Разделившись по двое, обитатели подросткового лагеря шерстят сосняк, березняк, постепенно приближаясь к границе болота. Маринка (подружка Веры), приложив ладони ко рту, оглашает лес громким ау. С другой стороны болота с готовностью отвечают; и слева отвечают, и справа. Возгласы – как поддержка, лекарство против страха, хотя Вера делает вид, что совершенно не боится. Ну, пропал мальчик из младшей группы, и что? Наверняка в город подался, к родителям под крылышко! Вместе с тем она знает, что у родителей мальчик не объявлялся, и те вторые сутки стоят на ушах.
– Может, его трясина засосала? – расширяет глаза Маринка. – Он же маленький совсем, если в болото попадет – никогда не выберется!
Вера стирает со лба паутину.
– С чего он в болото полезет? – пожимает она плечами. – Его вообще на станции надо искать, а не в лесу…
– Милиция уже десять раз была на станции, и что? Слышала, что директриса говорила? Возможен несчастный случай, поэтому весь лагерь его ищет!
На самом деле Вера жутко боится обнаружить за ближайшим стволом крошечный труп, изуродованный зверем или человеком; или заметить детскую ручонку, торчащую из зеленой ряски. Когда она предлагает обойти болото, чтобы самих не засосало, Маринка с готовностью соглашается. Она движется впереди, но внезапно тормозит. Даже сквозь свитер (так кажется) видны мурашки на спине Маринки, поднимающей дикий визг. Вера визжит следом, вцепляется в плечо подружки, и они орут на пару, пока не прибегает вожатый. Чего орем?! Это ж собака дохлая, не видите, что ли?! И точно – собака, мухами облепленная, наверное, из-за них и показалось, что в траве лежит человек…
– Ну ты и дура! – говорит Вера, когда остаются наедине. – Теперь над нами весь лагерь будет ржать!
– Мы сами будем над ними ржать, – отвечает Маринка, – потому что мальчик, скажу тебе по секрету, никуда не пропадал!
– Да? А где же он…
– Он просто сделался невидимкой. Он же савант, понимаешь? А саванты умеют становиться абсолютно невидимыми!
– Кто такие саванты? – спрашивает Вера.
– Это необычные люди. И мальчик необычный, ему просто скучно в этом дурацком лагере. С кем ему здесь дружить?! С кем общаться?!
– А-а! – говорит Вера. – Вспомнила! Мне про этих савантов рассказывала одна знакомая, ее Региной зовут.
– Надо же: одна знакомая! Да ты глаза-то разуй, может, узнаешь «знакомую»?
И вдруг становится ясно: это не Маринка, а Регина собственной персоной! И вообще они не в лесу, а в кабинете, где к Вере поворачивают экран компьютера.
– Как зовут этого человека? Правильно: Реймонд Бэббит. Хотя мы-то с тобой знаем, что это…
– Дастин Хофман?
Регина хохочет.
– Не прикидывайся, знаешь, о ком речь!
– Его зовут… Его зовут…
– Ну?!
– Руслан?
– Правильно! А как по батюшке?
– Не-помню-как-по-батюшке… Сестра называла его: Учитель.
В этот момент Вера пробуждается, осознав: опять выплыла история из детства. Тогда и впрямь пропал мальчишка из младшей группы, его искали по окрестным лесам, пока милиция не обнаружила труп возле железной дороги. Говорили, мальчик забрался на подножку притормозившего товарняка, тот разогнался, и прыжок с поезда оказался смертельным. То есть это была официальная версия, «в кулуарах» же рассказывались истории одна жутче другой. В мальчика стреляли, его убивали ножом, топили в озере, так что впечатлительная Вера долго пугалась каждого куста…
Окончательно проснувшись, она припоминает встречу с Региной. Та неслабо продвинулась в изысканиях, видно было: помимо цепкого ума, эту волчицу кормят еще и ноги.
– Я тут собрала кое-какие материалы, – перебирала она газетные и журнальные вырезки, – это ведь было резонансное дело. Так чего только не писала губерния! Большинство, конечно, пошло по наезженной колее: почему, дескать, семья и общественность проглядели монстра в юбке?! Она ведь наверняка издевалась над сыном, на теле мальчика должны были оставаться синяки или другие следы побоев, но окружающие ничего не хотели замечать!
Регина вскидывала глаза.
– Разве было что замечать?
– Нет, – крутила головой Вера, – не было синяков, чушь это все.
– Вот и я говорю: простое объяснение еще не значит – правильное. В этой заметке версия более замысловатая: на помощь призывается комплекс Медеи, когда ревность к мужу трансформируется в агрессию против детей. То есть благоверного достать не могу, поскольку он далеко, тогда отыграюсь на потомстве. Между прочим, версия не лишена смысла…
– Лишена. Благоверный не бегал налево, во всяком случае, сестру это не волновало.
– Говорят, он сейчас в депрессии? Ну, отец мальчика?
– Понятия не имею.
– А… нельзя как-то об этом узнать?
– Пока нет. Говорят, его брат отправился сюда пешком…
– Пешком?!
– Ага, топает на своих двоих. Когда дотопает, может, и расскажет что-то новенькое.
– Очень интересно… – пробормотала Регина, сделала пометку в блокноте и опять зашуршала вырезками.
– Естественно, не могли не обвинить телевидение и вообще СМИ. Задергали, мол, и мать, и сына этими бесконечными шоу, они же крайне негативно влияют на психику. Что отчасти верно. Слава – это наркотик, он требуется в новых и новых дозах, и если наркоману эту дозу не дать, начинаются ломки. С другой стороны, она в любой момент могла вернуть внимание публики, правильно?
– Элементарно могла.
– Я знаю, мальчик соглашался на интервью и телепоказы неохотно, но кто его будет слушать? Родители, как это у нас принято, всегда лучше знают, как устроить счастье детей… Ага, это уже экзотика пошла. Какое-то издание с религиозным уклоном объявило, что родился новый Спаситель, который принял смерть от руки от собственной матери. Что символизирует конец времен, как минимум, близость этого конца. Н-да, кликуши у нас не скоро переведутся… А это что? Тоже сектанты, только эти наоборот – объявляют его Антихристом, а вашу сестру – Великой матерью, избавившей мир от вселенского зла! Дурдом, честное слово!
Наверное, на лице Веры отразилось что-то, заставившее Регину собрать заметки и смахнуть их в ящик стола.
– Ладно, бог с ними. Вы сами-то что думаете? Какие причины ее к этому подтолкнули?
Вера помолчала, затем проговорила:
– Но ведь есть заключение судмедэкспертизы, там обо всем сказано…
– Это понятно, но до заключения столько всего произошло… Я грешу на эти необдуманные смешанные браки. Мы ведь не только индивиды, мы представители соответствующих цивилизаций…
– Полпреды? – усмехнулась Вера.
– Если угодно, да. И ничего тут смешного. В каждом человеке общего, стайного – не меньше, чем личного. А может, и больше. При этом личности еще могут сойтись – и сходятся, – а вот стаи, как правило, конкурируют. Классический пример: Монтекки и Капулетти. Можете представить, какая резня случилась бы, если бы у Ромео и Джульетты появился незаконнорожденный сын? Да еще с необычными способностями, возможно – будущий Папа римский? Да они бы устроили тотальную войну, до последнего бойца!
– В наше время войн из-за этого не устраивают.
– Государства не воюют, конечно, но на семейном уровне такие баталии разыгрываются – тушите свет! Да вы и без меня прекрасно знаете, как ваши близкие тянули одеяло на себя! А в запале всякое случается, можно даже возненавидеть ребенка… Ты начинаешь различать в потомстве черты другой стаи; а своих не видишь. В итоге возникает отвращение, затем агрессия, ну и так далее. Причем ваша сестра это предположение подтвердила. Она сказала: иногда Норман казался ей чужаком, будто не она его родила. Чувствуете? Будто не она родила! Отсюда ведь один шаг до такого…
– И когда Люба так разоткровенничалась? – Спросила Вера после паузы.
– Как когда?! Во время нашей встречи. Мы же с ней встречались недавно, я вам просто не успела рассказать.
– И вас свободно к ней пустили?
– Не совсем свободно – пришлось договариваться с охраной, ну, вы понимаете… Кстати, Люба передала вам послание.
Вера взяла очередную записку механически, отвернув сведенное судорогой лицо. Господи, думалось, у нас за бабки можно все! Можно должность купить, ученую степень, или (если любопытство разбирает) влезть в самые потаенные уголки жизни, потому что – такая мы страна. И опять нахлынуло желание оправдатьэту жизнь, для чего нужно пойти к человеку, чье имя она произнесла во сне.
Для начала, впрочем, следует прочесть письмо, Вера его пока не вскрывала.
На этот раз назойливых просьб нет, главная нота – скоро все кончится! Она, мол, почти вылечилась, дозы лекарств уже снижают, а вскоре и вовсе отменят. Так что Люба ждет не дождется встречи с родными и близкими, в первую очередь с сестрой. Ну и, конечно, пора заняться переводом мальчика из зарубежного колледжа на родину. Наше образование до сих пор остается лучшим в мире, и пусть Франц с этим согласится. «Может, напишешь ему? Мне сказали: из нашей больницы за границу письма не доходят, поэтому прошу тебя, не откладывая, заняться этим делом. Тогда к моменту моей выписки мальчик будет дома».
Письмо повергает в панику. О выписке, конечно, пока речи нет, но воображение уже рисует пессимистическую картину. Итак: сестра поселяется у нее, они на пару строят быт, вместе готовят еду, вместе ее поглощают, вдвоем гуляют, а это значит, что оставшийся отрезок Вериной жизни (возможно, очень длинный!) превратится в ад. Вера навсегда сделается опекуншей этой твари, ей не светят ни замужество, ни собственные дети, так что все кончится либо ее безвременной смертью, либо умерщвлением ее мучительницы.
Не в силах справиться с разгулявшейся фантазией, Вера тычет в кнопки телефона, забыв, что Коля-Николай послан на три буквы. Увы: абонент недоступен, астронома давно обслуживают швейцарские сотовые операторы. Позвонить Регине? Но эта сучка будет работать на себя, пополнять копилку знаний, душевное состояние Веры ее мало заботит. А тогда… Звонок, по сути, был, неизбежен. Давнее желание приблизиться к человеку, которого временами ненавидела, подкрепилось нуждой в оправдании, а тогда – вперед!
В разговоре с секретарем всплывает отчество – Иванович, как она могла забыть? Вскоре слышится любезное: приходите в удобное время.
– Для кого удобное? – уточняет Вера.
– Для вас, разумеется. Руслан Иванович в офисе каждый день. Завтра вечером, кстати, у нас большой сбор, и если есть время…
Слово «офис» успокаивает. Напыщенность отвращала: что уместно для Любы в период обострения, не устраивает Веру. Человек, в конце концов, издает собственный журнал, выступает на теледебатах и круглых столах, так что роль «Учителя» ему не к лицу.
Большой сбор начинается с юных психопатов, что митинговали у ворот больницы, а здесь выступают в роли охраны. Узнав Веру, молодежь ухмыляется, мол, знали, что рано или поздно придешь! Перед ней распахивают стеклянную дверь, и Вера с ходу окунается в многолюдье.
Офис вполне современный: холл отделан пластиком, в оконных проемах стеклопакеты, вдоль стен – несколько компьютеров. За мониторами, правда, никто не сидит, люди толпятся у столов с угощениями или общаются.
– …поэтому я и говорю: Европа – это пустая чаша! – долетает обрывок беседы.
Автор реплики, худощавый нервный тип, теребит за лацкан массивного краснолицего собеседника:
– Это форма без содержания, понимаешь?!
– Понимаю, – кивает краснолицый. – Можно сказать так: это баня с распахнутой дверью. Пар вышел, остались только мокрые полки и забытая шайка с мочалкой…
– Да какая разница?! Это же метафоры, а суть одна и та же! В прошлом веке народы Европы что делали? Боролись друг с другом за место под солнцем! С одной стороны, боролись по Дарвину, как борются за выживание виды животных, с другой – по Марксу, исходя из принципов классовой борьбы. А сейчас?! Они борются исключительно с кариесом и простатитом!
– И с лишним весом! – уточняет массивный; он со своим весом, кажется, давно не борется.
Обогнув парочку, Вера продвигается к угощению. Продвижение происходит медленно, ей мешают то ли тела, то ли словесный гул: временами он сгущается, преобразуясь в упругую субстанцию, через которую нужно продираться, будто через кисель.
– …мы пытаемся сложить империю из двух красок – красной и белой. Это трудно, в итоге можно получить нечто розовое, безликое и слащавое. Империя не может быть розовой!
– И голубой империя быть не может! Я бы всех этих голубых собрал на одну баржу, вывез в открытое море, и…
Рывок через кисель, и она, наконец, пробивается к столу с выпивками-закусками. Фуршет на троечку, но белое сухое в ассортименте имеется, причем холодное, и она с жадностью пригубливает.
– Извините, но я раньше вас здесь не видел… Вы откуда? Пресса?
Насладиться вином мешает старичок профессорской наружности, с седой ухоженной бородкой и водянистыми глазками.
– Угу, – кивает Вера. – Пресса.
– Вы очень правильно сделали, что посетили это мероприятие. Здесь собрались настоящие люди, не поддельные. Каков уровень обсуждаемых проблем! Мы не копаемся в подножном дерьме, как свиньи, мы взлетаем под облака! Только с высоты видно, что земля поделена на две неравные части: одна – мировое Сити, другая – мировые фавелы.
– Извините… – Вера запинается. – А что такое – фавелы?
Профессор грозит пальчиком.
– Надо быть более образованной, госпожа Пресса! Кстати, на самом деле вы кто? Как вас зовут?
– Я Вера.
– А я Венедикт Аркадьевич, автор-мемуарист. Так вот о фавелах. Это кварталы такие в Сан-Паулу, очень бедные. Там живет мировая нищета, голь перекатная, как мы говорим. Но ведь и в других местах она живет! На земле примерно пять миллиардов живет в фавелах, ну, образно говоря. Значит, пять миллиардов – это люди-никто!
– Понятно… – говорит Вера. И, налив вина, озирается – где же «сам»? Привстав на цыпочки и бросив взгляд поверх голов, она замечает в дальнем углу седую шевелюру и мощную спину, обтянутую коричневым вельветом. Шевелюра вздрагивает в такт энергичной речи, спина тоже вроде как живет – да, это он! Вера виделась с ним один раз, их познакомила Люба, и еще тогда подумалось: и впрямь Руслан! Телосложение богатырское, вздыбленная седина, и глаза как два сверла, желающие продырявить тебя насквозь. Внезапно жизнь спины заканчивается, седой оратор делает резкий поворот и устремляет глаза-сверла на зал. Вере кажется: ее заметили, и она тут же приседает.
– Вы кого-то ищете? Не ищите, вы уже нашли человека, способного дать информацию на репортаж и две статьи. Вы поняли насчет людей-никто? Их очень много, и они хотят кушать. Чтобы кушать, надо зарабатывать. А кто им даст заработать? Правильно: богатенькие из мирового Сити! Из Европы, из Америки… Люди-никто приезжают в другой мир, устраиваются там и постепенно заполняют собой подножье сытого и богатого мира. Вот скажите: где начинается Европа? Я вам отвечу: она начинается в Африке. Африка и Азия – уже часть Европы, и когда-нибудь желтый и черный материки подомнут под себя материк белый. Подомнут – и утопят его в волнах Атлантики!
– Извините, – говорит Вера, – но пресса хочет в туалет.
Сделав круг по залу, она вдруг упирается носом в коричневый вельвет.
– Добрый вечер. Ну, как вам у нас? Познакомились с кем-нибудь? Здесь разные люди, как говорится, всякой твари по паре, но каждый мыслит; и мыслит критически.
Они стоят вплотную друг к другу, из-за чего приходится задирать голову.
– Отойдем к окну, – устраняет неловкость Руслан Иванович. – Расслабьтесь, вас здесь не съедят. И забудьте всю ахинею, которую обо мне слышали. Мы не каннибалы, не тоталитарная секта, а вполне современные и практические люди: журнал издаем, справочную литературу выпускаем, организуем семинары… Нормальный круг единомышленников, собранных, если выражаться нынешним языком, в рамках одного проекта. А я, выходит, этим проектом руковожу.
– Это сестра… – запинаясь, говорит Вера. – Она называла вас: Учитель, никак иначе…
– Люба была немного… Скажем так, экзальтированной.
– Почему – была? Она пока жива, хотя и не очень здорова.
Руслан Иванович поднимает руки.
– Извините, допустил бестактность. Люба, конечно, жива, и она обязательно поправится.
Он говорит о поддержке, которую оказывает несчастной сиделице, оболганной и поруганной. Да, произошло нечто чудовищное, но никто ведь не захотел вникнуть в суть, всех устроили самые примитивные ответы на извечные вопросы: кто виноват? И что делать? Виновата, разумеется, мать – исчадие ада, а делать понятно что: посадить в психушку, и концы в воду! Что это: очередная либеральная глупость? Не думаю. Преступление? Как говаривал один исторический персонаж, это хуже, чем преступление – это ошибка! Знаете, кто этот персонаж?
– Ленин? – ляпает Вера, вызывая улыбку собеседника.
– Уинстон Черчилль. Тоже либерал, но личность выдающаяся.
Постепенно растерянность улетучивается. «Интересно, – думает Вера, – почему его боялся Норман? Дядька вполне обаятельный, не чуждый иронии, что для этой братии нехарактерно (тут ведь каждый – мыслитель на букву “М”!). Разве что перепады настроения у него резкие: то смеется, запрокинув голову, то ледяным взглядом окатит, так что мурашки по спине. Где он настоящий?» Когда Руслан поднимает руку, кто-то кидается к столу, причем фужер подносят едва ли не с поклоном. Тусовка демонстрирует респект, угодливо улыбаясь, но в разговор не лезет – между ними и сборищем зона отчуждения, невидимая стена. То есть свита играет короля добросовестно. Отсвет падает и на Веру: свита недоумевает («Кто там в малиновом берете с послом испанским говорит?!»), но если с этой дамочкой так долго беседуют, значит, и ей респект!
– Как вам наша молодежь? Оценили их вклад в дело реабилитации вашей сестры? Ребята, конечно, делают это страстно, но лучше такой перегиб, чем бесстрастие и бессилие стариков. Нами ведь правят старики, согласитесь. По паспорту они не старые, но в душе у них – глубокая осень, им пора на кладбище. Кстати: что за дамочка раздавала визитные карточки моим парням? Вот эти?
«Нет, – думает она, – тут не расслабишься…» Вера берет в руки визитку Регины, изображает припоминание, затем говорит:
– А-а, так это психолог! Она какими-то исследованиями занимается, не знаю, правда, какими…
– Я знаю, какими: идиотскими. Она тут добивалась встречи со мной, звонила несколько дней подряд, но мне такие «исследователи» не интересны. Они пишут свои жалкие диссертации, чтобы похоронить их в архивной пыли. А нам не нужна пыль, нам нужна живая плоть, игра мускулов, запах настоящей жизни, а не трупный смрад, заполняющий все вокруг!
В голосе пробиваются железные нотки, глаза-сверла превращаются в глаза-лазеры, и Вера вспоминает признание сестры: «Он вообще-то образованный мужик, ему все в рот смотрят. Но иногда мне кажется: он тебя или изнасилует, или убьет. А главное, тебе этого хочется». Вере же хочется плена, утраты сознания, исчезновения «я», тогда она получит то, за чем пришла. Подгоняя процесс утраты, она берет фужер, который ей подносят (подносят!) здешние прихлебалы, и быстро его опустошает.
Вскоре выясняется, что подобные тусовки Руслану не по сердцу, он предпочитает традиционное застолье, с чаем из самовара, с песнями, как было у его предков-староверов. Ваши предки – староверы?! Ну да, разве вам об этом неизвестно? Нет, качает головой Вера, неизвестно. Она могла бы съехидничать, мол, с какой стати изучать вашу биографию? Вы кто – Уинстон Черчилль? Но ехидство в сторону; ее путь – подчинение, значит, слушай о старцах в меховых шапках, о женщинах в сарафанах, о двоеперстии и самосожжениях, ведь старовер – это бунтарь. Кто, простите? Бунтарь! А вот вы не бунтарь, верно? Ага, кивает Вера, я не бунтарь. Вот и фамилию вы сменили, правда? Правда, кивает Вера, сменила. Пошла в паспортный стол, написала заявление, и теперь у меня девичья фамилия матери. А зачем сменили? Застеснялись такого родства? Но это же позорно, таким родством гордится нужно! Ваша сестра – жертва, положившая на алтарь самое дорогое, ее давно пора простить, окружить сочувствием, а вы?!
Чужие слова и мысли вонзаются в мозг без сопротивления, как нож вонзается в масло.
– Неважно, что Нормана с нами нет, важно, что он был! Что его вообще произвели на свет! Да, мальчик был непростой; а какой гений прост?! О нем говорили: юное дарование, вундеркинд, но это глупости – он был гений! А может, и того серьезнее…
– Пророк? – с готовностью уточняет Вера.
– Может, и пророк, – отвечают. – Вы ведь знаете о надписях на его теле? Так вот одна из них гласила: «Придет Руслан». Я не комментирую, пусть этот факт сам за себя скажет. «Придет Руслан», и все.
Он откидывает назад седую шевелюру, буравя глазами Веру: какое, мол, оказал впечатление? Убедившись в произведенном эффекте, Руслан Иванович горько усмехается.
– Конечно, не все в это верят, у большинства мозги и души атрофированы. Их может заставить поверить лишь большое несчастье. А оно не за горами. Вы не читали, что в одной арабской стране родился мальчик, у которого тоже на теле проявляются надписи? Какие именно? Суры из Корана! Так вот, семье этого мальчика выделили отдельный дом, подарили бронированный автомобиль, да еще охрану из шести человек приставили! Чувствуете разницу? Так что, если не верите в приход Руслана, сюда придут ребята с Востока, и тогда никому мало не покажется…
Вера стоит с раскрытым ртом. Ей говорят, она внимает; он донор, она реципиент, вот только стоять у реципиента больше нет сил, хочется присесть. Вняв просьбе, ее ведут туда, где нет толпы, шума, но по-прежнему есть Руслан, который, возможно, ее изнасилует или убьет. И пусть! Вера опускается в мягкое кожаное кресло, ей наливают ароматный коньяк, и опять словесный поток обрушивается на нее, уничтожая остатки собственного мнения, как цунами уничтожает прибрежные постройки.
Люба совершила лишь одну ошибку: связалась с этим немчиком, не сумевшим оценить подарок судьбы. Он всячески принижал роль сына, строил на его счет смехотворные планы, образно говоря: схватил звезду с неба и сунул ее в помойку! А звезда должна сиять из космических глубин, разгораясь все больше и побеждая второй закон термодинамики! Вера понятия не имеет об этом законе, но какая разница? Она согласна с тем, что русская идея может даже физические константы переиначить, такие уж мы люди. Мы космисты, мы взлетаем даже не под облака – выше, в стратосферу, ионосферу наконец, в бездонность вакуума, к звездам!
Вера отхлебывает коньяк, кивая, как зомби. Зомби вылетает в стратосферу, потом в ионосферу, откуда уже не видны обоссанный подъезд, плачущая консьержка, упившийся урод, что прилюдно расстегивает ширинку… Из глубин космоса не различить папашу, кричащего: «Все уё…вайте!»; и фармацевт-уголовник предстает крошечной козявкой; и «Марабу» столь мал, что даже вывеску не прочесть. Зато каков полет! Какая, блин, высота! Она уже не Вера, а Валентина Терешкова, облетающая земной шар и видящая оттуда девственно чистый материк Евразию. Разница в том, что в эпоху Терешковой на заборах красовалось: «Миру – мир!», а на борту этого космического аппарата впору написать: «Вере – веру!». Ей очень нужна вера, иначе она не выдержит, сдохнет от тоски или сунет голову в духовку…
На следующий день Вера вроде как в амнезии, и ей хорошо. Она смутно помнит окончание сборища, в памяти отпечатался лишь лысый датчанин с серьгой в ухе, кажется, по имени Гунар. Поначалу она удивилась: откуда здесь взялся Гунар?! Он же рожден ползать, он не может летать в космос; но, как выяснилось позже, может.
– Мы, – сказал Руслан, – не примитивные ксенофобы, мы принимаем всех критически мыслящих. Верно, Гунар?
– Верно, – тряхнул тот серьгой. – Мой филм – это критика. Мы будем смотреть филм?
Договорились посмотреть отрывок, Гунар поставил диск, после чего сам взялся дублировать. Фильм назывался «Избавимся от других» и был посвящен иммиграционной политике датского руководства.
– Они очень-очень правые, они почти расисты. Они постоянно задают иностранцам вопросы: что ты готов сделать для датского общества? Почему мы должны поддерживать тебя? Почему ты такой глупый? Почему твои дети глупые – они гораздо глупее наших датских детей! Почему у тебя нет работы? Почему ты употребляешь алкоголь? Почему ты вообще здесь появился?! Мы хотим от тебя избавиться!
Насколько помнила Вера, фильм являл собой черную комедию, где датское руководство планомерно избавлялось от неугодных пришельцев, а Копенгаген постепенно превращался в большую помойку без закусочных и пиццерий. Всем этим занимались не датчане, а именно пришельцы, но их начали отлавливать, вывозить в машинах за город и сбрасывать в Балтийское море…
– Спасибо Ларсу, без него я не снимать филм, – сказал Гунар.
– Ларсу фон Триеру? – уточнил Руслан Иванович.
– Да, фон Триеру. Это снято при помощи его компании «Zentropa».
«Ну? – говорили глаза Руслана Ивановича. – Вот он какой, твой любимый Евросоюз!» А Вера мысленно отвечала: «Какой же он любимый?! Я ж его терпеть не могу, поэтому сюда и пришла!». Самым неожиданным был финал, когда Гунару предложили заняться историей из нашей жизни. Руслан Иванович начал ее излагать, и Веру внезапно охватил жар. Это был история сестры! Но разве можно такое выносить на экран? Разве Гунар (Эйзенштейн, Феллини etc.) сможет это воплотить?!
В итоге победила не Вера, а Терешкова, высокомерно сказавшая: выносить не только можно – нужно! Пусть ужасаются недоноски, пусть помнят сакраментальное: кто с мечом придет, от меча и погибнет! Вера пыталась робко возражать, дескать, госпожа Терешкова, причем здесь меч?! Тогда меча не было, а смерть – была… Но гордая Терешкова уже махала рукой с орбиты: хватит ползти в хвосте, Веруня! Мы и здесь будем впереди планеты всей, Зюскинды и фон Триеры утрутся, когда увидят такую кинуху!
На очередное занятие тоже спешит (летит?) Терешкова. Вера не может допустить, чтобы подопечные над ней хихикали – она должна быть выше. Настолько выше, чтобы не различать усмешек, не видеть выражения глаз, а значит, и стыда не испытывать. Стыд побоку, обитателю космических бездн не к лицу душевные корчи, более подходящие тварям, что ползают внизу…
Добежав до дверей, Вера на минуту замирает. Самое ужасное, что может ее ожидать: бумажка от начальства на столе у охранника. Мол, так и так, в услугах не нуждаемся, в отделе кадров вас рассчитают. Никакой бумаги, однако, нет; и охранник приветлив, так что Вера даже разочарована. Она бы сумела бросить в лицо стих, облитый горечью и злостью, не отмолчалась бы, а тут вроде никому ничего бросать не надо.
Занятие она выдерживает в том же ключе, пролетая по эллиптической орбите на первой космической скорости. Голос ровный, взгляд отсутствующий, то есть вся аппаратура работает в штатном режиме, самочувствие экипажа в норме. Лишь после занятия, когда подопечные покинули аудиторию, она судорожно утирает лицо платком – напряжение, действительно, как у космонавтов.
Приведя себя в порядок, выходит в коридор, а там Вальтер топчется. Поговорить? Вальтер, дорогой, я целых полтора часа для вас говорила, можно оставить меня в покое?
– Извините… Я думаю, это очень важно. Для вас важно.
– Для меня?! Очень интересно…
Далее следует оцепенение. Запинаясь и ошибаясь в словах, Вальтер все-таки докладывает о своих догадках: мол, он все понял, причем еще тогда, на party. Вы ведь сестра той женщины, правильно? Нет, нет, можете не отвечать, это очень тяжело, я понимаю. И ваше поведение я теперь понимаю, как это будет по-русски… Задней цифрой?
– Задним числом… – механически произносит Вера. Спикировав с орбиты и шмякнувшись оземь, она возится в грязи, пыльная и жалкая. Господи, ну зачем тогда разнюнилась?! Зачем, идиотка, языком трепала?! Он же теперь всем раззвонит, и хуже всего будет, если начнут точно так же «понимать» и жалеть. Лучше повеситься, ей-богу, чем стоять у доски и ловить на себе взгляды, исполненные сочувствия. Да провалитесь вы с вашим сочувствием!