариант качества, которое превращает других людей в великих религиозных реформаторов, в бессмертных художников, в героев на поле боя, чья жизнь тут же обрывается. Он не мог противостоять этой мистической магии и не разочаровывался, поджидал ли его успех или нет.

И теперь, проезжая по обсаженным деревьями улицам, Конвери чувствовал, как по его нервам разливается этот полярный экстаз.

Он вел свой почтенный, но ухоженный «плимут» мимо зеленых газонов, перебирая в памяти обстоятельства дела девятилетней давности, возвращаясь в прошлое к Шпиделю, к Бретону… Дело это было для него единственным в своем роде. И не потому, что он потерпел неудачу (такое случалось много раз), а потому что он так невероятно ошибся.

Конвери был в участке, когда туда привезли Кэт Бретон, и он успел расспросить ее в первые минуты ошеломления, пока сотрудница вымывала из ее волос брызги человеческого мозга.

Суть ее бессвязного рассказа сводилась к тому, что на вечеринке она и ее муж поссорились. Она отправилась дальше одна пешком, но по глупости решила сократить дорогу и свернула в парк, где подверглась нападению. Внезапно рядом возник мужчина, всадил пулю в голову нападавшего и сразу же исчез в темноте. А Кэт Бретон бросилась бежать и рухнула без чувств.

Обдумывая эти факты, Конвери нашел им два возможные объяснения. Начал он с того, что отбросил идею, что это было цепью случайностей — что таинственный незнакомец просто так прогуливался в нужную минуту по парку с охотничьим ружьем в руках. Значит, стрелок знал нападавшего, подозревал, что он психопат-убийца, выслеживал его, пока не удостоверился окончательно, и тут же покончил с ним. Инстинктивно Конвери сразу же отверг эту теорию, что не помешало ему произвести необходимую проверку.

Мысли же его сосредоточились на муже Кэт Бретон. Что если поломка машины и последовавшая ссора были спланированы заранее? Что если муж Кэт Бретон хотел избавиться от нее и спрятал ружье в багажнике? Он прокрался следом за ней в парк и уже собирался выстрелить, когда Шпидель бросился на нее, и попал в нападавшего.

Вторая теория зияла дырами, но у Конвери был большой опыт в заделывании дыр. Он начал с того, что спросил у Кэт Бретон, не узнала ли она стрелявшего. Все еще в шоке она помотала головой… Однако Конвери заметил, как сжались ее зубы, словно она произнесла про себя имя, начинающееся с «Дж».

И когда он явился в дом Бретона, вооруженный описанием, полученным от подростков, которые выдели стрелявшего… И когда он прочел в глазах Бретона ужас вины, он понял, что нашел убийцу.

Когда же выяснилось, что к Бретону нельзя подступиться, Конвери почувствовал себя оскорбленным, хотя и не мог понять почему. Он потратил недели и недели, пытаясь обесценить алиби, которые обеспечивали Бретону показания, соседей, видевших, как он стоял у окна гостиной. Он извел судебных экспертов, настаивая, что они допустили ошибку и из этого ружья все-таки можно было выстрелить. А потом долго экспериментировал со старым ружьем для охоты на оленей — стрелял из него, очищал разными растворами, присыпал пылью… В конце концов ему пришлось признать, что Бретон, от которого так и разило виной, абсолютно неуязвим.

Для любого другого полицейского этого хватило бы, чтобы закрыть дело и заняться чем-то более плодотворным, но демон Конвери крепко сидел у него на плече, нашептывая сладкие обещания торжества. И вот теперь по дороге домой этот голос внезапно вновь обрел силу. На протяжении девяти лет ему иногда казалось, что навещать Бретона значит уступать мании, но на этот раз он безошибочно почувствовал запах страха, вины…

Конвери резко свернул на бетонную площадку перед своим домом, чуть было не задев бампером трехколесный велосипед младшего сына. Он вышел из машины и, закрывая дверцу, он установил, какая петля поскрипывает, сходил в гараж за масленкой и хорошенько смазал петли всех четырех дверец. Потом отнес масленку на место, открыл внутреннюю дверь и через чулан прошел на кухню.

— Ты что-то поздновато, милый. — Джина, его жена, стояла у стола с доской для разделывания теста, руки у нее были по локоть в муке, а теплый воздух кухни прельстительно благоухал мясными пирожками.

— Извини, — сказал Конвери. — Меня задержали. — Он похлопал жену пониже спины, рассеянно взял цукат и принялся его покусывать.

— Влез!

— Что, детка?

— Ты опять был у Бретона?

Конвери перестал жевать.

— Почему ты спрашиваешь?

— Тим сказал, что ты опять рылся в его коллекции. Он сказал, что аммонита нет на месте.

— Э-эй! — Конвери засмеялся. — А я-то думал, что тут кроме меня сыщиков нет.

— Но где ты был?

— Ну, заехал туда на несколько минут.

— Ах, Блез! Что они могу подумать! — Лицо Джины Конвери омрачилось.

— С какой стати? Просто заглянул по-дружески.

— Люди не питают дружбы к сыщику, который допрашивал их в деле об убийстве. И особенно, люди с такими деньгами.

— Детка, не стоит из-за этого расстраиваться. У меня с Джоном Бретоном прекрасные отношения.

— Воображаю! — сказала Джина вслед Конвери, который прошел в гостиную, сел и начал машинально листать журнал, не видя страниц. Что-то очень странное произошло с Бретонами девять лет назад, и сегодня он словно вернулся во времени к очагу напряжения. Бретон выглядел не только похудевшим, но и постаревшим, и одновременно — моложе, менее искушенным, менее самоуверенным, с совсем иной аурой. «Я свихнулся, — думал Конвери. — Ауры не улики. Разве что эта вспышка телепатии, про которую говорили в последних известиях, начала распространяться!» Он закрыл журнал, взял было второй, но тут же с отвращением бросил обратно.

— Джина! — воскликнул он. — Когда мы будем обедать?

— Около пяти. Потерпишь?

— Отлично. Мне надо еще кое-куда съездить.

Секунду спустя возле Конвери словно взорвалась мучная бомба: его жена влетела в гостиную из кухни и принялась размахивать кулаком у него под носом.

— Блез Конвери! — свирепо прошипела она. — Из этого дома ты выйдешь только через мой труп.

Конвери посмотрел на ее раскрасневшееся лицо с легким удивлением.

— Не понимаю…

— Тим сегодня празднует день рождения. Почему я пеку пирожки, как ты думаешь?

— Но день его рождения еще только на следующей неделе! — возразил Конвери.

— Знаю. А день рождения Кеннета был на прошлой неделе! А празднуют они вместе — посредине! — Джина уничтожающе уставилась на него. — Тебе бы пора это знать!

— Знаю, знаю, детка. Просто выскочило из головы. Послушай, они же не обидятся, если я на этот раз пропущу…

— На этот раз! Ты уже пропустил в прошлом году и в позапрошлом. И сегодня ты никуда не пойдешь.

— Но у меня дело.

— Подождет до завтра.

Конвери поглядел в глаза жены, и то, что он увидел в них, сразу заставило его сдаться — с улыбкой, чтобы сохранить остатки достоинства. Когда она вернулась на кухню, он театрально пожал плечами — перед самим собой, за не имением других зрителей — и взял журнал. Джон Бретон никуда не делся за девять лет, и может подождать еще немножко.