Элизабет все еще находилась под впечатлением от умиротворенной обстановки в доме графини. Она улыбнулась Бидлсу одной из своих редких улыбок — открыто и радостно.

— Пришли, пожалуйста, Эмму в мою комнату.

— Мистер Петре сейчас у себя в кабинете, мадам. — Взгляд Бидлса был устремлен поверх ее головы. — Он просил, чтобы вы поднялись к нему, как только вернетесь домой.

Это было, конечно же, глупо, но Элизабет испугалась. Ее пальцы судорожно сжали ридикюль.

— Спасибо, Бидлс. Скажи Эмме, что я сама переоденусь к ужину. Она понадобится мне позже, чтобы погладить красное атласное платье на вечер.

— Слушаюсь, мадам.

У дверей кабинета стоял Джонни. Его всегда открытое и живое лицо теперь ничего не выражало. От этого он казался старше… и меньше, чем когда-либо, походил на лакея. Поклонившись, молодой человек отворил перед Элизабет дверь. Его расторопность должна была порадовать ее — Джонни все лучше справлялся со своими обязанностями, но в тот момент Элизабет было не до него.

Она вошла в кабинет. За длинным столом из орехового дерева, за которым обычно собирались у Эдварда члены правительства, теперь восседал ее отец. По обе стороны от него расположились мать и муж. Все трое с одинаковым выражением на лицах. Дверь мягко захлопнулась за Элизабет.

Казалось, темная туча окутала кабинет. То ли надвигавшиеся сумерки создавали столь мрачное впечатление, то ли полированная поверхность стола, в котором отражались последние лучи заходящего солнца. Но Элизабет думала лишь о том, что ей понадобится вся ее воля и выдержка, чтобы не повернуться и не броситься вон из комнаты.

— Садись, Элизабет, — жестким голосом приказал Эндрю Уолтерс.

Мысленно подбадривая себя, Элизабет прошла по темно-малиновому ковру и опустилась на стул напротив отца.

— Здравствуйте.

Расписанные розами чашки из китайского фарфора уютно примостились на таких же блюдцах перед каждым из них. Элизабет оглядела кабинет в поисках столика для чая. В слабом свете заходящего солнца блеснуло серебро.

Ну разумеется, матери предоставят честь разливать чай. Поэтому и столик находился рядом с ней. Ребекка не предложила чашку дочери.

— Отец, вы должны сегодня выступать, что-то случилось? — спросила Элизабет, прекрасно понимая, что произошло, и чувствуя, как от страха у нее сводит живот.

От гнева глаза Эндрю, казалось, готовы были вылезти из орбит. Элизабет видела отца недовольным или презрительно-снисходительным, но еще ни разу ей не приходилось видеть его в ярости.

— Ты дважды танцевала с человеком, чье присутствие позорит любое приличное общество. Ты принимаешь у себя дома его шлюху-мать, а теперь идешь наперекор воли мужа и проводишь с этой чертовой сукой целый день! Где твое уважение к мужу?

— Эдвард не запрещал мне посещать графиню Девингтон, — спокойно ответила Элизабет. Но под столом она так сильно сжала пальцами свой ридикюль, что в нескольких местах прорвала ногтями шелк. Раньше отец никогда не употреблял подобных выражений в ее присутствии. — Он сказал, что я не должна принимать ее здесь, в его доме.

— Я запрещаю тебе танцевать с этим ублюдком и встречаться с его потаскухой-матерью! — Слова Эндрю разносились эхом, отскакивая от потемневших от времени ореховых панелей стен. — Теперь я достаточно ясно выражаюсь?

Элизабет смотрела в карие глаза отца, так похожие на ее собственные.

— Мне тридцать три года, отец, и я не позволю, чтобы со мной обращались как с семнадцатилетней девочкой. Я не сделала ничего плохого. — Она повернулась к мужу. — У тебя есть любовница, Эдвард. Сколько недель, а может быть, месяцев ты с ней спишь? Почему бы тебе не рассказать об этом моему отцу? Как ты смеешь обвинять меня в непристойном поведении?

— Я уже объяснял тебе, что у меня нет любовницы.

От сознания собственной правоты Элизабет уже смелее смотрела на всех троих.

— Я не совершила ничего плохого, но ведь мы собрались здесь не по этому поводу, не так ли, отец?

— Элизабет! — прикрикнула на дочь Ребекка. Но Элизабет проигнорировала мать, которая до сих пор так долго не уделяла ей никакого внимания.

— Ребекка сказала вам, что я хочу получить развод. В этом все дело, не так ли, отец?

Эндрю сидел, словно восковая статуя с посеребренными темно-рыжими волосами. И только его глаза горели зловещим желтым огнем.

— Репутация мужчины в первую очередь зависит от его семейного положения. Если он не может сохранить свой брак, ему никто не доверит управление страной.

Безрассудная ярость возобладала над здравым смыслом.

— Значит, ты не выступишь на моей стороне, хотя и мог бы это сделать, пользуясь положением премьер-министра?

Эндрю склонился к Элизабет, и она увидела, как на его скулах от злости заиграли желваки.

— Ты что, оглохла, девочка? — Эндрю говорил теперь тихо, четко произнося каждое слово, отчего их смысл казался еще более ужасным. — На следующий год Эдвард должен стать премьер-министром Англии. Если ты попытаешься уйти, все, ради чего мы работали столько лет, пойдет прахом. Твоего мужа выгонят из парламента. Моя карьера рассеется как дым. Да я скорее предпочту видеть тебя мертвой, чем позволю разрушить наши жизни.

Элизабет вспомнила графиню, удобно устроившуюся на диване с обмотанным вокруг головы полотенцем, и Рамиэля, предлагавшего ей пахлаву. И вот теперь перед ней ее собственная семья… На мгновение сердце ее перестало биться. Конечно же, он этого не говорил. Отец не может угрожать смертью родной дочери.

Эндрю откинулся на спинку кресла. Теперь он вновь превратился в благообразного, достопочтенного господина, делающего солидные пожертвования на благотворительность, дабы помочь вдовам и детям, оставшимся сиротами после войны.

— Я дал исчерпывающий ответ на твой вопрос?

Рамиэль почувствовал, как Элизабет вошла в зал. Все его тело наэлектризовалось. Он обернулся, пытаясь отыскать ее глазами в толпе гостей.

И вот наконец, облаченная в красное атласное платье, они появилась в дверях, всего в десяти шагах от Рамиэля. Ее сопровождал Эдвард Петре, приветствовавший знакомых.

Терзаемый противоречивыми чувствами, Рамиэль не сводил глаз с руки Эдварда, державшей маленькую, затянутую в перчатку ручку Элизабет. Его пальцы клещами обхватили пальцы жены, словно в приступе любви… или в попытке насильно удержать ее рядом.

Рамиэль посмотрел в лицо Элизабет, оно было белее мела. Он вспомнил, как видел ее несколько часов спустя после разговора с мужем, когда тот отказал ей в близости. И если тогда Элизабет выглядела бледной, то теперь казалась окоченевшей. Той самой холодной стервой, какой она представилась ему при первой встрече. И как же он тогда ошибался! Что этот негодяй с ней сделал?

Здравый смысл подсказывал Рамиэлю, что нужно подождать, пока Эдвард отойдет от своей жены. Их открытое столкновение при многочисленных свидетелях не привело бы ни к чему хорошему. Но ревность ослепляла — Элизабет принадлежала только ему, и он не потерпит, чтобы другой мужчина касался ее или причинял боль.

Рамиэль преодолел разделявшее их расстояние с твердым намерением поговорить с Элизабет.

— Миссис Петре.

На ее по-прежнему безжизненном и безучастном лице не отразилось ни радости, ни удивления, словно Рамиэль был пустым местом.

— Лорд Сафир.

Пальцы Эдварда конвульсивно сдавили руку жены, как если бы предупреждая ее о чем-то. Он прекрасно знал о страсти Рамиэля к Элизабет, так же как и Рамиэль знал о безразличии Петре к своей жене. Рамиэль был ниже Эдварда на дюйм и младше его на четыре года.

Он оценивающе смотрел на своего более опытного противника, зная о его слабых местах и взвешивая его сильные стороны.

— Я еще не имел удовольствия быть представленным вашему мужу.

В ответ Петре окинул Рамиэля тем же презрительно-оценивающим взглядом, губы его скривились.

— Мы не общаемся с людьми, подобными вам, сэр. С этого момента держитесь, пожалуйста, подальше от моей жены.

На какую-то долю секунды Рамиэль увидел все со стороны. Вот трое людей стоят друг против друга и ведут милую беседу. Элизабет с огненно-рыжими волосами, ее черноволосый супруг с длинными отвислыми усами и он сам, смуглый и светловолосый. Дальше, в глубине зала, танцуют пары, образуя замысловатые сплетения из черных фраков и пестрых женских нарядов, остальные гости либо прогуливаются вдоль зала, либо собираются группами, ведя неторопливые беседы.

— Думаю, это должна решать миссис Петре, — мягким тоном, в котором явственно звучали провокационные нотки, произнес Рамиэль.

— Я ее муж, и она сделает так, как я прикажу, — со зловещим торжеством в голосе парировал Петре.

Сердце Рамиэля быстро забилось, ожидание скорой развязки горячило кровь. На мгновение ему стало жаль, что Элизабет попала в подобную ситуацию. Но в то же время он чувствовал, что должен навсегда избавить ее от Эдварда Петре.

— Вы так считаете? Кажется, вы состоите в одном обществе, члены которого называют себя уранианцами, не так ли, Петре? А миссис Петре знает о вашем увлечении поэзией?

Словно оглушенный, Эдвард недоверчиво смотрел на Рамиэля. Но тут же на смену шоку пришел гнев. И то и другое лишь подтверждало правоту Рамиэля.

— Отпустите ее, — мягко произнес он. Все еще не желая верить в свое поражение, Петре тем не менее отпустил руку жены. Гримаса исказила его лицо.

— Скажи Сафиру, что ты не потерпишь его общества.

Карие глаза Элизабет по-прежнему ничего не выражали. Эти глаза не могли принадлежать женщине, которая совсем недавно парилась в турецкой бане и ела пахлаву. Они не могли принадлежать женщине, которая, держа в руках кожаный фаллос, рассказывала Рамиэлю, как в юности она пыталась заглянуть под фиговый лист на статуе мужчины. Днем графиня предложила Элизабет отослать его, но она захотела, чтобы он остался. Они все вместе ели пахлаву. И вот теперь Элизабет собиралась от всего отказаться.

Миссис Петре разжала бледные, бескровные губы.

— Прошу простить моего мужа за его грубость, лорд Сафир.

— Элизабет! — брызжа слюной, зашипел Петре.

— С меня довольно, Эдвард! Я не потерплю, чтобы ты разговаривал со мной в подобном тоне. — Она не сводила глаз с белого галстука-бабочки Рамиэля. — Я буду общаться и танцевать с кем захочу.

Ликование обожгло Рамиэля, как подогретый коньяк. Она выбрала. Осознала Элизабет это или нет, но она сделала свой выбор. Он протянул руку. Элизабет находилась так близко от него, что его дыхание касалось ее волос.

— Могу я пригласить вас на танец?

Покажи, что не боишься прикоснуться ко мне!

— Ты еще пожалеешь о том, что сделала, Элизабет.

Холодок пробежал по спине Рамиэля, в словах Эдварда прозвучала неприкрытая угроза.

— И о чем же она должна пожалеть? — медленно опустив руку и повернув голову в сторону Петре, произнес Рамиэль. Бирюзовые и карие глаза скрестились в немом поединке. — Будет ли она об этом сожалеть так же сильно, как и вы? Или, может быть, как ваш» милый друг «?

Теперь Рамиэль видел, что нанес Петре сокрушительный удар. Вызовет он его на дуэль или притворится, что не понял, о ком идет речь? Пожертвует ли он Элизабет ради своей карьеры?

— Так как же, Петре? — спросил Рамиэль, угрожающе растягивая слова, смысл которых был более чем очевиден:» Я сохраню все в тайне, если ты уступишь мне свою жену «.

Эдвард предпочел ретироваться. Рамиэль невесело улыбнулся.

— Зачем вы это сделали? — Лицо Элизабет, казалось, побледнело еще сильнее.

— Вы сожалеете, что согласились танцевать со мной?

— Да.

— Но вы будете танцевать со мной. — В его голосе послышались нотки удовлетворения.

— При условии, что вы расскажете мне, о чем шептала вам на ухо Жозефа.

Рамиэль опустил ресницы.

— Она сказала, что у вас потрясающая грудь, достойная того, чтобы вскармливать детей и услаждать уста мужа.

Щеки Элизабет вспыхнули.

— Эдварда никогда не интересовала моя грудь.

— Нехитрое дело зачать ребенка, сложнее быть настоящим мужем, — мягко пояснил Рамиэль.

— Это из» Благоуханного сада «?

— Да.

Она протянула ему руку, затянутую в перчатку.

— Пойдемте танцевать?

От нахлынувших чувств у Рамиэля все сжалось внутри. Он испытывал одновременно и облегчение, и сожаление, и триумф.

Рамиэль подставил свою руку Элизабет, запоздалый жест, призванный соблюсти приличия и хоть как-то противостоять слухам, которые уже поползли после открытого столкновения между канцлером казначейства и лордом Сафиром. Рамиэль чувствовал на себе взгляды окружающих и слышал перешептывание за своей спиной.

Будь Петре хорошим политиком, он бы вежливо согласился отпустить Элизабет на танец, тем самым избавив себя и ее от публичного скандала. Вместо этого он превратил свою жену в мишень для сплетен.

Но инцидент мог послужить и хорошим уроком для Элизабет. Познав горький вкус скандальной известности сейчас, в будущем она сможет, легче к этому относиться. Что бы Рамиэль ни делал, о нем всегда будут сплетничать в обществе. О его незаконном рождении, об арабском происхождении и ненасытном сексуальном аппетите.

О его женщине.

Подведя Элизабет к танцующим парам, Рамиэль взял ее за правую руку, обхватив другой рукой за талию, на этот раз уже не так туго затянутую в корсет. Элизабет положила левую руку ему на плечо. Сосчитав мысленно до трех, он закружил свою даму в вальсе.

Рамиэль окинул взглядом красное платье Элизабет, которое с трудом сдерживало пышные формы. Он тут же вспомнил, какой округлой была ее грудь и какими твердыми казались соски под влажным шелком халата в гостиной у матери.

— У вас действительно потрясающая грудь. Но по тому, как Элизабет закусила губу, Рамиэль понял, что она его не слушает.

— Кто такие уранианцы, лорд Сафир, и почему упоминание о них так расстроило моего мужа?

Рамиэль мог сказать ей правду, и она была бы свободна. Но он не хотел, чтобы Элизабет решила для себя, что лучше уж незаконнорожденный, чем муж вроде Эдварда Петре.

— Как я уже сказал раньше, это просто общество молодых поэтов.

— Молодых… в том смысле, что… юных?

Дьявольщина, как она проницательна! Но Эдварду нравились отнюдь не юные девушки.

— Молодые… в смысле еще не признанные.

Элизабет опустила голову, предоставив Рамиэлю любоваться ее огненно-рыжими волосами.

— Ваша мать отослала вас в Аравию, когда вам едва исполнилось двенадцать лет.

Рамиэлю пришлось плотнее прижаться к молодой женщине, чтобы расслышать ее слова. Волосы Элизабет легко коснулись его щеки, напомнив прикосновение шелка.

— Да.

— Вы скучали по Англии?

Рамиэль понимал, что в этот момент она представляла себя на месте его матери, отсылающей своих сыновей в далекую неизведанную страну. Она не догадывалась, что ее боль при расставании окажется гораздо глубже, чем у ее детей.

— Пожалуй, с месяц, — лаконично ответил Рамиэль. Элизабет подняла глаза. Она смотрела на него снизу вверх с явным недоверием.

— Всего лишь месяц?

— У вас двое сыновей. Вам должно быть известно, что представляют собой мальчишки. Когда отец подарил мне скакуна, я понял, что солнце и песок могут доставлять удовольствие.

— Я содрогаюсь при мысли о том, что вы испытали, когда отец подарил вам целый гарем, — холодно заметила Элизабет, чьи материнские инстинкты были оскорблены непостоянством детской любви.

Рамиэль негромко рассмеялся и прижал к себе Элизабет так плотно, что на какое-то мгновение его нога оказалась между ног партнерши. Живот Элизабет касался паха Рамиэля.

— Я с удовольствием вам это продемонстрирую.

— А в Аравии растут ирисы?

Его пальцы сильнее сжали маленькую ручку Элизабет. Он даже почувствовал тонкие кости, скрытые под шелковой кожей и нежной плотью женщины.

— Розовые ирисы, — пробормотал он осипшим голосом, вдыхая чистый, не испорченный духами аромат ее волос и тела. — С шелковыми лепестками, которые становятся горячими и влажными.

Элизабет резко остановилась. Она посмотрела на Рамиэля широко распахнутыми карими глазами, полными желания. Казалось, она хотела испытать все, что обещал ей этот человек, и в ответ подарить ему все, что он может пожелать от женщины.

— Мой дом ждет вас. Позвольте мне показать вам, как можно любить.

Рука Элизабет, покоившаяся на плече Рамиэля, инстинктивно сжалась. Желание, которым только что светились ее глаза, исчезло.

Он слишком много сказал и слишком рано.

Резко убрав руку с его плеча, Элизабет отступила на шаг и присела в реверансе.

— Танец закончился, лорд Сафир. Благодарю вас.

И повернулась к нему спиной — в который раз.

Рамиэль, прислонившись к стене, мрачно наблюдал, как удаляющаяся фигура Элизабет смешивается с толпой. Слухи уже распространились по всему залу, и мужчины наперебой приглашали миссис Петре на следующий танец. Престарелые компаньонки демонстративно загораживали своими телами юных воспитанниц, когда Элизабет проходила мимо.

Перевалило за полночь, когда над танцующими парами раздался взрыв смеха. Рамиэль выпрямился. Он слишком хорошо знал этот смех и не мог допустить, чтобы Элизабет досаждали мужчины вроде лорда Хиндваля. Еще один недопустимый промах в поведении Эдварда Петре. Он обладал правом и привилегией защищать свою жену, но не сделал этого; вмешательство же Рамиэля лишь ухудшит ее положение в глазах общества.

Поравнявшись с Элизабет, он увидел, как лицо Хиндваля побагровело. Семидесятивосьмилетний повеса неожиданно резко повернулся и пошел прочь с гордо выпрямленной спиной.

Элизабет посмотрела на Рамиэля.

— Я лишь спросила, не состоит ли он, случайно, в обществе уранианцев.

Рамиэль с облегчением рассмеялся.

— Отвезите меня домой.

Он встревоженно посмотрел в ее карие глаза.

— Ко мне домой, лорд Сафир. Эдвард не вернулся на бал, и я осталась без экипажа.

— Сейчас я уже не ваш учитель, не буду я им и в экипаже.

Элизабет вздернула подбородок.

— Вы прикоснетесь ко мне против моей воли?

Но оба понимали, что она не будет сопротивляться. Рамиэль лихорадочно обдумывал, как им обоим незаметно покинуть зал. Теперь, когда он знал наверняка, что будет обладать Элизабет, для него вдруг стало важным сохранить незапятнанной ее репутацию.

— Я подгоню свой экипаж ко входу и пошлю за вами лакея. Нас не должны видеть вместе.

Чувство благодарности смягчило напряженное выражение ее лица.

— Благодарю.

Лакей с невозмутимым видом принял от Рамиэля необычно щедрые чаевые.

— Когда я тебе прикажу, ты позовешь миссис Петре и проводишь ее до моего экипажа. Но если ты об этом хоть одним словом с кем-нибудь обмолвишься, я тебя лично кастрирую и отправлю в Аравию, где евнухов продают как проституток.

Выпирающий кадык лакея нервно дернулся.

— Слушаюсь.

Рамиэль хорошо платил своим слугам, и те, в свою очередь, добросовестно выполняли все его приказы. Через десять минут экипаж уже стоял перед домом.

— А теперь ступай, — приказал Рамиэль лакею.

Влажный коварный туман плотной завесой окутал ночь и тонкими струйками просачивался внутрь экипажа. Рамиэль откинул голову на кожаную спинку сиденья в тщетной попытке совладать с нахлынувшими на него чувствами и желаниями. Он не сдвинулся с места, когда дверца экипажа открылась и вместе с ночным воздухом внутрь кареты ворвался аромат волос и разгоряченного тела Элизабет. Не успела она расположиться напротив Рамиэля, как дверца захлопнулась и карета, качнувшись, рванула с места.

— Во вторник вечером я чуть не разбилась об уличный фонарь.

Рамиэль открыл глаза и уставился на вырисовывавшийся перед ним черный силуэт. Она дотронулась до него, но еще не доверилась.

— Ты пострадала… и ничего мне об этом не сказала?

— Пострадала скорее моя гордость, нежели голова.

Ее голос, звучавший так близко, в то же время казался очень далеким. Слабый свет уличного фонаря на мгновение осветил ее лицо.

— В тот вечер я очень сильно испугалась. Вокруг не было ни души, только я да кучер. Из-за сильного тумана мы ничего не видели. В любую минуту карета могла упасть в Темзу. Но я думала лишь о том, что могу умереть, так и не познав настоящей любви. Можно я вас поцелую?

Горячая волна прошла по телу Рамиэля.

— Снимите капор.

Через минуту его взору предстал изящный силуэт ее гладко причесанной головки. Послышался скрип пружин. Элизабет скользнула на самый край сиденья, и Рамиэль почувствовал через слой одежды, как ее колени прижались к его ногам.

Он слегка наклонился вперед, вздрогнув всем телом, когда Элизабет обхватила его голову затянутыми в кожаные перчатки руками. Но уже через секунду она порывисто откинулась назад.

— Элизабет…

В то же мгновение она, уже без перчаток, вновь держала в своих теплых ладонях его лицо, нежно проводя пальцами по его смуглым щекам и подбородку. Рамиэль закрыл глаза, чувствуя, как волна наслаждения, граничащего с болью, охватывает его. Он так долго ждал…

— Твоя кожа на ощупь отличается от моей.

Рамиэль, с трудом сдерживая смех, открыл глаза, сильно жалея о том, что не зажег внутри кареты лампы. В темноте он не мог наблюдать за тем, как под влиянием разгорающейся страсти менялось выражение лица Элизабет.

— Ты женщина; я мужчина.

Рамиэль, затаив дыхание, терпеливо ждал, пока наконец не увидел, как Элизабет потянулась к нему и оказалась так близко, что он почувствовал тепло ее кожи на своем лице.

Вдруг карета резко подпрыгнула, и губы Элизабет уткнулись Рамиэлю в подбородок.

— Извини.

— Все в порядке, не останавливайся.

Если бы она это сделала, он бы не сдержался и тут же овладел ею.

— Вот так. — Рамиэль вытянул в стороны руки и уперся ими в стекла окон. — А теперь попробуй еще раз.

Элизабет медленно наклонилась вперед и нежно коснулась губами его рта.

Рамиэля пронзил ток. Слепо дернувшись вперед, он поймал жадным ртом ее губы и, впившись в них со всей силой, отдался жаркому поцелую — ее первому настоящему поцелую с мужчиной.

Но этого было недостаточно. Оторвавшись на секунду от мягких и влажных губ Элизабет, Рамиэль прошептал дрожащим голосом:

— Приоткрой свой рот и впусти мой язык.

Из груди его вырвался низкий стон. Элизабет крепко обхватила руками его голову, словно пытаясь вобрать его всего в свой поцелуй. Однако неопытность и страх заставляли ее язык избегать жарких ласк Рамиэля.

Но он не собирался отступать. Рамиэль вращал языком, ласкал ее небо, исследовал каждую частицу ее рта до тех пор, пока Элизабет наконец не начала повторять его движения, все смелее отвечая на поцелуй.

Рамиэль продолжал страстно целовать Элизабет, прислушиваясь к тому, как быстро учащалось ее дыхание. Ликование и невыразимая радость переполняли его. Она тоже хотела его, причем так же сильно, как и он сам.

— Милостивый Боже… я и не знала.

Рамиэль, прикусив ее нижнюю губу, спросил:

— Не знала чего?

— Я не знала, что мужские губы могут быть такими нежными.

Элизабет, зарывшись пальцами в волосы Рамиэля, вновь коснулась ртом его нежных губ, чувствуя, как его теплое дыхание щекочет ей кожу.

— Я не знала, что поцелуй может быть таким интимным. А разве не лучше, когда мужчина держит женщину во время поцелуя?

— Я не дотронусь до тебя против твоей воли. Если ты хочешь, чтобы я к тебе прикоснулся, Элизабет, придется меня об этом попросить.

Ее пальцы, погруженные в густые волосы Рамиэля, замерли.

— Ты не считаешь поцелуй… прикосновением?

— Губы целуют; зубы нежно кусают; язык ласкает и пробует на вкус. И только руки касаются. Они обхватывают женскую грудь, горячую и тяжелую, жаждущую мужского прикосновения; они прокладывают дорогу мужскому жезлу сквозь мягкие и округлые бедра; они сжимают ягодицы женщины, чтобы усилить ее наслаждение; они широко раздвигают женские ноги, чтобы освободить мужчине путь; они ласкают женское лоно, пока оно не станет влажным от разгорающейся страсти. Насладиться вкусом женщины можно и языком, но только при помощи пальцев мужчина способен проникнуть глубоко внутрь женского тела, где рождается ее страсть. Прикосновения готовят женщину к более глубокому проникновению. Когда ты захочешь, Элизабет, я коснусь самых глубин твоего тела.

Рамиэль прижался к ее лицу своим разгоряченным лбом. Из-за неровности дороги карету сильно трясло.

— Попроси коснуться тебя. — Голос Рамиэля звучал хрипло от охватившей его страсти.

Голос Элизабет был таким же хриплым:

— Что ты будешь делать, если я попрошу тебя об этом?

— Я расстегну твое платье, освобожу твою грудь и стану ласкать языком твои соски до тех пор, пока ты не будешь умолять меня, чтобы я удовлетворил твою страсть. Потом я продолжу свои ласки. И ты получишь то, о чем попросишь.

— Женщина не может достичь оргазма, если ей просто ласкают грудь.

Губы Рамиэля скривила болезненная улыбка, когда он вспомнил ее предыдущее признание.

— И откуда ты можешь это знать?

— У меня двое сыновей, — еле слышно прошептала Элизабет. — Они сосали мою грудь.

— Но ты никогда не испытывала это с мужчиной, дорогая.

— Я не могу! — неожиданно воскликнула Элизабет.

— Нет, можешь! — продолжал свое наступление Рамиэль, чувствуя ее боль и страх. — Ты пришла ко мне, чтобы научиться услаждать мужчин. Я хочу быть этим мужчиной. Я хочу, чтобы ты возжелала меня так сильно, что была бы готова пойти на все, лишь бы доставить мне удовольствие. Прикажи мне прикоснуться к тебе, Элизабет.

Неожиданно она отпустила его, и Рамиэлю пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы тут же не наброситься на нее. Он ласкал ее рот и желал большего. Он хотел вкусить ее страсть, услышать, как она закричит, охваченная оргазмом.

— Ты не знаешь, чего добиваешься.

О нет, он знал! Опустив руки и закрыв глаза, Рамиэль произнес дрожащим голосом:

— Всего лишь поцелуй, Элизабет. Если ты не хочешь, чтобы я касался тебя, то позволь мне хотя бы целовать твою грудь. Разреши мне взять в рот твои соски и ласкать их так, как я ласкал твой язык. Позволь мне хотя бы это, ненаглядная.

Тут Рамиэль услышал шорох одежды, заглушивший скрип колес. Он резко открыл глаза. Элизабет стянула плащ и обнажила плечи.

— Только поцелуй. — Ее голос дрожал от страсти.

Рамиэль облизал губы и завороженно посмотрел на ее декольте. Кожа Элизабет казалась особенно белой на фоне темно-красного платья.

— Только поцелуй, — согласился Рамиэль охрипшим голосом, молясь о том, чтобы в нужную минуту он смог остановиться. Если он овладеет ею раньше, чем она будет готова, Элизабет никогда ему этого не простит…

— Я не могу расстегнуть пуговицы.

— Повернись.

Трясущимися руками Рамиэль — подпрыгивающая карета сильно осложняла ему задачу — нащупал крошечные пуговки и расстегнул их одну за другой. Его пальцы двигались очень осторожно, стараясь не касаться кожи Элизабет.

— Мне придется расшнуровать твой корсет.

— Да, — услышал Рамиэль ее шепот сквозь удары своего сердца.

Шнуровка… Он возблагодарил Бога и Аллаха за все девять лет, проведенных в Англии, где ему пришлось детально изучить белье английских дам. Быстрыми, уверенными движениями он расшнуровал корсет Элизабет. Она повернулась к нему, прижимая к груди платье.

— Позволь мне прикоснуться к твоей груди, дорогая.

— Я не могу.

— Дьявольщина, Элизабет…

— Моя рубашка…

С трудом переводя дыхание, Рамиэль очень осторожно скользнул пальцами под белый материал. Его руку наполнило приятное тепло, когда он освободил от сковывающей рубашки левую грудь Элизабет. Поддавшись соблазну, Рамиэль нежно провел пальцем по твердому торчащему соску. Элизабет судорожно вдохнула.

— Рамиэль…

Он замер. Она никогда не произносила его прозвища, никогда не называла бастардом, животным, грязным арабом. Она искренне извинялась перед ним за грубость своего мужа. Со многими вещами им приходится сейчас сталкиваться впервые… как ей, так и ему.

— Все в порядке, — успокаивающе произнес Рамиэль, освобождая ее правую грудь. Он старался как можно меньше дотрагиваться до ее кожи, хотя ему это не всегда удавалось. Тем не менее он не собирался превышать границы дозволенного. — Все в порядке, — прошептал он еще раз и опустился перед Элизабет на колени.

Она оказалась зажатой между его вытянутыми руками, которыми он упирался в край ее сиденья. Таким образом Рамиэль пытался держать себя в узде.

— Все в порядке, — продолжал он нашептывать, погружаясь в тепло ее тела, лаская губами ее нежную, гладкую кожу.

Элизабет слепо водила пальцами по густым волосам Рамиэля, нежно касаясь кончиков его ушей. Он страстно вдыхал жар ее тела, который обволакивал его дурманящим туманом. И вдруг ему показалось, что вся его жизнь прошла в ожидании этого момента, этой женщины. И Рамиэлю захотелось поделиться с Элизабет красотой своего нового чувства. Слепо водя ртом по ее груди, Рамиэль нащупал твердый торчащий сосок и припал к нему губами. Элизабет вскрикнула; из груди Рамиэля вырвался ответный стон, когда, лаская языком нежную кожу Элизабет, он полностью растворился в ее страсти и желании. Она еще сильнее прижала его голову к себе. Дикое желание заставляло ее тело содрогаться от каждого прикосновения его языка.

— О Боже, Рамиэль, прошу тебя, остановись. Что ты делаешь? Я чувствую… Пожалуйста, хватит. О Господи!

« Ты уже на полпути, дорогая «.

Рамиэль вновь взял в свои ладони ее левую грудь, потерся о нее лицом, лизнул затвердевающий от его прикосновений сосок и, улучив момент, припал к нему ртом. И в этот момент он стал частью ее тела. Их сердца забились в унисон, а дыхание слилось. Рамиэль коснулся горячим языком острого соска Элизабет, из которого когда-то лилось молоко, насыщая ее сыновей. И тут он представил, как она родит ему сына, как будет кормить его этой грудью, а потом предложит ее Рамиэлю. И он будет сосать ее до тех пор, пока не кончится все молоко, не ограничивая себя ни во времени, ни в своей страсти.

— Рамиэль, пожалуйста, ты должен помочь мне, я больше не могу, я не… — Элизабет не смогла договорить.

Рамиэль, продолжая активно ласкать губами и языком грудь Элизабет, нежно сжал зубами ее сосок, завершив тем самым необходимую для оргазма гамму ощущений. И затем он почувствовал, как выгнулось ее тело, как бешено забилось сердце и как волна наслаждения захлестнула ее.

В ту же секунду Рамиэль оторвался от ее груди и, закрыв рот Элизабет страстным поцелуем, принял в себя ее оргазм, сделав его своим. Через несколько минут она разжала руки и, резко откинув назад голову, тяжело задышала. Ее щеки были мокрыми от слез. Рамиэль открыл глаза и чуть не ослеп от яркого света газовых фонарей, светящих прямо в окна кареты. При виде плачущей Элизабет его сердце сжалось.

— Не плачь, дорогая. Это был всего лишь поцелуй, — тихо произнес он и слизнул с ее щек соленые следы слез. — Просто поцелуй.

Карета остановилась.

Рамиэль прижался лицом к нежной шее Элизабет, зная, что расставание неизбежно.» Он молился о том, чтобы ему хватило сил отпустить ее. Затем, глубоко вздохнув, он оторвался от Элизабет и сел обратно на свое место, словно и не было этих волшебных минут.

Она начала быстро одеваться, нервно пряча грудь под белую рубашку и зашнуровывая корсет. Затем натянула платье и накинула на плечи плащ.

— Разведись с Эдвардом Петре.

— Не могу.

Категоричность ее ответа не остановила Рамиэля.

— Я могу подарить тебе любовь, Элизабет. Что может предложить он?

— Моих сыновей.

— Но они никуда не денутся от тебя.

Элизабет взялась за ручку дверцы.

— Я должна идти.

Но Рамиэль не мог так просто отпустить ее, когда горечь разочарования переполняла его сердце.

— Я хочу тебя, Элизабет.

— А мой муж — нет, — отозвалась она ровным голосом. — Но ты, кажется, знаешь об этом больше меня, не правда ли? Неужели ты думаешь, что я собираюсь жить всю оставшуюся жизнь с человеком, который меня не хочет? — Ее голос гулко прозвучал внутри кареты. — Ты только что подарил мне незабываемые минуты, которые я навсегда сохраню в своей памяти. А теперь я должна идти. И пожалуйста, не приглашай меня больше танцевать. Я действительно не могу себе этого позволить.

Элизабет распахнула дверцу кареты и, не удержав равновесия, чуть не вывалилась из экипажа. Рамиэль поддержал ее. Оказавшись на земле, Элизабет быстро завернулась в свой плащ. Яркий свет газовой лампы, висящей над входной дверью, вспыхивал золотыми искрами в ее волосах.

— Я потребовала от Эдварда развода. Но это крайне невыгодно как моему мужу, так и моему отцу. Прощайте, лорд Сафир.

Дверца кареты захлопнулась прямо перед лицом Рамиэля. О том, что несколько минут она была вместе с ним, говорили лишь забытые ею шляпка и перчатки, да еле уловимый аромат ее тела.

Неожиданно Рамиэль осознал, что недооценивал Элизабет и скорее всего подвергал опасности не только ее репутацию.