Из-под ног Меган ушла земля, невидимая рука стиснула горло, не давая дышать. Что могло причинить несчастному такие муки? Она чувствовала, остро ощущала страдание, терзавшее араба.

Меган слышала, что мужчины, когда-то переболевшие свинкой, иногда становятся бесплодными.

Неужели и он оказался в их числе? Она прерывисто вздохнула, чтобы успокоиться.

— Вряд ли какой-либо женщине стоит демонстрировать это вам, сэр. Все понятно и без слов.

— В таком случае не демонстрируйте это, мадам, — грубо бросил он. — Лучше докажите.

Темнота сомкнулась вокруг них. Сжала расстояние между его ртом и ее болезненно набухшими сосками. Сердце Меган пропустило удар, заколотилось, пытаясь вырваться из груди. В этом мужчине кроется склонность к насилию, рожденная потребностями, одиночеством, страхом.

Будь она мудрее, сбежала бы из комнаты в чем мать родила. Будь она мудрее, вообще не оказалась бы в. этой комнате.

Она думала о прошлом и пустой постели, в которой теперь спала. Она думала о будущем и пустой постели, ожидавшей ее. Она думала об этом арабе, спящем в пустой постели целых пятьдесят три года.

— Я только однажды попросила мужчину коснуться меня, — выпалила она.

— И он коснулся?

Ей хотелось солгать, но она поняла, что не сумеет.

— Нет, — призналась Меган.

— Это тот, кого ты любила?

Она сжалась под натиском нежеланных воспоминаний.

— Да.

— Он отказывался испытать ту близость, о которой ты упомянула?

К горлу Меган подступили непрошеные слезы.

— Верно.

— Его отказ до сих пор ранит тебя.

— Да.

Она заморгала, чтобы не расплакаться.

— Скажи, где именно ты просила его дотронуться?

Несмотря на повелительный тон, в голосе его слышались молящие нотки. Что-то вроде просьбы не отвергать его, как в свое время отвергли ее. Разделить с ним то особенное соединение, которое подвластно лишь мужчине и женщине в постели.

Обжигающее озарение снизошло на Меган. Здесь, в темноте, с незнакомцем она может снова стать той, какой была двадцать два года назад. Он сумеет ласкать ее груди, целовать их. Делать все то, о чем она тайно мечтала, но боялась попросить. Боялась, что оскорбит, оттолкнет мужа от себя. Никогда прежде Меган не мечтала о том, как будет учить мужчину касаться ее, удовлетворять. Какое искушение! На этот раз именно Адам предлагал Еве запретный плод. Обещание куда большего, чем быстрое безликое слияние.

— Я просила… просила его коснуться моих грудей, — прошептала она, не узнавая своего голоса.

Темнота потянулась к ней.

Она полувздохнула-полувсхлипнула, когда шершавые ладони сжали правую грудь, левую… Сердце покатилось куда-то, мышцы напряглись. Жидкий огонь желания хлынул в то место, где сходились ноги. Соски затвердели до боли.

— Вот так?

— Да.

Пальцы задвигались в такт с биением ее сердца. Грубые, но нежные. Нерешительные, но алчные. Слезы по-прежнему жгли ей глаза. Наконец она получила от чужого человека то, в чем ей было отказано двадцать два года назад: нежное прикосновение мужчины.

— Скажи, что еще ты просила его сделать, — хрипло скомандовал он.

Тепло протянуло невидимый мостик между их телами: его дыхание, ее дыхание, его пальцы, ее пальцы. Его желание. Ее желание.

В какой-то кратчайший миг она видела их обоих: себя, стоявшую над обнаженным мужчиной, и его, сидевшего подле голой женщины.

— Я просила его… целовать мои соски, — призналась она.

Шероховатый жар, обливший ее левую грудь, вдруг рассеялся. Секунду спустя он обрушился на ее бедро. И похоже, араб не слишком расстроился, обнаружив податливую мягкость. Шелковистая плоть, легкая, как крылья бабочки, скользнула по соску.

Молния пронизала ее грудь и вышла из пальцев ног. Меган вернулась в свое тело и снова уставилась на его голову. Потом инстинктивно протянула руку и вцепилась в мягкие вьющиеся волосы. Они липли к пальцам, живые, словно раскаленный поток, мчавшийся сквозь ее груди.

— Что еще ты просила его делать?

Влажное дыхание обожгло грудь в том месте, где араб поцеловал ее. Только мужчина, которого она любила, не пожелал делать этого. Она пыталась собраться с духом и наконец нашла храбрость продолжать.

— Я просила его лизать мои соски.

Горячий влажный язык нерешительно обвел самую маковку груди. Один раз. Второй. Третий… Он лизал ее, как жадный кот вылизывает пустой подойник. Верхушка соска, розовый ореол, снова кончик… Ее лоно сжималось, кипящая жидкость стекала по бедрам. Она инстинктивно обвила руками его шею… такое судорожное объятие… и прижала к себе голову араба, пока тот продолжал омывать ее неустанными ударами языка.

— Что еще?

Меган боялась, что умрет от наслаждения. Чувствовал ли Мохаммед то же самое, когда целовал ее, лизал?..

— Я просила его сосать мою грудь. Ее опять обожгло раскаленными угольями. О-о… Меган держалась за густые пряди, пока он сосал ее, сначала робко, потом сильнее, словно он набирался от нее сил. Это было… невероятно.

Это пробудило томление, которого ей не довелось испытать до сих пор. Хоть бы он стиснул ее… укусил… впился зубами… Она выгнулась всем телом, моля о ласках, описания которым не находила. Он сильнее сжал руки, сминая, массируя, растирая… грудь, бедро… спину…

Огненный водоворот обжигающего жара окутал ее сосок, и острые зубы одновременно вгрызлись в ореол… Ее лоно сжалось… от боли… от удовольствия. Она подалась вперед, запутавшись руками в его волосах, затерянная в эротических ощущениях, которые он рождал, в воспоминаниях, которые вызывал…

— Я просила его ласкать меня между бедрами, — шепнула она.

Теплый воздух овеял ее живот. Нежные пальцы коснулись Меган… Тень ощущения… Пальцы араба, не англичанина.

Тихий неприличный хлопок разорвался в воздухе: это его губы выпустили сосок. Озноб от холодного воздуха мгновенно сменился теплом его дыхания.

— Твой венерин холмик покрыт волосами.

Прошло несколько мгновений, прежде чем смысл его слов дошел до нее. Каждый нерв ее тела сосредоточился в пальцах, теребивших его волосы.

— Да. — Ее дыхание участилось… слишком участилось… Сейчас она лишится чувств. Она, которая никогда раньше не падала в обморок! — Разумеется.

— Мусульмане выбривают волосы на теле. Его нога задела ее колено, мускулистая, но шелковисто-гладкая…

— А вы? Тоже выбриваете волосы? — неожиданно вырвалось у нее.

— Я строго следую законам ислама, — бросил он.

Мириады мыслей кружились в ее голове: неужели религия воспрещает ему дотрагиваться до женщин? Может, поэтому в пятьдесят три года он все еще девственник? И действительно ли его чресла чисто выбриты?

— Записано в книгах, что женское лоно влажнеет от желания и что в момент наслаждения ее плоть становится твердой и наливается кровью, как петушиный гребень, — пробурчал он. — Ты тоже влажна от желания, Меган?

Влажна и набухла. Ей казалось, что она тонет в запахе пряностей и жаре его тела.

— Да, — запинаясь, выговорила Меган. — Так оно и есть.

— И когда достигнешь момента наслаждения, твоя плоть поднимается, как петушиный гребень?

— Ты можешь коснуться моего лона…

Мег съежилась от собственной откровенности, на которую способна только шлюха; она раздвинула ноги в бесстыдном приглашении женщины, открывающейся мужчине.

Ночной воздух ворвался в комнату, охлаждая ту часть ее тела, которая налилась соками, подобно перезрелому фрукту. Холод немедленно сменился пульсирующим жаром.

Он сжал ее, меся, словно тесто, грубо лаская. Меган замерла, боясь вызвать у него отвращение.

Муж касался ее лишь мимолетно, подводя свое достоинство к ее порталу. И никогда не медлил ни одного лишнего мгновения. О чем он думал, случайно дотрагиваясь до нее? О чем думал этот человек, касаясь женщины впервые в жизни?

— Ты истекаешь влагой.

— Мне очень жаль, — быстро, словно оправдываясь, выговорила она и сжалась от напряжения, приготовившись к тому, что он сейчас ее оттолкнет.

— Почему ты извиняешься?

Его дыхание раскаленным тавром легло на ее живот: он смотрит вниз, словно способен видеть в темноте. И возможно, так оно и есть.

— А с другим мужчиной ты не становишься такой мокрой?

— Я…

Длинный жесткий, мозолистый палец утонул в скользких влажных складках ее лона.

Она выпустила из рук волосы Мохаммеда ради более надежного якоря: его плеч. Они были напряжены, совсем как ее тело. Сильные, надежные, истинно мужские.

Меган ждала его следующей фразы, следующего вторжения. Сам воздух, похоже, раскалился от чувственного порыва.

— Отверстие в твоем лоне чересчур узко.

Он скользнул глубже, ее тело упорно сопротивлялось.

— Ты хотела, чтобы тебя ласкали именно здесь, когда просила его потрогать между бедер?

Меган зажмурилась, отсекая тьму, состоявшую из его волос и боли прошлого.

— Нет, — ответила она.

Он медленно разделил сомкнутые створки, проникая в святая святых ее лона, пока не коснулся самого кончика ее женственности. Крохотный бугорок налился желанием. Она неудержимо запульсировала в унисон с ритмом его пальца и сомкнула колени, чтобы не упасть.

— Ты просила, чтобы тебя коснулись в этом месте?

— Нет… просто просила, чтобы меня коснулись, — пролепетала она.

— Ты уже твердая, это похоже на небольшой бутон. Тебе хорошо, когда мужская рука теребит его? И когда тебя приводят к экстазу, теребя клитор, разве ты не хотела бы, чтобы на месте мужского пальца был мужской жезл?

Клитор.

До этой минуты Меган никогда не слышала такого слова, но мгновенно поняла, что он имел в виду: ошибки быть просто не могло! Она впилась ногтями в его кожу, безразличная к боли, которую могла вызвать, полностью сосредоточенная на каждом движении этого длинного пальца.

— Я не… знаю. Уверена, что большинство женщин по достоинству оценило бы… Ни один мужчина еще не дарил мне блаженства всего лишь одним пальцем.

Он осторожно обвел затвердевшую горошинку плоти, самое чувствительное местечко женского тела, словно определяя размер, форму… и каждое прикосновение вызывало в ней бурю ощущений.

— Но ты достигала разрядки, когда мужская плоть проникала в тебя, — настаивал он.

За сомкнутыми веками плясали белые точки по разгоряченной коже пробегал раскаленный добела озноб.

— Да.

— Когда он касался тебя здесь…

Он сильно нажал на бугорок ее женственности; молния наслаждения пронзила ее.

— Разве ты не жаждала большего?

— Есть немалая разница между прикосновением мужчины и женской рукой, — бросила она, пародируя его прежний ответ.

— Арабские женщины вырезают нижние губы и женскую плоть у маленьких девочек.

Меган широко распахнула глаза. Она съежилась от ужаса. Мышцы сжались, отрицая правду его слов, противясь наступающему оргазму.

— Почему? — вырвалось у нее. — Как может женщина делать такое с малышками?! Как может женщина жить, никогда не познав наслаждения?!

— Такова традиция, — пояснил он. Мозолистый палец сначала осторожно потер левую сторону ее клитора, а потом и правую. — Таков старинный обряд вторжения.

Пламя пожирало Меган.

— Таким образом, женщина думает не о собственных желаниях, а о нуждах мужчины.

От его пальца исходил жар. Его голос был холоднее, чем скованное зимой болото. Меган слушала со всевозрастающим страхом, пока нарастающее наслаждение лизало ее языками огня. В Аравии мужчин, охраняющих гаремы, называют евнухами. И по слухам, их лишают мужского достоинства, чтобы они безоговорочно служили малейшим прихотям своего, господина, забывая о собственных желаниях. Горячая жесткая рука легла на ее ягодицы. Меган затряслась мелкой дрожью.

Он затрепетал.

А может, она все перепутала и дрожала сама, балансируя на грани самого сокрушительного оргазма в своей жизни.

— Ты стала еще тверже, — заметил он.

И стал вспоминать о странных ритуалах, способах, которые не могли присниться даже во сне. Его настойчивый палец тер и скользил… левая сторона… самый кончик… правая сторона… снова набухший кончик. Удовольствие от его прикосновений, казалось поистине пугающим.

— Пожалуйста, остановитесь. Он отказался подчиниться.

— Значит, ты лгала мне, утверждая, что ни один мужчина еще не приводил тебя к оргазму таким манером?

Меган напряглась.

— Нет, не лгала.

Она единственный раз сказала не правду, позволив арабу поверить, будто перед ним именно та проститутка, которую привел владелец гостиницы.

— И мои прикосновения тебе нравятся?

— Да.

Она и представить не могла, что мужские ласки могут доставлять столько удовольствия.

— Тогда я не остановлюсь, пока ты не достигнешь наслаждения, чтобы мы оба проверили, действительно ли мужские пальцы способны удовлетворить женщину не хуже мужского жезла.

Меган сжалась. И тьма неожиданно взорвалась, и вместе с ней — Меган. Задыхаясь, падая, цепляясь за пустоту.

Скрип кровати. Ноги, оседлавшие ее бедра. Волна энергии нахлынула на нее, поглотила, пульсируя собственной жизнью.

— Я ощутил твою разрядку, — охнул Мохаммед. Сильная рука сжала ее левое бедро, один палец был все еще смочен ее соками.

Меган пыталась отдышаться, втягивая ноздрями исходившие от него миндальный аромат и пряный запах кожи. Ее левое колено зарылось в толстую шерсть, правое — терлось о грубую хлопчатобумажную простыню. Крохотные толчки еще не улегшегося землетрясения пробегали по ее телу; прохладный воздух овевал обнаженные складки лона.

Она была открыта, полностью доступна. Розовые лепестки распустились, охраняя ворота в зияющий грот. Тяжелые мускулистые бедра прижались к ее ягодицам, на них не было ни единого волоска. Твердая плоть соединяла их тела. Плоть, не имевшая ничего общего с мужским пальцем. На ощупь она казалась резиновой.

Резиновое копье с большим квадратным наконечником.

— Тебе не хватает мужского жезла внутри? — допытывался он. — Удовлетворилась бы ты одними касаниями, если бы знала, что мужчина может дать только это и ничего больше?

И тут она отчего-то поняла, что это его потребность всего секунду назад подхватила ее, поглотив ее желание. Пусть он отрицает, что тоже нуждается в разрядке: его тело утверждало иное.

— Да, — выдавила Мег, с жадностью глотая воздух. Он дал ей куда больше, чем она получала когда-либо. — Мне этого было бы достаточно!

Но ему было мало. Ах, сколько же боли в душе ее араба! Она не хотела, чтобы он страдал. Только не этой ночью.

Меган сама претерпела немало за всю свою жизнь. Арабу. Кажется, тоже пришлось нелегко.

Она мерно дышала, пытаясь успокоить сердцебиение и разгулявшиеся нервы и сказать то, что давно просилось на язык. Те слова, которые необходимо сказать.

— Я не осуждаю тебя, Мохаммед.

— Неужели?

Его затянутое в резину мужское достоинство чуть заметно подрагивало. Ее лоно сжималось в мелких судорогах.

— Именно так, — подтвердила она и протиснула руку между их телами, чтобы дать ему то же наслаждение, которым он одарил ее.

— Не смей! — процедил он.

Все в нем было жестким, как железо: голос, бедра, плечи, пальцы, державшие ее правую руку, плоть в резиновой оболочке. От чего бы ни страдал Мохаммед, бессилием это не назовешь.

— Ты сам сказал, что хочешь показать мне, как ублажить женщину, — ничуть не смутившись, напомнила она.

— Не для этого я купил тебя.

— Именно для этого, — настаивала Меган, втайне удивляясь, откуда у нее берется смелость протестовать. Из-за полученного удовольствия? Или тех наслаждений, которые он, по всей видимости, тоже хотел испытать?

Его пальцы сомкнулись на ее запястье: завтра на нежной коже появятся синяки.

— Не желаю, чтобы ты знала.

— Что именно? Насколько ты тверд? — дерзко выпалила она. И почувствовала, как он удивлен. Сознание собственней силы переполняло ее. Завтра она сгорит со стыда, будет убита сознанием собственной наглости. Только не сегодня ночью.

Она медленно провела кончиком пальца по раздувшейся головке, пульсирующей под грубым резиновым чехлом.

— Ты не хотел, чтобы я знала, какой он большой? — выдохнула она.

— Не разыгрывайте из себя шлюху, мадам, — последовал резкий ответ.

Меган на мгновение застыла.

— Я — та, кто есть, не больше и не меньше.

— Незачем лгать, чтобы успокоить мое оскорбленное тщеславие.

И тут до нее дошло, что он отвергает не ее ласки, а собственное тело.

— Заверяю, сэр, я не лгу. Никогда раньше я не встречала такой огромной мужской плоти.

Прошло несколько бесконечных секунд, пока Мохаммед взвешивал правдивость ее слов. Все это время ее запястье оставалось в стальных тисках. Он хотел верить. Он боялся верить.

— Ты не находишь меня… неприятным… отталкивающим? — выпалил он, явно считая себя омерзительным.

— Ни в коем случае, — твердо ответила Меган. И вынудила себя спросить:

— А вы? Я вам не отвратительна?

— Женское тело не может быть отвратительным. Облегчение было почти непереносимым.

— Так же как и ваше, — поклялась она.

Мохаммед с тихим шипением выпустил воздух сквозь стиснутые зубы.

— Не знаю, сумею ли я удовлетворить женщину.

— Клянусь, я более чем удовлетворена.

— Не представляю, сумею ли сам найти удовлетворение в женщине.

— Если соизволите отпустить мою руку, сэр, скоро получите ответ.

Звук их слившегося дыхания вдруг прервался, даже прибой, казалось, на секунду смолк. Он разжал пальцы и тут же возобновил свой бесконечный ритм нападения и отступления.

Меган, склонив голову, пыталась рассмотреть длинный толстый отросток, лежащий на ее ладони.

Но видела лишь темный провал, разделявший их тела, и сознавала собственную неумелость. Никогда до этой минуты она не насаживала себя на мужское копье. Мысль об этом была одновременно унизительной и опьяняющей.

Она осторожно подвела его к своему лону. Их обдало жаром, он взмок от пота. Мохаммед сжал ее руку, помогая, поощряя, ободряя… Он стиснул ее правую ягодицу. Пальцы утонули в глубокой расселине. Ее разверстое лоно горело, как в огне.

Вместе они нашли ее портал. Вместе они ввели напряженную мужскую плоть в ее открытую женскую плоть. Меган не могла дышать, не могла двигаться.

Пот капал со лба, носа, лился на его грудь. Чей пот? Его или ее?

За все двадцать восемь лет супружества Меган ни разу не испытала подобной близости. Она, почтенная вдова, обхватила колени мужчины, ощущает его дыхание, и его чресла слиты с ее лоном. Вместе они делят пот, руки сцеплены, тела соединены.

— Я недостаточно глубоко в тебе, — выдавил он.

И притянул ее к себе. Пальцы его были почти на дне расселины между ягодицами. Правой рукой он направил свое облеченное в резину достоинство в тайны ее грота.

Потирая. Протыкая. Вталкиваясь.

Колени Меган медленно расползались в разные стороны, бедра расходились все шире. Откинув голову, обратив глаза в потолок, она громко взвизгнула:

— О Боже!

— Велик Аллах, — хрипло откликнулся он, взывая к тем частям тела, которые никак не могли ответить. Меган инстинктивно выпустила его плоть и, помогая себе плечами, попыталась встать. Но Мохаммед, сжав ее бедра, стал тянуть вниз и вперед, пока не уперся в самое чрево.

— Не знал, что женщины так малы, — процедил он.

— Я…

Меган отчаянно старалась собраться с мыслями, но могла думать лишь о невероятно длинном, толстом, твердом отростке, достававшем, казалось, до самого сердца.

— Ты так глубоко проник в меня…

Горячее, напоенное миндалем дыхание овеяло ее щеку.

— Тебе больно?

Какое страдание звучит в его словах!

— Нет.

Она забыла, как близки могут стать мужчина и женщина в постели. Забыла? Или просто не знала7 Ее груди вплави-лись в его торс; ее бедра обхватывали его бедра, ее лоно слилось с его чреслами.

Одно дыхание.

Одно тело.

Согласное биение сердец.

— Я никогда…

Ее внутренние мышцы конвульсивно сжали его.

— Я не могу двинуться. И не понимаю, как это можно сделать в подобной позиции.

— Потрись своими чреслами о мой лобок.

Мохаммед вдавился в нее и одновременно подался вверх. Огненная волна, ударившая в нее, оказалась куда мучительнее боли, куда сильнее наслаждения. Створки ее лона расплющились о его гладкую кожу: у него не было волос внизу живота. Затвердевший бутон женственности терся о голую кожу. Меган порывисто перекрыла разделявшие их несколько дюймов и поцеловала его. Он замер. Его губы были сухими и мягкими.

Она отпрянула, тяжело дыша.

— До этой минуты я никбгда не целовал женщину, — скованно пробормотал Мохаммед. Он тоже тяжело дышат

— Тебе понравилось? — спросила она, чувствуя себя захваченной, взятой в плен, беззащитной, чувствуя себя гораздо моложе, чем женщина ее возраста имела право чувствовать.

— Да, — коротко обронил он.

Но Меган не обиделась на резкость.

Отпустив широкие плечи, она сжала ладонями его лицо… похоже, он недавне побрился… и снова прижалась к его устам своими.

Его губы прижались к ее губам, завладели. Ошеломляющее наслаждение потрясло ее. Он провел языком по границе между губами, словно требовал, чтобы она их приоткрыла. Меган послушалась. Он коснулся кончика ее языка своим. Меган содрогнулась в блаженной разрядке, стискивая мышцами лона его плоть, высасывая его дыхание.

Но когда попыталась отодвинуться, отгородиться от неожиданного водоворота ощущений, Мохаммед сжал руками ее голову и удержал. Он стал лизать ее так, словно пробовал на вкус ее наслаждение: под языком, небо, внутреннюю поверхность щек. Стиснув ее попку левой рукой, он врезался в податливое тело, заставляя ее пережить пик экстаза, и вскоре Меган уже не отличала боли от наслаждения, свою плоть от его плоти.

Оторвавшись от его губ, она припала щекой к его жаркой груди, задыхаясь, все еще извиваясь в конвульсиях.

— Иншаала.

И тут Мохаммед неожиданно поднялся и присел, увлекая Меган за собой, еще глубже проникая в нее, выдавливая из ее легких остатки воздуха, потом повернулся и выскользнул из нее, и она стала падать… падать…

Кровать скрипела и стонала. Колючая шерсть царапала ее ягодицы. Голова утонула в подушке, так что шпильки безжалостно вонзались в кожу. Меган слепо хватала руками воздух, и наконец ее усилия были вознаграждены. Бедра Мохаммеда умостились между ее ног, он сильным толчком нырнул в нее.

Скрип пружин сливался в ее ушах с его прерывистым дыханием. Тела были мокрыми и скользкими от пота. Она не могла сказать, кто кем обладал. И выгнулась, требуя большего.

И он дал ей все возможное.

Она не сразу услышала свои крики:

— О-о… Пожалуйста! О Господи! Люби меня! Сильнее! Люби меня сильнее! О, пожалуйста! Только не останавливайся! Пожалуйста, не останавливайся!

Третий оргазм застиг Меган врасплох, но за ним последовал четвертый, пятый. Во время шестого он снова бормотал неизвестные фразы, вероятно, обращения к своему Богу. Она смогла разобрать только одно слово:

— Проклятие. Проклятие. Проклятие.

И смутно осознала, что по лицу Мохаммеда катится не только пот, но и слезы.

Когда он бессильно обмяк на ней, она обняла его так крепко, как могла. Так же крепко, как хотела, чтобы обнимали ее двадцать два года назад, когда она проплакала всю ночь.