Желтый туман, словно ненасытный в своей жажде обладания любовник, заключил в объятия улицы Лондона. Двухколесный экипаж осторожно пробирался сквозь мрачную завесу, рожденную в огне угольных печей. Еженощная плата по счету человеческой жизни.

«Они были бы мертвы, не так ли?» Копыта лошади выстукивали дробь. «Они были бы мертвы, не так ли?»

Они были бы мертвы, если бы действовали заодно со вторым мужчиной.

Но Торнтоны не были убиты.

И Габриэль не знал почему.

Тусклый свет пробивался сквозь серные испарения ночи, словно сигнальные огни маяка.

Габриэлю не нужна была Виктория, чтобы узнать внутреннюю обстановку дома Торнтонов; Питер Торнтон описал ее в мельчайших деталях. Когда он просил ее помочь, он хотел узнать, можно ли ей доверять.

И в отличие от него самого, ей можно было доверять.

Он облокотился на металлические ворота, ведущие в парк, наблюдая за окнами особняка, чей свет отчетливо различался сквозь туман. Мысли о Виктории неотступно преследовали его.

Они жила у Торнтонов, будучи их слугой. Она заботилась об их детях, будучи гувернанткой.

Окно на нижнем этаже потускнело, а потом полностью растворилось в желтом тумане. Еще один исчезнувший в ночи островок света.

Страх.

«Он выбрал меня не из-за моих глаз… Он выбрал меня, потому что я была напугана. И потому что вы были напуганы. Страх — это мощное возбуждающее средство».

Окно на верхнем этаже внезапно загорелось, разогнав туман.

Виктория не хотела желать, чтобы к ней прикоснулся мужчина. Но она желала.

Габриэль не хотел желать, чтобы к нему прикоснулась женщина. Но он желал.

Именно его, а не ее желание вынесло смертный приговор Виктории.

Золотистый свет, тускло освещающий крыльцо перед парадным входом, погас.

Замерев, Габриэль наблюдал за окном на верхнем этаже. Время, словно улитка, неспешно ползло вперед.

Спит ли сейчас Виктория? — задумался Габриэль. — Согрелась ли она?

По-прежнему ли она хочет, чтобы к ней прикоснулся ангел?

Почему Торнтоны все еще живы?

Свет в окне на верхнем этаже потух, растворившись в тумане ночи. Последний бодрствующий обитатель особняка лег спать.

Габриэль ждал, пока Биг Бен не пробьет двенадцать раз. Затем бесшумно пересек дорожку, ведущую к дому.

Парадная дверь открылась без единого звука.

Торнтон выполнил свою часть сделки.

В конечном счете, не насилие, а страх быть вовлеченным в скандал помог Габриэлю убедить Торнтона сотрудничать. Габриэль пригрозил ему, что пошлет сведения о гувернантках в редакцию «Лондон Таймс».

Габриэль подождал, пока его глаза привыкнут к темноте, царившей внутри особняка. Очертания мебели, словно призрачные часовые, безмолвно несущие вахту, неясно вырисовывались во мраке помещения: стол, стул… Справа глаза различили дверной проем, слева… ступени.

Под ногами внезапно раздался предательский скрип.

Окрашенная в желтоватые тона тьма разверзлась перед ним.

Габриэль застыл, затаив дыхание и сжав в руке набалдашник трости.

Он не хотел убивать, но станет.

Он не хотел брать Викторию, но знал, что сделает и это.

Никто не издал ни звука.

С большой осторожностью Габриэль, крадучись, преодолел оставшиеся ступени. Он повернул налево навстречу кромешной тьме.

Шерстяная ковровая дорожка приглушала его шаги.

Он чувствовал Торнтона в своей спальне в конце коридора; мужчина напряженно гадал, когда появится Габриэль. Торнтон не осознавал, что тот, чьего прихода он так мучительно ждет, находился на расстоянии тридцати футов от него.

Габриэль не чувствовал ничего, что могло иметь отношение к Мэри Торнтон — ни страха, ни вызова.

Ни настороженности.

Он бесшумно открыл деревянную дверь, чье очертание темнело во мраке ночи.

В комнате ощущался запах угольного дыма и дорогих женских духов. Раскаленные докрасна угольки светились в камине из белого мрамора; белые и голубые языки пламени танцевали среди присыпанных золой углей.

Жена Торнтона безмятежно спала в своей кровати под балдахином.

На тумбочке в тусклом свете медной лампы сверкало содержимое хрустального графина. Небольшой флакон, чье призрачное присутствие скорее угадывалось, чем имело конкретное воплощение, стоял рядом с пустым стаканом.

Габриэль выругался про себя.

Женщина уснула под воздействием настойки опия. Торнтон предупредил ее?

Габриэль вспомнил, как охотно мужчина пошел на предательство, как пахла аммиаком его моча.

Питера Торнтона больше заботила собственная репутация, чем семья. Он не стал бы предупреждать свою жену.

Габриэль осторожно закрыл за собой дверь. Тихий щелчок на мгновение заглушил голодный треск горящих углей.

Женщина спала в сшитом из шелка и кружев пеньюаре. Ее скрытые в тенях светлые волосы разметались по белоснежной подушке.

Темнота не скрывала привлекательности Мэри Торнтон. Но ее очарование оставило Габриэля равнодушным.

Он медленно натянул покрывала ей на плечи и осторожно подоткнул их края глубоко под матрац по всему периметру кровати, обходя лишь то место, где находилась голова.

Сняв вязанную шерстяную кепку, Габриэль запихнул ее в карман своего пальто. Повернув набалдашник трости, он вытащил короткую шпагу.

В свете от камина сверкнула острая, как бритва, сталь.

Опустившись на колени перед кроватью рядом с головой жены Торнтона, Габриэль осторожно положил на пол ножны, чтобы освободить правую руку.

— Мэри, — прошептал он чарующим голосом. — Мэри, проснись.

Насыщенно красные блики света отражались в ее волосах. Она не отвечала.

Чтобы разбудить ее, необходимо что-то более действенное, чем шепот.

Габриэль поднял руку ко рту и зубами стянул кожаную перчатку, которую затем положил в карман. Поднявшись, он взял хрустальный графин с тумбочки и налил воду в пустой стакан. Присев на корточки перед кроватью так, чтобы бедром прижать покрывала, сковывающие ее плечи, он опустил пальцы в стакан. Габриэль медленно начал брызгать воду ей на лицо.

— Мэри, — промурлыкал он. — Проснись, Мэри.

Она отвернулась от падающих на ее лицо капель.

— Хмм…

Габриэль снова опустил пальцы в стакан.

— Мэри, проснись.

Серебристая капля упала на ее щеку; она инстинктивно повернула голову в сторону Габриэля. Он осторожно приложил лезвие клинка к ее горлу, продолжая брызгать водой на лицо.

— Проснись, Мэри…

Нежные ресницы, трепеща, поднялись.

Мэри непонимающе уставилась на него.

Габриэль знал, что она видит перед собой — ангела, окруженного сиянием серебристых волос.

Она видела перед собой убийцу.

Он надавил шпагой на ее горло, чтобы она ощутила прикосновение холодной стали.

Ее глаза широко раскрылись. В их глубине засветилось понимание.

Ее тело оказалось в ловушке, зажатое простынями. Она не могла пошевелиться и открыла рот, чтобы закричать.

Габриэль схватил лежащую рядом с ней подушку.

Он мог заглушить ее крики. Или задушить ее.

И она ничего не смогла бы сделать.

Мэри это знала. Габриэль это знал.

— Я знаю, что ты сделала, Мэри, — нежно прошептал он. — Думаешь, закричать сейчас будет мудрым поступком?

Несколько секунд она смотрела на него, раскрыв рот. Затем закрыла его, громко клацнув зубами.

— Кто ты такой? — раздраженно спросила она.

В ее глазах не было узнавания. Ни намека на понимание, что перед ней стоит неприкасаемый ангел.

— Я — человек, который может перерезать тебе горло и оставить тебя умирать, — Габриэль позволил правде его слов проникнуть в ее сознание. — Или я могу позволить тебе жить.

Гнев. Страх.

Габриэль ждал, наблюдая, какое чувство перевесит в Мэри Торнтон.

— Как ты попал в дом? — гневно прошипела она.

— Твой муж позволил мне войти. — Не было нужды врать. — Так было проще всего.

Мэри Торнтон не выглядела удивленной, услышав о предательстве мужа.

— Чего ты хочешь?

— Я хочу, — соблазнительно прошептал Габриэль, — твоей крови. — Лезвие шпаги еще сильнее впилось в ее тонкую белую шею; в свете камина изменчивые черные тени приобрели округлые очертания. — Но мне хватит и информации. С кем ты занималась сводничеством?

Мэри не шелохнулась. Ее абсолютная неподвижность кричала о ее вине.

— Если ты причинишь мне вред, мой муж пойдет в полицию.

— Тогда я его тоже убью, — игриво ответил Габриэль. Он чувствовал, как растут, переполняя его, страх и гнев.

Мэри Торнтон лежала перед ним живая.

Но она не должна была быть живой.

— Я ни с кем не занималась сводничеством, — ответила Мэри.

В отличие от Питера Торнтона, она не будет умолять.

В отличие от Виктории Чайлдерс, ее напускная храбрость не вызывала в Габриэле восхищение.

Мэри Торнтон была светской шлюхой, которая охотилась за слабостями тех, кому повезло меньше, чем ей.

Она охотилась за Викторией Чайлдерс.

— Мэри, скажи мне, кто писал письма.

— Я не знаю. — Мэри Торнтон судорожно изогнулась, чтобы освободиться от сковывающих ее тело простыней, но у нее ничего не получилось. — Освободи меня немедленно!

— Я знаю, что ты лжешь, Мэри. — В глазах Габриэля застыло холодное и беспощадное выражение, а в голосе звучали обманчиво обольстительные нотки. — Скажи мне, кто написал письма, и я освобожу тебя. Любовник?

Мэри замерла.

— У меня нет любовника.

— Мои соболезнования, — сочувственно произнес Габриэль.

Мэри не обманули ни его обольстительный тон, ни его сочувствие.

— Зачем ты здесь?

— Вы были неосторожны, madame. Вам не следовало нанимать так много гувернанток через агентство «Уэст Имплоймент».

Затухающий ужас от пробуждения на острие лезвия перерос в настоящий страх.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — соврала Мэри.

Женщины, подобные Мэри Торнтон, играют со смертью. Но для таких, как она, есть вещи пострашнее гибели.

— Представь, если здесь проведут расследование, — беспечно сказал Габриэль. — Такое большое число гувернанток для такого маленького количества детей. Интересно, к какому выводу придут сыщики? Сводничество. Проституция. Убийство…

— Мы не убивали…

Мэри осознала свою ошибку в тот момент, когда слова вылетели из ее рта.

Габриэль улыбнулся, не испытывая ни капли удовольствия.

Знала ли Виктория, какое удовольствие он получил от ее беззастенчивой жажды обладания новой одеждой?

Знала ли она, какую боль доставляет ему ее невинность? И то, что она все еще может испытывать ужас, сталкиваясь со смертью?

— Кто это мы? — ласково спросил Габриэль — Любовник?

— Мы никому не причинили вреда, — гневно ответила Мэри Торнтон.

— Я уверен, что другие бы выразились иначе. Например, возьмем Викторию Чайлдерс. Она считает, что ей был причинен вред…

— Мы не причинили ей вреда, — упрямо повторила Мэри.

Но она бы причинила.

— С кем ты занималась сводничеством, Мэри? — С мужчиной, который писал письма? Со вторым мужчиной? — Думаю, увидеть свое имя на страницах «Таймс» будет для тебя куда болезненней, чем если я перережу тебе горло. Мне следует этим воспользоваться?

В глазах Мэри сверкало осознание собственного краха.

Общество будет избегать ее. Друзья отвернутся от нее с презрением. Банки могут отказать в праве выкупа закладных. Деловые партнеры могут потребовать долговые расписки.

— Твой любовник поможет тебе, Мэри? — промурлыкал Габриэль.

И в итоге ее мужу ничего не останется, кроме как развестись с ней.

— Твой муж останется с тобой?

«Нет и нет», — ответили ее глаза.

Она потеряет своего любовника.

Она потеряет свою репутацию.

Мэри Торнтон потеряет все, что имело значения в жизни такой женщины, как она.

— Что для тебя важнее, Мэри? Это, — он провел шелковой подушкой по ее щеке, — или твой любовник?

Габриэль не удивился, прочитав ответ в ее глазах.

Он спал с такими женщинами, как Мэри. Она была предана только самой себе.

Он никогда не спал с такими женщинами, как Виктория. Которая защищала предавшую ее проститутку. И своего отца, который издевался над ней. И брата, который бросил ее.

Словно пламя, скользящее на поверхности горящих углей, в глазах Мэри Торнтон мерцало осознание собственного поражения.

— Его зовут Митчелл, — мучительно ответила она. — Митчелл Делани.

Габриэль никогда не слышал об этом человеке. Но он знал ему подобных.

Некоторые охотятся за чужим страхом. Другие охотятся за невинностью.

Кто-то охотится, чтобы убивать. А кто-то, чтобы затащить в постель.

Люди, подобные второму мужчине, охотятся и за страхом, и за невинностью и ради того, чтобы убивать, и ради того, чтобы затащить в кровать. Таков Митчелл Делани?

Перед его внутренним взором возник портрет Виктории Чайлдерс.

Она одна. И она напугана.

Виктория не из тех женщин, кто предается отчаянию. Она будет искать, чем отвлечь себя.

Аромат дорогих духов Мэри Торнтон полностью поглотил его.

Габриэль внезапно понял, где Виктория будет искать то, что способно отвлечь ее. И он знал, что она найдет то, что ищет.

Она найдет прозрачные зеркала.

Секс. Убийство.

Габриэль почувствовал, как от страха участилось его сердцебиение. Но не от этого затвердело его тело.

Он посмотрел на Мэри Торнтон, а затем перевел взгляд на ласкающую ее горло сталь.

Она видела ярость. Она видела желание.

Ее глаза широко раскрылись, превратившись в два омута, заполненных непритворным ужасом.

Виктория уставилась в потолок. Белая эмалевая краска исчезла под темно-красными кровавыми разводами.

Она закрыла глаза.

Темнота под ее веками была окрашена в темно-красный цвет крови. В ее мысли ворвались слова Габриэля.

«Вы не увидите человека, который навел на вас пистолет, мадмуазель. Возможно, вы заметите вспышку света, когда он нажмет курок, а возможно, и нет. Но одно я могу сказать точно: вы не услышите выстрела, поскольку будете уже мертвы».

Виктория быстро открыла глаза.

Она не хотела умирать.

Запах Габриэля полностью поглотил ее. Халат и простыни источали его аромат.

«Я не буду жертвой.

— Вы уже жертва».

Перед ее внутренним взором возникла шелковая салфетка с глубокими следами от ярко-черных чернил.

«…Я привел тебе женщину».

Исполняющую главную роль актрису для человека, который избегал мужчин, женщин, любви, удовольствия.

«Я научился читать по-английски. Надеюсь, что когда-нибудь смогу так же хорошо читать по-французски».

Майкл научил Габриэля читать.

Les deux anges. Два ангела.

«Я любил мужчину, мадмуазель. Если бы я не любил его, вас бы здесь не было».

А Майкл тоже актер в этой ненаписанной пьесе?

«Грех есть в том, чтобы любить», — сказал Габриэль.

Ему причинили боль из-за любви, которую он испытывал к своему другу.

Но в том, чтобы любить, нет греха.

«Когда я стал мужчиной, я захотел познать женскую страсть. И лишь однажды я захотел почувствовать то удовольствие, которое дарил».

Она вдыхала жар тела Габриэля. Она ощущала его дыхание.

Но она не знала, каково это, прикасаться к его коже.

Она не хотела умереть, не зная, стоят ли прикосновения Габриэля того, чтобы лишиться из-за них жизни.

Страх — мощное возбуждающее средство, и вызванная им пустота требовала, чтобы ее наполнили.

Знанием.

Действием.

Габриэлем.

Laissez le jeu commencer.

Откинув покрывала, Виктория соскользнула с кровати.

На прикроватной тумбочке мерцала металлическая коробочка, заполненная презервативами. Гладкая резина, которую накатывают на мужской возбужденный член.

Соблазнение ангела…

Долли говорила ей, что мужчина не видит нужды защищать себя от болезней, занимаясь сексом с девственницей, после чего дала ей таблетки с сулемой.

И в отличие от Виктории, сейчас Долли была мертва.

Шелковый халат Габриэля льнул к ее груди и ягодицам. Он полностью прикрывал ноги, доходя до пола, хотя его длины едва бы хватило, чтобы прикрыть икры Габриэля.

«Интересно, а его ноги покрыты темными волосками, как на груди, — задумалась Виктория, — или же они серебристого цвета, как и шапка волос на голове?»

Шапка…Шляпки.

Виктория торопливо вошла в библиотеку… в кабинет, как называл его Габриэль.

Нелепое разочарование пронзило все ее существо. Она знала, что его нет здесь. Пульсирующая пустота внутри нее говорила ей об этом.

Виктория посмотрела на книги с золотым тиснением, но не увидела ни авторов, ни названий.

Она видела кровь. Видела Мэри Торнтон.

Видела Габриэля.

«Что он сейчас делает, — задумалась Виктория, — выжидает в ночи, проникает в городской особняк Торнтонов или возвращается домой?»

Узнал ли он, что Торнтоны были заодно с тем мужчиной, которого он ищет, или они работали самостоятельно, разрушая жизни женщин.

Габриэль сказал, что не боится быть застреленным. Он также сказал, что не знает, с чем ему придется столкнуться.

Виктория гадала, жив ли еще Габриэль.

И как долго проживет она.

Габриэль сжег предыдущий дом. Почему?

Так много этих почему…

Она решительно принялась изучать кабинет, избегая в своих перемещениях голубой кожаной кушетки.

Одинокий лодочник, гребущий в окружение мерцающего закатного солнца, и сверкающая вода молчаливо наблюдали за ней с безопасности своей картины.

Стенной шкаф оказался вовсе не шкафом, а дверью, похожей на ту, что вела в спальню. Виктория толкнула ее.

Плисовый ковер насыщенного темно-бордового цвета в кабинете Габриэля граничил с гладким, сделанным из темной шерсти ковром, постеленном в коридоре. Тусклый электрический свет освещал проход.

Свобода.

Виктория ступила в узкий коридор.

Позади нее резко захлопнулась дверь.

Задохнувшись, Виктория обернулась, мгновенно представив себе коробку для перчаток с собственной головой внутри.

Дверь была не заперта.

Виктория слышала учащенное биение своего сердца.

Она чувствовала опасность в коридоре.

Она чувствовала опасность в комнатах, принадлежащих Габриэлю.

Виктория встала лицом к проходу и излучаемой им опасности.

Коридор был коротким, около 40 футов в длину. Его тусклый свет рассеивался в ярком сиянии каких-то источников освещения в конце прохода.

Там находился еще один коридор, пересекающий этот. И он был с окнами света.

Виктория осторожно ступила вперед, чувствуя, как медленно она идет по сравнению с быстро бьющимся сердцем.

Она достигла конца прохода.

Длинный коридор по диагонали пересекал короткий. Свет освещал его стену через равные интервалы.

Источниками этого света являлись не уличные окна, как показалось сначала, а совершенно другие окошки, находящиеся на противоположной стене.

По непонятным причинам Викторию вдруг захлестнула волна страха. Но появившееся одновременно со страхом потаенное желание, толкающее ее вперед, также не имело рационального объяснения.

Чувствуя пульсацию крови в ушах, она подошла к первому окну.

Яркий свет освещал спальню, оформленную в насыщенно-красных тонах. Эта комната не пустовала.

Виктория подошла ко второму окну, за которым находилась еще одна спальня, отделанная уже ярко-зелеными тонами. В ней тоже были люди.

Третья комната была в золотистых оттенках, четвертая — в голубых…

За каждым окном Виктория видела мужчин и женщин.

Она видела мир, в котором господствовали Майкл и Габриэль. Мир, в котором любое прикосновение было разрешено. Мир, в котором цена страсти определялась испытываемым удовольствием.

Виктория видела перед собой желание во всей своей обнаженной сути.