К истокам «неведомой» реки

Рассказ-быль М. Ковалева

Через непроходимые дебри Африки, душные малярийные туманы, липкие сети лиан — к неведомым истокам загадочного Голубого Нила. Так шли Ливингстон и Стэнли… Так шли десятки и сотни других полвека назад.

Истоптанный подошвами механической обуви, прокуренный трубами колоний, изрезанный чугунными мечами рельсов и гладкими площадками аэродромов, развенчанный страницами бесчисленных «Бедекеров», лежит теперь «таинственный» черный материк. «Неведомые истоки». Где их найти сейчас?..

А между тем за тысячу сто километров от Москвы, в шести километрах от семидесяти-тысячного промышленного города, рокочут струи речки с никому не известными истоками. Сибирь. Нет, не Сибирь даже. Урал…

Ингерманка — не Голубой Нил. По ее руслу шириной в 10–15 метров никогда не зашлепают грузными спицами колес звонко пыхтящие пароходы. Лесная река поднимает лишь двухпарную шлюпку и сплавной лес. Но не довольно ли и этого?..

* * *

Платите. Белый червонец, две зеленых «трешки» и, канареечный рубль. Касса привычно стукнет компостером, и вы отойдете от нее в гулкий сумрак Рязанского вокзала, сжимая картон билета и мятую бумажку плацкарты — право на проезд в столицу Вотской Автономной Области, город Ижевск.

Молодецки ухнет паровоз, запрыгают колеса на бесчисленных стрелках Сортировочной. До Казани все пойдет нормально. Станционные колокола гулким ударом будут подчеркивать аккуратность расписания, газетчики — предлагать неизменный «Крокодил», а суровый ворчун-проводник— угрожать штрафом неряшливому пассажиру. За пыльным окном побегут поля и перелески, извилистые речки, дымки деревень.

Но за Казанью — не прогневайтесь! Дремучий лесной Урал загородит горизонты, и столетним духом патриархального домашнего житья повеет в вагон. Проводник сядет играть в картишки, намного медленнее застучит перепляс колес, раз пятнадцать подряд взвизгнут оберские свистки над захудалым перроном какой-нибудь станции, прежде чем ответит им паровоз. Чаще услышите вы резкую татарскую и звонкую вотскую (вернее — удмуртскую) речь.

Промелькнет уездный город Вотландии — Можга, или Красный. Трехэтажные дома и электрические шары среди столетних сосен. Город в лесу, основанный при революции, дважды сгоравший дотла и дважды возрождавшийся, как феникс из пепла. За ним — Агрыз. Здесь ваш московский вагон, отцепленный от уходящего дальше свердловского поезда, простоит 12–16 часов в ожидании паровоза на Ижевск.

Небыстро проедете вы эти последние шестьдесят километров новой ветки, связавшей Ижевск с миром во время империалистической войны, когда чудовищно усилившийся спрос на смертоносные изделия его огромного завода дал жизнь новому, буйно растущему городу.

Семидесятитысячная столица Вотской Автономной Области — Ижевск, город контрастов. Кривые избушки прижались к каменным великанам жилкооперации. Обрызганные электричеством клубы и кино в хлопотливом центре заглушают дикую поножовщину на пьяных седых окраинах.

Лучшее в Ижевске — это завод и пруд. Завод — отец, пруд — дитя. Дитя питает родителя.

Много лет назад впервые огласил это место веселый гам завода. Сюда, в непроходимые топи, чудовищную чащу уральской тайги, на песчаные берега реки Ижа, при великой… растратчице народного достояния Екатерине пришли люди. Не своей волей. Дворянская плеть согнала крепостных.

Крепостные мерли от малярии, цынги и голода, «по указу государеву» трудились и охотились… на людей. Бродячее племя вотяков-удмуртов, сломленное штыками и кнутами, лишенное свободы, леса и зверя, покорилось, работало, умирало…

Вырос завод. Разлился пруд. Пруд-озеро — на целых двадцать километров. С юга оно преграждено длинным ребром заводской плотины.

С востока — холмами города, с севера — угрюмыми массивами лесов, с запада— устьем двести лет назад запруженного Ижа и сплавной пристанью Воложка.

Слева от города привычно гудит покоренное озеро в мощных турбинах завода.

День и ночь благодаря упорству тридцати тысяч рук гремят и дымят тяжелые корпуса. Жарким дыханием дыма, пара и электричества дышат железные горла труб и слепые зрачки фонарей.

Здесь — индустрия. А на другом берегу пруда — первобытность. Великий сотневерстный лес, неисследованный, неизученный, лишь у самого берега тронутый ядовитым жалом топора и упорной ступней человека.

— До Ирбита иди, не выйдешь, — говорят старожилы.

— Зачем, и до Тобольска дойдешь, — поправляют другие.

Ижевск — Тобольск. Шестьсот тридцать километров.

Среди леса, в шести километрах от городской окраины, в пруд впадает… река, речка, ручей? — со странно звучным вотским названием — Ингерманка. Откуда вытекает она? Какой длины? За двести лет существования Ижевска никто этого не знал и не интересовался этим. Смешно и грустно. Двести лет…

* * *

Собственно говоря, все это дело затеял Вася Капитан — фабзаяц, охотник, спортсмен, и главное, неугомонная голова. Странное прозвище Васи — результат последнего его увлечения: моторные лодки и глиссера.

Случилось так, что Капитан смутил меня и моего товарища, а Ингерманка прельстила тайной. Сначала не хотелось верить. Но справки и единственная, чудом найденная, карта-трехверстка, где белые пятна с лаконической надписью «лес» расплеснулись на тридцати — сорока километровое пространство, сказали то же…

Двухпарная шлюпка, чайник, котелок, кружки, кусок брезента, пальто и пара теплых одеял — вот каково было наше снаряжение, дополненное двадцатью кило продовольствия, берданкой у одного из нас и маленьким браунингом у автора этих строк.

Выехали рано утром. Пуховые ночные облака разлетелись под первым вздохом утреннего ветра. Стыдливо румянившаяся заря широко улыбнулась, наконец, встающим солнцем, исчезла утренняя прохлада, и первые капельки пота выступили на лбу нашего «загребного». Пруд широко расплеснул вокруг свои стальные, покрытые золотой насечкой утра, воды. Левый луговой берег еще клубился маревом тумана. Косматые сосны вплотную подступили к зеленым холмам правого, и под тенью широких крон скользила наша шлюпка.

Выехали рано утром…

Миновали дом отдыха ижзаводов — легкое досчатое здание, окруженное дремучей колоннадой леса. Вместе с ним исчезли «последние следы цивилизации». Тяжелые деревья нависли над водой. Глинистые обрывы захлестывала перепутанная чаща кустарника. Озеро убегало к горизонтам голубой солнечной гладью вод.

Шесть километров позади. Мы — у цели. Разрывая лес, далеко в берег уходит острозубый залив, весь поросший зелеными стволами камыша, лиственной кашей осоки, серебряными колоколами болотных лилий и золотыми бубенчиками ненюфаров.

Где-то здесь, за зелеными ширмами водной растительности, вливается в пруд таинственная Ингерманка.

Оглядываюсь. Ни души кругом. Вода, небо, лес и камыш…

— Вперед! — решительно командует Вася Капитан.

Нос шлюпки, повинуясь упругому нажиму весел, врезается в зеленый частокол тростника. Хрустя ломаются легкие прутья стволов. Мягко шурша, отклоняются, как цепкие щупальцы, тянут весла и руль. Одна минута — и мы в тисках. Дивная перемена! Мгновенье перед тем широчайший светлый простор окружал нас, и вдруг все исчезло. Под мягким ветром насмешливо шуршит непролазная чаща камышей. Зеленая полутьма кругом, и лишь небо над нами.

— Теперь прямо держи! — важно распоряжается наш командир. — Здесь, брат, заплутаться легко. Где он, берег-то? Гляди, не то сами не заметим, как назад выйдем.

Я — у руля. Встаю, надеясь ориентироваться. Тщетно. И берег и пруд исчезли. Зеленые тонкие стволы отгораживают нас от всего мира. Надламываю один у самой поверхности воды. Нескоро меряю «четвертями». Три метра И это — не считая подводной части. Здесь, где весло не достает дна. Ого-го!..

Плывем напролом. Грести трудно. Руль ежеминутно цепляется за крепкие подводные корни. Управлять все равно нельзя. Снимаем его, сплошь опутанный зеленью. Штук тридцать огромных черных пиявок присосалось к крашеной доске.

— Тсс!.. — таинственно шипит загребной, останавливая в воздухе занесенные весла. Показывает на что-то. Смотрим. В двух-трех метрах от нас у самой поверхности мутной воды неподвижно застыло цилиндрическое тело огромной рыбы.

— Щука! — шепчет Вася Капитан.

— Сом! — оспаривает загребной и тянется за берданкой. Освобожденное весло звонко плюхает в воду. Тяжелый хвост с хорошую лопату величиной стремительно расплескивает сияющие брызги. Громадная рыба исчезает под злобную перебранку обвиняющих друг друга гребцов…

Плывем, вернее, ползем, пробивая зеленую чащу. Полчаса, час… Конца не видно.

— Заблудились!..

Предположение превращается в уверенность. Спорим о направлении, продолжая грести. Понижаясь, отступает тростник. Вода — светлее и чище. Перед нами — низкий топкий берег. Лес расступился от него в обе стороны, сливаясь под острым углом в глубине. Треугольник болота разрезан лентой тихо журчащей ясной воды. Мы — у устья Ингерманки. Широкое ее русло, наполненное мерной жизнью течения, пролегает через болотные берега. Там и здесь река усеяна топкими кочками островков. Это внушает подозрение. Пройдем ли?

Четверть часа отдыха, бутерброд, кружка кваса — и мы продолжаем путь. Вася Капитан в картинной позе героя стоит на носу, готовый веслом измерять фарватер. Я гребу. Недавний загребной — у вновь надетого руля. Медленно, но решительно входим в русло.

— Четыре! Четыре! Три! Четыре! — как заправский наметчик, выкликает Вася. — Пять! Пять! Да ну, нажми, чего ползем!.. Видишь, глубоко… Под табак! — эффектно бросает он, наконец, до самой рукоятки погружая в воду длинное весло.

Разгибается. Я наваливаюсь на весла. Шлюпка ускоряет ход. «Трах!..» Резкий удар и… стоп! Рулевой и я с шумом срываемся на досчатое дно. Капитану приходится хуже. Он делает изящное сальто и… плашмя падает в воду. Платает Вася хорошо, вода тепла, лодка рядом, и мы только смеемся, потирая ушибы.

Между тем над водой показывается иссиня-белое лицо. Широко открытый рот отчаянно выдавливает:

— Помо…

Над водой показывается иссиня-белое лицо…

И голова снова скрывается. Вода кипит и баламутится, словно под нею идет ожесточенная борьба. Бледнеем. Лодка кренится на сторону. Я протягиваю весло, товарищ — берданку. Капитан вновь показывается над водой и хватается за эти соломинки спасения.

— Тяните!.. Сильнее!.. Держит!.. — истошно кричит он.

Дергаем изо всех сил. Под водой раздается странный треск, и Вася, как пробка из бутылки, выскакивает из коварных вод Ингерманки.

— Что с тобой?.. Кто держал? — испуганно любопытствую я.

— Сом… акула… кит! Почем я знаю? — раздражается Капитан, отряхиваясь от ручьями текущей с него воды. — Вообще какая-то гадость!

Смотрим с сомнением. Рулевой тщательно приглядывается к воде, опускает в нее руку, что-то тянет, надуваясь от непомерного усилия, и говорит серьезно:

— Китов здесь не водится. Это меч-рыба. Помогите! Держу за хвост!

Помогаем. Над водой показывается огромный сук тяжелой липкой коряги.

— Черный дуб! — невольно вскрикиваю я.

В прозрачной воде смутно виден гигантский круглый ствол, на который и налетела наша шлюпка. Одну из древних ветвей великана, боровшуюся с нашим командиром, мы подтащили к себе.

Инцидент исчерпан. Впрочем, нет. Брюки Васи (в объяснение таинственного треска) разодраны надвое.

Под его возмущенные чертыханья обходим едва не погубивший нашу экспедицию, погребенный на дне реки многотысячный клад. Из-под самого носа шлюпки то-и-дело взлетают пестрые кряквы. С четким клекотом уносится вдаль длинноносая цапля. Сколько здесь плавающей дичи! Охотничий рай!

«Бах, ба-бах!» — трижды грохочет берданка в руках раздевшегося для просушки платья Капитана.

Обед обеспечен.

Болото медленно отходит назад. Русло сужается, и лес вплотную зажимает его. Дуб, береза и хвойные исполины мешают свои пышные кроны над водой. Кустарник, папоротник и жимолость спеленали глинистые берега. Плывем в зеленом душном туннеле. Течение попрежнему медленное. Вода чиста, прозрачна и глубока. Весло, как правило, не достает дна.

Ингерманка почти не извивается. Прямая серебряная лента уводит нас с юго-запада на северо-восток, в самую глубь стоверстного леса.

Плывем до огненного и золотого заката, отмерив километров тридцать по неизвестной реке.

Обед и ночевка — на узкой песчаной косе, как в панцырь, закованной в воду и лес. Ох, этот лес! Средняя Россия не знает его. Только глухая тайга Сибири так же таинственна, величественна и мрачна. Богатырская колоннада стволов подпирает порталы сплошного зеленого свода. Ни кусочка неба. Ни одного луча. Как фундамент колонн, расплеснулись цветы и кустарник. Тысячелетние повалы на каждом шагу. Огромный ствол разлетается в пыльную гнилую труху от самого легкого удара. Ночь… Красные блики костра на сонной воде… Загадочные звуки лесной тьмы и справа и слева. Душное сладкое тепло гнили и жизни…

* * *

Нашего очередного часового разбудил лесник. Косматый страшный дядя забрел на огонек и долго держал нас под прицелом своей трехлинейки.

— Кто таковы? Откудова? По какому полному праву костер?..

Документы успокоили его законное недоверие. Темное лицо расплылось рассветом улыбки. Всю волнующую лесную ночь скоротал он с нами, рассказывая о медведях и лосях, которых здесь «что тараканов в избе», о том, что он уже третий год без, бабы (лихоманкой свернуло) и что сторожит он последний отмеренный квартал лесов Вотской области. Где начинается Ингерманка — лесник также не знал.

Утром пошел мелкий назойливый дождь. Растянув над шлюпкой брезент, мы поплыли дальше. Река, пролегая все в тех же лесных берегах, мелела и суживалась. То-и-дело садились на мель.

За-полдень, когда умчался, оставив за собой белые следы облаков, утомительный дождь и мы подумывали уже о возвращении или дальнейшем пешем пути — кругом развернулось новое болото. Огромное на этот раз. Справка в драгоценной трехверстке сказала нам, что мы находимся, повидимому, на границе Вотской области. Но помеченного здесь леса не было и в помине. Речка снова стала глубже; теперь она поминутно извивалась, и мы продолжали наш путь среди бесконечных полей осоки, топких кочек и липких опасных трясин. Я греб и не видел, как сидевший на носу Капитан внезапно поднял берданку.

— Стой! Кабан! — прошипел он взволнованно.

Я обернулся. Метрах в тридцати от нас утолял жажду в мутной болотной луже грузнобрюхий огромный вепрь. Грязнобурая щетина покрывала его крутые бока. Капли воды и тина скатывались на облепленные влажной землей копыта. Крошечные юркие глазки, серый упругий пятак и пара изогнутых, как кинжалы, белоснежных клыков, нависших над слюнявыми губами, смотрели и грозно и решительно. Кабан увидал нас. С минуту он стоял неподвижно, пронзительно и хищно хрюкая. Потом повернулся и нетерпеливой рысцой затрусил через болото к видневшемуся на горизонте лесу.

Пуля берданки и полная обойма моего браунинга бесцельно загрохотали вслед этому, необычайно редкому на 58-й параллели, зверю. С трудом укротил я с товарищем охотничий пыл готового пуститься в непролазное болото Капитана…

Весь день плыли дальше. К пяти часам вечера, когда лес снова обступил берега, а совершонный путь равнялся, по крайней мере, шестидесяти километрам, мы оставили в кустах шлюпку.

Ингерманка превратилась в ручей. Бойко журча, бежал, он между соснами на северо-восток. Девять с лишним тысяч шагов, отчаянно продираясь сквозь густой кустарник, шли мы вверх по течению. Лес редел и светлел. Ингерманка все уменьшалась. В начале девятого часа, когда серые крылья сумерек распростерлись над землей, а, утомленные ноги отказывались служить, цель была достигнута. Мы нашли истоки Ингерманки…

Полусгнивший сруб лесного колодца, увенчанный досчатым навесом, — вот что давало жизнь «таинственной» реке. Деревянный крест с прибитой к нему потускневшей медной иконкой осенял колодец. Вот и все.

Пусть большего и нельзя было ждать, но все же прозаичный конец пути давил горькой скукой разочарования. Мы еще не знали, что судьба готовит нам «награду»…

Было так. Отдохнув, собрав свои котомки и приготовившись к обратному пути, мы вдруг растерянно застыли на месте…

Над лесом резко и дико пронесся пронзительный гудок паровоза. Где-то совсем рядом загрохотало железо, и что-то тяжелое пронеслось вдаль. Вперегонки ринулись мы вперед и… через две минуты стояли у полотна железной дороги.

В полукилометре от нас возвышался постовой домик. Заспанный ленивый сторож легко удовлетворил наше мучительное любопытство.

Сторож легко удовлетворил наше любопытство…

— Не знаете? Откедова же вы сами-то? Ась? Аль с луны упали?.. Северная дорога, известно. От Глазова семьдесят вторая верста. А до Перми еще девяноста верстов. Что? Пермская губерния, она и есть… Колодец? Каков-таков колодец? В лесу? В лесу — свято-духов колодец. А из его ручеек текеть. Свят-ручеек прозывается. Там и воду берем… Ась? Куда текеть? А кто его знает Текеть и текеть…

Так закончилось путешествие к истокам «неведомой» реки..