Рассказ Олега Цингер с рисунками автора

I. Страшный старик.

Помнится, это было на другой же день после нашего приезда в итальянский приморский городок.

Встав спозаранку, я избегал все улицы, площади и закоулки, осмотрел все одиннадцать памятников в честь различных итальянских героев, начиная с Христофора Колумба и кончая погибшими в недавнюю войну солдатами; полюбовался в городском саду на пальмы и другие южные растения; забежал в собор, где глазел на пестрые, мраморные стены и колонны и слушал орган; побывал в гавани, где приходили и уходили суда и шла постройка новой набережной; катался на лодке; купался в море; потолкался в шумной толпе на базаре.

Новых впечатлений было столько, что я совсем ошалел и, бухнувшись после позднего обеда на кровать, заснул, как убитый.

Проснулся я поздно вечером. Голова была точно в тумане, но спать не хотелось, и я пошел снова гулять по городу. У моря на площади было светло и шумно. У ярко освещенных кафе за столиками сидело много публики. У входа в маленький кинотеатр толпились мальчишки. Слышались смех, говор, музыка, свист, пение. Почти полная луна высоко стояла в небе и до далекого-далекого горизонта освещала море.

Я направился в сторону от моря и скоро по узеньким улицам дошел до конца города, откуда в горы между оливковыми садами шла, постепенна поднимаясь, каменистая дорога. Тут было совсем тихо: ни городского шума, ни морского прибоя; лишь кое-где не то жабы, не то медведки звенели тонкими голосками, похожими на серебряные колокольчики…

Среди теплой южной ночи я чувствовал себя, как в волшебном сновидении. Я шел по дороге и вдруг заметил, что навстречу мне движется странная фигура, то выступая на лунный свет, то скрываясь в тени деревьев. Неизвестно почему, мне почудилось в этой фигуре что-то страшное, зловещее…

Пройдя несколько шагов, я разглядел, что это был маленький сгорбленный старичок с большой корзиной за плечами. Он шел, опираясь на палку и перебирая маленькими кривыми ножками. Когда он поравнялся со мной и его глаза сверкнули из-под мохнатых седых бровей, мне стало жутко: взгляд старика показался мне злым. Глядя на меня, старик что-то пробормотал.

— Что? — испуганно спросил я.

— Бона сэра, — прошамкал старик.

Хотя я был еще слаб в итальянском языке, но все же понял, что он просто сказал: «Добрый вечер!» Однако жуткий страх не оставил меня; мне захотелось поскорей назад, в город, и я, повернувшись, пошел в нескольких шагах сзади старика.

«На кого похожа его маленькая фигурка, согнувшаяся под тяжестью корзины?» — думал я.

Старичок подошел к убогому домику, стоявшему на отлете при входе в город, остановился у двери и, гремя ключами, стал отпирать.

«Так вот где живет этот странный старик, — подумал я. — Что же делает здесь этот отшельник? Отшельник?..»

Теперь я вспомнил, на кого он похож: на «рака-отшельника»! Я видал таких раков в Черном море: они ходят странно, перебирая ножками и клешнями и волоча на себе раковину, в которой запрятано их тело…

Я вернулся домой, улегся, но долго не засыпал, вспоминая «страшного» старика — «рака-отшельника».

Таков был первый рак-отшельник, встретившийся мне в Италии…

II. Нравы скорпионов.

С настоящими раками-отшельниками я познакомился позднее и немало интересного узнал о них от немца-зоолога, профессора Мейера, которому я помогал собирать и наблюдать животных. Милый профессор отлично знал всех животных, весьма охотно и занимательно о них рассказывал; но этому близорукому неуклюжему немцу, не знавшему ни слова по-итальянски, была полезна и моя помощь: я служил ему то переводчиком, то гребцом, то ловцом всяких морских и сухопутных тварей.

Первая моя услуга ученому зоологу была оказана на суше и оказалась более. ценной, чем я мог ожидать. Профессору Мейеру хотелось поймать живых скорпионов. Я повел его на то место в одном из фруктовых садов, где видел как-то одного скорпиона; случайно там их оказалось изобилие. Скорпионы встречались, как всегда, поодиночке, но их можно было найти чуть ли не под каждым из камней, разбросанных по саду. Скорпионы были некрупные — не больше того, который здесь нарисован; зато наловить их можно было сколько угодно. Итальянские скорпионы, как и наши крымские, могут жалить очень больно, но яд их далеко не так опасен, как яд огромных африканских скорпионов, от которых люди иногда умирают в несколько часов.

Профессор брал скорпионов металлическими щипчиками и сажал каждого в отдельную баночку.

— Почему вы не сажаете их вместе?

— А вот поглядите, что будет, если их посадить вместе, сказал профессор и посадил в одну из банок двух скорпионов. Противные животные тотчас же бросились друг на друга, сцепились, стали кусаться клешнями и жалить друг друга острым концом хвоста. Через несколько секунд от более слабого противника остались лишь клочки, которые подъедал победитель…

На другое утро в своем номере гостиницы профессор Мейер показывал мне кормление наловленных накануне «зверей». Баночки со скорпионами стояли на подоконнике, и профессор по очереди пускал в каждую баночку живую муху. Скорпион ловил ее клешнями, подносил к своим расположенным на спинке глазам, закручивал хвостик, колол муху жалом и затем спокойно поедал.

Скорпион, поедающий муху.

Это кормление так мне понравилось, что я решил завести у себя скорпионов. К вечеру у меня на окне уже были три банки; на дне был насыпан песок, на котором лежали камень и немного травы. Под каждым камнем сидело по скорпиону — самые крупные и жирные, каких я только мог раздобыть. Для пропитаний этих хищников в банки были пущены мухи, бабочки и мелкие кузнечики.

Через два дня, осматривая утром свой «зверинец», я заметил, что с двумя скорпионами случилось что-то странное: на спине и на хвосте у них появилась какая-то белая каша. Вглядевшись внимательней, я увидал, что это — маленькие новорожденные скорпиончики. У одной матери я насчитал 19 детенышей. Белые, полупрозрачные, они были похожи на огромных вшей и, по правде сказать, были довольно противны; тем не менее, я был весьма доволен и тотчас же понес профессору Мейеру одну из матерей смеете с потомством.

Ученый обрадовался, но безжалостно потопил все семейство в банке со спиртом — ему оно нужно было для коллекции.

От профессора я узнал, что скорпионы кладут яички, из которых вылупливаются дети, по форме совершенно сходные со взрослыми скорпионами. Мать иногда помогает детям вылезать из мягкой оболочки, которую она затем съедает. Вероятно, все это так и произошло в моих банках рано утром, пока я еще спал. Никаких следов яичных оболочек я уже не заметил.

Я надеялся наблюдать, как оставшаяся у меня скорпионка будет воспитывать своих детей, но мне это не удалось. Через сутки мать неожиданно пожрала все свое потомство, хотя всякой другой еды у нее в банке было вдоволь. Почему моя скорпионка оказалась такой дурной матерью, я никак не могу понять, но если и первая мать была такой же, то я не жалею, что она погибла в спирту на пользу науки…

III. Поездка в Портофино.

После удачи со скорпионами профессор Мейер стал часто брать меня на свои экскурсии, чаще всего на ловлю морских животных.

Помню, однажды я встретился с профессором на берегу моря. Мы стояли среди группы рыбаков, лодочников и разной публики. Все смотрели на проходящий невдалеке трехмачтовый корабль. Он шел, распустив паруса, и был очень похож на корабли, которые встречаются на старинных гравюрах. Я начал расспрашивать знакомого. старого рыбака, Онорато:

— Что это за корабль?

— Флаг наш, итальянский. А что за корабль — кто ж его знает! Отсюда не разберешь, — ответил Онорато, посасывая трубочку.

— Что же, он из Италии откуда-нибудь? Из Неаполя? Из Сицилии?

— Нет. Едва ли. Это, надо полагать, из Америки.

— Как из Америки? Разве в Америку теперь на парусах ходят?

— А то как же? Очень много.

— Сколько же времени они идут от Америки?

— Да месяца полтора-два, а то и все три.

— Что же, они сюда пристанут?

— Нет. Они на Портофино идут. Это должно быть, лес из Америки привезли. В Портофино теперь стройки много. — Онорато кивнул головой в сторону соседнего порта, скрытого за выступом берега.

Полученные от Онорато сведения я передал по-немецки профессору.

— Ах, как бы мне хотелось осмотреть этот корабль! — сказал он.

— Почему? Разве вы не видали парусных судов?

— О, нет! Меня интересует совсем не корабль, а океанские животные, которых, наверное, много к нему прицепилось за долгое плавание.

— Так поедемте в Портофино! Хотите, я вас туда на лодке свезу? — предложил я.

— Но вам будет трудно, мой друг, — возразил немец. — Лучше поедемте на извозчике.

— На извозчике жарко, пыльно, дорога длинная. До самого порта все равно не доедем, придется пешком итти; а на лодке мы прямиком доедем до порта без всякой спешки в час, самое большее — в час с четвертью.

— Но ведь я — плохой гребец: я буду вам плохим помощником.

— Не беда! Я и один справлюсь, а вы, может быть, по дороге поймаете что-нибудь интересное.

— Хорошо. Идет, — сдался профессор. — Только — уговор: в Портофино я угощаю вас завтраком!

— Отлично, но за лодку плачу я, а то с вас Онорато вдвое дороже возьмет. Так едем?

— Едем! Погодите только: я сейчас принесу свое «вооружение».

Профессор пошел в гостиницу за «вооружением», то-есть за сачком, баночками, щипчиками, коробочками и другими приспособлениями. Я же выбрал у Онорато легонькую лодочку и, приготовив ее, поджидал профессора. Я смотрел на прибрежные камешки, которые перекатывались волнами прибоя. Среди мелких камней было несколько раковинок причудливой формы. Когда-то в Москве такие раковины казались мне диковинками, а здесь я уже привык встрепать их на каждом шагу. Одна из раковинок задвигалась. Я поднял ее и увидал сидевшего в ней маленького рака-отшельника. Мне припомнилась ночная встреча со стариком. Рак-отшельник не был для меня новостью, но я все же сохранил находку.

IV. Раки-отшельники.

Когда мы с профессором тронулись в путь, я передал ему рака-отшельника и сказал:

— Вот, профессор, первая добыча нынешней экскурсии!

— Прекрасная добыча! — сказал профессор. — Этих рачков тут встречается много; но какое это любопытное животное! По-моему, из всех видов ракообразных эти рачки — самые интересные. Ведь вы знаете, верно, как они живут?

— Нет, не знаю и не понимаю, почему эти рачки живут в раковинах, совсем как улитки.

Немец воодушевился и начал читать мне целую лекцию:

— Вы неверно выражаетесь. Правда, эти рачки живут в раковинах, но совсем не как улитки. У улитки раковина — часть ее тела; это — ее твердая кожа. Когда улитка растет, — растет и ее раковина. А рак-отшельник живет в чужой, уже мертвой, раковине. Это — его домик.

Рак-отшельник, выползший из своей раковины.

— Значит, он уже не может расти?

— О нет! Они растут довольно быстро; но когда раковина делается тесна, рак подыскивает себе другую, попросторней, и переселяется в нее. Я держал в аквариумах много таких рачков. При хорошем уходе они живут долго. Мои рачки меняли раковины, самое большее, через полтора-два месяца. Ну, на воле они, вероятно, растут быстрее и должны менять квартиру чаще. Выбирают новые раковины они очень тщательно, как самый привередливый квартирант. Если в раковине еще есть живая улитка, рак без церемонии ее съедает и, очистив помещение, залезает в него сам; если же раковина уже пустая, то рак ее аккуратно очищает, выбрасывая каждую песчинку. Иначе ему было бы неудобно: ведь брюшко у него совсем голое, нежное. Вы пробовали когда-нибудь вынимать такого рака из раковины? Вытащить его очень трудно: он очень крепко держится своими прицепками. Надо разломать раковину.

Я вам сейчас покажу. Только, чтобы не мучить животное, я его сначала умерщвлю.

Профессор положил рачка в баночку с формалином. Рачок моментально подох и вывалился из раковины. Верхняя часть и клешни были у него твердые, а толстое брюшко — совсем мягкое. Рачок был маленький: меньше мизинца.

— Ну, а новорожденные рачки? — спросил я. — Неужели и они умеют уже находить себе раковинки?

— Нет, когда эти рачки выводятся из икры, они первое время бывают такие же, как и всякие другие новорожденные рачки. Брюшко у них бывает длинненькое с маленькими ножками, как у речного рака. Только когда они подрастут, брюшко делается толще, а вместо ножек вырастают прицепки. Вот тогда-то рачки и поселяются в улиточных раковинах. Так как раковина закручена винтом, то рачку удобно схватывать добычу только одной клешней; поэтому одна клешня у него нередко вырастает гораздо больше другой. Посмотрите, какой этот рачок — «левша»: у него левая клешня втрое больше правой. Когда такой «левша» подыскивает себе новую раковину, он непременно выбирает такую, чтобы ему было удобно орудовать левой лапой.

— Ишь, какой хитрый!

— Погодите! Рак-отшельник гораздо хитрее, чем вы думаете. Видали ли вы когда-нибудь рака-отшельника с актинией на раковине?

— Нет. Крабов, обросших водорослями, ловил и в Крыму и здесь, а раков-отшельников с актинией не встречал.

— Крабы, сажающие себе на спину водоросли, очень интересны; но они делают это лишь для того, чтобы скрываться и от своих врагов и от той добычи, которую они подстерегают. Но рак-отшельник сажает на себя актинию не только для того, чтобы скрываться, но и чтобы защищаться. Кроме того, для самой актинии выгоднее ездить на раке, чем сидеть почти неподвижно на каком-нибудь камне. Это — один из? самых интересных примеров взаимопомощи между двумя совершенно различными животными. Вы слыхали слово «симбиоз»?

— Нет. Не слыхал.

— «Симбиоз» буквально значит: «сожительство»; но не в смысле брачного сожительства, а в смысле союза взаимопомощи. Вот у нас с вами теперь установилось нечто вроде симбиоза: вы мне помогаете итальянским языком и своим, зоркими глазами, а я зато вам сообщаю сведения по зоологии; вы вот везете меня в Портофино, а я за это угощу вас завтраком. Ну, вот, подобный союз заключается между раком-отшельником и актинией. Рак возит актинию с места на место, предоставляет ей клочки своей добычи, а актиния за это защищает его от врагов. Чаще всего на них нападают ваши любимые осьминоги. Осьминог может легко и поймать и разгрызть раковину; но если на раковине сидит актиния, а иногда и две-три, то он обожжется и уже едва ли станет ее хватать, второй раз.

Рак-отшельник с актинией.

Когда рак-отшельник меняет раковину, он аккуратно пересаживает актинию на свое новое жилище. Один наш германский зоолог много раз наблюдал такую пересадку и рассказывает, что-дело не всегда обходится благополучно. Иногда либо рак действует неловко, либо актиния упрямится, и тогда рак, разозлившись, разрывает ее в клочки…

После этого рассказа мне непременно захотелось найти рака-отшельника с актинией. У скалистого мыса, который мы объезжали, я знал одно место, где было много актиний, и предложил профессору остановиться там и поискать. Я подвел лодку к самому берегу. Профессор стал ловить сачком разную мелочь, кое-что сажал в баночки, брал пробы морской воды с разной глубины и то-и-дело вносил заметки в свою записную книжечку; я же в это время вглядывался в разноцветных актиний, надеясь, что среди них попадется то, что мне было нужно. Четверть часа я проискал напрасно и бросил: надо было ехать дальше.

V. Рачки, раки и рачища.

В Портофино мы подплыли к новоприбывшему кораблю, который уже успел причалить к пристани. Его подводная часть была покрыта водорослями, ракушками и слизистыми губками. Профессор наковырял несколько образцов.

— Нашли что-нибудь интересное? — спросил я.

— Да, кое-что; но, к сожалению, не нашел одной эффектной штуки, которую рассчитывал показать вам.

— Вот здесь, по-моему, гораздо больше эффектных тварей! — сказал я, указывая на стоявшую рядом старую барку. Она была облеплена черными раковинами съедобных мидий, среди которых росли причудливые цветы с пучками тонких лепестков на толстых стеблях.

Я указал на них веслом. Неожиданно лепестки сложились и исчезли, юркнув внутрь стеблей.

— Какие странные актинии! — закричал я.

— Это — не актинии, — сказал профессор. — Это — особого рода черви. Их по-немецки называют «морской гвоздикой». Они делают себе твердые трубочки, похожие на стебли, а лепестки— это их жабры, которыми они дышат. Подождите немного, через минуту черви снова высунутся из своих трубочек — «цветы» снова распустятся.

— А какую эффектную штуку вы мне хотели показать на корабле? — спросил я.

— Я думал найти на нем присосавшуюся рыбу «прилипалу». Знаете вы ее?

Рыба-прилипала.

— Я в Крыму видал маленькую рыбку, которая прилипает брюшком к береговым камням. Поймаешь ее, она и в ведре прилипнет к стенке так, что трудно отодрать. В Крыму эту рыбу называют «лептун».

— Это — другое. Прилипала — рыба довольно большая: бывает в целую руку длиной. Это — очень занятный путешественник на чужой счет. На затылке у прилипалы имеется мягкая морщинистая пластинка, которой она и присасывается к кораблям и к большим рыбам, чаще всего к акулам. Кстати, видали вы здесь акул? Нападали они когда-нибудь на купальщиков?

— Акул здесь сколько угодно можете видеть на рыбном рынке. Ведь их здесь охотно едят. Обычно это небольшие акулы, либо гладкие сизые, либо пестрые «акулы-кошки». Здешние акулы совершенно безопасны. Только раз в одной из здешних гаваней я видел объявление: «По случаю появления акул купаться воспрещается». Тогда в гавани стояли иностранные военные корабли; они-то и привели за собой больших акул. Через два дня вместе с кораблями уплыли и акулы.

Акула-кошка

Через четверть часа мы с профессором перешли через прилегающую к пристани площадь и подошли к ресторанчику. Несколько столиков стояло под навесом тут же на площади. Здесь можно было позавтракать, не стесняясь наших мокрых морских костюмов. Посетителей было немного: итальянское семейство с кучей детей, приехавшее, вероятно, из Генуи ради прогулки, да двое англичан-туристов. Хозяин ресторанчика стоял тут же, принимая от дюжего оборванного рыбака корзинку, в которой шевелились огромные раки. Увидев нас, хозяин любезно поклонился:

— Добрый день! Пожалуйте, — сказал он по-итальянски и, секунду пристально посмотрев на нас, повторил то же приветствие по-английски.

— А по-немецки вы не говорите? — спросил профессор.

— Ах, вы немцы! Говорю и по-немецки. В нашем деле на всех языках говорить приходится! — затараторил итальянец, путая немецкую речь с английской.

Я стал рассматривать раков. Это были лангусты — один очень крупный, с длиннейшими, похожими на хлысты, усами, и штук шесть поменьше; кроме того, был еще огромный омар с могучими клешнями, перевязанными проволочкой.

Лангуст

— Как вы их ловите? Где? — стал я спрашивать рыбака.

— Здесь, недалеко. Они в скалах живут, в трещинах. Трудно туда лазить. Намучаешься, пока их наловишь. Ловим их в проволочные верши, в корзиночки. Положишь в вершу приманку: рыбы, линючего краба, а еще лучше — разрезанных: морских ежей, опустишь такую вершу на веревке поздним вечером в трещину пол воду, а утром вынимаешь. Коли посчастливится, вытащишь вот такую штуку!

Рыбак показал на омара. Я попробовал взять его в руки. Тяжелый омар задвигал клешнями и так быстро и сильна захлопал хвостом, что я испугался и выронил его в корзину.

— Не бойтесь: у него клешни завязаны, — сказал, засмеявшись, рыбак.

Омар

Профессор сговаривался с хозяином! относительно завтрака.

— Сперва вы нам дайте макарон. Ведь в Италии нельзя без макарон! На второе сварите нам вот этого большого лангуста, а потом дайте мороженого и кофе. А пить что вы нам дадите? Ведь хорошего пива у вас нет?

— Такого хорошего пива, какое вы пьете у себя в Германии, мы не имеем. Но кто же в Италии пьет пиво? Я вам дам вина — легкого, недорогого, но такого, какого в Германии у вас, наверное, не найдется.

Когда мы уселись за столик в ожидании завтрака, я попенял профессору за большой расход на лангуста, который обошелся рубля в полтора-два на русские деньги.

— Полноте, друг мой! — сказал профессор. — Все это здесь вдвое-втрое дешевле, чем в Германии.

После моциона мы с жадностью поглощали огромные порции макарон, почти не разговаривая. После макарон на столе появился лангуст, от которого шел пар с запахом морской воды. Огромный ярко-красный рак лежал на блюде, украшенный зеленью и окруженный бордюром из маленьких креветок. Чтобы приняться за лангуста, его пришлось разрезать на четыре части.

— Вот, профессор, — сказал я, взяв свою порцию, — нам с вами подали вместе с самым большим из раков и самых маленьких.

— Относительно лангуста вы почти правы. Это, действительно, — один из самых больших раков. Но относительно креветок вы ошибаетесь. Они далеко не самые мелкие: ведь в зоологии к классу раков относят разных водяных «блох», которые гораздо меньше креветок. Кстати, почему вы не берете себе креветок? Если дожидаетесь меня, то напрасно: я их не ем. Уж очень они похожи на тараканов, — сказал, смеясь, профессор.

— Я тоже не ем, с тех пор, как увидел, как их едят здесь итальянцы. Едят живьем — посыплют солью и глотают!

— Ну, так оставим креветок и будем есть этого вкусного лангуста.

— А скорпионы тоже относятся к породе раков? — спросил я.

— Нет, не совсем. В зоологии их считают более близкими к паукам.

— А какие из раков самые большие?

— Если принимать во внимание только длину тела, то, я думаю, больше всех будут наиболее крупные из омаров. Встречаются огромные — значительно длинней руки. Если же считать и длину ног, то больше всех будут так называемые «морские пауки». Представьте себе колючее, почти круглое, тело, которое еле обхватишь двумя руками, и от этого тела, десять тонких ног по два метра в длину.

Какие бывают раки! (Рисунок с фотографии)

— А их едят?

— Нет. В этом отношении они счастливей лангустов и омаров, которых, люди уничтожают в несметном количестве. В одном Лондоне съедается ежегодно около миллиона отборных, крупных, омаров. Сколько же их съедается по всей земле в консервированном виде?

— А сколько разных пород раков существует на свете?

— О, очень, очень много! Одних крабов различается много сотен видов. Большинство раков — животные морские; гораздо меньшее количество живет в пресных водах, а есть и такие раки, которые отлично приспособились жить на суше и почти совсем обходятся без воды. Есть, например, в тропических странах знаменитый «пальмовый» рак, который лазит по деревьям и питается кокосовыми орехами. Его так и прозвали — «вор кокосов». Этот рак, кстати сказать, по своему строению сходен с теми раками-отшельниками, которые встречаются здесь.

Пальмовый рак

VI. Дафнии и акулы.　

— Ах, как мне хочется найти рака-отшельника с актинией! — сказал я, с трудом доедая свою половину вкусного лангуста.

— Поищите и найдете. Это — не редкость. А вот меня теперь гораздо более интересуют некоторые из таких вот, самых маленьких, рачков, — сказал профессор и, вынув из своего ящичка, поставил на стол баночку с морской водой.

Поглядев на свет, я увидел шныряющих в воде крошечных прозрачных и красных блошек в роде тех дафний, которые водятся у нас в прудовой воде и которыми кормят рыб в аквариумах.

— Ну, что интересного в такой мелочи?! — с недоумением спросил я.

— Не судите легкомысленно, мой друг, — возразил немец. — Это — интереснейшие животные, гораздо более важные для жизни моря, чем огромные лангусты и омары. Ведь они — главное питание всех молодых и мелких рыб. Если бы в морях исчезли, например, киты, для людей это было бы почти незаметно. Но если бы исчезли эти мелкие рачки, получилось бы огромное бедствие — разорение сотен тысяч людей и голод для миллионов. Погибли бы колоссальные стада сельдей, наваги, трески, сардинок, килек и всей той рыбы, которая для миллионов людей составляет основную пищу. Возьмите одних сельдей! Подсчитайте, сколько народу в Норвегии, в Голландии и у вас на Каспийском море живет ловлей сельдей! Подсчитайте всех рыбаков, матросов, всех тех, кто делает снасти для ловли, рыболовные суда, бочки для перевозки; кто занят сушеньем, соленьем, копченьем, упаковкой и перевозкой рыбы. Благосостояние всех этих тружеников зависит от этих маленьких рачков, потому что без них невозможно было бы существование рыб.

— Что же будет, если рыбы поедят всех этих рачков? — спросил я.

— К счастью, это — невозможно. Знаете ли вы, как эти животные размножаются? Если бы сохранялось все их потомство, то от одной такой блошки через два месяца получилось бы больше миллиарда, и меньше чем через полгода вместо океанов была бы густая каша из этих животных!..

Морская блоха

Мы кончили завтрак. Профессор закурил сигару. Подошел хозяин, спросил, довольны ли мы угощеньем, и, увидев баночки профессора, он обратился к нему: — Вы, кажется, интересуетесь зоологией? В таком случае вам, может быть, будет интересно посмотреть одну штучку, которая у меня хранится?

Он побежал к себе и принес огромные челюсти акулы. Белые клинья зубов, наклоненные внутрь пасти, шли двойными рядами и по верхней и по нижней челюсти.

— Вот так капкан! — закричал я. — Должно быть неприятно, чорт возьми, попасть в такие зубки!

Я попробовал надеть челюсти на себя; мои плечи свободно прошли между ними.

— Да, страшная штука! — сказал профессор. — А ведь у живой акулы не два ряда зубов, а вся пасть до самой глотки усажена зубами! Откуда вы это достали? — спросил он хозяина.

— Здесь неподалеку рыбаки убили. В соседнюю бухту заплыла. Попала на мелкое место — рыбаки увидали, накинули веревку; долго с ней возились, но вытащили-таки на берег. Огромная была акула — двадцати четырех метров.

«Неужели итальянец не преувеличивает? — думалось мне. — Двадцать четыре метра — ведь это примерно тридцать пять шагов. Неужели акула была такая?»

На обратном пути мы ехали медленно, и профессор рассказывал мне много интересного про жизнь моря; но, однако, самым интересным мне показался рак-отшельник, сажающий себе на раковину актинию.

VII. Старик не так страшен…

Дня через три после поездки в Портофино мне неожиданно пришлось познакомиться с тем старичком, который встретился мне ночью и которого я прозвал про себя «раком-отшельником».

Дело было в праздник. Профессору Мейеру хотелось купить винограда, но базар уже кончился, а лавки все были заперты.

В надежде, что виноград можно будет купить у кого-нибудь прямо из виноградника, мы с профессором шли по улице, обсаженной платанами. В будние дни здесь, в тени деревьев, обыкновенно сидели кружевницы. Тут можно было видеть женщин всех возрастов, начиная от подростков и кончая девяностолетними старушками, которые ради скудного заработка с утра до ночи перебирали коклюшки и переставляли булавки, выплетая тонкие узорные кружева.

В праздник кружевниц не было. Вместо них по мостовой и тротуарам слонялись мальчишки: одни забавлялись, пуская кубари; другие, играли персиковыми косточками в какую-то игру, похожую на наши русские «бабки»; третьи скакали друг через друга, играя в чехарду. Эта пестрая орава веселых черномазых и черноглазых оборвышей была удивительно живописна…

— Какие милые ребята! — сказал профессор. — Пожалуйста, поговорите с ними, узнайте, ходят ли они в школу, учатся ли естественной истории.

Я обратился к мальчику постарше, лет двенадцати. Тотчас же семь детишек, бросив игры, подбежали к нам.

— Вот, — сказал я ребятам, — синьору-иностранцу хочется знать, учитесь ли вы в школе.

Ребята заговорили сразу в несколько голосов:

— Конечно, учимся! Все учимся! У нас все должны ходить в коммунальную школу. Летом не учимся, а с первого октября школа опять откроется.

Ребята заговорили в несколько голосов…

— А учат вас в школе естественной истории?

— И естественной истории, и зоологии, и ботанике, и арифметике, и географии, и истории, — стали наперебой перечислять ребятишки.

— Как же вас учат зоологии? По книжке? С картинками книжка? Вот синьору хотелось бы такую книжку посмотреть.

— Адольфито, принеси-ка свою книжку, покажи. Тебе близко, — сказал старший из мальчиков одному из товарищей. Тот пустился бегом и юркнул в соседний дом.

— Спросите у этого мальчугана, умеет ли он писать, и попросите его написать свое имя в моей записной книжке, — сказал профессор, показывая на мальчика лет восьми с умными, шустрыми глазками.

— Ты писать умеешь? — спросил я мальчика. Тот, ничего не отвечая, посмотрел на меня с недоумением.

— Да он уже во втором классе! — закричали кругом.

— Напиши мне сюда свое имя.

Мальчик взял карандаш и твердым красивым почерком написал: «Джаннино Скьяффини»…

Прибежал Адольфито и принес свой учебник. Это была третья часть школьной хрестоматии под заглавием «Я все знаю». В ней были отрывки для чтения и краткие очерки разных наук. Довольно много места было уделено географии Италии.

— А покажите, что тут есть из зоологии, — спросил профессор.

В книжке оказались описания и картинки различных животных.

— Вот носорог. Вот страус, — объясняли ребята. — Вот слон! Вот лев — царь зверей! Вот кит. Это — не рыба, а зверь!

— А где бы можно было нам достать винограда? — спросил я ребят.

Немного посовещавшись и поспорив между собой, они объявили, что виноград скорей всего найдется у дяди Мануэле.

— Где это?

— Тут, недалеко. Мы проводим!

Мальчуганы всей компанией повели нас на край города, и мы очутились перед тем самым домиком, у которого я встретил страшного «рака-отшельника». И двери и ставни окна были закрыты. Ребята начали орать в семь голосов:

— Мануэле! Дядя Мануэле! Иди скорей, Мануэле!..

— Он глухой, плохо слышит, — пояснили нам мальчишки, и в закрытую ставню полетел комок земли. Ставня отворилась, и из окна показалась голова старика. Я сразу узнал своего «рака-отшельника», но днем ничего страшного в нем не было.

— Чего вы тут, баловники, разгалделись? — добродушно заворчал он на ребят.

— Вот синьорам винограда надо! — закричали те.

— Ладно, сейчас.

Через минуту старик вышел из двери, отпер примыкавший к домику сарайчик и пригласил нас туда. Сарайчик был полон всякими фруктами, и итальянскими и привозными. Чудесным, сладким запахом пахнуло на нас от этих товаров.

Профессор купил себе кило сладкого винограда и попросил еще красивых ярко-красных плодов японской хурьмы. и веточку южной рябины с крупными ягодами, похожими на румяные яблочки. Мануэле отрицательно замахал пальцем:

— Это — нехорошо, невкусно! Когда полежит месяц, тогда можно есть!

— Передайте ему, — сказал профессор, — что я этого есть не буду, а отвезу домой, в Германию. У нас там это не растет. Потом скажите ему, чтобы он угостил чем-нибудь ребят. Пусть нарежет им арбуза.

Мануэле выбрал небольшой арбуз и нарезал его дольками. Ребята не сразу поняли, что угощенье приготовлено для них; но когда я это им втолковал, они бросились с радостным визгом и стали хватать ломтики арбуза, запихивая их себе в рот, роняя на землю и со смехом отнимая куски друг у друга.

— Ну, полно, дурачки, — ворчал Мануэле. — Тише! Ишь, сколько зря перепортили!

Профессору очень понравилась эта веселая свалка, в которой было гораздо больше детской шалости, чем жадности. Он осведомился, что нравится ребятам больше всего, и попросил угостить их еще кокосовым орехом. На этот раз Мануэле, нарезав куски кокосовой мякоти, стал давать их по очереди и выпроваживал получившего свою долю из лавки на улицу.

Для себя я взял пару душистых бананов. При расчете Мануэле назначил за угощенье ребят так дешево, что я переспросил его, так ли я понял.

— Что же с вас за это брать? — забормотал добродушно старик. Спасибо вам, иностранцам, что угостили наших сорванцов. Вот они на пол нашвыряли. Как же за это с вас брать? Заходите в другой раз. У меня дешевле купите, чем в лавках, и лучше. Ведь в лавки я же поставляю. У окрестных крестьян покупаю, и сюда, в город, приношу.

— А кокосы откуда у вас?

— Кокосы, бананы, американские орехи на пристани покупаю.

— Ну, до свиданья!

— До свиданья. Спасибо вам. Заходите!

Каким милым и добродушным оказался старый «рак-отшельник», так напугавший меня при первой встрече!

VIII. Редкая находка.

Через несколько дней я встретил на базаре Адольфито и Джацнино, с которыми познакомился, когда они провожали меня с профессором к старому Мануэле.

— Хотите вечером в кинематограф пойти? — спросил я их.

— Хотим, синьор!

— Ну, так вот что. Знаете вы раков-отшельников, которые в раковинах живут?

— Знаем. Мы их ловим для насадки, чтобы рыбу удить. На них очень хорошо клюет.

— Поймайте мне такого рака с актинией. Актинию знаете? — Для ясности я нарисовал актинию тросточкой на песке.

— Знаем, знаем! — закричали ребята и со свистом пустились к морю.

Не прошло и четверти часа, как они вернулись с добычей: это были несколько рачков в раковинах и отдельно пара актиний, сидящих на камне.

Я объяснил им, что это — не то, и для наглядности посадил одну из актиний на раковину.

Ребята снова убежали. Часа через два они вернулись. На этот раз добыча была великолепна! Крупный рак сидел в раковине, на которой лепились две больших актинии.

Вечером я праздновал эту находку, сидя в кинематографе между Адольфито и Джаннино. На экране изображалась страшная драма. Юная героиня несколько раз попадала в руки злодеев, которые стремились то сжечь ее, то утопить, то распилить электрической пилой. Однако всякий раз в нужный момент на выручку являлся герой. Мои соседи и все юные итальянцы, наполнявшие театр, были до крайности увлечены: они то свистали и кричали ругательства, проклиная злодеев, то аплодировали герою, поощряя его возгласами одобрения. После драмы на экране появился комический толстяк. Глядя на его выходки и приключения, зрители подняли такой визг и хохот, что не было слышно оркестра..

Мне было очень весело, и я забыл свою досаду на то, что так и не сумел сам найти рака-отшельника с актинией.