Трудно сказать, почему вдруг распространились слухи о том, что на международной конференции выступит с сенсационным сообщением академик Борисов. Ни сам он, ни другие члены советской делегации не делали никаких намеков относительно темы предстоящего доклада. Наверное виной всему была неуемная фантазия журналистов. Но люди уже привыкли ждать от русских самых удивительных известий. С тех пор, как оглушительной бомбой разорвалось сообщение о запуске первого искусственного спутника Земли, читатели так и не успели опомниться. Лунники, межпланетные станции, сказочные полеты советских космонавтов… И кто знает, какой будет очередная новость, что опять потрясет добрый старый мир? О, эти русские все могут!

Конечно, сам факт участия в конференции известного физика говорил о многом. И в газетах появлялись «достоверные сведения» о том, что в России строится первая термоядерная электростанция, что над территорией Восточной Сибири будет зажжено искусственное солнце, что найден способ с помощью радиоактивных изотопов вдвое увеличивать продолжительность человеческой жизни.

Академик только улыбался, читая домыслы бойких репортеров. На бесконечные вопросы он отвечал одинаково: «Я лично не давал повода для такой информации. Что же касается конференции — день ее открытия недалек».

Эти неопределенные ответы только разжигали любопытство. И не удивительно, что в день начала работы конференции огромный зал «Спорт Паласт» был переполнен, Академик был совершенно спокоен, речи выступающих он слушал с большим вниманием. А когда председательствующий назвал его фамилию и зал настороженна замер, Борисов привычно поправил коротко подстриженные седые волосы и, как-то по-до­маш­не­му шаркая ногами, направился к кафедре. Казалось, он забыл о многочисленных слушателях, чье внимание было подогрето самыми невероятными слухами. Точно так же академик выходил к своим студентам, таким же обыденным голосом начинал лекции. Но никакой прославленный артист не смог бы больше захватить воображение аудитории,. чем этот ничем внешне не примечательный человек.

Правда, начало речи Борисова многих разочаровало. Он говорил о роли ученых в деле борьбы за мир, об их высокой ответственности перед человечеством. Все были согласны с этим, но от академика ждали других слов. И он, наконец, произнес их…

— Друзья мои! — говорил ученый. — Я, как вам известно, физик. И позвольте мне коснуться некоторых вопросов, связанных непосредственно с той наукой, которую я представляю. Тем более, что вопросы эти имеют, как мы считаем, немалое значение и для всего человечества.

Звенящая, напряженная тишина повисла в зале. Люди затаили дыхание. А Борисов так же спокойно продолжал:

— Разрешите напомнить вам несколько общеизвестных истин. Все окружающие нас вещества состоят из немногих химических элементов. В настоящее время их известно 104. Большинство элементов встречается в природе либо в незначительных количествах, либо вообще не встречается. А ведь многие из них представляют огромную ценность. Скажем, радий или металл индий, который с успехом используется в самых различных отраслях науки и техники — в атомной промышленности, в самолетостроении, в радиотехнике, даже в медицине. А добыча его сопряжена с немалыми трудностями, потому что индий — один из наиболее рассеянных в земной коре элементов. Подобных примеров я мог бы привести десятки.

Люди давно уже мечтали научиться превращать одни элементы в другие. История науки знает немало неудачных попыток раскрыть секрет таких превращений. Средневековые алхимики упорно искали неведомый «философский камень», который помог бы им превращать неблагородные металлы — ртуть и свинец — в золото, серебро и платину.

Разумеется, все старания алхимиков были обречены на неудачу. Химическим способом невозможно превратить один элемент в другой. Но эта задача в принципе не является неразрешимой.

Изменять природу атомов можно. Для этого надо только уметь воздействовать на их ядра. И сегодня в ядерных лабораториях многих стран ученые изменяют природу вещества, превращают одни атомы в другие.

Ядра, как известно, в основном состоят из так называемых элементарных частиц — протонов и нейтронов. Свойства того или иного элемента определяются зарядом его ядра, то есть числом протонов и числом электронов в оболочке атома. Поэтому изменение числа протонов в ядре неизбежно ведет к изменению свойства атома, к появлению новых веществ.

Если, например, атом инертного газа гелия потеряет один протон, он превращается в атом сверхтяжелого водорода трития. Если добавить в ядро гелия один протон, атом гелия станет атомом щелочного элемента лития. Эти реакции, которые сопровождаются изменением числа протонов или нейтронов в ядре, и называются ядерными.

После того, как Резерфорд осуществил классическую, реакцию превращения азота в кислород, ученые открыли множество разнообразных типов ядерных реакций. Сейчас можно осуществить и мечту средневековых алхимиков — превратить ртуть в золото. В периодической системе элементов ртуть стоит на 80-м месте, а золото на 79-м. Это означает, что в каждом ядре ртути на один протон больше, чем в ядре золота. Если этот протон удалить, ядро ртути превратится в ядро золота, а электронная оболочка ртути тотчас потеряет один электрон и превратится в оболочку атома золота.

Однако практическая ценность подобной реакции невелика. Золото, полученное таким путем из ртути, оказывается значительно дороже природного золота, и получается оно в ничтожных количествах. Как говорит русская пословица, овчинка не стоит выделки.

Причина тут проста. Для того, чтобы разрушить ядро атома, нужно затратить очень большую энергию. «Ядерные пушки» циклотроны, космотроны, синхрофазотроны и другие устройства, в которых получают «снаряды» для разрушения ядер, представляют из себя сложные сооружения. Например, один только магнит циклотрона весит сотни и даже тысячи тонн.

Стрельба по атомным ядрам быстролетящими частицами стрельба наугад, крайне неточная и невыгодная. Протоны и нейтроны в ядре удерживаются могучими ядерными силами, и поэтому для того, чтобы вырвать их из ядра, надо затратить чрезвычайно большую энергию. Любая из ядерных реакций оказывается экономически невыгодной, и, следовательно, ее нельзя применить для практических целей взаимного превращения элементов.

Академик замолчал, медленно выпил стакан воды, оглядел зал. Побледневшие от волнения лица, горящие глаза. Борисов неожиданно улыбнулся и, повысив голос, сказал:

— Однако советские ученые блестяще справились с трудностями, лежащими на пути к осуществлению управляемых цепных ядерных реакций. В результате многолетних усилий нами найден общий способ превращения одних элементов в другие. Способ этот прост, недорог и его вполне можно осуществлять в промышленных условиях. Мы теперь умеем получать любой элемент из любого практически в неограниченных количествах!

Тишина рухнула. Грохот рукоплесканий, крики, шум — все это слилось в один неистовый шквал звуков. Академик поднял руку, призывая к порядку.

— Золото тоже можно получать неограниченно? — прозвенел чей-то голос, едва зал притих.

— Да, и золото, — просто ответил Борисов. — Сейчас в Советском Союзе осваивается способ получения золота из ртути и свинца. Золото теперь больше не драгоценный металл!

Зал снова возбужденно зашумел. Слушатели вскакивали с мест, размахивали руками, оживленно переговаривались. Одни журналисты деловито строчили в блокнотах.

— В этом нет ничего удивительного, — продолжал академик. — Сравнительно недавно алюминий считался драгоценным металлом, а теперь из него штампуют посуду, потому что найден дешевый способ его производства. И золото перестанет теперь быть символом наживы: из него будут делаться детали машин, художественные изделия, лабораторная техника. Это хороший и полезный металл, и давно пора употребить его в настоящее дело!

Но золото является для нас лишь частным случаем. С помощью ступенчатых реакций теперь можно превращать в ценные металлы углерод, кислород, кремний, алюминий и другие распространенные в природе элементы. Изученный нами способ открывает невиданный простор для развития науки и техники. Мы уверены, что это открытие будет поставлено на службу прогрессу и миру во всем мире!

И в зале опять загремели восторженные аплодисменты.

Вечером гостиницу, в которой находилась советская делегация, осаждала целая армия репортеров. В то время как ротационные машины выбрасывали экстренные выпуски газет с громадными «шапками» во все полосы, журналисты спешили добыть новые материалы. Кому не хотелось первым получить интервью у Борисова?! Хотя академик категорически заявил, что сегодня беседовать с представителями печати он не сможет и что ответы на все вопросы будут даны во время пресс-конференции, неугомонные репортеры упорно ждали. А вдруг удастся опередить конкурентов?

Переводчик советской делегации уже устал повторять, что мистер Борисов никого принять не может, когда к нему с трудом протиснулся узкоплечий человек в наглухо закрытом плаще. Глаза его были скрыты темными светофильтрами.

— Разрешите сказать вам наедине несколько слов, — попросил он. Переводчик почему-то сразу почувствовал, что это не журналист. Он молча кивнул, и человек в плаще прошел за ним на лестничную площадку.

— Передайте академику Борисову, что я хотел бы поговорить с ним по поручению Джозефа Стоуна. Покойного Джозефа Стоуна, — подчеркнул он. — Академику знакомо это имя. Надеюсь, он примет меня.

Да, Борисов знал это имя.

— Пусть войдет, — кивнул он переводчику. — Думаю, что это не репортерская уловка…

— Благодарю вас, мистер Борисов, — глухо сказал человек в плаще, осторожно закрывая за собой дверь. — Я выполняю свой долг по отношению к погибшему другу. Позвольте передать вам эту рукопись.

Он вынул из-под плаща тонкую тетрадь в черном хлорвиниловом переплете и бережно протянул ее Борисову.

— Такова воля покойного, — строго и торжественно сказал он, снимая свои очки, и академика поразило выражение его умных, печальных глаз. — Распорядиться этим документом вы можете по своему усмотрению. Единственное условие: никто не должен знать, кто передал его вам. Поэтому я и не называю своего имени — оно ничего вам не скажет.

И, прежде чем Борисов успел заговорить, человек вышел из номера. Академик долго задумчиво смотрел ему вслед, потом сел в кресло и раскрыл черную тетрадь.

«Жить мне остается ровно три дня. Я точно знаю даже час и минуту, когда в моей голове мелькнет последняя мысль, а сердце отсчитает последний удар. Я закрываю глаза и вижу чистенькую, аккуратную камеру, зловещий рубильник на стене и стул, на который мне придется сесть в первый и последний раз в жизни. Еще целых три дня это видение неотвязно будет преследовать меня, если… если только раньше я не потеряю рассудок. Но об этом приходится лишь мечтать. Мысль работает предельно четко, и по временам мне кажется, что я постиг уже все тайны мироздания, испытал все чувства, а теперь бесстрастно ожидаю конца. В самом деле: человеческая жизнь — лишь секунда на часах вечности, и есть ли разница, в какой момент оборвется непрочная нить моего бытия… Позади бесконечная тьма, и впереди она же. Чего же бояться?

Но порой эти старческие раздумья сменяются отчаянной жаждой жизни. Что мне до тысячелетий, когда самое драгоценное во Вселенной, мое собственное Я, перестанет существовать и никогда больше не возродится! Как я хочу вновь увидеть лица друзей, глубокие глаза Дженни, бешеную пляску уличных реклам, приборы на своем рабочем столе — все то, что составляло мои прежние будни. Мои пальцы тоскуют по работе, память бесцельно воскрешает сложные формулы, и новые открытия плывут где-то совсем рядом. Кажется, стоит лишь начать опыты — как благодарно будет мне человечество! Но все это лишь пустые мечты, бесплодная фантазия, а действительность — холодные стены камеры смертников, холодный клочок страшно далекого неба в решетчатом окне, тяжелые шаги охраны за дверью.

Впрочем, кому какое дело до моих переживаний, до мыслей, которые нанизываются бесконечной цепью… Я мог бы исписать не одну тетрадь, переходя от яростного отчаяния к мудрости йога. Но есть ли в этом смысл? У меня одна цель. Я не хочу, чтобы мое имя навсегда осталось связанным с ужасным преступлением, и поэтому я должен рассказать людям обо всем, что со мной произошло. Итак, с чего же все началось?

Мой отец, Вильям Г.Стоун, был состоятельным человеком. Хоть он и не принадлежал к числу «двухсот семейств», на его банковских счетах значился не один миллион.

Я рос слабым и болезненным. Мне были чужды игры в гангстеров, меня не увлекали комиксы — я предпочитал сидеть за книгами. Помню, огромное впечатление произвело на меня какое-то старинное сочинение про алхимиков. Ощупью блуждая в потемках, эти люди мечтали о «философском камне» и делали великие открытия, считая их неудачами. Все их попытки получить из ртути золото были смешными и наивными, но вновь и вновь проделывали они свои опыты. И под влиянием этой книги у меня появилась навязчивая мысль. Сейчас время иное, иные возможности у науки. Ядерные реакции осуществляются уже давно. И почему бы мне не попытаться найти экономичный способ получения золота из ртути? Я дал себе слово: посвятить жизнь изучению тайн материи, проникнуть в глубочайшие секреты превращения элементов. С годами эта мысль только окрепла.

Моя мечта о современном «философском камне» стала известна товарищам по университету. Меня тотчас окрестили «алхимиком». Прозвище мне даже льстило. Надо мной посмеивались, а я долгие часы проводил в библиотеках, жадно перечитывая и конспектируя все, что имело отношение к ядерным превращениям. Я представлял, какой будет триумф, когда я покажу друзьям первый слиток золота, полученный искусственным путем. О, как я заблуждался тогда!

Деньги и связи отца открыли передо мной после окончания университета двери одной из самых секретных лабораторий. Я выполнял разнообразные программы исследований, но всегда помнил о своей мечте. Руководители концерна, финансирующего нашу работу, о моих замыслах, разумеется, не знали. Зачем посвящать посторонних в планы, которые могут и не осуществиться? А если осуществятся, они потрясут судьбы человечества…

Я не хочу описывать свои искания. Это долгая история. Скажу только, что мне очень помогла встреча с русским ученым Борисовым. Мы познакомились на съезде физиков-атомщиков и долго беседовали. Спор носил чисто теоретический характер, я ни словом не обмолвился о своих замыслах, но после этого разговора у меня возник ряд новых идей. И я немедленно взялся за их осуществление.

Официально считалось, что я работал над проблемой получения стабильных мезоатомов. Это очень интересный вопрос, и, надо сказать, он близко соприкасался с моими планами. Опыты, которые производились нашими сотрудниками, давали в мои руки ценный материал, а потом я мог использовать результаты для своих тайных целей.

Работать приходилось вечерами, часто в одиночку. Руководители лаборатории поощряли мое «служебное рвение», и никто не мешал мне часами сидеть над опытами. Подобно настоящим алхимикам я долго искал вслепую, пока, наконец, не пришел к первым практическим результатам.

Главной моей задачей было заставить прореагировать все без исключения ядра атомов, причем каждое должно было приобретать или терять определенное число частиц. Осуществить такую цепную реакцию было крайне трудно. Но я обнаружил любопытное явление… (Далее в рукописи тщательно зачеркнуто несколько строк).

Нет, я даже обмолвиться не хочу о своем открытии. Подобно заколдованному кладу, оно способно причинять лишь несчастья. Пусть лучше секрет умрет вместе со мною — да будет он проклят!

Впрочем я не уверен, что моя тайна останется неизвестной для других. Быть может, тот же Борисов, ученый из далекой и непонятной страны, уже держит в своих руках ключи от такого же открытия. А может быть, он даже опередил меня — кто знает!

Как я завидую этому человеку! Если он тоже сумел получить золото из ртути, ему не придется испытать того что выпало на мою долю. У них все просто. А здесь глупец и идеалист, подобный мне, легко может запутаться в джунглях законов наживы и личных интересов, перейти кому-то дорогу, и тогда его безжалостно сомнут. Берегись, неопытный человек!

С горькой улыбкой вспоминаю я тот проклятый день, когда я сумел на своей маленькой лабораторной установке получить первое золото. Килограмм ртути, помещенный в магнитную ловушку реактора, прореагировал полностью. А когда я смог, наконец, перенести манипулятором в «горячую» камеру еще радиоактивный слиток драгоценного металла и химический анализ подтвердил все предположения, мне хотелось петь, кричать и прыгать, как школьнику. Казалось, что вокруг собрались тени? безвестных алхимиков. Я ясно видел, как они протягивали дрожащие руки, изъеденные кислотами, как в их красных воспаленных глазах горели отблески полученного мною золота. Как я гордился! Вот она, мечта, пойманная за призрачные крылья! Чудесная музыка победы гремела в моих ушах. Я не мог оторвать взгляда от слитка, словно меня вдруг охватила «золотая лихорадка». Вспоминались сумасшедшие дни Клондайка и Калифорнии, перед глазами мелькали свирепые бородатые старатели, покинувшие страницы Лондона и Брет Гарта, я себя я видел могучим богом, повелителем желтого металла. И был я тогда глупейшим человеком в мире…

Из осторожности я сразу же частично демонтировал установку — с таким расчетом, чтобы никто посторонний не понял принцип ее работы. Но все во мне пело и ликовало, и трудно было сдержать радость. Ночью я рассказал обо всем Дженни.

Сейчас я понимаю, что не имел права посвящать в свою тайну даже жену. Накануне моего ареста Дженни призналась: она шепнула подруге о том, что я научился делать сколько угодно золота. Подруга была дочерью Фелтона — одного из самых богатых людей в нашей стране. Я не сомневаюсь, что именно его люди установили в отцовской машине магнитофон, который и записал тот роковой разговор… Но об этом после.

Поглощенный мыслями о самом факте открытия, как-то не задумывался над простым и естественным вопросом: а как же можно будет использовать его результаты. Мне грезились фантастические золотые дворцы и гигантская скульптура, символ Справедливости, отлитая из драгоценного металла, всеобщее благоденствие. Но все это было подернуто розовой дымкой неопределенности. В чисто практических делах я был весьма слаб.

Вполне понятно, что пришлось обратиться за деловым советом к отцу. Наши отношения не были очень теплыми: это началось еще со времени моей женитьбы, когда своим выбором я нарушил какую-то далеко идущую его комбинацию. А после недавней крупной ссоры я совсем перестал бывать в отцовском доме. Но теперь мне необходимо было получить помощь. Я не хотел открываться хозяевам концерна, чтобы не потерять монополии на свое открытие, и не решался обращаться в бюро патентов. А такой опытный бизнесмен, как отец, закаленный в биржевых битвах, мог подать мне мысль.

Отец садился в машину, когда я подъехал к его дому. С первого взгляда он понял, что меня привело к нему какое-то важное событие, и молча кивнул на место рядом с собой.

Коротко, не вдаваясь в технические подробности, я рассказал о своем открытии. Отец поверил безоговорочно — он хорошо знал меня. Мало сказать, что мое сообщение поразило его. Нет, он был оглушен, потрясен, вывернут наизнанку. Сухой и практичный делец, способный, подобно герою О’Генри, забыть о дне собственной свадьбы, тогда он походил на человека, впервые в жизни попавшего на кэтч.

— Мой мальчик! — прохрипел он наконец. — Ты сам не понимаешь, что сделал! Мы же схватим за глотку весь мир!

И он тут же развил передо мной дерзкий план, мгновенно родившийся в его воспаленном воображении. Я должен немедленно бросить лабораторию, затем мы построим свою установку по выработке золота. Работы будут проходить в полной тайне. Когда удастся наладить производство, он начинает крупную биржевую игру. Я не понял подробностей его плана — тонкости финансовых операций не для меня, — но дело сводилось к тому, что должна начаться колоссальная паника, и мы зарабатываем на ней столько, что сможем подчинить себе крупнейшие монополии. В этой игре ставкой будут миллиарды, а проигрыш для нас невозможен.

Не знаю, насколько реальными были замыслы отца. Но мне они не очень понравились. Биржевая паника — это неизбежное разорение тысяч мелких держателей акций, волна самоубийств, массовое безумие. Я вовсе не собирался выпускать духа из бутылки. Я мечтал о славе и всеобщей благодарности, а мне предлагалось стать соучастником преступления.

Мы крупно поспорили в тот раз. Я наговорил отцу немало дерзостей, он отвечал мне тем же. Но в конце концов он почти убедил меня…

А дальше события развернулись с кинематографической быстротой. До сих пор я не могу отделаться от нелепой мысли, что явлюсь зрителем бездарного детективного фильма, одного из тех, что давно набили оскомину. Но тем-то и страшна наша действительность, что за внешними приемами голливудского боевика скрыты тайные пружины, на которые нажимает рука Его Величества Капитала…

Мрачному фарсу, героем которого я сделался, предшествовал пролог. Гете начинает своего бессмертного «Фауста» прологом на небесах, в котором высшие силы заранее расписывают будущие события. Такой же совета несомненно, происходил и на нашем деловом Олимпе. По понятным причинам мне приходится лишь догадываться о содержании сверхсекретного разговора, но я представляю малейшие его детали настолько ярко, словно сам был непосредственным участником этого совещания…

…Небольшой уютный кабинет. Деловая обстановка. Окна скрыты тяжелыми портьерами. В глубоких креслам полулежат безукоризненно одетые люди. Их человек пять–шесть, но любой из них стоит больше, чем несколько миллионов средних граждан, вместе взятых. На столе — магнитофон, вращаются его катушки. Приглушенно, но четко звучат голоса — мой и отцовский.

Джентльмены обладают завидной выдержкой. Он выслушивают диалог без единой реплики. А когда конец ленты с визгом вырывается на свободу и аппарат выключается наступает тишина. Джентльмены размышляют…

— Мои люди следят за каждым шагом Стоунов, — говорит Фелтон. — Есть основания предполагать, что работы по производству золота начнутся не раньше, чем через месяц. Стоун-младший, очевидно, не думает повторить опыт на лабораторной установке, которую он сейчас разобрал полностью.

— Дело надо решить в ближайшие два–три дня, — замечает один из присутствующих. — Ждать невозможно!

— Есть ли надежды договориться со Стоуном-старшим? спрашивает молодой человек с постным лицом баптистского проповедника.

— Никаких, — отвечает Фелтон. — Он упрям, как бык, и готов на любой риск. Пытаться склонить его разумному решению пустая трата времени.

Джентльмены высказывают свои мысли. Мнение общее. Изобретением надо завладеть как можно быстрее.

— Не согласен, — решительно говорит молодой человек. К его словам прислушиваются. Это понятно: имени молодого человека и его братьев называются одними из первых, когда начинают перечислять самых богатых людей.

— Я против, — повторяет он. — Представьте, господа, что секрет получения золота в наших руках. Материалы убраны в надежные сейфы. И что же? Начнутся взаимные подозрения, распри, нарушится деловая основа наших взаимоотношений. Больше того: мы перегрыземся, как пауки в банке. Пока существует реальная угроза золотому паритету, ни один из нас не сможет спать спокойно.

— И что же вы предлагаете? — спрашивает кто-то.

— Богопротивное изобретение должно погибнуть! — отчеканивает молодой человек. — Погибнуть и никогда больше не возродиться. Мне дорог мой покой, господа.

— Значит, оба Стоуна…

— Господь не допустит, чтобы рухнула основа основ. Мы должны смириться с любыми жертвами во славу его.

Джентльмены согласно склоняют головы.

— Аминь! — ударом топора падает последнее слово молодого человека…

…Возможно, разговор проходил как-то иначе. Возможно наш смертный приговор утвердил кто-то другой. Но такое совещание было, потому что все случившееся в последующие дни — его прямое следствие.

Я понимаю, было предусмотрено множество вариантов расправы с нами. Мы ходили, смеялись, мечтали о будущем, но оба были уже мертвы. Смерть сидела с нами за столом, подстерегала у дверей, заглядывала в окна спальни. Теперь решающую роль играл случай, которому предстояло сделать окончательный выбор.

Через два дня после разговора в машине я зашел в кабинет отца. Мы поговорили о делах, а когда я уже собирался уходить, отец попросил налить ему воды. Он сидел за столом, а сифон находился на окне. Я до краев наполнил стакан искристой газированной влагой, подал отцу. Он выпил залпом, потом несколько секунд смотрел на меня со странным выражением. Недоумение, боль, страх мелькнули в маленьких, заплывших глазах. И вдруг стакан выпал у него из рук, тонко звякнул об пол. И без того красное лицо приняло багровый оттенок. Взгляд помутнел, и отец тяжело упал лицом вперед, с бильярдным стуком ударившись головой о стол.

Я стоял совершенно ошеломленный, ничего не мог понять. Потом беспомощно оглянулся — у дверей застыл секретарь отца и смотрел на меня непроницаемо-холодно. Не умом, а скорее сердцем я понял, что западня захлопнута. Вода была отравлена, и я своими руками подал яд отцу…

Что было дальше, мне даже не хочется вспоминать. Каждый помнит орущие заголовки газет: «Ученый-убийца», «Сын убил отца, чтобы получить его миллионы», «Рука отцеубийцы не дрогнула» — и тому подобные. Я только помог нашим невидимым врагам. Если бы отец выпил яд без моей помощи, он был бы, наверное, объявлен умершим от апоплексического удара, и пришлось бы еще искать способ покончить со мной. А так обошлось как нельзя удобней. И газеты имели достаточно пищи, и сам я, потрясенный случившимся, почти не мог защищаться. Самое же главное — на предварительном следствии мне дали понять, что, если я хоть заикнусь о своей невиновности или о каком-то открытии, несчастный случай произойдет и с Дженни, и с моим маленьким сыном. Я все понял. И во имя жизни моих родных, во имя жизни; единственно дорогого, что я оставлю на земле, мне пришлось смириться…

Суд закончился быстро. Были предъявлены «веские» доказательства моей вины, в том числе и отрывок магнитофонной записи нашей ссоры в машине, смонтированный настолько ловко, что глупому становилось ясно: я угрожал отцу и спорил с ним о громадных суммах. В числе свидетелей обвинения выступил секретарь отца, под присягой показавший, что он видел, как я всыпал яд в стакан. И присяжные единогласно вынесли решение: «Да, виновен».

Я и сейчас рискую, когда пишу все это. Но надеюсь, что после моей смерти они не станут мстить, это ничего им, не даст. А мне очень не хочется, чтобы мой малыш сохранил обо мне недобрую память. Ведь даже Дженни могла только догадываться о моей невиновности!

Я верю, что эти записи попадут по назначению. Старый университетский товарищ по иронии судьбы оказался моим надзирателем — кем только не может стать человек с дипломом в нашей благословенной стране, если он не имеет покровителей и банковского счета! И единственная услуга, которую он мне может оказать, — доставить эту тетрадку русским. Я вынужден обратиться к людям чужих взглядов и убеждений, так как верю они честные ребята и помогут восстановить мое доброе имя.

Я не верю в чудо. Смерть моя неизбежна, как неизбежна ночь. Но после тьмы и холода наступает светлое утро, и никакие черные силы не задержат Солнца. Я убежден, что люди увидят еще статую Справедливости, отлитую из чистого золота. Но появится она скорей всего не на той земле, где я родился…»

Академик Борисов захлопнул черную тетрадь, долго сидел неподвижно. Он хорошо помнил Стоуна — симпатичный жизнерадостный человек с удивительно чистыми близорукими глазами, его восхищение успехами советской науки, очень интересные суждения о природе вещества прочно запечатлелись в памяти.

Борисов никогда не верил трескотне, поднятой вокруг имени Стоуна, он был убежден, что дело тут нечисто. И вот наглядное доказательство. Теперь, когда мир потрясен его сообщением, реабилитация Стоуна особенно необходима. И он сделает это: долг человека, долг ученого, гражданина обязывает его.

Если судить по смутным намекам рукописи, Стоун шел своим путем. Он смог найти лишь частный случай реакции, осуществленной в Советском Союзе. Стоуна привлекал волшебный блеск золота, и в своих поисках он ничем не отличался от первых конквистадоров, от старателей Аляски и Калифорнии, от тех же самых алхимиков. Но он был честным человеком — и это самое главное.

Борисов так и не заснул до рассвета. Он стоял у окна и смотрел с высоты пятидесятого этажа, как плавится в тигле неба золото зари. У горизонта золото окрашивалось алым, словно драгоценный металл источал кровь. И академик думал, что совсем недалеко то время, когда беспощадный суд народов призовет к ответу убийц Джозефа Стоуна и миллионов других людей, которые были принесены в жертву золотому тельцу. Этот день совсем не за горами!

А небо все светлело и светлело. Темнота ползла в ущелья улиц, умирала у подножия небоскребов. Медленно выплыл над землей огненный диск солнца, и золото его лучей щедрым потоком хлынуло всюду, доступное каждому, несущее свет, тепло и радость.

1965