Глава 1

Никогда еще Рамиэль не позволял женщине шантажировать себя. Прислонившись к двери библиотеки, он разглядывал посетительницу, остановившуюся перед огромным, от пола до потолка, окном. Его прищуренные глаза внимательно изучали ее фигуру. Дама, облаченная в темную шерсть, была отчетливо видна на фоне желтых шелковых гардин.

Элизабет Петре.

Он не узнавал ее, закутанную с ног до головы в бесформенный черный плащ с капюшоном. Правда, он вряд ли узнает ее и потом, когда она будет лежать под ним, обнаженная, с широко раскинутыми в непристойном призыве ногами.

Он был незаконнорожденным сыном английской графини и арабского шейха. Она — женой канцлера казначейства и дочерью премьер-министра Англии. У каждого из них свой круг общения, и пути их будут пересекаться только в постели, за закрытыми дверями,

Рамиэль вспомнил черноволосую женщину, оставленную им часом раньше. Маркиза Клердонская атаковала его на балу шлюх, где голой танцевала среди других блудниц. Она использовала его для удовлетворения своей неутолимой похоти. На несколько часов он превратился в необузданное животное, каким, как ей казалось, и был на самом деле. Вонзаясь в ее податливое тело, он в исступлении достигал того момента полного расслабления, когда уже больше не существовало ни Аравии, ни Англии, а оставалось лишь одно ослепительное забвение.

Рамиэль, пожалуй, занялся бы и этой женщиной, если бы она не проникла в его жилище с помощью обмана. Он медленно направился к ней по персидскому ковру, застилавшему пол библиотеки.

— Что вам угодно, миссис Петре? Зачем вы с угрозами вторглись в мой дом?

Его утонченное английское произношение не обмануло женщину.

Рамиэль почувствовал охвативший ее страх. Он этого и добивался. Он хотел, чтобы женщина испугалась. Рамиэль стремился показать ей, насколько она беззащитна здесь, в его логове, где ни муж, ни отец не придут ей на помощь.

И вообще он хотел, чтобы она раз и навсегда поняла — его тело принадлежит только ему. Никакие ухищрения не заставят его заниматься с ней любовью. Рамиэль остановился рядом с пылающим канделябром и ждал, пока она обернется. Горящий газ шипел и потрескивал в тишине.

— Подойдите же, миссис Петре, ведь с прислугой вы не были столь застенчивы, — произнес он с издевкой.

Рамиэль знал, чего она хочет. Его уже не шокировали фразы вроде: «Мне хочется попробовать араба» или «Я не прочь переспать с бастардом».

— Чего может желать такая женщина, как вы, от человека вроде меня?

Медленно, очень медленно женщина обернулась — расплывчатая темная фигура в рамке желтых, отливающих золотом гардин. Черная вуаль не могла скрыть удивление, охватившее ее при взгляде на него. Презрительная улыбка скривила губы Рамиэля. Он знал, о чем она сейчас думала, о чем думала любая англичанка, впервые увидев его.

Араб-полукровка не должен иметь волосы цвета напоенной солнцем пшеницы. Араб-полукровка не должен одеваться как английский джентльмен и носить сшитые на заказ костюмы. Араб-полукровка…

— Я хочу, чтобы вы научили меня доставлять удовольствие мужчине.

Голос женщины из-под вуали звучал приглушенно, но в смысле ее слов нельзя было усомниться. Это были совсем не те слова, которые он ожидал услышать.

На какую-то долю секунды сердце замерло у него в груди. Перед глазами замелькали эротические сцены… женщина… обнаженная… овладевает им… так, как только женщина может иметь мужчину… чтобы доставить удовольствие ему… как, впрочем, и себе самой.

Он ощутил жар в паху, его мужская плоть помимо воли начала набухать, отзываясь на возникшие видения. Его мечтам не суждено сбыться, это неподвластно изгнаннику в этой холодной бесчувственной стране, в которой женщины либо использовали его для удовлетворения своих низменных страстей и похоти, либо всячески поносили.

Его охватила безудержная ярость.

На Элизабет Петре, вторгшуюся в его жилище. На самого себя за то, что, дожив до тридцати восьми лет, он все еще не переставал надеяться на чудо.

Рамиэль медленно подошел к женщине, прикрывавшейся респектабельностью. К ее чести, она не отступила перед вспышкой его ярости. Он откинул вуаль с ее лица.

Стоя рядом с ним, она отчетливее видела характерные признаки его арабского происхождения. Он вырос и стал мужчиной в стране, где женщина ценилась вдвое меньше, чем мужчина, где женщину можно было продать, подвергнуть насилию или даже убить за меньший проступок, нежели тот, который она совершила сегодня.

— А теперь объясните еще раз, чего же вы все-таки от меня хотите, — прошептал он вкрадчиво.

— Я хочу, чтобы вы научили меня доставлять удовольствие мужчине, — спокойно повторила она, чуть откинув голову.

Госпожа Петре была не выше пяти футов и трех дюймов ростом, и ей приходилось смотреть на него снизу вверх.

У нее была чрезвычайно белая кожа, того ярко-белого оттенка, который особенно ценился в женщинах, выставляемых на торгах и аукционах Аравии. Он была не слишком юной. Рамиэлю показалось, что ей больше тридцати. Чуть заметная паутинка собиралась в уголках ее карих глаз. Лицо округлое, нос курносый, губы тонкие. На его лице задергался мускул.

— А почему вы решили, что я смогу обучить вас этому искусству, миссис Петре?

— Потому, что вы… — Она не осмелилась произнести его прозвище — Шейх-Бастард. Ей хватило смелости заявиться сюда и обсуждать с ним эротические проблемы, однако она не настолько бестактна, чтобы назвать его ублюдком.

— Потому что вы единственный мужчина, который… — Она никак не могла сказать, что он был единственным мужчиной в Англии, которому на его тринадцатый день рождения подарили целый гарем. — Потому что я слышала… как женщины обсуждали, что, если бы их мужья обладали хотя бы половиной вашего искусства, то в Англии не осталось бы ни одной неверной жены.

Раздражение Рамиэля выплеснулось в едком сарказме:

— Тогда пришлите ко мне вашего мужа, мадам, и я научу его, как сохранить вашу верность.

Элизабет Петре стиснула зубы, по ее лицу, подобному маске сфинкса, нельзя было угадать, какие эмоции обуревали ее — страх, ярость…

— Я вижу, вы стремитесь унизить меня. Что ж, хорошо. Я люблю своего мужа, и он не нуждается в поучениях, скорее наоборот. И сама я отнюдь не стремлюсь завлечь вас в мою постель, сэр. Я всего лишь хочу, чтобы вы научили меня искусству доставлять моему мужу удовольствие, чтобы он увлек меня в свою постель.

Рамиэль моментально остыл.

— И вас не волнует, что грязные руки араба запачкают вас, миссис Петре? — спросил он с затаенной угрозой в голосе.

— Я не боюсь оказаться неверной своему мужу, — парировала она, не повышая голоса.

На мгновение Рамиэль от невольного восхищения потерял дар речи. Элизабет Петре в смелости не откажешь!

Ходили слухи, что у канцлера казначейства была любовница.

Эдвард Петре был незнатного происхождения. Будь он из лордов, его внебрачные связи никого бы не интересовали, но избиратели канцлера принадлежали к среднему классу. А средний класс требовал от своих представителей в большой политике строгих моральных устоев.

Несомненно, Элизабет Петре больше заботила карьера мужа, нежели утрата его услуг в супружеской постели.

— Женщины, любящие своих мужей, не просят чужаков обучать их, — язвительно заметил Рамиэль.

— Нет, это трусихи, любящие своих мужей, не просят никого научить их, как понравиться мужчине. Они ночь за ночью проводят в одиночестве в своих постелях. Они терпят то, что их мужья получают удовольствие с другими женщинами, молча ждут и ничего не предпринимают.

Ресницы ее дрогнули. Рамиэлю показалось, что госпожа Петре заигрывает с ним, но тут он увидел, что на глазах у нее выступили слезы.

— А я не боюсь. — Она выпрямилась. Послышался тихий скрип слишком туго затянутого корсета из китового уса. — И именно поэтому я еще раз прошу вас заняться моим обучением.

Кровь застучала в висках у Рамиэля. Арабские и английские женщины, по сути, мало отличаются друг от друга. Арабки носят паранджу, англичанки — корсет. Арабская жена покорно сносит наложниц, английская жена игнорирует любовниц мужа. И ни та ни другая не бросится очертя голову за сексуальными уроками к другому мужчине, чтобы сохранить интерес мужа к собственной персоне.

Рамиэлю захотелось узнать, какого цвета у нее волосы и… что бы она сделала, если бы он вдруг протянул руку и сдернул с ее головы этот уродливый черный капюшон.

Он отступил назад.

— И как же вы предлагаете мне обучать вас искусству обольщения без посещения моей постели, миссис Петре? — удивленно спросил он.

Она не отвела глаз, словно не ощущала чувственности, исходившей от его тела.

— А женщины в гареме, они что, обучаются искусству любви в постели с другими мужчинами?

На секунду Рамиэль вновь очутился в Аравии, ему снова было двенадцать лет. Светловолосой наложнице, умиравшей от скуки фаворитке визиря, из любопытства захотелось испытать необрезанного незаконнорожденного сына шейха. Рамиэлю показалось, что к нему спустилась пери, позволившая вкусить райского блаженства.

А на другой день наложница была побита камнями.

— Арабскую женщину, изменившую мужу, предают смерти, — ответил Рамиэль.

— Но ведь у вас были такие женщины…

— У меня было много женщин…

Она оставила без внимания резкость ответа.

— Так, значит, арабская женщина может обучиться искусству любви, не прибегая к личному опыту. И я не вижу причин, почему бы вам, сведущему в таких делах мужчине, не обучить этому англичанку?

Многие англичанки просили Рамиэля продемонстрировать им технику, применяемую арабами для ублажения женщин, но ни одна из них не просила его обучить ее уловкам, к которым прибегают арабские женщины, желая довести до экстаза мужчину. Неожиданная мысль поразила Рамиэля. Ни одна женщина в мире, будь то западная или восточная, не пошла бы ради него на такой риск, на какой отважилась госпожа Петре. Она поставила на карту репутацию и семейное благополучие ради того, чтобы вырвать мужа из объятий любовницы.

Чего это стоило ей, добропорядочной, всеми уважаемой женщине? И каково это — иметь рядом женщину, готовую на все, лишь бы завоевать твою любовь?

— Ну а если я все же соглашусь стать вашим наставником, чему вы надеетесь научиться?

— Всему, чему вы сочтете нужным научить меня. Рамиэль пристально посмотрел на нее.

— Но ведь вы сами сказали, что не желаете спать со мной, — грубо заявил он.

— Я уверена, что ваших познаний с лихвой хватит на нас обоих.

— Без сомнения, но мои знания касаются только женщин. — Рамиэль поразился ее наивности. — Я не привык соблазнять мужчин.

— Но ведь женщины… они же заигрывают с вами? — продолжала настаивать Элизабет Петре.

Рамиэль вспомнил обнаженное тело танцующей герцогини, блестевшее от пота, вместе с которым выходила ее похоть. В ней не было утонченности — ни в постели, ни вне ее.

— Заигрывают начинающие. А женщин, с которыми сплю я, учить не приходится. — Он посмотрел на просторный черный плащ Элизабет Петре. — Они прекрасно знают, чего хотят.

— И чего же они хотят?

— Удовольствия, миссис Петре. — Он был намеренно груб и откровенен. — Они жаждут тех удовольствий, которые может дать им только мужчина.

— И вы полагаете, раз я старше этих женщин и мое тело не так привлекательно, как у них… вы думаете, что мне уже не нужны эти удовольствия, лорд Сафир?

Их взгляды встретились. Внешне женщина оставалась абсолютно спокойной, но глаза выдавали силу желания, сжигавшего ее. Да кто же она такая, Элизабет Петре, если отважилась на то, о чем другие и думать не смели?

— Мужчина — это вам не набор ремней и рычагов, за которые достаточно пару раз потянуть, чтобы он получил удовольствие, — раздраженно заявил Рамиэль, остро ощущая, как пульсирует кровь в паху. — Его удовлетворение зависит от умения женщины самой получать наслаждение. И если вы добьетесь своего, то будет удовлетворен и он.

Она выпрямилась, и корсет предательски скрипнул. Ее глаза гневно сверкнули… а может, это был просто отблеск канделябра.

— У меня двое детей, сэр. И я отлично понимаю, что мужчина — это не механизм. Более того, если бы удовлетворение моего мужа зависело только от женского желания, он бы не покинул моей постели. Я в последний раз спрашиваю, лорд Сафир, будете вы учить меня тому, как удовлетворять мужчину, или нет?

Рамиэль напрягся. Элизабет Петре предлагала ему то, о чем мужчина может только мечтать. Перед ним стояла женщина, которую он мог научить удовлетворять любую мужскую прихоть, делать все, что угодно, с ним… или ему.

— Я заплачу вам, — предложила она. Рамиэль, прищурившись, уставился на нее:

— И чем же вы собираетесь заплатить мне, миссис Петре? В его тоне безошибочно угадывался непристойный намек.

— Английской валютой, сэр.

Она сделала вид, что не понимает его. Он выразительным взглядом окинул библиотеку, полки, от пола до самого потолка заполненные книгами в кожаных переплетах, бесценные шелковые гобелены, покрывавшие стены, инкрустированный перламутром комод, украшенный резным красным деревом камин — шедевр старого английского мастера.

— Вот вам одно из преимуществ быть сыном шейха. Я не нуждаюсь в ваших деньгах, — ответил он с притворным смирением, задаваясь про себя вопросом, как далеко она зайдет в своих поисках сексуальных удовольствий… и как далеко зайдет он сам в желании забыть обо всем. — Ни в деньгах кого-либо еще за такого рода уроки. Вы хоть осознаете, о чем просите, миссис Петре? — добавил он мягко.

— Да.

В ее ясных карих глазах светилось полное неведение.

Элизабет Петре полагала, что женщина вроде нее, не слишком молодая и с «несовершенным» телом, мать двоих детей, вряд ли сможет пробудить желание в мужчине вроде него. Она не понимала, какой неудержимой движущей силой может стать мужское любопытство.

Зато Рамиэль слишком хорошо знал толк в подобных делах. Он понимал, что взаимное влечение может связать мужчину и женщину гораздо прочнее, нежели любые клятвы, произнесенные перед алтарем в церкви или в мечети.

Тусклый свет проникал в окно. Где-то за желтым туманом, предвещавшим новое лондонское утро, поднималось солнце. Резко повернувшись, Рамиэль подошел по дорогому персидскому ковру к книжным полкам и вынул небольшой томик в кожаном переплете.

«Благоуханный сад» шейха Нефзауи. Более популярное название переводились как «Благоуханный сад для отдохновения души».

Рамиэль вызубрил его с таким же прилежанием, с каким школьники в Англии зубрили греческие и латинские учебники. Но если по учебникам английские школьники учились читать греческих и латинских ученых и мудрецов, то по «Благоуханному саду» Рамиэль научился удовлетворять женщин. В нем также давались превосходные советы женщинам, жаждавшим научиться удовлетворять мужчин.

Он протянул госпоже Петре книгу.

— Завтра утром, миссис Петре. Здесь. У меня в библиотеке. — Мухаммед сказал, что она приехала… — Ровно в пять.

Тонкая, хрупкая рука в черной лайковой перчатке появилась из-под тяжелых складок шерстяного плаща и осторожно взяла небольшой томик.

— Я не понимаю…

— Вы же хотите, чтобы я обучал вас, мадам? Что ж, согласен. Начнем завтра утром. Вот ваш учебник, для начала проработайте введение и первую главу.

Она опустила голову.

— Я так понимаю, эта книга не о том, как выращивать цветы?

Его губы скривились в усмешке.

— Нет, миссис Петре, не об этом.

— Наверное, не стоит начинать занятия так скоро. Мне потребуется время, чтобы усвоить прочитанное…

Однако Рамиэль собирался устанавливать свои правила. Он стремился шокировать ее, вывести ее из равновесия. Ему хотелось сорвать с нее мрачное одеяние, поколебать ее холодную английскую сдержанность и обнаружить под ними живую женщину.

— Вы попросили меня заняться вашим обучением, миссис Петре. И раз уж я за это взялся, вам придется выполнять мои указания. За исключением предисловия и введения, «Благоуханный сад» состоит из двадцати одной главы. Завтра мы обсудим введение и первую главу, На следующее утро вторую; и так далее, пока не пройдем весь курс. Но если вы предпочитаете подолгу сидеть над уроками, вам придется подыскать себе другого наставника.

За стеной послышался отдаленный стук открывшейся входной двери. За ним последовало громыхание посуды на кухне — это повар начал готовить завтрак.

Книга и рука в перчатке исчезли под черным сукном плаща. Ее корсет пронзительно запротестовал.

— В пять утра — это, пожалуй, слишком поздно. Нам следует начинать в четыре тридцать, — заметила миссис Петре.

Рамиэля мало волновало, в котором часу они будут начинать занятия. Его куда больше интересовало, как далеко она способна зайти, потворствуя своей любознательности.

— Как вам будет угодно. В каждой школе свои требования, миссис Петре: посещая мой дом, вы не будете надевать корсет.

Ее нежная белая кожа окрасилась румянцем.

— Детали моего туалета не должны вас заботить, лорд Сафир.

— Ошибаетесь, миссис Петре. Теперь, как ваш наставник, я буду вынужден интересоваться тем, что на вас надето. Уверяю вас — большинство мужчин ненавидят скрипучие корсеты.

— Мужчин вроде вас…

Рамиэль непроизвольно стиснул зубы. Неверный, ублюдок, как только его не обзывали! Странно, но он почувствовал разочарование, обнаружив, что она одержима теми же предрассудками, что и все остальные.

— Вы скоро убедитесь, миссис Петре, что, когда дело доходит до любовных утех, все мужчины одинаковы.

Она упрямо вздернула подбородок.

— Я не позволю вам прикасаться ко мне.

Рамиэль цинично усмехнулся:

— Да будет так. — Он слегка наклонил голову. — Даю вам слово, что не притронусь к вашему телу.

— Я надеюсь, вы понимаете, что наши занятия должны оставаться в тайне.

Рамиэль просто поражался ханжеству английского общества. Недавно она обманом проникла в его дом, однако требовала от него оставаться джентльменом и сохранять благоразумие в ответ на ее опрометчивость.

— У арабов интимная сторона отношений между мужчиной и женщиной является запретной темой. Заверяю, что ни при каких обстоятельствах я не скомпрометирую вас.

Она поджала губы. Очевидно, миссис Петре не слишком доверяла порядочности арабского бастарда.

— До свидания, лорд Сафир.

Он поклонился.

— Всего хорошего, миссис Петре. Надеюсь, вы найдете дорогу назад.

Рамиэль посмотрел на клубки тумана за окном и подумал: а на чем она приехала к нему? В кебе? В собственном экипаже?

Скорее всего в кебе. Она прекрасно понимала, что произойдет, если об их встрече узнают.

— Сынок…

Рамиэль похолодел.

Он перестал быть сыном. Никогда больше ему не носить титула Рамиэль ибн шейх Сафир — Рамиэль, сын шейха Сафира. Он резко обернулся.

На Мухаммеде был тюрбан, мешковатые брюки и просторная, длиной почти до лодыжек рубаха. Он находился при Рамиэле последние двадцать шесть лет Евнух, подаренный отцом для охраны незаконнорожденного сына, который в двенадцатилетнем возрасте не сумел защитить себя сам.

Он достал визитную карточку, в правом нижнем углу ее витиеватым шрифтом был напечатан адрес.

— Поезжай за Элизабет Петре, Мухаммед, и смотри, чтобы у нее не прибавилось неприятностей.

Выражение его лица стало жестким. Мужчины вроде канцлера казначейства женятся на добродетельных женщинах, чтобы те рожали им детей. И ему не доставит удовольствия, если жена изощренностью в постели затмит его любовницу. Рамиэль уже лишился отчего дома, его изгнали из страны отца. И у него нет ни малейшего желания покидать страну своей матери. Однако если он намерен продолжать игры с госпожой Петре, ему следует быть готовым ко всему.

— Когда она благополучно вернется домой, следи за домом. Проследи за ее мужем. Я хочу знать, кто его любовница, где они встречаются, когда и как долго продолжаются их встречи.

 

Глава 2

Тяжелый, наполненный испарениями утренний воздух давил на отдающий кислятиной кеб. Элизабет прерывисто вздохнула. На коленях у нее лежала сумочка, в которую она засунула книгу, едва оказавшись за дверями дома лорда Сафира. За заляпанным грязью окошком кеба мелькали тусклые, бесформенные фигуры, едва различимые в опустившемся на город тумане. Разносились крики уличных торговцев, предлагавших свои товары, и голоса прислуги. Все оставалось прежним, будто она и не уговаривала только что самого отъявленного сердцееда Англии обучить ее искусству доставлять мужчине сексуальное удовольствие. Она все еще слышала насмешливый голос Рамиэля, вопрошавшего с преувеличенной любезностью: «Да понимаете ли вы, о чем просите, миссис Петре?»

— Да.

«Лжешь, лжешь, лжешь, лжешь», — скрипели колеса кеба. Женщина ее уровня и понятия не может иметь о цене, которую способен запросить подобный мужчина за такое обучение. Элизабет окончательно вышла из себя. Да как он посмел заявить ей, что мужское наслаждение зависит от умения женщины получать удовлетворение? Что ж, выходит, она сама виновата в том, что ее муж завел себе любовницу?

Элизабет все еще ощущала запах женских духов, как будто Рамиэль в них искупался. От него пахло так, будто их тела часами терлись друг о друга.

Элизабет зажмурилась, отгоняя непрошеные видения. За полуприкрытыми веками плясали ярко-голубые и зеленоватые огоньки. Нет, они не были ни голубыми, ни зелеными. Они были бирюзового цвета, как глаза самого Рамиэля.

У него волосы англичанина, кожа араба, но глаза не принадлежали ни Востоку, ни Западу. Они наводили на мысли о местах, где она никогда не бывала, и наслаждениях, о которых могла только мечтать. Они откровенно оценили ее как женщину и обнажили ее исстрадавшуюся душу.

Заднее колесо кеба попало в выбоину, заставив ее в испуге открыть глаза. Придя в себя, Элизабет вперила взгляд в потертое кресло напротив.

Женщины вроде нее, в возрасте, далекие от совершенства, вряд ли привлекут внимание, мужчин вроде Рамиэля. Но они тоже имеют право на наслаждение, и она не собиралась отступать только потому, что он заставлял ее чувствовать свой возраст и недостатки собственного тела.

В семнадцать лет она была послушной дочерью, повиновавшейся воле родителей. А еще на протяжении шестнадцати лет — прилежной женой, подавлявшей свои желания, чтобы не перечить мужу.

Как заявил лорд Сафир, в книге двадцать одна глава, которую им предстоит проработать. Значит, ей на протяжении трех недель придется выносить насмешливый, все понимающий взгляд его бирюзовых глаз. И она вынесет все, что угодно, лишь бы получить столь необходимые ей познания.

Кеб с резким скрежетом остановился. Спустя несколько секунд Элизабет сообразила, что они приехали, а не стояли в уличной, пробке. Еще несколько секунд понадобилось на то, чтобы отыскать ручку и открыть дверь. Сквозь черную вуаль дома вокруг казались чужими и незнакомыми, словно они изменились за прошедшие два часа.

— Свае шиллинг и два пенса, мэм.

Она посмотрела на извозчика. Это было жалкое подобие человека, изможденное недоеданием и изнурительным трудом по четырнадцать часов в день.

Вокруг его головы образовалось нечто вроде нимба — это солнечные лучи пробились сквозь облака дыма и тумана, окутывающего Лондон в ноябре, декабре и январе, а в этом году захватившего еще и февраль.

Элизабет здорова и богата, у нее состоятельный муж и двое сыновей. Так почему же она не довольствуется тем, что имеет, чего ей недостает в жизни?

Покопавшись в сумочке, она вытащила соверен и протянула его извозчику.

— Сдачу оставьте себе.

Тот проворно схватил его и приподнял шляпу.

— Спасибо, мэм. Вам еще понадобится кеб?

Еще не поздно передумать. Можно заплатить извозчику, отправить с ним книгу назад и никогда больше не встречаться с лордом Сафиром.

Но она уже не была той, что неделю назад. И никогда уже не будет. Ее муж открыто появлялся на людях с любовницей. И пока он развлекался на стороне, она подавляла в себе естественные желания в убежденности, что супружеское благополучие не зависит от плотских утех. А оказалось, что ее супружеская жизнь покоилась на лжи и обмане.

— Сегодня нет, благодарю вас. А вот завтра, пожалуй, понадобится. В четыре утра.

Усмешка тронула лицо возницы.

— Я непременно буду здесь, мэм.

Элизабет проводила глазами кеб, быстро растворившийся в потоке повозок, экипажей и желтых слоях тумана. Она не рассчитывала, что ей придется больше часа дожидаться лорда Сафира после его ночных похождений. А теперь ей надо придумать объяснение, почему она возвращается домой в столь ранний час.

Неожиданно у нее по коже побежали мурашки. Кто-то наблюдал за ней.

Элизабет обернулась, ощутив пустоту в желудке. На тротуаре не было ни души.

— Селедка за полпенни! Свежая селедка! Купите селедку на завтрак! Полпенни штука!

По противоположной стороне улицы мальчишка катил тележку со свежей рыбой, оглашая улицу звонким криком. Неподалеку, прислонившись спиной к кирпичной стене, застыла темная фигура… На мгновение конная упряжка заслонила ее. От лошадей валил пар, они тащили телегу, груженную бочками. Когда упряжка проехала, Элизабет увидела, что продавец рыбы остановился. Над его тележкой склонилась фигура в темном плаще. Женщина, без сомнения служанка, покупала свежую селедку к завтраку.

Страх сменился вздохом облегчения. Никто не должен знать, что она встречалась с лордом Сафиром.

Нервное перенапряжение давало о себе знать. Пройдя оставшиеся три квартала до своего городского дома, Элизабет покрылась липким потом. Она все еще чувствовала запах духов, пропитавший одежду Рамиэля. Она тихонько открыла дверь своим ключом и… лицом к лицу столкнулась с дворецким, сражавшимся со своей ливреей. Сердце Элизабет тревожно забилось.

Страж в доме лорда Сафира не хотел впускать ее, поэтому она сунула ему свою визитную карточку. Фамилия известного политика должна была внушить слуге уважение. Он наверняка передал ее хозяину. Причем, конечно же, загнул на ней уголок, отметив, что Элизабет приходила лично.

Лорд Сафир говорил, что в каждой школе свои требования. Для начала он приказал не носить корсет у него в доме. Она угрозами добилась у него аудиенции. Почему бы ему, в свою очередь, не унизить ее?

— Эй вы, какого черта вы здесь…

Элизабет откинула вуаль с лица как раз в тот момент, когда пара грубых, усыпанных веснушками рук потянулась к ней с очевидным намерением выставить за дверь.

Дворецкий так и застыл с наполовину натянутой ливреей.

— Миссис Петре!

— С добрым утром, Бидлс. — Она еще ни разу не видела дворецкого без перчаток. Вид его веснушчатых рук побудил ее ускорить объяснение. — Такой чудесный день. Я подумала, что ранняя прогулка улучшит мой аппетит. Мистер Петре уже завтракал?

Бидлс поспешно натянул ливрею, недовольное выражение на его лице тут же сменилось почтительным.

— Пока еще нет, мадам. — Осознав, что он без перчаток, дворецкий быстро спрятал руки за спину. — Вам следовало взять с собой лакея. Женщине небезопасно появляться на улице одной в столь ранний час.

Элизабет развеселило то, как быстро он перешел на плавную речь благовоспитанного джентльмена.

— Ничего страшного, Бидлс, я гуляла неподалеку.

Под просторным шерстяным плащом она сжимала в руках свою сумочку, продолжая говорить спокойным тоном, как будто это было самым обычным делом для хозяйки дома — разгуливать по улицам в то время, когда ее прислуга еще сладко спит.

— Позови, пожалуйста, Эмму. Мне надо переодеться… Что? Ко сну? Да нет, к завтраку.

Бидлс никогда бы не позволил себе обсуждать необычное поведение хозяйки. Его лысина сверкнула в лучах утреннего солнца, когда он отправился выполнять поручение.

Элизабет прикусила губу, чтобы сдержать истерический смешок. Все оказалось не так страшно… даже скорее обыденно. Кто заподозрит, что миссис Элизабет Энн Петре, дочь премьер-министра и супруга канцлера казначейства, с помощью шантажа заставит лорда Сафира обучать ее искусству услаждения мужчины?

А может, она сейчас проснется и убедится, что все это ей только приснилось? Муж так и останется человеком, которого политика интересует больше, чем женщины.

А может, она сейчас проснется и обнаружит, что все эти гнусные, отвратительные слухи, что у него есть любовница, — ложь.

И тут ее план обучения у лорда Сафира — план, еще недавно казавшийся отчаянно смелым и лихим, — показался ей дешевой бравадой.

Она обсуждала проблемы своей супружеской жизни с посторонним мужчиной. С мужчиной, который говорил ей такие вещи, которые ни один джентльмен никогда бы не произнес в присутствии леди. Да и сама она рассуждала о таких вещах и использовала такие выражения, которые настоящая леди не могла произнести ни при каких обстоятельствах!

Элизабет заставила себя медленно и спокойно подняться по лестнице. Ей было необходимо немедленно увидеть мужа. Пусть он убедит ее, что она все еще добропорядочная, уважаемая женщина.

Их спальни располагались по соседству. Она только посмотрит, не проснулся ли он. И тогда они наконец поговорят о том, о чем ей прежде недоставало смелости поговорить, что следовало обсудить уже много лет назад. С учащенно бьющимся сердцем Элизабет тихонько приоткрыла дверь спальни Эдварда.

Комната была пуста. Накрахмаленные льняные простыни и бархатное покрывало цвета лесной зелени аккуратно заправлены, совершенно очевидно, что муж не спал в своей постели.

У Элизабет на глазах выступили слезы.

Тихо притворив дверь и боясь расплакаться, она обернулась… и едва не лишилась сознания от страха. Спокойная круглолицая женщина загадочно улыбнулась ей.

— Вы очень рано поднялись сегодня, миссис Петре. Я принесла вам чашку горячего шоколада. Сильные холода уже позади, но на улице еще довольно свежо.

Элизабет сделала глубокий вдох.

— Спасибо, Эмма, ты очень предусмотрительна.

— Опять звонил декан по поводу молодого мастера Филиппа.

Улыбка появилась на губах Элизабет при одном упоминании о ее младшем сыне, который учился сейчас в Итоне, на втором курсе. В свои одиннадцать лет Филипп был подвижным и смышленым мальчиком, и она очень по нему скучала.

Ее не слишком волновало, что он не унаследовал способностей своего отца и деда. Зато у него проявился врожденный дар смешить людей. И это в сочетании с мальчишеской склонностью к проделкам и озорству доставило Элизабет немало хлопот.

Эмма поставила серебряный поднос на ночной столик.

— Декан говорил с секретарем мистера Петре.

Элизабет задумчиво прошлась по темно-синему ковру из грубой шерсти — неосознанно сравнивая его с ярким восточным ковром, застилавшим пол библиотеки лорда Сафира.

— Понятно. И мистер Петре, по-видимому, уже отправился на встречу с деканом. — По комнате поплыл приторно сладкий аромат шоколада.

— Не могу знать, мадам.

Ложь, мрачно думала Элизабет, засовывая сумочку с запретной книгой под крышку секретера.

Конечно же, Эмма отлично знала, что мистер Петре не спал в своей постели. Так же, впрочем, как и остальные слуги. Интересно, как долго они скрывают от нее то, что супруг предпочитает ее другой женщине? Элизабет стянула с себя плащ с капюшоном и швырнула его на кресло перед секретером, за ним последовали черные перчатки.

В полном молчании она приняла из рук Эммы чашечку узорчатого китайского фарфора с таким же блюдцем. Не в силах больше выносить всезнающий взгляд служанки, она отошла в сторону и стала внимательно смотреть в окно. Слабый солнечный свет освещал обнаженный розовый сад. Пересохшее сено устилало голую землю, укрывая от холода уродливые, но надежные корни.

Голос лорда Сафира не переставал звучать у нее в голове: «Вы скоро убедитесь, миссис Петре, что, когда дело доходит до любовных утех, все мужчины одинаковы».

Сколько же раз она считала, что муж очень рано встал, дабы достойно исполнять обязанности члена парламента, а он попросту не возвращался домой?

Элизабет прислонилась лбом к холодному стеклу, запотевшему от горячего пара, клубившегося над чашкой.

Сегодня понедельник. На десять утра намечено посещение больницы, а в двенадцать она должна была быть хозяйкой на благотворительном обеде. Следовало тщательно продумать свой наряд и подготовить небольшую речь. Однако единственное, о чем она была способна думать, — это пустая спальня мужа.

А что, если не только недостаток опыта отвращал от нее Эдварда? А что, если дело… в ней самой? В ее теле, ее личности, в полнейшем отсутствии стремления к политической карьере, которую она не унаследовала ни от отца, ни от матери?

Внезапно Элизабет поняла, чего ей недостает. Она нуждалась в простой, безыскусной детской любви.

А может, ей нужно было также убедиться, что ее тайное свидание с лордом Сафиром никоим образом не отразилось на ее отношениях с сыновьями?

Элизабет повернулась спиной к безжизненному розовому саду.

— Скажи секретарю мистера Петре, пусть отправит записку в Благотворительное общество милосердных женщин, что обстоятельства не позволяют мне посетить больницу и присутствовать на благотворительном обеде.

— Конечно, мадам.

Жизнь снова обрела смысл. Пусть она отвергнута своим мужем, зато осталась хорошей матерью. Элизабет улыбнулась Эмме.

— Вели повару приготовить еды для пары оголодавших парней, а потом закажи экипаж. Я проведу день с сыновьями. — Тонкий, едва уловимый аромат все еще раздражал ее. Эти духи! — Но прежде всего приготовь мне, пожалуйста, ванну.

— Не желаете ли чего-нибудь прохладительного, миссис Петре?

Декан выразительно посмотрел на свои карманные часы, украшенные витиеватым золотым орнаментом. Аккуратно постриженные, посеребренные временем бакенбарды выдавали его возраст. Всем своим видом он демонстрировал раздражение и скуку.

Он не любил иметь дело с женщинами, даже если это мать двух его студентов, к тому же госпожа Петре заявилась без предупреждения.

Элизабет улыбнулась, давая понять, что ее не удастся запугать. После встречи с лордом Сафиром вряд ли кто-нибудь еще сможет привести ее в замешательство.

— Нет, благодарю вас, декан Уитекер. Что натворил мой сын в этот раз?

— Мастер Филипп напал на другого студента за завтраком. — Декан сунул свои часы в карман, устремив на нее суровый взгляд из-под кустистых бровей. — Пришлось подвергнуть его принудительному лишению свободы.

— А что сделал другой студент? — резко спросила Элизабет, повинуясь материнскому инстинкту.

— Мастер Филипп обозвал мастера Бернарда вигом, а это серьезное оскорбление для юноши его социального класса.

Элизабет с трудом подавила смех. С одной стороны, Филипп никогда не проявлял интереса к политике. С другой стороны, он никогда не ввязывался в драки. И то, что он позволил себе, вызывало у нее тревогу.

— И что же такое сказал мастер Бернард?

— Он ничего мне не говорит. Жестокая выходка вашего сына совершенно выбила его из колеи.

Элизабет довольно долго наблюдала за возмущенным деканом, затем наконец спросила:

— А в каком, кстати, классе учится этот мастер Бернард?

— Он… учится в пятом классе.

Декан с явной неохотой давал объяснения. И на то были свои причины.

Филиппу исполнилось одиннадцать лет, и он учился в первом классе. Бернард — в пятом, до окончания колледжа ему оставался всего год.

Однако он так сильно разозлил ее сына, что тот основательно напугал старшего сотоварища.

— Вы намереваетесь исключить Филиппа, декан Уитекер? С некоторых пор я подумывала перевести его в другой колледж. И конечно, если я переведу Филиппа, то заберу от вас и Ричарда. Я знаю, что ему осталось всего полгода до выпускных экзаменов, и тем не менее…

— Не делайте поспешных выводов, миссис Петре… Декан не хотел терять не только деньги, но и престиж. И отец, и дед мальчиков были чрезвычайно влиятельными людьми, причем оба в свое время закончили Итон.

— Я уверен, что при соответствующем материальном возмещении ущерба.. в общем-то ущерб не столь велик, а мальчишки всегда остаются мальчишками…

Элизабет встала.

— Пожалуйста, свяжитесь с мистером Киндером, секретарем моего мужа. Он уладит все вопросы, связанные с возмещением ущерба. А сейчас я хочу видеть своих сыновей.

— Мастер Филипп под арестом, а мастер Ричард на уроке. Возможно, в другой раз…

— А я думаю, нет, декан Уитекер! — резко бросила она. — Знаете, идея с переводом в другой колледж кажется мне все более привлекательной.

— Ну ладно, миссис Петре.

Декан взял маленький медный колокольчик и позвонил. В комнате тут же появился клерк, сутулый мужчина средних лет, столь же обходительный, сколь агрессивным казался его начальник.

— Приведите Петре-старшего и Петре-младшего в салон для посетителей, мистер Хейден. Миссис Петре, будьте любезны следовать за мной.

Шаги гулким эхом отдавались под деревянными сводами коридора. Итон показался Элизабет довольно унылым местом с чисто вылизанными, без единого пятнышка, деревянными стенами, несмотря на то что сотни мальчишек заполняли его просторные аудитории.

Декан открыл дверь и отступил в сторону, пропуская ее перед собой.

— Пожалуйста, располагайтесь поудобнее, миссис Петре. Мастер Филипп и мастер Ричард скоро придут.

Салон для посетителей не отличался особым комфортом. Там стояли два кожаных кресла и жесткий диван орехового дерева на восьми ножках, с украшенной тремя медалями спинкой. Позади дивана в небольшом камине, отделанном черным гранитом, теплился огонь.

Бросив плащ, шляпку и перчатки на край дивана, Элизабет невидящим взглядом уставилась в пространство. Ей хотелось удержать обоих сыновей при себе дома, обогреть и оградить от невзгод. Ей хотелось быть просто матерью. Ей хотелось…

— Привет, мама.

Элизабет, вздрогнув, обернулась.

Филипп стоял в дверях, его темно-рыжая шевелюра была безжалостно прилизана. Он нервно переступал с ноги на ногу. Левый глаз скрывала опухоль, а правый блестел от слез. Элизабет вдруг захотелось броситься к нему и задушить в своих объятиях. Затем увезти подальше от Итона со всеми его неприятностями, чтобы он вновь обрел достоинство, за которое так храбро сражался.

— Здравствуй, Филипп.

— Ты уже говорила с деканом? — Элизабет не стала отрицать очевидного.

— Меня выгонят?

— А ты этого хочешь?

— Нет.

— Тогда скажи мне, почему ты подрался с этим парнем из пятого класса?

Филипп сжал кулаки.

— Бернард виг…

— Не повторяй чужих глупостей. И вообще, мы больше не называем противников вигами — теперь они либералы.

Мальчик понуро потупился.

— Я уже не маленький, мама.

Она усмехнулась:

— Я вижу, Филипп, синяк под глазом — хорошее тому подтверждение.

— Пожалуйста, не спрашивай, почему я начал драку. Я не хочу обманывать тебя.

— Я должна задать этот вопрос. И поскольку ты никогда раньше не лгал мне, я полагаю, ты и сейчас этого не сделаешь.

Филипп старательно разглядывал носки своих ботинок. Затем наконец невнятно пробормотал:

— Он говорил всякие гадости…

— О тебе?

— Нет.

— О Ричарде?

Филипп вздернул подбородок и стал смотреть поверх ее головы.

— Я не хочу обсуждать это, мама.

Элизабет охватило дурное предчувствие.

Дети независимо от возраста повторяют те же сплетни, что и их родители. И если ей довелось услышать пересуды о внебрачных связях Эдварда, то вполне возможно, что и ее дети услышали их тоже.

— Мастер Бернард непочтительно отзывался о твоем отце?

Филипп чуть заметно моргнул, по-прежнему устремив взгляд поверх ее головы. Очевидно, это означало «да»

Почему она была столь снисходительна? Возможно, ничего подобного не произошло бы ни с мужем, ни с ней самой, ни с ее детьми, будь она понапористее.

— Филипп…

Сын смотрел на нее с немым обожанием. Острая жалость охватила Элизабет. Филипп очень походил на своего отца — те же темно-карие глаза, тот же аристократический нос… а вот внутренне он не имел с Эдвардом ничего общего. Элизабет никак не могла представить себе Эдварда с синяком под глазом, даже в возрасте Филиппа.

Она шлепнула рукой по дивану.

— Я тут кое-что привезла для вас.

Карие глаза посмотрели на нее с опаской.

— А что?

— Коробку конфет.

Филипп стремглав рванулся к корзинке, стоявшей у его ног.

— Не следовало бы так вознаграждать дурное поведение, мама.

Неодобрительный голос принадлежал подростку, появившемуся в дверях.

Элизабет с нескрываемой радостью повернулась к старшему сыну.

— А ты не должен был позволять младшему брату связываться с парнем вдвое… — Не договорив, она испуганно вскрикнула:

— Ричард!

Сын выглядел бледным и изможденным, в нем с трудом можно было узнать мальчика, который на прошлых каникулах ежедневно приставал к ней с просьбой купить ему новый велосипед с тормозами. Даже его иссиня-черные, как у отца, волосы выглядели тусклыми и безжизненными.

Элизабет вскочила и потрогала его лоб.

— Ричард, ты не болен?

— Сейчас все в порядке.

— Почему декан ничего не сообщил мне?

— Да ничего особенного и не случилось, мама. Обычная простуда.

— Ты хорошо ешь?

— Ну, мама…

— Может, поедешь домой отдохнуть?

Он отстранился от ее руки.

— Нет.

— А как ты отнесешься к коробке ирисок? — спросила она с ехидцей.

Ричард лукаво улыбнулся:

— Вот тут никаких возражений не будет.

— Тогда давай присоединяйся к нам, будем пировать.

Филипп уже накинулся на корзинку, вытаскивая таившиеся в ней сокровища. Коробку с ирисками он торжественно вручил Ричарду. Все выглядело так, словно мальчики заключили тайный договор.

Между порядочными глотками яблочного сидра и кусками нарезанного ломтиками ростбифа, сочного стилтонского сыра, домашними соленьями и сдобными булочками, обильно начиненными клубничным джемом, Ричард хвастал своими успехами в учебе, а Филипп расписывал трюки и уловки, к которым он прибегал, чтобы отлынивать от занятий. За всем этим отпущенное им время пролетело слишком быстро. Элизабет упаковала в корзинку пустые тарелки и приборы — остатки еды она завернула в две салфетки.

— Ричард, ешь лучше. А ты, Филипп, больше ни с кем не дерись. А сейчас, не важно, на чье достоинство я посягаю, но я требую поцелуя от каждого из вас.

Филипп, словно только того и ждал, бросился к матери и спрятал лицо у нее на груди.

— Я люблю тебя, матушка.

Ричард уже перерос Элизабет на добрых пять дюймов, однако тоже обхватил мать руками и приник к ее шее, как когда-то, когда был еще совсем маленьким. Теплое, влажное дыхание обдало ее.

— Я тоже люблю тебя, мама.

Элизабет глубоко вдохнула запах его кожи. От него пахло туалетным мылом и потом, и еще каким-то единственным, свойственным только ему запахом. Ричард взрослел и отдалялся от нее, но пока еще от него пахло, как от маленького мальчика.

Она с трудом сдерживала выступившие на глазах горячие слезы.

— Ваш отец и я, мы тоже любим вас.

После этих слов наступило неловкое молчание. А затем, словно сговорившись, Ричард и Филипп оторвались от нее. В тот момент Элизабет поклялась себе, что сделает все возможное, чтобы сохранить семью.

Возвращение в Лондон было ужасающе долгим и нудным. Монотонное покачивание вагона, казалось, должно было убаюкать ее, однако заснуть так и не удалось.

Элизабет думала об Эдварде и его пустой постели. Она размышляла о сыновьях, о том, как они молча отодвинулись от нее при упоминании об отце. Она думала о лорде Сафире, о духах, которыми пропахла его одежда.

И как ни старалась, не могла представить себе, чтобы Эдвард так же пылко развлекался в объятиях своей любовницы, как это, без сомнения, делал лорд Сафир.

Извозчик ожидал ее на вокзале. Муж же опять отсутствовал.

Вежливо, но твердо отвергнув настойчивые предложения дворецкого и служанки поужинать, Элизабет приготовилась ко сну. И как только Эмма закрыла за собой дверь спальни, она вытащила книгу из секретера.

Книга пахла кожей и свежей типографской краской, как будто ее совсем недавно отпечатали. Элизабет осторожно раскрыла обложку и прочитала заглавие, вытисненное крупным жирным шрифтом на ярко-белой веленевой бумаге: «„ БЛАГОУХАННЫЙ САД“ ШЕЙХА НЕФЗАУИ. — Пособие по арабской эротологии (XVI век). — Пересмотренный и исправленный перевод «.

Эротология. Элизабет никогда раньше не встречалось такого слова. Издана в 1886 году… Она нетерпеливо пробежала глазами оглавление и остановилась на предисловии. Ее глаза сами выхватывали первые параграфы.

« Воздадим хвалу Творцу нашему, поместившему наибольшую усладу мужчины в естественные части женского тела и предназначившему естественным частям мужского тела доставлять величайшее наслаждение женщине.

Он не наделил части женского тела способностью получать удовольствие или удовлетворение, пока в них не проникнет мужской инструмент; и подобным же образом половые органы мужчины не будут знать ни отдыха, ни покоя, пока не проникнут в женские органы «.

Острый приступ желания внезапно охватил ее. Но тут же Элизабет вспомнился насмешливый взгляд бирюзовых глаз Рамиэля.

Она больше не сомневалась, что он согласился обучать ее чему бы то ни было только для того, чтобы унизить. Конечно же, мужчина его склада ни за что не простит женщине то, что она проникла в его дом обманом. И такой мужчина никогда не поймет, что женщина, в чьих волосах появились первые серебристые нити и чье тело несет на себе следы рождения двоих детей, жаждет любовных утех не меньше молодой, красивой женщины, не обремененной добродетелью.

С мрачным видом Элизабет подсела к секретеру, и достала перо и бумагу из верхнего ящика. Он не должен узнать, как она тоскует по обычным женским радостям.

 

Глава 3

В утреннем тумане газовый фонарь казался маяком. С противоположной стороны улицы доносилось тонкое ржание — там ожидал ее экипаж, в котором она вернется домой.

Дрожащими пальцами Элизабет взялась за медный дверной молоток. Каждая частичка ее тела кричала об опасности, призывая остановиться. Добропорядочная женщина не изучает пособия по эротологии шестнадцатого века. А она пошла на это и теперь уже твердо знала: ничто ее не остановит!

Туман поглощает звуки, поэтому стук молотка прозвучал приглушенно. Однако дверь сразу же открылась. Элизабет невольно сжалась, но на этот раз ее встречал не враждебный араб-дворецкий в белом балахоне, а вполне пристойная девушка в привычном наряде английских служанок — в переднике и чепчике. Она сделала реверанс, как будто встречать женщину, наносящую в одиночестве визит лорду Сафиру в четыре тридцать утра, было для нее обычным делом.» А может, так оно и есть?»— мрачно подумала Элизабет, переступая порог.

— С добрым утром, мэм. На улице просто ужас что творится. Милорд просил проводить вас прямо к нему. Позвольте взять ваш плащ, пожалуйста.

Элизабет держала сумочку под толстой накидкой из черной шерсти. Полные груди, не поддерживаемые корсетом, тянули вниз, тугие соски натягивали материю.

— В этом нет необходимости.

Казалось, сейчас служанка запротестует, но она вновь сделала реверанс, пробормотав только:

— Очень хорошо, мэм, следуйте за мной, пожалуйста.

Стены холла были отделаны красным деревом, инкрустированным перламутром. Фарфоровые вазы в рост человека стояли по обеим сторонам винтовой лестницы. Пестрые восточные ковры, преимущественно в желтых и красных тонах, устилали ступени, исчезавшие во тьме.

Несомненно, лорд Сафир специально приказал зажечь все огни в холле, чтобы она смогла оценить безрассудство своей попытки подкупить его сутки назад. Какой же она была дурой, решив, что лорда Сафира можно соблазнить деньгами. Совершенно очевидно, что его состояние превосходило даже сокровища его познаний в области эротики.

И если, как она подозревала, их сегодняшняя встреча вызвана всего лишь желанием унизить ее, то этот урок окажется первым и последним. Однако необходимые познания она сможет получить, только отбросив свою английскую чувствительность и щепетильность.

Во введении и первой главе трактата» Благоуханный сад» шейха Нефзауи содержалось много непонятного, и она надеялась получить разъяснения.

Служанка тихонько постучала в дверь библиотеки, прежде чем открыть ее. Сцена, открывшаяся глазам Элизабет, заставила ее замереть на месте. Лорд Сафир в твидовой визитке восседал за массивным письменным столом красного дерева. Перед ним лежала раскрытая книга. В свете газовых фонарей его волосы отливали золотом. Желто-оранжевые языки пламени весело плясали в камине по левую руку от него. Горячий пар клубился над чашкой справа, густой аромат кофе наполнял воздух. Серебряный поднос с серебряным же кофейником располагался на самом краю стола. Этот подчеркнуто английский интерьер встревожил Элизабет.

Секс означал для нее нечто таинственное, экзотическое и совершенно чуждое. Если бы Рамиэль оделся на арабский манер — подобно тому, как был одет накануне его слуга, — она смогла бы сидеть напротив него за столом и невозмутимо разглагольствовать об искусстве физической любви. Но обсуждать нечто подобное с мужчиной, который вполне мог появиться за ее столом на ужине, было выше ее сил. При данном положении вещей ее сексуальная неудовлетворенность снова становилась запретной темой.

Служанка тихо кашлянула:

— Простите, милорд. Я привела к вам леди. Принести вам еще что-нибудь?

Либо лорд Сафир не слышал служанку, либо просто проигнорировал ее. Возможно, он намеренно игнорировал Элизабет, чтобы показать, как мало она значила для такого человека, как он.

Время тянулось нескончаемо долго, пока он с шумом не захлопнул книгу и не поднял голову.

— Возьми, пожалуйста, плащ у миссис Петре и принеси еще одну чашку с блюдцем.

Элизабет почувствовала, как побледнело ее лицо. Словно в тумане она видела, как служанка присела в реверансе, затем тяжелый плащ соскользнул с ее плеч, и дверь библиотеки громко захлопнулась за ней.

— Присаживайтесь, миссис Петре.

Элизабет никогда еще не чувствовала себя столь обозленной… или обманутой. Она ожидала, что он постарается унизить ее, но не ожидала от него предательства.

— Запрещенный прием, лорд Сафир. — Она стиснула зубы, чтобы унять дрожь. — Вы заверили меня, что араб никогда не скомпрометирует женщину.

Его золотисто-коричневые брови, чуть темнее благородного золота его волос, насмешливо изогнулись.

— А вы полагаете, что я это сделал?

— Если бы я желала быть узнанной, то не набросила бы вуаль. Незачем называть меня по имени. Слуги много болтают.

— А английские джентльмены, как я понимаю, этого не делают? Если вы не желаете, чтобы вас узнали, не следовало оставлять свою визитную карточку одному из слуг.

— Ваш дворецкий — араб, — упрямо возразила Элизабет.

— Правда? А я кто, по-вашему? Араб или англичанин?

Ей пришлось напрячь всю свою волю, чтобы не высказать ему все, что она о нем думает.

— У вас затвердели соски. Гнев действует на вас возбуждающе?

У Элизабет перехватило дыхание.

Рамиэль неожиданно улыбнулся. Это была добрая, обезоруживающая улыбка, полная тепла и озорства. В это мгновение он напомнил ей Филиппа, ее младшего сына. Тот так же улыбался, когда выкидывал что-нибудь совсем уж из ряда вон выходящее и хотел избежать наказания.

— Не волнуйтесь, миссис Петре. Мои слуги слишком хорошо вышколены. Они не разглашают имен моих гостей. В Аравии непочтительных слуг подвергают порке или продают.

— В Англии слуг не порют, — парировала Элизабет ледяным тоном. — Да и рабство запрещено.

— Но отнюдь не считается зазорным покупать слуг во время путешествия на Восток. А вот и Люси. Оставь чашку и блюдце на подносе… вон там. Спасибо. Ты нам больше не понадобишься.

Элизабет едва удержалась, чтобы не броситься вслед за служанкой вон из библиотеки. Здравый смысл тем не менее напомнил ей, что она сама напросилась к нему в ученицы. И если ей невыносимо слышать из его уст названия различных частей женского тела, то каково ей будет, когда он заговорит об анатомии джентльмена?

Словно не замечая происходившей в ней внутренней борьбы, Рамиэль налил поразительно черный напиток в пустую чашку, а затем плеснул туда, как ей показалось, чуть-чуть холодной воды. Он предложил ей кофе, вежливо коснувшись краешка блюдца.

— Возьмите, миссис Петре, и присаживайтесь. Если вы, конечно, не передумали.

Он бросил ей перчатку. И если этот урок завершится провалом, виновата будет только она сама. Это был вызов, который Элизабет не смогла не принять.

Она резко выпрямилась, подавшись грудью вперед, соски еще явственнее обрисовались под натянувшимся материалом. Медленным шагом она пересекла разделявшее их пространство и опустилась на краешек кресла работы бургундского мастера.

Этикет предписывал женщине снимать перчатки, если она намеревалась пробыть в гостях дольше пятнадцати минут. Также он предписывал в этом случае не скрывать лицо за вуалью. Неторопливо она стянула с рук перчатки, затем откинула вуаль на шляпку. Устроив перчатки и сумочку на коленях, Элизабет взяла фарфоровую чашку с голубыми прожилками.

Кофе оказался густым, сладким и таким крепким, что у нее глаза едва не вылезли из орбит. Он был также обжигающе горячим.

Поперхнувшись, Элизабет поспешно поставила чашку с блюдцем на стол.

— Что это такое?

— Турецкий кофе. Он хорош, когда только что заварен. Сначала надо подуть на него, а затем пить. Так вы прочли заданные главы?

Элизабет поднесла руку к горлу — похоже, она обожгла кожу внутри.

— Да, прочла.

Рамиэль откинулся на спинку кресла.

— И что вы усвоили из них?

В бирюзовых глазах не осталось и следа насмешки. Это были глаза в высшей степени привлекательного мужчины, смотрящего на женщину оценивающим взглядом. Боль в горле была немедленно забыта. Нацепив вежливое выражение лица, которое, как требует общество, должна иметь добропорядочная женщина на людях, дабы не выдавать чувства и эмоции, Элизабет порылась в сумочке и достала книгу и сверток бумаг. Книгу она положила на стол рядом с чашкой. Чувствуя себя юной ученицей в классе, она заглянула в свои записи.

— «Считается, что трактат» Благоуханный сад» шейха Нефзауи был написан в начале шестнадцатого столетия. Полагают, что автор родом из Нефзауи, города на юге Туниса. Отсюда его имя, поскольку арабы часто получают свои имена по названию места, где они родились. Хотя «Благоуханный сад» шейха Нефзауи и не содержит явных цитат других авторов, вероятно, что некоторые части могли быть заимствованы из трудов арабских и индийских писателей…»

— Миссис Петре. Элизабет запнулась на полуслове. Рамиэль произнес ее имя таким тоном, словно она действительно была школьницей, причем не лучшей ученицей.

Она подняла голову. Бирюзовые глаза скрывались за густыми темными ресницами.

— Да, лорд Сафир?

— Миссис Петре, разве я просил вас читать комментарии переводчика?

Ее пальцы судорожно сжались в кулак, смяв записи.

— Нет.

— Тогда давайте опустим историю книги и ее автора и перейдем к разделу под названием» Общие заметки о совокуплении «. — Он улыбнулся, приглашая ее продолжить.

Элизабет подумала о своем муже, связавшемся с другой женщиной. Она подумала о сыновьях, отдалявшихся от своего отца. Затем сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— Очень хорошо, — безразличным тоном произнесла она, возвращаясь к своим записям. — Шейх утверждает, что наибольшая услада мужчины находится в естественных частях женского тела и что он не познает ни отдыха, ни покоя, пока… — подняв голову, она встретилась с Рамиэлем взглядом, — не войдет в нее. — Элизабет не отвела взгляда от его бирюзовых глаз, хотя в груди у нее все сжалось. Ей вдруг захотелось унизить его так же, как он собирался унизить ее. Ей захотелось смутить и шокировать его. — Таким образом, лорд Сафир, ваше вчерашнее замечание о том, что все мужчины жаждут одного и того же, подтвердилось. Тем не менее меня смущает заявление шейха о том, что» мужчина трудится как пестик в ступке, в то время как женщина вторит ему сладострастными движениями тела…»

Шипение газовой лампы, казалось, заглушало бешеный стук ее сердца. Потрескивая, пылали поленья в камине.

Наконец послышалось вкрадчивое:

— Так что же вас смутило, миссис Петре?

— Перед замужеством мать учила меня, что я должна лежать неподвижно, когда муж придет ко мне. И я не понимаю, как может двигаться женщина, не мешая действиям мужчины.

Рамиэль словно окаменел. Казалось, застыл даже пар, поднимавшийся над его чашкой.

Она добилась своего — он был шокирован. Одно дело — пожаловаться чужому человеку на неверность мужа. И совсем другое — делиться интимными подробностями о происходящем на супружеском ложе.

Жара в библиотеке стала невыносимой. Элизабет неловко потянулась за перчатками и сумочкой.

— Простите…

Громкий треск дров в камине заставил ее вздрогнуть.

Рамиэль подался вперед в своем кресле.

— По-арабски слово dok означает» толочь, долбить «. Сочетание толкательных движений, которыми пользуется мужчина, войдя в женщину, чтобы довести себя до экстаза, с трением их животов и бедер для усиления сладостных ощущений и наводит на сравнение с» пестиком и ступкой «. Hez означает колебательное или маятниковое движение. Женщина может ритмично двигать бедрами навстречу толчкам мужчины или же крутить и вертеть ими, дабы дополнить его вращательные движения. Но тут наступает момент, когда движения мужчины становятся слишком учащенными или слишком сильными, и женщина, двигаясь, может вытолкнуть его. В это время наибольшее удовольствие она может доставить себе и ему, если крепко обхватит ногами его талию и будет удерживаться так, пока он не доведет их обоих до наивысшего наслаждения.

Словно электрический разряд пронзил тело Элизабет.

Она отчетливо представила себе описанные Рамиэлем картины, как будто рассматривала слайды в аттракционе» Волшебный фонарь «. Вот мужчина, обнаженный… картинки сменяются с такой быстротой, что кажется, его смуглое тело движется взад и вперед между бледными раздвинутыми ногами, которые все выше и выше обхватывают его крепкие мускулистые бедра. Впервые в жизни рыжеволосая женщина под ним чувствует себя распахнутой и беззащитной. Ничто не может остановить мужчину, который долбит, терзает, впивается в ее мягкое податливое тело, и ничто не может помешать ей достичь наконец того финального наслаждения…

Звук хлопнувшей входной двери вернул ее к действительности.

Элизабет вздрогнула. Ладони рук у нее увлажнились, как, впрочем, и некоторые другие части тела. А ведь они не прошли еще и половины урока.

Она выпрямилась.

— Простите, у вас не найдется пера и чернил? Я буду делать заметки.

— Вы собираетесь заглядывать в ваши записи, лежа с мужем в постели, миссис Петре? — ехидно спросил Рамиэль.

— Если понадобится, то да, лорд Сафир, — невозмутимо парировала она.

В ответ он подтолкнул к ней через стол медную чернильницу, затем открыл ящик стола и вытащил тяжелое золотое перо. Словно живое, а не из металла, оно быстро согревалось в ее руке. Решительно обмакнув кончик пера в чернильницу, Элизабет приготовилась записывать.

— Повторите, пожалуйста, все, что вы только что сказали.

Запретные образы благополучно отсутствовали в его холодном, сжатом изложении.

— Благодарю вас, лорд Сафир. — Она закончила фразу эффектной завитушкой и снова заглянула в домашние заметки. — Введение завершается полным названием трактата шейха —» Благоуханный сад для отдохновения души «. Может, перейдем к первой главе?

Губы Рамиэля тронула улыбка — улыбка мужчины, намеревавшегося взять реванш.

— Засучив рукава!

— Шейх утверждает, что мужчин возбуждает запах духов…

— Вы слишком торопитесь, миссис Петре. Вы не только проскочили начало главы, вы еще опустили два подзаголовка:» Качества, которые женщина ищет в мужчине»и «Размеры мужского члена».

Элизабет схватила перо, пытаясь успокоить участившееся дыхание. Это был момент, которого она страшилась, но теперь, когда он наступил, она ощутила странную приподнятость.

— Я не нашла в них ничего стоящего, лорд Сафир, — солгала она.

— Ну и жаль, миссис Петре. Вспомните, что введение завершается просьбой друга и советчика шейха добавить к его труду приложение, в котором следовало бы написать о том, как рассеять чары, а также как увеличить размер мужского члена. Первая глава называется «О достойных похвалы мужчинах». Шейх придает большое значение мужским гениталиям. Если ваш супруг страдает недостатком половой активности, то вам следует определить, не происходит ли это по причине малого размера его члена. И в этом случае вам следует знать должный размер, чтобы, скажем, увеличить его. — Бирюзовые глаза блеснули. Он явно наслаждался ее смущением. — По мнению шейха, «достойный» мужчина должен иметь член, «наибольшая длина которого равна двенадцати пальцам, или ширине трех ладоней, а наименьшая — шести пальцам, или полутора ладоням».

— Это должны быть три ладони женской руки или мужской? — спросила Элизабет, надеясь, что лицо у нее не раскраснелось.

Рамиэль поставил ладони на стол ребром, одну на другую.

— Судите сами, миссис Петре.

Она никогда не видела член своего мужа. Судить о размерах она могла только по двоим сыновьям, когда они были еще малыми детьми, слишком малыми, чтобы сравнивать их с мужчинами.

Любопытство перевесило осторожность.

Зажав перо и бумагу в одной руке, а перчатки и сумочку в другой, она склонилась над столом. У него были большие загорелые руки, и одна его ладонь была намного шире обеих ее ладоней.

— Две ширины ладони… — Рамиэль подвинул ближайшую к ней руку на пять дюймов вперед. — Три ширины ладони.

У Элизабет широко открылись глаза. Невозможно. Ни одна женщина в мире не способна вместить пятнадцать дюймов.

— Ну как, миссис Петре? Она откинулась назад.

— Либо у арабов уж очень большие члены, либо у них очень маленькие руки, лорд Сафир. Я полагаю, прежде чем мы дойдем до главы, где приводятся рецепты увеличения размера мужского «достоинства», давайте приступим к разделу о пользе духов.

Она протянула руку, обмакнула перо в чернильницу и приготовилась писать.

— Итак, какими духами пользуются женщины гарема?

Громкий мужской хохот огласил библиотеку. Никогда прежде Элизабет не видела или не слышала, чтобы взрослый мужчина так смеялся. Леди обычно жеманно хихикали, джентльмены гоготали. Но настоящий хохот, как обнаружила Элизабет, оказался чрезвычайно заразительным.

Рамиэль продемонстрировал великолепные зубы.

Она прикусила губу, чтобы не рассмеяться вместе с ним. В какой-то момент их взгляды встретились, и оба вдруг осознали всю абсурдность ситуации.

— Браво, taalibba.

В его бирюзовых глазах продолжали мелькать искорки уже после того, как смех затих.

— Я преклоняюсь перед вашим остроумием… сегодня. Значит, так, амбра, мускус, роза, флердоранж, жасмин — все эти ароматы популярны у арабских женщин. А какими духами пользуетесь вы? — Его голос звучал дружелюбно, даже сердечно. В нем не было и намека на насмешку.

Элизабет подняла голову.

— К сожалению, у меня аллергия на духи. А как это вы меня назвали… taalibba?

Огоньки в его глазах погасли, их ярко-бирюзовый цвет сменился на цвет сырого, необработанного камня.

— Taalibba по-арабски значит «студент», миссис Петре.

Конечно, глупо, но Элизабет почувствовала разочарование. Эдвард никогда не обращался к ней с ласковыми словами, ни разу за три месяца ухаживания и шестнадцать лет супружества.

Она притворилась, будто заносит арабское слово в свои записи.

— А женщина обязательно должна чем-нибудь пахнуть, чтобы… привлечь мужчину?

— А если я скажу, что да?

Большая клякса растеклась по бумаге.

— Тогда я попрошу аптекаря дать мне что-нибудь от аллергии на то время, пока я не научусь нравиться моему мужу.

— Не стоит жертвовать своим здоровьем, — прохладно заметил он. — Великий шейх, выдавая любимую дочку замуж, сказал ей, что самые лучшие духи создает вода. У вас нет аллергии на цветы?

— Нет.

— В таком случае натирайте кожу лепестками цветков — под грудью и треугольник волос между бедрами. Смешанный аромат цветов и влажное тепло вашего тела будут гораздо эффективнее флакона любых духов.

Бисеринки пота покатились между грудей Элизабет. Скрип пера по бумаге на мгновение заглушил потрескивание горящих дров в камине и шипение газа в лампе. Он сказал, что мужчине нравится аромат женского тела.

Элизабет незаметно втянула носом воздух. Она уловила запах бензола от своего чистого шерстяного платья, густой аромат кофе и дым от пылающих поленьев.

— Знаете ли вы, что такое оргазм?

Перо застыло в воздухе. Стыд сменился неудержимым гневом. Элизабет подняла голову. Бирюзовые глаза выжидающе смотрели на нее.

— Да, лорд Сафир, я знаю, что такое оргазм.

Прищурившись, он рассматривал ее, как будто она была каким-то животным или насекомым, не встречавшимся ему ранее.

— Так что же это такое?

Пораженная Элизабет на мгновение потеряла дар речи. Он откровенно сомневался в ее познаниях. Наглостью было уже то, что он просил описать это сугубо личное ощущение, но то, что он считал ее лгуньей, было совершенно невыносимо.

Элизабет стиснула зубы.

— Это… пик наслаждения.

— А вы сами испытывали когда-либо этот «пик наслаждения»?

Она вздернула подбородок и хотела было ответить звонким, вызывающим «да», но остановилась, заметив, с каким жаром он это произнес.

— Вас это не касается…

— Вы заявили, что желали бы научиться ублажать мужа, миссис Петре, — грубо оборвал он ее. — А разве вы не хотели бы узнать, как можно усилить собственное удовольствие?

Элизабет почувствовала удовлетворение от того, что в свое время была прилежной студенткой. Если в сексуальных познаниях ей с ним не сравниться, то в остроте ума она могла состязаться вполне достойно.

Ее губы тронула торжествующая улыбка.

— Несомненно, лорд Сафир, вы не можете забыть слова шейха о том, что «Творец не наделил части женского тела способностью получать удовольствие или удовлетворение, пока в них не проникнет мужской инструмент». Тем самым, доставляя наслаждение своему мужу, женщина доставляет его себе самой.

А Эдвард, уныло подумала она, больше всего был доволен тогда, когда она вообще ничего от него не требовала. Он не потрудился даже заглянуть в ее спальню, вернувшись домой в то утро.

Но Элизабет не желала вспоминать о своей неудавшейся женской доле в прошлом. Удовлетворение должно существовать в супружеской постели, И все, что следует сделать… это научиться получать его.

— Вас возбуждают поцелуи, лорд Сафир? — спросила она импульсивно.

— А вашего мужа?

У Элизабет все внутри похолодело. Эдвард никогда не целовал ее. Нет, это было не совсем верно. После того как священник объявил их мужем и женой, Эдвард на мгновение прижал свои губы к ее губам.

Элизабет взглянула на маленькие серебряные часики, приколотые к лифу ее платья. Было десять минут шестого.

Склонившись над столом, она положила тяжелую золотую ручку.

— Я не буду обсуждать моего мужа ни с вами, ни с кем-либо еще, лорд Сафир.

Скорее поспешно, чем охотно, она свернула свои бумаги и убрала их в сумочку.

— Я полагаю, наш урок закончен.

По крайней мере она сохранила свою гордость, чего нельзя было сказать о стыдливости. Казалось, она должна была почувствовать облегчение, но не чувствовала его.

— Очень хорошо, миссис Петре. — Рамиэль поднялся, насмешливо улыбаясь. — Увидимся завтра, в четыре тридцать утра.

У Элизабет перехватило дыхание. Старательно скрывая радость, она медленно встала.

— В четыре тридцать завтра утром.

Он взял маленькую кожаную книгу со стола и протянул ей.

— Вторая глава, миссис Петре.

Кивнув головой, она взяла книгу и молча повернулась к двери.

— Правило номер два. Завтра, а также каждое последующее утро вы будете оставлять ваш капор у парадной двери… так же, впрочем, как и плащ.

Элизабет охватило раздражение. Вот уже тридцать три года она подчинялась мужчинам…

— А если я этого не сделаю?

— Тогда наш договор аннулируется.

О какой договоренности он говорит? Об уроках… или о слове джентльмена, что он никому не расскажет об их встречах?

— Я так понимаю, что шляпки вам нравятся не больше, чем корсеты, — холодно заметила она. Он весело рассмеялся в ответ.

— Вы правильно поняли.

— А что вам нравится, лорд Сафир?

— Женщина, миссис Петре. Теплая, влажная, живая женщина, которая не боится своей сексуальности и не стыдится удовлетворять свои плотские потребности.

В библиотеке витал запах бензола.

Рамиэль подобрал ручку, которой Элизабет Петре делала свои записи. «Которая из вас двоих настоящая, миссис Петре? — прошептал он, поглаживая согретый ее теплом металл. — Женщина, страшащаяся собственной сексуальности, или та, что стыдится удовлетворять свои плотские потребности?»

У нее маленькие ладони, в ее тонких пальцах толстая, тяжелая ручка выглядела как примитивный золотой фаллос. Жене канцлера казначейства понадобятся обе ладони, чтобы обхватить член его размера.

На память пришла потрясшая его фраза: «Я не понимаю, как женщина может двигаться в постели, не мешая действиям мужчины». После ее резких высказываний прошлым утром, казалось, он должен был быть готовым к ее искреннему целомудрию. Но она вновь сумела поразить его. Как могла столь наивная женщина вызывать столь сильное сексуальное возбуждение?

— Сынок…

Пальцы Рамиэля непроизвольно сжались на золотой ручке, тело инстинктивно подобралось для защиты. Он поднял голову.

Мухаммед стоял позади бургундского кожаного кресла, в котором еще несколько минут назад сидела Элизабет Петре. Черная накидка с капюшоном укрывала дворецкого в тюрбане и длинной белой хлопчатобумажной рубахе.

Бирюзовые глаза встретились со взглядом темных, почти черных глаз корнуэльца. Губы Рамиэля скривились в циничной улыбке. Мухаммед казался арабом, но на самом деле им не был. Впрочем, и сам Рамиэль казался англичанином, которым не был. Элизабет Петре, подобно многим людям, видела только то, что хотела.

— В чем дело, Мухаммед?

— Муж вчера утром не покидал дома. Только женщина, миссис Петре. Она уехала в экипаже, когда не было и десяти часов. Куда, мне неизвестно. Затем вечером, когда ее еще не было, муж вернулся домой к ужину. Он уехал…

— Постой, ты же сказал, что Петре не покидал дома, — прервал его Рамиэль. — А теперь ты утверждаешь, что он вернулся к ужину.

Лицо Мухаммеда, еще достаточно крепкого и мускулистого для своих пятидесяти трех лет мужчины, осталось бесстрастным.

— Я не знаю, как так получилось.

Зато Рамиэль знал.

Эдвард Петре провел ночь у любовницы. И, без сомнения, Элизабет Петре знала об этом. Куда она уезжала прошлым утром, на весь день, до начала различных светских мероприятий? За покупками? Наносила визиты? Спасалась бегством? Нет, Элизабет Петре не будет искать спасение в бегстве, ни от неверности мужа, ни от откровений лорда Сафира.

— Куда отправился муж после ужина?

— В здание парламента. Там он пробыл до двух часов ночи. А затем вернулся домой. Он и сейчас дома.

Скоро туда подъедет и Элизабет. Интересно, у них с мужем отдельные спальни… или они спят в одной постели? Рамиэль тут же отбросил эту мысль. Элизабет не смогла бы незаметно выскользнуть из дома, если бы они делили постель.

Рамиэль разозлился. Элизабет знала, что такое оргазм. И познала она его со своим мужем. Неужели он пробивал ее холодную английскую сдержанность, защищенную покровом респектабельности, доводя до «пика наслаждения»?

— Ты так и не узнал имени его любовницы, — мрачно заметил Рамиэль.

Темные глаза Мухаммеда сверкнули.

— Нет.

— И ты оставил дом без наблюдения. Я же приказал тебе следовать за ним, пока ты не узнаешь, кто его пассия.

— Я счел более разумным вернуться. Рамиэля не обманула выдержка Мухаммеда. Темные глаза корнуэльца светились неодобрением.

— Объясни.

— Миссис Петре — это проблема.

Такого впечатления не создавалось, когда она сидела на краешке бургундского кресла, держа на коленях сумочку, перчатки и записи. Ее бледное лицо, обрамленное безобразным черным капором, казалось просто воплощением благопристойности. Правда, только до того момента, когда он образно разъяснил ей, что мужской член, проникнув в женское тело, долбит и толчет его, работая словно «пестик в ступке». Тогда ее чистые карие глаза загорелись огнем, а полная грудь, столь чувствительная и восприимчивая, набухла под темной шерстью. По мере того как учащалось ее дыхание, соски все больше затвердевали. Это не тело свое пыталась она сдержать в рамках корсета из китового уса — она безуспешно боролась с собственными желаниями. Так каким же мужчиной должен быть этот Эдвард Петре, чтобы отказаться от подлинной страсти ради удовольствий, купленных за деньги?

Рамиэль скрестил пальцы под подбородком, скрывая за внешней неприступностью свои мысли и внезапно обуявший его голод.

— Может, и так, но это моя проблема.

— Неужели ты все забыл?

Иногда ему удавалось забыть… когда он занимался любовью. Сколько времени прошло с тех пор, как он последний раз просто вожделел женщину, а не искал забвения? Сколько времени прошло с тех пор, как он просто смеялся?

— Я ничего не забыл, евнух, — намеренно холодно возразил Рамиэль.

Мухаммед вскинулся. Рамиэль тут же пожалел о своих словах. Мухаммед никогда не напоминал Рамиэлю о своей ноше, еще более тяжелой, чем у Рамиэля. Он задавался вопросом, как смог выжить его слуга, лишенный возможности хотя бы на время убежать от прошлого, погрузившись в женское тело. По крайней мере эту роскошь Рамиэль мог себе позволить. И на долгие мгновения не существует больше ничего, кроме толкающегося, рвущегося вперед и внутрь члена, и шелковистого, обволакивающего жара крепко удерживающей его женской плоти, выжимающей, выдаивающей до конца его боль, оставляя только воспоминания.

Великий Аллах и милосердный Господь, помогите же ему найти женщину, которая примет его таким, каков он есть, ничего не требуя изменить.

— Иди, — мягко приказал Рамиэль, превозмогая раздражение и недовольство собой. — Найми стольких людей, сколько потребуется. Не важно, сколько это будет стоить. Я хочу знать все, что делает Эдвард Петре, куда он ходит, с кем встречается, каких женщин имеет. И даже если он остановится помочиться, я хочу анать где. И я не прощу тебе еще одной неудачи.

Мухаммед молча направился к двери. Рамиэль посмотрел на свою пустую чашку, затем на полную чашку с черным напитком, которую Элизабет Петре отставила, обжегшись. Мухаммед прав. Женщина, подобная Элизабет Петре, может доставить массу хлопот такому мужчине, как он. Здесь, в Англии, ему следует быть очень осторожным.

— Мухаммед!

Корнуэлец застыл в дверях библиотеки.

— Я не повторяю ошибок прошлого.

 

Глава 4

Громкий звон серебряной посуды оторвал Элизабет от созерцания обнаженного тела лорда Сафира. Густой сладкий аромат наполнил воздух. «Что вам больше всего нравится в жизни, лорд Сафир?»— «Женщина, миссис Петре. Теплая, влажная, живая женщина, которая не страшится своей сексуальности и не стыдится удовлетворять свои плотские желания».

Элизабет открыла глаза.

Круглая, улыбающаяся физиономия Эммы появилась в облаке пара. Склонившись над столиком у постели, она старательно помешивала серебряной ложечкой в фарфоровой чашке. Рядом на серебряном подносе стоял серебряный кофейник.

Элизабет с трудом сообразила, что густой аромат, наполнявший воздух, издавал не турецкий кофе, а горячий сладкий шоколад.

— Если ты больна, Элизабет, тебе следовало прислать мне записку домой.

Элизабет заморгала. Перед ней стояла ее мать в черном шелковом капоре. Изумрудно-зеленые глаза смотрели на нее с укором, как на провинившегося ребенка. Элизабет окончательно проснулась, сердце у нее тревожно забилось. «Мать знает о лорде Сафире! — подумала она, но тут же одернула себя:

— Да откуда ей знать?»

Прошлым утром все получилось как-то неловко, но сегодня-то она вернулась домой в пять тридцать утра, за четверть часа до того, как встала прислуга. Никто не мог знать о ее визитах к Рамиэлю.

Но тогда почему ее мать здесь?

Элизабет посмотрела в окно. Сегодня вторник, а по вторникам они с матерью обычно с утра отправлялись за покупками, а потом вместе обедали. Судя по всему, время близилось к полудню.

Щеки Элизабет залила краска.

Эмма и ее мать стояли и смотрели на нее как раз в тот момент, когда ей снилось, будто Рамиэль трудится над ее телом, работая своим членом словно пестиком в ступке, словно она была непокорной травой, которую следовало измять, истолочь, растереть, довести до полного изнеможения.

«Двигайся, дорогая, — шептал он, то сильным толчком загоняя свой фаллос в глубь тела, то вращая им из стороны в сторону, умоляя:

— Ну поддай же посильнее бедрами…»

Она зажмурилась, остро ощущая на губах терпкий вкус турецкого кофе и неудовлетворенное желание, пульсирующее глубоко внутри. Ах, если бы Эмма принесла ей шоколад чуть позже…

Элизабет почувствовала, что ее охватывает раздражение. С тех пор как в ее снах появился лорд

Сафир, в ее спальне ни для кого больше не осталось места. Она открыла глаза, перевернулась на спину и улыбнулась:

— Доброе утро, мама. Боюсь, я проспала. Подожди меня в гостиной, я сейчас оденусь и выйду к тебе. Эмма, проводи, пожалуйста, маму вниз и позвони, чтобы ей подали чаю.

— Хорошо, мэм.

Служанка отступила назад, а мать, наоборот, приблизилась.

— У тебя горят щеки, дочь моя. Если ты плохо себя чувствуешь, не стоит подниматься с постели. Прости, если я нарушила твой покой, но я очень беспокоилась. В понедельник ты отменила все свои встречи, спишь до полудня… Тебе ведь известно, что твой отец хотел бы видеть Эдварда на посту премьер-министра, после того как сам уйдет в отставку. И ты должна готовить для него почву, как это делаю я для твоего отца.

Улыбка застыла на лице Элизабет. Подумать только, Ребекка Уолтерс озабочена тем… как она исполняет свои обязанности.

Из воспоминаний детства у Элизабет осталось только то, как ее мать «готовила почву» для ее отца. Каждая выдавшаяся свободная минутка, вся благотворительная деятельность — все бросалось на алтарь политической карьеры.

— Ты никогда не устаешь, мама?

— Конечно же, я устаю. Так же, как и твой отец. Так же, как, впрочем, и твой муж, могла бы я добавить. Так, значит, вот в чем дело. — Она указала пальцем на лежащую в постели Элизабет. — Ты валяешься в постели… потому что устала?

Да, именно в этом все дело, подумала Элизабет, чувствуя, как неудержимый гнев охватывает ее. Она устала… устала занимать последнее место в жизни мужа. На первом у Эдварда политика, затем его любовница, дети и только потом она, его жена.

Впервые в жизни ей захотелось просто лежать в постели, плюнув на все общественные и политические обязанности, в постели с мужчиной, который любил бы ее. Ее лицо неожиданно побледнело. Не просто с мужчиной, поправила она себя сурово. Она хотела бы лежать в постели с собственным мужем.

— Нет, мама, я не устала. Просто вчера у меня была мигрень, и я приняла снотворное с опиумом. — Элизабет лгала, прямо-таки кожей ощущая присутствие ждущей у дверей Эммы, которая отлично знала, что Элизабет лжет. — Может, я приняла слишком большую дозу?

— А в понедельник?

Элизабет, вымученно улыбнувшись, еще раз солгала:

— Позвонил декан. Он хотел немедленно встретиться со мной. Так что я…

— Что еще натворил Филипп?

Смешно, ее мать почти слово в слово повторила вопрос, который она сама задала декану, но ей было не до смеха. Если сама Элизабет относилась к проделкам младшего сына с юмором и терпением, то ее мать постоянно выражала свое недовольство выходками Филиппа.

— Да ничего особенного, — поспешно сказала Элизабет. — Просто он поспорил с одним из школьников. Послушай, мама, если я сейчас же не оденусь, мы опоздаем к обеду. Эмма…

Элизабет была слегка удивлена тем, как мягко, но решительно Эмма вывела Ребекку Уолтере из комнаты. Служанка и глазом не моргнула, выслушав ложь Элизабет. Похоже, Эдвард всех в своем доме приучил к обману.

— Приготовить вам ванну, мэм? Эмма стояла в дверях, спокойно глядя.на Элизабет и на ее задравшуюся выше колен ночную рубашку.

— Да, пожалуйста. Ты быстро вернулась. Я думала, ты проводишь мать вниз.

— Миссис Уолтерс не захотела, чтобы я ее провожала. Она сказала, что вы больше нуждаетесь в моей помощи.

Эмма прикусила губу, с трудом удержавшись от замечания, что здесь, в этом доме, жена канцлера казначейства важнее жены премьер-министра.

— Что ж, пожалуй, мне надо поторопиться. А тебе не следовало позволять мне так долго спать.

— Прошу прощения. Просто я подумала, что вам, наверное, надо немножко отдохнуть.

Сердце у Элизабет ушло в пятки. Неужели слуги знают?..

— Почему ты так думаешь, Эмма? — спросила она помертвевшими от страха губами.

— У вас слишком напряженный распорядок дня, мэм. Иногда мне кажется, что вы работаете даже больше, чем мистер Петре.

Слова служанки были слишком загадочными, чтобы успокоить ее. Следует немедленно прекратить свои занятия, пока подозрение не превратилось в уверенность. Если распространятся слухи о ее встречах с лордом Сафиром — семейной жизни придет конец. Так же, как и карьере мужа. Но даже сейчас, когда она раздумывала, каким образом лучше отказаться от опасного наставничества, помимо ее воли мысли о «Благоуханном саде» не оставляли ее. Интересно, что написал шейх во второй главе?

Элизабет терла под грудью куском мыла. И вдруг подумала: а растирал ли в действительности лорд Сафир лепестки цветов на теле женщины там, где она сейчас натиралась мылом?

Эмма ждала Элизабет в спальне со стопкой одежды в руках. Зайдя за белую ширму, Элизабет натянула хлопковые панталончики, шерстяные чулки и полотняную рубашку, а затем вышла к Эмме, чтобы та помогла ей управиться с корсетом. Элизабет втянула живот и задержала дыхание, чтобы Эмме было удобнее. Двадцать три года она носила корсет, и у нее никогда не возникало ощущения, что это тюрьма из китового уса. За корсетом последовали две нижние юбки. Элизабет почувствовала запах крахмала и мыла.

«А как, интересно, пахнет любовница Эдварда? — неожиданно подумала она. — Эдвард что, тоже трудится, как пестик в ступке, а его любовница похотливо вертит бедрами во все стороны? Или эти движения свойственны только арабам?»

Эмма одернула тяжелое темно-синее платье на Элизабет.

— Подойдите к туалетному столику, пожалуйста, я поправлю вашу прическу, миссис Петре.

Элизабет побледнела.

Накануне вечером Эмма, как обычно, расчесала ей волосы и заплела в косу. Однако, отправляясь на урок, Элизабет собрала косу в пучок. Возвратившись, она предусмотрительно переоделась в ночную рубашку и развесила свою одежду так, чтобы никто не заподозрил, будто она выходила из дома, но совсем забыла распустить косу.

— Спасибо, Эмма, — выдавила она с трудом. Умелые руки служанки ловко управлялись с темно-рыжими прядями, выдергивая заколки, расплетая, расчесывая, вновь заплетая и закалывая их.

— Принести вам шкатулку с драгоценностями?

— Сегодня они не понадобятся.

— Очень хорошо, мэм.

Элизабет вдруг пришло в голову, что Эмма остается для нее такой же загадкой, что и шестнадцать лет назад.

— Ты когда-нибудь была замужем, Эмма?

— Нет, мэм. Хозяева обычно не одобряют браки среди слуг.

— Я бы не стала возражать.

Элизабет встала и повернулась к служанке лицом. Та терпеливо держала на вытянутых руках ее черный плащ. Элизабет просунула в рукава сначала одну руку, затем другую. Шерстяная материя еще не просохла после ее утренней прогулки.

— Ваши перчатки, мэм.

Элизабет заглянула в серые глаза Эммы и… не увидела в них ничего. Ни любопытства, ни неодобрения, ни понимания того, что что-то шло не так.

— Спасибо, Эмма.

— Не забудьте вашу сумочку, мэм.

Элизабет вздохнула с облегчением. По крайней мере ей хватило ума убрать книгу лорда Сафира и свои записи в ящик секретера.

— А мистер Петре… — Она неторопливо натягивала кожаную перчатку. — Он сегодня обедает дома?

— Да, мэм.

Элизабет сосредоточенно натягивала другую перчатку на правую руку.

— Он не поинтересовался, почему я сегодня так долго спала?

— Нет, мэм.

Элизабет невидящим взглядом осмотрела содержимое сумочки. Совершенно очевидно, что ее мужа не интересовали дела жены.

Десятки оправданий промелькнули у нее в голове. Она ухватилась за самое подходящее. Конечно же, поскольку Эдвард очень поздно вернулся накануне, то сам проспал допоздна и не сообразил, что она все еще дома. Сегодня вторник. Даже тяжелый, на конском волосе, турнюр показался ей совсем легким, с души свалилась огромная тяжесть.

Внизу у дверей дома стоял в ожидании темноволосый лакей в короткой черной куртке и черном галстуке.

— Добрый день, — сердечно поздоровалась Элизабет. — Боюсь, что раньше я вас не видела.

Он коротко поклонился, не зная, куда девать руки. В конце концов спрятал их за спину и стал смотреть куда-то поверх ее плеча.

— Я — Джонни, кузен Фредди Ватсона. У него что-то случилось с матушкой сегодня утром. Ну и дворецкий решил, что не будет большой беды; если я заменю его на время.

Фредди, молодой человек лет двадцати, почти год работал в доме Петре. А так как ему приходилось заботиться о матери и младшем брате, больных туберкулезом, то он не жил при доме.

— Простите меня, — с искренним сочувствием произнесла Элизабет. — Дайте мне знать, если Фредди что-нибудь понадобится. Я с удовольствием выдам ему вперед месячное жалованье.

Мужчина кивнул:

— Спасибо, мэм. Я передам ему.

Элизабет терпеливо ждала. Чуть замешкавшись, он бросился открывать дверь.

В гостиной, склонившись друг к другу, Эдвард и Ребекка сидели на обитом материей в цветочек диване. Их головы — его, с черными как смоль волосами, и ее, покрытая черным шелком, — почти соприкасались. При виде Элизабет они замолчали.

Эдвард поднялся, скорее из вежливости, чем в знак уважения к жене.

— Здравствуй, Элизабет. Я тут рассказывал Ребекке, что верхняя палата парламента собирается отменить «Закон о заразных болезнях».

Элизабет разглядывала лицо мужа, его темно-карие, слегка навыкате глаза, аккуратно подстриженные бакенбарды и усы, чуть припухшие губы, постоянно кривившиеся в улыбке.

В воскресенье он не ночевал дома. Накануне вернулся в два часа ночи — и у него не нашлось другой темы для разговора, как предполагаемая отмена «Закона о заразных болезнях».

— Миссис Батлер будет счастлива, — задумчиво произнесла она.

Миссис Батлер, вдова священника и секретарь Национальной ассоциации жен, шестнадцать лет жизни потратила на то, чтобы убедить парламент отменить «Закон о заразных болезнях».

— Это победа всех женщин, — заявила Ребекка, разглаживая морщинку на своем темно-синем шерстяном платье.

Обе они, и Элизабет и Ребекка, посещали больницы для бедных в рамках своей «политической деятельности». Мать, возможно, и забыла о находящихся там немощных и голодающих женщинах, а Элизабет нет.

— Отнюдь не всех женщин, мама.

Ребекка холодно взглянула на нее своими зелеными глазами.

— О чем ты говоришь, моя милая?

Эдвард молча смотрел на Элизабет, словно что-то вычислял для себя в уме. В кои-то веки высокомерная улыбка не кривила его губы.

До нее вдруг дошло, что Ребекка ходила на те же рауты, званые вечера и ужины, что и Элизабет. И до нее тоже должны были доходить слухи, что у Эдварда есть любовница. Почему же ей она ничего не говорила? Почему приняла сторону зятя, поддерживая его деятельность, когда он превратил в посмешище их брачные узы и клятвы, произнесенные у алтаря?

— Женщины с улиц не будут получать медицинскую помощь, — пояснила Элизабет. — Они будут умирать, они и их дети. Они передадут заразу другим людям, и те тоже будут умирать.

— Этот закон унижает достоинство этих женщин, Элизабет, — резко возразила Ребекка. — Проститутки должны проходить обычные медицинские проверки. Женская стыдливость не должна подвергаться оскорбительному вагинальному осмотру.

Элизабет уставилась на мать, не веря своим ушам.

Она была в шоке. Ребекка никогда не называла части человеческого тела своими именами: «конечности» вместо «ног», «перси» вместо «груди», «половые органы» вместо «гениталий». Совсем не к месту Элизабет вспомнился «Благоуханный сад».

Шейх уважительно описывал женскую вульву, как чудо творения и красоты. А ее мать своими накрашенными губками говорила о женском теле, как о чем-то постыдном. А ее собственный муж…

Она пристально вгляделась в привычные черты.

Глаза Эдварда не выражали ни неодобрения вульгарности Ребекки, ни раздражения ее самодовольством. Он выглядел так, словно… женщины не интересовали его вообще. И она внезапно почувствовала, что если прямо сейчас, немедленно не завладеет его вниманием, то потом будет уже поздно, и его любовница одержит победу еще до того, как Элизабет хотя бы попытается соблазнить его.

— Мы с мамой могли бы остаться дома и пообедать вместе с тобой, Эдвард, — предложила она с откровенной настойчивостью.

Губы Эдварда скривились в привычной, ни к чему не обязывающей улыбке.

— Я знаю, как дорого тебе время, проведенное с матерью, Элизабет. Не стоит жертвовать вашим обедом ради меня.

— Но мне хочется, Эдвард, — безнадежно продолжала настаивать она.

— Мне нужно просмотреть еще много документов, Элизабет.

И несомненно «просмотреть» любовницу после вечернего заседания парламента. Это был вежливый отказ. Губы Элизабет упрямо сжались.

— Ну конечно. Мы не будем отрывать тебя от работы. Мама, ты готова?

Ребекка недовольно посмотрела на нее, прежде чем подняться.

— Да я уже час как готова.

На улице небо показалось еще более серым, чем унылый свет внутри дома. Темные облака угольного смога повисли над Лондоном. Элизабет охватила острая, почти болезненная тоска по свежему, согретому солнцем воздуху. Парламент прервет свою работу на Пасху. Может, они с Эдвардом смогут провести вместе каникулы. Ей вдруг пришло в голову, что они никогда не проводили каникулы вместе. Обычно она с сыновьями отправлялась на какой-нибудь модный курорт.

— Тебе следует нанять другого, более вышколенного лакея, Элизабет. Могу поклясться, что нынешний понятия не имеет о своих обязанностях.

Но в этот раз Элизабет осталась глуха к критике матери. Глядя на покрытых копртью лошадей и экипажи, заполонившие улицу, она попыталась представить себе своих родителей, сжимающих друг друга в страстных объятиях… но так и не смогла.

— Когда ты в последний раз видела отца?

— Твой отец чрезвычайно занятой человек. Так же как, впрочем, и твой муж, Элизабет. И не твое дело обсуждать их политическую деятельность. Тебя не для этого воспитали. Долг женщины — во всем поддерживать своего мужа. Любовь — это не театральная роль, требующая зрителей, это самопожертвование.

Элизабет повернула голову и встретила неодобрительный взгляд Ребекки.

— Так когда же ты все-таки видела отца в последний раз, мама? — повторила она.

Ребекка не привыкла, чтобы дочь допрашивала ее. Может, именно поэтому она все же ответила, хотя и с явной неохотой:

— В воскресенье. В воскресенье!

— Ты ничем не поможешь ни своему отцу, ни мужу, если будешь продолжать в том же духе. Завтра вечером мы приглашены на бал к баронессе Уитфилд. Барон выступает против твоего отца в вопросе о новом законе. И для нас очень важно завоевать их поддержку. В четверг ты выступаешь перед рядовыми Женского вспомогательного корпуса. Мы с Эндрю не сможем быть на обеде у Хэнсонов, так что вам с Эдвардом придется заменить нас. В субботу устраивается благотворительный бал. И я надеюсь, ты не свалишься в постель из-за недостатка внимания со стороны мужа.

Элизабет прикусила язык, чтобы не ответить грубостью. В жизни есть вещи поважнее политики. Но для ее матери и отца не существовало ничего другого. И сама Элизабет была замужем за человеком, следовавшим по их стопам. За исключением, конечно же, того, что Эдвард завел себе любовницу.

Экипаж с резким скрежетом остановился.

Ребекка не виделась с Эндрю три ночи и два дня. А может быть, отец тоже завел любовницу? Так вот почему Ребекка посвятила свою жизнь политике… потому что муж пренебрегал ею? Если Элизабет решительно не изменит течение своей супружеской жизни, скоро и ей, как сейчас ее матери, нечем будет заполнить свое время, кроме как болтовней о карьере мужа.

 

Глава 5

— У вас красивые волосы, миссис Петре.

Дверь тихо затворилась позади Элизабет, оставив ее в уютной атмосфере библиотеки. Никто до этого не делал комплиментов ее волосам.

Она поймала себя на том, что неосознанно протянула руку к непокрытой голове. Будь у нее красивые волосы, муж не был бы сейчас с другой женщиной. Черт бы его побрал! Эдвард опять не ночевал дома.

— У меня немодные волосы, лорд Сафир, — поправила она его холодно.

Мерцающий свет газовой лампы на массивном столе красного дерева периодически выхватывал из темноты мрачное лицо Рамиэля. Его волосы то казались золотистыми, то приобретали цвет созревшей пшеницы.

— Красота отражается в глазах смотрящего.

— Так же, как и «мужское достоинство».

Улыбка тронула уголки его рта. Он жестом указал на кожаное бургундское кресло.

— Садитесь, пожалуйста. Надеюсь, вы хорошо спали.

Держась очень прямо, Элизабет с высоко поднятой головой прошла к креслу. Полотняная рубашка и тяжелое шерстяное платье нежно терлись о соски, вызывая острое раздражение, напоминая о плотских желаниях, которые не положено иметь добропорядочной женщине. Но у нее они были, и именно они привели ее сюда, к этому мужчине, который может заполучить любую женщину, какую захочет. Она присела на краешек кресла, закипавший в груди гнев искал выхода.

— Спасибо. Это было совсем нетрудно после чтения второй главы.

Рамиэль вскинул голову.

— Вам не понравились рассуждения шейха «О женщине, заслуживающей похвалы»?

— Отнюдь. — Элизабет с трудом стягивала перчатки с рук. — В конечном счете в ней изложено то, о чем мечтает любая женщина.

В особенности женщина, которая, судя по всему, уступает своего мужа любовнице.

Лорд Сафир налил кофе в фарфоровую чашку с голубыми прожилками. Клубящийся пар создал эфемерную завесу между ними. Он плеснул в чашку воды.

— Вы не согласны с шейхом, миссис Петре?

— А вы, лорд Сафир?

Привычным жестом Рамиэль подал ей чашку с блюдцем.

— Я согласен, что ничто по-настоящему стоящее легко не достается.

Это был не тот ответ, на который она рассчитывала. Элизабет схватила чашку и поднесла ее к губам.

— Подуйте сначала, миссис Петре. Элизабет подула и, не замечая, что жидкость обжигает губы, сделала два глотка.

— А что вы думаете о замечании шейха по поводу качеств, которые делают женщину достойной похвалы?

Плюнув на хорошие манеры, Элизабет так резко поставила блюдце на стол, что расплескала кофе. Пока она копалась в своих записях, слышался только шорох перелистываемых страниц.

— «Чтобы мужчина счел женщину приятной, она должна иметь тонкую талию, ее формы должны быть округлыми и вызывающими вожделение. Волосы она должна иметь черные, лоб широкий, а брови у нее должны быть черными, как у эфиопки, глаза большие, тоже черные, с белками в них чистыми и прозрачными. При идеально овальных щеках она должна иметь элегантный нос и изящный рот, язык и губы алые, дыхание с приятным запахом, тонкую стройную шею, грудь и живот полные…»— Она прервала чтение. — Я полагаю, лорд Сафир, арабский мужчина хотел бы найти в женщине иные достоинства, нежели его английский собрат.

В бирюзовых глазах плясали веселые искорки.

— Мы же уже договорились, что красота женщины отражается в глазах смотрящего на нее, миссис Петре. Я не имел в виду внешние данные женщины, описанные шейхом.

Элизабет раздражалась все больше. Ее мать была с ней надменной. Муж относился с полнейшим равнодушием. Она не собиралась терпеть насмешки еще и от наставника.

— Я так понимаю, что вы имеете в виду те указания шейха, где сказано, что женщина должна редко говорить и смеяться. У нее нет друзей, «она никому не поверяет свои тайны»и во всем полагается только на своего мужа. «Она ни от кого не принимает подарков», кроме как от мужа и своих родственников. Она «не должна скрывать своих проступков»… Она не пытается привлекать ничье внимание. Она исполняет все, что пожелает муж и когда он того пожелает, причем делает это всегда с улыбкой. Она споспешествует ему в его делах. Она утоляет его печали, устраивая его жизнь наиприятнейшим образом, постоянно принося в жертву собственное душевное равновесие. Она никогда не выражает никаких эмоций из боязни, что его могут оттолкнуть ее насущные «ребяческие желания и потребности». — Элизабет вздернула подбородок, пытаясь удержать выступившие на глазах слезы. — Вы ведь это имели в виду, лорд Сафир?

Рамиэль откинулся на спинку кресла, обхватив ладонями чашку.

— А вы разве не считаете, что именно такая женщина достойна похвалы?

На ее губах появилась мятежная усмешка.

— Я думаю, что я бы предпочла быть «достойным» мужчиной!

Прежде чем ответить, он пристально посмотрел на нее.

— Это все потому, что вы еще не прочитали одно из предписаний шейха, где говорится, как увеличить размер мужского «достоинства».

Элизабет не могла себе представить ничего хуже той жизни, которую она только что сама же описала. Целых шестнадцать лет она была женой, достойной похвалы, послушно сдерживая все свои эмоции, всегда и во всем поддерживая мужа. Возможно, это делало более приятной жизнь мужчины, но отнюдь не облегчало существование женщины.

— Это как же?

— Представьте себе, что вы омываете мужской член в теплой воде, пока он не станет прямым и твердым, способным доставлять удовольствие…

Рамиэль остановился, испытующе вглядываясь в ее лицо.

Элизабет ответила ему прямым взглядом. Ни за что в жизни она не признается, что не может представить себя омывающей мужской член, будь то в теплой или холодной воде. И соответственно ей трудно представить себе приятно встающий мужской член, если она и понятия не имеет, как он выглядит.

— А теперь представьте себе, что вы берете лоскут мягкой кожи, покрытый горячей смолой, и шлепаете им прямо по ничего не подозревающему мужскому члену.

Лицо Элизабет исказилось от изумления, на нем отражалось полнейшее недоверие.

Горячая смола — это горячая смола. И хотя она никогда не видела восставшего члена, она была уверена, что он должен быть не менее чувствительным, чем женские гениталии.

— Согласно рецепту шейха, мужской член поднимает головку, весь дрожа от страсти. Когда смола остывает и член снова оказывается в состоянии покоя, для того, чтобы увеличить его «достоинство», операцию следует повторить несколько раз.

«…Мужской член поднимает головку, весь дрожа от страсти», — витало в воздухе между ними.

Элизабет опалило жаром.

— Может ли мужчина дрожать от страсти, лорд Сафир?

— Без помощи горячей смолы — нет, — произнес Рамиэль с иронией.

Эдвард вчера казался ей таким далеким, настолько чуждым призывам плоти, столь непохожим на мужчину, который мог бы дрожать от страсти или от каких-либо других эмоций.

— Может ли мужчина дрожать от страсти? — повторила она медленно, тщательно выговаривая каждое слово, пытаясь получить ответ, вселивший бы в нее надежду…

Рамиэль весь подался вперед в своем кресле, которое издало протестующий скрип, его глаза и волосы в свете лампы полыхнули пламенем.

— Когда он возбужден… да, миссис Петре, мужчина дрожит от страсти.

Она непроизвольно бросила взгляд на его руки, все еще баюкавшие чашку, — большие, мускулистые, крепкие.

— Так же, как и женщина может дрожать от страсти, — произнес он внезапно охрипшим голосом.

Элизабет отпрянула. Это уже не был голос наставника, читающего лекцию студентам. Смуглые пальцы сжались в кулак, костяшки побелели. Он неожиданно быстро поднес чашку ко рту, осушив ее одним глотком. Глухой стук фарфора о дерево эхом отозвался в наступившей тишине.

— Табак в Аравии любят и мужчины, и женщины, — заметил он. — Не желаете закурить, миссис Петре?

Закурить? Курили только женщины дурного поведения.

— Может, в другой раз, лорд Сафир, — ответила она подавленно.

Его лицо как-то сразу осунулось.

— Многих мужчин возбуждают слова. Если вы хотите нравиться вашему мужу, возможно, вам, следует выучить несколько любовных стихов из «Благоуханного сада».

Глаза у Элизабет сузились, вперившись в одну точку над его золотистыми волосами.

— «Полный сил и жизни, — процитировала она, — пробивается он в мое лоно и трудится там в постоянном и восхитительном движении. Сперва он входит сверху вниз, а затем движется справа налево. То он толкается в неудержимом порыве, а то нежно трется своей головкой о губы моего лона. То он нежно ласкает меня, поглаживая по спине, по животу, по бокам или целует мои щеки, то приникает к моим губам». Так, лорд Сафир?

Их глаза встретились.

— Именно так.

Жидкий огонь растекся по низу ее живота. Задыхаясь, Элизабет почувствовала, как ритмично вздымается и опускается ее не затянутая в корсет грудь, как ласкает ее тело льняная рубашка и подбитый шерстью лиф.

— А вот тут в стихотворении… ну, в предыдущем, — сказала она с вызовом. — Что это значит — «головка мужского члена подобна раскаленной головне»?

Бирюзовые глаза сузились.

— Это значит, что он становится алым и горячим от желания к женщине.

У Элизабет появилось ощущение, что ее легким не хватает воздуха.

— Мужчине нравится… когда женщина… рукой вводит его член в свое тело?

— «Когда он видит, что я распалена, он без промедления приходит ко мне, — хрипло процитировал Рамиэль. — Он тут же раздвигает мне бедра, целует мое лоно и вкладывает свой инструмент в мою руку, чтобы постучаться в мои врата». Когда женщина обхватывает пальцами член мужчины, она держит в своей руке саму его жизнь. Она может причинить ему боль… а может и доставить невыразимое наслаждение, довести до экстаза. Когда она направляет его в свое лоно и его головка упирается в сомкнутые губы, еще существует момент сопротивления, еще есть угроза отказа, но затем ее лоно раскрывается и поглощает его в жарком порыве. О да, миссис Петре, это восхитительное ощущение. Более того, это момент полного слияния души и тела. Беря на себя управление, женщина показывает мужчине, что она принимает его таким, каков он есть. Сдаваясь на ее милость, мужчина как бы говорит ей, что он безоговорочно доверяет ей. Момент полного слияния души и тела.

Эдвард вошел в спальню к Элизабет в полной темноте. Короткие неумелые ласки под душными покрывалами и скомканным ночным бельем, затем неприятный укол — и все, на этом все закончилось. Не было ни слияния, ни потери самоконтроля. Только молчание, нарушаемое скрипом пружин. Элизабет низко опустила голову, избегая гипнотизирующих глаз, и стала копаться в своих записях.

Женщина не заучила бы наизусть эротические стихи, если бы они не возбуждали ее. И лорд Сафир наверняка знал это. Так же, как он знал, что слова воздействуют на женщину так же сильно, как и на мужчину. Великий Боже, что он должен думать о ней!

Элизабет вздрогнула в замешательстве, словно Рамиэль застал ее за чем-то постыдным.

— А может, мне следует выучить вот это? — И она зачитала звонкими голосом:

— «О, мужчины! Послушайте, что я вам скажу про женщину… ее коварство не знает границ… Пока она с вами в постели, она любит вас, но любовь женщины недолговечна, поверьте мне».

— Как долго женщина может комфортно обходиться без соития? — спросил Рамиэль.

Сверток с бумагами хрустнул в ее стиснутых пальцах. Двенадцать лет пять месяцев одну неделю и три дня. Столько прошло с тех пор, как Эдвард последний раз был в ее постели. Но ни один день из них нельзя было назвать комфортным.

— Женщина в этом отношении непохожа на мужчину. Она не нуждается… в такого рода комфорте.

— Все-таки как долго, миссис Петре? — повторил лорд Сафир безжалостно, словно знал с точностью до одного дня, сколько прошло времени с тех пор, как Эдвард побывал в ее постели.

Выпрямившись, она подняла голову.

— Шейх Нефзауи утверждает, что женщина благородного происхождения может спокойно обходиться без мужской ласки по крайней мере шесть месяцев. — Маскируя свою поспешность высокомерием, она продолжила:

— А как долго мужчина может обходиться без женщины, не чувствуя неудобства, лорд Сафир?

Неумолимая напряженность в глазах Рамиэля исчезла, Он откинулся в кресле.

— Воздержание никогда не бывает комфортным для мужчины, миссис Петре.

Она не должна была спрашивать его, когда он последний раз был с женщиной. Тем более что ей следовало спросить своего мужа, где тот проводит свои ночи.

— И отчего же так? — возмутилась она. — Почему это мужчина не может спокойно переносить воздержание, как это, по общему мнению, должна делать женщина?

— Может быть, потому, миссис Петре, что женщина переносит свои страдания молча, а мужчина нет, — спокойно ответил он.

Разговор принимал рискованный оборот.

— Может, вы еще пропишете мужчинам диету типа «булочек с яичным желтком, поджаренных на сале и плавающих в меде» для поддержания жизненного тонуса? — выпалила она.

Жизнерадостный мужской смех внезапно остановил ее. Элизабет заморгала в растерянности. Суровое, будто высеченное из камня, лицо Рамиэля превратилось в лицо беззаботного, развеселившегося мальчишки. У нее задрожали губы. Ей захотелось посмеяться вместе с ним, хотя она и понимала, что он смеется над ней.

Наконец Рамиэль успокоился и сказал:

— Нет, миссис Петре, этого я не пропишу.

— Вы исходите из личного опыта?

На его лице вновь появилось жесткое и циничное выражение.

— Я много чего пережил в жизни.

Мужчина не должен выглядеть таким потерянным… или одиноким. Даже если это лорд Сафир. Элизабет захотелось вновь услышать его смех.

— Тогда, как я понимаю, вы испытали на себе припарку из горячей смолы? — заметила она ехидно. Рамиэль поморщился:

— Вы не правильно поняли.

— Тогда скажите, Бога ради, зачем шейх включает такой рецепт, если он вреден?

— «Благоуханный сад» написан более трехсот лет тому назад. Времена меняются, люди тоже, но потребность в сексуальном удовлетворении остается.

— Для мужчин, — заявила она твердо.

— И для женщин, — убежденно добавил он. — Я поделюсь с вами сведениями, которые отсутствуют в английском переводе книги. В Аравии существуют три вещи, к которым мужчина должен относиться с уважением: это дрессировка коня, стрельба из лука и, наконец, занятия любовью с собственной женой.

— Именно в таком порядке? — спросила она упрямо, воспринимая это как пощечину. Четвертое место, третье место — уже не имело значения: женщина все равно не бывает первой, будь то в Аравии или в Англии.

— Вы считаете, что жена заслуживает того, чтобы занимать более важное место в жизни мужчины? — спросил он небрежно.

— Конечно, — парировала Элизабет с вызовом.

— Я тоже так считаю, миссис Петре.

Она удивленно воззрилась на него.

— Почему же?

Кривая улыбка чуть тронула его губы.

— Из-за моего отца. Он не давал мне женщину, пока я не научился доставлять ей удовольствие.

— Ваш отец хотел, чтобы вы научились ублажать женщину… не доверяя ей при этом?

Рамиэль опустил глаза, легко провел темным пальцем по краю голубой фарфоровой чашки.

— Мой отец хотел, чтобы я понял, что женщина способна ощущать такое же сексуальное удовлетворение, что и мужчина. Он также хотел, чтобы я знал, что существуют хорошие женщины и женщины, не заслуживающие доверия… — Он поднял глаза, лицо стало серьезным. — Так же как есть хорошие и дурные мужчины.

Элизабет попыталась представить себе златовласого мальчика, корпящего над руководством по эротологии, а затем постигающего на практике выученное с прекрасной светловолосой наложницей.

— Но ведь вам было всего тринадцать лет! — выпалила она.

— А вы собираетесь всегда удерживать при себе ваших сыновей, миссис Петре?

Элизабет застыла.

— Я не буду обсуждать с вами моих сыновей, лорд Сафир.

В его тоне вновь появилась издевка:

— И о своем муже вы тоже не будете говорить со мной.

— Совершенно верно.

— Тогда о чем же мы будем беседовать, миесис Петре? О том, что полное слияние плоти более важно, чем долг или самопожертвование.

— Вы согласны с тем, что «Закон о заразных болезнях» должен быть отменен?

Великий Боже, она же не об этом хотела его спросить.

— Нет.

Его ответ уже не удивил ее.

— Это потому, что вы посещаете женщин подобного толка.

— Я не подбираю женщин с улицы, миссис Петре. — Его голос из журчащего и соблазнительного стал жестким и злым. — Я состоятельный человек, чего нельзя сказать о моей респектабельности. Женщин, с которыми я сплю, этот закон не затрагивает.

Элизабет прикусила губу, собираясь извиниться, хотя и не очень понимая за что.

— Почему вы согласились быть моим наставником?

Темные ресницы скрывали его глаза. Он снова принялся лениво водить пальцем по краю чашки.

— А почему вы выбрали меня в наставники?

— Потому что мне нужны ваши познания.

Его ресницы взлетели вверх.

— Возможно, у вас есть что-то, что мне необходимо тоже.

У Элизабет сердце защемило в груди. Она собрала свои записи и сунула их в сумочку. Незачем смотреть на часики, пришпиленные к лифу ее платья, и так понятно, что настало время уходить.

— Мне кажется, сегодняшний урок закончен,

— Я думаю, вы правы, — согласился он с непроницаемым выражением лица. — Некоторые главы «Благоуханного сада» состоят всего из нескольких страничек. Поэтому завтра мы обсудим третью, четвертую и пятую главы. Я советую вам обратить особое внимание на четвертую главу. Она озаглавлена «Касательно акта размножения».

Схватив свои перчатки и сумочку, Элизабет встала. Этикет предписывал ему подняться, однако он не встал. Элизабет разглядывала его волосы, золотистые в свете лампы, пальцы, казавшиеся особенно смуглыми на фоне фарфора с голубыми прожилками, вспомнила про ширину ладоней. Каков же должен быть его размер?

Она повернулась, едва не споткнувшись о кресло.

— Миссис Петре.

Она вся напряглась в ожидании «правила номер три». Наверняка оно будет невыполнимым и унизительным.

— Всего хорошего, taalibba.

У нее застрял комок в горле. Он утверждал, что это не было ласковым обращением, тогда почему же это так сильно ее растрогало?

— Всего хорошего, лорд Сафир.

 

Глава 6

Рамиэль просматривал газету четырехлетней давности. В ней была напечатана блеклая фотография Эдварда Петре, только что назначенного канцлером казначейства, и его жены Элизабет с двумя сыновьями — Ричардом, одиннадцати лет, и семилетним Филиппом.

В сегодняшней газете была помещена фотография одного Эдварда. У него были коротко стриженные темные волосы с залысинами по бокам. Согласно нынешней моде он носил густые висячие усы. Женщины сочли бы его даже красивым, думал Рамиэль равнодушно, а на мужчину мог произвести впечатление его самоуверенный вид.

В газете, вышедшей месяц назад, он нашел фотографию Элизабет. Она стояла за подиумом, видны были только голова и плечи. Темная шляпа с перьями закрывала все, кроме части темно-серых, а не золотисто-каштановых, как в жизни, волос. В глазах женщин она выглядела современной женщиной, участвовавшей в благотворительности и политической деятельности супруга; мужчины сочли бы ее полезной, но не слишком впечатляющей женой.

А в газете полугодичной давности была фотография Эдварда и Элизабет вместе — прямо-таки образцовая чета. Он милостиво улыбается, она смотрит перед собой невидящим взглядом. А еще у него была газета, вышедшая двадцать два года назад, в которой был помещен набросок художника Эндрю Уолтерса, свежеиспеченного премьер-министра, и его жены Ребекки с одиннадцатилетней дочерью Элизабет.

Эндрю Уолтерс был удачливым политиком. Его первый срок в качестве премьер-министра длился шесть лет. После роспуска кабинета он долго боролся за возвращение. Второй срок его кабинета, продолжавшийся вот уже четвертый год, не предвещал скорого конца.

Рамиэль сравнил два семейных портрета.

Бросалось в глаза сходство Элизабет с отцом. Что же касается детей Элизабет… то они пошли в отца. Все было бы гораздо проще, если бы они походили на Элизабет.

Он взял газету за 21 января 1870 года. Фотография Элизабет сопровождалась заметкой о ее помолвке с подающим надежды политиком Эдвардом Петре.

Она выглядела очень юной и наивной. Фотограф то ли случайно, то ли намеренно уловил мечтательное выражение неопытной девушки, обретающей женственность. Элизабет выдали замуж в семнадцать лет, сейчас ей было тридцать три, и лицо ее ничего не выражало. Ни в жизни, когда она, сидя напротив Рамиэля, обсуждала с ним проблемы сексуальных отношений, ниш различных фотографиях, сделанных после назначения ее мужа в кабинет отца.

Газеты изобиловали описаниями ее деятельности. Она проводила обширную кампанию в пользу своего мужа, посещала коктейли, организовывала благотворительные балы, целовала детей-сироток, раздавала бедным и немощным корзинки с продуктами. В глазах всех Элизабет была образцом дочери, жены и матери, женщиной достойной во всех отношениях.

Он швырнул газету на стол.

Недовольство боролось в нем с гневом, желание — с сочувствием, но за всем этим таился страх.

Страх, что Элизабет знала о тайне своего супруга. Страх, что она сознательно обратилась к Рамиэлю именно потому, что все знала. Но никак… она никоим образом не могла знать про… Рамиэля!

Пожелтевшие от времени газеты зашелестели, библиотеку заполнил свежий порыв воздуха.

— Сынок…

Для непривычного уха голос Мухаммеда звучал вежливо. Но все было гораздо сложнее. Мухаммед без слов просил Рамиэля отвергнуть Элизабет Петре, как он сам уже сделал это в своем сердце. Возможно, Мухаммед был прав.

Элизабет обманула евнуха. Она пришла к Рамиэлю за сексуальными познаниями. Ни то ни другое не говорило о ее целомудрии.

— А этот твой детектив, которого ты нанял… — Рами-эль сделал паузу, ненавидя себя за вопрос, который уже не мог не задать. — Он не мог ошибиться?

Черные глаза твердо встретили взгляд бирюзовых.

— Тут ошибки быть не может.

Перед глазами Рамиэля блеснул рыжий отлив в темно-каштановых волосах… он вспомнил, как она смутилась, когда он похвалил ее волосы. Это была реакция женщины, которой ие часто делают комплименты.

Приступ гнева, холодного и неумолимого, охватил его.

Она заслуживала лучшего мужчины, чем Эдвард Петре.

— Что делает Петре сегодня вечером?

— Он отправился на бал.

— Кто его дает?

— Баронесса Уитфилд.

— Эта женщина, с которой, по слухам, видели канцлера казначейства… кто она, Мухаммед?

Смуглое лицо евнуха осталось бесстрастным.

— Я не знаю, сынок.

Прищурившись, Рамиэль пристально посмотрел на него:

— Но у тебя же есть какие-то соображения на этот счет?

— Да.

— Тогда достань мне необходимые доказательства.

За широкими окнами опустилась ночь. Возможно, сейчас Элизабет танцует в объятиях супруга на балу у Уитфил-дов. Узнала ли она про него? Утром она сделала два глотка турецкого кофе, хотя он ей явно не нравился. А может, она просто притворялась? И если вдруг представится случай, каков будет выбор Элизабет: добропорядочность или страсть?

Рамиэль представил ее обнаженную, возлежащую на груде подушек и курящую кальян. Ему стало смешно. Она носила скрипучие корсеты и тяжелые шерстяные платья, пропахшие бензолом. И все-таки нет. Он совершенно явственно представил ее с распущенными по спине и полным грудям темно-рыжими волосами и с мундштуком во рту.

— Приготовь-ка мне экипаж, — приказал он слуге. — Сегодня вечером я буду следить за Петре.

Бал оказался даже хуже, чем ожидала Элизабет. Она беседовала с юными дебютантками, чувствовавшими себя еще не совсем в своей тарелке, и с молодыми людьми, слишком робкими, чтобы подойти к девушкам. Занималась гостями, которые были слишком старыми или слишком немощными, чтобы танцевать. И пока она вслушивалась в разноголосый женский щебет и мужской смех, в зале на сверкающем паркете кружились в вихре танца светские пары, поглощенные собой и поисками наслаждений.

Лорд Сафир сделал комплимент ее волосам. Когда в последний раз Эдвард делал ей комплимент… и вообще что-нибудь для нее?

«Как долго добропорядочная женщина может обходиться без любви?»

— Миссис Петре…

Элизабет не сразу сообразила, что это обращаются к ней. Ее собеседник, лорд Инчкейп, восьмидесятилетний пэр, от которого поняло так, что приходилось отворачиваться в сторону, вполне мог обойтись без ее беседы, ибо был глух на одно ухо.

— Миссис Петре, тут кое-кто просит представить его вам.

Элизабет с благодарностью повернулась к баронессе Уитфилд, хозяйке бала. Однако любезная улыбка тут же застыла на ее лице.

Лорд Сафир в черном фраке и белом галстуке возвышался над низенькой пухлой баронессой.

Высокая женщина держала его под руку с другой стороны. Она была стройна и элегантна, бирюзовое платье очень шло к цвету ее глаз. Лицо имело совершенную овальную форму. Золотистые волосы того же цвета, что и у Рамиэля, были убраны в шиньон. Элизабет осенило: это наверняка та самая женщина, с которой он провел столько времени в постели, что насквозь пропитался ее духами.

Острая боль пронзила ее — ревность, зависть. В женщине было все, чего никогда не имела Элизабет. Именно такую женщину она сама подобрала бы для такого мужчины, как он.

Пухлые щечки баронессы разгорелись от выпитого шампанского и тепла, излучаемого сотнями тел и множеством канделябров.

— Катрин, позвольте представить вам миссис Элизабет Петре, известную супругу нашего канцлера казначейства. Миссис Петре — графиня Девингтон.

Первой мыслью, пришедшей в голову ошеломленной Элизабет, была — это не любовница Рамиэля, это его мать. Но ведь она же не настолько стара, чтобы быть его матерью.

С теплой улыбкой графиня протянула руку в белой перчатке

— Добрый вечер, миссис Петре. Я так много слышала о вас.

Холодная дрожь пробежала по спине Элизабет. Не отвечая на дружеское приветствие, она сделала вежливый реверанс.

— Добрый вечер, графиня Девингтон.

— Катрин, вы знакомы с лордом Инчкейпом?

— Конечно, знакома. Как поживаете, лорд Инчкейп?

Лорд Инчкейп кивнул своей лысой, в пятнах головой.

— Не успели еще отойти от заморских стран и уже позволили себя похитить, не так ли?

Улыбка графини поблекла.

— Увы, не так уж и недавно.

Маленькие глазки на пухленьком личике баронессы засветились лукавством.

— Ведите себя прилично, Катрин. Миссис Петре, позвольте вам представить сына графини Девингтон, лорда Сафира. Лорд Сафир… Миссис Петре…

Бирюзовые глаза лорда встретились с карими глазами Элизабет. В его взгляде она увидела все, что прочитала и обсудила с ним за последние два утра. Великий Боже, что он здесь делает? А вдруг он рассказал графине об их уроках? Элизабет холодно кивнула.

Прежде чем она догадалась о его намерениях, Рамиэль наклонился и схватил руку Элизабет. Его смуглая рука была скрыта белой перчаткой. Прикосновение его пальцев даже сквозь двойной слой шелка обожгло ее.

Словно зачарованная, Элизабет с ужасом смотрела, как его золотистая голова склонилась над ее рукой. Когда он целовал ее руку, его губы, казалось, были еще горячее, чем пальцы. Кровь, отхлынувшая от ее лица при первом взгляде на него, вновь жарко залила щеки. Она отдернула руку. Баронесса, как ни в чем не бывало, улыбнулась собеседнику Элизабет.

— Лорд Инчкейп… лорд Сафир.

Лорд Инчкейп подтянулся, насколько позволяли его сутулые плечи.

— В наше время мы никому не представляли своих бастардов.

От подобного хамства Элизабет чуть не упала в обморок. Она услышала сдавленное восклицание баронессы:

— О Боже!..

Взгляд графини стал ледяным.

— В ваше время, лорд Инчкейп, у вас не было титула, так что вас не представляли никому — ни бастарду, ни бакалейщику.

Желто-серое болезненное лицо лорда пошло красно-кирпичными пятнами. Хриплый голос Рамиэля нарушил взрывоопасную тишину:

— Миссис Петре сочтет нас невоспитанными дикарями.

Взгляд графини оставался по-прежнему жестким.

— Я не думаю, что миссис Петре именно нас сочтет дикарями.

Элизабет с трудом сдержала смешок. Лорд Инчкейп резко повернулся и резво нырнул в толпу фланирующих мужчин и женщин. Графиня проводила его взглядом.

— Злодей ушел, — спокойно произнес Рамиэль. — Можешь расслабиться, твой птенчик спасен.

Графиня грустно усмехнулась:

— Прошу вас простить меня, миссис Петре, но уж очень он меня разозлил. Вы сама мать и, я уверена, поймете мое возмущение.

Графиня Девингтон некогда была наложницей арабского шейха и произвела на свет бастарда. В возрасте двенадцати лет она отправила его в Аравию, избежав тем самым неудобств и хлопот, связанных с обучением подростка в школе. Элизабет сомневалась, был ли когда-либо у нее вообще материнский инстинкт.

— Да, конечно, — согласилась она.

В глазах Рамиэля блеснул бирюзовый огонь. Однако графиня тихо взяла его за руку, ее улыбка оставалась теплой и дружеской.

— Мы подошли, чтобы похитить вас на следующий танец, миссис Петре. Моему сыну ужасно хочется пригласить вас на вальс. Пожалуйста, не говорите нет, а то мне больше никогда не удастся убедить его пойти на бал.

Элизабет украдкой бросила взгляд на бурлящую и кружащуюся вокруг них массу усыпанных драгоценностями шелковых платьев и белых галстуков, в безнадежной попытке увидеть своего мужа или мать, чтобы найти предлог для отказа. Добропорядочная женщина не должна танцевать с человеком с подобной репутацией.

— Мы с мужем не танцуем вальс.

— Ваш муж сейчас в салоне для карточных игр, — прервал ее Рамиэль. — И у меня такое ощущение, что он не обидится, если я займу его место. Тем более что, как вы сказали, он не танцует вальс.

Лорд Сафир говорил не о вальсе. Эдвард и не танцевал с ней, и не спал.

Элизабет почти физически ощущала на себе любопытный взгляд баронессы и непривычно сочувственный взгляд графини. Ей пришлось согласиться:

— Я с удовольствием отдам этот вальс вам.

Не успела она пожалеть о своих словах, как оказалась среди моря разноцветных шелковых платьев и темных вечерних костюмов. Крепкие горячие пальцы ухватили ее локоть как раз там, где кончалась перчатка и начиналась обнаженная кожа.

Элизабет шагнула в сторону, но тут же оказалась плотно прижатой к Рамиэлю под разноголосый визг настраиваемых скрипок. Его тело оказалось столь же крепким и горячим, как и его пальцы. Его жар она чувствовала сквозь шелк рубашки. На этот раз его собственный запах не перебивался запахом женщины.

Элизабет попыталась отступить, но лорд Сафир завладел ее правой рукой, отведя ее в сторону таким образом, что ее грудь заметно выступила над корсетом. Это возбуждало, это становилось опасным. И было совсем не то, о чем они условились ранее.

— Вы же говорили, что не прикоснетесь ко мне.

— В качестве вашего наставника, миссис Петре, но не как ваш партер по танцам.

— Как вы оказались здесь?

— Я узнал, что вы приедете.

— А я бы не пришла, если бы знала, что встречу вас.

Сильная рука обхватила ее талию.

— Но почему же, хотел бы я знать? — Он был слишком близко от нее… Элизабет попыталась отстраниться от его пышущего жаром тела, но немедленно натолкнулась на чью-то спину, отбросившую ее назад.

— Вы вызовете гораздо больше кривотолков, если будете продолжать вот так стоять, не прикасаясь ко мне, миссис Петре.

Стиснув зубы, Элизабет неохотно положила руку на его левое плечо. Ее левая грудь вызывающе поднялась над корсетом. Заиграла музыка, нежно запели скрипки, поддерживаемые звучными аккордами рояля. Волна теплого воздуха обдала Элизабет, и вот уже она стала частью этой разнаряженной по последней моде толпы, среди мягкого шуршания многоцветного шелка и развевающихся фалд фраков кружащихся в вальсе пар. Она сконцентрировала внимание на яркой белизне своих перчаток, блеске черного сатина на лацкане его фрака, пытаясь не слышать, как неуемно бьется собственное сердце и болезненно твердеют соски под тонким шелком.

Она безнадежно попыталась найти безопасную тему для разговора. Элизабет не рассчитывала, что ей придется беседовать с кем-либо, кроме собственного мужа.

— Я не знала, что вы танцуете.

— Вы хотите сказать, вы не знали, что меня принимают в приличном обществе?

Лгать не имело смысла.

— Да.

— Вы еще многого обо мне не знаете, миссис Петре.

— Вы спите с баронессой?

При этих непроизвольно вырвавшихся у нее словах Элизабет сбилась с ритма. Его пальцы сжались на ее талии, китовый ус корсета впился в ребра.

— Похоже, вы в курсе всех нынешних громких сплетен, ведь так? Вы мне не говорили об этом.

Она не отрываясь смотрела на бриллиантовую запонку на его рубашке, сверкавшую в ярком свете канделябра.

— А вы в таком случае каким образом узнали, что мы с мужем приглашены на этот бал?

— Моя мать, — сказал он, легко кружа ее по паркету, — они с баронессой партнеры по бриджу.

— А ваша мать знает об… уроках? — спросила Элизабет, затаив дыхание.

— Перестаньте, миссис Петре. Я же сказал вам, что не в моих правилах рассказывать кому-либо, что происходит между мной и леди за закрытыми дверями. Вы напрасно носите корсет. — Во время очередного па его нога попала между ее ног, и тут же низ живота охватил сильный жар. — Можно нанести непоправимый вред легким.

Пальцы Элизабет с силой сжались на его плече — никакой подкладки, только твердые мускулы.

— Мы сейчас не в вашем доме, лорд Сафир.

— А как насчет вашего мужа, миссис Петре? Что он думает по поводу вашего белья?

Резкий ответ едва не сорвался с ее губ. Ее муж никогда не видел ее белья, да и не проявлял к этому никакого интереса. А вот что не вызывало ни малейшего сомнения, так это то, что Рамиэль повидал его предостаточно.

— Где это вы научились так хорошо танцевать, если нечасто бываете на светских раутах?

— А где вы научились так хорошо танцевать вальс, если ваш муж его не танцует?

— Я не говорила, что он не танцует вальс! — отрезала Элизабет упрямо.

Эдвард умел танцевать вальс, просто он не танцевал его с ней, сберегая силы для своих избирателей.

— Расскажите мне о ваших сыновьях.

— Я же сказала, что не стану обсуждать с вами своих детей.

— Но сейчас я не ваш наставник, а просто мужчина, ведущий легкую беседу во время танца.

Элизабет резко повернула голову, приготовившись сказать ему, чтобы он не беспокоился, раз уж танец с ней его совсем не радует. Это было ошибкой.

Их лица разделяло не больше десяти дюймов. Ширина двух ладоней.

— Оба моих сына учатся в Итоне, — с трудом произнесла она.

— Ричард и Филипп, так, кажется, их зовут, верно?

— Да. Но откуда…

— Я как-то случайно прочел в газете. Что им нравится… политика?

Улыбка тронула губы Элизабет при воспоминании о том, что Филипп подрался с мастером Бернардом, обозвавшим его вигом, хотя он был убежденным тори.

— Нет, моих сыновей не интересует политика. Ричард учится, чтобы стать инженером. Он утверждает, что техника — это будущее мира и она поможет людям больше любого правительства. Филипп хочет стать моряком, а еще лучше — пиратом.

Ответная улыбка смягчила черты Рамиэля.

— Похоже, Ричард — умный мальчик. Элизабет искала в его глазах насмешку, но не увидела ее. Материнская гордость победила настороженность.

— Это так. Будущей осенью он начинает сдавать экзамены в Оксфорд. Хотя Филиппу будет трудно, когда Ричард покинет Итон. Они всегда были очень близки друг к другу, несмотря на разницу в возрасте, а может, именно потому, что они такие разные. Ричард — спокойный и усидчивый, а Филипп — настоящий озорник. Меня не удивит, если они по ночам делают набеги на школьную кухню в поисках чего-нибудь съестного — они всегда так делали дома.

— Вы любите своих сыновей.

Они были единственным ее достоянием. Элизабет избежала его все понимающего взгляда.

— Вы любите вашего мужа? — неожиданно спросил он. Элизабет наступила ему на ногу… сильно.

— Если бы я не любила его, то не пришла бы к вам.

— А ваш муж любит вас?

— А вот это уже не ваше дело.

— Я хочу, чтобы это стало моим делом. Уж не собирается ли он…

— Я полагаю, будет лучше, если мы отменим наши уроки, лорд Сафир. Я верну вам книгу.

— Слишком поздно, дорогая.

Дрожь тревоги пробежала по коже Элизабет.

— Что вы хотите сказать?

— У нас есть договоренность.

Догадка блеснула в ее глазах.

— Сначала я шантажировала вас, теперь вы хотите ответить мне тем же.

— Если придется.

Именно этого она и опасалась, поэтому и не чувствовала себя слишком уж… обиженной.

— Почему?

— Вы хотите научиться доставлять мужчине удовольствие… а я хочу научить вас этому.

Элизабет разозлилась.

— Вы стремитесь унизить меня!

— Как я уже говорил вам, вы очень мало знаете обо мне. Помните историю Дорерама из «Благоуханного сада»?

— Он был убит, — мрачно ответила она, с содроганием вспоминая этот эпизод.

— Король, убивший его, освободил из его лап женщину.

— Замужнюю женщину.

«И тогда король взял женщину и освободил ее от мужа».

— Но это же абсурдно. — Ей не хотелось даже думать о замужней женщине, которую «освобождают» от мужа. — Я не вижу смысла в нашем разговоре.

— Все очень просто. В Аравии женщина имеет определенные права на своего мужа, в том числе и на его половую жизнь. И у нее есть право на развод, если он не удовлетворяет ее.

Элизабет неожиданно почувствовала себя глубоко уязвленной. Только безнравственные женщины могли быть не удовлетворенными в браке.

Да как он смеет…

— К вашему сведению, мой муж полностью удовлетворяет меня! — прошипела она.

— Между нами не должно быть больше лжи, дорогая. У вас достало смелости обратиться ко мне за помощью. Так найдите же в себе смелость признать правду.

— И в чем же, по-вашему, состоит эта правда?

— Посмотрите на вашего мужа. И когда вы узнаете, что он действительно собой представляет, а не то, каким вы его хотите видеть, вы все поймете. — Он отпустил ее руку. — Танец кончился, миссис Петре. Давайте просто пройдемся.

— Я не позволю себя шантажировать.

— А я думаю, позволите. Вы любите своих детей, но вы ничего не знаете о своем муже… да и о себе самой тоже. Надеюсь увидеть вас завтра утром.

Элизабет рассеянно кивнула, хотя ее мозг старательно осмысливал его слова.

— Вы знаете, кто любовница моего мужа?

— Нет.

— Тогда почему вы все это делаете?

— Потому что я считаю, что вы женщина, которая заслуживает большего.

— У меня нет мужского члена, лорд Сафир, — холодно возразила она.

Жесткая линия его рта смягчилась, глаза засветились лукавством. Он выглядел как озорной школьник, каким он, наверное, и был в двенадцать лет.

— Это мы проверим.

— Я не приду завтра утром.

— Вы придете, а я буду ждать вас.

Впервые в жизни Элизабет поняла, почему Филипп обычно топал ногой от злости.

В противоположном конце зала она увидела своего мужа. К нему подошел один из членов кабинета министров. Муж посмотрел на Элизабет и кивком головы отпустил ее. Затем он с коллегой направился к карточным столам.

Обернувшись, молодая женщина встретила пристальный взгляд бирюзовых глаз Рамиэля. Он тоже видел, как Эдвард попрощался с ней.

Раздосадованная Элизабет воинственно заявила лорду Сафиру:

— Я не буду вам лгать, если вы не будете чернить моего мужа.

— Очень хорошо. Я здесь для того, чтобы учить вас, дорогая, и ни для чего другого.

— Возможно, мы оба чему-нибудь научимся.

— Возможно. — Он предложил ей руку.

Элизабет оперлась на нее, ощущая под шелковой тканью тугие мышцы. Ее вдруг обдало жаром — от его взгляда, устремленного на ее грудь. Элизабет непроизвольно распрямила плечи, слишком поздно сообразив, что от этого движения грудь подалась вверх, едва не выскочив из скрипучего корсета.

В глубине бирюзовых глаз плясали веселые искорки.

— Правило номер три. С завтрашнего утра, собираясь ко мне, вы оставите все шерстяные вещи дома. Вы можете носить шелк, муслин, бархат, парчу — все, что угодно, только не шерсть.

— А на вас, лорд Сафир, — не задумываясь, дерзко спросила она, — что будет надето?

— На мне будет надето ровно столько, сколько вы пожелаете.

У Элизабет пересохло во рту, когда она представила себе теплую смуглую плоть, увенчанную пылающей от желания головкой. Нет, такой мужчина, как он, не может вожделеть женщину, в волосах которой появились серебряные нити, а тело располнело после рождения двоих детей.

— Мы учимся, лорд Сафир, а не играем фарс.

Со всех сторон стали поворачиваться головы, чтобы увидеть, кто позволил себе так весело расхохотаться. Молодая женщина прикусила губу, чтобы не присоединиться к нему.

Конечно же, не было ничего смешного в том, что светское общество стало свидетелем неудержимого веселья лорда Сафира, причем она держала его под руку, привлекая к себе всеобщее внимание. Но как Элизабет ни старалась, она сама не смогла удержаться от улыбки.

Изумрудные глаза перехватили взгляд Элизабет, глаза ее матери. Ребекке было не до веселья. Элизабет резко отстранилась, и смех Рамиэля замер.

Элизабет повернулась и быстро зашагала прочь от него. И в этот момент она ощутила, как что-то умерло у нее внутри.

 

Глава 7

Сегодня госпожа Петре облачилась в тяжелое коричневое бархатное платье, а вместо щита прикрылась холодной английской чопорностью. Накануне вечером она улыбалась ему… а затем прогнала, как побитую собаку.

— Рад вас видеть, миссис Петре.

— Доброе утро, лорд Сафир.

Его губы кривились в улыбке, пока она методично стягивала с себя серые кожаные перчатки.

Он налил дымящийся кофе в фарфоровую чашку с голубыми прожилками, затем плеснул в нее холодной воды, прежде чем передать Элизабет.

Ей явно не хотелось принимать угощение, но строгое английское воспитание предписывало не обижать хозяина дома отказом. Рамиэль следил за ней, страстно желая, чтобы она взяла чашку. Его глаза радостно вспыхнули, когда она все-таки приняла ее. Он хотел ее. Он хотел, чтобы она познала плотские желания. Он хотел, чтобы она возжелала его — мужчину, рожденного на Западе, а возмужавшего на Востоке. Мужчину, вкусившего горьких плодов страстей и тем не менее жаждавшего от женщины чего-то большего.

Кофе по-турецки мог послужить хорошим началом.

Лицо Элизабет окружили клубы горячего пара; она подула на чашку, сделала один глоток, другой, третий… Отодвинув чашку к краю стола, она вытащила из сумочки свои записи.

— Выбор учебника меня несколько смущает, лорд Сафир. — Подняв голову, она встретила его насмешливый взгляд. — Шейх дает очень мало указаний, как доставлять удовольствие мужчине.

Рамиэль пригубил кофе из своей чашки, вдохнув густой сладкий аромат, горько-сладкое напоминание о том, что он когда-то принимал как должное.

— «О, вы, мужчины, — начал цитировать он вполголоса, — готовьте женщину к наслаждению, ничего не упускайте, ни малейшей детали, если хотите добиться вашей цели. Исследуйте ее с великим усердием, полностью отдавайтесь этому, и пусть ничто не отвлекает ваши мысли… И только после этого приступайте к делу, но помните: начинайте не раньше, чем ваши поцелуи и любовные игры возымеют действие».

Он нарочито медленно поднес чашку к губам и выпил. Густой напиток был горячим и влажным, именно таким, каким она должна чувствовать фаллос, проникший в ее глубины. Элизабет смотрела на него, внешне спокойная, даже умиротворенная. Ее торчащие соски туго натягивали мягкий бархат.

— А вам не кажется, что мужчину тоже сначала требуется подготовить, миссис Петре?

— Вы хотите сказать, что и мужчин, и женщин возбуждают одни и те же ласки?

— И у тех, и у других есть груди, губы, бедра… — Он легко провел пальцем по краю чашки.

— Значит, вы считаете, что мужчина возбуждается, когда женщина целует его щеки… — Они перешли границы, разделяющие преподавателя и студента. Он это знал, да и она тоже. Он заронил зерна сомнения в ее душу насчет ее мужа… да и насчет себя самого. — И покусывает соски у него на груди?

Рамиэль почувствовал жар в паху.

— Я знаю, что мужчину возбуждают поцелуи и покусывания, миссис Петре.

Она прикрыла глаза, спасаясь от его обжигающего взгляда.

— Я еще могу понять, что мужчине приятно, когда женщина ласкает и щекочет нижнюю часть его тела, но я не представляю себе, почему мужчине может быть приятно, когда целуют его пупок и… скажем, бедра.

Сам Рамиэль хорошо знал, какое огромное наслаждение чувствует мужчина, когда женщина целует ему пупок и бедра. Перед глазами появились воспоминания о гаремных удовольствиях, его первые нежные попытки исследования женского тела, раскинутые женские ноги, неудержимо рвущийся член, когда его пальцы погружаются в мягкие шелковистые волосы вокруг лона, а сам он отдается первому экстазу жаркого влажного рта. Он хотел снова пережить эти невинные радости уже с Элизабет Петре.

— А разве вам не доставляет удовольствия, когда вам целуют пупок и бедра? — спросил он тихо, с затаенной страстью в голосе.

— Я…

Глаза Рамиэля призывали Элизабет сказать правду, она не могла обмануть его.

— Я не знаю, мне никогда их не целовали.

— А вы не чувствуете возбуждения, представляя себе, что у вас целуют эти места?

Тлеющее полено с треском вспыхнуло в камине. Она вздернула подбородок, готовая встретить насмешку.

— Да, чувствую. А вы сами не возбуждаетесь, представляя себе, как вас целуют там?

У Рамиэля перехватило дыхание.

— Да, меня это необычайно возбуждает.

— А мужчине нравится, когда женщина кусает его руки?

Жаркая чувственность, зарождавшаяся между ними, внезапно исчезла.

— Кусает его руки, миссис Петре? — переспросил он с ехидством. — Шейх не рекомендует доходить до каннибализма.

— Прошу прощения. Так мужчине нравится, когда женщина покусывает его руки?

Губы Рамиэля скривились в циничной усмешке.

— Боль тоже иногда доставляет наслаждение.

— Когда?

— Боль, причиняемая мужчине… или женщине?

Запас ее легендарной британской выдержки подходил к концу.

— Мужчине.

— Когда мужчина доводит женщину до экстаза…

— Простите, я хотела бы записать это, одолжите мне вашу ручку.

Элизабет пыталась бежать, бежать от себя самой. Она умела быть матерью, но боялась быть женщиной.

Явное пренебрежение к жене, выказанное Эдвардом накануне на балу, вкупе с тем, как он отослал ее домой, рассказало Рамиэлю все о шестнадцати годах ее супружеской жизни. Эдварду было наплевать на нее… а ей нет.

Сколько бессонных ночей провела она, дожидаясь мужа? Как она поступит, когда его тайна раскроется? Черт! Вся прислуга знала о сексуальных предпочтениях Эдварда Петре. Как можно быть такой наивной?

Рамиэль вынул ручку из верхнего ящика стола. Она пристально смотрела на золотое перо. А может, она разглядывала пальцы, представляя себе ширину его ладоней, прикидывая, поместится ли он в нее целиком? Войдет ли он с легкостью или протиснется с трудом, причинив ей боль? Сможет ли он довести ее до оргазма или бросит ее неудовлетворенной, страждущей, как наверняка поступал Эдвард Петре?

Расправив плечи, Элизабет крепко сжала ручку.

— Спасибо.

Интересно, когда в последний раз она принимала в себя мужской член? Рамиэль подтолкнул к ней медную чернильницу.

Элизабет обмакнула перо и приготовилась записывать.

— Так что вы говорили?

— Вы когда-либо испытывали оргазм, миссис Петре?

Элизабет вскинула голову.

— Только не надо лгать или уходить от ответа, — предупредил Рамиэль серьезным тоном. — Мы ведь договорились.

Она ответила с холодным презрением:

— Да, лорд Сафир, я испытывала оргазм.

Внутри его, как кобра, готовящаяся к прыжку, затаилась жгучая ревность.

— Тогда вы, наверное, знаете, что перед наступлением оргазма бывает трудно различить боль и наслаждение. Когда женщина достигает пика чувств, она иногда даже царапает и кусает своего возлюбленного. И эта боль может оказаться последним толчком, который ему необходим для достижения собственного оргазма.

Стальное перо старательно скрипело, выводя каракули на бумаге.

Он смотрел на игру света в ее волосах, они то приобретали цвет красного вина, то золотого пламени. И представлял себе, как она медленно наклоняется, заглатывая фаллос своего мужа. Рамиэль не знал, что больше раздражало его — то, что по завершении уроков она применит свои познания, чтобы ублажить другого мужчину, или же то, что, попытавшись использовать их, она уничтожит себя.

— А сейчас я расскажу вам, что иногда требуется женщине, чтобы достичь собственного оргазма.

Скрип пера прекратился.

— Я знал женщин, которым нравилось, когда у них кусали или кололи булавками соски. Некоторым женщинам нравится, когда я закидываю их ноги себе за плечи и вхожу в них так глубоко и с такой силой, что чувствую, как матка сжимает мой член.

Элизабет вновь взялась за перо, неотрывно глядя на то, что она только что записала.

— И что же предпочитаете вы сами?

Он страдал, видя ее невежество… и сексуальную неудовлетворенность, которую она так мужественно скрывала.

— Все, что предпочтет сама женщина.

«Все, что предпочтешь ты, Элизабет Петре». Но было ясно, что она сама не знала, чего хотела. Ее голос был едва слышен:

— А вам действительно нравится, когда женщина покусывает у вас соски на груди?

Жар желания пронзил Рамиэля.

— Да, миссис Петре.

В напряжении он ждал следующего вопроса.

Ее грудь под коричневым бархатным платьем вздымалась и опускалась в такт дыханию. Она подняла голову с расширенными от волнения глазами.

— А вы… вы получаете удовольствие, покусывая соски у женщины?

— Я их целую, ласкаю губами, облизываю, прихватываю зубами, — произнес он хрипло. — Да, я наслаждаюсь женской грудью.

— А как насчет вашего… члена? Вчера вы заявили, что, когда женщина обхватывает пальцами член мужчины, она держит в руке его жизнь. А вам больше нравится, когда его держат… каким образом?

Рамиэлю стало трудно дышать.

— Мне нравится, когда женщина ласкает его рукой до тех пор, пока крайняя плоть не сможет покрывать головку.

Элизабет, слушала не шевелясь и даже не моргая.

— Арабские женщины, наверное, в восторге от вас.

Он не ожидал от нее такой откровенной оценки. Кровь бросилась в лицо Рамиэлю, он впервые покраснел за последние двадцать пять лет.

— Да.

Женщины находили его очаровательным, но только иностранки. Ни одна наложница не хотела общаться с ним, неверным, даже в обмен на свободу.

— Вам когда-либо попадалась женщина, которая осталась бы вами недовольна, лорд Сафир?

Араб. Ублюдок. Животное. Его обзывали по-всякому, и в постели и вне ее.

— Если вы имеете в виду, что я когда-либо не смог довести женщину до оргазма, — сказал он грубо, — то ответ будет — нет.

Раздался хруст бумаги — она неожиданно смяла свои записи.

— Никогда?

Рамиэль удивленно поднял бровь.

— Я не претендую на роль мученика, миссис Петре. Случалось, конечно, что я кончал раньше женщины. Но есть масса способов удовлетворить ее. Руки, губы, даже пальцы ног. Почти любая часть мужского тела для этого подходит.

Его ответ поверг Элизабет в шок.

— Пальцы ног?

— Да, пальцы ног.

На ее лице отразилось недоверие. Она была заинтригована, хотя и безуспешно пыталась это скрыть. Элизабет опустила Глаза и попыталась разгладить смятые записи, не выпуская из пальцев ручку, толстый, отливающий золотом стержень.

— Вы, наверное, развлекаетесь с Женщинами с дурной репутацией, которые реагируют иначе, чем добропорядочные женщины.

Элизабет старательно повторяла то, чему ее приучили верить с детства. Рамиэлю захотелось встряхнуть ее.

— А вы что, действительно полагаете, что добропорядочные женщины устроены иначе, нежели женщины с дурной репутацией?

Несколько секунд Элизабет старательно разглаживала свои записи.

— Нет, конечно же, нет.

— Тогда почему же вы думаете, что добропорядочные женщины не способны получать сексуальное наслаждение?

— Возможно, желание или же осознание низменной основы своей натуры лишает женщину добропорядочности. Она может казаться внешне целомудренной и добродетельной, но если жаждет сексуальных наслаждений, то становится не лучше… уличной женщины.

Рамиэль подался вперед, кресло под ним протестующе заскрипело.

— Миссис Петре…

— Лорд Сафир… вы, как мужчина… — Она подняла голову. — Вам не внушает отвращения женщина, которая хочет совокупляться тем же способом, что животные в поле?

Не так давно Рамиэль стремился вывести ее из равновесия. Теперь же ему хотелось вернуть ей самообладание.

Он мог это сделать. Он мог солгать. Он мог сказать, что низменные потребности женщины отвращают таких мужчин, как он. Он мог сказать, что добропорядочные арабские женщины обучаются, чтобы доставлять наслаждение мужчине, а не получать собственное, и что страстность, которая ценится в наложнице, осуждается у жены. Он мог отправить ее домой и уберечь от решения, которое в противном случае вынудит ее принять, в надежде, что она никогда не узнает правды о собственном муже.

Слишком поздно…

— Нет, миссис Петре, мне не внушают отвращения плотские потребности женщины.

— Но ведь вы наполовину араб.

Казалось, не было причины для приступа холодной ярости, охватившей Рамиэля. Ему было наплевать, когда лорд Инчкейп обозвал его бастардом. Но замечание Элизабет о том, что он наполовину араб, обожгло его, как кислота.

— Я мужчина, миссис Петре. Англичане могут называть меня бастардом, арабы — неверным, но я все равно остаюсь мужчиной.

Рамиэль не был готов к проблеску понимания и почти сочувствия, появившемуся в ее глазах.

— Если бы я думала иначе, лорд Сафир, я бы не обратилась к вам со своей просьбой, — твердо заявила она. — Я приношу вам мои искренние извинения, если обидела вас. Уверяю, у меня не было подобных намерений.

Его ноздри раздувались. Он не привык, чтобы перед ним извинялись. Не хватало еще ей пожалеть его!

— Так что же в таком случае вы имели в виду, миссис Петре?

— Я просто полагаю, что англичане не приемлют сексуального естества женщины. Вам подобные потребности не кажутся отвратительными, поскольку вы получили образование в другой стране. Однако у моего мужа есть любовница, следовательно, ему не противна женская сексуальность.

Искренность в глазах Элизабет не вызывала сомнений. Рамиэль смотрел на гордо вскинутый подбородок, на отблески огня в ее рыжих волосах.

— Если мужчине внушает отвращение женская сексуальность, дорогая, значит, он не мужчина.

— Может, она не противна ему, когда женщина молода…

— Миссис Петре, вы женщина в самом расцвете сил.

— У меня двое детей, лорд Сафир. Уверяю вас, время моего расцвета давно миновало.

Она возразила ему, словно и не заметила, как накануне он открыто заглядывал к ней за корсаж и наслаждался каждым мелькнувшим кусочком гладкой белой кожи ее округлостей. Словно она не могла себе представить, что мужчина может дрожать от страсти к ней.

— У вас очень женственная фигура, не то что у плоскогрудых девиц с тощими ногами без бедер.

Элизабет обозлилась, ее самолюбие было уязвлено.

— Мы здесь не для того, чтобы обсуждать мою внешность, лорд Сафир.

— Миссис Петре, существуют определенные вещи, которые мужчина может проделывать с полногрудой женщиной и которые невозможны с менее щедро одаренной женщиной. — Рамиэль объяснял мягко, мечтательно упершись взглядом в ее грудь. — Вы можете гордиться своим телом.

— Какие же именно штучки может проделывать мужчина с «женственной» фигурой, лорд Сафир? — спросила она язвительно. — Использовать ее грудь в качестве спасательного круга?

Рамиэль засмеялся. Элизабет Петре никогда не перестанет удивлять его.

— Если вы закончили, может быть, мы продолжим наш урок? Итак, как все-таки женщина соблазняет мужчину? — спросила Элизабет холодно. — Только, пожалуйста, не говорите мне, что с помощью голых грудей. Мне трудно будет поверить, что половина светских леди трясла своими телесами перед вами.

Рамиэль снова прыснул от смеха.

— Вы поражаете меня, миссис Петре. Я и не представлял, что вы знакомы с подобными выражениями.

— Вас могут поразить мои познания, лорд Сафир. Леди может не употреблять их, но очень трудно ничего не слышать, когда работаешь с бедными.

— Здесь, в моем доме, вы можете говорить все, что вам вздумается. Уверяю вас, я много чего наслушался, причем от очень-очень знатных леди.

Графиня, мать Рамиэля, посмеялась бы, если бы слышала, как он ее представляет. Впрочем, Элизабет Петре не слишком верила в ее знатное происхождении.

Рамиэль смягчился.

— Соблазнительна та женщина, которая получает удовольствие от собственного тела, миссис Петре. То, как она одевается, как ходит, как говорит, — все это обычно сообщает мужчине то, что ему следует знать.

— А именно?

Его голос стал проникновеннее:

— Что она хочет его.

— Я не кокетничаю с вами, лорд Сафир.

— Я знаю.

— Вы мой наставник.

— В этой комнате — да.

— До того как вы согласились учить меня, вы знали, что у моего мужа есть любовница?

Рамиэль напрягся. Она не могла знать… и все же?

— Я не вращаюсь в кругах вашего мужа.

— Но до вас доходили слухи?

— Всегда полно слухов, — возразил он загадочно. — Иначе вы не были бы здесь.

Элизабет глянула на маленькие серебряные часики, приколотые к платью.

— Спасибо за вашу откровенность и прямоту. — Она положила золотую ручку на стол рядом с недопитым кофе. — Это был настоящий урок.

Урок, который только начинается.

— Шестая глава, миссис Петре, вам она будет особенно интересна.

Элизабет, с трудом сдержав любопытство, засунула свои записи в сумочку.

— Правило номер четыре.

Элизабет не подняла головы.

— Еще достаточно предметов туалета, которые я могу сбросить, лорд Сафир. Сейчас февраль, следовательно, все наряды сшиты с турнюрами.

Рамиэль внимательно посмотрел на нее.

— Как вы догадались, о чем я собирался сказать?

Она поднялась, натягивая перчатки.

— Похоже, вы одержимы женской одеждой… или, вернее, отсутствием ее.

Настанет день… надо надеяться, скоро… когда они будут проводить занятия вообще без одежды.

— Очень хорошо. Перед тем как отойти ко сну, ложитесь на живот и потритесь вращательными движениями таза о матрас.

Было слышно, как у нее перехватывало дыхание.

— Любовь — это тяжелый труд. — Он уставился на бархат, обтягивавший мягкую округлость ее живота, представляя себе ее курчавое руно, такое же рыжее, как ее волосы, представляя себе, как его фаллос проникает в нее. — Вам надо тренировать свое тело.

Элизабет молча повернулась и направилась к двери.

— Миссис Петре.

Она остановилась, взявшись за ручку двери. Шли секунды, она молча боролась с собой, он терпеливо ждал.

Как далеко добропорядочная женщина может позволить ему зайти, оставаясь добропорядочной? Расправившиеся плечи предсказали ему ее ответ.

— Всего хорошего, лорд Сафир.

Жаркая кровь заполнила фаллос Рамиэля.

— Всего хорошего, taalibba.

 

Глава 8

Поцелуи, ласки языком, губами, нежные покусывания.

Стук каблуков Элизабет отдавался гулким эхом в извилистом, плохо освещенном коридоре, стены которого явно нуждались в свежей покраске.

«…Есть масса способов удовлетворить женщину. Руки, губы, даже пальцы ног. Почти любая часть мужского тела для этого подходит».

Очередной поворот заставил ее резко остановиться и схватиться за выступающий угол стены, чтобы не потерять равновесие.

«Я мужчина, миссис Петре. Англичане могут называть меня бастардом, арабы — неверным, но я все равно остаюсь мужчиной».

Элизабет, охваченная болью воспоминаний, прислонилась к обшарпанной стене.

Это была его боль.

Небольшой таракан суетливо пробежал по отвороту ее лайковой перчатки. Сдерживая крик, Элизабет оторвала руку от стены и поняла, что эта дорога вела в противоположную от конференц-зала сторону.

Дверь в конце коридора была слегка приоткрыта. Элизабет замерла, кто-то за ней наблюдал… и это было не насекомое.

— Эй! — Глухое эхо отразилось от грязно-серых стен. — Есть здесь кто-нибудь?

Элизабет решительно шагнула вперед. И тут дверь с шумом распахнулась. Она пронзительно вскрикнула.

— И что это вы здесь делаете, дамочка?

В дверном проеме стоял высокий лысоватый мужчина с подозрительно красным носом и налитыми кровью глазами.

— В этом здании нет богатых мужчин.

Страх Элизабет сменился раздражением. Сначала арабский слуга принял ее за ночную бабочку, а теперь и этот незнакомец туда же.

— Кажется, я не там повернула. Не могли бы вы показать, где находится конференц-зал?

— Все собрания уже давно закончились. Никого здесь нет, кроме тебя да меня.

— Но…

— Знаю я, что ты здесь ищешь. Ваша порода всегда ищет одно и то же.

Тут Элизабет поняла, что мужчина мертвецки пьян.

— Сэр, меня ждут. И если бы вы были настолько любезны, чтобы показать мне…

Ее собеседник, высокий и тощий, как жердь, сделал неуверенный шаг вперед.

— Я служу здесь сторожем. Никто тебя не ждет. Я же сказал, что никого, кроме нас, в этом здании нет. Если ты надеешься заняться своим грязным делом здесь, то подумай хорошенько еще раз. У меня тут заряженный пистолет, и в таких, как ты, я стреляю не раздумывая.

— Понятно. — Ее руки, затянутые в кожаные перчатки, стали влажными от холодного пота. — Извините за беспокойство, я сама найду обратную дорогу. Еще раз простите, если я доставила вам неудобства.

Едва очутившись за углом очередного поворота, она, не оглядываясь, помчалась по коридору.

Здание вплотную подходило к Темзе, и, чтобы убить ее, ограбить, а потом выбросить тело в мрачные ледяные воды реки, не надо было прилагать много усилий. Она умрет, так и не узнав, как мужчина может доставить женщине удовольствие с помощью пальцев ног.

И тут Элизабет с облегчением вздохнула: наконец-то она увидела стенд с плакатом, где указывались номер зала и часы собрания Общества милосердных женщин.

Двойные двери были закрыты и заперты.

Из-за того, что она так долго искала туалет, а потом заблудилась на обратном пути, женщины наверняка подумали, что она давно ушла домой, и разошлись.

Элизабет распахнула входную дверь и сделала неуверенный шаг вперед — из-за густого желтого тумана она чуть не упала, оказавшись на краю каменной ступеньки.

— Уилл! — Господи, лишь бы кучер оказался рядом. — Уилл, ты меня слышишь?

Она осторожно сошла вниз по ступенькам крыльца.

— Уилл! Ответь мне!

Молодая женщина, прислушиваясь, поворачивала голову то влево, то вправо. И вдруг в левой стороне послышалось фырканье лошади. Или ей только показалось?

Элизабет медленно зашагала вдоль тротуара.

— Уилл, это ты?

— Да вроде как я, миссис Петре. — Голос кучера раздавался совсем рядом.

— Где ты?

Тут она почувствовала, как кучер взял ее за правую руку.

— Я здесь, мэм.

Сердце Элизабет чуть не выпрыгнуло из груди от неожиданности.

— Уилл. — Элизабет ухватилась за заскорузлые пальцы кучера; тепло и уверенность, исходившие от его ладони, слегка приободрили ее. — Ты должен был зайти за мной, как только туман начал сгущаться.

— Да он сразу стал таким. Одну секунду был обычный туман, а потом раз — и такое вот безобразие. Я даже руку, которую держу перед глазами, не вижу.

Желтый туман поглотил Лондон и все, что в нем находилось.

Элизабет попыталась совладать со своим страхом.

— Пусть Томми ведет лошадей.

— Это невозможно, мэм. Томми стало плохо, пока шло собрание, и я отпустил его домой.

Конечно, было бы разумнее оставить Уилла охранять лошадей, а самой, с относительным комфортом, переждать туман внутри здания. Это самоубийство — трогаться с места без грума. Кучер и лошадь ничего не видели в тумане. Известно, что многие теряли ориентир в такие вечера и, сбившись с пути, оказывались в волнах Темзы. Тем не менее Элизабет не могла заставить себя вернуться.

Густой желтый туман принес с собой гнилостный запах речной воды, загаженной отбросами. Элизабет почувствовала, как ее начало мутить от отвратительного запаха. Она не сможет управлять каретой, однако…

— Я смогу вести лошадей.

В тумане отчетливо прозвучало недоверчивое хмыканье Уилла:

— Вы, мэм?

— А ты хочешь, чтобы я правила? — резко возразила Элизабет.

— Может, нам лучше пойти в то здание, где проходило собрание?

— Там остался только ночной сторож, и он обещал пристрелить меня, если я не уйду.

— Вот это да! Подождите, я достану свой пистолет, и мы еще посмотрим, кто кого пристрелит!

Пальцы женщины с силой сжали его руку.

— Я все-таки попытаю счастья, Уилл.

— Ладно, но если вы вдруг решите поплавать, лошади и карета окажутся вместе с вами. Я плаваю как рыба, и моего умения хватит, чтобы спасти вас, но вот лошадям я помочь не смогу.

Элизабет воздержалась от колкого замечания. Чтобы спасти, кучеру вначале придется найти ее. И потом, женская одежда совершенно не приспособлена для плавания: в ней она сразу пойдет ко дну. Сам кучер тоже вряд ли выберется, потому что берега реки скрыты туманом. Она представила себе, как жидкая грязь забивает ей ноздри, а ледяная вода заполняет легкие.

— Я не вернусь назад.

— Хорошо.

Теплые пальцы кучера погладили ее ладонь. Элизабет неохотно отпустила Уилла, и ее рука тут же оказалась на холке лошади. Животное вздрогнуло от прикосновения. Казалось, оно так же непривычно к человеческим рукам, как и Элизабет к животным. Уилл заставил ее взять лошадь под уздцы.

— Стойте сбоку от Бесс, мэм, иначе вы попадете под копыта. Держитесь ближе к тротуару: когда он закончится, это значит, что дальше идет проезжая часть; так мы можем считать улицы и определять, где нужно поворачивать.

Успокаивающая теплота его тела растаяла в кромешной тьме.

— Держите перед собой вытянутую левую руку, иначе расквасите нос о первый попавшийся фонарь, а упав, расшибете о тротуар свой зад.

Элизабет следовало отчитать кучера за его дерзкие слова. Может быть, неделю назад она так бы и поступила.

Груда металла и дерева пришла в движение, как только Уилл забрался на облучок. Лошадь рядом с Элизабет глухо фыркнула и дернулась в сторону. И тут в нескольких сантиметрах от Элизабет раздался свист хлыста. Она быстро открыла глаза.

— Держись своей стороны, старушка Бесс, и я постараюсь делать то же самое, — прошептала она занервничавшей лошади.

Ее рука внезапно дернулась вверх. Лошадиная упряжь громко звенела и бряцала, пока Элизабет пыталась опустить морду животного.

— Готовы, миссис Петре?

Она вдохнула серо-угольную массу лондонского тумана; ее легкие горели, словно обожженные.

— Да, Уилл.

Над головой Элизабет раздался щелчок, и встрепенувшаяся лошадь медленно пошла вперед, увлекая ее за собой.

Элизабет казалось, что она идет внутри какого-то смердящего облака, оставлявшего мерзкий привкус во рту. Лишь боль от впившегося в руку кожаного ремня, жар лошадиного тела и холод тумана, клубящегося вокруг нее, как живое существо, связывали Элизабет с реальностью. Она громко выкрикивала названия улиц, которые они пересекали, и молилась про себя, чтобы они не оказались тупиками.

Элизабет была так поглощена тем, чтобы не попасть под копыта лошади, что ни на минуту не задумывалась об опасностях, поджидавших ее на каждом углу. Дважды она рисковала оказаться под колесами экипажа, а от встречи с фонарным столбом на ее лбу осталась внушительная шишка. Однако эти препятствия не помешали ей заметить, что чем дальше они отходили от реки, тем слабее становился туман.

— Сто-о-й!

Элизабет остановилась как вкопанная, словно они с лошадью были единым целым. Со стороны кучера виднелся желтый светящийся шар, который при ближайшем рассмотрении оказался фонарем. Еще один такой газовый фонарь возвышался над ее головой.

— Теперь вы можете сесть в карету, миссис Петре. Отсюда мы со старушкой Бесс и Гертрудой сами сможем найти дорогу домой.

Пьянящая радость охватила Элизабет, заглушив острую боль в подвернутой ступне и заставив забыть о болезненной шишке на лбу. Она справилась. Она, чьим самым рискованным поступком было чтение речей на благотворительных чаепитиях, благополучно провела их сквозь все опасности.

— Спасибо, Уилл.

Только оказавшись внутри кареты, Элизабет осознала весь ужас обрушившегося на нее испытания.

Она сжала губы, пытаясь удержать подкатившую к горлу тошноту. И вдруг ей в голову пришла сумасшедшая мысль попросить кучера отвезти ее к лорду Сафиру — в дом, где она была вольна говорить все, что ей вздумается.

В этот момент Уилл подъехал к крыльцу дома Петре, и дверца кареты открылась. Лицо Бидлса, встречавшего хозяйку, светилось неподдельной радостью.

— Добро пожаловать домой, мадам.

Элизабет ничего не понимала. Казалось, дворецкий действительно был рад ее видеть. Она позводила Бидлсу помочь ей выйти из кареты.

— Повнимательнее с головой, миссис Петре. — В грубом голосе кучера, звучало сочувствие. — Кажется, вы набили приличную шишку. До сих пор не могу забыть тот звук, когда вы ударились головой о фонарный столб.

Лицо Элизабет залилось краской: она-то думала, что кучер ничего не заметил.

— Спасибо, Уилл. Я уверена, это просто царапина.

Бидлс поднялся по ступенькам вслед за хозяйкой.

— Мистер Петре ждет вас в гостиной, мадам. Он звонил констеблю. Мы боялись, что с вами что-то случилось.

Элизабет осторожно пощупала лоб: шишка действительно была внушительной, размером с голубиное яйцо.

— А кто боялся, что со мной что-то случилось, — мой муж или констебль?

Бидлс с достоинством расправил плечи.

— Мистер Петре, мадам. Прикажете позвонить доктору?

Неожиданно для себя Элизабет язвительно спросила:

— А вы как думаете, Бидлс?

Дворецкий немного успокоился.

— Думаю, что я должен принести немного льда, мадам.

— Вы правильно решили.

— Элизабет, ты опоздала. — Эдвард появился в дверном проеме гостиной; его волосы цвета вороного крыла подчеркивали бледность кожи. — Ты должна была вернуться несколько часов назад. Ты заставила меня поволноваться.

Элизабет тронула его забота. Она почувствовала себя виноватой. Во время перерыва на обед в парламенте он заглянул домой… но ее не было.

— Извини, Эдвард. Заседание затянулось, а потом мы попали в сильный туман.

Эдвард скользнул взглядом по дворецкому, который стоял позади Элизабет в почтительном Ожидании.

— Бидлс, попросите Эмму приготовить ванну для миссис Петре. Она поднимется через несколько минут.

Элизабет в полном недоумении уставилась на Эдварда. Он не проявлял подобной заботы о ее здоровье с тех самых пор, как… она даже не помнила, как давно это было.

— Спасибо, Эдвард, но нет никакой необходимости посылать Бидлса. — Запах одежды, пропитанной туманом, вызывал у нее тошноту, а голова и ноги сильно ныли. — Я сейчас сама поднимусь наверх.

— Возьмите вещи миссис Петре, Бидлс, и делайте, что сказано.

Дворецкий поклонился и поспешил выполнить приказ. Элизабет с большой неохотой отдала свой ридикюль и, стянув перчатки, сунула их в услужливо протянутую руку слуги. Кисти Бидлса тоже были в белоснежных перчатках, целомудренно скрывавших его веснушки. Затем с легким вздохом она сняла шляпку, которая отправилась вслед за остальными вещами. Бидлс еще раз поклонился и направился к лестнице.

Эдвард предложил Элизабет свою руку.

— Здесь констебль. Необходимо его успокоить и сказать, что все обошлось.

Элизабет мечтала о горячей ванне, холодном компрессе и десяти часах беспробудного сна. Ей не улыбалось в очередной раз играть роль гостеприимной хозяйки. Кроме того, галантность Эдварда после стольких лет равнодушия смущала ее. Она чувствовала себя виноватой, словно чем-то обидела своего мужа. Или… Рамиэля?

— Зачем ты позвонил констеблю, Эдвард?

— Я же говорил тебе. Ты опаздывала, и я волновался.

— Ты напрасно его побеспокоил.

— Элизабет, ты не из тех женщин, что беспокоят своих мужей по всяким пустякам вроде этого слабого тумана. Естественно, я предположил самое худшее. Ну, давай, проходи в комнату и выпей чашку чая, пока Эмма готовит тебе ванну.

— Беспокоят своих мужей? Из-за слабого тумана?

У нее язык не поворачивался назвать этот кошмар «слабым» туманом. И о каком беспокойстве идет речь, если она вообще ничего не знала о совместном ужине?

Элизабет взяла мужа под руку и, к своему удивлению, обнаружила, что он был совершенно спокоен.

Войдя в гостиную, Элизабет увидела крупного седовласого мужчину. Тот поднялся с дивана и пошел ей навстречу.

— Миссис Петре, рад вас видеть в целости и сохранности.

Элизабет, борясь с головной болью, раздвинула губы в любезной улыбке и протянула слегка дрожащую руку.

— Констебль Стоун. Как я уже говорила своему мужу, не стоило никого беспокоить, в такую ночь все опаздывают.

Горячая ладонь констебля была влажной от пота, и Элизабет попыталась убрать руку настолько быстро, насколько позволяли приличия.

— Пожалуйста, садитесь.

Но он продолжал стоять, пока Элизабет не села напротив него.

— Ваш муж говорит, что сегодня вечером у вас важное мероприятие, так что я не задержу вас надолго. Его беспокойство совершенно оправданно.

Ужин у Хэнсонов!

Эдвард боялся, что они не успеют прийти вовремя. И спешка с горячей ванной вызвана вовсе не заботой о ее здоровье, а тем, что они опаздывают. Охранник в здании принял ее за проститутку, и хотел пристрелить. Ее могли изнасиловать, ограбить и, в конце концов, убить. Однако муж позвонил констеблю только потому, что она нарушила его планы.

— Прошу извинить меня за причиненное неудобство, констебль. Туман начал сгущаться, пока я выступала на собрании. Потом Уилл, наш кучер, и я попытались побыстрее добраться до дома. Безусловно, моя неопытность задержала нас еще больше.

— И каким же образом?

Элизабет почувствовала себя неуютно. Констебль Стоун вел себя так, словно она совершила преступление, а не пропустила ужин.

— Я вела лошадей, чтобы мы не угодили в Темзу.

Констебль удивился. Эдвард нахмурился:

— Для этого мы держим конюха.

— Томми стало плохо, пока он меня ждал, и Уилл его отпустил.

— Где проходило собрание, миссис Петре?

Элизабет ответила назойливому констеблю. Он с неодобрением посмотрел на нее.

— Вы хотите сказать, что в таком районе вас сопровождал только кучер?

— Я несколько раз говорил Элизабет, чтобы она наняла себе секретаршу. Тогда бы ей не приходилось посещать эти собрания одной. — Эдвард взял чашку чая и криво улыбнулся констеблю. — Но вы же знаете женщин. Они не думают о собственной безопасности до тех пор, пока не становится слишком поздно.

Элизабет почувствовала, как внутри у нее все холодеет. И туман, через который она с таким трудом пробралась, был ни при чем. Эдварду незачем было звонить констеблю, если только он не знал о пьяном охраннике. Тот мог бы убить ее, прекрасно зная, что она вовсе не проститутка… Элизабет резко встала.

— Прошу извинить, но я вынуждена вас оставить: Сегодняшние события меня сильно утомили.

Оба мужчины одновременно поднялись. Первым среагировал констебль:

— Конечно, миссис Петре. Я сам найду выход.

Дверь захлопнулась за ним с легким стуком. Элизабет и Эдвард смотрели друг на друга поверх чашек с чаем. В конце концов Элизабет собралась с духом.

— Уже слишком поздно, чтобы ехать на ужин, Эдвард.

— Эндрю ждет нас в своем особняке, Элизабет. Мы должны поехать.

— Нет, Эдвард, я не поеду. — От сильной боли у нее ломило в висках, а удары сердца гулко отдавались в голове. — Не сегодня.

— Конечно, — согласился он, удивив Элизабет. — Самое главное, что теперь ты в безопасности. Ты многое пережила за этот вечер.

— Да.

Почему она никак не могла заставить себя рассказать про сторожа и его угрозы?

— Я ударилась головой о фонарный столб.

— Позвонить доктору?

— Нет, спасибо, Эдвард, ты и так много для меня сделал.

— Спокойной ночи, Элизабет. Будь повнимательнее с головой.

Элизабет прикусила губу. Озноб, боль и страх по-прежнему не отпускали ее, и она никак не могла понять почему. Встреча с пьяным сторожем была чистой случайностью. В своем доме она должна была чувствовать себя в безопасности.

— Ты уходишь?

— Меня ждут Хэнсоны. Ничего страшного, если я опоздаю на несколько минут. Тебе лучше поторопиться. Ванна остынет. — Эдвард направился к двери и, поклонившись, открыл ее, пропуская вперед свою жену. — Спокойной ночи, Элизабет.

Она попыталась вспомнить свои ощущения, когда муж овладевал ею. Испытывал ли он хоть что-нибудь или был таким же холодным и расчетливым, как сейчас? Изменился Эдвард или… это изменилась она сама?

— Спокойной ночи, Эдвард.

Эмма в своей спокойной, методичной манере проследила за тем, чтобы Элизабет приняла горячую ванну и, укутанная, легла в постель с холодным компрессом на голове. Элизабет была слишком измотана, чтобы думать о чем-либо. Кроме того, все мысли казались полнейшей бессмыслицей и бредом, вызванным холодом, болью и усталостью.

Холодный компресс сполз набок и, вместо того чтобы унять непрекращающуюся боль, заморозил ухо. Перевернувшись на другую сторону, Элизабет зажгла газовую лампу, висевшую над кроватью.

Шестая глава. Она еще не приступала к своему домашнему заданию и должна была прочесть следующий урок в «Благоуханном саду».

Книга лежала там, где она ее спрятала, — в ящике стола. Достав бумагу и карандаш, Элизабет принялась за чтение, на ходу делая заметки. Глава называлась «Обо всем, что благоприятствует акту соития».

Головная боль и легкая дрожь в руках стали незаметно перемещаться по телу, опускаясь все ниже и ниже до тех пор, пока Элизабет не оставила попытки читать и писать.

«Способы любви между мужчиной и женщиной многочисленны и разнообразны. И сейчас наступило время познакомить тебя с разными позициями, считающимися традиционными».

Боже милостивый, она и мечтать не могла… о таком разнообразии в любви, которая всю жизнь была для нее выполнением «супружеских обязанностей».

В книге описывались все возможные и невозможные позы, в которых мужчины и женщины предавались любви. Вот мужчина сидит между раскинутыми ногами женщины и нежно потирает своим членом ее лоно, периодически пытаясь чуть проникнуть в него, пока оно полностью не увлажнится; вот женщина стоит на коленях, упираясь руками в землю, как это делают животные; теперь живот плотно прижат к животу, губы соединены в глубоком поцелуе.

Лежа на спине, животе, боку, сидя, стоя — все это было подробно и наглядно описано, как в детских учебниках. Позы, взаимные движения после соития…

Тот, кто хочет по-настоящему насладиться женщиной, должен удовлетворить ее эротические желания, как это описано в книге. Тогда он увидит, как ею овладевает страсть, как увлажнится ее вульва, готовая для любви, и, наконец, два тела соединятся.

Элизабет, чувствуя себя как в бреду, медленно перевела взгляд с заключительного параграфа на сжатую пальцами ручку, невольно вспоминая, как Рамиэль описывал мужской член.

Обычная медная ручка не шла ни в какое сравнение с толстым золотым пером лорда Сафира. На какую-то долю секунды она с замиранием сердца представила себе, как можно было ее использовать для утоления своих желаний. Элизабет, почувствовав к себе отвращение, с чувством запустила в секретер ручкой. Спать.

Она столько пережила сегодня. Сон поможет ей восстановить душевное равновесие, в котором она так отчаянно нуждалась.

Элизабет потушила газовую лампу и, поправив холодный компресс, забралась под одеяло. Однако лед быстро таял, а ритмичная пульсация внизу ее разгоряченного тела становилась все более яростной.

Перевернувшись на живот, Элизабет начала осторожно двигать бедрами. Ощущение между ног стало острее и глубже. Она ведь могла погибнуть сегодня вечером… Почему Эдвард не остался с ней, не утолил ее желание? Как он посмел пойти к своей любовнице, когда она так страстно хотела его?

Матрас превратился в любовника, отвечавшего ритмичным движениям ее бедер, впиваясь все глубже в женское тело, пока лоно молодой женщины не увлажнилось.

Любовь — это тяжелый труд:

Элизабет, охваченная жгучим желанием, начала двигаться быстрее. Она хотела, страстно мечтала о том, чтобы руки мужчины коснулись ее тела, ласкали ее грудь. Она грезила о том, что ее ноги окажутся на мускулистых плечах любовника, который будет вонзаться в нее как можно глубже и освободит от сжигавшей ее страсти. Сладостная волна, охватившая тело, заставила ее заплакать. Элизабет зарылась лицом в подушку.

Как она посмотрит в лицо Рамиэлю после того, что прочла в этой книге?

 

Глава 9

Элизабет с интересом рассматривала блестящую поверхность стола красного дерева и стоящие на нем изящные кофейные чашки, над которыми поднимался ароматный пар. Она готова была смотреть на что угодно, только бы не встречаться взглядом со всезнающими бирюзовыми глазами Рамиэля.

— Вчера вечером вы терлись клитором о матрас.

Это было не вопросом, а утверждением. Элизабет поспешно поднесла чашку ко рту и глотнула сладко-горького турецкого кофе. Горячая жидкость обожгла ей горло и внутренности, однако не смогла потушить предательский румянец на горящих щеках. Элизабет, поставив чашку на блюдце, осторожным движением опустила ее на стол. Затем подняла голову и решительно посмотрела на своего собеседника.

— Да, я делала это.

В глазах Рамиэля отражался мягкий свет газового светильника.

— Женщина может получить гораздо больше удовольствия, когда рядом с ней мужчина.

Элизабет из последних сил боролась с охватившим ее стыдом.

— А откуда вам это известно, лорд Сафир?

— Потому что мужчина получает больше удовольствия, когда он с женщиной.

— Значит, мужчины тоже развлекаются с матрасом? — вежливо поинтересовалась Элизабет.

— Нет, дорогая. Мужчины пользуются руками.

У Элизабет перехватило дыхание. Конечно, он не имел в виду то, в чем она его заподозрила. Для такого мужчины, как он, нет никакой нужды…

— А вы когда-нибудь этим занимались?

Вопрос вырвался непроизвольно, и отступать было поздно. Но ее собеседник не уклонился от ответа:

— Да.

— Почему?

— Одиночество.

— Но вы же можете заполучить любую женщину, когда захотите. Вам не следует довольствоваться…

Элизабет вовремя замолчала.

— Помните, что я вам говорил, дорогая, — мягко заметил Рамиэль. — Здесь, в моем доме, вы можете говорить обо всем.

Элизабет и так уже сказала достаточно. Хотя… Вместо того чтобы чувствовать смущение и стыд, она испытывала странное облегчение. Этот человек знал о ней гораздо больше, чем кто-либо другой… и не осуждал ее. Может быть, он жаждал тех же ласк, что и она…

Невозможно. У такой женщины, как она, не может быть ничего общего с таким мужчиной. Когда Элизабет чего-то хотела, она этому училась. Рамиэль просто брал желаемое.

Она решила выбрать для обсуждения самую безобидную тему, из прочитанной шестой главы. Называлась она «Шейх придает большое значение поцелуям».

— Ferame.

— Простите, что?

— Шейх уделяет большое внимание особому поцелую, миссис Петре. Поцелуй, который способен зажечь страсть в мужчине или женщине, называется ferame. Поцелуй, в котором участвуют язык и губы.

— Мне трудно поверить в то, что мужчина может покусывать язык женщины для ее же удовольствия, — сдержанно заметила Элизабет.

Но она легко это представила… Неровные тени скрывали выражение лица ее учителя.

— Язык женщины — это тот же сосок, который можно покусывать и ласкать губами. Ее рот — то же влагалище, которое мужчина ублажает языком. Миссис Петре, язык мужчины когда-либо оказывался внутри вашего рта?

Элизабет почувствовала, как в ней зарождается желание.

Она представила, как он склоняет над ней свое смуглое лицо и нежно целует в губы, проникая языком в рот. Тут же эта картина сменилась другой, еще более увлекательной: голова шейха покоилась между ее бедрами, а его язык жарко ласкал ее лоно. Видение было захватывающим и одновременно шокирующим. Сердце Элизабет забилось быстрее, дыхание участилось.

Эдвард был человеком брезгливым. И даже его молодая и красивая любовница вряд ли могла рассчитывать на подобные ласки.

— А язык женщины когда-либо оказывался внутри вашего рта?

— Вы уклоняетесь от ответа, миссис Петре, — мягко заметил Рамиэль.

— Нет. — Элизабет глубоко вздохнула. — Нет, язык мужчины никогда не ласкал мой рот. А как насчет вас, лорд Сафир?

— Вы уже знаете ответ.

Да, она действительно знала. Его рот наверняка ласкало столько языков, сколько ее повар не готовил за всю свою профессиональную карьеру.

Элизабет наблюдала за игрой света и тени на смуглом лице Рамиэля. Высокие скулы и ястребиный нос выдавали в нем породу, а бирюзовые глаза и чувственный изгиб губ заставляли ее в смущении отводить глаза в сторону.

— А если мужчина… не решается на такой поцелуй, что бы вы порекомендовали женщине… готовой сделать первый шаг?

— Сделать так. — Рамиэль поднес тонкий опытный палец к своему лицу и коснулся им уголка рта.

Губы Элизабет затрепетали в ответ. Она нервно облизала их.

— Дотронуться до его рта? Но в каком месте?

— Дотроньтесь до себя, миссис Петре.

— Я бы предпочла, чтобы вы показали мне, в каком месте ваши губы наиболее чувствительны, лорд Сафир.

— Это эксперимент, миссис Петре, и он преследует определенную цель.

— Ну, раз это так важно, то, может быть, я поэкспериментирую с вашими губами.

Огонь в газовом светильнике внезапно замерцал, а затем вспыхнул с новой силой.

Элизабет не узнавала себя. Сказать такое!

Рамиэль внимательно посмотрел на нее: казалось, он тоже удивился. Кресло скрипнуло, и Элизабет, стараясь избежать внимательных глаз Рамиэля, уставилась на его пуговицы из слоновой кости. Он молча обошел письменный стол и медленно приблизился к ней. Если бы не ее выходка, ничего бы не произошло и лорд Сафир до сих пор сидел бы на безопасном расстоянии.

Вот он остановился перед ней, загораживая своим телом мягкий свет газового светильника. Элизабет почувствовала через бархат платья, как его ноги, обтянутые кожаными брюками, коснулись ее колен. В области паха брюки были сильно натянуты, словно что-то большое и твердое пыталось вырваться наружу.

Элизабет вскинула голову. Силуэт Рамиэля четко вырисовывался на фоне желтого света, а вьющиеся волосы светились, словно золотой нимб. Вылитый Люцифер перед низвержением.

— Я в вашем распоряжении, дорогая.

В голове Элизабет зазвенели предостерегающие колокольчики. Она никогда не видела обнаженного мужчины и, по сути дела, никогда по-настоящему не целовалась, но ей страстно хотелось попробовать.

— Вы обещали не прикасаться ко мне. — Она с трудом узнавала свой голос.

— Да… в этой комнате. — Голос Рамиэля не выдавал никаких эмоций.

Элизабет вспомнила, какой страх она пережила всего несколько часов назад, когда столкнулась с пьяным охранником, угрожавшим ей пистолетом, когда чуть не расшибла лоб о фонарный столб, пробираясь по улицам Лондона сквозь жуткий туман. А чего ей стоило не пойти вместе с мужем на ужин, после того как он вызвал констебля. Видите ли, она нарушила его планы!

Нет, Элизабет не хотела умирать, не подарив своей ласки другому человеку, а не только себе самой.

Элизабет резко встала, оттолкнув кожаное кресло.

Она едва доставала ему до плеч.

Он стоял слишком близко. Жар его тела волновал ее. Элизабет чувствовала, как бьется его сердце.

— Ты слишком высокий.

Рамиэль, не отрывая взгляда от Элизабет, быстро опустился на край стола, и его лицо оказалось на одном с ней уровне. Затем он расставил в стороны ноги, чтобы Элизабет могла подойти к нему еще ближе… если ей достанет решимости. Решимости ей хватило.

Жар мужского тела кружил ей голову. Элизабет принялась за изучение смуглых губ, чувствуя тайное облегчение оттого, что ей не надо смотреть в пронзительные глаза Рамиэля.

Элизабет никогда раньше не разглядывала вблизи мужские губы. Она и представить себе не могла, насколько совершенными их создал творец. Они казались ей скульптурным шедевром. Четко очерченная верхняя губа смягчалась нижней, более полной и чувственной. Элизабет нерешительно провела по ней кончиками пальцев.

От этого прикосновения ее словно ударило током.

Рамиэль дернул головой, словно его пронзила резкая боль. Элизабет поспешно убрала руку.

— Ради Бога, извините меня. Я не хотела…

— Вы не причинили мне боли, дорогая. — От его дыхания шел аромат черного сладкого кофе — знакомый запах, столь же горячий и экзотичный, как и его обладатель. Прядь светло-пшеничных волос упала на его высокий лоб. — Губы у мужчин такие же нежные и чувствительные, как и у женщин.

— Но если они такие чувствительные, — Элизабет пыталась справиться с охватившим ее волнением, но ей это никак не удавалось, — то как мужчины и женщины могут целоваться?

Лицо Рамиэля посуровело.

— Ваш муж никогда не целовал вас, — уверенно заявил он.

Элизабет прикусила губу, поняв, что проговорилась, хотя она всеми силами пыталась скрыть свои отношения с мужем.

— Это случилось лишь однажды, когда нас объявили мужем и женой.

— Оближите свои губы.

— Что?

— Поцелуй, как и любовный акт, требует влаги, чтобы постоянное трение не раздражало кожу губ у целующихся. То же самое происходит, когда мужской член оказывается внутри женщины: ее лоно увлажняется для того, чтобы ему было легче двигаться.

Она была совершенно сухой, когда оказалась с Эдвардом в постели.

Элизабет попыталась сосредоточить свое внимание на поразительно густых и длинных ресницах Рамиэля, стараясь не замечать разгорающегося в ней пламени.

— Значит, мужчине может быть больно, если женщина не окажется… достаточно влажной?

— Да, хотя наверняка женщине в этом случае будет больнее. Ее лоно уязвимо и хрупко, как перезрелый плод. Мужчина должен быть осторожным, когда он входит в женщину или когда он услаждает ее пальцами…

Элизабет инстинктивно облизнула губы. В глазах Рамиэля промелькнуло одобрение.

— А теперь дотроньтесь до своих губ… проведите по ним пальцем… осторожно.

Элизабет ощутила гладкую поверхность влажных губ, нежных, словно шелк.

— Оближите свой палец.

Она беспрекословно подчинилась.

— Теперь дотроньтесь им до моих губ.

Элизабет неуверенно протянула руку и осторожно коснулась рта своего учителя.

На этот раз ощущение оказалось менее болезненным. На первый план выступила чувственность. Ей казалось, что она ласкает влажный шелк, который становился теплее от ее прикосновений.

— Верхняя губа менее чувствительна. — Голос Элизабет звучал хрипло. — Так… бывает у всех… мужчин?

— Может быть.

Горячее дыхание Рамиэля обжигало ей палец. Элизабет, продолжая нежно ласкать его губы, осторожно коснулась левой рукой своего рта. Ее губы так же, как и его, слегка подрагивали. Она и предположить не могла, что эта часть тела настолько чувствительна.

Затаив дыхание, Элизабет продолжила свои исследования. Еще ни разу в жизни ее пальцы не касались ничего более нежного и мягкого. Одновременно она провела рукой по своим губам. Та же нежность кожи, то же тепло. Вдруг жгучее желание молнией пронзило Элизабет и, захлестнув все ее тело, горячей волной устремилось в подушечки пальцев, которыми она касалась губ Рамиэля… Она резко отдернула руку. «Господи, что я делаю?»

— Мужчины и женщины целуются одинаково? — неожиданно резко спросила Элизабет, убрав руки за спину. Рамиэль обещал не трогать ее; может, ему стоило попросить ее о том же самом. — Я имею в виду… есть ли какие-либо вещи, которые мужчина обязан делать, а женщина нет, или наоборот?

— В этом-то и заключаются прелести соития, миссис Петре. Мужчина и женщина могут делать все, что угодно, стремясь доставить друг другу удовольствие.

Губы лорда Сафира, блестевшие от ее влажных прикосновений, казалось, немного припухли. Они походили на запретный плод, который Элизабет, подобно Еве, терла и мяла в своих руках, не решаясь отведать.

Она сделала неуверенный шаг назад и чуть не упала, натолкнувшись на кресло, которое отлетело в сторону. Элизабет, в полном замешательстве и с красным от стыда лицом, быстро подобрала упавшие перчатки и ридикюль.

— Прошу извинить меня. Кажется, сегодня утром я особенно неуклюжа. Наверное, мне лучше вернуться домой…

Словно в тумане она видела, как Рамиэль поднялся со своего места и, сделав несколько шагов, оказался за ее спиной. Что-то тяжелое подтолкнуло Элизабет сзади — кресло.

— Сядьте, миссис Петре.

Она в изнеможении рухнула на кожаные подушки. Рамиэль спокойно вернулся к себе за стол, словно этой унизительной сцены не было и в помине.

— Шейх описывает сорок позиций, используемых для любовных утех.

— Да.

Элизабет чувствовала быстрые удары своего сердца, отдающиеся в губах, сосках… в лоне.

— Вы делали выписки?

— Нет. — Она была слишком увлечена чтением и удовлетворением своего желания.

Рамиэль открыл верхний ящик стола и достал золотую ручку. Элизабет ничего не оставалось, как взять ее из его рук и… вспомнить, как она сравнивала это толстое золотое перо со своим. Пачка белой бумаги скользнула в ее сторону. Вслед за ней, царапая блестящую поверхность полированного стола, последовала медная чернильница.

— Пишите, миссис Петре.

В другое время такая бесцеремонность оскорбила бы Элизабет; но сейчас она была рада заняться чем угодно, лишь бы отвлечься от пульсирующего во всем теле желания.

— Если мужчина и женщина не знакомы с акробатикой, то им доступны всего шесть позиций. Женщина может лежать на спине с поднятыми или опущенными ногами; она также может лежать на боку, животе или стоять на четвереньках ягодицами вверх…

Ягодицами… как это делают спаривающиеся животные.

— Она может стоять или сидеть. Во втором случае мужчина либо лежит, либо тоже сидит.

Живот к животу, губы слиты в глубоком поцелуе.

Она сжала пальцами золотую ручку и уставилась на неровные строчки в своих записях.

— Какая поза мужчинам нравится больше всего?

— Если мужчина устал, ему будет приятнее позволить женщине сесть на него верхом, а самому лежать на спине.

Она попыталась представить себя сидящей на Эдварде… и не смогла.

— Вы использовали все позиции, когда занимались с женщинами любовью, лорд Сафир?

— Все сорок, миссис Петре.

Ответ Рамиэля продолжал звучать в ушах Элизабет, пока ее пальцы машинально выводили буквы.

— А какую позицию предпочитаете вы?

— У меня есть несколько предпочтений. — Голос Рамиэля стал глуше. — Я выбираю те позиции, когда, не будучи стесненным в движениях, могу свободно ласкать грудь женщины и ее лоно.

Поцелуи. Прикосновения языком, губами. Проникновение.

— А ваша самая нелюбимая позиция, лорд Сафир?

— Та, в которой женщина не получает удовольствия. Элизабет с удивлением вскинула голову.

— Как женщина может быть недовольна вами? Рамиэль закинул голову и уставился в потолок. Казалось, сила воли покидала его и ему трудно было смотреть на свою ученицу. «Как женщина может быть недовольна вами?»

— Я могу войти слишком глубоко. — Лицо Рамиэля по-прежнему было обращено к потолку. — Или же, наоборот, недостаточно глубоко. Неопытная партнерша может почувствовать боль, если я положу ее ноги себе на плечи. Женщины после долгого воздержания тоже могут испытывать неприятные ощущения.

Как завороженная, Элизабет смотрела на него, совсем забыв о том, что ей нужно делать записи, и о том, что она, жена канцлера казначейства, разговаривает с бастардом, — все потеряло для нее всякий смысл. Элизабет сознавала только одно: сидевший за столом человек делился с ней самым сокровенным.

Наконец Рамиэль опустил голову и встретился глазами с Элизабет.

— С другой стороны, женщине, родившей двоих детей, понадобится очень глубокое проникновение, чтобы достичь наивысшей точки наслаждения. Ей понравится, когда мои пальцы и язык будут нежно тереть и гладить ее лоно, чтобы открыть сокровенные ворота. Она забудет о том, что ее ласкает арабский ублюдок, и сможет думать только о настоящем наслаждении, которое дарят его прикосновения.

— Почему вы покинули Аравию, лорд Сафир?

Выражение его лица стало жестким.

— Потому что я был трусом, миссис Петре.

Элизабет слышала много самых разных сплетен о лорде Сафире, однако никто и никогда не обвинил его в трусости.

— Я не верю вам!

Рамиэль пропустил ее пылкую реплику мимо ушей.

— Вы же, напротив, очень смелая женщина. Вы сами стремились контролировать свою жизнь. Увы, я этого не сделал.

— У вас хватило смелости, покинув Аравию, начать новую жизнь.

— Я не покидал Аравию. Отец изгнал меня из страны.

Элизабет еще никогда не видела столько мрачного отчаяния и уныния в глазах человека.

— Я уверена, что произошло недоразумение.

— Уверяю вас, миссис Петре, никакого недоразумения не было.

— Но откуда вы знаете? Вы хоть раз ездили в Аравию после…

— Я больше не вернусь туда.

Но он хотел вернуться. Страстное желание вновь увидеть свою родину читалось в его глазах. Элизабет казалось, что она чувствует ту отчаянную тоску по дому, которая охватила все его существо.

— Вы не трус, — упрямо повторила молодая женщина. Лицо Рамиэля осветила теплая улыбка.

— Может быть, вы и правы, миссис Петре. Во всяком случае, сейчас меня трусом точно не назовешь.

— Женщины в вашем гареме были красивы?

— Раньше мне казалось, что да.

— А что им нравилось?

— Все, что доставляло удовольствие мужчине.

— И у них не было никаких личных пристрастий?

— Как и вы, миссис Петре, они хотели лишь одного: максимально удовлетворить… мужчину.

В его устах это звучало как что-то неприятное и надоевшее. Если даже такому мужчине, как лорд Сафир, прискучило выполнение всех его желаний, то как она вообще могла соблазнить своего мужа?

— Разве мужчины не хотят… чтобы женщины, пренебрегая своими интересами, выполняли все их прихоти?

— Не все мужчины и не всегда.

— А разве вы желаете не этого?

— Я скажу вам, чего я хочу, дорогая, — выдохнул Рамиэль.

Она зашла слишком далеко.

— Вы уже мне говорили об этом, лорд Сафир. Вы хотите женщину.

Страстную, горячую женщину, которая не стеснялась бы своей сексуальности и не боялась удовлетворять любые свои желания.

Элизабет, подвинувшись ближе к столу, положила на его зеркальную поверхность золотую ручку. В ту же секунду пальцы Рамиэля перехватили драгоценный предмет. Он резко наклонился вперед, сжимая в своих смуглых руках пять дюймов золота, Элизабет отпрянула, но было слишком поздно — их глаза встретились.

— В своей книге шейх описывает шесть вариантов движения, которые можно чередовать во время полового акта. Последний из них называется «любовь в коробке». Шейх утверждает, что это лучший вариант для женщины, но он трудновыполним. Мужчина должен войти в нее как можно глубже, так, чтобы их лобковые волосы смешались друг с другом, став одним целым. В этой позе мужчине не позволено извлекать свой жезл ни на один дюйм. Он должен проявлять терпение, даже если женщина сжимает его сильнее, чем свой кулак, а его мошонка готова взорваться. Свободным остается только язык, которым он может проникать в рот партнерши в то время, как его бедра с силой трутся о ее лобок и клитор, пока женщина не переживет несколько оргазмов подряд.

Горячая, влажная волна опалила ее лоно. Элизабет как завороженная следила за тем, как Рамиэль сжал одну руку в кулак, а другой стал медленно засовывать золотую ручку в сомкнутые пальцы, пока на поверхности не остался торчать только ее кончик.

Он внимательно смотрел на нее. Элизабет понимала, что он все видит, но не могла заставить себя отвести глаза.

— Удовлетворяя желание женщины, — Рамиэль медленно вращал золотую ручку в своем кулаке, — я утоляю и свою страсть.

— Вы когда-нибудь практиковали этот… — Элизабет задыхалась, словно взбежала по лестнице, — шестой вариант?

Массивная золотая ручка начала выскальзывать из его смуглых пальцев — медленно, дюйм за дюймом, словно лоно женщины не хотело выпускать ее. Элизабет с силой сжала бедра, чувствуя, как ее собственное лоно пылает огнем.

— Вы когда-нибудь по-настоящему видели мужчину, миссис Петре?

Элизабет с трудом оторвала взгляд от гипнотического сияния золотой ручки. Ясные глаза Рамиэля, знавшего, что он заставлял ее чувствовать, смотрели на Элизабет с ожиданием.

— Нет.

— Вы хотели бы этого?

Элизабет не хватало воздуха.

Что он имел в виду? Хотела ли она вообще посмотреть на мужчину? Или увидеть его? Она нервно облизала пересохшие губы; это инстинктивное движение не ускользнуло от внимания Рамиэля.

— Да, лорд Сафир, я хотела бы увидеть его.

Он встал.

Взгляд Элизабет невольно опустился на бедра Рамиэль, где кожа брюк сильно топорщилась. Она подалась вперед.

— Вам пора уходить, миссис Петре.

В памяти Элизабет всплыла сцена на балу у баронессы Уайтфилд, когда, боясь пересудов, она оскорбила Рамиэля. Элизабет подумала, что, она, должно быть, причинила ему такую же боль своим отказом, какую испытывала сейчас сама. Ее охватил стыд. Он делился с ней своими сокровенными знаниями, а она отвернулась от него. Элизабет расправила плечи и поднялась из-за стола, взяв свои записи, ридикюль и перчатки.

— Я прошу извинить меня за происшествие на балу, лорд Сафир.

На его бесстрастном лице ничего не отразилось.

— Что вы имеете в виду, миссис Петре?

— Я не хотела… — Нет, она хотела именно этого — унизить его. Элизабет видела, с каким неодобрением посмотрела на нее мать, и, повинуясь условностям, оттолкнула его. — Я сбежала от вас.

— В следующий раз вы примете мое приглашение на танец?

— Вы окажете мне честь.

Его губы скривились в улыбке.

— Хотел бы я знать, миссис Петре, где сейчас находится ваш муж?

Элизабет вся сжалась, словно ее окатили холодной водой.

— Он дома, — солгала она. — В своей постели.

— Неужели, миссис Петре?

— Вы обманули меня лорд Сафир! — возмутилась Элизабет. — Вы знаете, кто его любовница!

— Я не лгал вам, дорогая. Я не имею о ней ни малейшего понятия. Мне просто захотелось посмотреть, действительно ли вы не знаете, кто она.

— Вы считаете, что я не способна соблазнить своего мужа, не правда ли?

— Я не знаю.

Элизабет задиристо посмотрела на Рамиэля.

— Может, вы недооцениваете себя как наставника?

— Может, вы недооцениваете своего мужа?

Боль унижений, стыд, неудовлетворенное желание вылились в бессильную ярость.

— Это не игрушки, лорд Сафир. Я обязана сделать свой брак счастливым, потому что это все, что у меня есть.

Глаза Элизабет застилали слезы.

Она не хотела плакать. В течение тридцати трех лет рыдания были единственным способом выразить свой протест, когда, страдая от одиночества, она горько плакала у себя в постели.

— Возвращайтесь домой, миссис Петре. У вас темные круги под глазами. Вам надо хорошенько выспаться. Завтра мы обсудим седьмую и восьмую главы.

— Хорошо.

Это была не ее бумага. Элизабет, не глядя, положила листки на стол и, неловко повернувшись, направилась к выходу, осторожно обходя кресла. Она держалась из последних сил, пытаясь не дать воли охватившим ее эмоциям.

— Миссис Петре.

На какую-то долю секунды Элизабет готова была открыть дверь и покинуть эту комнату навсегда, вновь став пристойной женой канцлера, которой она была всего неделю назад. Нет, она не была смелой, она была просто в отчаянии.

— Да?

— Правило номер пять. Прикоснитесь к своему телу и найдите самые чувствительные места. Затем ложитесь на спину, согните в коленях ноги и займитесь тем же, что вы делали с матрасом.

— Это поможет мне соблазнить мужа, лорд Сафир? — сухо осведомилась Элизабет.

— Это поможет соблазнить мужчину, миссис Петре.

Почему он сделал упор на этом слове? Или же ему просто казалось, что она никогда не сможет привлечь внимание своего мужа…

— Всего хорошего, taalibba.

— Всего хорошего, лорд Сафир.

Элизабет открыла дверь и столкнулась лицом к лицу со слугой Рамиэля.

 

Глава 10

Над рыжими волосами Элизабет появилась голова Мухаммеда. Его лицо скрывала тень от капюшона.

Каждый мускул тела Рамиэля дрожал от напряжения. Он был готов вернуть Элизабет и завершить то, что они начали. Защитить ее от человека, которого она считала арабом.

Его набухший член болезненно пульсировал под кожаными штанами.

Она захотела увидеть его.

Он хотел показать его ей… как он выглядит, как ласкать его, как заглатывать его, чтобы доставлять друг другу максимум наслаждения. Глядя поверх ее головы на Рамиэля, Мухаммед склонился в полупоклоне. Тот наблюдал за Мухаммедом, который не отрывал глаз от уходящей женщины. Корнуэлец резко обернулся, разметав полы своего черного плаща. Поклон Мухаммеда не обманул Рамиэля. Он подождал, пока корнуэлец подошел поближе, закрыв за собой дверь библиотеки.

— Подслушиваешь?

— Мне не нужно подслушивать. Я ощущаю ваше вожделение даже через дверь.

— Я не потерплю твоего вмешательства.

— Шейх приказал мне присматривать за вами.

— Ты больше не его раб. — Как возмутилась Элизабет, когда он обратился к ней по имени в присутствии горничной. — Уверяю тебя, англичане не одобряют рабство.

— Юная девушка умерла, сынок, только из-за того, что ты не устоял.

Наложница, лишившая Рамиэля девственности, когда ему было двенадцать лет. Его желание тут же обратилось в холодную ярость, английская сдержанность — в арабскую необузданность. Мухаммед должен понять раз и навсегда, как важна для Рамиэля Элизабет Петре. Убедить его в этом можно было только одним путем.

— Ты был со мной на протяжении двадцати шести лет, Мухаммед. Я ценю твою преданность и дружбу. Но я убью тебя, если ты причинишь вред миссис Петре. Арабы умеют ждать.

— Я никогда не причиню вреда женщине, — сухо ответил слуга.

Его взгляд, устремленный до этого на Рамиэля, теперь сосредоточился на стене за его спиной. Тот расслабился.

— Ну хорошо.

— Не я причиню ей вред.

Страх снова сковал сердце Рамиэля. Эдвард Петре! Он бил ее? Он узнал об их уроках?

— Объясни.

— Ее муж пошел в клуб «Сотня гиней».

Рамиэль удивленно поднял брови. Этот клуб был широко известен среди гомосексуалистов, его члены были обязаны носить женское платье.

— Он все еще там?

На лице Мухаммеда появилось брезгливое выражение.

— Нет, он покинул клуб с мужчиной, переодетым в женщину.

Та самая женщина, с которой его якобы видели и которая на самом деле оказалась мужчиной.

— Ты проследил за ними.

— До заброшенного магазина на Оксфорд-стрит.

— Кто этот мужчина?

— Я не могу этого сказать.

Он не сказал, что не знает.

— Ты его не узнал? — резко спросил Рамиэль.

— Вы бы потребовали доказательств, у меня их нет.

— Ты никогда не обманывал меня раньше, и твоих слов мне вполне достаточно.

— Нет, сынок, недостаточно, не на этот раз. Если я вам сейчас скажу, вы не прислушаетесь к голосу разума. Я приведу вас к этому магазину, и вы сами все увидите.

Рамиэль почувствовал надвигающуюся опасность. Обостренное чутье уже не подводило его, как это было девять лет назад. Кем же все-таки был любовник Петре? Почему корнуэлец боялся, что ему не поверят? Ничто больше не могло повергнуть Рамиэля в шок. Если только не… — Элизабет была здесь со мной.

Дьявол! Он оправдывается. Элизабет не отвечала за действия своего мужа. Она также ничего не знала о развлечениях, царивших в таких мерзких притонах, как «Сотня гиней».

Мухаммед продолжал бесстрастно рассматривать стену.

Рамиэль взглянул на стол, на золотую ручку, которую держал в руке, словно она была его фаллосом, а сжимавшие ее пальцы — вагиной Элизабет. Белый листок бумаги, исписанный черными чернилами, лежал на самом краю письменного стола красного дерева, рискуя упасть. Наклонившись, Рамиэль взял его.

Это были записи Элизабет, которые она вела, пока Рамиэль описывал основные позы при соитии. Однако то, что он прочел, лишь отдаленно напоминало его слова. Даже позы, перечисленные Элизабет под их арабскими названиями, были скорее вариациями тех шести, о которых он говорил.

Либо она выучила наизусть всю шестую главу, либо это были позы, которые больше всего ее возбуждали. Поза, при которой мужчина сзади овладевает женщиной, стоящей на коленях. Или другая, когда женщина отдается мужчине, сидя у него на коленях, обхватив ногами его талию. Поза наездницы, при которой женщина сидит верхом на лежащем на спине мужчине.

Рамиэль представил, как овладевает Элизабет сзади, как она отдается ему, 'воцарившись на его чреслах, как оба они дарят друг другу физическое наслаждение, прижавшись живот к животу и слившись губами в глубоком поцелуе.

Он был уверен, что единственная поза, которая практиковалась в постели у Петре, была первая, та самая, о которой Элизабет даже не упомянула в своих записях. В этой позе женщина, исполняя свой супружеский долг, отдается мужчине, безучастно лежа на спине.

Последнее небрежно нацарапанное предложение поглотило все его внимание. Рамиэль смотрел на него и не мог пошевелиться.

«Сорок способов любви. Прошу тебя, Господи, позволь мне полюбить хотя бы раз».

Острая боль пронзила его грудь. Он использовал все сорок способов, но ни разу ни одна женщина не назвала это любовью.

Он облизнул губы, словно пробуя ее на вкус, Элизабет Петре, тридцатитрехлетнюю женщину, родившую двоих детей, так и не познавшую страсти.

Она потрогала его. Она облизнула свой палец и стала изучать его губы с наивным любопытством женщины, находящейся на пороге открытия.

Он мог дать ей это. Он мог раздвинуть ей ноги и дразнить ее клитор и ее лоно до тех пор, пока каждым движением своего члена не заставит его увлажниться и открыться ему навстречу, готовое принять все: его язык и плоть, его прошлое, свой экстаз, английскую гордость и арабское сладострастие.

Рамиэль открыл верхний ящик своего письменного стола и аккуратно положил туда листок, прижав его золотой ручкой.

Тогда на балу Элизабет не поняла, зачем он рассказал ей историю о Дорерамс и короле. С помощью этой сказки он хотел объяснить, что избавит ее от мужа. Теперь же пришло время действовать.

— Пошли, — хрипло приказал он Мухаммеду.

Снаружи в тусклых лучах рассвета их ждала двуколка. От лошадей поднимался горячий пар, растворявшийся в жидком серебристом тумане. И лишь скрип маленького легкого экипажа дважды нарушил тишину утра. Первый раз, когда в него взобрался Рамиэль, и во второй, когда за ним последовал Мухаммед, как всегда легкий и грациозный в своем неизменном развевающемся плаще и наряде бедуина.

Не теряя времени на разговоры, Рамиэль передал вожжи Мухаммеду. Корнуэлец гортанным голосом приказал лошадям тронуться с места. От резкого толчка Рамиэля отбросило назад на сиденье. Холодный сырой воздух освежил его лицо. Ритмичное цоканье копыт и скрежет колес экипажа наполнили улицу. Над высокими крышами домов розовым светом занималась заря.

Он больше ни о чем не спрашивал Мухаммеда. В этом не было необходимости. Скоро Рамиэль своими глазами увидит человека, который, сам того не подозревая, послал ему Элизабет.

У нее под глазами явственно виднелись темные круги. Что не давало ей спать? Мысли о сыновьях? Или «Благоуханный сад»? О ком она думала, лаская себя в постели, — об Эдварде Петре… или о нем, Рамиэле? Экипаж занесло на повороте.

С этого места Оксфорд-стрит, переходившая в Риджент-стрит, пользовалась дурной славой. Узкие улицы и такие же узкие дома пребывали здесь в полном запустении. Краем глаза Рамиэль заметил силуэт мужчины, развлекавшегося с проституткой в дверном проеме. Вдоль улицы плелся торговец со своей тележкой, направляясь в более прибыльные районы.

— Мы приближаемся к магазину.

Рамиэль поглубже натянул шляпу и обмотал вокруг шеи темный шерстяной шарф.

Мухаммед мягко натянул вожжи и остановил лошадей.

— Там, — указал он.

На первый взгляд магазин ничем не отличался от тысячи ему подобных маленьких магазинчиков из красного кирпича. Однако, присмотревшись, Рамиэль отметил, что его фасад был заметно темнее, чем у остальных зданий на улице, а окна заколочены досками. Над магазином слабо мерцал тонкий луч света. Очевидно, наверху находилась комната, и там кто-то был.

Рамиэль легко соскочил с двуколки на мощенную булыжником мостовую; послышался хруст попавшего под сапог сучка, встревоженная звуком лошадь нервно попятилась. Рамиэль рассеянно успокоил животное и продолжил свой путь. Лишь эхо удалявшихся шагов раздавалось в ранней предрассветной тишине.

Входная дверь магазина тоже оказалась заколоченной досками, сплошь покрытыми листками объявлений, — попасть в здание через этот проход было невозможно. Другая дверь, расположенная сбоку от входа, явно вела наверх, но была заперта изнутри.

Он разочарованно смотрел на слабый луч света, пробивавшийся из окна комнаты всего в четырнадцати футах над его головой. Ему ничего не оставалось, как терпеливо ждать, пока Петре и его любовник спустятся вниз.

Рамиэль осмотрелся вокруг в поисках укромного уголка, откуда он мог бы незаметно вести наблюдение. Ниша у входной двери показалась ему вполне подходящим местом. Спрятавшись в ее тени, он натянул шарф до самого носа, чтобы хоть как-то заглушить царивший здесь запах мочи, джина и гниющих отбросов.

Послышались ритмичное цоканье копыт и скрип приближавшегося легкого экипажа. Кеб остановился прямо перед магазином, всего в двадцати футах от убежища Рамиэля. Небольшой фонарь, прикрепленный сбоку, отбрасывал желтый круг света, выхватывая из темноты понурый загривок черно-белой клячи. На козлах экипажа темнела неподвижная фигура в надвинутом на глаза котелке.

Запертая дверь, ведущая наверх, широко распахнулась. На пороге появился мужчина. Черты его лица были едва различимы в утренней мгле. Одетый в традиционный плащ и цилиндр, он ничем не отличался от других джентльменов. От его дыхания в холодном сером воздухе поднимался пар. Не подозревая, что за ним наблюдают, мужчина дождался своего спутника, неспешно повернулся и закрыл за собой дверь.

Мужчина и мальчик, кутаясь от холода, быстрым шагом прошли мимо Рамиэля. Оба низко опустили головы, не то прячась от ветра, не то опасаясь случайных свидетелей. Глухой звук шагов подсказал Рамиэлю, что добыча направилась к повозке. Подавшись всем телом вперед, он заглянул за угол.

Свет от фонаря на кебе осветил голову мужчины, который, прежде чем забраться внутрь, снял цилиндр. Цвет его волос показался Рамиэлю знакомым, но он не был черным, значит, перед экипажем стоял любовник Петре. Словно почувствовав на себе взгляд, мужчина обернулся, в его руках звякнула трость с золотым набалдашником. В этот момент свет от фонаря ярко осветил его лицо.

Элизабет в нерешительности застыла перед дверью, соединявшей ее и Эдварда спальни. Был ли он дома? Нет. Она чувствовала пустоту за дверью. Использует ли Эдвард язык, целуя свою любовницу? Может быть, он занимается этим прямо сейчас? Будет ли он ласкать ее рот языком, когда она соблазнит его?

Элизабет закрыла глаза и прислонилась спиной к двери, охваченная внезапным чувством отвращения. Чернота за опущенными веками стала приобретать коричневый оттенок упругой кожи, туго натянутой на головку мужского члена.

Боже милостивый! А если бы Рамиэль расстегнул перед ней свои брюки, как бы она поступила? Но мысли неожиданным образом приняли другое направление, ей вдруг стало безумно интересно: был фаллос Рамиэля длиннее или толще золотой ручки?

Он говорил, что женщине, не искушенной в любви или не знавшей мужчины в течение долгого времени, будет приятно неглубокое проникновение. Тогда как рожавшая женщина должна принять мужчину целиком, чтобы достигнуть наивысшей точки наслаждения. Сладкая судорога пробежала внизу живота Элизабет, когда она представила свои бледные ноги на смуглых мускулистых плечах Рамиэля. Она открыла глаза. Эдвард был ее мужем, Рамиэль — наставником. Ей следовало представлять плечи мужа!

Лорд Сафир обратил внимание на темные круги у нее под глазами. Смешно, но Элизабет была благодарна ему. Однако она действительно сильно нуждалась во внимании какого-нибудь мужчины, если даже замечание о ее сонных глазах доставляло ей удовольствие.

Поддавшись внезапному порыву, Элизабет прошла по толстому ковру и увеличила пламя в газовой лампе. Тут же по знакомым стенам заплясали тени. Темный от тусклого утреннего света ковер стал ярко-голубым, а прямоугольный ящик и продолговатая рама превратились в дубовый секретер и зеркало.

Отложив перчатки, она достала из сумочки «Благоуханный сад», который всегда брала с собой на уроки, словно библиотека Рамиэля была настоящей школой, а книга по эротологии — учебником. Затем Элизабет сняла свой плащ и капор, отстегнула серебряные часики и бросила их в нижний ящик платяного шкафа, туда же последовал и бархатный корсаж от платья. Наконец, облегченно вздохнув, она смогла избавиться от турнюра.

Подойдя к зеркалу, Элизабет внимательно посмотрела на свое отражение. На ней оставались белая рубашка и несколько нижних юбок. Ее кожа была такой же прозрачно-белой, как и белье.

Продолжая рассматривать себя в зеркале, Элизабет развязала тесемки одной из нижних юбок. Скользнув по бедрам, легкий материал пеной упал к ее ногам. За первой юбкой последовали остальные. Она подняла руки, отражение проделало то же самое, скрывшись на мгновение под белым полотном рубашки.

Когда Элизабет вновь взглянула в зеркало, на ней оставались лишь короткие панталоны, чулки и туфли. Ее грудь, полная и тяжелая, напоминала два алебастровых шара, украшенных торчащими сосками. Почти с вызовом Элизабет развязала тесемки на панталонах. Скользнув руками под теплый от тела хлопок, она ухватила чулки за края и стянула их с себя вместе с панталонами. Тут же возникло непреодолимое желание сжаться и спрятаться, но Элизабет заставила себя выпрямиться и оценивающе посмотреть на свое отражение в зеркале.

После двух беременностей талия стала заметно шире, а бедра полнее. Лобок венчал треугольник темно-рыжих волос. Было ли ее тело всегда таким… роскошным, или это зрелость сделала его формы более выразительными?

Падающая на женскую фигуру тень подчеркивала контуры ключиц и выделяла ямочки на коленях. Элизабет подняла руки к волосам, чтобы вытащить шпильки, удерживавшие косу в тугом пучке. Побросав их одну за другой на пол, она распустила волосы, слегка распушив их. Теплый шелк заструился огненно-рыжим водопадом по ее спине, плечам и груди. Элизабет поднимала волосы высоко над затылком и вновь давала им рассыпаться каскадом по согнутым рукам. Ее грудь, поднимаясь в такт движениям, красиво округлялась и натягивалась.

Она с восхищением разглядывала себя. Перед ней была сладострастная, чувственная женщин — родившая и воспитавшая двоих детей, женщина, заслуживающая любви. Элизабет облизнула губы кончиком нежно-розового языка. Казалось, они были специально созданы для поцелуев.

Прикоснись к себе… Элизабет неуверенно обхватила грудь руками; почувствовала мягкость кожи, тяжесть груди и упругость сосков. Интересно, твердеют ли соски у мужчин от прикосновения женщины? Элизабет почувствовала, как теплая волна омыла ее лоно. Скользнув руками вниз по ребрам, она коснулась ладонями напрягшегося от желания живота. И женщинам и мужчинам нравится, когда их ласкают.

Уже не стыдясь, Элизабет гладила свое тело, наблюдая за отражением в зеркале. Темно-рыжие волосы колечками обвивались вокруг ее пальцев, под которыми скрывалась податливая, подобная влажным губам плоть.

Элизабет представила, как мужчина проникает в нее так глубоко, что их волосы на лобках смешиваются. Уверенные нежные губы колдуют на ее губах; его язык проникает в ее рот, его плоть — в ее плоть. Элизабет почувствовала, как набухли под пальцами губы ее лона. Словно спелые плоды, они молили о том, чтобы их сорвали и вкусили,

Слабый щелчок захлопывающейся двери заглушил стук сердца Элизабет и шум ее учащенного дыхания.

Эдвард! Он вернулся домой. Он, наверное, заметил свет в ее комнате. Сейчас он поднимется к ней и увидит, как она, голая, расхаживает перед зеркалом и ласкает себя, томимая желанием…

Через закрытую дверь, соединявшую их спальни, послышались приглушенные звуки: вот мужчина готовится ко сну, вот он ложится в постель, оставив жену в одиночестве. Почему бы ей не пойти к мужу и не ублажить его так же, как это делает его любовница?

По щекам Элизабет заструились слезы. Она схватила с кровати ночную рубашку и быстро натянула ее на себя. Так же поспешно она прибрала следы своего падения — шпильки, белье, туфли, — ей так хотелось потрогать себя, что она забыла их снять. Затем Элизабет убавила огонь в камине и юркнула под одеяло.

 

Глава 11

Соски Элизабет под мягким черным бархатом корсажа стали твердыми. Столь же твердыми, впрочем, как и мужская плоть, пульсировавшая у правого бедра Рамиэля.

Ему хотелось пробудить ее, привязать ее к себе столь прочными узами, что даже мысль о другом мужчине казалась бы ей невозможной. Рамиэль тщательно продумал этот урок.

— Какая часть тела у вас наиболее чувствительна, миссис Петре, — губы, соски или клитор?

На какое-то мгновение, показавшееся вечностью, Элизабет застыла с поднесенной к губам чашкой турецкого кофе. Тонкие струйки пара, поднимавшиеся от горячего напитка, изящными завитками клубились вокруг ее носа. Сначала в ее темных глазах промелькнул гнев, сменившийся возбуждением. А затем ему не было видно ничего, кроме веера ее ресниц и прозрачно-голубого фарфора, когда она поднесла чашку ко рту и сделала большой глоток. Когда же она вновь поставила чашку на блюдце, ее лицо уже обрело прежнее выражение.

— У меня такое впечатление, что вы сами отлично знаете, какие места у женщины наиболее чувствительны.

— Но мои познания не относятся к вам, дорогая. Тело каждой женщины единственное в своем роде. Некоторым женщинам достаточно одного прикосновения, а других они не волнуют. — Рамиэль не хотел, чтобы она удовлетворялась простыми прикосновениями. Он жаждал, чтобы она потребовала от него того, что ей причиталось по праву женщины, — полного и совершенного удовлетворения. — Сколько времени прошло с тех пор, как ваш муж последний раз побывал, в вашей постели?

Элизабет так резко опустила хрупкую чашку на блюдце, что фарфор протестующе заскрипел. Губы ее плотно сжались.

— Мы же договорились, что не будем обсуждать мою семейную жизнь.

Насколько еще хватит ее хваленой выдержки? Ее губы выдавали все: трепет чувственности, с трудом сдерживаемые эмоции, гнев, страх, страдание, страсть.

Рамиэль прищурился.

— Я согласился не отзываться слишком плохо о вашем муже.

— А сколько времени прошло с тех пор, как вы были с женщиной, лорд Сафир?

— Шесть дней.

— Кошмарно долгий срок.

В ее голосе слышался сарказм, но она узнала главное. Он не был с женщиной с тех пор, как она вошла в его жизнь.

— Да, миссис Петре, это чрезвычайно долгий срок. — Рамиэль произнес это с нарочитой серьезностью. — До сих пор самое длительное воздержание составляло не более трех дней. Так сколько же прошло с тех пор, как у вас последний раз был мужчина?

— Да уж, конечно, гораздо больше шести дней, — огрызнулась она.

Рамиэль подумал об Эдварде Петре, о том, сколько же зла он причинил своей жене за шестнадцать лет супружества. Элизабет молча рассматривала свою чашку с кофе, круги под глазами у нее стали еще темнее, чем вчера. Еще один пункт против Эдварда Петре. Будь Элизабет его женой, он доводил бы ее до оргазма столько раз, что она, обессиленная, проваливалась бы в сон каждую ночь.

Рамиэль повысил голос:

— Мы же договорились, что вы не будете лгать. Так сколько времени прошло с тех пор, миссис Петре?

Элизабет не желала признаваться, что вышла замуж за мужчину, который ни разу в жизни не удовлетворил ее.

— Прошло больше шести месяцев, лорд Сафир. Прошло даже больше шести лет. Налейте мне еще кофе, пожалуйста.

Рамиэль сделал глубокий вдох. Он ожидал ее ответа, но не ожидал того взрыва эмоций, который тот в нем вызвал.

Больше шести лет! Дьявольщина! Да так она снова станет девственницей. Эдвард Петре использовал ее, а она позволяла ему это делать.

Рамиэль никогда не допустил бы ничего подобного. Очень скоро она убедится на собственном опыте, каким должен быть настоящий мужчина. И этим мужчиной будет не Эдвард Петре.

Рамиэль поднял серебряный кофейник и налил в ее чашку еще кофе. Элизабет опустила глаза, словно она могла видеть сквозь стол и догадалась о его состоянии.

— У каждого мужчины его орган выделяет влагу еще до извержения семени?

Теплое влажное пятно расплылось на брюках Рамиэля в том месте, где головка его члена натягивала сукно.

— Да.

— И много?

— Достаточно, чтобы, смочив нижние губы женщины, проскользнуть в них. — Рамиэль обмакнул указательный палец в кофе и провел им по краю чашки. — Достаточно, чтобы, смочив пальцы, он смог ласкать ее клитор и довести ее до оргазма.

Она отвела глаза от чашки и встретила его взгляд.

— В восьмой главе шейх Нефзауи перечисляет названия, применяемые для обозначения мужского члена… Всего их тридцать девять. А какие названия предпочитаете вы, лорд Сафир?

Член у Рамиэля окончательно окреп. Он поерзал в своем кресле, затем вытянул ноги, чтобы найти удобное положение.

— Keur… kamera… zeub.

— Мужской член, пенис и жезл, — тут же перевела Элизабет.

Рамиэль опустил ресницы, скрывая волнение.

— У вас великолепная память, миссис Петре.

Она не сводила с него глаз.

— Я делала записи.

— Тогда вы, наверное, помните, что «укротитель страсти» наилучшим образом удовлетворяет женщину. Он большой, сильный и долго не кончающий. Он трудится, не зная отдыха, пока полностью не возбудит женское лоно, беспрестанно снуя туда и обратно, взад и вперед, вверх и вниз, тщательно возделывая края. Вы не хотели бы его увидеть?

Бледные щеки Элизабет вспыхнули алым цветом. Она с такой силой сжала чашку, что казалось, та вот-вот треснет.

— Вы уже спрашивали меня об этом вчера утром.

«А я по глупости отказалась».

— Сейчас я спрашиваю вас снова.

В ее глазах блеснул вызов.

— Да.

Она взяла блюдце и с глухим стуком поставила его на край стола, кофе выплеснулся через край чашки.

— Да, я хочу его увидеть. Не желаете ли вы продемонстрировать мне его, сэр?

Рамиэль откинулся на спинку кресла и открыл верхний ящик письменного стола. Он кожей чувствовал ее напряженный взгляд. Его член пульсировал в унисон со вздымающейся грудью под мягким бархатным лифом. Она ожидала, что он покажет свое орудие.

Ему и самому не терпелось показать себя во всей красе, чтобы полностью удовлетворить ее любопытство. Однако не следует торопиться. Он вытащил прямоугольную шкатулку и подтолкнул через стол к ней.

— Возьмите ее.

Совершенно очевидно, это было не то, чего она ожидала. Элизабет наклонилась и взяла шкатулку.

— Что это?

— Откройте.

Она открыла шкатулку и тут же отбросила крышку. Глубокий вздох заглушил шипение газовой лампы и треск горящих поленьев в камине.

— Достаньте его, — произнес он охрипшим голосом.

Элизабет облизнула нижнюю губу. Рамиэль ухватился за край стола, с трудом сдерживаясь, чтобы не броситься к ней. Больше шести лет! Ему захотелось дать ей все то, в чем ей отказывал Эдвард Петре. Ему хотелось дать это немедленно.

Опустив глаза, Элизабет рассматривала кожаный предмет, уютно устроившийся на красной бархатной подушечке. Он имел такую форму, что даже у женщины с весьма ограниченным опытом не могло оставаться сомнений насчет того, что подразумевал мастер.

Рамиэль, затаив дыхание, ждал ее реакции. А вдруг она убежит сейчас… Да поможет им Аллах и Господь Бог!

Элизабет осторожно вынула предмет из шкатулки.

— У него нет красной головки.

— Это выделанная кожа.

— Он холоден.

— Подержите его и согрейте теплом своих рук.

— Вы пытаетесь смутить меня.

— Я пытаюсь обучить вас.

Элизабет не решалась поднять глаза.

— Лорд Сафир…

— Вы хотели увидеть мужской орган, миссис Петре. Вот так он выглядит. Вы хотели обучиться, как доставлять ему наслаждение. Я покажу вам это.

Элизабет закрыла глаза, отчаянно борясь с собой. Было ясно, что ей ужасно хочется последовать его указаниям и держать его в руках, словно настоящий член, и она будет его держать, когда придет ее время. Но было очевидно также, что она не могла так просто, разом избавиться от груза тридцати трех лет стыдливости и ханжества. Рамиэль с трудом удерживался от того, чтобы не сделать выбор за нее, чтобы не взять ее ладони в свои и не сомкнуть их вокруг кожаного предмета.

Открыв глаза, Элизабет решилась наконец обхватить его левой ладонью. Он оказался довольно толст, но не настолько, чтобы испугать ее.

— Как вы его назовете? — Рамиэль напрягся, превозмогая гул пульсирующей крови в висках.

— Существует уже столько названий, назовем его просто — «искусственный фаллос». — Она легко пробежала кончиками пальцев по кожаной головке. — Члены в эрекции… у них ведь головки имеют форму сливы… как эта?

Рамиэль скрипнул зубами, словно ее пальцы ласкали его собственный член.

— У некоторых мужчин — да.

— А у вас?

Он подался вперед на жалобно заскрипевшем кресле, сердце в груди застучало молотом.

— Да.

— Вскоре после замужества я забеременела. — Элизабет внимательно разглядывала кожаную игрушку. — И отправилась в Музей изящных искусств. Там есть статуя совершенно обнаженного мужчины. Кроме одного места, прикрытого листком…

Рамиэль не стал спрашивать, какое место у статуи прикрывал листок.

— Мне было семнадцать лет, я собиралась рожать, и мне было ужасно интересно узнать, что меня сделало такой. Но листок никак не сдвигался с места.

От такого неожиданного признания у него все сжалось внутри. От того, что юная женщина пыталась познать жизнь через предмет искусства, откровенность которого была преднамеренно смягчена, дабы пощадить женскую стыдливость. Когда ей было семнадцать, ему — двадцать два года, у него уже было десять лет сексуального опыта. Она познала боль и разочарование, он знал только удовольствия. Боль пришла позже.

Впервые за последние девять лет Рамиэль почти простил обстоятельства, в результате которых он оказался изгнанником в Англии, где обречен провести остаток жизни. И раз уж он не мог изменить прошлого, в его силах дать Элизабет будущее.

— Ваше любопытство вполне естественно, дорогая.

— Но охранник так не считал.

Губы Рамиэля тронула улыбка. Сценка, когда Элизабет решительно пытается сдвинуть мраморный листок, а охранник помешать ей, так живо предстала у него перед глазами, что он едва не рассмеялась. И только мысль об унижении, которому она подверглась, отрезвила его.

— Некоторые мужчины боятся сравнения, — бросил он небрежно.

— Но вы-то не боитесь.

— У меня свои страхи, — невольно вырвалось у него. Она вскинула голову.

— Чего может бояться такой мужчина, как вы?

— А чего опасаетесь вы, миссис Петре?

Она чуть приоткрыла пухлые розовые губы, но тут же плотно сжала их, вновь обратив все свое внимание на фаллос.

— Это достойный член?

Его интересовало, что она пытается утаить сейчас. Может, она боится, что никогда не познает удовлетворения со своим мужем? А может, она боится, что познает его именно с ним?

— Измерьте его, вы же знаете каноны.

Затаив дыхание, он смотрел, как она положила кожаный фаллос поперек ладони.

— Полторы ладони…

Она подняла взгляд, карие глаза сияли.

— Полторы мои ладони. Вы не ответили на мой вопрос, лорд Сафир.

У него пересохло во рту, словно он наглотался песка в пустыне.

— Ну, это вполне приличный член.

— А настоящий член такой же жесткий в состоянии эрекции?

Рамиэль сделал глубокий вдох.

— Настоящий более гибкий.

— В четверг утром вы сказали, что вам нравится, когда женщина вас откачивает и выжимает досуха. А как еще женщина может ласкать мужской член?

— Она может брать его в рот, облизывать и сосать, — заявил он без обиняков.

Разговор стал захватывающим для обоих.

— Как женскую грудь? — спросила Элизабет. Ответ последовал незамедлительно:

— Или клитор.

— Женщины… — Ее голос стал хриплым. «Именно так он будет звучать, — подумал Рамиэль, — когда я глубоко войду в нее». — Они что, берут член в рот?

Рамиэль зажмурился, почувствовав острую боль, представляя себе рот Элизабет, волосы Элизабет, наслаждение, испытываемое Элизабет.

— Да, миссис Петре.

— И каков он на вкус?

Дьявольщина! Она же не могла этого не знать.

Он открыл глаза, пораженный настырным любопытством, светившимся в ее глазах. Нет, она действительно не знала. На мгновение ему стало жаль собственными руками разрушать подобную наивность.

— Боюсь, что это вам следовало бы попробовать на вкус лично, — произнес он бесстрастно.

— Ну, тогда какова на вкус женщина?

Какова на вкус Элизабет?

— Сладкая. Солоноватая.

Пламя газовой лампы пульсировало, то ярко вспыхивая, то затихая: то ли завлекая их, то ли предостерегая. Страсть может опалить, и очень больно! Как далеко она сможет зайти, прежде чем ее остановит ее западное воспитание? Как далеко сможет зайти он сам, не теряя контроля над собой?

— Что вы думали, впервые познав женщину?

Что мог он думать в тринадцать лет, когда многоопытная наложница, которую подослал ему отец, легла перед ним на спину, раскинув ноги?

— Я подумал, что женское лоно — самое захватывающее и чарующее, что я видел в жизни. Оно подобно розовому ирису. При моем прикосновении оно увлажнилось, а когда возбудилось, его лепестки раскрылись, обнаружив потаенный бутончик. Это была самая прекрасная игрушка.

Элизабет отвела глаза и, низко опустив голову, произнесла:

— Наверное, ни одна женщина не сможет взять в рот весь член целиком?

Но сама она попытается. Когда настанет время, она даст ему все, и даже больше, чем он того пожелает.

— Женщина не должна заглатывать его целиком, а только головку и еще пару дюймов ствола. Она может сжимать и ласкать ствол руками и одновременно целовать и сосать его.

— А у вас женщина когда-либо брала его весь в рот, целиком?

Рамиэль помнил, какое невыразимое наслаждение доставляли ему женские губы и язык. Воспоминания подогревались ее откровенным интересом.

— Нет.

— А вам хотелось этого?

«Только если ты сама сможешь сделать это, не поранившись, дорогая», — подумал он.

— Я предпочитаю, когда его полностью поглощает женское лоно.

В камине послышался треск тлеющих угольков. Рамиэль напрягся в ожидании следующего вопроса. Он передал ей поводья, теперь лишь оставалось ждать, не погонит ли она во весь опор.

— Были ли у вас женщины, у которых вагина оказалась слишком маленькой для вас?

— Да, — с трудом выдавил Рамиэль.

— Девственницы?

— Да.

— И женщины, которые в течение долгого времени не знали мужчины?

— Да.

— Но только не женщины, родившие двоих детей?

— Нет, — согласился он, многозначительно нажимая на это слово. — Женщина, родившая двоих детей, сможет принять меня целиком.

У него недостанет сил покинуть ее до тех пор, пока он не войдет в нее полностью. Рамиэль выжидающе смотрел на склоненную голову Элизабет, наблюдая за игрой темно-рыжих бликов в ее волосах.

— А что может сделать мужчина с полногрудой женщиной, чего бы он не смог сделать с женщиной, менее одаренной природой?

Рамиэль глубоко вздохнул, но воздуха явно не хватало. Он посмотрел на грудь Элизабет, спрятанную под черным бархатом корсажа, вспоминая, какой белой, гладкой и полной показалась она ему в тот вечер на балу, когда на Элизабет было надето темно-зеленое платье с изящным глубоким вырезом.

— Он может поместить свой фаллос между ее грудями… и плотно сжать их… так, чтобы они полностью покрыли его, подобно женскому лону.

Инстинктивно Элизабет сжалась под пристальным взглядом Рамиэля, почти ощущая прикосновения его рук. Ее желания… их становилось все труднее сдерживать. И над обоими довлела тень Эдварда. Столько людей вокруг, почему он выбрал в любовники именно того человека, которого Рамиэль видел прошлой ночью?

— И как долго вы собираетесь воздерживаться от плотских радостей, миссис Петре?

Она так сильно стиснула руками кожаную копию фаллоса, что костяшки ее пальцев побелели. Рамиэль вздрогнул. — А вы, лорд Сафир?

— Сколько придется.

— У меня тот же случай.

Он пристально посмотрел на нее.

— Каждый человек заслуживает того, чтобы его полюбили хотя бы раз в жизни, миссис Петре.

Даже лорд Сафир. В ясных карих глазах Элизабет сначала отразилось смущение, потом забрезжила догадка, которую тут же сменил непритворный ужас. Накануне утром второпях она забыла на столе листок, на котором Рамиэль велел ей делать записи.

А сейчас Элизабет вспомнила. Она вспомнила, что написала на клочке бумаги, как бросила его на стол и позабыла, в спешке покидая библиотеку и Рамиэль, конечно же, нашел его. Она бросила искусственный фаллос обратно в отделанную бархатом шкатулку и поставила ее на стол рядом с чашкой.

— Мне пора идти.

— Нет ничего постыдного в желании любить, дорогая.

Схватив перчатки и ридикюль, Элизабет поднялась.

Рамиэль протянул руку и достал из белой шкатулки фаллос. Он все еще хранил тепло рук Элизабет. Рамиэль обхватил его ладонью. Элизабет не отрываясь смотрела на его руку и копию фаллоса, на сухую жесткую кожу и теплую живую плоть. Ее мысли столь явственно отражались в глазах, что Рамиэль боялся выдать себя.

— Такие игрушки очень любят в гареме.

Элизабет замерла. Она подняла глаза, в которых помимо явного отвращения читалось нечто большее.

— Вы хотите сказать, что женщины используют это как…

— Да.

Для наглядности Рамиэль обхватил кожаный ствол двумя пальцами и провел ими вверх и вниз.

Элизабет отступила на шаг, вновь опрокинув стоявшее позади нее красное кожаное кресло.

— Я раздобыл его вчера в одном местном магазине. Как видите, в Англии они пользуются таким же спросом, как и у меня на родине.

Резко повернувшись, Элизабет бросилась к двери.

— У женщины всегда есть выбор, миссис Петре, — крикнул ей вдогонку Рамиэль, зная, что она поймет его намек.

Прошлым утром Элизабет заявила, что у женщины нет выбора, что она должна оберегать свой брак, потому что это единственное, чего она добилась в жизни.

Элизабет ошибалась.

У нее был выбор. Ей просто недоставало смелости его сделать.

 

Глава 12

Она хотела его. Она держала кожаный фаллос в своих руках и представляла себе, как его головка, похожая на сливу, толкается в самую чувствительную часть ее плоти. Член Рамиэля должен быть таким же большим и крепким.

Элизабет крепко зажмурилась. Зачем она рассказала ему про статую? Теперь он знает, что противоестественные желания обуревали ее всегда. Боже милостивый! Он же прочел ее записи. Каким должен быть мужчина, способный захотеть женщину, переполненную безудержной похотью? Как она может быть замужем за одним мужчиной и вожделеть другого?

Когда кеб со скрежетом остановился, она выскочила из него, не глядя, сунула извозчику деньги, лишь бы скорее добраться до своего единственного убежища — спальни.

— Эй, а как насчет завтрашнего утра? Надо ли мне… — Голос извозчика поглотила холодная мгла.

Дрожащими пальцами Элизабет попыталась вставить ключ в замочную скважину, едва не уронила его, пока наконец не проникла в дом. Сбросив плащ, она побежала вверх по лестнице. Сегодня вечером состоится благотворительный бал, Эдвард должен быть дома. Боже милостивый! Только бы он был дома. Ей нужно взглянуть на его лицо, чтобы вид прохладной бледной кожи и карих глаз Эдварда вытеснил из ее воображения теплую смуглую кожу и бирюзовые глаза. Ей необходимо увидеть его тело вместо искусственного фаллоса в руке Рамиэля.

Портьеры в комнате Эдварда задвинуты, его спальня погружена в темноту и молчание. Опять пуста… Но нет. Звук ритмичного дыхания выдавал его присутствие. У нее подступила тошнота к горлу.

В постели с Эдвардом не будет сорока способов любви. Еще шесть дней назад такие познания не беспокоили ее. Шесть дней назад она еще не обладала подобными познаниями. А сейчас ей необходимо, чтобы Эдвард стер эти познания из ее памяти. Ей необходимо знать, что она может получить удовлетворение в собственном браке.

Положив ридикюль на комод, Элизабет стянула с себя перчатки и бросила плащ на пол. Расстегивая свое бархатное платье, она ждала, что Эдвард может проснуться в любую минуту.

«Ну и что из того? — спрашивала она себя. — Мы же муж и жена. Почему бы ему не увидеть меня голой? И почему бы мне не увидеть его голым?»

Воздух показался ей ледяным. В спальне Эдварда было так же холодно, как и в библиотеке лорда Сафира в то первое утро. Ни тогда, ни сейчас для нее не зажгли огонь в камине.

Нижняя юбка соскользнула с нее подобно змеиной коже в весеннем саду. За ней последовала рубашка, оставив обнаженной грудь, которая все же не так сильно страдала от холода, как ее бедра, когда она переступила через упавшие на пол хлопковые панталоны.

Плотно обтягивающие чулки достигали верха ног. Она чуть поколебалась, но не оставила их. Почему-то считалось более развратным подходить к мужчине только в чулках, нежели совершенно обнаженной. Снимать чулки стоя оказалось довольно хлопотно. Она слишком поздно сообразила, что раздеться следовало в своей спальне.

И сейчас, стоя совершенно обнаженная в полнейшей темноте, Элизабет нервничала больше, чем в свою первую брачную ночь. И если часом раньше, захваченная волнующим голосом Рамиэля и знакомством с мужским телом, она была горячей и влажной, то сейчас оставалась сухой и холодной. Ковер под босыми ногами, толстый и мягкий, приглушил ее шаги. Бархатное покрывало откинуто, за ним с тихим шорохом одеяло и верхняя простыня.

Ночная рубашка Эдварда была белее нижней простыни. Он лежал на спине, неподвижно, словно труп, аккуратно сложив руки, словно он так же легко контролировал себя во сне, как и во время бодрствования. Все должно было быть совсем иначе, ее муж не должен был лежать бесчувственной колодой, пока она пытается соблазнить его. Рамиэль бы радостно ответил на женское желание.

Тихо и осторожно она приподняла ночную рубашку Эдварда, обнажив колено, бедро, запретную мужскую плоть. Его ноги оказались темнее ночной рубашки, темнее ее ног. Курчавые волосы коснулись ее коленей. Кто бы мог подумать, что мужчина может быть таким волосатым? Или таким теплым…

Жесткие пальцы ухватили ее запястье, Элизабет испуганно вскрикнула.

— Что ты здесь делаешь, Элизабет?

Она сдержала смех и спокойно ответила:

— А как ты думаешь, Эдвард?

— Я думаю, что мы оба умрем от холода.

Элизабет не отдергивала свою руку, он не выпускал ее запястье.

— Я пытаюсь соблазнить тебя, Эдвард.

— Прокравшись в мою спальню и забравшись ко мне под рубашку, пока я сплю?

Она вздрогнула, словно ее уличили в чем-то непотребном. Во время уроков Рамиэль раздражал, шокировал, волновал и возбуждал ее, но он никогда не давал ей повода почувствовать себя уличной девкой.

— Некоторые мужчины могли бы оценить подобное внимание.

— Я не «некоторый мужчина», Элизабет. Я твой муж. Чего ты хочешь?

Ситуация все больше напоминала фарс. Как он мог не догадываться, чего она от него хотела? Может, он плохо видел ночью? Может, он не заметил, что на ней не было даже ночной рубашки?

— Я хочу… — Сердце у нее едва не остановилось. Как может добропорядочная женщина заявить своему мужу, что она хочет заняться с ним любовью? — Я хочу… близости.

— У тебя двое сыновей. Я свои обязанности перед тобой выполнил.

Элизабет почувствовала, как ужас сковал ее душу.

Силы небесные. У Эдварда есть любовница. Сексом не занимаются по обязанности. Он должен знать, чего ей хочется.

— Я пришла к тебе не по обязанности.

— Тогда возвращайся в свою комнату и забудь об этом визите.

У Элизабет перехватило дыхание. Она чувствовала себя глупо и неловко, совершенно закоченевшей от холода.

На выручку, ей пришла злость. Раз уж она смогла попросить лорда Сафира обучить ее искусству доставлять удовольствие мужчине, то, конечно же, она может предложить собственному мужу доставить ему удовольствие.

— Эдвард, я знаю, что у тебя есть любовница. Пожалуйста, позволь мне удовлетворить твои потребности.

Его пальцы сильнее сжались на ее запястье. Наверняка на руке потом останутся синяки.

— Во-первых, у меня нет любовницы, Элизабет, а во-вторых, ты и так удовлетворяешь все мои потребности. Элизабет попыталась рассуждать спокойно:

— Какие потребности я удовлетворяю, Эдвард?

— Ты превосходная жена для политика.

Она знала это, она всегда знала, что Эдвард женился на ней не ради ее достоинств, а только потому, что она была дочерью премьер-министра.

— Я хочу значить для тебя гораздо больше. Я хочу испытать момент полного слияния, когда мужчина входит в женщину и они становятся единым целым.

— Мне этого не нужно.

— Это нужно нашим сыновьям.

— Твоим сыновьям, Элизабет. Я дал тебе сыновей, так что ты можешь считать себя удовлетворенной.

— А если меня это не устраивает? Ты уже больше двенадцати лет не спишь со мной.

— Добропорядочная женщина не должна приставать к своему мужу с подобными глупостями. Если ты хочешь еще детей, мы обсудим это за завтраком.

Элизабет была на грани истерики. Ей хотелось смеяться и плакать одновременно. В самом кошмарном сне она даже представить себе не могла подобного ответа мужа.

Холод охватил ее, холод, не имевший ничего общего с ледяным воздухом спальни Эдварда.

— Я хочу обсудить это сейчас.

— Тебе не понравится то, что я скажу.

— Мне это уже не нравится. И я с трудом представляю, как мы будем обсуждать это за чаем с тостами.

— Не устраивай истерики.

— Хорошо. — Элизабет сделала глубокий вдох, чтобы прийти в себя. — Я пытаюсь разобраться в нашем браке. Ты утверждаешь, что у тебя нет любовницы, однако слухи утверждают обратное. Филипп ввязался в драку, чтобы защитить твою репутацию; Ричард заболел от огорчения. И если я могу еще что-то сделать, чтобы удовлетворить тебя, я сделаю это. Скажи мне, чего ты хочешь, Эдвард?

Он отпустил ее руку.

— Что ж, хорошо, только сначала прикройся.

Элизабет пошарила рукой, нашла бархатное покрывало и завернулась в него. Эдвард натянул на себя до пояса простыню и одеяло, словно опасался, что Элизабет набросится на него.

— Я не хочу твое тело, Элизабет. У тебя не грудь, а большое коровье вымя и рыхлые бедра. Я с большим трудом переспал с тобой несколько раз, чтобы зачать детей. Ричард и Филипп — здоровые дети. И я больше нести это бремя не намерен. Я не собираюсь вновь делить с тобой постель только потому, что тебе хочется мужчину. Я ясно выразился?

Боль сковала Элизабет, не давая вздохнуть.

— Так ты говоришь, что дети были нужны мне, но ведь это не правда, не так ли, Эдвард? Они нужны были тебе, чтобы завоевать популярность у избирателей.

— Средний класс предпочитает кандидатов, у которых есть семья.

Он спал с ней, чтобы заложить основы своей политической карьеры!

— Сколько нужно иметь детей, чтобы понравиться избирателям?

Он попался в ее ловушку.

— Одного достаточно,

В темноте голос Элизабет звучал неестественно спокойно:

— Последний раз ты был со мной, когда Ричард заболел дифтерией.

— Доктор сказал, что он при смерти.

Так оно и было. Ее четырехлетний крошка сгорал в лихорадке, но Элизабет не желала отдавать его смерти. Она купала сына в туалетной воде, носила на руках, пела ему колыбельные, выхаживала его, пока сама не свалилась в полубессознательном состоянии.

И тогда Эдвард отнес жену на руках вниз, в ее спальню и там овладел ею. Тогда она подумала, что он занялся с ней любовью, чтобы поддержать ее.

— Значит, ты зачал еще одного ребенка, чтобы заменить Ричарда. На тот случай, если доктор окажется прав и ты потеряешь расположение своих избирателей.

— Но Ричард выжил, а я дал тебе Филиппа.

Его голос звучал в темноте разумно и убедительно, голос, которым он привык отвечать на каверзные вопросы избирателей после своих выступлений.

— У тебя двое сыновей, Элизабет. Ни одна добропорядочная женщина не может требовать большего.

— А что есть у тебя, Эдвард? — спросила Элизабет.

— Я буду премьер-министром.

А она будет продолжать жить той жизнью, которую и жизнью-то не назовешь, страдая от отсутствия мужской любви.

Глухая ярость затмила боль.

— Где ты проводишь ночи, Эдвард? Ночи, когда тебя нет дома? Кто эта женщина, с которой тебя видели?

— Я уже ответил тебе, что здесь не замешана женщина. Политика требует полной самоотдачи. Твой отец был премьер-министром два срока, и я сделаю все, чтобы стать его преемником.

Элизабет молча смотрела на темные волосы и усы Эдварда, едва различимые на фоне белой подушки.

— И это нытье не украшает тебя и не доставляет удовольствия мне. Так что я сейчас повернусь на бок, чтобы ты больше не унижала себя, выставляя напоказ свое голое тело, уходя из моей спальни. У тебя сегодня будет тяжелый день. Я надеюсь, ты придешь на благотворительный аукцион.

После этих слов Эдвард отодвинулся от нее и повернулся на другой бок.

— Я не буду пешкой в твоей игре, Эдвард.

— Ты уже давно выступаешь в этой роли, Элизабет.

Жгучие слезы жгли ей глаза. Бессилие, это безобразное ощущение поражения были даже хуже, чем та пустота и разочарование, с которыми она жила последние шестнадцать лет.

Она неуклюже сползла с кровати, вещь за вещью собрала свою разбросанную одежду, схватила ридикюль с комода. Наконец дверь, разделявшая их комнаты, захлопнулась за ней с тихим щелчком. В ее спальне занавески были задвинуты, отгораживая от мира.

Да как он смеет! Как смеет один человек унижать другого!

Зашвырнув изо всех сил одежду в дальний угол, Элизабет включила газовую лампу у постели. Совершенно обнаженная, она стояла перед большим зеркалом и сквозь слезы разглядывала себя, безжалостно оценивая свои тяжелые полные груди и округлые бедра с чуть заметными полосками от чулок.

Рамиэль назвал ее фигуру женственной. В «Благоуханном саду» восхвалялись грудь и бедра женщины. Элизабет зажмурилась. Даже сейчас, вся дрожа от злости и огорчения, она вспоминала то ощущение, когда держала в руках искусственный фаллос и чувствовала на себе гипнотизирующее притяжение бирюзовых глаз.

Она хотела его. Мужчина с его опытом не мог не понять этого. Скорее всего Рамиэль смеялся над ней, так же как и ее муж.

Боже милостивый! Эдвард повернулся на другой бок, лишь бы не смотреть на ее «женственную» фигуру. Книга лгала, и Рамиэль лгал. Тридцатитрехлетняя женщина, у которой появились первые серебряные нити в волосах, а на фигуре видны последствия рождения двоих детей, не может найти удовлетворения в этой жизни.

Открыв секретер, Элизабет схватила ручку, чернила и бумагу. Ее каракули сейчас сильно отличались от обычно аккуратного почерка. Наверняка такими же каракулями она делала записи, которые оставила на столе у лорда Сафира — сорок способов любви — будь они все прокляты!

Рамиэль еще раз перечитал записку.

«С благодарностью возвращаю вам книгу. Может, она и интересна, но на практике оказалась абсолютно бесполезной.

С наилучшими пожеланиями

Э.П.».

Рамиэль почувствовал, будто чья-то рука сжала его сердце. Пылинки танцевали в лучах полуденного солнца. Он проспал четыре часа. Ему снились губы Элизабет, ее грудь, ее распаленное желанием тело. Рамиэль скомкал записку.

В дверях спальни ждал Мухаммед. Его не смущала нагота Рамиэля.

— Все к лучшему, сынок.

Глаза Рамиэля сверкнули.

— Ты что, просматриваешь мою переписку?

Корнуэлец вскинул голову в тюрбане.

— Ты же знаешь, что нет.

— Тогда откуда, черт бы тебя побрал, тебе известно, что в ней написано?

— Книга, сынок. Она вернула книгу.

Рамиэль посмотрел на аккуратно упакованный сверток в руках Мухаммеда. «Благоуханный сад» шейха Нефзауи. Арабская интерпретация любви и безрассудства, секса и человеческих взаимоотношений, смешного и великого.

— Почему ты думаешь, что она вернула мою книгу?

— Знаю. Ты жаждешь женщину, которая поймет и примет твою арабскую сущность. В записке, лежавшей на твоем столе в пятницу утром, были слова из книги шейха. А почерк был не твой.

Смешанные чувства раздирали Рамиэля. Гнев на то, что Мухаммед прочел то, что предназначалось только ему. Горечь от того, что Элизабет так мало думала о нем, что решила прервать уроки с помощью записки, а не заявить ему об это лично.

Почему она вернула книгу? Он снова расправил смятую записку.

От нее исходил слабый аромат, естественная сладость женской плоти, перебиваемый свежим запахом чернил и бумаги. Слова налезали друг на друга, очевидно, написанные в великой спешке. Или под давлением.

Рамиэль перечитал вторую часть послания и сообразил, что по неосторожности сам подтолкнул Элизабет к действию. Она попыталась утолить свою жажду любви, которую он преднамеренно разжег в ней, соблазнив собственного мужа.

Что она предприняла, чтобы расшевелить Эдуарда Петре? Может, проделала с ним то, что Рамиэль хотел получить от нее сам? Может, она брала в руки его член, сжимала и ласкала его? А может даже, брала его в рот? «А вдруг это понравится Эдварду?», — подумал Рамиэль в приступе ревности. Ведь с закрытыми глазами он не сможет отличить губы Элизабет от рта какого-нибудь мужчины.

Черт! Элизабет была неопытна, неуверенна, уязвима. Она ведь не поймет, что это ее пол, а не тело не устраивает ее мужа.

Тиски, державшие сердце Рамиэля, сжались еще сильнее. Она тронула его своей страстностью, любопытством, честностью. Как же она могла обратиться к другому мужчине? И что же тогда сделал Эдвард Петре, если она вдруг решила прервать их уроки?

Рамиэль поймал взгляд Мухаммеда.

— Где сейчас Петре?

— В Куинс-Холле.

— Зачем?

— Там сегодня проводится благотворительный аукцион.

— А где он будет вечером?

— После аукциона намечен бал.

И там Эдвард будет проводить свою политику… Элизабет пойдет за ним.

Рамиэль потерял право быть любимым девять лет назад, но сейчас он не потеряет Элизабет. Под покровом ночи женщины умоляли его переспать с ними и пренебрегали им при свете дня. И ему было наплевать на все это до тех пор, пока он не встретил Элизабет. Впервые у него появилась надежда, что он может быть нужен англичанке не только для секса.

Если она действительно прерывает их отношения, пусть скажет ему об этом прямо в лицо. Сегодня вечером.

А он убедит ее в обратном.

 

Глава 13

Пылающие канделябры освещали море черных фраков и увешанных драгоценностями платьев. От шелковых, тюлевых и бархатных нарядов исходил душный запах бензола, тяжелых духов и пота. Элизабет скользила между ними с больной головой от недосыпания и нехватки воздуха.

— Как вы уже знаете, доходы от этого аукциона будут направлены бездомным женщинам и детям, чьи храбрые мужья и сыновья героически отдали свои жизни в Африке, сражаясь за свободу нашего великого Содружества Наций.

Шквал аплодисментов заполнил предусмотрительно выдержанную премьер-министром паузу. Элизабет во все глаза смотрела на мужчину, стоящего на помосте перед музыкантами, которые терпеливо ждали с инструментами наготове, в отличие от удушающей массы тел, напиравших со всех сторон.

Волосы Эндрю Уолтера отливали больше серебром, чем каштаном; карие глаза светились шармом, который он никогда не забывал проявлять на публике. Ей достаточно было только взглянуть на него, чтобы представить себе, какой она будет через двадцать семь лет. Хорошо отрепетированным жестом он воздел к небу свои тонкие аристократические руки, призывая присутствующих к тишине.

— В ответ на ваши щедрые пожертвования мы организовали здесь небольшой буфет и танцы. Но сначала позвольте мне адресовать вам несколько слов. Как вам, наверное, известно, моя дочь подарила мне двух внуков — будущих премьер-министров.

Мужской хохот и женское хихиканье послышались вокруг Элизабет.

— Погодите, не смейтесь. Сейчас они слишком юны, но они подрастут и займут достойное положение. А пока мой взор обращается к моему зятю. Леди и джентльмены, позвольте представить вам вашего следующего премьер-министра, Эдварда Петре, канцлера казначейства!

Раздались громовые аплодисменты. Эдвард легко запрыгнул на помост и встал рядом с Эндрю, вскинув обе руки вверх.

Элизабет никогда не видела его таким красивым. Его бледные щеки пылали огнем, глаза излучали сияние, как будто и не было утреннего позора.

— Мой тесть поспешил. Он еще надолго останется премьер-министром. Тем не менее, не скрою от вас, я намерен следовать по его стопам. И когда наступит время, если Господь того пожелает, я надеюсь стать его достойным преемником.

Присутствующие вновь разразились аплодисментами, которые Эдвард умело направлял, сам сотворил, холил и лелеял.

— А теперь я хотел бы воздать хвалу двум женщинам в моей жизни. Одна подарила мне мою жену, другая — двоих сыновей. Леди и джентльмены, я представляю вам миссис Ребекку Уолтере, мою тещу, и миссис Элизабет Петре, мою жену. Без, их трудолюбия и преданности нынешний благотворительный аукцион и последующий бал не состоялись бы!

У Элизабет все сжалось внутри. Эдвард был отъявленным лжецом и лицемером — ему абсолютно наплевать на своих сыновей. И пусть не надеется, что после всего, что он сказал ей ночью, она встанет рядом с ним и будет выступать в его поддержку.

Но у нее не было выбора, руки доброжелателей подталкивали ее к помосту.

Ребекка остановилась по левую руку от Эндрю, Элизабет неохотно поднялась и встала между Эндрю и Эдвардом. Каждое слово, каждый жест были заранее срежиссированы в расчете на зрителя для завоевания популярности.

Ребекка в своей речи подтвердила, что всю жизнь с радостью поддерживала мужа во всех его деяниях и надеется еще много лет поработать на благо общества. Вежливые аплодисменты были ей наградой.

Элизабет облизнула пересохшие внезапно губы и посмотрела на сотни выжидающих глаз. Все, что она вызубрила накануне, вдруг вылетело у нее из головы. Она издала короткий нервный смешок.

— Что ж, мое семейство ждут трудные испытания.

В толпе послышались смешки.

— Я не уверена, что мои сыновья знают о своем предназначении и новом статусе будущих премьер-министров, но я непременно сообщу им об этом. Может, декан будет более снисходительным, зная, что он пестует будущее Англии.

Смешки зазвучали громче, кое-где раздались аплодисменты.

Элизабет кожей ощущала предостерегающие волны неодобрения, исходившие от отца и мужа. А может, это был просто жар, излучаемый горящими свечами? Ей следовало сказать, каким прекрасным премьер-министром будет Эдвард и какое огромное наслаждение доставляло ей быть верной помощницей мужа в его делах. Но она не могла этого сделать.

— Благодарю вас за вашу поддержку и за ваши щедрые пожертвования.

Пальцы Эдварда в белой шелковой перчатке больно сомкнулись на ее правой руке. Пальцы отца, такие же холодные, даже сквозь перчатку, сжали ее левую руку. Правая рука матери, она знала из опыта, даже не глядя в их сторону, покоилась в левой руке Эндрю, демонстрируя единение семьи для окружающих.

Интересно, что бы сказали избиратели, если бы узнали, что их уважаемый канцлер казначейства хладнокровно зачал детей, дабы угодить им? Она задалась вопросом: а не зачали ли ее родители с той же целью? И ни секунды не сомневалась, что именно так оно и было.

Выпрямившись, Элизабет вдруг поняла, что впервые сделала реверанс перед толпой, не боясь наступить на подол собственного платья. Чувство удовлетворения, которое доставила ей эта мысль, улетучилось под пристальным взглядом бирюзовых глаз.

Жуткая паника охватила ее. Паника… и воспоминание о жестком кожаном фаллосе, который сжимали сильные загорелые пальцы.

И тут Элизабет сделала то, чего всегда больше всего боялась, — она пошатнулась. И цепь рук тут же разорвалась. Премьер-министр ступил вниз с помоста, чтобы пожимать руки аплодирующим избирателям, а Эдвард тем временем скромно и ненавязчиво поддерживал Элизабет. Ее неловкость была так хорошо замаскирована, что никто ничего не заметил, кроме отца, мужа и лорда Сафира.

— С вами все в порядке, Элизабет? — Голос Эдварда звучал тепло и заботливо, а глаза стали цвета внезапно замерзшей Темзы.

Элизабет отступила в сторону.

— Спасибо, все хорошо, Эдвард. Пожалуйста, не забывайте о ваших избирателях.

Он улыбнулся:

— Хорошо, не буду.

Музыканты позади нее нетерпеливо зашевелились, им хотелось поскорее начать играть и покончить с этим вечером. Того же хотела и Элизабет. Придерживая подол платья, она спустилась с небольшой деревянной платформы. Лорда Сафира нигде не было видно. А может, ей просто привиделось?

— Я ожидал от вас большего, Элизабет.

Элизабет резко обернулась.

Рамиэль стоял так близко, что ее грудь почти задевала лацканы черного пиджака его вечернего костюма. Огонь пробежал по ее жилам.

— Что вы здесь делаете?

Жаркое дыхание коснулось ее исказившегося лица. Смуглое лицо, склонившееся над ней, было в тени, над золотистыми волосами сиял ореол света.

— Я пришел за вами.

У Элизабет перехватило дыхание. Сегодня утром он заявил, что вот уже шесть дней у него не было женщины. На какую-то секунду это прозвучало как… Чепуха! Ее собственный муж отказал ей.

— Я полагаю, вы получили мой пакет. В любом случае, если книга повреждена, я буду счастлива возместить ее стоимость.

Бирюзовые глаза были так же тверды, как камень, чей цвет они позаимствовали.

— Что вы сделали с вашим мужем?

Он не мог знать, что произошло между ней и Эдвардом сегодня утром. Никто не знал о ее унижении, кроме нее самой… и мужа.

Элизабет холодно поджала губы.

— Что вы имеете в виду?

— Вы покинули мой дом, охваченная похотью, и обратились к мужу, чтобы утолить свое желание. Как далеко вы зашли, прежде чем он отверг вас?

— Откуда вы знаете, что мой муж отверг меня, лорд Сафир?

— Я прочел вашу записку, Элизабет.

Эдвард произносил ее имя со сдержанной учтивостью. Ребекка — с холодной властностью. Рамиэль произнес его так, словно между ними уже давно существовала физическая близость.

— Я не давала вам разрешения обращаться ко мне по имени. — На ее глазах выступили слезы. — Я не допущу фамильярности.

— Я никогда не обращался с вами фамильярно.

Она смахнула слезу и прямо заглянула в его бирюзовые глаза.

— А как назвать то, что вы преследуете меня вопросами о сексуальном поведении моего мужа?

Он не отвел свой жесткий, безжалостный взгляд.

— Просто ответьте на мой вопрос.

— Нет, я не целовала моего мужа. Я не ласкала его член руками. Я не брала в рот его язык. Он не хочет меня, так что вы можете быть довольны. Я полностью уничтожена. Разве вы не этого добивались — унизить меня за то, что я обманом проникла в ваш дом? Что ж, вы добились своего. Желаю вам счастья, сэр.

Мужчины и женщины толпились вокруг накрытых столов, обсуждая креветки в кляре, отпуская шутки по поводу икры, довольные обильной пищей и собственными персонами. Элизабет улыбалась одним, приветствовала других, болтала со всеми, но не могла вспомнить ни единого слова из сказанного.

Ее мать совещалась с поставщиком, обеспечившим стол, »— они стояли вместе, царственная Ребекка в королевском синем бархате и замученный поставщик в коричневом шелковом костюме. Заметив Элизабет, Ребекка приветливо помахала ей рукой. Элизабет повернулась и не глядя улыбнулась кому-то оказавшемуся рядом.

— Потанцуйте со мной.

Она уже приготовилась отказаться. Он бастард. Экзотический, смуглокожий. Общение с ним считается дурным тоном. Элизабет ощущала на себе ледяной, осуждающий взгляд зеленых глаз матери.

Рамиэль настороженно смотрел на нее, ожидая отказа.

— Вы будете снова танцевать со мной?

— Почту за честь, лорд Сафир.

Синее пламя сверкнуло в бирюзовых глазах. Он тоже помнил уроки, признания, исповеди. В молчании он повел ее на площадку для танцев. Так же молча и неторопливо она подняла левую руку и положила на его плечо. Он держал ее гораздо ближе положенных восемнадцати дюймов, и это было приятно. Теплое дыхание касалось ее уха. Тепло, интимная близость, все то, чего она была лишена так долго.

Боже мой! Как она сможет дальше жить с Эдвардом?

— Что бы ни случилось, я хочу, чтобы вы дали мне обещание. Как вы можете дышать в таком туго затянутом корсете?

Она упрямо сжала губы. Эмма по указанию Элизабет затянула на ней корсет туже обычного, чтобы поддержать ее» коровье вымя»и рыхлые бедра.

— Где вы научились так хорошо танцевать, если не посещаете балы?

Тихий смешок вырвался у него из груди.

— Есть балы и… балы, дорогая.

— Это там, где танцуют голые женщины? — спросила она ехидно.

— Ну да, некоторые из них, — лениво подтвердил он.

Это прозвучало так, словно мысль о том, как он танцует с ней, а ее обнаженная грудь легко касается его пиджака, показалась ему очень привлекательной. Не может быть! Эдвард совершенно ясно дал понять, что полногрудые женщины не привлекают мужчин.

— Так что я должна пообещать?

— Я хочу, чтобы вы никогда не забывали о том, что у вас есть право на сексуальное удовлетворение.

Элизабет выпрямилась.

— Здесь не Аравия, лорд Сафир.

— Я хочу, чтобы вы никогда не забывали о том, что мужчина может дрожать от страсти… точно так же, как и женщина.

Элизабет попыталась отстраниться, однако танцующих было слишком много, и она ничего не добилась.

— Я хочу, чтобы вы пообещали прийти ко мне, когда горечь одиночества станет невыносимой.

Она перестала бороться.

— Я не совершу прелюбодеяния, лорд Сафир.

— Брак — это нечто большее, нежели несколько слов, произнесенных перед алтарем в церкви. Вы не можете совершить прелюбодеяние, если не живете с мужем по-настоящему.

— У меня двое детей.

— Ваши сыновья скоро станут мужчинами. Кто у вас тогда останется, дорогая?

Эти слова отозвались болью в ее сердце.

— А кто есть у вас, лорд Сафир? — парировала она резко.

— Никого. Вот почему я знаю, что слишком скоро горечь одиночества становится слишком велика, чтобы нести ее в одиночку.

— Но вы-то переносите одиночество достаточно хорошо.

— Я вынужден так жить.

— Ну и я обязана.

— Нет, вы не обязаны.

— Но мужчина и женщина… между ними может существовать полное слияние души и тела, верно?

— Я надеюсь на это.

— Но вы не уверены?

— Теперь уверен. Да, дорогая, мужчина и женщина могут слиться в единое целое.

— Вы ведь знаете, кто его любовница, не так ли?

И в тот же момент они стали просто мужчиной и женщиной, вальсирующей парой. Элизабет зажмурила глаза. Любовница наверняка должна быть очень красивой, раз уж лорд Сафир уверен, что ее муж не будет спать со своей женой.

— Запрещенный прием, Элизабет.

Он явно знал… и не хотел ей сказать. Она не смогла скрыть горечи.

— Не отказывайте мне, вдруг еще можно спасти мой брак.

— Есть вещи, в которые можно поверить только тогда, когда увидишь собственными глазами, — парировал он с загадочным видом. — Когда вы созреете для правды, вы сами увидите, кого любит ваш муж.

Музыка стихла, но газовые канделябры и смуглое лицо Рамиэля продолжали кружиться. Чтобы не упасть, Элизабет ухватилась за него. Его губы скривились в улыбке.

— Я буду ждать, дорогая.

Рамиэль осторожно освободился от вцепившихся в него пальцев и отступил назад. Толпа танцующих поглотила его.

Что он хотел сказать этим «я буду ждать»? Ведь в ее записке ясно сказано: уроков больше не будет. Она вернула книгу.

Элизабет смотрела на то место, где несколькими мгновениями раньше стоял Рамиэль. У нее в голове все еще звучал его голос: «Когда вы созреете для правды, вы сами увидите, кого любит ваш муж». Она в растерянности огляделась вокруг.

Толпа рассеялась, устремившись к буфету, дабы восполнить запасы энергии, затраченной на танец. Эдвард стоял, склонившись над юной девушкой — Элизабет дала бы ей лет восемнадцать, на год больше, чем было ей самой, когда Эдвард на ней женился. У девушки были светлые волосы и худая фигура, которую она попыталась сделать привлекательной с помощью неуклюжего турнюра, который сейчас приобретал все большую популярность.

А может, Эдвард предпочел плоскую грудь и тощие бедра молодой девицы?

Молодой блондин подошел к Эдварду. Его сходство с девушкой бросалось в глаза. Эдвард вскинул голову и поприветствовал подошедшего. Элизабет поразила теплота его улыбки.

— Миссис Петре, мы хотели бы выразить вам нашу признательность за такой чудесный вечер. Можете быть уверены, мы поддержим вашего отца и мужа.

Элизабет с трудом оторвала взгляд от мужа и посмотрела в бледные, навыкате, глаза. Она не сразу узнала длинную, бесцветную женщину и приземистого мужчину позади нее.

— Мистер и миссис Фредерик, большое спасибо, что вы пришли к нам сегодня. — Элизабет взяла ее руку в свои. — А ваша фарфоровая статуэтка была очень щедрым пожертвованием.

— Мы так переживаем, что есть еще голодающие женщины и дети, миссис Петре. — Это уже говорил мистер Фредерик. — В особенности если их мужчины отдали жизни за свою страну.

Элизабет изобразила приличествующую улыбку.

— Существует также немало женщин и детей на улице, у которых нет мужей и отцов, мистер Фредерик. Они тоже нуждаются в помощи.

Неодобрительное выражение, появившееся на их лицах, заставляло усомниться в судьбе будущих пожертвований. Элизабет отбросила мысли о Рамиэле, безнадежно бедных женщинах и больных детишках, страдающих от человеческого невежества.

— Вы пробовали креветки, мистер Фредерик? Это фирменное блюдо нашего повара, просто объедение. По-моему, он их приготовил в ликере. У вас чудесное платье, миссис Фредерик. Обязательно скажите, кто ваша модистка?

Мистер Фредерик был размягчен обильной едой, польщенная миссис Фредерик наслаждалась вниманием Элизабет. Но та почувствовала истинное облегчение, когда мать отвела ее в сторону.

— Что здесь делает лорд Сафир? Кто его пригласил? И почему ты танцевала с ним?

Улыбка увяла на лице Элизабет.

— Не имею ни малейшего понятия. Может, он сторонник консервативной партии.

— Он либерал и к тому же ублюдок. Мы с подобными типами не общаемся. Даже ради финансовой поддержки.

Это было что-то новое. Элизабет всегда думала, что ради продвижения мужа мать готова общаться с самим дьяволом.

— Извини, мама, но я действительно не имею ни малейшего понятия, зачем он пришел.

Жаркая краска залила лицо Элизабет.

— Почему ты танцевала с ним?

— Потому что он меня пригласил, — ответила она спокойно.

— Вот уже второй раз ты танцуешь с ним, дочь моя. Даже ты должна опасаться его репутации.

Элизабет хладнокровно встретила взгляд своей матери.

— Ты думаешь, лорд Сафир пытается соблазнить меня?

Изумрудные глаза Ребекки сверкнули.

— Не смеши меня. Совершенно очевидно, что он пытается нас скомпрометировать. Он очень хорошо понимает, что, если люди видят тебя танцующей с подобными типами, это дурно отразится на твоем отце и муже. Либералы не хотят иметь премьер-министром консерватора.

Элизабет пропустила мимо ушей сентенцию матери.

— А ты не допускаешь, что мужчина может танцевать со мной, потому что находит меня привлекательной?

— А ты находишь его привлекательным? — Голос матери стал острее бритвы.

— Да, нахожу. А ты разве нет?

Впервые в жизни Элизабет так поразила мать, что та не нашлась с ответом. Однако шок быстро сменился раздражением.

— Ты что, флиртуешь с этим человеком, Элизабет?

Невыразимая слабость охватила Элизабет, как только возбуждение, вызванное появлением Рамиэля, и тепло, исходившее от него во время танца, рассеялись.

— Да нет же. Ты же сама только что сказала, что мужчины вроде него не интересуются женщинами вроде меня.

Мужчина, который должен был бы жаждать ее ласк, отказывался прикоснуться к ней, в то время как мужчина, который мог заполучить любую женщину, готов был взять ее из жалости.

 

Глава 14

«…соблазн и искушение», — гремело над головами прихожан.

Неровное пламя свечей освещало деревянный алтарь, по его полированной поверхности плясали тени.

Элизабет сидела на скамье в первом ряду. На ней был черный капор и вуаль, которую она надевала по воскресеньям. Эдвард с нафабренными усами сидел справа от жены. Одетый в серый шерстяной костюм, он, как всегда, выглядел безупречно. Ребекка, тоже в черном капоре с вуалью, сидела по левую сторону от дочери и завороженно ловила каждое слово проповедника. Элизабет не нужно было поворачивать голову, чтобы убедиться, что и ее отец столь же внимательно слушает священника.

Когда-то их с Эдвардом здесь венчали, и тот же самый пастор, что читал сейчас проповедь, объявил их мужем и женой. После венчания последовал свадебный завтрак. Подобающее такому случаю шампанское пузырилось и искрилось в бокале у Элизабет.

Как же она была разочарована, когда выяснилось, что у них с Эдвардом не будет медового месяца, и как волновалась в предвкушении новой жизни в своем собственном доме. Как много она ждала от первой брачной ночи!

Невидящими глазами Элизабет смотрела в раскрытую у нее на коленях Библию. Ребекка обустроила их новый дом в городе. Ребекка наняла прислугу. Единственное, на что имела право Элизабет в своей новой жизни, — это Эдвард. Но он проводил с ней по несколько минут каждую ночь. Все только ради того, чтобы она забеременела, а он получил голоса избирателей.

Шуршание бумаги наполнило церковь. Сидевшая рядом Ребекка перевернула страницу в своей Библии. Элизабет машинально последовала ее примеру. Сквозь вуаль она смотрела на маленькие черные буквы и никак не могла сообразить, с какого места ей надо читать.

Склонив голову, она заглянула в Библию матери. Заповеди блаженства, убийство, развод.

Развод запрещен, за исключением тех случаев, когда измена одного из супругов доказана.

У Эдварда есть любовница. Прелюбодеяние — это и есть измена.

«Я буду ждать, дорогая».

Элизабет откинулась на спинку скамьи. Ее сердце глухо билось в груди, туго стянутой корсетом. Голос пастора теперь звучал гораздо громче, по-видимому, для прихожан, сидевших в задних рядах, и отзывался канонадой в ее голове. О чем она думает? Добропорядочная женщина никогда не потребует развода.

Элизабет постаралась сконцентрировать все свое внимание на пасторе, на блестящей поверхности деревянного алтаря, на тающих свечах, на изысканной вышивке, украшавшей одеяния священника. Благородные мысли, подобающие благородной женщине.

— Элизабет.

Она отрешенно посмотрела на мать. Глухое эхо шаркающих ног наполнило церковь. Первый ряд наполовину опустел. Другие прихожане, выказывая явное нетерпение, включая ее мужа и родителей, толпились в ожидании своей очереди покинуть церковь. Покраснев, Элизабет быстро поднялась. Громкий стук заглушил шум удалявшихся шагов.

Эдвард быстро поднял и протянул ей книгу. Странное выражение промелькнуло на его лице.

Солнечный свет залил проходы между рядами, превратив малиновую ковровую дорожку в кроваво-красную. Элизабет, улыбаясь знакомым, прошла вдоль скамеек. И только оказавшись снаружи, глубоко вздохнула.

— Элизабет, Эдвард и твой отец пойдут сейчас в клуб, почему бы нам с тобой вместе не позавтракать?

Каждое воскресенье после службы в церкви Эдвард и ее отец отправлялись в клуб, а Ребекка приглашала дочь на завтрак. И каждый раз Элизабет не могла отказаться.

По воскресеньям им с матерью о многом надо было поговорить: обсудить светские и политические рауты предстоящей недели, скоординировать свои планы…

— Нет, мама, мне еще нужно просмотреть несколько писем, — солгала она.

Изумрудно-зеленые глаза Ребекки встревоженно блеснули сквозь черную вуаль. Элизабет попыталась вспомнить, появлялось ли в этих глазах когда-нибудь выражение радости и любви, но так и не смогла припомнить.

— Но в наши ближайшие планы нужно внести некоторые изменения.

— Мы сможем обсудить это за завтраком во вторник, мама.

— Ну что ж, хорошо, у меня тоже есть кое-какие дела, которыми надо бы заняться. Твой отец выступает в среду, ты помнишь?

— Да, мама, я помню.

— Я довезу тебя до дома, Эдвард и отец поедут в другом экипаже.

Элизабет кивнула:

— Спасибо.

На лестнице церкви послышался взрыв смеха. Элизабет не нужно было видеть или слышать своего отца и мужа, чтобы догадаться о причине всеобщего веселья. Как всегда, каждое воскресенье Эндрю и Эдвард из кожи вон лезли, чтобы очаровать и завоевать расположение паствы.

Зная свою роль наизусть, Элизабет повернулась и смешалась с толпой замешкавшихся прихожан. Отца и мужа можно было не ждать. До тех пор, пока их окружала восторженная публика, они не покинут церковь.

Позже, уже в экипаже, Ребекка, поражая своей осведомленностью, рассказывала Элизабет последние сплетни. И тут между прочим спросила:

— Давно ли ты была у доктора?

Элизабет повернула голову к окну и стала следить за мелькавшими за ним домами.

— Давно. Почему ты спрашиваешь?

— В последнее время ты на себя не похожа. Может быть, тебе нужно подлечиться?

«Может быть, мне нужно, чтобы меня просто кто-нибудь любил?»

— Почему у тебя больше не было детей, мама? — неожиданно спросила Элизабет.

Ребекка обеими руками держалась за Библию.

— Я больше не могла иметь детей.

Элизабет пожалела, что задала этот вопрос.

— Извини.

— У моей матери, твоей бабушки, тоже был только один ребенок — я. Ты счастливая женщина, у тебя двое сыновей.

Элизабет так и хотелось спросить Ребекку, что она имела в виду, называя ее счастливой. Счастливая, потому что у нее двое детей или потому что у нее двое мальчиков? Потом ей вдруг пришло в голову, что, может быть, матери Ребекки хотелось иметь сына, а появилась дочь. Не знавшая материнской любви Ребекка, наверное, не могла подарить любовь и своей дочери.

— Да, — спокойно ответила Элизабет. Экипаж резко остановился.

— Увидимся во вторник, дорогая. Рассчитываю на твою пунктуальность.

Элизабет подавила неожиданную вспышку раздражения.

— Ну разумеется, мама.

Лакей — новый лакей, отметила про себя Элизабет — распахнул дверцу экипажа.

— До свидания, Элизабет.

— До свидания, мама.

Слегка согнувшись, она протянула руку лакею, чтобы тот помог ей спуститься. Молодой человек стоял, вытянувшись по стойке «смирно», словно она была сержантом, а он рядовым. Казалось, он вот-вот отдаст честь.

Еле сдерживаясь, чтобы не улыбнуться, Элизабет опустила ногу на ступеньку. Не успела она сойти на тротуар, как дверца кареты тут же за ней захлопнулась.

— Спасибо, Джонни.

— Рад услужить.

— Джонни…

Юноша продолжал смотреть прямо перед собой.

— Да, мэм?

Элизабет хотела проинструктировать его о том, как должен себя вести лакей, но передумала. Его поступок заслуживал одобрения. Работая сейчас в качестве лакея, он выручал своего кузена, который должен был ухаживать за больной матерью.

— Ты раньше никогда не служил лакеем?

— Нет, мэм.

— Ты хорошо справляешься.

— Спасибо, мэм.

Элизабет поднялась по ступенькам к двери своего городского дома. Вздохнув, она уже собралась дернуть за ручку, но услужливая рука в белой перчатке тут же опередила ее. Элизабет почувствовала на плече тепло, исходящее от молодого человека.

— Вы вели себя очень храбро, когда управляли лошадьми в тумане.

Склонившись, он распахнул перед Элизабет дверь. На мгновение ей показалось, что солнце стало светить ярче.

— Спасибо, Джонни.

Бидлс уже дожидался в холле; он всплеснул руками:

— Миссис Петре! Вы себя плохо чувствуете? Может быть, следует вызвать врача?

Улыбка сошла с ее лица. Все проявляли столько заботы о ней, все, кроме мужа.

— Нет, Бидлс, не нужно. Я сегодня не завтракаю с матерью из-за почты, которую мне нужно просмотреть. Пожалуйста, пришли ко мне Эмму.

Но, переодевшись, Элизабет поняла, что ей нечем себя занять. Она написала два письма сыновьям, полистала томик английской поэзии, но не нашла там ни одной строки, где бы упоминалось лоно женщины или мужской член.

Говорилось о поцелуях, но без языка, о вздохах, но не о подлинной страсти; воспевалась любовь, но не соитие. Опавшие лепестки цветов символизировали смерть, но ни один из них не обнажил своей сердцевины.

Женщина в Аравии… имеет право требовать развода, если муж ее не удовлетворяет.

Она отшвырнула книгу, которая ударилась о стену. За внушительным шлепком послышался легкий стук в дверь.

— Миссис Петре.

Стук стал настойчивее.

— Миссис Петре!

Пригладив волосы, Элизабет открыла дверь в спальню.

— Да, Бидлс?

— К вам посетительница, мадам.

Склонившись, Бидлс протянул ей маленький серебряный поднос. На нем лежала визитка с загнутым правым уголком, означавшим, что, кем бы ни оказалась посетительница, она желала быть принятой.

Заинтересовавшись, Элизабет взяла визитку. На карточке черной вязью значилось «графиня Девингтон», мать Рамиэля.

Элизабет резко подняла голову.

— Я сегодня не принимаю, Бидлс.

— Как вам будет угодно, мадам.

Закрыв дверь, Элизабет прислонилась к ней спиной. Как посмела эта женщина заявиться к ней в дом? Мать, бросившая своего ребенка, когда тот больше всего нуждался в ее любви и заботе.

В дверь опять постучали.

— Миссис Петре.

Бидлс.

Она осторожно приоткрыла дверь.

Дворецкий вновь поклонился. Правда, на этот раз его всегда невозмутимый и достойный вид был несколько подпорчен одышкой, сказались два спешных подъема по лестнице. На подносе лежал сложенный вдвое листок.

— Графиня настояла, чтобы я передал вам эту записку.

Почерк у графики был четким, а содержание записки предельно ясным: «Вы можете принять сейчас меня или потом — моего сына».

Губы Элизабет сжались в тонкую линию. Она знала. Вот что значит довериться. Предательство мужчин уже давно не ранило Элизабет, но на этот раз она почувствовала ожесточение.

— Пожалуйста, пригласите графиню в гостиную, Бидлс, и попросите приготовить чай.

Графиня Девингтон грелась у камина. На ней было темно-малиновое шелковое платье и бархатная черная шляпка, приколотая с небрежным изяществом к золотистым волосам. Серые глаза графини встретились с глазами Элизабет в зеркале, висевшем над каминной полкой.

— Судя по выражению вашего лица, вы поняли, что мне известно о вашей связи с моим сыном.

Элизабет почувствовала, как у нее кровь отливает от лица. Графиня выражалась с той же прямотой, что и Рамиэль.

— Да.

Графиня обернулась с прирожденной грацией, в ее серых глазах отразилось понимание.

— Пожалуйста, не сердитесь на Рамиэля, об этом мне рассказал Мухаммед, а не мой сын.

— В вашем визите не было никакой необходимости, моей так называемой связи с вашим сыном больше не существует, — холодно заметила Элизабет.

Графиня поправила шляпку.

— Вам, наверное, трудно понять, почему я отправила сына в Аравию к отцу.

— Это меня не касается.

Графиня сняла тонкие темно-желтые перчатки.

— Элизабет — могу я вас называть по имени? — мои родители отправили меня заканчивать школу в Италию, когда мне исполнилось шестнадцать. В один прекрасный день во время экскурсии я отбилась от класса, и меня похитили. Вскоре я очутилась на корабле, где уже находилось много девушек со светлыми волосами. Видите ли, блондинки высоко ценятся в Аравии. В Турции нас отправили на невольничий рынок, где раздели догола, чтобы любой мужчина смог нас осмотреть и даже пощупать, как ощупывают лошадей перед тем, как купить. Нас продали одну за другой. Мой новый хозяин — турок — жестоко насиловал меня, но мне посчастливилось: ему это вскоре наскучило, и он продал меня сирийскому работорговцу.

Элизабет смотрела на графиню, не в силах произнести ни слова.

— Сириец научил меня, как выжить в стране, где женщина стоит дешевле хорошего скакуна. В конце концов он продал меня молодому шейху. Я научилась любить его всем сердцем и забрала у него то, что больше всего ценит любой араб, — его сына. Когда Рамиэлю исполнилось двенадцать лет, я больше не могла препятствовать его общению с отцом. Я отправила своего сына в Аравию не ради собственного удобства, а потому что любила его.

— Но его отец подарил сыну целый гарем, когда ему исполнилось всего тринадцать лет! — выпалила Элизабет.

— Разумеется, в Англии это трудно себе представить, но уверяю вас, при дворе Сафира отцы поступают именно так со своими сыновьями,

— И тем не менее вы его туда послали, прекрасно зная, что за образование он получит.

— В равной степени как и вы специально добивались с ним встречи, прекрасно зная, что за образование он получил.

Подбородок Элизабет упрямо дернулся. Она намеревалась возразить, но вместо этого согласилась:

— Да.

— Я не могу бросить в вас камень, Элизабет, потому что никогда бы не променяла ни единой минуты, проведенной с шейхом, на целую жизнь, полную добродетели, в Англии. Я рада, что Рамиэль был избавлен от лицемерия, от необходимости расти в стране, где высшее наслаждение называют пороком. А теперь, когда между нами не осталось никаких недосказанностей, могу я остаться?

Услышанное должно было возмутить Элизабет или по крайней мере шокировать, но вместо этого ей стало интересно, каково это испытать такую любовь, которую когда-то подарила графиня шейху. Ей захотелось понять, как можно желать и не стыдиться своего желания.

— Я вам искренне сочувствую, графиня Девингтон, — спокойно произнесла Элизабет. — Прошу вас, располагайтесь.

Ослепительная улыбка осветила лицо графини. Элизабет прищурила глаза. Мать Рамиэля обладала подлинной красотой, но это была красота зрелой женщины. Улыбка же превратила ее вновь в шестнадцатилетнюю девушку, юную и непосредственную. Такая улыбка не могла принадлежать женщине, которую когда-то жестоко изнасиловали и продали в рабство. Не могла она принадлежать и той, что сознательно подарила свою любовь человеку, не сочетавшемуся с ней браком и от которого впоследствии она родила ребенка.

Графиня устроилась напротив Элизабет. Та почувствовала легкий, дразнящий аромат удивительных духов. Ей казалось, что так должен пахнуть апельсин, опущенный в бокал с ванилью. Нимало не смущаясь, графиня призналась:

— Рамиэль рассердится, если узнает, что я была у вас.

— Тогда, боюсь, я вас не вполне понимаю, — осторожно произнесла Элизабет, изо всех сил стараясь не симпатизировать этой женщине, но неожиданно обнаруживая, что это уже произошло. — Вы ясно дали мне понять, что, если я не приму вас, следующим, кто нанесет мне визит, будет ваш сын.

— Вы грозились аннулировать гражданство Рамиэля, если бы Мухаммед не впустил вас в его дом.

— Я уже говорила вашему сыну, что не собиралась этого делать, — сухо заметила Элизабет.

— В мои планы тоже не входило шантажировать вас при помощи Рамиэля.

Карие и серые глаза встретились.

— Я совершила ошибку, графиня Девингтон, о которой очень сожалею. Я не хотела причинить вред вашему сыну. Не знаю, что вам сказал Мухаммед, но могу вас заверить, что наши встречи с Рамиэлем больше не повторятся.

Серые глаза графини потемнели.

— Может быть, вы лучше поймете поведение Мухаммеда, если я вам расскажу, что и его, как когда-то меня, продали сирийскому работорговцу. Он был очень красивым мальчиком, и ему пришлось многого натерпеться от своего бывшего хозяина. Не буду вдаваться в подробности, достаточно сказать, что у него есть свои причины недолюбливать женщин. Если бы сирийский торговец и я не выходили его тогда, он бы погиб, как погибают многие европейские мальчики, проданные в рабство. Получив свободу, я тут же вернулась в Англию. Мухаммед же решил остаться. Подумайте, ведь Рамиэль для него как сын, которого у него никогда не было, и вам станут понятны его действия.

Мухаммед — европеец! Значит, Рамиэль сознательно позволил Элизабет думать, что он араб.

— Боюсь, что это не мое дело — разбираться в слугах вашего сына, графиня Девингтон.

— Вы считаете, что я вмешиваюсь?

— Графиня Девингтон, я замужняя женщина…

— В определенных кругах ходят слухи, что у вашего мужа есть любовница, потому что вы холодная и фригидная женщина, которую гораздо больше волнует карьера мужа, чем супружеское ложе.

От вопиющей несправедливости этих слов у Элизабет перехватило дыхание. Она не могла произнести ни слова и только надеялась, что пронзившая боль не отразилась на ее лице.

— Какова подлинная цель вашего визита, графиня?

Мать Рамиэля участливо улыбнулась:

— Слухи порой бывают такими жестокими.

Боль уступила гневу.

— Эти слухи абсолютно несправедливы! Я обратилась к вашему сыну, чтобы он научил меня, как доставить удовольствие моему мужу… — Она стиснула зубы.

В серых глазах графини появилось выражение, которому Элизабет не могла дать определения.

— Вы отправились к моему сыну, чтобы узнать, как удовлетворить мужчину?

Она не отступила перед Рамиэлем, не отступит и сейчас перед его матерью.

— Да.

— И он уже… обучил вас этому искусству?

Чернота холодными волнами нахлынула на Элизабет.

— Может, некоторым женщинам не дано любить мужчин. Может быть, они созданы для того, чтобы оставаться матерями и верными спутницами своих мужей, а не их любовницами.

Участие и понимание отразились в глазах графини, словно она знала, что наставничество ее сына не привело к желаемым результатам. Элизабет же терзалась вопросом, всем ли в Лондоне известно, что муж пренебрег ею как женщиной.

Но здравый смысл одержал верх. По словам графини, в Лондоне ее считали фригидной стервой, которая скорее до хрипоты в голосе будет агитировать избирателей за своего мужа и недосыпать ночами, обдумывая, как продвинуть его по служебной лестнице, вместо того чтобы предложить ему свое тело для любовных утех. Легкий стук прервал тоскливые размышления Элизабет; дверь в гостиную открылась, и Билле внес в комнату поднос с чаем.

— Спасибо, Билле, вы свободны.

— Слушаюсь, мадам.

Решительным движением Элизабет взяла чайник и принялась разливать чай.

— Сливки, графиня Девингтон?

— Я предпочитаю лимон, спасибо.

— Печенье?

— Да, пожалуйста.

Элизабет послушно протянула блюдо. Длинные белые пальцы графини не ограничились парой печений.

«Должно быть, она принадлежит к тому типу женщин, которые могут хоть весь день есть мучное и сладкое, не прибавляя в весе ни фунта», — с завистью подумала Элизабет.

— Вы до сих пор так и не сказали, чем вызван ваш визит.

— Мне хотелось получше узнать женщину, осмелившуюся шантажировать моего сына. И которая потом милостиво согласилась танцевать с ним на балу.

Элизабет сжалась при воспоминании о бестактности, которую позволил себе лорд Инчкейп.

— Для меня это честь, а не милость.

— Многие бы с вами не согласились.

— Каждый волен думать что хочет.

— Мне кажется, вы недооцениваете преподавательские способности Рамиэля, впрочем, как и собственные таланты, но это касается только вас и моего сына. А теперь расскажите, пожалуйста, о себе. Я так много читала о вас в газетах.

Имя Рамиэля больше не упоминалось. Элизабет не знала, испытывала ли она от этого облегчение или разочарование. К тому времени как они выпили уже по три чашки чая и опустошили целое блюдо печенья, Элизабет казалось, что она знала графиню всю жизнь. Когда мать Рамиэля надела перчатки, Элизабет стало искренне жаль, что она уходит. Пребывая под впечатлением от беседы, она предложила:

— Приходите, пожалуйста, еще, я чудесно провела время.

Графиня улыбнулась в ответ самой очаровательной улыбкой.

— С удовольствием, но и вы, в свою очередь, должны пообещать, что заглянете как-нибудь ко мне на чай. Вся жизнь, в сущности, сводится к проблеме выбора, Элизабет. Вы не можете жить, все время руководствуясь мнением других.

— Я в состоянии принимать собственные решения, — сухо заметила Элизабет. — Просто мне кажется неразумным бывать у вас, зная, что в любой момент я могу встретить там вашего сына.

Графиня вздохнула, словно ответ Элизабет ее разочаровал.

— Как же вы еще молоды!

— Мне уже тридцать три года, мадам. Уверяю вас, я совсем не так молода, как вам кажется.

— Мне уже пятьдесят восемь, и уверяю вас, для меня вы все еще молоденькая девушка. Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж?

— Семнадцать.

— Тогда вы ничего не знаете о мужчинах.

— Смею вам напомнить, графиня, что мой муж не только канцлер казначейства, но еще и мужчина.

Графиня кивнула.

— Значит, Мухаммед ошибался, — пробормотала она.

— В чем?

Графиня улыбнулась:

— Если вам захочется поболтать, двери моего дома всегда открыты для вас.

— Я пила чай с Элизабет Петре.

Рамиэль резко поднял голову и посмотрел на мать.

— Миссис Петре тебя пригласила?

— Нет.

— Значит, ты пришла сама, — произнес Рамиэль ровным, не терпящим возражений голосом. — Зачем?

Графиню не остановил резкий тон сына.

— Ты попросил меня взять тебя с собой на бал к Изабель и познакомить с женой канцлера казначейства. Естественно, мне стало любопытно. Тем более что знакомство состоялось. Элизабет сказала, что пришла к тебе с просьбой научить ее премудростям любви.

— Дьявольщина! — не удержался Рамиэль.

Кончики ушей у него горели. Он не знал, что смутило его больше: осведомленность матери об их с Элизабет уроках или то, что он все еще был способен смущаться — уже второй раз за два дня.

Графиня подняла брови, ее серые глаза вспыхнули озорным огнем.

— Приятно узнать, что я могу еще тебя удивить, Рамиэль.

— Тогда ты оказалась в хорошей компании, Элизабет тоже полна неожиданностей, — сухо сказал он.

— Она еще не знает?

Рамиэль не стал притворяться, что не понимает, о чем идет речь.

— Нет.

— И ты не можешь ей об этом сказать?

— Нет.

— Это расстроит ее.

Да, Элизабет будет расстроена, многое может ее расстроить.

— Она пыталась соблазнить своего мужа.

— Великий Аллах, мама! — Рамиэль попытался сдержать приступ ревности. Она предпочла довериться матери, а не ему. — Элизабет поведала тебе об этом за чашкой чая?

— В этом не было необходимости. Я просто спросила, хорош ли ты в роли наставника, а она ответила, что некоторым женщинам суждено быть верными подругами своих мужей и матерями их детей, а не любовницами.

Рамиэль мрачно смотрел на красно-желтые шелковые подушки, громоздившиеся на встроенном под окном гостиной диване. Темная ночь широкой полосой продвигалась по серому небу. Он вспомнил, как обнимал Элизабет за талию на благотворительном балу, как ощущал под своими ладонями ее тело, туго стянутое корсетом. Он вспомнил, как напряглись ее соски под серым бархатным платьем, когда она держала кожаную копию фаллоса. Наконец, он вспомнил ее слова: «Он не хочет меня, можете быть довольны».

— Она ошибается, — пробормотал он, даже не заметив, что рассуждает вслух.

— Я с тобой полностью согласна. Элизабет заслуживает большего, нежели просто нянчить детей и дружить со своим мужем. Мне знакомы такие женщины.

— Я не позволю ему обижать ее.

— Ты сейчас говоришь как сын шейха.

Рамиэль откинул голову.

— Ты хотела сказать — как бастард.

— Ты хороший человек, сынок.

Серые глаза графини проницательно смотрели на Рамиэля. Иногда ему казалось, что он затевает бесполезную борьбу, пытаясь скрыть от нее правду. В такие минуты он чувствовал, что она уже все знает.

— Как Элизабет?

Рамиэль встал с роскошного бархатного дивана. Беспокойно пройдясь по комнате, он подошел к камину, облокотился о мраморную полку и уставился на огонь.

— Она спрашивала обо мне?

— Она боится тебя.

Рамиэль повернулся лицом к матери. Огонь ярким пламенем вспыхнул за его спиной.

— Я никогда не причиню ей вреда.

Графиня пристально посмотрела на него.

— Я верю тебе. Я сказала Элизабет, что дверь моего дома всегда открыта для нее.

Значение этого предложения не ускользнуло от внимания Рамиэля.

— Ты предлагаешь ей свою дружбу?

— Я уже это сделала.

— Ты примешь ее как дочь?

Графиня подняла искусно подведенные брови.

— А ты что, собираешься предложить ей руку и сердце?

— Даже в Аравии женщине полагается иметь только одного мужа, — парировал Рамиэль.

— Ты, наверное, знаешь, что ее мать — дочь епископа, — многозначительно заметила графиня, словно это имело какое-то значение.

— Нет, я этого не знал.

— Именно поэтому Эндрю избрали в парламент, благодаря связям ее отца.

— Откуда ты столько знаешь о семье Элизабет?

Легкая дымка заволокла серые глаза графини.

— То, что я выжила после похищения и рабства, Ребекка Уолтерс восприняла как личное оскорбление. Ну а мое возвращение в Англию, да еще с ублюдком в придачу, она сочла просто возмутительным.

Иногда Рамиэль забывал, что пришлось пережить его матери. В Англии маленького Рамиэля она окружила любовью и лаской, в то время как сама была вынуждена бороться с презрением и нападками высшего общества.

— Я многое узнала об этой женщине, — сказала графиня.

— Но ведь она не смогла одержать над тобой верх, — мягко заметил Рамиэль.

Графиня улыбнулась улыбкой, полной цинизма, сарказма и чувства удовлетворения.

— Нет, она меня не сломила. Моя репутация была испорчена, но знатность и богатство сделали меня модной. И чем злее становились нападки Ребекки, тем больше росла моя популярность. Вот уж действительно, людям, мнящим себя безгрешными, не следует бросать камни в других. Я кое-что узнала о ее прошлом… и в отместку пустила о ней слух. Твоя мама очень злая женщина.

Рамиэль не мог удержаться от смеха. В его понимании такие добропорядочные ханжи, как маркиза, или светские львицы, ищущие острых ощущений в его постели, и были злыми женщинами. Его же мать являла собой воплощение доброты. Поэтому ее сравнение с дамами из высшего общества, которые всю свою жизнь ни о ком, кроме себя, не думали, показалось Рамиэлю абсурдным.

Его бирюзовые глаза заблестели.

— Будем надеяться, Элизабет тоже скоро разозлится.

— Мне кажется, она уже изменилась, и я собираюсь ей помочь.

Волна чувств захлестнула Рамиэля.

Когда он девять лет назад в первый раз вернулся в Англию, мать обняла его, напоила горячим шоколадом и уложила спать, как когда-то укладывала его двенадцатилетним мальчиком. Ни разу за все прошедшие годы она не спросила сына, почему он покинул Аравию.

— Почему? — спросил Рамиэль, чувствуя, как вместе с кончиками ушей начинают пылать щеки.

— Потому что я твоя мать и люблю тебя. В чем-то вы с Элизабет похожи. Она бежит от своей страсти, ты бежишь от прошлого. Может быть, вместе вы остановитесь.

 

Глава 15

Элизабет, погруженная в свои тревожные мысли, рассеянно разглядывала джентльмена средних лет, чьи виски успела посеребрить седина. Мужчина, не подозревая о том, что за ним наблюдают, отодвинул стул и помог своей даме сесть за стол, который находился прямо перед Элизабет и Ребеккой.

Неделя.

В этот вторник исполняется ровно неделя с тех пор, как Элизабет и Рамиэль провели свой первый урок. Однако ей эти семь дней показались годом. И несмотря на все попытки сохранить привычный образ светской дамы, она понимала, что обратного пути нет и что прежней она уже никогда не будет.

— Элизабет, ты меня совсем не слушаешь. Я говорю о том, что ты поедешь на бал к маркизе. Она, конечно, не самая приятная особа, но у нее действительно есть связи с королевской семьей.

— Прости, мама — автоматически извинилась Элизабет. Пытаясь сосредоточиться на Ребекке, она поднесла чашку к губам и отпила глоток холодного жидкого чая. И вдруг все ее существо охватило мучительное желание вновь ощутить терпкий вкус горячего турецкого кофе.

— Сегодня вечером вы с Эдвардом ужинаете у Хэммондов.

«Я не собираюсь вновь делить с тобой постель только потому, что тебе хочется мужчину». От этих слов Эдварда, которые она никак не могла забыть, несмотря на все свои усилия, Элизабет затошнило. Она аккуратно поставила чашку на блюдце.

— Мама, я хочу получить развод.

Послышался звон разбитого стекла — это была чашка Ребекки. Рядом с расписным фарфоровым блюдцем и осколками, валявшимися на темно-красном ковре, расплывалась большая чайная лужа. В ресторане воцарилась гробовая тишина. Любопытные взоры всех присутствующих обратились в сторону Элизабет и Ребекки.

В ту же секунду к их столику подбежал официант и быстро принялся за уборку. Элизабет почувствовала на себе взгляды сотни любопытных глаз, но еще острее она ощутила холод, сковавший лицо ее матери.

Неожиданно из-за спины Ребекки вынырнул лысый метрдотель и поставил перед ней новую чашку с блюдцем.

— Ох уж эти официанты, они бывают такими неловкими, — быстро проговорил он, словно человек, собиравший с ковра осколки, сам разбил фарфоровую чашку. — Прошу извинить нас, мадам. Такое больше не повторится. Могу ли я предложить вам что-нибудь еще, разумеется, за счет заведения…

— Я и моя дочь больше ни в чем не нуждаемся, спасибо. — За все время разговора с метрдотелем Ребекка даже не взглянула на него. Ее изумрудные глаза внимательно изучали Элизабет. — Вы можете идти.

— С вашего позволения, мадам, — произнес метрдотель и несколько раз поклонился, сверкая блестящей лысиной.

Официант быстро собрал осколки фарфора и вытер чай. Жадные взгляды посетителей, не находя больше ничего примечательного, наконец оставили женщин в покое. Ребекка невозмутимо взяла в руки новую чашку и наполнила ее

Чаем.

— Мы обе забудем о том, что ты мне сейчас сказала, Элизабет.

Элизабет нервно сглотнула.

— Мама, я взрослая женщина, а не ребенок. Я больше не позволю игнорировать меня.

Ребекка чуть вытянула губы и изящно подула на горячий чай перед тем, как сделать маленький глоток. — Эдвард бьет тебя?

Пальцы Элизабет судорожно сжались вокруг чашки.

— Нет, конечно же, нет.

— Тогда я не вижу причин для развода.

Элизабет сделала глубокий вздох, мучаясь от того, что ей предстояло сказать. Однако через несколько секунд она успокоилась, поняв, что все равно не сможет удержаться.

— Он не спит со мной вот уже больше двенадцати лет.

Ребекка быстро поставила чашку, звонко клацнув ею о фарфоровое блюдце. Резкий звук эхом прокатился по соседним столикам.

— Добропорядочные жены на твоем месте благодарили бы Бога и свою счастливую судьбу.

Намек на недобропорядочность заставил Элизабет вздрогнуть. Она решительно подняла голову.

— И тем не менее я хочу получить развод.

— Тогда ты разрушишь все, что твой отец и муж с таким трудом создали.

Ярость Элизабет боролась с чувством вины.

— А как же я, мама? Я что, ничего не заслуживаю? Мой муж не желает делить со мной постель, и тем не менее у него есть любовница. Я… его никогда не бывает дома.

— Мужчины всегда будут делать то, что считают нужным. У тебя есть двое сыновей, чего же тебе еще надо?

Мужчину! Мужчину, который любил бы ее. Мужчину, который лежал бы рядом с ней в постели и который был бы отцом ее сыновьям, пока они не выросли, и чтобы им не было все равно, есть ли у них отец или нет.

— Эдвард пришел ко мне в спальню, когда подумал, что Ричард умирает. — Элизабет попыталась скрыть ужас и отвращение, звучавшие в ее голосе, однако ей это не удалось. — Он не мне подарил ребенка, а тебе внука, мама, — он создал семью для своих избирателей.

Ребекка поднесла салфетку к губам и аккуратно их промокнула.

— Не важно, для какой цели твой муж зачал с тобой детей, Элизабет. Важно, что у тебя растут два здоровых, хорошо обеспеченных мальчика. И как, ты думаешь, отразится на них твое решение? Они будут страдать. То общество, которому они принадлежат и которое воспринимается ими как нечто должное, отвернется от них. Жизнь твоих детей будет разрушена.

Элизабет вспомнила синяк под глазом у Филиппа; нескладную фигуру Ричарда; и тут же в ее памяти всплыли слова графини: «Я отправила своего сына в Аравию не ради собственного удобства, а потому что любила его».

— Они и без того страдают.

— Мы пытаемся выбирать лучшее из того, что имеем, таков удел женщины.

Нет, это отнюдь не так. Женщина не заслуживает того, чтобы ее телом и желаниями пренебрегали. У нее есть обязанности перед самой собой, она должна требовать верности.

— Может, таков удел некоторых женщин, но не мой, Отец поможет, или мне придется нанять адвоката?

— Я поговорю с Эндрю, как только у него будет время.

Слова Ребекки звучали так, словно проблемы ее дочери были чем-то незначительным в масштабах целой страны.

Всю жизнь Элизабет была на втором плане! Она глубоко вздохнула.

— Спасибо, мама. Это все, о чем я прошу.

— Нам нужно поспешить к модистке. — Ребекка небрежно уронила салфетку рядом с чашкой и слегка отодвинулась от стола. — Я хочу быть в новой шляпке во время речи твоего отца, которую он будет произносить в среду.

Тут же рядом с Ребеккой появился метрдотель, чтобы помочь ей встать из-за стола. Она принялась натягивать перчатки, пока ее дочь, отбиваясь от навязчивых услуг метрдотеля, который только мешал ей, неловко встала со стула. Элизабет наблюдала за тем, как Ребекка невозмутимо расправляет морщинки на своих перчатках, словно это занятие было самым важным делом на свете. Важнее, чем дочь. Важнее, чем ее развод.

— Ты бы хотела хоть что-нибудь изменить в своей жизни, мама?

Ребекка, прекратив на время прихорашиваться, произнесла:

— Прошлое нельзя изменить. — Затем, поднеся руки к голове, она ловким движением поправила шляпку. — Если ты примиришься с этой мыслью, то обнаружишь, что довольна жизнью.

— В таком случае, мама, женщинам не стоит удовлетворяться такой жизнью. — Голос Элизабет звучал непривычно холодно. — Иначе в нашем обществе не встречались бы такие женщины, как миссис Батлер, которая даже сейчас пытается изменить английские законы.

Ребекка направилась к выходу из ресторана, Элизабет последовала за ней. О разводе больше не было сказано ни слова — ни во время коротких походов по магазинам, ни во время долгой поездки к дому Ребекки. Кучер повернул за угол, и Элизабет инстинктивно схватилась за ручку дверцы. В сгущающейся темноте лицо Ребекки казалось белым, словно у привидения.

— Зайдешь на чашку чая, Элизабет?

— Нет, спасибо, мама. Мне нужно домой, чтобы переодеться к ужину.

— Тед Хэммонд — очень честолюбивый молодой человек. Он будет весьма полезен Эдварду.

— Да.

— Элизабет…

Пальцы Элизабет сжали ручку дверцы.

— Да?

— Твое решение никак не связано с лордом Сафиром, не правда ли?

Она хотела получить развод из-за Рамиэля… или из-за Эдварда? Теперь Элизабет знала, что эротические желания женщины не превращали ее в распутницу. Но действительно ли это толкало Элизабет к разводу — может, она просто жаждала своего наставника?

Она чувствовала, как глаза матери внимательно следят за ней из темноты… и ей невольно вспомнился колючий взгляд этих же глаз, когда она танцевала с Рамиэлем.

— Ты же сказала, что подобные мужчины не обращают внимания на таких женщин, как я, мама.

— А ты ответила, что находишь его привлекательным.

— Так оно и есть, но я и Эдварда считаю красивым.

И если ее красавец муж не хотел делить с ней постель, то с какой стати этого захочет лорд Сафир? Элизабет содрогнулась. Особенно если он увидит ее обнаженной.

— Я не позволю такому человеку угрожать карьере твоего отца и мужа.

Карета замедлила ход и остановилась у крыльца.

— Лорд Сафир не имеет никакого отношения к их деятельности.

По крайней мере это было правдой. Дверца кареты открылась, и струя холодного, промозглого воздуха ворвалась внутрь.

— В багажнике лежат пакеты, Уилсон.

Старый лакей, служивший в этой семье всю свою жизнь и давно ставший неотъемлемой ее частью, слегка поклонился перед тем, как предложить руку Ребекке и помочь ей выйти из экипажа.

— Слушаюсь, мадам.

— Спокойной ночи, мама.

— Элизабет. — Ребекка задержалась, выходя из кареты. Элизабет невольно напряглась.

— Да?

— Мужчины — эгоисты. Они всегда ставят на первое место свои желания, а не нужды детей. Забота о ребенке — это долг женщины. Такой мужчина, как лорд Сафир, не потерпит, чтобы чужие сыновья, у которых к тому же есть свой родной отец, мешали ему наслаждаться жизнью.

Ребекка, шурша складками шерстяного пальто, быстро вышла из экипажа; дверца кареты с шумом захлопнулась за ней, оставив Элизабет в одиночестве. Она откинулась на спинку кожаного сиденья, чтобы меньше чувствовать тряску, и, повернув голову в сторону окна, стала наблюдать за проплывающими мимо улицами. Смеркалось, и уличные фонарщики зажигали первые фонари, ловко взбираясь вверх по столбам и оставляя после себя вереницу золотых, светящихся шаров.

Могла ли она предположить, что ее занятия с Рамиэлем приведут к такой развязке? Хватило бы у нее смелости обратиться к нему, если бы она знала, что ее занятия по обольщению мужа приведут к разводу?

Если она решится идти до конца, то в результате может лишиться всего и остаться в полном одиночестве, даже без спасительного фасада счастливой семьи. Хватит ли у нее сил пройти через это испытание в одиночку?

Ставила ли она под угрозу будущее Ричарда и Филиппа, страстно желая мужчину, который не был ее мужем? Мужчину, который, по словам Ребекки, не станет терпеть присутствие ее сыновей?

Как только карета остановилась перед городским домом Петре, Элизабет распахнула дверцу 'экипажа и выпрыгнула наружу. Бидлс, стоявший на последней ступеньке крыльца, открыл рот от изумления, пораженный неприличным поведением хозяйки.

— Пожалуйста, пошлите Эмму в мою комнату, Бидлс.

— Слушаюсь, мэм.

Элизабет подобрала подол своего платья и, с трудом переводя дыхание, побежала вверх по лестнице. Корсет был слишком туго затянут, еще чуть-чуть — и она упадет в обморок от недостатка воздуха. И все же это легче переносить, чем гнетущую, свинцовую тяжесть в сердце. Элизабет боялась предстоящего ужина, где ей придется сидеть за столом, улыбаться и, как всегда, притворяться. Хотя, может быть, ее пугало совсем другое — этот вечер ей придется провести в компании Эдварда. Он сказал ей, что ее грудь похожа на коровье вымя. Интересно, что он ей ответит, когда она потребует от него развода?

Наконец Элизабет оказалась наверху в своей комнате. Стены ее спальни покрывала вязь из темно-красных роз. Элизабет медленно перевела взгляд с вычурных обоев на тяжелую кровать вишневого дерева, в которой она провела свою брачную ночь.

Тяжелый балдахин над постелью был опущен; камин остыл. Ящики комода были переполнены ночными рубашками и бельем Элизабет, а платяной шкаф с трудом вмещал ее одежду. Однако ей казалось, что все эти вещи принадлежали совсем другому человеку и что это чье-то чужое тело, а не ее лежало в мучительном ожидании среди холодных, влажных простыней. В этой кровати Элизабет родила своих сыновей. Как же она могла оставить ее?

Послышался осторожный стук в дверь. От неожиданности сердце Элизабет едва не выскочило из груди.

— Миссис Петре, можно войти?

Элизабет нервно сглотнула. Это же Эмма. Она сама попросила Бидлса прислать ее наверх. И с чего это она вдруг решила, что Эдвард поднимется к ней после того, как решительно отверг ее заигрывания? Наверняка он сейчас в парламенте и появится дома через несколько часов.

— Входи, Эмма.

Круглое лицо служанки подействовало на Элизабет успокаивающе.

— Приготовить вам ванну, мэм?

— Да, пожалуйста.

Над ванной поднимался густой пар. Элизабет с наслаждением погрузилась в горячую воду. А что подумают о ее решении мальчики? И как развод скажется на их школьной жизни?

Элизабет опустила голову на край медной ванны. И неожиданно подумала: а как выглядит ванна у лорда Сафира? Тут же перед ее глазами возник искусственный фаллос. Его размер и близко не приближался к двум ладоням Рамиэля.

Элизабет резко встала, подняв тучу брызг. Пытаясь отвлечься от этих волнующих мыслей, она стала изо всех сил растирать свое тело, стараясь заглушить душевную боль физической. После того как Элизабет в полном одиночестве надела белье и чулки, Эмма, словно понимая, что хозяйка хочет побыть в тишине, молча принялась одевать ее к ужину.

Эдвард в смокинге ждал Элизабет внизу. Он внимательно оглядел ее с ног до головы, словно она была скаковой лошадью, выставленной на продажу. Или рабыней на аукционе. Взяв плащ Элизабет из рук Бидлса, Эдвард, сопровождаемый торжественным взглядом лакея, осторожно накинул его на плечи жены. Внутри кареты, погруженные в темноту, они сидели каждый у своего окна, разделенные не только кожаным сиденьем, но и совершенно разными устремлениями в жизни.

— Я сегодня разговаривала со своей матерью, Эдвард.

— Разумеется, сегодня же вторник.

На мгновение Элизабет показалось, что стук ее сердца заглушил цоканье лошадиных копыт и скрежет колес.

— Я сказала ей, что хочу получить развод.

— И ты ждешь, что твоя мать поговорит с отцом об этом.

Эдвард не удивился. Его голос прозвучал спокойно, рассудительно и даже слегка сочувственно. Таким же голосом он разговаривал с Элизабет в темной спальне, говорил ей такие вещи, которые она предпочла бы не слышать. Она попыталась справиться с охватившим ее отчаянием.

— У тебя есть любовница, Эдвард.

— Я тебе уже говорил, что это не так.

— Я не думаю, что в суде тебе поверят.

— Элизабет, ты поразительно наивна. Если бы у тебя был любовник, то я, без сомнения, мог бы подать на тебя в суд и получить развод. В твоем же случае самое большее, на что женщина может рассчитывать, это жить раздельно — при условии, что она докажет измену мужа.

Элизабет была ошеломлена.

— Я не верю тебе.

В Библии было ясно сказано, что прелюбодеяние — это веская причина для развода… если речь шла о женщине. Об измене мужчин там не было сказано ни слова.

— Если бы ты могла доказать, что я перехожу грань обычных семейных ссор и поднимаю на тебя руку, то, может быть, суд и отнесся бы к этому делу по-другому. Но я не бью тебя, Элизабет. У тебя есть все, о чем женщина может только мечтать. Дом, дети, солидное содержание. Если ты встанешь перед судьями и заявишь, что я редко бываю в твоей постели, то мне трудно будет защитить тебя.

— Что ты имеешь в виду?

— Суд сочтет тебя нимфоманкой и психически неуравновешенной женщиной, которая нуждается в помощи врача. Существует множество специальных заведений, где лечат подобных больных. Суд может вынести решение, по которому тебя принудительно отправят в одно из них.

Губы Элизабет внезапно стали сухими, подобно древесной коре.

— И ты им позволишь это сделать?

— Ты не оставишь мне выбора.

— Тогда я потребую через суд, чтобы мы жили раздельно.

— А я предпочитаю видеть тебя в лечебнице. Так ты будешь вызывать больше сочувствия у людей.

Элизабет становилось все труднее и труднее сохранять самообладание.

— Эдвард, ты не любишь меня?

— Нет, не люблю.

— Тогда зачем продолжать этот фарс со счастливым браком?

— Затем, что моим избирателям нравится видеть меня счастливым.

В давящей темноте раздалось шуршание одежды и скрип пружин. Неожиданно сжатые руки Элизабет накрыла мужская ладонь. Задыхаясь, она повернулась к Эдварду. Еще неделю назад она расценила бы этот неожиданный жест как многообещающий знак. Сейчас же она безуспешно пыталась выдернуть свои руки из крепких ладоней мужа. Однако Эдвард оказался на удивление сильным.

— Элизабет, я не понимаю, что с тобой случилось. Еще неделю назад ты была всем довольна. В мире есть вещи намного важнее супружеских обязанностей мужа. У нас двое сыновей; ты всегда была бесценным звеном в моей карьере. Конечно, от тебя много требуется, но зато потом тебе с лихвой воздается. Сейчас ты одна из самых уважаемых женщин в Англии. Я знаю, что ты любишь Ричарда и Филиппа. Но ты должна знать, что женщина, которая пытается получить развод или жить отдельно от мужа, не имеет права на опеку над детьми. Законным опекуном является отец; он имеет право защищать своего ребенка до восемнадцати лет. Если отцу покажется, что мать угрожает благополучию ребенка, то он имеет право оградить его от пагубного влияния матери. Ты понимаешь, что это значит?

Элизабет перестала сопротивляться.

О да, она прекрасно понимала, что это значит.

Она могла потерять детей не только после развода или разъезда, но и сейчас, если не согласится жить так, как они жили последние шестнадцать лет.

— Я понимаю, Эдвард. — Голос Элизабет звучал отчужденно.

Эдвард отпустил ее руки и потрепал по щеке.

— Я так и думал.

Вновь раздалось шуршание одежды и скрип пружин, которые сообщили Элизабет о том, что ее муж вернулся на противоположное сиденье кареты.

— Кстати, я давно собирался сказать тебе, что ты выглядишь старомодно. Конечно, твои наряды должны отличаться вкусом, но совершенно незачем выглядеть старой девой. К примеру, жена Хэммонда весьма элегантна. По-моему, тебе следует взять адрес ее портнихи. И вот еще что, Элизабет. Ты не должна больше приглашать графиню Девингтон в мой дом — никогда.

 

Глава 16

Элизабет посмотрела на руку грума в белой перчатке, затем перевела взгляд на дверной молоток, украшенный гравировкой «Графиня Девингтон».

Их городской дом принадлежал Эдварду. Элизабет приходилось выполнять приказы мужа дома, но она не собиралась, как ребенок, во всем подчиняться его воле. Она считала себя вправе общаться, с кем ей вздумается. И сегодня она собиралась навестить графиню.

Конечно, ее визит не был связан с предложением графини. Как-то раз она сказала Элизабет, что двери ее дома всегда для нее открыты, если ей захочется поговорить. Но Элизабет не могла быть откровенной даже со своей матерью. И уж конечно, она не собиралась докучать своими проблемами матери Рамиэля.

Белая дверь широко распахнулась. Появившийся дворецкий окинул невозмутимым взглядом сначала грума, а затем Элизабет. Она протянула ему свою визитку, предварительно загнув вниз один из четырех углов.

— Я хотела бы видеть графиню Девингтон.

Дворецкий склонил густую черную шевелюру.

— Я проверю, дома ли ее светлость.

Элизабет кивком головы отпустила грума.

— Томми, подожди меня у кареты.

Томми, молодой парень лет девятнадцати, стянул с головы вязаную шапку.

— Да, мэм. — Это был тот самый парень, которому пять дней назад стало плохо, перед тем как на Лондон опустился густой туман.

Элизабет рассеянно наблюдала за игрой бледных солнечных лучей на медной ручке дверного молотка. Ее одолевали темные, злые, пугающие мысли. Эдвард обещал забрать ее сыновей. Затем он пригрозил ей психиатрической лечебницей. Она не могла больше так жить.

Не прошло и пяти минут, как вернулся дворецкий.

— Миссис Петре, пожалуйста, следуйте за мной.

Элизабет пошла за слугой. Восточный ковер, покрывавший пол в холле, где стены были отделаны дубовыми панелями, скрадывал ее шаги. Сквозь застекленную крышу пробивались лучи света. В конце коридора дворецкий открыл дверь, за которой скрывалась лестница, также освещенная солнцем.

Не говоря ни слова, дворецкий проследовал дальше и стал спускаться вниз по ступенькам. Держался он при этом так прямо, будто проглотил шомпол, — Бидлс наверняка позавидовал бы его выправке. Неожиданно остановившись, слуга поклонился Элизабет и, открыв перед ней дверь, расположенную в конце лестницы, отступил назад.

Горячий, влажный воздух заполнил лестничную площадку. Элизабет с любопытством переступила порог.

Она слышала что-то о домашних парилках, но никогда их прежде не видела. Графиня, лениво плескавшаяся в небольшом бассейне, по своим размерам больше походившем на пруд, лениво подплыла к Элизабет. Купальника на хозяйке дома не было. Сквозь пар и воду просвечивали контуры ее обнаженного тела.

Элизабет никогда не видела другую женщину раздетой.

— Графиня Девингтон, — произнесла она, заикаясь, — прошу извинить меня, Я не хотела вам мешать. Дворецкий не сказал… Я, пожалуй, зайду в другой раз, в более подходящее время.

Над водой разнесся легкий смех. В нем звучала та же непринужденность, что и у Рамиэля.

— Элизабет, дорогая, не говорите глупостей.

— Но вы… вы… — Она вдохнула тяжелый, горячий воздух.

— Купаюсь.

Графине явно не страдала избытком целомудрия, свойственного Элизабет.

— Я думала, что вам будет интересно узнать что-нибудь о традициях Аравии. Купание занимает важное место в жизни арабов — как мужчин, так и женщин. Со временем я очень пристрастилась к турецкой бане, и поэтому по приезде в Англию я устроила у себя такую же.

Графиня высунула руки из воды и хлопнула в ладоши. Элизабет представилась прекрасная возможность оценить ее упругую, округлую грудь, которая никак не вязалась с образом пятидесятивосьмилетней женщины.

Элизабет быстро отвела глаза. Это был какой-то абсурд. Она же держала в руках искусственный фаллос; конечно же, она сможет преодолеть смущение при виде обнаженной женщины. Однако, несмотря на все усилия, Элизабет никак не могла заставить себя посмотреть на графиню.

— Жозефа, отведи миссис Петре за ширму и помоги ей раздеться. Она еще не совсем освоилась с нашим образом жизни.

Маленькая, сморщенная женщина, одетая в нечто похожее на простой кусок шелка, обернутый вокруг тела, решительно направилась в сторону Элизабет.

Сердце Элизабет сжалось от нехорошего предчувствия. Она была англичанкой, а не арабкой и не собиралась выставлять напоказ свою грудь, похожую на вымя, и расплывшиеся бедра.

— Я не думаю, что…

— В Аравии женщины из гарема купаются вместе. Это время, которое они могут проводить одни, без мужчин — смеясь, разговаривая и отдыхая. — В голосе графини слышалось искреннее сожаление. — Мне очень жаль, что вас это смущает. Я думала, что одна из самых приятных арабских традиций доставит вам удовольствие, но, похоже, я ошибалась…

Элизабет почувствовала себя ужасно старомодной и одновременно инфантильной. Чтобы как-то отговориться, она сказала первое, что пришло ей на ум:

— Я не умею плавать.

— Пол в бассейне неровный. У одного края он едва достигает трех футов, у другого — доходит до пяти. Здесь намного безопаснее купаться, нежели в океане. Но если вы действительно не хотите присоединиться ко мне, то, пожалуйста, не думайте, что вы меня этим сильно обидите. Это отнюдь не европейский обычай; многим англичанам ежедневное купание кажется отвратительной привычкой, не говоря уж о совместной ванне.

Элизабет не могла понять, обидело ли ее замечание графини или нет. Сама-то она принимала ванну ежедневно.

— Дело не в том, что мне это кажется отвратительным, графиня Девингтон. Просто я… — Элизабет сделала глубокий вздох и чуть не задохнулась от густого пара, — просто я никогда ни перед кем полностью не раздевалась — кроме своего мужа, однако об этом лучше не вспоминать. Даже доктор, принимавший у меня роды, не видел моего тела…

— Ну, тогда вам повезло, что он вручил вам здорового мальчика, а не щипцы.

Циничное, но остроумное замечание графини заставило Элизабет невольно рассмеяться. В результате, потеряв на несколько секунд бдительность, она пропустила момент, когда чья-то на удивление сильная рука схватила ее и потащила в противоположный конец комнаты. Элизабет от изумления потеряла дар речи. В густых клубах пара раздался приглушенный смех, явно принадлежавший графине.

Сжав губы, Элизабет попыталась вырваться, однако быстро поняла, что ее отчаянные попытки освободиться лишь усугубляют комичность ситуации, и предпочла подчиниться. Вскоре появились очертания лакированной ширмы. Не успела Элизабет прийти в себя, как старуха толкнула ее за деревянную перегородку и принялась отбирать вещи — сумочку, плащ, шляпку, перчатки. Руки старухи скоро сновали.

Стыд, который Элизабет испытала, невозможно было передать словами. Еще ни разу в жизни с ней не обходились так грубо. Даже в детстве ее матери было достаточно одного неодобрительного слова, чтобы Элизабет вела себя послушно. С тем, что происходило сейчас, она столкнулась впервые.

Внезапно старая служанка резко развернула Элизабет и оказалась у нее за спиной. Тут же проворные пальцы принялись расстегивать пуговицы на ее платье.

— Пожалуйста, не надо. Я не хочу… прекратите, пожалуйста…

Но несмотря на ее отчаянный протест, пуговицы были расстегнуты, и шерстяное платье сползло с плеч Элизабет. Тут она позабыла о своем достоинстве и о том, что английские леди никогда не повышают голос.

— Графиня Девингтон!

— Жозефа понимает английский, только когда захочет, — крикнула в ответ графиня подозрительно сдавленным голосом. — Я надеюсь, у вас не месячное недомогание?

Щеки Элизабет стали пунцовыми. Существовал ряд деликатных тем, которые не принято было обсуждать даже в женском обществе. Элизабет вырвалась из хищных рук старухи и натянула обратно лиф платья.

— Я сказала, прекратите!

Презрительно фыркнув, старая арабка опустила руки и, сделав шаг назад, разразилась гневной речью.

«Арабский», — догадалась Элизабет. Однако он сильно отличался от языка, на котором говорил Рамиэль. Его речь звучала чувственно, эротично. Слова же старухи источали… яд.

— Достаточно, Жозефа! — резко оборвала ее графиня. Старая арабка молча сверкнула глазами в сторону Элизабет. Та еще крепче прижала к себе платье.

— Что она сказала?

— Это не заслуживает перевода.

Голос графини прозвучал ближе: она явно подплыла к той стороне купальни, где находилась ширма.

— Пожалуйста. — Элизабет с вызовом посмотрела на старуху. — Мне бы хотелось знать.

— Она сказала, что все английские леди на один манер. Они презирают ее страну и оскорбляют ее хозяйку. И вообще, все англичанки — трусихи.

— Это не правда! — возмущенно воскликнула Элизабет. — Я не трусиха, — процедила она сквозь зубы и принялась развязывать турнюр, набитый конским волосом. Элизабет, посмотрев в глаза старой арабки, поняла, что должна идти дальше, чтобы доказать свою смелость. И начала развязывать тесемки нижней юбки. Она попросила Рамиэля обучить ее искусству доставлять мужчинам удовольствие. Элизабет развязала тесемки второй нижней юбки, и та быстро соскользнула вниз на груду влажной одежды. Она потребовала у своего мужа развод и теперь рисковала потерять своих сыновей. — Я не трусиха, — повторила Элизабет. Эта старуха не посмеет оскорбить ее!

Быстро избавившись от остальной одежды, она дошла до купальни и прыгнула в воду. Ощущение было великолепным. Погрузившись поглубже, так, чтобы не было видно груди, Элизабет расставила для равновесия руки. Горячая вода нежно ласкала каждый дюйм ее тела. Элизабет еще никогда не чувствовала себя так свободно.

— С вами все в порядке?

Элизабет закружилась в воде.

— Это просто замечательно!

Графиня улыбнулась; несколько прядей светлых волос прилипли к ее лицу.

— Я так рада, что вам понравилось. В настоящей турецкой бане три бассейна — с горячей, теплой и холодной водой. Но я подумала, что для английского климата больше подойдет бассейн с подогревом.

Несколько прядей волос, выбившись из тугого пучка Элизабет, прилипли к ее мокрой шее и спине.

— А у лорда Сафира тоже есть турецкая баня?

— Да, Рамиэль придерживается арабских привычек.

Элизабет хотела попросить их перечислить, но потом передумала. Вдруг окажется, что у него дома заперт целый гарем? Однако если это действительно так, то почему лорд Сафир возвращается домой под утро, да еще насквозь пропитанный запахом женских духов? Элизабет охватил легкий озноб.

— Моя карета ждет меня рядом с домом. Я вообще-то собиралась пробыть у вас недолго… Только чтобы бросить вызов мужу.

— Жозефа! — мягко позвала графиня. Старая арабка подошла к краю бассейна.

— Жозефа… — Графиня обернулась к Элизабет:

— Вы хотите, чтобы за вами вернулась ваша карета, или предпочтете воспользоваться одной из моих?

— Я… пусть за мной заедет мой экипаж, спасибо.

— Жозефа, передай кучеру миссис Петре, чтобы он вернулся за ней через три часа.

Три часа! Служанка исчезла, прежде чем Элизабет успела отменить приказ ее хозяйки. Графиня улыбнулась ей.

— Наконец-то. Теперь у нас достаточно времени, чтобы спокойно поболтать.

Элизабет рискнула зайти поглубже в воду. Она представила, как прекрасные наложницы, расположившиеся по краям бассейна, болтают друг с другом и смеются, чувствуя себя счастливыми в доме Рамиэля.

— Какие они, женщины из гарема? — спросила она. — Красивые?

— О да, очень. — Графиня неторопливо водила под водой руками, создавая маленькие водовороты. — Иначе бы их не купили.

Элизабет почувствовала легкую зависть. Конечно, она не хотела, чтобы ее продали в рабство. Однако ей было бы приятно, если бы мужчины готовы были заплатить за нее большие деньги.

— Лорд Сафир сказал, что наложницы в основном заботятся об удовольствии мужчины и совершенно не думают о себе.

— А… — Графиня прекратила свои ленивые движения. — По большому счету он прав, но я никогда об этом не спрашивала. Арабские мужчины становятся скрытными, когда речь заходит о женщинах.

— Запрет, — сухо проговорила Элизабет. Графиня весело рассмеялась:

— Как приятно разговаривать с женщиной, которая разбирается в подобных вещах!

Элизабет зашла в воду еще глубже, так, что теперь ее подбородок касался поверхности.

— Как бы я хотела научиться плавать.

— Рамиэль — прекрасный пловец. Его первый урок состоялся здесь, в этом бассейне.

Элизабет попыталась обуздать свое любопытство, но не смогла. В воображении она часто видела Рамиэля, занимающегося любовью различными способами; однако ей трудно было представить его в образе любящего сына.

— Сколько ему тогда было лет?

— Три годика. Он выскользнул из рук Жозефы и упал прямо в воду, вон там. — Графиня указала на край бассейна, где его глубина достигала пяти футов. — Когда я выловила своего сына, его рот был полон воды, которую он «выпустил в воздух целым фонтаном брызг, а затем весело рассмеялся.

Элизабет улыбнулась своим воспоминаниям.

— Когда Филиппу было три, он обнаружил, что из перил лестницы получается отменная горка. Я успела поймать моего мальчика в самый последний момент. А он, обняв меня за шею, рассмеялся и попросил отнести его наверх, чтобы он мог съехать еще раз.

Графиня рассмеялась.

— Сколько ему сейчас лет?

— Одиннадцать, скоро будет двенадцать. Прошлой осенью он поступил в Итон. А Ричард, мой старший сын, через шесть месяцев будет сдавать экзамены в Оксфорд. — В голосе Элизабет звучала материнская гордость. — Ему всего пятнадцать.

— Кажется, они замечательные мальчики.

— О да. — Голос Элизабет дрогнул от охватившего ее волнения. — Я не знаю, что бы без них делала.

Она не позволит Эдварду отобрать детей.

— Вы привезли сына в Англию из-за боязни, что его у вас отберут?

Раздался тихий всплеск воды, разбившейся о плитку. Элизабет не думала, что мать Рамиэля ответит на вопрос. Однако она ошибалась…

— Нет. Я привезла моего сына в Англию, потому что просто не могла его оставить.

— Вы сожалеете о том, что уехали?

Графиня нежно протянула руку к мокрым волосам Элизабет и убрала выбившуюся из ее пучка прядь волос.

Элизабет напряглась. Это был материнский жест. Она сама часто прикасалась так к своим сыновьям. Однако Элизабет не могла припомнить, чтобы ее собственная мать хоть раз так же нежно приласкала ее.

— Да, но если бы мне пришлось пройти через это снова, я поступила бы точно так же.

— А вам не кажется, что вы, как мать, должны были оставить сына в Аравии и не лишать его отца?

Вопрос Элизабет вырвался прежде, чем она успела подумать. Она напряженно ждала ответа, уставившись в деревянный пол, скрытый пеленой пара.

— Это трудный вопрос. Я думаю, что Рамиэль был бы счастлив остаться в Аравии. Страдала бы я, хотя мое горе наверняка повлияло бы на сына сильнее, нежели его приезд в Англию. Рамиэль был счастлив здесь, окруженный друзьями и любящими его людьми. Однако когда ему исполнилось двенадцать, я больше не могла защищать его от клеветы и злословия. Происхождение моего ребенка дало о себе знать. Арабы смотрят на внебрачного сына иначе, нежели англичане. Поэтому я отправила Рамиэля к его отцу. Я плакала и безумно переживала за моего сына, я знала, что моя любовь поможет Рамиэлю в сложный период его взросления.

Густые горячие клубы пара вновь окутали лицо Элизабет, оставив на ее щеках влажные следы. Ей стало интересно, что бы сказала графиня, если бы она поведала ей о своем намерении развестись с Эдвардом. А как бы среагировал Рамиэль, узнай он, что муж Элизабет в ответ пригрозил отобрать ее сыновей? Элизабет неуверенно вздохнула и повернулась лицом к графине.

— Спасибо за то, что вы пригласили меня разделить с вами купание. Эти впечатления надолго запомнятся мне.

Элизабет невольно отшатнулась от бледной тонкой руки, смахнувшей с ее щеки влагу. Графиня, полюбовавшись на свою работу, вновь протянула руку и стряхнула капли воды с другой щеки.

— Вы можете приходить сюда купаться, когда пожелаете. Я прикажу своим слугам, чтобы они пускали вас в дом в любое время. Моя единственная просьба заключается в том, чтобы вы не купались одна. Жозефа всегда должна вас сопровождать; если в воде с вами что-нибудь случится, она спасет вас.

Старой служанке, наверное, было лет восемьдесят, и весила она вполовину меньше Элизабет.

— А кто спасет Жозефу? — едко поинтересовалась Элизабет.

В ответ раздался веселый смех.

— Не судите о людях по их внешнему виду. Маленькие часто оказываются на удивление сильными. А теперь нам следует выйти из воды, иначе мы покроемся морщинами. Жозефа!

Старая арабка как по волшебству появилась с двумя полотенцами в руках. Элизабет вздрогнула. Она не слышала, как служанка вернулась после выполненного поручения графини.

В эту минуту легкое движение воздуха сообщило о чьем-то присутствии. Рамиэль, а это был он, сделал несколько шагов в сторону Элизабет. Властная рука графини его остановила.

— Если присутствие моего сына смущает вас, Элизабет, я велю ему уйти.

В прекрасных бирюзовых глазах Рамиэля застыла боль. Если сейчас, в этой гостиной она откажет Рамиэлю перед лицом его матери, она больше никогда не увидит своего учителя. Они больше не будут вместе танцевать. И она никогда не услышит, как его мягкий, волнующий голос назовет ее» дорогая «. Элизабет с облегчением выдохнула.

— В этом нет никакой необходимости.

Через секунду перед ней уже стояла Жозефа с большим медным подносом в руках. Морщинистые веки старухи были опущены.

Элизабет внимательно наблюдала за происходящим. Рамиэль забрал у старой арабки тяжелый поднос и поставил его на стол перед графиней. Жозефа разразилась очередной тирадой на арабском. Рамиэль, не сводя своих бирюзовых глаз с бюста Элизабет, ответил служанке на ее родном языке.

— На английском, пожалуйста, — сделала замечание графиня. — Рамиэль, ты можешь сесть.

Тот расположился на ковре рядом с дамами, ловко скрестив ноги. Шейх в коричневом шерстяном костюме и твидовом пиджаке. Элизабет поправила свой наряд и чуть не соскользнула с кушетки прямо к нему на колени. Шелковая обивка оказалась более скользкой, чем мокрый лед.

Графиня принялась разливать кофе. Аромат крепкого, сладкого напитка щекотал ноздри. И тут Элизабет задала вопрос, который мучил ее с тех пор, как она познакомилась с графиней:

— У Рамиэля глаза отца?

Мать и сын весело рассмеялись. Элизабет напряглась. Она не любила быть объектом насмешек.

— Извините меня за мое любопытство.

— Это вы нас извините за нашу грубость. — Графиня протянула Элизабет изящную кофейную чашку на блюдце, ее тонкие края украшала позолота. — Мы до сих пор не можем решить, которая из семей одарила Рамиэля такими глазами. Совершенно точно, что не моя. С другой стороны, среди родных его отца тоже никто не мог похвастаться ничем подобным. Так что можно сказать — Рамиэль единственный в своем роде.

Да, Элизабет тоже так подумала, когда впервые увидела его. Лорд Сафир протянул ей блюдо с липкими на вид сладостями.

— Это пахлава, смесь теста и орехов в меде. Жозефа готовит ее лучше всех на Востоке, впрочем, как и на Западе.

— Это любимые сладости Рамиэля, — мягко добавила графиня.

Интересно, она послала за сыном, когда они купались? Элизабет торжественно взяла маленькое золотистое печенье, посыпанное орешками. Затем Рамиэль предложил блюдо графине. Она тоже, с напускной серьезностью, взяла кусочек пахлавы. Наконец, Рамиэль сам взял печенье. И тут, не сговариваясь, они одновременно попробовали нежное лакомство.

Элизабет показалось, будто каким-то непостижимым образом они стали одной семьей. Эдвард был сиротой, и свекрови у Элизабет не было. Так же, впрочем, как и мужа.

— Какое вкусное печенье. А что еще едят в Аравии?

— Ягненка, — графиня изящно слизнула мед с кончиков пальцев, — плов из риса.

Рамиэль поймал ускользающий взгляд Элизабет.

— Голубиные сердца, приправленные вином и специями.

— У арабов должен быть большой запас голубей, — колко заметила Элизабет, — или же они обладают умеренным аппетитом.

Бирюзовые глаза Рамиэля полыхнули огнем. Он не мог оторвать от нее голодного взгляда мужчины, перед которым сидит очень соблазнительная женщина.

— Арабы известны своими аппетитами, так же, впрочем, как и пристойным поведением.

Элизабет, не удержавшись, весело рассмеялась.

 

Глава 17

Элизабет все еще находилась под впечатлением от умиротворенной обстановки в доме графини. Она улыбнулась Бидлсу одной из своих редких улыбок — открыто и радостно.

— Пришли, пожалуйста, Эмму в мою комнату.

— Мистер Петре сейчас у себя в кабинете, мадам. — Взгляд Бидлса был устремлен поверх ее головы. — Он просил, чтобы вы поднялись к нему, как только вернетесь домой.

Это было, конечно же, глупо, но Элизабет испугалась. Ее пальцы судорожно сжали ридикюль.

— Спасибо, Бидлс. Скажи Эмме, что я сама переоденусь к ужину. Она понадобится мне позже, чтобы погладить красное атласное платье на вечер.

— Слушаюсь, мадам.

У дверей кабинета стоял Джонни. Его всегда открытое и живое лицо теперь ничего не выражало. От этого он казался старше… и меньше, чем когда-либо, походил на лакея. Поклонившись, молодой человек отворил перед Элизабет дверь. Его расторопность должна была порадовать ее — Джонни все лучше справлялся со своими обязанностями, но в тот момент Элизабет было не до него.

Она вошла в кабинет. За длинным столом из орехового дерева, за которым обычно собирались у Эдварда члены правительства, теперь восседал ее отец. По обе стороны от него расположились мать и муж. Все трое с одинаковым выражением на лицах. Дверь мягко захлопнулась за Элизабет.

Казалось, темная туча окутала кабинет. То ли надвигавшиеся сумерки создавали столь мрачное впечатление, то ли полированная поверхность стола, в котором отражались последние лучи заходящего солнца. Но Элизабет думала лишь о том, что ей понадобится вся ее воля и выдержка, чтобы не повернуться и не броситься вон из комнаты.

— Садись, Элизабет, — жестким голосом приказал Эндрю Уолтерс.

Мысленно подбадривая себя, Элизабет прошла по темно-малиновому ковру и опустилась на стул напротив отца.

— Здравствуйте.

Расписанные розами чашки из китайского фарфора уютно примостились на таких же блюдцах перед каждым из них. Элизабет оглядела кабинет в поисках столика для чая. В слабом свете заходящего солнца блеснуло серебро.

Ну разумеется, матери предоставят честь разливать чай. Поэтому и столик находился рядом с ней. Ребекка не предложила чашку дочери.

— Отец, вы должны сегодня выступать, что-то случилось? — спросила Элизабет, прекрасно понимая, что произошло, и чувствуя, как от страха у нее сводит живот.

От гнева глаза Эндрю, казалось, готовы были вылезти из орбит. Элизабет видела отца недовольным или презрительно-снисходительным, но еще ни разу ей не приходилось видеть его в ярости.

— Ты дважды танцевала с человеком, чье присутствие позорит любое приличное общество. Ты принимаешь у себя дома его шлюху-мать, а теперь идешь наперекор воли мужа и проводишь с этой чертовой сукой целый день! Где твое уважение к мужу?

— Эдвард не запрещал мне посещать графиню Девингтон, — спокойно ответила Элизабет. Но под столом она так сильно сжала пальцами свой ридикюль, что в нескольких местах прорвала ногтями шелк. Раньше отец никогда не употреблял подобных выражений в ее присутствии. — Он сказал, что я не должна принимать ее здесь, в его доме.

— Я запрещаю тебе танцевать с этим ублюдком и встречаться с его потаскухой-матерью! — Слова Эндрю разносились эхом, отскакивая от потемневших от времени ореховых панелей стен. — Теперь я достаточно ясно выражаюсь?

Элизабет смотрела в карие глаза отца, так похожие на ее собственные.

— Мне тридцать три года, отец, и я не позволю, чтобы со мной обращались как с семнадцатилетней девочкой. Я не сделала ничего плохого. — Она повернулась к мужу. — У тебя есть любовница, Эдвард. Сколько недель, а может быть, месяцев ты с ней спишь? Почему бы тебе не рассказать об этом моему отцу? Как ты смеешь обвинять меня в непристойном поведении?

— Я уже объяснял тебе, что у меня нет любовницы.

От сознания собственной правоты Элизабет уже смелее смотрела на всех троих.

— Я не совершила ничего плохого, но ведь мы собрались здесь не по этому поводу, не так ли, отец?

— Элизабет! — прикрикнула на дочь Ребекка. Но Элизабет проигнорировала мать, которая до сих пор так долго не уделяла ей никакого внимания.

— Ребекка сказала вам, что я хочу получить развод. В этом все дело, не так ли, отец?

Эндрю сидел, словно восковая статуя с посеребренными темно-рыжими волосами. И только его глаза горели зловещим желтым огнем.

— Репутация мужчины в первую очередь зависит от его семейного положения. Если он не может сохранить свой брак, ему никто не доверит управление страной.

Безрассудная ярость возобладала над здравым смыслом.

— Значит, ты не выступишь на моей стороне, хотя и мог бы это сделать, пользуясь положением премьер-министра?

Эндрю склонился к Элизабет, и она увидела, как на его скулах от злости заиграли желваки.

— Ты что, оглохла, девочка? — Эндрю говорил теперь тихо, четко произнося каждое слово, отчего их смысл казался еще более ужасным. — На следующий год Эдвард должен стать премьер-министром Англии. Если ты попытаешься уйти, все, ради чего мы работали столько лет, пойдет прахом. Твоего мужа выгонят из парламента. Моя карьера рассеется как дым. Да я скорее предпочту видеть тебя мертвой, чем позволю разрушить наши жизни.

Элизабет вспомнила графиню, удобно устроившуюся на диване с обмотанным вокруг головы полотенцем, и Рамиэля, предлагавшего ей пахлаву. И вот теперь перед ней ее собственная семья… На мгновение сердце ее перестало биться. Конечно же, он этого не говорил. Отец не может угрожать смертью родной дочери.

Эндрю откинулся на спинку кресла. Теперь он вновь превратился в благообразного, достопочтенного господина, делающего солидные пожертвования на благотворительность, дабы помочь вдовам и детям, оставшимся сиротами после войны.

— Я дал исчерпывающий ответ на твой вопрос?

Рамиэль почувствовал, как Элизабет вошла в зал. Все его тело наэлектризовалось. Он обернулся, пытаясь отыскать ее глазами в толпе гостей.

И вот наконец, облаченная в красное атласное платье, они появилась в дверях, всего в десяти шагах от Рамиэля. Ее сопровождал Эдвард Петре, приветствовавший знакомых.

Терзаемый противоречивыми чувствами, Рамиэль не сводил глаз с руки Эдварда, державшей маленькую, затянутую в перчатку ручку Элизабет. Его пальцы клещами обхватили пальцы жены, словно в приступе любви… или в попытке насильно удержать ее рядом.

Рамиэль посмотрел в лицо Элизабет, оно было белее мела. Он вспомнил, как видел ее несколько часов спустя после разговора с мужем, когда тот отказал ей в близости. И если тогда Элизабет выглядела бледной, то теперь казалась окоченевшей. Той самой холодной стервой, какой она представилась ему при первой встрече. И как же он тогда ошибался! Что этот негодяй с ней сделал?

Здравый смысл подсказывал Рамиэлю, что нужно подождать, пока Эдвард отойдет от своей жены. Их открытое столкновение при многочисленных свидетелях не привело бы ни к чему хорошему. Но ревность ослепляла — Элизабет принадлежала только ему, и он не потерпит, чтобы другой мужчина касался ее или причинял боль.

Рамиэль преодолел разделявшее их расстояние с твердым намерением поговорить с Элизабет.

— Миссис Петре.

На ее по-прежнему безжизненном и безучастном лице не отразилось ни радости, ни удивления, словно Рамиэль был пустым местом.

— Лорд Сафир.

Пальцы Эдварда конвульсивно сдавили руку жены, как если бы предупреждая ее о чем-то. Он прекрасно знал о страсти Рамиэля к Элизабет, так же как и Рамиэль знал о безразличии Петре к своей жене. Рамиэль был ниже Эдварда на дюйм и младше его на четыре года.

Он оценивающе смотрел на своего более опытного противника, зная о его слабых местах и взвешивая его сильные стороны.

— Я еще не имел удовольствия быть представленным вашему мужу.

В ответ Петре окинул Рамиэля тем же презрительно-оценивающим взглядом, губы его скривились.

— Мы не общаемся с людьми, подобными вам, сэр. С этого момента держитесь, пожалуйста, подальше от моей жены.

На какую-то долю секунды Рамиэль увидел все со стороны. Вот трое людей стоят друг против друга и ведут милую беседу. Элизабет с огненно-рыжими волосами, ее черноволосый супруг с длинными отвислыми усами и он сам, смуглый и светловолосый. Дальше, в глубине зала, танцуют пары, образуя замысловатые сплетения из черных фраков и пестрых женских нарядов, остальные гости либо прогуливаются вдоль зала, либо собираются группами, ведя неторопливые беседы.

— Думаю, это должна решать миссис Петре, — мягким тоном, в котором явственно звучали провокационные нотки, произнес Рамиэль.

— Я ее муж, и она сделает так, как я прикажу, — со зловещим торжеством в голосе парировал Петре.

Сердце Рамиэля быстро забилось, ожидание скорой развязки горячило кровь. На мгновение ему стало жаль, что Элизабет попала в подобную ситуацию. Но в то же время он чувствовал, что должен навсегда избавить ее от Эдварда Петре.

— Вы так считаете? Кажется, вы состоите в одном обществе, члены которого называют себя уранианцами, не так ли, Петре? А миссис Петре знает о вашем увлечении поэзией?

Словно оглушенный, Эдвард недоверчиво смотрел на Рамиэля. Но тут же на смену шоку пришел гнев. И то и другое лишь подтверждало правоту Рамиэля.

— Отпустите ее, — мягко произнес он. Все еще не желая верить в свое поражение, Петре тем не менее отпустил руку жены. Гримаса исказила его лицо.

— Скажи Сафиру, что ты не потерпишь его общества.

Карие глаза Элизабет по-прежнему ничего не выражали. Эти глаза не могли принадлежать женщине, которая совсем недавно парилась в турецкой бане и ела пахлаву. Они не могли принадлежать женщине, которая, держа в руках кожаный фаллос, рассказывала Рамиэлю, как в юности она пыталась заглянуть под фиговый лист на статуе мужчины. Днем графиня предложила Элизабет отослать его, но она захотела, чтобы он остался. Они все вместе ели пахлаву. И вот теперь Элизабет собиралась от всего отказаться.

Миссис Петре разжала бледные, бескровные губы.

— Прошу простить моего мужа за его грубость, лорд Сафир.

— Элизабет! — брызжа слюной, зашипел Петре.

— С меня довольно, Эдвард! Я не потерплю, чтобы ты разговаривал со мной в подобном тоне. — Она не сводила глаз с белого галстука-бабочки Рамиэля. — Я буду общаться и танцевать с кем захочу.

Ликование обожгло Рамиэля, как подогретый коньяк. Она выбрала. Осознала Элизабет это или нет, но она сделала свой выбор. Он протянул руку. Элизабет находилась так близко от него, что его дыхание касалось ее волос.

— Могу я пригласить вас на танец?

Покажи, что не боишься прикоснуться ко мне!

— Ты еще пожалеешь о том, что сделала, Элизабет.

Холодок пробежал по спине Рамиэля, в словах Эдварда прозвучала неприкрытая угроза.

— И о чем же она должна пожалеть? — медленно опустив руку и повернув голову в сторону Петре, произнес Рамиэль. Бирюзовые и карие глаза скрестились в немом поединке. — Будет ли она об этом сожалеть так же сильно, как и вы? Или, может быть, как ваш» милый друг «?

Теперь Рамиэль видел, что нанес Петре сокрушительный удар. Вызовет он его на дуэль или притворится, что не понял, о ком идет речь? Пожертвует ли он Элизабет ради своей карьеры?

— Так как же, Петре? — спросил Рамиэль, угрожающе растягивая слова, смысл которых был более чем очевиден:» Я сохраню все в тайне, если ты уступишь мне свою жену «.

Эдвард предпочел ретироваться. Рамиэль невесело улыбнулся.

— Зачем вы это сделали? — Лицо Элизабет, казалось, побледнело еще сильнее.

— Вы сожалеете, что согласились танцевать со мной?

— Да.

— Но вы будете танцевать со мной. — В его голосе послышались нотки удовлетворения.

— При условии, что вы расскажете мне, о чем шептала вам на ухо Жозефа.

Рамиэль опустил ресницы.

— Она сказала, что у вас потрясающая грудь, достойная того, чтобы вскармливать детей и услаждать уста мужа.

Щеки Элизабет вспыхнули.

— Эдварда никогда не интересовала моя грудь.

— Нехитрое дело зачать ребенка, сложнее быть настоящим мужем, — мягко пояснил Рамиэль.

— Это из» Благоуханного сада «?

— Да.

Она протянула ему руку, затянутую в перчатку.

— Пойдемте танцевать?

От нахлынувших чувств у Рамиэля все сжалось внутри. Он испытывал одновременно и облегчение, и сожаление, и триумф.

Рамиэль подставил свою руку Элизабет, запоздалый жест, призванный соблюсти приличия и хоть как-то противостоять слухам, которые уже поползли после открытого столкновения между канцлером казначейства и лордом Сафиром. Рамиэль чувствовал на себе взгляды окружающих и слышал перешептывание за своей спиной.

Будь Петре хорошим политиком, он бы вежливо согласился отпустить Элизабет на танец, тем самым избавив себя и ее от публичного скандала. Вместо этого он превратил свою жену в мишень для сплетен.

Но инцидент мог послужить и хорошим уроком для Элизабет. Познав горький вкус скандальной известности сейчас, в будущем она сможет, легче к этому относиться. Что бы Рамиэль ни делал, о нем всегда будут сплетничать в обществе. О его незаконном рождении, об арабском происхождении и ненасытном сексуальном аппетите.

О его женщине.

Подведя Элизабет к танцующим парам, Рамиэль взял ее за правую руку, обхватив другой рукой за талию, на этот раз уже не так туго затянутую в корсет. Элизабет положила левую руку ему на плечо. Сосчитав мысленно до трех, он закружил свою даму в вальсе.

Рамиэль окинул взглядом красное платье Элизабет, которое с трудом сдерживало пышные формы. Он тут же вспомнил, какой округлой была ее грудь и какими твердыми казались соски под влажным шелком халата в гостиной у матери.

— У вас действительно потрясающая грудь. Но по тому, как Элизабет закусила губу, Рамиэль понял, что она его не слушает.

— Кто такие уранианцы, лорд Сафир, и почему упоминание о них так расстроило моего мужа?

Рамиэль мог сказать ей правду, и она была бы свободна. Но он не хотел, чтобы Элизабет решила для себя, что лучше уж незаконнорожденный, чем муж вроде Эдварда Петре.

— Как я уже сказал раньше, это просто общество молодых поэтов.

— Молодых… в том смысле, что… юных?

Дьявольщина, как она проницательна! Но Эдварду нравились отнюдь не юные девушки.

— Молодые… в смысле еще не признанные.

Элизабет опустила голову, предоставив Рамиэлю любоваться ее огненно-рыжими волосами.

— Ваша мать отослала вас в Аравию, когда вам едва исполнилось двенадцать лет.

Рамиэлю пришлось плотнее прижаться к молодой женщине, чтобы расслышать ее слова. Волосы Элизабет легко коснулись его щеки, напомнив прикосновение шелка.

— Да.

— Вы скучали по Англии?

Рамиэль понимал, что в этот момент она представляла себя на месте его матери, отсылающей своих сыновей в далекую неизведанную страну. Она не догадывалась, что ее боль при расставании окажется гораздо глубже, чем у ее детей.

— Пожалуй, с месяц, — лаконично ответил Рамиэль. Элизабет подняла глаза. Она смотрела на него снизу вверх с явным недоверием.

— Всего лишь месяц?

— У вас двое сыновей. Вам должно быть известно, что представляют собой мальчишки. Когда отец подарил мне скакуна, я понял, что солнце и песок могут доставлять удовольствие.

— Я содрогаюсь при мысли о том, что вы испытали, когда отец подарил вам целый гарем, — холодно заметила Элизабет, чьи материнские инстинкты были оскорблены непостоянством детской любви.

Рамиэль негромко рассмеялся и прижал к себе Элизабет так плотно, что на какое-то мгновение его нога оказалась между ног партнерши. Живот Элизабет касался паха Рамиэля.

— Я с удовольствием вам это продемонстрирую.

— А в Аравии растут ирисы?

Его пальцы сильнее сжали маленькую ручку Элизабет. Он даже почувствовал тонкие кости, скрытые под шелковой кожей и нежной плотью женщины.

— Розовые ирисы, — пробормотал он осипшим голосом, вдыхая чистый, не испорченный духами аромат ее волос и тела. — С шелковыми лепестками, которые становятся горячими и влажными.

Элизабет резко остановилась. Она посмотрела на Рамиэля широко распахнутыми карими глазами, полными желания. Казалось, она хотела испытать все, что обещал ей этот человек, и в ответ подарить ему все, что он может пожелать от женщины.

— Мой дом ждет вас. Позвольте мне показать вам, как можно любить.

Рука Элизабет, покоившаяся на плече Рамиэля, инстинктивно сжалась. Желание, которым только что светились ее глаза, исчезло.

Он слишком много сказал и слишком рано.

Резко убрав руку с его плеча, Элизабет отступила на шаг и присела в реверансе.

— Танец закончился, лорд Сафир. Благодарю вас.

И повернулась к нему спиной — в который раз.

Рамиэль, прислонившись к стене, мрачно наблюдал, как удаляющаяся фигура Элизабет смешивается с толпой. Слухи уже распространились по всему залу, и мужчины наперебой приглашали миссис Петре на следующий танец. Престарелые компаньонки демонстративно загораживали своими телами юных воспитанниц, когда Элизабет проходила мимо.

Перевалило за полночь, когда над танцующими парами раздался взрыв смеха. Рамиэль выпрямился. Он слишком хорошо знал этот смех и не мог допустить, чтобы Элизабет досаждали мужчины вроде лорда Хиндваля. Еще один недопустимый промах в поведении Эдварда Петре. Он обладал правом и привилегией защищать свою жену, но не сделал этого; вмешательство же Рамиэля лишь ухудшит ее положение в глазах общества.

Поравнявшись с Элизабет, он увидел, как лицо Хиндваля побагровело. Семидесятивосьмилетний повеса неожиданно резко повернулся и пошел прочь с гордо выпрямленной спиной.

Элизабет посмотрела на Рамиэля.

— Я лишь спросила, не состоит ли он, случайно, в обществе уранианцев.

Рамиэль с облегчением рассмеялся.

— Отвезите меня домой.

Он встревоженно посмотрел в ее карие глаза.

— Ко мне домой, лорд Сафир. Эдвард не вернулся на бал, и я осталась без экипажа.

— Сейчас я уже не ваш учитель, не буду я им и в экипаже.

Элизабет вздернула подбородок.

— Вы прикоснетесь ко мне против моей воли?

Но оба понимали, что она не будет сопротивляться. Рамиэль лихорадочно обдумывал, как им обоим незаметно покинуть зал. Теперь, когда он знал наверняка, что будет обладать Элизабет, для него вдруг стало важным сохранить незапятнанной ее репутацию.

— Я подгоню свой экипаж ко входу и пошлю за вами лакея. Нас не должны видеть вместе.

Чувство благодарности смягчило напряженное выражение ее лица.

— Благодарю.

Лакей с невозмутимым видом принял от Рамиэля необычно щедрые чаевые.

— Когда я тебе прикажу, ты позовешь миссис Петре и проводишь ее до моего экипажа. Но если ты об этом хоть одним словом с кем-нибудь обмолвишься, я тебя лично кастрирую и отправлю в Аравию, где евнухов продают как проституток.

Выпирающий кадык лакея нервно дернулся.

— Слушаюсь.

Рамиэль хорошо платил своим слугам, и те, в свою очередь, добросовестно выполняли все его приказы. Через десять минут экипаж уже стоял перед домом.

— А теперь ступай, — приказал Рамиэль лакею.

Влажный коварный туман плотной завесой окутал ночь и тонкими струйками просачивался внутрь экипажа. Рамиэль откинул голову на кожаную спинку сиденья в тщетной попытке совладать с нахлынувшими на него чувствами и желаниями. Он не сдвинулся с места, когда дверца экипажа открылась и вместе с ночным воздухом внутрь кареты ворвался аромат волос и разгоряченного тела Элизабет. Не успела она расположиться напротив Рамиэля, как дверца захлопнулась и карета, качнувшись, рванула с места.

— Во вторник вечером я чуть не разбилась об уличный фонарь.

Рамиэль открыл глаза и уставился на вырисовывавшийся перед ним черный силуэт. Она дотронулась до него, но еще не доверилась.

— Ты пострадала… и ничего мне об этом не сказала?

— Пострадала скорее моя гордость, нежели голова.

Ее голос, звучавший так близко, в то же время казался очень далеким. Слабый свет уличного фонаря на мгновение осветил ее лицо.

— В тот вечер я очень сильно испугалась. Вокруг не было ни души, только я да кучер. Из-за сильного тумана мы ничего не видели. В любую минуту карета могла упасть в Темзу. Но я думала лишь о том, что могу умереть, так и не познав настоящей любви. Можно я вас поцелую?

Горячая волна прошла по телу Рамиэля.

— Снимите капор.

Через минуту его взору предстал изящный силуэт ее гладко причесанной головки. Послышался скрип пружин. Элизабет скользнула на самый край сиденья, и Рамиэль почувствовал через слой одежды, как ее колени прижались к его ногам.

Он слегка наклонился вперед, вздрогнув всем телом, когда Элизабет обхватила его голову затянутыми в кожаные перчатки руками. Но уже через секунду она порывисто откинулась назад.

— Элизабет…

В то же мгновение она, уже без перчаток, вновь держала в своих теплых ладонях его лицо, нежно проводя пальцами по его смуглым щекам и подбородку. Рамиэль закрыл глаза, чувствуя, как волна наслаждения, граничащего с болью, охватывает его. Он так долго ждал…

— Твоя кожа на ощупь отличается от моей.

Рамиэль, с трудом сдерживая смех, открыл глаза, сильно жалея о том, что не зажег внутри кареты лампы. В темноте он не мог наблюдать за тем, как под влиянием разгорающейся страсти менялось выражение лица Элизабет.

— Ты женщина; я мужчина.

Рамиэль, затаив дыхание, терпеливо ждал, пока наконец не увидел, как Элизабет потянулась к нему и оказалась так близко, что он почувствовал тепло ее кожи на своем лице.

Вдруг карета резко подпрыгнула, и губы Элизабет уткнулись Рамиэлю в подбородок.

— Извини.

— Все в порядке, не останавливайся.

Если бы она это сделала, он бы не сдержался и тут же овладел ею.

— Вот так. — Рамиэль вытянул в стороны руки и уперся ими в стекла окон. — А теперь попробуй еще раз.

Элизабет медленно наклонилась вперед и нежно коснулась губами его рта.

Рамиэля пронзил ток. Слепо дернувшись вперед, он поймал жадным ртом ее губы и, впившись в них со всей силой, отдался жаркому поцелую — ее первому настоящему поцелую с мужчиной.

Но этого было недостаточно. Оторвавшись на секунду от мягких и влажных губ Элизабет, Рамиэль прошептал дрожащим голосом:

— Приоткрой свой рот и впусти мой язык.

Из груди его вырвался низкий стон. Элизабет крепко обхватила руками его голову, словно пытаясь вобрать его всего в свой поцелуй. Однако неопытность и страх заставляли ее язык избегать жарких ласк Рамиэля.

Но он не собирался отступать. Рамиэль вращал языком, ласкал ее небо, исследовал каждую частицу ее рта до тех пор, пока Элизабет наконец не начала повторять его движения, все смелее отвечая на поцелуй.

Рамиэль продолжал страстно целовать Элизабет, прислушиваясь к тому, как быстро учащалось ее дыхание. Ликование и невыразимая радость переполняли его. Она тоже хотела его, причем так же сильно, как и он сам.

— Милостивый Боже… я и не знала.

Рамиэль, прикусив ее нижнюю губу, спросил:

— Не знала чего?

— Я не знала, что мужские губы могут быть такими нежными.

Элизабет, зарывшись пальцами в волосы Рамиэля, вновь коснулась ртом его нежных губ, чувствуя, как его теплое дыхание щекочет ей кожу.

— Я не знала, что поцелуй может быть таким интимным. А разве не лучше, когда мужчина держит женщину во время поцелуя?

— Я не дотронусь до тебя против твоей воли. Если ты хочешь, чтобы я к тебе прикоснулся, Элизабет, придется меня об этом попросить.

Ее пальцы, погруженные в густые волосы Рамиэля, замерли.

— Ты не считаешь поцелуй… прикосновением?

— Губы целуют; зубы нежно кусают; язык ласкает и пробует на вкус. И только руки касаются. Они обхватывают женскую грудь, горячую и тяжелую, жаждущую мужского прикосновения; они прокладывают дорогу мужскому жезлу сквозь мягкие и округлые бедра; они сжимают ягодицы женщины, чтобы усилить ее наслаждение; они широко раздвигают женские ноги, чтобы освободить мужчине путь; они ласкают женское лоно, пока оно не станет влажным от разгорающейся страсти. Насладиться вкусом женщины можно и языком, но только при помощи пальцев мужчина способен проникнуть глубоко внутрь женского тела, где рождается ее страсть. Прикосновения готовят женщину к более глубокому проникновению. Когда ты захочешь, Элизабет, я коснусь самых глубин твоего тела.

Рамиэль прижался к ее лицу своим разгоряченным лбом. Из-за неровности дороги карету сильно трясло.

— Попроси коснуться тебя. — Голос Рамиэля звучал хрипло от охватившей его страсти.

Голос Элизабет был таким же хриплым:

— Что ты будешь делать, если я попрошу тебя об этом?

— Я расстегну твое платье, освобожу твою грудь и стану ласкать языком твои соски до тех пор, пока ты не будешь умолять меня, чтобы я удовлетворил твою страсть. Потом я продолжу свои ласки. И ты получишь то, о чем попросишь.

— Женщина не может достичь оргазма, если ей просто ласкают грудь.

Губы Рамиэля скривила болезненная улыбка, когда он вспомнил ее предыдущее признание.

— И откуда ты можешь это знать?

— У меня двое сыновей, — еле слышно прошептала Элизабет. — Они сосали мою грудь.

— Но ты никогда не испытывала это с мужчиной, дорогая.

— Я не могу! — неожиданно воскликнула Элизабет.

— Нет, можешь! — продолжал свое наступление Рамиэль, чувствуя ее боль и страх. — Ты пришла ко мне, чтобы научиться услаждать мужчин. Я хочу быть этим мужчиной. Я хочу, чтобы ты возжелала меня так сильно, что была бы готова пойти на все, лишь бы доставить мне удовольствие. Прикажи мне прикоснуться к тебе, Элизабет.

Неожиданно она отпустила его, и Рамиэлю пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы тут же не наброситься на нее. Он ласкал ее рот и желал большего. Он хотел вкусить ее страсть, услышать, как она закричит, охваченная оргазмом.

— Ты не знаешь, чего добиваешься.

О нет, он знал! Опустив руки и закрыв глаза, Рамиэль произнес дрожащим голосом:

— Всего лишь поцелуй, Элизабет. Если ты не хочешь, чтобы я касался тебя, то позволь мне хотя бы целовать твою грудь. Разреши мне взять в рот твои соски и ласкать их так, как я ласкал твой язык. Позволь мне хотя бы это, ненаглядная.

Тут Рамиэль услышал шорох одежды, заглушивший скрип колес. Он резко открыл глаза. Элизабет стянула плащ и обнажила плечи.

— Только поцелуй. — Ее голос дрожал от страсти.

Рамиэль облизал губы и завороженно посмотрел на ее декольте. Кожа Элизабет казалась особенно белой на фоне темно-красного платья.

— Только поцелуй, — согласился Рамиэль охрипшим голосом, молясь о том, чтобы в нужную минуту он смог остановиться. Если он овладеет ею раньше, чем она будет готова, Элизабет никогда ему этого не простит…

— Я не могу расстегнуть пуговицы.

— Повернись.

Трясущимися руками Рамиэль — подпрыгивающая карета сильно осложняла ему задачу — нащупал крошечные пуговки и расстегнул их одну за другой. Его пальцы двигались очень осторожно, стараясь не касаться кожи Элизабет.

— Мне придется расшнуровать твой корсет.

— Да, — услышал Рамиэль ее шепот сквозь удары своего сердца.

Шнуровка… Он возблагодарил Бога и Аллаха за все девять лет, проведенных в Англии, где ему пришлось детально изучить белье английских дам. Быстрыми, уверенными движениями он расшнуровал корсет Элизабет. Она повернулась к нему, прижимая к груди платье.

— Позволь мне прикоснуться к твоей груди, дорогая.

— Я не могу.

— Дьявольщина, Элизабет…

— Моя рубашка…

С трудом переводя дыхание, Рамиэль очень осторожно скользнул пальцами под белый материал. Его руку наполнило приятное тепло, когда он освободил от сковывающей рубашки левую грудь Элизабет. Поддавшись соблазну, Рамиэль нежно провел пальцем по твердому торчащему соску. Элизабет судорожно вдохнула.

— Рамиэль…

Он замер. Она никогда не произносила его прозвища, никогда не называла бастардом, животным, грязным арабом. Она искренне извинялась перед ним за грубость своего мужа. Со многими вещами им приходится сейчас сталкиваться впервые… как ей, так и ему.

— Все в порядке, — успокаивающе произнес Рамиэль, освобождая ее правую грудь. Он старался как можно меньше дотрагиваться до ее кожи, хотя ему это не всегда удавалось. Тем не менее он не собирался превышать границы дозволенного. — Все в порядке, — прошептал он еще раз и опустился перед Элизабет на колени.

Она оказалась зажатой между его вытянутыми руками, которыми он упирался в край ее сиденья. Таким образом Рамиэль пытался держать себя в узде.

— Все в порядке, — продолжал он нашептывать, погружаясь в тепло ее тела, лаская губами ее нежную, гладкую кожу.

Элизабет слепо водила пальцами по густым волосам Рамиэля, нежно касаясь кончиков его ушей. Он страстно вдыхал жар ее тела, который обволакивал его дурманящим туманом. И вдруг ему показалось, что вся его жизнь прошла в ожидании этого момента, этой женщины. И Рамиэлю захотелось поделиться с Элизабет красотой своего нового чувства. Слепо водя ртом по ее груди, Рамиэль нащупал твердый торчащий сосок и припал к нему губами. Элизабет вскрикнула; из груди Рамиэля вырвался ответный стон, когда, лаская языком нежную кожу Элизабет, он полностью растворился в ее страсти и желании. Она еще сильнее прижала его голову к себе. Дикое желание заставляло ее тело содрогаться от каждого прикосновения его языка.

— О Боже, Рамиэль, прошу тебя, остановись. Что ты делаешь? Я чувствую… Пожалуйста, хватит. О Господи!

« Ты уже на полпути, дорогая «.

Рамиэль вновь взял в свои ладони ее левую грудь, потерся о нее лицом, лизнул затвердевающий от его прикосновений сосок и, улучив момент, припал к нему ртом. И в этот момент он стал частью ее тела. Их сердца забились в унисон, а дыхание слилось. Рамиэль коснулся горячим языком острого соска Элизабет, из которого когда-то лилось молоко, насыщая ее сыновей. И тут он представил, как она родит ему сына, как будет кормить его этой грудью, а потом предложит ее Рамиэлю. И он будет сосать ее до тех пор, пока не кончится все молоко, не ограничивая себя ни во времени, ни в своей страсти.

— Рамиэль, пожалуйста, ты должен помочь мне, я больше не могу, я не… — Элизабет не смогла договорить.

Рамиэль, продолжая активно ласкать губами и языком грудь Элизабет, нежно сжал зубами ее сосок, завершив тем самым необходимую для оргазма гамму ощущений. И затем он почувствовал, как выгнулось ее тело, как бешено забилось сердце и как волна наслаждения захлестнула ее.

В ту же секунду Рамиэль оторвался от ее груди и, закрыв рот Элизабет страстным поцелуем, принял в себя ее оргазм, сделав его своим. Через несколько минут она разжала руки и, резко откинув назад голову, тяжело задышала. Ее щеки были мокрыми от слез. Рамиэль открыл глаза и чуть не ослеп от яркого света газовых фонарей, светящих прямо в окна кареты. При виде плачущей Элизабет его сердце сжалось.

— Не плачь, дорогая. Это был всего лишь поцелуй, — тихо произнес он и слизнул с ее щек соленые следы слез. — Просто поцелуй.

Карета остановилась.

Рамиэль прижался лицом к нежной шее Элизабет, зная, что расставание неизбежно.» Он молился о том, чтобы ему хватило сил отпустить ее. Затем, глубоко вздохнув, он оторвался от Элизабет и сел обратно на свое место, словно и не было этих волшебных минут.

Она начала быстро одеваться, нервно пряча грудь под белую рубашку и зашнуровывая корсет. Затем натянула платье и накинула на плечи плащ.

— Разведись с Эдвардом Петре.

— Не могу.

Категоричность ее ответа не остановила Рамиэля.

— Я могу подарить тебе любовь, Элизабет. Что может предложить он?

— Моих сыновей.

— Но они никуда не денутся от тебя.

Элизабет взялась за ручку дверцы.

— Я должна идти.

Но Рамиэль не мог так просто отпустить ее, когда горечь разочарования переполняла его сердце.

— Я хочу тебя, Элизабет.

— А мой муж — нет, — отозвалась она ровным голосом. — Но ты, кажется, знаешь об этом больше меня, не правда ли? Неужели ты думаешь, что я собираюсь жить всю оставшуюся жизнь с человеком, который меня не хочет? — Ее голос гулко прозвучал внутри кареты. — Ты только что подарил мне незабываемые минуты, которые я навсегда сохраню в своей памяти. А теперь я должна идти. И пожалуйста, не приглашай меня больше танцевать. Я действительно не могу себе этого позволить.

Элизабет распахнула дверцу кареты и, не удержав равновесия, чуть не вывалилась из экипажа. Рамиэль поддержал ее. Оказавшись на земле, Элизабет быстро завернулась в свой плащ. Яркий свет газовой лампы, висящей над входной дверью, вспыхивал золотыми искрами в ее волосах.

— Я потребовала от Эдварда развода. Но это крайне невыгодно как моему мужу, так и моему отцу. Прощайте, лорд Сафир.

Дверца кареты захлопнулась прямо перед лицом Рамиэля. О том, что несколько минут она была вместе с ним, говорили лишь забытые ею шляпка и перчатки, да еле уловимый аромат ее тела.

Неожиданно Рамиэль осознал, что недооценивал Элизабет и скорее всего подвергал опасности не только ее репутацию.

 

Глава 18

Как он мог узнать, что она встречалась с Рамиэлем, если только не поручил кому-нибудь следить за ней? Может, он действительно кого-то нанял, а тот попытался напугать ее… или даже убить? Ну уж нет, ничего у него не выйдет!

— Ладно, я больше не буду требовать развода, Эдвард. Ты ведь этого добиваешься?

— Элизабет, я хочу, чтобы ты была образцовой женой. Матерью и хозяйкой дома с незапятнанной репутацией. И чтобы ты помогала мне, а не создавала трудности. Жена будущего премьер-министра не может позволить себе связь с лордом Сафиром.

— Может, ты ревнуешь, потому что сам уже не можешь…

Она тут же замолчала, пожалев о вырвавшихся у нее словах. Эдвард громко расхохотался.

Элизабет впервые услышала, как он хохочет. В его смехе не было мальчишеского задора и теплоты, как у Рамиэля.

— Элизабет, ты абсолютно ничего для меня не значишь, не хватало еще и ревновать.

Казалось бы, мужчина, назвавший ее грудь коровьим выменем, не мог причинить ей большей боли. Однако она ошиблась.

— Ты ведь не был таким, Эдвард.

— Но и ты тоже, Элизабет. — Он встал, чувствуя себя свободно и раскованно. — У тебя тут есть очень интересные записи. По правде сказать, абсолютно аморальные. Совсем не то, чего следовало ожидать от добропорядочной жены и матери.

Элизабет дернулась прочь от двери, скорее разозленная, чем испуганная. Она не позволит ему изгадить память о' ее занятиях с Рамиэлем.

— Это мои записи, отдай.

— Все, что есть в этом доме, принадлежит мне, Элизабет, включая твое тело. — Эдвард улыбался, явно наслаждаясь ее беспомощностью. Как она могла прожить столько лет с таким чудовищем? — Я сохраню эти бумажки как доказательство твоей болезни.

Она плотнее закуталась в свой плащ, обмотав его вокруг горла.

— И что же это за болезнь? — спросила Элизабет, заранее зная ответ.

— Нимфомания, конечно.

Он открыл дверь, соединявшую их спальни, и остановился.

— Я прикажу служанке принести тебе горячего молока. Женщины с расстроенными нервами нуждаются в хорошем сне.

Элизабет поборола подступившую к горлу тошноту.

Смерть. Заключение. Разлука с детьми. И все лишь потому, что она хотела быть любимой.

Ей не надо было спрашивать, кто там, когда раздался тихий стук в дверь. Это была Эмма. В руках у нее был маленький серебряный поднос. Горячий пар поднимался из большой кружки.

Служанка была полностью одета, словно ждала Элизабет. Но она не просила служанку дожидаться ее. Если бы Элизабет не смогла раздеться сама, она бы позвонила и Эмма пришла бы к ней в ночной рубашке и халате.

Рамиэль сказал, что она узнает, кто любовница Эдварда, когда настанет время. Может быть, это Эмма?

— Ты добавила опиума в молоко?

— Да, мэм.

Жену в бессознательном состоянии легче отправить в лечебницу, она не будет сопротивляться, вырываться и кричать.

— Можешь поставить его на ночной столик.

— Мистер Петре сказал, что я должна дождаться, пока вы его выпьете.

Чувствуя странное оцепенение внутри, хотя все ее тело еще горело от прикосновений Рамиэля, Элизабет взяла кружку, поставила ее на столик у окна, приподняла раму и выплеснула наружу дымящееся молоко прямо на облетевшие розовые кусты внизу, затем протянула кружку служанке.

— Можешь сказать ему, что не осталось ни единой капельки на дне.

Эмма несколько секунд беззвучно смотрела на кружку, прежде чем взять ее из рук Элизабет.

— Очень хорошо, мэм, — произнесла она, стараясь не встречаться взглядом с хозяйкой.

— А потом отправляйся в постель. Мне сегодня твои услуги больше не понадобятся.

Эмма открыла было рот, чтобы возразить, но передумала.

— Да, мэм.

Элизабет напряглась. Сначала послышался тихий стук в дверь спальни Эдварда, приглушенные голоса, а затем наступила полная тишина. Она ожидала, что сейчас муж ворвется к ней, но он этого не сделал. Либо ему было наплевать на то, что она будет наутро лежать без сознания… либо Эмма не донесла на нее.

Усталость, темной волной навалилась на Элизабет. По стенам замелькали тени, там костлявая рука, здесь коса, повсюду смерть, ложь и обман. Она притушила свет газовой лампы, скинула плащ, атласное платье, ослабила корсет. Рубашка намокла от пота. Пальцы безошибочно пробежались по мягкому хлопку, ощутив набухшую шелковистость плоти, твердые бутончики сосков под ним.

Она и представить себе не могла, что женская грудь может быть такой чувствительной. И что мужчина, поймав сосок ртом, может губами довести женщину до сумасшествия.

Рамиэль сказал, что брак — это нечто большее, чем несколько слов, произнесенных перед алтарем в церкви. Она наконец поверила ему. И как теперь быть?

Она не потерпит угроз Эдварда относительно жизни ее сыновей. И не будет сидеть сложа руки в ожидании, пока муж отправит ее в психиатрическую лечебницу.

Выбор женщины… У нее оставался только один выход — покинуть дом Эдварда сейчас, сегодня вечером, пока она еще вольна в своих действиях. У нее есть деньги, есть драгоценности. И она не трусиха.

Элизабет вытащила бархатную юбку с лифом из гардероба и с трудом натянула их на себя. Сидя в кресле перед камином, она ждала, когда погаснет свет за дверью. От раскаленных углей исходило соблазнительное тепло. Воспоминания накатились на нее, и Элизабет погрузилась в сон. И снился ей совсем не ее сын.

— Элизабет…

Женский шепот разбудил ее:

— Миссис Петре! Проснитесь, миссис Петре! Ну пожалуйста, миссис Петре! — Кто-то тряс ее за плечи, — Миссис Петре! Пожалуйста, проснитесь же!

Элизабет с трудом приоткрыла один глаз и увидела перед собой Эмму. Растрепанные волосы падали ей на глаза.

Она никогда еще не видела Эмму непричесанной.

— Я устала, — прошептала она.

— Не давай ей снова заснуть. Я сейчас принесу стакан воды. В туалете есть какое-нибудь ведро?

Элизабет вновь проваливалась в темноту, все глубже и глубже. Там воняло чем-то прогорклым, похожим на… До нее вдруг дошло, что Эмма разговаривает двумя голосами — мужским и женским.

— Миссис Петре, пейте. Миссис Петре, откройте глаза и выпейте это.

Мужской голос отдавал приказы, что-то твердое и холодное коснулось ее губ, стукнулось о зубы.

— Пейте, миссис Петре.

Вода. Ледяная вода.

Элизабет вдруг поняла, чем пахла окружавшая ее темнота. Газом. И вода, которую он отпила, тоже пахла газом.

Все, что Элизабет съела и выпила накануне вечером, вдруг подкатило к горлу. Она нагнулась вперед и напряглась.

— Очень хорошо, миссис Петре. Эмма, подержи перед ней ведро.

Мужской голос казался ей смутно знакомым. И как раз в тот момент, когда Элизабет готова была узнать его, ее тело сотрясли конвульсии. Она напрягалась до тех пор, пока ей не показалось, что желудок вывернут наизнанку.

Элизабет знала, откуда шел запах газа — от лампы на ночном столике у постели, которая ярко горела, когда она уснула.

Элизабет вспомнила женский голос, дуновение, похожее на вздох, и поняла, что кто-то задул пламя в лампе, пока она спала.

Совершенно обессиленная, Элизабет обмякла в кресле. Угли в камине давно погасли. Она замерзла, а шея совсем затекла оттого, что она спала сидя. Элизабет обтерла рот непослушными пальцами.

Эмма присела на корточки рядом с креслом. Ее круглые карие глаза смотрели настороженно. Джонни, лакей, тоже опустился на корточки рядом со служанкой. Элизабет закрыла глаза.

— Ты задула лампу, — охрипшим голосом обвинила она Эмму, вспомнив, что Эдвард украл ее записи, а затем приказал служанке принести ей молоко, сдобренное опиумом.

— Нет, миссис Петре, я этого не делала. Элизабет заставила себя открыть глаза. Она была слишком слаба, чтобы испугаться. — Ты знаешь, кто это сделал?

Эмма не ответила. Да Элизабет и не ждала от нее ответа. Эдвард платил Эмме жалованье за то, что она прислуживала Элизабет. Так же, впрочем, как он платил жалованье миссис Шеффилд, поварихе, и миссис Бэннок, экономке. Обе женщины были наняты одновременно со служанкой.

Элизабет сидела, обхватив себя руками, и мелко дрожала всем телом.

— Где мистер Петре?

— Он позавтракал вместе с мистером и миссис Уолтере, а потом они все вместе уехали. Миссис Уолтере хотела разбудить вас, но мистер Петре сказал ей, чтобы она не мешала вам спать.

Ее муж. Ее отец. Вот уж действительно не важно, кто из них задумал убить ее или кто из слуг должен был выполнить приказ.

— Спасибо, Эмма, а теперь можешь оставить меня.

— Давайте я вызову доктора.

Чтобы Эдвард мог обвинить ее в покушении на самоубийство?

Возможно, он даже не стремился убивать ее. Нимфоманка, да к тому же покушающаяся на самоубийство, была идеальной кандидаткой для Бедлама.

— Нет, не надо.

— Приготовить вам ванну?

Элизабет представила себе турецкую баню у графини. По ее словам, у Рамиэля была такая же.

— Нет, ничего не надо.

От этого дома она не желала ничего. Ни нарядов, ни драгоценностей.

Эмма с трудом поднялась на ноги. Джонни остался на месте.

— Вы не можете оставаться здесь, миссис Петре.

Верный слуга.

— Да, я знаю.

Она закрыла глаза и плотно сжала губы.

— У вас есть куда уехать?

— Да.

— Хотите, чтобы Эмма уложила ваш саквояж?

— Нет. — Она не хотела брать с собой ничего, что было куплено на деньги Эдварда. — Я только хочу подняться…

Ноги отказывались ей служить, поэтому пришлось ухватиться за лакея, чтобы не упасть обратно в кресло. Стараясь держаться прямо, она медленно прошла в туалетную комнату, там почистила зубы и прополоскала рот, затем тяжело наклонилась над раковиной и прижалась лбом к холодному зеркалу над ней.

Кто-то пытался убить ее… и едва не преуспел в этом.

Что она скажет сыновьям? Что либо их отец, либо дед потенциальный убийца?

Когда она открыла дверь, Джонни уже ждал ее с плащом в руках. Чуть покачиваясь, она пыталась стоять неподвижно, пока он набрасывал на нее плащ. Для слуги он держался достаточно фамильярно, ласково застегивая пуговицы.

— Кто это сделал, Джонни?

Он сосредоточенно пристраивал черный капор у нее на голове. У него была смуглая кожа, но без того золотистого оттенка, как у Рамиэля. Словно ребенку, он бантиком завязал ей под подбородком ленточки капора.

— Я не знаю, мэм. — Он отступил назад и вытащил из-под своего плаща ее ридикюль. — Я знаю только, что это не Эмма.

— Откуда?

— Она сказала мне, что вы не против ее замужества. А слуги не убивают добрых хозяев.

Возможно, Эмма и не пыталась убить ее, но она могла положить начало раздору, сообщив Эдварду о ее вылазках ранним утром.

— Как получилось, что вы оба появились тут так вовремя?

Элизабет без особого интереса отметила, как краска залила смуглое лицо лакея.

— Комната Эммы прямо над вашей, мэм. Мы были… вместе… и я почувствовал запах газа.

— Я не сомневаюсь, что мистер Петре даст Эмме блестящие рекомендации. — Элизабет порылась в своей сумочке и вытащила кошелек с мелочью. — Вы меня простите, что я не очень щедра. Прощай, Джонни, желаю тебе счастья.

— Куда вы поедете, мэм?

Она напряглась.

— Ценю твою заботу, но это тебя действительно не касается.

— Приготовить экипаж для вас?

Либо Томми, грум, либо Уилл, кучер, сообщил Эдварду о ее визите к графине. Ей не хотелось, чтобы кто-либо из домашних знал о ее местонахождении.

— В этом нет необходимости.

Парадная дверь была открыта, а все слуги словно специально работали в разных местах, так что она смогла выйти незамеченной. Солнце ярко светило. Пройдя шесть кварталов, Элизабет попыталась остановить кеб. Тот промчался мимо, как и два других, пока один не остановился.

— Вам куда, мэм?

Расправив плечи, она взглянула на преждевременно состарившееся лицо кучера и указала ему место, куда она хотела направиться. А про себя помолилась, чтобы ей потом не пришлось пожалеть об этом.

Элизабет порылась в сумочке и нашла два шиллинга. Так всю дорогу она и держала их зажатыми в кулаке. Тошнотворный запах грозящей смерти преследовал ее. Ее жизнь никогда уже не будет такой, как прежде. И сама она уже никогда больше не будет такой, как прежде.

Кеб остановился. Открыв дверцу, она спустилась на мостовую, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться. Элизабет осмотрелась. В ярком свете дня лондонский ландшафт казался почти неузнаваемым. Дом, у которого она вышла, был построен в георгианском стиле, его четкие очертания говорили об эпохе менее суетной и беспорядочной, каковым было время королевы Виктории.

Ее сердце тревожно забилось, экипаж уезжал. Она сделала свой выбор, назад возврата нет. Элизабет протянула руку и взялась за медный молоток, украшенный львиной головой. Он по крайней мере оставался прежним.

Араб-дворецкий, который был не арабом, а европейцем, в тюрбане и развевающемся белом балахоне, открыл дверь. При виде Элизабет он резко вскинул голову.

— Хозяина нет дома.

Элизабет поняла, что круг замкнулся.

— Что ж, я подожду его.

 

Глава 19

Рамиэль внезапно проснулся от присутствия в комнате постороннего. В дверях спальни стоял Мухаммед. Тень скрывала его лицо.

— Что случилось? — встревоженно спросил Рамиэль.

— Женщина здесь.

Рамиэль задохнулся.

Элизабет… здесь. Она ни за что не пришла бы к нему среди бела дня, если бы не решилась остаться. В особенности после того, как попросила развод у Эдварда Петре.

Он закрыл глаза, наслаждаясь ощущением того, что она здесь, в его доме, предвкушением встречи. Рамиэль откинул покрывало.

— Хозяин…

Блеск в глазах Рамиэля остановил корнуэльца.

— Она в библиотеке?

— Да.

Рамиэль спустился, перепрыгивая через две ступеньки, босиком, в халате, накинутом на голое тело. Может, это и шокирует ее поначалу, но он надеялся, что скоро Элизабет привыкнет.

В тишине он открыл дверь в библиотеку, так же тихо закрыл ее за собой и встал, прислонившись к косяку из красного дерева.

Элизабет стояла спиной к нему, глядя в просторное окно. У него появилось странное ощущение, словно с ним это уже однажды происходило. Она уже стояла так, когда впервые появилась в его доме, закутанная с ног до головы в бесформенный черный плащ. Сейчас ее волосы отливали золотом в лучах солнца, а платье серого бархата уютно облегало гордую спину и соблазнительно округлую талию, прежде чем перейти в выпуклость смешно расплющенного турнюра.

Словно электрический ток пробежал между ними. Она глубоко вздохнула и обернулась.

Он смотрел, как ритмично вздымалась и опускалась ее полная грудь под серым бархатным корсажем. Кровь закипела в его венах при воспоминании о сладости ее тела, ее груди. Накануне вечером он чувствовал, как бьется ее сердце, и слышал учащенное дыхание, когда он, как малое дитя, прильнул к ее груди и не выпускал соска из жарких губ, пока не довел Элизабет до экстаза.

Рамиэль закрыл глаза, почувствовав полнейшую беззащитность и уязвимость, которой он не знал с тринадцати лет. Вдруг его мужское достоинство покажется ей недостаточным? Или, наоборот, ее оттолкнет его размер, толщина, просто первая встреча с грубой реальностью мужского члена?

— Мой муж пытался убить меня.

Глаза Рамиэля широко раскрылись.

— Что ты сказала?

— Или мой отец. — Голос Элизабет дрожал, словно натянутая струна. — Он мог это устроить. Два дня назад я сказала матери, что прошу развод, и умоляла ее обратиться к отцу за помощью. Вчера, когда я вернулась после встречи с вами… он заявил, что скорее убьет меня своими руками, чем позволит мне разрушить его и Эдварда политическую карьеру.

Рамиэль бросился к ней, схватил за плечи и резко повернул ее, так что оба они оказались в теплых лучах солнца.

Лицо Элизабет покрывала смертельная бледность, плечи дрожали. Она вся пропахла газом — ее одежда, волосы, кожа. Многие жители Лондона погибали, отравившись газом. Так что, умри она, вопросов бы не возникло. Все соболезновали бы безутешным отцу и мужу.

А ведь одним-единственным словом она могла бы предотвратить это. Так же, впрочем, как и он. Страх, гнев и чувство вины скорее обострили, чем смягчили жар, охвативший его тело.

— Почему же ты мне ничего не сказала вчера вечером?

Она посмотрела на него усталыми глазами.

— Эдвард ждал меня в моей спальне, с записями, которые я делала, читая «Благоуханный сад». Он знал о наших уроках. Я думала, он собирается отправить меня в психиатрическую лечебницу. Он приказал служанке принести мне чашку горячего молока. В нем был опиум, но я сумела вылить его в окно. Тогда я поняла, что мне придется покинуть его. Я переоделась и села в кресло, дожидаясь, когда Эдвард выключит свет — у нас смежные спальни. Но вскоре я заснула и услышала сквозь сон, как кто-то прошептал мое имя. В тот момент мне снился ты, и я не хотела просыпаться. Я просто отвернула голову в сторону и услышала, как кто-то задул лампу. Очнулась я оттого, что Эмма трясла меня за плечи. Все вокруг пропахло газом.

У Элизабет дрожали губы, на глазах выступили слезы.

Рамиэль знал об опасности, ведь Элизабет потребовала развода. Но он не ожидал, что реакция наступит так быстро. В особенности после того, как он довольно недвусмысленно дал понять, что ему известны тайные детали личной жизни Петре и что он не задумываясь обнародует их.

— Я вся пропахла газом. Графиня говорила, что у тебя тоже есть турецкая баня. Можно, я искупаюсь? Пожалуйста! А потом мне хотелось бы поцеловать тебя, взять в руки твой член и ласкать его, пока он не поднимется. Мне хочется целовать и высасывать его, как это делал ты вчера с моей грудью,

Рамиэль глубоко вздохнул. Третий урок. Она запомнила его любимый способ. Его пальцы судорожно сжались на ее плечах, затем он отпустил их и отступил назад.

— Ты не обязана делать это, Элизабет. Если тебе нужна только баня, я искупаю тебя… и на этом все кончится. Ты пришла ко мне за помощью. Ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь. Я не требую, чтобы ты приносила в жертву свою добродетель.

— Я ничем не жертвую. Я просто пытаюсь придать смысл всему происходящему. Накануне вечером в твоем экипаже я испытала нечто необыкновенное. Мне нужно самой доставить тебе наслаждение. Мне нужно убедиться, что я тоже могу сотворить для кого-то чудо.

«Но недостаточно нужно, чтобы просто самой прийти ко мне, а не под угрозой смерти». Рамиэль закрыл глаза, чтобы не видеть ее отчаяния и преодолеть подступавшую горечь. Элизабет предложила ему больше, чем любая другая женщина. Последние девять лет научили его удовлетворяться тем, что ему дают.

— Ты понимаешь, о чем просишь, Элизабет?

— а.

И опять она лгала самой себе.

— Тогда пошли.

Элизабет схватила его за руку холодными, дрожащими пальцами. Он повел ее через холл, отделанный инкрустированными перламутром панелями красного дерева, не чувствуя босыми ногами холода грубой шерстяной дорожки, ощущая лишь ее руку в своей руке, шорох ее юбок и стремительный бег крови в жилах.

Он приблизился к двери и открыл ее. Отпустив ее руку, он поискал выключатель. Яркий свет залил лестничную клетку.

— У тебя есть электричество. — Ее голос гулко прозвучал в пустоте.

— Недавнее приобретение. Я хочу в ближайшем будущем заменить все газовые горелки. Электричество менее опасно.

— Это точно.

Рамиэль поморщился. Уж он постарается, чтобы в течение месяца электричество было проведено по всему дому.

Жестом он указал ей на винтовую лестницу. В самом низу Элизабет, не дожидаясь его, открыла дверь и оказалась в небольшой пещере — это и была турецкая баня.

Теперь она принадлежала ей. Все, чем он обладал, теперь принадлежало ей. Теперь уж он больше ее не отпустит.

— Здесь, пожалуй, прохладнее, чем у твоей матери.

Рамиэль подвел ее к фарфоровой ванне.

— Моя мать немного ленива. Она любит просто расслабляться в бассейне, а я предпочитаю в нем плавать. Поэтому в бассейне я поддерживаю теплую воду, но не такую горячую, как в обычной бане. А здесь я моюсь. — Он опустил руку и вставил пробку в отверстие на дне ванны, а затем открыл золотой кран с двумя ручками. Горячая и холодная вода хлынула из желоба в форме головы дельфина.

Он выпрямился и развязал шелковый пояс, поддерживавший халат.

Элизабет пристально смотрела на бурлящую воду, с шумом заполнявшую ванну. Ее щеки порозовели. Рамиэль пошевелил плечами, халат скользнул по телу и мягко упал к его ногам. Краска на ее щеках стала гораздо ярче.

— Я никогда этого не делала прежде.

Вокруг них поднимались клубы пара.

— Ты же плавала в бассейне у моей матери.

— Да, но там я раздевалась за ширмой.

— Здесь у меня нет ширмы.

— Может, ты повернешься ко мне спиной?

— Нет, — возразил Рамиэль.

Он не позволит ей благовоспитанно прикрыться ширмой или ложной скромностью. Он жаждал получить все до конца — все, что она после стольких сомнений и переживаний отдавала ему.

Элизабет напряженно рассматривала целую коллекцию щеток, мыла, косметики на украшенной мозаичной керамикой полке над ванной.

— Я родила двух детей.

— Ты говорила об этом.

— Мое тело уже не то, что было раньше.

— Элизабет, я хочу женщину, какой ты стала теперь, а не девушку, какой ты была когда-то. И если ты хочешь доставить мне удовольствие, то разденься здесь прямо передо мной.

— Если тебе не понравится то, что ты увидишь, ты должен прямо сказать мне об этом. Я не хочу навязываться.

Стараясь не смотреть на то место на его теле, которое в полной мере демонстрировало, как может выглядеть мужской член в боевой готовности, Элизабет поискала, куда бы повесить бархатный лиф. Рамиэль спокойно отобрал его и зашвырнул к камину. Тишину нарушал только шум льющейся воды, наполнявшей ванну.

Она склонилась и расстегнула юбку, бесшумно упавшую к ее ногам. Затем развязала набитый конским волосом турнюр, который тут же последовал за юбкой.

— Посмотри на меня, — попросил Рамиэль.

Медленно, очень медленно она повернулась к нему. В напряжении Рамиэль ожидал ее суждения.

Она посмотрела на него восхищенным взглядом.

— У тебя он длиннее, чем искусственный фаллос.

— Да.

— И толще.

— Да, — выдавил он с трудом. А его член, казалось, уже достигший возможного предела, стал еще больше.

— У него пурпурная головка, похожая на сливу, только большего размера. Ты уверен, что я смогу вместить его целиком?

Рамиэль невольно расслабился, переводя дыхание.

— В твоем теле есть особое место, прямо за шейкой матки. Оно позволяет члену глубоко проникать в тело женщины. В противном случае она не смогла бы вместить его полностью. Я могу показать тебе это место.

В ее взгляде не было ни отвращения, ни страха, а только женское любопытство и страстное желание поскорее испытать радость плотского единения.

— Как это?

— Снимай оставшуюся одежду.

В воображении он уже устраивался промеж белых зовущих бедер, точеные лодыжки уже смыкались вокруг его талии, помогая ему войти в нее полностью, до последнего дюйма.

— Поставь правую ногу на край ванны, — приказал он охрипшим голосом. — Сейчас я покажу тебе то самое потаенное место в твоем теле.

Ее грудь вздымалась в такт ее учащенному дыханию.

— А разве нет более пристойной позы?

В ее реакции настолько отразилась вся сущность Элизабет, что он едва не рассмеялся.

— Элизабет…

— Рамиэль… я чувствую себя неловко.

— Ты же оказала, что хочешь доставить мне наслаждение, — возразил он прямо.

— Да, я хотела и сейчас хочу.

— Тогда прикажи мне коснуться тебя, дорогая. Подними ногу и открой свое тело, чтобы я мог проникнуть в тебя.

Она постояла, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, затем осторожно поставила ногу в вечерней туфельке на высоком каблуке на бортик наполненной до краев ванны.

Острое желание охватило его, на конце члена выступила капелька жидкости.

— Пожалуйста, коснись меня, Рамиэль. — Ее голос дрожал от нервного напряжения. От желания, вспыхнувшего с особой силой во время столь необычной игры между мужчиной и женщиной. — Коснись моего тела и покажи мне, как ты сможешь войти в меня целиком.

С бьющимся сердцем он подходил все ближе и ближе, пока не почувствовал жар ее тела. Левой рукой он обвил ее правое бедро, а пальцами правой провел по ее темно-рыжему кустику, погладил пухлые губки, скользкие от выступившей влаги.

Она схватила его за плечи. В ее глазах отражалась страсть. Он пригладил пальцами влажную поросль на ее лобке, легко подвигал пальцем взад и вперед, пока ее губки не раздвинулись и не сомкнули вокруг свои лепестки, словно оранжерейный цветок.

— А Эдвард трогал тебя так? — спросил он тихим, прерывающимся голосом. Рамиэль ненавидел себя за этот вопрос, но не смог сдержаться. Если бы Петре и ее отец не попытались убить ее, она все еще была бы со своим мужем.

Желание потускнело в ее глазах. Элизабет протиснула руки между их телами, собираясь оттолкнуть его. Она затихла, ощутив опасную перемену в его настроении.

— Эдвард не трогал меня… никогда. Он забирался в мою постель, быстро засовывал в меня свой предмет, все тут же заканчивалось, и он уходил. Но даже этого Эдвард не делал двенадцать с половиной лет. Единственное, чего он хотел, так это чтобы я забеременела. Никто никогда не касался меня, Рамиэль. Никто, кроме тебя.

Рамиэль закрыл глаза, его палец тем временем все кружил и кружил вокруг горячей влажной расщелины, приучая ее к мужскому прикосновению, готовя к моменту, когда нечто гораздо более массивное войдет в нее.

— Но ведь ты готова была принять его в прошлую субботу. Ты использовала то, чему я научил тебя, то, что возбуждает меня, чтобы соблазнить другого мужчину.

— Нет. — Элизабет запустила пальцы в густые пшеничные волосы на его груди. — Нет, я не могла этого сделать.

— Тогда расслабься там, внизу. — Он надавил пальцем на желанный вход. — Расслабься и дай мне войти в тебя.

 

Глава 20

Просыпалась Элизабет медленно и неохотно. Каждый мускул ее тела ныл от боли. Ничего подобного она не испытывала вот уже двенадцать лет, с тех пор как родила Филиппа. Однако еще ни разу в жизни Элизабет не чувствовала себя более отдохнувшей и счастливой. Радостное возбуждение переполняло ее тело подобно шампанскому. Теплые простыни казались мягкими, как шелк. Она глубоко вдохнула воздух, пропитанный запахом мускуса, пота и…

Элизабет открыла глаза. Простыни казались шелковистыми, потому что они на самом деле были шелковыми. А пузырьки радиста, наполнявшие каждую частицу ее тела, были всего лишь результатом двух бутылок шампанского. Рамиэль так напоил ее игристым вином, что после долгих игр с бутылкой она сама стала умолять шейха о ласках языком, пальцами и членом, совершенно не настаивая на том, чтобы он соблюдал очередность.

Элизабет охватил легкий озноб, вместе с которым вернулись воспоминания о вкусе и запахе газа.

Муж пытался убить ее.

Место рядом с ней на кровати пустовало. Оно еще сохраняло мускусный запах тела Рамиэля. После Эдварда никогда не оставалось запаха в постели.

Сквозь шелковые портьеры алого цвета пробивался солнечный свет. Элизабет осторожно приподнялась и села, окруженная ворохом кремовых простыней из шелка, покрытых атласным малиновым одеялом.

Волосы Элизабет свисали вдоль спины длинными, спутанными прядями. Прошлой ночью Рамиэль намотал их на свои руки и притянул к себе ее лицо, когда она оседлала его, как жеребца. Она опустила глаза и посмотрела на свою грудь. От страстных губ Рамиэля, его пальцев и жестких волос на груди ее соски припухли и потемнели. Горячая волна воспоминаний о прошедшей ночи обожгла тело Элизабет.

— Вы проснулись.

Мухаммед, вынырнув из тени между большим шкафом красного дерева и бархатным малиновым креслом, резким движением раздвинул портьеры.

Элизабет, ослепнув на мгновение от яркого света, зажмурилась и быстро натянула на грудь простыни.

— Что вам надо?

— От вас, миссис Петре? Ничего. Я евнух. Я не могу причинить вреда женщине. Так же, как и она мне.

Элизабет внимательно посмотрела на стоящего перед ней человека, которого до недавнего времени принимала за араба. Он был старше Рамиэля. И хотя она знала, что Мухаммеда и графиню продали в рабство в одно и то же время, он не выглядел на свои пятьдесят с лишним лет. Оливковым цветом кожи корнуэлец больше походил на Джонни, чем на Рамиэля, который унаследовал смуглость от своего отца.

Графиня как-то раз упоминала о том, что насилие, которому Мухаммед подвергся в Аравии, заставило его ненавидеть женщин. Элизабет даже и представить себе не могла всю ту физическую и душевную боль, которую пришлось пережить этому человеку, когда, превращенный в детстве в евнуха, он вырос и понял, что не может любить женщин. Она не имела права сердиться на Мухаммеда за его грубость.

— Не надо меня жалеть, миссис Петре. Я не выношу жалости! — рявкнул он в ответ, правильно истолковав ее молчание.

Элизабет гордо расправила плечи.

— Я вас не жалею, Мухаммед. — Человек, чей взгляд сверкал такой злобой, внушал страх, а не жалость. — Где лорд Сафир?

— Мне велели охранять вас. Хозяин сказал, что вам понадобится ванна. Она ждет вас за той дверью. — Мухаммед легким кивком головы указал на проход, расположенный в левом углу прямоугольной комнаты.

Прошлой ночью после турецкой бани они с Рамиэлем возвращались в спальню другим путем.

— Спасибо. Я с удовольствием освежусь. Однако мне советовали не купаться одной. Поэтому, пожалуйста, пошлите за Люси, чтобы она составила мне компанию.

— Это английская ванна, миссис Петре, и помощь Люси вам не понадобится. Вашим сопровождающим буду я.

Элизабет, мужественно борясь с вспыхнувшим на ее лице румянцем, резко выпрямилась.

— Я привыкла мыться одна и уверяю вас, что нет никакой необходимости сопровождать меня.

— Таков приказ моего хозяина.

Элизабет недоверчиво посмотрела на Мухаммеда. Этого не может быть! Она еще плотнее прижала к груди простыни.

— Чтобы вы следили за мной, пока я купаюсь?

— Моя задача — охранять вас, — бесстрастно произнес ее телохранитель.

— Вы пытаетесь поставить меня в неловкое положение, — с возмущением произнесла Элизабет. — Вам не нравится мое присутствие в этом доме.

Его черные глаза злобно сверкнули, оживив на секунду застывшие черты лица.

— Да, это так.

Графиня говорила, что Мухаммед заботился о Рамиэле, как о родном сыне, которого у него не было и уже никогда не будет. И тут Элизабет подумала, что сама она тоже плохо бы отнеслась к женщине, шантажирующей одного из ее сыновей.

— Я не причиню боли лорду Сафиру, Мухаммед. Я бы никогда не смогла обидеть его.

— В Аравии вас бы до смерти забили камнями. Такие, как вы, недостойны его. Хозяин заслуживает лучшего.

Смущение Элизабет смешалось с яростью. Она не допустит, чтобы прелесть ее отношений с Рамиэлем была кем-то опошлена.

— Здесь вам не Аравия. Мой отец угрожал убить меня, мой муж хотел запереть меня в больнице для умалишенных, а вчера кто-то из них пытался отравить меня газом. Но у них ничего не вышло. И сейчас вам не удастся меня запугать. Кроме того, лорд Сафир сам в состоянии решить, чего он заслуживает, а чего нет. Если вы хотите наблюдать за мной, пока я купаюсь, ради Бога, смотрите.

Элизабет, продолжая крепко прижимать к себе простыни, передвинулась к краю кровати и опустила ноги. Густой ворс восточного ковра приятно щекотал ее голые ступни.

Глаза Мухаммеда и Элизабет встретились.

Теперь следующий шаг был за ее телохранителем. Единственное, что успокаиваю Элизабет, так это то, что нежелание Мухаммеда созерцать ее обнаженное тело было таким же сильным, как и ее — раздеваться перед ним.

Сделав глубокий вздох, Элизабет легко встала с кровати, по-прежнему прижимая к себе простыни и атласное одеяло. Затем, вздохнув еще глубже, она разжала руки.

Лицо Мухаммеда побелело как бумага.

— Без меня не покидайте этот дом, если, конечно, вас не будет сопровождать сам хозяин. Таков его приказ. Люси появится здесь через двадцать минут, чтобы сопроводить вас к завтраку.

Корнуэлец исчез за дверью так же бесшумно, как и появился.

Покончив с утренним омовением, Элизабет решительно открыла дверь. В спальне уже стояла Люси рядом с заправленной кроватью, на которой были аккуратно разложены голубая юбка из королевского шелка и шерсти, а также подобранный в тон лиф. Там же лежал комплект белья.

Это были не ее вещи.

Люси улыбнулась и протянула ей шелковые полупрозрачные панталоны, отороченные по краям голубой атласной лентой. Тот факт, что она помогала одеваться замужней даме в спальне своего хозяина, казалось, ее совсем не смущал.

— Не правда ли, они очень миленькие?

Служанка была права. Элизабет в жизни не видела ничего подобного. Эти «миленькие» штанишки практически ничего не скрывали.

— Это для вас, мэм.

Элизабет не хотела обижаться на то, что Рамиэль решил предоставить ей гардероб своих бывших любовниц. Однако все равно это сильно ее задело.

— Я бы предпочла надеть свою одежду, Люси.

— Но хозяин велел принести вам это. Я не знаю, где находятся ваши вещи, мэм.

В спальне Рамиэля ширма отсутствовала. Элизабет, хорошо помня о том, как выглядит ее грудь после бурной ночи, быстро взяла панталоны вместе с полупрозрачной сорочкой и, прихватив пару черных шелковых чулок, решительно захлопнула дверь ванной прямо перед лицом изумленной Люси. Когда Элизабет вышла — скорее раздетая, чем одетая, — служанка уже держала наготове нечто похожее на гофрированный фартук.

— Это турнюр. Никогда не видела ничего подобного. А вот ваша нижняя юбка.

Элизабет надела две нижние юбки и туго затянула их на талии. Люси совершенно не удивило отсутствие корсета. Однако про чудесный турнюр она не забыла и закрепила его на талии Элизабет поверх кучи других завязок. Затем она натянула верхнюю юбку. Наконец, когда Элизабет была полностью одета, Люси отступила назад и, внимательно осмотрев ее, улыбнулась, довольная своей работой.

— Голубой цвет очень вам идет, мэм. Особенно к вашим волосам. Я никогда не была камеристкой, но могу расчесать их и собрать на затылке узлом. Элизабет выдавила из себя улыбку. — Спасибо, Люси.

Влажные волосы Элизабет были наконец аккуратно заколоты — на этот раз ее собственными булавками. Она не хотела думать о том, кто их нашел и какие после этого поползли слухи. Поэтому, быстро сунув ноги в лакированные черные туфли — опять же свои собственные, она поспешила вслед за Люси, сопровождавшей ее на завтрак.

Рамиэль, сидел за круглым дубовым столом, идеально вписывавшимся в элегантный декор комнаты. Благодаря широким окнам все пространство столовой было залито ярким солнечным светом позднего утра. Рамиэль читал газету. Одетый в элегантный халат, он выглядел типичный англичанином. Однако Элизабет понимала, что его внешность была обманчива, потому что ни один англичанин не позволил бы себе тех вещей, которые он проделывал с ней прошлой ночью.

Каждое сказанное им тогда слово, каждое его прикосновение и сейчас заставляли трепетать ее тело. Элизабет бросало то жар, то в холод при мысли, что Рамиэль увидит ее замешательство и она покажется ему смешной. Но больше всего она боялась того, что проведенная ими ночь окажется для Рамиэля лишь очередной легкой победой. Легкой, потому что она отдала ему себя — ничего не тая и не скрывая.

Неожиданно Рамиэль поднял голову и посмотрел на нее. Некоторое время он молчал, словно появление Элизабет тоже заставило его вспомнить о каждом их прикосновении, каждом слове, произнесенном прошлой ночью. В конце концов он улыбнулся. Отложив в сторону газету, Рамиэль легко поднялся и пододвинул ей стул, обитый желтым шелком.

Он внимательно посмотрел на Элизабет и все понял.

— Ты смущена?

Лицо Элизабет вспыхнуло.

— Да.

— У тебя что-нибудь болит?

Элизабет опустила глаза.

— Немного. Я думаю, если бы не шампанское, мне было бы сейчас намного хуже.

— Я бы не отказался от шампанского на завтрак.

— А я бы не оказалась от своей одежды, — заметила Элизабет.

Эта фраза немного охладила Рамиэля.

— Это твоя одежда, дорогая, сшитая мадам Тюссо.

Мадам Тюссо была лучшей портнихой в Лондоне. У нее одевались самые богатые аристократки и… куртизанки.

— Неужели. И как же она узнала мои размеры? — поинтересовалась Элизабет.

— Ей отнесли твое платье, в котором ты была вчера.

— И у нее, конечно, случайно оказалась готовая одежда моего размера, — съязвила Элизабет.

— Ну, скажем, несколько ее клиенток с подходящими размерами лишились обновок. У одной подходил размер груди, а у другой — бедер.

— Интересно, чем же ты ей так угодил, что она открыла для тебя свое заведение в столь ранний час?

Элизабет почувствовала, как у нее все сжалось внутри. Она говорила, как самая обычная женщина, чьи лучшие годы уже давно прошли, и она, мучимая ревностью, пытается любым способом самоутвердиться в глазах своего любовника и взять над ним власть.

— Моя мать — ее клиентка, — спокойно ответил Рамиэль. — Кроме того, в прошлом я помог мадам Тюссо создать ее клиентуру. Я никогда не приводил в свой дом других женщин, Элизабет. Не надо принижать наши отношения, сравнивая себя с моими предыдущими любовницами.

— Но за нас это сделают другие.

— Да.

Она не хотела обращать внимание на мнение окружающих. Однако это было практически невыполнимо.

— Белье подобрано очень грамотно. Это ты его выбирал?

Жесткое выражение на лице Рамиэля сменилось улыбкой.

— Все, что на тебе сейчас надето, я выбирал сам. Ты очаровательная и чувственная женщина, Элизабет, и заслуживаешь самых красивых и дорогих вещей. Почему бы тебе не сесть рядом и не показать мне свое замечательное белье?

Дыхание Элизабет участилось. Еще никто и никогда не говорил ей, что она красива. Но она простила ему эту ложь, потому что Рамиэль действительно заставлял ее чувствовать себя красавицей.

— А слуги…

— Они нас не побеспокоят. Я сказал им, что мы справимся сами, — успокоил ее Рамиэль. — Иди ко мне, ненаглядная.

Она подошла к Рамиэлю и села рядом, в то время как он продолжал стоять.

— Что ты хочешь на завтрак? Яйца? Копченого лосося? Тосты? Ветчину? Грибы? Фрукты?

— Шампанского, пожалуйста, — кокетливо попросила Элизабет.

В воздухе, пронизанном солнечными лучами, раздался сдавленный смех.

— Сначала тебе надо что-нибудь съесть.

Элизабет повернула голову к Рамиэлю и уперлась взглядом в его ширинку, которая находилась всего в нескольких дюймах от ее лица. Она брала в рот фаллос этого мужчины и ласкала его языком. Он был горячим и соленым на вкус.

— Я бы предпочла язык, если он у тебя есть, а затем спелую сливу.

Пристальный взгляд Рамиэля говорил о том, что он отлично понял Элизабет. Слегка наклонившись вперед, Рамиэль взял ее за подбородок указательным и большим пальцами и закрыл ее губы глубоким поцелуем. Элизабет с радостью ответила на него, чувствуя, как жаркий язык Рамиэля проникает в ее рот. Она была поражена, насколько сильно может сближать двух людей обычный поцелуй. Элизабет знала Рамиэля меньше двух недель. Однако он казался ей намного ближе и роднее, чем собственный муж, с которым она прожила шестнадцать лет. Осторожно двигая языком, как учил ее Рамиэль, Элизабет, не торопясь, исследовала его рот, чувствуя терпкий вкус черного кофе и жар его дыхания. Когда наконец Рамиэль отстранился, его серые шерстяные брюки сильно топорщились спереди.

— Ты за это заплатишь.

— И каким же образом? — спросила Элизабет, задыхаясь. — Как ты сможешь меня заставить?

— Я не стану раскрывать своих тайн. Пожалуйста, налей нам чаю.

Она и не знала, что взрослые могут дурачиться и дразнить друг друга не хуже детей. Элизабет потянулась к серебряному кофейнику, стоявшему на середине стола. И тут ей на глаза попалась газета, которую читал Рамиэль. Она замерла от удивления.

«Жена министра финансов едва избежала смерти»— кричал жирный заголовок на первой полосе.

Элизабет схватила газету и принялась лихорадочно читать. Утечка газа… один из ста… Парламент рассматривает варианты субсидий для проведения электричества…

Перед Элизабет появилась тарелка с омлетом, ветчиной и жареными грибами. Вслед за ней возникла небольшая пиала с клубникой, увенчанной взбитыми сливками.

— Так это был все-таки Эдвард, — прошептала она. — Зачем ему понадобились газетчики?

Голос, раздавшийся у нее над головой, казался совершенно безжизненным:

— Твое отсутствие сразу бы заметили. Ему нужно было объяснить исчезновение своей жены.

— И исключить все подозрения о покушении на убийство.

— Да.

Даже здесь Эдвард играл на публику. Элизабет решительно свернула газету.

— Я хочу навестить своих сыновей. Они должны знать, что происходит. Они будут волноваться.

— Мы поедем вместе.

— Мне кажется, что сейчас не самое подходящее время для вашего знакомства.

Рамиэль опустился рядом с Элизабет на стул и выдернул из ее рук свернутую газету.

— Тебе стыдно появляться со мной на людях?

Лицо Элизабет вспыхнуло. Она виновато потупила глаза.

— Не говори глупостей.

— Значит, тебе стыдно, что ты спишь с лордом Сафиром.

— Мне придется объяснить Ричарду и Филиппу, что я оставила их отца. И если ты появишься вместе со мной, они решат, что я опозорила свою семью исключительно ради тебя.

— И мы, конечно, оба знаем, что это не так.

В голосе Рамиэля звучала горечь, бирюзовые глаза наполнились тоской.

Элизабет вспомнила слова Ребекки, утверждавшей, что в основном все мужчины — эгоисты и что особенно такой человек, как лорд Сафир, не позволит детям — тем более не своим — мешать ему наслаждаться жизнью.

— Прежде всего я должна думать о своих сыновьях.

— Я не требую от тебя того, чтобы ты бросила своих детей. Все, чего я хочу, это чтобы время, проведенное со мной, не вызывало потом у тебя ни стыда, ни сожаления.

— В моей жизни произошло всего три очень важных для меня события: это рождение Ричарда, рождение Филиппа и то, что произошло с нами вчера. Я не чувствую ни раскаяния, ни тем более стыда. Но сейчас я должна повидаться с сыновьям. Надеюсь, ты понимаешь это. Когда-нибудь, я уверена, ты познакомишься с моими детьми, и они тебе понравятся. Но не сегодня.

— И когда же это произойдет, Элизабет?

Как ее сыновья отнесутся к человеку, не принадлежащему ни Западу, ни Востоку? Что они подумают, когда, узнают, что их мать променяла будущее своих детей на презираемого всеми бастарда?

— Я не знаю.

— Ты сама захотела связать свою жизнь со мной. Значит, нужно пройти и через это. Сегодня я уступлю тебе. Но знай, что я намерен познакомиться с твоими сыновьями в ближайшем будущем. И чем скорее ты это поймешь, тем лучше. Ты не сможешь так просто выкинуть меня из своей жизни.

Элизабет почувствовала в груди легкий холодок. Она вдруг ясно осознала, что очень плохо знает стоящего перед ней человека, который неожиданно стал предъявлять на нее свои права.

— Ричард и Филипп привыкли к тому, что я привожу им гостинцы. Ты не возражаешь, если я попрошу твоего повара приготовить для них корзину с угощением? — спросила Элизабет, пытаясь скрыть свое замешательство. Она не хотела бояться мужчины, разбудившего в ней настоящую женщину.

Бирюзовые глаза Рамиэля были непроницаемы.

— Мой дом — это твой дом. Ты можешь делать здесь все, что пожелаешь. Но только помни, что тебя пытались убить. Ты пришла ко мне в поисках защиты. И я не позволю тебе подвергать свою жизнь опасности. Ты собираешься есть?

Элизабет посмотрела на кольцо жира, расплывшегося вокруг ветчины; затем на алый клубничный сок, пропитавший взбитые сливки.

— Нет.

— Тогда пойдем, я представлю тебя своему шеф-повару. Ему будет приятно приготовить что-нибудь для твоих сыновей.

Они спустились в кухню.

— Этьен, ты будешь слушаться миссис Петре, как меня самого, и выполнять все ее приказы, — обратился Рамиэль к повару. — Двое ее сыновей учатся в Итоне. Она хочет навестить их сегодня и отвезти им корзину с гостинцами.

— Мадам, — темные глаза Этьена светились от удовольствия, — вы оказываете мне честь. Я буду счастлив приготовить угощение для ваших сыновей. Как раз вчера я испек кекс, сделанный из манки и пропитанный сиропом. У меня также есть печенье, которое просто тает во рту. Или же, если вы немного подождете, я приготовлю…

Элизабет улыбнулась. Этьен представлял собой полную противоположность Мухаммеда.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Печенья и кекса будет более чем достаточно. Спасибо. Ричарду и Филиппу они очень понравятся.

Этьен поклонился.

— Вы оказываете мне честь, мадам. Лорд Сафир обычно не оценивает мою выпечку должным образом.

— Если бы я ел все, что ты печешь, я бы в дверь не проходил, — легко парировал Рамиэль.

— А как еще можно оценить мастерство такого человека, как я? — воскликнул Этьен с притворным возмущением.

Элизабет, прервав их шутливый спор, торжественно произнесла:

— Уверяю вас, мои сыновья по достоинству оценят ваши таланты, у них волчий аппетит.

Этьен оценивающе посмотрел на Элизабет, точнее, на то, что скрывалось под голубым лифом и юбкой.

— Может быть, мы и вам нарастим немного мяса?

Рамиэль проследил за взглядом шеф-повара. Элизабет покраснела,

— Будем надеяться, что этого не произойдет.

— Нам еще не приходилось готовить для хозяйки дома. Может быть, если мадам составит нам свое меню…

Глаза Элизабет и Рамиэля встретились.

Как он объяснил своим слугам ее присутствие в доме? Рамиэль сказал, что не сможет узаконить их отношения. Зачем же он тогда изо всех сил пытался внушить ей, что она хозяйка этого дома?

— Я пришла сюда не для того, чтобы мешать вам работать, Этьен.

— Но вы не мешаете, мадам. Наоборот, вы вносите частицу своей красоты в это скромное жилище холостяка.

Его шутливый комплимент был награжден звонким смехом Элизабет.

— Ну, это мы еще увидим. Сейчас я хочу лишь получить корзину с угощением для моих мальчиков.

— Я вам приготовлю не обычную еду для пикника, а настоящий шедевр. Отведав его, ваши сыновья решат, что они попали в рай.

Рамиэль предложил Элизабет свою руку.

— Пойдем, оставим этого прохвоста колдовать.

Элизабет, высоко подобрав подол юбки, чтобы случайно на него не наступить, первой стала подниматься по узкой лестнице для слуг.

— У тебя необычные люди. Где ты достал Этьена?

— Я вызволил его из рабства в Алжире.

Элизабет посмотрела на свои черные лакированные туфли и на тонкую паутинку шелковых чулок. Ее… и его.

— Я не хотела никому мешать — ни тебе, ни твоей прислуге.

Горячие, сильные руки схватили ее за талию и потянули назад, несмотря на ее сопротивление.

— Элизабет, ты мне не мешаешь. И я не возражаю против того, чтобы ты навестила своих сыновей. Если бы я этого не хотел, то отнес бы тебя сейчас наверх и проверил бы, насколько сильно у тебя кое-что болит.

Элизабет откинулась на грудь Рамиэля и почувствовала сильный жар его тела.

— Я бы предпочла шампанское.

Ее шею обожгло жаркое дыхание.

— Дьявольщина! — Объятия Рамиэля стали крепче, он рассмеялся. — Элизабет, подожди, не торопись. Сначала повидайся со своими сыновьями, проведи с ними как можно больше времени. Потому что когда ты вернешься домой, все твое время будет принадлежать только мне.

В голосе Элизабет неожиданно для самой себя прозвучал страх:

— Ты будешь ждать меня?

Эдварда никогда не было дома…

— Я буду ждать тебя, дорогая. А сейчас мне тоже надо ехать по делам. Я велю приготовить карету, которая доставит тебя до станции. Когда все будет готово, Мухаммед зайдет за тобой. Он будет тебя сопровождать.

— В этом нет никакой необходимости.

— Поверь мне, есть.

Она не хотела думать о смерти.

Вчера произошло событие, которое случается только раз в жизни. Вряд ли Эдвард будет преследовать ее. Ему просто не хватит на это времени. Так же, впрочем, как и ее отцу. Политика — требовательная любовница. Особенно когда политик вынужден разрываться между своей работой и настоящей любовницей, из крови и плоти.

Элизабет неуверенно сцепила руки на спине Рамиэля. Под дорогой материей скрывались каменные мышцы.

За завтраком она сильно обидела его, отказавшись ехать к сыновьям вместе с ним. Она попыталась хоть чем-то загладить свою вину.

— Я думаю, что Филиппу будет интересно познакомиться с Мухаммедом. И он с удовольствием поплавает в твоем бассейне.

— А как насчет Ричарда?

— Не знаю. Кажется, с тех пор как я его видела в последний раз, он сильно изменился.

— Как?

— Не могу сказать.

— Он тебе доверяет?

— Настолько, насколько пятнадцатилетний мальчик доверяет своей матери. Почему ты так заинтересовался моими детьми?

Одна рука Рамиэля соскользнула с талии Элизабет и легла на ее живот.

— Они — часть тебя.

Казалось, тепло его руки достигло самого сокровенного места каждой матери — ее чрева. Внезапно Элизабет почувствовала благодарность к этому человеку. Ребекка ошибалась. Не все мужчины эгоисты — особенно такие, как Рамиэль.

Вдруг тепло его рук исчезло. И Элизабет почувствовала легкий толчок, побуждавший ее двигаться вперед. Когда они наконец достигли лестничной площадки, Рамиэль не стал целовать ее. Его полуприкрытые глаза лишь на секунду задержались на ней, одарив тем особым взглядом, от которого Элизабет всегда становилось немного не по себе.

— Мне нужно идти. Можешь осмотреть дом, пока Этьен готовит свой шедевр. Это теперь и твой дом.

Элизабет хотела было спросить, куда он уходит, но вовремя прикусила язык. А потом уже было поздно — Рамиэль ушел, так и не заметив, что ее кожа пахла апельсином.

«Как его дом может стать моим домом? — раздраженно думала Элизабет. — Я замужем за другим человеком».

— Миссис Петре.

Элизабет резко повернулась, громко прошелестев юбкой. В дверях стоял Мухаммед.

— В чем дело?

Несмотря на то что телохранитель Рамиэля стоял в тени, его тюрбан казался ослепительно белым, лицо Мухаммеда светилось торжеством.

— Вас желает видеть ваш муж.

 

Глава 21

Эдвард здесь, в доме Рамиэля. Как он узнал, где ее искать?

Точно так же, как он узнал о ее занятиях с Рамиэлем, сообразила она. Кто-то следил за ней.

Леденящий страх охватил ее. По закону Эдвард мог сделать с ней все, что захочет. Он мог вытащить ее из этого дома и поместить в психиатрическую лечебницу. И никто не смел помешать ему.

У Мухаммеда заблестели глаза. Эдвард пришел, когда Рамиэля не было дома. Может, он нанял кого-нибудь следить за домом и доносить ему, когда Рамиэль уйдет? А может, шпионил кто-нибудь из слуг Рамиэля?

Ясно было, что Мухаммед не одобрял ее связь с хозяином. Они могли сговориться с Эдвардом: слуга — чтобы удалить ее из дома Рамиэля, муж — чтобы вообще удалить ее из его жизни.

Ее охватила паника. Но ведь Рамиэль обещал защитить ее. И Мухаммед не причинит ей вреда из страха перед ним.

Элизабет выпрямилась.

— Скажи мистеру Петре, что меня здесь нет.

Лицо Мухаммеда превратилось в непроницаемую маску. Он послушно кивнул:

— Слушаюсь, экипаж и корзина с продуктами готовы. Мы можем отправиться, когда пожелаете.

Элизабет изумленно посмотрела на его белый балахон. Как все оказалось просто. Но почему же тогда у нее так дрожат ноги? Она забрала свой ридикюль из спальни Рамиэля, пробежалась взглядом по ночному столику красного дерева и чеканному из жести портрету королевы Виктории над массивной кроватью. В зеркале над туалетным столиком она увидела свое смертельно бледное лицо.

На верхней площадке лестницы Элизабет остановилась.

А вдруг Эдвард откажется покинуть дом Рамиэля, пока не встретится с ней? Или Мухаммед специально не сказал ему, что ее здесь нет? Но внизу ее никто не ждал. Она едва не рассмеялась от облегчения.

На столе в холле стояла корзина. Крышка на ней была слегка сдвинута, словно приглашая заглянуть в нее. Поддавшись любопытству, она посмотрела внутрь… и от медового аромата рот у нее наполнился слюной. На льняной салфетке аккуратными рядами лежали печенья и пирожные. Не удержавшись, Элизабет схватила дольку торта из корзины. По ее пальцам потек сироп. Сверху торт был посыпан темными, тонко молотыми орехами. Филиппу и Ричарду он наверняка понравится.

Она улыбнулась и откусила краешек ломтика. Тот оказался необычайно сладким. Она посмотрела на оставшийся в руке кусочек и аккуратно поправила выложенные на льняной салфетке ломтики. Под сладким сиропом и хрустящими орешками оказался перец. Торт, казалось, обжигал ей горло на пути к желудку.

Элизабет резко повернулась и уткнулась головой прямо в черный шерстяной балахон, скрывавший стальные мускулы. Она отступила назад.

— Прошу простить меня. Я только хотела… экипаж уже у входа?

Мухаммед склонил голову. На одной руке у него висел ее плащ, в другой он держал ее шляпку и перчатки.

— Карета подана, миссис Петре.

Элизабет физически ощущала его враждебность, хотя она и выражалась лишь небольшим подрагиванием века. Ей не хотелось нарушать согласие в доме Рамиэля и вызывать трения между обоими мужчинами. Она переступила через свою гордость.

— Благодарю за то, что вы не впустили моего мужа,

Мухаммед.

— Всегда к вашим услугам, госпожа.

— Я сожалею, что прибегла к недостойным средствам, стремясь попасть в дом лорда Сафира, и поставила вас в неловкое положение. Пожалуйста, примите мои извинения.

В непроницаемых черных глазах Мухаммеда промелькнуло волнение, но тут же исчезло.

— На все воля Аллаха.

Она робко взяла у него из рук свою шляпку, надела ее на голову и завязала черные ленточки под подбородком.

— И все же я хочу, чтобы вы знали — я не намерена причинить вам зла. — Она приняла от него черные кожаные перчатки и решительно натянула их на руки. — Так же, как и лорду Сафиру.

Мухаммед безмолвно развернул ее плащ. Она позволила ему надеть его ей на плечи.

От перца у нее все горело во рту. Несмотря на то что рот был полон слюны, она просто умирала от жажды. Она хотела попросить стакан воды, но затем передумала. Общественные удобства в поездах оставляли желать лучшего.

— Мне жаль, что вам придется сопровождать меня, Мухаммед. Если бы я не чувствовала себя так…

Слуга молча открыл дверь. Элизабет шагнула вперед. Мухаммед закрыл корзинку и поднял ее за плетеные ручки. И в тот же миг словно красный огненный шар взорвался у нее внизу живота.

Элизабет задохнулась, пораженная силой охватившего ее без всякой причины физического желания.

— С вами все в порядке, миссис Петре?

Голос Мухаммеда раздавался громко, словно он кричал ей на ухо. Элизабет с усилием выпрямилась, чувствуя унижение от того, что происходило с ее телом. Его переполняла неуправляемая, животная похоть, бьющее через край желание, все мускулы судорожно сжимались.

— Все хорошо, спасибо, Мухаммед.

Собравшись с силами, она решительно сделала шаг вперед. Лишь бы только подняться в экипаж и поскорее добраться до сыновей… Словно разряд электрического тока поразил ее, когда затянутые в шелк бедра соприкоснулись.

Элизабет выронила сумочку.

Она чувствовала, что Мухаммед и кучер пристально следят за ней. И тут Элизабет поняла, что сходит с ума, потому что мужские глаза никогда раньше не вызывали в ней такой страсти. Сейчас же их взгляды заставляли Элизабет сгорать от желания. Вдруг сквозь ее затуманенное сознание прорвался чей-то громкий возглас:

— Миссис… осторожно… ступеньки!

У Элизабет подкосились ноги. Однако в ту же секунду, когда она уже готова была упасть, чьи-то сильные руки подхватили ее.

Элизабет с трудом смогла вытерпеть это прикосновение. Ей казалось, что она состоит из одних обнаженных нервов. Каждая клеточка ее тела чувствовала тепло мужских рук… мужской запах. Элизабет в ужасе дернулась в сторону, понимая, что хочет большего от обнимающих ее рук телохранителя, она желала…

— Не дотрагивайся до меня, — прошептала она. Со всех сторон за ней следили внимательные глаза. Кто-нибудь из этих людей мог оказаться шпионом Эдварда. Он доложит об этом происшествии, и ее муж, родители и дети наконец-то узнают о ней правду.

— Что это с ней?

— Может, послать за доктором, Мухаммед?

В черных глазах телохранителя вспыхнул опасный огонь. Резким движением Мухаммед откинул крышку корзины и схватил кусок кекса. Этьен сказал, что он сделан из манки; однако повар не упомянул ни об орешках, ни о перце, которыми было обильно сдобрено это блюдо. Так что, с испугом подумала Элизабет, она и представления не имела о том, что сейчас съела.

Араб, который на самом деле не был арабом, понюхал кусок кекса. Тут Элизабет услышала, как кто-то громко сплюнул, а затем мимо нее пролетел кусок кекса — кажется, Мухаммед попробовал его и он ему тоже не понравился.

— Великий Аллах! Бегите за графиней!

Ему не понравился кекс так же, как и женщина, пытавшаяся удовлетворить свою страсть с человеком, не являющимся ее мужем.

Элизабет попыталась сдвинуться с места, но тело перестало ее слушаться. Она почувствовала, что медленно падает…

«Я не позволю тебе упасть, дорогая…»

Элизабет с удивлением посмотрела на быстро приближавшийся тротуар, затем на появившиеся из ниоткуда руки, которые тут же подхватили ее.

— Во имя Аллаха! Скорее же вы, идиоты! Помогите мне!

Рамиэль внимательно посмотрел на двух мужчин, расположившихся в темном углу пивнушки. Один из них сидел, низко опустив голову. Его грубые черты было трудно разобрать из-за тени, отбрасываемой широкими полями старой фетровой шляпы, венчавшей его голову. «Школьный дворник», — сообщил ему бармен. Голову второго украшал поношенный цилиндр. Морщинистое лицо его хозяина выражало сильнейшее раздражение. Рамиэль швырнул бармену флорин. Затем взял две пинты эля и подошел к сидящим в углу мужчинам.

— Как я понимаю, вы оба работаете в школе.

— Да, мы там работаем.

Обладатель цилиндра поднял голову и, увидев Рамиэля, сердито нахмурился.

— Ну и что с того?

Рамиэль сел рядом с выпивохами за деревянный стол.

— У меня есть для вас работа.

— Тут такое дело, мистер. Я, конечно, не прочь заработать лишний шиллинг, но сутенерство — это не по мне. Сводничать ни для вас, ни для кого другого я не стану.

Лицо Рамиэля стало каменным.

— Уверяю вас, господа, мое дело совсем иного свойства, — произнес он ледяным голосом и толкнул им через заляпанный стол две кружки эля. — Я хочу, чтобы вы следили за двумя молодыми джентльменами, а также чтобы вы сообщали мне любую информацию о неком обществе.

— Мы простые люди, мистер, и ни о чем таком не знаем.

На лице Рамиэля появилась циничная улыбка, когда он увидел, с какой жадностью дворник схватился за кружку. Тогда он вынул из кармана пригоршню монет и, выбрав две по полсоверена, положил их перед ними на стол.

— Кто-нибудь из вас знает мальчиков по имени Ричард и Филипп Петре?

— Да. — На этот раз ответил обладатель фетровой шляпы. Он поднял голову; его слезящиеся глаза смотрели совершенно трезво. — Мистер Ричард изучает инженерное дело, так он мне говорил. Помог построить мост, взял и помог. Это хороший парень, мистер. Не то что другие, которые просто шутки ради рвут цветы и ломают кустарник.

Элизабет по праву гордилась своим старшим сыном.

— Мистер Филипп, да, я его знаю, — хмыкнул дворник в цилиндре. — Как-то раз он помог мне вымыть пол в их спальне. Залил его целым ведром мыльной воды.

Рамиэль с трудом удержал улыбку. Элизабет была права, когда называла младшего сына маленьким негодником.

— Я бы не хотел, чтобы с мистером Ричардом приключилось что-нибудь скверное, — пригрозил дворник низким голосом.

— Я тоже, — в тон ему ответил Рамиэль. — Я хочу, чтобы ты присматривал за обоими мальчиками. Каждое утро и каждый вечер перед часовней тебя будет ждать человек. На нем будет шляпа с оранжевой лентой. Станешь докладывать ему.

— А какой для нас в этом интерес? — спросил уборщик.

— Обоим по полсоверена сейчас и в конце каждой недели еще по кроне.

— Хорошо, — вновь подал голос дворник. — Только о чем нам докладывать?

Рамиэль молча изучал обоих мужчин, пытаясь определить, как много они знали и как быстрее их можно разговорить.

— Обо всем, что касается общества уранианцев, — резко произнес Рамиэль. Голова дворника невольно втянулась в плечи, словно у черепахи, прячущейся в свой панцирь. Горькое сознание своей правоты охватило Рамиэля при виде этого испуганного движения.

Значит, общество по-прежнему существовало. И состоящие в нем «джентльмены» продолжали совращать мальчиков.

— Не понимаю я, о чем вы толкуете, мистер.

Уборщик в цилиндре сделал большой глоток эля и нетвердой рукой вытер губы.

— А я думаю, что ты прекрасно знаешь, о чем идет речь. Иначе ты не стал бы сразу отказываться от работы сутенером.

— Мы ничего не знаем, — продолжал упорствовать уборщик.

Рамиэль, пожав плечами, потянулся за монетами.

— Есть тут один тип, — проворчал наконец дворник. Рука лорда Сафира застыла в воздухе.

— Кого ты имеешь в виду?

Дворник слегка приподнял голову.

— Это учитель. Я видел, как иногда по ночам хорошо одетые джентльмены вроде вас встречались с ним в бельведере. Туда-то он и приводил им мальчиков. А потом я видел, как эти джентльмены брали их покататься в своих шикарных каретах.

Рамиэль внимательно посмотрел на дворника.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы он отводил туда Ричарда или Филиппа?

— Да, — неохотно проворчал дворник в ответ. — Это было всего один раз. Я видел там мистера Ричарда месяц назад. С тех пор он больше не приходил мне помогать.

Ответ уборщика не был для Рамиэля неожиданностью, потому что Элизабет не раз говорила ему о странном поведении старшего сына. Однако от этого правда не стала менее ужасной.

— Ты видел, что это был за джентльмен, к которому отвели Ричарда?

— Нет, я не видел его лица.

— Кто этот человек, о котором ты говоришь?

— Он преподает греческий, его зовут мистер Уинтроп.

Рамиэль встал.

— Так что же нам надо будет сообщать этому парню в шляпе с оранжевой лентой? — еще раз поинтересовался обладатель цилиндра, желая получить побольше монет.

— Имена этих «джентльменов». — Ледяной тон Рамиэля заставил уборщика умерить свой пыл.

— Грязные делишки там творятся, — пробормотал дворник.

— Да.

Рамиэль подумал, как это все отразится на Элизабет, если она когда-нибудь узнает о том, что произошло с ее сыном.

— Да, действительно грязные делишки.

Оказавшись наконец на свежем воздухе, Рамиэль с удовольствием вдохнул полной грудью. Он надеялся, что ему повезет и он успеет застать сводника за обедом, как и этих двух трудяг.

Однако его ожидания не оправдались. Учитель, как сообщила ему секретарша декана, находился в отъезде и собирался вернуться только на следующей неделе.

Рамиэль уже намеревался спросить, не приезжала ли в этот день Элизабет навестить своих сыновей, но потом передумал. Он не хотел, чтобы она знала о его визите, а находясь в главном холле школы, он рисковал столкнуться с ней лицом к лицу.

Надвинув на глаза шляпу и намотав повыше шарф, Рамиэль вышел из здания и сел в кеб, ждавший его снаружи.

Ричарду было всего пятнадцать. Еще один грех на душе Эдварда Петре.

Рамиэль боролся с желанием вернуться в школу и забрать оттуда и Элизабет, и ее сыновей. Но вместо этого он сел в поезд, закрыл глаза и попытался не думать о той боли, которую должен был испытывать сейчас Ричард.

Элизабет пришла в ужас, когда поняла, что Эдвард пытался убить ее. Рамиэль надеялся, что она никогда не узнает, каким чудовищем на самом деле был ее муж. Он понимал, что теперь уже слишком поздно пытаться защитить старшего сына Элизабет. Хотя, вероятно, в будущем и наступят времена, когда он сможет помочь Ричарду примириться со своим несчастьем. Сейчас же ему нужно хорошенько подумать о том, каким образом остановить Эдварда Петре.

Лондонский вокзал встретил его обычным гомоном, суматохой и вонью. Рамиэлю вдруг стало интересно, что бы ощутила Элизабет, окажись она в пустыне, где не было ничего, кроме белого, чистого песка и бесконечно голубого неба.

Мадам Тюссо не слишком обрадовалась Рамиэлю, когда тот вновь появился в ее ателье и, как всегда воспользовавшись своим обаянием, выманил у нее несколько готовых обновок для Элизабет. Предвкушение скорой встречи переполняло Рамиэля, когда он с грудой коробок в руках подходил к двери своего дома.

Он очень жалел, что этим утром не смог уделить Элизабет больше внимания.

Рамиэль представил ее разгоряченную кожу, покрытую капельками пота и издающую слабый аромат флердоранжа. Дверь его дома неожиданно резко распахнулась.

Рамиэлю почудилось, будто на него обрушился чей-то невидимый кулак. Мухаммед должен был сопровождать Элизабет в Итон. Единственное, что могло заставить его остаться дома, было…

— Где Элизабет? — спросил Рамиэль внезапно охрипшим голосом.

Лицо корнуэльца было непроницаемым.

— Приходил муж.

Сердце Рамиэля похолодело.

— Ты, конечно, не впустил его?

— Нет, впустил.

Сорвавшись с места и уронив несколько коробок, Рамиэль разом перемахнул через две ступеньки и оказался на крыльце.

— Где она?

Мухаммед упорно смотрел поверх плеча своего хозяина.

— Она сейчас с графиней, в вашей спальне.

С души Рамиэля словно камень свалился. Она не вернулась к своему мужу. Он сделал шаг в сторону, чтобы обойти корнуэльца.

Но Мухаммед заслонил ему дорогу.

— Да свершится воля Аллаха, хозяин. Жизнь за жизнь, так завещал он. Я предлагаю вам взять мою жизнь за жизнь миссис Петре.

Элизабет… мертва?

В ту же секунду несколько коробок, которые Рамиэль продолжал прижимать к себе, оказались на полу, а его руки уже крепко держали корнуэльца за шиворот.

— Объясни!

Мухаммед и не пытался освободиться.

— Я подверг жизнь миссис Петре опасности, поэтому моя жизнь теперь в вашем распоряжении. Поступайте с ней, как посчитаете нужным.

— О чем ты говоришь?

Мухаммед стойко встретил яростный взгляд бирюзовых глаз хозяина.

— Ее отравили.

«Отравили!»— вновь и вновь звучало в голове Рамиэля, охваченного ужасом. Оттолкнув Мухаммеда в сторону, он ворвался в дом и помчался вверх по лестнице, перескакивая сразу через несколько ступенек. Достигнув двери своей спальни, Рамиэль со всей силы толкнул ее. От резкого удара дверь распахнулась и, ударившись о стену, чуть было не захлопнулась перед ним.

Бархатное кресло малинового цвета, в котором сидела графиня, было придвинуто к кровати. В комнате стоял полумрак из-за опущенных портьер, сквозь которые с трудом пробивался мутный дневной свет; при таком освещении светлые волосы графини казались серебряными.

Когда Рамиэль вошел в комнату, она резко выпрямилась. Однако, когда графиня узнала в вошедшем своего сына, она с облегчением вздохнула и поднесла палец к губам.

— Ш-ш-ш…

Рамиэль одним махом преодолел расстояние от двери до своей кровати. При виде Элизабет сердце его заныло. Кожа ее была белее подушки, на которой она лежала; под глазами залегли глубокие тени. Прежними остались только ее рыже-каштановые волосы. Казалось, будто все жизненные соки, покинувшие ее тело, сосредоточились теперь в этих длинных блестящих прядях.

— Не буди ее, сынок. Сейчас ей уже ничего не грозит.

— Как это случилось? — спросил Рамиэль хриплым шепотом.

Помимо своей воли он протянул к Элизабет руку и убрал с ее лба влажную прядь волос.

— Пойдем в другую комнату, там и поговорим.

— Нет.

Ярость и страх боролись в душе Рамиэля. Он обещал Элизабет, что с ним она будет в безопасности, но он не сдержал своего обещания.

— Я больше не оставлю тебя.

Присев на край кровати, Рамиэль потянулся к ее руке.

— Не прикасайся к ней.

Рамиэль замер. Затем медленно обернулся в сторону матери.

— Я дала ей успокоительное, но кожа Элизабет по-прежнему слишком чувствительна, — объяснила графиня. — Если ты ее разбудишь, она испытает сильную боль.

Рука Рамиэля застыла в воздухе, так и не коснувшись судорожно сжатых пальцев Элизабет.

— Что ты имеешь в виду, говоря о слишком чувствительной коже?

— Ее отравили, Рамиэль.

— Что это за яд, от которого обычное прикосновение вызывает боль?

Опасная мягкость в голосе сына не остановила графиню.

— Ты так давно не был в гареме, что уже успел забыть?

Кантаридин, хорошо известный под названием «шпанская мушка», достаточно часто использовался наложницами для усиления желания. Однако это средство обычно смешивали с какими-нибудь другими ингредиентами, иначе вместо возбуждения оно вызывало смерть.

— Это невозможно, — убежденно произнес Рамиэль.

— Возможно, уверяю тебя.

— Но как?

— Кекс был нашпигован кантаридином. Мухаммед дал Элизабет рвотное, чтобы очистить ее желудок. Если бы он не поторопился, она бы умерла.

Если бы Мухаммед не впустил в дом Эдварда Петре, ее бы не отравили.

— Эдвард Петре будет все отрицать.

— А ты уверен, что это был ее муж?

— А ты предлагаешь мне во всем обвинить Этьена? — резко возразил Рамиэль.

— Ты уверен, что яд предназначался для Элизабет? — спокойно продолжала графиня.

Корзина с лакомствами. Кекс был приготовлен для сыновей Элизабет. Никто не знал о том, что она собиралась навестить своих сыновей, кроме него самого и его слуг. Рамиэль внедрил в дом Петре своего шпиона; может, Эдвард сделал то же самое?

Мухаммед. Он знал, что от шпанской мушки нет противоядия. Единственное, что могло спасти человека от передозировки, было рвотное, причем принятое немедленно. Однако корнуэлец прекрасно знал и другое — что это средство тоже не всегда действовало. Шпанская мушка возбуждала так же легко, как и убивала. Доза, усиливающая желание, не очень отличалась от той, что вызывала смерть.

— Я не думаю, что в этом замешан кто-то из моих слуг. Но уверяю тебя, если это так, то я очень скоро узнаю, кто этот мерзавец, — угрюмо пообещал Рамиэль.

Он осторожно поднялся с кровати.

— Куда ты идешь?

— Хочу найти предателя.

— Ты же сказал, что не оставишь Элизабет.

Рамиэль не смог скрыть горечи.

— Тебе лучше удается защищать ее.

— Я не смогу помочь ей, когда она проснется, Рамиэль.

Он остановился.

Какое-то количество яда по-прежнему оставалось в организме Элизабет. И несмотря на то что к моменту ее пробуждения все самые страшные мучения останутся позади, она по-прежнему будет страдать от сильного желания.

Тут Рамиэль почувствовал, что его мужское естество невольно напряглось. Он ненавидел себя за свою слабость. И в то же время он понимал, что, когда Элизабет проснется, ей понадобится мужчина. Ей будет нужен лорд Сафир. И он больше не подведет ее.

Кэтрин видела, как ее сын смотрел на Элизабет. Лицо Рамиэля — точная копия его отца — выражало смесь горечи и нежности. В груди графини стало тесно от охвативших ее сладких воспоминаний и горького сожаления. О любви, которую она познала. О том, что могло бы быть, и о том, чего уже никогда не будет.

— Рамиэль.

Бирюзовые глаза ее сына были такими ясными, когда он повернулся к ней, что ее сердце невольно сжалось.

— Будь нежным с ней.

На губах графини появилась лукавая улыбка.

— Только не слишком.

Выходя, Кэтрин осторожно закрыла за собой дверь.

Казалось, еще вчера он бегал в коротеньких штанишках, очаровывая всех служанок своими бирюзовыми глазами, белокурыми волосами и смуглой кожей. Каждая из них боролась за право покормить маленького Рамиэля и поменять ему пеленки.

Если бы она осталась в Аравии, ее сын стал бы любимцем гарема. А она была бы… фавориткой шейха. Со временем ее мысли занимали бы лишь пустые разговоры да ежедневный страх, что другая женщина может занять ее место. Женщина с темными волосами и смуглой от рождения кожей. Женщина, которая сможет легко подчиниться миру мужчин и будет счастлива оказаться в золотой клетке и муслиновых покровах, скрывающих внешность. Женщина, которая, забыв о своих заветных мечтах, будет довольствоваться лишь физической любовью.

— Мадам.

От неожиданности сердце Кэтрин чуть не выпрыгнуло из груди. Из темноты, подобно привидению, выступил человек, чью голову покрывала чалма. Это был единственный живой фантом из ее прошлого, от которого она давно отказалась.

Сожаление сменилось гневом. Она предпочла отказаться от красот Аравии, чтобы не стать ее рабой. В то время как корнуэлец, стоявший сейчас перед ней, добровольно погряз в арабских традициях, искалечивших ему жизнь.

— Это ты положил яд в кекс, Коннор?

Ни одна черточка не дрогнула на его лице.

— Вы знаете, что это не так.

— Мне кажется, что чем старше я становлюсь, тем больше я начинаю во всем сомневаться. Ты утверждал, что Элизабет Петре — коварная шлюха, желающая разрушить жизнь моего сына. Ты требовал от меня, чтобы я вмешалась в судьбы людей, нуждающихся в любви.

Корнуэлец дернулся, словно от удара, и тут Кэтрин все поняла.

— Ты ревнуешь, — мягко проговорила она.

— Я защищаю его, это мой долг.

— Моему сыну не нужна твоя защита, Коннор. И ты уже давно свободен от своих обязательств. Ты — свободный человек, однако по-прежнему служишь Рамиэлю. Откуда такая преданность?

— Шейх приказал мне охранять хозяина. И я не собираюсь уклоняться от своих обязанностей.

— Рамиэль любит тебя, но он также любит и Элизабет. Не превращай его чувства к тебе в ненависть.

— Только неверный может верить в любовь женщины.

Кэтрин нахмурилась.

— Ты не веришь тому, что говоришь, Коннор.

— Я должен в это верить. Я обязан выполнять свой долг. — В голосе корнуэльца звучала боль. — Если я не буду в это верить, моя жизнь евнуха станет бессмысленной.

И вдруг все те сорок лет, что отделяли ее от прошлого, внезапно исчезли. Она вновь увидела перед собой тринадцатилетнего мальчика по имени Коннор. Он отчаянно плакал, орошая слезами песок, в который его закопали, чтобы он не истек кровью после кастрации. В то время Кэтрин было всего семнадцать. Уже тогда она успела пережить и насилие, и рабство. И когда плачущий мальчик стал молить ее о смерти, она отказала ему. Потому что тогда она не сознавала всего ужаса его потери. Зато сейчас она прекрасно понимала корнуэльца и надеялась, что сможет ему чем-то помочь.

— Ты видный мужчина, Коннор.

— Я бесполезный мужчина.

— С лицом юноши и телом атлета, — резко возразила графиня. — Если бы ты был настоящим евнухом, то твоя грудь, живот и бедра были бы сейчас сплошным куском жира. Однако это не так.

— Они отрезали мне яйца, — ответил Коннор с несвойственной ему грубостью. — Они забрали у меня способность давать жизнь.

— И поэтому Рамиэль для тебя больше сын, чем человек, нуждающийся в твоей опеке.

Корнуэлец ничего не ответил.

— Ты когда-нибудь был с женщиной, Коннор?

Кэтрин невольно улыбнулась, увидев, насколько корнуэлец ошарашен и взбешен ее словами.

— Я евнух.

— Но твое мужское достоинство по-прежнему при тебе.

Если бы не густая тень, в которой скрывался Мухаммед, она могла поклясться, что он покраснел.

— Мне не требуется соломинка, чтобы помочиться.

— Такие евнухи, как ты, берут себе жен.

— В гареме над ними смеются.

— По крайней мере на их долю приходится хоть какая-то толика счастья. Ты был очень молодым, когда тебя кастрировали, Коннор. Если бы ты сейчас был подростком, у которого на груди только начали пробиваться волосы, я бы могла понять тебя и твои мучения. Потому что в детстве все воспринимается намного острее и болезненнее. Наложницы в гареме ценят таких евнухов, как ты, за то, что они могут доставить женщине удовольствие, не подвергая ее риску забеременеть. Разве ты никогда не хотел женщину? Признайся, разве ты никогда не мог познать любовь внутри женского тела?

— Вы не должны обсуждать со мной подобные вещи. — В голосе корнуэльца звучала неподдельная ярость. — Вы женщина шейха.

— Нет, Коннор, я сама себе хозяйка. И я не буду стоять в стороне и смотреть, как ты пытаешься разлучить моего сына с женщиной, которую он сам выбрал.

— Я бы никогда не причинил зла хозяину.

— Однако именно ты знаешь все о кантаридине.

— Если бы я хотел убить Элизабет, я бы ни за что не клал яда в кекс. Он был приготовлен для детей, а жизнь ребенка для меня святое.

— Даже если ему уготована участь худшая, чем смерть?

В черных глазах Коннора ничего не отразилось.

— Даже тогда.

— Эдвард Петре действительно приходил сегодня?

— Да.

— Он был один?

— Нет.

— С кем он приходил?

— Я не знаю.

Кэтрин в недоумении приподняла брови.

— Коннор, пожалуйста, не лги мне.

— Я не лгу, мадам, это была женщина. Ее лицо скрывала густая вуаль, и она не разговаривала. Я не знаю, кто она. Я даже не уверен, что это была женщина.

 

Глава 22

Элизабет проснулась с громким стоном. Ей не хватало воздуха, она чувствовала, что задыхается. Казалось, будто темнота, окружавшая ее, наполнена пульсирующей болью. Какое-то время она не осознавала, что ее пылающее тело охвачено диким, неконтролируемым желанием. Но потом она вспомнила.

Кусок кекса, который попробовала Элизабет, был посыпан не арахисом, а мелко измельченными насекомыми. Шпанская мушка, а, по словам графини, это была именно она, широко использовалась как на Востоке, так и на Западе, и ее легко было достать.

Господи! Кто-то пытался отравить ее сыновей! А вместо них отравил ее.

Вибрирующая темнота давила на Элизабет; она казалась ей непроглядно черной, подобно жуку, которого она проглотила. Подкатившая к горлу тошнота заставила ее быстро откинуть простыни и спустить с постели ноги. И тут рука Элизабет запуталась в шелковой мужской рубашке, которая оказалась на ней вместо пеньюара. Она замерла. Чья-то рука нежно провела по ее спине, затем скользнула под тяжелые пряди волос и коснулась шеи.

— Останься.

Элизабет содрогнулась. Голос Рамиэля резал ей слух, в то время как его горячая ладонь исследовала места, не имеющие ничего общего с шеей.

— Мне нужно идти… — Она прикусила губу. — Мне нужно в туалет.

— Тебе помочь?

Элизабет резко дернулась в сторону, подальше от его руки.

— Спасибо, не надо.

С трудом встав с постели, она молча добралась до ванной и закрыла за собой дверь. Когда Элизабет вернулась, Рами-эль, не стыдясь своей наготы, сидел на краю кровати со стаканом в руках. На тумбочке горела зажженная им лампа.

Рамиэль протянул ей стакан.

— Выпей это.

Элизабет уставилась на воду, стараясь не смотреть на его смуглое мускулистое тело.

— Ты знаешь, что произошло?

— Да, я знаю, — спокойно ответил он. — Возьми стакан. Тебе сейчас нужно пить побольше жидкости.

— Я не хочу пить.

— Чем больше ты выпьешь, тем быстрее твое тело избавится от кантаридина.

Элизабет старалась не смотреть в его бирюзовые глаза, полные заботы и понимания. Очевидно, Рамиэль был прекрасно осведомлен о действии яда, который она проглотила. И сознание того, что он знал о мучившем ее желании, ставило Элизабет в еще более унизительное положение.

— Я выпила галлоны воды и по-прежнему… — Она нервно сглотнула, — во мне все горит.

— Тогда позволь мне облегчить твои страдания. Сердце Элизабет подпрыгнуло.

— Я хочу уйти.

Где-то в глубине дома раздался звук захлопнувшейся двери, затем послышался скрип кровати. Рамиэль медленно пересек комнату и остановился перед ней.

— Выпей воды, Элизабет. Мы обо всем поговорим утром.

Она невольно перевела взгляд со стакана на его мускулистую грудь, покрытую густой порослью пшеничных волос, которые стрелой спускались к животу. Тело Рамиэля казалось напряженным; на кончике его побагровевшего члена блестела капелька влаги, подобно росе на спелой, сочной сливе. Потеряв над собой контроль, Элизабет выбила из рук Рамиэля стакан.

— Я же сказала, что не хочу пить!

Стакан, расплескав в воздухе прозрачную воду, сделал дугу и упал на восточный ковер. На светлом ворсе расплылось несколько темных пятен.

На какую-то долю секунды Элизабет показалась, что это не она, а кто-то другой совершил этот бессмысленный поступок. Шок, злость и страх — все эти чувства, усиленные диким желанием, мучившим ее все больше и больше, полностью овладели ею.

Казалось, Рамиэля не шокировала ее выходка. На его печальном лице отражалась лишь озабоченность, словно он столкнулся с очень трудной задачей. Элизабет не была ни послушной дочерью, ни преданной женой, ни даже капризной любовницей, которая чем-то недовольна.

— Ты лгал мне, — произнесла она ледяным тоном. Бирюзовые глаза Рамиэля потемнели.

— Да.

— Ты сказал, что с тобой я буду в безопасности.

— Да.

— Тогда мне незачем ждать здесь до самого утра. Нам не о чем говорить, и, чтобы не слишком утруждать тебя, я сама найду себе кеб.

— Когда ты пришла сюда, Элизабет, ты знала, что я тебя не отпущу.

Сжигавший изнутри ее огонь превратился в настоящий пожар.

— И поэтому ты решил уничтожить моих сыновей, чтобы они не мешали тебе развлекаться.

В мгновение ока руки Рамиэля оказались на ее плечах, а его пальцы больно впились в ее кожу.

— Что ты сказала?

— Моя мать предупреждала меня.

Элизабет должна была испугаться, однако в эту минуту она могла думать лишь об одном — о жаре его пальцев, проникавшем сквозь тонкую шелковую материю, о том, как эти пальцы, погрузившись внутрь ее тела, нашли самое заветное место.

— Она сказала, что ты не примешь чужих детей. Ты пытался убить моих сыновей!

У Элизабет перехватило дыхание, когда Рамиэль с силой притянул ее к своей груди.

— Ты сама не веришь в то, что говоришь, — проскрежетал он.

Дыхание его было горячим; оно еще больше разожгло бушующую в Элизабет страсть, и ей уже было все равно, верит она своим словам или нет. Накануне Рамиэль спрашивал ее, пришла бы она снова к нему, если бы ее сыновьям не угрожала опасность. А этим утром, когда Элизабет хотела одна навестить своих детей, он заявил, что не позволит ей исключить его из своей жизни. Яд широко распространен на Востоке, и Рамиэль хорошо знал его действие. Он также знал, что корзина предназначалась для ее сыновей — мальчиков, которые мешали его развлечениям.

Отвернувшись, Элизабет попыталась оттолкнуть Рамиэля. Но жесткие волосы на его' груди лишь оцарапали ей ладони, а жар его кожи обжег ее. Элизабет резко отдернула свои руки от груди Рамиэля.

— Отпусти меня.

Но он притянул Элизабет к себе так близко, что ее грудь расплющилась о его мускулистое тело, и она почувствовала, как его напряженный член уперся ей в живот. Губы Рамиэля находились лишь в нескольких сантиметрах от ее рта.

— Скажи мне, что ты в это не веришь.

Элизабет поняла, что умрет, если он сейчас ее не отпустит. Однако Рамиэль не собирался этого делать, а она уже не в силах была терпеть его прикосновения.

— Отпусти меня! — закричала Элизабет, пытаясь задеть его как можно сильнее. — Никогда больше не прикасайся ко мне! Тебя не было рядом, когда ты был мне нужен! Я больше не хочу желать тебя!

Взгляд Рамиэля не оставлял никакого сомнения. Элизабет достигла своей цели. Она ударила в самое больное место Шейха-Бастарда.

Почему он никак не отпускает ее?

— Признайся, ты же знаешь, что я не могу причинить вреда твоим сыновьям, — проскрежетал Рамиэль, обжигая лицо Элизабет своим дыханием.

Если она согласится с ним, тогда ей придется признать, что это Эдвард пытался убить ее детей, своих детей. Так же как и то, что ее отец действительно собирался расправиться с собственной дочерью.

Ни за что!

— Ты был спокоен, когда мой муж пытался убить меня. Ты и сейчас спокоен. Что же нужно сделать, чтобы заставить тебя чувствовать?

— Я умею чувствовать, дорогая.

Слова Рамиэля отозвались болью в сердце Элизабет. Она не хотела видеть его страдания.

— Я думала, что умру без тебя.

— Но сейчас я здесь.

— Мои сыновья…

— Они в безопасности. Ты должна верить мне, Элизабет.

— Ты уже говорил это.

— Элизабет, я сегодня ездил в Итон и нанял там людей, чтобы они присматривали за твоими сыновьями.

Она замерла.

— Почему ты не рассказал мне о своих планах сегодня утром?

— Я не хотел беспокоить тебя.

— Ты думаешь, мой муж может причинить вред своим собственным детям?

— Я думаю, что такое возможно. Я знаю, Элизабет, что сейчас тебе очень больно. Позволь мне помочь тебе. Позволь мне любить тебя.

Любовь! Всю жизнь она мечтала быть любимой.

Однако то, что она сейчас испытывала, не походило на любовь. Это была страсть! Но о ней она тоже мечтала.

Элизабет устало откинулась назад.

— Тебе будет противно смотреть на меня.

Она самой себе казалась отвратительной. Губы Рамиэля ущипнули Элизабет за мочку уха; это прикосновение тут же отозвалось легким покалыванием в ее сосках.

— Может быть, это я опротивею тебе еще до того, как наступит утро.

— Нет.

— Когда я опущу тебя на кровать, ты встанешь на четвереньки.

Трепеща всем телом, она выполнила приказ шейха, ощутив, как прохладный воздух нежно коснулся ее ягодиц. Внезапно Элизабет почувствовала себя очень уязвимой. Она была совершенно беззащитна в такой позе. Матрас за спиной Элизабет скрипнул. Рука Рамиэля опустилась на ее ягодицы. От этого прикосновения Элизабет стало жарко.

— Раздвинь ноги…

Элизабет затрепетала, когда Рамиэль слегка подтолкнул ее своим бедром.

— Вот так.

Вдруг она почувствовала, как обжигающий жар коснулся ее ягодиц; затем она ощутила его-ниже, между ног. И тут Рамиэль вошел в нее. Он проник так глубоко, что Элизабет с трудом могла перевести дыхание.

— Рамиэль!

— Ш-ш-ш.

Он слегка приподнял ее за плечи — Элизабет показалось, что в нее вогнали кол, который внутри неожиданно превратился в мощное дерево. Выгнувшись, она прижалась спиной к жаркой, мускулистой груди Рамиэля. Их тела слились, а сердца забились в унисон. Где-то глубоко внутри Элизабет ощущала, как пульсировал его набухший член. А может, это был трепет ее лона, плотно обхватившего фаллос Рамиэля. Горячее, влажное дыхание щекотало ей шею. Он нежно провел рукой по ее плечу; Элизабет чувствовала, как теплая ладонь опускается все ниже.

Горячая волна быстро распространялась по телу Элизабет, но Рамиэль не торопился отпускать ее.

А она была уже не в силах бороться ни с ним, ни со своими желаниями. Ловя ртом воздух, Элизабет резко откинула голову назад, чувствуя, как ее тело разрывает очередной оргазм. За эту ночь с Элизабет это случилось дважды. Однако ее тело по-прежнему жаждало большего.

Повернув голову, Элизабет уткнулась лицом в густые золотистые волосы Рамиэля.

— Ты действительно грезил обо мне? — спросила она, задыхаясь.

Рамиэль крепко прижимал ее ладонь к набухшей, трепещущей плоти. Элизабет чувствовала, как ее вагина конвульсивно сжималась вокруг его мощного члена, в то время как ее клитор пульсировал под их сплетенными пальцами.

— О да, я предавался фантазиям о тебе. Я представлял твои локоны, твою грудь, крошечные завитки на твоем лобке, такого же цвета, как и твои волосы, твой маленький бутон, который так восхитительно краснеет и расцветает…

Элизабет и мечтать не могла о том, что когда-нибудь мужчина будет видеть ее в своих фантазиях. Она и не думала до встречи с Рамиэлем, что мужчина прежде всего захочет удовлетворить ее.

Он поднял голову и нашел губами ее рот. Язык Рамиэля был таким же жарким и влажным, как и его член, глубоко проникший внутрь Элизабет. Она громко застонала, отдаваясь во власть сладострастных волн, сотрясавших ее трепещущее тело, в то время как их сплетенные пальцы продолжали свое движение.

— Три оргазма, — прошептал Рамиэль, касаясь губами ее рта. — Это должно немного расслабить тебя, чтобы мы могли продолжить урок.

Задыхаясь, Элизабет почувствовала, как его рука направила ее пальцы в глубь вагины. Она ласкала ими мягкие и влажные губы своего лона, опускаясь все ниже и ниже. Вдруг она коснулась чего-то твердого. Рамиэль действительно был частью ее тела. Элизабет ощутила, как дрогнул его член; одновременно она почувствовала это движение кончиками пальцев. Рамиэль провел пальцами по плоти, прижимавшейся к его фаллосу, подобно второй коже.

— Женская плоть жаждет принять в себя мужской член. А ты жаждешь этого, дорогая?

— Ты знаешь ответ.

— Но мне нужно, чтобы ты сказала об этом вслух.

Элизабет приходилось говорить Рамиэлю куда более откровенные вещи. Так почему же ей сейчас так трудно признаться в своих чувствах?

— Я страстно хочу тебя, Рамиэль, — произнесла она сдавленным голосом.

Его рука ласкала ее живот.

— Тебе нужен я… или просто мужчина?

Элизабет закрыла глаза, понимая, что не сможет солгать.

— И то и другое.

— Сегодня ты была готова отдаться любому мужчине.

Глаза Элизабет резко открылись.

— Я бы никогда на это не пошла.

— Однако для меня ты сделала исключение.

— Это совсем другое.

— Здесь ты права. Ты знаешь, какое мое самое любимое название… — он еще сильнее прижал их сплетенные пальцы к плоти, плотно прилегавшей к его члену, — для этого места?

Элизабет пыталась не обращать внимания на обжигающий жар, идущий от груди Рамиэля, плотно прижатой к ее спине.

— Какое?

— «Красавица». Однако самая дивная вагина называется «восхитительная». Удовольствие, которое она дарит, можно сравнить лишь с тем наслаждением, которое испытывают животные и хищные птицы. Наслаждение, добывающееся кровью в жестоких боях. Шейх Нефзауи говорит, что женщина, обладающая подобной вульвой, способна подарить мужчине кусочек рая, который ждет его после смерти. Сделай мне такой подарок, дорогая. Наклонись вперед, и мы испытаем то же наслаждение, что и дикие животные.

Элизабет наклонилась вперед и схватилась руками за атласное одеяло, стараясь удержать равновесие, когда Рамиэль с силой вошел в нее.

«Женщина не может принять в себя мужчину так глубоко», — подумала Элизабет сквозь затуманенное сознание. Вдруг она почувствовала, как ее спины коснулся жар разгоряченной кожи. Жесткие ладони Рамиэля соскользнули с ее бедер — одна из них прижалась к ее животу, а другая, опустившись ниже, оказалась между ее ног. Руки шейха гладили и мяли тело Элизабет, которая старалась принять его еще глубже и еще ярче ощутить мощные толчки. Протяжные стоны Элизабет отдавались звонким эхом в просторной спальне.

— Не распрямляй бедер, ненаглядная.

Рамиэль продолжал двигаться внутри Элизабет, направляя ее, подчиняя своим движениям, своему ритму,

— Расслабься, опустись пониже. Возьми меня, Элизабет. Аллах! Я хочу слышать, как ты стонешь. Сделай это для меня. Возьми меня. Вот так. Глубже. Да. Господи! Да-а-а!

Острые зубы Рамиэля впились в плечо Элизабет. А потом она уже ни о чем не могла думать. С ней произошло то, чего она боялась больше всего на свете, — она превратилась в животное, которое стонало, рычало и молило, утонув в море наслаждения, которое они создавали вместе. Плоть к плоти. Сердце к сердцу. Она не поняла, кто из них закричал первым, когда волна оргазма охватила ее тело. В эту минуту все смешалось. Элизабет и Рамиэль. Рамиэль и Элизабет.

Элизабет, не выдержав, упала на кровать. В течение долгих секунд она лежала не шевелясь, наслаждаясь тяжестью теплого тела, прижавшего ее к прохладному атласному одеялу. Их сердца бились в унисон. Волна горячей спермы наполнила ее лоно.

— Я хочу шампанского, — прошептала Элизабет. Рамиэль хмыкнул. Эта чисто мужская реакция вызвала у нее улыбку, сменившуюся горячей благодарностью.

— Я хочу искупать тебя в нем. — Обмякшая плоть внутри ее тела дернулась. Руки Рамиэля, обнимавшие Элизабет за талию, невольно сжались. — А потом я высушу тебя своим языком. — Член Рамиэля, погруженный в лоно Элизабет, вновь ожил.

— А после этого я попрошу тебя излить свое семя мне в рот, чтобы я почувствовала твой вкус.

Рамиэль молча смотрел на Элизабет.

Ее лицо, розовое от сна, светилось умиротворением. Густые, длинные ресницы слиплись от слез, пота и шампанского. Осторожно взяв за кончик шелковую простыню, он с неохотой прикрыл ее обнаженную грудь. Она вздохнула и уткнулась лицом в его ладонь.

Сердце Рамиэля сжалось. Он больше не позволит Эдварду Петре причинить ей боль.

В молчании он быстро оделся, стараясь не разбудить Элизабет, и погасил в лампе огонь, а затем, не выдержав, нагнулся к ней, чтобы вновь ощутить вкус ее губ. Рот Элизабет приоткрылся, готовый к поцелую. Рамиэль с сожалением выпрямился.

Существовало еще одно название, которое он не упомянул ей во время их урока. Оно переводилось как «вульва женщины, которая никогда не пресыщается своим мужчиной». Элизабет не пресытится им. И он никогда не насытится ею.

Туманная ночь казалась Рамиэлю слишком холодной после теплой постели с Элизабет. Бой Биг Бена отдавался глухим эхом над крышами домов — был час ночи. Парламентские заседания заканчивались в два.

Рамиэль неторопливо зашагал в ночь. Резким свистом он остановил проезжавший мимо кеб.

— Куда вам?

— К зданию парламента.

Внутри кеба сильно пахло джином и потом. Невольно Рамиэль вспомнил тонкий аромат апельсиновых цветов и горячего желания, исходящего от тела Элизабет. Накануне, когда она пришла к нему в дом, она принесла с собой совсем другой запах — запах страха и газа. Кучер уверенно гнал лошадь по туманным улицам Лондона. Вскоре кеб остановился, и Рамиэль, заплатив деньги, легко спрыгнул на землю.

— Спасибо, сэр.

Кучер спрятал в карман щедрые чаевые.

— Ты получишь больше, если отъедешь в сторону, подальше от света фонарей, и дождешься меня. Я должен встретиться с одним человеком.

— Вам придется раскошелиться.

Губы Рамиэля скривила ухмылка.

— Дело того стоит.

Он натянул на глаза шляпу, завязал повыше шарф и, расположившись у здания парламента, принялся ждать. Тело его слегка побаливало, заставляя вспоминать о более приятных минутах. Элизабет подарила ему три оргазма; сколько оргазмов испытала она сама, Рамиэль даже не пытался сосчитать. Он все еще ощущал ее вкус на своем языке — сладко-солоноватый, с примесью шампанского.

Рамиэль лениво разглядывал кареты, выстроившиеся цепочкой вдоль улицы, и думал о том, что теперь в будущем он вряд ли сможет пить шампанское без того, чтобы не почувствовать болезненное напряжение в паху. Недалеко в тени тихо заржала кляча ждавшего его кучера.

А затем двери здания неожиданно распахнулись, и на пороге появилось несколько мужчин, одетых в смокинги. Они не спеша выходили на улицу, громко смеясь и перебрасываясь на ходу шутками.

Насторожившись, Рамиэль быстро окинул взглядом выходящих. Вот он! Эдвард Петре оживленно разговаривал с коллегами. Их беседа то и дело прерывалась взрывами смеха. Рамиэль подобрался, ожидая подходящего момента.

Вскоре оживленные голоса стихли. Мужчины, по одному или парами, стали расходиться по своим экипажам. Рамиэль действовал быстро. Не успел Эдвард Петре надеть свой цилиндр, как рука лорда Сафира уже крепко сжимала его за плечо.

— Сейчас ты пойдешь со мной, иначе каждый из присутствующих узнает о твоем маленьком секрете. Некоторые из твоих коллег имеют те же склонности, что и ты, так что, когда правда всплывет наружу, они не посмеют защищать тебя.

В свете фонаря было видно, как лицо Эдварда Петре смертельно побледнело.

— Убери руку.

— Потерпи немного. Вон там, в стороне, нас ждет кеб. Сейчас мы поедем к тебе домой, там и поговорим. Или же я могу тебя просто убить и выкинуть в Темзу. Учитывая, что последнее намного облегчает мне задачу, я бы советовал тебе заткнуться и следовать за мной.

— Ты не посмеешь, меня ждут.

— Еще как посмею. Меня выслали из Аравии за то, что я убил своего сводного брата, так что суди сам, Петре.

Глаза Эдварда расширились от ужаса.

— Ты имеешь мою жену, даже она не захочет видеться с человеком, который убьет отца ее детей.

Губы Рамиэля скривились в циничной ухмылке.

— Возможно, но она может и удивить тебя. В любом случае ты сдохнешь, и тебе уже будет все равно. Ну так как?

Петре больше не сопротивлялся. Рамиэль отвел его к кебу, продолжая придерживать за плечо. Затем дал кучеру адрес. Сквозь грязные окна кареты проникал тусклый свет фонарей. Ее родной кислый запах перебивался удушливым одеколоном Эдварда, смешанного с благоуханием масла, которым европейцы по тогдашней моде смазывали свои волосы.

— Скоро ты надоешь Элизабет. — Голос канцлера казначейства звучал на удивление хладнокровно. — И тогда она вернется ко мне.

Рамиэль с трудом погасил в себе вспышку ярости.

— Полегче, Петре. Мы поговорим обо всем у тебя дома.

— Боишься скандала, Сафир? — В голосе Эдварда звучала издевка.

Рамиэль выглянул в окно и посмотрел на реку, в которой отражался свет фонарей.

— Да нет. Просто Темза слишком близко. Боюсь поддаться соблазну.

Остальная часть пути прошла в гробовом молчании. Петре кипел от ярости, но, обладая трезвым умом, предпочитал не раздражать Рамиэля.

Пока Рамиэль расплачивался с кучером, Петре торопливо пытался отпереть входную дверь. Он надеялся поскорее попасть внутрь дома и запереться там. Рамиэль спокойно взял из руки Петре ключ и вставил его в замочную скважину. Эдвард насмешливо поклонился.

— Только после вас.

Оказавшись внутри, Рамиэль обратил внимание на горевшие газовые лампы. Странное проявление заботы со стороны слуг, учитывая то, что произошло с их хозяйкой. Страстная натура Элизабет никак не отразилась на убранстве дома.

Рамиэль тихо закрыл за собой дверь. Петре резко повернулся к нему. Его голову венчал высокий цилиндр, а в правой руке Эдвард сжимал трость с золотым набалдашником.

Повесив свою собственную шерстяную шляпу на спинку стула, Рамиэль принялся разматывать длинный шарф. Неожиданно злость в лице Петре сменилась страхом. Он выпустил из руки трость и кинулся к письменному столу.

Рамиэль ринулся вслед за ним. Он успел вовремя прижать ящиком стола руку Эдварда, которой он пытался схватить лежащий внутри пистолет.

— Почему ты не застрелил Элизабет? — прорычал он. — Это было бы намного проще. Ведь слуги могли обнаружить утечку газа, а также понять, что их хозяйку пытались отравить.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Рамиэль сильнее надавил на ящик. Ему доставляло истинное наслаждение наблюдать за тем, как и без того бледное лицо Эдварда становилось от страха пепельно-серым.

— Ответь мне, Петре. С какой стати профессиональный политик решает, что убийство может меньше навредить его карьере, чем развод?

Усы Петре нервно дернулись.

— Говорю тебе, я не понимаю, о чем идет речь.

— Ты пытался отравить Элизабет газом, а затем хотел убить ее сыновей, своих сыновей при помощи шпанской мушки.

Петре явно знал, что представляет собой кантаридин. Выражение его карих глаз говорило само за себя.

— Я не прикасался к газовой лампе. Элизабет пыталась покончить жизнь самоубийством.

— Как удобно, учитывая, что жена хотела от тебя уйти.

— Еще чуть-чуть, и ты раздавишь мне руку.

— Тем лучше. Может быть, в следующий раз ты дважды подумаешь прежде, чем строить козни против Элизабет и ее сыновей. Но ты заинтриговал меня! Почему ты хотел убить свою жену, если ее так легко упрятать в сумасшедший дом? Знай, что за убийство тебе пришлось бы отвечать передо мной.

— Да побойся Бога, я никогда не пытался причинить ей вреда.

Левая рука Петре схватила Рамиэля за запястье, пытаясь оторвать его пальцы от ящика. Однако лорд Сафир оказался сильнее.

— Элизабет не хватило смелости встретиться со мной в твоем доме. И я не ездил в Итон и не виделся с мальчиками.

Рамиэль схватил левую руку Петре и, используя вес двух тел, еще сильнее нажал на ящик.

— И насколько сильно ты хочешь, чтобы я отпустил тебя? Так же сильно, как и Элизабет хотела развода?

По бледному лицу Петре струился холодный пот, крупными каплями стекавший с его бровей и усов.

— Да разведусь я с этой шлюхой, только отпусти мою руку.

— Этого недостаточно. Я не потерплю, чтобы ее имя трепали по всему Лондону. Более того, ты уступишь ей опекунство над сыновьями.

— Она совершила прелюбодеяние.

— А как насчет тебя, Петре? Ты был сутенером собственного сына. Уверяю тебя, это заинтересует суд больше, чем падение Элизабет.

Петре перестал сопротивляться.

— У тебя нет доказательств.

— Я был в Итоне, так что доказательств у меня предостаточно.

— Отпусти меня, — прошептал Петре.

— Объясни мне, почему я должен эта сделать?

— Я дам ей развод, без всякой огласки. Она также сможет оставить себе своих сыновей.

Рамиэль медленно отпустил ящик и проворным движением забрал пистолет из вялой руки Петре. С тыльной стороны его кисти стекала кровь, а костяшки пальцев сильно разбухли.

— Ни ты, ни Эндрю Уолтер и близко не должны подходить к Элизабет и ее сыновьям.

Петре баюкал раненую руку.

— Если хоть слово всплывет о моем «маленьком секрете», как ты изволил выразиться, я позабочусь о том, чтобы Элизабет не получила опекунства над детьми.

Еще один секрет, еще один компромисс. Петре мог официально забрать сыновей Элизабет. Рамиэль мог предотвратить это, не прибегая к убийству…

— А ты, хитрая бестия, о многом догадался. Действительно, упрятать жену в сумасшедший дом было лучшим решением проблемы. Тем утром я оставил лампу Элизабет потухшей, чтобы доказать ее недееспособность. Для этого мне не нужно было травить ее газом. И я также не пытался убивать своих детей. А «шпанская мушка» мне не требовалась с тех пор, как я в последний раз спал со своей женой, твоей шлюхой.

Все-таки Петре был не слишком умен. Он так и не понял, что ему нельзя было поливать грязью женщину Рамиэля. И тем более ему не следовало распалять его воображение картинами своих любовных утех с Элизабет. Рамиэль чуть было не отказался от своего решения не убивать Эдварда.

— Значит, ты кого-то для этого нанял. Так же, как и в прошлый четверг. Ты заплатил человеку, чтобы тот запугал Элизабет после ее выступления на собрании, — тихо произнес Рамиэль, прекрасно понимая, что это никак не объясняло отравление кантаридином, если только Эдвард не подослал в его дом шпиона. Но в отличие от частного детектива, встретившегося с кучером Петре и заплатившего ему изрядную сумму, чтобы тот освободил свое рабочее место, в доме Рамиэля никаких новых слуг не появлялось.

— Я постоянно у всех на виду. И не стал бы никого нанимать для запугивания и уж тем более убийства своей жены. Эти люди могут заговорить.

К Петре вернулась его обычная самоуверенность.

— В прошлый четверг был сильный туман. Элизабет опаздывала. Я вызвал констебля на случай, если с ней что-нибудь случится. Впоследствии он отзывался обо мне как о любящем и заботливом муже.

Рамиэль потянулся за шляпой, висящей на спинке стула. Его рука дрожала.

— Тогда за всем этим стоит Эндрю Уолтерс.

— Значит, она рассказала тебе о его угрозах. Он уже сожалеет о них. Эндрю так же, как и я, не стал бы убивать Элизабет. Во всяком случае, до тех пор, пока существуют более безопасные способы контролировать ее. Тем более что, когда я подписывал бумаги о психической неуравновешенности Элизабет, он был рядом.

Рамиэль, не оборачиваясь, спросил:

— Тогда кто же, по-вашему, пытался убить ее?

— Может быть, ты просто плохо знаешь Элизабет, Сафир? Может быть, она пыталась покончить жизнь самоубийством. А после неудачной попытки решила убить своих сыновей, боясь объяснений с ними в зале суда.

— А может быть, ты просто врешь, Петре, боясь, что будешь кормить рыб в Темзе.

— Возможно, — насмешливо согласился Эдвард.

Но на самом деле он не боялся. Рамиэль вдруг отчетливо понял, что это не Петре пытался убить Элизабет. Политик никогда не пойдет на убийство, если существуют другие, более безопасные методы. Он не моргнув глазом упрятал бы свою жену в сумасшедший дом, но не решился бы на убийство, которое обязательно расследуют.

Дьявольщина! Кто же покушался на нее, если это были не муж и не отец?

Рамиэль открыл дверь и спокойно закрыл ее за собой, лишая Петре удовольствия быть свидетелем его поражения. В плохо освещенном холле его ждал какой-то человек высокого роста. Рамиэль напрягся и сунул руку в карман с пистолетом.

— Это я, Тернсли.

Частный детектив, нанятый Мухаммедом. Тот самый, который, по словам Элизабет, спал с ее горничной.

— Что тебе надо?

— Поговорить.

Рамиэль не хотел ничего обсуждать. Он мечтал о том, чтобы поскорее попасть домой и убедиться в том, что с Элизабет все в порядке. Он больше не потеряет ее.

— Ты уже все вчера рассказал Мухаммеду. Детектив сообщил, что не смог установить, кто потушил лампу.

— Тогда я рассказал все, что знал на тот момент, — возразил ему Тернсли. — Но есть человек, который знает больше, чем я.

 

Глава 23

Элизабет смотрела на спящего Рамиэля. Утренняя щетина темнела на его скулах. Длинные, почти женские ресницы смягчали скульптурную жесткость черт.

Он заставил ее познать темную, низменную сторону желания и в то же время убедил, что она не безнравственная, не распутная, а нормальная женщина. Их единение оказалось примитивным, навсегда разрушив ее понятия о том, что хорошо, а что плохо.

Он знал, кто любовница Эдварда, но оберегал ее сыновей. Возможно, Рамиэль прав. Возможно, когда она будет готова, то сама обнаружит истину.

Элизабет тихонько отвела длинные, сильные пальцы, которые так хорошо изучили ее тело, как снаружи, так. и изнутри. Рамиэль что-то недовольно пробурчал во сне.

Волна воспоминаний об испытанном наслаждении прокатилась по телу Элизабет. Он вскрикнул, когда она взяла его член в рот и принялась сосать так же, как он до этого сосал ее груди, и продолжала сосать все сильнее и сильнее, а он обхватил ее голову руками, стараясь удержать ее неподвижно, пока все его тело сотрясала судорога экстаза. Она тщательно облизывала сжавшуюся головку его члена, пытаясь до конца высосать восхитительную влагу, выпущенную им прямо ей в горло.

Элизабет облизала губы, смакуя его солоноватый, мускусный вкус, смешанный со вкусом шипучего, пенящегося шампанского. Все мускулы ее тела, о существовании которых она даже не подозревала, ныли и болели. Интересно, у мужчины так же все болит и дрожит после изнурительной ночи?

Ее сумочка лежала на ночном столике. Взяв ее, Элизабет тихо прошла по восточному ковру к гардеробу. Дверцы его были закрыты. Между покрытым красным плюшем креслом и массивным гардеробом красного дерева громоздилась гора коробок и картонок. Накануне вечером их здесь не было. Неужели Мухаммед заходил в спальню Рамиэля, пока они спали? Она почувствовала, как краска заливает ее лицо.

Схватив ярко-синюю юбку и лиф, которые Рамиэль купил ей… о нет, ничего из нижнего белья, кроме турнюра с оборками… зато нашлись ее туфли… она на цыпочках прошла в туалет. Спустя несколько минут, наскоро почистив зубы, умывшись и одевшись, Элизабет тихонько открыла дверь.

Рамиэль еще спал. В полнейшей тишине его ровное дыхание было едва слышным. Тихонько притворив за собой дверь, Элизабет обнаружила, что просто умирает с голода. Кроме легкого ужина, сдобренного шампанским, в первую ночь, проведенную с Рамиэлем, вот уже два дня у нее не было ни крошки во рту.

Она осторожно спускалась по винтовой лестнице из красного дерева, устланной яркой восточной дорожкой. Бальные туфли явно не были рассчитаны на то, чтобы надевать их на босу ногу. Турнюр тоже натирал голую кожу. Да и тяжеленный лиф с юбкой были не слишком удобны. Дрожь чувствительной кожи между ног была тому подтверждением. Спустившись, она повернулась в направлении кухни. И тут из-за огромной, в рост человека, фарфоровой вазы появилась фигура в белом балахоне. Едва не вскрикнув, Элизабет уставилась в загадочные черные глаза.

— Доброе утро, Мухаммед. Я бы хотела позавтракать.

Слуга не уступал ей дорогу.

— А где хозяин?

— Спит. — Элизабет с вызовом вздернула подбородок. — Я не хочу, чтобы его кто-нибудь беспокоил. У него была утомительная ночь.

Она прикрыла глаза, ожидая, когда смысл ее слов дойдет до слуги. Хозяин провел утомительную ночь, поскольку с дюжину раз доводил ее до оргазма, чтобы смягчить действие яда.

— Пошли. — Голос слуги был таким же ровным и безучастным, что и накануне. — Я подам вам.

Элизабет открыла глаза и увидела перед собой складки белого балахона.

— Также похоже, у меня забрали нижнее белье. Возможно, его отдали в стирку. Может, вы будете настолько любезны, что… проверите?

— Хорошо. Следуйте за мной в буфетную на завтрак.

У нее не достало смелости поднять голову и убедиться, что Мухаммед пребывает в таком же замешательстве, что и она. Буфетная сверкала в солнечных лучах искрящимся хрусталем и полированным деревом. В воздухе разносились запахи бекона, яиц, ростбифа, жареных грибов и помидоров, нарезанных фруктов и свежеиспеченных булочек. Элизабет позволила Мухаммеду усадить себя за круглый столик, откуда она могла смотреть в окно на зеленую аллею, обсаженную экзотическим кустарником.

— Что вам подать, миссис Петре?

Она смирилась с тем фактом, что сейчас у нее, как и прошлой ночью, был волчий аппетит.

— Всего, пожалуйста.

Жадно прислушиваясь к звону посуды и приборов, она налила себе чашку кофе. Не успела она поднести ее к губам, как перед ней появились две полные тарелки со снедью.

— Пока вы будете заняты этим, я узнаю насчет вашего белья.

Элизабет поборола новый приступ смущения.

— Мухаммед…

— Да?

Кофе был совершенно черный, молотые крупинки плавали на поверхности.

— Спасибо, что вчера вы спасли мне жизнь.

— А кое-кто намекает, что это я подсунул яд.

Холодок пробежал у нее по спине. Да, она подозревала, что он мог шпионить для Эдварда. Элизабет также не сомневалась, что он знал о действии кантаридина. И все же…

— Я не думаю, что вы стали бы меня спасать, и я не думаю, что вы хотели бы причинить зло невинным детям.

К тому времени, когда слуга вернулся, она покончила с одной тарелкой и принялась за другую.

— Вы не пьете кофе?

— Нет. — Элизабет положила вилку с ножом. — Он такой… черный.

К горлу подступила тошнота. Молотая мушка хрустела на зубах, как орехи.

Шорох балахона за ее спиной предупредил о его приближении. Внезапно смуглая рука появилась у нее перед лицом. Мухаммед добавил в кофе сливки.

— Пейте, вам необходима жидкость.

«Каков хозяин, таков и слуга», — подумала она раздраженно. Голос Рамиэля звучал точно так же, когда он заставлял ее пить воду накануне вечером. Вспомнив, чем кончился ее бунт, она выпила.

Мухаммед снова налил ей кофе со сливками.

— Ваше белье в библиотеке. Вы сможете завершить там туалет после завтрака.

— Благодарю вас. — Элизабет вертела в руках чашку. Она была голубой с серебряной каемкой. — Закажите, пожалуйста, экипаж к подъезду через час.

— Вы не покинете дом, пока не встанет хозяин.

— Ладно, — притворно согласилась Элизабет. Отодвинув вторую тарелку с едой, она бросила на стол льняную салфетку. — Я больше не могу. Спасибо за завтрак, было очень вкусно.

Элизабет позволила Мухаммеду отодвинуть ее стул и проводить в библиотеку. Шелковое и тонкого батиста белье было аккуратно сложено на широком письменном столе красного дерева.

Мухаммед ждал ее за дверью библиотеки. Ей ничего не удастся сделать, если слуга будет следить за каждым ее движением.

— Дом очень большой, Мухаммед. Я вчера даже не смогла обойти его целиком.

Элизабет обошла Мухаммеда, тот по-прежнему следовал за ней. Тогда она остановилась, не оборачиваясь к слуге.

— Мухаммед, я не ребенок, за которого нужно бояться, что он заберется в шкаф. Незачем следить за каждым моим движением.

— Я больше не подведу хозяина.

— Вчера ты не подвел его, можешь быть доволен, а не винить себя. Ведь если бы я не отравилась этим ядом, им бы отравились мои сыновья. И тебя не оказалось бы рядом, чтобы спасти их. И благодаря этому я теперь знаю, чего можно ожидать от моего мужа. Я не позволю ему причинить вред мне или моим детям. Так что сделай милость, оставь меня наедине с моими мыслями.

— Как пожелаете.

Элизабет с облегчением вздохнула. Оглядываясь, не идет ли он за ней, она неторопливо прошлась по третьему этажу, где располагались комнаты для гостей. Убедившись, что Мухаммед больше не следит за ней, она спустилась по черной лестнице для прислуги.

Она проходила квартал за кварталом. Бальные туфли явно не были рассчитаны на такую прогулку. Ее первым порывом было, когда она увидела кеб, повернуться и броситься назад, к Рамиэлю. Он наверняка еще спал. Она могла бы скользнуть к нему в постель и прижаться к теплому телу.

Наконец она, с трясущимися руками, дрожа всем телом, добралась до дома Эдварда, поднялась на несколько ступенек и позвонила — современная кнопка заменила архаичный молоток.

Никто не отозвался на ее звонок.

По пятницам у прислуги выходной после полудня. Сейчас было утро. Кто-нибудь должен быть в доме. Элизабет сунула руку в сумочку. Ключ был там, где ему и полагалось быть. Дрожащими руками она с трудом попала ключом в замочную скважину. Приоткрыв дверь, Элизабет просунула голову в щель.

— Бидлс?

Глубоко вдохнув, она распахнула дверь и вошла внутрь. После яркого солнца на улице прихожая встретила ее мрачной темнотой. Казалось, каждый нерв ее тела призывал к бегству. И в то же время здравый смысл смеялся над ее трусостью.

Пронзительный женский смех раздался где-то в доме. Он не мог принадлежать никому из служанок. Может быть, сейчас, в отсутствие жены, Эдвард привел наконец в дом свою любовницу?

Держа ключ в одной руке и сумочку в другой, она тихонько затворила входную дверь и пошла по лестнице, стараясь не наступить на скрипучую ступеньку. Она прижалась ухом к двери спальни мужа. Оттуда не доносилось ни звука, но она чувствовала чье-то присутствие.

Дрожа она приоткрыла дверь и увидела мужа. На нем были брюки и жилетка. Он стоял лицом к постели и, похоже, целовался. Опьяненная победой, Элизабет распахнула дверь настежь.

Женщина в корсете и панталонах стояла боком к ней, обвив руками шею Эдварда и слившись с ним в поцелуе. Она была в мужских шортах, рыже-каштановые волосы были тронуты сединой, На ее на удивление мускулистых ногах, как и у графини, не было волос. Элизабет несколько секунд внимательно всматривалась в ее живот пониже корсета, пока не сообразила, что она увидела. Из женских панталонов торчал пенис!

Элизабет устремила взгляд на лицо мужчины, жадно целовавшего ее мужа.

Спальня поплыла у нее перед глазами. Этого не может быть!

— О Господи!

Ее муж и ее отец отскочили друг от друга. Карие глаза Эндрю расширились от ужаса, глаза Эдварда округлились от удивления. Третий мужчина… нет, еще совсем подросток, девятнадцатилетний золотоволосый мальчик, у которого еще не было усов, стоял на коленях на постели между ними. Он был абсолютно голым.

Элизабет видела мальчика на благотворительном балу, но тогда он был в официальном вечернем костюме, в одежде он выглядел старше.

Не в силах удержаться, она уставилась на набухший красный член, торчащий из расстегнутых черных брюк Эдварда. Он блестел от влаги. От слюны мальчика!

Неудивительно, что Эдвард говорил, что у нее рыхлые бедра, а грудь похожа на коровье вымя. Ей было трудно соперничать с мальчиком и еще труднее соперничать с отцом.

Неподвижность мужчин, вызванная шоком, сменилась бурной деятельностью. Эндрю рванул на себя покрывало с постели. Эдвард поймал золотоволосого мальчика, когда тот слетел с постели, и поставил его на ноги. Тот оказался ниже ростом, чем канцлер казначейства, но чуть выше премьер-министра.

Эндрю прижал покрывало к голому телу, на лице появилось такое же яростное выражение, как и в тот вечер, когда он угрожал убить ее.

— Вон отсюда, Элизабет!

Она смотрела на снежно-белый корсет над сочным зеленым покрывалом. А перед глазами стоял его темный пенис, торчащий из проема женских штанишек.

И это был тот человек, который встал на благотворительном балу и похвалялся своими внуками — будущими премьер-министрами! Он с гордостью обнародовал свои политические планы в отношении зятя — своего любовника.

Внезапно все намеки Рамиэля, когда он говорил ей, что она сама увидит истину, когда будет готова к ней, стали понятны. Элизабет пристально заглянула Эдварду в глаза.

— Ричард, — прошептала она.

— Боюсь, наш сын не выказывает талантов государственного деятеля, в то время как Мэтт здесь… — В темных глазах промелькнуло злорадство, Эдвард притянул к себе золотоволосого мальчика, обвив забинтованной рукой его талию так, что ладонь легла на его плоский живот, едва не касаясь золотистого пушка у него на лобке. — Мэтт обнаружил большие способности. Возможно, Ричард займет не столь важное место в политике, есть ведь и другие деятели, готовые позаботиться о его будущей карьере.

Эдвард говорил сейчас тем же тоном, что и тогда, когда отверг ее сексуальные авансы. Самодовольный. Всемогущий. Наплевательски относящийся к любой жизни, кроме своей собственной.

Элизабет больше не могла мыслить разумно. Она прожила с этим человеком шестнадцать лет. Она вела его хозяйство, агитировала за него на выборах, жертвовала ради него своими женскими желаниями и потребностями. А он изуродовал ее сына.

— Ты презренный ублюдок! — вскричала она, рванувшись вперед, подгоняемая материнским инстинктом, требовавшим мести за зло, причиненное ее ребенку.

Чьи-то крепкие руки остановили ее. Тяжесть в груди Рамиэля не была вызвана тяжестью тела Элизабет в его руках. Он не хотел, чтобы она узнала. Ну хотя бы не таким образом. О Аллах! Ее отец в женском платье, муж с торчащим из штанов членом, а между ними голый мальчик чуть старше ее сыновей.

— Отпусти меня! Ты сам ублюдок. Отпусти меня немедленно!

— Развод, Петре. Быстро и без проблем. Иначе тебе никогда не быть премьер-министром — это я гарантирую.

— Цена — ее молчание, Сафир.

— Пусть будет так.

— Никогда! — Элизабет изо всех сил пыталась вырваться из его рук. — Он надругался над моим сыном.

Рамиэль наклонился к ней.

— Подумай о Ричарде, Элизабет. Ты же ничего не сможешь доказать. Петре засудит тебя, а оба твоих сына достанутся ему.

Элизабет не сопротивлялась, пока он выводил ее из комнаты, спускался вместе с ней в холл и дальше по лестнице на свежий воздух на улицу. Напротив дома ждал экипаж Рамиэля. На козлах восседал Мухаммед, не глядя по сторонам.

— Ты знал, — произнесла Элизабет срывающимся голосом. — Все это время, что я спрашивала тебя, кто любовница моего мужа, ты знал.

— Тебе следовало дождаться, когда я проснусь, — ответил он бесстрастно.

— И ты бы тогда сказал мне?

— Теперь ты никогда этого не узнаешь, верно?

Он открыл дверцу экипажа. У нее дрожали губы.

— Я хочу мой кеб.

— Ты хотела правду, ты получишь ее. Причем всю целиком. Садись.

У Элизабет не оставалось иного выбора, как подняться в экипаж. Она уселась в дальнем углу, отодвинувшись как можно дальше от него. Рамиэль пригнулся, чтобы подняться в экипаж вслед за ней. В тот же миг он увидел, что она схватилась за ручку противоположной дверцы.

С быстротой молнии — точно так же, как он захлопнул ящик письменного стола на руке Петре накануне — Рамиэль рванулся вперед и схватил ее за руку.

— Я же сказал, что не отпущу тебя.

— Куда ты везешь меня?

— Туда, где все это началось.

— Ты знаешь, где мой муж и мой отец стали любовниками? — спросила она с горькой усмешкой.

Рамиэль не ответил ей. Вместо этого он принялся внимательно рассматривать ее.

— В этой карете я ласкал твою грудь, доведя тебя до исступления. А вчера я так глубоко вошел в тебя, что ты закричала. А потом ты взяла мой член в рот и заставила закричать меня. И все равно ты мне не веришь.

— Ты позволил ему надругаться над моим сыном. — Ее страх и шок обратились в ярость. Элизабет гневно повернулась к Рамиэлю. — Почему ты ничего не сказал мне?

Он не отвел глаз.

— А ты бы мне поверила?

Рамиэль видел сомнение в ее глазах. Сомнение и… подозрение.

— А скажите, пожалуйста, лорд Сафир, как это вы оказались в доме Эдварда в нужный момент?

— Мухаммед разбудил меня, сообщив, что ты сбежала из дома в одиночку. И я знал, что ты либо вернешься к мужу… либо отправишься выяснять отношения. Но я не успел перехватить тебя вовремя.

Элизабет отвернулась и уставилась в окно.

Не было никакой возможности подготовить ее к тому, что ее ждало. Единственное, что он мог ей предложить, это подтверждение единения их душ и тел. И надеяться, что ей этого хватит. Как хватило ему самому.

— Ты можешь, конечно, звать меня лордом, обращаться ко мне на вы, только это не поможет стереть из твоей памяти то, что ты видела сегодня. Да, мы занимались с тобой любовью так, как это делают дикие животные на природе. И мы снова будем это делать. Но только не надо путать прекрасное с тем, что вытворяли твой отец с твоим мужем. Животные не занимаются тем, чему ты стала свидетелем сегодня.

Элизабет не отвечала, а ему хотелось, чтобы она с ним поговорила. Ему хотелось, чтобы она повернулась к нему и сказала, что не прогонит его.

Рамиэль смотрел, как Элизабет разглядывает мелькающие за окном дома и кварталы. Наверняка она узнает эти места. Наверняка она догадывается, что она еще только на подступах к правде. А может быть, и нет. Он мог бы, наверное, уберечь ее от этого, но Рамиэль знал, что она не будет в безопасности до тех пор, пока сама не переживет последнее предательство.

Когда экипаж затормозил, Элизабет удивленно воззрилась на него.

— Почему мы здесь остановились?

Открыв дверцу, он вышел из кареты и протянул ей руку.

Она вся сжалась на заднем сиденье.

— Нам незачем посвящать во все мою мать.

Рамиэлю стало муторно на душе от ее ограниченности.

— Тебе ничего не придется ей рассказывать. Матери есть что рассказать тебе.

— Откуда ты знаешь? Моя мать вообще не будет разговаривать с типами вроде тебя.

— Пошли, Элизабет. — Рамиэль притворно опустил ресницы. — Или ты стыдишься своего любовника?

Она неохотно придвинулась к нему и позволила помочь ей выйти из экипажа.

— И вовсе ты не мой.

Но он был им. Он чувствовал, как ее лоно сжималось под его ладонью, и знал, что она полностью приняла его — бастарда, араба, животное, мужчину.

Элизабет упрямо вздернула подбородок. У нее еще доставало наивности бросить ему вызов:

— Здесь нет никакой необходимости сопровождать меня.

— Именно здесь-то и нужно сопровождать тебя.

— Я хочу остаться наедине с моей матерью, — холодно возразила Элизабет.

Но Рамиэль уже направлялся к особняку эпохи Тюдоров. Слуховое окно над входной дверью было подобно недремлющему оку. Два белых мраморных столба охраняли вход.

Он попытался представить себе, что Элизабет выросла здесь, но так и не смог. Ребенок должен был всосать в себя с молоком матери чопорность и испорченность, но она устояла. Это не укладывалось в его воображении.

Старый, сутулый слуга, которому давно уже пора было на пенсию, открыл дверь. Он посмотрел на Рамиэля водянистыми глазами.

— Добрый день, сэр.

— Нам нужно видеть миссис Уолтерс.

— Если вы будете настолько любезны, что дадите мне вашу визитную карточку, сэр, я посмотрю, сможет ли она…

— Все в порядке, Уилсон. — Элизабет выступила из-за спины Рамиэля. — Моя мать дома? Дворецкий утвердительно кивнул.

— Доброе утро, мисс Элизабет. Так приятно видеть вас здесь и в добром здравии. Миссис Уолтерс не говорила мне, что вы уже оправились от этого кошмара. Она отдыхает.

Элизабет поджала губы при упоминании о слухах, которые дошли не только до газет, но и до слуг.

— Спасибо, Уилсон. Скажите матери, что я буду ждать ее в гостиной.

— Слушаюсь, мисс.

Рамиэль молча отступил в сторону, пропуская Элизабет вперед.

Зажав в руках сумочку, Элизабет присела на набитый конским волосом диван. Рамиэль безостановочно ходил из угла в угол.

— Пожалуйста, не рассказывай ей насчет… — Она следила за ним взглядом. — В этом нет необходимости. Это только причинит ей боль.

Рамиэль отошел к камину позади дивана, на котором она сидела, подальше от ее глаз. Он поднял фотографию ее сыновей, по-видимому, недавнюю. Филипп, одетый пиратом, улыбался в фотоаппарат, Ричард, инженер, смотрел изучающим взглядом.

Двери гостиной внезапно отворились. Ребекка Уолтерс была красивой пожилой куклой с каштановыми волосами, чуть тронутыми сединой. Сеть тонких морщинок расходилась от ее блестящих изумрудно-зеленых глаз. Элизабет ничего не переняла от нее, чему Рамиэль был искренне рад.

При виде Рамиэля Ребекка застыла в дверях. На какой-то неуловимый миг все отразилось на ее лице Шок, страх, холодная ярость. Игра была окончена.

И она это поняла, однако быстро взяла себя в руки.

— Что этот человек делает в моем доме? Если тебе безразлична репутация твоего мужа, по крайней мере будь любезна позаботиться о репутации твоего отца.

Рамиэль ждал. Элизабет была умной женщиной. Теперь и у нее открылись глаза. У нее не заняло много времени представить себе все в истинном свете. Рамиэль лишь чуть-чуть помог ей, сказав, что ей незачем объяснять матери насчет Петре и Уолтерса.

— Ты давно уже все знала, мама?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — возразила Ребекка с презрением. — Я не позволю тебе осквернять мой дом, приводя сюда этого бастарда. Когда ты одумаешься, та можешь вернуться, в противном случае…

— Я все спрашивала себя, почему ты никогда не упоминала о возможной любовнице Эдварда. Теперь я знаю почему. Потому что ты знала… что любовниками были мой отец и мой муж. Твой муж и твой зять. Я застала их сегодня вместе. На отце было женское платье. Ты давно все знала, мама?

Ребекка смотрела на свою дочь, как на наглую собаку, кусающую руку, кормящую ее. В зеленых глазах женщины не было ни намека на угрызения совести, ни привязанности к дочери, которую она когда-то родила.

— Я всегда это знала, Элизабет. Я все знала об Эдварде еще до того, как Эндрю привел его в дом, чтобы сделать его твоим мужем. Это испытание, которое выпало нести женщинам нашей семьи. И мой отец и мой муж были любовниками. Моя мать безропотно сносила это. Я терпела всю жизнь. Почему ты должна стать исключением?

Элизабет замерла. Пальцы Рамиэля судорожно сжали серебряную рамку. Он не хотел, чтобы она узнала. И она бы не узнала, если бы доверилась ему.

— Эмма сказала, что ты хотела разбудить меня в четверг утром. Так это ты прошептала мое имя? И это ты задула лампу?

Молчание Ребекки, в котором не чувствовалось ни малейшего раскаяния, было ответом на вопрос.

— Но почему? — чуть слышно прошептала Элизабет.

— Потому что у тебя темно-рыжие волосы.

Рамиэль замер. Он не ожидал подобного ответа. Еще один фактор, который он не учел. Ребекка Уолтерс была психически больна.

И теперь Элизабет придется вынести еще и это.

Он обошел диван и встал поближе, чтобы, если понадобится, защитить ее.

— И ты убила бы меня за то, что у меня темно-рыжие волосы? — спросила Элизабет.

Зеленые глаза Ребекки сверкнули.

— Я бы убила тебя за грехи твоего отца, чтобы они не передались по наследству через его кровь, текущую в твоих жилах, — произнесла она холодно. — Я бы убила тебя, потому что я преданно любила Эндрю, а ты собиралась разрушить его карьеру и запятнать мое доброе имя, — добавила она с горечью. — Я бы убила тебя, потому что ты не хотела терпеть то, что вынесли я и моя мать. Потребовав развода, ты умалила страдания всех христианских жен и матерей, — злобно закончила она.

Жесткая позиция Ребекки не вызывала жалости. Да Рамиэль и не собирался ее жалеть. Он протянул фотографию в рамке.

— И вы попытались отравить ваших внуков за грехи их деда… или за то, что они тоже не хотели терпеть?

Элизабет, словно фурия, взволнованно вскочила с дивана.

— Это был Эдвард. Послушай, все зашло слишком далеко. Пора уходить отсюда.

Элизабет пыталась бежать, но было уже слишком поздно. Бирюзовые глаза встретили изумрудно-зеленый взгляд.

— Это не Эдвард пытался убить твоих сыновей, Элизабет, это твоя мать. Она была с ним в тот день. Возможно, она надеялась, что Эдвард примет на себя вину.

— Нет. — Мать не могла знать о яде, который превращает плоть в кипящее желание. Она не могла знать о… плотском влечении, которое убивает.

— Шпанская мушка, Элизабет, так называется этот яд. Вам ведь знакомо это название, не правда ли, миссис Уолтерс?

Молчание Ребекки говорило само за себя. Элизабет со все возрастающим ужасом смотрела на свою мать.

— Ты знаешь, как убивает шпанская мушка?

— Да. — Ребекка перевела горящий взгляд на Элизабет. Холодная улыбка тронула ее губы. — Эндрю принял ее слишком много, когда старался, чтобы я забеременела еще раз. Он едва не умер. Вот почему у меня больше не было детей. — Улыбка внезапно исчезла. — А вот у тебя два сына. Ты должна была быть довольной. Я попыталась подсыпать лекарство тебе в чашку с чаем, но ты укрылась в постели лорда Сафира. Ты всегда баловала детей. Я знала, что корзинка в прихожей предназначалась для них.

— Ты никогда не любила меня, мама? — Рамиэль вздрогнул, услышав затаенную боль в вопросе Элизабет. — Ты никогда не любила своих внуков?

— Да, я никогда не любила тебя, Элизабет. Я всегда знала, что какой-нибудь мальчик, которого любил Эндрю, однажды станет твоим мужем и мне придется принять его в моем доме. Таков путь общества уранианцев. А насчет моих внуков… У Филиппа тоже темно-рыжие волосы. А Ричард отказался пойти по стопам моего отца. Не выпьешь ли чаю?

Рамиэль просто кожей ощущал гнев Элизабет против женщины, которая сознательно поощряла надругательство над своими внуками, ее боль за все эти годы лжи. Ложь, которую покрывал сам Рамиэль.

Он говорил ей, что уранианцы — это общество молодых поэтов. Он только не сказал ей, что эти так называемые поэты были группой образованных мужчин, которые на манер древних греков брали под свое покровительство мальчиков, якобы с целью направлять их на путь истинный, продвигать их будущие карьеры, а сами развращали их.

— Нет, мама, я не хочу чая.

Элизабет позволила Рамиэлю взять ее за руку. Ребекка отступила, давая им пройти.

— Мой отец, весьма образованный человек, позволил мне изучать древних греков. Я полагаю, арабская философия также основана на греческих традициях.

Рамиэль напрягся. Ребекка вскинула голову. Злорадство светилось в глубине ее изумрудно-зеленых глаз. Она готова была пойти на все, лишь бы разрушить счастье дочери. И именно сейчас она собиралась сделать это. А Рамиэль не мог ее остановить.

— Тебе пришлось не по нраву то, что ты узнала сегодня, Элизабет? Но педерастия — это древняя традиция. И бастард, с которым ты спишь, жил в Аравии, а там на подобные вещи смотрят совсем иначе. Может, тебе следовало осведомиться о его собственных пристрастиях и предпочтениях, прежде чем осуждать своего отца?

Рамиэль еще ни разу в жизни не ударил женщину. Он схватил Элизабет за руку и почти выволок ее вон из гостиной, вон из дома, который никогда не был ее домом. С мрачным лицом он помог ей подняться в экипаж и сам сел напротив нее.

— Ты когда-нибудь был с мужчиной?

Ее вопрос был настолько предсказуем, что у него на глаза навернулись слезы.

Он жаждал от нее большего.

Он жаждал доверия, он хотел, чтобы она приняла его так, как он принял ее.

— Да.

Рамиэль закрыл глаза от нахлынувшей боли воспоминаний. Он пытался уцепиться за нее. Боль была естественной, она приносила облегчение. Но память об удовольствии просачивалась сквозь обрывки времени. Вместе с сомнениями насчет себя самого.

Он тогда спал. Он не знал, кто ласкал его. Все, в чем он был уверен, это то, что проснулся от острого наслаждения, которое сменилось ослепительной, пронзительной болью. Джамиль сидел на нем верхом, словно он был женщиной, а евнухи удерживали его на полу, позволяя брату получить полное удовольствие. Потом Джамиль вытерся о Рамиэля и сказал с издевкой: «Вот теперь ты не совсем мужчина, верно, братец?»

Когда Рамиэлю было только тринадцать лет, Джамиль обучил его искусству владения ножом. Так что Джамиль не слишком долго прожил после этого, чтобы похвастать, как он лишил «девственности» Рамиэля.

У арабов было особое название тому, что с ним сделали, — dabid — насилие над мужчиной в беспомощном состоянии, во сне или под воздействием наркотиков. Рамиэль так и не смог признаться отцу, за что он убил его наследника.

А сейчас голос Элизабет безжалостно хлестал его:

— …Значит, ты ничем не лучше моего мужа или отца.

Рамиэль не считал так, глубоко входя в ее тело, а сейчас в душе его появились сомнения.

Дьявольщина! Он не поддастся шантажу женщины ради секса, но и плакать из-за нее не будет. По крайней мере на это его хватит.

— Ты вернешься домой со мной? — Вопрос вырвался из самых сокровенных глубин его души. Это было самое большее, на что он когда-либо соглашался: чтобы попросить кого-то о чем-нибудь.

Она была нужра ему. Она была нужна ему, чтобы придать смысл его жизни. Нет. Надежда не смягчила боль отказа.

— Я отвезу тебя к графине.

Элизабет напоминала мраморную статую. Точнее, она напоминала свою мать.

— Хорошо.

Поднявшись с места, Рамиэль открыл окошко в крыше экипажа и крикнул Мухаммеду, чтобы тот отвез их в дом графини.

Остаток поездки прошел в полнейшем молчании. Едва экипаж остановился у особняка графини, Элизабет открыла дверь со своей стороны кареты. Ребекка Уолтерс добилась-таки своей цели. Элизабет не позволила бы ему прикоснуться к ней. Она опустила одну ногу на землю и глянула на Рамиэля пустыми, безжизненными глазами.

— Уж лучше бы я никогда о тебе не слышала.

Осторожно спрыгнув вниз, она с силой захлопнула за собой дверцу. Экипаж тут же тронулся с места. Рамиэль нагнулся и провел рукой по месту, где она только что сидела. Кожа была еще теплая. Элизабет ушла, но он мог сделать еще одну вещь для нее. Он мог помочь ее сыну принять, как мальчику, то, что он не был способен принять, как мужчина.

 

Глава 24

Теперь декан в любой момент мог вернуться, чтобы забрать Ричарда и Филиппа у Элизабет.

Можно было назвать много заведений, в которых невинных мальчиков держали заложниками учителей-развратников.

Она держалась за обитые кожей ручки массивного кресла, уставившись неподвижным взглядом на потемневшие панели позади большого, покрытого толстым стеклом стола декана. По обеим сторонам от нее, чуть позади, стояли Ричард и Филипп, один терпеливо ожидая, второй в непрерывном нервном движении.

— Мы вовсе не обязаны это делать. — Голос Элизабет эхом разносился по унылому кабинету. — Я найму учителя. Ричард, ты еще сможешь сдать вовремя экзамены в Оксфорд этой осенью. А тебе, Филипп, я куплю лодку, и мы сможем каждый день после занятий кататься в парке.

Теплая рука накрыла руку Элизабет. Это была уже большая мужская, но еще по-детски мягкая рука. Ее маленький мальчик уже безвозвратно уходил от нее, а она не могла, не хотела подвергать его еще большим опасностям.

Она заглянула в серьезные карие глаза. Ричард опустился на колени перед креслом. Его лицо уже не было таким осунувшимся, а темные волосы снова стали блестящими.

Он протянул руку и провел мизинцем по ее влажной щеке.

— Все будет хорошо, мама.

— И как же это будет? — безучастно произнесла Элизабет.

Каким образом снова все может быть хорошо? И вот уже две пары карих глаз уставились на нее.

— Мы уже мужчины, мамочка, — заявил Филипп с детской серьезностью. Его темно-рыжие волосы блеснули в приглушенном свете. — А мужчинам не пристало сидеть дома с мамами. Хотя, конечно, дом у графини просто чудесный, — добавил он мечтательно.

Сегодня утром, после признания Ребекки Уолтерс, Элизабет собиралась отправиться в Итон. Но ее сыновья таинственным образом прибыли к дверям дома графини. Они только сказали, что лорд Сафир подвез их, поскольку они нужны были своей матери.

Она смогла наконец выплакать столь долго сдерживаемые слезы и испытать непривычные ощущения, когда оба ее сына оказались рядом, чтобы утешить ее. Филипп и графиня с первого взгляда прониклись друг к другу взаимной симпатией, и пока графиня знакомила младшего сына Элизабет с тонкостями турецкой бани, сама Элизабет беседовала с Ричардом об отце, об обществе уранианцев, о горьких сожалениях, что она не смогла уберечь его от них.

Это было две недели назад, и вот теперь здесь она сама вела себя как ребенок. Она хлюпала носом, боясь отпустить спасительные ручки кресла, и утирала непрошеные слезы.

Ричард вытащил из кармана большой белый платок и протянул его ей.

— Тебе надо высморкаться, мама.

Громкий смех разрядил обстановку. Она взяла платок.

— Я могла бы отлично обойтись и своим собственным, спасибо.

— Ты не волнуйся, мамочка, я все равно не хочу лодку. Графиня дала нам отличную книжку, называется «Тысяча и одна ночь». Я теперь хочу быть джинном. Тогда я буду жить в волшебном кувшине и исполнять разные желания людей. Им обычно хочется чего-нибудь дурного, так что мы не соскучимся.

— Филипп, ты неисправим. — Элизабет не удержалась от хитрой усмешки. — Я полагаю, что теперь, когда ты стал мужчиной, тебе уже не нужна коробка шоколада.

Филипп стрелой метнулся к ее сумочке.

— Еще как нужна!

— А я бы не отказался от коробки ирисок, если она по случаю найдется, — произнес Ричард ломающимся голосом, хотя ему и хотелось казаться совсем взрослым.

— Простите, миссис Петре, если вам нужно еще несколько минут…

Филипп и Ричард разом вскочили, смущенные, что их застали в столь недостойном положении.

Мужчины не должны стоять на коленях у ног матери. Филипп спрятал за спину коробку конфет. Элизабет сделала глубокий вдох и расправила плечи. Настало время отпустить их.

— Нет, благодарю вас, декан Симмейсон. — Она поднялась. — Мне надо успеть на поезд.

— Счастливого пути, миссис Петре. — Лысоватый декан вежливо склонил голову. В отличие от декана Уитекера в Итоне он не чурался общества женщин. — Мастер Ричард, мастер Филипп, берите ваши вещи. Брэндон и Лоуренс проводят вас наверх. До обеда у вас еще будет достаточно времени, чтобы ознакомиться с обстановкой.

Мальчики дружно повернулись, словно солдаты, марширующие в казармы. Скоро настанет день, когда голос Ричарда перестанет ломаться, и он выйдет из этого опасного переходного возраста. Филипп тоже подрастет и уже не будет нуждаться в ее помощи.

Но этот день еще не настал.

— Одну минутку, пожалуйста, — произнесла Элизабет дрогнувшим голосом. — У тебя не закрыт саквояж, Ричард. — Вытащив из сумочки коробку ирисок, она наклонилась и сунула их в его саквояж.

Когда Элизабет выпрямилась, Ричард порывисто обнял ее, зарывшись лицом у нее на груди.

— Все будет в порядке, мама. Я тут поговорил с одним человеком, и он мне популярно объяснил насчет… ну, кое-каких дел. В общем, пожалуйста, не плачь больше, с этим покончено. Мы с Филиппом рады, что ты разводишься с отцом. Если ты не найдешь счастья и продолжишь плакать, я буду волноваться за тебя во время занятий и не смогу поступить в Оксфорд.

— Ладно. — Элизабет с трудом удерживала слезы, пытаясь подольше сохранить родной запах волос и кожи Ричарда и теплое влажное дыхание. — У нас такого не может быть, верно?

— Конечно, не может. — Он потерся лицом о ее воротник, как делал всегда, когда хотел утереть слезы; а иногда использовал в качестве носового платка, когда не хотел сморкаться. — Я люблю тебя, мамочка. И пожалуйста, не вини себя в том, что произошло.

За вагонным окошком мелькали пригороды Лондона. Ритмичный перестук колес и покачивание вагона убаюкивали ее измученное тело, погружая в состояние полной расслабленности. И вдруг мужчина, которого она безнадежно пыталась изгнать из своей памяти в эти последние две недели, вновь ворвался в ее мысли.

Может, она и поверила бы ему, подумала она, зажмурившись, чтобы удержать воспоминания. Если бы он дал ей эту возможность. Ведь он мог предотвратить ее несчастья. Он мог бы все рассказать ей раньше, и не пришлось бы переживать весь этот ужас. Возникнув однажды, воспоминания продолжили свой неудержимый бег.

Элизабет обрадовалась шуму и запахам вокзала. Изморось и смог выпачкали ее капор, пока она искала кеб, но она радовалась и этому. Элизабет радовалась всему, что отвлекало ее мысли от того, что было, что могло бы быть, но теперь никогда уже не будет.

У белого кирпичного дома графини стоял экипаж. При виде его Элизабет застыла от ужаса.

Ее муж все еще мог приехать за ней. Ее мать все еще могла убить ее.

Но у нее больше не было Рамиэля, чтобы обратиться к нему за помощью. Пришла пора самой о себе заботиться.

Элизабет решительно вышла из кеба и расплатилась с возницей. И в тот же миг из ожидающего экипажа появилась женщина в черном. Элизабет, потеряв голову от страха, метнулась к дому.

— Миссис Петре! Миссис Петре, подождите, пожалуйста!

Голос Эммы отнюдь не успокоил ее. Может, Ребекка Уолтерс послала вместо себя служанку?

Элизабет схватила ручку дверного молотка. Поспешные шаги послышались за ее спиной.

— Это не я! Я никому не говорила о ваших встречах. Это не я, миссис Петре! Мы бы ни за что вас не предали!

Опять ложь. Ведь совершенно очевидно, что кто-то донес на нее.

— Это был Томми, мэм. Миссис Уолтерс спросила меня тогда, во вторник утром… ну, когда вы спали… часто ли вы принимаете опиум. Я ей сказала, что нет, что вы просто плохо спали накануне, а в понедельник рано утром вы вышли прогуляться, поскольку не смогли отдохнуть. Миссис Уолтерс сказала об этом мистеру Петре, и тот послал Томми проследить за вами. Я не хотела причинить вам зла. Я не знала…

Томми. Кучер. Он сказался больным в тот вечер, когда был сильный туман. Элизабет на секунду зажмурилась при виде искаженного бледного лица, отразившегося в медной тарелке. Онемевшие пальцы в перчатке выпустили ручку молотка, и она обернулась к круглолицей служанке. Только теперь ее лицо не было пухлым и розовощеким. На нее смотрело усталое, осунувшееся лицо… как у Ричарда две недели назад.

Они были одного с ней роста, отметила Элизабет равнодушно. За те шестнадцать лет, что Эмма была при ней, она ни разу не обратила внимания на такую мелкую деталь.

— Всю эту неделю я приезжала сюда каждый день, чтобы все объяснить, — упрямо сказала служанка. Ее дыхание серым паром поднималось в мартовском воздухе, на черном капоре мелким бисером осела изморось. — Но вы не захотели меня видеть.

Дворецкий графини просто говорил, что какая-то женщина дожидается миссис Петре, однако ни разу не называл ее имя. Элизабет думала, что это была ее мать. Впрочем, она не была уверена, что хотела видеть Эмму больше, чем Ребекку Уолтерс.

Но все же… Если бы она не пошла расспрашивать служанку, она бы не раскрыла, что ее отец и муж были любовниками. И ее сыновья все еще были бы в опасности. Элизабет вздернула подбородок.

— Ты знала, что это моя мать задула газовую лампу?

— Я подозревала, мэм.

— Тогда почему же ты не сказала мне?

— Миссис Уолтерс наняла меня.

— Понятно, — сказала Элизабет. Она сама требовала от Эммы не сплетничать на ее счет.

— Прошу прощения, мэм, но вы не так меня поняли. Мистер Бидлс, я сама, повар, экономка, лакей… миссис Уолтерс всех нас наняла у выхода из исправительного дома. Мистер Уилл, он возил мистера Петре, и он кое-что видел… и слышал. Но если бы мы хоть заикнулись о чем-либо, нас тут же выбросили бы на улицу без рекомендаций. А сейчас трудные времена. Слуги без рекомендаций да еще с криминальным прошлым ни за что не получат работы. Да и кто бы нам поверил? Но вы, мэм… мы никогда не желали вам зла. И сейчас мы все ушли оттуда. О себе я не беспокоюсь, у меня теперь есть Джонни, но вот остальные… они пострадали незаслуженно. Пожалуйста, дайте им рекомендации.

В местном исправительном доме сидели люди, осужденные за мелкие преступления и провинности. Но в обычной жизни слуги, осужденные за мелкие грехи, имели не больше шансов получить работу, чем осужденные за тяжкие проступки. Ребекка не зря так старалась, скрывая грехи своего мужа и зятя от избирателей. И неудивительно, что она так всполошилась, когда Элизабет нарушила ее планы.

— Значит, вы хотите получить от меня рекомендации, — заметила Элизабет, тщательно выговаривая каждое слово, — хотя все вы знали, что Томми собирался навредить мне.

— Нет, мэм. Это мистер Петре заставил Томми следить за вами, а миссис Уолтерс хотела напугать вас, чтобы вы не выходили из дома.

Элизабет теперь не могла понять, кто больше виноват. Она сама, отказываясь видеть очевидное, ее слуги, которые из-за криминального прошлого боялись потерять работу, Рамиэль, который оказался не таким, каким она хотела его видеть?

Никто не был таким, каким хотел казаться!

— Ну ладно, приводи их сюда завтра. Я дам им рекомендации. И тебе тоже, если захочешь.

Эмма присела в реверансе.

— Большое спасибо, мэм.

Элизабет вдруг почувствовала, словно тяжелая ноша свалилась с ее плеч. Слуги не шпионили за ней. По крайней мере из ее ближайшего окружения. И даже, как это было с ее служанкой, покрывали ее ложь.

— Эмма, — неожиданно позвала она.

— Да, миссис Петре?

— Я рада, что ты нашла кого-то, кто будет о тебе заботиться.

Эмма низко опустила голову.

— Джонни… он ведь не тот, за кого вы его принимали.

— Да. — Элизабет догадывалась, что Джонни не был лакеем.

— Его наняли, чтобы следить за мистером Петре.

Мелкая изморось перешла в настоящий дождь, ледяная вода текла по лицу Элизабет.

— Его нанял лорд Сафир, — сказала она прямо. Эмма подняла голову и взволнованно посмотрела в лицо Элизабет.

— Он схватил за руку мистера Петре, мэм. Когда я сказала ему, кто, по-моему, задул вашу лампу… В общем, он заботится о вас. Вы были хорошей хозяйкой. И вы заслуживаете счастья. — Подняв руки, чтобы прикрыть свой капор, Эмма спустилась с лестницы. Мужская рука открыла дверь экипажа, чтобы впустить служанку.

«А ты была хорошей служанкой, — подумала Элизабет. — И смелой женщиной, не побоявшейся полюбить чужака».

Рамиэль нанял человека следить за ее мужем, человека, который в итоге спас ей жизнь. Он же обеспечил безопасность ее сыновей в Итоне…

Дворецкий открыл дверь под хлещущим ливнем, едва ли не раньше, чем раздался глухой стук медного молотка. Она отдала ему насквозь промокшие плащ и капор, такой же черный, как у Эммы.

— Графиня дома, Энтони?

— Она в гостиной, — ответил дворецкий, беря ее перчатки. — Вам следовало взять зонт, миссис Петре.

Элизабет много чего следовало сделать. И зонт значился последним в этом списке.

Графиня сидела за письменным столом у камина и что-то писала. Ее лицо посветлело при виде Элизабет, вошедшей в гостиную, отделанную скорее в западном, нежели в восточном стиле, в которой, однако, чувствовалась женская рука.

Графиня ни разу не спросила Элизабет, почему она оставила ее сына или почему Элизабет не возвращается к собственной матери.

— Вы не поможете мне соблазнить вашего сына?

Тонкие выгнутые брови удивленно поднялись.

— Почему?

— Потому что он не заслуживает одиночества.

Элизабет заморгала в ответ на улыбку, осветившую лицо графини. И тут же, спохватившись, добавила:

— Конечно, если вы уверены, что ему это понравится.

На ухоженное стараниями Жозефы тело Элизабет надела подбитое атласом черное бархатное платье с рукавами раструбом. Платье принадлежало графине и было на четыре дюйма длиннее, чем нужно. Под платьем на ней ничего не было.

Поднимаясь в ожидавший ее в вечерней тьме экипаж, она старательно подобрала полы платья, чтобы грум увидел не больше, чем ему положено. Когда горничная Люси впустила ее в дом Рамиэля и захотела взять ее плащ, она едва не бросилась обратно к экипажу графини. Настоящая леди, независимо от ее намерений, не наносит визиты мужчине, одетая подобным образом, В особенности мужчине, которого она так бесцеремонно отвергла и который вполне мог найти менее щепетильную леди для утешения. Но грум бросился к карете, как только Люси открыла дверь, тут же раздался щелчок хлыста, сопровождаемый возгласом: «Ну, трогай!»— и у Элизабет не осталось пути назад.

— Не надо, и так хорошо, Люси. — Элизабет прижала плащ к себе обеими руками. — Лорд Сафир дома?

— Он в библиотеке, мэм.

— Тогда я пройду сама.

— Хорошо, мэм. Сейчас или никогда.

— Люси.

— Да, мэм?

— Поставь, пожалуйста, две бутылки шампанского прямо за дверью библиотеки.

Люси попыталась сдержать понимающую улыбку, но ей это не удалось.

— Слушаюсь, мэм.

Слуги Рамиэля были в курсе всего происходившего, как и слуги Петре. Поддерживая волочащееся за ней платье, Элизабет прошла по коридору. Она чувствовала, что вернулась домой.

С бьющимся сердцем она тихонько постучала в дверь. Все ее сны были полны Рамиэлем и воспоминаниями о пережитых вместе моментах экстаза. Ее тело готово было снова принять его. Лишь бы…

Приглушенный голос пригласил ее войти.

Понимая, что сейчас решается ее будущее, Элизабет открыла дверь. И пока он не успел прогнать ее, закрыла ее за собой и прислонилась к ней спиной.

Рамиэль сидел за письменным столом, перед ним лежала открытая книга. В камине уютно потрескивал огонь, а в оконные стекла непрерывно стучал дождь. Свет газовой лампы окрашивал золотом его волосы, оставляя в тени смуглое лицо.

Бирюзовые глаза пробежались по ее плащу, мокрым волосам, собранным в узел. В них не было ни доброжелательности, ни желания.

— Зачем ты пришла сюда?

Прежние сомнения вновь зашевелились в ее душе.

Напрягшись, она оторвалась от спасительной двери.

— Я пришла, чтобы доставить тебе наслаждение.

Презрительная ухмылка скривила его губы.

— А разве не следовало бы сначала выяснить мои пристрастия?

Слезы жгли ей глаза. Элизабет хотелось плакать из-за боли, которую она ему причинила.

— Я не могу изменить прошлое.

Он откинул голову назад, словно ее вид был ему невыносим.

— И я не могу изменить его.

Дрожащими руками она расстегнула пуговицы плаща. Теплый шелк скользнул вниз по ее плечам, спине и рукам. Бархат горкой лежал у ее ног, а он даже не посмотрел на нее.

— Я не смогу соблазнить тебя, если ты даже не смотришь на меня! — гневно произнесла Элизабет.

Он опустил голову и открыл глаза.

Элизабет вспомнила, как тикали часы на камине в доме Ребекки. Но даже тогда ей было не так страшно, как сейчас, когда она совершенно голая стояла перед мужчиной, который однажды дрожал от страсти к ней, а сейчас смотрел на нее, как на лошадь на аукционе.

Холодные, безжалостные глаза оценивали тяжесть ее грудей, полноту ее бедер, задержавшись на ее лоне, таком же лишенном волос, как в день, когда она появилась на свет. Таким образом, заверила ее графиня, арабские жен-шины встречают своих мужчин.

Взгляд бирюзовых глаз уперся в ее лицо.

— А что, если я не желаю быть соблазненным?

Элизабет учитывала реальную возможность его отказа, но она также знала, что больше не повернет назад. У нее появился опыт, и ей достанет смелости… во всяком случае, она так надеялась.

Элизабет подняла руки. Его взгляд скользнул к ее подмышкам, таким же выбритым, как и ее лоно. Потом она вытащила заколки, удерживавшие узел ее волос, и уронила их на восточный ковер. Теплая тяжелая волна привычным каскадом упала ей на спину.

— Тогда я заставлю тебя захотеть, — заявила она с уверенностью, которой отнюдь не испытывала сама.

Обойдя массивный стол красного дерева, она опустилась на колени. Ковер под голыми коленями оказался холодным и грубым.

Рамиэль повернулся к ней вместе с креслом и остался сидеть, слегка расставив ноги, с затуманенным взором. Его пальцы сжимали ручки кресла, вместо того чтобы ласкать ее тело.

— А тебе не любопытно, Элизабет? Ты не хочешь узнать наконец разницу между мужчиной и женщиной?

Он пытался прогнать ее… как она прогнала его две недели назад.

— А ты мне объяснишь, если я попрошу? В бирюзовых глазах мелькнула горечь.

— Общество уранианцев больше не фигурирует в учебной программе Итона.

— Ты говорил, что сохранишь эту тайну. Кривая усмешка вновь тронула его губы.

— Я так и сделал. Но Ричард во многом похож на тебя. И он рассказал о своем печальном опыте декану.

— Но сначала он рассказал об этом тебе.

Ричард сказал матери только, что он обо всем сообщил декану. И, как догадалась Элизабет, именно Рамиэль помог ему.

Рамиэль не мог скрыть своего разочарования.

— Он же не должен был тебе говорить.

— А он и не говорил, ты сам все выдал.

— Мне не нужна твоя благодарность, — процедил он сквозь зубы.

— Я знаю, чего тебе хочется, Рамиэль. — Ему хотелось того же, что и ей. — И я дам тебе это.

Рамиэль не мог скрыть заметную выпуклость, образовавшуюся на его черных брюках.

— И как ты думаешь, чего же мне хочется, Элизабет?

Элизабет сделала глубокий вдох и положила руки ему на бедра. Под тонким черным сукном мускулы были твердыми, как камень. Он не стал настолько далеким и чужим, каким хотел казаться.

— Я думаю, ты хочешь, чтобы я расстегнула тебе брюки и взяла в руки твою жизнь.

Мускулы под ее руками непроизвольно дернулись.

— Второй урок.

— Второй урок, — согласилась она и принялась за пуговицы.

Со стороны это выглядело не слишком пристойно — раздевать мужчину, сидящего неподвижно, как статуя, оказалось не менее трудно, чем раздевать трехлетнего непоседливого ребенка, но зато в награду… на свет появились отливающие темным золотом волосы.

Затаив дыхание, Элизабет осторожно вытащила толстый черенок пульсирующей плоти — твердой и горячей. Она едва могла обхватить его обеими руками. Ей даже не понадобилось двигать ладонями, чтобы обнажить чувствительный венчик.

Элизабет внимательно рассматривала его из-под приспущенных век. Жемчужная капелька блестела на кончике набухшей пурпурной головки.

— А теперь, я полагаю, ты хочешь, чтобы я взяла его в рот и облизывала и сосала, как ребенок грудь. — Она вскинула ресницы и прямо встретила его взгляд. — Так же, как ты ласкал мой клитор.

Хриплый вдох Рамиэля нарушил тишину, в камине раздался треск пылающего полена. Член в ее ласковых руках чуть поник. Склонив над ним голову, она вдохнула его аромат, запах мускуса с привкусом восточных специй, кончиком языка слизнула выступившую капельку, а затем глубоко взяла его в рот. Графиня сказала, что если она расслабится перед этим, то сможет глубже заглотнуть его.

Хриплый чувственный стон вырвался из его груди, прозвучав настоящей музыкой в ее ушах. Это было могущество женщины, это было чудо секса… это был Рамиэль.

Его член пружиной распрямился во влажном жаре ее рта. Массивная головка пульсировала в глубине ее горла, слившись с ней воедино. В том же ритме билась жизнь у нее между ног.

Элизабет захватила член в рот сколько смогла и принялась рьяно сосать и облизывать его, словно это был… «Интересно, у арабов есть леденцы на палочке?»— неожиданно подумала она. Но затем уже не могла ни о чем думать, погрузившись в аромат, вкус и шелковистую нежность его тела. В этот раз шампанское не мешало насладиться его истинным вкусом. И это оказалось поистине самым восхитительным блюдом, которое она когда-либо пробовала.

Почувствовав, как судороги сотрясают все его тело, Элизабет выпустила его изо рта со сладким чмокающим звуком. И ей было наплевать, пристойно это или нет. Лицо Рамиэля пылало от возбуждения, бирюзовые глаза сияли. Он вцепился в деревянные ручки кресла, словно сдерживал несущегося во весь опор скакуна. Не отрывая взгляда от его глаз, она нежно поцеловала трепещущую головку его члена. Костяшки пальцев его рук побелели.

— А теперь, я думаю, — прошептала Элизабет, намеренно обдавая его жарким дыханием, — ты хочешь, чтобы я сняла с тебя рубашку и стала нежно покусывать соски на твоей груди.

Третий урок…

Соблазнять мужчину оказалось необыкновенно эротичным занятием. Элизабет совершенно забыла, что у нее широкие бедра или, как сказал Эдвард, вымя, а не грудь.

Поднявшись на ноги, она потянула его рубашку из-под подтяжек. Ее тяжелые, набухшие груди, покачиваясь, касались его лица… и было так приятно чувствовать себя голой и бесстыдной. Она тянула скользкий белый шелк, пока он не поднял руки, невольно участвуя в собственном совращении.

У него затвердели соски. Впрочем, и у нее тоже.

Она легко коснулась своего тела — комок напряженной плоти, тогда она прикоснулась к нему — его кожа просто пылала.

Рубашка вдруг выскользнула из ее рук. Рамиэль стащил ее через голову и отшвырнул в сторону. В бирюзовых глазах блеснул вызов.

— Зачем ты все это делаешь?

Ну, уж теперь-то она не отступит. Может, с Эдвардом она и плюнула бы на все, но с этим мужчиной — никогда.

— Я полагала, что это очевидно. Разве тебе не хочется, чтобы я чуть-чуть покусала соски у тебя на груди, Рамиэль?

— Я хочу, чтобы ты наконец ответила, что все это значит?

— Просто я соблазняю собственного наставника.

— Зачем?

Она не отвела глаз.

— Потому что я лгала, когда сказала тебе, что я сожалею о том, что пришла к тебе.

— А когда ты говорила мне, что я ничем не отличаюсь от твоего мужа и отца? Тогда ты тоже лгала?

Рамиэль был полной противоположностью Эдварда.

— Да.

— Я не могу стать таким, каким ты хочешь меня видеть.

Она вновь опустилась на колени перед ним, положив руки ему на бедра. Жар его тела согревал ее пальцы.

— Но ты и без того такой. А теперь, если ты не против, я признаюсь, что мне ужасно нравится соблазнять тебя.

Она наклонилась и деликатно лизнула твердый бутончик его левого соска, а затем захватила его кончиками зубов и принялась нежно теребить. Его сердце колотилось прямо под ее губами, а волосы на груди щекотали ей подбородок. Вылизывая его языком, стараясь доставить ему удовольствие, удовольствие себе самой, желая поскорее покончить с болью и недоверием, Элизабет принялась сосать его, словно ребенок материнскую грудь.

И она добилась своего. Как только она прикоснулась к нему, Рамиэль стал для нее центром вселенной. И все стало хорошо.

Ее голове вдруг стало жарко от жара его рук. Теплая волна прокатилась по всему телу. Его бедра, за которые она ухватилась не глядя, раскрылись. Она склонилась к уютному теплу его раздвинутых ног, пока влажный венчик его члена не забился на уровне ее живота, а она все продолжала теребить его сосок, пока он не стал твердым, как камень. А Рамиэль запустил обе руки в ее волосы и откинул ей голову назад, разглядывая ее набухшие губы, ее набухшую от жгучего желания грудь.

— А чего, по-твоему, я еще хочу? — произнес он хрипло.

— Я думаю, ты хочешь, чтобы я села к тебе на колени, а твой член так глубоко вошел в мое тело, чтобы наши волосы смешались и ты не мог ни на дюйм выйти из меня. И единственное, чем ты сможешь пошевелить во мне, это твой язык, пока наши лобки будут тереться друг о друга.

У Рамиэля раздувались ноздри.

— Но ведь у тебя же теперь нет волос на лобке.

Она вся напряглась. Что, в конце концов, заставило ее надеяться, что женщина вроде нее сможет соблазнить мужчину вроде Рамиэля?

— Прости, пожалуйста.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Мухаммед не одобрит этого.

Пальцы Рамиэля сжались у нее в волосах, но не настолько, чтобы причинить боль.

— Мухаммед уехал.

— Но он вернется?

— Возможно. Он уехал в Корнуэлл повидать свою семью. — В голосе Рамиэля слышалась обреченность, он потерял последнюю живую душу из страны, изгнавшей его. — Может, он обретет там покой. Так ты выйдешь за меня замуж?

— Почту за честь.

Резкий протестующий скрип дерева огласил воздух, и Элизабет вдруг оказалась верхом на его коленях, а влажный жар ее тела проник в распахнутую ширинку его брюк. Она ухватилась за его плечи.

— Подними ноги и положи их на ручки кресла.

Элизабет зажмурилась, чтобы не ослепнуть от яркого сияния его прекрасных бирюзовых глаз.

— У нас ничего не получится, Рамиэль.

Холод! Элизабет и представить себе не могла, что сильнейший жар в мгновение ока может превратиться в лед. Хотя его руки и продолжали крепко удерживать ее, она почувствовала, как он отдаляется от нее.

— Но почему же нет, Элизабет?

— Все дело в том, что ручки деревянного кресла не рассчитаны на женские ноги.

В его глазах замелькали веселые искорки. Не долго думая, он схватил ее правое бедро, приподнял и перебросил через деревянную ручку кресла, ее ногти впились в его плечо.

Женщина не создана, чтобы сидеть в таком положении, дерево впилось в ее мягкую плоть, обнаженные губы вульвы раскрылись.

— Рамиэль…

Бирюзовые глаза застыли в ожидании, смех в них погас.

Элизабет, сделав глубокий вдох, осторожно перенесла и левую ногу через деревянную ручку, оказавшись полностью открытой его взгляду. Член во всю длину лежал между ними, указывая пурпурным наконечником прямо на блестящую розовую расщелину.

Она оторвала глаза от завораживающей картины… и встретила его взгляд.

— Я хочу, чтобы ты постучался в мою дверь. — Ее голос дрогнул от сдерживаемого желания. — И когда я впущу тебя, я хочу, чтобы ты знал, что я принимаю тебя самого и именно такого, какой ты есть.

— Это действительно так, Элизабет? — Газовая лампа ярко вспыхнула.

— Да, это так, — твердо ответила она. — И ты докажешь, что полностью и безоговорочно доверяешь мне, позволив мне ввести тебя в мое тело.

Влага сочилась из ее тела. Он посмотрел вниз. Внезапно его лицо, казалось, полностью окутала тьма.

— Тогда впусти меня, родная.

Прежде чем она сообразила, что он собирается делать, Рамиэль схватил ее за ягодицы и поднял вверх и на себя, так что ее обнаженная грудь уперлась в его раскаленное тело, а член оказался прямо под ней. Холодный воздух обдал ее нежную плоть, застав ее врасплох.

Закусив губу, она отпустила его правое плечо и просунула руку между ними. Рамиэль явственно скрипнул зубами, когда ее пальцы сомкнулись вокруг пылающего жаром члена. Зарывшись лицом в его волосатую грудь, она направила сливовидную головку в свое лоно, такое влажное и беззащитное, и стала потихоньку двигаться. Все ее тело ныло в ожидании, и она знала, что его тело тоже рвется в нетерпении, пока он удерживает ее на весу. Его руки дрожали от напряжения, или, может, это дрожала она, на пороге новой жизни.

Подняв голову, Элизабет заглянула в его бирюзовые глаза, и всякое сопротивление испарилось из ее тела. Она полностью раскрылась, и ее жаркое лоно с восторгом поглотило его. И это был момент полного слияния души и тела.

— Ты поедешь со мной в Аравию?

У нее все сжалось внутри, сопротивляясь и одновременно страстно желая.

— Чтобы жить там?

Графиня рассказывала, что женщины там ценились меньше лошадей.

— Возможно.

— Но мои сыновья…

— Они будут приезжать к нам.

— Да, я поеду с тобой в Аравию. Филипп уже сказал, что хочет стать джинном.

Яркий свет, вспыхнувший в его глазах, едва не ослепил ее.

— Но ты станешь ужасно чувствительной, без волос там.

Она вздохнула.

— Это что, помеха?

Он многообещающе ухмыльнулся.

— Только не для меня, — прошептал он и медленно, но неумолимо опустил ее на себя, все глубже и глубже проникая в ее тело, пока ее клитор не погрузился в его золотистую поросль.

— У меня не было дурных пристрастий, — пробормотал Рамиэль.

Элизабет часто задышала вместе с ним, пока он трудился внутри ее, раздираемая мукой и наслаждением.

— Что ты сказал?

— Это был мой сводный брат. Я и представить себе не мог, насколько ревниво он относился к моим отношениям с шейхом. Когда я покупал что-нибудь, что хотелось ему, он тайком пробирался в мою комнату, пока я спал, и забавлялся со мной. Когда я просыпался, его евнухи держали меня, пока он насиловал меня. Я убил его.

Еще месяц назад она была бы в шоке. А сейчас Элизабет только пожалела его за пережитые страдания.

— Ты ничего не рассказал отцу?

— Нет.

Но он рассказал ей, потому что доверял.

Отвращение к себе притупило страсть в его бирюзовых глазах.

— Когда ты спишь, прикосновение мужчины так же приятно, как и прикосновение женщины.

— Но когда ты просыпался, ты не чувствовал удовольствия?

— Нет. — События и эмоции, которые она не могла постичь, отразились в одном простом слове. Элизабет прижалась лбом к его лбу.

— Сегодня я записала Ричарда и Филиппа в Хэрроу. Перед расставанием Ричард сказал мне: «Я люблю тебя, мамочка. Пожалуйста, не вини себя за то, что случилось». Я люблю тебя, Рамиэль. Пожалуйста, не вини себя за то, что случилось в прошлом. — Склонив голову, она языком осушила соленые слезы у него на щеках. — Дай мне скрасить твою жизнь, позволь любить тебя.

Он приник к ее губам, их дыхания смешались, а тела, сомкнувшись в непрерывном движении, слились в единое целое. А он все долбил и долбил ее тело, пока они оба, покрытые потом и липкой влагой, не взорвались в общем оргазме. В этот момент с его губ сорвалось: «Я люблю тебя».

Она с трудом открыла глаза.

— Что?

— Bahebbik — я люблю тебя.

Нет, она не заплачет.

— Как это женщина говорит… по-арабски?

— Bahebbak.

— Bahebbak, Рамиэль. — И пока они вновь не погрузились в бурлящий водоворот страсти, она успела прошептать:

— А как арабы называют леденец на палочке?